Библиотека Гумер - история Церкви

Х.А.Льоренте. История испанской инквизиции

Глава XX

ИНКВИЗИЦИЯ ТОРЖЕСТВЕННО СПРАВЛЯЕТ В ВАЛЬЯДОЛИДЕ В 1559 ГОДУ ДВА
АУТОДАФЕ ПРОТИВ ЛЮТЕРАН. НА НИХ ПРИСУТСТВУЮТ НЕКОТОРЫЕ ЧЛЕНЫ КОРОЛЕВСКОЙ
СЕМЬИ

Статья первая

ПЕРВОЕ АУТОДАФЕ

I. Процесс, возбужденный севильской инквизицией против доктора Хуана
Хиля, избранного епископом Тортосы, заключение этого прелата в секретной
тюрьме святого трибунала в 1550 году, его отречение и епитимья в 1552 году
внушили страх множеству лютеран, которые решили уехать из королевства. К ним
принадлежали Кассиодоро де Рейна, Хуан Перес де Пинеда, Себриано де Валеро и
Хулиано Эрнан-дес. Первые трое опубликовали за пределами Испании катехизисы,
переводы Библии и другие труды на кастильском языке {Пельисер. Опыт
библиотеки испанских переводчиков. См. статьи Рейны, Переса и Валеры.}. Хуан
Перес в 1556 году напечатал свои труды в Венеции, и вскоре они проникли в
Испанию стараниями Эрнандеса, впоследствии арестованного по приказу
инквизиции. Ряд выписок из дела Эрнандеса, имевших целью выяснить, каковы
были религиозные мнения посещавших его лиц, в течение пятнадцати последующих
лет позволил возбудить бесчисленное множество процессов почти во всех
трибуналах Испании, а особенно в Севилье и Вальядолиде. В 1557 и 1558 годах
инквизиция арестовала немало лиц, известных своим происхождением,
должностями и ученостью. Найденные в процессуальных документах указания на
обширный проект пропаганды учения Лютера убедили Филиппа II и инквизитора
Вальдеса в том, что лишь величайшая строгость способна запугать сторонников
новых мнений и что инквизиция не в силах этого решить за неимением
надлежащих инструкций. Филипп II писал об этом в Рим 4 января 1559 года.
Папа прислал Вальдесу бреве, в котором, упомянув вкратце мотивы королевского
письма, уполномочивал Вальдеса (с нарушением общих законов инквизиции)
выдавать светской власти, согласуя это с верховным советом,
еретиков-лютеран, распространяющих учение, в том числе и тех, которые для
избежания смертной казни обнаружили бы лишь двусмысленные знаки раскаяния.
Если бы истории приходилось упрекать Филиппа II и инквизитора Вальдеса
только в этой исходатайствованной ими булле, то и этого было бы достаточно
для того, чтобы обречь их имя на бесславие. Фердинанд V и Торквемада не
заходили так далеко. То же можно сказать с большим основанием о Карле V и
Манрике. Они никогда не думали сжигать еретиков, которые раскаялись бы
только внешне, под страхом смерти. Эта булла должна ослабить упреки
некоторых писателей в адрес судей, приговоривших нескольких узников Севильи
и Вальядолида к сожжению, несмотря на их раскаяние, и среди прочих доктора
Касалью. Булла Климента VII от 15 июля 1531 года, казалось бы, делала
бесполезной последнюю буллу. Она разрешала главному инквизитору Манрике
наводить справки об епископах, архиепископах, герцогах и примирять их с
Церковью, если они смиренно просят об этом; возбуждать процессы против
мертвых и выдавать светской власти живых, которые пренебрегли ходатайством о
примирении. Лишь для епископов было сделано исключение из последнего
правила. Эти распоряжения показались, несомненно, слишком мягкими Вальдесу,
если предположить, что он нашел их в архиве трибунала.
II. 5 января 1559 года вторая папская булла отменяла все разрешения на
чтение запрещенных книг и уполномочивала главного инквизитора преследовать
читавших их или державших у себя. Так как папа узнал, что в Испанской
монархии обращается множество лютеранских сочинений, служащих быстрому
распространению вредного учения, то булла предписывала духовникам заставлять
кающихся указывать лиц, имеющих эти книги или содействующих их
распространению. Духовники должны были также налагать на них обязательство
давать по этому поводу показания святому трибуналу под страхом верховного
отлучения от Церкви, изрекаемого Его Святейшеством и великим инквизитором
Испании. Духовники, не исполнившие налагаемого на них долга, будут наказаны
как виновные, даже в том случае, если кающийся будет епископ, архиепископ,
патриарх, кардинал, король или император. Нетрудно догадаться, насколько эта
мера должна была увеличить число доносов. Для поощрения доносчиков Филипп II
25 февраля 1557 года возобновил королевский указ, выпущенный Фердинандом V в
Торо [800] от 10 апреля 1505 года, по которому доносчик получал четвертую
часть имущества осужденных, освобожденную от взноса в государственную казну.
III. Бесчисленное множество доносов и процессов, вызванных папской
буллой, высокое положение лиц, на которых последовал донос, наконец, успехи,
сделанные новым учением, - все это побудило принять чрезвычайные меры и
поставить уполномоченных в двух городах, где лютеранские мнения
восторжествовали над инквизицией, потому что ересь устроила там уже храмы, в
которых шла проповедь, а сектанты кроме того собирались для молитвы и в
частных молитвенных домах. Вследствие этого решения Вальдес передал свои
полномочия главного инквизитора дому Педро де Гаске, епископу Паленсии,
поместившемуся в Вальядолиде, и дому Хуану Гонсалесу де Мунебреге, епископу
Тарасовы, переехавшему в Севилью. Вальдес выполнил в то же время
распоряжения новой буллы от 7 января 1559 года. Папа сообщает, что тревожные
успехи лютеровой ереси в Испании, где ей покровительствуют много богатых и
могущественных людей, принудили главного инквизитора Вальдеса остановить
движение этого зла, заключая множество виновных, увеличивая число
инквизиторов в разных провинциях королевства и давая им необходимые
инструкции для предотвращения бегства подсудимых; что эти меры обязали
поставить и держать наготове большое число лошадей в провинциях для
преследования беглецов; что издержки, необходимые для этой цели и для
прокормления неимущих узников, не могут быть покрыты небольшими доходами
инквизиции; что можно опасаться, как бы такое положение не затянулось
надолго, и что эти соображения побудили его назначить на нужды святого
трибунала доход с одного канониката в каждой митрополичьей, кафедральной и
коллегиальной церкви королевства. Другое бреве от того же числа назначает
инквизиции на покрытие растущих по указанному поводу долгов одновременно
чрезвычайную субсидию в сто тысяч дукатов золотом, которая будет выплачена
из всех церковных доходов королевства, даже с тех, которые до сих пор были
освобождены от взносов, узаконенных папами.
IV. Изумительно, что после восьмидесяти лет постоянных конфискаций это
учреждение осмеливается жаловаться папе на свою нужду для получения новых
средств. Но еще более изумляет декретирование меры, установленной многими
предшествующими буллами, в частности буллою от 24 ноября 1501 года. Буллы от
7 января 1559 года оказалось недостаточно для добывания денег, так как она
встретила сильное сопротивление со стороны многих капитулов, особенно на
Майорке. В 1574 году она еще не была исполнена, и тогда Григорий XIII
подтвердил ее другою буллой, от 8 июля. Испанскому королю необходимо было
принудить строптивых каноников к повиновению.
V. Арест и предание суду такого большого числа испанцев неизбежно
должны были кончиться аутодафе, способным возбудить общественное внимание.
Действительно, так и случилось во многих трибуналах. Жертвами Вальядолида и
Севильи были люди выдающиеся - одни знатностью, другие ученостью и все -
безупречным поведением. Поэтому казни в этих городах имели большую
известность, чем в других, и я смею утверждать, что все писанное против
испанской инквизиции в Германии и Франции обусловлено тем обращением, какое
испытали лютеране в Вальядолиде и Севилье, потому что раньше по этому поводу
почти ничего не писали. Впрочем, количество осужденных лютеран было
невелико, если сравнить его с огромным, чудовищным, почти невероятным числом
лиц еврейского и магометанского происхождения, казненных или подвергнутых
другим родам наказания.
VI. Этот мотив заставил меня познакомить читателя в полном объеме с
этими аутодафе и их главными жертвами. Сначала я скажу о вальядолидских
аутодафе, а затем уже о севильских казнях. У меня в руках донесения,
писанные на другой день после экзекуции. К сожалению, я не могу поместить их
здесь, так как они способны возбудить любопытство как тем, что сказано в них
о расположении эшафотов, амфитеатра и мест, занимаемых зрителями всех
рангов, так и описанием пышности и импозантного кортежа, с которым появились
на первом вальядолидском аутодафе принц дон Карлос и принцесса Хуанна, а на
втором сам король Филипп II. Размеры этой Истории не позволяют мне входить в
подробности, и я ограничусь рассказом о существенном. Но если публика
одобрит мой труд и коллекция мемуаров и любопытных бумаг святого трибунала,
которыми я владею, покажется достойной обнародования, я без колебания приму
в этом участие, счастливый принести пользу историкам, которые найдут в этом
собрании драгоценные документы о гражданской и политической жизни Европы, в
частности - Испании, Франции, Германии, Англии, Нидерландов, Италии и
Португалии.
VII. Первое торжественное аутодафе в Вальядолиде было справлено 21 мая
1559 года, в Троицын день, посреди большой площади, перед глазами принца и
принцессы, в присутствии гражданских властей, значительного числа грандов
Испании, маркизов, графов, виконтов, баронов, дворян, дам всех классов и
несметного стечения народа, присутствовавшего на этом зрелище стоя. Эшафоты,
амфитеатр, ложи, трибуны, ступени и алтари были расположены так, как описано
во многих трудах и представлено на эстампах. На аутодафе было четырнадцать
человек, приговоренных к сожжению, кости и статуя одной женщины и
шестнадцать человек, допущенных к примирению с Церковью с понесением
епитимий. Мне показались интересным и судьбы некоторых осужденных этих трех
разрядов.
VIII. Донья Элеонора де Виберо (жена Педро Касальи, главного счетовода
королевских финансов), дочь Хуана де Виберо, имевшего такую же должность, и
доньи Констансии Ортис (процессы которых описаны в этом труде), была
владелицей надгробной часовни в церкви королевского монастыря Св. Бенедикта
в Вальядолиде. Она была погребена там как католичка, и не возникало никакого
подозрения насчет ее правоверия. Однако она была обвинена фискалом
инквизиции в лютеранстве и признана умершей в ереси, так как скрыла, по его
словам, свои истинные верования под прикрытием католичества, принимая в
предсмертной болезни таинства исповеди, причастия и соборования. Фискал
подтвердил свое обвинение показаниями свидетелей, подвергнутых пытке или
угрозам пыток: из их показаний вытекало, что дом Элеоноры Виберо служил
храмом для лютеран Вальядолида. Ее объявили умершею в ереси: ее память была
осуждена на бесчестие, включая ее потомство; ее имущество было конфисковано.
Было приказано вырыть ее труп, поставить на костер в гробу, с ее статуей,
прикрытой санбенито, и с картонной митрой на голове, и все предать пламени;
дом снести с лица земли с запрещением его восстанавливать, а на площади
воздвигнуть памятник с надписью, повествующей о данном событии. Все
распоряжения были выполнены. Я видел площадь, колонну и надпись. Уверяют,
что этот памятник человеческой свирепости против мертвых был разрушен в 1809
году.
IX. Другими жертвами, погибшими на этом аутодафе, были:
1. Доктор Агостино Касалья, священник и каноник Саламанки, раздаятель
милостыни и проповедник короля и императора. Он был сыном Педро Касальи,
главного счетовода королевских финансов, и Элеоноры де Виберо; по отцу и
матери он происходил от еврейских предков. Его обвинили в исповедании
лютеранской ереси, в громком рассуждении на лютеранском сборище в
Вальядолиде и в переписке с севильской лютеранской общиной. Касалья отрицал
все факты, приписанные ему, в нескольких показаниях, подтвержденных
присягой, и в других, представленных им во время обнародования улик.
Назначили пытку. Каноник из Саламанки был приведен 4 марта в застенок; но
пытка не состоялась, потому что обвиняемый обещал сделать признание. Он дал
его письменно и подтвердил еще раз 16 марта, признаваясь, что был лютеранин,
но не учащий, как ему приписывали, потому что он никого не наставлял в своем
учении. Он изложил мотивы, мешавшие ему до сих пор сделать признание, и
обещал в будущем быть хорошим католиком, если ему разрешат примирение. Но
инквизиторы не сочли нужным помиловать его, потому что свидетели утверждали,
что он был учителем. Обвиняемый обнаружил все признаки возвращения к
католической вере. Когда он увидал, что смерть неизбежна, то стал
проповедовать своим товарищам по несчастью. За два дня до смерти он сообщил
некоторые подробности своей жизни. Он родился в 1510 году. В
семнадцатилетнем возрасте он имел духовником брата Бартоломее Каррансу де
Миранду в коллегии Св. Григория в Вальядолиде. Продолжал свое образование в
Алькала-де-Энаресе, где прожил до 1536 года. В 1545 году Карл V назначил его
своим проповедником; на следующий год он сопровождал государя в Германию и
оставался там до 1552 года, постоянно проповедуя против лютеран. В тот же
год он вернулся в Испанию и удалился в Саламанку, где прожил три года,
иногда бывая в Вальядолиде. Однажды, по приказу императора, он присутствовал
на собрании, проходившем под председательством дона Антонио Фонсеки,
президента королевского совета Кастилии. Там были лиценциат Оталора, доктора
Рибера и Веласко, члены совета и апелляционного суда, брат Альфонсе де
Кастро и брат Бартоломео Карранса. Рассуждали о решении, которое следовало
принять относительно некоторых бреве, выпущенных римской курией против
одобрявших декреты отцов Тридентского собора и продолжавших собираться в
этом городе, вопреки приказу папы, перенесшего собор в Болонью [801].
Касалья заявил, что все члены хунты признали, что папа действовал в этом
случае в личных интересах, но что брат Бартоломео Карранса, как можно было
заметить, с особенной силой восставал против злоупотреблений, которые
позволяет себе римская курия. 20 мая, накануне смерти, Касалью посетил
посланный инквизиторами брат Антонио де ла Каррера, иеронимит. Он объявил от
их имени, что они не удовлетворены его показаниями, потому что в процессе
вопросов было больше, и что он поступил бы хорошо в интересах своей совести,
если бы открыл все, что знает о себе и других. Касалья ответил, что он не
может больше ничего сказать не лжесвидетельствуя, потому что рассказал обо
всем. Ему возразили, что до сих пор он упорно отрицает свое учительство,
