Нравы первых христиан

Содержание:
Иерусалимская Церковь.
Состояние язычников до их обращения.
Учение и крещение.
Молитва.
Чтение Священного Писания.
Труд и ремесла.
Пост.
Стол.
Степенность христиан.
Супружество.
Союз христиан.
Собрания и литургия.
Сокровенность таинств.
Клевета на христиан.
Другие укоризны.
Попечение о бедных.
Странноприимство.
Больные.
Похороны.
Епископ и клир.
Терпение христиан.

Иерусалимская Церковь
Намереваясь описывать нравы первых христиан, мы, во-первых, остановимся на тех из них, кто слышал учение от самих апостолов и находился под их руководством в Иерусалимской Церкви, которую Иисус Христос собственными руками заложил на камне веры *** и по примеру сиагоги, которая была не только образцом, но и материалом последующих церквей в разных странах. Вот, как Священное Писание описывает настроение и жизнь этих первенствующих христиан:

“Они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах... Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность и разделяли всем, смотря по нужде каждого. И каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселье и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа... У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все было у них общее... Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного в чем кто имел нужду... Руками же Апостолов совершались в народе многие знамения и чудеса; и все единодушно пребывали в притворе Соломоновом. Из посторонних же никто не смел пристать к ним, а народ прославлял их. Верующих же более и более присоединялось к Господу, множество мужчин и женщин” (Деян. 2:42-47; 4:32-35; 5:12-14).

Здесь христианам приписываются: учение, молитва, причащение Святых Тайн, единомыслие, общительность, почтение к людям, слава и любовь со стороны народа. Церковь Иерусалимская состояла из мужчин и женщин разного возраста и звания и в краткое время стала очень многочисленной. Известно, что 3000 душ обратилось при первой проповеди апостола Петра и 5000 — при второй; не раз упоминается, что число верующих возрастало изо дня в день; а св. Иаков удостоверяет, что таких было несколько десятков тысяч (Деян. 21:20). Большая часть из них вела брачную жизнь, и жили они отдельно друг от друга, ибо представляются преломляющими по домам хлеб (Деян. 2:46), т.е. благословляющими и разделяющими между собой Святое Причастие. При всем том жили они на общем иждивении, обращая все свое имущество в деньги, которые апостолы, а впоследствии семь диаконов, раздавали каждому, смотря по его нуждам, с таким благоразумием, что между ними вовсе не было бедных.
Итак, вот разительный пример того равенства в стяжаниях и той общительности, в которых древние законодатели и философы полагали вернейшее средство сделать людей счастливыми, хотя и не могли привести их в исполнение. Все они ясно видели, что для образования совершенного общества надлежало изгнать из него частную выгоду, препятствующую духу любви; но их усилия оставались без успеха. Для сего нужна была благодать Иисуса Христа, которая одна может претворить сердца и исправить поврежденное естество человека.
Главною причиною общности между Иерусалимскими христианами была любовь, делавшая их братьями и сестрами и соединявшая всех в единое семейство, где все дети пользуются одними благами под надзором отца, который, питая ко всем равную любовь, не допускает, чтобы они терпели нужду. Они всегда имели пред глазами заповедь о взаимной любви, которую Иисус Христос внушал им столько раз, особенно в навечерии Своего страдания, когда Он даже определил, что по этой-то любви можно будет распознавать Его учеников (Иоан. 13:35). Ученики стремились исполнить заповедь Спасителя об отречении от всякой собственности не только в расположении сердца, но и на самом деле, следуя совету: “Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах” (Мате. 19:21). Ибо гораздо легче не привязываться к тому, от чего мы решительно уже отказались, нежели к тому, чем еще обладаем. Притом же им известно было предсказание Спасителя о разрушении Иерусалима и самое время для сего Им назначенное, а именно — прежде, нежели “прейдет род сей” (Мате. 24:34). Посему они ничего не хотели иметь, чтобы их привязывало к сему несчастному городу и к земле, которая должна была обратиться в пустыню.
Таким образом, в первой Иерусалимской Церкви мы видим чрезвычайный пример, достойный подражания, и средство обращения ко Христу всех неверных. Весьма вероятно, что каждый из христиан Иерусалимских занимался каким-нибудь рукоделием по примеру Иисуса Христа и апостолов, ибо кроме того, что это служило надежным средством для пополнения издержек, это давало всем хороший пример трудолюбия.
Сказано, что верующие пребывали в учении апостолов, т.е. постоянно занимались наукою спасения, то слушая апостолов, которые беседовали с ними всенародно и наедине и сообщали все слышанное ими от Господа, или читая Св. Писание и объясняя в нем одни места другими. Сказано, что они пребывали в молитве и каждый день ходили в храм для собрания в притворе Соломоновом и для единодушного там молитвословия. Пример свв. Петра и Иоанна, шедших в храм на молитву в 9-м часу (Деян. 3:1), заставляет думать, что они тогда соблюдали те же часы молитв, какие Церковь соблюдает доныне. Вообще внешне они жили подобно Иудеям, исполняя все обряды, законы и принося даже жертвы (Деян. 21:26), что продолжалось ими до падения храма, и сие-то на языке отцов означало “с честью погрести синагогу.”
После молитвы, Писание отмечает преломление хлеба, под коим здесь разумеется Евхаристия. Таинство сие совершалось не в храме, где христиане среди иудеев не имели свободы, а в частных домах, в присутствии одних верных, и завершалось, подобно жертвам мира, пиршеством, которое долгое время сохранялось между христианами под именем агапы, означающим любовь. Сказано, что они принимали пищу с веселием в простоте сердца. Подлинно все верующие в то время были настоящие дети по своему смирению, невинности и бескорыстию. Оставляя блага и мирские надежды, они отдаляли от себя причину житейских забот и печалей и занимались, единственно, ожиданием Царствия Христова, которое почитали весьма близким. Если мы не можем без удивления читать краткое повествование, оставленное нам Писанием об этой первенствующей Церкви, то нет ничего удивительного, что она находилась в такой любви и почтении у тех, кто был ее очевидцем. Она существовала в Иерусалиме почти 40 лет под присмотром апостолов и, преимущественно, св. Иакова, ее епископа, до того времени, пока верные, видя приближающуюся казнь этого несчастного города сообразно с предсказаниями Спасителя (Мате. 24:15), не отделились от неверных Иудеев и не удалились в небольшой город Пеллу, где и пробыли благополучно все время осады Иерусалима (Евсевий Кесарийский, “История Церкви”; Епифаний, “Против ересей”).
Впрочем, окончательный, как выражались отцы, “развод” Церкви Христовой с Иудейской последовал вслед уже за окончательным разорением Иерусалима, случившемся при императоре Адриане, ибо до того времени, как видно из истории, Иерусалимская Церковь имела епископов обрезанных и родом Иудеев (Евсевий, “История...”; Северин Сульпий); это обстоятельство позволяет думать, что и большая часть их паствы состояла также из Иудеев и соблюдала законные обряды. Но со времени падения Иерусалима мы не примечаем там более христиан “иудействующих,” посколку иудеям запрещено было жить в новом городе Елии, выстроенном на месте Иерусалима (Евсевий, “История...”). Те же из них, которые, выйдя из Иерусалима, продолжали держаться иудаизма, уже почитаемы были еретиками.

Состояние язычников до их обращения
Между тем возникали повсюду другие Церкви, состоящие из иудеев и язычников, которые, подобно Церкви Иерусалимской, казались чудом добродетелей и святости, по сравнению с тем состоянием, в котором находились язычники до их обращения. Проповедь Евангелия язычникам началась в царствование Клавдия и Нерона. Изображение нравов того времени находится у Тацита, Горация, Ювенала, Маршала и Петрония. О бесстыдствах тогда говорили и писали публично, ибо они и совершались открыто. Описание тех же пороков можно видеть у Свитония и у описывавших историю Цезарей двух последующих веков Лукиана, Апулея, Афинея и прочих. И отцы Церкви считали нужным говорить об этом с достаточною подробностью, как то делали блаженные Августин, Тертуллиан и Климент Александрийский, после чего стоит удивляться тому ужасному перечислению пороков, которое делает св. Павел в начале своего послания к Римлянам (Рим. 1:29-31).
Извращение нравов перешло в Рим из Греции, Египта и Антиохин. Стоит только бросить взор на Аристофана, чтобы видеть, до какой степени доходило в его время развращение греков. Но и позже нравы не стали лучше, ибо роскошь и нега между ними достигала крайней степени. История царей македонских, египетских и сирийских представляет собой бесчисленные примеры всякого рода беззаконий и неслыханных мерзостей. Кому неизвестно, какая молва ходила об Александрии, Антиохии и Коринфе? Кому неизвестно, как славились своей роскошью и изнеженностью города Иопии и Малой Азии? И среди сего-то растления нравов Христианство получило свое начало; в сих-то самых городах основались первые наиболее знаменитые Церкви. В Римской Империи развращение было не только всеобщее, но даже публичное, явное, поддерживаемое и освящаемое религией. Сведущие в истории знают, в чем состояли у римлян обряды Бахуса и Кибелы. Повсюду расставлены были статуи Венеры, Адониса, Ганимеда и всех превращений Юпитера. Не было сада, в котором бы не находилась статуя какого-либо смешного божка, в нем председательствующего. У женщин любимыми песнями были те, в коих воспевались любовные связи богов, как то можно видеть у Вергилия и Овидия, а на зрелищах большею частью представлялись или бесчинства, или жестокости.
Обыкновенною забавою римской черни было смотреть на людей, друг друга убивающих или растерзываемых зверями. Каждый день осуждали на казнь невольников под самыми пустыми предлогами и заставляли их терпеть жесточайшие мучения. Областные начальники часто поступали бесчеловечно с теми, кто не были римляне. Императоры предавали людей смерти без всякого суда и некоторые проливали кровь даже благороднейших из римлян. Кроме того, корыстолюбие не уступало бесчеловечности, все было замешано на обмане, вероломстве, пронырстве, клевете, насилии и притеснениях. Одних речей Цицерона достаточно, дабы увериться в том. Ежели Веррес за три года существования республики совершил столько злодеяний, управляя лишь одной областью, то что должно было совершаться в царствование Калигулы и Нерона областными начальниками, не боявшимися судебного взыскания, вдохновленными примером государя, и чего действительно не совершили Альбин и Флор в Иудее, а Флакк в Александрии?
Таковы-то были язычники до своего обращения в христианство, но омывшись и освятившись (Кор. 6:11), они становились другими людьми, ни чуть не похожими на тех, которыми были прежде. Впрочем, не должно скрывать и добрых расположений, коими отличались многие из греков и римлян.
Во-первых, они были весьма образованы, а образованность уже предполагает многие хорошие качества, которые можно назвать наружными добродетелями. Таковы степенность, снисходительность и ласковость в обращении, вежливость, расторопность, почтительность, доброжелательность, постоянное радение о приличии, весьма уважаемое греками. Все сие можно иметь, не являясь истинно добродетельным, но добродетель несовершенна без такой наружности, которая придает ей гораздо большую привлекательность. Кроме того, были между греками многие истинные философы, т.е. такие люди, которые с добрым намерением и при всех усилиях своего разума искали средства, могущих сделать людей счастливыми, и которые исключительно занимались тем, чтобы познать истину и жить добродетельно, отказываясь от всех прочих дел и забот и не жалея на это ни издержек, ни трудов, ни времени. Что касается римлян, то в них, несмотря на общее моральное повреждение, оставались еще некоторые следы великодушия, постоянства и прочих добродетелей, которыми славились их предки.
Благодать Евангелия, нисходя на сии добрые расположения природы, не могла не произвести великих действий. Корнилий, первый из язычников, удостоившийся принять сию благодать, был сотник римский. Примеры мужества, свойственного римлянам, представляют нам многие знаменитые мученики, как напр.: свв. Лаврентий, Викентий, Севастиан; многие славные епископы, как то: свв. Киприан, Амвросий и Лев. Примеры достоинства, свойственного греческим философам, можно найти в деяниях св. Поликарпа, в творениях свв. Иустина и Климента Александрийского, в коих, кроме того, видна глубокая ученость и тонкая вежливость. Христианское смирение, смягчив жестокость римлян и гордость философов, сделало их истинно мудрыми, после того, как вера указала им цель, к которой они должны стремиться, ничто другое не привлекало более их взора. Хотя они были весьма учены и образованы, но с переменой нравов становились столь скромными и простодушными, что казались совершенно чуждыми просвещения.
Таким образом, христианская религия утверждалась в Римской империи и в самом Риме, тогда как он находился в самом цветущем своем состоянии, в веке, просвещеннейшем из всех веков, но, вместе с тем, и самом развращенном. Божественность Евангелия не могла блистательнее обнаружиться, чем восторжествовав над двумя склонностями человеческими, которые были ему совершенно противоположны. Ученость и высокоумие противились простоте христианского учения и смирению веры; развращение сердец и падение нравов, противоборствовали чистоте и строгости христианской нравственности. Вот важное замечание, на которое должно опираться, отвечая тем, кто утверждает, будто апостолы имели дело только с людьми необразованными и легковерными. Тертуллиан весьма хорошо дает заметить это язычникам, говоря: “Иисус Христос сделал не то, что Нума, который укротил диких и свирепых людей, устрашив их множеством богов, коих надлежало умилостивить, но людям, ослепленным своим мнимым просвещением, Он открыл глаза для познания истины” (“Апология”).

