Александр Мень. История религии. Том 1

Истоки религии. В поисках пути, истины и жизни.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть III. ПЕРЕД ЛИЦОМ СУЩЕГО

Глава восьмая
ПРОГРЕСС И ПАДШИЙ ЧЕЛОВЕК

Двадцатый век... Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла,
Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла.
Что ж, человек? - За ревом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?
О чем - машин немолчный скрежет?
Зачем - пропеллер, воя, режет
Туман холодный - и пустой?
А. Блок

Возвышая человека как "владыку твари", Библия тем не менее весьма
далека от его идеализации. Она одинаково отрицает как приравнивание его к
животному, так и лжегуманистическое его обоготворение. Очевидную
раздвоенность природы человека, выраженную в поэтической формуле: "Я - царь,
я - раб, я - червь, я - бог", Библия связывает с особого рода духовной
болезнью, постигшей человечество на заре его существования. Именно она
ослабила и частично парализовала силы, изначально заложенные в ноосферу,
отдалила людей от Бога, поставила их в отношения вражды с природой и самими
собой /1/. Гармоничный ход развития человека был, таким образом, нарушен,
чем и объясняется многое в его истории и современном состоянии.
Это библейское учение встречает оппозицию со стороны двух направлений:
теории однолинейного прогресса и той разновидности гуманизма, которая
считает зло в человеке лишь результатом неблагоприятных условий жизни.
Надо оговориться, что сама вера в прогресс, в обязательное наступление
"лучшего будущего" есть искаженный вариант миросозерцания, выраженного в
Библии*. Большинство древних концепций мира исходило из представления о
вселенских круговоротах и циклах, в которых все неизменно повторяется и
возрождается вновь. В религиях Вавилона и Индии, в философии Платона и
Аристотеля Земля и человечество не имеют истории в подлинном смысле слова.
Природа мироздания понималась в этих системах как нечто в принципе
неизменное, лишенное перспективы возвыситься над своим уровнем. Только в
Библии учение об эсхатологическом Царстве Божием открыло динамику
человеческого и вселенского восхождения к совершенству /2/. Но Писание не
изображает историю в виде процесса, в котором имеет место лишь увеличение
добра. Подобно тому как миротворение являлось противоборством Логоса и
Хаоса, история с самого начала стала ареной столкновения добра и зла в
человеке; оба они имеют тенденцию к возрастанию. С каждой эпохой антагонизм
между ними становится все более напряженным.

------------------------------------------------------------------------
* См. выше. Гл. V.
Секулярная же теория прогресса в целом рассматривая историю
односторонне: как поступательное и неуклонное усиление положительных начал в
человечестве. Развитие знаний, общественных институтов и этики движется, по
мнению "прогрессистов", в основном только вперед, а все темное и злое в
человеке с веками идет на убыль. Это воззрение, естественно, исключало
возможность высокого духовного уровня первых людей, которое предполагает
Библия, и игнорировало ее учение о росте зла в человеческом обществе.
Согласно теории прогресса оно не знало никакого падения, а только
постепенное усовершенствование.
Схема эта, с одной стороны, опиралась на аналогию с эволюцией жизни.
Однако механическое перенесение на историю законов биологии совершенно
неоправданно, так как в обществе действуют уже свои собственные законы /3/.
А с другой стороны, ссылались на сведения о народах, сохранивших
"первобытный" уклад жизни, как на доказательство их примитивности, которая
предшествовала более высоким ступеням развития.
Вспоминая о своей встрече с огнеземельцами, Ч. Дарвин писал: "Люди эти
были совершенно голые и вымазанные краской, длинные их волосы были спутаны,
рот покрыт пеной, выступающей от возбуждения, выражение лица дикое,
ошеломленное и недоверчивое. Они едва ли обладали каким-нибудь искусством и,
как дикие животные, питались тем, что сумели поймать" /4/. Именно так, по
мнению Дарвина, и выглядели наши отдаленные предки. Только тысячи лет
прогресса цивилизации сделали их настоящими людьми.
Библия отнюдь не считает цивилизацию изначальной, не говорит она и о
том, что первые люди были существами всецело совершенными. Их внутренний мир
представлен, скорее, как зерно, заключающее в себе лишь потенцию великого
будущего. Но поскольку из Библии вытекает, что Первородный грех ослабил эту
потенцию и открыл простор злу в человеке, первозданное его состояние должно
мыслиться более гармоничным, нежели после Падения, хотя в этот исходный
период люди с точки зрения цивилизации, по-видимому, были "дикарями". Это
вполне согласуется и с тем, что теперь известно о "примитивных" народах.
Выяснилось, что элементарные формы быта и культуры еще не означают
элементарности в сфере сознания*. Напротив, переход к более сложным ступеням
хозяйства и социального строя нередко даже вел к упадочным явлениям в
духовной и нравственной области.