хотя оно было доказано показаниями свидетелей. Он ответил, что его напрасно
упрекают в этом преступлении, что поистине он виновен лишь в том, что не
разубедил принявших эти вредные верования и говорил о своих убеждениях
только с теми, кто мыслил так же. Тогда брат Антонио предложил ему
приготовиться к завтрашней смерти. Это известие страшно поразило Касалью,
который ожидал, что будет допущен к примирению и епитимье. Он спросил, может
ли он надеяться на смягчение наказания. Каррера сказал ему, что лишь в
случае признания в скрываемых до сих пор грехах, может быть, взглянут с
состраданием на его положение; но без этого условия ему надеяться не на что.
"Хорошо, - сказал Касалья, - итак, нужно приготовиться умереть в милости
Божией, потому что мне нельзя прибавить что-либо к сказанному, кроме лжи".
Тогда он принялся ободрять себя перед смертью. Он исповедался несколько раз
ночью и утром на другой день брату Антонио де ла Каррере. Придя на место
аутодафе, он просил позволения сказать поучение шедшим вместе с ним на
казнь. В этот момент он не получил позволения, но вскоре он сказал им
несколько слов. Его положение кающегося послужило причиной того, что его
задушили прежде, чем предать тело пламени. Когда он был привязан к роковому
ошейнику, он исповедался в последний раз, и его духовник был сильно тронут
всем виденным и слышанным в течение суток. Впоследствии он писал, что не
сомневается в том, что доктор Касалья на небе. Чему же тогда служил декрет
верховного совета от 18 июля 1541 года, приказывавший не казнить
осужденного, если он обнаруживал искреннее раскаяние, даже когда приговор
ему объявлен, а, напротив, допускать его к примирению? Несомненно, скажут,
что инквизиторы не были уверены в искренности этого раскаяния, потому что
Касалья не сознался в том, что наговаривали на него свидетели. Итак, всякая
надежда на милосердие отнимается у осужденных, против которых свидетели дают
ложные показания из-за невежества, по злобе или от недостатка рассуждения!
Какого правосудия можно ожидать от трибунала, который руководится такими
принципами?
2. Франсиско де Виберо Касалья, брат Агостино Касальи, священник,
настоятель прихода Ормигос, в епархии Паленсии, сначала отрицал все
навязанные ему обвинения, но признался во всем под пыткой, подтвердил свои
признания и просил быть допущенным к примирению. В этой милостыни ему было
отказано, и его осудили к передаче в руки светской власти, хотя он не был ни
рецидивистом, ни учащим. Предпочли думать, что его побудил к раскаянию
только страх смерти. Действительно, будучи на эшафоте, он, увидев своего
брата раскаявшимся и вновь ревностно исповедующим католическое учение,
засмеялся в ответ на его увещевания, жестом выразил ему свое презрение,
обвиняя в трусости, и испустил дух среди пламени, совершенно спокойно, без
малейшего признака страдания или раскаяния. Перед вступлением на эшафот он,
подобно брату, был лишен священного сана [802]. Не было недостатка в
епископах для этой церемонии: среди присутствующих находились архиепископы
Севильи и Сант-Яго и епископы Паленсии и Сиудад-Родриго. Ее совершил епископ
Паленсии, юрисдикция которого простиралась на Вальядолид, в котором еще не
было архиерейской кафедры.
3. Донья Беатриса де Виберо Касалья, сестра двух вышеупомянутых жертв,
сначала следовала системе отрицания, во всем призналась под пыткой и просила
допустить ее к примирению. Она получила только два голоса против десяти.
Обратились в верховный совет, который решил, что она подлежит смертной
казни. Она исповедалась, была задушена и затем предана пламени.
4. Альфонса Перес, священник из Паленсии, доктор богословия, отрицал
приписанные ему обвинения; мучения пытки вырвали у него признание в том, в
чем его обвиняли. Он выказал раскаяние, но, лишенный сана и задушенный, был
сожжен, как и другие.
5. Дон Кристобал де Окампо, из Севильи, рыцарь ордена св. Иоанна,
раздаятель милостыни при великом приоре Кастилии и Леона, доне Антонио
Толедском, присужден за лютеранство к той же каре, что и предшествующие.
6. Дон Кристобал де Падилья, рыцарь и житель Саморы, принял ту же
участь.
7. Лиценциат Антонио Эресуэло, адвокат из города Торо, осужденный как
лютеранин, сгорел на огне, ничем не показав своего раскаяния. Когда его вели
на казнь, доктор Касалья обратился к нему лично со словами увещевания и
повторил их уже у ступени эшафота, но это напрасно: Антонио засмеялся в
ответ на его слова, хотя уже был привязан к столбу посреди дымившихся дров.
Один из лучников, окружавших костер, придя в бешенство от такого мужества,
вонзил копье в тело Эресуэло, кровь из которого еще текла, когда его
достигло пламя. Он умер, не произнеся ни слова.
8. Хуан Гарсия, ювелир из Вальядолида, был осужден как лютеранин. Он
исповедался и понес обычную казнь. Говорили, что его жена донесла о
лютеранском сборище в Вальядолиде и была вознаграждена за это пожизненной
рентой из государственной казны.
9. Лиценциат Перес де Эррера, судья контрабандистов в городе Логроньо,
брат дона Висенте, королевского квартирмейстера, понес ту же кару, что и
Гарсия, верования которого он разделял.
10. Такова же была участь Гонсале Баеса, португальца, о котором я
говорил в предыдущей главе и который погиб как иудействующий еретик.
11. Донья Каталина де Ортего, вдова командора Лоайсы, дочь Эрнандо
Диаса, прокурора королевского совета Кастильи, жительница Вальядолида, была
судима как лютеранка и исповедалась. Она разделила участь других осужденных.
Той же участи подверглись:
12. Каталина Роман из Педросы.
13. Изабелла де Эстрада из того же города и
14. Хуанна Бласкес, прислуга маркизы Альканисес. Ни одна из этих
четырнадцати жертв не учила, ни одна не впала в ересь вторично. Однако
инквизиторы раскаяние их считали вынужденным из-за боязни смерти. Почему?
Потому что они сознались в своем мнимом преступлении только под пыткой.
X. Среди лиц, примиренных с Церковью на вальядолидском аутодафе, были:
1. Дон Педро Сармиенто де Рохас, житель Паленсии, рыцарь ордена
Сант-Яго, командор Кинтаны, сын дона Хуана де Рохаса, первого маркиза Позы,
и Марии Гомес де Сармиенто, его жены. Донья Мария была дочерью дона Диего
Гомеса де Сармиенто, графа Салинас-и-Рибадео, и доньи Марии Ульоа, его жены,
из дома маркизов де ла Мота де Торо. Он был наказан как лютеранин, лишен
своих титулов и званий, облечен в пожизненное санбенито, заключен навсегда,
лишен имущества и обречен на бесчестие.
2. Дон Луис де Рохас, его племянник, старший сын дона Санчо де Рохаса
Сармиенто (отцом которого был маркиз Поза, о котором я только что упоминал)
и доньи Франсиски Энрикес д'Альманса, дочери дона Франсиско Энрикеса
д'Альманса, маркиза Альканисеса, и доньи Изабеллы Ульоа де ла Мота де Торо.
Ему вменили то же преступление, что и его дяде. Он был изгнан из Мадрида,
Вальядолида и Паленсии; ему было запрещено выезжать из Испании; его
имущество было конфисковано. Он был объявлен лишенным наследования маркизата
Позы, который перешел к его младшему брату дону Санчо де Рохасу Энрикесу.
3. Донья Менсия де Фигероа, жена дона Педро Сармиенто де Рохаса,
придворная дама испанской королевы. Ее присудили как лютеранку к ношению
санбенито, к пожизненному заключению и к потере имущества.
4. Донья Анна Энрикес де Рохас, дочь покойного дона Аль-фонсо Энрикеса
д'Альманса, маркиза Альканисес, и доньи Эльвиры де Рохас, его вдовы, внучки
(по матери) первых маркизов Поза. Она была женой дона Хуана Альфонсо де
Фонсеки Мехиа из города Торо, сына дона Родриго Мехиа, владетеля
Сант-Эуфемии, и доньи Марины де Рохас, которая также была дочерью маркиза
Позы. Ее преступление состояло в принятии лютеранства. Она появилась на
аутодафе в санбенито и затем была заключена в монастырь. Ей было тогда
двадцать четыре года; она в совершенстве знала латинский язык и читала труды
Кальвина и Константина Понсе де ла Фуэнте.
5. Донья Мария де Рохас, монахиня из монастыря Св. Екатерины в
Вальядолиде, сорока лет от роду, сестра доньи Эльвиры де Рохас, маркизы
Альканисес, дочери первого маркиза Позы. Она была осуждена как лютеранка,
приведена на аутодафе в санбенито и заключена на всю жизнь в своем
монастыре. Инквизиция приказала, чтобы с ней обращались как с последней из
братства в церкви и в трапезной. Ее лишили также права голоса.
6. Дон Хуан де Ульоа Перейра, рыцарь и командор ордена св. Иоанна
Иерусалимского, житель города Торо, сын и брат владетелей де ла Мота,
которые немного позже стали маркизами. Он был осужден как лютеранин; был
обязан носить санбенито; его заключили пожизненно в тюрьму; его имущество
было конфисковано. Он был объявлен бесчестным, не имеющим права на почести,
лишенным одежды и креста своего ордена и изгнан из Мадрида, Вальядолида и
Торо, без разрешения покинуть королевство. В 1565 году Ульоа обратился к
папе; описал положение, в которое поставили его инквизиторы, и напомнил о
службе, которую он оказал религии, сражаясь против турок на галерах своего
ордена, овладев однажды пятью кораблями пирата Карамзин Араеса, а также в
экспедициях против Алжира, Бухни и Африки, после которых император Карл V
назначил его первым капитаном, а затем и генералом сухопутной армии, с
которой он участвовал в войнах в Германии, Венгрии, Трансильвании [803] и
других странах. Он прибавлял, что год тому назад главный инквизитор избавил
его от продолжения епитимьи за все, что ставилось ему в вину, но желал
вернуть себе звание рыцаря, потому что был еще в состоянии служить. 8 июня
1565 года папа выпустил в пользу Ульоа бреве, в котором он восстанавливал
Ульоа во всех правах рыцаря и монаха-професса ордена св. Иоанна, с
формальной оговоркой, что случившееся с ним не воспрепятствует ему
достигнуть высших санов в своем ордене и военных должностей, если только
главный инквизитор Испании и гроссмейстер Мальты одобрят его декрет. Все
пожелания Ульоа были выполнены, и он был восстановлен в своей должности
командора.
7. Хуан де Виберо Касалья, брат Агостино Касальи, родившийся в
Вальядолиде, был наказан как лютеранин. Его приговорили к потере имущества и
свободы и к пожизненному ношению санбенито.
8. Донья Хуанна Сильва де Рибера, жена дона Хуана де Виберо Касальи,
уроженка Вальядолида, внебрачная дочь дона Хуана де Риберы, маркиза де
Монтемайор, и его рабыни, Марии Флюрин. Она разделила участь своего мужа.
9. Донья Констансия де Виберо Касалья, сестра Агостино Касальи, вдова
контролера Эрнандо Ортиса, была присуждена к ношению санбенито, к
пожизненному заключению и к потере имущества. Агостино, увидя проходящую
мимо сестру, повернулся к принцессе-правительнице и сказал ей: "Принцесса, я
умоляю Ваше Высочество пожалеть эту несчастную, которая оставит сиротами
тринадцать детей".
10. Элеонора де Сиснерос, из Вальядолида, двадцати четырех лет от роду,
жена Антонио Эресуэло, осужденного как нераскаявшийся. Она понесла епитимью
после двух предшествующих. Муж ее, сойдя с помоста аутодафе, заметил ее в
санбенито примиренных, на котором не было ни языков огня, ни фигур чертей, в
отличие от его санбенито. В исступлении, вызванном тем, что она оказалась
нетвердой в своих верованиях, он ударил ее ногой и сказал: "Так-то ты
поступила с учением, которое я тебе преподавал в течение шести лет?"
Элеонора молча выслушала мужа, ничего не отвечала и выказала много смирения
и терпения.
11. Донья Франсиска Сунъига де Баеса. Эта вальядолидская богомолка была
дочерью Альфонсо де Баеса и доньи Марии Суньига. Она была наказана
санбенито, заключена пожизненно и лишена имущества. Агустин Касалья, отвечая
на обвинения одного свидетеля, заявил, что положение, в котором его упрекают
и которое состоит в том, что истинное евхаристическое причащение бывает
только под обоими видами, было высказано доньей Франсиской Суньига, ученицей
дома Бартоломее Каррансы и брата Доминго Рохаса, добавив, что монахи наносят
удары и прячут ударившую руку. В другом показании от 12 октября он повторил
сказанное и прибавил, что донья Франсиска - его противница с 1543 года,
когда она потеряла надежду выйти замуж за Гонсале Переса де Виберо Касалью,
его брата, который не пожелал на ней жениться, потому что Альфонсо Баеса, ее
отец, был арестован как иудействующий по приказу вальядолидской инквизиции.
Этот довод Касальи неубедителен, потому что и сам он, и Франсиска
происходили от евреев, осужденных инквизицией, как мы об этом уже говорили.
12. Марина де Сааведра, уроженка Саморы, вдова Хуана Сиснероса де Сото,
выдающегося дворянина. Она была наказана как лютеранка: ее облекли в
санбенито, лишили имущества и подвергли пожизненному заключению.
13. Изабелла Мингес, прислуга Доньи Беатрисы Виберо Касалья, сожженной
на этом аутодафе. Она разделила участь Марины де Сааведра.
14. Антонио Мингес, брат Изабеллы, житель Педросы, был наказан по этой
же причине и таким же образом.
15. Антонио Уазор, англичанин, слуга дона Луиса де Рохаса, сожженного в
тот же день [804], был приговорен к ношению санбенито, потере имущества и
заключению на год в монастырь.
16. Даниэль де па Куадра, из города Педросы, потерял свободу и
имущество и получил пожизненное санбенито как лютеранин.
XI. Проповедь о вере была произнесена знаменитым Мельхиором Кано,
епископом Канарских островов, после того как все стали свидетелями
скандального и возмутительного поступка, происшедшего посреди собрания.
Когда прибыл двор, когда министры, судьи, гранды, знать, народ и обвиняемые
заняли свои места, дом Франсиско Бака, вальядолидский инквизитор,
приблизился к эстраде, где сидели дон Карлос, принц Астурийский, и его
тетка, принцесса Хуанна, и потребовал, а затем и получил от них присягу в
том, что они будут поддерживать и защищать инквизицию и открывать ей все,
что кем бы то ни было будет сказано против веры, если вдруг они узнают об
этом. На такую дерзость этот инквизитор решился, имея распоряжение,
одобренное католическими государями Фердинандом и Изабеллой при учреждении
инквизиции. Один из пунктов этого распоряжения гласил, что должностное лицо,
председательствующее на торжественном аутодафе, должно произнести подобную
присягу, даже если оно уже исполняло эту формальность в день учреждения
инквизиции в этом городе. Но что общего между должностными лицами и
государями? Дон Карлос и его тетка произнесли требуемую присягу; принцу же
было в то время всего четырнадцать лет [805]. Впоследствии выяснилось,
насколько не понравилась ему дерзость инквизитора. Он поклялся в неумолимой
ненависти к инквизиции. Далее я вернусь к этому предмету, говоря о процессе
принца.

