Библиотека Гумер - история Церкви

Георгий Орлов. Церковь Христова
Рассказы из истории христианской Церкви

Святой Григорий Богослов

Св. Григорий Богослов родился в Каппадокийской области, в бедном местечке Арианзе, недалеко от города Назианза. Мать его, Нонна, была христианка, воспитанная в высоком благочестии, а отец, Григорий, принадлежал к секте, в которой иудейские верования были смешаны с языческими. Однако же, несмотря на это, отец св. Григория и в язычестве являл такие высокие качества души, какие могли бы, кажется, принадлежать только самому благочестивому христианину. Благодаря прекрасному влиянию своей жены и собственному расположению, Григорий принял христианство; насколько душа его была приготовлена к принятию высокого звания христианина, это доказывает особенное проявление благодати во время совершения над ним таинства крещения: когда Григорий выходил из воды, его озарил необыкновенный свет, видимый для многих присутствовавших. Вскоре после крещения он был посвящен в сан священника. Все это было еще до рождения св. Григория. Сам св. Григорий был плод усердной молитвы матери, желавшей иметь сына и обещавшей посвятить его Богу. Однажды в сонном видении она была извещена о том, что молитва ее услышана, и даже ей было показано, каков будет сын ее лицом, и какое будет его имя.
Когда дитя стало приходить в возраст, Нонна старалась прежде всего вложить в него горячую любовь к Богу, чтобы, таким образом, расположить его к исполнению данного ею обета. Сердце дитяти оказалось самой благодарной почвой для ее трудов: ее наставления глубоко западали в душу Григория, ее беседы, молитвы, песнопения действовали на него неотразимо и направляли все силы его души к приобретению небесных благ. Когда он выучился читать, первую книгу дала она ему в руки – св. писание; самый образ жизни отца и матери, строго-благочестивых, добрых, милосердых, был для него постоянным живым примером.
Однажды, в отроческом возрасте, было ему такое видение: в легком сне Григорий увидел, что около него стоят две прекрасные жены, которые обнимают и целуют его как сына.
– Кто вы? – спросил их отрок.
– Мы дочери небесного Царя: я – чистота, а я – целомудрие; мы всегда предстоим престолу Отца небесного и наслаждаемся зрением чистых девственников; соедини ум твой с нашими умами, и мы вознесем тебя вместе с нами на небо и поставим пред лицом Св. Троицы.
Сказав эти слова, чудные девы незримыми крылами понеслись вверх и исчезли в воздухе. Восхитительное видение долго носилось перед мысленным взором благочестивого отрока и возбуждало в нем пламенное желание покорить плоть духу.
Кроме св. Григория, у родителей его были дети: сын Кесарий и дочь Горгония; оба они так же, как и св. Григорий, отличались превосходными качествами души и составляли для него прекрасное общество. Оба брата, Григорий и Кесарий, горячо любили друг друга, вместе учились и с одинаковым блестящим успехом.
После домашнего образования св. Григорий был отдан в школу в Кессарии Каппадокийской; здесь среди учащихся он впервые встретил св. Василия Великого, который уже тогда был известен всем своими высокими дарованиями и строгой нравственностью. Добытые сведения в Кесарии не удовлетворили Григория, и он отправился в Кесарию Палестинскую, где процветало тогда училище красноречия, и по дороге заехал проститься с родителями; оттуда вместе с братом Кесарием отправился в Александрию, где преподавались все науки. Из Палестины Григорий также поехал в Александрию; здесь он продолжал образование в словесных науках, потом, увлекаемый любознательностью, уехал в Афины. Однако, жажда знаний не была у св. Григория бесцельной: он хотел широкое светское образование употребить в помощь христианскому просвещению, чтобы знающие одно пустое и суетное витийство, состоящее в громких словах, не превозносились и не могли опутать его хитрыми сплетениями ума.
