Мень А. История религии

Духовная жизнь Китая и Индии в середине первого тысячелетия до нашей эры

В поисках пути, истины и жизни

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава четвертая
"ТАЙНОЕ УЧЕНИЕ"
Индия около 800-600 гг. до н. э.

Веди меня от нереального к реальному,
Веди меня из тьмы к свету,
Веди меня от смерти к бессмертию.
Брихадараньяка-упанишада

В ту эпоху, когда в Израиле пророк Илья боролся с Ваалом, а в Ионии
Гомер воспевал Троянскую войну, жизнь индийских государств стала уже во
многом походить на жизнь ближневосточных стран - Ассирии, Египта, Хетты. Это
явствует из великого эпоса Индии Махабхараты и жреческих писаний: гимнов,
брахман, араньяк /1/. Они говорят об усилении раджей, междоусобицах, борьбе
сословий и странных обычаях, возникших под влиянием туземных верований.
Перед нами проходят картины праздничных пиров, грабительских налетов и угона
стад. Чудесная образность эпоса делает читателя как бы очевидцем воинских
состязаний витязей, азартных игр, когда раджи, случалось, закладывали и свои
владения, и свою семью.
Но несмотря на сходство Индии с другими странами, в ней уже намечаются
и первые черты своеобразия, которые сделают ее землей богоискателей. В
лесах, окружающих города и селения, появляются толпы странных обитателей;
почти обнаженные, прикрьггые лишь длинными космами спутанных волос, с
исхудалыми лицами, новые насельники джунглей могут показаться лесными
духами, порождениями диковинных тропических чащ.
Индийцы называют этих пустынников муни.
Кто они? Уставшие от жизни старцы, ищущие покоя и уединия? Ведь в Индии
считают, что человеку, если он создал семью, воспитал детей, принес
посильную пользу окружающим - лучше всего, удалившись от мира, предаться
молитве и размышлениям /2/.
Но напрасно мы стали бы прибегать к этому объяснению. Здесь, в лесных
хижинах, престарелые люди не только не преобладают, но их меньшинство. Люди
среднего возраста и молодежь вот кто скрывается в пещерах и дебрях Индии.
Мало того, с каждым днем все новые и новые юноши приходят в тихие монашеские
колонии.
Для чего эти полные энергии и сил существа избрали такую жизнь? Ведь их
место на конских ристалищах и на полях сражений: ведь многие из них --
мастера всадить несколько стрел в одну цель, многим из них улыбались девушки
на турнирах, многие из них обладатели земель, дворцов и стад; и все-таки они
здесь. Они стали муни, отказавшись от всех тех благ, ради которых человек
живет, трудится, возносит молитвы богам. Это нечто неслыханное oт века!
Повернуться спиной к тому, чем красна жизнь даже самою незаметного
земледельца, бросить города и, подобно орангутангам, скрываться в
зарослях!.. Объяснить столь необычное явление можно лишь одним. Прежняя
жизнь перестала удовлетворять этих людей: в них пробудилось стремление к
чему-то иному, высшему, пока еще не до конца осознанному. Они искатели
правды, которые не нашли ответа на свои вопросы в обычаях и религии
окружающего их общества.
Причины этого разочарования станут яснее, если бросить взгляд на
духовное состояние Индии в ту эпоху.

