Мень А. История религии. Вестники Царства Божия

Библейские пророки от Амоса до Реставрации (7-4 вв. до н.э.)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I. ДО ИЗГНАНИЯ

Глава вторая
ПАСТУХ АМОС
Северное Израильское царство, 760-755 гг.

Бог мыслится и познается тогда,
когда Сам свободно делает Себя постижимым.
К. Барт

Цепочка угловатых ломаных букв ложится на пергамент. Историческое
мгновение Ветхого Завета: впервые израильский пророк заносит в книгу свои
слова. Маленький кожаный свиток становится орудием борьбы и знаменует начало
новой, высшей ступени библейского профетизма.
С появлением Амоса судьбы религии Израиля уже не будут больше зависеть
от Сынов Пророческих, этих фанатичных дервишей, поборников священной войны.
И хотя некоторое время мы еще будем слышать их речи и предсказания, но
отныне это лишь тень невозвратного прошлого. Пастух из Текои вынес им
приговор, отвергнув звание профессионального пророка. Истинное слово Божие
отнято у старых "наби", и поток Откровения вливается в новое русло.
Впрочем, Амос и его преемники не порвут целиком с традициями Сынов
Пророческих. Они сохранят их своеобразную манеру выражаться, будут говорить
на площадях перед алтарями и разыгрывать странные пантомимы, как это было
принято у глашатаев воли Ягве. Юродство, которое впоследствии давало Василию
Блаженному или Франциску Ассизскому свободу от условностей мира сего,
останется привычным спутником пророческой проповеди. Эта ее особенность
проистекала из двух причин: с одной стороны, человеку, которым овладевало
вдохновение, порой не хватало слов и он прибегал к знакам, жестам,
символическим действиям;
с другой стороны, народ привык к такому языку пророков и для него он
был естественной формой передачи слова Божия. Поэтому необходимо
подчеркнуть, что Амоса от Сынов Пророческих отличало не то, как он
проповедовал, а прежде всего что он возвешал людям.
Мы не знаем, были ли учители у Амоса, не знаем ни его единомышленников,
ни близких, ни прямых последователей. Вообще облик этого великого
реформатора едва различим в истории. Он необъяснимая загадочная личность,
явившаяся, подобно грозной комете, на небосклоне и исчезнувшая столь же
быстро и внезапно, как появилась. И только маленькая Книга Амоса осталась
нам, как бы упавшая с неба.
По отдельным штрихам и намекам мы можем попытаться представить себе
жизнь Амоса до его призвания. Он был родом из Текои, небольшого городка в
Иудее, находившегося в нескольких километрах от Вифлеема. Городок этот
располагался на самом востоке населенной части страны. "Далее,-говорил
блаженный Иероним, живший в тех местах,-нет ни одного селения и даже грубых,
похожих на печи лачуг, которые африканцы называют "мапалиа". Это столь
обширная пустыня, что она простирается до Красного моря и пределов Персии,
Эфиопии и Индии. На этой сухой песчаной земле совсем не родится никаких
плодов. Поэтому вся она наполняется пастухами, так что бесплодие земли
вознаграждается обилием скота" (1).
В этой пустыне прошла большая часть жизни Амоса; там водил он среди гор
стада овец и сидел на холмах в молчании звездных ночей. Он был свободен и
имел уединение-эту школу великих душ. Небо, камни и овцы были постоянно
перед его глазами. Но если греческие козопасы, блуждая по Аркадии, научились
слышать голоса нимф и Пана, то иудейского пастуха одиночество готовило к
совсем иному познанию.
Во внешнем отношении жизнь Амоса вряд ли отличалась большим
разнообразием. Днем он загонял стадо в укрытие от зноя и отдыхал в шатре под
навесом скалы, а с заходом солнца находил пастбище и разводил костер. Над
темными горами зажигались созвездия, воцарялась тишина, и лишь изредка
далекий рев льва нарушал покой ночи, заставляя овец испуганно жаться к
человеку. Тогда пастух вооружался пращой и подбрасывал сухих веток в огонь.
Весной Амос обычно спускался в долину и нанимался работать в садах,
которые и до сих пор окружают Текою. За несколько дней до созревания плодов
сикомор их нужно было надрезать, чтобы вытекал горький сок. Этим, как
правило, занимались батраки.
Но если Амос и был в полном смысле слова "человеком из народа", бедным
пастухом-наемником, работавшим в чужих садах, то мы ошиблись бы,
предположив, что он был неграмотен и невежествен. Напротив, сколь ни
странным это может показаться на первый взгляд, этот "простолюдин" обладал
широким кругозором, был начитан в отеческих писаниях и хорошо знал жизнь
своих современников.
То, что большую часть своего времени он проводил вне города, не
превратило его в отшельника, оторванного от людей с их тревогами и заботами.
Через его родные места пролегали караванные пути в Сирию. С вершины холмов,
на которых Амос пас стада, он мог видеть колесницы сановников, толпы
богомольцев, караваны купцов, которые на ослах и верблюдах везли товары с
побережья. Переходя с места на место, он мог беседовать с путниками,
пастухами, странствующими ремесленниками. Несомненно, он бывал и в
Иерусалиме, и в Самарии, видел их дворцы, украшенные слоновой костью,
роскошный "Летний дом" Иеровоама, наблюдал беззаботную жизнь знати. Ему
приходилось слышать о том, как у крестьян силой и обманом урезывают и
отбирают земли, он мог присутствовать на судах, когда исход тяжбы решался
взяткой. Пастух присматривался на базарах к людям, прислушивался к
разговорам, и очень возможно, что его стала преследовать мысль о том, что
народ Божий бесконечно далеко ушел от священных заветов своей веры.
Нам не дано проникнуть в тайну пророческого призвания, но есть
основания думать, что вся жизнь избранника, весь мир его переживаний и
мыслей был как бы готовой почвой для принятия слова Божия. Эта готовность,
как и в истории обращения апостола Павла, могла внешне ничем не заявлять о
себе, но трудно сомневаться в том, что она зрела постепенно в тайниках души
будущего пророка