------------------------------------------------------------------------
* См. ниже. Гл. X.
Для защитников теории однонаправленного развития культуры от низшего к
высшему остается загадкой то важнейшее (и единственное) свидетельство о
внутреннем мире доисторического человека, каким является его искусство.
Художники, рисовавшие бизонов в пещерах Альтамиры или вырезавшие фигурки из
оленьей кости, не могли быть существами духовно примитивными. Экспрессия,
сила и лаконизм линий, умение подчеркнуть самую суть изображаемого отличают
эти произведения мастеров каменного века. "Искусство первобытных людей по
существу вовсе не примитивно - при всей примитивности их хозяйственных форм
и всего образа жизни" /5/. Эта мысль известного искусствоведа Герберта Кюна
получила сейчас всеобщее признание. И что особенно замечательно: это высокое
искусство принадлежит древнейшей поре человечества и в следующую эпоху
приходит в упадок.
И вообще, духовная культура развивается иначе, нежели материальная
цивилизация. Если химия вытеснила алхимию, если древнюю повозку вытесняют
современные средства сообщения, то можно ли говорить, что Роден вытеснил
Фидия, а Ясперс - Платона?
Биологическая эволюция и техника движутся главным образом вперед;
история же духа постоянно обнаруживает явления регресса. Летописи мира знают
немало эпох, когда культура и нравственность приходили к самому жалкому
вырождению. Кривая роста здесь крайне причудлива и совсем не похожа на
линию, победоносно уходящую ввысь. Говоря об одновременном увеличении и
добра и зла, Библия дает картину куда более реалистическую, чем теория
прогресса.
И прогрессисты, и христиане верят в грядущее совершенство человечества.
Первые ссылаются на науку, которая, однако, не может претендовать на
познание тайн будущего. Библия же говорит о Царстве Божием, черпая свою
уверенность в победе над злом из Откровения, превышающего обычное земное
познание.
Второй довод против учения о Первородном грехе строится на вере в
гармоничность человеческой природы. Эта вера восходит еще к античным
временам. В средние века она выразилась в протесте против крайностей
аскетизма, а в эпоху Ренессанса были сформулированы ее главные положения.
Типичным представителем такого "гуманизма" явился Рабле, которому все
человеческое казалось прекрасным и естественным. В XVIII веке "просветители"
стали третировать учение о Первородном грехе как "клевету на человека". В
это же время Руссо развил свою концепцию о совершенстве человеческой
природы, которая искажается ростом городской цивилизации. "Естественный
человек" был объявлен мучеником, нуждающимся в освобождении. Едва только он
скинет с себя бремя условностей, как жизнь его расцветет во всем своем
блеске и величии. Французская революция (во многом - детище Руссо)
провозгласила своей религией братство людей и надеялась изменением
общественного строя дать миру вожделенную свободу и счастье. Но на практике,
как и в других аналогичных случаях, "братство" обернулось террором. Это и
понятно, ибо подлинное братство невозможно без "отцовства", без чего-то
высшего, объединяющего людей. В противном случае люди становятся не
братьями, а орудиями в руках фанатиков, лжецов и честолюбцев. Это доказала и
история социальных движений, которые в XIX веке пришли на смену
энциклопедизму; социалисты, отвергнув пасторальную утопию Руссо, усвоили его
главную мысль: общественные, экономические и политические - то есть внешние
- перемены вполне достаточны для того, чтобы человек обрел самого себя и
победил терзающие его злые силы.
Однако в том же XIX веке эти теории обнаружили зияющие пробелы.
