Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты

Ваш комментарий о книге

Шахнович М. Происхождение философии и атеизм

Глава первая С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ?

Первый шаг к философии — неверие.

Дени Дидро

Сердце духовной культуры

В эпоху перехода от капитализма к социализму революционное преобразование мира, стремительный научно-технический прогресс, новая естественно-научная картина Вселенной вызывают у народных масс жажду знаний, интерес к философскому решению жгучих проблем современности. В условиях великих социальных и научных свершений возникают кардинальные животрепещущие вопросы, требующие философского осмысления:

каков магистральный путь развития человечества; к каким социальным последствиям может привести происходящая научно-техническая революция?

Сегодня, когда осталось немного более четверти века до наступления XXI столетия, особенно отчетливо видна неизбежность победы социализма в мировом масштабе. Многие буржуазные мыслители в страхе перед тем, что история общества развивается по Марксу и Ленину, выдают кризис своего сознания за всеобщий кризис человеческого мышления, говорят о настоящем и будущем с истеричным отчаянием, переходящим в панику, изощряются в пессимистических определениях грядущего столетия как «века страха», «периода безумия», «эры упадка», предсказывают гибель «технотронного» (техника плюс электроника) общества. Известный американский

философ Джордж Сантаяна назвал жизнь будущих людей нормальным сумасшествием, а французский философ Альбер Камю — господством абсурда. «Существует лишь одна действительно серьезная философская проблема, — восклицал он.—Это проблема самоубийства» (103, 131),l Испанский философ Хозе Ортега-и-Гассет сравнивал себя с клоуном, которого директор цирка послал на манеж сообщить, что начался пожар, а зрители не трогаются с места, так как привыкли к тому, что клоун только шутит. Он определил грядущую эпоху как «время чумы», предрекая величайшую катастрофу во всемирной истории из-за «восстания масс».

Указывая на подобные идеи реакционной философии, В. И. Ленин отмечал, что «отчаяние свойственно тем классам, которые гибнут», тем, «кто не понимает причин зла, не видит выхода, не способен бороться» (3, 20, 41). Апокалиптические пророчества буржуазных мыслителей, проникнутых чувством обреченности, безвыходности, утративших веру в социальный прогресс, очень выгодны для религии, уводящей людей на бесплодный путь богоискательства, призывающей преклонить колена перед богом — «альфой и омегой мудрости» — во времена, когда якобы «близок конец света».

Однако сама религия переживает глубокий кризис, потому что народные массы во всех странах разочаровываются в ее вероучениях. Закрывая Второй ватиканский собор 7 декабря 1965 г., папа Павел VI характеризовал нашу эпоху как «время, когда забвение бога стало правилом..., когда на светский дух стали смотреть как на логическое следствие, вытекающее из современного мировоззрения» (104, 41). Второй ватиканский собор указал в пастырской конституции «О церкви в современном мире», что «критический дух очищает религиозную жизнь от магического понимания мира и от суеверных пережитков...

Все большее количество людей фактически отходит от религии. Отрицание бога и религии или же игнорирование их не является, как в прошлом, чем-то необычным и исключительным: это нередко теперь представляется как

1 Первое число в скобках — порядковый номер в списке цитируемой литературы, полужирным обозначен номер тома, курсивом — страница.

требование научного прогресса и некоего нового гуманизма» (62, 9—10).

В условиях мирового кризиса христианства особенно ясным становится, что богословие, так же как и буржуазная философия, бессильно правильно ответить на коренные вопросы миросозерцания: кто мы и что мы; откуда мы и куда мы? Даже такой видный индийский политический деятель и философ, как Сарвапалли Радхакришнан, очень далекий от материализма и атеизма, заявил: «Бедность, болезни, угнетение и войны — все это оправдывалось и санкционировалось религиями... Они наполнили мир войнами, мучили души и сжигали тела людей... До последнего времени атеисты, а не святые возглавляли деятельность на благо просвещения и справедливости» (5, 34). Это же признал и принципал богословского колледжа Сирийской церкви Востока в Индии священник Павел Вергезе, отметив в 1971 г. на страницах седьмого номера «Журнала Московской патриархии», что «мир становится все более и более отчужденным от бога как на Востоке, так и на Западе» и «во многих районах мира атеисты проявляют больше духа самоотверженного служения, чем христиане».

Буржуазные идеологи напуганы тем, что народные массы тянутся к материалистической философии, приходящей на смену религиозному миропониманию, а поэтому стараются внушить, что истинным универсальным целостным мировоззрением может быть только религия, которая выдается за «древнейшую мудрость человечества», за «величайшую сокровищницу духовных ценностей». В 1968 г. на XIV Международном философском конгрессе в Вене многие теологи и философы-идеалисты говорили о единстве и нераздельности философии и религии, уверяли, что философия есть содержание религии, а религия дает философии материал для ее анализа. На Западе в книгах и брошюрах, по телевидению и радио проповедуется ложное воззрение, будто всякая философия имеет религиозное основание, а всякая религия — философский смысл. Эта пропаганда философской, этической и эстетической ценности религии часто тесно связана с распространением разных антикоммунистических и антисоветских вымыслов.

Современная эпоха требует наступательной борьбы против антикоммунизма, широкого распространения зна-

нии о прошлом и настоящем духовной культуры. В капиталистических странах большое значение приобрели споры о том, что такое философия, откуда она взялась, какая философия истинная и какая ложная. Вокруг этих старых, но вечно живых вопросов давно ведется ожесточенная идейная борьба. Решение их зависит от того, придерживаться ли материалистического пли идеалистического воззрения на мир. Обыватель часто' под материализмом понимает корыстолюбие, обжорство, пьянство и другие пороки, которым он сам нередко предается. Идеализм же им толкуется как бескорыстие, вера в добродетель, любовь к людям, стремление к «лучшему миру». Художник В. Е. Маковский эти мещанские понятия о философии, возникшие под воздействием религиозных проповедей, иронически изобразил в своей картине' «Материалист и идеалист». Материалист — повар с огромным животом, толстой шеей, близорукий, на его лице тупое самодовольство, он с пренебрежением слушает, что ему говорит идеалист — худенький, робкий человечек, весь какой-то воздушный, в ветхом одеянии, с жиденькими волосами, торчащими в разные стороны (он настолько чужд всего земного, что не удосужился даже причесаться), взоры его устремлены ввысь, он весь в грезах... Итак, материализм, по мнению обывателя, это стремление к земным плотским наслаждениям до пресыщения и забвения идеалов, а идеализм — пренебрежительное отношение к материальным благам и мечта об идеале. На самом же деле философский материализм ничего общего не имеет с этими нелепыми представлениями о нем.

Материализм и идеализм возникли в древности, но само употребление этих терминов для обозначения противоположных философских направлений началось в XVII в. Материалисты и идеалисты различно объясняют отношение человека к миру (сознания или духа к бытию или материи) и по-разному отвечают на вопросы: что чему предшествует, что от чего произошло и от чего зависит?

Понятие «материя» происходит от слова «материал» и означает в философии объективный мир, существующий вне и независимо от сознания людей. Материалисты доказывают, что материя первична, а сознание вторично, сознание есть свойство человеческого мозга отражать внешний мир, который материален и состоит из различ-

ных видов движущейся материи, вечно развивающейся и изменяющейся.

Идеалисты проповедуют, что изначально существовал дух, а природа, материя будто бы порождение этого духа. Такое утверждение о первичности духа, будучи выражено теологически, принимает форму веры в бога — творца мира. В первой строчке книги Бытия, составленной, вероятно, в IX в. до н. э., уже содержится исходное положение идеалистической философии: дух существовал раньше природы. В Библии, во второй книге Маккавеев, первоначально написанной по-гречески в Александрии во II в. до н. э. и дошедшей в манускриптах Септуагинты, утверждается, что «все сотворил бог из ничего» (II Мак., 7, 28). Папа Павел VI напоминал, что «логическим и онтологическим принципом библейской философии является провозглашение абсолютного господства бога-творца и зависимости от него человека» (107, 603).

Многие католические богословы отвергают связь идеалистической философии с религией, заявляя, как например А. Дойден в брошюре «Современный материализм и вера в бога», изданной в Брюсселе в 1958 г., что у христиан нет ничего общего с какой-либо формой философского идеализма, относя к нему только субъективный идеализм и замалчивая, что основное положение объективного идеализма — лишь иное выражение догмы религии о сотворении мира богом. Философы-идеалисты, по словам В. И. Ленина, всегда старались сделать представление о боге «абстрактнее, туманнее и в то же время (для правдоподобия) ближе к „психическому", как „непосредственному комплексу", как непосредственно данному, не требующему доказательств» (3, 18, 241). «Мировой разум» Гегеля, «Абсолютное Я» Фихте, «Мировая Воля» Шопенгауэра, «Эмпирический бог» Джемса — это все тот же поповский боженька.

Философия стремится к целостному восприятию мира. Л. Н. Толстой писал: «Философия всегда занимала меня, я любил следить за этим напряженным и стройным ходом мысли, при котором все сложные явления мира сводились—из разнообразия—к единому» (77, 23, 499), Но не всякое сведение явлений мира к единому началу — философия, если их свести к богу, то это — теология. Неверно видеть единство мира в каком угодно произвольно избранном начале, в нереальных, фантастических сущ-

ностях. Единство мира состоит в его материальности, что доказано всей историей человеческой практики, всем длительным и трудным развитием науки. Поэтому настоятель Кентерберийского собора в Англии Хьюлетт Джонсон ошибался, утверждая в книге «Христианство и коммунизм», изданной в 1956 г., что истинная христианская религия материалистична.1 Христианство, провозглашающее догматы о бытии бога-творца, бессмертии души и загробной жизни, проникнуто идеализмом. Новый завет утверждает: «В начале было Слово... и Слово было Бог» (Иоан., 1,1).

«Великий», «высший», «основной» вопрос философии не исчерпывается проблемой, чем определяется сознание человека — бытием, материей, природой или сама природа — творение духа, но и требует ответа на вопрос, может ли человек познать окружающий мир. Тех, кто считает, что люди могут познать лишь видимость явлений, а не сущность их, называют агностиками (греч. «а» — не, «гносис» — знание). Библия учит агностицизму: «Человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем» (Екклез., 8, 17). Материалисты же, наоборот, стараются разгадать тайны мира и твердо убеждены, что наши знания достоверны, так как они основаны на опыте и практике. Давно сказано, что без знания практика слепа, а без практики знание мертво. Сила — в знании. Все познаваемо. Есть только непознанное, а непознаваемого не существует. По мере развития науки непознанные явления будут непременно познаны.

В течение веков изменялись взгляды на вопрос: что такое философия? На Древнем Востоке она отождествлялась с мудростью и еще не выделялась из общего понятия о знании, а поэтому не имела специального термина. В Индии лишь в VIII в. н. э. в «Артхашастре, или Науке политики» появляется понятие «даршана» (видение мира) в качестве определения философии: «Философия, учение о трех ведах, учение о хозяйстве, учение о государственном управлении — это науки... Исследуя при помощи логических доказательств: в учении о трех ведах—законное и незаконное, в учении о хозяйстве — пользу и вред, в учении о государственном управлении — верную и не-

1 См. также: R. С. Zасhneг. Dialectical Christianity and Christian materialism. London, 1971.

верную политику, философия исследует и сильные, и слабые стороны этих наук, приносит пользу людям, укрепляет дух в бедствии и в счастии и дает умение рассуждать, говорить и действовать. Философия всегда считается светильником для всех наук, средством для совершения всякого дела, опорою всех установлений» (7, 757—138). В Иране в Авесте нет понятия «философ», известны только слова, обозначающие мудреца: хратугина (идущий & мудрости) и хратупат (пришедший к мудрости). В Китае философия приобрела термин «чже-сюэ» (наука мудрости) только в XIX в. Из этого не следует делать вывод, что в Древней Индии или Китае не было философии. В этих странах не существовало и термина «религия», но это не значит, что там не было ее.

В Древней Греции слово «философия» (любомудрие) возникло из двух слов: фило (любовь) и софия (мудрость) — и буквально означает любовь к мудрости. Мудреца называли софосом, а человека, обучавшего мудрости и обсуждавшего проблемы познания, — софистом (учителем мудрости). Тогда слово «софист» не имело такого одиозного значения, какое оно приобрело позднее. Возможно, что впервые слово «философ» как любитель мудрости ввел «отец диалектики» Гераклит (530—470 гг. до н. э.). Он учил, что «природа любит таиться» (55, 147), а поэтому тот, кто открывает ее тайны, — философ, т. e. друг мудрости. «Разумение — величайшая добродетель и мудрость в том, — утверждал Гераклит, — чтобы говорить правду и действовать в согласии с природой, ей внимая» (55, 146). Он завещал неустанно исследовать мир: «Нужно, чтобы люди, занимающиеся философией, о многом были хорошо осведомлены» (55, 142). Поэтому философами называли любознательных путешественников, изучающих жизнь стран и народов, а под философией первоначально понимали всякое разумное познание мира, всю совокупность знаний о нем.

Предположение, что слово «философ» впервые употреблено великим древнегреческим мыслителем Пифагором (580—500 гг. до н. э.), отграничившим философию от науки, основано на легенде, возникшей, вероятно, спустя много лет после его смерти. Согласно легенде, Пифагор пришел в Флиунт, греческий город в Елиде. Владыка этого города Леон спросил Пифагора: «В какой науке ты считаешь себя сведущим?». «Ни в какой, — ответил он. —

Я только философ». «Что такое философия?» — спросил тиран Флиунта. «Человеческую жизнь, — был ответ Пифагора, — можно сравнить с рынком и Олимпийскими играми. На рынке имеются продавцы и покупатели, которые ищут выгоды. На играх участники их заботятся о славе и известности. Но есть еще зрители, внимательно наблюдающие за тем, что там происходит. Так и в жизни людей. Большая часть их заботится о богатстве и славе, все здесь в погоне за ними, только немногие среди шумной толпы не принимают участия в этой погоне, но созерцают и исследуют природу вещей и познание истины любят больше всего. Они называются философами — любителями мудрости, а не софосами — мудрецами, потому что только одно божество может обладать всеобъемлющей мудростью, а человеку свойственно лишь стремиться к ней». В таком духе философия как любовь к истине рассматривалась учениками Сократа (469—399 гг. до н. э.), который отделял философию, занимавшуюся «делами человеческими», т. е. нравственностью, от умозрения о «делах божественных». Платон (427—347 гг. до н. э.) называл философию познанием целого, общего, учением о сверхмировой идее, составляющей будто бы истинно сущее, вечное и совершенное бытие.

Великие материалисты древности Демокрит (460— 370гг. до н.э.) и Эпикур (341—270гг. до н.э.) в противовес религиозно-идеалистическим воззрениям на философию как на путь созерцания и рассуждения о божественной истине выдвигали свое понимание философии как искусства счастливо жить согласно требованиям разума. Под влиянием таких воззрений известный древнеримский оратор и мыслитель Цицерон (106—43 гг. до н. э.) назвал философию в пятой книге своих «Тускуланских бесед» «учительницей добродетели, изобретательницей законов». «К тебе прибегаем, у тебя просим помощи... О, философия, путеводительница жизни, — восклицал он, — как без тебя могли бы существовать не только мы, но и вся жизнь человеческая!». От философии ждали ответов на вопросы:

что такое истина и добро; что такое человек и в чем смысл его существования; как людям нужно жить и что они должны делать?

Идеалисты часто сближали философию с богословием, называли ее «боковой ветвью теологии», «промежуточным полем между богословием и наукой», а многие материа-

листы видела в философии мать всех наук, основу научного знания, синтез осознанного бытия. Эти воззрения материалистов разделял величайший древнегреческий мыслитель Аристотель (384—322 гг. до н. э.), считавший философию «наукой о началах», универсальной системой знаний о реальной действительности, разумным познанием, исследующим в целом наивысшие принципы и причины всего сущего, различные же науки рассматривал как части философии. Известный комментатор Аристотеля, армянский мыслитель V—VI вв. Давид Непобедимый в трактате «Определение философии» писал: «Философия есть мать мудрости, искусств и всех наук, от нее рождаются и берут начало все искусства и науки». Философию Давид разделял на теоретическую и практическую. К первой он относил физику, математику и метафизику, а ко второй — этику, экономику и политику. В Западной Европе в XVII в., когда конкретные науки не были достаточно развиты, под философией понималась совокупность всех наук. Родоначальник современного экспериментального естествознания, освободивший физику от теологии, Фрэнсис Бэкон не видел существенной разницы между философией и естествознанием. Исаак Ньютон называл свои труды в области физики «натуральной философией». В Англии тогда шутили, что барометр является философским прибором.

В отличие от наук, исследующих отдельные явления мира, философия — это теоретическое знание о нем в целом. В 1959 г. известный английский философ Бертран Рассел писал в книге «Мудрость Запада», что «философия родственна науке, ибо она не догматична, но отличается от нее тем, что имеет дело с умозрением» (111, 6). Одни буржуазные мыслители видят в философии «науку наук», результат абстрагирующей работы разума, постигающего самого себя, другие — мировое сознание, в котором человек пытается уяснить себе мир, третьи — учение о науке, а четвертые предлагают вообще отказаться от термина «философия» из-за неясности предмета.

В 40-х годах XIX в. К. Маркс и Ф. Энгельс, создав диалектический и исторический материализм, совершили коренной переворот в философии и принципиально по-новому определили ее сущность. Марксистская философия — особая теоретическая форма общественного сознания и духовного освоения мира, наука о наиболее общих

законах развития природы, общества и Мышления. Маркс мечтал в молодости о создании философии, которая будет «животворящим духом всемирно-исторических процессов», он был уверен, что «всякая истинная философия есть духовная квинтэссенция своего времени», «она представляет собой живую душу культуры» (1, 1, 105). Марксистская философия, критически переработав и обобщив теоретические итоги предшествующих достижений всей духовной культуры, нашла в рабочем классе свое материальное оружие, так же как рабочий класс открыл в этой философии свое духовное оружие. «Во имя действительной человеческой личности — рабочего, попираемого господствующими классами и государством, они, — писал В. И. Ленин о К. Марксе и Ф. Энгельсе, —требуют не созерцания, а борьбы за лучшее устройство общества» (3, 2, 10). Философия К. Маркса и Ф. Энгельса — это сердцевина марксизма, научное мировоззрение, революционный метод познания мира и его изменения.

Классики марксизма не сводили свое научное мировоззрение только к философии, оно включает в себя совокупность всех взглядов на явления природы и общества и состоит, помимо философских, из экономических и социально-политических воззрений. Маркс называл свое миросозерцание диалектическим материализмом, потому что оно связывает материалистические воззрения на мир с диалектическим методом познания, рассматривающим все явления в их возникновении, развитии и отмирании, в движении и изменении, во взаимодействии и противоречивости.

Диалектическому методу познания противостоит метафизический метод, для которого вещи и понятия существуют не в их всеобщей связи, внутренней противоречивости и развитии, а как отдельные, неизменные, застывшие, раз навсегда данные. Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» для иллюстрации метафизики приводит цитату из Евангелия: «Но да будет слово ваше: „да, да", „нет, нет";

а что сверх этого, то от лукавого» (Матф., 5, 37). Библии вообще чужда идея развития и прогресса: «Все заповеди его верны на веки и веки» (Псал., 110, 7—8), «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят:

„Смотри, вот это новое", но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Екклез., 1, 9—10).

К. Маркс и Ф. Энгельс установили, что развитие философии в конечном счете обусловлено потребностями материального производства. Философские учения отражают экономический строй общества, зависят от интересов, задач и целей определенных классов и социальных групп, связаны с их политической и идеологической борьбой, но философскую мысль нельзя непосредственно выводить из экономического базиса, она прямо его не отражает, исходит из накопленного ранее идейного материала, обладает относительной самостоятельностью, имеет собственную внутреннюю логику развития. За различными философскими течениями видна борьба классов и партий. «Новейшая философия так же партийна, — писал В. И. Ленин, — как и две тысячи лет тому назад» (3,18, 380).

Необходимость для философии возвыситься над обыденным сознанием привело к мифу о «заоблачности» философии, ее полной отрешенности от мира, потребности для развития философского мышления находиться в некоторой отдаленности от людей и событий. По Платону, философ должен быть немножко «не от мира сего». Это представление — пережиток религиозной веры в то, что бог открывает истину пророкам и спасителям, «нищим духом» — блаженным и юродивым. Еще в старину осуждалась философия, оторванная от трудовой деятельности, как ложная мудрость, бесполезное раздумье о чем-то призрачном. И. И. Хемницер в басне «Метафизик», И. А. Крылов в басне «Огородник и философ» высмеивали отрешенность поклонников «царицы наук» от жизни. Что касается идеалистической философии, то она действительно часто уводит людей от коренных, актуальных проблем, волнующих человечество, мистифицирует их решение. Марксистская же философия учит научному пониманию явлений, происходящих в природе и обществе, способствует освобождению трудящихся от капиталистического рабства и помогает строительству коммунизма. Она всесильна, потому что дает верное понимание действительности, помогает понять не только то, как развиваются события в настоящем, но и то, как они должны развиваться в будущем.

Ленинский этап марксистской философии — дальнейшее развитие диалектического и исторического материализма. В книге «Материализм и эмпириокритицизм», в «Философских тетрадях» и других работах В. И. Ленин критиковал идеалистические и метафизические концепции,

разработал материалистическую диалектику, развивал теорию познания, обосновал необходимость союза воинствующих материалистов — философов и естествоиспытателей, потребность идейной борьбы против религии. Марксистско-ленинская философия — итог развития науки о природе и обществе — ведет борьбу против идеализма, метафизики, иррационализма, мистики, религии, помогает разоблачать новейшие приемы утонченной апологетики фидеизма, выбивает у ее проповедников философские костыли теологии.

В. И. Ленин никогда не отрывал пропаганду марксистской философии, критику идеализма от критики религии, учил, что религиозное миропонимание может быть вытеснено только материалистическим мировоззрением. Вместо религиозной веры должно прийти научное убеждение. Он призывал к союзу с французскими материалистами XVIII в., создавшими живые, талантливые, остроумные сочинения, критиковавшие религиозное мракобесие, хотя в этих сочинениях и содержится немало наивных и устаревших взглядов. Марксисты продолжают лучшие традиции борьбы материалистов прошлых веков против «прикрытой, принаряженной чертовщины», как В. И. Ленин называл идеалистическую философию. Буржуазия вынуждена теперь отказываться от своего наследия — материализма, развиваемого ею, когда она была еще восходящим классом. И, наоборот, марксистско-ленинские партии выступают как законные наследники всего прогрессивного, что было в прошлом.

Наши идейные противники теологизируют античную философию, пытаются изобразить все ее развитие как подготовку христианства, отрицают наличие материализма у первых древнегреческих философов, извращают атеистические взгляды великих просветителей. Клерикальная печать поддерживает тех авторов, которые утверждают, что первые философы не порывали с основными компонентами мифа, а развивали его. В 1969 г. во второй тетради «Хердер-Корреспонденц» один теолог с восторгом отзывался о поисках в религиозной мифологии «прототипов научной теории», аналога философии.

Глубоко познать строгую научность и всесилие марксистско-ленинской философии можно, только всесторонне изучив идеи ее предшественников. А. И. Герцен писал:

«Для того, чтоб понять современное состояние мысли, вернейший путь — вспомнить, как человечество дошло до

него, вспомнить всю морфологию мышления» (23, ISO}. К этому же призывал и В. Г. Белинский, советуя изучать «философию — душу и смысл истории..., науку живых истин, которые положены краеугольными камнями мироздания» (10, 6, 91—92). Изучение истории философии— лучшее средство для приобретения философской культуры, для развития навыков и способностей к теоретическому мышлению. Еще в старину говорили, что человек испытывает интеллектуальное наслаждение, следуя за строгим ходом мыслей мудрецов, чтение их сочинений помогает извлекать золото из грязи, алмаз из рудника, свет из тьмы.

Христианская теология и философское знание

Знакомство с наиболее общим научным взглядом на мир начинается с ответа на вопрос: «Что такое философия?» — и выяснения хода современной идейной борьбы в области теоретического осознания бытия.

В капиталистических странах различные религиозно-идеалистические учения мешают народным массам обрести научное мировоззрение. Религия с давних времен паразитирует на предмете философского познания, пытаясь замещать его функции в духовной жизни человечества. Религия, будучи фантастическим отражением в его сознании сил, которые господствуют над людьми в их повседневной жизни, есть «общая теория этого мира, его энциклопедический компендиум, его логика в популярной форме» (1, 1, 414). Между религией и философией имеется коренное различие. Еще великий арабский философ-рационалист XII в. Ибн Рошд (Аверроэс) начал свой знаменитый труд «Тахафут ат-Тахафут» («Опровержение опровержения») с утверждения, что «между религией и философией существует такая же разница, как между фантазией и разумом».

Материалистическая философия, возникшая из потребности рационалистически осмыслить явления природы и общества, будучи одной из форм научного сознания, как таковая неизбежно противоположна религии. Материалисты прошлых веков доказывали, что философия, которая опирается на научное знание, всегда находится в состоянии непримиримого конфликта с религией. Француз-

ский мыслитель XVII в. П. Бейль писал, что приходится делать выбор между философией и христианством, кто хочет верить в непостижимые тайны религии, тот пусть придерживается ее и оставит философию. В эпоху Просвещения философы противопоставляли себя как носителей света священникам — носителям тьмы. По самой профессии своей философы, как утверждал глава энциклопедистов Д. Дидро, — друзья разума и науки, а священники — враги разумного и покровители невежества. П. Гольбах указывал в «Карманном богословии», что философы, преданные мудрости и здравому смыслу, являются, по мнению церкви, разбойниками, которых следует сжигать на кострах. Философы ненавистны церкви, ибо они предупреждают людей, что у них вытаскивают кошельки здесь, на земле, заставляя поднимать глаза к небу.

Идеалистическая философия, пытаясь создать видимость доказательности своих положений, вынуждена, как и материалистическая философия, пользоваться логикой. Даже иррационалистическая философия, отрицающая разум человека, все равно пытается обосновать свое учение аргументами, обращенными к разуму. Философское знание по своей природе противоречит религиозной вере. Поэтому некоторые философы-идеалисты соглашались с мнением материалистов, что философия возникает там, где мысль не может удовлетвориться традиционными религиозными верованиями, вступает с ними в конфликт, и тогда она неизбежно становится философской, т. е. рационалистической, враждебной религиозной вере. Так, например, проповедник «философии жизни» В. Дильтей писал, что религия и философия «неминуемо должны всюду сталкиваться», «философия возникла в связи с науками и покоилась на ... прочном основании причинных сочетаний, в противоположность к оценкам мира религией... Невозможность превращения религиозного миросозерцания в философское сказывалась везде, где делалась эта попытка» (88, 46). Многие русские философы-идеалисты понимали, что метод философии — рассудочный вопрошающий критицизм, во всем сомневающийся, — несовместим с благоговейной религиозной верой, не требующей доказательств. Историк древнегреческой философии С. Н. Трубецкой писал, что «всякая религия... должна необходимо препятствовать развитию чистой философии» (80, 147). Другой идеалист, Э. Л. Радлов, признавал: «Источник фи-

лософии есть разум, источник религии — вера... Философия и религия находятся в постоянной вражде» (69, 12).

На протяжении веков идет борьба между критикующим разумом и слепой верой. Отрицательное отношение христианства к философии уже отразилось в посланиях к коринфянам, приписываемых апостолу Павлу, отвергавшему всякую возможность сближения христианской веры с «эллинским знанием». Указывая на то, что «эллины ищут мудрости», автор послания напоминал: «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых» (1 Кор., 1, 27);

«Ибо написано: „погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну". Где мудрец? где книжник? где сово-просник века сего? Не обратил ли бог мудрость мира сего в безумие?» (1 Кор., 1, 19—20). В послании к колосся-нам имеется такое предупреждение: «Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Колос., 2, 8). Ранний апологет христианства фанатик Татиан в «Слове к грекам» грубо поносит античную философию. Во II в. н. э. христианский писатель Септимий Тертуллиан называл философов патриархами еретиков: «Что есть общего у философии с христианством, у ученика Греции с учеником неба? ... Что общего между Афинами и Иерусалимом, между Академией и церковью? ... Нам после Христа не нужна никакая любознательность;

после евангелия не нужно никакого исследования» (34, 388). Церковный писатель Евсевий, живший в IV в., проповедовал: «Не по незнанию того, чем восхищаются философы, но по презрению к таким бесполезным трудам мы мало думаем об этих вещах и обращаем душу к лучшей деятельности». «Мы не должны быть любознательными и любопытными, — поучал в V в. «Блаженный» Августин. — Многие считают чем-то важным не познание бога, а старательное исследование общей физической массы, называемой миром. Душа должна подавлять эту суетную жажду знания, которая в большинстве случаев приводит человека к мысли, что существует только телесное».

В средние века в Западной Европе церковь господствовала над духовной жизнью общества, обладала монополией на образование и воспитывала у людей религиозное мировоззрение. В XI в. кардинал Петр Дамиани провозгласил, что философия должна быть послушной служанкой богословия: «Philosophia est ancilla theologiae». Бого-

словы сочиняли трактаты вроде пресловутого «Лекарства против всякой философии», в которых обличали тех, кто пытался освободить мудрость из плена церкви. Знаменитый просветитель Эразм Роттердамский, высмеивая в 1509 г. средневековых мракобесов в «Похвальном слове глупости», был прав, когда писал, что церковь провозгласила глупость царицей мира, так как простой человек должен быть дураком, а не умным.

Ф. Энгельс метко назвал теологию позорным пятном философии, созданным для упразднения ее. «Форма, в которой выступает христианство, когда оно стремится придать себе научный вид, — писал Ф. Энгельс, — есть теология. Сущность теологии, особенно в наше время, есть примирение и затушевывание абсолютных противоположностей» (1,1, 488). Из системы теологии Фомы Аквинского была выделена католическая философия — томизм, который папа Лев XIII объявил в 1879 г. в энциклике «Aeterni patris» единственной истинной философией христианства. Эта средневековая схоластика, приспособленная к современным условиям, была признана Ватиканом «filosophia perennis» (вечной философией), как наиболее подходящей, чтобы ограничить и «обезвредить» науку.

Для неотомистов философия—«мирская мудрость», направленная на познание сущности бытия, «естественный свет разума», который ниже теологии — «божественной мудрости, указующей спасение», «сверхъестественного света, исходящего из веры». Провозглашая господство веры над знанием, неотомисты возвеличивают теологию, как основанную на «откровении бога», а поэтому обладающую «светом истины». Но в действительности богословие — «божественная тьма», погружающая людей в мрак суеверий.

Неотомистская философия ограничена догмами католической церкви, ставит себя под их контроль. Для неотомистов богословие — «сверхфилософия», «метафилософия», а поэтому философия должна лишь истолковывать и доказывать истинность того, что открыло богословие, ее «единственная забота — быть верным учению церкви». Неотомисты в конечном счете занимаются апологетикой религии с помощью логических средств. Поэтому прав был известный критик христианства Б. Рассел, разоблачавший несостоятельность претензий неотомистов на истинность своей философии, когда писал

в «Историй западной философии», что у Фомы Аквинского мало настоящего философского духа, его не интересует исследование, результат которого заранее знать невозможно. Прежде чем Фома Аквинский начинает философствовать, он уже знает истину: она возвещена в католическом вероучении. Но отыскание аргументов для вывода, данного заранее, отмечает Рассел, это не философия, а система предвзятой аргументации.

Неотомисты написали множество книг об отношении теологии к философии, уверяя, что религия неустранима из философии, так как только вера в бога дает людям мировоззрение, выполняет интегрирующую и регулирующую роль. Богословы объясняют становление философии подготовкой единобожия, отвергают то, что космогонии досократиков были связаны с возникновением естествознания. Религия действительно дает людям миросозерцание, но ложное, антинаучное; материалистическая же философия является истинным, научным мировоззрением.