Жажда познаний при его молодости вовлекла его даже в бедствие. Григорий никак не хотел ждать удобного времени для плавания, несмотря на советы опытных моряков, и поехал в конце ноября, в самое опасное время. Действительно вскоре подул сильный ветер, небо потемнело и вместе с морем слилось в одну непроглядную ночь. Гибель была почти неминуема, а к страху смерти еще примешивалась ужасная, нестерпимая жажда, так как вся пресная вода вылилась в море чрез рассевшееся дно судна. Все были в страхе, но страх Григория превосходил всех прочих, потому что он еще не был крещен, по обычаю того времени. Плач его и рыдания, как он сам говорит, заглушали шум моря и тронули всех бывших с ним на корабле. Все вместе с ним умоляли Бога помиловать их и не лишить Григория св. крещения. Молитва их была услышана, и, когда все сошли благополучно на берег, то многие неверовавшие обратились ко Христу. В то же время родители св. Григория, извещенные во сне о грозящей ему опасности, обратились с пламенной молитвой к Богу, и один из близких к нему прибывших на корабле видел, как св. Нонна по волнам подошла к кораблю и, взявшись за руль, направила его к берегу.
Вскоре после прибытия Григория в Афины приехал туда же, как известно, и св. Василий. Юные друзья жили в одной комнате, имели общую пищу, общие занятия. За свою ученость и еще более за строгую целомудренную жизнь стали они известны не только всему городу, но и всей Греции, особенно среди знатнейших греков; кто знал и говорил про Афины, тот говорил и про их ученых наставников, а кто говорил про наставников, тот говорил и про Василия и Григория.
Прошло пять или шесть лет. Григорий уехал домой. Прибывши к родителям в Назианз, он только теперь принял христианское крещение, по обычаю тогдашнего времени: тогда считали более правильным креститься в лета крещения Спасителя, не раньше, по крайней мере, 30 лет. Василий в это уже время жил в своем прекрасном уединении, близ реки Ириса, невдалеке от обители, где жили его мать и сестра. Из глубины пустыни он звал к себе и своего друга Григория, рисуя ему картину своего прекрасного местопребывания. Рвался всею душою в это пустынное уединение к своему другу для совместного делания Григорий, но разные обстоятельства, особенно семейные дела его родителей, удерживали его от этого, к крайнему его огорчению.
По временам, впрочем, Григорий уединялся и к своему другу Василию, в его пустыню. Здесь святые друзья вполне наслаждались излюбленною ими созерцательною подвижнической жизнью. "С тех пор, – вспоминал потом Григорий о своем пребывании в обители Васильевой, – я умер для мира, и мир для меня. О, если бы я в ранние дни моей жизни сокрылся в пропастях земных или в вертепах, или в горах! Свободный от всех суетных попечений о житейском, я всего себя посвятил бы единому Христу, и в удалении от шума людского чистым умом возносился бы к Богу, доколе, наконец, смерть не отверзла бы надежде моей дверь неба".
По истечении одного или двух лет счастливой жизни, Григорий был отозван из понтийского монастыря настоятельными обязанностями в Назианз. Его отец и Церковь, в которой он епископствовал, крайне нуждались в его присутствии и помощи.
Дело в том, что отец его Григорий, как епископ назианский, подписал полуарианский символ, но не из страха, как мы можем быть уверены, а потому, что не получил богословского образования и не понимал арианского коварства. Вследствие этого монахи в его епархии пришли в необычайное возбуждение. С богословием они, пожалуй, знакомы были даже менее, чем их епископ, но всегда твердо держались православия и полагали, что все, что не согласовалось с символом св. Афанасия, есть заблуждение.
Доселе счастливой и мирной епархии теперь угрожало опасное разделение. При таких-то обстоятельствах Григорий и выступил (в 360 году) в качестве примирителя между своим отцом и монахами. В одной речи он пользуется своим высоким авторитетом для того, чтобы доказать, что его отец всегда был православным, и "с душою, не запятнанною еретическими чернилами", некогда отверг заблуждение, в которое он введен был теперь своею простотою. В то же самое время он восхваляет монахов за ревность, которая, даже если бы она была чрезмерна и ошибочна в своих проявлениях, все-таки возжигаема была пламенной любовью к истинной вере.