Убыстрение прогресса цивилизации, улучшение условий жизни не сделало людей
более благородными, счастливыми и добрыми. Напротив, чем дальше шел
материальный прогресс, тем яснее вырисовывалась мрачная картина духовных
кризисов и опустошенности. Тоска по высшим ценностям, страх перед лицом
Молоха грядущей технизации и душевного измельчания ощущается во второй
половине столетия не меньше, чем его комфортабельный оптимизм. Это отражено
и в симфониях Чайковского, и в драмах Ибсена, и в философии Э. Гартмана, и в
афоризмах Ницше, и в романах Достоевского. Человеческая природа оказалась
весьма далекой от той мифической "гармоничности" и "доброты", которую
предполагали в ней "гуманисты". Даже такой поборник идеи прогресса, как Э.
Золя, признавал: "Думать, что счастье будет царить, когда у всех будет хлеб,
- какая глупая надежда!"
Постепенно тускнели старые идеалы секулярного гуманизма, а новые
оказывались столь жалкими, что едва ли могли заполнить пустоту. "На этом
маленьком судне, - писал Мопассан, - которое качается на море и которое
волна может затопить и опрокинуть, я знаю и чувствую, как ничто не
существует из того, что мы знаем, так как земля, плавающая в пустоте, еще
более одинока, еще более затеряна, чем эта лодка в волнах. Их значение
одинаково, их судьба свершится..."
А человек! Каким страшным, уродливым и злобным предстал он перед самим
собой. Вспомним пессимистические рассказы позднего Льва Толстого, в которых
сквозит мысль о бессилий человека перед собственными темными стихиями. Но
никто, пожалуй, ярче Достоевского не вскрыл глубоко ту бездну чудовищной
душевной извращенности, которая кроется в людях. Он показал, какие уродливые
формы принимает стремление людей к самоутверждению. "Человеку надо одного -
только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к
чему бы ни привела. Человек может нарочно, сознательно пожелать себе даже
вредного, глупого, даже глупейшего". И напрасны были бы тут ссылки на то,
что Достоевский описывает лишь патологические характеры. Если бы это было
так, творчество его интересовало бы одних психиатров; но оно находит широкий
отклик во всем мире потому, что переживания его героев близки большинству
людей, что в каждом из нас сидят лебядкины, голядкины, смердяковы.
Достоевский перестал льстить человеку и сказал о нем правду. И он был не
одинок. Не воспевал ли Ш. Бодлер "цветы зла"? Не звучали ли эти же мотивы в
поэзии Ж. Лафорга? В те самые годы, когда Достоевский создавал галерею самых
своих страшных героев, Артур Рембо написал "Пьяный корабль" - эту бредовую
фантасмагорию о жизни и человеке, а Ж. Гюисманс приоткрыл в своих романах
завесу над миром диких извращений и кощунств.
Итак, совершилось новое "открытие человека", и оно оказалось открытием,
могущим привести в отчаяние. Постепенно начали догадываться, что тайна
людского зла коренится отнюдь не только в социальной среде, которая, скорее,
сама является результатом этого зла.
С каждым десятилетием это становилось яснее, ибо никогда прежде люди не
имели столь благоприятных условий существования и никогда прежде духовный
кризис не достигал такого катастрофического размаха. А ведь если
человеческая природа сама по себе не испорчена, то улучшение материальных
условий должно высвобождать все ее положительные качества и давать ей
возможность развиваться. Те свойства, которые принято называть "зверем в
человеке", под влиянием цивилизации должны, казалось бы, отступать на второй
план. Между тем ничего подобного не происходило и не происходит теперь. Кто
осмелится утверждать, что "зверь" проявляется больше в пигмее из итурийских
джунглей, чем в нацистском палаче, оснащенном по последнему слову техники?