Учение и крещение
Образ проповеди евангельской был различен, исходя из свойств поучаемых. Иудеев приводили к истине через пророчества и другие доказательства, заимствованные из Св. Писания и из Преданий. Язычников убеждали средством более или менее простым, смотря по степени их восприятия, и используя идеи их стихотворцев и философов. Чудеса возбуждали внимание тех и других. В Деяниях Апостольских можно найти примеры всех этих различных способов поучений (2:14; 3:12-13,16; 14:14; 17:22). Слово Божие предлагалось только тем, кто слушал его с расположением и спокойным духом. Как только неверные приходили в запальчивость или начинали смеяться, что случалось нередко, христианин умолкал, опасаясь подвергнуть святую истину поруганию и подать повод к богохульству. Со временем стали выходить в свет некоторые сочинения, цель которых была показать язычникам неосновательность их религии и вывести из заблуждения. Таковы “Совет язычникам” Климента Александрийскаго, три книги Оеофила к Автолику, рассуждение Татиана против греков. Но что особенно привлекало к Христианству, так это чудеса, в то время нередко происходившие, а также святая жизнь христиан и их непоколебимая твердость во время мучений.
Если кто-либо выражал желание стать христианином, то представляли его епископу или пресвитеру, который в то же время испытывал, истинно ли желание его, твердо и искренне; ибо весьма опасались осквернить святыню, вверяя ее недостойным, и чтобы не обременить Церковь людьми слабодушными и легкомысленными, способными обесславить ее своими отпадением при первом же гонении. Посему допытывались до причин обращения, о состоянии обращаемаго, свободный ли он или невольник или отпущенник, о его нраве и прежнем образе жизни. Те, кто занимался каким-либо постыдным ремеслом или приобрёл какой-либо дурной навык, не был принимаем, разве только после совершенного отречения от этого (Блаж. Августин, “О Нагорной проповеди Господней”). Таким образом отвергали распутных женщин, ростовщиков, актеров, гладиаторов, народных плясунов и певцов — словом, всех тех, кто служил при зрелищах и был к ним пристрастен. Обманщики, ворожеи, гадатели, употребляющие волшебные заговоры для врачевания или предотвращения различных зол и промышлявшие другим каким-либо суеверным ремеслом, не прежде принимаемы были в число верующих, как по оставлении ими худого образа жизни и по некотором их в том испытании. При всей ревности к обращению душ, христиане были весьма строги к тем, кто желал к ним присоединиться.
Тот, кого признавали достойным Христианства, вступал в число оглашенных через возложение на него рук епископа или по ручательству за него пресвитера, который полагал на его челе крестное знамение, прося Бога, дабы Он показал успех в предстоящих ему наставлениях и сподобил его достигнуть святого крещения. С сего времени он слушал поучения народу, к которым допускались и неверные. Здесь-то наставники наблюдали за поведением оглашенных и каждаго порознь учили основаниям веры, не касаясь изъяснения таинств, уразуметь которые они еще не были способны. Преимущественно старались внушить им правила нравственности, дабы они знали, как вести себя после крещения. Такое изложение нравственности составляет предмет наставлений Климента, бывшего в Александрийском училище преемником Пантена. После Климента эту должность отправлял Ориген, который, впрочем, впоследствии разделил свой труд со св. Гераклом, возложив на него попечение о первых уроках (Евсевий, “История...”).
Обыкновенно время оглашения продолжалось два года. Но оно могло сокращаться, в зависимости от успехов оглашенного. В данном случае учитывали не только то, понимал ли оглашенный учение, но особенно то, исправлял ли он свою жизнь, и держался ли в таком состоянии до тех пор, пока он совершенно не переменял своих нравов (Ориген, “Беседа на евангелие от Луки”). Вот почему многие отлагали свое крещение до смерти, ибо никого не крестили, кроме как по просьбе об этом, хотя нередко увещали других к такому прошению. Требовавшие крещения и признанные достойными сего объявляли свои имена в начале Великаго Поста для внесения их в список ищущих крещения или просвещенных (Ориген, “Против Цельса”). Таким образом, было два рода оглашенных: слушатели и ищущие крещения. Сии последние говели на Великий Пост, подобно верным, присоединяя к сему частыя молитвы, коленопреклонения, бдения и исповедание своих грехов (Тертуллиан, “О крещении”). Между тем, мало по-малу учили их основным истинам веры, изъясняя Символ Веры и, особенно, таинства Троицы и воплощения; несколько раз вводили их в церковь для испытания и для произнесения над ними заклинаний и молитв в присутствии верных. Сие называлось избранием и соблюдалось в продолжении многих веков даже над младенцами.
В конце Великаго Поста их учили молитве Господней и давали краткое понятие о таинствах, к коим они приступали, оставляя полное изъяснение их до последующего времени. Этот порядок учения дается в оглашениях св. Кирилла Иерусалимскаго и в письме диакона Ферранда к св. Фулгенцию, где рассуждается о крещении эфиопа. Те, кто после всех испытаний признавались достойными крещения, назывались избранными и их торжественно крестили или в ночь на Светлое Воскресение, дабы они воскресли с Иисусом Христом, или в ночь на Пятидесятницу, дабы они получили Св. Духа с апостолами (Тертуллиан, “О крещении”), ибо в то же время совершалось над ними и миропомазание. Обыкновенно только в эти два праздника производилось крещение. Папа Лев осуждает епископов сицилийских за то, что они крестили в день Богоявления, и это правило существовало еще в Х веке; впрочем, людей, подвергавшихся какой-либо опасности, как-то бывало во времена гонений, крестили во всякое время (Письмо четвертое).
С наступлением дня крещения оглашенного приводили к крестившему, заставляли его отречься от сатаны и дел его, вопрошали о вере, и он отвечал чтением Апостольскаго Символа (Тертуллиан, “О крещении,” “О венце”; св. Киприан, “Письмо к Иануарию”). Само крещение, обыкновенно, совершалось через погружение крещаемого в освященную воду трижды, произнося каждый раз имя одного из Лиц Св. Троицы (Тертуллиан, “Против Праксея”). Крещение через окропление считалось также достаточным в случае нужды, например, над больными (св. Киприан, “Письмо к Магнусу,” “Письмо к Фиду”). Младенцев крестили тотчас по их представлении, иногда ранее даже восьми дней (Тертуллиан, “О крещении”), и родители отвечали за них. Но младенцами назывались и все новокрещенные, какого бы возраста они не были. С крещением соединялось помазание миром, освященным на престоле (св. Киприан, “Письмо к Иануарию”). Крестившиеся представляемы были епископу и его молитвой и рукоположением получали Св. Духа (Тертуллиан, “О воскресении тела”). Новокрещенным давали молоко и мед в знак того, что они вступали в истинно обетованную землю и в духовное младенчество (Тертуллиан, “О венце”). В первую неделю духовно новорожденные носили белую одежду, полученную ими по выходе из воды, в обозначение невинности, которую они обязывались хранить до смерти, и в продолжение той же недели не ходили в баню, что в теплых странах делалось ежедневно (Там же). Не видно, чтобы совершеннолетние меняли имена, ибо мы знаем многих святых, коих имена происходят от языческих богов, каковы Дионисий, Мартиниан, Димитрий (Евсевий, “история...”). Что касается младенцев, то им произвольно давали имена апостолов или заимствованные от добродетелей и предметов веры (св. Златоуст, “Беседа на книгу Бытия,” ст. 21), каковы у греков: Евсевий, Евстафий, Григорий, Афанасий; а у латинян: Пий, Вигилий, Фид, Сперанций и другие, вошедшие в общее употребление у христиан. Новокрещенные после крещения находились под руководством своих воспреемников и пресвитеров до тех пор, пока сами не укреплялись в христианской жизни.

Молитва
Таким образом, новокрещенные мало-помалу вступали в новую жизнь, духовную и благодатную, что прежде казалось им невозможным, а теперь уже находили нетрудным. Первым и главным занятием их была молитва; согласно с учением апостола Павла о непрестанной молитве, христиане все меры принимали к тому, чтобы как можно чаще устремлять свой дух к Богу и вещам Божественным. Они всегда, когда только возможно было, молились вместе (св. Игнатий, “Письмо к Ефесянам”; Тертуллиан, “Апология”), быв уверены, что большее число просящих у Бога известных благодеяний имеет и большее право на получение их, по слову Спасителя (Мат. 18:19-20). Поэтому св. Игнатий за правило поставляет св. Поликарпу, чтобы собрания были часты, и советует справляться о присутствии каждого из верных по имени. К упомянутому побуждению присоединялось еще и то, что присутствие пастырей, обыкновенно, придает более важности общественным молитвам, и предстоящие своим примером побуждают друг друга к ревности и благочестию.
Общественные молитвы, на которые, преимущественно, собирались верные, совершались утром и вечером. Их учили, таким образом, освящать начало и конец дня (“Постановления апостолов”) и отнюдь, не извинять себя житейскими делами, которые были только прибавлением к духовным делам. Утренние молитвы, по-видимому заменяли утреннюю ветхозаветную жертву, а вечерние — вечернюю, и употреблялись для освящения начала ночи. Их иногда называли светильнами, потому что они совершались в такое время, когда уже начинали зажигать светильники, и теперь, в это время поется известный стих, напоминающий о свете. Общественное молитвословие, обычно, заключалось взаимным лобзанием мира (Тертуллиан, “О молитве Господней”). Те, кто не мог присутствовать в собрании: больные, заключенные в темницу, путешествующие — собирались между собою, как только это было возможно, и, если находились порознь, то не преставали, однако же, молиться в положенное время.
Кроме утра и вечера молились еще в 3-м, 6-м и 9-м часу дня и в продолжение ночи. Климент Александрийский, Тертуллиан и св. Киприан ясно обозначают все эти молитвы. Они утверждают их примерами из Ветхого и Нового Заветов и приводят на то глубокие причины. Ориген требует, чтобы молились, по крайней мере, утром, в полдень, вечером и ночью (“О молитве”). Молящиеся, по обычаю, обращались к востоку и стояли с руками, воздетыми к небу. Часы молитвы считались по счету римлян (Климент, “Строматы”), которые делили весь день от восхода до захода солнца на 12 равных часов, но неравных по мере возрастания или убывания дней. Ночь равным образом делилась на 12 часов и на четвертые части, которые назывались стражами или сменами, поскольку на войне сменяли ночной караул четыре раза. Таким образом, если взять пример равноденствия, 1-ый час римский будет отвечать нашему 7-му часу утра, 3-й — 9-му, 6-й — полудню, 9-й — 3-му за полдень, 12-й — 6-му, из чего видно, что молитвы в продолжение дня следовали одна за другою через каждые три часа.
Среди ночи вставали, чтобы молиться по примеру псалмопевца (Пс. 118:62) и св. апостола Павла, когда он находился в темнице после побоев, перенесенных им вместе с Силою (Деян. 16:25). Климент Александрийский, Тертуллиан и Ориген упоминают о сей ночной молитве (Климент, “Строматы,” “О воспитании детей”; Тертуллиан, “К жене”), св. Киприан отзывается о ней с похвалою (“О молитве в конце дня”); вообще, сей навык молитвенного бдения одобряется всеми отцами, как весьма полезный для умерщвления плоти и для возвышения духа к Богу в минуты самые безмятежные. Было так же правилом прочитывать Символ Веры каждое утро и в случае какой-либо опасности (Блаж. Августин, “Беседа 42”; св. Амвросий, “О девстве”).
Наконец, дабы сколь можно чаще обращаться к Богу и строже выполнять заповедь о непрестанной молитве, составлялись молитвы, особенные для каждого занятия, следуя внушению св. Павла (Кол. 3:17). Таким образом все работы, как то: возделывание земли, сев, жатва и сбор плодов, начинались и оканчивались молитвами. Молились, начиная строить дом или жить в нем, начиная ткать холст или шить платье, или носить его, или делать что-нибудь подобное. Примеры такого рода молитв и теперь можно найти в служебниках. Приветствия в начале письма и при встречах состояли не в обыкновенном изъявлении дружбы, но в молитве (Свят. Златоуст, “Беседа на послание к фессалоникийцам”). Действия не столь важные сопровождались знамением креста, как сокращенной молитвой. Его изображали на челе и употребляли почти каждую минуту, т.е. каждый раз, когда надлежало входить, выходить, идти, садиться, вставать, ложиться, одеваться, обуваться, пить, есть и прочее (Тертуллиан, “О винце”; свят. Кирилл Иерусалимский, “Оглашение о Вознесении”).