Праздник Рождества в 361 году был свидетелем достопамятного события в жизни Григория. Согласно с обычаем того времени, он был внезапно схвачен и принужден своим отцом и собравшейся паствой принять посвящение в пресвитера. Рассказывают, что такой способ посвящения был совершенно обычным, и из писем св. Василия Великого мы узнаем, что ничто не могло воспрепятствовать этому, кроме клятвы в противоположном смысле. Но негодование Григория на эту "духовную тиранию", как он называет ее, не было воображаемым или только официальным. Совершенный над ним поступок огорчил его, и он в порыве глубокого чувства, в праздник Богоявления в 362 году, убежал к Василию в Понт. Только там уже над ним возобладали более спокойные и лучшие мысли. Он чувствовал, что совершил предосудительный шаг, и опять бросился в бездну, боясь негодующего гнева своего отца. Около Пасхи 362 года он опять возвратился в Назианз и произнес свою первую проповедь в пасхальное воскресенье. В начале своей проповеди он говорит, что Пасха должна быть временем христианского примирения. Поэтому он обращается к собравшимся христианам как к братьям, даже к тем, которые ненавидят его, и еще более к тем, которые любят его, хотя они и поступили тиранически, принуждая его к пресвитерству. Они с своей стороны должны простить его за его бегство, так как некоторая искренняя неохотность повиноваться столь страшному призванию, обнаруженная даже Моисеем и Иеремией, может, имеет и свою добрую сторону, не менее как и охотность Аарона и Исаии.
Между тем, Григорию предстояло еще большее испытание. В 370 году арианин-император Валент в своих собственных видах разделил Каппадокию на две провинции, и Василий напрасно старался сохранить церковное единство своей епархии, несмотря на это гражданское разъединение. Столицей второй половины сделался город Тиана, и его суетночестолюбивый епископ Анфим сразу же пришел в столкновение с своим бывшим митрополитом.
С целью подкрепить свои собственные митрополичьи права, Василий к числу своих пятидесяти хорепископов по меньшим городам Каппадокии поставил еще несколько новых епископов. Эти хорепископы занимали едва ли высшее положение, чем обыкновенные благочинные, и назначались из обыкновенных пресвитеров. На границах двух новообразовавшихся, вследствие разделения областей, епархий был особенно один неприглядный город, из-за которого, однако же, горячо спорили между собою Анфим и Василий. Это именно город Сасима. Он лежал в скалистой местности, верстах в пятидесяти от Тианы и тридцати шести от Назианза. Местность эта – лишенная растительности, безводная и самый город ничтожный и пыльный, а будучи расположен в узле трех дорог, он был до невыносимости шумный, с подвижным населением из погонщиков и странствующих торговцев. В действительности он служил станцией для перемены лошадей, и в нем не было ничего другого, кроме пыли, шума, всякого гвалта, разного рода агентов и конской сбруи.
На это-то именно место Василий и назначил епископом своего преданного друга. Сильно огорчило Григория это назначение. "Лучше бы мне бежать к диким зверям", – писал он Василию.
Но Василий не хотел отступить от раз сделанного шага. Он прибыл в Назианз для рукоположения Григория, и последний, чувствуя, что он уже более не волен в себе и, конечно, видя во всем этом высшую руку Промышления, наконец, уступил и – хотя все еще с неохотою – согласился принять сделанное ему назначение. В построенной его отцом церкви Василий вывел его на средину и, взяв его за руку, посадил его рядом с собою. Затем он помазал его, облачил его в ефод, возложил на его голову митру, подвел его к св. жертвеннику, посвятил его руки Духу Святому и повел его в святилище, чтобы сделать епископом святых. Там Григорий в присутствии Василия и своего отца произнес проповедь.
– Еще раз, – говорил он, – сошли на меня посвящение и Дух, и еще раз отправляюсь я на свой подвиг печальным и унылым.
Этим своим возвышением, по его словам, он обязан был не убеждению, а силе. Но в то же время в духе истинного самоотречения он осуждал свою собственную "самовольность и недостаток смысла", и благодарил своего высокочтимого друга за его доброту и преданность, по которой он не дал ему зарыть своего таланта в землю.
После хиротонии Григорий, с целию укрепления своего духа, удалился в уединение, которое так любил, и даже по возвращении оттуда не видно, чтобы он отправился в свою Сасиму, где он во всяком случае не совершил ни одного епископского акта.
Ему совсем не хотелось, да и не по характеру было, вести борьбу с Анфимом. Тем не менее, это не освободило его от многих неприятностей. Анфим, вместе с другими епископами тианской епархии, прибыл в Назианз как бы с целью посетить отца Григория, а в действительности склонить или страхом заставить новопоставленного епископа Сасимы признать себя в качестве митрополита. Ему не удалось это, и он с негодованием обвинял Григория в "василизме". Затем он склонил его сделать попытку посредничества между кафедрами тианской и кесарийской. Григорий потерпел в этом отношении неудачу, так как Василий решительно отверг все притязания со стороны Анфима.
