Библиотека Гумер - история Церкви

XIII век как вершина средневековья. Величина и пределы папской теократии. Культура высокого средневековья

Обзор

Семя христианства, брошенное в почву западных германо-романских народов, обогащенную наследием античности, взошло. Нужно сказать, что жатва была чрезвычайно обильной. Обрамлением этой великолепной картины был XIII в. Картина эта отмечена не только необычайно сильным единством, но и почти необозримым многообразием, и нисколько не монотонна. Эта эпоха великих деяний полна противоречий, в том числе и таких (ереси, национальные и социальные тенденции), которые грозят взорвать присущее ей единство. Но обширные пределы единой папской Церкви, сплоченной как никогда прежде, объединяют (за незначительными исключениями) все противоположные силы и устремления в плодотворном взаимодополнении.

Наглядное внешнее выражение этого напряженного единства — двукратная победоносная (и вместе с тем чреватая роковыми потерями) война папства против империи Гогенштауфенов (§§ 52, 54).

Единство и богатство внутренней жизни находят самое яркое отражение (1) в новых универсальных нищенствующих орденах, а также (2) в синтезе, созданном высокой схоластикой, и в ее художественном отражении — готике.

Опасные семена церковного раздора дают себя знать в крупных еретических движениях (катары и вальденсы), для борьбы с которыми Церковь должна найти новые пути. Конец периода знаменуется ослаблением связующих начал; во всех областях проявляются взаимоотталкивающие силы — семена будущего распада.

§ 52. Первое вооруженное столкновение папства и империи. Эпоха Фридриха Барбароссы. Александр III. Генрих VI

Первый спор между папством и Гогенштауфенами о свободе Церкви происходит уже в XII в. (во второй половине, после смерти св. Бернарда). В нем противостояли друг другу такие значительные личности, как Фридрих Барбаросса (1152_1190) и Александр III (1159_1181).

1. а) Бернард Клервоский предостерегал Церковь от участия в политике. Но Церковь не была свободна в своем выборе. Она, как и любая другая общественная сила, не в состоянии была остановить ход развития церковно-политической жизни, неизбежный в своей внутренней последовательности, как не могла, к сожалению, принципиально отвергнуть само это развитие²⁸⁶. Во исполнение своего наипервейшего, религиозного, предназначения (§ 34), в которое после Григория VII на законном основании была включена идея обладания властью ради получения необходимой для Церкви свободы, Церковь в реально существовавших тогда условиях должна была добиться власти, чтобы защититься от силы, противостоящей ей и теперь превращающейся в политического противника, — империи. Естественно, что это создавало такие опасности для апостольской чистоты, которых Церковь раньше не знала. Все изложенное выше есть лишь констатация, которая нисколько не оправдывает каждой единичной меры, постановления или теоретического положения римской курии, как и не объявляет, что в стремлении к господству удельный вес апостольского начала был достаточно высок. Уже одна только глубокая и справедливая критика св. Бернарда, на которую постоянно приходится ссылаться, противоречит такому взгляду. Речь идет об основном принципе. И в том-то и состоит чудо Церкви, той Церкви, которая действовала также и в политике, что она одновременно произвела из своей среды Франциска и Доминика, Фому и Бонавентуру и связанные с их именами эпохальные движения, свидетельствовавшие именно о конкретной Церкви конкретной эпохи. А тот факт, что, с другой стороны, идея власти и тем более политика силы долгое время имели большее влияние, чем это было полезно евангельской духовной жизни, относится к совершавшейся в Церкви драме — драме божественной жизни, пришедшей в тварный мир, как и к несостоятельности вождей и членов Церкви. Только Церковь, состоящая исключительно из святых в специфическом смысле слова, была бы в состоянии избежать постепенного ослабления. Но Церковь, предсказанная в Евангелии ее Основателем, не выглядит такой. Элементы, изначально данные ей для роста, из которых исторически выросло средневековье, дали возможность средневековой Церкви развиться; но за эту возможность неизбежно пришлось расплачиваться.

б) Взятое в целом, историческое развитие Церкви от ее сердцевины до иерархической верхушки происходит, начиная с самого зарождения средневековья, через раннее средневековье к высокому, с удивительной внутренней последовательностью. Таким образом, общие оценки, выраженные в заглавиях параграфов и особенно во вводных главах к крупным разделам, вполне оправданны. Но эти основные течения — еще не все. Всегда нужно видеть все препятствия, которые им приходится преодолевать. Многообразие противоборствующих сил велико, и все они поразительно упорны. Огромная тема, стоящая в центре истории средневековой Церкви (соседствующая и пересекаю щаяся со многими другими) — это проблема соотношения Церкви и государства, прежде всего — в особой форме инвеституры. Как мы уже видели, эта проблема, касающаяся независимости Церкви от крупных или менее крупных политических сил, не была решена в героической борьбе григорианской реформы против Генриха IV и Генриха V. Решающее и в то же время фатально трагическое обстоятель ство состоит в том, что при изначально заданном слиянии церковного и государственного начал никакое принципиальное решение проблемы не было возможно.

Хотя наследник Генриха V, Лотарь Саксонский (1125_1137) и добивался у папы Гонория (1124_1130) утверждения своего избрания, хотя он и вел, как конюший, под уздцы коня Иннокентия II, папы времен св. Бернарда, но на деле он самовластно раздавал епископства (например, крупное Миланское епископство) и аббатства (например, Монте-Кассино), и Бернарду Клервоскому и Норберту Ксантенскому стоило большого труда убедить его радикальноотказаться от своих требований.

2. События развивались так, что прежняя борьба между imperium и sacerdotium могла показаться лишь бледным прообразом наступающих бедствий. Конфликт перерос в настоящую борьбу за существова ние, которая с падением Штауфенов закончится, но все же глубоко поколеблет специфически средневековое положение папства.

а) Многочисленные описания и изображения этой борьбы стали настолько нам привычны, что возникает опасность недооценить ее разрушительную силу. Определенное напряжение между представи телями обеих сил существовало всегда. Даже и более глубокие размолвки не обязательно несут в себе зло. Но историческая борьба императора и папы в XII_XIII вв. значила нечто большее: она потрясла основы общественной структуры Запада. И произошло это из-за все возрастающих притязаний обеих сторон: политических — со стороны папы, церковных — у императоров. Снова вставал неразрешенный вопрос об их размежевании и недостаточно определенном согласова нии интересов, которое должно было бы дать «каждому свое», вместо того чтобы соперники тайно или явно стремились подчинить и превзойти друг друга, как это было в действительности.

То, что такое различение функций, как и сама возможность решения вопроса не являются неисторичной фантазией нашего времени, доказывают высказывания Героха Райхерсбергского († 1169 г.), чьи взгляды были восприняты английским епископатом. Он защищает свободу и самостоятельность папы как наследника Петра и наместника Христа против злоупотреблений со стороны императора, желающего превратить его просто в жреца. Одновременно он отвергает и злоупотребления противоположного свойства. Папа имеет право только на духовный меч. Притязания папы на сосредоточение в своих руках светской политической власти он, подобно Бернарду и даже более резко, отвергает как произвол курии. Таким образом, для него речь идет не о подчинении, а о согласовании. Верховенство религиозной и церковной сферы для Героха несомненно, но не служит основанием для требования подчинения ей сферы политической.

б) Со стороны Церкви посланническое и властное самосознание папства уже было не личным свойством отдельных пап, но реальностью внутри «григориански» ориентированных кругов в Риме, Италии, Франции, Англии, в крупных орденах (кроме имперских аббатств), а также в Германии. Начиная с середины столетия императорское (штауфенское) властное самосознание тоже возросло; теперь его можно охарактеризовать как идейное обоснование штауфенских стремлений к «мировой монархии», т. е. как попытку вернуть себе полноту политической и церковной власти Карла Великого. Существенной поддержкой этому были новые представления о достоинстве императора, исходившие из Болоньи. Барбаросса был полностью с ними согласен. Папская курия, естественно, оказалась с подобными взглядами в резко враждебных отношениях.

в) Во время своего первого похода на Рим в 1154/1155 г. Барбаросса был коронован папой Адрианом IV в императоры, но не исполнил своего обещания оказать помощь против наступающих с юга норманнов. Папе пришлось признать Вильгельма I (сына Рожера II) и пожаловать его леном. Это было началом конфликта с императором. Он перерос в острую вражду на имперском совете в Безансоне 1157 г., где посол Адриана, канцлер Римской Церкви кардинал Роланд (Бандинелли, будущий Александр III), употребил по отношению к императору такое двусмысленное выражение, как beneficiaпапы, которое советник и канцлер императора Райнальд Дассельский перевел как «лен». На возмущение собрания Роланд ответил встречным вопросом, от кого же император получает свою корону, как не от папы²⁸⁷.

В опубликованном тогда же манифесте о событиях в Безансоне Барбаросса отвергает выдвинутый папой тезис, что корона императора является папским леном, как противоречащий Божьему повелению, согласно 1 Петр 16 слл. К великому разочарованию Адриана весь немецкий епископат встал на сторону императора. Папа вынужден был в своей знаменитой декларации от 1158 г. (о различии между понятиями «beneficium» и «лен») пойти на попятный. Здесь речь шла о политическом вопросе, в котором Адриан напрасно пытался подкрепить свою точку зрения посредством учительного авторитета.

Однако чрезмерные притязания императора на имперском совете в Ронкалье близ Пьяченцы в следующем (1158) году и их осуществле ние в Германии, Ломбардии и Церковном государстве усилили конфликт между папой и императором. В разгар подготовки к отлучению императора Адриан внезапно скончался. Разрыв был только отсрочен.

3. а) Теперь христианский мир в неведомых доселе масштабах столкнулся с проблемой антипап. Уже первые после смерти Адриана выборы создали спорную ситуацию. Большинством был избран тот самый кардинал Роланд (Александр III, 1159_1181), незаурядная личность, знаток обоих прав, преподававший в Болонье²⁸⁸ , способный стать достойным противником могущественному Барбароссе. Впротивовес ему имперское меньшинство назначило своего папу Виктора IV (1159_1164), первого из четырех антипап²⁸⁹. Началась схизма, длившаяся 17 лет. Папы взаимно отлучали друг друга. Александр III отлучил императора и освободил подданных от повиновения ему: картина, свидетельствующая об ужасающем хаосе. Правда, отлучение не имело уже такого действия, как прежде. Несмотря на упоминавшиеся посягательства императора на церковную сферу, так же как и на последующие серьезные нападки его сына, Генриха, на Церковное государство, немецкие епископы оставались на стороне Барбароссы. Это подтвердилось и позднее, когда Урбан III (1185_1187; спор за тосканские владения и захват Трира) безуспешно пытался мобилизовать немецких епископов на борьбу с императором. Вместе со всеми этими взаимными отлучениями и антипапами в ход были пущены такие средства и методы, которые неизбежно должны были нанести ущерб Церкви. Когда Александр бежал во Францию, на его сторону встали Испания, Венгрия, Норвегия и великие ордена. Англия (хотя и не признавая антипапу) придерживалась императора. Наметился серьезный конфликт, которому впоследствии предстояло вспыхивать заново в различных проявлениях до тех пор, пока он — после перемещения политического центра тяжести во Францию — не завершился великой западной схизмой.

Конечно, это, к счастью, еще в очень малой степени походит на то, что станет реальностью в XIV в.; к схизме примкнули не слишком многие, антипапа был признан только в области, подвластной императору. Но первые начатки, при том как развивались события, имеют особенное значение.

б) Сначала преимущество было на стороне императора. В 1167 г. он победил Рим. Но папа нашел союзников. Уже в том же 1167 г. чума нанесла серьезное поражение императорской армии и уничтожила лучшего из военачальников Барбароссы, Райнальда. Огромное значение имел союз с процветающими городами Ломбардии, которые вновь почувствовали угрозу своей независимости от империи. После безрезультатной осады крепости этих союзников — Алессандрии (1174 г.), Барбаросса потерпел поражение в битве при Леньяно (1176 г.). Он заключил в Венеции с папой мир (1177 г.), в результате чего антипапа Каликст III вернулся в свое аббатство, а император отказался от своих претензий на имперскую власть над Римом, следовательно, и над папой, которому, тем не менее, уже дважды приходилось бежать от военной силы императора (один раз во Францию, другой — к норманнам в Беневент). Папство победило. Правда, и эта победа прояснила положение пап лишь отчасти — в Германии Фридрих почти не изменил своего образа действий, а в Риме папа теперь был вынужден один справляться с «демократическими» силами, что выходило за пределы его возможностей. После этого произошло новое наступление Барбароссы. Его итальянская политика, кульминацией которой был брачный союз Генриха с Констанцией, сицилийской наследницей, усиливала расхождения с папством. При Урбане III (1185_1187) была даже угроза новой острой вспышки войны. Однако бедственное положение Святой земли, уступчивая политика Григория VIII (1187г.) и Климента III (1187_1191), а затем и сам крестовый поход обеспечили примирение. После победы при Иконии в 1190 г. император нашел свою смерть в реке Салеф в Киликии.

4. а) Официальное обоснование притязаний обеих сторон, Вормсский конкордат 1122 г. представлял собой компромисс и давал повод для неточно определенных и недостаточно обоснованных требований. За ним стояли требования, которые официально не были удовлетво рены, но от которых отказываться не собирались. Положение усугублялось тем, что самосознание обоих партнеров, как мы слышали, значительно возросло. Снова и снова основным вопросом ревностной конкуренции был следующий: церковная иерархия, включая папу, была не только духовной величиной, но одновременно и носительницей политической силы. Папе принадлежало Церковное государство, но в одиночку он не мог его защищать. Епископы (также значительная их часть в Северной Италии) были наделены имперским имуществом, и император, естественно, требовал от них выполнения принятых ими юридических и экономических обязательств по отношению к государству.

Вместе с тем развивалась и идея политической власти императора. Даже если согласиться с мнением, что уже в основе каролингской и оттонской имперской идеи лежали те же представления, что теперь у Штауфенов, едва ли можно отрицать, что они развивались гораздо более изолированно, их требования выразительнее и более резко, чем прежде, были сформулированы юридической наукой. «Реформация империи» и восстановление «имперской чести» определяли границы устремлений императора. Но сверх этого Барбаросса открыто добивался такого политического и церковно-политического положения в империи, в имперской Италии (ломбардские города) и в Церковном государстве, которое было при Генрихе III, т. е. задолго до Вормсского конкордата.

б) В резко секуляризированной идее империи слились воедино спорные тенденции. Прежде они, может быть, неправомерно, назывались «языческими». Но вряд ли можно отрицать, что их полная реализация означала бы угрозу папскому примату, что собственно и происходило после Пиппина, когда церковный примат оказался увязан со специфически средневековым характером власти. Против этой угрозы папство по праву протестовало.

Ученые-правоведы Болоньи выдвинули, исходя из римско-визан тийского права, смелые положения, которые не оставляли места для независимости Церкви. Райнальд Дассельский высказывался радикально. Правда, трудно установить, насколько имперско-автократи ческие взгляды Райнальда разделялись самим императором; но что они не были ему совсем чужды, говорит имеющая символическое значение канонизация его отдаленного прототипа — Карла Великого — одним из антипап, Пасхалием III (1164_1168). То, что из-за своего поражения при Леньяно и внезапной смерти на Востоке ему не удалось добиться реального цезарепапистского господства над Церковью, не означает, что он к нему не стремился.

в) Императорские права, которые Барбаросса провозгласил на имперском совете в Ронкалье (1158 г.) (они были разработаны болонскими учеными юристами), имели непосредственно политическую цель: восстановление власти императора в имперской Италии (ликвидация независимости городов Ломбардии, которая сложилась в связи с церковно-политической борьбой; возвращение себе регалий, которыми были пожалованы итальянские епископы). Сообразно с силами, участвовавшими в конфликте, эти требования должны были сильнейшим образом отразиться как на церковной, так и на церковно-политической ситуации. Практически император добивался как можно более полной инвеституры. Поэтому за инвеституру епископов регалиями он требовал от них ленной присяги в имперской Италии точно так же, как в Германии. Поскольку он также претендовал на верховенство над Римом и Церковным государством, в его владычестве над Северной Италией курия должна была усмотреть серьезную угрозу свободе своих действий и недопустимый возврат к временам борьбы за власть над Церковью. Политическая свобода становилась предпосылкой духовного и иерократического властного статуса папы.

Еще большую угрозу для курии стали представлять планы Фридриха, когда в результате брака его сына с Констанцией Сицилийской (1186 г.) Церковное государство оказалось в окружении. Заявления Райнальда Дассельского не оставляли никаких сомнений относительно конечной цели. Несомненно, отклонение Барбароссой требований Адриана²⁹⁰ с указанием на то, что признание суверенитета папы над Римом свело бы его императорскую власть над этим городом к чистой формальности, непосредственно открывает всю проблематику средневековой императорской идеи, содержание которой никогда не находило ясного определения. Но при всем преувеличении иерократического начала остается неопровержимым одно: притязание папы на полную независимость духовной сферы, которая была недостижима без независимости политической.