x x x

В предыдущей книге мы уже рассказали о том, как завершилась борьба
арьев с дасью, аборигенами Индии, и как религия завоевателей стала походить
на религию побежденных*. Вслед за этим вспыхнули распри среди самих арьев, в
частности между военным сословием кшатриев и кастой брахманов. Первые
одержали верх, но авторитет брахманов осталс незыблем /3/. Из их среды
выходили жрецы, носители древнейшей духовной традиции народа. Им удалось
сохранить кое-что от тех времен, когда арьи еще исповедовали первобытную
веру в небесного Отца Дьяушпитара. Однако к религии масс, зараженной
язычеством дравидов, брахманы относились более чем терпимо. Сознательно они
не насаждали суеверий, но их попустительство косвенно способствовало
религиозному вырождению.
------------------------------------------------------------
* См. т. 2, , гл. IX.
В Индии постепенно воцарялось самое грубое идолопоклонство: над
алтарями стали воздвигать устрашающих кумиров, творцами которых руководило
болезненное воображение.
Если в эпоху Риг-Веды кровавые жертвы были редки, то теперь человеку,
который дарил богам негодных коров, грозили адом /4/. Вознося жертву на
алтарь, человек обращался к божеству со словами: , и таким образом он
заключал с потусторонними силами. Жертвоприношения стали больным местом
индийской религии. Обряд мог и /5/. Он требовал невероятных тонкостей и
изощренности. О том, чтобы простой человек сам мог принести жертву, нечего
было думать. Культ превратился в сложнейшее искусство: божество умел только
особый жрец, прославить бога в гимне - только специальный жрец-песенник, а
возложить жертву по уставу мог лишь .
Все эти колдуны произносили множество молитв и заклятий, которых уже
почти никто не понимал, так как они были сложены на древнем языке. Но в силу
этих непонятных слов верили беспредельно /6/. Думали, что произнесением
мантр можно насылать беды и излечивать от болезней.
На Риг-Веду стали смотреть с суеверным страхом, как на слова самих
богов; каждый звук их почитался священным. Из-за этого ведические песнопения
долгое время не решались записывать. Наряду с ними к числу Вед были отнесены
сборники культовых формул, необходимых для церемоний. В некоторых из них
сохранились подлинные жемчужины поэзии и дух живого благочестия, но главное
содержание Яджур-Веды и Атхарва-Веды составляли плоды магического суеверия и
безропотной покорности ритуальной машине /7/.
Это была болезнь, свойственная, как мы видели, всем древним религиям.
Но в одних случаях мертвящий магизм навсегда погребал родник духа под
пирамидой обрядов, в других же - жажда истины вновь прорывалась через все
наслоения. Эта жажда и привела в джунгли молодых индийских отшельников.

x x x

С общепринятой религией муни не порывали, открыто культа не осуждали;
так же, как и все, они смиренно несли дрова к жертвенникам, придерживаясь
кастового закона, чтили авторитет божественных Вед/8/. Они никого не
обличали, ничего не зачеркивали, оставаясь верными прошлому своего народа. И
все же их бегство из мира говорило о протесте, о недостаточности для них
ведической веры.
Началось какое-то настоящее : сотни людей покидали свои дома и семьи,
скитались по лесам в поисках мудрецов, которые помогли бы им обрести
истинную жизнь. К шалашам отшельников бесконечной вереницей текли ученики, и
здесь, вдали от страстей и шума, в сказочном царстве тропических чащ, гуру
вели долгие беседы с юными богоискателями.
Правда, поначалу они сообщали свои тайны весьма неохотно, заставл
учеников проходить множество испытаний. Нередко они надолго отсылали их,
чтобы те пасли стада в одиночестве, готовя себя к высшему познанию /9/. Но
тот, кто выдерживал искус, бывал награжден сторицей.
Среди пустынников и их слушателей были и брахманы, и кшатрии,
встречались люди для своего времени высокообразованные.
Так. один из пришедших к наставнику говорил: /10/. И мудрец с
одобрением согласился, что познание Атмана есть нечто большее, чем все то,
что здесь было перечислено.
Что же такое Атман, постижение которого избавляет от печали, и в чем
заключается его познание? В чем сущность мудрости муни, ради которой ученики
оставляют светскую жизнь и ее удовольствия?
Мы никогда не узнали бы об этом, если бы индийские гуру не сохранили
записей своих бесед, размышлений, притч, мистических поэм. Они были
впоследствии включены в Веды под общим названием Упинишад.
Слово это означает (имеется в виду сидение слушателей вокруг учителя),
но издавна термину присваивалось значение тайной эсотерическои доктрины/11/.
Это толкование верно отражает стремление окружить свою философию завесой
тайны.
У нас нет оснований приписывать творцам Упанишад неискренность или
склонность к дешевой мистификации. Их эсоте-ризм вполне понятен и обоснован.
В своих беседах они поднимали столь глубокие вопросы, касались предметов
столь святых и возвышенных, что выносить их обсуждение было бы почти
равносильно профанации. Поэтому они ограничивались лишь избранными, людьми,
прошедшими известную подготовку. Быть может, порой к этому примешивалось и
чувство горделивого превосходства знающих над невеждами; известно, что
некоторые брахманы считали, будто овладение высшими метафизическими истинами
дает в руки власть над миром, однако это не лишает силы главный мотив
брахманского эсотеризма - боязнь оскорбить великое и священное.
Авторы Упанишад, хотя и признавали значение старых Вед. все же называли
их .В Катхе-упанишаде прямо говорится, что Высшее нельз постичь ни при
помощи Вед, ни при помощи обычной человеческой мудрости. Таким образом,
Упанишады обещают путь к высочайшему, единственно истинному знанию.