Наконец, чувствуя невозможность для себя быть полезным в таком месте, каким была Сасима, удрученный своим положением, Григорий еще раз удалился в отрадное для него жилище – среди уединенных холмов, чтобы там насладиться безмолвием и уединением, которые только и любил он. Он отказался даже исполнить просьбу своего отца и не хотел отправиться в свой епископский город, чтобы "не потонуть в грязи", но он не мог отказать ему в просьбе прибыть опять в Назианз, чтобы там, по его собственным словам, поддержать крылья сильного, но утомленного орла. Арианские насилия Валента делали необходимым для его престарелого отца иметь у себя помощников в деле поддержания крепости Каппадокии в качестве "оплота веры". В 372 году он, действительно, возвратился в свой родной город и начал действовать в качестве помощника-епископа своему отцу, но отказался сделаться ему преемником по кафедре, так что в действительности был епископом без определенной кафедры.
В 374 году исполнилось сорок пять лет беспорочного епископского служения отца Григория. Ему было почти уже сто лет отроду, и он умер, как и подобает верному пастырю, коленопреклоненно во время молитвы. Его сын, в присутствии Василия, произнес надгробное слово в великолепной восьмиугольной церкви, построенной самим скончавшимся епископом.
Немного спустя умерла и его мать Нонна, и Григорий остался совершенно одиноким в жизни. Несмотря на преклонные лета Нонны, глаза ее еще не ослабели и силы ее не истощились. Она отправилась в церковь, в которой служили ее муж и ее сын, и, преклоняясь пред св. жертвенником, внезапно, без всякой предварительной болезни, услышала призыв к смерти. Она вдруг судорожно схватилась одной рукой за жертвенник и другую руку подняла, произнося молитву: "Господи, Христе, помилуй меня!" – и затем мирно скончалась. Ее сын, много уже говоривший о ней в погребальном слове над своим отцом, не произносил на этот раз проповеди, а посвятил памяти своей матери несколько небольших поэм.
Григорий не был формально избран на вакантную епископию, и в действительности он решительно отклонил такое избрание. В течение некоторого времени, правда, чувство долга заставляло его продолжать труд своего отца, но в 375 году он подвергался столь сильной болезни, что она привела его к вратам гроба, и его друг Евсевий, епископ самосатский, не раз приходил к одру его болезни, как бы не надеясь уже видеть его живым. Неиспорченная натура, однако, превозмогла болезнь, и по своем выздоровлении Григорий удалился в Исаврийскую Селевкию, о которой он любил размышлять как местожительстве св. Феоны. Там он в самозаключении прожил три года, все еще страдая от своей болезни.
Григорий, без сомнения, полагал, что уже ничто более не ожидало его в этой жизни, кроме аскетического уединения, скорбных воспоминаний и приступов безмолвных размышлений. Но Промысл готовил для него и нечто другое, и должна была настать еще самая деятельная и важная пора его жизни, хотя ей и суждено было ограничиваться лишь тремя достопамятными годами.
В восточной Римской империи, при жизни Василия и Григория, царствовали после Константина великого, арианин Констанций, богоотступник Юлиан и арианин Валент. В Константинополе в это время арианство оказалось господствующим.
В продолжение 40 лет православная Церковь в Константинополе была в крайнем запустении; православные не имели даже ни одного храма для своих молитвенных собраний; все столичные храмы были в руках ариан. Тогда взоры православных цареградцев устремились к светильнику того времени, скрывавшемуся под спудом, к Григорию; в надежде только чрез него поправить дела своей Церкви, к Григорию они теперь, между прочим, обратились и потому, что он, живя в пустыне 10 лет, оставался епископом без церкви. И антиохийский собор в 378 году, рассуждавший о делах константинопольской церкви, признал именно Григория благопотребным для устроения здешних церковных дел. Григорий согласился остаток дней своих посвятить на великий подвиг служения угнетенной столичной Церкви.
В 379 году вступил в Константинополь согбенный старец, изможденный летами и подвижничеством, безволосый, в худой одежде, вступил почти одиноким, без всяких встреч, без всяких торжественных приемов, – таков был приход вызванного из пустыни смиренного святителя столицы Григория. Ариане, привыкшие видеть в епископах столицы богатство, величие и роскошь, смеялись над новоприбывшим епископом православным, смеялись над тем, что православные чрез этого скромного, хилого епископа рассчитывали побороть в столице ереси, особенно гордое своею силою и численностию арианство. Но не прошло и несколько недель, как совершенно иначе стали говорить в столице о новоприбывшем православном святителе. Устроив в доме своих родственников, у которых на первых порах нашел для себя приют, небольшой храм, названный им потом Анастасиею (что с греческого значит воскресение), в память восстановления отсюда православия в столице, Григорий начал проповедовать об истинах православия. Сильные, красноречивые слова его, особенно слова о св. Троице, доставившие ему звание Богослова, гремели в храме Анастасии и привлекали толпы народа, даже из ариан и язычников.