x x x

В XX столетии получили невиданное развитие пути сообщения, человек
поистине стал властителем суши, моря и воздуха. Медицина победила множество
опасных недугов, техника произвела настоящую революцию как в средствах
производства, так и в быту. Человек овладел многими тайнами своей планеты и
устремился в космос.
С точки зрения гуманистического культа человека эти перемены должны
были наконец возвести людей на невиданную духовную высоту, ибо было
устранено бесчисленное количество факторов, вносящих зло в их жизнь. Даже
многих представителей христианства завораживала картина триумфа секулярной
цивилизации. Д. Бонхеффер говорил о "совершеннолетии" человека, который
отныне способен решать все свои проблемы без веры. Ему вторит и ряд других
богословов. Однако их мышление, при всей своей нацеленности на современный
мир, глубоко анахронично. Они видят прогресс через призму старого
респектабельного оптимизма. Поразительно, что Бонхеффер писал свои слова
тогда, когда его страна была одержима неистовством и шла на поводу у
безумцев. Это ли называется "совершеннолетием"?..
Панорама нашего века включает в себя не только успехи: урбанизация и
техническая революция имеют свою страшную оборотную сторону. Средства
массовой информации, несущие лживую пропаганду, оглупление толп, кормящихся
сенсациями, бросающихся от моды к моде, - разве это одичание не есть плата
за "сладкую жизнь"?
Историк будущего (если верить, что у нашей цивилизации еще есть
будущее), изучая XX столетие, найдет много прекрасного. Но это прекрасное -
вечно; оно проявлялось в людях всегда, даже тогда, когда они не имели
телевизоров и ракет. А подлинно новое наших дней ужаснет историю.
Мировые войны, уносящие десятки миллионов жизней, массовые убийства
мирного населения, тоталитарные режимы, вырастающие из новых вспышек стадных
инстинктов, небывалое озверение и ненависть сословная и национальная;
солдаты, в упор расстреливающие женщин и детей; врачи, проводящие
каннибальские опыты над людьми; колючая проволока лагерей, за которой заживо
гнило и было замучено бесчисленное множество невинных; ядерное оружие,
сеющее страх и угрожающее самому существованию человечества; радиация,
незримой отравой постепенно обволакивающая земной шар; примитивность
мышления стиснутого штампами; фантастический рост преступности, коренящейся
не в тяжелых материальных условиях, а в любви к преступлению; растерянность
среди молодежи "потерянного поколения"; невиданное распространение
психических заболеваний, садизма, сексуальной мании; патологическая погоня
за наживой, захватывающая не только профессиональных предпринимателей, но и
самые широкие слои общества, - вот что идет рука об руку с техническим
прогрессом.
Поистине сбываются пророческие слова Тютчева: "Не плоть, а дух
растлился в наши дни". Нигилисты прошлого века глумились над Апокалипсисом,
называя его "произведением сумасшедшего". Могли ли они предполагать, что
эпоху, которую они так ждали, придется описывать терминами этой провидческой
книги?
Еще в двадцатые годы Альберт Швейцер писал: "Страшная правда,
заключающаяся в том, что по мере исторического развития общества и прогресса
его экономической жизни возможности процветания культуры не расширяются, а
сужаются, осталась неосознанной" /6/. И как это было прежде, литература и
искусство не могли не отразить болезни цивилизации: бредовые видения
Салваторе Дали, романы Камю, Сартра, Саган, Мердок достаточно ясно говорят о
ее симптомах.