Статья вторая

ВТОРОЕ АУТОДАФЕ

I. Второе вальядолидское аутодафе произошло 8 октября того же 1559
года. Оно было еще торжественнее первого благодаря присутствию Филиппа II.
Инквизиторы подождали его возвращения из Нидерландов, чтобы почтить этим
великим торжеством, на котором появились тринадцать человек, приданных
пламени, труп и статуя, также сожженные, и шестнадцать осужденных,
допущенных к примирению с Церковью и епитимьи. Некоторые из этих процессов
закончились еще в мае; следовательно, нельзя сомневаться в том, что казнь
несчастных была отсрочена в надежде доставить удовольствие этому столь
религиозному монарху, хотя рассказ об этой сцене внушает ужас. Король явился
в сопровождении сына, сестры, принца Пармского, трех посланников Франции,
архиепископа Севильского, епископа Паленсии и Саморы и других избранных
епископов. На торжестве присутствовали коннетабль и адмирал, герцоги Нахера
и Аркос; маркиз Дениа, ставший затем герцогом Лерма; маркиз Асторга, граф
Урегва, ставший потом герцогом Оссуна; граф Бенавенте, ставший потом также
герцогом; граф Буэндиа; последний гроссмейстер военного ордена Монтесы дон
Педро Луис де Борха, брат св. Франсиска, герцога Гандиа; [806] великий приор
Кастилии и Леона от ордена св. Иоанна Иерусалимского, дом Антонио Толедский,
сын и брат герцогов Альба; несколько других грандов Испании, не названных в
протоколе этой казни, и много лиц среднего достоинства; графиня Рибадабиа и
другие высокие по положению дамы, а также члены советов и суда и коронные
власти.
II. Проповедь о вере была произнесена епископом Куэнсы. Епископы
Паленсии и Саморы лишили сана священников из числа осужденных; а главный
инквизитор, архиепископ Севильи, потребовал от короля дать ту же присягу,
какую на предшествующей церемонии дали дон Карлос и принцесса-правительница.
Филипп исполнил эту формальность и подписал свое обещание, прочитанное
служащим инквизиции посреди собрания. Осуждены были:
1. Дон Карлос де Сесо, дворянин из Вероны, сын епископа Пьяченцы [807]
в Италии, из знатной местной фамилии. Ему было сорок три года. Человек
способный и ученый, он сослужил большую службу императору, исполняя
должность коррехидора в Торо. Он был женат на донье Изабелле Кастильской,
дочери дона Франсиско Кастильского, рыцаря ордена Алькантары, и доньи
Каталины Ладрон де Гебара-и-Авалос, племяннице епископа калаорского дома
Альфонсо Кастильского и кузине толедского декана дома Диего Кастильского
(все они происходили от короля Педро Жестокого [808] через епископа
Паленсии, дома Педро Кастильского, внука этого монарха). Заключив брак, он
поселился в Вильямедиане, близ Логроньо. Он открыто проповедовал ересь и был
главным виновником успехов лютеранства в Вальядолиде, Паленсии, Саморе и в
других небольших городах этих округов. Арестованный в Логроньо и
доставленный в секретную тюрьму Вальядолида, он отвечал на обвинения
прокурора 28 июня 1558 года. Приговор был объявлен 7 октября 1559 года, и
ему посоветовали приготовиться к смерти на следующий день. В подобных
обстоятельствах имеют обыкновение принуждать осужденных объявить правду
относительно себя и других лиц, не позволяя ни лжи, ни сокрытия. Это
обыкновение увеличивает до бесконечности процессы, потому что большинство
обвиняемых теряет мужество в тот момент, когда узнает о своем осуждении.
Совестливость и стремление избежать смерти заставляли их делать самые
мелочные показания о всей своей жизни и даже о весьма маловероятных
обстоятельствах. Дон Карлос де Сесо, потребовав бумаги и чернил, написал
свое исповедание, но полностью на лютеранский манер. Он писал, что это
учение есть истинная евангельская вера, в отличие от учения римской Церкви,
испорченного в течение нескольких веков; что он хочет умереть в этом
веровании и что он приносит в жертву Богу унижение, до которого он доведен,
как память и знак горячей веры в страсти Христовы. Трудно изобразить страсть
и энергию, с которыми он исписал два листа бумаги фактически в присутствии
смерти. Сесо увещевали всю ночь 7-го и утром 8 октября, но безуспешно. При
отправлении на казнь ему вставили кляп, чтобы помешать проповедовать свое
учение. Когда он был привязан к столбу, кляп вынули и принялись увещевать
его исповедаться. Он сказал громким и твердым голосом: "Если бы у меня было
время, я доказал бы вам, что вы губите себя, не подражая моему примеру.
Спешите зажечь эти дрова, которые меня истребят!" Палачи послушались его;
Сесо погиб нераскаянным.
2. Педро де Касалъя, уроженец Вальядолида, священник в приходе Педросы,
в епархии Саморы. Он был братом доктора Агостино Касальти; ему было тридцать
четыре года от роду. Арестованный 23 апреля 1558 года, он признался, что
принял лютеранские тезисы, и изложил поводы и основания своего верования. Он
просил быть допущенным к примирению. Его приговор был вынесен 10 февраля
1559 года. Епископ Паленсии и лиценциат Сантильян, член апелляционного суда
и юрисконсульт святого трибунала, подали голос за примирение; остальные
судьи высказались за смертную казнь. Верховный совет, ознакомившись с делом,
высказался за измождение плоти, потому что Касалья был обвинен в
проповедании ереси, что вытекало из двадцати трех показаний и из его
собственного признания. 7 октября ему объявили приговор, советуя
приготовиться к смерти; но он отказался исповедаться. Он отправился на
аутодафе с кляпом во рту и, привязанный к столбу, потребовал духовника;
затем он был задушен перед сожжением.
3. Доминго Санчес, священник из Вильямедианы, близ Логроньо, принял
лютерову ересь, послушав Сесо и прочитав его книги. Осужденный на сожжение
живьем, он последовал примеру Педро Касальи и умер подобно ему.
4. Брат Доминго де Рохас, доминиканский священник. Он был учеником дома
Бартоломео Каррансы. Отец его был маркиз Поза, имевший двух других сыновей,
понесших епитимью на первом аутодафе. Брату Доминго было сорок лет. Его
арестовали в Калаоре переодетым в светское платье, чтобы избегнуть розысков
агентов инквизиции и получить возможность отправиться во Фландрию после
свидания с доном Карлосом де Сесо. Первое показание перед святым трибуналом
в Вальядолиде он дал 13 мая 1558 года. Его заставили дать несколько
показаний, потому что он отрицал в одном то, что утверждал в другом, лавируя
для защиты составленных им катехизиса и проповедей.
За отказ от своих слов он был присужден к пытке. Брат Доминго просил,
чтобы его избавили от ужасов пытки, потому что он боится ее больше смерти,
но ему отвечали, что это снисхождение будет оказано, если он пообещает
объявить то, что до сих пор скрывал. Он согласился и прибавил к первым
показаниям несколько новых; затем он просил быть допущенным к примирению. 7
октября ему посоветовали приготовиться к смерти на следующий день. Он сделал
тогда очень важные разоблачения в пользу некоторых лиц, против которых он
говорил в предыдущих допросах; но он отказался исповедаться. Сойдя с эшафота
аутодафе, чтобы быть приведенным к костру, он обернулся к королю и крикнул
ему, что идет умирать в защиту истинной евангельской веры, то есть веры
Лютера. Филипп II приказал всунуть ему в рот кляп, который уже был у него во
рту, когда он был привязан к столбу. Но когда костер готов был загореться,
мужество его покинуло: он потребовал духовника, получил отпущение грехов и
был затем задушен. Брат Доминго и два священника, его товарищи по несчастью,
были лишены сана посреди аутодафе; по окончании этой церемонии [809] на них
надели санбенито и картонную митру; до этого времени они были в сутане, без
шапки и мантии [810].
5. Хуан Санчес, житель Вальядолида, родился в Астудильо-де-Кампосе, сын
Альфонсо Гомеса и Эльвиры Санчес, слуга священника Педро де Касальи и доньи
Каталины Ортега. Ему было тридцать три года. Боязнь быть арестованным
инквизицией побудила его скрыться из Вальядолида, чтобы переправиться морем
в Нидерланды под вымышленным именем Хуана де Вибар. Инквизиторы проведали об
этом через попавшие в их руки письма самого Хуана, писанные в Кастоурдиалес
7, 8 и 30 мая 1558 года и адресованные донье Каталине Ортега, бывшей в то
время в тюрьме. Они сообщили об этом королю, бывшему в Брюсселе, и тот
поручил дону Франсиско де Кастилье, придворному алькальду [811], схватить
Хуана Санчеса. Он был взят в Турлингене. Перевезенный в Вальядолид, он был
приговорен к измождению плоти как лютеранин, учащий и нераскаянный. Его
повели на казнь с кляпом во рту, который был удержан до момента, пока он был
привязан к столбу. Он не просил духовника, и костер был зажжен. Когда
веревки, которыми его связали, сгорели, он бросился на вышку эшафота, откуда
увидал, что многие из осужденных исповедовались, дабы не быть сожженными.
Священники снова принялись увещевать его исповедаться; но Санчес, видя, что
Сесо остался тверд в своем решении, хотя пламя уже окружило его, стал
посреди пламени и крикнул, чтобы прибавили дров, потому что он хочет умереть
подобно дону Карлосу де Сесо. Его услыхали, и возмущенные лучники и палачи
наперебой исполнили его последнюю волю.
6. Донья Эуфросина Риос, монахиня ордена св. Клары [812] в Вальядолиде,
была обличена в лютеранстве двадцатью двумя свидетелями. Она не раскаивалась
до тех пор, пока не была привязана к столбу. Тогда она попросила духовника и
была брошена в огонь после задушения, согласно обычаю.
7. Донья Марина де Гевара, монахиня Рождественского монастыря в
Вальядолиде, ордена цистерцианок [813]. Она была дочерью дона Хуана де
Гевары, жителя Тресеньо в горах Сантандера, и доньи Анны де Товар и внучкой
другого Хуана де Гевары и доньи Эльвиры де Рохас, его жены; родственницей
графа Оньяте и маркиза Позы; внучкой, по матери, дона Санчо де Товара;
сестрою дона Хосе, рыцаря Тресеньо [814], дона Габриэля де Гевары,
наместника и генерального викария епископа Куэнсы, и дона Диего де Аро,
поселившегося, по словам обвиняемой, в Вест-Индии. Марина признала факты;
хотя она и просила о допущении к примирению, но уже не могла избежать
осуждения. Тем более изумляет, что главный инквизитор, архиепископ Севильи,
употребил большие усилия, чтобы спасти ее жизнь. Это обстоятельство делает
ее процесс интересным и может внушить желание познакомиться с его деталями.
Я предполагаю к нему вернуться, покончив с этим аутодафе.
8. Донья Каталина де Рейносо, монахиня того же монастыря, что и Марина
де Гевара. Ей было двадцать один год. Она была дочерью дона Херонимо де
Рейносо, владетеля Аутильо-де-Кампоса, и доньи Хуанны де Баеса, его жены;
сестрою дома Франсиско де Рейносо, епископа Кордовы, и доньи Инесы де
Рейносо, которая жила в Малаге [815] и была замужем за Гонсале Пересом де
Виберо, братом доктора Касальи. Мать Каталины происходила от еврейских
предков. Было доказано, что Каталина была лютеранкой и что, когда, сестры
монастыря пели в церкви, она говорила: "Кричите, чтобы услышал Ваал;
разбейте себе головы, и он вас исцелит" [816]. Каталина де Рейносо была
приговорена к сожжению, исповедалась, была задушена и брошена в огонь.
9. Донья Маргарита де Эстеван, монахиня ордена св. Клары, была обличена
в исповедании того же учения, что и две предшествующие, и подверглась той же
каре.
10. Педро де Сотело родился и жил в Альдеа-дель-Пало, в епархии Саморы;
ему было тридцать пять лет. Его обвинили в лютеранстве. Его исповедь не
показалась искренней, и его сожгли после задушения.
11. Франсиско д'Альмарса, из местечка Альмарса, в округе Сориа, в
епархии Осмы. Его участь была подобна участи Педро де Сотело.
12. Донья Мария де Миранда, другая монахиня из монастыря св. Клары в
Вальядолиде, разделила участь своих товарок.
13. Франсиско Бланка, новохристианин, отрекся от магометанства.
Впоследствии он перестал быть правоверным и впал во многие заблуждения. Так,
он особенно утверждал, будто не верно, что Иисус Христос уже приходил на
землю и что, когда он придет, то будет женат, будет иметь детей и жить у
себя в семье, как и другие люди. Его сочли лжераскаявшимся, и он был сожжен
после смерти.
14. Хуанна Санчес, из ряда женщин, которых в Испании зовут святошами
(beatas), жила в Вальядолиде и была осуждена как лютеранка. Узнав о
приговоре, она перерезала себе горло ножницами и несколько дней спустя
умерла нераскаянной в тюрьме. Хотя ее принуждали исповедаться, она упорно
отказывалась. Ее труп был принесен в гробу на место аутодафе вместе с ее
статуей, и все было сожжено вместе с другими жертвами.
II. Лиц, присужденных к епитимьям, было шестнадцать. Я назову лишь тех,
которые заслуживают особого упоминания или благодаря их рангу, или самому
характеру процессов.
1. Донья Изабелла де Кастилъя, жена дона Карлоса де Сесо, добровольно
созналась, что она приняла некоторые мнения своего мужа. Ее приговорили к
санбенито, пожизненному заключению в тюрьме и конфискации имущества.
2. Донья Каталина де Кастилъя, племянница Изабеллы, дочь ее брата дона
Диего де Кастильи и доньи Марии де Авалос, его жены. Она подверглась той же
каре, что и ее тетка.
3. Донья Франсиска де Суньига Рейносо, монахиня Рождественского
монастыря в Вальядолиде, была сестрой доньи Каталины де Рейносо, сожженной
на том же аутодафе. Она была лишена права голосовать при выборах в своей
общине, с формальным запрещением когда-либо выходить из монастыря.
4 и 5. Донья Филиппина де Эредиа и донья Каталина д'Алькарас были
товарками предшествующей; их участь была той же. Каталина происходила по
матери от евреев; но отец ее был из благородной и видной фамилии.
6. Антонио Санчес, житель Саламанки, был наказан как лжесвидетель в
деле веры. Ему доказали, что он показал вопреки истине, будто один ребенок
был обрезан своим отцом, и что он сделал это показание только затем, чтобы
осудили на сожжение отца-еврея. Его присудили к двумстам ударам кнута: сто в
Вальядолиде и сто в Саламанке. Он был лишен половины своего имущества и
послан на галеры на пять лет. Это наказание было очень важным; однако, если
бы он подвергся каре возмездия (по закону, установленному католическими
королями, основателями инквизиции), то не было бы столько последователей его
преступления. Сочувствие инквизиторов к этому роду преступников -
неоспоримый факт, тогда как в процессах по поводу ереси они не колеблются
произвольно приговаривать обвиняемых к смертной казни, когда могут укорить
их лишь в запирательстве или даже притворном раскаянии. Разбирая некоторые
из этих приговоров, я испытываю невыразимую скорбь. Следующий пример
покажет, прав ли я.
7. Педро д'Агилар, уроженец Тордесильяса, житель Саморы, по профессии
стригаль. Он выдал себя за альгвасила святого трибунала и появился в
Вальядолиде с жезлом инквизиции в день первого аутодафе. Затем, явившись в
один город в округе Кампос, он сказал, что ему поручено открыть могилу
одного прелата, кости которого будто бы следовало доставить в инквизицию,
выставить их вместе с его статуей на аутодафе и затем сжечь как
принадлежащие человеку, умершему в Моисеевой вере. Педро был приговорен к
четыремстам ударам кнута: двести в Вальядолиде и двести в Саморе;
конфисковали имущество и присудили пожизненно к галерам. Это дело очевидно
доказывает, что инквизиторы были убеждены, что называться альгвасилом
святого трибунала по простому мотиву суетности или неблагоразумия есть
преступление вдвое большее, чем лжесвидетельство, приводящее к сожжению
человека, конфискации его имущества и обречению на бесчестие всего его
потомства. Какова система законодательства!