x x x

Когда приступаешь к чтению этих удивительных книг, начинает казаться,
что входишь в какой-то темный неведомый храм: не сразу привыкает глаз к его
полумраку; странное чувство, в котором благоговение смешано с недоумением,
не покидает ни на минуту; постепенно начинаешь различать огромные изваяния,
отсвечивающие позолотой, затянутые синим дымом курений. Все представляетс
непривычным, волнующим и одновременно жутким...
В Европе, которая познакомилась с Упанишадами в XVIII в., они встретили
восторженный прием; многие сочли их наиболее возвышенными из священных книг
Востока. . Впрочем, находились и хулители, которые видели в них только
мешанину из азиатских суеверий.
Трудно согласиться с обеими крайностями. Упанишады, вне всякого
сомнения, представляют собой высокий взлет человеческого духа. Но если правы
те, кто, исправляя старую ошибку, начинают теперь историю философии не с
Греции, а с Индии, то говорить о превосходстве Упанишад над западной мыслью
по меньшей мере рискованно.
Дело в том, что Упанишады отнюдь не ограничиваются религиозной сферой;
они содержат метафизические системы, элементы натурфилософии, социологии и
этики. Но именно эта попытка дать цельное миросозерцание уводит Упанишады
дальше всего от цельности.
Мы сравнивали их с храмом. Их можно сравнить и с баньяном, индийской
смоковницей. При первом взгляде на баньян не всякий сможет догадаться, что
это одно дерево, а не целая роща. Длинные ветви смоковницы, свиса до земли,
пускают в нее корни, и таким образом вокруг материнского ствола образуется
целый лабиринт - тенистый зеленый дворец с фантастическими галереями,
гротами и залами. Таковы и Упанишады. Старое живет в них по соседству с
новым, все спутано, перевито в этом причудливо разросшемся организме: грубые
мифологические представления, язычество, элементы материализма и магии
уживаются здесь с утонченным пантеизмом, глубокими философскими мыслями
/12/. Язык Упанишад, как правило, настолько туманен, термины настолько
текучи, что ставить их философию выше, например, платонизма нет никаких
оснований.
Претендуя на познание всех тайн природы и человека, авторы Упанишад
слишком пренебрегали разумом. Сколь бы ни была глубока сила интуиции, она
всегда нуждается в помощи разума как начала кристаллизующего и дополняющего
то, что открыто созерцанием.
Лишь трудами средневековых индийских комментаторов и позднейших
европейских (или европеизированных) философов удалось из нестрой ткани
Упанишад извлечь определенную систему миросозерцания./13/.
Что касается религиозной ценности их, то мы сможем говорить об этом,
лишь обозрев брахманское учение в целом. Пока же должно сказать одно: при
всем различии в стиле и характере Упанишад они совершенно очевидно
составляют одну духовную традицию.
Наиболее ранние из них записаны между VIII и VI веками до н.э., и,
следовательно, авторов их нужно отнести к тому потоку религиозной истории,
который шел наперекор древнему магическому миросозерцанию/14/.
О создателях Упанишад: Яджнявалкье, Уддалаке, Катхе и других кроме имен
почти ничего не известно, но они безусловно принадлежат к числу величайших
мудрецов Индии и всего человечества. Не архаические наслоения или отголоски
мифов и образов, а порыв духа к Запредельному составляет самую суть, ядро
Упанишад. И именно это стремление дает право говорить о как о целом. Подходя
к нему с таким критерием, мы постараемся теперь сквозь причудливое
мифологическое убранство разглядеть контуры , которое влекло к себе
отшельников Индии.
Исходной точкой нам послужит легенда о юноше, спустившемся в царство
Смерти в поисках истины.