x x x

Неизвестно, сколько лет прожил Амос в Текое, оставаясь в глазах
земляков обычным крестьянином. Эти его годы походили на тот период жизни
Моисея, когда он был скотоводом среди мадианитян, и могут служить прообразом
назаретской безвестности Иисуса Христа.
Но однажды, около 760 года, Амос покинул своих овец, покинул Иудейскую
землю и ушел на север. С ним произошло нечто, что вынудило его внезапно
оставить тихую жизнь в горах и появиться в шумных городах Эфраима.
Сам Амос говорит о потрясшем его внутреннем перевороте как о
центральном событии своей жизни. Свет озарял его не постепенно, но вспыхнул
в одно мгновение: как буря, как гудящее пламя пожара пришло к нему слово
Господне. Амос сравнивал его со звуком трубы или грозным рыком льва,
заставляющим невольно трепетать человека. Все его существо было захвачено
божественной силой, вторгшейся в душу...
"Я не пророк и не Сын Пророческий", - говорил Амос Он не учился у
прорицателей, не принимал посвящения от людей. Он мог бы сказать, что
пророком его сделал только Бог. В этом проявилась одна из существенных черт
библейского Откровения, которая становится яснее при сравнении его с другими
религиями.
Когда человек задумывался над мировыми загадками или искал помощи в
своих земных делах, он издавна обращал свои взоры к Божеству. Вопрошания
оракула и аскетические подвиги, философские искания и совершение ритуальных
церемоний - все это в первую очередь говорило о самом человеке, о его
заботах, трудностях, недоумениях и устремлениях. И результаты его усилий
тоже не выходили обычно за рамки человеческих запросов. Удачная
умозрительная концепция, успех в войне или хороший урожай, духовное
состояние просветленности, достигнутое упражнениями,-все это хотя и
мыслилось проистекающим из контакта с высшими силами, но служило только
человеку. Благосклонность богов покупалась жертвами, и это было, в сущности,
единственное, что могло привлечь их внимание к людям (для этого и были
созданы люди, как гласили восточные мифы). Что же касается верховного
Начала, как оно представлялось мистикам и философам, то и здесь активность
почти целиком принадлежала человеку. Было бы полной бессмыслицей утверждать,
будто Нус Анаксагора или Нирвана буддистов как-то "заинтересованы" в
человеческом роде.
Совершенно иной религиозный мир раскрывается в Библии.
Ягве - Незримый, овитый пламенем и созидающий миры- ни на мгновение не
остается равнодушным к Своему творению, особенно же к человеку, в котором
запечатлен Его образ. Здесь речь идет о каких-то прочных узах, о
безграничной "заинтересованности", о пристальном, напряженном внимании, о
постоянной "заботе", которую обычно называют Божественным Промыслом. Амос
знает, что через него возникла связь Бога с человеком не потому, что человек
добился ее, а потому, что Сам Сущий нарушил молчание. Начало диалога
принадлежит Богу.
Менее всего тут следует видеть грубый антропоморфизм или умаление
Творца. В этом вся парадоксальность Откровения: оно звучит как голос
Личности, Которая может вступать в контакт с человеком, но тем не менее
бесконечно превосходит все человеческие измерения. Богу подвластны все
космические силы: звезды, океан, солнце. Он пребывает всюду во Вселенной, не
ведая границ Своей творческой мощи.