III. Такова история двух аутодафе, справленных в Вальядолиде, о которых
столько говорили, хотя могли иметь подчас только смутное понятие. Я добавлю
одно интересное обстоятельство: подробности судопроизводства доказывают, что
инквизиция в это время привлекала к суду как заподозренных в полном или
частичном принятии протестантских мнений сорок пять человек, большинство
которых заслуживает упоминания вследствие их ранга или личных качеств. В их
числе архиепископ города Толедо дом Бартоломео Каррасса и его соперник (если
не гонитель) Мельчиор Кано, епископ Канарских островов; отец Табларес,
иезуит; св. Франсиско де Борха и его дочь донья Хуанна, жена дона Хуана
Энрикес д'Альманса, маркиза Альканисес; донья Эльвира де Рохас, мать
маркиза; дон Хуан де Рохас, маркиз Поза, и дон Антонио Манрике де Лара,
герцог Нахера, оба умершие; графиня де Монтеррей; дон Фадрике Энрикес де
Рибера, брат маркиза де Тарифы; дон Марио, дон Альваро и дон Бернардино де
Мендоса, двоюродные братья принцессы Эволи [817]; Хуан Фернандес, приор;
лиценциат Торрес, певчий, и лиценциат Мерида, каноник кафедрального собора
Паленсии; Сабино Астете, каноник Саморы, и Альфонсо Лопес, священник из
Сьюдад-Родриго; брат Педро де Сото, доминиканский монах, духовник Карла V;
одиннадцать монахов того же ордена, все ученые богословы; достопочтенный
Луис Гранадский, известный своими трактатами о благочестии и своей
добродетелью; Эрнандо де Кастильо, проповедник императора и короля, автор
истории ордена св. Доминика Гусмана; Педро де Сотомайор, профессор в
Саламанке; Антонио де Доминго, ректор, и Хуан де ла Пенья, учитель коллегии
Св. Григория в Вальядолиде; Альфонсо де Кастро и Амбросио де Саласар,
профессора; Франсиско Тордесильяс, Хуан де Вильягарсия и Луис де ла Крус,
магистры богословия; Доминго Сото, профессор в Саламанке и очень известный
писатель; донья Антония Мелья, жена Грегорио Сотело, дворянина из Саморы;
Каталина де лес Риос, игуменья; Анна Гусман, бывшая игуменья; Бернардина де
Рохас и Изабелла Энрикес д'Альманса, монахини из монастыря Св. Екатерины в
Вальядолиде. Предпоследняя была сестрой, а последняя дочерью доньи Эльвиры
де Рохас, маркизы и вдовы Альканисес. Из этих сорока пяти человек десять
были арестованы; процесс других был приостановлен. Но ошибкой было бы
думать, что инквизиторы ограничили свои преследования названными лицами. За
процессом толедского архиепископа Каррансы последовали другие, возбужденные
против епископов и видных лиц. Я ограничиваюсь здесь тем, что вычитал из
разобранных мною бумаг. Но сколь велико число документов, которых мне не
удалось прочесть! Обозреть их все - задача, с которой одному не справиться,
и я признаюсь, что мне было не под силу прочесть, что нагромождено в
архивах, хотя я и употреблял долгое время по нескольку часов ежедневно на
это чтение. Я возвращаюсь к процессу Марины де Гевара, историю которой я
обещал рассказать.
IV. 15 мая 1558 года, когда Мария Миранда, монахиня из монастыря Св.
Клары в Вальядолиде, обвиняемая инквизицией, давала показания, то назвала
Марину де Гевара исповедующей лютеранские верования, что привело к ее
аресту. В тот же день Марина предстала перед инквизицией для дачи
добровольных показаний инквизитору Гильему; продолжила их и в следующие дни,
то есть 16, 26 и 31 августа, по мере того как она вспоминала прошлое и
произнесенные ею речи. Так как ее преступление было равным образом доказано
показаниями соучастниц, она была отправлена из своего монастыря в секретную
тюрьму инквизиции 11 февраля 1559 года, в силу декрета об аресте от 28 числа
предыдущего месяца. Три слушания сообщений происходили 21 и 27 февраля и 2
марта. Марина торжественно уверяла, что она помнит только факты, изложенные
в ее четырех добровольных показаниях. 3 марта прокурор представил
обвинительный акт, состоящий из двадцати трех пунктов. Марина признала, что
они почти все истинны, и сказала только в свое оправдание, что она не вполне
соглашалась со зловредным учением и оставалась в сомнении. Она изложила свои
доводы в собственноручном письме, поданном 7 марта вместе с ходатайством об
освобождении, подписанным адвокатом. 8 мая Марина потребовала добровольного
вызова и прибавила новые пункты к своему признанию. Она давала показания еще
и 12 июня. 27 июня ей сообщили экстракт, или оглашение свидетельских
показаний. Она отвечала, что не помнит более никаких других фактов.
Инквизиторы посоветовали ей порыться в памяти и признать то, что находится в
свидетельских показаниях и не входит в ее собственные показания. Марина
потребовала допроса 5 июля. Она сказала, что видела оглашение свидетельскик
показаний и полагает, что их ей сообщили для того, чтобы в ее память
закрались заблуждения, которых нет, а не для того, чтобы она их рассеяла;
что это соображение препятствует ей перечитать их из-за боязни того, что
дьявол внушит ей какую-нибудь дурную мысль; что ее долг по отношению к Богу
обязывает ее отказаться от этого оглашения, потому что она показала правду
пред Богом, под присягой; что ей нечего больше сказать и ее память ничего
более не сохранила. Марина при этом передала бумагу, в которой она сделала
разъяснения к данным ею показаниям. 14 июля она представила в трибунал
ходатайство об освобождении или, по крайней мере, о примирении с Церковью с
наложением епитимьи. В тот же день она сделала новое заявление по поводу
показаний, данных только что выслушанными свидетелями. Марина старалась
также доказать свое хорошее поведение в монастыре, и свидетельства игуменьи
и пяти сестер монастыря были в ее пользу. Появился новый свидетель
обвинения. Его показание было сообщено ей 28 июля; она ответила ссылкой на
прежние показания и заявлением, что она не может ничего прибавить, не
оскорбляя истины.
V. Главный инквизитор считал себя обязанным быть благосклонным к
Марине, потому что находился в дружеских отношениях со многими из ее
родственников. Узнав, что вальядолидские инквизиторы хотят ее осудить, он 28
июля поручил дону Альфонсо Тельесу Хирону, владетелю Монтальбана, кузену
Марины и герцога Оссуны, отправиться к обвиняемой и понудить ее признать то,
что она отрицала и что было установлено свидетельскими показаниями, обратив
ее внимание на то, что если она не послушает, то будет приговорена к
смертной казни. Хирон привел в исполнение намерения главного инквизитора.
Марина ответила ему, что ей нечего прибавить к показаниям, не оскорбляя
истины. Удивительно, что уверения обвиняемой не произвели никакого
впечатления на ее судей. Между тем она не имела никакого интереса скрывать
истину; напротив, ей было выгодно сказать правду, потому что обстоятельства,
прибавленные к обвинению последними свидетелями, увеличивали не число
заблуждений, в которых ее обвиняли, а только число бесед и фактов,
подтверждавших ее ересь, которую она признала с тем единственным
ограничением, что она оставалась в простом сомнении, никогда не соглашаясь
целиком с заблуждением. Впрочем, противное нельзя было доказать признанием в
том, чего, по ее уверению, она не могла припомнить. Это столь естественное
мнение не было мнением судей и юрисконсультов. Когда они собрались 29 июля
для вынесения окончательного приговора, один из них предложил назначить
пытку, все другие подали голос за измождение плоти Марины. Решение было
утверждено верховным советом. Этот приговор не был тотчас же предъявлен
обвиняемой, потому что, по обычаю трибунала, эта церемония исполнялась
накануне самого аутодафе. Он был предъявлен Марине де Гевара 7 октября. Так
как распоряжения 1541 года и другие, установленные впоследствии, отменяют
смертный приговор и разрешают провозгласить примирение осужденного, если он
обратится к истинной вере до выдачи в руки светской власти, главный
инквизитор сделал последнее усилие, снова отправив дона Альфонсе Тельеса де
Хирона к его родственнице, чтобы уговорить открыть все для избежания смерти.
Это поведение Вальдеса не понравилось вальядолидским инквизиторам, которые
заговорили об этом как об исключительном и скандальном покровительстве, так
как это средство не было применено к другим монахиням, осужденным на
смертную казнь, хотя они были менее виновны. Вальдес обратился в верховный
совет, который внял настояниям председателя и приказал, чтобы посещение
произошло в присутствии одного или нескольких инквизиторов и
адвоката-защитника, красноречие которого могло оказать большую помощь. Эта
последняя попытка имела тот же успех, что и первая. Марина продолжала
упорствовать в своем заявлении. Какой обвиняемый не дрожал бы перед судом,
который так упорно держится принципа, что все свидетели говорят правду, что
они хорошо поняли все, что видели и слышали, что время не могло обмануть их
память и сбить с толку их суждение? Я закончу историю этого процесса,
включив сюда копию окончательного приговора против Марины де Гевара,
произнесенного после редактирования в трибунале вслед за подачей голосов.
Этот документ познакомит читателя со стилем инквизиции.
VI. "Нами, инквизиторами против еретической испорченности и
отступничества в королевствах Кастилия, Леон, Галисия и в княжестве
Астурийском, установленными в благороднейшем городе Вальядолиде, по власти
апостольской и проч. Принимая во внимание уголовный процесс, в судебном
присутствии перед нами, с одной стороны, лиценциата Херонимо Рамиреса,
фискала святого трибунала, и, с другой стороны, доньи Марины де Гевара,
постриженной монахини Рождественского монастыря ордена св. Бернара, в этом
городе, один из нас, инквизиторов, отправился в названный монастырь 15 мая
1558 минувшего года, и вышеупомянутая Марина де Гевара представила ему
показания, в которых она призналась и в том, что неоднократно беседовала с
человеком, втянутым в заблуждения Лютера, и что она постоянно слышала от
него слова: "Оправданные верой, мы пребываем в мире с Богом через Господа
нашего Иисуса Христа"; что эти слова казались ей хорошими и что она им
верила, хотя не понимала, каков их смысл", и т. д.
VII. Здесь приговор передает то, что я сказал о результате процесса,
возбужденного против Марины, по отношению к приписанным ей заблуждениям и к
сделанным ею показаниям; это изложение занимает несколько листов; после
этого читаем следующее:
VIII. "Принимая во внимание просьбу двух сторон, мы приказали сделать
оглашение свидетельских показаний против означенной Марины де Гевара
касательно заблуждений и ересей, в которых она обвиняется; свидетелей было
двенадцать.
Будучи допрошена о сущности и отдельных пунктах этого оглашения, она
сослалась на сказанное ею в показаниях, отрицая остальные пункты,
выставленные против нее; поговоривши обо всем со своим адвокатом, она
высказалась против этого оглашения, уверяя в своей невинности. Тогда мы
приказали сделать оглашение двух других свидетелей, также представивших
обвинения Марины де Гевара, на что она ответила, как и на прочее, отрицая
сказанное ими и приводя многое в свою защиту. Допросив свидетелей защиты, мы
приступили к оглашению последнего свидетеля, на показания которого она
отвечала по-прежнему; по совету своего адвоката она заявила, что ей нечего
более сказать. То же заявил фискал. Закончив судопроизводство и
посоветовавшись друг с другом и с несколькими значительными и учеными
лицами, призывая имя Иисуса Христа, мы находим (согласно актам и документам
этого процесса), что означенный прокурор-фискал целиком и совершенно
доказал, отчасти по показаниям свидетелей, отчасти по заявлениям доньи
Марины, что она отреклась от учения, которое содержит и которому наставляет
наша Святая Мать (т. е. Церковь); что она приняла и уверовала во многие
заблуждения и ереси ересиарха Мартина Лютера и его последователей; что
уклончивые приемы, которые она применяла в своей защите (говоря, что она не
верила в заблуждения, в которых ее обвиняют, и питала на их счет сомнения и
колебания) ненадежны и что ни эти соображения, ни какие другие из числа
приведенных ею не оправдывают ее ни в одном пункте. Вследствие чего мы
должны объявить и объявляем, что означенная Марина де Гевара была и есть
еретичка-лютеранка и что она бывала во многих собраниях и сходках вместе с
другими лицами, где ее наставляли в этих заблуждениях; что ее исповедь лжива
и притворна и что, следовательно, она навлекла на себя кару верховного
отлучения и другие цензуры, под которые подпадают и которым подвергаются все
удаляющиеся от учения нашей святой католической веры, которой она обязана
строго держаться в качестве христианки старинной расы, происходящей от
благороднейшей крови, и постриженной монахини; и мы ее передаем правосудию и
светской власти превосходного рыцаря Луиса Осорио, коррехидора Его
Величества в этом городе, и его заместителя в этой должности, которым мы
советуем обращаться с нею с добротою и милосердием и приказываем, в силу
настоящего окончательного приговора, все исполнить так, как только что
сказано. Лиценциат Франсиско Бака. Доктор Риего. Лиценциат Гилъем. Епископ
Паленсии, граф де Перниа".
Кто не почувствует негодования, видя, что этот акт трибунала
оканчивается рекомендацией светскому королевскому судье со стороны
инквизиторов обращаться с обвиняемой с добротой и милосердием, между тем как
они отлично знают, что произойдет? Действительно, за две недели до аутодафе
светскому королевскому судье сообщают, сколько ему выдадут узников,
осужденных на смертную казнь, - необходимая предосторожность, чтобы
приготовить вперед место казни, дрова и количество столбов, необходимых для
экзекуции, а также окончательные приговоры, с пробелами для вписывания имен
и профессий, о чем ему дадут знать накануне аутодафе. Если обвиняемый
объявлен нераскаянным еретиком или рецидивистом, приговор королевского судьи
ограничивается осуждением на сожжение, сообразно с законами королевства, или
только на задушение, если обвиняемый раскаялся. Инквизиторы так уверены, что
дело тем и окончится, что, если бы после передачи обвиняемого в руки
коррехидора последний позволил себе присудить его к пожизненному заключению
в какой-нибудь крепости Африки, Азии или Америки, а не к смертной казни, они
обратились бы со своими жалобами к государю и, может быть, даже пустили бы в
ход цензуры против коррехидора и привлекли бы его к суду как виновного в
противодействии мерам святого трибунала, в нарушение присяги оказывать ему
помощь и содействие и как покровительствующего еретикам. Итак, что же значит
это лицемерное притворство в заинтересованности в судьбе несчастного
осужденного? Как понимать указание светскому судье обращаться с ним с
добротой и милосердием? Достаточно хорошо известно, что все церковные судьи
требуют одного и того же, когда они выдают светской власти тех, кого
придется осудить на смертную казнь, потому что им важно уверить, что они не
принимают никакого участия в смерти обвиняемого, их ближнего, и что они
таким образом не подпадают под кару за неподобающий поступок, назначаемую
для священников, содействующих чьей-либо смерти. Но нельзя обмануть Господа
этими формулами, противоречащими тайным сердечным расположениям. Св.
Августин молился в подобных обстоятельствах; отсюда произошел обычай, о
котором я говорю. Но этот великий святой делал это чистосердечно и с
душевной искренностью, потому что он думал, что преступление ереси не
заслуживает смертной казни и что достаточно присудить имевших несчастие
совершить это преступление к простым денежным штрафам.

Глава XXI

ИСТОРИЯ ДВУХ АУТОДАФЕ, СПРАВЛЕННЫХ ПРОТИВ ЛЮТЕРАН В СЕВИЛЬЕ

Статья первая

АУТОДАФЕ 1559 ГОДА

I. В то время как в Вальядолиде делались приготовления ко второму
аутодафе, 24 сентября 1559 года на севильской площади Св. Франциска справили
аутодафе, не менее громкое из-за сана некоторых осужденных и сущности их
дел. На нем присутствовали четыре епископа: коадъютор Севильи, епископы Луго
и Канарских островов, случайно оказавшиеся в этом городе, и епископ
Тарасоны, которого король уполномочил пребывать в Севилье в качестве
заместителя главного инквизитора, так как удаленность глав инквизиции
показалась препятствием для выполнения мер, принятых для искоренения
лютеранства, делавшего здесь не меньшие успехи, чем в Вальядолиде. Епископ
Тарасоны дом Хуан Гонсалес де Мунебрега вполне был знаком с формами
инквизиционного судопроизводства, потому что он исправлял должность
инквизитора в течение нескольких лет в Сардинии, Сицилии, Куэнсе и
Вальядолиде.
II. Инквизиторами Севильского округа были дом Мигуэль дель Карпио, дом
Андрее Гаско и дом Франсиско Гальдо; дом Хуан де Овандо представлял
архиепископа. Я делаю эти заметки для доказательства того, что ни один из
этих судей не носил фамилии Баргас, вопреки утверждению автора романа,
озаглавленного Корнелия Бороркиа; я вернусь к этому произведению, чтобы
доказать, что оно вполне заслуживает презрения.
III. Аутодафе, о котором я буду говорить, было настолько торжественно,
насколько оно могло быть в отсутствие принцев королевской крови. Оно было
справлено в присутствии членов королевской судебной палаты, капитула
кафедрального собора, нескольких грандов Испании, большого числа
титулованного и рядового дворянства, герцогини Бехар и нескольких дам и
огромного количества служилого дворянства и народа. Двадцать один обвиняемый
был сожжен со статуей одного заочно осужденного, а приговорены к епитимьям
восемьдесят человек, большая часть которых была лютеране. Я упомяну самых
значительных из них.
IV. Появившаяся на аутодафе статуя представляла лиценциата Франсиско де
Сафра, ружного священника приходской церкви Св. Викентия в Севилье,
осужденного как еретик-лютеранин, уклонившийся от явки в суд. Райнальдо
Гонсалес де Монтес дает немало подробностей биографии этого несчастного и
множества других осужденных инквизицией, от которой он сам имел счастье
ускользнуть. Я сравнил их с тем, что передано в записях святого трибунала.
Они показались мне точными в отношении сущности фактов и событий, хотя автор
везде показывает себя горячим ревнителем лютеранства, которое он называет
истинным евангельским учением. Это заставляет меня думать, что на него можно
ссылаться как на человека точного и достоверного относительно фактов, не
найденных мною в архиве верховного совета, но только в тех случаях, когда
дух партийности не затмевает у него уважения к истории. Он говорит, что
Франсиско Сафра был очень начитан в Священном Писании и умел в течение очень
продолжительного времени скрывать свои лютеранские верования и даже часто
был приглашаем инквизиторами для оценки тезисов, на которые поступили
доносы, что дало ему возможность принести пользу многим лицам, которые без
этого счастливого обстоятельства не миновали бы осуждения. Он приютил в
своем доме одну ханжу (beata), которая (будучи замечена среди ей подобных,
придерживавшихся нового учения) впала в такое безумие, что он был принужден
запереть ее в отдельную комнату и укрощать ее неистовство и выходки ударами
кнута и другими подобными средствами. Эта женщина, вырвавшись в 1555 году,
явилась к инквизитору и потребовала выслушать ее. Она донесла более чем на
триста человек. Инквизиторы составили их список. Франсиско Сафра был вызван
и доказал, что нельзя верить доносу женщины, совершенно помешанной, хотя он
сам был включен в список как один из главных еретиков {Региналъдус
Гонсальвиус Монтанус. Несколько открытых приемов святой испанской
инквизиции; под рубрикой: Оглашение свидетельских показаний (publicatio
testium). С. 50.}. Так как святой трибунал не пренебрегает ничем из того,
что может направить его розыски, то по этому списку принялись очень
старательно наблюдать за поведением и убеждениями лиц, на которых поступил
донос, и арестовали более восьмисот человек, которых заключили в замке
Триана, где трибунал устроил свои заседания и тюрьму, а также в севильских
монастырях и частных домах, приспособленных для этой цели {См.: там же под
рубрикой: Хулиан Эрнандес.}. Когда я буду говорить об аутодафе 1560 года, вы
встретите эту помешанную женщину среди жертв вместе с ее сестрой и тремя
дочерьми. В числе этих узников был и Франсиско Сафра, но ему удалось
ускользнуть. Будучи осужден заочно, он был сожжен формально (в изображении).
V. Первой из лиц, осужденных на сожжение, я отмечу донью Изабеллу де
Баена, очень богатую севильскую даму. Ее дом снесли, как и дом доньи
Элеоноры де Виберо в Вальядолиде, и по тому же поводу: он служил храмом для
лютеран.
VI. Среди других севильских жертв следует отметить дона Хуана Понсе де
Леона, младшего сына дона Родриго, графа Байлена, двоюродного брата герцога
Аркоса, родственника герцогини Бехар, многих грандов Испании и других
титулованных лиц, которые присутствовали на его аутодафе. Его осудили как
нераскаянного еретика. Он остался таким до последнего момента. Сначала он
отрицал улики; затем признал некоторые из них, будучи подвергнут пытке.
Инквизиторы послали знакомого ему священника, чтобы убедить его, что для
него будет выгоднее открыть всю правду о себе и о других. Понсе попал в
ловушку, дал требуемые от него признания; заметив обман 23 сентября,
накануне аутодафе, он во всеуслышание запротестовал и объявил, что сейчас
услышат его исповедание веры. Действительно, он исповедал ее как настоящий
лютеранин и презрительно смотрел на присутствующего священника. Гонсалес де
Монтес утверждает, что он остался упорным в своих верованиях; но он
ошибается, потому что Понсе исповедался, когда, привязанный к столбу,
увидал, как поджигают костер. Он был сожжен после задушения, как и другие
покаявшиеся осужденные. Эпитет нераскаянного, данный ему в надписи на
санбенито и в протоколе аутодафе и переданный Монтесом, заимствован из
приговора, осуждающего его на смертную казнь. Известно, что в подобном
случае отметка бесчестия на сыновьях и внуках по мужской линии делала их
неправоспособными к получению почестей и санов. Этот закон породил много
процессов. Другой сын дона Родриго, графа Байлена, внук дона Мануэля
(старшего брата несчастного Хуана), умер бездетным; его наследство
принадлежало дону Педро Понсе де Леону, сыну осужденного. Так как приговор
сделал его неправоспособным к владению этими почестями, они были переданы
его племяннику дону Луису Понсе де Леону. Дон Педро подал иск в суд, и
верховный совет Кастилии объявил, что владение майоратами принадлежит ему,
но без права принять титул графа, на который дон Педро Понсе де Леон не
имеет больше права претендовать. Это же дело велось затем в королевском
апелляционном суде в Гранаде и было решено в пользу дона Педро, который
спустя некоторое время получил от Филиппа III восстановительные грамоты и
принял титул четвертого графа Байлен {См.: Хроника рода Понсе де Леон. Похв.
18. Подпись 1.}.
VII. Дом Хуан Гонсалес, севильский священник, знаменитый проповедник
Андалусии, впал в двенадцатилетнем возрасте в магометанство, потому что
происходил от родителей-мавров. Кордовская инквизиция вернула его к Церкви,
наложив на него легкую епитимью. Некоторое время спустя заключенный в тюрьму
как лютеранин, он упорно ничего не показывал, даже среди пытки, которую он
вынес с несокрушимой твердостью, повторяя постоянно, что он не принимал
ошибочных верований, что его верования истинны и основаны на подлинном
тексте Священного Писания, что, следовательно, он не еретик и что то же
следует сказать о тех, кто думает подобно ему, что это убеждение не
позволяет ему называть этих лиц, потому что он понимает, что они не замедлят
разделить его участь, если он будет иметь слабость выдать их имена.
Твердость сопровождала его до конца. Его примеру подражали две его сестры,
участвовавшие в том же аутодафе. Понуждаемые отречься от своих лютеранских
воззрений, они объявили, что всегда будут следовать учению своего брата,
которого они почитают как человека просвещенного и святого, неспособного
впасть в тяжкий грех. Они возобновили свое заявление, когда делались
приготовления для зажигания костра. Дом Хуан, у которого только что вынули
изо рта кляп, крикнул им, чтобы они пели псалом 108: Боже хвалы моей, не
премолчи. Они умерли (как говорят протестанты) в вере в Иисуса Христа,
проклиная заблуждения папистов. Этим именем лютеране обозначали римских
католиков.
VIII. Брат Гарсия д'Ариас (прозванный Белым доктором из-за крайней
белизны его волос) был иеронимитом из монастыря Св. Исидора Севильского. Он
был осужден как упорный лютеранин и умер в пламени нераскаянным. Он
исповедовал учение Лютера в течение многих лет; но его образ мыслей был
известен только главным сторонникам ереси, какими были Варгас Эгидий и
Константин. Благодаря его осторожности его считали весьма правоверным
богословом. Он слыл также за благочестивого священника, потому что в каждую
свою проповедь вставлял совет верующим прибегать к таинствам исповеди и
причастия, к упражнениям в умерщвлении плоти и к некоторым набожным
действиям, установленным монахами. Наконец, он доводил притворство до того,
что объявлял себя врагом лютеран. За такое поведение его несколько раз
приглашали в совет инквизиторов, который поручал ему оценивать тезисы,
вмененные в преступление обвиняемым. Гарсия д'Ариас показал себя столь
преданным системе инквизиции, что лютеране неоднократно доносили на него.
Против обыкновения святого трибунала инквизиторы объявили, что доносчики не
заслуживают никакого доверия и что действуют только из ненависти к нему.
Однако доносы были сообщены ему, чтобы в будущем он остерегался сношений с
подозрительными лицами.
IX. Я отмечу как достойное упоминания поведение брата Гарсии д'Ариас
относительно Грегорио Руиса, которого обвиняли за толкования, данные им
некоторым местам Священного Писания, в проповеди, произнесенной в
кафедральном соборе в Севилье. На него донесли инквизиторам. Он обязан был
явиться в суд для защиты своих слов от богословов, собиравшихся на него
напасть. Он отправился к Белому доктору, своему другу и товарищу в служении
Богу, захотевшему выслушать изложение принципов, которыми он собирался
аргументировать свою защиту, и решений, приготовленных для ответа на те
вопросы, которые ему зададут. Когда все собрались, инквизиторы поручили
Белому доктору выступать против Руиса. Последний немало был удивлен, увидев
его на этой конференции; но изумление увеличилось, когда Ариас стал говорить
так, что сделал бесполезными заготовленные им ответы. Руис был побежден в
этом споре и глубоко оскорблен вероломством Белого доктора, который
наслушался горячих упреков со стороны лютеран Варгаса, Эгидия и Константина.
Он думал их запугать, предупреждая о грозившей им опасности быть сожженными.
Они ответили, что их сожжение не пройдет безнаказанным и для него, несмотря
на его лицемерие и притворство. Не без основания эти еретики предрекали ему
несчастие. Ариас преподал учение Лютера нескольким монахам своего монастыря.
Один из них (брат Кассиодоро) так преуспел, что это учение приняли почти все
монахи братства, так что пение псалмов и другие монашеские службы
прекратились. Двенадцать монахов, которым это положение вещей внушало
сильные опасения, скрылись из королевства и прибыли в Женеву, откуда затем
отправились в Германию. Оставшиеся в Севилье были осуждены инквизицией, и
позднее мы увидим это. Та же участь угрожала и Гарсии д'Ариас. Несмотря на
его старания скрыть свои настоящие убеждения, против него постоянно росли
показания, и наконец он был заключен в секретную тюрьму инквизиции. Тогда он
переменил свои поступки. Предвидя исход своего процесса, он написал
исповедание веры согласно предполагаемым у него верованиям и взялся
доказать, что мнения Лютера об оправдании, таинствах, добрых делах,
чистилище, иконах и других спорных пунктах суть евангельские истины, а
противоположное им является чудовищным заблуждением. Он издевался над
инквизиторами, третируя их как варваров и невежд, которые позволяют себе
произносить суждения по предметам веры, хотя истинное учение им неизвестно и
они неспособны толковать Священное Писание и знать, что в нем содержится. Он
продолжал упорствовать, и ни один католик не мог обратить его, потому что в
догматах он смыслил больше тех, с кем ему приходилось спорить. Он умер
нераскаянным, радостно взойдя на эшафот.
X. Брат Кристобал д'Арельяно, монах из того же монастыря, человек очень
начитанный в Священном Писании, даже по признанию самих инквизиторов. Он
настойчиво придавал ему лютеранский смысл и был осужден, подобно доктору
Ариасу. Среди обвинений его процесса (meritos del processo, букв. - заслуг;
в переносном смысле - улик, обвинений), читанных на аутодафе, ему вменяли в
вину то, что, по его словам, Богоматерь была не более девой, чем он сам. При
этих словах брат Кристобал встал и крикнул: "Это обман; я не говорил
подобного богохульства; я постоянно веровал в противоположное; и даже теперь
я в состоянии доказать, с Евангелием в руках, девство Марии". Будучи на
костре, он убеждал брата Хуана Крисостома (другого монаха из того же
монастыря) настаивать на евангельской истине. Оба они были сожжены, как и
брат Кассиодоро, осужденный в качестве проповедника.
XI. Брат Хуан де Леон, монах из монастыря Св. Исидора, принял учение
Лютера. Для свободного исповедания его он покинул Севилью. Удалившись из
среды не разделявших его убеждения, он уехал, в то время как его сотоварищи
только что прибыли во Франкфурт. Он нашел их там, и они вместе вернулись в
Женеву, где, узнав, что Елизавета взошла на английский престол, приняли
решение отправиться в Англию, чтобы жить там в безопасности. Инквизиция,
осведомленная, что несколько подозрительных лиц скрылись из Севильи и
Вальядолида, послала шпионов в Милан, Франкфурт, Антверпен и другие города
Италии, Фландрии и Германии и обещала им большую награду за каждого беглеца,
которого они схватят. Брат Хуан де Леон был одним из тех, кто, к несчастью,
был обнаружен. Его схватили в Зеландии [818], когда он был готов отплыть в
Англию, в то время как в другом месте арестовали Хуана Санчеса, сожженного
потом в Вальядолиде {Де Гонсалес де Монтес называет его Хуан Фернандес, но
он ошибся. См. предыдущую главу.}. На ноги и на руки брата Хуана де Леона
надели кандалы, всю голову и лицо ниже подбородка закрыли железным капором,
чтобы помешать ему говорить, а в рот всунули железный кляп. В таком виде он
прибыл в Севилью, где изложил свои верования, которые он не считал
еретическими. Он был приговорен к сожжению и появился на аутодафе с кляпом
во рту. Страдания, объектом которых он стал со времени своего ареста, и
состояние, в котором он находился тогда, вызвали в этом истощенном теле
такое обильное выделение желчи и слизи, что они спускались до земли по
бороде, давно им запущенной. Когда он пришел к месту казни, у него изо рта
вынули кляп, чтобы он мог прочитать Верую, произнести исповедание
католической веры, исповедаться и тем самым избежать огненной кары. Духовник
из его монастыря, пытался обратить его к католическим верованиям; но брат
Хуан упорно остался при своем и был сожжен как нераскаянный.
XII. Доктор Кристобал де Лосада, севильский врач, полюбив дочь одного
жителя Севильи, просил его согласия на брак. Тот решил, что отдаст ее в жены
только тому человеку, который будет рекомендован доктором Эгидием как вполне
осведомленный в Священном Писании и преданный смыслу, в котором толкует его
доктор Эгидий. Он подразумевал лютеранский смысл, не называя его более
точно. Кристобал для получения руки возлюбленной стал учеником доктора
Эгидия и делал такие большие успехи, что вскоре стал протестантским пастором
в севильской общине. Заключенный в секретную тюрьму святого трибунала, он
последовал примеру большинства заключенных в Севилье, признавая вменяемые
ему в вину факты, но утверждая, что его убеждения не были еретическими.
Нельзя было обратить его в католичество; он отказался от исповеди и был
сожжен живым.
XIII. Фернандо де Сан-Хуан, учитель грамоты и чистописания в коллегии
Доктрины [819] в Севилье, не преподавал порученным ему детям ни догматов
веры, ни Верую в том виде, в каком они были написаны; он прибавлял к ним
несколько слов, имевших принятый им лютеранский смысл. Он признался во всем
в показании, писанном на четырех листах бумаги. Однако, позднее, получив
аудиенцию, он сказал инквизиторам, что считает себя виновным в
компрометировании лиц, которых он принужден был назвать. В то время
заключенные помещались, по крайней мере, по двое в каждой тюремной камере
вследствие великого множества арестованных. Соседом Фернандо был отец
Морсильо, монах из монастыря Св. Исидора, обещавший раскаяться и просивший
допустить его к примирению. Фернандо сумел внушить ему мужество вернуть
назад свое обещание и просьбу и объявить, что он хочет умереть в вере в
Иисуса Христа, как ее понимает Лютер, а не как проповедуют паписты. Морсильо
был приговорен к сожжению; согласившись на исповедь, он был сожжен после
задушения. Фернандо был приведен на аутодафе с кляпом во рту и был сожжен
как нераскаянный.
XIV. На этом аутодафе погибли также донья Мария де Вируес, донья Мария
Корнель и донья Мария де Бооркес, которые были еще молоды и родители которых
принадлежали к высокому дворянству. История последней из этих девушек
заслуживает упоминания из-за некоторых обстоятельств ее процесса, а также
потому, что один испанец написал под заглавием Корнелия Бороркиа повесть,
которую он считает скорее историей, чем романом, хотя она ни то и ни другое,
а скорее конгломерат плохо изложенных фактов и сцен, в котором за
действующими лицами не сохранено их настоящих имен, даже имени героини,
вследствие того что он не понял Истории инквизиции Лимборха [820]. Этот
историк называет двух девушек именами Корнелия и Бороркиа (подразумевая
донью Марию Корнелъ и донью Марию Бооркес). Испанский автор соединил эти два
имени для обозначения Корнелии Бороркиа, никогда не существовавшей. Он
изобразил любовную интригу между нею и главным инквизитором, что нелепо,
потому что тот жил в Мадриде. В то же время он передает мнимые допросы,
которых никогда не бывало в трибунале инквизиции. Все в этом авторе говорит
о его сильном желании раскритиковать и высмеять инквизицию. Страх наказания
заставил его укрыться в Байонне [821]. Хорошее дело становится плохим, когда
прибегают ко лжи для его защиты. Исторической истины достаточно для
доказательства того, до какой степени инквизиция заслуживает проклятий
человечества. Бесполезно для убеждения в этом людей прибегать к вымыслам и к
оружию сатиры и насмешки.
То же можно сказать о Гусманаде, французской поэме, содержащей лживые и
несправедливые утверждения, касающиеся памяти св. Доминика Гусмана, личное
поведение которого безупречно и которого мы можем порицать лишь за
альбигойцев [822], не подражая автору Гусманады, но помня, что, по словам
св. Августина: "Не все сделанное святыми было свято". Я возвращаюсь к своему
рассказу.
XV. Донья Мария де Бооркес была внебрачной дочерью Педро Гарсии де
Хереса Бооркеса, принадлежавшего к лучшим фамилиям Севильи, к семье, из
которой вышли маркизы де Ручена и гранды Испании первого класса. Ей не
исполнилось и двадцати одного года, когда ее арестовали как лютеранку.
Ученица каноника-учителя, избранного в епископы Тортосы, доктора Хуана Хиля,
она знала в совершенстве латинский язык и довольно хорошо греческий. У нее
было много лютеранских книг. Она знала наизусть Евангелие и некоторые из
главных трудов (где шло объяснение учения Лютера) об оправдании, добрых
делах, таинствах и отличительных признаках истинной Церкви. Она была
заключена в секретную тюрьму, где она признала вмененные ей в вину мнения,
но защищала их как католические, доказывая на свой манер, что они не есть
ересь. Она говорила также и о том, что было бы лучше, если бы судьи стали
думать подобно ей, вместо того чтобы наказывать ее. Относительно фактов и
тезисов, содержащихся в свидетельских показаниях, она признала только те,
которые показались ей истинными. Другие она отрицала как лживые или неточно
выясненные, а также потому, что она не помнила о них или боялась
скомпрометировать многих лиц. Вследствие такого ее поведения прибегли к
пытке. Тогда она сказала, что сестра ее Хуанна Бооркес знала о ее верованиях
и не осудила их. Вскоре мы увидим пагубные последствия этого разоблачения.
Окончательный приговор, вынесенный против Марии Бооркес, присудил ее к
сожжению, согласно уликам процесса и сообразно законам инквизиции. Обычно
дожидаются кануна аутодафе для предъявления его обвиняемому, и зачастую
вместо его прочтения довольствуются советом приготовиться к смерти на
следующий день. Однако севильские инквизиторы (из которых ни один не носил
имени Варгас, как вообразил это автор романа Корнелия Бороркиа) решили
увещать Марию к обращению в истинную веру до начала аутодафе. К ней посылали
двух иезуитов и двух доминиканцев, которые должны были вернуть ее к
церковной вере. Они вернулись, исполненные удивления перед знаниями узницы и
недовольные упорством, с каким она отвергала их толкования текстов
Священного Писания, объясняемых ею в лютеранском смысле. Накануне аутодафе
два новых доминиканца присоединились к первым, чтобы сделать последний
натиск. Их сопровождали несколько других богословов разных монашеских
орденов. Мария приняла их приветливо и вежливо, но сказала им, что они могут
избавить себя от труда говорить об их учении, так как ее спасение не в нем.
Она прибавила, что отреклась бы от своих верований, если бы нашла в них
малейшую недостоверность; но она была убеждена в их истине до попадания в
руки инквизиции и еще более в этом убедилась с тех пор, как столько
богословов-папистов, после нескольких попыток, не могли выставить
аргументов, которые бы она не предвидела и на которые не приготовила бы
солидного и доказательного ответа. В самый момент казни дон Хуан Понсе де
Леон, только что отрекшийся от ереси, уговаривал Марию не доверяться учению
брата Кассиодора, а принять учение богословов, приходивших в тюрьму для ее
наставления. Мария враждебно встретила эти советы и назвала его невеждой,
идиотом и болтуном. Она прибавила, что не осталось времени для споров, а
остающиеся минуты жизни следует употребить на размышления о страстях и
смерти Искупителя, чтобы укрепиться в вере, через которую можно получить
оправдание и спасение. Несмотря на такое упорство, несколько священников и
множество монахов, видя, что на Марию уже надели ошейник, стали настоятельно
просить, чтобы во внимание были приняты ее юность и ее изумительные
способности, и согласились услышать от нее Верую, если она захочет его
прочитать. Инквизиторы согласились на их просьбу, но едва Мария окончила
Верую, как начала истолковывать члены Символа веры о католической Церкви и о
суде над живыми и мертвыми [823] в лютеранском смысле. Ей не дали времени
закончить: палач задушил ее, и она была сожжена после смерти. Такова
подлинная история Марии Бооркес, согласно документам процесса, с донесением
об аутодафе (писанным неизвестным на другой день после церемонии) и с
рассказом, опубликованным Гонсалесом де Монтесом, современником Марии. Этот
автор, разделявший ее убеждения, составил ее апологию. Филипп Лимборх
почерпнул оттуда сведения, переданные в его книге с таким лаконизмом в
области собственных имен, что ввел в заблуждение испанского автора повести,
напечатанной в Байонне.
XVI. В числе восьмидесяти человек, присужденных на этом аутодафе к
епитимьям, был мулат [824], слуга дворянина из Пуэрто-де-Санта-Марш. Он был
объявлен ложным доносчиком. Этот презренный человек, украв распятие, отделил
от него фигуру Христа; сначала он повесил ее себе на шею, потом запрятал
вместе с плетью в сундук в доме своего господина и донес инквизиторам, что
его господин хлестал и таскал ежедневно это изображение. Доносчик прибавил к
этому, что если отправиться, не теряя времени, в дом его господина, то можно
будет убедиться в истине сообщения. Вещи были найдены; дворянин был
переведен в секретную тюрьму святого трибунала. Впоследствии правду выяснили
после нескольких розысков, направленных самим обвиняемым, который заподозрил
своего раба в доносе на него из-за мести. Дворянину вернули свободу, а
клеветник был приговорен к четыремстам ударам кнута и шести годам галер.
Первой части своего наказания он подвергся в Пуэрто-де-Санта-Мариа. Я уже
говорил, что закон основателей инквизиции осуждал такого рода виновных на
кару по закону возмездия. Но необходимость поощрять ябедничество заставила
инквизиторов пренебрегать этим законом.
XVII. Незадолго до севильского аутодафе, а именно 18 августа 1559 года,
Павел IV умер в Риме. Едва узнав об этом, народ бросился толпой к
инквизиции, освободил узников, сжег дом и архив трибунала. Стоило много
труда и денег, чтобы помешать разъяренной черни поджечь монастырь Сапиенца,
в котором жили доминиканские монахи, ведавшие почти всеми делами римской
инквизиции. Главный комиссар был ранен; его дом сожжен. Память Павла IV,
покровительствовавшего установлению инквизиции, беспрестанно осыпали
оскорблениями. Его статуя была сброшена с Капитолия и разбита на куски.
Повсюду уничтожали гербы фамилии Караффа; даже останкам папы было бы
нанесено оскорбление, если бы ватиканские каноники не похоронили его тайно,
а папская гвардия не заставила бы уважать жилище первосвященников. Этот
римский мятеж против инквизиции не устрашил испанских инквизиторов. А народ
испанский был воспитан в правилах, совершенно противоположных правилам его
предков времен Фердинанда V и первого десятилетия Карла V. Люди, способные
размышлять, знают, как глубоки впечатления детства даже от таких вещей, в
которых с течением лет начинаешь видеть обман и иллюзию.

Статья вторая

АУТОДАФЕ 1560 ГОДА

I. Севильские инквизиторы, рассчитывавшие, может быть, на присутствие
Филиппа II, приготовили для него второе аутодафе, подобное вальядолидскому.
Потеряв надежду привлечь монарха, они исполнили эту церемонию 22 декабря
1560 года. Здесь сожгли четырнадцать человек живьем и трех формально;
тридцать четыре человека были подвергнуты епитимьям, и прочли также
примирение трех других жертв, которых особенные причины побудили осудить до
аутодафе. Доктор Эгидий, каноник-учитель Севильи (о котором уже столько раз
говорилось в этой Истории), был одним из тех, чью статую сожгли. Двое других
были доктора Константин и Хуан Перес.
II. Константин Понсе де па Фуэнте родился в Сан-Клементе-де-Ламанче, в
епархии Куэнсы, учился в Алькала-де-Энаресе вместе с доктором Хуаном Хилем,
или Эгидием, и с доктором Варгасом, который умер в то время, когда
инквизиция занималась судом над ним. Эти три богослова объединились в
Севилье и стали тремя главными вождями лютеран, которых они тайно
направляли, пользуясь в обществе репутацией не только хороших католиков, но
и добродетельных священников, потому что их нравы были чисты и безупречны.
Эгидий много проповедовал в митрополии; Константин менее проявлял свое
усердие, но получал столько же, если не больше, одобрений; Варгас толковал с
кафедры Священное Писание. Капитул кафедрального собора Куэнсы
беспрепятственно решил избрать доктора Константина каноником-учителем
согласно его репутации богослова. Но Константин отказался от почестей этого
сана, потому что его влекло руководство рождающимся тайным кружком лютеран.
Каноники города Толедо предложили ему то же место у себя после смерти
титулярного епископа [825] Утики [826]. Доктор выразил благодарность, но
остался верен своему первому решению. Он написал толедскому капитулу, что
кости его предков почивают в мире и что, принимая предлагаемое место, он
смутил бы их покой. Константин намекал на распоряжение их архиепископа
кардинала Хуана де Мартилеса Силисео, которое обязывало избранных в капитул
доказать чистоту крови их предков (этому условию также были подчинены и
инквизиторы). Эта мера не понравилась множеству членов капитула, которые
принесли тогда в Рим жалобу на своего прелата, стремясь ее отменить как меру
несправедливую и противную их нравам. Но эта попытка оказалась тщетной,
потому что распоряжение было сохранено и удержалось до нашего времени.
Впоследствии Карл V назначил Константина своим раздаятелем милостыни и
проповедником. В этом качестве он ездил с императором в Германию, где прожил
долго. По возвращении в Севилью он управлял коллегией Доктрины и учредил там
кафедру Священного Писания, благодаря чему обеспечил себе жалованье. Он
занялся преподаванием. В то время как он исправлял свои обязанности,
севильский капитул предложил ему должность каноника-учителя без обычного
конкурса. Некоторые каноники, вспоминавшие неприятные последствия избрания
доктора Хуана Хиля (таким же образом), желали исполнения правила,
установленного капитулом на этот случай, по которому строго требовался
конкурс. Вследствие этого Константина заставили подчиниться правилу,
заверяя, что он одержит верх над конкурентами. Действительно так и случилось
в 1556 году, несмотря на интриги и возражения единственного соискателя,
решившего появиться в присутствии Константина. Познания последнего в языках
греческом и еврейском и в Священном Писании были так хорошо известны, что
никто из богословов, думавших принять участие в конкурсе, не осмелился
прийти. Став севильским каноником, Константин продолжал пользоваться общим
уважением. Он еще не совсем выздоровел от серьезной болезни, когда принялся
проповедовать во время Великого поста 1557 года, так как верующие хотели его
слышать. Интерес, внушаемый его личностью, позволял ему прерывать время от
времени проповедь и освежать дыхание, глотая немного крепкого вина. В то
время как Константин получал эти знаки почета и доверия, заявления множества
узников, арестованных по обвинению в лютеранстве и подвергнутых пытке, тайно
подготовляли его арест, состоявшийся в 1558 году, за несколько месяцев до
смерти Карла V. Во время его занятий своей защитой произошел случай,
сделавший их ненужными.
III. Изабелла Мартинес, вдова из Севильи, была арестована как
лютеранка. Имущество ее было конфисковано; но проведали, что ее сын
Франсиско де Бельтран похитил, до составления инвентарной описи, несколько
сундуков, наполненных дорогими вещами. Константин доверил этой женщине
несколько запрещенных книг, старательно спрятанных ею в погребе. Инквизиторы
послали Луиса Сотело, альгвасила святого трибунала, потребовать у Франсиско
Бельтрана взятые им вещи. Бельтран, видя перед собой комиссара инквизиции,
не стал сомневаться, что его мать открыла склад книг Константина, и, не
дожидаясь, пока Сотело скажет ему о причине своего посещения, сказал ему:
"Сеньор Сотело, я полагаю, что вы пришли ко мне по поводу вещей, сложенных в
доме моей матери. Если вы обещаете, что меня не накажут за утайку, я вам
покажу то, что там спрятано". Бельтран повел альгвасила в дом своей матери и
разобрал часть стены, за которой были спрятаны лютеранские книги
Константина. Удивленный Сотело сказал, что возьмет книги, но не считает себя
связанным обещанием, потому что пришел не для розыска этих вещей, а для
возвращения вещей матери Бельтрана. Это заявление удвоило страх Бельтрана,
который выдал альгвасилу вещи согласно его требованию, прося только об одной
милости - остаться на свободе в своем доме. Донос о вещах был сделан слугой,
надеявшимся воспользоваться выгодами закона Фердинанда V, который
обеспечивал доносчику четвертую часть предметов, утаенных от изъятия.
IV. Среди запрещенных книг, найденных в доме Изабеллы Мартинес, нашли
несколько сочинений, составленных Константином Понсе де ла Фуэнте. Они
толковали об истинной Церкви согласно принципам Лютера; указывали те
принципы, которые должны служить приметами истинной Церкви, и доказывали,
что она не является Церковью папистов. Константин также рассуждал здесь о
сущности таинства евхаристии и литургической жертвы, об оправдании и
чистилище. Он называл чистилище волчьей пастью, изобретенной монахами, чтобы
было чем пообедать. Он разбирал апостолические буллы и декреты,
индульгенции, заслуги человека относительно благодати и спасения, глухую
исповедь и много других пунктов, в которых лютеране отличались от католиков.
Константин не мог отрицать принадлежности этих сочинений, потому что они
были писаны его рукой. Он сознался, что их содержание было его истинным
исповеданием веры, но отказался объявить своих соучастников и учеников.
Инквизиторы, вместо того чтобы назначить пытку, спустили его в глубокий ров,
темный, сырой, воздух которого, полный опасных испарений, быстро ухудшил его
здоровье. Подавленный тяжестью преследования, он восклицал: "Боже мой,
неужели не нашлось скифов, каннибалов или других более кровожадных людей,
чтобы выдать меня в их руки прежде, чем я попаду под власть этих варваров?"
Положение, в котором находился Константин, не могло долго продолжаться; он
заболел и умер от дизентерии. Когда справляли аутодафе, на котором он должен
был появиться, ходил слух, будто он лишил себя жизни, чтобы избежать
назначенного ему сожжения. Его процесс был так же знаменит, как и его
личность. Инквизиторы велели читать его прегрешения на кафедре, стоявшей
рядом с их эстрадой. Народ не мог слышать этого чтения из-за расстояния, на
котором она находилась. Кальдерон дважды замечал это, и инквизиторы
вынуждены были снова начать чтение с того места, где обыкновенно читались
документы других процессов. Константин выпустил в свет первую часть
катехизиса; вторая не была напечатана. В Индекс запрещенных книг,
опубликованном главным инквизитором домом Фернандо Вальдесом в Вальядолиде
17 августа 1559 года, уже были внесены следующие труды Константина:
1. Сокращение христианского учения;
2. Беседа о христианском учении между учителем и учеником;
3. Исповедь ученика пред Иисусом Христом;
4. Христианский катехизис;
5. Изложение псалма Давида: "Блажен муж, иже не иде на совет
нечестивых".
Альфонсо де Ульоа в своей Жизни Карла V очень хвалит труды Константина,
особенно его трактат о христианском учении, переведенный на итальянский язык
{Ульоа. Жизнь Карла V. Венеция, 1589 г. С. 237.}. Статуя Константина не
была, подобно другим, бесформенной грудой тряпья с приставленной головой: ее
собрали из всех частей тела, руки его были простерты, как при проповеди,
статуя была одета в принадлежавшие ему одежды. После аутодафе ее принесли в
святой трибунал, где она была заменена обыкновенной статуей, которую сожгли
вместе с костями осужденного.
V. Другой узник умер в тюрьме инквизиции. Это (по словам Гонсалеса де
Монтеса) был монах из монастыря Св. Исидора, по имени брат Фернандо. Тот же
автор утверждает, будто некий Ольмедо, лютеранин, погиб от эпидемии,
опустошавшей тюрьмы, и что умирая он слышал из глубины своего подземелья
стоны, похожие на стоны Константина, жалующегося на бесчеловечность судей. Я
никогда не читал, чтобы в каком-либо трибунале испанской инквизиции помещали
узников в подобном застенке, пока не была назначаема пытка; но нельзя
извинить инквизиторов того времени за то, что они делали застенок обычной
тюремной камерой, так как согласно с правом естественным, божеским и
человеческим камера до окончательного приговора рассматривалась как простое
место задержания, а не как наказание.
VI. Доктор Хуан Перес де Пинеда, статуя которого появилась третьей на
севильском аутодафе, родился в городе Монтилья в Андалусии. Он был поставлен
во главе коллегии Доктрины, посвященной воспитанию севильского юношества. Он
скрылся, узнав, что инквизиторы собираются его арестовать как подозреваемого
в исповедании лютеранства. Против него возбудили заочный процесс, и он был
осужден как еретик-лютеранин. Он составил много трудов. Индекс запрещенных
книг от 17 августа 1559 года запрещает следующие:
1. Святая Библия, переведенная на кастильский язык;
2. Катехизис, напечатанный в Венеции в 1556 году Пьетро Даниэлем;
3. Псалмы Давида на испанском языке, напечатанные в 1557 году;
4. Сокращение христианского учения. Последние труды вышли из той же
типографии, что и первые два.
Хуан Перес уже достиг глубокой старости, когда был осужден. В 1527 году
он отправился в Рим в качестве поверенного в делах своего правительства. Он
держался партии Эразма, и ему содействовал сам папа. 26 июня он писал Карлу
V: "Я представился Клименту VII и умолял его выдать бреве архиепископу
Севильскому, главному инквизитору дому Альфонсо Манрике, чтобы заставить
замолчать тех, кто нападает на труды Эразма, потому что великий канцлер
(Гастинера) поручил мне это при отъезде. Его Святейшество указал мне
обратиться по этому поводу к кардиналу Сантикватро, что я и сделал. Я
поспешу его получить и, когда оно будет у меня в руках, отправлю его
секретарю Альфонсо Вальдесу, к которому великий канцлер велел мне
обратиться". В другом письме, от 1 августа того же года, он писал: "Я
отправил с этой депешей секретарю Вальдесу бреве, о котором я писал Вашему
Величеству, для архиепископа Севильи, чтобы он заставил замолчать, под
страхом отлучения, тех, кто нападает на учение Эразма, потому что оно
противоположно учению Лютера". Известно, что это папское бреве было почти
бессильно. Некоторое временя спустя брат Луис де Карбахал, францисканец,
напечатал Апологию монашеской жизни против заблуждений Эразма. Эразм ответил
сочинением, озаглавленным Ответ Дезидерия Эразма на книжку некоего
лихорадочного ("Desiderii Erasmi responsio adversus febricitantis cujusdam
libellum"). Карбахал возразил другим сочинением, под заглавием: Смягчение
едкостей Эразмова ответа на Апологию Луиса Карбахала ("Dulcoratio
amarulentarum Erasmicae responsionis ad apologiam Ludovici Carbajalis").
Труд Эразма был запрещен в Индексе кардинала инквизитора Гаспара де Киро-ги
в 1583 году. В том же самом 1583 году внесли в Индекс почти все другие труды
Эразма, уже запрещенные с 1559 года главным инквизитором Вальдесом. Альфонсо
Вальдес, о котором сказано немного выше, был секретарем Карла V, сыном
коррехидора Куэнсы и большим другом Эразма, сторону которого он принял,
когда на собрании возник вопрос об осуждении его книг в 1527 году {см. главу
XIV этого сочинения.}.
VII. Альфонсо Вальдес впоследствии был сильно заподозрен в лютеранстве
и был судим инквизицией как лютеранин. Он составил различные литературные
труды, отличающиеся хорошим вкусом. Среди других отметим следующие:
1. Беседа языков, опубликованная доном Грегорио Маянсом;
2. О взятии и разрушении Рима ("De capta et diruta Roma"), где он
передает историю событий 1527 года;
3. О восстаниях Испании ("De motibus Hispaniae"), где он рисует картину
восстания и войны кастильцев;
4. О давности христианства ("De vetustate Christiana"), последний труд,
приведенный Педро Мартиром д'Англериа; в этом трактате он пишет о Мартине
Лютере.
VIII. Из четырнадцати жертв, сожженных на втором севильском аутодафе, я
упоминаю как наиболее достойных следующие:
1. Хулиан Эрнандес, по прозванию Малый, уроженец Вильяверде, в округе
Кампос. Желание ввезти в Севилью лютеранские книги побудило его отправиться
в Германию. Он доверил их дону Хуану Понсе де Леону и поручил ему раздать
их. Он провел более трех лет в тюрьме святого трибунала. Ею несколько раз
пытали, чтобы заставить открыть сообщников по вероисповеданию и по ввозу
лютеранских книг, тогда сильно затрудненным вследствие строгого наблюдения
со стороны инквизиции. Он вынес пытку с мужеством, далеко превышающим его
физические силы. Согласно сообщению многих узников, возвращаясь после
свидания с инквизиторами, он напевал испанский припев, сравнивающий монахов
с волками и радующийся их посрамлению {Вот этот припев: "Обузданы монахи,
обузданы, посрамлены волки, посрамлены" ("Vencidos van los frailes vencidos
van; corridos van los lobos, torridos van").}. Он был тверд в своем
веровании и появился на аутодафе с кляпом во рту. Взойдя к костру, он сам
уложил мелкие поленья вокруг себя, чтобы быстрее сгореть. Доктор Фернандо
Родригес, приставленный к нему, попросил вынуть кляп, когда увидал его
привязанным к ошейнику, чтобы выслушать его исповедь; но Хулиан
воспротивился этому и обозвал Родригеса лицемером, изменившим своим
убеждениям из-за страха перед инквизицией. Это были его последние слова, так
как почти тотчас его окружило пламя.
2. Донья Франсиска Чавес, постриженная монахиня ордена св. Франциска
Ассизского, из монастыря Св. Елизаветы в Севилье, была осуждена как упорная
еретичка-лютеранка. Она была наставлена доктором Эгидием. На заседаниях она
упрекала инквизиторов в жестокости и называла их змеиным отродьем, как
Христос фарисеев [827].
3. Николай Буртон, родившийся в Энглеси [828], в Англии, был осужден
как нераскаянный еретик-лютеранин. Невозможно оправдать поведение
инквизиторов относительно этого англичанина и многих других иностранцев,
которые не поселились в Испании, а появлялись ненадолго и возвращались в
свое отечество, окончив торговые дела. Буртон приехал в Испанию на корабле,
нагруженном товарами, принадлежавшими, по его словам, целиком ему, однако
часть которых была собственностью Джона Франтона, о котором я скажу далее, в
ряду примиренных. Буртон отказался отречься от своей веры и был сожжен
живьем. Севильские инквизиторы овладели его кораблем и товарами и доказали
на этом примере, что жадность была одним из первых двигателей инквизиции.
Предположим, что Буртон поступил неблагоразумно, выставляя напоказ свои
религиозные убеждения в Сан-Лукаре-де-Баррамеде, а особенно в Севилье, с
пренебрежением к верованиям испанцев. Но не менее верно и то, что
человеколюбие и правосудие требовали (так как речь шла об иностранце,
который не должен был остаться в Испании) удовольствоваться советом не
забывать уважения к религии и законам страны и угрозой наказания в случае
повтора. Святому трибуналу нечего было спорить с Буртоном о его частном
веровании; он должен был лишь воспрепятствовать ему распространять свои
заблуждения, - потому что он был учрежден не для иностранцев, а для народов
Испанской монархии. Инквизиторы оказались виновны в большой жестокости и
опасном покушении на благополучие испанской торговли, которую они уничтожили
бы, если бы насилие, совершенное над Буртоном, и некоторые другие подобные
выходки, против которых другие державы горячо протестовали, не побудили бы
мадридский двор запретить инквизиторам беспокоить коммерсантов и иностранных
путешественников по вопросам религии, если они не занимались
распространением ереси. Эта мера Филиппа IV была неспособна остановить
инквизиторов, которые часто находили предлоги для оправдания своей политики,
предполагая, что эти иностранцы привозили в королевство запрещенные книги
или вели беседы, распространявшие ересь. Правительство вынуждено было ни на
одно мгновение не терять из виду поведение святого трибунала по отношению к
иностранным коммерсантам, начиная с эпохи, о которой идет речь, и до
царствования Карла IV. При каждом протесте со стороны заинтересованных лиц
или со стороны посланников их стран возобновлялись приказы и меры, способные
подавить несправедливости, которые преступное усердие покрывало завесой
религии.
IX. Гонсалес де Монтес рассказывает о приезде в Испанию богатого
иностранца, по имени Реукин, на прекрасном и искусно построенном корабле,
какого до тех пор не видали в Сан-Лукар-де-Баррамеде. Инквизиция велела
арестовать его как еретика и конфисковала его имущество. Торговец доказывал,
что корабль не принадлежит ему и, следовательно, не может быть конфискован;
но его усилия были напрасны. Инквизиторы были убеждены, что если они
позволят однажды, чтобы им доказали их ошибку, то вскоре все ограбленные
воспользуются этим примером и захотят вступить во владение взятым у них
имуществом и значение конфискаций сведется к нулю. Что после этого можно
сказать о морали инквизиторов? Природа человеческого сердца позволяет
думать, что эти требования явились, быть может, сочетанием лжи и выгоды; но
можно ли одобрить яркую несправедливость, недостойную христианских судей и
священников, чтобы помешать тому, что может случиться лишь изредка и
является вполне извинительным и даже законным?
X. Инквизиторы вновь совершили несправедливость, заставив двух других
иностранцев разделить участь Буртона. Одним из них был англичанин по имени
Уильям Брук, родившийся в Корнуолле [829], моряк по профессии. Другой -
француз из Байонны, по имени Фабиан, которого торговые дела привели в
Испанию.
XI. Анна де Рибера, вдова школьного учителя Фернандо де Сан-Хуана,
сожженного на аутодафе предыдущего года, сама была сожжена в этом году как
лютеранка вместе с братом Хуаном Састре, бельцом [830] монастыря Св.
Исидора, и Франсиской Руис, женой Франсиско Дурана, севильского альгвасила.
Особенно вызывает чувство сострадания происшедшее в тот же день
сожжение пяти женщин из семейства несчастной помешанной, о которой я говорил
в статье о священнике Сафре. Ее звали Мария Гомес; она была вдовой Эрнандо
Нуньеса из местечка Лепе. Благодаря лечению ее безумие прошло, но она
упорствовала в лютеранском веровании и умерла вместе со своей сестрой,
Элеонорой Гомес, женою другого Эрнандо Нуньеса, севильского врача, и тремя
дочерьми, Эльвирой Нуньес, Терезой и Лусией Гомес, еще не замужними.
Гонсалес де Монтес ошибочно называет одну из них племянницей Марии Гомес. Он
рассказывает, что одна из этих женщин была арестована раньше своей матери и
своих сестер; ее подвергли пытке, чтобы заставить открыть соучастников,
ничего не достигли. Тогда инквизитор прибег к хитрости. Он велел привести ее
в зал заседаний, остался наедине с ней, признался в мнимом увлечении ею и
решении сделать все для ее спасения. Он повторял свое обещание в течение
нескольких дней, показывая себя весьма огорченным ее несчастиями. Войдя в
доверие к своей жертве, он сообщил ей, что ее мать и сестры рискуют быть
арестованными, так как ряд свидетелей готов дать показания против них, что
его чувства к ней должны заставить ее доверить ему все, чтобы он мог принять
меры к спасению их от неизбежной смерти. Обвиняемая попалась в ловушку. Она
поведала инквизитору, что мать и сестры разделяют ее верования. Чувства
внезапно иссякли. Вероломный предатель, вызвав ее в суд, велел подтвердить
рассказанные ему подробности. Мать, сестры и тетка немедленно были
арестованы и приведены на костер; услыхав свой приговор на аутодафе,
помешанная возблагодарила свою тетку за открытие истины, ради которой она с
радостью умрет. Тетка укрепила ее мужество, возвещая ей, что они скоро все
вместе будут лицезреть Иисуса Христа, умерши в евангельской вере, повторив
его страдания.
XII. На том же аутодафе погиб Мельхиор дель Сальто, уроженец Гранады и
житель Севильи. Он был стригалем сукна. Преступление его состояло в
покушении на жизнь начальника тюрьмы после того, как он был заключен по
подозрению в ереси. Он тяжело ранил его помощника, который умер несколько
дней спустя.
XIII. Жертв севильского аутодафе, приговоренных к епитимьям, было
тридцать четыре. Я упомяну следующих:
1. Донья Каталина Сармиенто, вдова дона Фернандо Понсе де Леона,
пожизненного декуриона [831] Севильи.
2 и 3. Донья Мария и донья Луиса де Мануэль, дочери дона Фернандо де
Мануэля, дворянина этого города.
4, 5, 6, 7 и 8. Братья Диего Лопес из Тендильи, Бернардто де Вальдес из
Гвадалахары и Доминго де Чурука из Аскоитии. Братья Гаспаро де Поррас из
Севильи и Бернарда де Херонимо из Бургоса. Все они было монахи; последний
был бельцом в монастыре Св. Исидора. Они были осуждены как лютеране.
XIV. 9. Джон Франтон, англичанин из Бристоля, явился в Севилью, узнав
об аресте Николая Буртона. Он был владельцем значительной части товаров,
захваченных у Буртона. Документально доказав, что он привез их из Англии,
англичанин потребовал восстановления своих прав. Ему пришлось испытать
значительные проволочки и понести большие расходы. Однако, не успев оспорить
его права собственности, инквизиторы обещали ему вернуть товары, приняв
между тем свои меры. Появились свидетели, показавшие, что Франтон высказывал
свои лютеранские убеждения, за что он был арестован и заключен в секретную
тюрьму. Страх смерти побудил Франтона сказать угодное инквизиторам и
попросить примирения с Церковью. Его объявили подозреваемым в лютеранстве.
Больше ничего не было нужно, чтобы, по законам трибунала, мотивировать
захват его имущества. Он был примирен, приговорен к лишению своих товаров и
годичному ношению санбенито. Это происшествие является новым доказательством
гибельных последствий тайны инквизиционного судопроизводства. Если бы дело
Джона Франтона разбиралось публично, самый мелкий адвокат доказал бы
ничтожность и лживость следствия. Находятся, однако, англичане, защищающие
трибунал инквизиции как полезный, и я, например, слышал это от одного
англичанина, католического священника. Я заметил ему, что он плохо знает
природу этого учреждения, что я не меньше его и не меньше любого инквизитора
почитаю католическую религию, но если сравнить дух мира и любви, смирения и
бескорыстия, которыми дышит Евангелие и который проявляется в учении и жизни
Иисуса Христа, с системой суровости, коварства, хитрости, злобы, внушившей
уставы святого трибунала, с действительной и непрерывной возможностью
инквизиторов злоупотреблять властью, вопреки законам естественным и
божеским, папским постановлениям и королевским указам, под покровом присяги,
обеспечивающей тайну, - ничто не помешает проклясть этот трибунал, как
вредоносный и способный только плодить лицемеров.
XV. 10. Гильельмо Франке, уроженец Фландрии, поселился в Севилье.
Интимная связь одного священника с его женой смутила его семейное счастье, и
он жаловался, что его бедственное положение не позволяет положить конец
позору. Находясь однажды в компании, где рассуждали о чистилище, он сказал:
"Мне довольно того, что я имею от человека, находящегося в связи с моей
женой, и мне этого достаточно". Эти слова были донесены инквизиции, которая
поместила Франка в своей секретной тюрьме как подозреваемого в лютеранстве.
Он появился на аутодафе и был приговорен к лишению свободы, срок которого
могли определить одни инквизиторы.
XVI. 11. Бернарда де Франки, из Генуи, проводил жизнь отшельника в
Кадисе. Он появился наряду с севильскими примиренными как подозреваемый в
лютеранстве. Приговор гласил, что его имущество конфискуется, а он
подвергается каре трехмесячного тюремного заключения и ношению санбенито. Он
добровольно повинился перед инквизицией, познакомившись с указом о доносах.
Он сказал, что в двадцатилетнем возрасте, находясь в Генуе, он слышал
разговор одного из своих братьев о чистилище, об оправдании и других
предметах в лютеранском толке и не нашел ничего предосудительного в таких
словах. Его нельзя было обвинить ни в каком другом преступлении. Где же
сострадание святого трибунала? Кому предоставляло оно снисхождение? Надо
признать, что в последние времена существования инквизиции она не решалась
более заключать в тюрьму, позорить на публичном аутодафе и тем более лишать
имущества тех, кто повинился добровольно. Прежние инквизиторы действовали
противоположным образом, злоупотребляя тайной, которая не давала обвиняемым
никакого средства протеста и никакой надежды на оправдание.
XVII. 12. Диего де Вирусе, присяжный [832] Севильи, то есть член
городского управления, появился на аутодафе в рубашке, со свечой в руках. Он
произнес отречение как подозреваемый в лютеранстве и был приговорен к уплате
сотни дукатов на издержки святого трибунала. Его обвинили в том, что, увидя
переносный престол [833] Святого четверга, он сказал: "Достойно сожаления,
что совершают такие крупные издержки для подобной цели в то время, как в
хлебе нуждаются многие семейства, которые можно было бы поддержать на
деньги, предназначенные для этого обряда, способом, более угодным Богу".
Разве это предложение, если взглянуть на него не глазами инквизиторов, могло
привлечь на голову его виновника обвинение в лютеранстве? Следует заметить,
что расходы по устройству переносного престола в Севильском кафедральном
соборе, воск и другие украшения огромны и что они породили ряд песенок и
острот.
XVIII. 13. Бартоломее Фуэнтес был нищий, просивший милостыню для
отшельника севильского монастыря Св. Лазаря. Некоторые причины сделали его
врагом священника в Хересе-де-ла-Фронтере и довели до того, что он сказал,
что не верит, чтобы Бог сошел с неба на руки такого недостойного священника.
Распоряжения верховного совета не позволяли, чтобы выражения подобного рода
считались еретическими, если они вырвались в припадке гнева или другом
состоянии, способном помутить разум. Однако его привели на аутодафе в
рубашке, с кляпом во рту как подозреваемого в лютеранстве в самой малой
степени.
XIX. 14 и 15. Педро Перес, студент из епархии Калаоры, и его товарищ по
учению в Севилье Педро де Торрес появились вместе на той же церемонии и
отреклись от ереси как легко подозреваемые. Они были изгнаны из города на
два года. Второй из них обязан был заплатить штраф в сто дукатов за некие
лютеранские действия, в которых его обвинили, то есть за то, что он списал
несколько стихов неизвестного автора, составленных так, что, прочтенные
особым образом, они представляли восхваление Лютера, а другим способом -
сатиру на него [834]. Какое же это преступление со стороны молодых
студентов?
XX. 16. Луис, американец, был четырнадцатилетний мулат. Он появился на
аутодафе босым, в рубашке, с веревкой на шее и был приговорен к двумстам
ударам кнута и к пожизненной службе на королевских галерах, без права
когда-либо быть освобожденным или выкупленным. Он считался соучастником
Мельхиора дель Сальто, приговоренного к сожжению на том же аутодафе за его
ссору с начальником тюрьмы святого трибунала и раны, нанесенные его
помощнику.
XXI. 17. Гаспар де Бенавидес был начальником тюрьмы, о котором
говорилось в 20-м параграфе. Это не спасло его от позора появления на
аутодафе в рубашке, со свечой в руке. Он был изгнан навсегда из Севильи и
потерял свое место. Его осудили за малое усердие и невнимательность к
службе. Сравните эту квалификацию и приговор, в котором его обвиняли. Он
похищал часть и без того небольших пайков у заключенных; доставляемое им
продовольствие было плохого качества, но он заставлял оплачивать его дорого;
он нисколько не заботился о приготовлении пищи, которая была плохо сварена и
плохо приправлена; он обманывал их в цене дров и присчитывал непроизведенные
расходы. Если какой-либо арестант жаловался, он переводил его в сырой и
темный застенок, в котором оставлял на две недели и даже дольше, чтобы
наказать за дерзость; он постоянно говорил, что действует так по приказу
инквизиторов; когда же он выпускал заключенного из застенка, то утверждал,
что эта перемена произошла по его ходатайству. Когда какой-нибудь узник
просил вызова, Гаспар, боясь, что это угрожает доносом на него, избегал
говорить об этом инквизиторам, а на другой день сообщал, что инквизиторы
ответили, будто их занятость не позволяют им разрешать добровольные вызовы;
и не было такой вопиющей несправедливости, которой он не совершил бы по
отношению к своим узникам, пока драка, приведшая к осуждению, не разоблачила
его поведения. Разве не имелось против этого изверга больше обвинений, чем
против Мельхиора дель Сальто и мулата Луиса?
XXII. 18. Мария Гонсалес, прислуга начальника тюрьмы Гаспара де
Бенавидеса, появилась на аутодафе в рубашке, с веревкой на шее, в санбенито,
с кляпом во рту. Ее приговорили к двумстам ударам кнута и к изгнанию на
десять лет. Ее преступление состояло в получении денег от некоторых узников,
для разрешения им видеться и говорить.
XXIII. 19. Педро Эррера из Севильи был приговорен к той же каре; к ней
было прибавлено десять лет галер и потеря денег. Он был слугою Гаспара и
делал то же, что и Мария.
XXIV. 20. Гиль, фламандец, родившийся в Амстердаме, понес наказание в
сто ударов кнутом и был изгнан из Севильи. На церемонии аутодафе он был в
рубашке и со свечой в руке. Он знал, что один узник инквизиции, недавно
прибывший из Америки, занимался отыскиванием средств к побегу, и не донес на
него.
XXV. 21. Инесса Нунъес, девушка, поселившаяся в Севилье, была примирена
с Церковью как подозреваемая в лютеранстве. Также и шесть других женщин и
один мужчина - и по той же причине. Кроме того, еще две женщины: одна -
обвиненная в иудаизме, другая - в магометанстве, и трое мужчин - за то, что
сказали, что блуд не является смертным грехом.
XXVI. 22. Донья Хуанна Бооркес была объявлена невинной. Ее историю
следует рассказать. Она была законной дочерью дона Педро Гарсия де
Херес-и-Бооркеса и сестрою доньи Марии Бооркес, погибшей на предыдущем
аутодафе. Она вышла замуж за дона Франсиско де Варгаса, владетеля местечка
Игера. Ее заключили в секретную тюрьму, когда ее несчастная сестра заявила,
что открыла ей свои верования, которые та не оспаривала. Как будто молчание
доказывает принятие учения, а не мотивируется часто невозможностью понять
суть дела и, следовательно, исполнить обязанность доноса! Хуанна Бооркес
была беременна на шестом месяце. Однако инквизиторы не подождали с ведением
ее процесса, пока она родит, - варварское обращение, которому не следует
изумляться после несправедливости, которую они совершили, приказав
арестовать ее без получения доказательств мнимого преступления. Она родила в
тюрьме; через неделю у нее отняли ребенка, вопреки самым святым правам
природы, и она была заключена в обыкновенный застенок святого трибунала,
думая вероятно, что приняли все меры, требуемые для нее человечностью,
отведя ей помещение, менее неудобное, чем тюремная камера. Случай доставил
ей утешение иметь соседкой молодую девушку, потом сожженную в качестве
лютеранки, которая, сочувствуя ее положению, помогала ей во время
выздоровления. Вскоре она сама стала нуждаться в уходе: она была подвергнута
пытке; все члены ее омертвели и были почти раздроблены. Хуанна Бооркес, в
свою очередь, ухаживала за нею в своем тяжелом состоянии.
Хуанна еще не окрепла вполне после болезни, когда ее повели в камеру
пыток и подвергли тому же испытанию. Она отреклась от всего. Веревки,
которыми были связаны ее слабые члены, проникли до костей; несколько сосудов
лопнуло внутри тела, и потоки крови полились изо рта. Умирающей она была
отнесена в тюрьму и перестала страдать через несколько дней. Инквизиторы
думали искупить это жестокое человекоубийство, объявив Хуанну Бооркес
невинной на аутодафе. С какой тяжелой ответственностью явятся эти каннибалы
на божественный суд!