x x x

Но было бы неверно объяснять современную трагедию технической
революцией и другими внешними особенностями нашей эпохи. Подобно тому как
все доброе и прекрасное в любые времена выходило из сердца человека, так и
причины его недугов коренятся главным образом в нем самом. Это он оказался
способным не только подниматься на великую духовную высоту, но и отравлять
все, к чему он прикоснется. Это он смог именем Евангелия создать инквизицию
или - террор во имя свободы, равенства и братства. Это он, прославляя разум,
повергал весь мир в безумие...
Неудивительно, что многие современные мыслители и ученые, даже
настроенные враждебно по отношению к религиозному мировоззрению, вынуждены
были отказаться от представлений о человеке как о гармоничном и добром
существе. Зигмунд Фрейд и его школа вскрыли это с особенной убедительностью.
Психоаналитический метод разверз перед современным человечеством кошмарную
бездну его искаженной, извращенной и больной душевной жизни. Фрейд показал,
что человеческий разум еле справляется с мутными волнами подсознательных
демонических инстинктов, которые трудно изгнать и которые, даже будучи
подавленными разумными усилиями, дремлют в каждом из нас, как спора
болезнетворной бациллы.
Человек бежит от себя, как бы стращась своего высшего призвания. Его
внутренние конфликты, его "неврозы", как называют психоаналитики грех, не
есть просто наследие животных предков. Животные убивают, как правило, для
насыщения или для защиты. Человек же поистине одержим злом.
"Зло, - говорит Эрих Фромм, - по своей сути чисто человеческое явление.
Это попытка возвращения к дочеловеческому состоянию и разрушения того, что
является по природе человеческим: разума, любви, свободы. Но зло - не просто
человеческое явление, оно трагично. Даже если человек возвратится к самым
архаическим формам своего опыта, он не может перестать быть человеком" /7/.
Обращая взгляд в прошлое, атеист Фрейд признается, что, по его мнению,
"демонологические теории древности и средневековья в конечном счете
оправдались" /8/.
Работы Конрада Лоренца и других современных зоопсихологов показали, что
иерархия подчинения, чувство собственности, национальная ксенофобия имеют
свои прообразы в животном мире. Но у человека все эти инстинкты из
естественных реакций переросли в уродливый самоубийственный сатанизм.
Прогресс технической цивилизации оказывается здесь бессильным или, напротив,
только усугубляет трагедию. "Инстинкт хищного зверя, - говорит американский
писатель-социолог Роберт Ардри, - который никогда не находился полностью под
контролем разума, может теперь, освободившись от всех тормозов, толкнуть нас
на бесконечные конфликты вплоть до того момента, пока род Homo Sapiens не
вымрет окончательно" /9/. Трудно вообразить что-либо более далекое от теории
прогресса...
Так рухнули наивные представления об идеальном "естественном человеке";
язва, разъедающая нашу природу, стала очевидной даже для людей науки.
Но то, к чему пришли современные психология и социология, уже в
древности было известно людям. В коллективном сознании человечества веками
жило чувство неудовлетворенности и ощущение тяготеющего над ним греха.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава восьмая
ПРОГРЕСС И ПАДШИЙ ЧЕЛОВЕК

/1/. Мы говорим здесь о библейском учении, беря его в целостности от
Книги Бытия до Апокалипсиса. Различные его аспекты рассмотрены в гл. IX и в
специальном приложении к тому II.
/2/. Ch. Dawson. Progress and Religion. P. 125-126.
/3/. Th. Dobzhansky. The Biological Basis of Human Freedom. New York,
1960. P. 134.
/4/. Ч. Дарвин. Путешествие натуралиста на корабле "Бигль". Собр. соч.
Т. V. СПб., 1908. С. 729. Нужно отметить, что последующие, более тщательные
наблюдения почти полностью опровергли первое впечатление ученого
относительно огнеземельцев.
/5/. Г. Кюн. Искусство первобытных народов/Пер. с нем. Л., 1933. С. 15.
Из более новой литературы см.: А. Н. Окладников. Утро искусства. Л., 1967;
В. Б. Мириманов. Первобытное и традиционное искусство ("Малая история
искусств"). М., 1973.
/6/. А. Швейцер. Культура и этика/Пер. с нем. М., 1973. С. 51.
/7/. Е. Fromm. The Heart of Man. P. 148.
/8/. S. Freud. Collected Papers. V. IV, P. 436.
/9/. R. Ardrey. Adam kam aus Africa. Munchen, 1969. S. 339.