Поскольку, как уже было сказано, обе эти величины находились в остром процессе саморазвития и самоосознания, трения не могли не перерасти в жизненно опасные столкновения.

г) Барбаросса, соответствовавший идеальному образу короля рыцарской эпохи, лично никоим образом не был враждебен Церкви. При своей первой поездке он освободил Рим и папу от Арнольда Брешианского. После того как юношей он участвовал во Втором крестовом походе, Барбаросса с религиозной преданностью возглавлял вместе с королями Франции и Англии Третий крестовый поход (где теперь уже он, а не папа — ср. § 49, — явился вождем Запада). Но здесь речь идет об основном вопросе — власти.

Самыми важными для истории Церкви остаются, конечно, два момента: первый, что справедливая защита своей независимости при существующей расстановке сил, к сожалению, вынуждала папство защищать духовные и церковные интересы средствами другого, чуждого порядка; средства, которыми защищали достояние Церкви, угрожали ее чистоте. И второй: спор между светской и церковной властью настолько перерос в борьбу за главенствующее положение, что уже не мог быть закончен без поражения одной из сторон. Именно в нем становится очевидной вся трагичность ситуации, которая, как уже было сказано, должна будет и действительно завершится поражением империи одновременно с решительным и роковым ослаблением папства.

5. а) В Англии претензии короны также возросли настолько, что это вызывало протесты и ответные действия Рима. Король Генрих IV (1154_1189) успешно старался извлечь пользу из спора императора с Адрианом IV. Он продолжил эту игру во времена борьбы антипап, поставленных Барбароссой, с Александром III. Возможность отпадения от Рима и перехода к антипапе ставила его в политически благоприятную ситуацию, которую он и использовал. Его требования в Кларендоне (1164 г.) о восстановлении «древних обычаев» в области церковного управления простираются очень далеко. Они содержат элементы, требующиеся как для того, чтобы поставить Английскую Церковь в полную зависимость от короны (назначение епископов, их ленная присяга, более активное использование доходов от вакантных епископств), так и для того, чтобы сильно затруднить связь Английской Церкви с Римом и даже применение папой интердикта и экскоммуникации.

В сущности, таким объемом власти фюрсты пользовались лишь над предраннесредневековой, «свободной от Рима» территориальной церковью. Для этой цели категорически отвергается достигнутое с тех пор церковное влияние Рима: апелляция к Риму запрещена; клирики по всем светским вопросам подлежат светскому суду; выбор епископа зависит от короля, которому епископ должен принести ленную присягу и присягу верности. Генрих выражал готовность на теоретический, но не на практический отказ от всего этого. (Жертвой борьбы стал Томас Бекет, архиепископ Кентерберийский, непреклонно выступавший за права Церкви²⁹¹.)

б) Если учитывать все сопротивление, оказываемое папе мелкими итальянскими политическими образованиями (Сицилия), а также внутриримскими политическими силами, то нужно будет признать, что политическое главенство Рима в начале высокого средневековья существовало еще в очень ограниченном смысле.

И все же наш основной тезис о верховенстве папы в этот период правомерен. Развитие протекало последовательно в соответствии с превосходством религиозной идеи над политической. Коренное преобразование мира в соответствии с этой религиозной идеей стало возможным благодаря самоотверженному служению Бернарда, Франциска, Доминика, Бонавентуры и Фомы на благо Церкви, руководимой папой (внешним выражением этого стала почти неправдоподобная плодотворность готики).

Здесь мы снова сталкиваемся с упорным сопротивлением мирской власти. И тем не менее анализ взаимодействия сил дает право на следующее суждение: в этой ставшей неизбежной борьбе империя должна была проиграть; она была ориентирована на старое имперское право (не забудем и о римско-византийском влиянии). Барбаросса и его наследники — Генрих VI и Фридрих II — пришли «слишком поздно». Со времени Григория VII и «окончания» борьбы за инвеституру (§ 48) политическая и церковно-политическая сила папства, напротив, весьма возросла; мысль о его превосходстве уже стала существенной составляющей западного сознания; по отношению к такому папству для империи было уже решительно невозможно занять позицию Оттонов и Карла Великого.

К тому же, Запад уже не был единым (в смысле универсальности). Образование «национальных» различий продвинулось далеко вперед, в особенности благодаря тяготеющей к единому центру королевской власти во Франции ²⁹². Серьезная недооценка реального положения вещей проявилась в словах канцлера Барбароссы Райнальда Дассельского, который заявил, что рядом с его господином все прочие фюрсты — только провинциальные царьки («reguli»). Тем же духом порождены слова: «Император может жаловать папство так же, как епископство своей империи».

в) В 1179 г., во время некоторого затишья, за два года до своей смерти Александр III созвал XI Вселенский (III Латеранский) собор, который снова стал выражением воли папства к независимости. Его главный интерес был сконцентрирован на вопросе о свободе выборов папы. С той поры для законности избрания требовалось большинство в 2/3 голосов; император (или, скажем, римский клир или народ)боль ше вообще не упоминался. Соответствующее правило действует и по сей день, с незначительными дополнениями, внесенными Пием XII.

6. а) После смерти Барбароссы (1190 г.) положение папства стало прямо угрожающим. До этого угроза для Рима исходила только с севера. Воинственные норманны на юге, с которыми папы до григорианской реформы активно воевали, при Григории VII и Урбане III стали опорой и защитой пап, которые ревниво заботились о том, чтобы воспрепятствовать образованию единого норманнского государства. Но благодаря соглашению с Вильгельмом I 1154 г. теперь это все-таки произошло. Новый император, могущественный, гениальный Генрих VI, через брак с Констанцией стал также и господином норманнского королевства обеих Сицилий, т. е. обрел власть и над Южной Италией. При этом он обладал в Германии значительной и вполне реальной властью. Еще при жизни своего отца Генрих захватил Церковное государство. Теперь он произвел решительное изменение церковно-политической роли Сицилийского королевства. Сицилия оказалась под непосредственной властью немецкого короля: впервые в истории папство, и соответственно Церковное государство, видит себя в опасном окружении владений императора (Германия, Верхняя Италия, Южная Италия). Воспрепятствовать возникновению этого кольца или разорвать его стало с тех пор и вплоть до ХVI в. главной целью пап и Франции, в то время как замкнуть его — целью немецких властителей.

б) После политической победы над Танкредом Сицилийским и английским королем Ричардом Львиное Сердце (который был вынужден признать свою страну леном империи), т. е. после того, как Генрих в Палермо стал королем Сицилии и после его отказа принести папе ленную присягу за Сицилию, полная зависимость папы от Генриха казалась лишь вопросом времени. Создавалось впечатление, что могущество, планы (наследственная монархия!) и энергия Генриха исключали возможность спасения. Еще более бесцеремонно, чем его отец, он повсюду посягал на инвеституру. Он чувствовал себя полновласт ным хозяином Церкви, так же как и (беспокойного в политическом отношении) Рима и Церковного государства. Генрих захватил епископские кафедры в Германии, Северной Италии и Сицилии. Если в VIII в. папе угрожала опасность превратиться в епископа лангобардов, то теперь открылась неприятная возможность сделаться имперским епископом.

Внезапная смерть в 1197 г. молодого короля, которому исполнилось только 32 года, изменила все. Его наследнику, будущему Фридриху II, было всего 3 года. Настоящим преемником Генриха стал Иннокентий III (Ranke). Крупных противников у него не было.

Папство оказалось свободным. Теперь могла быть достигнута вершина средневекового папского владычества — понтификат Иннокентия III.

в) Связь Сицилийского королевства с имперской властью создавала этому папе источник военной угрозы на протяжение всей его жизни. Мы увидим, какое противодействие со стороны Германии, Англии и Южной Италии должен он был преодолевать, осуществляя свое дело, и сколь малого он, несмотря на это, смог в конце концов достичь. Мы увидим, с какой последовательностью из его понтификата вырастала война пап против Штауфенов — война на уничтожение. Однозначным будет поражение империи; но не победа папства или всей Церкви, ибо победа эта была куплена ценой невозместимой потери такого партнера, как вселенский император. Оказалось, что универсальный церковный и политический мир христианского Запада, непосредственно возглавляемый папой, опирающим ся на «императора», который не более чем рука, держащая меч во благо Церкви, после слишком поверхностного успеха Иннокентия III стал всего лишь утопией.

§ 53. Иннокентий III — глава христианского Запада

1. Со времен Григория I самосознание средневековой Церкви зиждется на двух столпах: господстве нам миром и бегстве от мира; их сосуществование отнюдь не всегда было мирным, доходя порой, мы уже это видели, до противостояния в качестве взаимоисключающих начал: с одной стороны, «господство над миром» через власть земной Церкви, с другой — бегство от мира, которое утверждается посреди мира при помощи своих претензий на господство.

Если вообще можно говорить о реальном соединении этих элементов, то наиболее яркое выражение оно находит в личности и деятельности человека, наиболее блестящим и чистым образом осуществив шего программу Григория VII и ставшего самым могущественным папой средневековья. Речь идет об Иннокентии III (1198_1216). Он провозглашает всемогущество папской власти (§ 55), он повелевает миром; его преемники в течение почти столетия руководят жизнью Запада во всех серьезных вопросах. Но невероятная полнота власти, которую он величественно принимал в полном осознании своего Богом данного и в подлинном смысле слова сверхчеловеческого достоинства²⁹³, имеет в своей основе острое чувство ответственности; это же чувство побуждает его отрываться от дел власти и управления, которые так часто учат его презирать мир, чтобы предаться созерцанию. Он был религиозным человеком не только потому, что время вынужденного бездействия при своем предшественнике Целестине III (отстранившем его от участия в делах курии²⁹⁴) посвятил написанию религиозных сочинений. Необходимо увидеть в нем религиозную природу носителя власти как такового. То, что в своей жалобе Вальтер фон дер Фогельвейде («Увы, папа слишком молод, помоги, Господи, своим христианам») не заметил именно религиозной ценности единодушно избранного 37-летнего папы, в конце концов стало общепризнанным. Иннокентий III — не только папа Бедняка из Ассизи (§ 57), на которого он возложил миссию восстановить разрушающуюся, несмотря на все ее великолепие, Церковь. В решениях Латеранского собора 1215 г. он определяет для Запада полную программу религиозных реформ.

Иннокентий — необыкновенно одаренный, необыкновенно образованный и необыкновенно работоспособный человек, с натурой подлинного повелителя вселенского масштаба: вершина средневековья.

2. Политическое положение пап уже не раз вплотную приближалось к далекой цели, некогда поставленной Григорием VII. Полностью достиг ее только Иннокентий III. Для него центральной идеей программы тоже была «свобода» Церкви, и именно, свобода от светской опеки. В этом он видел преимущественное условие осуществле ния истинной иерархии ценностей в мире и правильного развития церковной жизни.

Аутентичное понимание содержания и значения этой идеи и ее применения можно обрести только исходя из характера средневеко вья. Они максимально далеки от спиритуалистической разжиженно сти: Церковь зрима и существует в посюстороннем. Она — «imperium», а папа — император. Ему дана всякая власть (так же как Петр обладает властью вязать и решить на небе и на земле) не только во всей Церкви, но и во всем круге земном: Иннокентий III «осуществил королевскую власть пап» (Tьchle). Однако при таком взгляде на первый план выступают зримые средства духовного управления — наказание через отлучение и интердикт, причем употребляемые с легкостью, которая кажется нам почти непостижимой, но которая вместе с тем означает, что кульминационный пункт близок и, возможно, уже недалек решающий поворот (действительно, в то время как синтез власти, господства и христианского служения, уже сам по себе сверхчеловечески трудный, подвергается все более серьезному испытанию, чрезвычайно возрастает опасность, исходящая от политики, права и денег).

а) Основой политической силы папства была свобода в Италии. Сразу после интронизации Иннокентий III поставил себе двойную задачу: вновь укрепить власть папы в Церковном государстве, в Риме и в Нижней Италии, ослабевшую вследствие посягательств Генриха VI (он восстановил Церковное государство в его наибольшем объеме, включив в него и области, прежде принадлежавшие империи²⁹⁵) и расторгнуть союз между Германией и Южной Италией. Эта вторая цель также была достигнута. Выполняя желание умирающего Генриха VI (который прежде пытался склонить папу к признанию его наследственной монархии и союза Сицилии с Германией), его вдова Констанция признала папское владычество над Сицилией, просила о пожаловании леном и отказалась от тех церковных прав, которыми пользовались обладатели короны со времен Урбана II. Констанция умерла на год позже Генриха (1198 г.), опекуном Фридриха, которому тогда было четыре года, она назначила Иннокентия: перед папством открывались широчайшие возможности.

б) В пагубной для Германии борьбе между Штауфенами и Вельфами за наследование престола Генриха VI папа сначала держался нейтралитета, но затем стал претендовать на право решающего голоса. Свои взгляды на права папы и претендентов Иннокентий изложил в собственном сочинении. Позднее, приняв сторону Оттона IV Вельфа и даже отлучив его противника от Церкви, он сделал не лучший выбор. Действительно, Оттон — с его драматической переменой убеждений— после убийства своего противника Филиппа Швабского (1208 г.) стал более опасным, чем Штауфены, нарушив обещания, данные папе. Правда, позднее, опять сменив взгляды, он возобновил (и даже расширил) свой торжественно провозгла шенный перед папой полный отказ от инвеституры и обещание относительно Церковного государства и Сицилии. Но после коронации он снова не сдержал своего слова (поскольку фюрсты не согласились с его обещаниями); он даже попытался вновь завоевать Сицилию. Таким образом, Иннокентию пришлось отлучить от Церкви бывшего своего кандидата. Немецкие фюрсты оставили Оттона и объявили Фридриха, наследника Сицилии, будущим императором.

Именно это стало поворотным моментом, определившим будущее развитие событий: ведь при тех задатках, которыми обладал Фридрих, неизбежно должны были возродиться (хотя и в измененной форме) планы Генриха VI на мировое господство, а вместе с тем и непосредственная угроза независимости папства.

Папа согласился с выбором после того, как Фридрих торжественно обещал не присоединять свои южноитальянские наследственные владения к немецкой короне и отказался от прав, которые признавал за немецким королем Вормсский конкордат (Золотая булла Эгера 1213 г.).

в) Иннокентий одержал верх как верховный правитель и над ненадежным королем Англии Иоанном Безземельным (1199_1216). Поначалу он из чисто политических соображений²⁹⁶ терпел церковные претензии Иоанна, затем произошла ссора из-за совершившегося в Риме избрания кардинала Стефана Лангтона (бывшего прежде долгое время магистром в Париже) архиепископом кентерберий ским. Когда король отказался признать этот выбор, Иннокентий сломил его сопротивление при помощи угрозы интердикта (1209 г.), экскоммуникации и низложения (1212 г.). Наряду с этим Иннокентий использовал чисто политические средства: с его согласия некоторые английские бароны предложили корону французскому престолонаследнику Людовику. Эта опасность заставила Иоанна подчиниться папе, который, в свою очередь, запретил французам войну против Англии. Англичане подчинили (1213 г.) Англию и Ирландию папе (с ежегодной податью в тысячу марок серебром), а потом приняли их вновь в качестве лена²⁹⁷.

Таких же успехов Иннокентий достиг в Испаниии Португалии. Идеалы Григория VII были осуществлены: папа господствовал над всем Западом.

Непоколебимо последовательным образом действий и наложением интердикта на целую страну (1198 г.) Иннокентий, наконец, одержал верх и над французскимкоролем Филиппом Августом, желавшим расторгнуть наскучивший ему брак. Правда примирение короля со своей супругой Ингеборг, с которой он сочетался браком в 1193 г., произошло только в 1213 г.

г) При всем том нельзя забывать, что этот универсально мыслящий и действующий папа защищал далеко не одни только интересы возглавляемой им всемирной Церкви. Иннокентий одновременно раскрывает себя в использовании растущего «национального чувства» итальянцев (если считать это выражение уместным применительно к той эпохе), воспринимавших уничтожение немецкого владычества как собственное освобождение, сознавая себя итальянским князем. Такая позиция очень скоро (приближающийся Ренессанс) станет основной чертой всей политики Италии, как теперь — папской курии²⁹⁸; она окажет решительное влияние на условия внутренней (религиозной и общекультурной) и внешней (церковно-политической) жизни Церкви.

Крестовые походы также были одной из забот Иннокентия III, он даже думал сам встать во главе похода как «подлинный император». Замыслы крестового похода (пользовавшиеся равным благоволением Церкви) Иннокентий распространял и на миссионерскую деятельность на северо-востоке (Лифляндия; епископ Альберт Рижский).

Неудачным было учреждение в Византии Латинской империи, которое после завоевания города в 1204 г. активно подавляло греческие традиции. Это пагубное предприятие отравило отношения между Востоком и Западом на века.

3. Завершением этого самого блестящего в истории Церкви понтификата и одновременно мощным внешним выражением церковно-го сударственного универсализма папства на Западе стал IV Латеранский собор 1215 г. Духовенство (около 1300 участников, в том числе и с Востока) и светские главы всего Запада собрались здесь под председательством папы — очевидное доказательство осуществления «civitas christiana» на Западе, Церкви как подлинно всемирной империи, в которой вся полнота власти объединена в руках папы.