x x x

Один человек, повествует Катха-упанишада, решил принести в жертву все,
чем обладал, надеясь заслужить этим награду от богов/15/.У него был сын по
имени Начикет, который, одобряя намерение отца, решил, что неполна жертва не
имеет цены. Если человек не захотел расстаться хоть с чем-то, ему нечего
надеяться на милости богов. Размышляя так, юноша понял, что он сам -
наибольшая жертва для отца. и стал настойчиво допытываться, какому богу он
посвятит его. Отец втайне, видимо, сознавал правоту Начикета, но не хотел
разлучаться с ним. Он молчал, отгоняя от себя мысль о такой жертве, но
упорство сына раздражило его, и в конце концов он неосторожно воскликнул:
Фатальное слово было произнесено, и путь к отступлению оказался
отрезанным, Начикета уже нельзя было просто посвятить богам и жрецам; отец
связал себ обетом и не мог его не выполнить.
Утешая отца, которого тяготила клятва, вырвавшаяся в пылу гнева, юноша
сказал ему: .
Не случайно имя Начикет означает : молодого брахмана манила вековечная
загадка смерти, и он надеялся разрешить ее в царстве Ямы, владыки усопших.
В этом рассказе, который чем-то напоминает историю жертвоприношени
Авраама, отец и сын как бы олицетворяют два аспекта индийской религиозной
жизни. Брахман-отец полагает свою главную цель в награде богов, Начикет же
оказался выше этих простодушных расчетов; для него на первом месте стоит
истина, обрести которую он надеется в загробном мире.
Юноша спускается в обитель Ямы. Как он проник туда, Упанишада не
говорит, но, поскольку он пришел к Смерти сам, а не по ее зову, он застает
Яму врасплох: властелин преисподней три ночи отсутствует неведомо где. Когда
же он возвращается, Начикет напоминает ему, что над негостеприимным хозяином
могут сбытьс все недобрые пожелания обиженных посетителей. Смущенный Яма
готов искупить свою вину: он предлагает смелому юноше три дара по его
выбору.
Начикет не задумываясь называет свои пожелания. Два первых Смерть
охотно удовлетворяет: царь преисподней обещает гостю, что по возвращении в
мир живых отец встретит его с радостью, и объясняет, какое нужно совершить
приношение, чтобы стать угодным богам.
Но третий дар - главный: .
Это поистине вопрос вопросов, и он касается не только загробной участи
человека, но и самой сущности бытия. Загадка жизни разрешится не раньше, чем
будет дан ответ на загадку смерти: правда ли, как говорят иные, что человека
впереди ждет , правда ли, что смерть - это, в конце концов, лишь
стремительное падение во тьму небытия?
Для современного европейского читателя этот вопрос Начикета, обращенный
к Яме, звучит почти как абсурд; в самом деле: может ли человек сомневаться в
том, что со смертью не все кончается, если он мыслит и говорит, находясь в
потустороннем царстве? Но не будем слишком требовательны к притче, тем более
что для ее составителя основное - это не столько судьба индивидуальной души,
сколько существование последнего и глубочайшего смысла вещей. Слова
относятся не просто к пос-мертию, но и к центральной Сущности мира.