Чтение Священного Писания
Сокровищницею молитв всегда почитались псалмы, которые, быв произносимы благоговейно и вразумительно, служили превосходным наставлением, поскольку они сокращенно содержат в себе все, что заключено в прочих св. книгах и подают примеры тех чувств, которые благочестивый человек должен иметь в различных обстоятельствах жизни. Вместе с этим читали что-нибудь и из других св. книг, из чего составились впоследствии так называемые часы. Ночные молитвы, по причине своей продолжительности, состоят большею частью из чтения, а Литургия, как торжественнейшая часть всего священнослужения, сопровождалась преимущественно поучением. Из св. книг читаемы были только те, которые, по согласному преданно Церквей, считались богодухновенными, а те из них, которые внесены были туда же по желанию некоторых только людей, назывались апокрифическими, или имеющими неизвестное происхождение (Ориген, “Письмо к Африкану”). Из опасения, чтобы церковныя книги не потерпели ошибок из-за невежества переписчиков, нередко прилагаемо было к ним обявление, в котором каждый желающий переписывать, заклинаем был судом Божиим делать сие со всею точностью. Об этом объявляет св. Ириней в конце своего письма к Флорину; поводом к чему могла служить угроза, заключающаяся в Апокалипсисе.
Церковь представляла собою не только дом молитвы, но и училище благочестия. Епископ объяснял Евангелие и другие св. книги, поучая всенародно в собрании верных, как свидетельствует св. Павел, и приспособляя свои поучения к тем, кто их слушал; они давали обет ничего не говорить от себя, не входить ни в какия произвольныя исследования, ничего не искать вне Евангелия, но передавать со всей точностью то, чему они научились от своих отцов, т.е. прежде бывших пресвитеров и епископов, посредством Предания, восходящего даже до апостолов (свят. Ириней, “К Флорину”; Климент, “Строматы”). Они внушали верным крайне опасаться всякого нововведения, особенно в учении, так что если кому из этих последних случалось слышать что-нибудь противное их вере, они, отнюдь, не входили в спор, оставляя этот труд своим пастырям (свят. Ириней, “Против ересей,” Евсевий, “История...”; свят. Игнатий, “Послание к Траллийцам”). Этим объясняется, почему такое множество ересей, которые возникали в первых веках, осуждались, по большей части, без Соборов и судопроизводств, ставших необходимыми впоследствии. Все вселенские пастыри единодушно держались предания, а народ беспрекословно верил их учению.
Верующие, кроме того, поучались Закону Божию сами по себе и размышляли о нем день и ночь. Они перечитывали дома слышанное в церкви и старались с помощью взаимных бесед утвердить в памяти наставления своих пастырей; особенно, главы семей заботились делать эти повторения в своих семействах (“Постановления апостолов”). Каждый из них у себя был как бы домашний пастырь, который управлял молитвою и чтением домашним, поучал свою жену, детей и слуг, делая им дружеские увещания и держал их в союзе с Церковью через совершенную покорность, какую сам оказывал своему пастырю. Что сказано об отцах, то же самое должно разуметь и о матерях. Свят. Василий и его брат свят. Григорий Нисский гордились верой, которую они получили от своей бабки св. Макрины, просвещенной свят. Григорием Чудотворцем; подобно сему св. Павел с похвалою отзывается о вере матери и бабки св. Тимофея (2 Тим. 1:5). Доказательством черезмернаго попечения, какое прилагали отцы и матери в наставлении в вере своих чад, служит то, что с тех времен не сохранилось ни одного катехизиса, составленного для детей, ни общенародного наставления для крестившихся до совершеннолетия. Каждый дом составлял тогда особенную Церковь (свят. Иоанн Златоуст, Беседа 36).
Многие христиане, даже из мирян, столь прилежно читали Св. Писание, что знали его наизусть. Они, обыкновенно, носили его с собою, отчего многих святых находили погребенными с Евангелием на груди. Свят. Иоанн Златоуст свидетельствует, что еще в его время многие женщины носили Евангелие на шее; что умывали руки, прежде чем брать св. книги; что каждый пристойно одевался, что мужчины читая стояли с открытою главою, а женщины покрывались в знак почтения, ибо и они не менее читали Писание, чем мужчины. Известно, что мученики во время гонения Диоклетиана, вынужденные все оставить и скрываться в пещерах, ни о чем на жалели, кроме св. книг, в коих уже не имели утешения по-прежнему поучаться день и ночь. Христиане, кроме того, читали творения епископов и писателей Церкви, которых число весьма умножилось в первых веках. Евсевий насчитывает их около сорока, кроме писателей безымянных или таких, о коих он говорит только в общем. Нет сомнения, что самая большая часть произведений древних писателей не дошла до нашего времени. Положим, что многие из епископов не могли писать книг частью по своей скромности, частью из опасения обнародовать таинства, частью по причине своих многотрудных занятий или из-за гонений, не позволявших им даже жить долгое время. Но при всем том им все же приходилось писать письма о разных вещах и защищать религию от еретиков и язычников. Сверх того, столь много было ученых, философов и ораторов по всей империи, особенно в Греции и на Востоке, что среди христиан никогда не было недостатка в хороших писателях.
Чтение языческих книг было возбраняемо, как нечто могущее поколебать веру неукрепленных и притом бесполезное. “Ибо чего недостает для вас в Законе Божием? — говорит один древний писатель. — Хотите ли истории? У вас есть книги Царств. Желаете ли философии или поэзии? У вас есть пророки, Иов, Притчи, где вы найдете гораздо более ума, нежели во всех поэтах и философах, потому что это есть слово единого премудрого Бога. Любите ли гимны? У вас есть псалмы. Изыскиваете ли древности? У вас есть книга Бытия. Наконец, Закон Божий преподает вам правила и наставления душеспасительные.”
Впрочем, епископы и пресвитеры не считали для себя запрещением читать светские книги, с пользою употребляя их в опровержение язычников через свидетельства их же поэтов и философов. Они преподавали истины, как свою собственность, потому что были учениками Иисуса Христа, Который есть источник всякой истины и премудрости.

Труд и ремесла
Непрестанное упражнение в чтении Св. Писания предписывалось, в особенности, богатым во избежание праздности и рассеяния. Прочие же христиане занимались ремеслами, чтобы иметь средства на прожитие, для погашения долгов и раздачи милостыни, но их ремесла были самыми невинными и совершенно отвечающими христианскому стремлению к уединению и кротости (“Постановления апостолов”). Многие из самых богатых подвергали себя произвольной нищете, раздавая свое имущество бедным, особенно во время гонений, дабы таким образом приуготовить себя к мученичеству. Ближайшие последователи апостолов, которые после них трудились над распространением слова Божия, были движимы исполнением своего долга и дабы подавать всем пример. Многие христиане трудились только для того, чтобы избежать праздности, ибо им строго внушали избегать сего порока и иных, с ним неразлучных: рассеянности, любопытства, злоречия, бесполезных посещений, пересудов. Напротив, увещали каждого пребывать в покое и молчании, занимаясь каким-либо полезным делом, особенно же делами любви с больными, бедными и другими, нуждавшимися в помощи.
Таким образом, жизнь христиан была непрерывным последованием молитвы, чтения и труда, которые сменялись по часам и не были прерываемы, разве что на самое краткое время, по требованию нужд житейских. Но чем бы кто из них ни занимался, на всякое занятие смотрел, как на дополнение к благоусердию, которое почитал главным и единственным украшением на целую жизнь (“Постановления апостолов”). Их звание было единственное и простое звание христианина, они не имели других титулов, и когда судия вопрошал кого-нибудь из них о имени, стране и состоянии, он отвечал: “Я — христианин.”
Они не любили состояний, сопряженных с излишними заботами и развлечениями, однако это не препятствовало им оставаться в том звании, какое каждый из них имел до крещения, если только это звание не заключало в себе ничего противнаго благочестию (Тертуллиан, “О венце”). Так воинов, когда они становились христианами, не обязывали оставлять службу, но только убеждали соблюдать правило, предписанное им Евангелием: “никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованием” (Лук. 3:14). Великое число христиан служило в войсках и доказательством тому служит Громоносный легион, прославившийся при Марке Аврелии, и Фивский легион, который по примеру своего вождя Мавриция весь принял мучение от Максимилиана Геркула. Воинские правила римлян, еще не вышедшие из употребления, состояли по существу, в воздержании, трудолюбии, повиновении и терпении — добродетелях, совершенно согласных с Христианством. Несмотря, однако же, на это, христиане иногда сами отказывались записываться на службу или даже бросали ее, чтобы не участвовать в языческих обрядах: поедании идоложертвенного, поклонении знаменам с изображениями идолов, обыкновение клясться именем императора, вместо имени Божия, и украшаться цветочными венками на общенародных пиршествах (Тертуллиан, “О венце”).

Пост
Христиане постились чаще иудеев, но образ их поста был почти тот же, т.е. носил на себе обыкновенные знаки сетования. Существенное правило поста состояло в том, чтобы не есть более одного раза в день вечером, воздерживаться от вина, сладкого и питательного, проводить день в уединении и молитве. В книге “Пастырь,” весьма уважаемой древними, говорится, что в день поста с самого утра надо уходить на молитву, не вкушая ничего, кроме хлеба и воды, и раздавать нищим избытки своего имущества. Действительно, с постом всегда соединялась раздача милостыни. Самый пост служил средством к тому, убавляя часть дневного расхода. Питие прежде ужина считалось нарушением поста. Некто из святых, идя на мучение, отверг напиток, который ему поднесли для укрепления сил, говоря, что еще не пришло время прервать пост. Это было в пятницу в 10 ч. утра. В первых веках церковный пост у христиан был один, который предшествовал Пасхе, т.е. Великий Пост (Тертуллиан, “О посте”). Церковь соблюдала его в память страданий Иисуса Христа, прилагая к себе сказанное Им: “Когда отнимется у них Жених... тогда будут поститься” (Мате. 9:15). Прочие посты тогда были произвольными (Тертуллиан, “О посте”): пост в среду и пяток каждой седмицы, подобно Великому Посту, основывался на страданиях Иисуса Христа, поскольку в среду составлен был против Него иудеями совет, а в пяток Он умер.
Эти посты отличались между собой длительностью, которая была троякой. Посты в среду и пяток продолжались до 9-го часа или по нашему до трех часов вечера, почему и называли их полупостами. Пост в Четыредесятницу оканчивался вечернею, т.е. в шесть часов к закату солнца. Еще был сугубый пост или полное говение, когда целые сутки проводили без пищи. Так говели в Великую Субботу, некоторые к ней присоединяли Великую Пятницу, иные так проводили три дня, иные четыре, некоторые все шесть дней Страстной седмицы — каждый сколько мог. Этот сугубый пост в Испании соблюдали каждую субботу и, сверх того, раз в каждом месяце, кроме июля и августа. Причина, почему постились до 9-го часа, заключалась в память часа смерти Иисуса Христа, а до вечера — в воспоминании Его погребения (Тертуллиан, “О посте”).
Степени воздержания были также различны. Одни ели все только в сыром виде, другие держались сухоядения (Тертуллиан, “О посте”), воздерживаясь не только от мяса и вина, но и от плодов винных и сочных, употребляя с хлебом только орехи, миндаль и т.п., иные довольствовались хлебом и водою. Сухоядение одобряемо было особенно во время гонения, как приготовление к мученичеству (Тертуллиан, “О посте”). Некоторые и кроме Страстной седмицы ничего не вкушали в продолжение многих дней и нередко даже до 10-й зари, как говорит Лукиан, свидетель несомненный. Ибо в эти необыкновенно продолжительные посты входили и воскресенья, в которые законом запрещено было поститься.
В первых веках Христианства, хотя были еще в Греции и Риме люди, занимавшиеся разными телесными упражнениями для укрепления тела, но гораздо более было таких, которые вредными для здоровья пороками ослабляли тело и рано старели. Однако среди развращения, которыми исполнены были Египет и Сирия, появлялись великие постники, которые жили гораздо дольше других людей. Правда, в теплых странах пост не столь тягостен, но наблюдались необыкновенные примеры воздержания в Галлии и еще более холодных странах, притом спустя более 100 лет уже после апостолов, ибо многие из великих подвижников следовали древнему образу пощения.
Христиане, подобно иудеям, взирали на пост как на время сетования. Правда, иудеи налагали его на себя часто в изъявление естественной скорби, причиненной потерею любимой особы или другим каким-либо временным бедствием. Но христиане, все прилагая к духовным вещам, употребляли эти внешние знаки сетования для возбуждения в себе печали, созидающей спасение (2 Кор. 7:10), т.е. покаяния в грехах. Св. Киприан учит, чтобы грешник оплакивал смерть души своей, по крайней мере, как потерю любимой особы (“О падении”), а свят. Иоанн Златоуст в слове “О умилении” употребляет то же сравнение. Сверх того, пост считался полезным для предотвращения искушений, как изнуряющий тело и подчиняющий его духу. Посему-то постящиеся избегали всякого рода удовольствий, даже позволенных. Все, более обыкновенного, становились уединеннее, молчаливее, в церкви усерднее, в молитве и чтении прилежнее.