В пятитомной «Истории западноевропейского мировоззрения» Р. Мейера, в четырехтомном сочинении И. Финшеля «История философии» и других неотомистских книгах, изданных в ФРГ, провозглашается, что истоки философии восходят к богу, а поэтому необходимо вернуться «к началу философии—к религии». Известный неотомист Ю. Бохеньский в книге «Путь к философской мысли», изданной в Базеле в 1960 г., объявляет теологию источником философии, так как теология — это учение о боге, выраженное в логических понятиях. В действительности христианство, формируя свое богословие, присвоило у идеалистической философии часть ее воззрений. Наиболее ранние апологеты христианства, такие как Юстин-философ, и не скрывали того, что многое из евангельского учения содержалось уже в языческой философии и в древних верованиях. Новый завет использовал идеи Филона и вульгаризированную греческую, в особенности стоическую, философию. Гимн о логосе, содержащийся в евангелии от Иоанна, имеет явно дохристианское происхождение. Поэтому Юстин-философ, александрийские «учителя церкви» Климент и Ориген признавали идеалистическую философию. Юстин писал в «Разговоре с Трифоном-иудеем», что философия есть величайшее и драгоценнейшее в очах божиих стяжание, приводит к богу и делает нас угодниками ему. Некоторые

апологеты церкви утверждали, что Платона осенила благодать бога, превратив в «христианина до Христа». Климент Александрийский придумал, будто Платон — «аттически пишущий Моисей». Другие христианские апологеты додумались до того, будто Платон получил свои сведения о сотворении мира от Моисея. Христианское духовенство вплоть до конца средних веков твердило, что все, что церковь одобряет в древнегреческой философии, якобы заимствовано из Библии или написано под ее влиянием, хотя в целом отвергало философию как «языческую лжемудрость», «безумие, осужденное богом». «Величайший современный историк», как называет Арнолда Тойнби буржуазная печать, даже утверждает в книге «Исторический подход к религии», изданной в Лондоне в 1956 г., что христианство совершило трагическую ошибку, переведя свои идеи на язык стоической философии, вместо того чтобы ограничиться только языком мифологических образов.1 Это объясняется тем, что многие идеалисты — философы и историки — поддерживают призыв духовенства заковать философию в церковные оковы, а поэтому теологизируют свои воззрения, что свидетельствует о деградации буржуазной мысли.

Протестантские теологи, так же как и неотомистские, стараются впрячь идеалистическую философию в упряжку религии. Они нередко заимствуют в целях обновления богословия различные фидеистские доводы у прагматистов, экзистенциалистов и неопозитивистов. Многие протестантские богословы утверждают, что теология и философия возникли из «слова божьего», поэтому не могут существовать друг без друга. Однако их нельзя и отождествлять, хотя у них в конечном счете должна быть одна задача: философия начинает с исследования мира, но кончает познанием бога, а теология начинает с рассмотрения бога и приходит к изучению его творения. Значительная часть протестантских богословов, исходя из того, что теология основывается на вере, а философия — на знании, отвергает даже идеалистическую философию за ее претензию на познание мира, потому что человеческое мышление вообще, мол, не может ставить и решать такие задачи. Маркс напоминал, что «христианство, как

1 См. А. Тоуnbee. An historians Approach to religion. London, 1956, pp. 116—127.

это утверждает наиболее солидная и последовательная часть протестантских теологов, не может согласоваться с разумом, так как „светский" разум находится в противоречии с „религиозным" разумом, — что выразил уже Тертуллиан своей классической формулой: „verum est, quia absurdum est"» (1, 1, 100), т. e. это «истинно, ибо абсурдно».

О какой философии вообще может идти речь, если Мартин Лютер говорил в последней проповеди в 1546г.:

«Разум есть первая потаскуха дьявола», «достоинство веры заключается в том, что она свертывает шею разуму», «отказавшись от разума, мы приносим богу самую приемлемую жертву, которая может быть принесена». Видные представители «диалектической теологии», ссылаясь на Лютера, возражают против понятия христианской философии, которым пользуются неотомисты, так как философия по самой своей сущности рационалистична, а христианство иррационалистично. Карл Барт полагает, что христианская философия невозможна. Если она философия, то не христианская; если она христианская, то не философия. Пауль Тиллих возражал против отождествления философии с теологией. Он писал, что философия только ставит вопросы, а теология отвечает на них. Однако, будучи неудовлетворен этими ответами, П. Тиллих предлагал в книге «Будущее религии», изданной в Нью-Йорке в 1966 г., создать новую религию — «религию святого духа» — как синтез мировых религий с идеалистической философией.

«Ведущий религиозный философ нашего времени», как рекламируют Карла Ясперса в ФРГ, также проповедовал единство философии и религии. Стремясь во что бы то ни стало сохранить религию как «метафизику для народа», он писал, что философия «противоположна религии, но не враждебна ей» (105, 81), так как они обе разновидности разных форм веры. Ясперс заявлял в «Введении в философию», что философия родилась как «слово и дело богословия». Он видел в религиозных преданиях аналог философии, выводил ее происхождение из пантеизма, из религиозных тайных союзов и мистерий. Ясперс утверждал, что «философия вырабатывается из первоначального единого духовного образа действия; в мышлении и поэзии она еще едина с религией и мифом, с жизнью и действительностью» (106, 14). Подобные взгляды Ясперса

объясняются тем, что он резко противопоставлял философию науке, считая, что они не имеют ничего общего. В статье «Философия и наука» Ясперс пишет, что философия вместе с религией будто бы образуют таинственный «шифр бытия». В докладе «Истина и наука», прочитанном в 1960 г. в Базельском университете, Ясперс заявил, что познание является кощунством, злодеянием, что начало современной науки было началом всех бед. Отвергая научное знание, Ясперс проповедовал, что человечеству необходимо обрести «философскую веру», основным догматом которой он провозгласил бытие бога. Отрицая научный смысл философии, Ясперс в книге «Великие философы» отнес к ним пророка Иеремию и Иисуса Христа, посвятив им особые очерки. Ясперс писал, что «Библия и библейская религия есть основа нашего философствования», «западноевропейское философствование имеет свои исторические источники не только в греческом, но также и в библейском мышлении» (105, 34), поэтому «философская вера и вера в божественное откровение должны соединиться» (105, 8). Это попытки набить сеном старые чучела. Философия освободилась от оков теологии в Европе в результате сомнений в библейской картине мира и не вернется к ней.

Православное духовенство призывало ради спасения религиозной веры отказаться от философии как науки, исследующей все посредством разума. В России в XVII в. в азбуках-прописях предупреждалось: «Аще кто тя вопрошает: веси ли всю философию, ты же противо того отвещай: учился буквам, эллинских борзостей не текох, ни риторских остроном не читах, ни с мудрыми философы в беседы не бывах, — учуся книгам благодатного закона, аще бы можно моя грешная душа очистити от греха. Не добрословие спасет человека, ни грамматичество, ни инакая философская мудрость, но страх божий и соблюдение святых его заповедей; мнози бо философства ради в преисподня места земли во ад сведена быша». Протопоп Аввакум со злобой писал в своем «Житии»: «Платон и Пифагор, Аристотель и Диоген, Иппокрит и Галин — все сии мудри быша и во ад угодиша» (32, 138). В XVIII в. духовенство, опасаясь философии, настояло на том, чтобы в 1794 г. в Москве сожгли множество французских философских книг. Даже преподаватель Санктпетербургской духовной академии ?. ?. Сидонский подвергся гонениям

за то, что писал в 1833 г. в книге «Введение в науку философии» об «уместности философского исследования». Обер-прокурор Синода Н. А. Протасов говорил: «К чему нужна философия, наука вольномыслия, вздоров и фанфаронства?». Его чиновники были согласны с этим мнением, указывая, что «от философии польза сомнительна, а вред возможен». Духовенство принимало меры к ограждению студентов от «мудрствований новейших философских систем». В 1850—1860 гг. преподавание философии в университетах было разрешено только духовным лицам.

В начале XX в. духовенство стало интересоваться развитием философского идеализма в Западной Европе, надеясь обрести в нем союзника в борьбе против распространения материализма и атеизма. Церковный журнал «Вера и разум» в 1911 г. в первом номере утверждал, что «теперь христианские ученые должны знать Канта, Гегеля, Шопенгауэра, Спенсера и даже Ницше. Новейшая теология неразлучна с философией». Однако консервативные православные богословы призывали к полному отрицанию философии, как ненужному и опасному «заблуждению». Георгий Флоровский посвятил книгу «Пути русского богословия», изданную в Париже в 1937 г., проповеди того, что всякое сожительство богословия даже с идеалистической философией вредно для православия, которое не нуждается в логических рассуждениях, а исходит из веры. Это глубоко понимал религиозный философ, русский белоэмигрант, профессор Сорбонны Лев Шестов, провозглашавший «пагубность» рационалистической философии, как чуждой «священному писанию». В книге «Афины и Иерусалим», изданной в Париже в 1951 г., он призывал к слепой вере, к отказу от знаний: «Вере Иерусалима нет необходимости идти за благословением в Афины». «Между Афинами и Иерусалимом нет и не должно быть мира, — писал Шестов, — из Афин — разумная истина, из Иерусалима — откровение. Откровение не вмещается в рамки разумных истин:

оно их взрывает». Поэтому антирационалист Шестов утверждал, что верующему для спасения своей веры необходимо «потерять разум».

Православная церковь, в отличие от католической, опираясь на учение Григория Богослова, не выделила из своей теологии никакой особой христианской филосо-

фии, она не поддержала священников П. А. Флоренского, С. Н. Булгакова, В. В. Зеньковского, пытавшихся в XX в. создать «православную философию», чтобы с ее помощью перестроить средневековое православие на буржуазный лад, подновить казенную церковь, укрепить христианскую веру.

В России в годы реакции «могильные черви революции», как В. И. Ленин назвал кадетских богоискателей, стремившихся оживить закостеневшее православие, проповедовали «новое религиозное сознание», «неохристианство», чтобы помочь буржуазии обзавестись новой духовной палкой для усмирения народа. Они предлагали передовой интеллигенции вместо участия в революционном движении стать покорными «рабами Христа», отказаться от материалистической философии я вернуться к христианскому спиритуализму. «Неохристиане» советовали философам, чтобы «они искали бога» (Деян. ап., 17, 27), надеясь тем самым преодолеть конфликт между христианством, якобы обладающим истиной и философией, которая ищет ее. «Философия должна искать бога, — заявлял С. Н. Булгаков, — это ее высшая и последняя, пожалуй, единственная задача» (16, 390). С. Л. Франк уверял, что «единственным предметом философии есть бог» (92, 7). Богоискатели писали, что всякая более или менее продуманная философская система приводит к идее бога. Эти рассуждения правильны только по отношению к ненаучной, идеалистической философии.

Некоторые богоискатели объявляли философию, так же как и религию, верой, мечтали о создании нового культа с системой обрядов, облекали православие в философскую форму, а философию превращали в теософию. Н. А. Бердяев призывал философию освободиться от рационализма и сделаться «служанкой» религии. Он предлагал слить философию с теологией: «Философия должна быть органической функцией религиозной жизни ... искать своей пищи в религиозном опыте» (11, 14—15). Бердяев поучал, что научная философия есть в значительной мере предрассудок современного сознания, что философия не приживалка науки. Освобождая ее от научного знания, уверяя, что она не нуждается в нем, Бердяев широко открывал двери, чтобы наполнить идеалистическую философию мистикой. Он объявлял высшей реальностью миф, который требует не научного

познания, а веры. С. Н. Булгаков проповедовал, что мифология есть философия, а философия — это критическая мифология. Н. О. Лосский в статье «Мифическое и современное научное мышление» призывал обратиться к мифам, «осторожно вводить их в состав специальных наук». Все это ставило цель в конечном счете ослабить влияние марксистской философии на интеллигенцию. С. Л. Франк писал в книге «Философия жизни», что «чем глубже будут овладевать сознанием идеалистические мотивы, тем быстрее пойдет разрушение социализма».

Одной из центральных задач русского богоискательства было доказать наличие у философии религиозных корней. Богоискатели пытались выдать религиозное суеверие за источник философии, они хотели добиться того, чтобы нельзя было бы разобрать, где религия, а где философия, писали, что философия началась с мифов и кончится мифами.

Политический смысл этой проповеди состоял прежде всего в том, чтобы внушить, будто материалистическая философия это не наука, а вера, которая основана на мифе, а понятие материи якобы возникло из мифологических представлений первых философов. Но материя — это не мифологический образ. В. И. Ленин писал, что в мире нет ничего кроме движущейся материй. Материя — это философская категория для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в его ощущениях, которая копируется, фотографируется, отображается при помощи наших ощущений, существуя независимо от них.

Богоискатели в поисках синтеза идеалистической философии с теологией обращались к воззрениям христианского теософа В. С. Соловьева, которые сформировались в условиях политической реакции в пореформенный период, последовавший за спадом революционной ситуации 1859—1861 гг. и особенно в 80-е годы, и отразили кризис буржуазно-дворянской идеологии. Социальные идеи Соловьева, основанные на проповеди всемирной христианской теократии, были реакцией на материалистические и атеистические идеи революционных демократов, которых он считал «бесами». Соловьев отрицал классовую борьбу, называл социализм «своекорыстным стремлением неимущего класса», звал к смирению. Он верил в вещие сны и предсказания, в возможность

беседовать с умершими, в перевоплощение души. Соловьев страдал галлюцинациями, он говорил, что первое видение Софии (Премудрости божьей) посетило его, когда ему было девять лет, а затем она часто являлась ему. Вместо естественного полового общения, рассматриваемого Соловьевым как зло, не имеющее оправдания, он предлагал какое-то «мистическое содружество».

Соловьев видел основную свою задачу в укреплении религии, в том, чтобы «оправдать веру наших отцов». Он проповедовал «философию всеединства», мистическое «цельное знание» — христианскую «свободную теософию», якобы синтезирующую религию, философию и науку. Это был призыв к возврату к средним векам, к принципу: философия — служанка богословия. Отвергая материалистическое учение о единстве мира, Соловьев противопоставил материальному единству единство мира в боге. Он заимствовал это панентеистическое учение, исходящее из принципа, что бог есть «все во всех», у Ф. Шеллинга, который на закате своей жизни растворил философию в мистике, чтобы сокрушить «левогегельянскую крамолу», ее диалектику, названную А. И. Герценом «алгеброй революции».

В 1841 г. Ф. Шеллинг, прежний друг и соратник Гегеля, был приглашен прусским правительством на кафедру Берлинского университета для опровержения гегелевской философии, как основанной на «безбожном разуме». Шеллинг проповедовал «философию мифологии и откровения», по которой мифология отождествлялась с философией. После своей «философии природы», «трансцендентального идеализма» и «философии тождества», сыгравших большую роль в развитии немецкого классического идеализма, Шеллинг вернулся к тем идеям, которые владели им, когда он учился в Тюбингенском теологическом институте. Тогда еще для борьбы против французской материалистической философии, разрушавшей религиозные химеры, сын пастора Шеллинг мечтал соединить религию, науку и поэзию. Он написал диссертацию о «библейской философии», внушая, что только она — истинное мировоззрение, звал к мифотворчеству, к священным временам «молчания и тишины», к синтезу восточной мудрости «стран Утра» с философией западных «стран Вечера». Мистическая проповедь религиозных основ философии была полезна реакционерам, мечтавшим

удушить «дракона неверия». Л. Фейербах назвал Шеллинга «теософическим шутом», «философским Калиостро», который пытается увлечь слушателей «беспочвенной, детской фантастикой». Молодой Ф. Энгельс, слушавший лекции Шеллинга, разоблачил его обскурантизм в памфлетах «Шеллинг о Гегеле», «Шеллинг и откровение», «Шеллинг — философ во Христе или преображение мирской мудрости в мудрость божественную». Ф. Энгельс критиковал Шеллинга за переход в лагерь прусской реакции, за то, что он отказался от науки и разума и пытался теологизировать философию, приспособить ее для пропаганды мистики и восхваления монархии.

Нападки Шеллинга на рационализм Гегеля были вызваны тем, что великий диалектик под влиянием французских материалистов XVIII в. выступал против подчинения философии теологии. Философия, ставшая на собственную почву, всецело покидает «философствующую теологию и оставляет ее в стороне, отводит ей место по ту сторону себя, — писал Гегель. — Здесь, можно сказать, мы очутились у себя дома, и можем воскликнуть, подобно мореходу, долго носившемуся по бурному морю, „суша, суша!"» (22, 11, 252). Гегель ценил то, что французские философы-просветители XVIII в. критиковали «позорнейшее суеверие, глупость, обман духовенства». Для Гегеля «вера в могущество разума есть первое условие философских занятий... Скрытая сущность Вселенной не обладает в себе силой, которая была бы в состоянии оказать сопротивление дерзновению познания...» (22, 1, 16). Он часто ' повторял: «Слова, начертанные на покрывале Изиды:

„Я то, что было, есть и будет; никто из смертных не приподымал моего покрывала", исчезают перед могуществом мысли» (22, 2, 15). Гегель понимал, что религия призывает верить в свои догматы: «credo, quia absur-dum» (верую, ибо нелепо), а философия зовет исследовать, сомневаться и вой решать в поисках истины: «dubito, cogito, deduce». Но компромисс немецкой буржуазии с юнкерством привел Гегеля к возвеличиванию религии, которая якобы так же, как философия, содержит истину. Он призывал к поискам в оболочке религиозных мифов философских концепций, которых люди еще не могли создать, «выщелущивать из религии всеобщие мысли», «это содержание из мифов в форме философем» (22, 9, кн. 1,63). Однако он признавал, что отношение философии к рели-

гии «является часто враждебным как в древнегреческую, так и в христианскую эпоху» (22, 9, 56).

Гегель пытался возвысить философское знание, уверяя, что при его посредстве познается божественный разум. В противоположность французским материалистам XVIII в., провозглашавшим коренную противоположность научной философии и религиозной веры, Гегель утверждал, будто философия тождественна религии, так как «философия имеет одинаковое содержание и одинаковую цель с искусством и религией» (22, 6, 296). По Гегелю, философия стоит на той же почве, на какой стоит и религия; имеет тот же предмет: всеобщее в себе и для себя сущий разум, т. е. бога; они родственны между собой, одинаково служат богу. Однако у них различные формы выражения общего содержания: философия постигает истинное в форме мыслей, понятий, а религия в форме представлений, образов; философия — высшая религия мыслителей, познающих бога в понятиях, а религия — низшая, несовершенная философия, предназначенная для народа, постигающего бога в образах. «Философия может в категориях религиозного способа представления опознать свои собственные формы, — писал Гегель, — равно как свое собственное содержание в религиозном содержании» (22, 3, 355). По Гегелю, отношения между философией и религией проходят три стадии: сначала философская мысль заключается в лоне религии, питается ею; потом отделяется от религии, становится независимой от нее в своем развитии и вступает с ней в борьбу; и наконец, философия снова обращается к религии, занятия ею становятся «служением богу». Реакционные политические взгляды Гегеля, его эволюция к «прусскому христианству» сказались в этом стремлении сохранить религию.

Однако многие клерикальные критики Гегеля не могли простить ему то, что если религия низшая ступень философского сознания, то она отменяется и упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения в философии, и только непоследовательность Гегеля позволила ему сохранить религию. Богослов Н. П. Рождественский в своей «Христианской апологетике» писал, что философия Гегеля не может быть истинной союзницей теологии. Другой богослов, Т. И. Буткевич, утверждал в 1902 г. в журнале «Вера и разум», что «учение Гегеля соприкасается с грубым материализмом». С. Н. Булгаков называл

гегельянство «люциферианством», ссылаясь на то, что «система Гегеля может служить примером современного упразднения религии» (17, 84).

Воинствующий материалист Людвиг Фейербах критиковал попытки Гегеля спасти христианскую веру с помощью философии. Фейербах писал: «Тайна гегелевской диалектики в последнем счете та, что она отрицает теологию посредством философии, а затем снова отрицает философию посредством теологии. Начало и конец образует теология» (86, 52). Фейербах признал вслед за Гегелем, что философия начинается там, где всеобщее понятие признается за всеобъемлющее сущее, где начинается мышление о мышлении. Он отметил отличие между религией и философией в том, что первая чувственна, образна, а вторая есть нечто нечувственное, абстрактное, однако указал, что по своему содержанию не всякая философия родственна религии. Только идеалистическая философия есть логически систематизированная религия, выраженная в понятиях. Фейербах доказал связь идеализма и религии, показав, что гегелевский идеализм — это рационализированный теизм. Идеализм, так же как и религия, отделяет, отрывает общие понятия от их материальной основы и превращает их в самостоятельные существа, в независимые субстанции, из которых и выводит весь конкретный мир. Фейербах подробно анализировал процесс возникновения идеи бога как абстрактного существа. Человеческий разум восходит от единичного и особенного ко всеобщему, от конкретного и определенного к абстрактному. С появлением общих понятий (универсалий) при определенных условиях становится возможным возведение их в абсолют, объектирование их как самостоятельных существ. Наиболее общие свойства человека мысленно отделяются от него, отрываются от чувственной действительности, от материи и посредством силы воображения превращаются в самостоятельное, нечеловеческое, сверхъестественное существо, в бога, в котором фантастически отразился человек, освобожденный от своей ограниченности.

Излагая взгляды Фейербаха, Ф. Энгельс писал: «Вследствие олицетворения сил природы возникли первые боги, которые в ходе дальнейшего развития религии принимали все более и более облик внемировых сил, пока в результате процесса абстрагирования — я чуть было не сказал:

процесса дистилляции, — совершенно естественного в ходе умственного развития, в головах людей не возникло, наконец, из многих более или менее ограниченных и ограничивающих друг друга богов представление о едином, исключительном боге монотеистических религий» (1, 21, 282—283). ?. Энгельс упрекал Фейербаха, что он «не нашел нужным сказать о том, что единый бог никогда не мог бы появиться без единого царя, что единство бога, контролирующего многочисленные явления природы, объединяющего враждебные друг другу силы природы, есть лишь отражение единого восточного деспота, который по видимости или действительно объединяет людей с враждебными, сталкивающимися интересами» (1, 27, 56). Попытки сформировать монотеизм были известны в древности. Фараон Аменхотеп IV (Эхнатон), боровшийся со жречеством и знатью, заменил многобожие культом одного бога солнца — Атона, но его реформа не увенчалась успехом. Монотеизм хотели ввести в Персии Дарий и Ксеркс, в Риме — ряд императоров. В 621 г. до н. э. иудейский царь Иосия старался ввести единобожие, но также потерпел неудачу. Ветхий завет очень далек от монотеизма. В Библии 95-й псалом гласит: «Велик господь и достохвален, страшен он паче всех богов». Ф. Энгельс указывал, что к монотеизму люди пришли под влиянием идеалистической философии: «Греческая вульгарная философия вела к учению о едином боге» (1, 19, 308), монотеизм был «последним продуктом греческой вульгарной философии» (1, 20, 329). Идеалистическая философия — посредница между верой и знанием. Своеобразие идеализма в различных странах зависело и от распространенных там религиозных вероучений, а своеобразие материализма — и от состояния борьбы с ними.

По Фейербаху, истинная философия, исходящая из выводов науки, возникает и развивается в борьбе с религией. Он писал, что философия, как и в древности, должна вновь связаться с естествознанием, а естествознание — с философией. Этот союз, основанный на взаимной потребности, на внутренней необходимости, будет продолжительнее, счастливее и плодотворнее, чем мезальянс между философией и теологией.

Заслуга материалистов прошлых веков была в том, что они видели в научной философии духовное оружие, освобождающее человечество от власти религиозных иллюзии.

Критика теологизации происхождения философии

Верное решение сложного вопроса о происхождении философии и ее отношения к религии стало возможным только после появления материалистического понимания истории. К. Маркс сорвал мистическое покрывало с тайны зарождения философии, когда открыл, что источник идей следует искать не в развитии человеческого духа, а в конечном счете в материальном производстве общества. Одна форма общественного сознания вообще не может породить другую форму сознания, поэтому все рассуждения о происхождении философии из религии не имеют никакого научного значения. Ученые-идеалисты часто пытаются уверить, будто философия была дочерью религии на основании того, что в древности философские воззрения вылупились из религиозной скорлупы, выделились из того всеобъемлющего миросозерцания, каким некогда была религия. Древние философские идеи действительно постепенно отделились от мифов, будучи смешаны с ними в сознании человека, но не возникли непосредственно из них. Марксизм разрешил проблему возникновения религии и философии, доказав, что они имеют социальные и гносеологические корни.

В 1841 г. двадцатитрехлетний Маркс защитил докторскую диссертацию на тему «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура». Тогда он еще не освободился от гегелевского идеализма, но уже восхищался Эпикуром как величайшим атеистом древности, его борьбой против религии. Маркс писал в диссертации: «Философия, пока в ее покоряющем весь мир, абсолютно свободном сердце бьется хоть одна еще капля крови, всегда будет заявлять — вместе с Эпикуром — своим противникам: „Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто присоединяется к мнению толпы о богах". Философия этого не скрывает. Признание Про-метея: По правде, всех богов я ненавижу, есть ее собственное признание, ее собственное изречение, направленное против всех небесных и земных богов, которые не признают человеческое самосознание высшим божеством. Рядом с ним не должно быть никакого божества» (2, 24).

Маркс, так же как Гегель, сравнивая Сократа с Христом, называл Сократа демиургом древнегреческой философии; начавшейся с семи мудрецов, а Христа — «учите-

лем религии». Для Маркса Сократ является «воплощенной философией» (2, 199), а Христос—«воплощенной религией». Маркс видел в Сократе «олицетворение философии» (1, 1, 99), потому что для этого великого мыслителя добродетель состояла в знании или мудрости. Сократ, писал Маркс, «носитель не божеского, а человеческого образа; Сократ оказывается не таинственным, а ясным и светлым, не пророком, а общительным человеком» (2, 135).

В чем Маркс видел непримиримость учений Сократа и Христа, «противоположность религиозного и философского элементов»? Религия обращается к чувству, требует слепой нерассуждающей веры и обещает награду на небе;

философия призывает к разуму, к логике, настаивает на проверке сомнений, не обещает ничего, кроме истины. Философия ищет разрешение тайн и загадок бытия путем их научного познания, религия же всегда враждебна всякому рационалистическому воззрению. «Светский» рассудок противоречит «духовному» предрассудку, страна разума — область, где существование бога невозможно. Истинная философия неизбежно должна отвергать всякую веру в сверхъестественное. Маркс противопоставлял религии как антинаучному мировоззрению философию в целом как стремящуюся к научному познанию мира, исключая из нее явно мистическую философию. Он разделял философию на «истинную», которая дает «чистое, идеальное пламя науки», и на «неистинную», проникнутую религией. В противоположность Гегелю, Маркс относил к пророкам «неистинной» философии прежде всего Платона, который один из первых делает попытку философски обосновать религиозные догмы, указывал на родство платонизма «как со всякой положительной религией, так, в особенности с христианской, которая является законченной философией трансцендентного» (2, 202).

Выписывая «обличения христианского богослова» Климента Александрийского в адрес материалистической философии, Маркс отмечал: «...хорошо, что отметаются философы, не фантазирующие о боге» (2, 189). В III в. Климент Александрийский поучал: «Философии же (остерегайтесь) не всякой, а такой, как эпикурейская, о которой упоминает в „Деяниях апостолов" Павел, осуждая ее за то, что она отвергает промысел и обожествляет наслаждение, и всякой другой, если она возвеличила стихии,

не поставив над ними творческой первопричины, и не дошла до мысли о творце» (2, 189).

По Марксу, философия должна вступить в противоречие с религией, так как философское знание критично, рационалистично и научно, а религия основана на вере и авторитете, отвергает разум и науку. Маркс отметил в 1842 г., что философия «обращается к разуму..., она не требует веры в свои выводы, она требует проверки сомнений» (1, 1, 107). Поэтому «религия, наконец, полемизирует не против определенной системы философии, но вообще против философии всех определенных систем» (1, 1, 106). Он писал, что «все без исключения философские учения прошлого обвинялись, каждое в свое время, теологами в отступничестве от христианской религии» (1, 1, 100). Эти же мысли Маркс развивал в 1843 г. в «Критике гегелевской философии права»: «Христианство, а также религия вообще, и философия представляют собой крайние противоположности» (1, 1, 322). Он доказывал, что «философия постигает религию в ее иллюзорной действительности. Религия, таким образом, — поскольку она хочет быть действительностью, — уничтожена в самой себе для философии» (1, 1, 322).

Создав диалектический и исторический материализм, К. Маркс и Ф. Энгельс стали разделять философию на материалистическую и идеалистическую. Ф. Энгельс считал, что идеалистическое решение основного вопроса философии таилось в «ограниченных и невежественных представлениях людей периода дикости» (1, 21, 288).

В советской научно-атеистической литературе утверждается, что К. Маркс и Ф. Энгельс считали идеалистическую философию формой сознания, наиболее близкой к религии, разделяли идеалистов на религиозных и философских, видя отличие у них в том, что у одних вера в сверхъестественное принимает более грубую, религиозную форму, а у других — более просвещенную, философскую.

Религия как мировоззрение есть, собственно, грубый, примитивный идеализм — идеализм, выраженный в конкретной, образной форме. Основное понятие религии — бог-существо. Авторы часто ссылаются на цитату из пятой главы второго тома «Немецкой идеологии» К. Маркса и Ф. Энгельса: «Все идеалисты, как философские, так и религиозные, как старые, так и новые, верят

в наития, в откровения, в спасителей, в чудотворцев, и только от степени их образования зависит, принимает ли эта вера грубую, религиозную форму или же просвещенную, философскую» (1, 3, 536).

В 1970 г. Е. К. Дулуман писал в книге «Идея бога», что эта цитата не принадлежит К. Марксу и Ф. Энгельсу, а взята из фрагмента М. Гесса, а потому нельзя считать, что классики марксизма различали религию и философию по форме: первая отображает бытие в чувственно-наглядных образах, а вторая — в абстрактных понятиях и категориях. Е. К. Дулуман не упоминает, что пятая глава второго тома «Немецкой идеологии», «вероятно, составлена Гессом, переписана Вейдемейером и отредактирована Марксом и Энгельсом» (1, 3, 605). Е. К. Дулуман писал:

«В произведениях Маркса, Энгельса, Ленина не проводится различие между религией и философией по степени логического абстрагирования» (26, 142). Это неверно. Так, например, анализируя «философское сознание..., для которого постигающее в понятиях мышление есть действительный человек и поэтому только постигнутый в понятиях мир как таковой есть действительный мир», Маркс указывал, что эта абстрагирующая работа разума «осваивает мир исключительно ей присущим образом — образом, отличающимся от художественного, религиозного, практически-духовного освоения этого мира» (1, 12, 727—728). Е. К. Дулумана смущает то, что многие современные верующие почитают не конкретного антропоморфного бога, а абстрактное божество, как общую причину бытия природы и человека. Это означает лишь проникновение в сознание верующих философского идеализма, для которого характерно представление о боге в наиболее абстрактной форме.

Противоречия в сознании людей между религиозными верованиями и эмпирическими наблюдениями привели в Древней Греции, Индии и Китае к возникновению философии, которая отвергла веру в сотворение мира богами и вмешательство их в управлении его. Маркс писал в 1862 г. в «Теории прибавочной стоимости»: «Все это—противоречия капиталистического производства того периода, когда оно, высвобождаясь из недр феодального общества, пока еще только дает самому этому феодальному обществу буржуазное толкование, но еще не нашло своей собственной формы; подобно тому как философия сначала

вырабатывается в пределах религиозной формы сознания и этим, с одной стороны, уничтожает религию как таковую, а с другой стороны, по своему положительному содержанию сама движется еще только в этой идеализированной, переведенной на язык мыслей религиозной сфере» (1, 26, ч. 1, 23). Антагонизм философии как абстрактно-теоретического мышления и религиозной мифологии как художественно-образного мышления не исключал их взаимозависимости, так как философия в давние времена возникала у людей, которые еще полностью не освободились от религиозного миропонимания. Философы первоначально иногда использовали мифологические образы для выражения своих идей, потому что еще не находили для них соответствующих понятий. В Западной Европе в эпоху средних веков передовые социально-политические идеи часто выступали под видом религиозных ересей, зародыши научных идей пробивали себе путь в форме астрологии, алхимии и т. д. В рамках теологии накапливались элементы материализма, он рождался как свет из мрака. В Англии в XIII в. знаменитый схоласт францисканский монах Дунс Скот спрашивал: «Не способна ли материя мыслить?». «Чтобы сделать возможным такое чудо, — писал Маркс, — он прибегал к всемогуществу божьему, т. е. он заставлял самое теологию проповедовать материализм» (1, 2, 142). По Дунсу Скоту, все, кроме бога, состоит из материи. Признавая бытие бога, Дунс Скот считал это недоказуемым с точки зрения разума, так же как и сотворение мира, бессмертие души и загробную жизнь. Он отвергал частную собственность и церковные богатства.