а) Наряду с планами крестовых походов Иннокентий поставил задачу «реформы Церкви». Когда речь идет о реформе Церкви, нельзя представлять себе одни только незначительные недостатки. Прежний ход истории, к сожалению, дает нам немало примеров того, какими тяжкими болезнями могут быть поражены самые разные области церковной жизни. О периоде, непосредственно предшествовавшем данному, мы имеем резкие высказывания св. Бернарда. В XIII в. Европа была уже наполнена жалобами на неапостольскую жизнь иерархии. Жизнь и программа св. Франциска показывают, насколько глубоким, по его мнению, должно было быть подлинное обновление. В его лице реформа, которую призван был подготовить Латеранский собор, была уже на пути к осуществлению: в 1200 г. Франциск Ассизский впервые предстал перед Иннокентием III. Здесь мы снова видим невероятно выразительный пример синтеза, осуществляющегося в Церкви: папа, повелевающий миром, и беднейший святой Церкви стремятся к одной и той же цели — христианскому обновлению Церкви.

Разумеется, личная встреча и поддержка, оказанная Иннокентием делу св. Франциска, имевшая такое влияние на историю, еще не говорит о значительном влиянии идей Poverello [ит. Бедняк] на церковно-политическую концепцию папы. Но обе эти реальности сообща служили Единому Господу, — и уже сам этот факт говорит об их подлинном единении.

б) Конкретные итоги IV Латеранского собора: догматически утверждено учение о пресуществлении²⁹⁹; запрещено создание новых Орденов; вновь создающиеся общины должны руководствоваться апостольскими правилами; дано предписание о генеральном капитуле. Наложены ограничения на епископскую индульгенцию, издается запрещение облагать церковное имущество новыми государственными налогами без согласия папы, определены строгие меры против еретиков, особенно катаров. Наиболее показательно для оценки религиозного уровня в папской Европе того времени требование исповеди и причащения хотя бы раз в год: как далеко это от единой, питающей все и вся, духовной жизни.

§ 54. Фридрих II. Конец Гогенштауфенов

I. Культурные и политические предпосылки

I. Последним значительным представителем Гогенштауфенов был Фридрих II (1212_1250), личность гениальная, но вместе с тем и фантастическая. Против него папству снова пришлось отстаивать «свободу» Церкви.

С Фридрихом мы вступаем в эпоху, которая во многих отношениях кажется уже принадлежащей Новому времени. Атмосфера, в которой теперь ведется борьба, — уже не замкнутая атмосфера христианства XII в. Упоминавшиеся выше зерна распада уже оказали свое действие. Наметившиеся сдвиги социального, политического и церковного сознания теперь заявляют о себе все более широко, да и некоторые моменты идеологии Фридриха уже едва ли могут быть названы христианскими; его мировоззрение ясно говорит о серьезном внутреннем разложении культурного единства высокого средневековья.

Вынося суждение об этом последнем акте трагедии высокого средневековья, нужно именно здесь, когда силы, на которых зиждилось средневековье одерживают гибельную победу, учитывать роковое сплетение противоположных влияний. Давая оценку одностороннему развитию взглядов Фридриха, мы должны помнить о том, в каком трагическом противоречии с притязаниями папства постоянно оказывалось крепнущее сознание законности претензий самостоятельного государства.

2. Имперская идея Фридриха II носила двойственный характер; поэтому ей суждено было погибнуть. С одной стороны, он придерживался унаследованной от Барбароссы концепции, требующей единой имперской власти, управляющей в числе прочего и Церковью. С другой стороны, он был приверженцем той имперской идеи, которая была ориентирована в новом «национальном» духе. (а) В своем послании к королям Англии и Франции он отказывался от универсализма государства; каждый князь должен печься о собственной стране. (б) Сам он предпочитал жить в своем Сицилийском королевстве (образцово организованном и управляемом им самим; первое новое, абсолютистское чиновничье государство и одновременно первая значительная попытка политического устройства на светской основе). (в) Германию же он предоставил преимущественно опекунам своего сына. Это решительным образом способствовало росту независимости отдельных — как церковных, так и светских — областей империи, а значит, ослабляло центральную власть: statutum in favorem principum [постановление в пользу князей] 1231г. К растущей территориальной власти церковных князей прибавилась растущая секуляризация. И то, и другое стало (вместе со своими последствиями) подготовительным этапом к новой, пока еще отдаленной эпохе, в конечном счете — одной из предпосылок успеха Реформации.

3. Здесь снова необходимо провести различие между историческим осуществлением заранее заданных принципов развития и личной несостоятельностью. Фридрих только легализовал существующие отношения, которые, развиваясь автономно, обернулись затем против права верховной власти императора. Сохранение универсальной империи было бы возможно только в союзе с папством. Но поскольку основные концепции обеих сторон не совпадали или были несовместимы, губительная борьба с неизбежностью привела к ее распаду.

Долгая, жестокая, а порою даже беспощадная борьба, которую Фридриху пришлось вести с папством, грубо утрированная подача его образа в литературной полемике, вспыхнувшей после повторного его отлучения в 1239 г. (кем бы его ни представляли — императором - мессией или закоренелым еретиком), все это привело к тому, что некоторым аспектам его мысли стало придаваться преувеличенное значение, а сам он стал восприниматься как враг Церкви и даже язычник. Это ошибочное мнение, навеянное стереотипами современного ему мышления. Фридрих умер, облаченный в цистерцианскую рясу, и принял предсмертное Причастие из рук архиепископа Палермского.

И все же нельзя игнорировать в нем черты современного ему синкретизма. Многое, конечно, можно отнести на счет жизненно опасной ситуации борьбы, но наиболее существенные свойства его личности имеют более глубокие корни. Его жизнь сама по себе была практичес ки внерелигиозной или, лучше сказать, безразличной в церковно-хри стианском отношении. В том, что заставляло современников взирать на него с восхищением как на «Stupor mundi et immutator mirabilis» [оцепенение миру и удивительного творца перемен] и поражало их в нем как новое и необычное, сталкиваешься и с опасными формами выражения. Христианские богословские формулировки, в которых он необычайно ярко выражал свое высокое самосознание и сообщал миру свои указы, были для него не более чем средствами достижения политической цели. Он жил в Сицилии, «обетованной земле смешения религий», в окружении пышной нехристианской арабской культуры. Этим он привнес в культурную и религиозно-нравственную жизнь Запада опасные зерна будущего разложения. Эти элементы тогда еще не могли прочно укорениться: то была, несмотря на все сказанное, эпоха, когда христианский Запад торжествовал свой высочайший триумф, находящий выражение в таких явлениях, как нищенствующие ордена, расцвет богословия, кафедральные соборы.

Обширная тема «Фридрих II» вновь раскрывает нам, и с особенной наглядностью, наиболее существенную черту всякого исторического явления — его сложность. История всегда многопланова, и отнюдь не все ее течения параллельны.

II. Борьба

1. Борьба Фридриха с папой, переросшая в смертельный поединок, была не столько следствием принципиальной несовместимости «мировоззрений», сколько политическим результатом чрезмерности претензий и представлений обеих сторон.

Фактически война стала неизбежной, потому что Фридрих не только не пожелал исполнить свое двойное обещание, но, напротив, (а) стремился присоединить Южную Италию к Германии, (б) постоянно откладывал обещанный крестовый поход. Правда, сначала он согласился со всеми требованиями Иннокентия относительно Сицилии (признание владычества папы, ленная присяга) и Германии. Но объединение в одних руках Сицилии с имперской державой было слишком заманчивой целью, а связь Фридриха с религией и Церковью слишком слаба. При следующих папах (с которыми он уже не был связан непосредственным союзом и личными заверениями, как с Иннокенти ем) он также старался обеспечить объединение Сицилии с империей как для себя, так и для своего сына.

Постоянным источником конфликтов с курией стал фактический отказ Фридриха исполнить свое обещание относительно крестового похода. С одной стороны, необходимость укрепления власти в Германии постоянно требовала его присутствия. Но неоднократная просьба об отсрочке исполнения клятвы и пропуск окончательно установленного срока начала похода плохо сочетаются с декларируемой Фридрихом ревностью о крестовом походе. Как дача, так и нарушение обещаний слишком явно служат средством достижения политических целей.

2. а) Старый папа Гонорий III (1216_1227) вел себя по отношению к Фридриху с большой осмотрительностью. Следующий за ним Григорий IХ(1227_1241) по энергии, таланту правителя и религиозной глубине приближается к великому Иннокентию, своему дяде³⁰⁰. Как человек он был подлинным «complexio oppositorum» [сплетением противоположностей], ярко выраженной религиозной натурой. Он понимал значение новых религиозных сил эпохи и необходимость сохранять их в Церкви в их своеобразии. Так он сделался помощником и покровителем цистерцианцев, начинаний Иоахима Флорского, св. Доминика, св. Елизаветы Тюрингской; он поддерживал религиозные движения мирян (так называемые третьи ордена). Но прежде всего, еще будучи кардиналом, он стал искренним другом св. Франциска. Григорий IX оказывал существенную помощь также университетам Тулузы и Парижа.

Но он был также папой декреталий и централизованной инквизиции, становящейся папской. Он сделался страстным борцом против Фридриха II, с которым, будучи кардиналом, он находил полное взаимопонимание (хотя и ничего не добился для Шестого крестового похода).

б) Когда Фридрих, — отправившийся, наконец, в крестовый поход, — вполне обоснованно пристал к берегу из-за начавшейся в войске крестоносцев чумы, папа дважды отлучил его от Церкви и наложил на место его тогдашнего пребывания интердикт. Фридрих ответил энергичными контрударами в Риме (восстание) и в Церковном государстве. Но затем он все-таки возобновляет крестовый поход. Иименно он, отлученный от Церкви, путем переговоров возвращает наиболее чтимые святые места. В Иерусалиме Фридрих сам венчает себя короной, претензии на которую считал обоснованными благодаря браку с наследницей последнего короля. В 1230 г. состоялось его примирение с папой. Но это была всего лишь передышка.

Планы императора угрожали независимости как Ломбардии, так и папства (Рим было намечено сделать резиденцией императора). Поэтому папа заключил военный союз с Ломбардией. В 1239 г. вновь последовали отлучение и низложение. На «общественное мнение» пытались влиять прокламациями. Позиция папы: император не держится правой веры; он — апокалиптический зверь, он назвал Моисея, Иисуса и Мохаммеда тремя всесветными обманщиками, он — предтеча антихриста. Императорская партия заявляет: папа действует как политический, а не религиозный лидер, он сам и есть антихрист. И Фридрих, которого поддерживают немецкий епископы и отчасти кардиналы, побеждает по всем направлениям, он начинает наступление на Рим. В это время Григорий умирает.

3. После одного ничем не примечательного понтификата и вакансии престола св. Петра в течение полутора лет папой становится Иннокентий IV (1234_1254). Он происходил из гибеллинской семьи. Сначала папа вел переговоры, казавшиеся многообещающими, но постепенно в нем растет недоверие к императору, так что при его понтификате и с его участием произошел решительный перелом в борьбе. Эта новая фаза противостояния значила для будущего много больше, чем прежние единичные столкновения между главами христианского мира. Она приобретает принципиальноезначение.

а) Действия Фридриха: в ответ на отлучение, провозглашенное в Лионе (п. б), он проводит различие между «церковью» и папством, с одной стороны, и христианством, с другой; он начинает принципиаль ную критику иерархии, требуя от нее возврата к апостольской бедности. Такое требование звучало уже давно и в различных формах (вальденсы, § 56), в начале столетия его не только настойчиво выдвигал, но и совместно со своими братьями смиренно осуществлял св. Франциск. Теперь оно, ранее уже звучавшее в императорской публицисти ке как требование империалистическое, впервые было в принципиально увеличенных масштабах использовано в противостоянии двух глав Запада. Запомним это требование: ему предстоит стать ключевым для всей антицерковной критики позднего средневековья.

Конечно, Фридрих теоретически признавал духовное руководство папы, и его возражения против концепции папской светской власти сами по себе еще не означают принципиального нападения на Церковь. Но, с другой стороны, эти нападки так многочисленны, а искренность его заверений в правоверии настолько мало подтверждается фактами, что требования реформы со стороны императора по существу оказываются чисто пропагандистскими (так Seppelt).

б) Действия папы: он бежит во Францию (см. выше). В Лионе³⁰¹, на XIII Вселенском соборе (1245 г.), он отлучает немецкого императора от Церкви, обвиняя его в пренебрежении к церковному отлучению, в клятвопреступничестве, ереси, святотатстве и гонениях на Церковь, низлагает его, под страхом отлучения от Церкви запрещает оказывать ему повиновение, велит проповедовать против него крестовый поход и требует от князей новых выборов.

К сожалению, на самом соборе обнаружилось, насколько опасной может быть для Церкви слишком узкополитическая постановка задачи; он был малопредстав ителен и состоял в основном из испанских и французских епископов. Императорская партия с видимым правом могла отказаться признать этот собор. И тотчас была выдвинута канонистическая схема, которая вскоре нанесет Церкви огромный ущерб, хотя здесь она еще возникает как единичная акция: помимо теперешнего апеллировать к будущему папе и помимо теперешнего собора — к подлинно всеобщему.

в) Император теперь окончательно перешел в наступление: полновластие папы в светских вопросах полностью отрицается; критерием продолжения реформы становится апостольская бедность.

Этой категоричности соответствовала, к сожалению, чрезмерное теократическое превышение власти со стороны папы: главенство папы, по его мнению, проистекает не из Константинова дара, но непосредственно от Христа, который передал Петру оба Царства. Дарение Константина — лишь возмещение незаконно присвоенной собственности.

Ни посредничество французского короля Людовика, ни двукратное избрание антикороля не сокрушили могущество и волю императора. Нужно также сказать, что император делал значительные усилия, чтобы снять с себя обвинение в ереси и освободиться от отлучения (папа в конце концов уступил), как и то, что заговор против жизни императора и его сына Энцо, в котором принимали участие некоторые кардиналы и даже родственник папы³⁰², не мог способствовать устранению его недоверия.

В 1250 г. Фридрих, которому было всего лишь 55 лет, внезапно умер в Апулии. На смертном одре он примирился с Церковью.

Его сын, Конрад IV, умер в 26 лет уже в 1254 г. И снова опекуном несовершеннолетнего наследника Конрадина стал папа — Иннокентий IV. Неопределенность его позиции в вопросе Сицилийского королевства разрешилась с его смертью в том же году.

4. За всеми пагубными деталями этих столкновений и за всеми частными мнениями и требованиями соперников, где правота и неправота неотделимо присущи обеим сторонам, нужно уметь видеть одно: трагедию борьбы, в которой основные силы христианского средневековья взаимно ослабляли друг друга, безоглядно расточая драгоценные сокровища веры и истины. То, что столь убедительная в религиозном отношении натура, как Григорий IХ, так глубоко погрязла в этих страстях, особенно ярко характеризует этот злосчастный конфликт. Так, когда в 1236 г. он неблагоразумно ссылается на Константинов дар и исходя из этого всеми возможными церковно-политичес кими средствами готовит смертельную войну против императора, и когда Фридрих, в свою очередь, не только настаивает на своей независимости, но при реорганизации империи на секулярной основе посягает на Церковное государство и таким образом грозит разрушить политическую базу папства, — то в этом обнаруживается вся безвыходность кризиса, который может привести только к катастрофе.

а) Уже около двух столетий в политике пап и церковном сознании можно заметить признаки симпатии к Франции. В области церковной политики эта линия находит свое временное завершение при Урбане IV (1261_1264), бывшем ранее патриархом Иерусалима. Он был французом (как и его преемник Климент IV, 1265_1268). Он передал Сицилию Карлу Анжуйскому, брату французского короля Людовика IХ Святого (кроме того, многие французы стали кардиналами). Это был роковой шаг, который для папства кончился Авиньонским пленением, ибо ожидаемая и вначале полученная от Франции защита быстро превратилась из опоры в зависимость.

В 1268 г. последний Гогенштауфен Конрадин, после отлучения от Церкви, был предательски захвачен в плен при попытке отвоевать Сицилийское королевство во время поражения при Тальякоццо и казнен в Неаполе. Папа непосредственно в этом не участвовал, однако он не сделал ничего, чтобы склонить своего вассала Карла Анжуйского к более мягкому решению.

б) Папство победило. Понятие «римский император» стало впредь означать только титул, хотя и очень почетный, но без реального содержания. Победа папства, однако, означала одновременно и угрожающее ослабление его сил. Более того, мы можем сказать, что здесь была решена судьба всего средневековья в целом: удачный момент, когда можно было создать политическое и церковно-политическое единство христианского мира, прошел, и возможность воспользо ваться им была упущена. Западная христианская империя как величина всемирного масштаба была подрублена на корню и больше никогда не оправится от нанесенного ей удара. А Церковь, непреходящая по внутренней своей сути, должна была в последующие века стать свидетелем того, какую внешнюю и внутреннюю угрозу принесла ей эта «победа».