Стол
Даже в непостные дни стол христиан был самый умеренный и простой. Им внушали: не для того жить, чтобы есть, но для того есть, чтобы жить (Клиент Александрийский, “О воспитании детей”), принимать пищи не более, чем необходимо для здоровья и укрепления сил, дабы снова трудиться, презирать лакомства, приготовление к пышным обедам и все то, к чему потребно искусство поваров. Они разумели буквально и как закон слова св. апостола Павла: “Лучше не есть мяса, ни пить вина и не делать ничего такого, от чего брат твой претыкается или соблазняется или изнемогает” (Рим. 14:21). Воздержание от вина приписывалось наипаче женщинам и отрокам, и те, которые его пили, всегда смешивали его с водою. Если кто-нибудь и ел мясо, то большей частью рыбное или птичье, нежели разных животных, мясо которых считалось слишком питательным; от крови же и удавленины воздерживались все по запрещению Апостольского Собора (Деян. 15:29), бывшему в силе долгое время. Многие питались одними молочными яствами, плодами и овощами. Да и от овощей таких, как гороха, бобов, чечевицы, если находили их слишком питательными для тела, назначенного к изнуренно, брали одну зелень, употребляя её с хлебом и водою, основываясь на буквальном смысле слов апостола (Рим. 14:2). Рассказывают о св. апостоле Матфее, что он питался одной зеленью, древесными почками и ягодами.
Вообще, христиане употребляли только кушанья самые простые — те, что можно есть сырыми и без приправы, нежели те, которые надобно печь (Климент Александрийский, “О воспитаний детей”), и не садились за стол более двух раз в день, совершенно устраняя, по внушению апостолов (Гал. 5:21; Рим. 13:13; 1 Петр. 4:3), собрания после ужина, называемые пирушками, на которых целые ночи проходили в пьянстве. Обед или ужин, сколь просты и легки они бы ни были, начинались и завершались молитвами, образец которых доселе хранится в Церкви. По этому поводу Пруденций сочинил два гимна, где ясно отразился дух первых веков (“Библиотека святых отцов”).
В те времена было принято читать что-нибудь в продолжение трапезы. Плиний никогда этого не упускал, и Ювенал, приглашая своих друзей к себе на ужин, обещал чтение Гомера и Виргилия. Христиане же читали Св. Писание и, вместо развратных песен и игр, которыми сопровождались языческие пиршества, пели духовные гимны (Климент Александрийский, “О воспитании детей,” “Строматы”). Ибо они, отнюдь, не осуждали ни музыки, ни увеселений, только бы то и другое было благочинно и служило к славе Божией. Они не ели ни вместе с еретиками, ни с другими отлученными от Церкви (1 Кор. 5:11), ни даже с оглашенными, но иногда ели с неверными, дабы не совсем расторгать с ними общение (1 Кор. 10:27).

Степенность христиан
Вся жизнь христиан была образцом умеренности. Заботясь, преимущественно, о внутреннем величии и благородстве, и дорожа только духовными сокровищами, они осуждали все то, что изобрела роскошь в преисполненном богатствами Римском государстве, как например, построение пышных зданий, обзаведение богатой мебелью, столами из слоновой кости, ложами из серебра, обтянутыми пурпуровою и вышитою золотом материей, золотую и серебряную посуду, украшенную резьбою и драгоценными камнями (Климент Александрийский, “О воспитании детей”). Вот, что нашли мучители в горнице, в которой жила св. Домна, богатейшая девица Никомидийская: Распятие, книгу Деяний Апостолов, рогожу на полу, глиняную кадильницу, лампаду и небольшой деревянный ящичек, в котором хранились Св. Дары для приобщения (Бароний, “Деяния мучч. Никомидийских,” Летопись 29).
Христиане не носили одежд яркого цвета; св. Климент Александрийский одобрял белый (“О воспитании детей”), как знак чистоты, и притом сей цвет был в общем употреблении у греков и римлян. Христиане не любили также весьма тонких материй, особенно шелковых, (бывших тогда в такой ценности, что они продавались на вес золота); перстней, драгоценных камней, завивания волос, опрыскивания себя духами, слишком частого посещения бань, излишней опрятности — словом, всего, что может возбудить чувственную любовь и вожделение (К. Александрийский, “О воспитании детей”; “Постановления апостолов”). Пруденций полагает первым знаком общения с христианами — перемену во внешности и отказ от украшений. Аполоний, древний писатель Церкви, делает следующий упрек монтанистам, говоря о их лжепророках: “Скажите мне, пророк напрыскивается ли духами? Любит ли наряды? Играет ли в кости? Отдает ли в рост деньги? Пусть скажут, позволительно ли сие, или нет? Я докажу, что их пророки то делают” (Евсевий, “История...”).
Некий мученик, желая обличить в измене одного лжехристианина, указал судьям, что этот обманщик завивал волосы, пристально смотрел на женщин, что ел много и издавал винный запах (Бароний, “Деяния св. Севастиана,” Летопись 289). Вообще, внешне христиане держали себя сурово или, по крайней мере, просто и степенно. Некоторые из них вместо обыкновенной одежды носили философскую епанчу (Тертуллиан, “В защиту философской епанчи”), как, напр., блаж. Августин, Тертуллиан и св. Геракл, ученик Оригена.
Забав у них почти вовсе не было. Они не ходили ни на какие народные зрелища, ни в театр, ни в амфитеатр, ни в цирк (“Постановления апостолов”; Тертуллиан “О зрелищах”). В театре играли трагедии и комедии, в амфитеатре происходило сражение на мечах или травля зверей; цирк был предназначен для состязания на колесницах. Все эти зрелища составляли часть идолопочитания и бесовских празднеств, — сего уже довольно было для христиан, чтобы чувствовать к ним отвращение; но кроме того они смотрели на них, как на главный источник развращения нравов. “Можно ли, — говорит Тертуллиан, — любоваться изображением того, что делать не должно?” (“О зрелищах”). Театр представлял собой зрелище бесстыдства, амфитеатр — бесчеловечности, тогда как христиане от этого были столь далеки, что не хотели смотреть даже на казни, совершаемые правосудием. Обе эти забавы служили пищею страстей (Блаж. Августин “Исповедь”). И даже посещение цирка, сколь невинным оно не казалось, было строго запрещено свв. отцами из-за возмущений, которые там господствовали и которые ежедневно приводили к ссорам, дракам, нередко даже кровопролитию. Сверх сего великие издержки, шедшие на эти зрелища, праздность, которую они питали, встреча мужчин и женщин, которые сидели здесь вместе и могли друг друга рассматривать с полною свободою и любопытством, — все это в глазах христиан было предметом, достойным порицания.
Христиане не менее порицали игру в кости и другие сидячие игры, как вредные и к тому же, развивающие леность (Климент Александрийский, “О воспитании детей”). Они осуждали громкий смех и все то, чем он возбуждается, т. е. постыдными телодвижениями и словами (Климент Александрийский, “О воспитании детей”; свят. Ириней, “Постановления апостолов”). Они не хотели видеть в жизни христианина ничего неприличного, низкого, недостойного честных людей, ни слышать от него глупых речей и бесполезной болтовни, свойственной простонародью и, особенно, женщинам, которую обвиняет ап. Павел, говоря: “слово ваше да будет всегда с благодатью” (Кол. 4:6). Против сих-то беспорядков, как предохранительное средство, предписывалось молчание.
Сему всему не следует удивляться, ибо любители забав часто порицаются и даже проклинаются Св. Писанием (Притч. 3:34; 12:18), а св. Павел осуждает именно то, что греки называли евтрапелией: забавные разговоры и поступки (Ефес. 5:4), из которых Аристотелю угодно было составить особенную добродетель. В самом деле, вся жизнь христианина состояла в том, чтобы заглаживать прежние грехи покаянием и предотвращать будущие умерщвлением страстей. Кающийся, поскольку хочет наказать себя за неумеренное наслаждение удовольствиями, должен это начать отречением от самых дозволенных удовольствий, ибо, чтобы истребить страсть или, по крайней мере, ослабить ее, должно, сколько возможно менее, поблажать ей. Посему истинный христианин никогда не должен искать чувственного удовольствия, а разве мимоходом получать то, которое сопряжено с необходимыми потребностями жизни, как например, вкушением пищи и сном. Если он наслаждается чем-нибудь, то это наслаждение должно быть истинное: таков отдых после трудов, удовлетворяющий слабости нашего естества, которое бы изнемогло, если бы тело находилось в непрестанном действии и душа в неослабном напряжении. Но искать чувственного удовольствия и ставить его целью жизни — это совершенно противно обязанности самоотвержения, которая составляет сущность добродетелей христианских. Телесный труд или прекращение занятия возвращают бодрость душе; отдых, пища и сон восстанавливают телесные силы; забавы же ни к чему не нужны.
Но сколь ни сурова представляется нам жизнь первых христиан, не должно однако же воображать, что она была горестная. Св. Павел требовал от них, конечно, не невозможного, когда побуждал их к радости (Филип. 4:4). Если они и лишены были чрезмерных удовольствий, за которыми гоняется большая часть людей, то, с другой стороны, свободны были от печалей и других страстей, их терзающих, поскольку жили без честолюбия и корыстолюбия. Не имея привязанности к благам настоящей жизни, они легко переносили неприятности, их сердце исполнялось спокойствием чистой совести, радостью благих дел, через которые они старались угодить Богу и, наипаче, сладкою уверенностью в будущей жизни, в которой не будет никаких огорчений.
По этой причине забота о потомстве не тревожила их. Они желали своим детям, как и самим себе, одного блага — скорее отойти от мира (Тертуллиан, “О зрелищах”). Если они покидали их сиротами, как то часто случалось с мучениками, то знали, что Церковь будет их Матерью и что они ни в чем не потерпят нужды. Таким образом они жили своим рукоделием или доходами, часть которых уделяли нищим, без забот и нужд, чуждые не только низкой и сколько-нибудь неправедной корысти, но и всякого желания собирать и богатеть. Так, когда между гонениями некоторые из христиан стали собирать недвижимость и искать сокровищ в земле, — это отцами почиталось беспорядком, достойным оплакивания (свят. Киприан, “О падении”). Люди, настолько холодные ко всему земному, не могли быть пристрастными к удовольствиям чувственным. “Какое удовольствие, — говорит Тертуллиан, — может сравниться с тем, которое происходит от презрения к миру, от истинной свободы, от чистой совести, от навыка довольствоваться малым и не страшиться смерти? Попирать ногами языческих богов, изгонять демонов, целить болезни, испрашивать откровений, жить для Бога, — вот утехи, увеселительные зрелища христиан!” (“О зрелищах”).

Супружество
При всем, однако же, хладнокровии к земным вещам, большая часть христиан вела брачную жизнь. Безбрачное состояние язычников, как основывающееся на одном своеволии и распутстве, было во всеобщем презрении. Для прекращения этих беспорядков законы гражданские полагали разные наказания на безбрачных и награды тем, кто умножал число граждан через законные супружества.
В язычестве был обычай у родителей, обремененных большим семейством, подкидывать своих детей вскоре после их рождения. Христиане порицали такое бесчеловечие. “Мы вступаем в брак, — пишет св. Иустин, — единственно для воспитания детей или, отрекаясь от брака, храним совершенное целомудрие” (Апология первая). Св. Климент Александрийский пишет: “Должно вступать в брак или уже совершенно воздерживаться” (“О воспитаний детей”). Итак, они знали только два состояния и последнее, как утвержденное примером Иисуса Христа, предпочитали первому. Многие возлагали на себя обет девства тотчас после своего крещения (Тертуллиан, “К жене”), и среди тех, кто от младенчества был христианином, находилось много обоего пола людей, соблюдавших свою непорочность до 60-ти и 70-ти лет (свят. Иустин, Апология первая). Известно, до чего Ориген простер свою неумеренную ревность о девстве (имеется ввиду само оскопление — ред.); впоследствии его пример нашел было столько подражателей, что для обуздания их нужны были запретительные соборные определения (Апостольские правила 21, 22; правило Никейского Собора 1; Тертуллиан, “Об одноженстве”).
Некоторые еретики в этом пункте вышли за пределы. Одни из них осуждали второй брак, другие — вообще брачную жизнь. К сим-то последним св. Климент Александрийский прилагает предсказание апостола Павла относительно того, что в последние времена явятся люди, порицающие брак (I Тим. 4:3). Это самое заставило его и других доказывать святость брака и подтверждать его примерами апостолов Петра и Филиппа, которые состояли в браке. Отцы Церкви с уважением смотрели на брак, целью которого было рождение людей, назначенных для бессмертия. Только они не хотели, чтобы люди искали лишь одно удовольствие при этом, но чтобы все было управляемо благоразумием и стыдливостью при постоянном памятовании о Том, Который проникает в сокровенные тайны, и при строгом блюдении тела, которое есть храм Его.
Среди правил воспитания детей находим и такое, где говорится о желательности своевременно сочетать их браком для предотвращения греха (“Постановления апостолов”). И тем, кто имел человеколюбие воспитывать сирот, внушаемо было, чтобы как только они придут в возраст, сочетать их со своими детьми, нежели с чужими (“Постановления апостолов”). Из сего видно, насколько мало было расчетливости в христианских супружествах. Решения о браках, как и о других важных делах, предлагали на суд епископам, дабы, по словам св. Игнатия, они заключили по благословению Божию, а не по страсти (“Письмо к Поликарпу”). По согласии обоих сторон брак совершался всенародно и великолепно в церкви, где был освящаем благословением пастыря и утверждаем приношением святой Жертвы (Тертуллиан, “К жене”). Брачующиеся давали друг другу руки, и невеста получала от жениха перстень с изображением креста или символа какой-нибудь добродетели, как-то: голубицы, якоря или рыбы, ибо сие обыкновенно вырезывалось у христиан на печатях, а известно, что у древних перстни служили вместо печатей.
Христиане не заключали браков в праздничные и постные дни, на каком основании доселе возбраняется венчать в известные времена года, и, вообще, они жили воздержанно всегда, особенно когда хотели заняться молитвою по словам Апостола (1 Кор. 7:5). Св. Климент Александрийский говорит, что совершенный христианин после того, как у него появятся дети, должен обращаться со своею женою как с сестрою, ибо по разлучении с телом (т.е. после кончины) они будут точно в таких отношениях (“Строматы”), а Тертуллиан свидетельствует, что многие из супругов действительно хранили девство по взаимному согласию. Он же счастье христианского супружества изображает так: “супруги-христиане несут единое бремя, составляют одно тело и одну душу, вместе молятся, вместе преклоняют колени, вместе постятся, поучают и увещевают один другого. Свободно посещают больных, охотно раздают милостыню, без развлечения стоят за службою. Они вместе поют псалмы и гимны, взаимно побуждая себя к славословию Господа” (“К жене”; “О воскресении тела”). Возбранялось верным вступать в брак с неверными, но в том случае, когда кто-нибудь из них прежде крещения вступил в него, позволялось им жить вместе (1 Кор. 7:12). Второй брак, хотя не был вовсе запрещен, однако же в некоторых Церквах налагали эпитимии на второженов.