Он есть Тот, Кто создал Орион и Плеяды,
Кто превращает тьму в утро
и день-в непроглядную ночь...
Строит Он в небесах чертоги Свои,
и своды Свои утверждает на земле,
Созывает воды морские и разливает их по лицу земли.
Ягве - имя Ему!
(Ам 5,8; 9,6)

Амос даже избегает называть Сущего "Богом Израилевым". Это имя слишком
связано для него с границами национальной веры. Он предпочитает именовать
Его Саваофом, Богом Воинств, что означало "Властитель звездных миров",
"Господь Вселенной",

Ибо Он образует гром, и создает ветер
и возвещает человеку замыслы Свои*.
Творит Он зарю и сумрак
и шествует над высями земными.
Ягве, Бог Воинств, - имя Ему!
(Ам 4, 13)
--------------------------------------------------
* В масоретском тексте стоит не "гром" (хараам), а "горы" (харим);
однако, в древнейших рукописях, вероятно, стоял "гром" (так в Септуагинте
..............). Гром и ветер в библейской символике - обычные атрибуты
Теофании.

То, что Бог "возвещает человеку Свои замыслы", означало вовлечение
людей в процесс всемирного созидания. Ягве властвует над историей, но
открывает людям, ее участникам, Свою волю через пророков. Амос идет еще
дальше, утверждая, что Он "не делает ничего, не открыв Своей тайны
служителям Своим, пророкам". Этим Творец освобождает мир от слепоты и
открывает для него возможность участвовать в исполнении божественных планов.
Слово Божие горит в сердце вестника, удержать его невозможно, оно
рвется наружу. Вместе с пророческим озарением к Амосу приходит и вдохновение
поэта. Быть может, и прежде у своего шатра он, как Давид, слагал псалмы и
песни, но теперь он должен облечь в слова уже волю Самого Ягве. Дух Божий
ведет Амоса в Северное царство, ибо там должно прозвучать его слово и там он
впервые заговорит перед народом.
"Пророчество" Амоса-это не слово народного проповедника, не
политическая речь, не поэма, в нем сочетается все Этот неповторимый жанр
соединил в себе песнь с пламенным речитативом и страстными обличениями
трибуна.
Вот пророк, приняв горестную позу, поет погребальную элегию над "павшей
девой Израиля", вот он обращается с вопросом к толпе, рассказывает притчу,
бросает краткие афоризмы, разящие как стрелы.
В Бетэле Амос собирает толпы слушателей, вызывает панику среди
духовенства, приводит в смятение весь город. Но после столкновения с главным
священником Бетэля мы уже больше ничего о нем не слышим. Скорее всего он
вернулся на родину. Однако его пророчества собраны в книгу, и теперь уже она
сама делает свое дело: ее переписывают, читают, о ней спорят. Вероятно,
самарийские власти рассматривали ее как опасную и препятствовали ее
распространению. Но книга пережила всех своих врагов (2).

x x x

Что же могло вызвать такое резкое противодействие проповеди Амоса?
Угрозы против царского дома? Несомненно. Но это-то мало. Такие угрозы вообще
нередко произносились пророками. Нафан, Ахия, Илия и Елисей не считались ни
с саном, ни с короной, когда выступали против власть имущих. Самое большое
негодование, видимо, вызвало пророчество о гибели Израиля. Как может
случиться, чтобы Богом избранный народ был отведен в плен, изгнан из страны,
которую Ягве определил для него? Этим, казалось, подрывались все основы
национальной веры, ни во что ставились Избрание и Обетование.
Слушателям Амоса и читателям его книги трудно было свыкнуться с новой
перспективой, открытой пророком перед народами мира. Один сирийский
военачальник, обращенный Елисеем, увез с собой в Дамаск землю Палестины,
полагая, что Ягве есть Владыка лишь этой страны и приносить жертвы Ему можно
лишь на палестинской почве. Это было, как мы видели, распространенным
убеждением. Весь мир за пределами Израиля представлялся мрачным царством
демонов, а единственной богоуправляемой областью земли считалась Страна
Обетованная. Амосу же Ягве Открылся как Создатель, Отец и Судия всех племен.
Впервые в библейской истории слово пророка было обращено не только к
народу Божию.
Чтобы оттенить это, Амос сначала произносит речи, касающиеся Дамаска,
Финикии, филистимлян, амонитян, идумеев, моавитян и лишь потом-Иудеи и
Эфраима.
Обращения Амоса к народам полны горечи и гнева. В чем же Господь
обвиняет через него язычников? Отнюдь не в том, что они исповедуют ложные
религии. Их грех заключается прежде всего в попрании человечности. Пусть они
заблуждаются относительно Бога, но они не чужды различению добра от зла. Это
то, что апостол Павел назовет "законом совести" у язычников. Пророк
напоминает о резне, учиненной в захваченных городах, о жестоком обращении с
пленными, об издевательствах над беззащитными женщинами и детьми. Все это не
останется без возмездия, Бог - Судия мира, и все люди ответственны перед
Ним.
Никогда еще человечество не ставилось так высоко, ибо ответственность
означала его высокое достоинство и причастность замыслам и делам Творца.
Преступления народов есть не просто нарушение земного порядка, но прежде
всего есть противление воле Божией относительно мира и человека.
Амосу открылись деяния Творца там, где проще всего обнаружить только
скопище бессмыслицы,-в истории народов Он увидел то, чего мы не умеем
видеть: метаисторическую драму, совершающуюся между Небом и землей, Богом и
человеком. Но при этом Амос сознавал, что Тот, Кто призвал его, Создатель
Вселенной, Бог народов, говорящий и действующий в истории, не есть неведомое
доселе Божество. Он есть тот Бог, Который говорил "к Аврааму" в Месопотамии,
"к Моисею" на Синае, Тот, Который благословил род Давида и обещал ему вечное
царство. И именно Он, Ягве, Господь Израиля, есть Бог человечества.
В свете этого Откровения меняются привычные ориентиры и масштабы. Даже
такое знаменательное событие, как Исход, в котором Ягве явил Свое
благоволение Израилю, не может отныне представляться чем-то совершенно
исключительным.