Ф. Энгельс писал, что идеалистические системы могут наполняться материалистическим содержанием, указывал на то, что пантеизм был выводом из христианства. Еще Мюнцер в XVI в. проповедовал пантеизм, соприкасавшийся местами с атеизмом в христианском облачении. Новейшая философия долгое время должна была прикрываться христианскими воззрениями. Материалистическая философия XVIII в. возникла, по словам Ф. Энгельса, «в лоне христианства», была антитезой его. Он утверждал, что христианин таит в себе задатки, развитие которых может привести к атеизму.

Представители передовой русской общественной мысли, отстаивавшие материализм, отвергали всякие попытки

отождествления философии с религией. Великий русский материалист Н. Г. Чернышевский резко критиковал Ореста Новицкого, который в 1860—1862 гг. в двухтомном сочинении «Постепенное развитие древних философских учений в связи с развитием языческих верований» старался обосновать необходимость христианства, исходя из гегелевской схемы трех стадий развития отношений между философией и религией. Н. Г. Чернышевский отметил, что книга О. Новицкого ничего, кроме изложения религиозных идей язычников и немецкой идеалистической философии, не содержит. Он советовал О. Новицкому оставить намерение быть философом и богословом одновременно. Ему следовало бы бросить науку, заявил Н. Г. Чернышевский, перестать воображать себя философом и заняться преподаванием религиозного учения.

В 1871 г. М. Е. Салтыков-Щедрин писал издателю журнала «Беседа» С. А. Юрьеву: «Признаюсь тебе откровенно, чаяний твоих насчет возможного совокупления философии с религией не разделяю. Скорее можно совокупить ее с винным откупом, как это и делал А. И. Коше-лев, но духа исследования с духом безусловного верования слить нельзя» (98, 18, 231).

Выдающийся естествоиспытатель В. И. Вернадский, вспоминая о своей беседе с С. Н. Трубецким, мечтавшим о создании православной философии, писал: «Мне казалась странной такая зависимость философии от православия. .. Религия и философия, в сущности, враги по сути, и лишь слабость мысли наших философов и их рабский дух ставят их в нынешнее их положение. В истории человеческой мысли философия сыграла и играет великую роль: она исходила из силы человеческого разума и человеческой личности и выставила их против того затхлого элемента веры и авторитета, какой рисует нам всякая религия» (56, 131). Он указывал далее, что «философия всецело опирается на разум и пытается этим путем понять смысл всего происходящего... философия всегда рационалистична» (56,131).

В трудах многих русских историков философии доказывалось, что ее истоки — в развитии рационализма, в накоплении научных знаний. Философия начинается там, где ощущается потребность объяснить явления природы естественными причинами, там, где возникает желание понять сущность мира не в фантастических образах и

символах мифов и мистерий, а в ясной логично-рассудочной форме. Философ-материалист и естественник М. М. Филиппов писал, что «ряд непосредственных наблюдений над природой и совершенно рациональные для своего времени попытки обобщить эти наблюдения — таково было начало ионийской философии» (87, 67).

Марксисты разоблачали тех, кто выводил основы духовной культуры из религии. Г. В. Плеханов критиковал домыслы богоискателей о неустранимой связи всякой философии и религии, указывал на веру в духов как на древнейший источник идеализма, но огвергал возможность происхождения античного материализма из религии, показывал, как материалисты прошлых веков боролись против теологии. В книге Р. Рихтера «Скептицизм в философии» Плеханов отметил его суждение о первых греческих философах: «Прежде всего перед нами отрешение от народной религии и народной мифологии; не „из Зевса все возникло", как гласит один древний стих, но из воды, или из воздуха, или из апейрона» (71, 43).

В. И. Ленин критиковал попытки отождествить религию с философией, указывал на то, что буржуазные профессора подгоняют свои идеалистические системы к господствующей средневековой философии. Он отметил, что изложение у Гегеля «архидлинно, пусто, скучно об отношении философии к религии» (3, 29, 222), высмеивал его стремление философски оправдать идею боженьки. Читая книгу Гегеля «Лекции по истории философии» В. И. Ленин, в противоположность стараниям теологизировать взгляды Гераклита, обратил внимание на отрицание им сотворения мира богом и божественного провидения, на учение Анаксимандра о естественном происхождении человека, на мысли Ксенофана о возникновении веры в богов, на связь древнего атомизма с атеизмом. В. И. Ленин отвергал стремление изобразить Аристотеля мистиком, не верящим в силу разума, в мощь объективного истинного познания, критиковал идеалистов, стремившихся извратить и оклеветать материализм и атеизм Демокрита и Эпикура.

Развивая марксистские воззрения на гносеологические и социальные корни философского идеализма и религии, В. И. Ленин называл эти формы общественного сознания пустоцветом, растущим «на живом дереве, живого, плодотворного, истинного, могучего, всесильного, объектив-

ного, абсолютного, человеческого познания» (3, 29, 322). Он относил религиозные верования к пустым абстракциям человеческого сознания. «Задача теории познания в том и состоит, — писал В. И. Ленин о религиозных понятиях, — чтобы показать нереальность, фантастичность, реакционность подобных примыслов» (3, 18, 75). Великий мастер революционной диалектики отметил, что в древности была «связь зачатков научного мышления и фантазии а lа религии, мифологии» (3, 29, 225). Это не дает, однако, оснований для того, чтобы игнорировать гносеологическую оценку религии как ложного, иллюзорного сознания, преувеличивать значение зачатков научного мышления в мифологической оболочке, как это делают некоторые буржуазные ученые, считающие, что историю древней философии можно трактовать как историю ее де-мифологизации. Религия может отражать реальные отношения действительности только в фантастической, извращенной форме. В отличие от религии идеалистическая философия, поскольку она обращается к знанию действительности, а не к слепой вере, к разуму, а не к предрассудку, — не пустой орех. Она может иногда свернуть с дороги к поповщине и поставить реальные вопросы, даже содержать ценные элементы познания. В. И. Ленин отмечал, что в воззрениях великих идеалистов прошлых веков было рациональное зерно. В условиях всеобъемлющего господства теологии философам приходилось с большим трудом преодолевать религиозную схоластику, чтобы прорваться к истине. В. И. Ленин писал, что немецкий мыслитель Лейбниц «через теологию подходил к принципу неразрывной (и универсальной, абсолютной) связи материи и движения» (3, 29, 67), т. е. к единству мира.

В. И. Ленин доказывал, что философский идеализм — путь к религии, всегда сводится так или иначе к защите или поддержке ее. Он считал, что наибольшую опасность представляют утонченные формы религии, прикрытые философским флером. В 1913 г. в письме к А. М. Горькому В. И. Ленин критиковал богоискательство и богостроительство, объявлял их «идейным труположством». Богоискатели уверяли, что человек должен искать бога в своей бессмертной душе. В. И. Ленин писал, что «всякий человек, занимающийся строительством бога или даже только допускающий такое строительство, оплевывает себя худшим образом, занимаясь вместо „деяний" как

раз самосозерцанием, самолюбованием, причем „созерцаем-то такой человек самые грязные, тупые, холопские черты или черточки своего „я", обожествляемые богостроительством» (3, 48, ,2,27).

Советская наука отвергала попытки искать источник всякой философии в религии. Выдающийся советский ученый Ю. П. Францев в книге «У истоков религии и свободомыслия» отрицал, что мифология как элемент религии породила философию, хотя и признавал вполне ясные признаки материалистического мышления древних, дошедшие до нас в форме сказок и мифов, «здоровую основу ряда образов сказки и мифа» (91, 503). В 1957 г. в «Истории философии» он писал: «...первобытный человек в извращенной форме представлял свою зависимость от природы:

свое бессилие перед природой он выражал в виде причудливых образов фантазии. В этом заключаются наиболее отдаленные исторические и гносеологические корни идеализма. Значит ли это, однако, что философская мысль в истории духовного развития человечества началась с появления идеализма, что религиозные верования и мифы были предвестниками философских представлений, как утверждают это ученые-идеалисты? Нет, отнюдь не значит. У философской мысли совсем иная предыстория. Факты показывают, что в истории человечества философская мысль возникает тогда, когда уже накопились некоторые знания, когда эти знания приходят в конфликт с традиционными верованиями. Религиозные представления основаны на вере. Философская мысль, как бы слабо она ни была развита, основывается на знаниях, противопоставляемых слепой вере. Рождение философской мысли — это начало борьбы знания против веры» (35, 30; ср. 91, 500—501).

А. Н. Чанышев в книге «Эгейская предфилософия», изданной в 1970 г., пишет, что тут у Ю. П. Францева материализм возникает «по-богдановски, как обобщение и продолжение линии науки, а идеализм — по-гегелевски — продолжение линии религии, линии веры» (94, 190). Мнение о том, что возникновение ионийской материалистической философии связано с наукой, принадлежит не А. Богданову, а Ф. Энгельсу, который указал, что «древнейшие греческие философы были одновременно естествоиспытателями» (7, 20, 502). А. Н. Чанышев утверждает, что Богданов выводит философию «только из науки,

из знания» (94, 191). Богданов понимал иод знанием ни только науку, но и мифологию. Он писал, что «масса мифов» — «не была „поэзия", а само первобытное познание... миф был нужен и разумен, был объективен, пока более точное знание не сделало его пережитком» (13, 74). Для Богданова религиозные суеверия играли в практике первобытных людей такую же организующую роль, как точные науки в современном производстве. До каких нелепостей договорился Богданов, показывает то, что он считал вымыслы о вампирах, леших, домовых и т. п. суевериях зачатками «первобытной науки». Сближение взглядов Ю. П. Францева с воззрениями Богданова необоснованно, а вот утверждения самого А. Н. Чанышева о магии, как «преднауке» (94, 60), о том, что «магия оказалась теорией первобытной практики» (94, 63), действительно соответствуют взглядам Богданова, отождествлявшего магию с «первобытной наукой». Надо ли разъяснять, что мысли Ю. П. Францева о связи идеализма с религией восходят не к Гегелю, а к классикам марксизма-ленинизма?

В советской науке сложилась прочная традиция критики попыток отрицать значение научного знания в формировании философии, полностью растворять ее в религии. М. А. Дынник отмечал в своих сочинениях по истории древнегреческого материализма, что последний сложился и вырос в неразрывной связи с накоплением научных знаний в борьбе против религиозных элементов мифологии, но те элементы ее, которые отражали трудовой опыт народа, его чаяния и стремления, составили ценное идейное наследство, воспринятое древнегреческим искусством и философией. Т. И. Ойзерман пишет в книге «Проблемы историко-философской науки», что первые философы, собственно, потому и являются философами, что они вступили в конфликт с традиционным мифологическим воззрением. Показывая процесс секуляризации «божественной мудрости» как предпосылку возникновения философии, которая поставила на место мифов и оракульских прорицаний в Древней Греции самостоятельное, независимое от внешнего авторитета размышление человека о мире, Т. И. Ойзерман указывает, что философия тогда была синонимом научного знания, хотя она, выражаясь парадоксально, исторически возникала как донаучная его форма. Т. И. Ойзерман придает большое значение в возникнове-

нии первых философских проблем повседневному, т. е. приобретенному без специальных познавательных усилий, опыту, который складывается из чувственных восприятий окружающей действительности. По мнению Т. И. Ойзермана, когда данные повседневного наблюдения начали теоретически осмысляться, тогда был совершен великий шаг в духовном развитии человечества, потому что до этого мир был в сущности закрыт, затянут религиозными представлениями.

В 1970 г. во время обсуждения в Отделении философии и права Академии наук СССР книги П. В. Копнина «Философские идеи В. И. Ленина и логика» было отмечено отсутствие четкости в изложении автором взаимоотношений философии и мифологии, необоснованность сближения философии и религии, веры и знания. П. В. Копнин определял веру как «промежуточное звено между знанием и практическим действием», как «знание, оплодотворенное волей, чувствами и переживаниями и перешедшее в убеждение» (39, 461). Поэтому можно сделать вывод, будто бы философия не родилась из великого конфликта между знанием и верой. П. В. Копнин писал, что «философия была продолжением и теоретическим осмыслением не только эмпирических знаний, накопленных ранее человечеством, но и религиозных воззрений людей» (39, 14). Такое развитие религиозных верований может быть отнесено только к идеалистической философии.

П. В. Копнин уточнил свои взгляды в статье «О природе и особенностях философского знания», в которой указал, что связь философии с мифологией выражала незрелость философского знания, его неотчлененность от фетишистского сознания: «С начала своего возникновения и вплоть до наших дней философия развивалась путем преодоления мифологического сознания научно-логическим знанием. В первом вещи одухотворены и очеловечены, но одновременно и мистифицированы, наделены несвойственными им силами, например, связями по типу родовых отношений первобытного общества. Мифологическое сознание направлено не столько на вещи объективного мира, на их генезис, качественные и количественные определенности, сколько на действие каких-то скрытых за ними абстрактных, сверхъестественных сил, подобных человеческим. Философия даже у передовых ее представителей не всегда была свободна от мифа; можно отметить целые

направления и даже периоды в ее развитии, когда фетишистское сознание довлело над ней. Однако решение собственно философских проблем всегда предполагает в большей или меньшей степени выход за пределы мифологического сознания» (40, 126—127). Эти верные выводы противоположны утверждению П. В. Копнина, что философия была продолжением религиозных воззрений людей. «Античная философия положила начало новому подходу, выработав понятие Логоса, согласно которому в мире действует свой, независимый от человека и даже богов закон, наделяющий определенной мерой каждую вещь, — писал П. В. Копнин. — При этом человек не составляет исключения, он сам как вещественно-телесная сущность подчинен ему. Логос разрушал миф, который не следовал логике мышления. Идея Логоса направляла философию на постижение вещей в соответствии с их собственной мерой и определенностью, на раскрытие в них Логоса всеобщего, и на выработку на основе познания вещей метода мышления. Философия и конкретные отрасли науки вышли из одного способа отношения к объективной действительности — Логоса, разумного постижения мира вещей и отношений. Можно было бы сказать, что философия усвоила научный подход к действительности. Но более близко к истине другое суждение: наука, выйдя из философии, унаследовала от нее, от ее лучших представителей, рациональное постижение явлений, вещей и процессов путем создания понятий, теорий, претендующих на объективную истинность, повторяемость и конкретность. .. Фетишистское сознание должно рассматриваться как исторически преходящая форма мировоззрения, с необходимостью преодолеваемая философией, идущей по пути разумного постижения действительности в формах научного знания» (40, 127).

Советскими учеными были опубликованы труды, посвященные становлению древнегреческой философии, проблемам возникновения философии в Индии и Китае («О материалистических традициях в индийской философии» (М., 1965) Н. П. Аникеева, «Зарождение общественно-политической и философской мысли в Китае» (М., 1966) Ф. С. Быкова, антологии «Древнеиндийская философия» (М., 1963), «Древнекитайская философия» (М., 1972) и др.). Известные зарубежные исследователи:

английский — Джордж Томсон, автор книги «Первые

философы», французский — Жан Вернан, написавший работы «Миф и мысль у греков», «Происхождение греческой мысли», индийский—Дебипрасад Чаттопадхьяя, опубликовавший труд «Локаята даршана», и другие ученые-марксисты — внесли ценный вклад в изучение проблем генезиса философии. Разные материалистические взгляды на этот вопрос обогащают познание его, вызывают споры, разрешение которых приведет к более верному пониманию возникновения философской мысли, так как тут еще много неясного, на чем спекулируют мистики, проповедующие всякие формы богоискательства как якобы начало и основу философии.

В капиталистических странах существуют специальные организации масонов, теософов, антропософов, оккультистов, распространяющих различные вымыслы о происхождении философии. Масоны уверяют, что родоначальником ее был мифический зодчий иерусалимского храма Соломона — царь Тира Хирам. Он якобы создал масонство, чтобы проповедовать истинную философию, смысл которой состоит в воздвижении символического храма добродетели. В действительности начало масонству было положено в Англии, где в 1717 г. возникло первое франкмасонское общество «вольных каменщиков» — тайное религиозно-этическое объединение «символических строителей».

Мистики призывают искать истоки философии в «изначальной мудрости», когда все религии, философские и научные системы были объединены в одном «таинственном синтезе», сокровенный смысл которого якобы сохранился в мифах Древнего Египта и Вавилона, в Библии и священных книгах Индии. Эту идею особенно распространял известный английский писатель Олдос Хаксли (умер в 1963 г.). В 30-е годы он начал проповедовать мистику, искать спасения в личном нравственном самоусовершенствовании. Хаксли в сочинениях «Вечная философия», «Врата восприятия», «Рай и ад» призывал погрузиться в буддийскую мистику, заняться самосозерцанием и даже прямым общением с богом. Для этого писатель рекомендовал сильнодействующие наркотические средства, вызывающие галлюцинации. Он очень красочно описывал эти видения, выдавая их за «прозрения» и постижения мистической тайны мира, предсказывал близкий конец света и пришествие царства сатаны.

В 1945 г. в предисловии к антологии фрагментов сочи-

вении древних мистиков «Вечная философия» Хаксли утверждал, что истинная мудрость заключается в религии. «В Ведах, у еврейских пророков, в „Даодэпзине", в диалогах Платона, в евангелии святого Иоанна, в теологии махаяны, у Плотина и у Ареопагита, у иранских суфиев, у христианских мистиков средних веков и Возрождения выражена Вечная философия, — писал Хаксли. — Она изложена почти на всех языках Азии и Европы и пользовалась терминологией и традициями каждой из самых возвышенных религий». Стремление растворить философию в религиозных фантазиях нацелено на то, чтобы сбить молодежь с правильной дороги познания, заманить, как опасный болотный огонек, на ложный путь мистики.1

Прогрессивная общественная мысль отбрасывает это преклонение перед древними «священными книгами», видя в них мнимую мудрость. Джавахарлал Неру вспоминал, что он всегда с неохотой брался за чтение религиозных книг. «Мне были не по душе их абсолютистские притязания, — писал он. — Виденные мной религиозные обряды не внушали мне желания обратиться к первоисточникам. .. Мне было очень трудно заставить себя прочитать целиком многие их разделы, ибо, как я ни старался, я не мог вызвать в себе достаточный интерес к ним... Я не мог подходить к этим книгам, да и вообще к каким-либо книгам, как к священному писанию, которое следует целиком и полностью принимать на веру» (57, 78). Джавахарлал Неру призывал критически отнестить к «священным книгам» и понять, что мировоззрение их чуждо современному человеку: «Если верить фактическому содержанию этих легенд, вся мифология становится нелепой и смехотворной... Если бы мы должны были верить в них, каким бы бременем это оказалось для нас» (57, 79}.

Крупнейший религиозный деятель современной Индии Свами Шивананда утверждает, что религия — просто иное наименование философии, это практический аспект философии, а философия — теоретический аспект религии. Шивананда создал «Общество божественной жизни», имеющее 50 отделений в Швейцарии, ФРГ, Франции, Канаде, США. Он пишет, что является «величайшим коммунистом», хотя его «коммунизм» не мешает ему отстаивать частную соб-

1 См. работы М. И. Шахновича «Современная мистика в свете науки» (М.—Л., 1965) и «Мистика перед судом науки» (М., 1970)

ственность и призывать трудящихся «выйти из мрака материализма к свету духовного идеализма». Джавахарлал Неру верно указал, что нельзя смешивать религиозные учения с философией. Религии, внушая человеку страх ц чувство трепета перед неизвестностью, подавляли у него не только стремление понять неизвестное, но и все, что могло способствовать социальному прогрессу. Вместо поощрения любознательности и развития мышления религиозное учение проповедовало подчинение природе, официальной церкви, господствующему общественному порядку. Вера в сверхъестественное существо, которое все предписывает, привело к пассивности и безответственности в социальной области, причем эмоции заняли место здравого смысла и исследования. Религия пресекла тенденцию к изменениям и прогрессу, присущим человеческому обществу. Философия же избегла многих из этих ловушек и поощряла мысль к исследованию. Логика и разум были ое направляющими силами, они позволяли ей проникать глубоко в различные тайны природы.

В современной битве двух миров за умы и сердца людей идеологическая борьба становится все острее и напряженнее, а приемы наших врагов изощреннее и коварнее. Проповедники антикоммунизма стараются любыми средствами прорваться в духовную жизнь социалистического общества, оживить пережитки идеализма, религии и мистики. Некоторые туристы, приезжающие в Советский Союз, пытаются распространять «душеспасительные книжки». Авторы их призывают к аполитичности, к неверию в силы и способности человека. Антисоветские пропагандистские центры забрасывают к нам бредовые книжки о религиозных истоках философии, «откровения» всяких теософов, антропософов и спиритов об индийской мистике с изображением йогов и факиров, брошюрки о дзэн-буддизме.

Сочинениям охотников за душами, пытающимся увлечь молодежь сказками о богоискателях всех времен и народов, следует противопоставить книги по история материалистической философской традиции, имеющей за собой две с половиной тысячи лет развития. Маркс указывал на необходимость «лучше пропагандировать содержание философии среди народа» (1, 27, 370). Разоблачая вымыслы, будто религиозные искания открывают пути духовного спасения человечества, необходимо ответить на сложные

вопросы о возникновении философской мысли, Показать ее начало, которое просматривается сквозь многовековой туман.

Это особенно необходимо в современных условиях, когда в нашу страну из капиталистических государств просачиваются идеалистические взгляды на развитие духовной культуры. Многие неотомисты, экзистенциалисты и представители других направлений буржуазной философии прилагают большие усилия для того, чтобы затушевать противоположность между научным знанием и религиозной верой, проповедуя в этих целях воззрения о религиозных корнях философии и науки, о том, что они секуляризированные формы мифологии и магии. Во Франции Ж. Гюсдорф в книге «Мифы и метафизика», изданной в 1953 г., А. Сови в сочинении «Мифология нашего времени», опубликованном в 1966 г., в ФРГ М. Хохгезанг в книге «Миф и логика в XX в.», изданной в 1965 г., отождествляют религиозную мифологию с искусством, философией и наукой, утверждают, что мифология, так же как и философия, создает «внеопытные модели», которые не поддаются экспериментальной проверке. Эти авторы исходят из ошибочных буржуазных социологических взглядов на религию как на «систему организации социально-исторического и жизненно-необходимого опыта», как на «необходимый и социально-целесообразный институт», полностью игнорируя ее реакционную сущность.

В противоположность фидеистам, внушающим, что всякая философия обязана своим возникновением религиозным верованиям, марксизм доказывает, что материалистическая, рационалистическая философия развивалась в ходе преодоления их. «Критика религии, — писал К. Маркс, — предпосылка всякой другой критики» (1,1,414).

Глава вторая

МУДРОСТЬ В ОКОВАХ

Древнему миру слишком был свойствен стихийный материализм, чтобы не ценить земную жизнь бесконечно выше жизни в царстве теней.

Ф. Энгельс (1, 22, 4S3) .

Единство в многообразии

Проблемы, которые встают в связи с изучением происхождения философии, многочисленны и трудноразрешимы, потому что не хватает источников, чтобы проследить, как из полумглы первобытности люди вышли на путь открытий и изобретений, как у них складывались и развивались материалистические взгляды на природу.1

Наука доказала единство происхождения человечества, развития его языка и мышления, духовной деятельности на основе единства прогресса материального производства. Все народы имели одинаковые биологические возможности для своего умственного развития и обладали однородным мышлением. Еще в 1758 г. передовой французский мыслитель Антуан Гоге в трактате «О происхождении законов, искусств и наук» доказывал «единство умов» и одинаковую психическую полноценность всех народов.

Многие современные буржуазные философы-идеалисты отвергают возможность существования у первобытного человека интеллекта, достаточного для того, чтобы рассуждать. Так, например, Ортега-и-Гассет утверждает, что

1 См.: М. И. Шахнович. Первобытная мифология и философия. Предыстория философии. Л., 1971.

«не соответствует действительности, что древний человек будто бы обладал способностью думать» (109, 66). Попытки полностью оторвать художественно-образное мышление от абстрактно-логического приводят к тому, что сознание первобытного человечества лишается познавательной ориентации и противопоставляется логическому и рациональному интеллекту современных людей. Не было человека, у которого отсутствовали бы вообще какие-нибудь понятия, они возникали вместе с речью. Способ создавать слова и пользоваться ими для обозначения предметов, обладающих определенным сходством, предполагает способность различения, определения и отвлечения общих признаков, что и составляет суть понятия. Великий русский физиолог И. М. Сеченов писал: «Основные черты мыслительной деятельности человека и его способности чувствовать остаются неизменными в различные эпохи его исторического существования, не завися в то же время ни от расы, ни от географического положения, ни от степени культуры» (74, 173).

К сожалению, среди советских ученых нет единого мнения по этому вопросу. В девятом номере журнала «Вопросы философии» за 1971 г. один автор пишет, что в первых десятилетиях нашего века доктрина о неизменном внеисторическом характере человеческого мышления была поколеблена в самой своей основе. Громадный вклад в изучение особенностей примитивного мышления был внесен работами Леви-Брюля и его школы, доказавших, что мышление «нецивилизованных» народностей не только в количественном, но и в качественном отношении существенно отличается от мышления человека европейской культуры, у них другое мышление, другие формы и законы, хотя оно подчас не менее последовательно, чем наше логическое мышление. Другой автор в том же номере журнала утверждает, что сегодня относится уже к прошлому науки наивная мысль об отличии форм и способов мышления и сознания «примитивных» бесписьменных народов от формы и способов мышления и сознания «цивилизованных» народов (постулат прелогизма у Леви-Брюля). Сторонники первой точки зрения ссылаются на то, что у людей в течение веков изменялись представления о времени, пространстве, причинности и т. д., но из этого не следует, что изменялся и сам способ мышления. Известный французский археолог А. Леруа-

Гуран в труде «Религии доистории», опубликованном в Париже в 1964 г., доказывает на многочисленных фактах, что с самого начала гомо сапиенс или его ближайший предшественник вел себя как и современный человек.

В последние годы в буржуазных странах опубликованы сочинения о первобытных религиозных верованиях, в которых авторы ищут «философию» на чувственно-конкретном уровне. Во многих книгах утверждается, что монизм был уже в тотемизме (у индейцев алгонкин «ото-тем» означает его род) — вере в сверхъестественную родственную связь между членами группы, рода и тем или иным видом животных, растений, предметом или явлением природы, в происхождение от них, во взаимную с ними магическую связь. Тотемизм, по мнению этих авторов, выражал «первозданную экзистенциапистическую деятельность и мироощущение», был первой формой отражения общего в мировоззрении людей, осознания единства их и окружающей среды. Абстрагирующая сила воображения превращала более общее в отдельное существо — тотем. В некоторых тотемистических обрядах отразилась будто бы примитивная диалектика: представление о том, что жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь. Об этом же свидетельствует вера в возможность явлений душ покойников, обряд окрашивания красной охрой при захоронении, тотемная символика.

Тотемизм — сложный комплекс верований и обрядов раннеродового общества. Он выражался в вере в происхождение от предков — фантастических существ: полулюдей, полуживотных, полурастений или предметов, обладающих способностью реинкарнации. Тотемная группа носит имя вида животного, растения или предмета и верит в родство со своим тотемом и в перевоплощение тотема в членов рода, и обратно. Родовая группа почитает тотем, соблюдает частичный или полный запрет на поедание вида животных или растений, имя которого она носит. В тотемизме кровнородственные связи переносятся па внешний мир, предметы окружающей природы кажутся человеку связанными с ними теми же родственными связями. Это превратное отражение действительности в форме тотемов. Поразительно то, что идеалисты ученые, рассуждающие о «монизме» тотемизма, отождествляют его с философским монизмом, даже не замечают, что в ранне-

родовом обществе верят не в один тотем, а в их множество, между которыми будто бы существуют сложные взаимоотношения, верят в разных духов. Из тотемизма, который начинает распадаться в развитом материнском роде, не могли возникнуть философские понятия, появившиеся лишь в раннеклассовом обществе.

Религиозное самоотчуждение, разделение мира на воображаемый и действительный, что так характерно, по Марксу, для религиозного отражения, имело форму естественного и сверхъестественного. Религиозное противопоставление материального духовному неизбежно развивалось из того, что жизнь человека как бы раскололась на два мира: на мир людей и мир духов. Некоторые авторы утверждают, что идея сверхъестественного уменьшала чувство неуверенности и страха перед силами природы, а поэтому играла прогрессивную роль в развитии общества. В действительности же вера в сверхъестественные силы и возможность влияния их на людей запугивала человека. Описывая быт группы австралийских племен курнаи, их исследователь А. Хауитт сообщал, что жизнь каждого курнаи протекала в страхе перед опасностями явными и скрытыми. Он не знал, когда подстерегающий его человек из соседнего племени браджерак пронзит его сзади копьем, так же как не знал, когда тайный враг из своего же племени сумеет опутать его чарами, от которых нет спасения. Другой этнограф рассказывал о верованиях племени бангала из верховьев реки Конго, что они основаны на страхе, внушаемом многочисленными невидимыми духами, которые будто бы окружают людей со всех сторон и постоянно стараются навлечь на них болезнь, несчастье и смерть.

Определенное единство структуры религиозного сознания различных племен и народов позволяет установить у них при наличии сходных социально-экономических основ жизни любопытные параллели в развитии мифов и культов. Некоторые ученые увлекаются отыскиванием общего в предыстории древнегреческой философии и в духовной культуре народов Тропической Африки. Д. Фергюсон указывал, что в Тропической Африке имеются тональные языки, каким был и древнегреческий язык, оракулы, жертвоприношения, религиозные драматические танцы, как и в Элладе. Поэтому он, так же как и Р. Хортон, считает, что исследование зачатков философской мысли в Тро-

пической Африке поможет реконструировать начало древнегреческой философии как научного мышления, освобождающегося от мифологических представлений. Об этом говорили на II конгрессе африканских деятелей культуры в Дакаре в 1967 г. Многие утверждали, что философскую мысль следует искать в духовном наследии африканских народов, но не в форме концептуальных систем, которых не было, а в скрытом виде во всех проявлениях духовной деятельности людей. Альюн Диоп считал, что «наука не является чуждой Африке. В лесах, саваннах и пустынях скрыт громадный резервуар знаний» (30, 209). Известны попытки отыскать имплицитную философию в языке, мифологии, фольклоре различных африканских народов, однако авторы очень часто растворяют зачатки философии в религиозных верованиях.

Эмбрионы философии появлялись всюду — и в тропических странах Африки, и в холодных тундрах Сибири. В создании предпосылок философии участвовали все народы. Специфическое философское видение мира могло возникнуть лишь после отделения умственного труда от физического и начала выделения человеком себя из природы. Первоначально он не осознавал своего отличия от внешнего мира, относился к природе, по словам Маркса, как к принадлежащему ему неорганическому телу. Это тождество природы и человека было основой древней мифологии, в образах которой люди олицетворяли природные и социальные силы, господствующие над ними в их повседневной жизни. Английский философ XVIII в. Давид Юм объяснял в своей «Натуральной истории религии» (1755 г.) сущность мифологии в перенесении человеческих представлений и свойств на природу. Философия — антитеза мифологии — как абстрактно-теоретическое сознание требует систематизированного изложения в форме понятий итога рационального познания мира. А. Г. Спиркин в книге «Происхождение сознания» очень ярко и убедительно показал, как у человека сформировались и развивались логические категории качества, количества, пространства, времени, причинности и закона, изучение которых стало предметом возникшей философии. Теоретическому выводу древнегреческого философа Лев-киппа: «Ни одна вещь не возникает беспричинно, но все возникает на каком-нибудь основании и в силу необходимости» — предшествовали образные изречения различных

племен, например бечуанов в Африке: «Одно событие — дитя другого», «Нет туч — нет и дождя» и,т. д.