Конкретно: на смену разрушенной универсальной(принцип которой заключался в служении всему христианскому миру) империи пришла первая весьма быстро набирающая силу национальная держава, в чьи намерения, естественно, входила забота о собственном национальном благополучии: Франция.Карл Анжуйский сразу же предпринял попытку повлиять на несколько папских выборов и распространить свою власть как на греческую империю, так и на Север и на Рим.

в) Правда, была сделана еще одна попытка освободить папство из французских тисков. Григорий Х (1271_1276) снова созвал Собор в Лионе (1274 г., XIV Вселенский). Рудольф Габсбургский, немецкий король, избранный, наконец, после долгих смут междуцарствия, направил туда своих посланцев. Он обещал исполнить все требования папы к Штауфенам и просил о короне императора. Переговоры продолжались год и потерпели неудачу из-за высоких денежных требований курии, которые Рудольф не смог удовлетворить. В Лион явились также посланцы греческого императора Михаила Палеолога и вновь предлагали объединение Церквей, возможно, для защиты от Карла Анжуйского. Но после короткого понтификата Николая III из семейства Орсини (1277_1280), единственного папы, не уступившего Карлу Анжуйскому, Карл сумел настоять на избрании бывшего канцлера французского короля Людовика Святого; это был Мартин IV (1281_1285), папа, который, чтобы поддержать притязания Карла, даже наложил отлучение на Михаила Палеолога, после чего греки отказались от заключения унии. Наступательный план не был, однако, осуществлен из-за восстаний в Сицилии. Зависимое положение папы проявилось еще и в том, что он поддержал Карла Анжуйского против восстания возмутившихся жителей и их кандидата Петра Арагонского, наследника штауфенских притязаний (Сицилийская вечерня 1282 г., сорвавшая план крестового похода). К счастью, Карл в конце концов не добился победы. Однако судьба папства решилась в духе Генриха VI — только с новыми политическими «опекунами».

III. Национальные течения в коллегии кардиналов

Папа обладал огромной властью на всем Западе. Совершенно естественно, что для каждой страны было небезразлично, кто станет папой. Французы предпочитали видеть на вселенском престоле француза, а не немца. Поэтому политическоезначение лиц, избирающих папу, — кардиналов — заметно возросло. Избрание, которое должны были осуществлять только они одни, должно было обеспечить церковную независимость папства. Но очень рано заявили о себе взгляды, согласно которым кардиналы должны были участвовать и в делах управления. Появились соответствующие партийные группировки. Их влияние мы можем видеть, в частности, на примере выборов антипап партией императора. Фридрих II небезуспешно пытался действовать против папы при помощи кардиналов. Впоследствии уже коллегия кардиналов составляла платформу, опираясь на которую, некоторые государства вновь угрожали независимости папства.

Разные нации стремились иметь возможно большее число представителей своих интересов в высшем сенате Церкви: здесь тоже сказывался натиск центробеж ных национальных сил, которые вместе с упомянутыми выше оказывали решающее влияние на ход истории. Этим объясняется возникновение среди кардиналов усиливающихся политических группировок, которые часто надолго задерживали избрание папы. После смерти Климента IV (1265_1268) престол был вакантен три года. Напоминание об этом периоде приводилось как побудительный мотив к ускорению работы конклава. Но деление на партии среди кардиналов, в особенности вражда семейств Орсини и Колонна, имевшая большое значение для всей истории, имела такие глубокие корни, что после понтификата Николая IV (1288_1292) престол снова был вакантен более двух лет (избрание отшельника Петра из Мурроне, Целестин V, 1294 г.).

IV. Развитие событий на Востоке в тот же период

Несмотря на все противоречия и сложности, на Западе идея воссоединения с Восточной Церковью не умерла окончательно. Глубоко религиозный папа Григорий Х (1271_1276) был настроен в духе первых крестовых походов. Но на Востоке обстоятельства коренным образом изменились.

В упорной и жестокой борьбе византийским императорам удалось постепенно восстановить свое господство и опять стать твердой ногой на Пелопоннесе (Мистра выше древней Спарты). Первому императору из династии Палеологов (1259_1453) удалось очень скоро (1261 г.) уничтожить Латинскую империю в Византии и снова превратить Восточную Римскую империю в некоторое подобие великой державы (между болгарами, сельджуками и западными государствами). Благодаря этому Восточная Церковь с ее богатой традицией и развитой монастырской культурой получила новое поле деятельности. Вышеупомянутое объединение Церквей в Лионе (1274 г.) имело также большое значение для обороны, т. е. для вытеснения из Греции французских правителей, которые как наследники крестоносцев создали здесь собственные владения. Эта слишком политическая мотивировка, равно как и антипатия к Западу, оставшаяся после захвата Византии (1204) и образования Латинской империи, создали препятствие для подлинного объединения Церквей, поскольку возлагавшиеся на унию политические надежды очевидно оказывались иллюзией.

Византия, предоставленная самой себе, не могла успешно противостоять напору Османской империи, стремительно овладевавшей Малой Азией, и теряла провинцию за провинцией. С этих пор Восточная Римская империя могла противопоставить угрожавшему ей крушению только героическую отвагу, которая, однако, могла замедлить агонию, но не отвратить ее. 1453 г. — трагический результат произошедшего ранее расхождения между Востоком и Западом.

§ 55. Каноническое право. Полновластие пап

1. Развитие изучения права в Болонье (§ 51е) пошло на пользу и церковному, каноническому праву. Папы начиная с давних пор утверждали решения соборов; иногда они (например, Лев I, § 24) в посланиях или «декреталиях» решали важные догматические или дисциплинарные вопросы, как велели им право и долг поставленных Христом руководителей Церкви и хранителей достояния веры. Как выросло представление пап о масштабах этого права, и как это право признавалось или оспаривалось христианским миром, не в последнюю очередь королями и императорами, мы уже видели на примере многих событий в истории.

а) Теперь был подготовлен большой материал, и масса разнообраз ных юридических мнений ждала систематизации и анализа. Когда церковные определения объединялись в сборники, было естествен ным включать туда и постановления пап. Это сделал уже Лже-Исидор (§ 42). Так же поступил подлинный основоположник церковно-юридической науки монах Грациан в XII в. в декрете, впоследствии названном Декретом Грациана³⁰³. В XIII в. его собрание пополнилось новыми материалами, в которых особое место занимали судебные определения Александра III, Иннокентия III, а позже Григория IX и Бонифация VIII. Вместе они составили, наконец, официальный свод церковных законов, Corpus iuris canonici, отдельные составные части которого сформировались в органическом взаимодействии друг с другом между 1140 и 1503 гг., и который как выражение власти римских пап над миром выступал наравне с древним и юстиниановским римским правом, и даже значительно опередил их по значению. Главным в этом праве (в его существенных частях и до появления формально-юридических злоупотреблений XIV в.) были не формулировки; в нем господствовала идея внутренней справедливости.

б) После Григория VII отдельные Церкви в различных странах были гораздо менее зависимы от своих суверенов, чем раньше. Правда, не было недостатка, как мы видели, в постоянно возобновлявшихся (и многочисленных) попытках со стороны христианских князей распоряжаться церковными владениями в своих интересах (в особенности посредством раздачи епископских кафедр и аббатств). Однако в целом влияние папы на замещение вакансий во всей Церкви постоянно росло. Со времени Александра III епископов должен был утверждать папа. С другой стороны, в течение всего XIII в. право утверждения епископов в значительной мере принадлежало еще митрополитам ³⁰⁴. Иннокентий III добился, чтобы епископы и архиепископы приносили ему присягу верности. В отдельные Церкви были направлены папские легаты³⁰⁵, через которых непосредственно осуществлялось папское верховенство. Чтобы осознать поразительно последовательную — несмотря на все контрудары — непрерывность этого развития, достаточно вспомнить св. Бонифация, при котором во Франкской Церкви все эти структуры уже появились в зачаточном виде; только после григорианской реформы они были организованы гораздо более систематически и завоевали более действенный авторитет.

2. а) Высокое духовное положение преемника Петра, как и вытекающая из него церковно-религиозная власть, еще ранее побуждали монастыри и даже целые земли отдавать себя под прямое покровительство папы (т. е. св. Петра) (на территории будущей Германии первым было аббатство Фульда, в Бургундии — Клюни). Через это они оказывались в реальной «политической» зависимости от римского епископа, которому впоследствии они стали выплачивать налог за покровительство (начиная с Х в., сначала в качестве так называемой рекогниции); так они одновременно освобождались от другой зависимости (как светской, так и церковной) и защищали себя от различных посягательств: они использовали право экземпции.

Экземпция может иметь разное содержание (ср. § 34 о «частной церкви»). Ее установление и соответственно юридическая фиксация в духе общей власти пап высокого и позднего средневековья над отдельными церквями и монастырями ойкумены начинаются при Александре III.

б) Сильно растущая с XII, а особенно с XIII в., непосредственная церковно- политическая власть пап ускорила этот процесс и расширила его границы: многие церкви, монастыри, епископы обращались к Риму за получением льгот, диспенсаций и т. д., или приносили неприемлемые для них судебные решения на суд Рима (апелляции). Папская курия в Латеране стала судебной палатой для всего мира. Иннокентий III ясно это высказал: «Господь дал в управление святому Петру не только всю Церковь, но и весь мир». Но это порождало огромную работу и делало необходимым создание постоянно растущего чиновничьего аппарата. Было вполне справедливо, что вытекающие отсюда денежные расходы покрывались за счет просителей и жалобщиков. Ведь доходов Церковного государства было для этого далеко недостаточно. Так возникают церковные налоги, как постоянные, так и чрезвычайные, которыми облагались все христианские народы в пользу пап, а для некоторых нужд папского двора устанавливались специальные пошлины³⁰⁶.

3. Объединение Церкви и всех отдельных Церквей вокруг папства (§ 35) было блестяще осуществлено. Но это несло в себе серьезные опасности для религиозной жизни, которым предстояло обнаружить ся слишком скоро: Григорий VII уничтожил симонию, Бернард предостерегал от политики и от денег, так же как и Герох Райхерсберг ский, Вальтер Маппес († 1209 г.), Томас Бекет († 1170 г.)³⁰⁷. Теперь возникла более грозная, чем когда-либо прежде, опасность того, что иерархия (не только вследствие ослабления нравов в народе, но и по внутренней логике вещей ³⁰⁸) слишком погрязнет в таких светских делах, как политика, право и деньги. Уклон, внутренне присущий идее власти, сказался в непосредственном обременении Церкви политической властью и экономическим могуществом, что было задано самим историческим развитием и чего невозможно было избежать. Здесь мы стоим перед опасностями, неизбежно следующими из предначертанного Основателем пребывания Церкви в мире (Ин 17, 15), опасностями, преодоление которых требует от нее постоянного испытания и покаянной самопроверки (metanoia).

Сколь велика была имманентная угроза Церкви, мы уже не раз могли убедиться. Она возросла после григорианской реформы, а затем — с победой папства над Штауфенами. Начиная с позднего средневековья, после Авиньона и последовав шей за ним реализации папских фискальных прав над отдельными Церквями (§64) она стала жизненно опасной.

Принести спасение могли только святые. Бог уже не раз посылал их Своей Церкви, а в их лице сокровище, которое сейчас, перед лицом еще большего упадка, омолодило Церковь и возродило ее после периода помрачения.

§ 56. Катары и вальденсы

I. Новые манихейские движения

1. Почему ереси появились вновь только с наступлением XII и XIIIвв., мы уже знаем (§ 34, II). Две наиболее крупные из них — ереси катаров и вальденсов— изначально имеют совершенно разную природу и разное значение для жизни Церкви; тем не менее, в чем-то они родственны между собой.

Происхождение катаров, долгое время остававшееся неясным, теперь установлено, — это Балканы (Болгария — Босния), куда византийскими императорами были переселены остатки древних манихеев. Проповедники их религиозных воззрений, именовавшие себя по имени некоего Богомила, прошли, очевидно, вверх по Дунаю по путям, открытым крестоносцами. Эта ересь чужда всей структуре средневекового общества и поэтому несет в себе опасную революционность преимущественно деструктивного характера.

Движение вальденсов, напротив, вырастает из недр самой Церкви как реакция на определенные тенденции в ее развитии. Оно строится на евангельско-христианской основе.

2. Катары (от греч. katharos=чистый) около 1150 г. широко распространились в Южной Франции в Альби (отсюда «альбигойцы») и его окрестностях. Их учение было основано на дуализме, т. е. катары отвергали, считая злом, все, что связано с материей (брак, мясную пищу, частную собственность). Ценным для них был только дух и все духовное. Подобно многим гностикам, они на основании этих языческих представлений подправляют Священную историю и учение о спасении: отрицают Воплощение и Воскресение (Христос якобы обладал только видимостью тела= докетизм) и противопоставляют Новый Завет Ветхому.

Поскольку они отвергали материю, а значит, и тела, как зло, то они были резкими противниками церковных таинств, и в особенности Евхаристии³⁰⁹. Главным средством получения благодати, долженствую щим дать полное прощение грехов, у них был consolamentum [утешение] — возложение рук, совершавшееся членом секты, который со своей стороны строго придерживался требуемого умерщвления плоти. Таким образом (как во многих древних дуалистических системах: §16), в зависимости от того, насколько совершенным было в них действие этого орудия благодати и, соответственно, «просветление» или «спасение», члены секты делились на «совершенных» и простых «верующих». Именно такое различение позволяло катарам охватывать все новые слои общества. Благодаря хорошей внутренней организации и даже наличию собственной иерархии секта обладала необычайной сопротивляемостью и причинила Церкви много вреда. Ее главная притягательная сила состояла в справедливой критике богатства ивласти Церкви, обмирщения многих епископов и священников и в той искусительной силе, которая всегда присуща спиритуализму, а отчасти в ее собственной непритязательности.

3. Основные принципы катаров несли в себе угрозу распада для всего общества. Опасность их для государства явствует прежде всего из отказа от присяги и военной службы. Радикальная критика Церкви, отрицание институционального элемента в ней сделали их ее врагами и даже настоящей «антицерковью».

Для борьбы с этой ересью Церковь использовала многие способы: проповедь св. Бернарда (в том числе и в самом Альби), письменные опровержения, например, Петра Достопочтенного и др.; миссия по обращению еретиков, порученная одному из кардиналов-легатов в 1177г. Уже после «крестового похода», посланного Александром III против катаров (1181 г.), Иннокентий III сделал новую попытку, отправив для обращения еретиков двух цистерцианцев. Они ничего не достигли и одного из них даже убили. Казалось, что не остается никакого иного пути, кроме меча. Начались альбигойские войны с их порой абсолютно нехристианской жестокостью³¹⁰. То, что еще осталось от секты, попало под власть инквизиции; впрочем следы ее встречались вплоть до XIV в.

Чтобы понять ситуацию, так же как и малый успех попыток обращения, нужно принять во внимание несколько факторов: торжественные посольства приходили не столько ради возвещения Евангелия нищим духом, сколько как представители единственной спасающей Церкви; в них еще слишком силен был дух крестовых походов, которые не столько взывали к обращению, сколько требовали его и на деле часто насаждали насильно.

II. Движения за бедность

1. Св. Бернард не поступил в монастырь Клюни, потому что тот больше не соответствовал аскетическим идеалам бенедиктинского устава. В своей книге о созерцании он предостерегал от власти и богатства Церкви. Св. Хильдегарда Бингенская точно так же видела опасности, здесь таившиеся. Такие же жалобы (особенно на курию и прелатов вообще) раздавались уже тогда в самых разных странах христианского мира.

Все это, как мы уже видели³¹¹, далеко выходит за пределы морализирующей критики, здесь речь идет о самой природе Церкви. Иерархически-монашеская Церковь полагала мир столь глубоко и окончательно обращенным, что сама себе казалась осуществлением Царства Божия (civitas Dei) и Небесным Иерусалимом на земле. Теперь, в XIIв., движение за обновление вывело на поверхность такие слои христианского общества, для которых не только были неубедительны формы как имперской, так и реформированной церковности, но которые находили столь же неудовлетворительным и все монашеское «совершенное сословие».

2. Такие соображения побудили богатого лионского купца Петра Вальдеса раздать имущество нищим (1173). Он взял себе за образец предписание Господа из Мф 10, 9 слл. и стал вести бедную апостольскую жизнь странствующего проповедника покаяния. Он собирал вокруг себя единомышленников — мужчин и женщин — и посылал их по двое для такой же проповеди покаяния³¹². «Назад к бедной апостольской Церкви!» — в устах вальденсов это было центральным требование веры. Священное Писание (описание бедной жизни Спасителя; но прежде всего призыв Христа к богатому юноше: Мф 6, 19.21) было для них всем. С вальденсов действительно начинается великое средневековое библейское движение мирян. Рвение «лионских бедняков» было добрым, даже образцово евангельским; они действительно чувствовали себя овцами, посланными среди волков. Здесь, правда, был и опасный вызов христианскому миру, не в последнюю очередь иерархии и аббатствам.