Не подобны ли сынам эфиопов для Меня вы,
сыны Израиля? - говорит Ягве,
Не вывел ли Я Израиль из Египта,
как филистимлян из Кафтора и сирийцев из Кира?
(Ам 9,7)

С такой предельной ясностью до Амоса не говорил ни один пророк, этому
не учил еще ни один мудрец мира. ЛЮДИ РАВНЫ ПЕРЕД ЛИЦОМ БОЖИИМ - вот
благочестие иудейского пастуха. Стоит вспомнить, что в те времена египтяне и
индийцы называли иноплеменников "сынами дьявола", а греки считали варваров
"прирожденными рабами", чтобы осознать всю новизну и смелость его проповеди
(3). Но что говорить о древности, когда и сейчас, через двадцать восемь
веков после Амоса, ненависть, презрение и отчужденность продолжают разделять
народы.
В том немногом, что дошло до нас от писаний Амоса, мы не находим еще
проповеди мировой религии, но его универсализм явился важным шагом в
направлении к ней.
Можно ли видеть в этом универсализме отказ пророка от веры в
избранность Израиля? Безусловно, нет, ибо именно эту веру он положил в
основу требований, предъявленных к своему народу. В ту эпоху, когда
израильтяне колебались между надеждами и разочарованиями, когда они спорили
об избранничестве и пытались по-разному истолковать его. Сам Господь через
пророка дал ответ недоумевающим: избрание-это не привилегия, а великая
ответственность, заключенная в духовном призвании. Не потому Израиль стал
народом Божиим, что он лучше или выше других, но потому, что ему было
предназначено принять Откровение, быть его сосудом и носителем.

Только вас возлюбил Я из всех племен земли,
ПОТОМУ И ВЗЫЩУ С ВАС ЗА ВСЕ ЗЛО ВАШЕ.
(Ам 3,2)

Слово "возлюбил" в подлиннике звучит как "познал", т.е приблизил к
Себе, вступил в тесное общение. Это означало, что особый дар богопознания,
который получил Израиль, требовал от него полного напряжения нравственной
воли, всецелой преданости Богу и Его заповедям. Представитель всего
человечества, он должен был воспитать в себе готовность воспринимать
Откровение и быть достойным его. Это не имеет ничего общего с вульгарным
национальным мессианизмом, ибо по природе своей Израиль ничем не отличается
от эфиопов и филистимлян?
Амос отсекает веру от внешнего благоденствия нации Божия. Правда стоит
надо всем, и если народ, призванный исполнить ее, окажется несостоятелен, он
не должен рассчитывать на попустительство и ждать снисхождения. Это та же
мысль, которую Христос выразит в притче о талантах "Кому много дано, с того
много спросится". Горькое разочарование ждет тех, кто говорит - "мы лучше
других", "мы избранные", "мы особенные". Правда Божия нелицеприятна.
Так рушились представления воинствующих ягвистов и утверждались иные
принципы в отношениях между Богом и человеком. Самого Амоса это новое
видение потрясло до глубины души. Быть может, и сам он когда-то не был
свободен от общепринятых иллюзий. И с тем большей силой отдался он теперь
проповеди суда Господня. Вавилонские поэты прославляли богатырей,
египетские-богов, фараонов и женщин, Гомер воспевал доблесть своих героев и
их оружие; Амос же-великий поэт Востока- отворачивается от всего этого, ибо
им владеет одно: мысль о Божественной справедливости. Правда - вот его
единственная царица и героиня, только о ней его вдохновенное слово.
Ницше видел в этом извращение простой инстинктивной религии. "Бог
справедливости",-говорил он с негодованием,- более не составляет единства с
Израилем, он не служит выражением народного самосознания". На самом же деле
это был не упадок, а величайший взлет еврейской веры. В лице Амоса она
отвергла ложную религию, которая действительно стала лишь проекцией дум и
чаяний нации.