Утренняя заря духовной культуры народов, перешедших от первобытнообщинного строя к рабовладельческому, сопровождалась постепенно рождением философской мысли, свободной от религиозных оков. В конце IV тысячелетия возникли деспотические, сакральные (т. е. священные) государства в плодородных долинах многоводного Нила и на берегах Тигра и Евфрата, в середине III тысячелетия — на берегах Инда и Ганга, во II тысячелетии — в бассейне Эгейского моря, Малой Азии, Финикии, Южной Аравии, в речных районах Китая, в I тысячелетии н. э. — на большей части территории Старого Света и в Центральной Америке. Там труд рабов чаще всего не был основным видом производства средств существования, а сочетался с трудом сельских общинников.

Обладая многими сходными чертами, идеология народов древнего мира имела и чрезвычайное разнообразие своих воззрений. Ион Бану опубликовал в 1967 г. в Бухаресте первый том своего сочинения «Общие закономерности и специфические особенности философии Древнего Востока», посвященный Месопотамии, Египту, и Китаю. Он отличает зарождение философии в этих странах, в которых, по его мнению, господствовал особый способ производства, основанный на «отношениях дани», от возникновения философии в Древней Греции, где была рабовладельческая социально-экономическая формация. Вопрос о существовании на Древнем Востоке «азиатского способа производства», и отличного от античного, является дискуссионным. Большинство советских историков под азиатским способом производства понимает не особую социально-экономическую формацию, а специфические особенности рабовладельческого общества в азиатских условиях. Особенности раннеклассового общества на Древнем Востоке, определившие в конечном счете специфику развития там общественной мысли, сводились, по словам Маркса, к отсутствию частной собственности на землю, что он считал «настоящим ключом к восточному небу». Земледелие на Древнем Востоке было основано на искусственном орошении, что порождало устойчивость сельской общины в условиях рабовладения, ее замкнутый характер, тесную связь между собой общинников ввиду зависимости их труда от оросительных сооружений. Пережитки перво-

бытнообщинного строя сильно влияли на идеологию древневосточного общества. Человеческая мысль в то время часто пребывала в оковах традиций, развитие ее совершалось в рамках религиозных учений.

На Древнем Востоке религия, безраздельно господствовавшая над умами и сердцами людей, не допускала появления других самостоятельных форм общественного сознания. Религия там играла настолько значительную роль, что, по словам Маркса, «история Востока принимает вид истории религии» (1, 28, 214). Поэтому в древневосточных странах философская мысль с трудом пробивается сквозь мифологию, а у древних египтян или вавилонян вообще не могла освободиться от религиозной оболочки, выделиться в особую форму общественного сознания. Древневосточную религиозную мысль нетрудно отнести к философской, если всякое общее рассуждение о мире считать философией. Мистики, желающие растворить философское знание в теософии, превратить философию в придаток религии, часто выдают религиозные размышления за философские суждения. Если общие рассуждения о мире исходят из признания существования сверхъестественных сил, то это теологическая или религиозно-философская концепция. Философия как особая форма общественного сознания независимо зародилась в Древней Греции, Индии и Китае, хотя на Древнем Востоке это «самостоятельное» ее существование было очень условно.

Советская наука отвергает европо(западо) центризм и азио(востоко) центризм, деление народов на творческие и нетворческие, борется против принижения и третирования какого-либо народа или, наоборот, превознесения его как носителя «высшей мудрости». Один из первых историков философии Диоген Лаэртский, живший в III в. до н. э., в своем труде «Жизнь и мнения знаменитых философов (в десяти книгах)» заявлял, что у варваров, т. е. у негреков, никакой философии никогда не было и быть не могло, хотя, по мнению многих, философия берет свое начало у варваров: у персов имеются маги, у вавилонян и ассирийцев — халдеи, у индусов — гимно-софисты, у кельтов и галлов — друиды. Финикийцы первым философом называют Моха, фракийцы — Замолксиса, ливийцы — Атланта. Если верить египтянам, Гефест, сын Нила, был родоначальником философии, а жрецы и пророки были его толкователями. Однако, замечает Диоген

Лаэртский, вся эта философия взята у древаих греков:

у афинян был Мусей, составивший теогонию и утверждавший, что все вещи возникли из единого и возвращаются в него; у фиванпев был Лин, сын Гермеса и Урании, сочинивший стихи о возникновении мира, в которых говорилось: «Время, породившее все сущее, было единым». Из этих мифологических преданий, сообщаемых Диогеном Лаэртским, очень трудно извлечь что-либо достоверное.

Представление о том, что начало греческой философии есть начало философии вообще, впоследствии отстаивал и Гегель, который утверждал, что попытки искать истоки философии на Древнем Востоке объясняются тем, что «религиозное мировоззрение очень легко можно принять за философию» (22, 9, 108). После Гегеля многие буржуазные философы считали выражение «западноевропейская философия» тавтологией. Видный немецкий философ-экзистенциалист Мартин Хайдеггер предлагал в 1956 г. в брошюре «Что такое философия» видеть первоначальный источник развития философии только в эллинской мудрости, хотя он и не отрицал существования древневосточной философской мысли. Хайдеггер намекал на то, что его понятие о философии как «пути» к бытию близко к представлению древнекитайской философии — дао (путь). Но многие современные буржуазные философы вообще отрицают наличие восточной философской мысли. Известный итальянский философ-экзистенциалист Никола Аббаньяно в своей трехтомной «Истории философии» различает восточное и западное мышление, противопоставляет мистико-интуитивное, пассивно-созерцательное, образно-мифологическое мышление народов Востока рационально-дискурсивному, активно-практическому мышлению народов Запада. По мнению Н. Аббаньяно, «восточная мудрость является по существу религиозной и опирается на традицию, а греческая философия есть исследование, она рождается из факта свободы от традиции, привычки и всякой веры. Греческая философия исходит из того, что человек не обладает мудростью, а ищет ее, она не sofia, но filosofia — любовь к мудрости» (102, 4). Предубеждение против восточной философии настолько довлеет над Н. Аббаньяно, что он видит существование религиозной традиции только в восточной, но не в западной философии, не учитывает того, что имеется огромное число памятников восточной философской мысли.

Современные буржуазные историки философии выдумывают различные «модели развития человеческого духа», которые должны определить коренные отличия восточной от западной философии. У одних историков-идеалистов секрет этих отличий состоит в том, что в Индии человек бился над разрешением вопроса «Кто Я?», а в Древней Греции над проблемой «Что делать?»; у других—в том, что в Индии признавали ничтожность человека, а в Древней Греции преклонялись перед его красотой; у третьих — что в Индии превозносили человеческую индивидуальность, а в Греции — природу. Индийская философия будто бы проникнута верой в божество, провозглашает спасение в уходе во внутренний мир человека; китайская философия якобы верит в космический мировой порядок, которому подчинен человек, видящий в этом свое счастье;

древнегреческая философия превозносит гармонию человека и макрокосмоса. Создатели всех этих ложных моделей исходят из неверного противопоставления «западных народов» с их рациональным, логическим, детерминистическим мышлением «восточным народам» с их якобы ир-рационалистическим, магическим, индетерминистическим восприятием мира, растворяют философию в религии. Достаточно указать, что призыв Фалеса или Сократа: «Познай самого себя» — опровергает мнение, что в Элладе не интересовались изучением внутреннего мира человека. Неверно, что «западные народы» создали точные науки, а «восточные народы» не знали их. Математика достигла большого развития в Индии. Маркс отмечал, что восточные народы имели таблицы тангенсов раньше европейцев.

Реакционер У. Хаас, автор книг «Душа Востока», «Судьбы разума», «Восточное и западное мышление», придумал даже название для восточной философии, отличной от западноевропейской, — «филоузия» (от греч. «ousia» — сущность) — любовь к сущности, к бытию. Провозглашая несовместимость восточного и западного мышления, Хаас считает, что первое характеризуется квиетизмом, мистическим способом познания, слиянием с природой, другое — активностью, рационализмом, стремлением преобразовать природу. По Хаасу, на Западе философия исходит из сознания, исследования внешнего мира и стремления к его покорению, на Востоке господствует филоузия, опирающаяся на подсознание, созерцание внутреннего мира че-

ловека и благоговение перед природой. В конечном счете Хаас переносит в область истории философии порочную идею Р. Киплинга:

О, Запад есть Запад,

Восток есть Восток,

И с мест они не сойдут,

Пока не предстанет Небо с Землей

На Страшный господень суд.

(36, 46)

Передовая наука критикует измышления о существовании «ame noire» (черной души), «африканского познания» и «белого ума», «желтого духа», «созерцательной восточной натуры» и «европейского динамизма». Дж. Нид-хэм, автор семитомного исследования «Наука и философия в Китае», изданного в Англии в 1954—1963 гг., пишет, что огромные исторические различия между культурами европейских народов и китайцев не имеют никакого отношения ни к складу китайского ума, ни к специфике китайской духовной и философской традиции, они объясняются социально-экономическими условиями.

Ученые давно открыли поразительную аналогию исторического процесса в выработке как логических структур, так и философских систем. Все народы идут в развитии духовной культуры очень сходными путями, что объясняется единством материального производства. Это в конечном счете и определяет единый в общем процесс всемирно-исторического развития философии, повторение одних и тех же его стадий у разных народов.

С VII в. до н. э. в жизни древнего мира начались коренные изменения, связанные с открытием железа. Во многих странах происходит кризис мифологии, основанной на тождестве природы и человека. Вместо религиозно-образного восприятия мира индивид, осознавший себя в раннеклассовом обществе как личность, шел к философско-абстрактному пониманию его. Прежние представления пришли в противоречие с тем, что люди узнали о мире. Философия формируется в борьбе с религиозными воззрениями, способствуя их частичной демифологизации. В эту эпоху возникает критика таттвама ази — различных религиозных систем брахманизма в Индии, раздается проповедь мудрецов Будды и Джины, почти одновременно появляются Лао-цзы и Конфуций в Китае, первые фило-

софы Фалес, Анаксимандр, Анаксимен в Ионии. Рождение философии было революцией в человеческом познании, результатом критики религиозных суеверий, долгого и мучительного развития мысли от мифологии к науке.

Переход от предпосылок и зачатков философского мышления к философии в собственном смысле слова был возможен только после длительного накопления знаний о мире. Материалистические философские воззрения формируются вместе с зарождением научного знания и свободомыслия. Первые греческие философы были одновременно «фисиологами» — астрономами, математиками, физиками. Ученые еще не приступили к экспериментальным исследованиям, а поэтому не оторвались от философского созерцания.

В истории философии сначала возникает, как писал В. И. Ленин, «примитивный материализм» (3, 1, 163). Идейными истоками его было дофилософское сознание людей, содержавшее элементы наивных материалистических и диалектических воззрений, возникших еще в доклассовом обществе. Тогда у людей не было сомнений в существовании окружающего реального мира. Люди стихийно исходили из того, что природа существует вне и независимо от человека, что она была до него и что вся совокупность созерцаемых предметов представляет одно бытие, связное и неразрывное целое. В мировом фольклоре сохранились следы того, что люди пролагали дороги к философскому осознанию бытия, к идеям о противоположности материальной природы, о первоэлементах, о мельчайших частицах вещества, о переходе их друг в друга, о космическом детерминизме.

Содержанием первоначального стихийного материализма были представления о мире как бесконечном потоке, не имеющем ни начала, ни конца, о неуничтожимое™ вселенной, о бесчисленных возникающих, развивающихся и уничтожающихся мирах, о вещественных первоэлементах, из которых все создается, догадки о движении и развитии мира и его явлений, об их всеобщей связи, борьбе и единстве противоположностей.

Философия начинается не с рассуждений о боге, а с открытия материальности мира, с понятия материи. Философия возникает в борьбе против тенденции сведения бесконечного многообразия предметов и явлений природы к богу-творцу. Философы ищут этого единства в различ-

ных Первоначалах, переходя от их конкретной вещественной формы к чему-то абстрактному, беспредельному:

у древних греков к апейрону, эфиру, квинтэссенции, у индийцев — к пракрити, у китайцев — к ци. Аристотель, по словам Маркса, самый универсальный мыслитель среди древнегреческих философов, первый применил термин «материя» — «мать и кормилица всякого происхождения» — для обозначения понятия о первооснове природы. В Древней Греции, Индии и Китае возникла идея о существовании первоэлементов, об их кругообороте, о закономерности, понятие о которой причудливо отразилось у древних индийцев в их представлениях о рите, у древних китайцев — о дао, у древних греков — о логосе. Противопоставление двух общественных классов в эпоху ра-бовладельчества, носившее максимально резкий характер, соединившись с наблюдением простейших явлений в природе, привело к тому, что идея противоположности приобрела философский характер. На основе этой идеи мысль о связи всего со всем, т. е. исходный пункт диалектики, получила философское выражение.

В Древней Греции в IV в. до н. э. политические дебаты на народных собраниях и публичные выступления в судах способствовали возникновению логики. Она как наука о мышлении появилась вместе с практикой ораторского искусства, как часть теории риторики. Аристотель рассматривал проблемы логики в связи с теорией красноречия, отмечал значение доказательства для познания сущности вещей. По мнению Л. Д. Позднеевой, многие из китайских философских трактатов, возникших с середины I тысячелетия до н. э., есть запись устных выступлений ораторов. В Китае когда-то отождествлялись понятия, ораторского искусства с мудростью. Конфуция и его учеников как странствующих мудрецов сравнивают с древнегреческими софистами — учителями мудрости. Ученые находят много общего между законами логики Аристотеля и Гунсунь Луна, категориями Платона—Аристотеля и некоторых древнекитайских философов. В Китае логика появилась в IV в. до н. э., а в Индии — в VI в. до н. э. В Индии логика рождалась в спорах с брахманами. В брахманских «Законах Ману» хайтуки (логики) объявлялись еретиками за то, что они приводили доводы против авторитета священного писания, отрицали потусторонний мир и пользу жертвоприношений. Примитивный материа-

лизм в Индии и Китае был мировоззрением передовой части рабовладельцев, выступавших против религиозного догматизма, господствовавшего на Древнем Востоке, где все должны были быть рабами обожествленного деспота и его жрецов.

Некоторые авторы, как например М. К. Петров, пишут, что нельзя выносить за одну скобку философию на Древнем Востоке и в Древней Греции, так как «весьма проблематична сама возможность переноса... категорий типа „материализм", „идеализм", „метафизика", „диалектика" на анализ китайских, индийских или любых других неевропейских форм общественного сознания» (64, 127—128). Даже буржуазные философы-идеалисты видели в некоторых древнеиндийских мыслителях своих единомышленников. Н. А. Бердяев писал в 1911 г. в брошюре «Философия свободы», что в религиозном и философском сознании Индии можно найти весь трансцендентальный идеализм. Давно доказано, что идеалистические взгляды Яджнявалькя имели сходство с воззрениями Платона, что есть аналогии между некоторыми воззрениями китайских философов династии Хань и пифагорейцев, Хуэй-Ши и Гераклита, Конфуция и Сократа. М. К. Петров ищет у восточных народов иной тип мышления, чем у эллинов, хотя сам же признает, что у восточных народов были в мировоззрении «переходные картины..., которые даже в деталях напоминают переходный период от Гомера до Аристотеля» (64, 127). Он отмечает присущие всем народам в условиях этого перехода парность концептов природы, сосуществование мифологического и логического, поиски ее «начал» и т. д. Конечно, нельзя отождествлять философские учения в Древней Индии, Китае и Элладе, различия между ними очень значительны, по в каждой стране происхождение философии определялось принципом единства ее развития, исходящего из идеи единства закономерностей объективного мира и возможности его познания. Философы-материалисты создавали антимифологическую картину мира, настойчиво пытались объяснить мир из него самого, доказывая, что из ничего ничего не делается, что мир «не создан никем из богов и никем из людей», он вечен, у него нет ни конца, ни начала.

Борьба материализма и идеализма, диалектики и метафизики в философии приводит ее к неизбежному сходству

в разных странах, которое было предопределено и общностью научного познания мира. Философская мысль в Индии и Китае решала те же вопросы, которые в конечном счете были предметом споров в Древней Греции. Многие философы отвергали участие богов в образовании мира, критиковали анимизм и фетишизм, магию и астрологию. Спор шел между философией и религией о понимании первоначал (элементов) как сверхъестественных или естественных основ мира, о признании невидимых мельчайших частиц мира духами или материальными кирпичиками мироздания, о вмешательстве богов в явления природы или о естественных причинах изменений в ней.

Близость многих явлений в греческой, индийской или китайской философии, аналогичность их главных принципов и даже понятий не есть результат случайного совпадения. Основа, из которой вырастала философия у разных народов, часто во многом была одинакова. У всех народов в начале их духовной жизни более или менее тождественны представления о природе, преодолевавшиеся натурфилософией, аналогичны в общем понятия о нравах, критика которых приводит к созданию этики. У всех народов космология первоначально была связана с этикой, из которой тогда еще не вычленились другие общественные проблемы. Стремление найти истинные правила поведения людей, обеспечивающие им счастье, протест народных масс против социального неравенства были неразрывно связаны с критикой теокосмогоний. Если люди — рабы богов, предписаниям которых они обязаны повиноваться, если небо руководит поступками людей, то никакой реалистической этики быть не может, нужны только богословие или астрология; если же боги не вмешиваются в явления природы и общества, то следует найти законы, управляющие поведением людей.

Единство развития философии в странах древнего мира, которое сочетается с множеством ее различий, не означает тождественности философской мысли у разных народов. На нее влияют исторические особенности их развития, культура, традиции и т. д. Поэтому глубоко ошибаются те, которые абсолютизируют сходство философских воззрений, возникших в разные эпохи в различных странах. Так, например, П. Массон-Урсель в книге «Сравнительная философия», изданной в Лондоне в 1926 г.,

пытался всем достижением философской мысли у одного народа найти аналогии у другого. Даже общность отдельных элементов философского мышления различных мыслителей не означает тождественности систем, в которые входят эти элементы. Греческая и индийская философия имели специфические особенности, которые сильно отличают их друг от друга. Однако между ними была удивительная общность, которая не может не свидетельствовать о единстве мысли, о всем том, что рождается в аналогичных социальных условиях у представителей одинаковых классов.

Ф. Энгельс указывал, что «древнему миру слишком был свойствен стихийный материализм» (1, 22, 483), наивная диалектика живого созерцания явлений природы и общества. Философия возникает как стихийно-материалистическое учение, из которого в ходе отрицания его вырос идеализм. Ф. Энгельс писал, что «бессмысленное и противоестественное представление о какой-то противоположности между духом и материей, человеком и природой, душой и телом... распространилось в Европе со времени упадка классической древности и получило наивысшее развитие в христианстве» (1, 20, 496). При всех особенностях развития философии, она возникала все же у разных народов примерно одинаково.

Сходные философские идеи, обнаруженные у различных народов, живущих даже на весьма далеком расстоянии друг от друга, возникают нередко вполне самостоятельно вследствие одинакового социально-экономического и культурного развития. Ученые-эволюционисты считают, что аналогичные представления у разных народов рождаются из-за тождества психологии людей. У древних египтян, шумер и китайцев существовали аналогичные представления о воде как начале мира, оказавшие большое влияние на их космогонические воззрения. Однако при всей близости иероглифического обозначения воды оно различалось в архаической шумерской, древнеегипетской и китайской письменности. Шумеры обозначали воду в виде двух волнистых линий, а древние египтяне и китайцы — трех волнистых линий.

«Культурно-историческая» школа пришла к ошибочному выводу, что всякое значительное открытие в области материальной или духовной культуры обязательно сделано лишь однажды в одном месте, а затем в результате

миграций (переселения) или просто распространения (диффузии) передается другим народам. Поэтому любое-выдающееся философское представление якобы не может· самостоятельно возникнуть у разных народов. Многочисленные факты появления значительных научных открытий в разных местах без всякого заимствования опровергают предположения сторонников культурно-исторической школы. Из этого все же не следует, конечно, что не бывает миграций и диффузии, взаимного обогащения культур различных народов. В конечном счете племена и народы никогда не находились в полной изоляции друг от друга. Археологические данные подтверждают, что между ними существовали связи значительно более обширные, чем это предполагалось раньше, обмен культурными ценностями необычайно древен. Кто бы подумал, что в русских документах до XIV в. могли упоминаться гравированные кольца и каменные печатки, которые назывались «жуковина», а ведь это точный перевод «скарабея» — египетской печатки с жуком. В Западной Сибири и в других местах России при раскопках найдены древнеегипетские предметы.

Можно отвергнуть то или иное свидетельство о заимствовании эллинскими философами их воззрений из восточных источников, признать случайным каждую аналогию между их взглядами и мыслями восточных мудрецов. Но в целом нельзя отрицать, что греческая философия могла возникнуть лишь после того, как ее основоположники овладели золотыми плодами знаний, созревшими в садах Древнего Востока. Чем глубже познается его культура, тем неоспоримее становится факт прочных связей ее с древними греками. Лица знатных фамилий, гонимые в своем греческом отечестве, отправлялись в восточные страны и возвращались оттуда обогащенные знакомством с жизнью и бытом их населения. Философская мысль Эллады возникла и развивалась во взаимодействии с культурой других стран, испытывала на себе влияние знаний различных народов, способствовавших формированию древнегреческого материализма, а восточные религиозные верования, перенесенные на греческую почву, повлияли на идеалистические учения Эллады. Особенно сильное проникновение религиозных культов Древнего Востока в Элладу происходило с I в. до н. э., когда мистика начала душить философию.

Платон в своем посмертном Диалоге «Эпиномис» писал, что все перенятое от варваров эллины доводили до совершенства. Гегель был согласен с Платоном, доказывая, что зачатки своей образованности древние греки получили из Египта, Сирии и Азии, но столь радикально их переработали, что это принадлежит по существу лишь им. Возникновение и развитие эллинской философии объясняется не влияниями и заимствованиями, она была самобытна и оригинальна. Это, по словам Ф. Энгельса, достижение маленького народа, универсальная одаренность и деятельность которого обеспечила ему в истории человечества место, на которое не может претендовать ни один другой народ.

Существовала ли философия у нагуа?

Современная наука позволяет прочесть первые страницы истории духовной жизни человечества, хотя мистики и уверяют, что попытки постичь начало философии с помощью разума — занятие, способное породить отчаяние, так как это путешествие в мир, окутанный непроницаемым мраком. Человек XX в. будто бы с завязанными глазами смотрит на остатки сокровищ за пределами постигаемого разумом. В этих рассуждениях правильно только то, что наши представления о прошлом философии далеко не полны, но прогресс науки состоит в том, что с развитием ее все больше и больше обогащается сокровищница знаний о духовной жизни исчезнувших стран. В XVIII в. ученые не могли читать письмена древних египтян, шумеров, вавилонян и других народов, а теперь дошедшие до нас из глубокой древности письменные памятники, составленные на неизвестных ранее языках, прочитаны. Расшифрованы ассирийская, древнеперсидская, угаритская, урартская, эламская клинопись, кипрские письмена. Еще недавно тьма тысячелетий скрывала от нас миросозерцание хеттов, а сейчас мы знаем о нем очень много. Когда-то считалось, что «история мидян темна и неизвестна», теперь же она раскрывается перед нашими взорами. Сто лет назад никто ничего не знал о культуре острова Крита (II тысячелетие до н. э.) или Мохенджо-Даро и Хараппы в Древней Индии (III—II тысячелетие

до н. э.), а теперь найдено немало памятников этих культур. Если в XVIII в. ничего не было известно о погибших культурах Африки, то сегодня мы многое знаем о них. Усилия поколений ученых в результате долгой и мучительной работы приводят к открытию памятников, воскрешающих мировоззрение людей далекого прошлого.

Академик В. И. Вернадский, изучавший историю древней философии, предполагал, что в разные времена и в разных частях земного шара появлялись философы, которые старались разрешить одни и те же проблемы. Он писал, что было три или четыре независимых центра возникновения философии, которые только в течение немногих — двух, трех — поколений находились между собой в общении, а столетия и тысячелетия оставались друг другу неизвестными. По мнению ученого, одним из этих центров, помимо средиземноморского, индийского и китайского, был «центр тихоокеанский, американский, который сильно отстал от первых трех и о котором мы мало знаем. Он исчез и погиб в исторической катастрофе в XVI столетии» (56, 136), т. е. во время завоевания Америки европейскими колонизаторами, сопровождавшегося варварским истреблением культурных ценностей коренных жителей континента — нагуа, говоривших на общем языке науаталь: майя, тольтеки, ацтеки, инки и т. д. До прихода европейцев в Америку там было несколько центров культуры: в Мексике (ацтеки), в Гватемале, Гондурасе и Юкатане (майя), в северо-западной Колумбии (чибча), в Перу, Боливии, Эквадоре (кечуа с господствующим племенем инков). Эти племена и народы находились в условиях разложения первобытнообщинного строя и формирования классового общества. Майя образовали раннерабовладельческое государство в IV—VI вв. н. э., добившись его наивысшего расцвета в ?—XV вв., государство инков достигло его в XI— XIII вв., а ацтеков — в XIV—XVI вв. У нагуа были развитое земледельческое хозяйство с применением искусственного орошения и зачатки металлургии; они имели письменность, литературу и искусство, пользовались календарем и вели летосчисление, владели примитивными знаниями по астрономии, математике, медицине и истории.

Европейцы, завоевавшие американский континент, огнем и мечом истребляли индейцев, но заимствовали

у них много полезного: картофель, кукурузу, бобы, подсолнечник, какао-бобы, помидоры, ваниль, красный перец, артишоки, табак и т. д. Слова: гамак, каучук, картофель, маис, томат, шоколад, какао, табак и сигара — индейского происхождения. У ацтеков — древнего народа Мексики — были стадионы для игры в мяч из каучука. Европейцы узнали от индейцев способ изготовления водонепроницаемых веществ и целебное свойство коры хинного дерева. При лечении лихорадки и теперь пользуются хинином. Индейцам были известны всевозможные яды, в том числе знаменитый кураре, применявшийся во время военных походов, отравляющие вещества в виде паров кайенского перца, средства для усыпления рыб. В Перу система ирригации и дорожное строительство в начале XVI в. стояли выше, чем соответствующие области техники в Европе того времени.

Нагуа создали в густых тропических лесах и на обширных равнинах десятки крупных городов с каменными дворцами и храмами в виде ступенчатых пирамид — теокалли, иногда 45 м высоты, с открытыми площадками наверху, служившими и для наблюдений за небом. Подсечно-огневое земледелие нуждалось в определении сроков полевых работ, вырубки леса, выжигании и т. д. Год календаря майя совпадал точнее с астрономическим, чем год испанцев, уничтоживших цивилизацию майя. Год майя был всего на две десятитысячные суток короче астрономического года — точность поразительная! Год состоял из 18 месяцев по 20 дней; кроме того, в каждом году было еще 5 дополнительных несчастливых дней без имени. Неделя состояла из 13 дней. Майя вычисляли движение планет и наступление солнечных затмений, наблюдали восход и заход Венеры и выяснили период ее синодического обращения в 583.935 дня (в действительности он равен 583.920 дня).

Жрецы, управлявшие государством в интересах рабовладельческой знати, считавшиеся детьми бога солнца, внушали, что боги несут на своих спинах «ноши» — периоды времени. Если «ношу» несло злое божество, то этот период имел пагубные последствия, пока «ноша» времени не передавалась доброму богу. История Вселенной будто бы развивалась по четырем циклам, каждый из которых начинался с создания нового мира и кончался его катастрофой (мировым пожаром, потопом,

бурей и голодом). Жрецы очень искусно использовали эти фаталистические верования в целях укрепления своей власти.

Религиозные воззрения нагуа аналогичны верованиям других народов периода разложения патриархальной общины и возникновения государства. В 1959 г. проф. К. А. Гарибай опубликовал работу «Сходство философских понятий времени и пространства у индийцев и нагуа». Эти понятия еще выражались в образах мифов. Представления о движении, силе и бесконечности изображались в виде змеи, ягуара и орла. В мифах рассказывалось о вечной борьбе противоположностей: жизни и смерти, плодородия и бесплодия, света и тьмы, тепла и холода, севера и юга, восхода и захода солнца, дня и ночи. Мир — это единство четырех стихий: воды, огня, воздуха (ветра) и земли, которые порождены космическим началом — Ометеотлом, представляющим собой единство противоположных начал (теплое—холодное, мужчина—женщина, хорошее—плохое и т. д.). Развитие и изменение в мире происходят благодаря борьбе сыновей Ометеотла: воды, огня, воздуха (ветра) и земли, которые действуют с каждого из четырех направлений Вселенной. Эта идея развития как борьбы противоположностей содержала элементы наивной диалектики. Ацтеки выражали единство неба и земли в образе своего главного бога — бога мудрости Кацалкоатле (Пернатый змей) как змеи коатль (символ земли), украшенной зелеными перьями священной птицы кетцаль (символ неба); единство жизни и смерти — в образе богини рождения Каота-ликуэ, которую увенчивали черепами; связь наслаждения и мучения — в образе радующейся и страдающей богини любви Тлисоптеотль.

Зачатки философской мысли у нагуа еще тесно переплетались с мифологией. Поэтому мексиканский ученый Мигуэль Леон-Портилья очень увлекается, утверждая в своей книге «Философия нагуа», что у них уже существовала философия как особая форма сознания, выделившаяся из всей системы знаний, что там были идеологи, которых можно назвать философами. Он писал, что «в период, когда их техника была в зачаточном состоянии, дух нагуа сумел подняться... до самых высоких вершин философской мысли» (45, 294—295). Это безусловно сильное преувеличение. Леон-Портилья опреде-

ляет миросозерцание нагуа как «динамический пантеизм». Еще в 1887 г. мексиканский ученый Альфред Чаверо критиковал такое понимание мировоззрения нагуа. Он отрицал, что философия нагуа подобна азиатскому пантеизму, предполагал, что их религия и философия были наивно-материалистическими. Чаверо прав, отвергая наличие пантеизма у нагуа. Пантеизм отрицает персонификацию божества, а мифология нагуа полна причудливых образов богов и сказаний об их приключениях. Относительно же возможности существования «материалистической» религии Чаверо заблуждался, так как ее не бывает, ибо всякая религия проникнута анимизмом (верой в духов). Религиозные верования нагуа также основаны на анимистических представлениях.

В 1964 г. Манфред Керкхоф опубликовал статью о философских воззрениях нагуа, считая, что они уже искали ответа на загадки бытия «в метафизической форме» (108, 187). Однако его обзор «онтологических, гносеологических, этических, эстетических и других идей нагуа» оказался в основном изложением их религиозных верований.

Духовная культура нагуа развивалась под сильным влиянием жречества, систематизировавшого религиозные верования в своих «священных домах». У чибча-муисков, живших на территории нынешней Колумбии, в специальных помещениях при храмах — кука, будущих жрецом двенадцать лет обучали исчислению времени, этическим нормам, знахарству.

У ацтеков зачатки философии еще не отделились от мифологии. Носители этой предфилософии были тлама-тини—люди, которые «знали нечто». Эти светские мудрецы — певцы-поэты, хранившие «древние правила жизни». Из них, вероятно, могли бы сформироваться мыслители, подобные предшественникам древнегреческой философии. Понятие «тламатини» возникло от слова «тламатилицтли», которое означало нрав, обычай, закон и употреблялось как синоним истины. Тламатини, как учителя мудрости, обучают истине, которая состоит в следовании древнему нравоучению. Они еще исходят из мифологии, но в целом их воззрения на мир отличаются от представлений жрецов. Главное отличие, возможно, состоит в том, что ацтекские мудрецы интересуются прежде всего не богами, как жрецы, а людьми. Светская мудрость обращена к человеку и его земным делам.