а) К сожалению, этим людям с пламенным сердцем слишком часто не хватало для проповеди необходимых знаний. Проповедь была им запрещена — сначала архиепископом Лионским, а затем и Латеранским собором в 1179 г.

Столкновение между приверженцами харизматической «апостольской жизни» и представителями апостольского служения тоже не было лишено трагизма. Непонимание и недоверие со стороны Церкви, радикализм и путаница со стороны «лионских бедняков» привели к тому, что возможность плодотворного общения была упущена. Произошло то, на что нам часто приходится жаловаться в церковной истории: неверно понятые, вальденсы утвердились в своих ошибочных тенденциях. (Это нисколько не оправдывает тех, кто не вышел навстречу зарождающемуся новому с достаточной любовью.)

б) Идеи вальденсов разнообразны и неоднородны; они различны для разных стадий развития их движения и в разных странах. Там, где их общины еще не были организованы, они еще долго принимают участие в жизни Церкви. Свое неприятие церковных воззрений они часто выражали не посредством точной (богословской) теории, но в конкретных поступках. Так, например, они практичес ки (как, впрочем, ранее идеологи григорианской реформы) ставили действитель ность таинств в зависимость от достоинства совершающего их священника.

В целом их представления основывались на спиритуализирующем (а иногда и спиритуалистском) понятии Церкви. Все имели, исходя из своих принципов, тенденцию к отрицанию апостольского преемства епископов, а также монашеской жизни. Для них сама апостольская жизнь и харизматическое призвание служили своего рода преемством, в котором они строили свою собственную иерархию, состоящую из епископов, священников и диаконов. Здесь даже присутствовало влияние монашеского идеала ³¹³. И все же их основная установка несомненно ориентирована на жизнь в миру.

Более радикальную картину представляют родственные направления в Верхней Италии, где сильнее распространилось влияние катаров: отрицание чистилища, а значит, и отказ от молитвы за умерших и заупокойных богослужений; отрицание почитания святых, отпущения грехов, отказ от присяги, военной службы, смертной казни (=отрицание связи Церкви со светскими властями). Ограничение числа таинств крещением, причастием и покаянием: предвестие многих будущих еретических церковных образований.

Впервые здесь появляется движение, которое — в различной степени — отрицает исторически сложившуюся Церковь как таковую и ссылается на некую тайную Церковь, в которой их связывает с апостолами прямая преемственная связь.

3. Поскольку вальденсы не подчинялись наложенным на них запретам, папа Люций III отлучил их в 1184 г. Это, конечно, не решило проблемы. Иннокентий III, признавая, что в этом движении есть значительные позитивные ценности, небезуспешно пытался хотя бы часть его вернуть в Церковь. Несмотря на все неудобства, доставляемые наступательной проповедью странствующих проповедников, он осознавал необходимость проповеди-благовестия, противоположной пагубному молчанию клириков, канонистов и монахов, «немых собак».

Однако главным победителем вальденсов стал Франциск из Ассизи (§ 57), осуществивший внутри Церкви идеал апостольской бедности и страннической проповеди.

В Вальдесе и его движении мы впервые в средневековье видим, как миряне широко и самостоятельно участвуют в решении религиозных проблем своего времени: еще один и (как показывает эта первая еретическая попытка) тревожный признак Нового времени, идущего на смену средневековому клерикализму³¹⁴.

III. Организация борьбы с ересью

1. Уже христианская древнеримская империя создала обширное законодательство о еретиках. Августин, принужденный к тому упорством и жестокостью донатистов, изменил свое первоначальное мнение (§ 30) и выступил за применение внешней власти против лжеучителей. На христианском Западе существовало законодательство о еретиках Юстиниана (§ 23) и соответствующие постановления Карла Великого, но не было собственно законодательством установленного порядка наказаний, без которого, однако, при том внутреннем слиянии государственного и светского начал, которое характерно для средневековья, к сожалению, обойтись было нельзя. Отлучение от Церкви уже было недостаточным средством в те времена, когда ересь фактически стала не только грехом совести, но и посягательством на устои и стабильность общества. Вновь история ставит нас перед одним из тех трагических сплетений, когда жизненно необходимая защита истины осуществляется такими способами, которые мы в их конкретной форме можем воспринимать только с ужасом, даже если добрые намерения ответственных за это лиц объяснимы с историко-полити ческой точки зрения.

Народные воззрения, проявления практического богословия и обычного права до некоторой степени опережали здесь закон. Известный материал, однако, ограничен. Епископ Вазо из Лютича (980_1048) осуждает жестокие меры против действительных или предполагае мых еретиков во Франции; св. Бернард осудил преследование иудеев и жестокие стихийные истязания и убийства еретиков в Кёльне в 1144 г., поскольку вера должна приходить путем убеждения, а не через принуждение; но он говорит и о том, что еретиков должен ждать костер. Народные волнения против иудеев участились³¹⁵. Узаконенные наказания еретиков впервые установил Фридрих Барбаросса. Определенно засвидетельствована смертная казнь за ересь в 1197 г. в Арагоне. Потом ее объявил Людовик VIII во Франции, Фридрих II в своих владениях и папа (1231) для Италии.

2. Решающую роль в борьбе с еретиками сыграл институт епископской инквизиции. Папская булла от 1184 г. предусматривает помощь светской власти — постановление, с которым соглашается Барбаросса. Смертная казнь не упоминается. Страшной была участь еретиков в альбигойских войнах 1209_1218 гг. Вскоре после этого (1229 г.) на одном из соборов в Тулузе епископская инквизиция получает свою окончательную форму: епископ должен был приказывать разыскивать еретиков и, если они изобличены и упорствуют, передавать их представителям светской власти³¹⁶.

а) Григорий IX преобразовал этот институт в папскую инквизицию, сделав ее постоянным учреждением и подчинил непосредствен но Св. Престолу. Инквизиторами назначались доминиканцы. Надо было случиться тому, что Григорий, а затем Иннокентий IV усвоили себе соответствующее распоряжение Фридриха II. Подобающим наказанием для упорствующих еретиков была решительно определена смертная казнь, которая должна была совершаться руками светской власти. Иннокентий IV в 1252 г. разрешил применение пыток при судопроизводстве.

Полная формально-юридическая трактовка следственного материала органами Церкви может только насторожить. Здесь явно видны первые шаги пагубного отступления церковного сознания от евангельской проповеди. Многозначительная деталь — назначение инквизиторами именно доминиканцев; ведь специальной задачей нового ордена было обращение еретиков (§ 57).

С другой стороны, нужно подчеркнуть, что эта задача воспринима лась с полной серьезностью, т. е. Церковь не ограничивалась негативной реакцией; напротив, она искала позитивного преодоления опасности путем возвращения заблуждающихся в лоно Церкви при помощи нищенствующих орденов.

б) Инквизиция была страшным учреждением. Много невинной крови было пролито ею, много жестокостей ею совершено. Она не годилась для того, чтобы осознать подлинное положение дел, так как применяла пытки, и не была специально ориентирована на изменение образа мыслей подследственных (это не в последнюю очередь подтверждают сами инквизиторы тем, сколь сильно они не доверяли вынужденным отречениям); не была инквизиция и выражением христианского духа, как бы мало права мы ни имели сомневаться в серьезности веры отдельных ее представителей. Неисторично также ставить одной только Церкви в вину связанные с инквизицией злоупотребления. Здесь равно «виновны» и представления той эпохи, во многом еще грубые, и, конечно, жизненно важная связь религиозного и государственного начал; однако нужно со всей настойчивостью подчеркнуть, что здесь выражено также высокое понятие об истинной вере: она— высшее благо на земле, несравнимое ни с чем, особенно с телесной жизнью. Инквизиция и обычай сожжения еретиков были поэтому уничтожены не реформато рами (которые, напротив, их одобряли), но Просвещением XVIII в.

3. От папской инквизиции следует отличать более позднюю испанскую (основанную в 1481 г.), которая по своему происхождению и структуре была прежде всего государственным учреждением, за которое Церковь, конечно, также несет свою долю ответственности.

Сначала удалось насильственно подавить все зарождающиеся еретические движения как явления общественной жизни. Но яд ереси отнюдь не был уничтожен. Ересь стала подпольным движением.

В Германии после убийства Конрада из Марбурга (1233 г.), посланного туда впервые для суда над еретиками, папская инквизиция отступила, и только в XIVв., когда умножаются процессы над ведьмами и колдунами, она начинает иметь здесь значение.

§ 57. Жизнь орденов. Нищенствующие ордена

Во время начавшегося уже распада подлинного средневековья, проявившегося в еретических движениях, личности Фридриха II и литературе, шел и противоположный процесс — процесс зарождения элементов нового, служащих дальнейшему углублению и обогащению собственно средневекового, а именно религиозно-церковного сознания.

С начала Средневековья, даже со времени клюнийского обновления и всего, что ему сопутствовало, разные ордена достигли невероятно многого. Однако, поскольку их сила и богатство возросли, произошло некоторое их обмирщение; или же они стали приносить меньше пользы из-за внутренней перестройки (отказ от физического труда, господство культового начала). Движение, возглавляемое Сито, оставаясь в своей строгой монастырской реформе полностью в рамках традиции, способствовало появлению множества новых начинаний; но и его творческий период закончился. У рыцарских орденов все чаще и чаще идеал праведной жизни оказывался отодвинут на второй план политическими и военными задачами. Внутренняя же сила Церкви полностью сохранилась: монашество не просто возродилось, но, более того, только теперь (когда люди ощутили мир уже стареющим— iam senescente) оно по-новому раскрыло все богатство своего аскетического идеала. Главные заслуги в процессе этого развития принадлежали св. Франциску Ассизскомуи св. Доминику, причем уже очень скоро проявилось родство созданных ими общин. И хотя сам факт их появления вызван острым кризисом состояния и форм жизни Церкви того времени, этот процесс не имеет полемической нацеленности (которую мы отмечали у Бернарда), но развивается соответственно своей природе в высшей степени конструктивно. В особенности на примере жизни св. Франциска мы видим подлинный акт христианского творчества.

Как у Доминика, так и у Франциска нововведения настолько значительны, что во избежание неправильного истолкования придется рассматривать их путь отдельно от традиционного монашества. Будучи родственны в основе старому монашеству, новыми и «немонашес кими» ордена стали в силу того, что в предписанный им образ жизни и устав³¹⁷ была официально введена обязанность быть пастырем, проповедником и учителем.

I. Франциск Ассизский

1. а) Франциск — величайший святой средневековья. Все в нем просто, истинно и значимо; он всем понятен, он настолько преисполнен любви, что и по сей день весь мир, как католический, так и некатолический, в восхищении склоняется перед ним. Бедняк из Ассизи и как отдельная личность является блестящей и убедитель ной апологией католической Церкви, будучи, правда, и мощным ей предостережением.

Франциск Ассизский — один из самых самобытных образов, какие знает история: он был совершенно чужд среде, из которой вышел, и стал таким, каким мы его знаем, исключительно действием благодати и в силу своего особого душевного склада. И все же именно он способом, который следует назвать поистине провиденциальным, дал ответ на самые важные вопросы своего времени³¹⁸.

б) Франциск родился в 1182 г. в семье богатого торговца тканями, т. е. типичного представителя гордого, набирающего силу бюргерства итальянских городов³¹⁹. Подобно Вальдесу, он презрел деньги. Его ум следовал всему великому и вместе с тем истинному. Он хотел стать рыцарем, и он стал им. Но вместо служения земному господину он стал рыцарем Иисуса Христа; и как мирской рыцарь следует за своим господином, так шел он за своим божественным Хозяином: послушный Его слову, буквально, без мудрствования; рыцарская верность — главная черта его веры. Его правильно зовут «Poverello», потому что подобно тому, как другие рыцари избирают себе земную даму сердца, он сочетался браком с «дамой Нищетой»³²⁰.

2. а) Пленение, а прежде всего — тяжелая болезнь привели его к столь возвышенному пониманию жизни. Ему пришлось преодолеть тяжелый внутренний кризис. Но время Дамаска было целительно и плодотворно. Оно совершило переворот в его внутреннем мире, подготовило пашню, в вопрошании ждущую тайну благодати. Он начал без великих планов. Он услышал голос, исходивший от распятия в Сан-Дамиано и сказавший ему: «Франциск, иди и восстанови дом мой, который, как ты видишь, совершенно разрушился». Он понял эти слова буквально. (Позже столь буквальное понимание стало свойственно ему, как никому другому.) Итак, он восстановил часовню своими руками.

Он увидел прокаженных; он заставил себя остаться с ними и служить им. И тогда произошло следующее: «Горькое (отнюдь не теряя своей горечи) стало ему сладким».

б) Тогда в его жизни произошло великое событие: во время мессы при чтении Евангелия он услышал повеление Иисуса Своим ученикам: жить в нищете и проповедовать покаяние. Это определило дальнейшую программу Франциска. В буквальной верности, без всяких «если» и «но», этот наказ должен быть исполнен: (а) ничем не владеть и (б) проповедовать. Идеал св. Франциска — нищета — выразился, таким образом, не только в том, чтобы «ничего не иметь», но получил позитивный смысл, так как должен был быть поставлен на службу идее Царствия Божия, попечению о душах.

в) Его отец, богатый купец Бернадоне, не мог перенести того, что его сын раздарил все, чем он владел, и прогнал его. Ответ Франциска был: «Теперь я тем более могу молиться:

3. а) В 1209 г. Франциск с двенадцатью спутниками, объединивши мися вокруг него, явился в Рим к Иннокентию III. Возможно, папа почувствовал в этих простых людях, просивших разрешения проповедовать, что-то общее с вальденсами. Поэтому он счел новый идеал бедности (распространенное название «pauperes» — бедняки, нищие— воспринималось в то время как еретическое), который требовал от братства полного отказа от собственности, неосуществимым. Однако устно он утвердил программу Франциска. Одного слова папы было достаточном для святого, который всю свою жизнь не слишком заботился о декретах и привилегиях. Для него было очевидно, что он на правильном пути. Его программа, собственно, и не нуждалась в сложном «уставе», но требовала, как он просто формулировал, одного: жить по Евангелию.

Франциск искал мученичества. После того как генеральный капитул необыкновенно быстро выросшего братства в 1219 г. организовал миссионерскую деятельность, Франциск отправился на Восток (где к его словам прислушался султан, но в целом попытка миссионерства не была по-настоящему успешной). Это было началом необозримого миссионерского труда. Так произошел переход от духа «крестовых походов»: от агрессивного насильственного обращения к проповеди Благой вести в свойственном ей духе заботливой любви в подражание Христу³²¹.

Именно поэтому францисканцы стали великим миссионерским орденом высокого и позднего средневековья.

Во время путешествия Франциска в Палестину среди его братьев произошел разлад, принесший ему много страданий. Однако это не был, как долго думали, конфликт между умеренным и строгим направлениями (подобный более поздней борьбе между обсервантами и конвентуалами; ср., например, § 65). Строгая система постов, установленная тогда братьями, была принята скорее ради защиты в спорах с катарами в желании доказать свою способность с ними конкурировать.

Возвратившись, Франциск защитил христианскую свободу меньших братьев³²². Только в 1221 г. он дал им устав. Там было требование «оставить мир», жить по Евангелию. Более подробные ограничения заключались в необходимости послушания, бедности и целомудрия. Этот устав в 1223 г. был заменен окончательной редакцией, которая— novum! — была утверждена папой. В его подготовке принимал участие кардинал Уголино,в дальнейшем — папа Григорий IХ. Его заслугой было то, что образу жизни, свободно вытекающему из жизни самого Франциска, была придана твердая форма, что сохранило его для будущего.

б) Дело в том что исходный замысел Франциска, который он осуществлял вначале и к которому, конечно, до конца дней лежало его сердце, касался маленькой, легко обозримой группы братьев, которые могли существовать без дома и без собственной церкви (часто они спали в церквях), которые все ежегодно встречались и, как в Евангелии (Лк 10, 1 слл.), посылались в мир для проповеди. Пламя любви было столь велико, что они были готовы исполнить почти все, что им предлагалось. Но как следовало их организовать для служения Господу? Быстрый, вызывающий изумление рост их численности делал равно невозможными как ежегодную встречу, так и отказ от собственных помещений, при этом стала очевидной необходимость испытательного срока. Количество поставило под угрозу возвышенный идеал. Но спас устав. Уголино осуществил изменения, необходимые для преобразования братства в монашеский орден. Был введен новициат. Тем самым возникла необходимость в определенном месте, где было бы возможно проходить обучение и испытание, и теперь у братьев появились церкви и постоянные места проживания. Но пока Святой был жив, они слышали его строжайшее предостережение, что им можно пребывать там только в качестве гостей, временных пришельцев и странников.