x x x

Будду, выступившего через полтора века после Амоса, потрясло царящее в
мире физическое зло: болезни, старение, смерть. Иудейского же пастуха,
взвесившего мир на весах Правды, ужасало зло нравственное, ужаснула низость
и греховность человека. Когда он смотрел на жизнь своего народа глазами
рыцаря справедливости, он не мог не прийти к заключению, что Израиль
обрекает себя на тяжкую расплату. Ягве призвал его быть "народом святым",
быть единой общиной братьев, связанных верой в Моисеев Завет. Как далеко
отошел он теперь от этого идеала.
В речах пророка возникают интонации гневного обличителя социальной
неправды. Он бесстрашно высмеивает ненасытных стяжателей, живо, в лицах,
изображает их в момент, когда они любуются награбленным добром, похваляясь
друг перед другом. "Не своей ли силой мы добыли могущество?" А вот торговцы,
с нетерпением ожидающие окончания праздников, чтобы приняться за свои
привычные дела вздувать цены, обмеривать, обвешивать, "покупать неимущих за
серебро и бедняков за пару сандалий". С сарказмом говорит пророк о
пресыщенных столичных матронах, которые требуют от мужей изысканных вин и
слушают музыку, развалясь на драгоценных ложах. Эти картины не являлись
чем-то необыкновенным для любой страны, где было имущественное неравенство.
Но пророк видит в этом глубокое искажение природы человека, поругание
правды, греховное падение народа Божия.
По словам Амоса, благополучие власть имущих зиждется на угнетении
слабых, лживости, бесчеловечности и продажности:

Они не умеют творить справедливость,-

говорит Ягве,

Во дворцах своих собирают
добытое грабежом и насилием.
(Ам 3, 10)

Пророк обращается к самодовольным и беспечным царедворцам, которые не
подозревают, как скоро они пожнут плоды своих преступлений:

Вы, что пьете вино из кубков,
головы елеем умащаете
и не страждете о бедах Иосифа,
Пойдете за то во главе изгнанников,
и кончится пир развращенных.
(Ам 6,6-7)

"В это скверное время, - говорил Амос, - благоразумные помалкивают. Он
прекрасно сознавал, какую ненависть возбуждают его речи, но молчать не мог
даже перед лицом обвинений и угроз.
Внешняя набожность ни на йоту не оправдывала израильтян в глазах
пророка. Напротив, чем больше рвения проявляли они в исполнении обрядов, в
соблюдении праздников и священных церемоний, тем отчетливее обнаруживалась
их неверность Богу. Дым, поднимающийся от алтаря, горы хлеба, плодов, мяса,
гимны и фимиам не могут заменить жизни по заповедям Божиим. Религия, в
которой ощущается оттенок сделки и вымогательства, есть оскорбление Неба.
Люди должны навсегда расстаться с надеждой, будто от Бога можно откупиться.
То, что происходило в дни торжеств у жертвенников Ягве, он заклеймил
как кощунство. Обряды без истинного благочестия, проявляющегося в делах и
поступках, становятся глумлением над верой. За восемь веков до Евангелия
Амос первый сорвал маску с фарисеев и заговорил о том, что впоследствии
столь часто предавалось забвению и в Византии, и на Руси, и в Европе. Ни
торжественные процессии, ни паломничества, ни золото окладов не спасут тех,
кто творит зло. Их богослужение превращается в богооскорбление.

Ненавижу Я, презираю праздники ваши,
не приемлю каждений на торжествах ваших.
Если принесете Мне всесожжения и дары ваши,
Я отвергну их и не взгляну на жертвенных тельцов.
Удали от Меня шум песен твоих, звукам арфы твоей Я не стану внимать,
Но пусть, как вода, потечет правосудье и праведность, как могучий
поток.
(Ам 5, 21-24)

С горькой иронией обращается пророк к тем, кто гордится своей
избранностью, правоверием и дарами Богу. Пусть они ходят на богомолье и
пытаются умилостивить Ягве щедрыми пожертвованиями и праздничными пирами.
Это им не поможет.

