Мень А. История религии. На пороге Нового Завета

От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть VI. ПРЕДДВЕРИЕ

Глава тридцать первая
ФАРИСЕИ И УСТНЫЙ ЗАКОН
Иудея, 50 г. до н. э.- 25 г. н. э.

Не увеличивай слишком ограду вокруг Закона,
чтобы она не обрушилась и не попортила насаждения.
Берешит Рабба, 19

Генетическое родство обоих Заветов не исчерпывается Библией, оно
сказалось и в молитвенной жизни, и в структуре богослужения.
Если христианин - будь то православный или католик - рассмотрит
литургические тексты иудаизма, он найдет в них много знакомого. Он убедится,
что и чин Евхаристии, и богатство церковного гимнотворчества имели в
качестве образца синагогальную традицию. Здесь трудно видеть плод
сознательного намерения христиан; просго воды одного потока естественно
переливались в другой. И началось это еще во дни земной жизни Христа.
Последуем же теперь за Ним, когда в одну из суббот Он шел вместе с
родными в назаретский бет-ха-кнессет.
Снаружи это небольшое строение, сложенное из грубых камней, мало
походило на пышные синагоги Капернаума, Хоразина и тем более Александрии.
Внутри тоже все выглядело просто, почти бедно, как в раннехристианской
базилике: голые стены с незатейливым орнаментом, впереди возвышение со
свитком Торы, рядом с ним - амвон для чтеца и кресло старейшины, которое
называли "седалищем Моисея". Зал освещен огнями лампад и светильников.
"Дом собрания" - не Храм, но в какой-то мере давно уже стал заменять
его. Пусть здесь не приносят жертв и не предстоят алтарю сонмы левитов,
однако это место молитвы и наставления в Слове Божием.
Постепенно синагога наполняется народом, люди рассаживаются по
скамьям-мужчины и женщины отдельно. Потом собравшиеся встают и про себя
читают вступительную молитву. Как и в христианских церквах, служба
открывается возгласом:
"Благословен Бог наш..." На каждое славословие народ отвечает: "Аминь".
Чтец разворачивает свиток и читает отрывок из Библии, а также шесть псалмов.
Завершается начало молитвой кадиш: "Хвалите Господа, достойного хвалы..."
Припев "Аллилуйя" ("хвалите Господа") не сходит с уст молящихся, ибо хвала
выражает радость общения с Богом, открытость духа, исповедание любви,
которая не может молчать...
Далее следует Шема - "символ веры", призывающий каждого посвятить свое
сердце, помышления и дела Творцу(1). Его сопровождает пространное
"благодарение":

Благословен Ты, Господи, Боже наш. Царь Вселенной,
образующий свет и создающий тьму,
водворяющий мир, Творец всего сущего!
Ты освещаешь землю и ее обитателей по милосердию,
обновляешь по благости ежедневно и непрерывно
все созданное Тобой изначала.
Как многочисленны Твои создания. Господи!
Все Ты Премудростию сотворил,
полна земля творениями Твоими. (2)

Затем чтец нараспев произносит Шемоне-эсре - своего рода ектению или
литанию, которой вполголоса вторят молящиеся:

Благословен Ты, Господи, щит Авраамов!
Ты всесилен вечно, Господи!
Ты воскрешаешь мертвых. Ты велик при спасении.
Ты питаешь живущее, поддерживаешь падающих,
исцеляешь болящих, освобождаешь узников
и сохраняешь верность Свою покоящимся во прахе.
Ты свят, и имя Твое свято,
и святые ежедневно восхваляют Тебя.
Ты одаряешь человека разумом
и научаешь смертных мудрости.
Даруй нам от Себя знание, разум и мудрость.
Благословен Ты, Господи, одаряющий мудростью!
Обрати нас, Отче наш, к Закону Твоему,
и приблизи нас, Царь наш, к служению Тебе,
и обрати нас покаявшихся к Себе.
Благословен Ты, Господи, желающий покаяния!
Прости нас, Отче наш, ибо мы согрешили...
Ибо Ты отпускаешь и прощаешь.

(3) По окончании ектении чтец тихо молится:
"Господи, уста мои отверзи, и уста мои возвестят хвалу Твою. Мы,
собравшиеся здесь, на земле, будем святить имя Твое, как оно святится на
небесах как написано у пророков: и взывали они друг ко другу и говорили:
свят, свят, свят Господь Саваоф, полны небеса и земля славы Его". Последние
слова - гимн серафимов - произносит вслух весь народ.
Наступает время для проповеди-беседы. Ее ведет либо раввин, либо просто
член Общины, сведущий в Писании. Он прочитывает отрывок из книги, переводит
его на арамейский и дает необходимые пояснения*. Такие комментарии
назывались таргумами.