Жрецы внушали, что люди неизбежно должны погибнуть в результате землетрясений и голода, проповедовали всевластие неба: «...господин наш ... думает то, что хочет, решает и развлекается, как он хотел бы ... мы движемся, кружимся, как шарики, без направления он нас передвигает» (45, 217). В противовес этим пессимистическим и фаталистическим верованиям ацтекские мудрецы утверждали, что многое зависит от поведения самих людей. В песнях превозносится свобода личности, которая противостоит воле творца — бога огня Ометкутли. У ацтеков зарождалось недоверие к мифам о потустороннем мире, возникали споры о существовании жизни после смерти:

Куда мы идем, ай, куда мы идем?

Мы там мертвые или еще живем?

Приходит ли там снова существование?

(45, 227)

Я ошибусь, если скажу: может быть, все

Прекращается на этой земле

И здесь кончаются наши жизни.

(45, 233)

Отрицание загробного мира сопровождается призывами к наслаждению на земле, столь характерными и для светской знати Древнего Востока:

Плачу, чувствую себя в отчаянии,

Вспоминаю, что мы должны покинуть

Прекрасные цветы и песни...

Насладимся же тогда и споем,

Раз мы навсегда уходим и гибнем.

Пусть не огорчаются ваши сердца, друзья мои!

Так же как и я, они знают:

Лишь один раз уходит наша жизнь,

В наслаждении поэтому проведем жизнь,

Приходите — насладимся!

(45,231)

В книге Леона-Портилья содержится много таких песен (45, 77, 225, 227, 230). Мысль нагуа волновал вечный круговорот жизни и смерти. В песнях выражена мечта — «ах, если бы всегда жить, если бы никогда не умирать» (45, 231). У жителей Мексики доколумбовой эпохи под влиянием вторжения испанцев возникали сомнения в богах как «стражах истины». В статье Г. Ланеп-

ковского «Истина и скептицизм в представлениях ацтеков», опубликованной в журнале «Нумен» в апреле 1969 г., приводятся их рассуждения, полные сомнений:

«Что теперь еще является истинным?». В одной песне ацтеки обвиняют верховное божество, которое ниспослало им мучения: «Только цветы печали и песни печали имеются здесь... Невидимо добро... Мы растеряны и отравлены... Мы покинутые... Плачьте слезами... Напиток горек и еда стала горькой». В песнях говорится о том, что верховное божество забыло о людях, а возможно, само умерло: «Боги все-таки тоже смертны».

Известно, что последний глава государства Перу, считавшийся сыном солнца и верховным жрецом этого божества, сомневался в божественности солнца. Если бы солнце было верховным божеством, рассуждал инка, кто заставил бы его совершать каждый день один и тот же путь? Возможно, что майя восставали против гнета жрецов. В городе Пьдрас-Неграс обнаружена платформа, предназначенная для высших жрецов. Характер разрушения этой платформы свидетельствует о том, что оно было произведено умышленно. В том же городе было найдено изображение жреческого собрания во главе с верховным жрецом. Все 15 фигур жрецов оказались обезглавленными. Такой же характер носят и разрушения некоторых скульптурных памятников и в другом древнем городе — Тикане.

Начало предфилософии нагуа — в систематизации правил поведения, лишенных религиозной санкции и приспособленных к обучению подрастающего поколения. У нагуа, так же как в древней Спарте, дети возвращались в дом родителей только пройдя обучение в специальных школах, в которых знакомились с основами нравоучения. В «священном доме» ацтеков, в котором обучали молодых будущих правителей и жрецов, их заставляли выучить 15 правил поведения. Еще в наши дни индейцы Боливии внушают своим детям, что нельзя воровать и лениться. Среди ацтеков были известны наставления родителей своим детям. Отец поучал сына: «Почитай всякого, кто старше тебя, и никого не презирай. Не будь глух к бедным и несчастным, а утешь их. Почитай всех людей, но особенно твоих родителей, к которым ты обязан проявлять послушание, уважение и услужливость... Не насмехайся, сын мой, над старшими и калеками. Не прези-

рай того, кто совершит глупость или ошибку. Не упрекай его за это. Не ходи туда, где тебя не желают, и не вмешивайся в то, что тебя не касается... Ешь за столом без особой жадности. Если тебе что-либо дарят, принимай это с благодарностью... Если станешь богатым, не становись высокомерным. Кормись собственной работой, тогда пища будет казаться тебе вкуснее... Никогда не говори неправды. Ни о ком не говори плохо. Не будь поставщиком новостей. Не затевай вражды... Не кради и не предавайся игре... Я желаю этими добрыми наставлениями укрепить твое сердце». Мать советует дочери: «Прилежно пряди и тки, шей и вяжи. Не предавайся слишком долго сну; не ищи постоянно тени, а отправляйся на свежий воздух и там отдыхай. Женское жеманство впечет за собой праздность и другие пороки... Если тебя позовут родители, то не дожидайся повторения, а сразу же иди выслушивать их желания. Не отвечай что-либо наперекор... Не слишком кичись своим имуществом... Не водись с распутными, лживыми и праздными женщинами. Заботься о доме и семье» (48, 276—277).

У всех племен и народов можно найти моральные сентенции, отражавшие нравственный опыт охотников, скотоводов и земледельцев. Зачатки этики как философской науки о морали, исследующей происхождение и развитие нравственности, принципы и нормы поведения людей, возникли из этих изречений. Зародыши научных понятий о морали вырастали не из мистических систем и нравоучений, созданных жрецами, а появились в результате преодоления религиозных заблуждений древними мыслителями, часто опиравшимися на стихийно-материалистические и рационалистические воззрения народных масс. Их правила морали передавались из поколения в поколение, становились привычными нравственными воззрениями, которые закреплялись в пословицах. С возникновением письменности эти моральные правила стали прописями, их включали в сборники нравственных изречений, в «поучения отцов к сыновьям». Этические сентенции различных племен и народов подтверждают, что именно трудящиеся были истинными создателями моральных ценностей, что от этих изречений начинается нравственная философия. Сокровищница народного творчества была источником того правильного, разумного, что содержится в древних памятниках этической мысли.

У колыбели этики

Одним из важных элементов предфилософии были этические воззрения людей. Многие буржуазные этнографы и психологи ошибочно выводят нравственность из религии. Прежде всего религию нельзя отождествлять с моралью, это разные формы общественного сознания. Религия — это вера в сверхъестественные силы и почитание их, а мораль — это правила поведения людей, нормы их общежития. Вот почему А. Бебель в брошюре «Христианство и социализм» утверждал, что мораль не имеет ровно никакого отношения к религии, а Г. В. Плеханов брал понятие «религиозная мораль» в кавычки. Моральные нормы возникли раньше религии и довольно поздно стали переплетаться с религиозными верованиями и обрядами. Мораль будет существовать всегда, пока существуют люди, а религия неизбежно исчезнет из сознания и быта людей на определенном этапе общественного прогресса.

Буржуазные ученые приписывают чрезмерно большую роль в возникновении моральных норм тотемизму как «особому социальному строю», магическим запретам — табу и т. п. В действительности никогда не существовал какой-то особый тотемистический социальный строй, сформировавший мораль. Тотемизм был религией возникающего рода, освятившей, но не создавшей его моральные нормы. Брак между родственниками различных категорий был запрещен независимо от тотемизма. Тотемизм лишь закрепил это запрещение. Он не был и причиной появления инициации (приобщения) — сложных обрядов посвящения юношей в группу взрослых. Возможно, что инициации существовали задолго до этой древнейшей формы религии. Во время обрядов возрастного посвящения старики сообщали молодежи различные правила поведения, ссылаясь на авторитет предков. Религия с помощью табу оказывала влияние на поведение людей, но при первобытнообщинном строе существовали и запреты, не имевшие религиозно-магического значения. Нарушение этих запретов не грозило карой сверхъестественных сил, в которых верил первобытный человек. Всякое табу есть запрет, но не всякий запрет — табу. Табу были особенно распространены в период разложения первобытнообщинного строя и возникновения частной собственности, когда

табу накладывалось на землю и имущество, присвоенные вождями или богатыми семьями. Эти религиозные запреты помогали закреплять социальное неравенство.

Многие буржуазные историки этических учений полагают, что первобытная религия обуздала звериные инстинкты, была источником всех норм нравственности в доклассовом обществе. Марксизм-ленинизм полностью отвергает эти идеалистические домыслы. Первобытный человек, отмечал Маркс, был спаян с общиной так же тесно, как отдельная пчела с пчелиным ульем, и вовсе не вера в сверхъестественное определяла эту связь индивида с коллективом. Ф. Энгельс писал: «...уже с самого начала обнаруживается материалистическая связь людей между собой, связь, которая обусловлена потребностями и способом производства и так же стара, как сами люди, — связь, которая принимает все новые формы, а следовательно представляет собой „историю", вовсе не нуждаясь в существовании какой-либо политической или религиозной нелепости, которая еще сверх того соединяла бы людей» (1, 3, 28—29).

«„Зоологический индивидуализм" —писал В. И. Ленин, — обуздала не идея бога, обуздало его и первобытное стадо, и первобытная коммуна» (3, 48, 232). Понятие «зоологический индивидуализм» Ленин брал в кавычки, так как у животных не может быть никакого индивидуализма, хотя в буржуазной литературе стадо обезьян часто описывается как стадо необузданного зоологического индивидуализма, где слабые угнетаются сильными, самцы дерутся из-за самок и пищи. Звериные инстинкты были подавлены в коллективном труде, при совместном добывании пищи и ее распределении. Именно коллективный труд превратил стадо обезьяноподобных предков в человеческое общество, а самих этих животных — в людей, преобразовал их инстинктивные побуждения в специфически человеческие потребности, в осознанные мотивы поведения, породил нравственное чувство, чувство человечности.

Нравственность возникла как осознание первобытным человеком своих отношений к другим членам общины и к самой общине и включала в себя их представление о желательном и нежелательном, допустимом и недопустимом. В. И. Ленин говорил, что в первобытном обществе «держалась общая связь, самое общество, дисциплина, распорядок

труда силой привычки, традиции, авторитетом или уважением, которым пользовались старейшины рода или женщины» (3, 39, 69). Женщина установила первые нормы нравственности в отношениях между полами, между старшим и молодым поколением, ей принадлежала решающая роль в ограничении каннибализма, воспитании уважения к старшим и любви к детям. Моральные нормы первобытной общины помогали охранять порядок, установленный для добывания средств пропитания, регулировать систему брачных отношений, ограждать интересы стариков.

Основой морали первобытных людей был коллективизм, свойственный родовой общине. Ч. Дарвин в своей книге «Путешествие натуралиста вокруг света на корабле „Бигль"» рассказывает, что он видел, как житель Огненной Земли рвал на равные полоски подаренное ему шерстяное одеяло, чтобы разделить его между всеми сородичами. Индивидуализм был чужд людям родового общества, они отождествляли личность с родом. В доклассовом обществе понятия о добре, зле, долге, справедливости, совести, чести и т. д. формировались постепенно, в ходе длительного развития нравственных представлений, чувств, обычаев.

Основная категория морали — понятие о добре и зле — имела земной человеческий источник, она выработалась в многовековой практике людей как критерий их поведения. Известный историк первобытного общества ?. ?. Ковалевский писал, что в этом обществе «все содействующее материальному или нравственному преуспеванию группы считается добром, чем-то желательным, согласным с обычаем, должным. Наоборот, все, что по той или иной причине наносит вред интересам группы, ее безопасности, ее материальному преуспеянию, ее чести считается дурным, позорным и по природе нетерпимым» (59, 90).

О. Г. Дробницкий в статье «Научная истина и моральное добро», опубликованной в сборнике «Наука и нравственность» в 1971 г., отвергает объяснение происхождения сложных регуляций в родовой жизни рационально-целесообразным характером мышления наших далеких предков, которые понимали, что полезно и что вредно для жизни индивида и рода, и отсюда делали вывод о том, каковы должны быть нормы поведения. По мнению О. Г. Дробницкого, выбор между добром и злом, должном и непозволительном определялся путем формирования понятий о священно-неприкосновенном в укладе жизни,

а способом закрепления общеобязательных норм поведения в сознании каждого отдельного человека были священные церемонии, посредством которых индивид как бы вступал в мистические связи с потусторонним миром. Если исключить бессознательный отбор правил жизни, возникший посредством стихийного опыта многих поколений, то выбор между должным и непозволительным определялся все-таки в результате рационального расчета. Вероятно, нормы, целесообразность которых не могла быть сразу осознана, например запреты, ограничивающие круг родственников, вступающих между собой в брачные связи, прежде всего мистифицировались, приписывались тотемам.

В нравах доклассового общества было много такого, что вызывает безусловное осуждение. Никто теперь не может чувствовать симпатию к первобытным каннибалам, которые лакомились мясом детей, к мужьям, предлагавшим гостю свою жену, или к сыновьям, убивавшим престарелых родителей. Однако первобытная община воспитывала у людей и такие черты характера, которые вызывают уважение. Ф. Энгельс отмечал чувство собственного достоинства, прямодушие, силу характера и храбрость индейцев, равенство и свободу, господствовавшие у них, отсутствие деления на бедных и богатых. В сказках, песнях и пословицах различных племен отразились их свободолюбие, честность, правдивость, мужество и отвага. Так, например, у народов Африки имеются такие пословицы:

«Длинная стрела не помещается в колчане» (нельзя возвышаться над соплеменниками), «Если ты ночью говоришь, что ты красив, помни, что тебя увидят днем» (будь правдивым) и т. д.

В течение тысячелетий складывались «основные правила всякого человеческого общежития» (3, 33, 102). Мораль была регулятором общественных отношений в роде, она, обусловленная трудовой деятельностью людей, постепенно изменялась под влиянием развития отношений между коллективом и начинающей формироваться личностью. С появлением частной собственности, имущественного неравенства и антагонизма между богатыми и бедными возникают новые моральные нормы, освящавшие частную собственность и социальное неравенство. Начинается новая историческая эпоха — эпоха классового общества, когда низкая страсть стяжательства начинает

властно господствовать над умами людей. «Самые низменные побуждения — вульгарная жадность, грубая страсть к наслаждениям, грязная скаредность, корыстное стремление к грабежу общего достояния — являются вос-преемниками нового, цивилизованного, классового общества; самые гнусные средства — воровство, насилие, коварство, измена — подтачивают старое бесклассовое родовое общество и приводят к его гибели» (1, 21, 99). Но и в рабовладельческой морали были элементы, свидетельствующие о нравственном прогрессе. Так, например, пленных уже не убивали, а превращали в рабов. В Древнем Египте военнопленный назывался «секер анх» (живой мертвец).

В XIX в. многие буржуазные историки морали утверждали, что первые учения о нравственности возникли в Древней Греции, что «отцом философии морали» был Сократ. Эти ошибочные воззрения объясняются недостаточным знакомством с памятниками древневосточных культур. «Европоцентристские» теории потерпели крушение и в области этики, особенно под влиянием открытий памятников древнеегипетской дидактической литературы. Еще в 1903 г. М. М. Филиппов в «Истории философии» отметил поучения визиря Птаххетепа, составленные в III тысячелетии до н. э.: «В древнейших дошедших до нас памятниках египетской письменности мы находим... наивную этику (нравственные правила и учения). В одном египетском папирусе, хотя и сохранившемся в списке из эпохи XII династии, но списанном с оригиналов, относящихся к III и V династии, мы встречаем любопытные нравственные поучения... Надо быть кротким со слугами, любить жену, жить с нею без ссор, кормить ее и украшать, дарить ей благовония и радовать ее...» (87, 5—7).

В XX в. буржуазные ученые признали вклад древнеегипетской литературы в развитие этики. Французский египтолог А. Морэ указывал, что древнейшая этика сложилась на берегах Нила, откуда она питала многие народы мира, особенно нравственные воззрения древних евреев и греков, а затем стала основой христианской морали. Известный американский социолог Э. Богардус в книге «Развитие социальной мысли» превозносит древнеегипетскую этику рабовладельцев как средство регулирования поведения людей. В трехтомном труде «Экономическая и социальная история Древнего Египта», изданном

в 1936—1937 гг., бельгиец Г. Дикманс идеализировал этику древнеегипетского деспотизма.

Советские ученые убедительно доказали, что господствующая идеология в Древнем Египте отражала интересы рабовладельцев, жестоко эксплуатировавших рабов и земледельцев. Для древнеегипетских этических учений характерно, что они, как и всюду в рабовладельческом обществе, создавались для обоснования нравственных взаимоотношений внутри класса рабовладельцев, так как люди, не принадлежавшие к ним, часто не считались людьми, объявлялись лишенными морали, и для них предназначалось только физическое принуждение.

Древнеегипетская рабовладельческая этика разрабатывалась жрецами, которые внушали, что мораль, так же как река Нил, берет свое начало на небе. Жрецы создали учение о грехе и святости, о высшем благе и путях спасения. «Люди—стада бога»,—проповедовали они. Богиней правосудия и нравственности считалась Исида, но затем «руководителем людей по пути добра» стали почитать бога Амона-Ра, олицетворявшего власть фараона. Жрецы внушали, что «кроткий» и «милостивый» бог Амон-Ра — «спаситель бедняков». Главная нравственная обязанность человека — почитание богов и фараона; высшая добродетель — покорность их воле. «Бог любит послушных, — учили жрецы, — а непослушных ненавидит».

Понятие правды-истины было персонифицировано в образе дочери бога солнца Ра богини Маат, изображавшейся со страусовым пером (символ справедливости) на голове. Фараоны считались «возлюбленными Маат», носителями справедливости. Известны изображения, на которых вместе с фараонами находится Маат. Впоследствии «богом, любящим справедливость», стал Осирис, «владыкой правды» — бог Атон. В гимнах боги стали называться «владыками справедливости», «творцами истины» и т. д.

В противоположность этим мистическим учениям жрецов народ утверждал в сказках, баснях и пословицах свои реалистические представления о правде и справедливости. В сказках царь отнюдь не является их воплощением, он очень далек от образа живого бога, ему присущи всякие человеческие недостатки. В сказке «Правда и Кривда» судья решает спор в пользу Кривды, которая, однако, оказывается посрамленной сыном Правды. Особенно

большое значение имели пословицы, формировавшие народные идеи о справедливости: «Правда пребывает во всем», «Держись крепко правды и не преступай ее», «Нет друга у глухого к правде». В «Повести о красноречивом земледельце», относящейся, очевидно, к XIX—XVIII вв. до н. э., содержится много таких пословиц. Земледелец призывает вельможу не лгать, не брать взяток, не творить произвола, не отнимать у бедняка добро, поддерживать справедливость, не слушаться прихотей своего сердца. Народ создает представление об «анх ем маат» (живущий правдой): «Заслуга праведного сердцем больше, чем бык грешника», т. е. жертвоприношение быка. Честные люди следуют правилам: «Не ставить фальшивого веса, не портить весовых гирь и мер зерна». «Не удалять пограничного камня с межи, не быть жадным и не отодвигать его у вдовы».

Еще в глубокой древности люди полагали, что все их несчастья — это наказание духов за нарушение запретов. Чтобы спастись от наказания духов или богов, люди пытались освободиться от грехов, которые надо было уничтожить или переложить на кого-нибудь. В памятниках заупокойной литературы Древнего Египта сохранились перечни грехов. Покойник должен был исповедоваться на загробном суде перед 42 богами: «Я не делал вероломно зла никакому человеку... Я не заставлял работать сверх сил... Своими делами я не сделал никого ни робким, ни больным, ни страдальцем, ни несчастным. Я не сделал ничего, что оскорбительно богам. Я не позволял господину обижать его раба. Я не заставлял голодать. Я не причинил никому слез. Я никого не убивал... Я не лгал ни одному человеку. Я не грабил запасы в храмах. Я не уменьшал яств, посвященных богам. Я не похищал ни хлебов, ни повязок у мумий. Я не прелюбодействовал. Я не совершал гнусного преступления с жрецом моего прихода. Я не запрашивал. Я не уменьшал съестных припасов. Я не нажимал на гири весов... Я не отнимал молока от рта младенца... Я не брал из силков птиц богов... Я не обманывал богов при их отборных жертвах... Я чист, чист, чист!!!» (31, 38—39). Эта исповедь, содержащаяся в «Книге мертвых», составленной, возможно, в XXV—XXIV вв. до н. э., дает представление о нравственных нормах древнего египтянина. Она содержит понятия абстрактной добродетели («Я не делал греха, я не делал зла»). Перечни гре-

хов, составленные прежде всего в интересах жрецов, заключали в себе и некоторые нравственные требования земледельцев: в них содержался призыв не захватывать полей, не портить обрабатываемых земель, не отводить воду с чужих полей и т. д.

Древние египтяне верили, что после смерти их пошлют работать на блаженные поля Иалу, где растет хлеб в 7 локтей вышиной, где все пьют пиво и получают готовую одежду. Идея о небесном воздаянии, возникшая вследствие бессилия эксплуатируемых масс в борьбе с эксплуататорами, была использована жрецами для внушения угнетенным идеи примирения с классовым гнетом. Загробная жизнь должна возместить несправедливость и неравенство в земной жизни. Надпись на гробнице Петосириса гласит: в загробном мире «нет разницы между богатым и бедным». Бедняки пусть верят, что богатые будут наказаны на том свете. Мертвый должен, стоя перед огненной рекой, которую охраняют четыре павиана, сказать:

«О, вы, четыре обезьяны, что судите и бедного, и богатого, что питаетесь правдой, уничтожьте во мне всякую скверну». В «Сказании о Сатни-Хемуасе», тождественном евангельской истории о богатом и Лазаре, говорится:

«Будь уверен, отец мой, что с тем, кто был хорошим на земле, поступают хорошо в Аменти, а с тем, кто был злым на земле, поступают там плохо». Мудрец Инсингер поучал: «Не будь злым в течение своей жизни, ибо ты придешь к смерти. Лучше для человека творить добро, чем собирать золото».

В Древнем Египте та часть светской рабовладельческой знати, которая была недовольна властью, засильем жрецов и взимавшимися в их пользу поборами, критиковала учение о потустороннем мире, указывала на тщетность загробных чаяний, внушала, что необходимо пользоваться благами жизни. По словам Геродота, на египетских пиршествах гостей обносили ящиком с деревянным изображением мертвеца, приговаривая: «Посмотри на него и тогда пей и веселись, потому что, когда умрешь, будешь подобен ему». Одна надпись на гробнице заканчивалась такими словами жены, обращенными к мужу: «О брат, супруг, друг, не уставай пить и есть, напивайся, наслаждайся любовью, празднуй, следуй желанию сердца день и ночь. Весь Запад — страна сна, тягостного мрака; это место спящих в своих мумиях, не пробуждающихся, чтобы

видеть своих братьев, своих отцов и матерей, забыло сердце и жен, и детей» (81, 2, 231—232). Критика жреческих учений о загробном царстве исходила из здравого смысла: никто не возвращался с того света, чтобы рассказать о своем пребывании там. Если иногда она и не доходила до полного отрицания загробного мира, то все-таки высказывала сомнение в превосходстве его перед земным миром (диалог на эту тему есть в «Книге мертвых»). Известны две записи «Песни арфиста», относящиеся к XXII— XXI и XIV вв. до н. э., в которых содержится призыв наслаждаться жизнью на земле и не думать о том, что будет после смерти:

Владыки покоятся в пирамидах,

Знать и жрецы — ? гробницах,

Но там лишь их мумии. Где ж они сами?

Что с ними стало со всеми?

Я знаю речения Имхотепа

И мудрого Хорджедефа;

Слова их все повторяют и ныне,

Но где отыскать их гробницы?

Рухнули стены, исчезли бесследно.

Как будто их не бывало.

И уж никто не придет оттуда

И не расскажет, что с ними...

Придет и к тебе день скорби и плача,

Но плача ты не услышишь,

И не воскреснешь ты от рыданий,

И сердце твое не забьется.

Так веселись же! Забудь печали,

Сокровища не унесешь в могилу.

Так веселись же! Покинув землю,

Ты на нее уже не вернешься.

(84, 222— 224)

Об этом сомнении в существовании загробного мира упоминают и пословицы многих народов. Так, например:

болгары говорят — «Никто не вернулся с того света, чтобы рассказать, что там», непальцы—«Где тот, кто достиг бессмертия?».

Жрецы обличали тех, кто слушал «Песню арфиста», сочиняли свои песни, противоположные ее взглядам. В тексте, обнаруженном на стене гробницы одного из верховных жрецов Амона, содержится полемика со скептицизмом «Песни арфиста»: «Я слышал песни, в которых возвеличивается земное и уничижается загробное. Зачем это? ... Как велико благо соединиться с владыками веч-

ности... и быть с глазу на глаз с богами, которым слу жил» (82, 66).

Особенно явны следы сомнений в загробном существовании как цели жизни в «Беседе разочарованного со своим духом», произведении, возникшем в XXII—XXI вв. до н. э.1 Герой его, утративший вкус к наслаждениям, стремится к смерти, но душа отговаривает его от этого, ссылаясь на то, что никто не знает, каково на том свете, рассказать же об этом некому, так как никто оттуда никогда не возвращался на землю. Разочарование в жизни, которым проникнут этот памятник, характерно для знати в период упадка ее влияния: «Сердца жестоки, и каждый человек отнимает вещи своего брата... Человек со спокойным лицом — это злой, а добро заброшено повсюду... Человек, на которого хотят опереться, бессердечен... Нет праведных, и земля предоставлена творящим беззаконие... Я нагружен скорбью, и недостает верного человека. Грех поражает землю, и нет ему конца» (53, 385—386). В этом произведении, написанном в форме диалога и предвосхищающем платоновский способ изложения философских суждений, есть уже зачатки постановки проблемы отношения души и тела.

В умах мудрецов блеснула смелая догадка об истинной сути бессмертия. В папирусе, относящемся к XIII в. до н. э., говорится, что пирамиды бессильны обеспечить бессмертие, но великие труды, полезные людям, живут вечно. Бессмертны авторы мудрых писаний, их читают поколения людей, учатся по ним и помнят своих учителей: «Они не делали себе пирамид из меди с надгробными плитами из железа. Они не заботились о том, чтобы оставлять наследниками детей, [которые бы] произносили их имена [при отправлении заупокойной службы], но они сделали своими наследниками свои писания и поучения, которые они сотворили. Они поставили себе свиток вместо чтеца и письменный прибор вместо „любящего сына" [сына, на обязанности которого лежало отправление заупокойного культа]. Книги поучения стали их пирамидами. .. Для них были сделаны двери и залы, но они развалились. Их жрецы ушли, их плиты покрылись прахом,

1 См.: Ю. П. Францев. Философское значение «Беседы разочарованного». В кн.: Древний Египет. М., 1960.

их молельни забыты. Но их имена произносятся из-за писаний, которые они сотворили, ибо они были прекрасными, и память того, кто их создал, пребывает вовеки. Полезнее книга, чем надгробие, чем крепко поставленная стена... Человек погиб и тело его Стало прахом, и все его близкие умерли, но вот писания делают то, что вспоминается он в устах чтеца, ибо полезнее свиток, чем дом строителя, чем молельня на Западе! Лучше он, чем укрепленное здание и чем плита, посвященная в храм» (53, 398-399).

В Древнем Египте зародыши этики как науки возникали из рационалистических взглядов рабовладельцев на поведение людей. В светской дидактической литературе поступки человека часто рассматривались как результат его собственной воли, а не воли богов, поведение людей объяснялось воспитанием, этические советы были обоснованы примерами из опыта и практики людей, а не выводились из предписаний высших сил. В этой литературе образцом изображен человек, достигший материального благополучия, успехов по службе, имеющий счастливую семью. Главное в земной жизни — это жить «со светлым лицом», т. е. быть счастливым, что можно достигнуть, приобретая богатство. Богатым можно стать в результате добродетелей. Добродетельный человек почитает отца и мать, он хороший семьянин, уважает жену, любит детей. Дом — основа жизни. Образцовый служащий точен и исполнителен в работе, говорит только то, что ему известно. Дидактические сборники имели своей целью регламентацию всей жизни древнего египтянина, определяли, когда лучше совершать прогулку или ходить в баню, давали советы: «Если ты сидишь или стоишь в приемной, то спокойно жди своей очереди, внимательно смотри на слугу, который вызывает». Поучения предупреждали против разврата: «Если ты хочешь продлить дружбу в доме, в который ты входишь, как господин, как брат, как друг, берегись приближаться к женщине», «Страсть к половым наслаждениям портит жизнь», «Вино и женщины это пища, которая служит ловушкой для сердца».

До нас дошло несколько древнеегипетских сборников поучений, которые составлены от имени известных вельмож или мудрецов. Наиболее древний памятник — «Поучения Кагемни» фараона Снефру, относящийся к III ты-

сячелетию до н. э., — излагает правила приличия в виде наставлений отца сыновьям: «Визирь позвал своих детей, когда он понял нравы людей... Упали они на животы. Они прочли то, что было написано. Это понравилось им более всего на свете». Визирь изложил правила поведения за столом, рекомендуя обуздать неумеренность в пище, соблюдать осторожность в речах, быть скромным. Идеал «приличного человека» — умеренность. «Поучение Кагемни» впервые указывает на пользу знания правил приличия.

Другой памятник — «Наставления начальника города и визиря Птаххетепа», относящийся также к середине III тысячелетия до н. э., — поучает в духе придворной морали господствующего класса рабовладельцев. Автор, высокий сановник, в кратких изречениях дает советы по разным вопросам жизни и быта знати, начиная с того, как обращаться со слугами, и кончая тем, как относиться к любовнице. Человек может достигнуть богатства и высоких должностей, если будет хорошо исполнять служебные обязанности, отличаться скромностью, осторожностью, покорностью и смирением.

Моральные поучения знати, собранные в изречениях Птаххетепа, проникнуты духом раболепства, пресмыкательства и стяжательства. Он считает бога источником морали, от бога зависит и счастье людей. Бог наделяет человека добродетелью — «ка», которая обеспечивает ему счастье.

В наставлениях гераклеопольского царя своему сыну, относящихся к XXII в. до н. э., в поучениях Аменем-хета I, составленных за две тысячи лет до нашей эры, содержится много моральных сентенций рабовладельцев. Гераклепольский царь поучает: «Бедняк — всегда враг», «Только богатый человек является справедливым», «Подавляй толпу».

В поучениях Ани, относящихся к XII—VIII вв. до н. э., содержатся советы слушаться старших, не оскорблять бога вопросами о его сущности, не водить дружбу с рабом: «Нужно соблюдать осторожность в разговорах даже дома; надо заботиться о матери, о памяти умерших родителей для того, чтобы собственные дети делали то же; нельзя сидеть, когда стоит старший по возрасту;

нельзя идти впереди своего начальника». Поучения советуют избегать тяжб, пьянства, быть гостеприимным,

жениться молодым, избегать распутства с простой женщиной.

Особенно интересным древним памятником этики является «Поучение о жизни и обучение благу» писца зерна Аменем-опе. Этот сборник относится к XI в. до н. э. В нем содержится много народных изречений, восхваляющих труд, защищающих бедных:

«Лучше быть честным человеком, чем богатым хищником», «Берегись грабить бедных и испытывать сипу на слабых», «Никогда не опускай перо в чернильницу с целью повредить другому человеку», «Удерживай язык свой от злословья, чтобы люди тебя любили» и т. д.

Памятники дидактической литературы Древнего Египта представляют собой первые сочинения по этике рабовладельцев. Эти сборники «правил приличия» в течение веков были руководствами для писцов, служили прописями для обучающихся письму. В наставлениях Ахтоя, сына Дуау, составленных писцами, восхваляются книги, превозносится польза учения: «Люби книги больше, чем свою мать», «Нет ничего выше книги», «Люби писание и ненавидь танцы», «Пиши целый день пальцами своими и читай ночью». «Поучения» были настолько популярны, что сборники их клали в могилы, чтобы мертвецы могли изучать их на досуге. В этих сборниках содержались и древнеегипетские пословицы, очень близкие к моральным изречениям, распространенным у всех народов, призывавших к выполнению «элементарных, веками известных, тысячелетиями повторявшихся во всех прописях, правил общежития» (3, 33, 89).