Яма не сразу соглашается посвятить юношу в эту тайну.
- Даже боги, - говорит он, - до сих пор сомневаются здесь, ибо нелегко
распознать это тонкое рассуждение. Выбери себе другой дар, Начикет, не
обременяй меня, освободи меня от этого.
- Даже боги, - отвечает упрямый брахман, - и то сомневаются здесь, и
ты, бог Смерти, сказал, что это нелегко распознать. Не найти мне другого
наставника в этом, равного тебе. Нет никакого другого дара, равного этому.
- Выбери себе, - продолжает настаивать Яма. - сыновей и внуков, что
проживут сотню лет; множество скота, слонов, золото, коней; выбери себе
обширные угодья на земле и живи сам столько осеней, сколько хочешь. Если ты
считаешь это равным даром, выбирай себе богатство и долгую жизнь; процветай,
Начикет, на великой земле, я сделаю тебя обладателем всего желанного. Какие
ни бывают труднодостижимые желания в мире смертных - проси себе вволю все,
что желаешь. Вот красавицы на колесницах, сопровождаемые музыкой, такие
недоступные людям. Пусть, подаренные мною, они служат тебе, Начикет , - не
спрашивай только о смерти.
Казалось бы, теперь пришло время Начикету согласиться: ведь ему обещано
все, о чем может мечтать человек. Но нет, оказывается, он уже перерос эти
мечты; он хочет высшего знания, потому что ничто временное не может утолить
его жажды.
- Преходящи эти удовольствия у смертного, о Антака*, - говорит он, они
иссушают силу всех чувств, да и жизнь-то вся коротка. Пусть же остаются у
тебя повозки, танцы, пение. Не должен человек радоваться богатству: разве
сможем мы владеть богатством, если увидим тебя? Будем ли мы жить, пока ты
правишь? Лишь этот дар следует избрать.
--------------------------------------------------------
* - один из эпитетов Ямы.
Начикет уже ясно понял, что раз всякая жизнь оканчивается умиранием,
значит, единственная реальность - это смерть, и на ней нужно сосредоточить
все свои размышления. Лишь тогда, когда Яма посвятит его в свою тайну,
тревожное сердце успокоится и насытится пытливый ум.
В других Упанишадах мотив бренности земного звучит с огромной силой,
окрашиваясь порой настоящей ненавистью к обманчивому и тленному. Сама плоть
начинает внушать отвращение:
Итак, человек пришел к четкому сознанию: все, что было вожделенной и
единственной целью его предков - земля и ее дары, жизнь и ее утехи, - все
это суета, не заслуживающая серьезных усилий и трудов. Все преходящее
улетучивается, а разум отказывается бежать за призраком. Что толку в цветке,
если он вянет в руках? Человек ищет опоры в непреходящем, ищет постоянного,
вечного. И поэтому он с таким упорством пытается проникнуть за завесу
смерти.
/16/.
И в конце концов человек побеждает: Смерть согласна посвятить его в
великую тайну. Оказывается, все сопротивление Ямы было лишь испытанием
брахмана, и теперь царь преисподней одобряет юношу за то, что он предпочел
познание всем земным соблазнам. Здесь мы присутствуем при одном из великих
поворотов в истории духа, переоценке всех прежних ценностей. Новый взгляд на
жизнь автор Упанишады влагает в уста царя-Смерти:

Различны поистине благо и удовольствие.
Оба они связывают человека, имея различные цели.
Хорошо будет тому, кто из них обоих берет себе благо.
Но если же кто-либо выберет себе удовольствие, его цели не будут
достигнуты.
Благо и удовольствие приходят к человеку.
Мудрый различает их,
Ибо мудрый выбирает благо, предпочитая его удовольствию.
Глупый же выбирает удовольствие ради земных благ.
Поистине, поразмыслив, отказался ты. Начикет,
Желать приятное или кажущееся приятным:
Ты не искал пути к богатству,
На котором пали многие люди.
Различны и ведут в разные стороны
Незнание и то, что известно как знание.
Я полагаю, о Начикет, что ты стремишься к знанию,
Многочисленные желания не отвлекли тебя.
Погрязшие в незнании,
Но полагающие себя мудрыми и сведущими,
Глупцы, по извилистым пугям блуждающие,
Подобны слепым, имеющим слепого поводыря.
То, что за пределами этого мира, неясно глупцу.
Безучастному, обманутому блеском богатства,
Думающему: -
Он непрестанно подпадает под мою власть/17/.

В этой замечательной речи уже видно направление пути, по которому
собираются повести нас Упанишады. Это - путь в мир незримый, путь к вечному,
неумирающему. Они провозглашают, что служение земным кумирам заканчиваетс
гибелью. Нужно искать /18/. Он есть /19/. Но где же Он, скрытый от взоров
непосвященного Родник мироздания? Как найти Его?
Ответ на этот вопрос - главное, о чем пытаются сказать миру Упанишады.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава четвертая

1. См. об этой эпохе обзорную книгу индийскою исследователя Б. Лупи
(М., 1969. с. 59-93).
2. Этот индийский жизненный идеал (ашрама) делился на четыре ступени:
ученичество. общественное служение, религиозные размышления и. наконец,
полное 6eccтpaстиe бездомного . См.: Mахабхарата. Мокша-Дхарма. 191 (пер. Б.
Смирнова).
3. См.: Mахабхарата. Адипарва. Л., 1950. с. 24, 170. Пер. В. Кальянова.
К середине VII в. борьба заканчивается упрочением кшатрийской династии в
одном из главных царсгв Индии - Магадхе.
4. Катха-упанишада. I, 3: Ахтарваведа. 12. 4. 36. В одном из текстов
этого времени совершителям жертвоприношений обещается блаженство в обители
бога Агни. (Шатапатха-брахмана, II, 6, 2, 5).
5. Шатапатха-брахмана 12, 7, 3.
6. См.: А. Барт. Религии в Индии, с. 53.
7. Характеризуя эту эпоху в плане религиозном, Радхакришнан называет ее
(С. Радхакришнан, Индийская философия, т. I. М., 1956. с. 102).
8. О роли культа и мифа в Упанишадах см.: А. Сыркин. Некоторые проблемы
изучения Упанишад. М.. 1971, с. 123. 229.
9. Чхандогья-yпaнишaдa, VII, 10; IV, 4, 5. Некоторые учители-брахманы
брали за обучение плату, в частности, в виде коров
(Брихадараньяка-упанишада, IV, 3, 6).
10. Чхандогья-yпaнишaдa. VII, 1, 2-5: IV, 9. Любопытно, что в
Упанишадах в качестве учеников иногда фигурируют боги (Чхандогья, VIII, 7).
11. См.: А. Сыркин. Ук. соч., с. 10; Н. Gomperz. Die Indische
Theosophie, Jena. 1925. S. 84.
12. Историки философии обычно выделяют пять или шесть мировоззренческих
слоев в Упанишадах. См.: А. Введенский. Религиозное сознание язычества. Т.
I. Религии Индии, с. 432.
13. См.: С . Чаттерджи и Д. Датта. Введение в индийскую философию. М..
1955: С. Радхакришнан. Индийская философия, т. I; Т. Буткевич, Упанишады
Вед, 1898: М. Mюллеp. Философия Веданты. М.. 1912: Р. Deussen. The
Philosophy of the Upanishads. 1919.
14. Самыми ранними считаются Чхандогья и Брихадараньяка упанишады ( Н.
Oldenberg. Die Lehre der Upanisad, 1923, S. 249; Dusgupta. A History of
Indian Philosophy. Cambridge. 1922, v. I. p. 39).
15. Катха-упанишада является одной из старейших упанишад среди тех,
которые написаны стихами. Ее приписывают поэту Катхе. (См.: А. Сыркин. Ук.
соч., с. 31).
16. Катха-упанишада. I, 21-29. Пер. А. Сыркина.
17. Катха-упанишада, II, 1-6. Пер. В. Шеворшкина.
18. Катха-упанишада. II, 7. Пер. В. Шеворшкина.
19.Мундака-упанишада. I. 1.6. Пер. М. Хельзиг.