в) Таким образом, нисколько не противясь необходимым преобразованиям, Франциск противился, скорее, принижению героического идеала. Он страдал из-за отступлений от первоначально добровольной крайней строгости, которой в своем образе жизни большинство братьев больше не могли соблюдать. Он не считал эти уступки неизбежными и, более того, усматривал в них угрозу выполнению своей главной, непосредственно Богом данной, строго обязательной задачи. И все же Франциск склонялся перед волею Церкви. Он понимал — и с какой мучительной настоятельностью, — как плохо обстоят дела Церкви. Не раз прибегал он к помощи священников и епископов, не рассуждая об их греховности. Ведь безусловная верность Римской Церкви была для него необходимой предпосылкой всякого христианства. Священников хотел он «почитать как своих господ, даже когда они меня преследуют». И, вероятно, в ходе истории Церкви никогда ни в ком столь ослепительно не проявлялась таинственная сила живого героического послушания, как во Франциске. Ему удалось заложить основы будущей реформы Церкви. В любом случае он остался до сегодняшне го дня духовной силой, таинственно животворящей, потому что отрекся от себя самого, между тем как катары и вальденсы исчезли, потому что осуждали, а не смирялись.

г) Франциск не стал священником ; он считал себя недостойным этого, поэтому остался диаконом. Хотя он жил одной лишь Церковью, хотя проповедь Благой вести занимала боvльшую часть его жизни, весь его образ составляет что-то типично неклерикальное. Вместе с тем он показывает пробуждающимся в то время мирянам огромные возможности реализации себя в Церкви. Его собственный орден не продолжил эту линию соответственно с ее значимостью. Правда, следуя указанию Франциска, первые меньшие братья сохраняли каждый свою профессию. Но они желали сохранять безбрачие, они своей жизнью освящали профессию, а не семейную жизнь (ср. в этой связи влияние «третьего ордена», § 58, 1 б).

4. В 1224 г. Франциск заболел. Он страдал ужасными болями (болезни глаз и желудка). Во время этих испытаний ему были дарованы часы наивысшего счастья; на Алверне у него в 1224 г. появились знаки ран Господних (стигматы); тем самым он и телесно стал отображением Распятой любви. Вскоре после этого во время своих болей он сочинил преисполненную хвалы и благодарности Песнь Солнцу.

Бедный и нагой, Франциск скончался 3 октября 1226 г. Уже спустя два года после его смерти папа Григорий IХ причислил его к лику святых.

5. а) Конкретной целью, которую Франциск поставил перед своим орденом, было не собирание милостыни, но проповедь и труд; милостыня могла быть средством существования только в крайнем случае. Уход от мира не должен был стать вхождением в монастырь (Cajetan Esser); братья должны были оставаться среди людей, добывать у них себе на пропитание и проповедовать им своей жизнью и словом.

Религиозность Франциска — прежде всего поклонение. Долгими часами внутренний жар переполнявшей его любви изливался в словах «Мой Бог и всё». «Молясь, он весь становился молитвой», — говорит его биограф Челано. В Господе Иисусе Христе он чтил прежде всего Его Воплощение: в привлекательности Ребенка в Вифлееме (впервые он праздновал ночь Рождества, поклоняясь яслям в лесу около Греччо в 1223 г.), в страданиях Распятого и в личном Его присутствии (video corporaliter [вижу телесно]) в алтарном таинстве.

б) Франциск излучал божественную детскость. Она определила до самых глубин его облик свободного христианина, который ни в коей мере не господствует над всем, но хочет быть слугой и братом всему— диким зверям, растениям, скалам и воде, солнцу и луне. Этому мы видим трогательно-серьезные доказательства в жизни и словах несравненного святого, и совершенно недопустимо их не учитывать, считая сентиментальностью. Напротив, они относятся к самому смыслу непостижимого во Франциске, желавшем быть в этом мире глупцом, поскольку он был глубоко уверен в том, что христианство неосуществимо вне scandalon. Наслаждение природой и веселый нрав прочно входят в поражающую нас аскезу святого.

Франциск — чудо католического синтеза. Вряд ли найдется другая личность в истории Церкви (и возможно вообще в истории?), чья богатая духовная жизнь в такой степени была бы основана на личном духовном опыте. И все же именно этот человек всеми фибрами души был связан с жизненными силами правящей миром, созданной специально для спасения Церкви. И едва ли есть другой гений, в котором так, как в нем, власть этих сил ни на одно мгновение, пусть даже в ничтожно малой степени, не запятнала пути чистого служения вниманием к собственному Я.

6. а) Орден Франциска — «Меньшие братья» ³²³ — отличается от ранее существовавших следующими особенностями: (1) даже сам орден как таковой не должен ничем владеть; (2) отпало условие stabilitas loci; (3) орден имел единообразную структуру с централизованным управлением (генеральным капитулом и генеральным министром) при строгом послушании. Забота о полном послушании³²⁴, так же как и о месте, где проходила жизнь ордена Меньших братьев, занимала при этом Франциска даже больше, чем вопрос бедности (вступление в общину определялось, например, как «принятие в послушание»). От него, свободного чада Божия, исходит требование «слепого повиновения». Это нужно постараться понять и не торопиться неосмотритель но приписывать этим словам неблаговидный смысл. За ними стоит глубокая мысль о необходимости избавиться от себялюбия. Поэтому высшая форма послушания — «под властью сарацин идти туда (к мученичеству), где плоть и кровь более не играют роли» (Челано). Власть приказов правителей (minister et servus [слуга и раб]) и, естественно, власть генерал-министра³²⁵ именно у Франциска понимается совершенно церковно как обязанность служения подданному, через которое он может исполнить Божью волю.

Типичными по отношению к св. Франциску и его первоначальному братству являются слова «новый» и «возродить». Должна быть возрождена преемственность Христу, точнее, как говорят современни ки, жизнь ранней Церкви, ее вера, ее бедность, ее простота и смирение: меньшие братья. Именно в этом смысле казались своему времени новыми святой и его дело.

Братство св. Франциска, которое выросло в настоящий церковный орден, было по сути творением одного человека, который, ведомый и научаемый непосредственно Богом (что он сам часто повторяет), спонтанно пробивался сквозь прежние формы монашеской жизни и, не слишком заботясь об организационных частностях, стремился осуществить новый способ следования Иисусу Христу. Решающим в соответствии с этим был отнюдь не устав, определяющий частные вопросы, а «жизнь» братьев, которая, как мы уже слышали, должна была следовать одному единственному образцу — Евангелию.

б) Трудности в ходе развития ордена после смерти Франциска определялись необходимостью согласовать героический идеал при его всемирном распространении с возможностями времени. Так возникла борьба по поводу более или менее строгого понимания бедности. Основой дальнейшего развития стала булла Григория IX от 1230 г.; использовать дарения ордену разрешается, но они остаются собственностью дарящих.

Опаснос ть заключалась непосредственно в том, что в дальнейшие десятилетия радикализм части францисканцев развился в спиритуалистические сектантские формы; они близки, даже и чисто географически, еретическим движениям этого времени (Южная Франция и Средняя Италия (С. Esser)).

Спиритуалистический перегиб несомненно был наибольшей и чрезвычайной опасностью. Но ей противостоит другая — опасность спокойной, слишком спокойной (и в этом внутренне далекой от Франциска), законопослушной жизни общины.

Жестокость, с которой сразу же после смерти вдохновенного основателя стали преследовать его первых спутников представители более мягкого направления, абсолютно лишенное смирения властолюбие, варварство и неповиновение Церкви (§ 65), часто характерные для поведения в борьбе обеих партий и позднее, были извращением идеалов смиренного и миролюбивого Poverello. Эти эксцессы, порой необъяснимые, показывают, тем не менее, и то, как радикально сверхчелове ческий идеал Святого нарушил равновесие сил, и доказывают, как мудро поступала Церковь, когда она придала этому идеалу вид системы, что свидетельствует о необычайной полноте ее сил, а также о парадоксальности феномена «Франциск», который пронес через столетия сложнейшую задачу жить ради «Ордена».

Нужно осознать, что именно францисканцы, радикально бегущие от мира, открывают в своем отказе этот мир и становятся величайшим пастырским орденом (в отличие и в противоположность скрытому приятию мира иерархией и секуляризованным клиром); именно нищенствующие ордена стали носителями схоластики (которая, так же как и «наука», представляет высшую ценность внутри мира).

в) Орден францисканцев получил колоссальное распространение. Уже вскоре после смерти Франциска в Германии, например, у него было две самостоятельные провинции. Основной его задачей было и осталось духовное пастырство, особенно среди простого народа. Однако скоро в ордене увеличилось и число представителей науки.

Органами управления орденом были генеральные капитулы, в которых должны были принимать участие министры всех провинций, и ежегодные капитулы провинций, куда должны были являться все братья соответствующей области.

В целом можно сказать, что в ордене мало что сохранилось от первоначальной свободы и независимости; он почти полностью погрузился в регламентированную жизнь, где в различных сферах пастырской деятельности он достиг необозримо многого. Однако следует сказать и о том, что изначальная внутренняя свобода снова и снова искала себе выхода³²⁶.

Вскоре после того, как Франциск начал проповедовать, он привлек к своему делу св. Клару (происходившую из знатного рода в Ассизи). В ней нашли истинное воплощение идеалы святого. Вокруг нее собрались единомышленницы, и «бедные женщины из Сан-Дамиано» стали вторым орденом св. Франциска.

II. Орден доминиканцев

1. Личность св. Франциска, благодаря его сочинениям и многим подлинным сведениям о его жизни, вполне открыта для нас. Напротив, о св. Доминике, великом, родственном ему по духу и все же столь непохожем на него современнике, несколько его старшем, мы знаем мало; мы узнаем о нем прежде всего по его творению, Ордену братьев-проповедников.

а) Доминик (род. ок. 1170 г. в Кастилии, из староиспанского рода, † 1221 г. в Болонье) был членом реформированного (регулярного) соборного капитула и священником. С 1204 г. он со своим епископом находился в Южной Франции. Здесь они столкнулись с лжеучением, борьба с которым была до того времени безуспешной. То, что они в этой связи предприняли, является определяющим для понимания их личности, их способа действий и их успеха: преисполненные любви и заботы о душах, они понимали, что христианская истина не может насаждаться силой; они осознали, что у еретиков есть потребность в вере; чтобы помочь им, они старались узнать и понять их. Они переняли от них как их проповедь странствующих нищих апостолов, так и устройство приютов для воспитания девочек и подготовки проповедников. Первый такого рода миссионерский центр, где было всего лишь несколько проповедников и сестер, был учрежден в 1206 г. близ Тулузы, позже (1217 г.) Доминик преобразовал его в регулярный монастырь августинок. Проповедь против еретиков привела к появлению огромного союза, ордена священников, который, в соответствии с представлениями Доминика, не был связан с какой-либо определен ной церковью, жил подаянием и должен был взять на себя заботу о душах под руководством епархиальных епископов. Иннокентий III требовал принятия уже существовавшего устава. После принятия августинского устава Гонорий III в 1216 г. утвердил пока еще маленькое братство (позже удалось привести его в соответствие с первоначально задуманным уставом). Проповедь оставалась главной задачей ордена.

б) Из своего главного штаба в центре еретического движения — Тулузе — Доминик посылал братьев чаще всего по двое проповедо вать в города (лжеучение со своим социальным уклоном распростра нялось в первую очередь там). Проповеди веры (а не только покаяния) служило богословское просвещение. Потому множество братьев отправлялись на учебу в Париж. Первый общий капитул принял строгий устав св. Франциска о бедности: доминиканцы стали вторым большим нищенствующим орденом.

2. В XIII в. возник еще один нищенствующий орден — августинцев-эремитов. После 1238 г. возвратились из Святой Земли в Европу и многие монахи-кармели ты. Ко времени крестовых походов древнее отшельничество переживает на Кармеле новый расцвет. В XII в. группа отшельников образовала там своего рода орден со своим уставом³²⁷, но в XIII в. в виду угрозы сарацин они были вынуждены бежать, после чего были основаны первые европейские монастыри кармелитов. В средние века, когда речь шла о «четырех орденах», имелись в виду четыре названных нищенствующих ордена.

а) IV Латеранский собор (в ходе споров с Иннокентием III) запретил новые ордена и настойчиво требовал централизации возникших, для чего им было предписано устраивать каждые три года генеральные капитулы (образец: цистерциан цы). Это имело далекоидущие последствия. Хотя отдельные группы в орденах стали опасными противниками папской курии, но как целое ордена стали необыкновенно удобным средством реализации стремления папства к церковному универсализму.

Ордена сыграли важную роль в процессе формирования религиозных сил как для своего времени, так и для всего средневековья (включая его завершение). Для Церкви они и сегодня остаются одной из главных движущих сил, не имеющих вообще никаких аналогов ни в одной другой сфере жизни.

б) Нищенствующие ордена не только самим фактом своего существования являли острую критику мирского клира; они к тому же естественным образом вступали с ним в конкуренцию. То, что они проповедью и другими формами пастырства служили народу и давали ему то, что низший мирской клир не предлагал, да и не мог предложить, тогда как они делали это добровольно и в заботе о душах, служили, не требуя ничего взамен, сделало их любимцами народа. Апоскольку нищенствующие ордена к тому же были подчинены непосредственно папе, они оставались или становились своего рода инородным телом среди подчиненных епископам мирских клириков.

Из-за этих различий в подходе скоро развилось, усиливаясь затем столетиями, множество распрей внутри клира, которые нанесли христианской церковной жизни тяжелый урон. Резкий антагонизм между нищенствующими монахами и мирским клиром (и монастырским клиром аббатств) является обычной картиной в жизни позднего средневековья.

§ 58. Народное благочестие

1. Деятельность Григория VII косвенно оказала благотворное влияние и на религиозную жизнь мирян. В конце XII и в XIII вв. она стала столь интенсивной и оказала столь своеобразное влияние, что в значительной степени определила лицо своего времени. Грандиозный религиозный подъем шел рука об руку с расцветом духовной жизни в городах. Долгое время из-за несостоятельности клира он не находил достаточного выхода и, действуя самостоятельно, пошел по ложному пути (вальденсы, § 56). К тому же высший клир, владевший богатствами и (в лице епископа) являвшийся в городах носителем власти, находился в естественном антагонизме с народом, стремящимся к свободе и самоуправлению. В свою очередь социальный и политический антагонизм являлся, соответственно своей природе, препятствием в деле религиозного воспитания.

а) Действительным удовлетворением новых религиозных чаяний мирян стала питаемая Евангелием, общедоступная, волнующая и проникновенная проповедь нищенствующих орденов, которые, считаясь с жизненно необходимым законом формы, сохраняли реально существовавшие в Церкви силы традиции и порядка. Одной из величайших заслуг Poverello было то, что он эту основную силу будущего, в которой дремали столь взрывоопасные в социальном и религиозном отношении элементы, частично защитил от анархии и на благо западного общества связал с организованной реальностью в недрах Церкви.

Франциск вышел из среды прогрессивных богатых городских мирян. Его религиозная ориентация не имела, как мы видели, клерикального характера. Его деятельность (наряду с братьями «ордена») была адресована мирянам. Его особая любовь с самого начала принадлежала простому народу. Это сохранилось и в его ордене. Народ не скупился на ответную любовь, что доказывается обильным притоком новых братьев в дома францисканцев. Это не означает, что все нужды были смело удовлетворены или что все возможности были использованы. В церковной истории известны случаи упущенных возможнос тей, и они встречаются во всех ее областях.

б) Однако не все могли, хотели и должны были уходить в монастырь; многие миряне пытались вести христианскую «совершенную» жизнь в миру, как этого ясно требуют от всех заповедь любви к Богу и ближнему и апостольское учение. Ранее уже встречались молитвенные общества мирян, имевшие целью заботиться о религиозной жизни своих членов. Франциск дал их развитию совсем новый импульс: возникли объединения «Братьев (или сестер) в покаянии», позднее так называемый «Третий орден» св. Франциска, терциарии.

Члены его оставались в миру, но принимали обет умерщвлять плоть, читать определенные молитвы, творить дела милосердия. Сила движения третьих орденов (не только францисканского) была так велика, что в последующий период личности выдающегося религиозного значения почти всегда оказывались связаны с одним из третьих орденов, например св. Елизавета Тюрингская († 1231 г.), Людовик IX Французский, св. король Фердинанд Кастильский († 1252 г.), Данте, Джотто.

Сила воздействия монастырского идеала привела все же к тому, что живущие в безбрачии терциарии объединились вновь в «монастырскую» общину (так называемые «регулярные терциарии»).

Возник также «Третий орден» св. Доминика. Оба ордена получили в XIII в. определенный «устав» с соответствующим обетом, что теснее связало их с основным орденом; терциарии в некоторых случаях надевали облачение ордена. Вместе с тем монашеским в полном смысле слова третий орден считать нельзя, так как его члены не приносили обета послушания. Можно, пожалуй, сказать, что именно в этом отношении третий орден сохранил в наибольшей чистоте первоначаль ный францисканский идеал. От более поздних реализаций следует при этом, конечно, отказаться.

Совершенно особое выражение нашел новый идеал подражания Христу в мощном движении женщин в северо-западной Европе, у бегинок, которые сначала не присоединялись ни к какому мужскому ордену. В ходе развития они были вынуждены принять устав терциариев (францисканский или августинский).

в) Наряду с терциариями со временем очагами религиозной жизни стали и другие объединения мирян: братства розенкрейцеров, скапуляриев и Божией Матери (с начала XIII в. прежде всего в Северной Италии и Франции, но также и на Рейне).

2. а) Вследствие крестовых походов чрезвычайно развилось молитвенное почитание страдающегоСпасителя. Возникли особые формы этого почитания, которые продолжают существовать и по сию пору, например, в молитвах Крестного Пути и в песнопениях о Пяти Ранах Иисусовых. Источниками для них были сообщения паломников раннехристианского времени. Такое благочестие усиливалось по мере того, как христианский мир ослаблял себя, — а вместе с тем и Царство Божие на земле, — пагубной распрей папы и императора. Первое описание поклонения Крестному Пути засвидетельствовано в 1187 г.; распространение же этой практики — дело францисканцев, которым была вверена забота о святых местах в Палестине.

б) Крестовые походы воскресили и ту форму благочестия, которая была характерна для Запада уже в раннем средневековье: почитание реликвий (§§ 13, 34, 39). В Палестине же вся земля была освящена жизнью Господа и Его апостолов. Поэтому оттуда приносили многочисленные «реликвии». Правда, при этом они часто оказывались ненастоящими. Однако часто случалось и так, что в позднейшее время грубо и превратно истолковывалось то, что первоначально имело безобидный смысл «реликвий соприкосновения».

в) Паломничества были освящены примером самого Иисуса (в Иерусалим на Пасху). В греческом, особенно в русском, благочестии это древнее и чрезвычайно важное средство выражения религиозности нашло достойные внимания проявления. Нам уже известна благотворная для веры роль паломничества в раннем средневековье. Такое значение паломничество сохраняет вплоть до позднего средневековья. И хотя позднее эта практика претерпевает значительные деформации, что сыграет важную роль в подготовке Реформации, однако просвещенные умы не оставляли забот о том, чтобы паломничества совершались в догматически корректной и плодотворной с религиозной точки зрения форме (например, св. Томас Мор; ср. в этой связи практику паломничеств во время внутрицерковной реформы XVI и XVII вв.).

3. XII век стал, благодаря ордену св. Бернарда, веком почитания Божией Матери (все цистерцианские церкви были посвящены Пресвятой Деве); XIII век стал в определенном смысле веком святейшего таинства Евхаристии. Как и для Франциска в начале века, здесь проявляются истинно католические формы благочестия. Позже возник праздник Тела Христова³²⁸, который папа Урбан IV предписал всей Церкви и для которого Фома Аквинский (§ 59) написал чудесное, преисполненное мысли и чувства последование, глубину которого нелегко постичь. Конечно, эти высокие достижения не создают полной картины своего времени, особенно в случае народной религиозности. Это относится и к почитанию таинства Евхаристии. Действительно, у Фомы мы находим все элементы, которые в согласии с преданием Нового Завета позволяют осуществить это почитание на основе правильного богословского понимания Евхаристии— совершающейся жертвенной трапезы. Народ и низший клир были очень далеки от такого осмысления таинства (и соответствующей практики; ср. выше IV Латеранский собор, § 53). Ни у одних, ни у других не имелось необходимой для этого глубины богословских познаний. «Народную» религиозность питало прагматически-статичное восприятие, происходившее из разнообразных источников.

4. Это относится также к институту покаяния того времени, впрочем здесь истинная преданность делу Божиему сравнительно точно соответствовала евангельской проповеди покаяния нищенствующих монахов.

Правда, прагматическое понимание взаимных обязательств продолжало преобладать в практике покаяния. Мы находим проявления этого в представлении о гарантированной награде за крестовые походы. Здесь развитие идет по пути, который дорого обойдется Церкви: формирование системы индульгенций. Хотя теория индульгенций по сути своей корректна, она нередко (особенно в обещании наград) исполнялась слишком безответственно и неточно. Постоянное применение ее на практике (уже во времена крестовых походов) весьма содействует чрезвычайно грубым представлениям.

а) Когда мы имеем дело со святыми, которые в своих литературных трудах или, как св. Бенедикт, в своем уставе сами описывают нам свои идеалы, определить характер их благочестия относительно легко. Но и в жизни святых есть (как в любой истории) широкий круг анонимного, допускающего в отдельных случаях лишь приблизитель ное понимание, и все же жизненно важного. Поэтому с начала средневековья и до его вершины большое значение имеют бесчисленные жития святых. Они обнаруживают наличие всеобъемлющей атмосферы святости; хотя они кажутся нам во многом чуждыми, они, тем не менее, являются величественным свидетельством христианской веры и незаменимой иллюстрацией того, что собственно представлял собой религиозный человек средневековья.

б) В отличие от романских народов (которым латынь никогда не была совершенно незнакома) германцы с ранних времен были вынуждены свои религиозные впечатления передавать на родном языке — ясный (хотя сначала часто и трогательно беспомощный) знак их потребности внутренне освоить свою религию. ВXIIв. были распространены немецкие церковные песни³²⁹. Подобным же побуждением обусловлено стремление народа иметь перед глазами развитие священной истории в виде драмы. Так появились духовные пьесы, развившиеся из литургии³³⁰.

в) Сначала только епископы и монастыри занимались благотворительными делами. Начиная с крестовых походов, а особенно с расцветом торговли и связанными с ним социальными переменами перед благотворительностью в XIII в. встали новые задачи. Здесь также плодотворную роль сыграл пример и проповедь нищенствующих орденов. Забота о нуждающихся, прокаженных и пилигримах получила новые стимулы благодаря замечательным примерам нищелюбия и смирения. Возникли церковные объединения и даже особые ордена: орден Святого Духа, основанный в Монпелье как общество мирян в 1180 г.; антониты, единственной целью которых было служить бедным и больным и выкупать христиан из рук неверных (например, орден тринитариев, основанный св. Иоанном из Маты, † 1213 г., и Феликсом Валуа, † 1212 г., в епископстве Мо; орден мерцедариев, утвержденный в 1235 г.; союз терциариев, 1265 г.).

5. Здесь проявлялось благотворное влияние Церкви на воспитание народа. Жизнь народа вообще вбирала в себя множество церковных форм. В этой связи характерны гильдии и цехи. На церковном освящении брака, существовавшем с давних пор на Востоке, настаивали Александр III и Иннокентий III в XIIIв., вопрос этот также многократно ставился на соборах (правда, ему не придавалось обязатель ного и, как следствие, всеобщего значения). Благодаря этому жизнь христиан все больше приближалась к жизни Церкви. Вообще миряне и в гражданских правовых вопросах чрезвычайно зависели от приговора, вынесенного епископом. Следует еще раз сказать о том, что новым действенным средством для усиления религиозного рвения в народе была значительно возросшая по сравнению с прошлым проповедническая деятельность.

а) Но, к сожалению, и здесь имеется оборотная сторона. Наряду с верой, пронизывающей жизнь народа, появляются также суеверия. Рядом с глубоким почитанием святых возникает некритичное признание реликвий, как мы это знаем по крестовым походам, и растет легковерная страсть к чудесам (например, так называемое чудо крови как явление, сопутствующее возрастающему почитанию таинства Причастия). Из-за контактов с Востоком через крестовые походы и, возможно, из-за влияния катаров вновь возродилось и страшнейшее суеверие — фантастические представления о ведьмах. Еще на рубеже тысячелетий Церковь резко выступала против него, теперь же даже Фома Аквинский считал возможными половые сношения между людьми и демонами. Это заблуждение имело ужаснейшие последствия в XIV и XV вв.; но уже в 1252 г., как мы знаем, Иннокентий IV допускает применение пыток в процессе о ведьмовстве, в 1275 г. в Тулузе имело место первое сожжение ведьм. Подлинной религиозности и истинному духу покаяния в корне противоречит деятельность инквизиторов, с этого времени наводнивших Европу.

б) Сделав обзор всех данных о религиозной жизни того времени, известные нам из сообщений литературных источников и по произведениям искусства, мы не можем не изумиться полноте благочестия и жертвенности веры. Религиозность народа также вносит значительную лепту в эту сокровищницу.

Однако остается нерешенным вопрос, удалось ли создать действительно отвечающее Евангелию, полноценное, устойчивое, аутентичное благочестие у мирян. Мы видели, как в григорианской реформе, а затем в XII и XIII вв. великие религиозные движения многократно и непосредственно волновали и пробуждали мирян. Но мы должны также вспомнить и другое: часто и, вероятно, слишком часто мирское благочестие было заведено на клерикальные, по большей части монашеские, пути, т. е. не было заметно достаточного стремления к освящению семейной и профессиональной жизни. Мы часто видим, что специфически средневековая проблема опасного по самой своей природе противопоставления духовного и вещного оказывается нерешенной. В позднем средневековье найти безупречное решение этой задачи будет еще менее вероятно.

§ 59. Высокая схоластика

1. а) Возможность, необходимость, истинность, полезность и опасность богословия составляют одну из больших — судьбоносных — тем церковной истории, западной в особенности. Уже в Священном Писании проблематика, определяемая такими словами, оказывается одним из решающих факторов в проповеди христианства, особенно у Павла и Иоанна. Кратко эту проблему можно сформулировать так: когда или в каком месте Священного Писания религиозно-пророчес кое слово (с его уникальными формулировками и сверхвысокими оценками) можно понимать как богословское высказывание в строгом смысле, т. е. буквально?

Борьбапоповоду«буквальности»и«богословской строгости» (а именно, точной терминологии, которая этому удовлетворяет), заключающаяся в принятии, различении или отрицании, характеризует глубинную суть всех богословских усилий. Степень приближенности или удаленности терминологии, используемой в каждом конкретном случае, к слову или символам Священного Писания обозначает внутри богословия как разные ступени научного понимания текста Откровения, так и разнообразные христианские оценки абстрактного изложения истины, открытой в слове Библии.

б) После восхождения античной христианской мысли к высшим достижениям Оригена, каппадокийцев и Августина, средневековье— будучи несовершеннолетним еще преемником (греческо-)августинов ского наследия — вступило на чрезвычайно тяжелый путь создания самостоятельного западного богословия. После чистых традициона листов и компиляторов с первыми начинаниями такого рода мы встречаемся у Беды Достопочтенного и Скота Эриугены. Новый и очень важный качественный скачок мы наблюдаем у Бернарда Клервоского и Абеляра. Упрек Бернарда, что Абеляр перешел границы допустимого для человека, ясно характеризует ступень развития: диалектическая философия и богословие, схоластика являются ответом на искания взрослеющего западного человека (в частности, мирянина). Собственно «монашеское богословие» Бернарда настоятельно поднимает двойную проблему, касающуюся самой сути богословия: во-первых, возможно ли научное богословие без четко проводимой абстрактной терминологии, а во-вторых, не обстоит ли дело так, что такая абстрактная терминология при известных обстоятельствах вовсе не приближает к истине, но напротив совершенно уводит из атмосферы библейского слова и тем самым от понимания его полноты.

Пожалуй, высшим достижением сравнительно недолго просущество вавшей высокой схоластики следует считать то, что ей, с одной стороны, как никогда прежде, удалось достичь относительной «однознач ности» изощренного языка понятий, а с другой стороны, веруя, показать одновременно и богатство Писания, и его парадоксальную непостижимость.

в) Богословие высокого средневековья отличается глубокой внутренней целостностью. Однимиз важных свидетельств этой целостности является провозглашение им гармонии веры и знания. Научное воплощение этого тезиса и составило высокую схоластику.

Высокая схоластика является венцом долгого развития, началом которого была речь св. Павла в Ареопаге, и к которому в различной степени причастны как апологеты II в. (§ 14), так и все христианские богословы последующего времени, обладавшие живой силой мысли. Она является промежуточным итогом многовековых усилий найти правильное определение соотношения разума и Откровения, формулировкой проблемы богословия, все еще действительной в важнейших пунктах, классическим решением основной проблемы греческого мира (§ 15).

При этом не следует конструировать (не существующей) единой линии развития или отстаивать мнение, согласно которому после схоластики в католическом мире больше не осталось важных, касающихся самой ее сути вопросов. Если все наше верующее познание оказывается незавершенным (I Кор 13, 9), то тем более не завершено усилие разума его описать!

Схоластика строится на высказываниях Писания, будь то в комментариях к его книгам, будь то в сентенциях, которые, собственно, и возникли из глосс к Писанию. Но она предлагает не только учение. Она в своих «Суммах» есть такая систематизация христианства, что становится для духа сферой его существования (Guardini).

д) Высокая схоластика в XIII в. вырастает в университетахкак живое продолжение появившейся в XII в. новой науки (§ 51). В этих заведениях (особенно в Париже) преподавали не на французском или итальянском языках, а на латыни; их посещали преподаватели и студенты со всего Запада. Они были живым воплощением сверхнацио нальной, всемирной, единой церковной культуры высокого средневековья.

Благодаря свободе перемещения педагогов и студентов дух, поддерживаемый в Париже, передавался и другим университетам. Поэтому университеты и стали источником и оплотом единой духовности Запада. Своим возникновением, как и расцветом они в наибольшей мере обязаны папам. Без привилегий и доходов, предоставляемых ими, для многих и даже для большинства не было бы ни возможности посещения высших школ, ни — прежде всего для преподавателей — получение там должности.

Самыми старыми университетами были Болонья, Париж, Салерно, Монпелье, Оксфорд. Педагоги объединялись по факультетам, студенты по нациям. Все студенты, прежде чем они допускались на факультеты более высокого уровня, должны были изучать философию (факультет свободных искусств). На богословском факультете преподавание основывалось прежде всего на чтении и изучении Священного Писания. В Германии первые университеты появились только в XIVв. (Прага, 1347 г., затем Вена, Гейдельберг, Кёльн, Эрфурт, Вюрцбург). Ордена еще раньше учредили свои собственные «studia generalia».

2. Расцвет научного богословия в университетах тесно связан с необычайно быстрым подъемом всей западной духовной жизни с XII в. (что так заметно контрастирует с медленным темпом духовного роста в предшествующие столетия начиная с переселения народов). Для богословия в целом, а тем самым и для богословия Востока, великим новым вдохновителем стал величайший представитель греческой мысли — Аристотель.

а) До XII в. на Западе были известны лишь немногие его труды. Вописываемое время постепенно становятся известны также его сочинения по метафизике, физике и этике. Высочайшие достижения высокоразвитой философии народа, столь одаренного в интеллекту альном отношении, сразу и, так сказать, с первой попытки вошли в западную мысль.

б) Это было чрезвычайно плодотворно, но одновременно несло в себе огромную опасность. Можно, вероятно, сказать, что anima naturaliter christiana [душа, христианская по природе] привела Аристотеля к результатам, которые в чем-то гармонируют с христианским учением. Но Аристотель был язычником;его представления о божественном не были ни ясными, ни глубокими, у него не было четкого различия между божественным и земным. К тому же его учение было изложено арабскими и иудейскими философами (например, Аверроэсом, род. в 1126 г. в Кордове, † 1198 г. в Марокко; Моисеем Маймонидом, род. в 1135 г. в Кордове, † 1204 г. в Каире) совершенно в духе пантеизма. Именно из рук этих философов Запад получил труды Аристотеля.

в) Христианской мысли требовалось отбросить эти шлаки и обнаружить «христианского» Аристотеля — так сказать «крестить» его. Огромная заслуга в этом принадлежит доминиканцу Альберту Великому (из швабского рыцарского рода, преподавал в Париже, а позже, с 1248 г. в богословской школе доминиканцев в Кёльне; умер в 1280г. епископом Регенсбургским; 8 января 1932 г. причислен к лику святых и учителей Церкви). Поразительный объем его знаний делает его величайшим ученым средневековья. Он, великий схоласт, был одним из первых, кто понял важность исполненного любовью «точного» наблюдения природы³³¹.

Он был наставником величайшего католического мыслителя — св. Фомы Аквинского. Наряду с ним все увеличивающееся число западных мыслителей, большинство из которых принадлежали к нищенствующим орденам, как, например, Александр Гэльсский († 1245 г., с 1230 г. — францисканец), пытались, опираясь на Аристотеля, спекулятивным образом постичь суть христианских истин.

г) Аристотель исследовал не только отдельныевопросы философии. Он занимался поиском взаимных связей всего существующего, вплоть до первых элементов. Исходя из них, он представил весь объем сущего в виде упорядоченной рациональной конструкции.

Целью высокой схоластики стало (1) научно исследовать, насколько это возможно, внутренние связи Откровения и (2) описать их по (а) единому плану и (б)исчерпывающе, используя результаты интеллектуальной работы Аристотеля.

Аристотелевская рациональная конструкция была отражением мира природы. Включив в рассмотрение Откровение, схоластика превратила ее в отражение как здешнего, так и тамошнего.

3. а) Богословская жизнь была в XIII в. необычайно богата и многостороння. Однако пальма первенства несомненно принадлежит одному человеку — Фоме Аквинскому из ордена проповедников.