Дидактическая литература существовала во многих странах Древнего Востока задолго до появления этических теорий в городах-государствах Древней Греции. В этой литературе разрабатывались моральные воззрения и нормы поведения рабовладельцев, в основном одинаковые в разных странах. Совпадение моральных взглядов и представлений древних народов различных стран объясняется не заимствованием. Ф. Энгельс писал, что для одинаковых или приблизительно одинаковых ступеней экономического развития нравственные теории должны более или менее совпадать; у всех обществ, построенных на началах частной собственности, должна быть общая нравственная заповедь — не укради. Это подтверждается на примере этических воззрений многих

8.4

древневосточных народов, у которых моральные взгляды были в основном аналогичны египетским.

Примерно в то же время, что и в Египте, в обширной низменности между Тигром и Евфратом, называвшейся древними греками Месопотамией (Междуречье), возникли государства Шумер на Юге и Аккад на Севере. Шумерские жрецы учили, что владычица небес, покровительница города Урука, самая прекрасная из богинь Инанна выпросила у своего праотца бога мудрости Энки, пребывавшего в водной бездне, сто «ме» — божественных законов и правил. Энки велел соорудить для богини небесную ладью и нагрузил ее божественными законами, определявшими деяния людей, и всеми добродетелями и пороками. Шумеры верили, что бог солнца Уту наблюдает за тем, как люди следуют моральным предписаниям, а богиня истины, правосудия и милосердия Нанше «оберегает бедняка», «заботится о вдове», «наказывает тех, кто идет путем порока», «подменяет тяжелую гирю легкой гирей» и т. д.

Светское письменное законодательство сыграло роль в подготовке почвы для философских размышлений о морали. В 1901—1902 гг. при раскопках в Сузах (Иран) был найден большой столб из черного базальта с изображением вавилонского царя Хаммурапи (1792 ? 750 гг. до н. э.), получающего законы от бога Шамаша. На столбе имеется полный текст 282 законов, который считается первым секуляризованным кодексом права. Б. А. Тураев указывал, что несмотря на стремление выдать весь свод законов Хаммурапи за откровение Шамаша, этому кодексу чуждо понятие преступления как греха, отпадения от бога, нарушения его воли; законы не знают страха божия, не выводят всего права из любви и преданности богу, они рассматривают поступки исключительно с точки зрения материального вреда для личности или опасности для общества.

В Шумере еще в XXVII в. до н. э. имелись сборники изречений о морали. В 1959 г. было опубликовано несколько сот шумерских пословиц. Особенно интересна пословица о бедности: «Бедняку лучше умереть, чем жить; если у него есть хлеб, то нет соли, если есть соль, то нет хлеба, если есть мясо, то нет ягненка, если есть ягненок, то нет мяса» (43, 144). Сохранилась пословица, свидетельствующая, что бедняки выступали против угне-

тателей: «Не все семьи бедняков одинаково покорны»;

пословица, отражающая свободомыслие: «Ты осторожен — бог твой с тобой; не осторожен — бог не с тобой». В древнемесопотамских государствах на основе пословиц была создана нравоучительная литература, как например сборник изречений ассирийского мудреца Ахи-кара, определявших поведение людей.

Таким образом, на Древнем Востоке в борьбе против религиозных воззрений жрецов на мораль начали складываться реалистические представления о поведении людей, выросшие из их практического опыта, возникла светская дидактическая литература, которая впервые освещала проблемы этики.

Вольнодумцы Двуречья

Со времен глубокой древности сохранилось много сочинений о смысле жизни, проникнутых свободомыслием. Шумерские жрецы учили, что боги создали человека для того, чтобы он приносил им жертвы, т. е. цель жизни людей в жертвоприношениях жрецам. Мудрецы Шумера, вероятно, сомневались в том, что «жить — богу служить», но, не отвергая существования небожителей, приходили к выводу, что смысл жизни неизвестен людям, он скрыт от них богами. Мудрецы искали у «анки» (неба—земли), как они называли Вселенную, цель, т. е. превращали природу в сознательное существо, ставящее цели и задачи, присущие только человеку.

В различных странах Древнего Востока существовало множество сочинений, излагавших споры мудрецов о смысле жизни. Они дошли до мысли, что цель жизни надо искать не на небесах, а на земле, что смысл жизни заключается в самой жизни, но не могли возвыситься над чувственными наслаждениями, признававшимися единственным смыслом бытия. Однако со временем пришло разочарование и в них.

В вавилонском литературном памятнике конца II тысячелетия до н. э. «Разговоре господина и раба» высказываются сомнения в истинности взглядов жрецов на цель жизни. В этом сочинении рассказывается о том, что господин не может понять, в чем смысл жизни. Он надеется найти забвение в пирах, не знает, то ли ему

бежать в пустыню, то ли полюбить женщину, или отказаться от любви. Всякий раз раб поддерживает его замыслы и всякий раз вместе с господином отказывается от них, приводя веские аргументы. Напрасны все чаяния и помышления, призрачна надежда на милость царя и на восстание против него, тщетна надежда на благородство людей, которым вельможа хочет дать зерно — «Они возьмут твой хлеб и будут проклинать тебя же». Жизнь бессмысленна, как бы ни вести себя, любой поступок может иметь и хорошие, и дурные последствия. Человек уповает на богов, обращается к ним за помощью, но и они не помогают. Бесполезно выполнять предписания жрецов, надеяться на награду в загробной жизни. «Я жертву богу моему не хочу принести, — говорит раб. — Разве ты думаешь, что научишь бога ходить за тобой, подобно собаке?». Бесцельно следовать предписаниям добродетели, ибо смерть уравнивает всех—праведников и грешников: «Поднимись на холмы разрушенных городов! Пройдись по развалинам древности и посмотри на черепа людей, живших раньше и после: кто из них был владыкой зла и кто из них был владыкой добра?» (76, 44). Рассуждения о том, что потеряно представление о добре и зле, порождены, возможно, чувством обреченности, охватившим рабовладельческую знать. Диалог заканчивается так. Господин спрашивает: «Теперь что же хорошо?». Раб отвечает: «Сломать мою шею и шею твою и бросить их в реку — это вот хорошо». Разгневанный господин говорит, что он убьет раба, на что раб восклицает: «Воистину, только три дня господин мой будет жить после меня» (76, 45). В Древнем Вавилоне большое распространение подучили сентенции, очень близкие к идеям этого диалога: «Нет больше стыда у людей, каждый захватывает добро у своих соседей», «Больше нет праведных людей, землю населяют только те, кто творит зло».

Возникновение свободомыслия у шумер было связано с борьбой светской знати против жрецов. Там вся земля считалась принадлежащей богу, а царь-жрец был только «земледельцем-арендатором», как он себя величал. Большей частью земли владели жрецы двадцати храмов и придворная знать. Между ними возникали столкновения из-за земли. В 2400 г. до н. э. царь Урукагина лишил жрецов многих привилегий, сократил плату, которую

жрецы взимали за свадьбы, разводы и похороны. В руинах шумерского города Лагаша были найдены каменные плиты, на которых по приказу Урукагины высекли для потомков историю его реформ, ограничивших алчность жрецов. Царь города-государства Умми, подстрекаемый жрецами, внезапно напал на Лагаш, опустошил его, от города осталось лишь пепелище.

На Древнем Востоке неподчинение царю, слуге бога, рассматривалось как «безбожие». Еще несколько тысяч лет назад в шумерской пословице «Царь — это зеркало (буквально — медь уподобления) бога» (28, 26) отмечалась связь между небесными и земными владыками. Поэтому протест против земного владыки нередко означал бунт против бога. Известно самое древнее из дошедших до нас сообщений о «безбожниках», относящееся к середине VIII в. до н. э. Два сына Аттахара, поданные ассирийского царя, вместе со своими семьями, всего 17 душ «не боятся бога» (27, 16). Ко времени династии Сарго-нидов (VII в. до н. э.) появляются личные имена, как например: Ла-дагил-или (означающее равнодушие к богу), Ла-адир-или (не боящийся бога) и даже Ла-таддар-илу (не бойся бога) (37, 168).

В вавилонских мифах об Этане, поднимающемся на небо за травой рождения, об Адане, ломающем крылья богу южного ветра, также есть какие-то зачатки богоборчества. Ученые отыскивают следы свободомыслия в вавилонском эпосе о прославленном герое Шумера Гильгамеше (все видевшем), мифическом царе Урука, который был на две трети богом и только на треть человеком. Он «увидел все до края мира, прорицал все, постиг все», «прочел совокупно все писанья», познал «глубину премудрости всех книгочетов. потаенное видел, сокровенное знал». Морская дева Сидури, содержательница харчевни для богов, говорит Гильгамешу, что бесцельно стремиться к бессмертию: «Ты ж, Гильгамеш, насыщай свой желудок, днем и ночью да будешь ты весел, праздник справляй ежедневно, днем и ночью играй и пляши ты! Светлы да будут твои одежды, волосы чисты, водой омывайся. Гляди, как дитя твою руку держит, своими объятьями радуй супругу — только в этом дело человека» (100, 65). У шумер еще не сложилась вера в загробное воздаяние. Та же морская дева убеждает Гильгамеша, что бессмертие лишь в продолжении рода, а по-

этому величайшее несчастье покинуть мир, не оставив детей.

С. Едык в статье «Гильгамеш — „первый философ"», опубликованной в 1969 г. в шестом номере польского журнала «Философские исследования», считает, что «шумеро-вавилонская философия» выразила древний гуманизм и прометеев дух в образе мятущегося, дерзающего Гильгамеша — искателя тайн жизни и смерти. Эпос о нем, конечно, содержит глубокий философский смысл, но едва ли можно самого Гильгамеша объявлять философом, даже взяв это определение в кавычки. Это приводит к неоправданному отождествлению мифологии с философией.

В странах Двуречья очень рано возникли сомнения в существовании божественного провидения, вера в которое была фантастическим отражением бессилия народных масс перед силами природы и классовым гнетом. Жрецы разрабатывали теодицею, т. е. учение, ставившее целью снять ответственность с богов за наличие зла в мире. К. Маркс писал, что «провидение, провиденциальная цель... На деле это слово не объясняет равно ничего» (1, 4, 141).

У шумер особой славой пользовалась поэма о невинном страдальце, призывавшая к смирению. Текст ее написан на шести глиняных табличках и обнаружен во время раскопок в Ниппуре — в 150 км к югу от столицы Ирака — Багдада. Некий человек был богат и праведен, но его неожиданно поразила болезнь и он обеднел. Человек не взбунтовался против воли богов, а смиренно обратился к своему богу со слезами и молитвами. В результате бог избавил человека от всех напастей. В отличие от шумерской поэмы в ее вавилонском варианте явно отражаются идеи свободомыслия. Богатый, праведный и благочестивый князь Таби-утул-Энлиль жил очень счастливо в Ниппуре, но внезапно на него обрушились несчастья и болезни. Страдалец не понимает, почему он так наказан: «Я всегда думал о мольбе и молитве, молитва была моим правилом, жертва — моим законом, день богослужения — радость сердца моего, день почитания богини — моя прибыль и богатство... Я учил свою страну чтить имя божие, прославлять имя богини наставлял я мой народ». Страдалец обращается за помощью к божествам: «Я взывал к моему богу, но он не

явил мне своего лица; молился моей богине, но она не подняла своей головы... Бог не помог мне, не взял моей руки; богиня не умилосердилась надо мною и не пошла на моей стороне». В поэме поставлен вопрос: почему одни люди счастливы, а другие несчастны? Автор объясняет все неисповедимой волей богов: «Кто может понять совет богов на небе? Предначертания бога — темнота, и кто может уразуметь ее?» (81, 1, 141—142). Возможно, что это сочинение было написано для обличения тех, кто сомневался в справедливости и милосердии богов. Известно несколько таких произведений,1 возникших в Двуречье. В аккадской поэме, относящейся к XII в. до н. э., «Я хочу прославлять владыку мудрости», написанной на четырех табличках, высокопоставленный чиновник жалуется на свое бедственное положение, хотя он ни в чем не прегрешил перед богами. В конце поэмы говорится, что боги вняли мольбам страдальца и вознаградили его. В другой поэме, написанной в VII в. до н. э. Саггильке-нам-уббибом, страдалец и его друг спорят о причинах человеческих бедствий. Страдалец отвергает, а его друг отстаивает божественную справедливость. В «Жалобных песнях для успокоения сердца», обнаруженных в библиотеке ассирийского царя Ашшурбанипала, человек, переживший большое горе, сознает, что боги ничем не могут ему помочь.

Эти идеи вольнодумцев Двуречья отразились и в Библии. В библейских псалмах сохранились следы сомнений в провидении бога: «Есть ли ведение у Вышнего?» (Псал. 72, 11), «Нечестивые благоденствуют, и в помыслах их: „нет бога"» (Псал., 9, 25). «Священное писание» говорит об этих сомневающихся: «Они отрицают бога и утверждают, что „нет его"» (Иер., 5, 12). О тех, кто считает, что бог не вмешивается в судьбы людей, сказано: «Они говорят: „оставил господь землю"» (Иезиик., 8, 12; 9, 9). Социальное неравенство заставляло людей сомневаться в божественном провидении. «Я хочу судиться с тобой, господь, — говорит пророк Иеремия, — отчего праведникам хуже жить, а злодеям хорошо». Пророки знали людей, считавших, что «тщетно служение богу» (Малах., 3, 14).

1 Rene Lаbat. Les religions du Proche-Orient asiatique. Paris, 1970, p. 320—342.

В Ветхом завете содержится переработанное шумерское сказание о невинном страдальце, превращенное в богоборческую повесть о Иове (преследуемом). Таблички с текстом шумерской поэмы старше книги Иова более чем на тысячу лет. В XII в. филолог Авраам Ибн Эзра, ссылаясь на язык книги Иова, указывал, что она переводное сочинение. Библейские критики давно доказали, что эта повесть, вероятно переведенная в V в. до н. э., подвергалась неоднократным переделкам и исправлениям в целях смягчить ее бунтарские призывы. Так, например, вместо слов Иова о боге: «Вот, он убивает меня; но я буду надеяться» правильнее читать:

«Вот, он убивает меня, нет мне надежды» (Иов, 13, 15).

Философы-идеалисты часто превращают Иова в предтечу христианства, объявляют его «великим диалектиком», деистом или даже экзистенциалистом. В книге «На весах Иова», изданной в Париже в 1929 г. Лев Шестов ставит его выше греческих философов за то, что он, выступив против бога, вернулся к вере в него. В 1950 г. Р. Попкин и А. Стролл, посвятив Иову целый раздел своей популярной книги по философии, объявили его «примером для современных людей» (110, 17). В 1957 г. в Нью-Йорке опубликована книга Самюэля Терриена «Иов—поэт экзистенциализма», в которой он провозглашен предтечей Кафки и Сартра. Это антинаучная модернизация, хотя древний поэт-философ и пытается разрешить этическую проблему о существовании или несуществовании мировой справедливости, о человеческой ответственности и связи страдания и вины.

Книга Иова — синтетическое произведение, в котором есть зачатки поэмы, лирической драмы и философского трактата. Пролог и эпилог написаны прозой, а главная часть излагается в стихах. В прологе автор знакомит со сценой, которую впоследствии использовал Гете, создавая пролог «Фауста». Перед божьим престолом предстали ангелы и сатана, вернувшиеся из скитаний по земле. Они заспорили, изречет ли богобоязненный праведник Иов, живущий счастливо в стране Уц, в Южной Аравии, хулу на бога, если на него обрушатся несчастья. Один за другим являются к Иову вестники, сообщающие о полном уничтожении его имущества, стада и рабов, о гибели детей. Сатана поражает тело Иова лютой проказой, причинявшей ему жестокие страдания. Узнав

о несчастье, трое друзей Иова приходят утешить его.

Главная часть состоит из вступительной речи Иова, трех серий диалогов между Иовом и каждым из его друзей. Иов, образец терпения и покорности перед волен бога, подвергнутый для испытания незаслуженным наказаниям, осмелился возроптать на свой жребий: «Если я согрешил, то что я сделал тебе, о страж человеков? Зачем ты поставил меня противником себе, так что я стал самому себе в тягость?». Иов даже не верит, что бог услышит голос его: «Невинного и виноватого бог одинаково губит... Он над пытками невинных насмехается». Страдалец описывает грубые нарушения морали, за которые никто никого не карает: «В городе люди стонут, и душа убиваемых вопиет, и бог не воспрещает того». Иов рассказывает о благополучии «беззаконных людей», говорящих богу: «Отойди от нас, знать путей твоих не желаем мы. Что такое вседержитель, чтобы нам служить ему, и какая польза нам, если будем молиться ему?». Эти люди «проводят в счастии дни свои». Иов сомневается в справедливости господнего возмездия. Он вел благочестивую жизнь, уходил от греха, но бог наказал его. Нет ответа на вопрос о причинах незаслуженных страданий на земле: «Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? ... И нет жезла бо-жия на них».

Иов не признает никакого возмездия за гробом или воскресения мертвых: «Есть надежда у срубленного дерева, что оно вновь возродится и не перестанет давать новые ростки. И если даже состарится в прахе корень его...оно, почуяв влагу, вновь расцветет и пустит веточку, как новонасаждение, а умер человек — и стал распадаться, испустил он дух, и — где он? Исчезла вода из озера, иссякла река и высохла; так и человек ляжет и не встанет... Если умрет человек, оживет ли он?». Иов высказывает сомнение в существовании самого бога· «Иду вперед — и нет его, назад — и не нахожу его, делает ли он что на левой стороне — я не вижу: скрывается ли на правой—не усматриваю» (Иов, 23, 8—9).

Обличения Иова полны скептицизма, который, однако, не может получить дальнейшего развития в рамках религиозного мировоззрения. В заключение перед Иовом явился бог и объяснил ему, что напрасно он ищет причины страданий, ибо дела господни выходят за гра-

аицы человеческого понимания. Иов покаялся, а бог сделал его вновь счастливым.

Несмотря на пессимизм и безысходность, бессилие и покорность перед властью всевышнего, которыми проникнута книга Иова, ее автор с огромной силой поставил вопрос, волновавший всех древних свободомыслящих людей, критиковавших веру в существование промысла бога: почему нечестивый благоденствует, а праведный страдает? 28-я глава книги Иова, содержащая гимн премудрости, казалась иудейским законоучителям настолько опасной, что палестинский патриарх рабби Гамлиил I велел изъять из употребления перевод книги Иова на народный язык. Рабби Гамлиил II также запретил этот перевод. В вавилонском талмуде говорится, что есть мнение о том, что «Иов никогда не рождался и не существовал, а сказание о нем лишь притча». В иерусалимском талмуде также указывается, что «Иова не было и его не будет».

Литература премудрости

В этике Древнего Востока борьба между рационализмом и мистицизмом неизбежно принимала религиозную окраску. Угнетенные часто не могли выразить свои этические взгляды иначе, чем в религиозных формах. Религия же затушевывала классовые противоречия в нравственных воззрениях и тем самым создавала иллюзию вечной, единой, общей морали.

От эпохи Древнего Востока сохранилось до нашего времени немало сочинений самого различного содержания. Они написаны чаще всего жрецами — идеологами господствующего класса рабовладельцев, но многие из этих литературных памятников созданы не без влияния народной поэзии, которую жрецы приспосабливали к потребностям религиозного культа. Все то, что действительно есть прекрасного и мудрого в «священных писаниях», создано народами, а не жрецами, вскормлено фольклором, а не религией. К. Маркс писал, что «нас нисколько не смущает взгляд Гердера, что люди в естественном состоянии — поэты и что священные книги первобытных народов представляют собой поэтические книги» (1, 1, 86). В древности и средние века трудя-

щиеся, вследствие угнетения, темноты и невежества нередко смотрели на действительность сквозь религиозный туман. Свои чаяния и надежды, идеи гуманизма, добра, равенства и братства народ облекал в религиозную форму, однако эти идеи обязаны своим происхождением не религии как таковой, а условиям социальной жизни народных масс. В «священных книгах» под ворохом нелепых верований, болезненных фантасмагорий и пустых химер часто содержатся сокровища художественных образов великой силы, замечательные изречения народной мудрости с ее острой наблюдательностью, меткими оценками и здравыми суждениями.

Знаменитая «Песнь песней», содержащаяся в Ветхом завете, — это любовная поэма, созданная неведомым автором на основе народных свадебных песен. Во второй книге Ездры есть фольклорное повествование — спор о том, что сильнее: вино, царь, женщина или истина. Трое юношей, охранявших покои, где спал царь Дарий, заспорили и решили, что сам царь определит, чье слово окажется разумнее. Царь призвал всех вельмож Персии и Мидии, и перед ними с речами выступили трое юношей. Первый из них сказал: «О мужи! Как сильно вино! Оно приводит в омрачение ум всех людей.. .И когда опьянеют, не помнят о приязни к друзьям и братьям, и скоро обнажают мечи; а когда отрезвятся от вина, не помнят, что делали. О, мужи! не сильнее ли всего вино, когда заставляет так поступать?». Второй юноша рассказал, как подданные повинуются царю: «О, мужи! не сильнее ли всех царь, когда так повинуются ему?». Третий же юноша начал говорить: «О, мужи! не велик ли царь, и многие из людей, и не сильно ли вино? Но кто господствует над ними и владеет ими? не женщины ли? Жены родили царя и весь народ... Люди не могут быть без жен. Если соберут золото и серебро и всякие драгоценности, а потом увидят одну женщину, хорошую лицом и красивую, оставивши все, устремляются к ней, и, раскрывши рот, смотрят на нее, и все прилепляются к ней более, чем к золоту и серебру и ко всякой дорогой вещи... Я видел ... царскую наложницу, сидящую по правую сторону царя. Она снимала венец с головы царя и возлагала на себя, а левою рукою ударяла царя по щеке. И при всем том царь смотрел на нее, раскрывши рот: если она улыбнется ему, улыбнется и он; если же

она осердится на него, он ласкает ее, чтобы помирилась с ним. О, мужи! как же не сильны женщины, когда так поступают они?». Однако третий юноша признал, что «истина велика и сильнее всего»: «Вся земля взывает к истине... Неправедно вино, неправеден царь, неправедны женщины, несправедливы все сыны человеческие и все дела их таковы, и нет в них истины, и они погибнут в неправде своей. А истина пребывает и остается сильною в век, и живет и владычествует в век века. И нет у ней лицеприятия и различения, но делает она справедливое, удаляясь от всего несправедливого и злого;

и все одобряют дела ее. И нет в суде ее ничего неправого;

она есть сила, и царство, и власть, и величие всех веков». «Все возгласили тогда и сказали: „Велика истина и сильнее всего"» (II Езд., 4, 33—41). Это фольклорное светское сочинение, ничего общего не имеющее с религиозной верой; напротив, из него даже можно сделать вывод, что сильнее всех не бог, а истина.

В Библии имеются народные притчи, иносказательные рассказы, излагающие в образной форме различные идеи. Однако Ветхий завет не знает еще философских притч. В Новом завете уже есть притчи, содержащие философские обобщения посредством конкретных примеров. Такова евангельская притча о вине и ткани: новое вино вливают в новые меха, а старую одежду не латают новой тканью (иносказательное выражение того, что новое содержание требует новой формы). Широко известны притчи о посеянном зерне пшеницы и сорняках, о семени горчицы, о неводе, который вытаскивает всякую рыбу (хорошую берут, а негодную выбрасывают).

В русскую речь вошло много народных изречений из Нового завета: «Кто не работает, тот не ест», «Что посеешь, то и пожнешь», «Дерево от плодов, а человек от дел познается», «Кому много дано, с того много и спросится» и т. д.

У всех народов мудрость, разум и знание когда-то олицетворялись в образе богинь. Это объясняется тем, что женщина была основоположницей первобытной культуры. Она освоила огонь, приручила животных, выращивала растения, изготовляла одежду, обувь, гончарную посуду и т. д. Швейцарский ученый И. Я. Бахофен в труде «Материнское право», английский исследователь Р. Бриффлот в книге «Матери», советский этнограф

?. О. Косвен в сочинении «Матриархат» собрали огромный материал о том, какую роль сыграла женщина в истории первобытной культуры. М. Горький писал в статье «О женщине»: «Все, что связывалось с мудростью и знанием, с представлением о естественных законах и господстве над природой, относилось к женщине. .. Фольклор почти всех народов говорит о мудрости женщин, о их власти над силами природы, о сказочных мастерицах, каковы Василиса Премудрая и подобные ей. Сюда же следует отнести легенды о „пророчицах", „сибиллах", о „добрых волшебницах", о „вещих девах"» (24, 27, 181—188).

Мудрость была олицетворена в образе богини Мумму у вавилонян, Нейт — у египтян, Сарасвати — у индийцев, Спента армайни — у иранцев, Афины — у греков, Хохмы — у евреев и финикийцев. По Библии, Хохма, так же как и богиня Мумму, родившаяся от соединения первичного океана со змеей — драконом Тиамат, тождественна водной стихии: «Источник мудрости — струящийся поток» (Прит. Сол., 18, 4). Она — супруга бога Яхве, так же как иранская богиня Спента армайни — возлюбленная бога Ахурамазды. В Библии приводятся слова Хохмы: «Я родилась, когда еще не существовали бездны, когда еще не было источников, обильных водою... Когда он уготовлял небеса, я была там... Я была каждый день его утехой, непрестанно веселясь перед ним» (Прит. Сол., 8, 24—30). Она помогает богу творить мир и сидит на троне всевышнего. Греческая богиня мудрости, по воззрениям стоиков, также помогала богу создать мир из первичного хаоса. В греческом переводе Ветхого завета, сделанном в Александрии во II в. до н. э., в Септуагинте, имя Хохма переведено как София. В православии под Софией понимается творческая премудрость божия. На иконах изображают ее сидящей на огненном троне между девой Марией и Иоанном Предтечей, с пылающими крыльями и огненного цвета ликом. Между богинями мудрости, которым поклонялись древние народы, и библейской Хохмой нет никакой разницы. В Библии она часто изображается наставницей житейской мудрости и доброго поведения, учит людей правилам морали: «Только глупые презирают мудрость и наставление». В «Притчах Соломона» сказано, что мудрость возвышает свой голос на улицах и рыночных

площадях, на углу шумных дорог и при входах в городские ворота, всюду бичует глупость, призывает всех к добродетели. Благодаря мудрости человек познает устройство мира и действие стихий, положение звезд, мысли людей, природу животных, различия растений. Посвященный в суть мудрости заявляет о готовности сообщить людям результаты своего познания.

Однако Библия двойственно относится к светской мудрости. В народных изречениях, прославляющих разум, Библия видит источник идей, чуждых религии:

«Надейся на господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой» (Прит. Сол., 3, 5). Библия враждебно относится к мудрости, так как человек приобрел ее ценой грехопадения. «Да не хвалится мудрый мудростью своею»,—предупреждает пророк Иеремия (Иер., 9, 23). В Библии рассказывается, что у царя Давида был всеведущий советник мудрец Ахитофель, но он не питал благодарности к богу за свой дар мудрости, а поэтому удавился. В средневековых легендах об Ахитофеле, в которых он часто напоминает Мефистофеля, его мудрость граничила с мудростью ангелов, но он был за нее лишен блаженства в загробном мире.

В «Притчах Соломоновых» мудрость обличается за то, что она укрепляет «гордыню безбожников», своими обольстительными чарами совращает юношество к отпадению от веры в бога. В псалмах «безбожники» обвиняются в том, что они своим красноречием подрывают эту веру, выступают против «благочестивых», а толпа стекается к ним как вода. Мудрецы нагло издеваются над «благочестивыми», клевещут на них, мечтают завлечь «праведников» в свои ряды, расставляют им ловушки и сети. Поэтому «праведные» отказываются спорить с мудрецами, заявляя, что нельзя рассуждать по вопросам, которые «слишком высоки и чудесны», а следует упрекать мудрецов за ученое самомнение и проклинать их: «Сказал безумец в сердце своем: „Нет бога"» (Псал., 13, 1). В «мудрости», распространявшейся в Палестине, было очень много от эллинской образованности, которую преследовали ревнители благочестия. Поэтому Библия называет мудрость «чужой женой», призывает к фанатичной и непримиримой вражде против «безбожных» и «нечестивых», «отступников», променявших «закон бога» на «чужестранку».

В Палестине были известны «книги премудрости», которые переводились с разных языков и сочинялись, «чтобы познать мудрость и наставление, понять изречения разумных». Из этого большого числа сочинений до нас дошли в Библии «Премудрость Иисуса, сына Сирахова», «Премудрость Соломона», «Притчи Соломоновы», «Еккле-зиаст». «Премудрость Иисуса, сына Сирахова» и «Премудрость Соломона» не включены в иудейский канон Библии, а остальные две книги после больших споров, длившихся многие годы, и существенных изменений наконец вошли в канон. В Талмуде упоминается, что законоучители предлагали изъять эти книги, и только благодаря их огромной популярности они сохранились в каноне.

В первой трети II в. до н. э. была написана книга «Премудрость Иисуса, сына Сирахова», вошедшая в христианскую Библию. Церковные писатели Евсевий и Иеро-ним называли ее «Вседобродетельною Мудростью», а Климент Александрийский — «Воспитателем». В древнееврейской литературе это сочинение именовалось «Книгой Бен-Сиры», «Книгой морали». В 1966 г. был найден еврейский оригинал ее. Иудейские законодатели запретили «Книгу Бен-Сиры», запугивали ее читателей лишением загробного блаженства. Сочинение не попало в иудейский канон, потому что законоучители не могли примириться со светским характером морали, проповедуемой Иисусом, сыном Сираха, с его порицанием набожных людей, которые недоверчиво относятся к врачу, ссылаясь на то, что исцеление находится исключительно в руках божьих.

Особенно возмущало иудейских законоучителей полное отсутствие в этой книге веры в загробную жизнь и воскресение мертвых. Иисус, сын Сираха, восхваляет земную жизнь и ее наслаждения (Иис. Сир., 14, 11—18);

он говорит, что нет пользы «от мертвого как несуществующего», что «не бессмертен сын человеческий» (Иис. Сир., 17, 25—29). Представление, что личность после смерти полностью погибает, очень древнее. Душа считалась дыханием, связанным или тождественным с кровью, и не имела самостоятельного существования. Поэтому в Ветхом завете нет указания на бессмертие души и ничего не обещается человеку после смерти. Псалмопевец восклицал, что люди как сон, как трава, которая утром вырастает, цветет и зеленеет, а вечером подсекается

и засыхает. Иерусалимская жреческая аристократия (саддукеи) отрицала бессмертие души и воздаяние после отделения ее от тела.

«Премудрость Иисуса, сына Сирахова» — сочинение очень близкое к древнеегипетской дидактической литературе. Оно состоит из сентенций о том, как следует господину относиться к рабу, мужчине — к женщине, отцу — к детям, как вести себя в обществе. В книге содержится «поучение о стыдливости», «о хлебе и вине» и т. д. Автор — ярый проповедник рабовладельческого нравоучения: «Корм, палка и бремя — для осла, хлеб, наказание и дело — для раба. Занимай раба работою, и будешь иметь покой; ослабь руки ему — и он будет искать свободы. Ярмо и ремень согнут выю вола, а для лукавого раба — узы и раны. Употребляй его на работу, чтобы он не оставался в праздности». В книге, выражающей взгляды аристократии, осуждается участие в общественной жизни землепашцев, кузнецов, горшечников, ткачей:

что может понимать в управлении тот, кто целыми днями возится с плутом и ведет беседы с волами, и что смыслит в общественной жизни ремесленник, который день и ночь потеет над работой?

Тринадцатая глава «Премудрости Иисуса, сына Сирахова» посвящена антагонизму между бедными и богатыми. Их интересы слишком различны, чтобы они могли объединиться, говорится в главе, ибо подобно тому как гиена не может мирно ужиться с собакой, так богатый не может мирно жить с бедняком; лев пожирает диких ослов в пустыне, а богач питается бедняками и вдобавок презирает их.