В скором времени к устроенному Григорием домовому храму сделаны были значительные пристройки, и храм Анастасии стал обширным и величественным. Жизнь и слова св. Григория вызывали к нему все больше и больше сочувствия в среде жителей столицы. Ариане находили теперь в Григории опаснейшего для себя соперника и старались вредить ему, чем только можно: то они обносили его публичными ругательствами, то бросали в него камнями, когда он появлялся на улицах, то клеветали на него пред судьями и подвергали суду, то целыми толпами делали открытые нападения с палками и дрекольями на его храм во время его торжественных священнослужений, то, наконец, подсылали к нему тайных убийц. Но все эти огорчения великий святитель сносил великодушно со свойственным ему смирением и с христианским всепрощением; и Господь видимо хранил благопотребного в ту пору святителя.
В 380 году прибыл в Константинополь благочестивый государь Феодосий, принявший православное крещение от православного епископа в Солуни. Надежды православных теперь еще больше оживились. Император потребовал, чтобы главный кафедральный храм столичный был передан православным, и сам лично с великим торжеством ввел в него Григория. Григорий теперь еще больше ревновал о восстановлении православия.
Так как в это время, кроме осужденных уже соборами ересей, оказалась в Константинополе и еще новая, так называемая македонианская (от имени лжеучителя Македония), духоборческая, унижавшая достоинство Св. Духа и таким образом продолжавшая дело Ария, то Григорий уговорил императора созвать Вселенский собор в Константинополе для произнесения суда над этою новою ересью и вообще для умиротворения Церкви. В 381 году созван был второй Вселенский собор в числе 150 епископов, под председательством Мелетия, епископа антиохийского, как старейшего, по смерти которого председательство перешло к самому Григорию. На этом соборе, к концу его, был поднят вопрос о назначении Григория на столичную кафедру. К сожалению, на соборе были и такие недоброжелатели Григория, которые оспаривали правильность его избрания на упомянутую кафедру.
Не желая возмущать мира церковного, святитель Григорий решился пожертвовать собою, или, лучше сказать, своим положением, тем более, что он теперь особенно чувствовал слабость своих сил для великого первосвятительского поста в столице.
– Пастыри Церкви! – говорил святитель отцам собора. – Я пришел сюда не по своей воле, не по собственному вызову, но призванный, принужденный и покорный страху и Духу. Народ, кипя ревностью и гневом, несмотря на мой вопль и слезы, возвел меня на этот престол. Мужи и сопастыри! Стыдно вам враждовать и спорить, когда вы других должны учить любви и миру. Прошу вас, устройте мирно дела Церкви. Если я причиною волнения, то, как пророка Иону, бросьте меня в море, и утихнет буря, которую я воздвигал. Отнимите у меня престол, изгоните меня, я на все согласен и довольно удручен болезнию, что жажду тихой и спокойной кончины.
Многие из отцов собора и из константинопольской паствы со слезами умоляли святителя Григория не оставлять паствы, для которой он так много сделал в продолжение краткого времени пребывания у них, всего только трех лет; и император Феодосий удерживал в столице высокочтимого святителя, но Григорий был непреклонен в своей решимости.
Прежде чем удалиться совсем, он произнес свою знаменитую прощальную речь, вызванную в нем тою искреннею скорбию, которую его удаление причинило многим из преданнейших членов его паствы. В этой речи он с вполне заслуженным самоудовлетворением особенно останавливался на доказательствах благословения Божия, которое проявилось в чудесном возрастании его маленькой паствы, быстро занявшей положение главной общины христиан в Константинополе.
Величественную речь свою Григорий заканчивает знаменитым прощальным обращением к городу, Церкви и народу.