---------------------------------------------------------------------*
Ср. Лк 4, 16, где сказано, что Господь "вошел по обыкновению Своему в день
субботний в синагогу и встал, чтобы читать"
Завершается последование возгласом: "Воцарится Господь вовек, Бог твой,
Сионе, в род и род. Аллилуйя".
Существовали и другие молитвословия, самым кратким из которых была
"малая тефилла", напоминающая мессианский гимн, приводимый св. Лукой: Твори
волю Твою в вышних на небесах,
и даруй благоволение боящимся Тебя на земле (4). Трудно поверить, чтобы
Иисус слушал эти выражения искреннего благочестия равнодушно, как
посторонний гость. Из Его речей видно, что Он, любил и знал наизусть многие
синагогальные молитвы. Только поэтому они могли отобразиться в Евангелии.
Исключительное место Христос отвел пасхальным обрядам в том виде, как
они сложились в Общине Второго Храма; и если наше таинство Плоти и Крови
проникнуто молитвами ветхозаветного праздника, мы можем быть уверены, что
оно восходит к Самому Господу, вложившему в старинное действо новый дух и
смысл (5). Праздник опресноков и агнца был не только днем искупления, но и
днем единства верных. Об этом говорит и молитва над хлебом, которую
повторяли за Евхаристией первые христиане (6).
В синагогальных текстах часто встречаются слова: "святость", "святить",
"святые". Они напоминали о благословении Божием, которое простирается на Его
тварь. Вся библейская религия была чаянием "освящения". Человеческое должно
стать Господним, тленное-нетленным. В силу этого ни одна из сторон жизяи не
считалась израильтянами совершенно "мирской": все может быть освящено, стать
собственностью Творца. Отсюда и появление молитв, читаемых перед трапезой,
над плодами, над одеждой и над ребенком, молитв, получивших развитие в наших
требниках.
Эта идея сакрализации, освящения, стала одной из центральных в Церкви
Христовой, члены которой именовали себя "святыми" именно в смысле своей
принадлежности Богу.
Когда иудейскому мальчику исполнялось тринадцать лет, его объявляли
бар-мицва, "сыном заповеди", то есть членом Церкви, несущим ответственность
за свои поступки (7). Отныне он получал право самостоятельно приносить обеты
Богу и читать Тору на молитвенных собраниях. Этот день обычно отмечали как
семейный праздник.
Незадолго до совершеннолетия Иисуса родители первый раз взяли Его на
Пасху в Иерусалим. Там во время седера Он должен был задать ритуальный
вопрос: "Что означает этот день?", а Иосиф как глава семьи ответить: "Рабами
были мы у фараона в земле Мицраим, и Господь вывел нас оттуда мощною
рукою..." В присутствии Сына Марии эти слова о чуде, спасшем народ Божий, и
благодарственная молитва над чашей вина звучали как пророчество...
Путешествие в столицу было для назарян событием, вносившим праздничное
оживление в их монотонный быт. Из города выходили с пением гимнов;
родственники и соседи держались вместе.
Иерусалим встречал паломников трубными звуками, гомоном толп,
теснившихся перед Храмом, великолепием своих чертогов и башен. После
торжеств возвращались тоже все вместе, поэтому Иосиф и Мария не сразу
заметили исчезновение Иисуса. Убедившись, что Сын не идет с ними, они в
тревоге поспешили назад, долго ходили по переполненным улицам, пока наконец
не пришли к Храму. Там, в одной из галерей, им открылась картина, которая
должна была поразить их: Иешуа сидел у ног почтенных толкователей Закона и
задавал им вопросы, когда же они сами спрашивали назаретского Отрока, то
"изумлялись Его разуму и ответам".
Евангелист не говорит, о чем шла беседа, однако, без сомнения, она
касалась вопросов веры.
Так под сенью Дома Божия Христа впервые увидели люди, многие из которых
станут потом Его противниками. Но почему тогда Иисус оставался среди них так
долго, покинув родных? Что привело Его к учителям? И как объяснить, что
впоследствии Его собственная проповедь будет напоминать наставления мудрецов
Израиля?
Все это трудно понять, если согласиться с теми, кто считает, что
иудаизм евангельских времен был выродившимся и бессильным. В этом случае
повторяется ошибка, которую нередко делают и при оценке античной
религиозности первого века. Мы уже убедились, что ее кризис не повлек за
собой оскудения веры. Скорее наоборот, духовные искания повсюду усилились.
Это в полной мере относится и к иудаизму.
Если бы общество, в котором жил Христос, окаменело в духовной спячке,
Он не смог бы найти в нем ни последователей, ни апостолов. Правда, некоторые
историки утверждают, что подлинное благочестие в Израиле сохранили лишь
"народные массы", а их вожди коснели в жалком обрядоверии. Но в
действительности еврейская религиозная элита была плоть от плоти
всей ветхозаветной Церкви и оказывала на нее огромное влияние.
Саддукеи, зелоты, ессеи оставались на периферии, а в центре Общины мы
находим носителей ее живого Предания. Как правило, то были не священники, а
светские люди, которых народ величал раббим, раввинами, или по-гречески
дидаскалос, учителями (8). Во дни Ирода и римских прокураторов именно
раввины наиболее полно выражали духовное сознание Израиле.
"Полнота времени" совпала с раввинистической эпохой, и именно эта эпоха
является ближайшей ступенью к Новому Завету. Законники и фарисеи, вопреки
ходячему мнению, не были сплошь черствыми педантами, тонущими в трясине
казуистики. Многие из них жили интенсивной духовной жизнью и исповедовали
высокие нравственные понятия. Фарисейство дало не только врагов Евангелия,
но и ревностных его служителей, прежде всего апостола Павла, в посланиях
которого явственно различимы идеи его наставников (9).
Мы уже говорили, что, хотя Христос и обличал фарисеев, Он не считал
ложными основы их веры. Когда Он говорил ученикам: "Другие трудились, а вы
вошли в труд их", Он имел в виду деятельность религиозных учителей народа.
Иисус одобрял ревностных книжников, "наученных Царству Небесному, которые
выносят из своей сокровищницы старое и новое" (10). Под "старым" Христос
подразумевал духовное наследие иудаизма. Учение о едином Живом Боге, Творце
и Промыслителе Вселенной, видимой и невидимой, надежду на бессмертие и
мессианское Царство-все это Он сохранил в Своей Церкви как истинное
Откровение. Тем самым Христос засвидетельствовал, что Община Второго Храма
сберегла завет Моисея и пророков и через эту Общину совершается Переход к
новой мировой Церкви.
"Христианство,-подчеркивает известный современный богослов Луи
Буйе,-смыкается с Ветхим Заветом только в свете раввинистических
толкований,-чтобы в этом убедиться, достаточно сопоставить их с толкованиями
ап. Павла или ап. Матфея. Отрицать значение этого промежуточного
звена-значит поставить под сомнение прочность цепи" (11). Для подтверждения
этой мысли возьмем хотя бы историю канонизации Библии. Почему Отцы Церкви не
включили в нее апокрифы и неканонические книги, которые пользовались
авторитетом и в Кумране, и в Александрии, и у самих христиан? Ответ
напрашивается один: потому что их отвергла Синагога. Между тем собор
раввинов окончательно определил состав Писания лишь на исходе I века, когда
Церковь Христова уже существовала. Следовательно, христианство, пусть и
молчаливо, но продолжало считаться с синагогальным Преданием (12).
Некоторым исследователям раввинизма казалось, что книжники делали
чрезмерный упор на идее непостижимости Бога. В этом видели упадок и
ослабление религиозного духа. Говорили, что раввины настаивали на
невозможности познать Сущего иначе как через Тору и тем самым якобы отошли
от пророков.
Но ведь и сами пророки-провозвестники Слова Господня видели в Боге
тайну, превосходящую тварное понимание. Поэтому они вполне могли бы
согласиться с утверждением раввинов, говоривших: "Тщетны усилия проникнуть в
тайну Его" (13). И те и другие верили в продолжающееся Откровение, но и те и
другие считали, что оно касается в основном человека, а не сокровенной
природы Высшего.
"Кто поднялся на небо и, вернувшись, рассказал об этом?" - спрашивали
книжники (14). И с точки зрения Евангелия они были правы, ибо полнота
богопознания стала возможна лишь потому, что его принес божественный Пророк,
единосущный Отцу. "Никто не восходил на Небо-только с Неба сошедший Сын
Человеческий" (15).
Кто из мудрецов мог сказать это о себе? Они основывались на учении
Моисея, дополненном его преемниками, в котором говорилось прежде всего о
призвании человека перед лицом Божиим. Это ограждало иудаизм от увлечения
спекуляциями и от метафизических "ересей". "Только у нас, - писал Флавий, -
не услышишь о Боге противоречивых мнений" (16). Богословие раввинов было
преимущественно практическим, они стремились научить людей жить по воле
Господней.
Однако это не исключало возможности более совершенного познания Бога в
грядущем. Всех толкователей объединяла вера в то, что олам хазь, "мир сей",
сменится после явления Мессии олам хабба, "миром будущим", когда Предвечный
станет ближе к человеку (17). "Время Мессии" понималось как промежуточный
период, связующий оба мира. Некоторые раввины утверждали даже, что
Помазанник Божий принесет людям "новый Закон". Этот взгляд, который обычно
ускользал от внимания как христианских, так и иудейских богословов,
приобретает исключительное значение в свете Евангелия.
Стройной доктрины мессианизма у раввинов, впрочем, не было: одни
считали, что Помазанник должен прежде погибнуть, а уже после этого наступит
Царство Божие; другие думали, что мессианская эра непосредственно перейдет в
"предреченные времена", которые оставят позади "мир тления" (18). Во всяком
случае, ожидалось, что "век Мессии" принесет нечто новое в отношения между
Творцом и человеком.
Это новое и возвестил Иисус Христос.
Так же, как наставники Ветхого Завета, Он учил о приближении "грядущего
века" и утверждал, что явился в мир "не нарушить Закон, а исполнить". Речь,
конечно, шла не о "выполнении" заповедей (что само по себе не содержало
новизны), а о восполнении Ветхого Завета. Древнему Откровению Иисус сообщил
ту полноту, которая и ожидалась в дни прихода Мессии (19). Через Него
осуществлялось великое пророчество Иеремии:

Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я
заключу с Израилем и Иудой Новый Завет.
Он будет не таким, какой Я заключил с их праотцами...
Я вложу Закон Мой в них самих и на сердцах их напишу его.
Иер 31, 32, 33

Противополагая два эона - эру Закона и эру Благодати, апостол Павел
тоже не расходился с идеями раввинизма. "Мир сей" он рассматривал как
преходящий (20). Господство Торы апостол считал временным не потому, что она
ложна, а потому, что Закон лишь запрещает, повелевает, учит и,
следовательно, обращен к воле самого человека, благодать же, соединяя людей
с Богом через Христа, может наделить их силой для исполнения божественной
воли (21). Таким образом. Евангелие не упраздняло основ ветхозаветного
Предания, а, напротив, открывало перед ним новые горизонты, что и позволило
многим фарисеям принять благовестие Иисуса, сохранив при этом "подзаконный"
образ жизни Но даже те, кто не вышел за пределы Ветхого Завета, часто
проявляли терпимость и симпатию к христианам. Бывали случаи, когда они
поднимались на защиту апостола Павла от зелотов и саддукеев. Внук Гиллеля
Гамалиил требовал прекратить гонение на учеников Христовых; когда же
саддукейский Синедрион казнил Иакова, брата Господня, фарисеи добились
низложения первосвященника (22). Факты эти нередко забывают, а между тем они
показывают, что тогда многие раввины не считали границу между иудаизмом и
христианством непроходимой.
Книжники учили в специальных академиях, при синагогах или при Храме. Их
беседы обычно бывали краткими и отливались в афористическую форму. Слушатели
старались запомнить изречения наставников и только иногда записывали их.
Устное преподавание предпочиталось, поэтому мы располагаем довольно скудными
сведениями об учителях, живших на рубеже двух Заветов. Для того чтобы ближе
познакомиться с их воззрениями, нужно обратиться к книгам, получившим общее
название Талмуда.
Составлять их начали еще в I веке до н. э. Тогда появилась Мишна
ришона, то есть "первое повторение (Закона)". От нее сохранились небольшие
фрагменты (23). Полная Мишна была составлена лишь около 200 года н. э. ,
комментарии же к ней, Гемары- Вавилонская и Иерусалимская,возникли еще
позже. Однако все три сборника основаны на традициях иродианской и римской
эпох (24).
При первом чтении Талмуд должен оттолкнуть тех, кто, ожидая найти в
книге учение о вере, погружается в бездну скучнейших ритуальных предписаний,
к тому же размещенных довольно хаотично. Какую молитву читать стоя,
какую-сидя, кто и когда имеет право приносить жертвы, как далеко
простираются пищевые и субботние запреты - эти и другие подобные им вопросы
изучаются в Талмуде очень тщательно, с учетом мнений разных раввинов. Все
это выглядит клубком, который невозможно распутать. Становится понятным,
почему Ренан с иронией говорил, что народу, создавшему Библию, "нужно
простить создание Талмуда".
Такая реакция - плод недоразумения. Ведь основным содержанием Талмуда,
особенно Мишны, был церковный Устав, галаха, а он меньше всего может
характеризовать сущность веры. Представим себе, что человек, желающий
познакомиться с православием, начал бы не с Отцов Церкви или "Добротолюбия",
а с Типикона или Кормчей. Впечатление было бы то же, что и от Мишны. И тут и
там излагаются детали обрядов, согласованных с днями, праздниками и
обстоятельствами; и тут и там - тысячи мелочных правил и ограничений. Между
тем книги, аналогичной "Добротолюбию", у древних раввинов не было: мысли о
вере и жизни вкрапливались таннаями, составителями Талмуда, в обширный
галахический материал. Это было вызвано условиями рассеяния, когда
цементировался единый религиозно-общинный статус иудейства. В итоге Талмуд
оказался скорее юридическим, чем вероучительным документом.
Гражданское право входило уже в состав Пятикнижия, но его кодекс
частично перестал отвечать потребностям новых поколений. Поэтому раввины
вынуждены были дополнить его собственными законами, имевшими вполне
утилитарный характер. Впрочем, "справедливый суд" учителя не отделяли от
религии. "Избирать недостойного судью,- говорили они,-все равно что
насаждать рощу для идолопоклонства" (25).
Инициатором законодательной работы фарисеев был Симон бен-Шетах, живший
при царице Александре (См. выше, гл. XX). В 40-50 годах до н. э. его дело
продолжили два выдающихся раввина - Шемайя и Абталион.
О том, как высоко ставили они правовые нормы, свидетельствует рассказ
Иосифа Флавия. В 49 году Ирод, тогда еще молодой правитель Галилеи, казнил
некоего Езекию и его товарищей, которые якобы занимались "разбоем" на
границе Сирии. Историки полагают, что на самом деле Езекия был борцом против
римского господства, а Ирод расправился с ним в угоду имперскому наместнику
Сексту Цезарю. Это вполне вероятно, особенно если принять во внимание, что
сын Езекии Иуда стал зелотским вождем (26).
Шемайя и Абталион потребовали привлечь Ирода к ответственности,
поскольку Закон воспрещает казнить кого бы то ни было без суда. Правитель
согласился предстать перед Синедрионом, но, чтобы выразить ему свое
презрение, пришел одетый в пурпур и окруженный своими гвардейцами. Его
самоуверенность смутила трибунал, который знал о связях Ирода в Риме. Однако
Шемайя заявил, что попустительство будет "насилием над правосудием", и Ирод
понял, что его ждет суровый приговор. Тогда, по совету Мариамны, он бежал к
римлянам. Через двенадцать лет, будучи царем, Ирод отомстил своим судьям,
отправив их на плаху. Шемайю же он пощадил за то, что в 37 году тот
рекомендовал жителям Иерусалима прекратить сопротивление и впустить
узурпатора.
Этот совет авторитетного книжника не был случайным. К тому времени
фарисеи стали все больше сторониться злободневной политики, видя свою
главную цель в религиозном просвещении.
Архиереи пытались ослабить влияние Шемайи и Абталиона, напоминая при
любом удобном случае, что оба они не кровные израильтяне, а потомки
ассирийцев. Но усилия эти были напрасны, в чем мог убедиться сам
первосвященник Гиркан II. Когда он вышел однажды к толпе в праздник
Йом-Киппура, люди бросились приветствовать не его, потомка Маккавеев, а
Шемайю и Абталиона.
Новые иерархи, назначавшиеся Иродом, снискали еще меньше симпатий. Их
алчность и жестокость вызывали у всех негодование. В Талмуде сохранилась
народная песенка, передающая отношение к ставленникам тирана:

Горе мне от рода Боэта, горе от их копий!
Горе мне от рода Кантара, горе от их перьев!
Горе мне от рода Анны, горе от их шипенья!
Горе мне от рода Измаила бен-Фаби, горе от их кулаков!
Сами они первосвященники, их сыновья - казначеи,
Их зятья-смотрители Храма, а их слуги бьют народ палками (27)

В сравнении с этими сановниками демократичные фарисеи явно выигрывали.
По их мнению, "человек, живущий трудами рук своих, заслуживает большего
уважения, чем тот, кто кичится своей набожностью". "Праздность,-говорили
они, - развращает человека". Сам Шемайя выразил свою жизненную установку в
афоризме: "Люби труд и ненавидь барство" (28). Из фарисейской школы вынес
уважение к труду и апостол Павел.
Хотя Закон обычно преподавался бесплатно, Шемайя брал деньги за
обучение молодежи, чтобы подчеркнуть, что занят нужной работой, которая
должна кормить человека. К тому же он был беден и не имел других источников.
Однажды в субботу, в холодный зимний день, ученики, сидевшие в школе
Шемайй, заметили, как что-то заслонило свет в окне. Выйдя, они обнаружили
окоченевшего, занесенного снегом мужчину. Все сразу узнали Гиллеля, батрака
из Вавилонии. Не заработав на урок, он решил слушать беседу у окна. Его
ввели в дом, обогрели и привели в чувство. Шемайе пришлось по душе такое
рвение. "Ради этого человека,-сказал он,-стоило нарушить субботний покой"
(29).
Прошло немного времени, и Гиллель принял от старого рабби руководство
школой. Предание рассказывает об этом следующее. В 30 году до н. э. Пасха
совпала с субботой, и между уставщиками возник спор: можно ли приготовлять
праздничного агнца в этот день. Обратились к Гиллелю, и он рассудил так:
поскольку жертвы, приносимые в Храме, в субботу не отменяются, то тем более
не следует отменять пасхальный обряд. Всех поразила простота аргумента, и
Гиллель прослыл человеком, способным предлагать мудрые решения. Когда умер
Шемайя, его выбрали главой академии и наси, председателем раввинского Совета
(30).
Гиллеля считают самым знаменитым учителем Израиля той эпохи. Изречений
его сохранилось мало, но не им он обязан своей славой. Она питалась тем
глубоким впечатлением, которое производила личность ученого на
современников.
Родился Гиллель около 75 года и происходил от потомков Давида. Его
отечеством была Вавилония. Некоторые историки, находя у Гиллеля элементы
греческой образованности, думают, что он мог быть выходцем из Александрии.
Но и в эллинизированной Месопотамии Гиллель имел возможность познакомиться с
логикой Аристотеля, которой пользовался в своих толкованиях.
В Иерусалим будущего раввина привело желание учиться (ок. 40 г.).
Обладая независимым характером, он не желал прибегать к помощи богатой
родни. "Если не я за себя, то кто за меня? - говорил Гиллель, но при этом
добавлял: - Если я только для себя, то чего я стою?" (31) Гиллель начал
посещать иерусалимскую школу Шемайи и одновременно работать поденщиком и
сторожем.
Став главой академии, он занялся вопросами экзегезы и сформулировал
основные миддот - правила для изъяснения Закона. Как, например, быть, если в
Писании встречаются два противоположных утверждения? Эта проблема, которую в
средние века наиболее остро поставил Пьер Абеляр, была решена Гиллелем при
помощи следующего силлогизма. Поскольку Тора содержит истину, а в то же
время в ней попадаются два противоречивых высказывания, значит, истинны они
оба. Толкователь же должен в самом Писании отыскать текст, который снял бы
противоречие.
Говорили, что Гиллель был сведущ в самых разных отраслях знаний, что он
"умел рассуждать о горах и долинах, о деревьях и травах, о диких и домашних
животных", что ему были "одинаково доступны и светские и богословские науки"
(32). Но главной наукой Гиллель, как и его предшественники хакамы, считал
умение жить по заповедям Торы.
Замечательно, что основу благочестия Гиллель видел не в обрядах, а в
нравственности. Иноверцу, который соглашался принять иудаизм, если рабби
сможет изложить ему Закон в двух словах, он дал классический ответ: "Не
делай ближнему того, что неприятно тебе,-вот суть всей Торы, все же прочее
лишь комментарий" (33). Эти слова, усиленные призывом к действенной любви,
были повторены Иисусом Христом. Именно такое понимание Закона-как этического
в своей основе-было усвоено христианством; и отсюда становится ясной мысль
св. Иринея Лионского, утверждавшего, что "правила совершенной жизни одни и
те же в обоих Заветах" (34).
Не следует, впрочем, думать, что Гиллель был реформатором,
пренебрегавшим традицией. Он не имел намерения ломать обычаи и защищал
авторитет Предания. Когда один язычник, пожелавший стать прозелитом,
усомнился в значении устной Торы, Гиллель убедил его наглядным примером. Он
начал учить новичка еврейскому языку, каждый день по-разному называя одни и
те же буквы. "Как же я могу научиться?"-удивился тот. "А как ты хочешь
познать Писание без устной традиции?" - ответил Гиллель.
Его щепетильность в отношении к традиции может показаться слабостью,
вроде той, которую проявляли многие языческие философы, имея дело с народным
культом. Но здесь было нечто иное - вера в нужность суммы установлений,
идущих от древности. Сам Христос в беседах с книжниками показал пример
бережного отношения к Преданию. Так, говоря о законности субботнего
исцеления, Он ссылался на практику совершать обрезание, невзирая на день
покоя (35). Тем более должен был избегать крайнего реформизма Гиллель, глава
раввинского Совета. Однако его осторожность подчас действительно
превращалась в робость, и здесь Гиллель намного уступает пророкам. Пытаясь
смягчить тяжеловесный ритуал, он шел на невероятные ухищрения, которые не
могут не вызвать улыбки. Например, чтобы обойти запрет выносить что-либо из
дома в субботу, Гиллель предлагал заранее относить в крайний дом улицы часть
пищи и тем самым как бы сделать всю улицу "домом" (36).
Но повторяем - не эти манипуляции создали имя Гиллелю. В памяти Израиля
он остался человеком необычайного обаяния, благородства и кротости. Он
считал, что выдержка и доброта - главные достоинства служителя мудрости.
"Люби мир и водворяй его повсюду,-говорил он, - люби созданных Богом людей и
приближай их к Закону Божию. Не суди ближнего, пока сам не побывал на его
месте; там, где нет людей,-будь сам человеком"(37).
Рассказывают, что один иудей побился об заклад, что сумеет вывести
Гиллеля из себя, но сколько глупых вопросов ни задавал он учителю, тот
неизменно отвечал ему с терпением и благожелательностью, пока насмешник не
понял, что проиграл пари (38).
Народ прозвал Гиллеля Закеном, по-гречески Пресвитером, то есть
Старцем. Этот "князь" фарисеев никогда не кичился своими знаниями и почетным
положением, он был внимателен к людям, прост в обращении и не чуждался
безобидной шутки. Так, идя в баню, он говорил, что задумал богоугодное дело,
а удивленным ученикам объяснял, что держать в чистоте тело - значит
оказывать уважение Божиему созданию.
Гиллель умер около 10 года н. э. в преклонном возрасте, окруженный
любовью всего народа. После смерти рабби школа, называвшаяся "Бет-Гиллель"
(Дом Гиллеля), объединила его последователей. Среди них был сын учителя
Симеон; его иногда отождествляют с праведным старцем Евангелия (39). Но
наибольшую известность получил внук Гиллеля Гамалиил Первый;о терпимости его
свидетельствует рассказ в Деяниях Апостольских.
Поучения, рассеянные в Талмуде, показывают, что нравственный идеал
фарисеев-гиллелитов во многом приближался к евангельскому. Иногда там
встречаются почти буквальные совпадения с Новым Заветом. Приведем хотя бы
несколько наиболее характерных примеров.
В трактате "Жертвоприношение" сказано: "Кто подает милостыню тайно, тот
выше самого Моисея". Это напоминает слова Спасителя, сказанные Им в Нагорной
проповеди. К ней же примыкают другие наставления раввинов: "Лучше краткая
молитва с благоговением, чем длинная без усердия"; "Если твой ближний
попросит у тебя осла, возложи седло на спину свою"; "Не будь скор на гнев";
"Кто, имея лишь один кусок хлеба в корзине своей, говорит: что мне есть
завтра?-тот человек слабой веры"; "Ненавидящий своего ближнего как бы
проливает человеческую кровь"; "Начало Торы и конец ее-любовь к людям";
"Проявляющий кротость и сострадание ко всем тварям Божиим наполняет весь мир
любовью" (40).
В трактате "Посты" высказывается мысль, что во дни пророка Ионы жители
Ниневии были прощены не за то, что воздерживались от пищи, а за то, что
"обратились от злого пути своего"(41). Рабби Симеон утверждал, что важно не
столько изучение Торы, сколько исполнение добрых дел (42).
Сходство с Христовыми заповедями имеют и слова "плати добром за зло",
отрицающие древний закон возмездия (43). "Лучше быть гонимым, чем
гонителем",-говорится в трактате "Первые врата" (44). А в другом трактате
есть заповедь, звучащая почти по-евангельски: "Подражайте Божиим свойствам;
как Он милосерд, так и вы будьте милосердны" (45).
Но и "дела" сами по себе считались недостаточными; раввины часто
заостряли внимание на внутренних помыслах человека. Греховные чувства
названы в Талмуде "идолами, живущими в сердце человека". "Кто подавляет в
себе дурные помышления и сознает свою греховность, тот чтит Бога на небе и
на земле"; "Страсть в человеке сначала подобна паутине, а потом - канату"
(46).
Лицемерие осуждалось лучшими из раввинов столь же недвусмысленно, как и
в Евангелии. "Есть люди, - говорили они, - которые возлагают на себя
филактерии и талит* и, однако, поступают по греху... ханжей следует
обличать, ибо они оскорбляют
имя Божие". Таких пустосвятов называли "крашеными фарисеями", которые
"главное сделали побочным, а побочное - главным" (47).
-------------------------------------------------------
* Молитвенные принадлежности

Еще книжник Антигон из Сохо (70 г. до н. э.) осуждал тех, кто следовал
заветам Торы, как корыстный раб. В трактате "Сифри" написано: "Исполняй
заповеди Божии с любовью. Не одно и то же исполнять их из любви к Богу или
же из страха перед Ним" (48).
Немалый интерес представляют талмудические притчи, в которых говорится
о долге человека перед Богом и ближними. Одна из них повествует о рабби
Бероке, которому явился пророк Илия. "Назови мне, муж Божий, - попросил
книжник, - человека, достойного жизни вечной". Каково же было изумление
рабби, когда Илия указал на трех иудеев, которые не отличались никакими
внешними признаками набожности. Один был надзирателем в тюрьме, проявлявшим
доброту к заключенным, а два других были просто веселыми людьми, которые
ободряли унылых и мирили враждующих.
Другая притча рассказывает о царе, одарившем слуг нарядными одеждами
(символ небесных благословений). Когда он вернулся из похода, то увидел, что
одни сохранили их незапятнанными, а другие сделали черными, надевая их при
грязных работах (49).
Раввины вспоминали о Монобазе, царе адиабенском, который, став
прозелитом, раздал нуждающимся свои богатства. На упреки же родных он
ответил: "Мои предки приобретали себе земные сокровища, а я - сокровища
небесные" (50).
Лучшее резюме взглядов Гиллелевой школы содержится в трактате "Макот".
Там сказано, что Моисей дал 613 заповедей, Давид-псалмопевец свел их к
одиннадцати: "Поступай честно, твори правду и говори истину, не клевещи
языком твоим, не делай другому зла, не возводи поношения на ближнего,
гнушайся низостью, чти богобоязненных, не изменяй клятве даже во вред себе,
серебра своего не давай в рост и не принимай взяток против невинного".
Пророк Йсайя ограничился шестью заповедями: "Будь праведен, говори истину,
презирай прибыль от греха, отнимай руки свои от взяток, затыкай уши, чтобы
не слышать призыва к насилию, закрывай глаза, чтобы не соблазниться злом".
Пророк Михей указал лишь на три главных заповеди: "Поступай справедливо,
люби добродетель и смиренно ходи пред Богом". И, наконец, пророк Аввакум
выразил самую суть благочестия одной фразой: "Праведный своей верою жив
будет" (51). Иными словами, любовь к людям должна вытекать из веры и любви к
Богу.
Не исключено, что некоторые талмудические максимы сложились под
влиянием христианства, однако влияние это нельзя преувеличивать. Талмуд
вырос из дохристианских источников и формировался в странах, которые либо не
приняли христианства либо приняли его недавно.
На первый взгляд кажется непонятным, как люди, исповедовавшие столь
высокие принципы религиозной этики, стали "слепыми поводырями слепых",
отвергшими Христово благовестие.
В поисках ответа на этот вопрос мы должны оставить в стороне
мессианство Иисуса и Его свидетельство о Себе как о Сыне Божием.
Напряженность между Ним и фарисеями возникла гораздо раньше, чем Он открыто
заговорил о тайне Своего посланничества в мир, то есть законники не желали
принять Назарянина даже как Учителя.
Некоторые богословы и историки пытались доказать, что Христос в
принципе отверг всякую внешнюю форму религиозной жизни и тем вызвал ярость
консерваторов. Но евангелия свидетельствуют об обратном. Христос не осуждал
саму идею обряда. Он не только участвовал в ветхозаветных праздниках и
соблюдал правила Закона, но и установил новые священнодействия, в
частности-Крещение и Евхаристию. Его слово было обращено к живым людям из
плоти и крови, которые нуждались во внешних проявлениях своей веры, в
символах и знаках Богоприсутствия.
Когда Иисус говорил с книжниками. Он апеллировал к самому возвышенному
и чистому, что было в их же традиции. Законнику, который согласился, что
сущность веры в двух главных заповедях о любви к Творцу и к ближнему, Он
ответил: "Недалек ты от Царства Божия" (52). Однако с "крашеными фарисеями",
буквалистами и ханжами Он был исключительно суров. О них Иисус сказал самые
резкие слова из всех Им произнесенных.
Основным пороком ложно понятого законничества было превалирование
формы, уверенность, что достаточно соблюсти определенное число мицвот, чтобы
угодить Богу. Эта психология арифметической праведности всегда таит в себе
страшную опасность. Иисус разоблачал святош, которые ради устава и обычая
забывали о любви и сострадании к людям. Он упрекал учителей, чванившихся
своей набожностью, выставлявших ее напоказ и носивших постную личину
благочестия. Христос сравнивал таких фарисеев с побеленными саркофагами,
внутри которых лежат тлеющие кости. Соблюдение ритуальной чистоты-пустая
скорлупа, если нечистота заполнила душу. "Обошли,-говорил Иисус,-более
важное в Законе: правосудие, и милосердие, и верность: это надлежало
исполнить и того не опустить. Вожди слепые, отцеживающие комара и
проглатывающие верблюда!.. Вы снаружи кажетесь людьми праведными, внутри же
наполнены лицемерием и беззаконием" (53).
Конечно, не все фарисеи были таковы, и, конечно, никто из них не считал
лицемерие нормой; к тому же не одно фарисейство страдало недугом формализма.
У римлян, конфуцианцев, индуистов было не меньше запретов и церемоний, чем у
талмудистов. Страшны были не сами уставы, а их тенденция вырождаться в
самоцель. Есть зловещий "экуменизм зла", делающий "фарисеев" всегда и всюду
похожими друг на друга. Вспомним гневные речи Златоуста и Савонаролы, Данте
и Максима Грека против архиереев и прелатов, и мы убедимся, что порода
"фарисеев" сумела свить себе гнездо в самой Церкви.
Обличения Христа, направленные против подобных людей, явились
продолжением борьбы, начатой еще пророками. Да и раввины, как мы видели,
понимали опасность ханжества.
Однако фарисеи слишком свыклись с мыслью, что им принадлежит монополия
учительства, и были слишком высокого мнения о своей мудрости и правах, чтобы
смириться с тем, что безвестный Галилеянин проповедует "со властью",
независимо от схоластических толкований и школ (54). Тем более непереносимы
были для них обличительные слова Христа.
Чем ясней была справедливость упреков Христа, чем больше людей
собиралось вокруг Него, тем сильнее разгоралась ненависть фарисеев. На карту
был поставлен их авторитет. Евангелия прямо говорят, что они предали Христа
в руки саддукеев и римских властей "из зависти" (55).
Именно это чувство заставляло их ревниво следить за Ним и выискивать
поводы обличить Его. То, что Иисус выдвигал на первое место дух, а не букву
Закона, враги старались представить как кощунственное посягательство на
церковные устои*. Ученики Гиллеля, хотя бы в глубине души, могли соглашаться
с ним; между тем наиболее влиятельными и активными стали в I веке как раз не
гиллелиты, а их соперники. Столпом этого ретроградного течения явился
антипод Гиллеля - Шаммай** (Не смешивать с Шемайей, жившим на поколение
раньше). Он и его школа нанесли самый серьезный ущерб исконному духу
иудаизма.
-----------------------------------------------------------------------
* О причинах неприятия Евангелия законниками в последующее время см. в
книге "Сын Человеческий", Приложение 3
** Не смешивать с Шемайей, жившим на поколение раньше.

Предания единодушно рисуют Шаммая человеком упорным, мелочным и
фанатичным. Сложилась даже поговорка: "Будь кроток, как Гиллель, а не
вспыльчив, как Шаммай" (56). Хотя Шаммай и советовал относиться, ко всем
людям доброжелательно, характер не позволял ему исполнять собственное
правило: он был крут, несдержан и нередко бил учеников.
Показательно, что Шаммая выбрали в Совете заместителем Гиллеля. Значит,
сторонников у него было немало. Они умело насаждали дух нетерпимости и
казуистики. Засилие шаммаитов вело к религиозной стагнации, к удалению от
Библии, к превращению религии в застывшую систему, пронизанную ритуальным
магизмом.
Причину этой популярности рутинеров понять нетрудно. Вопреки герою
Достоевского, говорившего: "Широк человек-я бы сузил", следует признать, что
человек более склонен к узости, чем к широте. Ему подчас бывает легче
соблюдать внешнюю "церковность", чем проникнуться духом любви и свободы.
Усердное изучение всех тонкостей устава давало Шаммаю истинное
наслаждение. Без устали громоздил он запрет на запрете, его теология вела
лишь к образованию новых несчетных табу или к отягощению старых. Дело иногда
доходило до курьезов. Уверяли, что однажды Шаммай едва не заморил голодом
своего малолетнего сына, заставляя его соблюдать пост, а когда в день Кущей
у него родился внук, он велел разобрать крышу дома и заменить ее ветвями,
чтобы дитя встретило праздник, как предписывает Закон, под сенью "шатра"
(57).
В почитании субботнего покоя Шаммай превзошел даже ессеев. Если Гиллель
считал, что накануне субботы красильщик может класть ткань в котел, то
Шаммай видел в этом грех, поскольку она окрасится в запретный день. Подобные
примеры можно продолжать до бесконечности (58).
Удушающий диктат галахи, разраставшейся, словно снежный ком,-основной
продукт академии "Бет-Шамма". Более гибкое отношение Гиллеля к обычаям
шаммаиты расценивали как прискорбный либерализм, расшатывающий правоверие. С
их точки зрения, лучше было соблюсти сто лишних мицвот, чем упустить хоть
одну.
Жаркие споры между членами школ привели к тому, что некоторое время в
Израиле существовало как бы "две Торы" (59). Характерно, что только один раз
"Бет-Шаммай" сдался (60). Гиллель же предпочитал избегать препирательств и
чаще уступал ради мира. Не смогли противиться шаммаитам и его ученики.
Фанатики, как правило, умеют одерживать верх, играя на рабских струнах
человеческой психики.
Шаммаю был по душе пессимизм Экклезиаста. Жизнь он считал тяжким
бременем и полагал, что лучшая доля для человека - не родиться совсем (61)
(едва ли этот закоренелый враг язычников подозревал, что повторяет греческое
изречение). Дух времени коснулся и самого стража Торы. По словам еврейского
историка Генриха Греца, "вследствие чрезмерного рвения шаммаитов и
уступчивости гиллелитов иудаизм получил совершенно иной, мрачный характер;
он стал религией, которая учила и рекомендовала бегство от мира" (62).
Живя в обрядовой цитадели, шаммаиты безмерно гордились своей
праведностью. Они не упускали поводов демонстрировать ее повсюду. Одни из
них ходили, опустив глаза, чтобы не смотреть на посторонних женщин, другие
нарочито сгибали плечи, как бы показывая, сколь велик груз правил, которые
они несут на себе, третьи принимали отсутствующий вид и то и дело натыкались
на людей и на стены (63). Когда Христос шел по улицам, окруженный простым
людом, законники брезгливо говорили: "Этот народ-невежда в Законе, проклят
он" (64). Их спесь и презрение к ам-хаарецам, людям, плохо знающим Закон,
переходила все границы. Рассказывают, что один книжник, накормивший во время
голода такого "нечестивца", укорял себя, думая, что впал в великий грех
(65).
Ответная реакция не заставила себя ждать. "Ненависть ам-хаареца к
ученому,-признавали книжники,-больше ненависти язычников к Израилю" (66).
Не приходится и говорить, с каким высокомерием смотрели шаммаиты на
иноплеменников и с какой неохотой принимали прозелитов. В их воображении
Иерусалим будущего рисовался запретным городом, чем-то вроде средневековых
Лхассы или Мекки.
Здесь выявлялось еще одно расхождение школ. Тех самых язычников,
которых Шаммай гнал от себя палкой, Гиллель встречал с любовью и охотно учил
вере. Его последователи называли Тору небесным хлебом, который предназначен
для всего мира (67).
Гиллелиты организовывали особые миссии для обращения иноверцев. Чтобы
исключить в неофите какой-либо расчет, ему рекомендовали хорошо обдумать
свой шаг, памятуя о трудном положении народа Божия. Если, невзирая на это,
он все же захочет стать исповедником религии Единого, то должен быть принят
(68). Трактат "Санхедрин" указывает на необходимость щадить чувства
прозелита и при нем не отзываться дурно о его прежних единоверцах (69).
Возникло даже мнение, что прежде всего вера в Бога, а не обряды приобщают
язычника к истине. "Кто отвергает идолопоклонство,-говорили раввины, - тот
уже иудей" (70).
Результаты миссии были настолько успешными, что вызвали тревогу в Риме.
Преемник Августа Тиберий в 19 году н. э., опасаясь роста прозелитизма, издал
указ о высылке всех иудеев из столицы. Четыреста человек из них было
отправлено на Сардинию для несения воинской службы (71). Однако эти меры
оказались бессильны приостановить поток обращений.
Последователи Гиллеля не только заботились о прозелитах, но и старались
привить иудеям терпимое отношение к язычникам. Они напоминали, что в Храме
приносят семьдесят жертв по числу народов, за всех иноплеменников. Можно ли,
говорили они, винить тех, кто от отцов получил ложные религиозные
представления? Каждый человек, следующий велениям совести, угоден Богу.
"Блаженства в ином мире,- учили раввины,сподобятся благочестивые люди всех
народов". А рабби Акиба даже утверждал, что "Бог имеет среди всех народов
земли Своих священников, которые просвещают тьму и учат добру своих
соплеменников". Трактат "Берахот" советовал при встрече с языческим
философом благодарить Бога за то, что Он уделил этому человеку от небесной
Премудрости (72). Книжники-гиллелиты проповедовали гуманное отношение ко
всем нуждающимся без различия веры. "Должно, - говорил один учитель, -
кормить бедных язычников наравне с бедными иудеями и должно иметь попечение
об их больных и хоронить их умерших" (73).
Сам факт сохранения в Талмуде подобных изречений означает, что победа
шаммаитов не была полной. И все же перевес чаще был на их стороне. Этому
способствовала предвоенная обстановка в Иудее, когда волна ненависти к Риму
вынесла на поверхность крайних экстремистов. Фарисей Цадок, примкнувший к
зелотам, был, по-видимому, членом "Бет-Шаммая" (74).Таким людям претило
новое понятие о народе Божием, который будет объединен не кровными узами, а
духовным братством. Пророчество Христа о многих, что придут с Востока и
Запада "возлечь рядом с Авраамом, Исааком и Иаковом", звучало для них
вызовом.
Свой изоляционизм они распространяли и на всю культуру. Если Гиллель
был причастен к светским наукам и кое-что заимствовал у греческих философов,
то шаммаиты, по примеру хасидов и римлянина Катона, клеймили все
иностранное. Они осуждали родителей, если те давали детям эллинское
образование, и считали позорным учить греческий язык (75). Обволакивая
иудейство непроницаемым коконом, шаммаиты перекрывали все каналы, которые
связывали его с внешним миром. Гордыня, обрядоверие и шовинизм готовы были
похоронить вселенское наследие пророков. Но, к счастью, иудеи не были
целиком заражены узостью Шаммая. Оппозиция попыткам загнать Израиль в
духовное гетто была особенно сильна среди, верующих диаспоры. В их лице
мысль иудаизма по-прежнему искала контактов с Западом.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава тридцать первая
ФАРИСЕИ И УСТНЫЙ ЗАКОН

1. Втор 6, 4-9, 11, 13-21, Числ 15, 37-41, ср. Мк 12, 29-30.
2. Русский текст этой молитвы дан в приложении к переводу Мишны Н.
Переферковича, т. I, с. 41 сл. О последовании синагогальной службы см. К.
Гейки. Жизнь и учение Христа. М. , 1893, т. I, с. 224 сл.; А. Никитин. Ук.
соч. , с. 215 сл.; И. Троицкий. Библейская археология. СПб., 1913, с. 430
сл. Молитвенная и богослужебная жизнь ветхозаветной Общины той эпохи
всесторонне освещена в книгах еврейского писателя Робера Арона "Сокрытые
годы Иисуса" (R.Aron. Les annees obscures de Jesus, 1960) и "Так говорил в
детстве Иисус" (Ainsi parlait Jesus enfant, 1968). О синагогах евангельских
времен см. Ф. Вигуру. Синагоги во времена Иисуса Христа и апостолов. - В кн.
А. Лопухин. Библейская история... Новый Завет. СПб. , 1895, с. 866 сл. ;
подборку статей в ВТS, 1971, Э 130.
3. Происхождение "Шемоне-эсре", или 18 благословений, предание
возводило к эпохе Эзры. См.: А. Никитин. Синагоги иудейские как место
общественного богослужения. Киев, 1891, с. 226. Русский перевод текста дан в
т. I Мишны, с. 43 сл.
4. Тосефта Берахот, IV, 4. Эта молитва имела, по-видимому, мессианский
оттенок. Ср. Лк 2, 14, 19, 38.
5. Перевод пасхальных текстов см. в Мишне, пер. Н. Переферковича, т. 2,
с. 260. О пасхальной иудейской трапезе как прообразе Евхаристии см. Л. Буйе.
О Библии и Евангелии, с. 221 сл. , Н.Успенский. Анафора -БТ, Э 13, М. ,
1975, с. 44 сл.
6. Это нашло отклик в раннехристианских литургиях, в частности в той,
которая описана в "Дидахе" (Учение 12 апостолов) и в "Апостольском предании"
св. Ипполита Римского (4), ср. Мишна, т. I, с. 42.
7. Авот, IV, 20, V, 21, см. R.Aron. Les annees obscures de Jesus.
Paris, 1960, р. 144.
8. Этот титул происходит от слова рав - большой, великий. Его прилагали
также и ко Христу, иногда в арамейской форме "раввуни" (раббони) (Мф 23, 7,
8; Мк 9, 5; Ин 1, 38, 20, 16 и др. ). Нередко в евангелиях его заменяет
греческое слово "учитель" (didascalos). Прежде некоторые историки
утверждали, что это наименование не было известно в Иудее I в. , но раскопки
обнаружили гробницу того времени с именем человека, который назван
didascalos.
См.: W.F. Аlbright. Тhe Archaeology of Palestine, р. 244.
9. О влиянии раввинистической традиции на мысль ап. Павла см. Н.
Глубоковский. Благовестие ап. Павла по его происхождению и существу, т. I
СПб., 1905, с. 143 сл. ; Ф. Фаррар. Жизнь и труды св. ап. Павла. Пер. с
англ. СПб., 1905, с. 45. сл. ; W.P. Davies. Paul and Rabbinic Judaism.
London, 1948.
10. Ин 4, 38, Мф 13, 52. В речи против фарисеев Господь ссылается на
текст неизвестной иудейской книги, в которой сказано, что книжники, как и
пророки, были посылаемы Израилю Богом (Мф 23, 34; ср. Лк 11, 49).
11. Л. Буйе. О Библии и Евангелии, с. 218. Даже в Евангелии от Иоанна,
которое считали прежде наиболее "эллинским", обнаружилось множество связей с
раввинистической традицией. См. об этом: Сh .Dodd. Тhe interpretation of the
Fourth Gospel. Cambridge, 1953, р. 74 ff.
12. Общие очертания ветхозаветного канона были установлены еще в начале
II в. до н. э. , в эпоху Бен-Сиры Александрийская Библия (Септуагинта)
включала книги, которые были впоследствии признаны неканоническими. Однако,
хотя Септуагинта была Библией первого поколения христиан из язычников, после
того как Синагога в 90-100 годах н. э. не включила эти писания в канон, ее
примеру последовала и христианская Церковь (см.: J. С. Тиrrо аnd R. Вrowп
Canonicity. - JВС, II, р. 521 ff). Мы оставляем в стороне различия во
взглядах на неканонические (или второканонические) книги у православных,
католиков и протестантов. Важно, что все христиане признают
боговдохновенность тех книг Писания, которые были приняты авторитетами
иудаизма в Ямнии.
13. Иерушалми. Хагига, I.
14. Макот, 23в, в Иевамот (49в) говорится, что даже пророки созерцали
Бога через тусклое стекло, ср. I Кор 13, 12.
15. Ин 3, 13.
16. И. Флавий. Против Апиона, II, 19.
17. Берешит Рабба, 44, 81в, Шаббат, 1516, Нида, 616. См.: прот. А.
Смирнов. Мессианские ожидания и верования иудеев, с. 243. С. Трубецкой.
Учение о Логосе..., с. 276, С. Булгаков. Апокалиптика и социализм, с. 88. О
"новой Торе", которую принесет Мессия, см.: G. Scholem. Тhe Messianic Idea
in Judaism, 1974, р. 20.
18. Эти различия можно видеть, сравнив два произведения, написанные в
конце I в. н. э. , III Книгу Эзры (7, 29-33) и Апокалипсис Баруха (40, 1-3).
В III в. н. э. рабби Доса говорил о "Мессии, сыне Иосифа", которому суждено
погибнуть (Сукка, 52а), а впоследствии некоторые раввины (в частности
Саадия) утверждали, что приход этого Мессии предварит явление "Мессии сына
Давидова" (см.: G. Scholem. Тhe Messianic Idea in Judaism, р. 18). Не
исключено, что идея "Помазанника сына Иосифа" есть отголосок мессианизма,
сложившегося в Северном Царстве (не признававшем Дома Давидова), поскольку
Иосиф был героем-эпонимом главенствующего северного колена. Впрочем, в
мессиологии самарян следов веры в "сына Иосифа" не находят. Самаряне
называли Мессию Тахебом (см.: В. Рыбинский. Самаряне, с. 370 сл.). О
воззрениях раввинов, касающихся Мессии, см.: А. Эдершейм. Жизнь и время
Иисуса Мессии, т. 1, с. 205-228, J. Klausner. Тhe Messianic Idea in Israel,
1956.
19. Мф 5, 17. Слово плиросаи происходит от существительного плирома
(полнота). Ср. св. Ириней Лионский. Против ересей, IV, 13, 4.
20. I Кор 7, 31; Рим 3, 19-26; 7, 6-11; 8, 3-4; Гал 3, 21-25.
21.Рим 7, 7-25.
22. Деян 2, 47; 5, 34-39; 15, 5; 23, 9, И. Флавий. Арх. XX, 9, 1.
23. Остатки "первой Мишны" сохранились в трактатах Санхедрин, III, 4,
Эдуиот, VII, 2; Гиттин, V, 6; Назир, VI, I.
24. Название "Мишна" (Повторение) связано, вероятно, с тем, что
сентенции и правила раввинов повторялись для заучивания наизусть. Запись
Мишны приписывают рабби Иуде Ханаси (ум. ок. 200 г.). К Мишне примыкает
толкование ее Тосефта. Гемара (Окончание) есть также комментарий к Мишне.
Иерусалимская Гемара (Иерушалми) составлена палестинскими таннаями ок.
III-IV вв., а Вавилонская (Бавли)-в Месопотамии ок. V в. Мишна обычно
цитируется с указанием названия трактата, главы (латинск. цифра) и параграфа
(арабск. цифра). Так же цитируется и Гемара Иерушалми, а Гемара Бавли
цитируется с указанием трактата, листа (арабск. цифра) и страницы (латинск.
буква); например, Санхедрин, I, 1; 2а.
25. "Живая мораль", с. 8 (см. прим. 40).
26. См.: И. Флавий. Арх. XIV, 9, 2-5; ср. выше, гл. XXVIII, прим. 2.
27. Песахим, 57а.
28. Берахот, 8а; Кетубот, 5; Авот, I, 10. Словом "барство" переведено
здесь слово раббанут, которое можно перевести и как "господство",
"начальствование".
29. Иома, 35в.
30. Шаббат, 15а. Вероятно, кроме архиерейского Синедриона был и другой,
состоящий только из раввинов, который ведал богословскими вопросами. В
первом имели перевес саддукеи (он фигурирует в евангельской истории
Страстей), а во втором фарисеи.
31. Авот, I, 13.
32. Соферим, XVI, 9.
33. Шаббат, 31 а. Ср. Мф 7, 12.
34. Ириней Лионский. Против ересей, IV, 12, 3.
35. Ср. Мф 8, 4; 17, 27; 23, 23; Мк 2, 27; Ин 7, 22; 42, 22. Из
указанных текстов следует, что Христос не отвергал основ иудаизма и его
обычаев. По словам ап. Павла, Сам Господь "подчинился Закону" (Гал 4, 4).
36. Шаббат, 31 а.
37. Авот, I, 12; II, 4-5.
38. Шаббат, 31 а.
39. По свидетельству Талмуда (Шаббат, 15а), Симеон стал преемником
Гиллеля в Совете. Если принять предание, по которому Гиллель родился за 100
лет до н.э. (Сифре на Втор 34, 7), то тогда хронологически вполне возможно
отождествить Симеона Богоприимца с сыном Гиллеля. См.: А. Сиtler. Does the
Simeon of Luke 2 Refer to Simeon the Son of Hillel? "Journal of Bible and
Religion", 1966, Э 34, р. 29-35.
40. Хагига, I; 5а; Шаббат, 10; Менахот, 110; Бава Камма, 8; Авот II,
10; Сота, 48в; Дерех Эрец, II; Сота, 14а; Сукка, 49в; ср. Мф 6, 2-4, 7; 5,
41-42; 22, 6; 31, 5. Несколько сот талмудических изречений (с параллельным
русским переводом) собраны в кн.: О. Гурович. Живая мораль, или Сокровищница
талмудической этики. Вильна, 1901. Основные из этих максим по-русски можно
найти также в статье Вл. Соловьева "Талмуд и новейшая полемическая
литература о нем" (Собр. соч. СПб., 1914, т. VI, с. 11-15).
41. Таанит, II, I.
42. Авот, I, 17.
43. Шемот Раба, 22; ср. Мф 5,43-44.
44. Бава Камма, 93.
45. Сота, 14а, Мф 5, 45, 48.
46. Сукка, 52а; Шаббат, 105в; Санхедрин, 43в.
47. Песикто Раба, 22; Иома, 72; Танхума, отд Матэс, Сота, 22в; И Флавий
Арх XIII, 15,5,ср Мф 23, 23, 27 См также Г. Скарданицкий. Фарисеи и
саддукеи, с. 65 ел
48. Сифри, отд. Эйкев.
49. Таанит, 22а; Шаббат, 52; ср. Мф 22, 11-12
50. Бава Батра, IIа; ср. Мф 6, 15-20.
51. Макот, 24а; ср. Рим 1, 17. Цифра 613 была результатом вычислений,
которые делали таннаи, изучая Пятикнижие.
52. Мк 12, 28-34.
53. Мф 23, 23-24, 28.
54. В трактате "Санхедрин" (XI, 3) сказано, что нарушивший слово
книжника несет большую ответственность, чем тот, кто нарушил устав Торы. См.
характерный эпизод в "Бава Мециа" (59в), подтверждающий авторитет учителя.
55. Мф 27, 18 См.: Г. Скарданицкий. Фарисеи и саддукеи, с. 65 сл.
56. Шаббат, 31 в.
57. Иома, Тосефта, 4; Сукка, II, 9.
58. Шаббат, 12, 1, 5 сл.
59. Тосефта к Хагиге, II, 9.
60. См. : Л. Каценелъсон. Бет-Шаммай и Бет-Гиллель-ЕЭ, т. IV, с. 421.
61. Эрувин, 13в.
62. Г. Грец. История еврейского народа, т. IV, с. 197.
63. Сота, III, 2, Гемара Бавли, Берахот, IX, 2.
64. Ин 7, 49. См.: Н. Пигулевская. Из истории социальных и религиозных
движений в Палестине в римскую эпоху, с. 94 сл.
65. Бава Батра, 1, 5.
66. Песахим, III, 7.
67. Песикта, 80в.
68. Иевамот, 47а. Некоторые язычники желали стать прозелитами, надеясь
получить освобождение от службы в римских войсках, которое распространялось
на иудеев. См.: Тацит. Анналы, II, 35, Светоний. Тиберий, 36.
69. Санхедрин, 94.
70. Мегила, 13а.
71. См.: И. Флавий. Арх. XVIII, 3, 5, Тацит. Анналы, II, 85, Рhilo.
Lеgat., 154; Г. Грец. Цит. соч. , с. 201.
72. Санхедрин 94а; Хулин, 13в; Санхедрин, 113; Отиот рабби Акибы;
Берахот, 58а.
73. Гиттин, 61а.
74. См.: Г. Грец. Цит. соч., с. 529.
75. Санхедрин, XI, 1, 90а, Сота, 49в; Менахот, 64в. См.: Б. Плотников.
Отношение иудейства к греческой образованности-ПС, 1884, Э 9, с. 34 сл.