Союз христиан
Так жили христиане порознь, вне всего общества. В собраниях же их под именем Церкви греки подразумевали собрание народа для совещания о делах общественных. Так собрание народа в Эфесе называется в Деяниях “церковью” (Деян. 19:32). Посему, в отличие от мирской церкви, собрание верующих именовалось Божией Церковью. Ориген, опровергая Цельса, сравнивает эти две церкви и утверждает решительно, что судя даже по христианам, стоящим на низшей степени христианского совершенства, Церкви христианские как бы светили в мире. Из самого понятия о Церкви видно, что христиане каждого города составляли единое общество; и вот, что было одним из главных предлогов к гонению: собрания их казались предосудительными, как несогласные с законами правления, и их единодушие, которое на самом деле происходило только от взаимной любви, представлялось заговором (Тертуллиан, “Апология”).
Действительно, христиане одного города или селения сводили между собою тесную дружбу в собраниях, назначенных для молитвы и других благочестивых упражнений, где они виделись почти каждый день. Здесь имели они частые беседы и советовались друг с другом даже о неважных вещах, — радость и горесть у них были общие. Если кто-нибудь из них получал от Бога особую милость, все принимали в том участие; если кто находился в состоянии покаяния, все испрашивали прощение. Они обращались между собою, как родные, называя друг друга отцом или сыном, братом или сестрою, смотря по возрасту и полу.
Этот союз укреплялся властью родителей в своем семействе и подчиненностью их священникам и епископу, как говорит свят. Ириней в своих письмах. Епископы находились между собою в тесном союзе; без общего согласия они не предпринимали ничего важного. Принадлежавшие к одному кругу часто сходились на Собор, когда имели для сего свободное время. Епископы же из дальних мест вели между собою частую переписку, весьма удобную из-за чрезмерной обширности Римского единодержавия, которое Господь нарочно устроил с тем, чтобы содействовать успехам Евангельской проповеди (Ориген, “Против Цельса”). Эти письма имели особую форму для предохранения их от подлога и прикрытия святых истин, необходимых особенно во время гонений (Киприан, “К Клименту Римскому,” Письмо 9). Для большей безопасности письма посылались с клириками, а за их недостатком с людьми, нарочно для сего избранными. Но так как Церковь Божия не ограничивалась пределами Римской империи, а простирала свое владычество по всем окрестным странам, то единство веры и нравов, общее всем христианам, было достойным еще большего удивления при столь великом разнообразии народов, особенно когда замечали, что истинная религия отучила своих последователей от самых грубых и безрассудных привычек. После сего можно сказать, что Вселенская Церковь составляла точно одно тело, члены которого соединялись союзом не только веры, но и любви взаимной.

Собрания и литургия
Принадлежавшие к той же церкви собирались в воскресный день, называемый у язычников днем солнца, который у христиан был во всегдашнем уважении, ибо он напоминает о сотворении света и воскресении Христовом (Свят. Иустин, “Апология первая”). Собирались также в пятницу, называемую у христиан днем приготовления. Местом собрания был какой-нибудь частный дом, в котором отделялась одна из столовых комнат в верхнем жилье. Такова была горница, из которой упал юный Евтих во время полнощной проповеди ап. Павла в Троаде. Она была в третьем этаже, достаточно освещена, и верные туда собирались в ночь на воскресение для преломления хлеба, т.е. для Евхаристии, за которой следовала в ночь на воскресение вечерня (Деян. 20:7-11). Часто гонение заставляло христиан укрываться в подземельях за городом, как-то подтверждают каменные пещеры, находящиеся близ Рима, известные под названием Рима подземного (Бароний, Летописи 224, 245). Так было при императорах Филиппе и Гардиане (Евсевий, “История...”), а после низложения Павла Самосатскаго император Аврелиан приказал дом церковный отдать тем, кому присудят италийские и другие правоверные епископы (Евсевий, “История...”). Некоторые из этих открытых церквей находились в частных домах, как то известно о домовой церкви сенатора Пуденса. Иногда же для сего строились особые здания. Незадолго перед гонением Диоклетиана, церкви во всех городах, начиная с основания, были перестроены и гонение началось их разрушением (Евсевий, “История...”).
В этих собраниях совершалось молитвословие, определявшееся, как указано выше, разными часами дня и ночи, приносилась бескровная Жертва, как действие, исключительно принадлежавшее священниками. Оно называлось или именами, взятыми из Св. Писания, как напр., вечерней, преломлением хлеба, жертвою, или именами, принятыми Церковью: синаксом, что значит собрание; Евхаристиею, что значит благодарение; Литургиею, что значит общественное служение. Оно совершалось иногда перед восходом солнца, особенно, во время гонений, во избежание помехи, которую могли устроить неверные (Киприан, “Письмо к Целилию”). В каждой церкви или в каждом приходе совершаема была лишь одна литургия, отправлял ее всегда епископ, а за отсутствием или болезнью его — священники, которые были тут же и служили с ним вместе. Устав литургии, проходя разные времена и места, изменился через прибавление и отмену некоторых важных обрядов, но в существе своем остался неизменным. Вот что мы находим об этом у древних писателей.
После некоторых молитв читали Св. Писание сперва Ветхого, затем Нового Завета, чтение заключалось Евангелием, которое изъяснял настоятель, прилагая к сему наставления, сообразные с нуждами своей паствы (Свят. Иустин, “Апология”). После сего все вставали с мест и, обращаясь к востоку с воздетыми к небу руками, молились за людей всякого рода: христиан, язычников, знатных и бедных и, преимущественно, за пленных, больных и прочих страдальцев. Диакон побуждал предстоящих к молению, священник произносил возглас, а народ в знак согласия отвечал: аминь (“Постановления апостолов”; свят. Киприан “Письмо к Цецилию”). За сим следовало приношение Даров, т.е. хлеба и вина, растворенного водою, служивших веществом таинственной Жертвы. Предстоящие давали друг другу лобзание мира: мужчины мужчинам, а женщины женщинам — в знак совершенного единения; потом каждый относил дары священнику, который от лица всех приносил их Богу (Климент, “О воспитании детей”). Тогда, приступая к тайнодействию, он внушал предстоящим возвысить сердца свои к Богу, благодарить Его и славословить с ангелами и всеми небесными силами, потом, вспоминая установление Евхаристии и повторяя слова, изреченные при сем Иисусом Христом, совершал самую тайну (таинство — ред.), после чего читал с народом молитву Господню и, причастившись первый сам, чрез диаконов раздавал причастие всем предстоящим (Свят. Иустин, “Апология”). Ибо все, кто входили в Церковь, обязывались причащаться, особенно же, служители алтаря (“Правила апостолов”). Тело Господне принимаемо было с величайшею осторожностью и опасением, дабы ни малейшая крупица Причастия не упала на землю.
Тем, кто не мог присутствовать при совершении литургии, причастие отсылалось чрез диаконов или служителей церковных — аколуфов. Часть Причастия сохранялась для напутствия умирающих, как дорожный запас на дальнейший путь, их ожидающий. Позволялось верным брать Причастие домой (Тертуллиан, “К жене”), дабы каждое утро приобщаться до вкушения пищи или в случае опасности, например, когда надлежало идти на мучение, потому что не всякий день можно было собираться для слушания литургии. Причастие, отлагаемое для здоровых или больных, заключалось под видом только хлеба, между тем как в собрании все приобщались под двумя видами, кроме малолетних детей, которых причащали одним вином. Трапеза любви, следовавшая в древности за причащением Св. Тайн, состояла из обыкновенных яств, от коих все присутствовавшие вкушали на том же самом месте. Впоследствии она была предоставлена только вдовицам и нищим. За столом известная доля откладывалась епископу, хотя бы он и отсутствовал. Священники и диаконы получали по две доли, чтецы, певцы и привратники по одной (“Постановления апостолов”; Тертуллиан, “О посте”).

Сокровенность таинств
В сих же самых собраниях совершались и все прочие священнодействия, коль скоро ничто сему не мешало; и вот почему так строго смотрели за тем, чтобы не впустить туда кого-нибудь из неверных, ибо во всей точности исполнялось предписание Спасителя, не давать святыни псам и не метать жемчуга перед свиньями (Мате. 7:6). От сей-то скрытности священнодействия получили наименование таинств, т.е. вещей тайных, о коих хранилось нерушимое молчание. Они скрываемы были не только от неверных, но и от оглашенных. Не только не совершали таинств в их присутствии, но никто не смел даже рассказывать им, что происходило в собрании, ни произносить в присутствии их слов, употребляемых при служении, ни говорить о свойствах священнодействия, и тем менее писали о сем, а если в общенародном поучении или в сочинении, которое могло попасть в руки язычников, заходила речь о Евхаристии или другом каком-нибудь таинстве, то при этом употреблялись слова им непонятные и загадочные. Таково в Новом Завете выражение “преломлять хлеб” (Деян. 2:42), т.е. раздавать освященные Дары, которое не могло быть понятно язычникам. Эта предосторожность существовала долгое время и после свободы, обретенной Церковью. Нужно исключить отсюда только апологии, в коих писатели объясняли таинства для отражения клеветы, возводимой на христиан.