«Премудрость Иисуса, сына Сирахова» была очень распространена в средневековой России. Старейший из известных переводных русских текстов — в Изборнике 1076 г. На Руси книжники составляли сборники «Словца избраны от мудрости Иисуса, сына Сирахова и от мудрости царя Соломона», вносили изречения из Библии в азбуковники и прописи. Большинство этих изречений относится к фольклору народов Древнего Востока и не содержит ничего религиозного. В русскую речь вошли изречения из «Премудрости Иисуса, сына Сирахова»:

«Золото огнем искушается, а человек—напастями», «Не спеши языком, торопись делом», «Не торопись отвечать, торопись слушать», «Новых друзей наживай, да старых

не забывай», «Горшок котлу не товарищ», «Слово не стрела, а язвит», «Чему смолоду не научился, того и под старость не будешь знать», «Языком и грады ниспадают», «Здоровье дороже богатства», «Лучше доброе имя, нежели богатство», «Дорога милостыня во время скудности», «Дурака хоть в ступе толки, а все останется дураком», «Рука дающего не оскудеет», «Праздность — мать пороков», «Открыть тайну—погубить верность», «Не рой яму другому — сам попадешь» и т. д. Народ иногда иронически относился к этой книге, сложив пословицу: «Иисус Сирахов насказал много страхов».

Библия изображает царя Соломона, жившего в ? в. до н. э., мудрецом. Ему приписывается знаменитое решение спора между двумя женщинами из-за ребенка, которого каждая называла своим. Царь посоветовал спорящим разрубить ребенка на две части и поделить его. Одна из женщин согласилась на это, другая же, испугавшись за жизнь ребенка, отказалась от него. Соломон решил, что она и есть истинная мать.

Наиболее распространенная дидактическая библейская книга — «Притчи Соломоновы». В 1923г. выяснилось после опубликования перевода древнеегипетского памятника XI в. до п. э. «Поучения о жизни и обучение благу» Амен-ем-опе, что «Притчи Соломоновы» имеют значительные совпадения со многими изречениями древнеегипетского мудреца. Главы XVII—XX «Притч Соломоновых» оказались дословным переводом, а иногда близким пересказом поучений Амен-ем-опе; некоторые места, прежде считавшиеся непонятными, стали более ясными благодаря сравнению с древнеегипетским первоисточником. В «Притчах Соломоновых» встречается три раза египетское представление «взвешивания душ», чуждое иудаизму. Эпитет бога Тота — «взвешиватель сердца» — был перенесен на Яхве.

В «Премудростях Соломона», которые относят к II— I в. до н. э., содержатся какие-то отголоски воззрений древних материалистов о происхождении религиозных верований под влиянием страха перед силами природы. «Внезапный и неожиданный страх» — причина «страшных призраков», тревоживших пастуха и земледельца: «Свищущий ли ветер, или среди густых ветвей сладкозвучный голос птиц, или сила быстро текущей воды, или сильный треск низвергающихся камней, или незримое бегание

скачущих животных, или голос ревущих свирепейших зверей, или отдающееся из горных углублений эхо, все это, ужасая их, повергало в расслабление» (Пр. Сол., 17, 17-18).

Особенно сильно проникнут идеями вольнодумства «Когелет», который по-гречески именовался «Екклезиаст» («Проповедник»). Сочинение Екклезиаста приписывается Соломону. Екклезиаст первоначально не попал даже в иудейский канон Библии за вольнодумство. Талмуд сообщает, что иудейские законоучители хотели спрятать Когелет, ибо слова его противоречат друг другу. Поэтому долгое время был известен только греческий перевод Ко-гелета, но недавно открыт его древнееврейский текст. Иудейские законоучители объявили Когелет канонической 'книгой лишь в 120 г. н. э. При канонизации христианской Библии возникли большие сомнения в возможности включить его в число священных книг. Некоторые духовные лица видели в Екклезиасте следы ереси, так как он своим содержанием вступает в противоречие с Библией. Екклезиаст канонизировали в V в. н. э., когда он уже был дополнен поучениями, ослаблявшими его вольнодумство. Ученые предполагают, что к Екклезиасту были добавлены слова о необходимости бояться бога и соблюдать его заветы, так как он судит людей .за их поступки: это поучение противоречит содержанию Екклезиаста.

Екклезиаст — сборник философских размышлений и сентенций, типичных для вольнодумцев из рабовладельческой знати, но там встречается много народных изречений о смысле и ценности бытия, о счастье и благе людей. Не случайно многие изречения Екклезиаста вошли в народную речь: «Всякому свой черед, есть время плакать, есть и веселиться», «Лучше умных хула, чем дурацкая хвала», «Добрый конец всему делу венец», «Не копьем побивают, а умом», «Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить» и т. д.

Ученые сравнивали содержание философских размышлений Екклезиаста с этическими воззрениями греческих эпикурейцев и нашли между их идеями много общего. Поэтому Екклезиаст считали очень поздним произведением, относили его к III в. до н. э. Среди кумранских свитков имеются фрагменты Екклезиаста, которые переписаны во II в. до н. э. По языку Екклезиаст не древнее V в. до н. э. Изучение памятников египетской нраво-

100

учительной литературы позволяет датировать его более древним временем. Идеи отрицания бессмертия души и загробного мира, призывы наслаждаться жизнью известны в шумерской, вавилонской и египетской дидактической литературе. Слова Библии «превзошел всю мудрость Египта» — не есть ли намек на то, что автор Екклезиаста знал сборники изречений древнеегипетских мудрецов? Характерно, что в Екклезиасте не встречается имени библейского бога Яхве.

В 1968 г. епископ Ф. Ф. Джмэн опубликовал статью «Пессимист в Палестине», стараясь доказать иерусалимское происхождение Екклезиаста. Аргументы епископа неубедительны. Они сводятся к тому, что в Екклезиасте упоминается миндальное дерево, которое цветет в Палестине, мельничные жернова, известные в палестинской деревне, привычка дремать после работы и т. д.

Происхождение Екклезиаста восходит к светским сборникам изречений мудрости. Слово «когелет» — женская форма от слова «кагал» (собрание). Когелет можно было бы перевести как проповедница. В «Когелет рабба» — иудейском комментарии к Екклезиасту, составленном в IX в., — говорится, что поучения «Когелета» произносились на публичных собраниях. В самом Екклезиасте это сочинение названо «Мудрость сына Давидова, царя в Иерусалиме». В Древнем Египте дидактические сборники изречений часто назывались мудростью какого-нибудь фараона.

Екклезиаст проникнут пессимизмом рабовладельческой знати. М. Горький заметил, что в Екклезиасте с огромной силой отражена «эфемерность и бессмысленность бытия» (9, 391). В Екклезиасте рассказывается о царе, который возводил замечательные здания, посадил виноградники, взрастил рощи и сады, наслаждался вином, пением певцов и певиц, но его мучили загадки бытия, вопросы о свободе воли, о бессмертии души, о божественном провидении и воздаянии. В результате размышлений он пришел к выводу, что мир — это цепь разнообразных явлений, постоянно повторяющихся и следующих одно за другим в бесконечном круговороте мирового хаоса. В подлунном мире ничего не изменяется, нет никакого прогресса, движение никуда не ведет, борьба напрасна, «что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под луной».

101

Основная идея Екклезиаста: «Все суета сует и всяческая суета». Царь уверяет, что человеческая жизнь с ее стремлениями ничтожна, жалуется на бессмысленность и тщетность труда: «Что пользы человеку от трудов его, которыми трудится он под солнцем?». Тоска охватывает рабовладельческую знать, пресыщенную благами жизни. Царь отвергает мудрость и правду, славу и власть. Любовь к женщине? Но «где одежда — там моль, где женщина—там порок». Наука и искусства не дают счастья. «Человек не может постичь дел, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого». Знание и мудрость сами по себе ценны, но одна судьба ждет и глупца и мудреца. К чему ум, когда мудрец должен умереть, подобно глупцу, а с течением времени все забывается. Царь пытался жить для искусства, но разочаровался в нем. Жизнь потеряла для него смысл и стала ненавистной: «И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем;

ибо все — суета и томление духа! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем». Предположение, что люди избраны богом и стоят выше других тварей, не имеет никакого смысла. Человек так же мало может распоряжаться своей судьбой, как и рыбы, пойманные в сеть, и как птицы, попавшие в силки. Поэтому умершие счастливее живых, и лучше — совсем не родиться. Эта глубоко пессимистическая философия приводит царя в отчаяние. Он понял, что на земле нет никакой правды, господствует великая несправедливость:

«И обратился я, и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет, и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет».

Жизненный опыт говорит против наличия божьего промысла: «Существуют праведные мужи, живущие так, как следовало бы жить нечестивым, и существуют нечестивые, живущие, как следовало бы жить праведникам». Нет никакого небесного возмездия, «всему и всем — одно:

одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику;

как клянущемуся, так и боящемуся клятвы». Огромная сила Екклезиаста в том, что он передает глубоко проти-

102

воречивые воззрения его автора, который верит и не верит в бога, презирает и восторгается жизнью: «Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце».

В Екклезиасте обсуждается одна из древнейших философских проблем — о бессмертии души, имеющая большое значение для идеалистической этики. Сократ, по мнению Платона, считал философией размышление о том, бессмертен человек или нет. Он был одним из первых древнегреческих философов, провозглашавших бессмертие души. В «Премудростях Соломона» говорится:

«Коротка и прискорбна наша жизнь, и нет человеку спасения от смерти. После нее будем как не бывшие. Дыхание в ноздрях наших — дым, и слово — искра в движении нашего сердца. Когда она угаснет, тело обратится в прах и дух рассеется, как жидкий воздух, а жизнь пройдет, как след облака, и рассеется, как туман». В Екклезиасте говорится: «Участь сынов человеческих и участь животных — участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом... Все идет в одно место; все произошло из праха, и все возвратится в прах. Кто знает:

дух сынов человеческих восходит ли вверх, а дух животных сходит ли вниз в землю? Итак, увидел я, что нет ничего лучше, чем наслаждаться человеку делами своими, потому что это — доля его, ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?» Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению, и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезла, и нет им более части вовеки ни в чем, что делается под солнцем. В жизни нужно быть веселым и довольным и пользоваться счастьем, ибо жизнь коротка, незачем напрасно волноваться, придут счастливые дни — ими следует наслаждаться, и спокойно надо переносить удары судьбы. Следует брать жизнь такой, как она дается. Наблюдения за природой бессмысленны: «Кто наблюдает ветер, тому не сеять; и кто смотрит на облака, тому не жать». Жизнь все же хороша, если приспособиться к ней: «Лучше живой собаке, чем мертвому льву». Пока человек жив, он должен надеяться.

Царь проповедует идеи, очень близкие «Песне арфиста»: «Удаляй печаль от сердца твоего и уклоняй злое ©т тела твоего», «Иди и ешь радостно твой хлеб и весело

103

пей свое вино», «Нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться», «Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женой, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем. Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости».

Призыв «будем есть и пить, ибо завтра умрем» упоминает еще пророк Исаия, рассказывая, что люди произносили его, убивая волов и овец, поедая мясо и распивая вино. Это гедонистическое воззрение было широко известно в древнем мире.1 В парижском Лувре хранится серебряный кубок для вина из сервиза жителя Помпеи. На кубке изображен танец скелетов с головами великих философов (среди них Эпикур) и приведено изречение. «Пользуйся всеми благами, пока живешь, ибо смерть подстерегает тебя на каждом шагу». Об этом же изречении упоминает Новый завет: «Edite, bibite, post mortem nulla voluptas» («Ешьте, пейте, после смерти нет никаких удовольствий»). В Первом послании к коринфянам обличаются те, кто говорит: «По рассуждению человеческому какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем». Эпикурейские идеи были глубоко чужды христианству. Тертуллиан писал: «Нет ничего в этой жизни ближе нашему сердцу, как умереть возможно скорее». Ранние христиане поэтому праздновали не день рождения, как теперь, а день смерти. Святой Киприян говорил: ничто так не полезно христианину, как близкая смерть.

Несмотря на свое вольнодумство, Екклезиаст включен был в Библию потому, что проповедует веру в небесный суд: «Бог приведет тебя на суд», веру в то, что богу люди обязаны богатством: «Бог дал человеку богатство и имущество... это дар божий», призывает к покорности и смирению: «Даже в мыслях своих не злословь царя, и в спальной комнате твоей не злословь богатого». Екклезиаст был давно отнесен Талмудом к религиозным

1 См. Е. Horton. Kaheleths concept of opposites. Numen, Leiden, 1972, vol. 19, fasc. 1, p. 1—27.

104

сочинениям из-за отрицания смысла труда и вывода:

«Бойся бога и заповеди его соблюдай, потому что в этом все для человека». Автор Екклезиаста не верит в силу разума, в возможность познания мира, осуждает неутомимую жажду знаний. Для Екклезиаста искание мудрости и познание есть «погоня за ветром, потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь».

Библия враждебна научному знанию, стремлению человека из слепого раба стихий природы сделаться их господином. В Ветхом завете говорится, что бог запретил людям вкушать плоды с древа познания. Исследование природы считалось чуждым «иудейскому духу», покорение ее рассматривалось как греховное дело. В мифологии древних евреев изобретатель ремесла — дьявол, изобретатель кузнечества — Каин. В книге Еноха сказано: «Азазель же научил людей делать мечи, ножи, научил их разным искусствам, объяснил течение звезд и луны. И наступило великое безбожие и разврат на земле. И искривились пути человеческие». Азазель — это своеобразный Прометей, которого по повелению бога архангел Рафаил связал по рукам и ногам и приковал в пустыне к скале за помощь людям. Между учением Библии, утверждающей творение из ничего, считающей голод и болезни карой бога, и наукой, исследующей законы природы, существует коренная противоположность. Библия исходит из того, что все знания даны уже в «откровении»: «Нет ничего, о чем не было намека в Торе (законе, Пятикнижии)»; новые сведения можно открыть только в ней, а поэтому запрещено размышлять о мире вне ее догм.

Библия мешает людям видеть мир таким, каким он ость на самом деле, познавать истинную сущность явлений природы и овладевать ими. Книга «Премудростей Иисуса, сына Сирахова» поучает: «Того, что недоступно тебе, не испытывай, а что скрыто от тебя, не разыскивай; размышляй о том, что дозволено тебе, пусть тебе не будет дела до вещей неизвестных». Спустя много веков после появления Библии ученые справедливо возмущались тем, что на каждом шагу своей исследовательской работы наталкивались на барьер с надписью: «Нет прохода! Моисей».

В 1906 г. в Петербурге в одном либерально-буржуазном родительском кружке обсуждался вопрос о религиоз-

105

ном воспитании и образовании детей. На собрании кружка с докладом «Библия и наука» выступил психиатр проф. П. И. Ковалевский, убедительно показавший, что преподавание детям «священной истории» Ветхого завета должно быть безусловно упразднено, ибо оно ведет к подрыву уважения к науке и охлаждает жажду к приобретению знаний. Он говорил, что Ветхий завет содержит фантастические, искаженные представления о природе и человеке. По Библии, небеса поддерживаются столпами (Иов, 26, 11); имеют «хранилища снега и сокровищницы града» (Иов, 38, 22); звезды — живые существа, которые сражаются против одного ханаанского военачальника (Судей, 5, 20); солнце — светильник, подвешенный на твердыне небесной для освещения земли в течение дня; оно имеет жилище, из которого выходит утром и куда возвращается вечером (Псал., 18, 5—7). Иисус Навин повелел солнцу: «„Стой, солнце, под Гаваоном"... и остановилось солнце... и стояло среди неба» (Иис. Навин, 10, 12—13). Тень солнца будто бы сдвинулась назад, чтобы дать царю Езекии знамение божьего благоволения во время болезни (IV Цар., 20, 8—11). Библия рассматривает землю как плоскость, стоящую на столбах, на край которой опирается твердый небесный свод: «У господа основания земли, и он утвердил на них вселенную» (I Цар., 2, 8). Разве не абсурд, спрашивал П. И. Ковалевский, что Библия уверяет, будто бы Адам жил 930 лет, Сиф—912, Енох—365, Мафусаил—969 лет? Или достоверна Библия, и тогда наука заблуждается, или права наука и лжива Библия? Доклад ученого был опубликован. Судебные власти решили эту брошюру изъять, а П. И. Ковалевского присудить к ссылке на поселение, однако судебная палата сочла неудобным применять такие меры к известному профессору-психиатру, и приговор был отменен.

Многие богословы понимают, что современное научное знание несовместимо с библейской картиной мира. Известный западногерманский теолог пастор Мартин Нимеллер открыто заявил, что «библейская картина мира ложна». В ФРГ протестантский богослов Рудольф Бультман вынужден был признать, что «невозможно пользоваться электрическим светом и радио, а в случае болезни употреблять современные медицинские средства и одновременно верить в мир злых духов и чудес Нового завета».

106

С ним согласился богословствующий философ Карл Ясперс, признавая, что «библейскую веру сегодня миллионы людей ставят под сомнение, а другим миллионам она вообще неизвестна». В книге Р. Бультмана и К. Ясперса «Вопросы демифологизации», изданной в Мюнхене в 1954 г., авторы ищут путей спасения религиозной веры. Бультман предлагал освободить Библию от устаревшей мифологической скорлупы, перевести ее древние религиозные представления на современный язык, а Ясперс требовал поддерживать веру в библейские мифы, так как только через их «шифры» народные массы могут приобщиться к философии.

Понимая неизбежность полного исчезновения веры в библейские мифы как в божественное откровение, проповедники религии хотят превратить Ветхий и Новый завет в «кладезь философии», наделить их какой-то особенной мудростью. В капиталистических странах многие буржуазные философы-идеалисты часто называют Библию «великой сокровищницей мудрости», «этической энциклопедией древнего мира», отмечают, что первая книга Ветхого завета имеет философское название «Бытие», а в некоторых псалмах Давида и книгах пророков с большой силой передана мысль о ничтожности человеческих желаний и целей, что якобы так актуально для XX в. Маркс отвергал попытки отождествить «ветхозаветную мудрость» с философией. Он писал, что «в еврейской религии содержится в абстрактном виде презрение к теории» (1, 1, 411). Даже такие апологеты Ветхого завета, как еврейские буржуазные ученые, часто признают, что в нем не следует искать сознательной философской мысли. В «Еврейской энциклопедии» говорится: «Ни в какой другой религии священные книги не заключают в себе столь мало философского элемента, как в еврейском ветхозаветном каноне... Тут нет места для философии. Философская окраска двух книг ветхозаветного канона, Иова и Екклезиаста, объясняется безусловно иноземным влиянием... Холодно и подчас враждебно отношение иудаизма, как религии, к философии... Всякая философия коренится либо в сознании трудности и непостижимости существующего, либо в глубокой неудовлетворенности существующим положением вещей в мире. Ни один из этих мотивов не применим к Библии» (29,18-19).

107

В XVII в. французский математик Блез Паскаль, став в последние годы своей жизни религиозным отшельником, понял, что нельзя примирить критический разум с Библией, и изготовил амулет, который носил в подкладке платья, — листок бумаги со словами: «Бог Авраама, бог Исаака, бог Иакова, но не бог философов и ученых».

Философия развивалась в Европе в средние века из сомнений в истинности Библии, а не из ее воззрений. Вольнодумцы спрашивали: что существовало до творца; кто сотворил бога; что делал бог до сотворения мира;

зачем бог сотворил мир; почему бесконечно совершенный бог создал несовершенный мир? Русские книжники задумывались, читая Библию: «Где беша прежде бог, егда не беша света?». Основная проблема философии—проблема об отношении мышления к бытию, духа к природе — могла быть поставлена со всей резкостью, по мнению Ф. Энгельса, после того, как население Европы пробудилось от долгой спячки христианского средневековья.

Знание на службе жрецов

На Древнем Востоке философская мысль не могла полностью освободиться от религиозных пут, потому что там знание находилось под контролем жрецов. Еще в Древней Греции было установлено, что возникновение философии тесно связано с развитием начал астрономии и математики, а поэтому египетским жрецам, славившимся своими достижениями в этой области, приписывались глубокие философские познания. В эпоху Возрождения итальянские гуманисты ссылались на эллинских и римских писателей, указывавших, что на берегах Нила усиленно занимались философией. Страбон сообщал, что в Египте жрецы изучали философию и астрономию. Римский ученый Макробий называл Египет матерью наук, а египтян — родоначальниками философии, первыми людьми, дерзнувшими исследовать и измерить небеса. Итальянский гуманист Никола Кончини в книге «Мифология или толкование легенд», изданной в 1551 г., утверждал, что мудрость библейских патриархов была якобы заимствована египетскими жрецами и была перенята эллинами, создавшими мифы, в которых они зашифровали

108

философские воззрения народов Древнего Востока. В 1696 г. в сочинении «Беседы философа с отшельником о различных предметах морали и науки, изданные в Италии Джованни Паоло Мараны», главный герой, 90-летний старец, «розовее и свежее молодой девушки», так как он жил в Египте, утверждал, что мудрецам этой страны известна «истинная философия».

После прочтения древнеегипетских папирусов, покрытых иероглифами, которые в течение двадцати столетий были «книгой за семью печатями», развеялись легенды о жрецах, будто бы хранивших в своих священных книгах какую-то необыкновенную мудрость. Происхождение священного писания у древних египтян, так же как и у всех народов, восходит к записям заклятий, молитв, гимнов, ответов оракулов, мифов, законов и изречений. В Древнем Египте на внутренних стенах пирамид, на стенках деревянных гробов писались и вырезались тексты заклинаний, сопровождавших заупокойные обряды, чтобы обеспечить усопшему «выход днем» из могилы, бессмертие и благополучие в загробном мире. Из этих ритуальных заклинаний и изречений была составлена «Книга мертвых». Обладание таким свитком якобы помогало ее владельцу в загробном мире перед судом Осириса.

Составителем «священных книг» считался Тот — бог Луны, счета, письма и медицины, «податель слов, творец книг, дающий славу премудрым и врачам». Почитание Тота, вытеснившего богиню мудрости Нейт, восходит к культу ибиса, Тота изображали с головой этой птицы и называли «носатым». От ибиса он научился делать клизму и передал это искусство людям. О Тоте рассказывали, что он исполняет обязанности писца верховного бога Ра, ему были подвластны семь мудрецов Древнего Египта. Представление о писцах — чиновниках государственной или храмовой службы — было связано с понятием мудрости. Писец означал мудреца, находившегося под покровительством бога Тота: «Я, Тот, писец отменный... прогоняющий зло, писец истины... хранитель кисти Владыки Мира, владыка законов, и творящий слово и письмо» (41, -77).

В IV в. до н. э. греческие писатели отождествили Тота с богом Гермесом, назвали его Трисмегистом — трижды величайшим. Ему приписывали сочинение сорока двух

109

Книг, на самом деле написанных жрецами. Климент Александрийский (150—215 гг. н. э.) сообщает, что из этих 42 книг одна содержала гимны богам, другая — правила жизни царя, третья — опись утвари храмов, десять были посвящены культу богов и обрядам, десять — жреческим законам, девять — религиозным праздникам, четыре — описанию недвижимых звезд и планет, восхода и захода солнца, фазам луны, географии, шесть излагали медицинские сведения. Последние содержали сведения о строении тела, о болезнях, врачебных приборах, лечебных средствах, здесь уже было положено начало разделению медицины на анатомию, фармакологию, офтальмологию и гинекологию. «Герметические» книги, т. е. книги, приписываемые богу Гермесу, были доступны не всем, а только немногим. (Впоследствии слово «герметический», означавшее закрытое, тайное для посторонних, вообще стало обозначать плотно закрытое, а потом — изолированное от доступа воздуха). В поздние времена Египта говорили о сотнях и даже тысячах «гермесовых книг», будто бы содержавших необычайные знания.

В XIX в. было опубликовано много книг и статей о тайнах древнеегипетской науки, которые ставили цель укрепить веру в религиозные чудеса и принизить значение новейших великих научных открытий и изобретений. В действительности традиционное мнение, восходящее к древнегреческим путешественникам, о глубоких познаниях египетских жрецов следует отнести к области фантазии. Известный русский египтолог акад. Б. А. Тураев резко возражал против модернизации древневосточных знаний. Он писал, что в Древнем Египте они сводились к собранию накопленных опытом многих поколений результатов наблюдений, не объединенных в систему и не создавших теории. Все дошедшие до нас папирусы, по мнению Тураева, — сборники эмпирически приобретенных сведений, облеченных в форму задач в математике, в форму рецепта — в медицине, причем последняя не разорвала своей связи с магией, а первая все еще считается тайной науки.

Измышления о древнеегипетской «великой философии» особенно распространились в Западной Европе и США, когда со второй половины XIX в. книжный рынок стал наводняться псевдонаучными сочинениями о загадках пирамид, служивших как бы лестницами для фа-

110

раонов, взбиравшихся по ним на небо. В буржуазных странах издано много книг о загадке пирамиды Хеопса, которая объявляется зашифрованной Библией, чудодейственным гороскопом, по которому можно предвидеть события отдаленного будущего, и летописью, хранящей память о всех важнейших событиях прошлого. Наибольшую популярность приобрела книга Пиацци Смита «Наше наследие в Великой пирамиде», изданная в Лондоне в 1884 г., в которой провозглашалось, что пирамида Хеопса — это «каменная философия человечества», изложенная в Библии. Автор старался доказать, что в размерах пирамиды Хеопса, в измерениях ее внутренних помещений, в системе коридоров зашифрованы все выдающиеся даты прошлого, настоящего и будущего человечества. Библейские сказания от Адама до Христа якобы отмечены в пирамиде пересечениями линий потолка или пола коридоров и камер, началом и концом галерей, архитектурными деталями и т. д. Эти вымыслы имели такой наукообразный вид, что им поверил А. А. Богданов, путанные философские воззрения которого критиковал В. И. Ленин. Богданов писал: «Величайшая пирамида — Хеопсова была ... своего рода каменным учебником жреческой астрономии и геометрии и знаний, относящихся к разливам Нила. Весь этот опыт закреплялся в положении, очертаниях, пропорциях, внутренней обстановке, скульптурах, барельефах, надписях пирамиды» (13, 128—129). Гадания по пирамиде Хеопса стали излюбленной формой шарлатанства. Мистики «находили» в этой пирамиде указания на даты первой и второй мировой войны. Известный египтолог Г. Жекье писал в 1937 г. о так называемых секретах великой пирамиды: «Эти бредни — плод игры ума и наивной фантазии — не заслуживают того шума, который они вызвали» (44, 135).

Несмотря на то, что египтологи единодушно отвергают вымыслы мистиков о «тайнах египетских пирамид», в буржуазных странах ежегодно печатаются статьи и книги на эту тему. Так, например, О. Мук в 1960 г. опубликовал книгу «Хеопс и Великая пирамида», полную фантазий. В 1960 г. К. Таусинг напечатал откровение о мистическом значении спирали у древних египтян как земного жизненного пути человека и всей Вселенной, доказывающей абсолютное бытие бога. П. Брантон опубли-

111

ковал в Цюрихе в 1960 г. книгу «Таинственный Египет». Он сообщил, что провел ночь в усыпальнице Хеопса в его пирамиде, к нему являлись духи и рассказали, что пирамиду воздвигли в незапамятные времена пришельцы из Атлантиды.

Критика попыток модернизации древнего знания не должна вместе с тем порождать отрицание его подлинных достижений. В Древнем Египте существовали школы и библиотеки, но сокровища последних в основном не дошли до нас, были учебные заведения «пер анх» — «дома жизни», где жрецы обучали всей премудрости того времени. Особенной славой пользовались «дома жизни» в Абидосе, Саисе, Мемфисе, Фивах. Из «Учебника, делающего умным и обучающего невежду знать все существующее», который находится в Государственном музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в Москве, можно узнать, какие сведения сообщались в «домах жизни». В учебнике перечислены названия светил и небесных явлений, водоемов и видов почвы, имена чужеземных народов, списки египетских городов, продуктов питания, животных, птиц, насекомых и т. д. В прописях, которыми пользовались в «домах жизни», восхваляется мудрость и знание: «Сделайся писцом! Ничего не знающие ищут ученого». Они «сделают, что ты скажешь, если ты будешь знающим. Углубись в писания, и вложи их в свое сердце и тогда все, что ты скажешь, будет прекрасно». К таким взглядам на значение знаний египтяне пришли в результате длительного развития практики и опыта орошаемого земледелия, скотоводства и ремесла.

Египтяне проводили каналы, создавали бассейны, водохранилища, устраивали плотины, занимались судостпое-нием, сооружением дорог, гаваней, дворцов и храмов. Все это привело к тому, что на берегах Нила рано начали складываться основы астрономии, геометрии, арифметики и алгебры. «Необходимость вычислять периоды подъема и спада воды в Ниле, — писал Маркс, — создала египетскую астрономию, а вместе с тем господство касты жрецов как руководителей земледелия» (1, 23, 522). Периодические разливы Нила побудили людей заниматься геометрией, т. е. землемерием. Нил смывал межи, которые разделяли участки, а потому каждую весну приходилось снова размерять поля. Аристотель указывал в «Метафи-

112

зике», что «математические искусства образовались прежде всего в области Египта, ибо там было предоставлено классу жрецов время для досуга» (8, 20). Известна легенда о том, что Пифагор похитил секрет теоремы, названной его именем, в Египте, где она применялась для определения величин участков земли, в строительстве пирамид Хефрена и Хеопса, плиты которых вытесаны в пропорции 3:4:5. Волшебным числом Исиды было три, Осириса — четыре, а Гора — пять. Жан Лауэр допускает, что «египетские геометры действительно обладали обширными знаниями, тщательно собираемыми и секретно хранимыми в храмах, знаниями, полученными благодаря неусыпным наблюдениям в течение многих веков... Но все же нельзя отрицать, что лишь благодаря философски настроенному мышлению греков геометрия стала подлинной наукой» (44, 223).

Влияние жрецов сказывалось на развитии математики. Согласно мифу, злой бог Сет разорвал на части глаз Гора, сына Осириса. Изображениями частей разорванного глаза стали обозначать дроби в 1/2, 1/4, 1/8, 1/16, 1/32, 1/64 «хеката» (часть меры сыпучих тел, равная 4.785 литра). В конце XIX в. в Египте ученые нашли свиток папируса писца Ахмеса «Наставление о познании всех сокровенных вещей, их сущности и раскрытии всех тайн». Свиток размером 5.25 м на 33 см оказался учебником арифметики, составленным в XVII в. до н. э. Он был переведен на русский язык. В учебнике имеются 84 задачи, изложены четыре правила арифметики, учение о дробях, правила для измерения поверхности полей, для вычисления объема зернохранилищ. Египтяне умели возводить число в степень, решали уравнения с двумя неизвестными. Они знали число миллион, изображали его в виде человечка, поднявшего в удивлении руку. В Государственном музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в Москве хранится математический папирус, исследованный акад. В. В. Струве. Из этого папируса, содержащего 25 задач, видно, что египтяне решали задачи на вычисление поверхности полушария, на определение площади треугольника, круга, объема первичной четырехугольной усеченной пирамиды и цилиндра. Египтяне применяли число «пи» (отношение диаметра к окружности), известное европейской математике только с XIV столетия н. э. Они определяли «пи» как 3.16049.

113

Древние египтяне находили пути решения конкретных задач опытным путем, так как им были неизвестны многие логические рассуждения, с помощью которых они могли бы обосновывать правильность решения математических задач. В начале II тысячелетия до н. э. задачи стали принимать более абстрактный характер, но в Древнем Египте не существовало абстрактной развитой дедуктивной математики, изложение в сборниках задач было догматическим, без обоснования применения прилагаемых правил.

Значительные успехи в математике достигнуты были и в Древнем Вавилоне. Там возникла числовая система, ныне принятая почти во всем мире, которая предшествовала арабской системе, восходящей к индийской. Жители Месопотамии предвосхитили позиционную систему счисления европейцев на многие тысячелетия. У древних греков и римлян цифра не приобретала разного значения в зависимости от того, на каком месте она находилась в ряду чисел. «Мудрые писцы цифр», как в Вавилоне называли математиков, решали уравнения с одним и двумя неизвестными, умели возводить число в степень и извлекать квадратные и кубические корни, решали такую сложную по тем временам задачу, как измерение объема усеченной пирамиды. Еще у шумер на одной табличке изложено доказательство подобия треугольников.