б) Фома († 1274 г.) родился в 1226 г. и происходил из южноиталь янского графского рода. Он обрел свое призвание, преодолевая сложные внешние обстоятельства; в Неаполе он вступил в доминиканский орден. С Альбертом Великим, чьим учеником он был в Париже, он отправился в Кёльн. Затем он учился в Париже, Риме, Болонье, Пизе и Неаполе. В числе его многочисленных трудов самыми важными являются Сумма теологии (summa theologica) и более ранняя Сумма против язычников (= исламские философы; summa contra gentiles).

в) Фома является самым ученым человеком среди святых и самым святым среди ученых. В нем жило аристотелевское стремление познать глубинные связи всего бытия и мощная тяга к унифицирова нию и систематизации. Каждое сущее становилось для него путем к Богу. Однако он не только не позволял философии вторгаться в содержание Откровения, но именно он научил философию смиренно умолкать перед божественной тайной.

В 13-м параграфе 12-го вопроса первой части «Суммы теологии», где речь идет о познании бытия Божия посредством разума, именно он, который строит доказательства, анализируя так трезво и с виду беспристрастно, признает: Deo quasi ignoto coniungimur (мы связаны с Богом как с непознаваемым). В другом месте (De potentia Dei 7, 5 ad 14) он говорит: «Наибольшее, чего может достичь человеческое богопознание, — познать, что Бог непознаваем». И в середине третьей части производящей потрясающее впечатление «Суммы теологии», еще будучи в полном расцвете сил, он откладывает перо, поскольку все, что бы он ни написал, только плевелы по сравнению с божествен ной действительностью.

г) Фома наделен ярко выраженным литературно- архитектоничес ким талантом. Его огромный труд, который призван дать представле ние о сумме богословского знания «начинающему», как по своей общей структуре, так и в частностях исполнен классической гармонии: чудо многостороннего и органически цельного синтеза. Фоме было присуще и то, чего недоставало многим его последователям, — своего рода историческийподход (естественно, не в современном его понимании). Хотя его размышления направлены целиком на аисторичес кую истину, в его богословии мы находим заметное количество элементов истории нашего спасения и знание путей ее осуществления (Congar). Он критически овладевал всею до него проделанной работой и настойчиво требовал, чтобы никто не приступал к самостоятельно му решению проблемы до ознакомления с уже существующими ее решениями ³³².

Сам Фома неуклонно придерживался этого метода. Главное испытание, которое в этой связи он выдержал, связано с Августином. Правда, в своих методах рассуждения он в пользу Аристотеля переместил Платона-Августина больше на периферию. Но вместе с тем он сохранил в своей системе всего Августина, особенности его образа мысли и его, скорее интуитивное, восприятие области божественного и душевного. Тем самым его безупречные, рационально четкие членения и доказательства избежали интеллектуализма и рационализма. Все значение сказанного становится понятным, если принять во внимание установленную лишь недавно тесную связь Августина и Аристотеля.

д) Как для включения в исторический анализ, т. е. для оценки его духовно-исторической роли, так и для сегодняшней исключительной оценки Церковью учения св. Фомы важно помнить, что его воззрения и методы воспринимались в то время как нечто новое и даже радикальное и в этом качестве восхвалялись или оспаривались. Его колоссальные достижения имели целью прежде всего оказать Церкви помощь в борьбе с двумя большими опасностями: (1) он отразил нападки арабских философов, для чего столкнул их с Аристотелем, а не просто боролся с ними извне, чего было бы совершенно недостаточно; (2) он остро полемизировал с основной ересью того времени, которую он называет манихейской. Имеются в виду катары.

Решающим для оценки является также и то, что, по всей видимости, сам Фома не хотел давать (и не верил, что может это сделать) законченной системы, не допускающей дальнейшего развития. Скорее всего, он вполне отдавал себе отчет в том, что его учение способно к дальнейшему развитию (Hufnagel).

е) Особенности схоластики четко обнаруживаются в Summa theologica св. Фомы. В каждом параграфе заметны элементы, которые мы признали существенными для схоластики: (1) видимо противоречащие тезису соображения называются и опровергаются посредством различения понятий; (2) используется накопленный традицией опыт; (3) научное понимание содержания веры дается в позитивном описании.

ж) Фома был не только трезвым мыслителем. Он был также и великим молитвенником. Своими исследованиями и литературными трудами он служил Богу. Из-под того же самого пера, которое так строго фиксировало определения понятий, выходили и прочувствованные гимны. Фома является живым доказательством внутреннего родства схоластики и мистики высокого средневековья (§ 69).

Фома — учитель благодати. Никто не излагал яснее, чем он, основное религиозное учение христианства, что все, служащее спасению, происходит по благодати. В толковании Фомы знаменитого места Рим 3, 28, к которому Лютер позже добавил в текст своего перевода слово «allein» [единственно], уже стоит это «sola». В прекрасной благодарственной молитве после мессы («Gratias tibi ago») открывается во всем богатстве евангельско-католическое исповедание: «грешник, вместе с тем праведник», которое ничего не оставляет от оправдания делами и узаконенной самоценности³³³. Но этот же самый человек всю свою жизнь был монахом, защищал свободу воли человека и его участие в деле спасения и считал сакраментальную иерархичес кую Церковь кораблем, необходимым для вечного спасения.

4. Подобным же подтверждением родства схоластики и мистики является высоко ценимый Аквинатом и порой дословно им цитируемый св. Бонавентура († 1274 г.) из ордена миноритов. Несколько позже доминиканцев в Париже в качестве преподавателей и студентов появились и францисканцы. Бонавентура был в XIII в. самым знаменитым их представителем. Он в возрасте 36 лет стал генеральным министром ордена, оказавшегося в то время в чрезвычайно опасном положении. Предшественник Бонавентуры на этом посту, Иоанн Пармский впал в соблазн спиритуалистического иоахимитизма (§ 62, 3). Богослов Бонавентура хотел избежать этой опасности, пытаясь в то же время сохранить для Церкви из наследия Иоахима Флорского то, что в нем было правильного. Практически от него требовалось установить мир между двумя партиями ордена. С этой целью он написал (конечно, нормативную) биографию св. Франциска. Известную роль сыграло его содействие союзу с греками на Лионском соборе (где он и скончался).

Бонавентура — блестящий мистик. Созерцая распятого Христа, он погружается в себя, чтобы отсюда по тройному мистическому пути взойти к единению со Всесвятым. Вместе с тем важно, что он еще и пастырь, неустанно и талантливо проповедующий перед самыми разными аудиториями — перед монахами, студентами, перед парижским двором... Его философия и богословие носят (как и вообще школа францисканцев в отличие от имеющей аристотелевскую направлен ность доминиканской школы) преимущественно августиновско-плато нический характер; сама его теология подчеркнуто христологична. Он ясно видит и опасность философского богословствования у Фомы; он считает, что не следует так сильно разбавлять водой философии вино богословия. У него богословие и молитва еще не разделены: «мы богословствуем, чтобы стать лучше».

5. Связь каждого отдельного ордена (особенно уже упомянутых францискан цев и доминиканцев) с определенной философско-богословской школой способствовала, с одной стороны, в силу конкуренции систем прогрессу науки. С другой стороны, привязанность к определенным теоретическим установкам нередко перерождалась в застывшую диктатуру школы. И именно из-за этого в Церкви возникала конкурентная борьба, которая нанесла заметный урон единству Церкви в позднем средневековье и в Новое время (споры о благодати). Когда богословские тезисы практически объединялись в единое целое с вероучением или же оказывались с ним слишком тесно связаны, дурные последствия были очень велики.

6. Особого упоминания заслуживает английская схоластика, имеющая скорее эмпирико-позитивистскую направленность. Роберт Гроссетест(1175_1253), епископ Линкольнский, который проявил большое рвение в церковных делах и даже отваживался наперекор королю и папе отказать в приходе недостойным претендентам, в области богословия был консерватором. Впрочем, он первым из англичан освоил почти всего Аристотеля и многое перевел с греческого языка. Например, в 1246 г. он издал первый полный перевод «Никомаховой этики». Благодаря многосторонней научной деятельности он стал «отцом Оксфордского университе та». Францисканец Роджер Бэкон (ок. 1214 — ок. 1292) в большой мере находился под его влиянием. Он был передовым мыслителем своего времени; многосторонний (имевший интерес к истории) ум с поразительными прозрениями относительно будущего (естественнонаучного и технического) развития. Он осознал многие лакуны и недостатки в основах средневекового мышления и был против упомянутого «iurare in verba magistri» [клясться словами учителя]; он пытался развивать богословие, шире используя для его обоснования Священное Писание и Отцов Церкви. Однако он со своими представлениями об универсальной науке, где традиция должна находиться в согласии с разумом и («естественнонаучным») опытом, натолкнулся на противодействие, впрочем ему оказывал покровительство папа Климент IV (1265_1268).

§ 60. Готика

1. Представление о самосознании времени можно получить непосредственно (хотя и не всегда вполне однозначно), изучая его искусство. Мы знаем, сколь сильно западный интеллект выражал себя уже в романском стиле (§ 46). Но в этом искусстве еще доминировали элементы стиля и чувство формы эпох, предшествовавших средневековью.

Когда западная духовная жизнь созрела и обрела независимость, она создала самостоятельный язык искусства — готику. Хотя этот стиль органически вырос из романского, он все же был нов как выражение нового состояния сознания, равно как и нового способа чувствования и выражения в художественно-формальной сфере. Естествен но, что искусство высокого средневековья как выражение культуры своего времени было прежде всего религиозным и церковным. Поэтому наиболее отчетливо оно проявляет себя в церковном строитель стве, в готических соборах (и их скульптурных изображениях).

В них отражаются самые сильные стороны религиозности XIII в.: сила веры, развитое религиозное сознание, ясность мысли, духовность, дерзновение. Смысловому единству стиля сопутствует ярчайшая индивидуальность форм выражения (особенно в скульптуре). Очень важно обратить внимание на следующее: в ходе духовного созревания, конечно, недостижимо полное равновесие всех сторон отражения действительности, захватывающее нас в романском стиле. Волнующая проникновенность неизбежно должна рождать вопросы, все испытывающие сомнением. Это справедливо и для великолепного взлета готики³³⁴.

2. Готический стиль в архитектуре, как и вообще развитие средневековой жизни, подчинен стремлению к синтезу. В романском стиле тяжесть и статичность зданий была обусловлена прочностью толстых, массивных и, соответственно, с трудом пробиваемых стен. Прочность здания сосредотачивается теперь в отдельных элементах его конструкции. Свод и опоры теряют статичные очертания, превращаясь в динамичный круговорот поддерживающих друг друга сил. Архитектор мыслит строение как организм, выросший из одной зародышевой клетки. Благодаря этому готовое здание производит впечатление окрыленно стремящегося ввысь. Отдельные элементы и тематические группы образуют множество соотношений и пересечений, соединенных в контрапункт, который со временем (к XVв.) усложнится, превращаясь в почти барочное многообразие форм. Готические кафедраль ные соборы в своей логической завершенности являются в искусстве эквивален том теологических сумм и вместе с ними служат действенным выражением совершенно освобожденной, активной и вместе с тем успокоенной взволнованности этих необычайно оживленных столетий. Их устремленность к небу, порыв и невесомость, очарование их внутреннего облика, где солнечный свет падает сквозь витражи «мистических» роз и окон, окрашиваясь таинственно воспламеняющи мися красками, абсолютно соответствует средневековому смыслу погруженных в Бога молитв.

В стремлении к существенной динамичности знаменательно выражается попытка по-новому овладеть тем, что до тех пор пребывало в несомненной естественности. Среди скульптуры высокого средневековья есть замечательные работы, например портреты епископов, чей утонченный, устремленный ввысь облик обращен к «горнему свету»; это и те, кто, кажется, скорбно удручен и вопрошает, и другие (как колонна ангелов в кафедральном соборе Страсбурга), в ком выражается взволнованность неисчерпаемой хвалы, приносимой Богу.

В готике разнообразно выражается новое восприятие природы, мира и жизни, которое, основываясь на реальности жизненного опыта, отказывается от аллегоричности романского стиля.

3. а) Сосредоточение нагрузки на элементах конструкции церкви в отдельных точках имело непосредственным следствием дробление плоскости. При строитель стве сводов это давало возможность выкладывать поверхности очень легкими и тонкими, что создавало впечатление невесомости и обеспечивало место для больших окон на боковых стенах. Давление распределяется от сводов и несущих нервюр наружу при помощи контрфорсов . Возникшие чисто конструктивно и как таковые исполненные в ранней готике аскетичной красоты логики, контрфорсы приобрели необычайно привлекательные и для общего облика характерные орнаментальные очертания. Иногда (как у хоров собора Нотр-Дам в Париже) они подобны мелодии, высеченной в камне.

У башен появились устремленные ввысь ажурные навершия (во Франции и Англии в меньшей степени), увенчанные шпилем.

Внутри здания появляются три или даже пять нефов. Чаще всего боковые нефы ниже, чем центральный (при одинаковой высоте: зальное пространство).

б) Порталы, контрфорсы и интерьер имеют богатые, со временем все умножающиеся скульптурные украшения. Их необозримое, трудное для восприятия количество оправдано лишь в период, когда большая часть ремесленников действительно творили своими собственными руками, т. е. были художниками, каковую задачу тогда еще значительно облегчала прочная традиция, которая обеспечива ла им надежную опору как на внутренние ценности, так и на художественные каноны³³⁵.

Наряду с определенным смысловым ядром сохранившийся художественный запас скрывает в себе замечательное изобилие первоначальных достижений. Их художественное своеобразие обусловлено: (а) формально — тем, что они созданы непосредственно для определенной конструктивной части (ниша в портале, перед колонной; перед узким столбом между двумя дверями; группировка рельефа над порталами), т. е. в определенных архитектонических рамках; изъятые с предназначенного каждому места (сегодня самые ценные образцы часто перенесены в музеи), они теряют часть своего художественного и религиозного воздействия; (б)содержательно — взволнованной одухотворенностью, которая, надо заметить, постепенно (в XIV и XV вв.) перешла от исходной суровой силы к истинному упоению движением, формой и чувством (вплоть до сентиментальности).

Украшению этих домов Божиих служат витражи окон, освещающих нефы, и «роз» над главным и боковыми порталами. Тайну силы света этих картин из стекла с их уникальным законом стиля мы в некоторой степени начинаем открывать лишь сегодня.

4. Готика возникла в Северной Франции, где церковная реформа рано пустила корни (Иль-де-Франс; первое готическое церковное здание в Сен-Дени). Особенно ценными памятниками готики являются Сент-Шапель и Нотр-Дам в Париже, церковь св. Уэна и кафедральный собор в Руане; домские соборы в Шартре, Амьене, Фрайбурге, Страсбурге, Ульме, Вене, Кёльне (в значительной части только с ХIХв.), Вестминстерское аббатство в Лондоне, кафедральный собор в Солсбери.

а) Название «готический» возникло во времена Ренессанса, когда люди не понимали этих чудес строительного искусства и хотели уничтожить их как варваризм. Теперь в готике мы видим одно из ценнейших созданий художественного гения человечества. Часто не замечают при этом одно само собой разумеющееся обстоятельство: эти творения по существу являются созданием именно католического церковного духа.

б) Можно лишь в общих чертах говорить о том, что привнесли в религиозное воспитание Запада готические кафедральные соборы своими статуями, неустанно повествующими о священной истории Ветхого и Нового Завета, витражами и барельефами, и сколько силы веры и любви к Богу выразила жертвенная воля, с которой все сословия содействовали строительству, с которой работали тысячи часто неизвестных и плохо оплачиваемых тружеников.

в) Готическое искусство в определенной мере было выражением нового общинного (а также мирского ) духа. Уже сам факт большого числа занимающихся искусством мирян должен был этому способство вать. Об этом говорит и обилие гротеска, открывающегося попутно в скульптуре контрфорсов, водостоков на крышах, престола в хоре и т.д. Важным доказательством появления светских мотивов является одна из значительнейших скульптурных работ немецкого средневековья: фигуры донаторов в хоре наумбургского домского собора, где на месте апостолов, св. епископов, мучеников и праведников стоят исключительно светские лица, могущественные военачальники и дамы, полные величественного очарования, а рядом с ними даже убийца (по поводу аналогичной трансформации в литературе ср. § 56).
 

³³³ «Ты, Который меня, грешника... не имеющего собственных заслуг, единственно Твоим... милосердием... драгоценным Телом и Кровью Сына Твоего... насытил».

³³⁴ Колоссальный поворот, осуществленный во временноvм и пространственном развитии готики, обуславливает то, что такие общие суждения полностью правильны только для определенного набора образцов; в остальном они требуют многочисленных градаций. В ряде классических строений мы находим, например, соединение движения и уравновешенного покоя, иногда даже в поздних работах (например, Сен-Куэн в Руане, XIV в.).
³³⁵ То, что искусство до начала XIX в. вообще жило только утверждением изначально признаваемой традиции и соответственно этому органичноразвивалось, является глубинным основанием для самодостаточности, всякий раз заново впечатляющей, его дальнейшего развития, которое несмотря на эту самодостаточность открывало путь всем возможностям нового.

Назад   Вперед