Ступайте в Бетэль и грешите,
в Гилгал - умножайте беззаконие!
Приносите утром жертвы ваши,
и каждые три дня - десятины ваши!
Тащите хлебы, благодарственные дары,
кричите повсюду о ваших щедрых даяниях,
ибо вы так любите это, сыны Израиля!
(Ам 4,4-5)

Это был призыв к полной и бескомпромиссной перестройке религиозного
сознания, и не случайно первомученик Церкви Стефан, выступая против
приверженцев обрядового закона, будет ссылаться на пророка Амоса.
Но тем не менее сам иудейский пастух не считал свое учение новшеством,
он нигде не говорил, будто учит чему-то совершенно неизвестному. Пророк
напоминал Израилю, что некогда в пустыне он обходился без пышных ритуалов и
"хлебных даров" (Ам 5, 25). Эта ссылка перекидывает мост между проповедью
Амоса и Декалогом-скрижалями этического монотеизма. Вне всякого сомнения,
нравственные понятия Амос почерпнул из синайского Предания, но действовал он
уже в совсем иных условиях, нежели Моисей. В пустыне перед Израилем не
стояли еще те религиозные и социальные проблемы, которые породила эпоха
Амоса. Простота обряда и патриархальный уклад жизни были чужды
злоупотреблениям, возникшим в царское время. Потребовалось новое действие
Духа Божия для того, чтобы возродить и обновить Моисееву веру. Главным
пафосом новой проповеди явилось изобличение магического понимания культа и
протест против общественной несправедливости.
Нередко пытались толковать дело Амоса как создание своего рода
"этической религии" и видели в нем лишь социального реформатора, боровшегося
с угнетателями с помощью религиозной фразеологии (4). Но эти попытки лишены
всякого основания. Существует радикальное различие между пророком и теми
поборниками справедливости, которые исходили из отрицания веры и культа
науки. Они забывали, что наука сама по себе не может защищать свободу, ибо
свобода-духовная категория. С позиций науки так же мало оснований осуждать
человека-угнетателя, как хищника, пожирающего добычу. И если отрицатели Духа
говорят о недопустимости подавления человека человеком, то к этому побуждает
их не наука, а смутный нравственный инстинкт.
Амоса нельзя обвинить в такого рода безотчетной непоследовательности.
Он не проповедовал отвлеченного социального идеала. Он-мистик и боговидец,
для которого служение Правде есть прежде всего исполнение Божьих велений. Он
знает надмирный, сверхчеловеческий источник добра, и для него Бог и Правда
едины.
В проповеди Амоса социальный протест есть не основное, а вторичное,
производное от веры пророка.
В сознании древних мысль о грехе чаще всего сливалась с понятием
сакральной скверны, нарушения внешнего табу. Для Амоса же грех есть зло,
внесенное в отношения между Богом и человеком. Грех есть прежде всего
оскорбление Творца, отказ следовать Его путем. Здесь нет "этической
философии", а есть изобличение религиозной измены, которая влечет за собой
утрату богообщения, дарованного Израилю.
Без Бога человек-ничто, удаляясь от своего Создателя, человек ввергает
себя во тьму.
Пророк говорит о неистребимой тоске мира, потерявшего Господне Слово.
Это, быть может, лучшее место в его книге: Вот придут дни, говорит

Владыка Ягве, когда пошлю Я на землю голод.
Не голод хлеба, не жажду воды, но голод слышания слов Ягве.
И будут блуждать от моря до моря, от севера и до востока скитаться
В поисках слова Ягве, но не найдут его.
(Ам 8, 11-12)

В этих строках, которые так живо звучат в наши дни, заключена все кредо
Амоса. Не просто "совесть", не просто "гуманизм" необходимы человеку, но
живое познание Бога, слышание Его слова. И в то же время принятие небесного
слова невозможно без исполнения заповедей. Израильтяне ждут Дня Ягве. Что ж,
он наступит. Сущий явит Свою славу грешному народу. Но если бы они знали,
как непохож будет этот День на мечты, которыми они себя убаюкивали! День
тот, говорит Амос, будет грозным Днем Суда, он будет мраком, а не светом.
Правда Божия встретится с неправдой человеческой, а это трагическое
столкновение породит бурю, именуемую "Гневом Божиим".
Бог долготерпелив, Он ждал раскаяния. Он посылал пророков, чтобы люди
помнили о своем долге. Но они гнали посланцев Ягве и насмехались над ними,
ведь сильные мира "ненавидят обличающих в воротах и гнушаются говорящих
правду" (Ам 5, 10). Пророкам закрывали рот, а посвященных Богу назореев
спаивали вином, чтобы они отрекались от своих обетов. Израиль постепенно
превращался в Содом, и его ждет участь Содома:

Вы не обратились ко Мне, говорит Ягве,
Теперь приготовься встретить Бога своего, Израиль.
(Ам 4, 11-12)

Вероятно, еще до выступления на проповедь Амоса посетили видения, в
которых предчувствие Суда облекалось в зримые образы тучи жадной саранчи,
огонь, поглощающий землю. Быть может, пророк догадывался, что за этими
устрашающими картинами стоит Ассур. Он не упоминает ассирийцев, но,
несомненно, знает, что именно от них идет окончательная гибель. В одном
месте он говорит от лица Судии:

Вот подниму Я, говорит Ягве, против вас, дом Израилев, полчища народа,
И будут теснить вас от входа в Эмат до Потока пустыни.
(Ам 6, 14)

Это страшнее саранчи и хуже любого голода. От голода еще можно
оправиться. Но приход Ассура - это бесповоротный конец.
И вот Амос, этот неподкупный обличитель и громовержец вдруг чуть не
плачет от жалости: "Господи Боже, пощади! Как устоит Иаков? Ведь он так
мал!". В самом деле, как легко раздавить Израиль, который, несмотря на свою
греховность, все-таки дорог пророку. Но как это ни горько, Амос в конце
концов вынужден смириться перед высшим предначертанием.
Слепота Эфраима неисцелима, как неисцелимо безумие Дамаска, Финикии,
Моава, Эдома. Они враждуют между собой, натравливают друг на друга врагов,
соперничают, погрязают во зле. А между тем Ягве уже опустил Свой "отвес",
показав меру беззакония.
Пророк видит корзину спелых плодов. Это видение означает, что время
созрело: палица занесена над бетэльским алтарем; он разделит участь "Летнего
дома", самаринских дворцов и "аши-мат Шомрон", под которым пророк разумеет
святилище богини Ашимы в столице*.

Дома из тесаных камней вы построили, но жить в них не будете!
Виноградники прекрасные развели, но вина от них пить не будете,
Ибо знаю Я, каково множество преступлений ваших и как тяжки грехи ваши.
(Ам 5, 11)
--------------------------------------------
* В синодальном переводе - "грех Самарийский" (Ам 8,14)

Израиль будет изгнан из своей земли, которой он оказался недостоин.
Но значит ли это, что Бог решил истребить его целиком? Нет, Он сохранит
для грядущего Иудею, ибо там-ядро народа Божия.
В самом конце сборника речей Амоса говорится об отдаленном будущем,
когда пошатнувшийся шатер Давида будет укреплен, когда грешники получат
прощение, Израиль возвратится из изгнания и на нем почиет благословение. Это
Царство Божие рисуется пророку еще смутно. Он говорит о нем в терминах
земного плодородия: горы будут источать виноградный сок, и земля будет
родить непрерывно круглый год.
Многие толкователи считали, что этот эпилог книги не мог быть написан
самим Амосом. Слишком резким диссонансом звучит он на фоне его мрачных угроз
(5). Между тем не следует забывать, что если бы для Амоса все кончалось
гибелью и разорением, то это вступило бы в противоречие с верой всех
пророков в сэдэк-справедливость Бога. Она не тождественна человеческой
справедливости, а есть нечто, связанное с верностью Творца своим
обетованиям. Сэдэк - не автоматический закон, не "кармическая" связь, а
глубоко личностное проявление святости Бога (6).
Веря в Завет с Авраамом, в Обетование, данное через Моисея и Нафана,
Амос, как и его собратья-пророки, должен был видеть впереди не только казнь,
но и торжество Царства Ягве, которому поклонятся многие народы. То, что он
связывает это возрождение с именем Давида, вполне соответствует библейской
традиции и воззрениям самого Амоса.Он, который с негодованием говорит о
северных святилищах, верит в особое предназначение Иерусалима и Сионской
горы. Как мы увидим далее, на этом основывалась вера Пророка Исайи-одного из
великих продолжателей Амоса.
И все же темы Суда и Воздаяния остаются основными у Амоса, ибо он был
призван пробудить людей ото сна, разрушить оплот суеверий и самодовольства.
Тем самым он проложил путь к новому духовному движению в Израиле. Подобно
тому как история Нового Завета начинается призывом Крестителя к покаянию,
так и провозвестие великих пророков открывается выступлением грозного
обличителя-пастуха Амоса. Его проповедь поразила многих современников. Когда
через два года после первого появления Амоса в Палестине произошло
землетрясение, оно было воспринято как начало предсказанных пророком
бедствий. Но гораздо страшнее этой стихийной катастрофы была надвигающаяся
катастрофа политическая.

x x x

Вряд ли Амос мог знать подробности событий, происходивших далеко на
севере, на берегах Тигра. Тем более удивляет его историческое предвидение.
Вскоре после того, как он произнес свои речи в Бетэле, военный мятеж привел
на престол Ассирии Тиглатпаласара III (745-727). Его руками была создана
невиданная доселе военная машина, подчиненная строгой дисциплине и
содержавшаяся на средства государства.
Если прежде ассирийское войско было скорее народным ополчением, то
новый царь впервые создал регулярную армию, которая не занималась ничем,
кроме войны. В ней был предусмотрен строгий порядок родов войск, разработана
иерархия военных званий. Тяжелые колесницы, кавалерия, копейщики, лучники,
щитоносцы-каждый знал свое место. Армию постоянно сопровождали саперные
отряды, которые прокладывали дороги, наводили мосты, вырубали рощи и делали
подкопы.
Такая армия была практически непобедимой, и после почти Столетнего
перерыва Ассур начал новую серию походов. Тиглатпаласар в это время ввел еще
одно новшество: он понял, что прежняя политика взимания дани приносит мало
пользы, и предпринял уже настоящую оккупацию завоеванных земель, увода из
них местных жителей и поселял там чужеземцев. Такой перетасовкой населения
царь хотел исключить возможность возникновения национальных очагов
сопротивления. Оторванные от родины люди быстро ассимилировались и
превращались просто в "подданных царя". О размахе этих операций
свидетельствует хотя бы такой факт: после одной успешной кампании
Тиглатпаласар переселил 154 тысячи человек.
Первый удар Ассирия направила против Кавказа. Несколько раз царь
совершал трудные экспедиции в горы и грабил урартов, обитавших у озера Ван.
После этого он начал продвигаться по Сирии, подавляя сопротивление небольших
арамейских государств. Каннибальские расправы, учинявшиеся над непокорными,
сеяли такую панику, что многие цари торопились навстречу ассирийцам с
заверениями в верноподданничестве.
Недалек был день, когда очередь должна бьыа дойти до Израиля.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава вторая
ПАСТУХ АМОС

1. Бл. Иероним. Толкование на книгу пророка Амоса.-Творения, т. 13, с.
1.
2. Книга пророка Амоса представляет собой сборник кратких проповедей и
изречений, составленный из текстов, написанных самим пророком. В подлинности
книги почти никто из библеистов не сомневается. Обычно ее делят на три
основные части: 1) Пророчества против народов: 1, 1-2, 16; 2) Обличения
Эфраима: 3-6 гл.; 3) Символические видения: 7-9 гл. Эта часть считается
хронологически наиболее ранней (см. Рh. J. Кing. Аmоs.JВС, I, р. 521).
Особняком стоит отрывок биографического характера (7, 10-17), принадлежащий
кому-то из учеников Амоса, и эпилог (9, 7-15). О стиле речей пророка см.:
R.Е. Wоlf. Мееt Аmоs аnd Ноsеа. NY., 1945, р.65.
3. "Амос,-говорит Корниль,-представляет собой одно из удивительных
явлений в истории человеческого духа: он прокладывает путь такому процессу
развития, с которого начинается новая эпоха человечества" (К. Корниль.
Пророки, с. 58). В священной ветхозаветной письменности уже и до Амоса
звучали мотивы универсализма (см.: А. Rеtif, Р. Lатаrсhе. Lе Salut des
nations, Universalisme et perspectives missionaires dans l'Ancien Testament,
1960). Однако у Амоса универсализм впервые получил столь ясное выражение, и
поэтому, как справедливо замечает Б. Тураев, его проповедь "может быть с
полным правом названа ступенью к христианству" (Б. Тураев. История древнего
Востока. Л., 1936, т. 2, с. 69).
4. Характерным образцом такой интерпретации может служить книга
социалиста М.Мауренбрехера "Пророки" (Пг., 1919). Отвергая это толкование,
Л. Буйе пишет: "Величие Амоса в том, что эта морализация религии... отнюдь
не означает какой-то рационализации или умаления той устрашающей тайны, без
которой не бывает ничего подлинно-религиозного" (Л. Буйе. О Библии и
Евангелии. Брюссель, 1965, с. 58). Это касается и социальной проповеди
пророков в целом.
"Своеобразие социальной проповеди пророков,-пишет Булгаков,-есть то,
что можно назвать социальным морализмом, их отношение к вопросам хозяйства,
как к вопросам нравственности, их оценка социальной жизни под углом
нравственности. Благодаря их социальному морализму, притом
религиозно-углубленному, они видят в хозяйстве не только вопросы социальной
техники, но и социальной правды" (С. Булгаков. Очерки по истории
экономических учений, вып. 1. М., 1918, с. 25; см. также: R.B Scott. The
Revelance of the Prophets. N.Y., 1947, р. 155).
5. Амос, 9, 8-15; см.: N. М. F1апаgап. Тhе Воок оf Amos, Ноsеа, Мicah,
1966, р. 5, 26.
6. "Сэдэк", справедливость Божия, есть, по определению Ж. Даниелу,
"продолжение истины. Для Бога она состоит в том, что Он исполняет Свои
обетования и являет Свое постоянство" (J. Danie1ои. Dieu еt nous. Раris,
1962, р. 120).