– Прощай, Анастасия... ты, великий и достопочтенный храм, и все вы, другие церкви, приближающиеся к нему в блеске и красоте! Прощай, седалище, ты, опасный и завидуемый престол! Прощайте, собрания епископов!.. Прощай, хор назореев!.. Смиренные девы, серьезные матроны, толпы вдов и сирот, очи бедных всегда направлены к Богу и к вам! Прощайте, гостеприимные домы, други Христовы и помощники моих немощей! Прощайте вы, любители моих проповедей, вы, толпы, теснившиеся в церковь, вы, скорописцы, открытые и тайные, и эти решетки, на которые так часто напирали жаждущие слушатели! Прощайте, императоры, с вашими дворцами и царедворцами, верными ли императору, или нет – я не могу сказать, но по большей части верными Богу. Прощай, о, великое и христолюбивое государство, ибо я буду свидетельствовать об истине, даже хотя бы твоя ревность была несоразмерною с знанием! Мое удаление сделало меня более добрым к вам. Приходите к истине; исправляйтесь, даже хотя бы и поздно. Почитайте Бога больше, чем это делали вы раньше... Прощайте, Восток и Запад, со стороны которых мы встречали противодействие! Прощайте вы, ангелы, настоятельствующие в этой Церкви и присутствующие при моем удалении. Прощай, о Троица, предмет моих размышлений и моей славы! Да будешь Ты хранима сими, и да будешь Ты сохранять сих, то есть, народ мой, ибо они будут моими, даже и находясь под управлением других. Пусть я всегда слышу, что ты возвышаешься и прославляешься как в слове, так и в беседах. Дети мои, храните, прошу я вас, этот залог, помните мои завещания! Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет со всеми вами.
Последние дни жизни своей святитель Григорий провел в уединении, в отеческой веси своей Назианзе, не переставая, однако же, и отсюда заботиться о делах Церкви и помогать ей своими писаниями. В уединении старец-подвижник любил также вспоминать и о прошлой своей жизни, находя в этом отраду, "как престарелый лебедь, пересказывающий сам себе звуки крыльев"; много размышлял он теперь и о суетности человеческой жизни.
"Много путей многобедственной жизни, – писал он в одном из своих предсмертных творений, – и каждый исполнен своих скорбей. Богатство – неверно, бедность – оковы, красота – краткий блеск молнии, красноречие – парящая птица, слава – воздух, изобилие – притеснитель, супружество – иго, многочадие – трудная забота, бесчадие – болезнь... Все здесь скорбь для смертных; все здешнее тень, пух, призрак, роса, дуновение, перо, пар, сон, волна, ветер, прах, круг, всегда кружащийся и все одинаково вращающийся... И это есть определение Твоей премудрости, Творче и Слово! Все непостоянно, чтобы мы сохранили в себе любовь к постоянному! Одно прекрасно и прочно для человека: взять крест и преселяться отселе... Прекрасно жить жизнью чуждой жизни, и один мир переменять на другой, терпеливо переносить все горести!"
В 389 году, 25 января, Григорий скончался в Назианзе, имея от роду около 62 лет.
В XI веке, в царствование греческого императора Алексия Комнина, возник между некоторыми христианами спор: который из трех великих святителей и вселенских учителей более блага сделал для Церкви, и кто из них выше и угоднее Богу? Одни выше всех хотели поставить Василия Великого за его глубокий ум, необыкновенную твердость духа, важность и строгость характера и ангелоподобную жизнь на земле. Другие превозносили Златоуста за обилие пастырской любви и за высокое красноречие, которое могло трогать сердца самых закоснелых грешников. Иные, наконец, считали всех выше св. Григория за неподражаемое витийство слов, за необыкновенный дар изъяснять божественные истины и проникать в глубину тайн веры, за что издревле, вместе с любимым учеником Господа, наименован Богословом. По воле Господней, великие святители сами утишили разногласие, возникшее по случаю споров об их достоинстве. Они, сначала каждый порознь, а потом все вместе, явились евхаитскому епископу Иоанну, который был знаменит ученостью и благочестием, и сказали ему:
– Мы имеем одно достоинство пред Богом; каждый из нас, в свое время, при содействии Духа Святого,проповедовал спасение; нет между нами ни первого, ни второго, ни третьего. Скажи православным, что мы, как в жизни, так и по кончине, более всего стараемся о том, чтобы всех привести в единомыслие. Составь в один день общий нам праздник, а мы будем молиться о спасении всех, нас поминающих.
Епископ всенародно объявил о чудесном видении, и так как память каждого из трех святителей празднуется в месяце январе, то в конце этого месяца сочтено было удобным и приличным совершать праздник в честь всех их вместе.