Клевета на христиан
Немаловажным поводом к этой клевете служила упомянутая предосторожность христиан скрывать свои таинства. Известно о других религиях, что в них большую часть таинств, о коих никому не велено было говорить, составляли постыдные дела, — таковы были празднества Цереры и Цибелы, жертвоприношения Бахуса, которые запретил Сенат в 568 г. от основания Рима. При господствовавшем предубеждении против христиан легко могло родиться подозрение, что творимое ими с такой скрытностью было чем-то тоже плохим. Эти подозрения казались правдой, поскольку все еретики выдавали себя за истинных христиан (Евсевий, “История...”; Бароний, Летопись 120; свят. Ириней). Некоторые христиане имели в услужении язычников, которые из-за страха мучений часто наговаривали на своих господ все, что от них хотели мучители (Евсевий, “История...”).
Таким образом распространялись разные вымыслы о христианах, а иудеи были главными изобретателями их, и сколько бы эти вымыслы ни были нелепы сами по себе, народ им верил, так что необходимо было опровергать их всенародно (Евсевий, “История...”; Тертуллиан, “Апология”). Пример празднеств Бахуса, которые за 200 лет до того отличались ужасными мерзостями, показывал, что нет мерзостей, которые бы не могли скрываться под личиной религии.
Между прочим обвиняли христиан во вражде ко всему роду человеческому и, в особенности, к могуществу Рима, говорили, будто они утешаются народными бедствиями, сетуют на счастливое течение дел и желают падения империи. Все это основывалось на их проповеди о суете земного величия, о конце мира, о Страшном Суде и, может быть, на увеличенном или злонамеренном истолковании того, что предсказано в Апокалипсисе о казни Рима идолопоклонствующего и об отмщении, которое учинит некогда Бог за пролитую кровь мучеников. Клевета подкреплялась тем, что христиане не участвовали в народных празднествах (Тертуллиан, “Апология”), как то: жертвоприношениях, пирах и зрелищах. В эти дни христиане плакали и постились при виде бесчисленных беззаконий, там совершаемых; напротив, в дни, по суеверию язычников плачевные и несчастные, у них большею частью было веселье. Они убегали даже с площадей по причине игрищ, там происходивших. Если же кому и случалось там быть, то разве только затем, чтобы купить мимоходом вещь нужную или невольника ради его обращения в веру (“Постановления апостолов”).
Наконец, оказываемое христианами презрение ко всем прочим религиям довершало к ним народную ненависть. Сколько ни проповедовали они, что поклоняются духом Богу — Создателю неба и земли, принося Ему непрерывно жертвы в своих молитвах, идолопоклонники не понимали этого языка, спрашивали об имени их Бога и называли их безбожниками, поскольку они не поклонялись ни одному из тех богов, которые стояли в храмах, не имели у себя жертвенников всесожжения, ни жертв кровавых, ни кумиров всеми почитаемых. Жрецы, гадатели по полету птиц — авгуры, по внутренностям животных — гарусники, прорицатели словом, все те, чей промысел основан был на язычестве, для своей пользы старались поддерживать и усиливать народную ненависть к христианам, связывая с этим намерением случавшиеся в народе несчастья, голод, мор, войну (Тертуллиан, “Апология”). “Христиане, — кричали они, — привлекают гнев богов на всех тех, которые попускают им жить” (Арновий, “Против язычников”).
После таких предубеждений на самые добродетели христиан смотрели нечистым оком. Любовь, которую они питали между собою, казалась опасным заговором (Тертуллиан, “Апология”). Имена братьев и сестер, которые они давали друг другу, толковали в худую сторону, поскольку язычники действительно употребляли их в своих порочных связях. Их милостыня считалась или средством к обольщению бедных и завлечению их в злоумышление, или внушением корыстолюбивых пастырей, которые, собирая в Церкви большие сокровища, хотели нажиться сами. Об их чудесах отзывались как о чародействах и хитростях магии. И, действительно, в то время много было обманщиков, которые хвастались искусством угадывать будущее по разным приметам, лечить болезни, якобы, волшебными злаками и колдовством, словами и странными фигурами. Они делали даже диковинки для ослепления глаз, частью согласно науке, частью при содействии темных сил. Аполлоний Тианский служит пресловутым тому примером. По сей-то причине не слишком удивлялись, слыша рассказ о каком-либо чуде, и даже бывши лично его свидетелями, истинные чудеса смешивались с ложными, так что презирали всех без разбора, кто слыл чудотворцем. К утверждению этого заблуждения немало способствовала страна, где жили апостолы и первые христиане, ибо большая часть упомянутых обманщиков приходила с востока.
Сами гонения только оправдывали ненависть к христианам. Предполагалось, что они были виновны, раз уж все признавали их виновными. И по строгости казней судили о величине их преступлений (Тертуллиан, “Апология”). На них смотрели, как на людей, обреченных на смерть, в удел которым назначены огонь и кресты, их называли самыми позорными именами. Вот, что делало христиан столь ненавистными в глазах народа и невежд; вот основание того, что о них говорят Свитоний и Тацит; следуя общему мнению, Светоний пишет, что “император Клавдий изгнал из Рима иудеев, кои непрестанно бунтовали, быв к тому подучаемы неким Хрестом,” как будто еще Иисус Христос находился на земле и был главою бунта меж иудеями. Тот же писатель относит к похвальным поступкам Нерона изданное им повеление мучить христиан, как людей одержимых, по его выражению новым и опасным суеверием.
Тацит повествует о пожаре, который в Риме произвел Нерон для своей забавы, и говорит, что “он в том обвинил людей, ненавистных по своим преступлениям, коих народ называл христианами.” Потом добавляет: “имя сие произошло от Христа, Коего Понтий Пилат в царствование Тиверия предал казни. И это опасное суеверие, сначала подавленное, распространилось снова не только по Иудее, отечестве сего зла, но и в самом Риме, куда все, что только есть в свете нечестивого и мерзкого, стекается и под видом благочестия совершается. Сперва схвачены те, кто сами признались, а потом по их показаниям множество других осуждено на смерть не столько, впрочем, за произведение пожара, сколько за ненависть к роду человеческому.” Он же называл христиан виновниками, достойными примерного наказания.

Другие укоризны
Люди образованные и даже входившие в некоторое исследование вещей имели также свои причины на худое мнение о христианах. Дело в том, что эти образованные люди были греками и римлянами, привыкшими с презрением смотреть на прочие народы, которых называли варварами, особенно — иудеев, издавна служивших между ними предметом осмеяния и примером смешного суеверия и глупого легковерия. “Пусть иудей сему верит, а не я,” — говорит Гораций, упоминая о неком чуде. Посему, когда им говорили, что есть меж иудеями такие, которые исповедуют Сыном Божиим человека, некогда распятого на кресте, и что главный спор их с прочими иудеями состоит в решении вопроса: жив ли еще этот Человек после Своей смерти и есть ли Он истинный Царь их, то можно судить, сколь нелепыми казались им все эти разговоры. Они видели последователей новой секты ненавидимыми и гонимыми прочими иудеями до такой степени, что нередко происходили из-за того волнения, а потому заключали, что секта христиан хуже еще иудейства.
Сверх того внушаемо было, что сии люди не употребляют к убеждению ни доказательств, ни красноречия, а увещевают только верить их словам, думая заменить все прочее чудесами; что большую часть их составляют невежды, ничего, кроме иудейских книг, не разумевшие; что они ставят за правило преподавать наставление таким же, как сами, невеждам, женщинам и черни, находя их гораздо способными к принятию своего учения, нежели людей просвещенных. Поскольку, наконец, все еретики известны были под именем христиан, то не трудно понять, почему бредни духовидцев-валентианцев, которых опроверг св. Ириней, приписывались всей Церкви; язычники смешивали все эти нелепости с православным учением, и Христианство казалось им заблуждением людей невежественных и закоренелых в своих предрассудках.
“Почто, — говорили они (Евсевий, “История...”), — пренебрегает религия столь превосходными обрядами, искони утвержденными примером царей и законодателей и согласием всех греческих и варварских народов, дабы принимать чуждые нравы и со вредом для себя защищать иудейские басни? И пусть бы вы стали иудеями, но какая глупость служить их Богу не так, как они, а новоизмышленным образом, который отвергают сами иудеи, и подчинять себя правилам, каковы вам нимало не свойственны!”
Нет сомнения, что нравственное учение христиан было самое чистое и что они жили сообразно со своим учением (Тертуллиан “Апология”). Но учить добродетели и подавать в том пример ставили себе в обязанность и философы. В первых веках Христианства многие из них, может быть, из подражания христианам странствовали даже по свету с намерением просветить род человеческий. Таковыми слыли Аполлоний Тианский, Музоний и Дамес. Философы издревле пользовались великим к себе уважением; общее было мнение, что они все сказали и никто не смел подумать, чтобы варвары могли иметь большие о чем-либо сведения, нежели Пифагор, Платон или Зенон. Скорее соглашались на то, что все, что ни было у них хорошего, было не свое, а занятое у этих знаменитых мудрецов.
Притом же философы были гораздо снисходительнее христиан, большая часть их не воспрещала земных удовольствий, а некоторые считали это даже верховным благом. Они дозволяли каждому руководствоваться своим образом мыслей и жить по своей воле, довольствуясь презрением и осмеянием тех, которые не знали философии. Пирронистов было особенно много. Эти люди сомневались во всем, особенно, в понимании Божества, Коего не мог объяснить ни один из философов. Они полагали себе за непреложное правило ни о чем не произносить решительного суда, и находили достойным порицания то, что люди без знаний, без воспитания, каковы, большею частью, были христиане, осмеливались положительно рассуждать о предмете, превосходящем человеческий разум. Религии держались они господствующей. Одни в таком случае верили всему, и самым смешным басням давали таинственные пояснения; другие, присвояя одним себе знание о Верховном Существе, Виновнике вселенной, все суеверное предоставляли одним невеждам. Эпикурейцы, даже явно вооружавшиеся против народных понятий о богах, не отказывались присутствовать при жертвоприношениях и участвовать в обрядах религии той страны, в которой жили. Общее их мнение было, отнюдь, не ниспровергать обычаев, освященных законами и временем.
Вера в многобожие доходила до того, что каждой стране, каждому городу, каждому семейству приписываем был свой бог-хранитель, требовавший особенного себе поклонения. Простой народ, всегда склонный к новизне, думал, что чем большему числу богов и богинь покланяться он станет, чем большее число обрядов совершать будет, тем набожнее сделается. Люди умные и сведущие в делах государственных не препятствовали такому заблуждению, находя его согласным со своею политикой. Они распространяли в народе мнение, что Рим обязан своим величием единственно покровительствующим ему богам, и что сии боги, конечно, могущественнее прочих богов, так как римляне покорили все страны света. Вот почему, когда Христианство совершенно уже утвердилось, язычники не преминули отнести к новой религии вину падения империи, вскоре затем начавшееся; а блаженный Августин принужден был написать большое сочинение “О граде Божием” с опровержением этих упреков.

Попечение о бедных
Церковь пеклась о бедных всякого возраста и пола. Но бедными не считались те, кто мог трудиться, поскольку они в состоянии были не только содержать самих себя, но и другим бедным подавать пособие. Да и закон гражданский возбранял между нищими находиться здоровым. Поэтому, если то были вольные люди, им давали казенные земли для обработки; если рабы, их отпускали на волю. Подобным образом поступали с подкинутыми детьми: их отдавали в дом общественного призрения. Таким образом почти не было других нищих, кроме престарелых невольников, которых при полной неспособности к службе бесчеловечные господа не отпускали на волю, кроме лишенных зрения, безногих и других увечных.
О сих-то имели попечение христиане. Пруденций дает нам понятие о них, когда изображает тех бедных, на которых св. Лаврентий указал префекту Римскому, как на церковные сокровища (“О венце”). Христиане столь же много пеклись о детях, особенно сиротах, оставшихся после мучеников, о приемышах и о всех тех, которых имели возможность воспитывать в истинной религии. Столь ревностное попечение о бедных имело целью посредством благ временных сообщить блага вечные и духовные. Вот почему в этом случае всегда предпочитали христиан неверным и между христианами снабжали добродетельнейших, а необещающим исправления, отказывали в пособии. Пожертвования в пользу бедных принимались не от всех без разбора. Так отдавались обратно приношения отлученных от Церкви и грешников, как, например, ростовщиков, прелюбодеев и распутных женщин. Скорее соглашались терпеть нужду, нежели принять пособие из нечистых рук, твердо уповая на небесный Промысел, который мог предотвратить недостаток иным образом.
Каждая Церковь имела значительную казну для вспоможения бедным, для принятия странников, для погребения и прочих общественных издержек, каковыми были содержание клира, освящение, покупка свв. сосудов. Римская Церковь при папе Корнилие около 250 г. содержала 154 клирика и более 1500 нищих (Евсевий, “История...”). Кроме того, во все продолжение гонений она отсылала великие пожертвования областным церквам, терпевшим нужду, и исповедникам, осужденным на рудники (Евсевий, “История...”). Для этих нужд церковная казна в 3-х первых веках имела домашние уборы, съестные припасы, одежды и деньги (Тертуллиан, “Апология”), словом, все то, что приносили верующие каждую неделю или каждый месяц или когда кто хотел, потому что на такие приношения не полагалось ни срока, ни закона.
Впрочем, считалось богоугодным делом посвящать Церкви начатки и десятины с полей и стад на содержание клириков и бедных. Эти приношения отдавались епископу или диаконам, отсюда для алтаря откладывались только хлеб и вино, как вещество для Св. Жертвы. Кроме того, при некоторых церквах находились недвижимые имущества до гонений, потому что, когда прекращались гонения, эти имущества церквам были возвращаемы, о чем свидетельствует указ Константина и Ликиния в 313 г. (Евсевий, “История...”).
Вот те церковные сокровища, которых так жаждали язычники и которые были также причинами гонений, как то доказывает пример св. Лаврентия. Диаконы заведовали церковною суммою. Их должность состояла в том, чтобы принимать все приносимое на общие потребности Церкви, полагать в безопасное место, беречь верно и раздавать по назначению епископа, когда он через них узнавал об известных нуждах (“Постановления апостолов”). Таким образом, к должности диаконов относилось узнавать о разных нуждах, иметь точные списки, как клириков, так и девственниц, вдов и прочих бедных на содержании Церкви. На них лежала обязанность испытывать вновь поступающих и смотреть за поведением уже принятых на общее содержание, дабы знать, достойны ли сего те и другие. Их же делом было назначать жилище приезжим и распределять, кому и как полагалось угощать их. Миряне сносились с ними, когда хотели попросить о чем-либо епископа или довести что-нибудь до его сведения, не смея прийти к нему самому из почтения и опасения его обеспокоить (“Постановления апостолов”). Посему жизнь диаконов была самая хлопотливая. Им часто надлежало ходить по городу; и вот причина, почему они не носили ни епанчей, ни длинных ряс, как священники (“Постановления апостолов”), а только полукафтаны и далматики для большего удобства.

Странноприимство
С попечением бедных христиане наравне уважали странноприимство, во-первых, потому, что всякого единоверца, кто бы он ни был, считали своим другом и братом, во-вторых, потому что Иисус Христос весьма превозносил сию добродетель (Матф. 25:35). Как только пришелец объявлял, что он держится православной веры и находится в союзе с Церковью, тотчас его принимали с отверстыми объятиями. Помышлявший отказать ему в убежище имел опасение отринуть в нем Самого Иисуса Христа; впрочем, нужно было, чтобы пришедший прежде дал знать о себе. Для сего-то христиане, отправлявшиеся в путь, брали от своего епископа свидетельства, которые распознавались по некоторым приметам, одним христианам известным. В свидетельствах означалось, кто путешествующий, правоверный ли он или после отпадения и отлучения примирившийся с Церковью или оглашенный или кающийся или клирик и какой степени. Кроме того, посылались просительные письма о принятии с особым усердием некоторых почетных лиц, как то исповедников и учителей или даже простых людей, но имевших нужду в особенным покровительстве.
Первым действием странноприимства было омовение ног у странников. Этот обычай, известный из многих мест Писания, был необходим для древних, смотря по образу тогдашнего обувания. Посему-то и у св. ап. Павла омовение ног ставили наряду с принятием странников (и Тим. 5:10). Если странник был из правоверных, то он молился с живущими в доме и получал все домашние почести — читал молитву, садился на первое место, давал наставление домочадцам. За счастье почиталось принять его в дом, и трапеза, в которой он участвовал, казалась оттого гораздо священнее. Служителям Церкви воздавалась честь, соответствующая их степени; так если путешествовал епископ, то его в каждом месте просили отслужить литургию и сказать поучение в свидетельство того, что он принадлежит к единому союзу священства и Церкви (“Постановления апостолов”). Так папа Аникита поступил со св. Поликарпом (Евсевий “История...”). Были святые, которые за странноприятие служителей Церкви и других, приходивших для проповеди Евангелия, потерпели мученическую смерть, как повествуют о знаменитом Албане в Англии и Жонтиано в Амьене. Христиане были гостеприимны также к неверным. Так они исполняли с великим усердием повеления государя о принятии на квартиры солдат, офицеров и других путешествовавших по казенной надобности и о доставлении им съестных припасов. Св. Пахомий, служивший с малых лет в римском войске, отправлялся некогда со своим полком по морю и пристал к одному городу, где весьма удивила его встреча жителей, которые принимали их с таким дружелюбием, как будто это были их старые друзья. Он спросил, что это за люди, и ему сказали, что это люди особой веры, называющиеся христианами. Тогда родилось в нем желание узнать их учение, и это было началом его обращения.

Больные
Христиане весьма заботились о посещении больных, столько похваляемом в Евангелии (Матф. 25:36). Во время жестокой язвы, опустошавшей Александрию при императоре Валериане, они показали беспримерные опыты любви к своим гонителям и с таким усердием выхаживали больных, что многие сами заболевали и умирали и сподобились чести мучеников (Евсевий “История...”). Священники приходили к больным христианам с утешением, молитвою и Свв. Дарами. Причастие давалось больным иногда под видом только хлеба и, в случае нужды, могло быть приносимо даже мирским человеком, как это видно из истории старца Серапиона (Евсевий “История...”). Кроме елеопомазания, установленного св. апостолом Иаковом, часто врачевали больных другим освященным елеем, который давался без различия верным и неверным от духовных и мирян, получивших дар чудотворения. Иногда на это употреблялось масло из лампад, горевших перед гробами мучеников.
Так как многие из язычников ничего хорошего не ожидали после смерти, то они взирали на неё, как на зло, отнимавшее у них временные блага, или как на уничтожение бытия и освобождения от всех зол этой жизни. Никто из язычников не верил рассказам стихотворцев о казнях и наградах в другой жизни. Таким образом они, отнюдь, не думали делать какие-либо увещания умирающим, а старались только развлекать их, и эти, со своей стороны, напрягали последние силы чтобы продолжить земные удовольствия. Как свидетельствует апостол Павел, они придерживались правила: “будем есть и пить, ибо завтра умрем” (Пс. 22:13; 1 Кор. 15:32). На сем-то правиле основывались едва ли не все нравоучения Горация. Смерть Петрония в царствование Нерона является разительным тому примером. Люди с лучшими нравами подкрепляли себя утешениями философии и старались умереть спокойно.
Христиане, быв совершенно других правил, взирали на смерть, как на переход к вечности. По сей причине, живя большею частью долго, они ее желали более, нежели боялись, и не столько огорчались потерею своих родственников и друзей, сколько утешались их вечным блаженством и упованием свидания с ними на небе.

Похороны
Для большего свидетельства своей уверенности в воскресении, христиане прилагали великое старание о погребении умерших и на такие случаи тратились гораздо более, нежели на прочие нужды. Они не сжигали тел, как греки и римляне, не следовали суеверному любопытству египтян, у которых хранились мумии в домах, набальзамированные и открыто лежащие в ложах. Св. Антоний вывел это обыкновение, еще существовавшее в его время.
Христиане в обрядах погребения подражали иудеям. По омовении умершего, они его бальзамировали, и в этом случае, как замечает Тертуллиан (“Апология”), употребляли гораздо более благовоний, нежели язычники в своих жертвоприношениях. Потом обвивали тело тонким полотном или шелковою материей, иногда же облекали в драгоценную одежду. После сего оставляли его на три дня открытым, имея, впрочем, неусыпный за ним присмотр и стоя подле него на молитве. Наконец, несли его в могилу, сопровождая тело множеством свечей и факелов, пением псалмов и гимнов, в коих прославляли Бога и изображали надежду воскресения (“Постановления апостолов”). Здесь молились за покойного и приносили Св. Жертву. В заключение давали бедным обед и прочие милостыни. По истечении года совершались поминки в доме умершего, и в это время повторяли их каждый год. Между тем, Церковь за божественною службою поминала покойного каждый день (Тертуллиан, “О венце”).
Для зарывания в землю умерших были в Церкви особенные люди, гробокопатели, и также бывшие некогда в клире. Часто, из особенного почтения к умершим и для сохранения о них памяти вместе с ними зарывали разные вещи: как то знаки их достоинства, орудия их мученической смерти, склянки или губки, наполненные их кровью, акты их мученичества, надгробные надписи или, по крайней мере, их имена, медали, листы лавровые или другого неувядаемого древа, кресты, Евангелия. Язычники для сохранения праха умерших строили великолепные гробницы по сторонам больших дорог, на открытом поле; христиане, напротив, скрывали тела, зарывая их просто или ставя рядом в пещерах, как то известно о пещерах Рима. Это подземелья, выкопанные христианами в каменистом месте для того, чтобы там иметь кладбище. В них спускаются по лестнице и встречаются длинные ходы, где по обоим сторонам находятся 2-3 ряда глубоких ям, куда полагались тела. От места до места имеются горницы, довольно широкие, со сводами, укрепленные и изрытые многими ямами, так же, как в ходах. Большая часть этих горниц, подобно церквям, имеет стенную живопись, изображающую разные сцены из Ветхого и Нового Заветов, а кое-где находятся и церкви подземные. Во многих местах стоят мраморные продолговатые ящики, украшенные резьбою, с изображеним тех же предметов, что и на стенах. Это гробы людей знаменитейших. Некоторые из подземных кладбищ столь велики, что имеют 2-3 этажа в высоту. Здесь-то христиане во времена гонений находили безопасное прибежище, чтобы хранить останки мучеников, чтобы собирать и отправлять обряды богослужения. Сии древние кладбища по причине заваленных к ним входов долгое время оставались неизвестными, и уже в конце 16 века удалось их открыть.
Великою честью почиталось быть погребенными близ мучеников; и вот почему стали впоследствии многих хоронить в церквях, тогда как прежде обыкновенно хоронили за городом (“Постановления апостолов”). Поклонение мощам и твердое упование воскресения истребляли между христианами тот неосновательный страх, какой поселялся в древних, даже самих израильтянах, при воззрении на мертвые тела и похороны.

Епископ и клир
Говоря о пастырях и служителях Церкви, Ориген сравнивал народные собрания с церковными и утверждал, как несомненное, что управляющие Церквами на самом деле показывают добродетели и достоинства, тогда как правители народа носят одно только их имя (“Против Цельса”). И это он утверждал в споре с язычниками, которым, без сомнения, показалось бы это смешным, если бы он говорил совершенную неправду. Великое число епископов Рима и Иерусалима первых 3-х веков были среди мучеников и история свидетельствует, что они почти все прославились своими добродетелями. Император Александр Север ставил в пример христиан, когда хотел показать, с какою строгостью должны быть испытываемы люди, назначенные для общественной службы. В самом деле, на степени церковные избирали между христианами, людьми по своему званию уже добрыми, тех, коих святость была совершеннейшая и добродетели блистательнейшие (Тертуллиан, “Апология”). Это избрание падало преимущественно на исповедников, показавших величайшую твердость среди мучений. Так св. Киприан поставил чтецами Аврелия и Целерина. Последний имел шрамы многих ран на своем теле, не говоря уже о том, что его бабка и двое дядей были знаменитыми мучениками. Так получил священство Нумидик, который за склонение многих к мученичеству, между прочими и собственной своей жены, сам был оставлен мучителями замертво.
Епископ часто ставил клириков по просьбе народа, по крайней мере, с его согласия и всегда по совещанию со своим клиром, особенно, с опытнейшими из священников о том, способны ли избранные к исполнению той или другой должности. Хотелось или не хотелось сим последним занять назначаемую должность, на это мало обращали внимания; и так как прошение о местах тогда не принималось, то часто определяли на место совершенно против воли. Епископ избираем был в присутствии народа областными епископами в числе по крайней мере 2-3 (“Постановления апостолов”), ибо в те времена неудобно было собираться большему числу, разве лишь когда гонения прекращались. Случалось, что престолы епископские стояли долгое время праздными. Присутствие народа в этом случае почиталось необходимым, дабы все, лично удостоверенные в достоинствах избранного, с большим усердием ему повиновались. Ибо на степень епископа большею частью возводили того, кто крестился в той же самой Церкви и многие годы проходил тут все церковные должности. Посвящение предварялось постом и сопровождалось молитвами. Оно производилось обыкновенно в ночь на воскресение: в ту ночь не спали. По прошествии нескольких часов начиналось посвящение, главный обряд которого состоял всегда в рукоположении, которое соединялось с Божественной литургией.
Епископ ставил у себя священников, диаконов и прочих клириков неболее чем это нужно было для его Церкви, т.е. его духовного стада. Число их было очень невелико, ибо во время св. Папы Корнилия в 250 г. Римская Церковь имела только 46 священников и 154 клирика, хотя паства была многочисленнейшая (Евсевий, “История...”). Число епископов, по сравнению с другими духовными особами, было гораздо больше. Ибо их ставили в каждом городе, где только находилось значительное число христиан. Не позволялось посвящать в одной области тех, которые крещены были в другой, по той причине, что поведение их было неизвестно. После посвящения клирики обязывались пребывать на своем месте до конца жизни, если только епископ не отсылал их к другому. Ибо они находились в совершенной от него зависимости, как ученики, которых он старался просвещать, образовывать и совершенствовать для будущих должностей, соответствующих их способностям. Юные мученики, пострадавшие со святыми Вавилою, Власием и прочими, были, без сомнения, из числа тех, кого они готовили для духовного звания. Таким образом, клирики, посвященные одним епископом, не могли без его позволения перейти служить к другому, и тот, кто бы их принял, подвергался опасению прослыть святотатцем (“Правила святых апостолов”).
Впрочем, власть, какую епископы имели над своим клиром, отнюдь не походила на доминирование или деспотизм; это было самое кроткое начальство. Клирики разделяли власть с епископом, поскольку он без их совета не предпринимал ничего важного, особенно, без совета священников, составлявших как бы сенат Церкви. С одной стороны, священники были столь уважаемы, с другой епископы — столь скромны, что по внешности и различить их было почти невозможно (“Постановления апостольские”). Клирики имели некоторую власть над самим епископом, будучи всегдашними свидетелями его учения и жизни. Они находились при нем на всех общественных службах, как исполнители судейских приказаний или как ученики, следующие за своим учителем, ибо они привязаны были к своему епископу так же, как апостолы к Иисусу Христу (там же). Таким образом, если епископ начинал чему либо учить или вводить что-то новое, вопреки преданиям апостольским, то престарелые священники и диаконы не оставляли этого без внимания, но, во-первых, злоупотребляющему епископу делали дружеское увещевание, потом, когда он не исправлялся их советами, жаловались на него другим епископам, и, наконец, обвиняли его на Соборе.
Клирики, большею частью жили подвижнически, употребляя в пищу только овощи и сухие яства, соблюдая частые посты и налагая на себя другие подвиги, насколько позволяли им трудные занятия по должности. Всего же более от епископов, священников и диаконов требовалось сохранение целомудрия. Это не значит, что никогда не возводили женатых на эти степени, ибо невозможно было между иудеями и язычниками, обращавшимися ежедневно, набрать для этого людей, имеющих одну жену (I Тим. 3:2) при свободе иметь их много, какою пользовались язычники, и при всеобщем употреблении развода, который давал повод к частой перемене жен. Но это означало то, что когда избранный епископ, священник и диакон имел у себя жену, то с этого времени начинал обращаться с нею, не иначе, как со своею сестрою. Позволялось, впрочем, им заботиться о своих женах и не покидать их как чуждых (“Правила святых апостолов”).
Не позволялось клирикам держать у себя в доме женщин. Так, в обвинении Павла Самосатскаго, между прочим сказано, что он держал у себя двух молодых и пригожих женщин и всюду водил их с собою, что позволял и своим священникам, и своим диаконам иметь подобных женщин, называвшихся прислужницами. Для предотвращения беспорядков, которые могли бы произойти в этом случае, положено было, чтобы неженатые клирики отнюдь не жили вместе с посторонними женщинами, и это правило Никейский Собор распространил даже на сестер, матерей и теток (Правило третье).
Все клирики, не исключая даже епископов, жили бедно или, по крайней мере, просто, как простолюдины. Поскольку при гонениях в первую очередь искали духовную Иерархию, то они опасались отличаться одеянием или каким-либо знаком, приличным их сану, разве только иногда походили видом на философов. Многие перед поступлением в клир раздавали нищим свое имение и продолжали по вступлении жить трудами рук своих, подобно ап. Павлу, и это не потому, что их не могла содержать Церковь. Она доставляла из своего казнохранилища все нужное для содержания клириков, и каждый получал понедельно и помесячно известную долю вещей или денег, сообразно с его нуждами и саном. Ибо для клириков, исправлявших высшие должности и поэтому обремененных трудами, и доли отлагались большие по наставлению св. Павла (1 Тим. 5:17). Были, впрочем, в клире и такие, кто владел своим наследственным имением. У св. Киприана во время его мученичества находились еще во владении сады с домом.
Пастыри и клирики, сколь были уважаемы за описанные выше качества, столь и любимы за свое добродушие и неутолимое старание о благе подчиненных. Епископ никогда не отказывался присутствовать при общественных молитвах, изъяснять Св. Писание, служить обедню каждое воскресение и в “дни стояния” — среду и пяток. Он и его священники непрестанно занимались наставлением оглашенных, утешением больных, увещанием кающихся, примирением враждующих. Они решали всякие распри, ибо на основании слов апостола (1 Кор. 6:1) строго воспрещалось христианам судиться друг с другом в языческих судилищах, и те, кто не хотел подчинить себя суду Церкви, отлучался от нее, как грешник нераскаянный и не обещающий исправления (“Постановления апостолов”). К счастью, между христианами, как между людьми бескорыстными, кроткими и терпеливыми, редко случались распри. Епископы разбирали тяжбы обыкновенно в понедельник (Там же), дабы, если тяжущиеся не удовольствуются первым судом, иметь время их примирить и успокоить до следующего воскресения, когда им надлежало молиться вместе и принимать Свв. Тайны. При решении дела епископ заседал со своими священниками, по сторонам находились его диаконы, а тяжущиеся стояли посреди. По выслушивании обоих сторон, председательствующий употреблял все возможные способы к тому, чтобы их помирить без судопроизводства; в случае же упорства произносил надлежащий приговор. Тут же принимались жалобы и на тех, которые по общему замечанию жили не по-христиански (Киприан, Письмо 26).
Епископ был главным распорядителем церковных сокровищ, и никто не опасался с его стороны никакого злоупотребления (“Постановления апостолов”). Если же появлялось хотя бы малейшее сомнение в его честности, то остерегались бы вверять ему и правление душ, несравненно драгоценнейших, нежели все сокровища. Таким образом к нему только обращались все нуждающиеся в помощи, он был отцом бедных и покровителем несчастных.
После сего можно ли удивляться той приверженности и тому почтению, какое питали верные к духовным властям? Замечают о св. Поликарпе, что часто происходил спор между христианами, кому первому его разуть (“Послание Церкви Смирнской”). Подходя к священникам, обыкновенно повергались ниц и, прося благословение, лобызали им ноги. За счастье почиталось принять в доме даже диакона и угостить его от своего стола. Никакое важное дело не начиналось без совета пастыря, который был единственным вождем своего стада. На него смотрели, как на человека Божия, как на наместника Иисуса Христа (“Постановления апостолов”), так что тщеславие и надменность представлялись искушениями такими же опасными для епископов и священников, как они были опасными для обладавших даром пророчества и чудес, поскольку и сии дарования были еще нередки. Сия-то почтительность, сия-то сыновняя преданность составляла все могущество пастырей. Чтобы привести в послушание пасомых, достаточно было им одного убеждения и духовных наказаний; весь страх, который они старались произвести на виновных, падал на их совесть, а если кто-либо был столь бесчувственен, что презирал их обличения, для такого и телесные наказания считались уже бесполезными.

Терпение христиан
Таковы были нравы христиан в продолжение гонений, которые воздвигало на них господствовавшее язычество. Сие плачевное состояние располагало их, вообще, к неусыпному бдению и ежеминутно заставляло их обращаться к Богу и внимать себе. Ибо со времени открывшегося гонения каждый того только и ожидал, что сейчас предадут его гонителям либо его жена, либо родственники, иные по желанно завладеть его имением, другие по пристрастию к идолопоклонству. К сему же средству, как первейшему, прибегали должники, чтобы освободиться от долгов, и рабы, чтобы выйти на волю. Язычник, полюбивший христианку, мог таким образом поставить ее в жестокую необходимость или согласиться на его предложение, или идти на мучение. Св. Иустин (“Апология вторая”) рассказывает, как некая женщина была выдана своим мужем за то, что не хотела участвовать в его преступлениях, и как некто был казнен смертью только за вопрос судье, почему тот предал смерти человека, обратившего эту женщину, вменяя ему в вину лишь то, что он христианин. Хотя Церковь на некоторое время оставалась в мире, однако не переставала ежедневно опасаться возобновления войны; и самый ее мир был не столь безопасен, чтобы многие из христиан не страдали от возмущений народных и других причин, ибо мы находим весьма многих мучеников в царствование императора Александра и других государей, не воздвигавших гонений. Мелитон жаловался императору Антонину на то, что у христиан имущество расхищают и грабят безнаказанно днем и ночью под предлогом неких указов, о коих император вовсе не ведал (Евсевий, “История...”). Впрочем, если казни и насилие прекращались, то никогда не прекращались ненависть и презрение. Всегда позволялось говорить обидные на счет христиан слова, писать против них, издеваться над ними и высмеивать их на зрелищах. Все это не только оставалось без наказания, но еще и заслуживало одобрения и похвал. Некоторых мест из Цельса, приводимых Оригеном, достаточно для того, чтобы видеть, сколь бесстыдно с христианами тогда обращались. Они принуждены были видеть всякий день срамные обряды язычества, встречать на каждом шагу соблазнительных истуканов и открытые места для разврата, слышать отовсюду нечестивые и богохульные речи. После сего можно судить, какая требовалась сила и твердость духа, чтобы посреди такого множества преткновений соблюсти веру живую и нравы неукоризненные.
Но с другой стороны христиане имели нужду в великой осторожности, чтобы держать в пределах свободу чад Божиих и дерзновение, которое основывается на свидетельстве чистой совести (1 Петр. 2:16). Они умели переносить незаслуженные ругательства и несправедливые клеветы без мщения, без жалоб и без злобы на своих клеветников. Ставили себе за правило ничего не делать, что могло быть навлечь или усилить гонение, хранить мир со всеми людьми доколе возможно (Рим. 12:18) и вести себя столь безукоризненно, чтобы сим закрыть уста наглецам и невеждам (I Петр. 2:15). Словом, остерегались всего, что, не быв нужным для благочестия, могло раздражить язычников, и старались всеми способами снискать их благосклонность. Поэтому и внешне, исключая необходимые отличия исповедников Иисуса Христа, они во всем походили на римлян, греков или обитателей той страны, в которой жили, во всем том, что не было противно религии, ни доброй нравственности (Тертуллиан “Апология”). Язычникам, нерасположенным к христианству, они не навязывали своего учения насильно, а ограничивались долгом молиться за них и исправлять их своим терпением и добрыми делами, воздавая им во всяком случае добром за зло. Св. Игнатий, говоря о воинах, стерегших его, так изъясняется (“Послание Церкви Смирнской”): “Я привязан к 10-ти леопардам, которые становятся все злее, когда им делаешь добро, но их злость служит моему назиданию.” Св. Поликарп с радостью встретил пришедших взять его под стражу и угостил их с великою честью. Св. Киприан повелел выдать 25 золотых своему палачу, а св. Максимиан отдал своему новую одежду. Некто из древних мучеников, обвиненный в Христианстве и посаженный в темницу, а потом выпущенный оттуда, продал все свое имение и из денег, за него полученных, одну половину раздал нищим, а другую — своим обвинителям, платя им, как бы за величайшее благодеяние. Другой, по имени Павел, быв осужден на отсечение главы, выпросил несколько минут для молитвы и молил Бога за своих сродников, за иудеев, за язычников, за всех предстоящих, наконец, за судью, его осудившего, и за палача, имевшего совершить над ним казнь.
Их терпение обнаруживалось преимущественно в отношении к государям и властям гражданским. Никто не слыхал, чтобы они жаловались на правительство и с презрением отзывались о властях. Они воздавали им всякую честь и повиновение, которое не соединялось с идолослужением, платили подати не только без противоречия, но и без ропота (Тертуллиан, “Апология”), и скорее соглашались отдать последние труды своих рук, нежели остаться должными.
Быв неспособны к поднятию бунтов и смятений, христиане не принимали никакого участия в заговорах, которые составлялись против императоров в продолжение 3-х первых веков (Там же), сколь ни злы были императоры и сколь ни жестоки гонения, ими воздвигаемые. Только христиане одни не покушались на низложение Нерона, Домициана, Коммода, Каракаллы и других тиранов. Эти люди, доведенные до крайности множеством притеснений и неслыханных жестокостей, никогда не думали взяться за оружие для своей защиты, хотя были в гораздо большем числе, нежели какая-либо нация, боровшаяся с римлянами. Напротив, все христиане, служившие в римском войске, действовали оружием не иначе, как по распоряжению своих вождей, и нам известны целые легионы (например, легион св. Маврикия), которые лучше соглашались быть побитыми без сопротивления, нежели отступить от своих обязанностей перед Богом и кесарем.
Они едва осмеливались раскрыть уста, дабы защитить себя, и сказать несколько слов против ужасной клеветы, которую на них возводили. В продолжение почти целого века они являлись безответными страдальцами по примеру своего Божественного Учителя, Который, будучи злословим, не злословил взаимно, страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному (1 Петр. 2:23). Их святая жизнь служила им вместо оправдания. Уже в царствование Императора Адриана начали появляться некоторые апологии, впрочем с такою скромностью и, вместе с тем, с таким мужеством и основательностью написанные, что не показывали ничего другого, кроме искреннего усердия писателя защитить истину (Евсевий, “История...”).
Это непреодолимое терпение заставило, наконец, все враждебные силы покориться Евангелию. Гонения еще продолжались, но христиане уже умножились до невероятного числа. “Мы существуем только со вчерашнего дня, — писал Тертуллиан, — и уже наполняем все: ваши города, ваши дома, ваши села, ваши колонии, ваши деревни, ваши трибы, ваш двор, ваш сенат, ваши площади” (“Апология”). В самом деле, христиане находились во всяком звании и занимали самые почетные места. В Четьи-Минеи мы находим сенаторов, префектов, проконсулов, трибунов, квесторов и даже консулов. Там же находим христиан между придворными и вельможами императоров Нерона, Траяна, Александра, Декия, Валентиана, Диоклетиана (Евсевий, “История...”).
Народ, пораженный добродетелями и частыми чудесами христиан, начинал им мало-помалу отдавать справедливость и говорить открыто, что их Бог велик и что они невинны. Случалось нередко, что народ, стекавшийся смотреть на страдания мучеников, принимал их сторону и отгонял судию с его седалища камнями. Часто писари, тюремщики, стражи, воины, палачи обращались вдруг, восклицая, что они тоже христиане, и сами шли с ними вместе на мучение. Видали даже актеров, обращавшихся в театре, где они осмеивали Свв. Таинства, и делавшихся свв. мучениками. Вот отчего последнее гонение было самое жестокое. Казалось, что весь мир переходит в Христианство. Впрочем, и это гонение, подобно предшествовавшим, только способствовало распространению и утверждению веры, и можно сказать, что все ей уже благоприятствовало, когда св. Константин Великий объявил себя защитником христианской веры.
Обратно в раздел история Церкви