В Вавилоне додумались до идеи математической представимости процессов природы. Теорема Пифагора, относимая древними греками к VI в. до н. э., в клинописных текстах восходит к эпохе Хаммурапи. Вавилонская математика в большей мере, чем 'египетская, имела абстрактный характер, хотя и в ее текстах нет доказательств.

Исследователи древневавилонской математики отмечают ее догматический характер, отражавший, как и в Древнем Египте, авторитарный склад мышления, господствующий в строго иерархических и деспотических государствах Древнего Востока: «Математическому мышлению не было свойственно стремление к углубленному анализу применяемых идей, требующему прежде всего их четкого выделения, а ученым не требовалось убеждать ни других, ни самих себя в истинности правил и методов с помощью доводов разума» (33, 56).

114

Несмотря на это, математика в Древнем Египте и Вавилоне способствовала развитию там абстрактного мышления. Из математических папирусов видно, что объектом размышления был и сам счет, абстрагированный от конкретных предметов. Само название математического учебника «Наставление о познании всех сокровенных вещей, их сущности и раскрытии всех тайн» свидетельствует, что его автор был близок к идеям пифагорейской философии о числе как таинственной основе мира и всех его вещей.

Древнеегипетское и вавилонское естествознание также способствовало подготовке философского взгляда на природу. В Древнем Египте были составлены перечни свыше 300 растений, птиц, животных, написан ветеринарный учебник, пользовались инкубатором (недалеко от Фив был инкубатор гусей). В Древнем Египте умели лечить переломы костей, делать перевязки, накладывать лубки, применять средства, останавливающие кровотечения. В одном из храмов на стене были обнаружены рисунки хирургических инструментов: ножей, скальпелей, пил, крючков, щипцов, которые применяли при операциях. Медицина имела большое значение для развития рационалистических взглядов на природу. В Древнем Египте постепенно стали возникать правильные представления о строении человеческого тела, которые разрушали существовавшее мнение, будто сердце человека это таинственный источник всех его поступков и побуждений, от оценки которого решается участь человека в загробном мире. Многие народы верили, что сердце — вместилище души. У индейцев слово «сердце» происходит от слова «думать, помнить». В Древнем Китае источником разумной деятельности считалось сердце. Психическое расстройство объяснялось нарушением сердечной деятельности. Библия также считала сердце источником физической, чувственной, умственной и нравственной жизни человека. В медицинском папирусе, копии «Тайной книги врача», относящейся примерно к 2700 г. до н. э., содержится намек на то, что мозг — центр умственной деятельности, и описано влияние повреждений позвоночника на функцию кишечника и мочевого пузыря. Ранение или повреждение мозга, говорится в папирусе, неизбежно вызывает болезненное состояние всего организма, повреждение мозга может привести к параличу нижней конечности.

115

В «Тайной книге врача» строго систематизировано 48 случаев заболеваний и способы лечения их. Согласно этому папирусу, врачи должны, осматривая больных, определять симптомы болезни и способы лечения ее, разделять болезни на излечимые, предположительно излечимые и неизлечимые. В этом папирусе только однажды упоминается магия. Известный египтолог Д. Брэстед называл этот папирус откровением человеческого разума, занятого кладкой первых этажей науки. В этом папирусе замечательное собрание медицинских документов, относящихся к 1553 г. до н. э. и принадлежавших фараону Аменхотепу. В них содержится около 900 лечебных рецептов и всего около десятка заклинаний. В одном из документов имеется цитата из сочинения XXXII в. до н. э. — книги фараона Усафиса о кровеносных сосудах в человеческом организме. В этом папирусе описывается кровеносная система, сообщается о наличии у человека пульса: «От сердца идут сосуды ко всем членам, ибо всякий, касаясь головы, затылка, рук, ладони, ног, везде найдет сердце, так как сердце не только указывает путь к каждому органу, но и звучит в нем». Вместо понятия о «ба», дыхании в образе птицы с человеческим лицом, доказывается, что в теле много маленьких лодок, на которых разъезжает «дыхание жизни», служащее источником нашего существования. «Есть у человека 32 лодки, которые развозят дыхание вовнутрь и доставляют его во все части тела: две лодки в затылке, две — в шее, две — в веках, две — в ноздрях, две — в правом ухе и столько же в левом». Хотя объяснение возникновения болезней изменением кровеносных сосудов неправильно, но все-таки это было большим достижением: перестали приписывать болезням сверхъестественное происхождение и толковать их как вселение духов в тело человека. Развитие научного познания на Древнем Востоке сковывали религиозный догматизм и кастовая замкнутость жрецов. Это было одной из причин, почему в Древнем Египте и Вавилоне научные знания были эмпиричны и не могли в конечном счете освободиться от магии и мифов.

Зачатки философии

На Древнем Востоке религиозные взгляды на мир разрабатывали жрецы, создавшие сложные теологические

116

системы, но их деятельность в этой сфере была не философской, а богословской. Господствующее положение жрецов в Древнем Египте и Вавилоне привело к тому, что в этих странах философия не могла сформироваться как форма общественного сознания, отсутствовал научный метод определения и обобщения, без которого не могла развиваться философия. Многие ученые утверждают, что философская мысль появляется лишь тогда, когда логические категории становятся предметом самостоятельного рассмотрения, а этого не было в Древнем Египте и Вавилоне.

Однако нельзя полностью согласиться с мнением, что даже для примитивной философии необходим анализ логических категорий, которые появляются на основе достаточно широкого развития научного знания, отсутствовавшего в Месопотамии и Древнем Египте. Если исходить из этого признака философии, то тогда пришлось бы начало древнегреческой философии искать у Аристотеля, так как лишь он первый анализирует логические категории, только с него философия становится системой логически связанных понятий.

П. Массон-Урсель в книге «Философия Востока», изданной в Париже в 1938 г., пытается отыскать в месопо-тамской и египетской мифологии начало развития философских категорий, однако они не выходят еще за пределы дофилософских форм сознания, скорее относятся к религии, чем к философии. Представление о слове, хотя бы в гимне в честь богини Иштар, проникнуто магией. В мифах жителей Вавилона, так же как и шумер, первоначальная вода еще не освободилась от отождествления ее с божеством, наделения божественными атрибутами. В эпической поэме «Энума элиш», относящейся к середине II тысячелетия до н. э., говорится: «Когда о небе, что наверху, даже еще не упоминалось, и о названии твердой земли, которая внизу, еще не думали; когда только Апсу, первоначальный их родитель, и Мумму и Тиа-мату-та, из которой они все родились, свои воды воедино смешивали...» (78, 132—138). Под Апсу понималась пресная вода, под Тиамату — соленая вода, под Мумму — туман.

Понятия жителей Древнего Вавилона и Египта о мире сохранили следы первобытной магии. Однако у древних египтян уже была довольно развитая терминология в ма-

117

тематике, астрономии и медицине. В III тысячелетии до н. э. в Шумере были мудрецы, размышлявшие о происхождении Вселенной и ее устройстве. В шумерских школах, которые назывались «домами табличек», писцов обучали письму и языку, арифметике, геометрии, астрономии, астрологии, богословию, праву, медицине и музыке. «Писец должен был уметь писать понятно, хорошо знать математику, уметь межевать земли, примирять спорящих, — сказано в послании одного ученика к другому. — Тот, кто в совершенстве овладеет искусством писать на табличках, будет сверкать подобно солнцу». В прописях писцов сохранилась пословица, восхваляющая знание: «Грамота — мать красноречия, отец учителей».

Для возникновения предпосылок формирования философской мысли в Древнем Вавилоне и Египте большое значение имело то, что там в «домах табличек» и «домах жизни» были составлены длинные списки названий предметов и явлений природы, устное толкование которых учителем позволяло как бы обобщить знания того времени. Эти перечисления предметов свидетельствуют о том, что от классификации всех явлений и предметов, которая при первобытнообщинном строе строилась на основе дуальной системы, связанной с магией и тотемами, произошел переход к разделению всего мира на небесные явления (небо, солнце, луна, звезды), атмосферные явления (тучи, гроза), на стихии природы, землю и человека. В основу классификации общества положен строго иерархический принцип. Древнеегипетский длинный список людей начинается с фараона, как олицетворения бога на земле, и кончается рабами. Из этих списков наиболее известно «Наставление... для познания всего сущего, созданного Пта и записанного Тотом, неба с его строем светил, земли и того, что таится в ее недрах и извергается наружу горами, и того, что находится на ее поверхности и орошается водами, всего, на что светит солнце и чему дано расти на земле, придуманное писцом священных книг дома жизни Амен-ем-опе». Ученые считают это сочинение XI в. до н. э. «энциклопедическим словником», предполагая, что его автор как бы составил проспект, предвосхитив за тысячу лет до н. э. создание энциклопедии, осуществленной французским философом Д. Дидро в XVIII в. Конечно, это преувеличение, но какой-то зародыш словника тут был, хотя не исключено, что это лишь

118

перечень названий предметов и явлений природы и общества, составленный для заучивания учащимися.

Большинство ученых считают, что в дошедших до нас древневавилонских и древнеегипетских памятниках нет ничего, что может быть названо философией, хотя отдельные религиозно-философские идеи существовали в оболочке мифологических систем жрецов. Крупнейший исследователь шумерской письменности и литературы С. Н. Крамер полагал, что шумеры не сумели создать философию в общепринятом смысле этого слова, тем не менее они размышляли и строили предположения о природе Вселенной, и прежде всего — о ее происхождении и устройстве, и о законах мироздания. Поэтому С. Н. Крамер не отвергал понятия философии для шумер. Он писал о «шумерских философах», об основе их «философских построений» (43, 100) и т. д. С. Н. Крамер отмечал, что «сведения о шумерской философии приходится сегодня собирать по крохам», анализ которых показывает, что «мыслители Шумера не создали четкого философского учения» (i3,l26). Другие ученые более решительно отрицают наличие философской мысли у шумер и древних египтян. Так, например, французский исследователь Жак Шевалье писал, что из египетской мудрости не возникло ни одно философское учение. Против таких взглядов возражал Н. Я. Марр. Он отмечал попытки наших востоковедов связать философию Индии и Китая с греческой, но полагал, что могли быть иные источники:

«А страны с юридическим и математическим мышлением, Месопотамия и Малая Азия с хеттским миром? Разве здесь дело обходилось без философии?» (52, 3, 113).

Первым ученым, который выступил против замалчивания стихийно-материалистических воззрений в древнеегипетских памятниках, был акад. Ю. П. Францев. Отвергая модернизацию научных знаний Древнего Египта, он полагал, что там были достигнуты определенные успехи в их развитии, которые имели большое значение для зарождения материалистического миропонимания. Ученый пришел к выводу, что традиционное понятие о том, что жителям Египта земля казалась в виде блина, является неверным. Они задолго до Анаксимандра, который предположил объемную форму земли, плавающей в пространстве, Додумались до этого. В Древнем Египте в наивной форме мифов был поставлен вопрос о материальной основе при-

119

родных явлений. Ритуальный текст на храмовой стене в Карнахе, относящийся к XIII в. до н. э., гласит:

«... прохладная вода, которая произвела вещи живущие и из которой выходят все вещи». Ю. П. Францев писал, что речь идет не об олицетворении водной стихии, а о воде, употребляемой для возлияний. С представлениями о воде, из которой «вышли все вещи», связано понятие о воздухе, занимающем пространство и «пребывающем во всех вещах». Образованный египтянин мог думать, что ветер привел воду в движение, из ила собралась земля, из воды вышли водные животные. Возможно, что многие могли считать черный ил Нильской долины, согреваемый солнечными лучами, источником жизни. Во всех этих воззрениях, полумифах-полугипотезах просвечивает стихийный материализм.

Ю. П. Францев доказывал, что в литературных памятниках Древнего Египта, отражавших свободомыслие рабовладельческой знати, имеются зачатки философской материалистической мысли. М. Э. Матье приводила интересные данные о возникновении свободомыслия в Древнем Египте. В гробнице фараона Сети I (1313—1292 гг. до н. э.) высечен текст «Истребление людей», где бог Ра жалуется на лиц, «изрекавших хулу на него», «замысливших злые дела против него». В папирусе «Спор Гора с Сетом» бог солнца Ра насмешливо говорит Осирису, объявившему себя создателем всей растительности:

«Если бы тебя и не было и если бы ты не рождался, ячмень и полба все равно существовали бы» (53, 401). В одном из папирусов приводится спор кошки с шакалом: первая доказывает силу добра, второй — торжество силы и безучастность богов. Автор как будто на стороне шакала.

Большинство памятников древневосточной литературы, содержавших сведения о проблесках свободомыслия, рационализма и материализма, до нас не дошло из-за «усердия» жрецов, старательно уничтожавших их. Эти памятники еще ярче показали бы связь вольнодумства с зачатками философии. Вероятно, древнеегипетские мудрецы пытались смелее, чем вавилонские, выйти за пределы религиозного миропонимания. До нас дошли имена древнейших мудрецов: Имхотепа и Хардедефа, «изречения которых у всех на устах». Наиболее известным египетским мудрецом был визирь фараона Джосерса Имхотеп (около 3000 г. до н. э.). Он был врачом, астрономом,

120

математиком и архитектором, построил первую ступенчатую пирамиду. Его впоследствии обожествили, объявив сыном бога Пта.

Идея Ю. П. Францева о необходимости изучения возникновения философской мысли в Древнем Египте была поддержана многими египтологами. На XXV Международном конгрессе востоковедов в Москве венгерский ученый А. Добрович в докладе «Введение в изучение египетской философии» отстаивал вывод о том, что в Древнем Египте философские воззрения, порывая с традиционными религиозными верованиями, носили материалистический характер. С ним согласился и голландский египтолог Б. Стринкер. Ион Бану выдвинул в своих книгах спорную идею о том, что в одних случаях философия начинается с идеализма, а в других — с материализма, отождествляя некоторые древнеегипетские религиозные понятия с идеалистическими философскими воззрениями. По Бану, первый шаг к философии — представление о первичной материи, которое встречается в мифах многих народов Востока, имевшее, вероятно, всеобщее распространение. В одном вавилонском тексте, приведенном жрецом Беросом, упоминается о существовавшей «в начале мира» воде, у египтян известна «вода, положившая начало вещам». Здесь уже поставлен вопрос о происхождении и природе мира. Ответ на него еще не является философской абстракцией, но он отделяет нас от простого чувственного созерцания и приближает к абстрагированию. Пока налицо лишь догадка о материальности мира, это еще предыстория философии. Только в Древней Греции у милетцев впервые появляется философское понятие материи, но и она представляется в виде конкретной и чувственной субстанции. Ион Бану считает, что если у древних египтян материалистическое представление о первоначале в образе воды еще не отделилось от мифов и не стало философским понятием, то представление о восьми богах Хеху, пребывающих в многообразных чувственных вещах, — это уже идеалистическое учение, которое сводит все к первоначальному духу.

В связи с централизацией культа гелиопольские и мемфисские жрецы пытались свести почитание многих местных богов к единому божеству, но это сведение идет в направлении монотеизма, т. е. религии, а не философии. То, что в памятнике заупокойной литературы Древнего

121

Египта «Книге мертвых» восемь богов рассматриваются как одно божество, не может быть отнесено к философии. Гелиопольская иерархия богов: Шу и Тефнут, Геб и Нут, Осирис и Исида, Сет и Нефтида — далека от того, чтобы скрытые в ее образах силы и стихии природы потеряли свою персонификацию. Сказание жрецов Мемфиса, столицы Египта в эпоху древнего царства, о верховном боге этого города Пта, создавшем мир словами, произнесенными его устами, сотворившем восемь других богов путем изречения мысли «сердцем и языком», целиком относится к религиозным мифам, хотя в этом мифе и имеются зародыши воззрений, близкие к идеалистическому учению о логосе (слове или речи), разработанном Филоном Александрийским в I в. н. э. Это сказание содержится в богословском трактате мемфисских жрецов, списанном, вероятно, в конце IV тысячелетия до н. э. по приказу фараона Шабака с древнего свитка, изъеденного червями. Архаическая форма языка, на котором написан трактат, подтверждает его глубокую древность. В 1901 г. Дж. Брэстед, изучавший этот памятник, пришел к выводу, что жрецы уже в глубокой древности умели размышлять на отвлеченные темы и создали понятия разума, обозначаемые у древних греков словами «нус» и «логос», которые затем покинули пределы Египта и распространились в различных странах. Вера в творческую силу слова бога, создавшего мир, восходит к вере в могущество магических заклинаний и существовала у многих народов Древнего Востока.

В Древнем Египте идеализм, возникший с распадом общества на классы, с отделением умственного труда от физического, не получил еще философской формы. Представление, что мышление — единственный двигатель жизни, так как голова заставляет чужие руки выполнять ее предначертания, было выражено лишь в религиозных мифах. Жрецы стремились возвеличить духовную деятельность по сравнению с физической, чтобы упрочить свое могущество. В мемфисском сказании о сотворении мира жрецы так излагали эти воззрения: «Возникла в сердце (мысль) в образе Атума... Язык повторяет все задуманное сердцем... и были созданы всякие работы и всякие искусства, труды рук... согласно этому приказанию, задуманному сердцем и выраженному языком и творящему назначение всех вещей... И он родил богов,

122

он создал города, он основал номы, он поставил богов в их святилища, он учредил их жертвы, он основал их храмы» (54, 84). Жрецы учили, что бог Амон заранее предусмотрел все, что потом понадобится человеку, даже «создал в зародыше правителей для людей». В религиозной оболочке развивалось ложное воззрение, что идеи являются источником возникновения всех вещей, а не материальное бытие — источник происхождения тех или иных вещей. Действительное отношение между бытием и сознанием людей было перевернуто вверх ногами. Идеи, порожденные человеческим мозгом, казались независимыми от окружающего материального мира, отражениями которого они были. Идеи принимались за нечто самостоятельное, изначальное, за бога Атума. Теология жрецов еще не превратилась в философский идеализм, так как оставалась выраженной в образах мифологии.

Зачатки светской философии в Древнем Египте и Вавилоне не могли освободиться от религиозной оболочки, так как господствующий там класс рабовладельцев был заинтересован в том, чтобы существовала жреческая псевдофилософия — астрологические воззрения о мире с их фатализмом, освящавшим непререкаемую власть царей и жрецов.

Звездная лжефилософия

Многие буржуазные историки религии утверждают, что древнейшая философия выросла из астрологии1 (от греч. astron — звезда и logos — учение), древней лженауки, основанной на вере в то, что расположение звезд на небе будто бы оказывает неотразимое влияние на судьбу как отдельной личности, так и целого народа и даже человечества. Еще в 1906 г. историк Г. Винклер основал в Берлине «Общество для сравнительного изучения мифов», которое издавало «Мифологическую библиотеку» в целях пропаганды несостоятельной идеи, что мировоззрение древних народов было астральным, т. е. в основе его находились мифы, отражающие движение солнца, луны, планет и их отношение к двенадцати знакам зодиака. Эта астральная философия зародилась в Ва-

1 Cм. J. Lindsay. Origins of Astrology. London, 1971.

123

вилоне, откуда она будто бы распространилась по всему миру. Винклер объявил, что вся культура Европы до XVI в. не что иное, как усвоение и повторение вавилонской мифологии. Он писал, что отказывается критиковать «астральную философию», так как «не желает исследовать, насколько она смешивает верное с ложным, то есть насколько она „истина"» (20, 58). Книги сторонников астральной теории, такие как «Звездное небо в поэзии и религии древних народов и в христианстве» А. Древса, «Библия и звезды» А. Немоевского, «Христос» Н. А. Морозова и др., содержат многочисленные натяжки и измышления, с помощью которых авторы пытаются подкрепить эту несостоятельную гипотезу. До каких нелепостей доходили панвавилонисты, видно хотя бы из того, что П. Иенсен в книге «Моисей, Иисус и Павел» заявил, что все они — измененные образы вавилонского богочеловека Гильгамеша.

Критика реакционных вымыслов панвавилонистов, считающих лишь немногие народы творцами культуры человечества и чрезмерно преувеличивающих значение астральных религий в ее развитии, не означает, конечно, полного отрицания влияния шумерской и вавилонской культуры на духовную жизнь древнего мира. Нет сомнения в том, что некоторые астрономические и астрологические сведения древних греков — вавилонского происхождения. Однако наличие аналогичных воззрений о небесных светилах у разных народов не обязательно означает заимствование, хотя эти аналогии и навели многих ученых на мысль о том, что греки получили астрономические познания из Вавилона.

Происхождение астрологических заблуждений восходит к древней магии. Именно этим можно объяснить возникновение астрологического символизма, например отождествления Солнца со львом, быком, петухом и золотом, астрологических аналогий, существующих только в воображении, но принимаемых за действительную связь, например ребенок, рожденный под знаком Весов, будет уравновешенным, рожденный под знаком Водолея неизбежно утонет и т. д. Изучение симпатической магии, основанной на принципе «подобное вызывает подобное», проливает свет на астрологические гадания. Тайны возникновения астрологических заблуждений, из которых в древнем мире сложилась астрология как гадание по

124

взаимному положению звезд и созвездий, также восходят к первобытным временам, когда человек отождествлял себя с окружающим миром. В Древнем Египте каждая часть зодиака ассоциировалась с той или другой частью тела. Овен — хозяин головы, шеи или плеча; Близнецы — хозяин рук; Рыбы — хозяин ног. В позднейшей египетской астрологии Солнце ассоциировалось со лбом, Луна с мозгом, Меркурий — с языком, Сатурн — с левым глазом, Юпитер — с правым, Марс — с правой ноздрей и Венера — с левой. Эти странные ассоциации произошли в результате наблюдений за звездами. «Два астролога становились друг против друга, один с северной стороны, другой с южной, — писал известный этнограф Л. Я. Штернберг, — и каждый держал над головой пальмовый лист, который в середине имел узенькую щель; каждый из них смотрел в свою щелочку на щелку пальмового листа своего визави, ища таким образом меридиан того созвездия, которое он хотел наблюдать в данный момент. При наблюдении замечали, что следующая часть зодиака приходится ниже лба по направлению правого глаза, а тому, который смотрел с другой стороны, приходилась противоположная часть зодиака против правого глаза, потому что, по мере того как мы спускаемся по зодиаку, точка наблюдения спускается ниже по телу наблюдателя, переходя постепенно к локтю, бедру, голени, ноге» (97,515). Поскольку каждая часть зодиака ассоциировалась с той или другой частью тела, это привело к заключению, что здоровье человека зависит от того или иного созвездия.

Буржуазные историки науки ошибаются, утверждая, что астрономия выросла из астрологических суеверий. Они всегда были лишь пустоцветом на дереве астрономических знаний. Гадания на основе взаимного расположения звезд и созвездий невозможны без наличия хотя бы самых первоначальных наблюдений за ними, т. е. зачатков астрономических знаний. Астрология как система гадания по гороскопу (по определению расположения планет относительно знаков зодиака в момент рождения данного человека) появилась значительно позднее зачатков астрономии, возникших вследствие практической необходимости еще у первобытных племен.

На берегах Двуречья при необычайной прозрачности воздуха и ясном небе астрономия достигла больших успехов, побуждаемая к своему развитию ирригационной

125

системой хозяйства. Исходя из шестидесятеричной системы счета, шумеры создали календарь, в котором год делился на двенадцать месяцев, а путь Солнца по небу — на двенадцать соответствующих участков, образовавших зодиакальный круг. Древневавилонский год определялся в 365 1/4 суток, цикл состоял из 18 солнечных лет или 223 лунных месяцев, после которых повторялись солнечные и лунные затмения.

Современная наука отвергает предположение, что в Месопотамии жрецы еще за 3000 лет до нашей эры обладали необычайными астрономическими познаниями. Регулярные астрономические наблюдения в Древнем Вавилоне велись с 747 г. до н. э. (так называемая эра На-бонссара). В результате этих наблюдений были определены точные величины продолжительности солнечного года и лунных месяцев. К 700 г. до н. э. был составлен Древневавилонский учебник астрономии, но в него включены записи более древних наблюдений. В III в. до н. э. были предвычислены движения планет и затмения Солнца и Луны. Вавилонские астрономы обладали почти 500-летним опытом непрерывных наблюдений за небом. По свидетельству античных авторов, в Вавилоне, Уруке и других городах существовали крупные астрономические шкоды, слава о которых выходила далеко за пределы этих городов. Греческая литература сохранила имена поздних вавилонских астрономов, в том числе Селевка, жившего во II в. до н. э. Он высказал догадку о гелиоцентрической системе мира.

Основы звездной картины неба в той мере, в какой она могла быть установлена без применения телескопа, были созданы на берегах Двуречья и, вероятно, через азиатские греческие колонии переданы в Грецию. Еще шумеры отличали неподвижные звезды от ясно видимых пятен планет, меняющих свое положение на горизонте в одни и те же ночные часы, вели наблюдения восходов и заходов Венеры. В Вавилоне, возможно, знали четыре спутника Юпитера, а может быть даже Сатурново кольцо, применяли различные способы наблюдений за планетами, умели тремя разными способами вычислять расстояние между неподвижными звездами.

Обычно происхождение нашего зодиака также связывают с Древним Вавилоном. «Зодиак» — венок созвездий, опоясывающий небо, по которому, как нам кажется,

126

движется Солнце среди «неподвижных» звезд. Название «зодиак» происходит от древнегреческого слова «зоон» (зверь), потому что большая часть его созвездий имеет имена животных: Козерог, Телец, Овен, Лев. Двенадцать созвездий соответствуют двенадцати месяцам, на которые делился год. Открытие зодиака способствовало определению по восходу и заходу приметных групп звезд времени перегона стад с одних пастбищ на другие, посева или уборки хлеба, ориентации на местности. Это было величайшим достижением, первым звездным календарем. В Вавилоне выделили из множества созвездий 12 главных созвездий зодиака почти в той же форме, которая известна нам (но, возможно, что ей предшествовал другой состав зодиака). Вавилоняне придавали зодиаку большое значение. Поэма о Гильгамеше состоит из 12 песен, каждая из которых соответствует определенному знаку зодиака. Зодиак называли «небесной плотиной» (насыпью, ведущей через болото). Предполагают, что вавилонские названия созвездий, восходящие к шумерским мифам, сохранились почти в неизменном виде до наших дней. Так, например, в созвездии Ориона и Тельца видят Гильгамеша, который борется со свирепым небесным быком, посланным богиней Иштар, чтобы отомстить этому шумерскому герою, отвергшему ее любовь, а в созвездии Водолея — бога Эа, изображавшегося с сосудом в руках. В XIII в. до н. э. изображения знаков зодиака встречались на межевых камнях.

Вавилоняне имели понятие об эклиптике, т. е. большом круге небесной сферы, по которому проходит видимое годичное движение Солнца. Они называли этот круг «солнечной дорогой». Совершая видимый годовой круг, в момент весеннего равноденствия Солнце должно появляться в известном месте определенного созвездия, но оно едва заметно отстает, так мало, что приблизительно в 2200 лет это составляет 1/12 большого небесного круга. В Вавилоне знали об этом отставании, которое называется в астрономии прецессией. Это можно было узнать только в результате систематических наблюдений в течение веков.

У вавилонян сохранились следы более древнего календаря, в котором они произвели реформу, передвинув начало года на один месяц назад. Это свидетельствует, что астрономические наблюдения производились еще в более давние времена. В Вавилоне была известна «лун-

127

ная дорога» — орбита Луны. Там установили среднюю скорость движения Луны по эклиптике, а также максимальную скорость движения Луны и Солнца. Определяя промежуток времени между двумя последовательными прохождениями Луны через ближайшую к Земле точку ее орбиты, вавилоняне ошиблись лишь на 3.6 сек. Они умели рассчитывать периодичность лунных затмений, предсказывать некоторые из них. Через каждые 223 лунных месяца почти с точностью возобновляются те условия, при которых происходит затмение. Это так называемый саросский цикл (18 лет и 11 дней), представляющий в сущности до сих пор основу предвычислений затмения. В Вавилоне точно вычисляли время от одного новолуния до другого. Разница с современными данными составляет всего лишь 0.4 сек.

Предание гласит, что халдеи первые установили деления круга суточного обращения Солнца и деление часов. У них сутки разделялись на 12 двойных часов, круг — на 360 градусов, градус делился на 60 минут, минута — на 60 секунд.

Успехи в области астрономии имели большое значение для зарождения философии. Установление периодичности движения светил, идея вычисления и предвычисления явлений природы, впервые ясно проявившаяся в вавилонской астрономии, вела к признанию наличия объективной закономерности в развитии мира. При восходе солнца на небосклоне находятся те же звезды, какие появляются после захода его. Человека должна была поражать правильность движений небесных светил, повторяемость этих движений с математической точностью во времени. Познание того факта, что в совокупности небесных явлений устанавливаются некоторые численные закономерности, что существует связь сезонных изменений вида звездного неба с ходом земледельческих работ, впервые раскрыло перед умами человечества наличие закономерностей в космосе. Неизменность закономерного движения небесных тел, установление тех отношений, которые определяли движения планет, способствовали появлению представления, что космос — это не хаос, а механизм, установленный раз навсегда, самодовлеющий в своих законах, и нет никого, кто бы мог их изменить. Все существует во веки веков, все заранее предусмотрено, нет никаких случайностей. «Отец позитивизма»

128

О. Конт считал, что астрология привела к формированию понятия закономерности, на самом же деле астрономические открытия, а не астрологические фантазии способствовали познанию законов природы.

На Древнем Востоке жрецы, наблюдавшие за небесными светилами для календарных вычислений, заметили, что в различные времена меняется положение звезд на небе. Из этого наблюдения был сделан неверный вывод, что небесные светила предопределяют события, происходящие на Земле.

В. И. Ленин писал, что «всякую истину, если ее сделать „чрезмерной" (как говорил Дицген-отец), если ее преувеличить, если ее распространить за пределы ее действительной применимости, можно довести до абсурда, и она даже неизбежно, при указанных условиях, превращается в абсурд» (3, 41, 46). Астрология — типичный пример такого абсурда. В основе ее, казалось бы, находится идея закономерной связи между человеком и природой. Но из того, что Солнце оказывает влияние на Землю, нельзя делать вывода о том, что небесные светила определяют судьбы новорожденных. В. И. Ленин писал о таких ложных заключениях: «... связь земли и солнца, природы вообще — и закон, logoz, бог» (3, 29, 330).

Единство всей природы и взаимодействие ее элементов принимает в астрологии фантастическую, искаженную форму, чуждую идее материального единства Вселенной. Вместо действительной взаимосвязи и взаимозависимости явлений, реальных закономерностей в развитии природы жрецы искали фантастическую связь между явлениями ее и общества и видимым положением светил. Астрологические суеверия, выраставшие из представления об абсолютной причинности и отрицания всякой случайности, порождали фаталистическую веру в предопределение.

Еще в первобытные времена люди были глубоко убеждены, что существует взаимосвязь всех предметов и явлений природы и общества, верили, будто все земное — повторение и воспроизведение небесного. В родовом обществе люди представляли устройство неба по типу своей собственной социальной структуры, а в раннеклассовом обществе перенесли на космос понятия о государстве, управляемом законами. Астрология основана на домыслах о параллелизме небесных и земных явлений.

129

Все, что есть на земле, — страны, города, горы, реки, леса — лишь слабое выражение того, что имеется на небе. Даже пышные земные храмы — жалкая копия небесных храмов. Прообразы всех земных предметов существуют в созвездиях. К этим верованиям восходит учение Платона о двойственной жизни «идей»: то глядящих на нас сверху вечными яркими звездами небесного свода, то заключенных в нас самих. Над человеком как микрокосмосом довлеет макрокосмос. Небо и земля существуют вместе как единое целое. Все связано в космосе, любая вещь имеет свою противоположность, существует полное соответствие между всеми явлениями, свойствами и качествами неба и земли. Связь между ними осуществляется путем эманации (излучений), исходящих от планет и звезд. Эманация Солнца будто бы проникает в кровь человека, сообщая ему движение и теплоту. На вере в эти эманации было основано магическое «лечение» людей. В средневековой медицине при кровопускании тело человека мысленно делилось на 12 частей по числу и в соответствии со знаками зодиака, так же как это делали в Древнем Вавилоне.

Люди верили, что животные и растения, минералы и металлы зависят от небесных светил. