Мень А. История религии. На пороге Нового Завета

От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть II. ГРЕЧЕСКАЯ МЫСЛЬ

Глава восьмая
ПЕРВЫЕ СТОИКИ
Афины, 315-200 гг. до н. э.

Хотя эллинская философия не содержит
истину во всем ее величии... тем не менее
она расчищает путь к истине.
Климент Александрийский

В 315 году с Кипра в Афинский порт прибыл корабль. На пристань с него
сошел высокий смуглый худощавый юноша. То был сын финикийского купца Зенон,
которого привели в Грецию дела по продаже пурпура. Путешествие его на сей
раз оказалось неудачным: основной груз затонул в море, и Зенон вынужден был
на некоторое время остаться в Афинах. Впрочем, мысль поправить состояние его
уже не занимала. Тех небольших средств, которые остались у Зенона, вполне
могло хватить на скромное, но независимое существование (1).
Разорение послужило толчком, в корне изменившим всю жизнь молодого
финикийца. Возможно, уже и раньше Зенона интересовала не столько коммерция,
сколько поиски истинной мудрости. В качестве торговца он мог бывать в Сирии,
Иудее, Египте и там получить начатки знаний. Но больше всего манила его
всемирная столица философов - Афины.
"Воспоминания" Ксенофонта и платоновская "Апология Сократа" послужили
Зенону как бы введением в греческую философию. Образ Сократа глубоко потряс
его, и он стал разыскивать учителей, продолжавших дело великого мудреца.
Вначале Зенону больше других пришлись по сердцу киники. Он сделался
спутником и слушателем Кратеса, человека в своем роде замечательного,
который добровольно расстался с богатством ради "естественной" жизни Этот
уличный нищий, к тому же отталкивающе уродливый, умел однако, покорять людей
своим мужеством и возвышенными речами. Его сопровождала жена, делившая с ним
все тяготы кинического "опрощения", влияние его на учеников было огромным.
Кратес стяжал среди них славу "целителя душ".
Кинизм дал Зенону опору и утешение в постигшем его несчастье.
Равнодушие к земным благам стало для него броней, которая могла надежно
защитить от любых ударов в будущем. Слушая Кратеса, финикиец проникся
убеждением, что человеческая жизнь должна строиться не на прихотях или
условностях, а на непреложных мировых законах.
Правоверным киником Зенон, впрочем, не стал. Ему претили вульгарные
выходки и "бесстыдство" киников, их презрение к культуре и знанию. Ведь
если, рассуждал Зенон, человек хочет согласовать свою жизнь с жизнью
природы, он должен прежде всего понять, что представляет собой Вселенная и
чем управляется.
Таким образом, этот человек Востока, пришедший в Элладу за мудростью,
задался целью найти всеобщие и объективные нормы поведения.
Расставшись с Кратесом, Зенон начал посещать Академию, где изучал
критическую теорию познания, штудировал труды Аристотеля; но ни платоником,
ни приверженцем Лицея не стал. Эти системы должны были казаться ему слишком
отвлеченными, Зенон же мечтал о действенной и практической философии, в
которой на первом месте стояло бы аскесис аретес - упражнение в добродетели.
Из метафизиков больше всего ему дали ионийские натурфилософы, искавшие
единый принцип мироздания Зенон был уверен, что, если этот принцип открыт,
обнаружится и путь жизни, достойный человека. Постепенно он утвердился в
намерении реформировать кинизм, подведя под него более прочное основание и
очистив от экстравагантностей.
С 300 года Зенон уже глава школы, публично излагающий собственное
учение. Местом для лекций он, в отличие от Эпикура, избрал не закрытый сад,
а доступное всем общественное здание. Выбор его пал на Стоа пойкиле,
расписной портик. Это была крытая колоннада вблизи рыночной площади,
украшенная фресками знаменитого художника Полигнота. С тех пор до самой
смерти в 264 году философ собирал своих последователей в Стое. От нее новая
школа и получила название стоической.
Зенон сразу же снискал широкую популярность. Ученики ходили к нему
толпами; многие приезжали издалека: из Малой Азии, Сирии и даже Вавилонии.
Идеи Зенона содержали в себе все, чем были привлекательны кинизм, скептицизм
и эпикурейство, но выгодно отличались от них сочетанием веры и знания с
нравственной серьезностью. Кроме того, сама личность Зенона вызывала у
современников глубокое уважение. Македонский царь чтил философа-чужеземца,
городские власти наградили его золотым венком. На фоне общего морального
распада этот суровый немногословный человек казался чудом. Он не
нищенствовал, как киники, однако умел ограничивать себя самым необходимым,
питался хлебом, медом и овощами. У него не было семьи.
Когда философ почувствовал, что становится старым и немощным, он
добровольно лишил себя жизни. Его похоронили как почетного гражданина - на
общественный счет, а в эпитафии было сказано, что Зенон прославил себя тем,
что всегда был верен собственному учению.
После смерти своего основателя Стоя не прекратила существования.
Преемником Зенона стал его последователь Клеанф (330-232), человек из
народа, уроженец малоазийской Троады, в прошлом кулачный боец. Клеанф
обладал несокрушимым упорством и любой ценой хотел овладеть науками. Чтобы
иметь возможность учиться у Зенона, он по ночам нанимался работать в садах.
Не обладая талантами учителя, Клеанф тем не менее много сделал для
пропаганды его философии. Он яростно защищал ее от нападок других школ.
Человек искренне религиозный, Клеанф стремился преодолеть разрыв между
знанием и верой, столь характерный для поздних греческих систем. Его гимны и
молитвы стали своего рода манифестами философской религии, которая пыталась
поставить над древним язычеством веру в Единого.
Клеанф дожил до глубокой старости. Подражая учителю, он сам ушел из
жизни, отказавшись от принятия пищи.
Третьим представителем раннего стоицизма был Хрисипп (280-208), тоже
выходец из Азии. Прежде чем примкнуть к школе Зенона, он прошел хорошую
подготовку в Аристотелевом Лицее. Плодовитый писатель, автор множества книг,
Хрисипп систематизировал философию Стои, придав ей стройный и наукообразный
вид. Эрудиция его была поразительна. Он рассмотрел в свете стоицизма все
отрасли знания. Считалось, что "без Хрисиппа не было бы Стои".
В стоицизме есть много точек соприкосновения с индийскими, вавилонскими
и даже китайскими доктринами. Но в какой мере это связано с влиянием, а в
какой - имело место лишь сходное развитие мысли, установить невозможно, тем
более что сочинения первых стоиков до наших дней не сохранились. Об их
учении приходится судить по трудам других авторов, которые их излагают и
цитируют, а также по книгам позднейших последователей школы. Поэтому, говоря
о раннем стоицизме, мы подчас не можем точно выяснить, что принадлежит
Зенону, что Клеанфу, а что - Хрисиппу. Однако это не столь существенно, ибо
в главных пунктах все трое согласны между собой. Основные изменения (притом
незначительные) стоицизм претерпел лишь во II веке до н.э.
Доктрину Стой нередко называют "философией героизма". Это справедливо,
но только тогда, когда речь идет об ее идеале совершенного мудреца. В целом
же из всех эллинистических учений больше всего стоицизм отвечал требованиям
среднего человека. Он не ставил все под сомнение, как скептицизм, не отрицал
культуру, как кинизм, не подрывал, подобно эпикурейству, основы религии. В
суждениях стоиков о познании было гораздо больше здравого смысла, доступного
неискушенному человеку, чем в гносеологии других философов.
Стоики апеллировали не только к разуму, но и к опыту, который был для
них отправным пунктом философствования. Они доверяли свидетельствам чувств.
По мнению Зенона, ощущения дают нам в основном достоверную картину мира.
Если мы воспринимаем что-то, говорили стоики, значит, есть и нечто
воздействующее на наши органы чувств. Непосредственный опыт предшествует
мышлению, которое само по себе "подобно листу папируса, готовому воспринять
надписи"(2).
Процесс познания стоики делили на две основные фазы:
"Сначала появляется представление, затем мышление, способное выражать
то, что вызвано представлением, и передавать его речью"(3). В своих лекциях
Зенон прибегал к наглядной аллегории. "Вот образ, - говорил он, вытягивая
раскрытую ладонь; затем слегка сгибал пальцы: - Вот согласие", то есть
восприятие образа. И наконец, сжав пальцы в кулак, восклицал: "А вот
постижение". Высшее же знание он обозначал жестом, в котором кулак сжимался
пальцами второй руки. Иными словами, с каждой ступенью познания разум все
больше контролирует и осмысляет данные опыта(4).
Реальность мира для стоиков была бесспорной, ибо, как они говорили,
"представление не может возникать от несуществующего". При этом подлинной
реальностью они считали только то, что способно действовать и воспринимать
действия. Ничего вне материи стоицизм не признавал. Однако в ее границах он
делил бытие на разумное и неразумное, на пневму и вещество. Пневма, т.е.
дыхание или дух, - начало активное и созидательное, вещество - пассивное,
управляемое(5).
Человек без труда может установить, что разум действует в нем как
"управляющее начало". Естественно предположить наличие такого же начала и во
всей Вселенной. "Существует Природа, - говорили стоики, которая объемлет в
себе все мироздание и оберегает его; она не лишена ни чувства, ни разума, в
самом деле необходимо, чтобы вся природа, которая не единична и не проста,
но которая соединена и связана с чем-то другим, имела в себе некое
управляющее Начало" (6).
Аристотель мыслил это Начало как чистую форму, пребывающую вне мира;
стоики же, вернувшись к теологии ионийцев и Ксенофана, стали проповедниками
пантеизма. По их убеждению, единое Божество одушевляет единый космос. Оно
наполняет его, "как мед соты". "Сущность Бога все мироздание" (7).
Далее, говорили стоики, опыт показывает, что природа - не только
целостная система, но и система рационально и целесообразно организованная.
А это есть прямое указание на свойства Мировой Души.
"В самом деле, - писал Хрисипп, - если в природе существует нечто, чего
не могли бы произвести человеческий ум, разум, сила, человеческое
могущество, то ясно то, что создало это Нечто, лучше человека. И как его
назвать иначе, чем Богом?"(8) Это, конечно, не было доказательством в
строгом смысле слова. Рассудочный метод мышления вел, как мы видели, лишь к
тупику скепсиса. Стоическая мысль о Божестве была интуицией, получившей от
разума свою форму. Так возникло понятие о Боге, который есть "живое
совершенное Существо, бессмертное, разумное, умопостигаемое, пребывающее в
блаженстве, невосприимчивое ко всякому злу, пекущееся о мироздании и
находящееся в нем"(9).
Естественно, что, веря только в материальное, стоики считали таковым и
Бога. Его субстанция - это космический пламень, о котором некогда говорил
Гераклит и учили восточные религии, а также Библия. Но если в Библии огонь -
это форма Богоявления, то для стоиков Бог и огонь неразличимы, хотя это
бурное, пребывающее в постоянном движении и животворящее пламя - не просто
стихия, но пир техникон, творческий Огонь. Он "устремляется к созданию мира
и содержит в себе все образовательные начала" (10). Из недр божественного
Огня одно за другим выделяются вещества и элементы, эволюция которых и
созидает Вселенную.
Следуя Гераклиту, стоики называют Бога Логосом. "У них впервые термин
"логос" получает неизменный смысл универсального вселенского разума" (11).
Средоточием Логоса Зенон считал небо и эфир, а Клеанф - солнце. Сила Божия
растекается по миру раскаленной лавой, огненным дыханием, пневмой. В ходе
космической эволюции искры Логоса становятся как бы "семенами" новых видов
творения. Отсюда учение стоиков о "сперматическом Логосе", эманации,
излиянии небесного Огня в природу. Отсюда и глубокая мысль о космосе как
одушевленном целом, как организме. "Это явствует, - говорили стоики, - из
рассмотрения нашей души, которая есть как бы отторгнутая его часть"(12).
Когда эволюция завершается, гигантская сфера, форму которой принимает
мир, вновь расплавляется в горниле Логоса.
"Творец миропорядка, - учили стоики, - через определенные промежутки
времени поглощает все сущее и из себя снова рождает его"(13). К этому
представлению Хрисипп добавлял концепцию вечного возврата. Пройдут века, и
"снова будут Сократ, Платон и каждый из людей с теми же самыми друзьями и
согражданами" (14).
Происхождение стоической доктрины круговорота нельзя объяснять просто
заимствованием. Она коренится в самом богословии стоиков, в его
натуралистическом характере. В ней Бог и мироздание - слиты. А поскольку
движениям светил, временам года, восходам и закатам присуща повторяемость,
для стоиков естественно было прийти к идее цикличности.
Таким образом. Вселенная, бытие, не имеет, согласно стоикам, ни
прошлого, ни настоящего, ни будущего. Эволюция космоса возобновляется вновь,
и поэтому его движение есть как бы форма неподвижности. "Кто видел
настоящее, тот уже видел все бывшее в течение времени и все, что еще будет в
течение беспрерывного времени. Ибо все однородно и единообразно (15).
Мироздание не может измениться к лучшему. Оно "во всех отношениях
совершенно, поскольку объемлет все и нет ничего вне его"(16). Человек должен
угасить в себе всякий ропот и не дать частностям отвлечь себя от созерцания
Целого. В созерцании он отрешается от временного и смиряется перед величием
"лучшего из миров".
Здесь обнаруживается сходство стоицизма не только с доктринами Индии и
Китая, но и с позднейшими попытками Спинозы и Лейбница оправдать статическую
концепцию бытия. Это воззрение бесконечно далекое от библейского, с его
видением истории и отказом принять действительность такой, как она есть. В
Библии - протест и надежда, в стоицизме - покорность и безысходность.
Но как бы ни понимали стоики процесс миротворения, началом и концом
всего они провозглашали Бога. Это не могло не поставить их перед проблемой
традиционной религии. Первоначально, следуя своим учителям, киникам, они
резко нападали на популярные представления о богах. Они утверждали, что
Логос "не человекоподобен" (17). Однако, кроме богов мифологии, у греков
была еще вера в Судьбу.
Отвергнуть ее или принять?
Решение, к которому пришел Зенон, было вполне в духе его монизма.
Стремясь все привести к единому божественному Началу, он отождествил Логос с
понятиями Рока и природной Необходимости. "Бог, Разум, Судьба, Зевс,- по его
учению,- это одно и называется многими именами" (18). Он пытался соединить
несоединимое: бездушный естественный Закон и Провидение. Когда стоики
говорили о коловращении Вселенной, Логос оказывался у них лишь неизменным
Порядком, в силу которого все возникает и исчезает без смысла и цели. В то
же время Логос благоговейно чтился как Отец и Промыслитель мира.
Этот лик Божий был для стоиков источником возвышенных религиозных
переживаний. В гимне Клеанфа созерцание величия и красоты Зиждителя прямо
переходит в молитву(19):

Радуйся, многоименный, всегда всемогущий, всесильный
Зевс, повелитель бессмертных, властитель природы, законом
Путь указующий миру тебя нам приветствовать должно.

Клеанф верит, что ни на небе, ни на земле нет никого, кто стоял бы выше
Зевса. Он - само средоточие творческой силы и благости:

Жизнью обязан тебе одному на земле многородной
Всякий, кто в смертного доле движенью и звуку причастен.
Буду всегда потому воспевать твою дивную силу.
Весь этот пламенный мир, что вращением землю обходит,
Воле послушен твоей, добровольно тебе подчиняясь,
Власти орудьем своей во всесильной ты держишь деснице.
Неугасимый перун, обоюдоострое жаркое жало,
Мощным ударом своим всю жизнь во природе творящий.
Им направляешь ты разум всеобщий, повсюду разлитый,
Как в наименьших светилах проявленный, так и в великих.
Он тебя, Боже всевышний, царем и властителем ставит,
Так что без воли твоей ничего на земле не свершится.
Ни в неизведанной выси эфирной, ни в моря пучине.

Кажется, что вдохновенный поэт окончательно оставил отечественное
многобожие и утвердился в вере во Единого. Однако поскольку космос и Бог -
одно и то же, то Зевса, проявляющегося во всем, можно чтить по-разному и под
многими формами. А от этого один шаг до признания законности политеизма. Кто
такие боги? Это лишь разные облики Зевса, вполне достойные почитания.
Неудивительно поэтому, что стоики очень скоро перешли от критики
народных культов к неразборчивому религиозному эклектизму. Они были
набожными не из лицемерия, как эпикурейцы и скептики, но с полной
искренностью. "Добродетельные, - говорил один из них, - благочестивы, так
как они сведущи в обычаях, касающихся богов: благочестие есть знание того,
как служить богам... Только мудрецы - истинные священнослужители, потому что
соблюдают жертвенные обряды, заботятся о храмах, очистительных жертвах и об
остальном, касающемся богов"(20).
Понятно теперь, почему один из известных историков античности говорил,
что "эллинская религия целиком укладывается в стоицизм". Кроме того, стоики
усвоили и восточную астрологию. Зенон прямо называет светила богами. Клеанф,
как мы уже говорили, видел в солнце "ядро" Логоса и. поэтому решительно
протестовал против астрономических теорий Аристарха. Хрисипп собрал целую
книгу предсказаний. Отождествление Логоса с природным Законом легко
согласовывалось с астрологическими идеями.
Вполне в духе магического Миросозерцания космос изображался стоиками
как многообразное проявление Божественного, как "общий город, община людей и
богов"(21). Логос связует это многообразие в Целое, создавая во Вселенной
симпатеамон олон - связь всего со всем.
Словом, обратной стороной монизма оказалось многобожие. Здесь произошло
нечто подобное тому, что имело место в индуизме. Бхагавад-Гита, проповедуя
Единого, но связанная пантеизмом, так же широко открыла двери всем формам
язычества(22).
Говоря о стоической космологии и теологии, мы не должны забывать, что
они строились с определенной целью - научить человека правильно жить.
Устранив одним ударом вопросы о Судьбе, Законе и Провидении, слив их в
мировом Логосе, стоики считали, что отныне найдены и прочные основания для
морали.
Поскольку "каждый из нас есть часть этого мироздания", мы по
необходимости должны избрать путь следования природе. Таков в глазах Зенона
смысл кинической проповеди опрощения.
Откуда в человеке зло? Только от непонимания законов мира. Человек
причастен Логосу, божественный огонь составляет центр его существа - разум.
Порок, по мнению стоиков, не есть болезнь воли, но отклонение от разума. В
этом они продолжали линию Сократа, полагая, что тот, кто своим умом осознал
естественный порядок, уже вступил в царство добродетели. Пребывающий в
неведении обречен злу. О таких безумцах Клеанф говорил с презрительным
сожалением:

Жалкие! Вечно гоняясь за призраком блага летучим,
Общего в Боге закона не видят они и не слышат,
Следуя коему, жизнь они в счастье могли бы устроить.
Нет! В безрассудстве своем они к злу ослепленно стремятся,
Те ради славы пустой проявляя усердье не в меру,
Те неудачливый путь направляя к наживе позорной,
Те к растлевающей неге и к тела греховной усладе,
Зло принимая за благо, без устали мечутся люди
И добывают плоды нежеланные лживой надежды.

Нравственная дилемма для стоиков удивительно проста. Им непонятна драма
воли, которая в своих метаниях парализует разум. Для них бессмыслицей
звучали бы слова апостола Павла: "То, что ненавижу, то люблю", ибо они
считали, что разум желает только добра. В силу же разума они верили
беспредельно.
Ученики Зенона полагали, что людям достаточно лишь быть верными своей
природе. Секрет счастья человека в нем самом. Добродетели, то есть
"гармонического расположения", душа достигает "в силу самой себя". Страсти,
которые терзают человека,- сумасшествие, отказ от разума. Они
противоестественны. "Жить добродетельно, - писал Хрисипп, - это то же самое,
что жить, исходя из приобретенного опытом знания того, что происходит в
природе... ничего не делая такого, что запрещается законом"(23).
В отличие от Эпикура, стоики расценивали удовольствие как потребность
неразумной, низшей части нашего существа. Со временем в стоицизме разовьется
даже отвращение к плоти, напоминающее буддийское. "Скелет, который ты видишь
у нас, мышцы и обтягивающая их кожа, лицо и послушные руки, равно и все
другие члены, которыми мы окружены,-это оковы духа и тьма. Они подавляют,
затемняют, заражают дух, отклоняют его от истины и навязывают ложь" (24).
Человек должен осознать, что цель, достойная его,- утвердить господство
разума над иррациональными страстями. Покорные им становятся рабами;
свободен лишь тот, кто послушен велению своего логоса-разума.
Но о какой свободе можно вообще говорить, если Бог есть и Судьба, и
Необходимость? На это стоики отвечали, что человек может нарушить
предначертания Природы, но тогда он обречен на жалкое прозябание. Если же он
добровольно следует разуму, он выполняет свой космический долг (слово "долг"
Зенон впервые ввел в философию). "Сообразно с долгом,говорил он,- то, что
внушается разумом"(25).
Напрасно думают, будто порочные и злые, пренебрегшие долгом, могут быть
счастливы. Их счастье призрачно и мимолетно. Они подобны больным,
воображающим себя здоровыми. Добродетельный человек вознаграждается самой
добродетелью. Если же жизнь ему опостылела, он имеет право распорядиться ею
сам и прервать ее нить. Этому правилу следовали многие стоики.
Совершенный мудрец представлялся стоикам в виде сверхчеловека. Он
"содержит в себе как бы божество", он пребывает вне преходящего; подобно
Богу, он ни в чем не нуждается. Освободившись от желаний, он сливает свой
логос с Логосом вселенским.
Стоицизм стал своеобразной формой бегства от мира. До конца
последовательный стоик свободен от привязанностей, как йог или буддийский
монах. У него нет семьи, нет желания славы, нет жажды наслаждений.
Удовольствие в его глазах - глупость. Он суров, трезв, ничему не удивляется,
ничего не страшится. Он равнодушен к любым превратностям жизни. "Ваше
счастье - не нуждаться в счастье", - обращается он к людям (26). Это
странным образом напоминает другой, казалось бы, противоположный вид бегства
от мира - эпикурейство. Ведь именно Эпикур говорил, что высшее удовольствие
- свобода от желаний.
Верили ли стоики в бессмертие души и воздаяние? Они часто обсуждали
этот вопрос, но, в сущности, он был для них второстепенным. Поскольку рано
или поздно все растворится в мировом Огне, не так уж важно, будет ли
личность какое-то время существовать вне тела, ибо в конце концов она
сольется с огненной космической Пневмой. "Ты существуешь, - говорил один
стоик, - как часть Целого. Тебе предстоит исчезнуть в породившем Тебя"(27).
Хотя человек не может избежать предначертанной ему участи, он может
гордиться тем, что в состоянии постичь разумом свое место в мироздании. Он
может возвыситься над текучим и непрочным, созерцать в бесстрастии ту жизнь,
которой предстоит раствориться в Божестве. Приемля волю Бога-Природы, мудрец
склоняется перед ней с мужественным смирением:

Веди меня, властитель Зевс и Рок,
К назначенному вами мне пределу!
Последую охотно; если ж нет -
Я, ставши трусом, все ж вас не избегну.
Ведет послушных Рок, влечет строптивых (28).

Разумеется, стоическая этика в крайнем ее выражении едва ли могла быть
практически осуществима кем-либо, кроме отдельных исключительных личностей.
Стоики сами говорили о своем "мудреце", словно о какой-то мифической фигуре.
Но в облегченном виде стоицизм внес в общество свежую струю морального
оздоровления. Последователи Зенона отличались чистотой нравов, просветленной
благожелательностью, умеренностью, любовью к науке. Они ценили дружбу и
взаимопомощь среди людей.
Как ученик киников, Зенон отстаивал принцип космополитизма. Все
разнообразие законов и систем правления ничего не значило в его глазах перед
фактом единства человеческого рода. Он требовал от греков, чтобы они
смотрели на всех людей "как на своих сограждан". Этот проект универсального
Космополиса, развитый в XX веке Г. Уэллсом, был новым явлением в античной
мысли. Он родился в эпоху мировых держав и подготовил почву для идей, легших
в основу Римской империи.
Сторонясь политики, Зенон, однако, задумывался над проблемами
социального устройства. Наилучшей формой правления он считал естественный
союз свободных граждан, которые подобны стаду, "пасущемуся на общих
пастбищах, согласно общему закону" (29). Это было как бы мечтой о
возвращении к первобытным временам "золотого века".
Социальные идеи стоиков нашли свое отражение в фантастическом романе
сирийца Ямбула, жившего в III веке до н.э.(30). Ямбул рассказывал, как после
долгих приключений оказался на неведомом острове за Африкой, где нашел племя
блаженных людей. Они свободны от нужды и болезней, и жизнь их длится сто
двадцать лет (после чего островитяне добровольно принимают смерть). У них
нет центральной власти, люди трудятся сообща и друг для друга, причем
занятия их постоянно меняются; каждый владеет множеством профессий.
Таким образом, утопии Томаса Мора и первых социалистов предвосхищены
уже последователями Зенона.
Стоицизм многократно подвергался критике приверженцами разных школ.
Скептики и академики нападали на его гносеологию, эпикурейцы - на его
фатализм. Уязвимость стоиков отчасти была связана с их уверенностью, будто
они не покидают границ чистого разума, тогда как на деле они проповедовали
"догматическое" учение. Этим они напоминают многих философов-рационалистов,
полагавших, что их воззрения покоятся только на разумных основаниях, между
тем как они вытекали из веры, из внутреннего убеждения.
Кроме гносеологии, плохую службу стоикам сослужил их монизм. Смешение
Творца и твари порождало мрачную теологию, в которой Провидение превращалось
в Рок. Идея Бога, тождественного природе, в итоге оказывалась чудовищной.
"Подобно тому,- говорил стоик Сенека,- как вода быстрых потоков не
бежит вспять и не медлит, ибо следующие воды стремят более ранние, так
повинуется цепь событий вечному вращению Судьбы, а первый ее закон -
соблюдать решенное"(31). Но этот бесконечно кружащийся Космос вполне стоит
механической Вселенной Демокрита и Эпикура, сводимой лишь к атомам. Отсюда
несоответствие между надеждой вывести из Природы жизненный идеал и
результатами этой попытки. Стоические богословие и натурфилософия в итоге
вели не только к фатализму, но и к пессимизму (как подчеркивает Швейцер в
своем исследовании об этике). В самом деле, если все бессмысленно
повторяется, если мир - это однообразно крутящееся колесо, то что остается
человеку? Высший героизм - терпеливо сносить все, чем чревата эта суровая и
неуютная Вселенная, отказавшись, как от иллюзий, от всех надежд.
Однако то, что стоицизм поставил в центре нравственный идеал,
основанный на вере, возвысило его в сравнении с другими философскими
учениями. Пусть теология стоиков оказалась столь же слабой, как и прочие
попытки осмыслить Божественное в рамках "естественного откровения", Зенон
первый провозгласил, что решение жизненных моральных проблем следует искать
в самой сущности бытия, в Боге. Утверждая, что верность долгу и совести есть
верность себе, стоицизм отнюдь не строил "автономную" этику. Для него законы
нравственности были отражением высших божественных законов.
Поэтому, невзирая на все свои пробелы, стоицизм оставался на Западе
самой привлекательной и популярной системой взглядов вплоть до появления
христианства. Цари и полководцы, рабы и сенаторы, ученые и поэты постоянно
пополняли ряды приверженцев Стои.
Стоики создадут новый жанр духовно-нравственной литературы. Впервые в
античном мире проблемы внутренней жизни человека будут раскрыты с таким
тонким пониманием, проникновенностью и глубиной. Отцы Церкви не только дадут
высокую оценку писаниям стоиков, но и во многом усвоят их стиль и понятия.
Стоики старались смягчить грубость мифологии, давая ей аллегорическое
толкование. Сам по себе этот подход был плодотворен: он показывал, что в
древних символах часто можно уловить серьезные и возвышенные идеи. Но вера
не может жить на сухой почве рассудочности. Создать новый тип религии
стоицизм был не в состоянии, да, в сущности, и не претендовал на это. Для
большинства своих сторонников он оставался только "идеологией", а религия -
это жизнь.
Попытки возродить религиозный дух пришли с другой стороны. В то самое
время, когда рационализм, казалось, безраздельно господствовал в умах, вновь
пробудилась потребность в мистическом откровении. Неудивительно поэтому, что
религии Востока приобрели для греческого мира совершенно особое обаяние и
притягательность.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава восьмая ПЕРВЫЕ СТОИКИ

1. Сведения о жизни Зенона и других ранних стоиков содержатся у Диогена
Лаэртского (VII, 1-202).
2. Псевдо-Плутарх. De plac. phil. IV, 11.
3. Диоген Лаэртский, VII, 48-49.
4. Цицерон. Academ. Quaest, IV, 47.
5. Для платоников и представителей других философских систем, резко
различавших материю и дух, эта концепция стоиков казалась в высшей степени
странной (см.: Плотин. Эннеады, II, 4, 1). Стоицизм стоял здесь ближе к
библейскому воззрению. Библия, разумеется, далека от отождествления Бога и
природы, но и в ней слово "дух", руах, могло обозначать как ветер, так и
дыхание. Когда Христос именует Бога "Духом" (Ин 4, 21), Он имеет в виду
отнюдь не платоновское понимание термина, а ветхозаветное. Руах - это Сила,
Действие, подлинная живая Реальность.
6. Цицерон. О природе богов, II, 29, 37.
7. Диоген Лаэртский, VII, 148.
8. Цицерон. О природе богов, II, 16.
9. Диоген Лаэртский, VII, 147.
10. Псевдо-Плутарх. De plac. phil. I, 7.
11. С. Трубецкой. Учение о Логосе, с. 41.
12. Диоген Лаэртский, VII, 143.
13. Там же, VII, 137.
14. Немезий. О природе человека, 38.
15. Марк Аврелий. Наедине с собой, VI, 37.
16. Цицерон. О природе богов, II, 14.
17. Диоген Лаэртский, VII, 147.
18. Ипполит Римский. О философских умозрениях, 21.
19. Гимн сохранился у Стобея (Eclogae physicae et ethicae, 1, 30).
Руеск. пер. Ф. Зелинского в его кн.: Религия эллинизма, с. 111-112 (первый
русск. пер. был сделан поэтом Г. Державиным).
20. Диоген Лаэртский, VII, 49.
21. Цицерон. О высшем благе, III, 19.
22. N.Nilsen. А Нistory оf Greek Religion. Охford, 1972, р. 240.
23. Диоген Лаэртский, VII, 87-88.
24. Сенека. Утешение Марпии, 24, 4.
25. Диоген Лаэртский, VII, 108.
26. Сенека. О Провидении, VI.
27. Марк Аврелий. Наедине с собой, IV, 14.
28. Цит. по кн.: Ф. Зелинский. Религия эллинизма, с. 117.
29. См.: Р. Пельман. История античного коммунизма и социализма. Пер с
нем. СПб., 1910, с. 55, 280.
30. Книга Ямбула дошла до нас в изложении Диодора Сицилийского
(Историческая библиотека, II, 55-60). По мнению некоторых ученых, Ямбул был
уроженцем Набатеи, государства на юге Палестины. См. : И. Шифман.
Набатейское государство и его культура. М. , 1976, с. 85-86.
31. Сенека. Quaestiones naturales, X, XXXV.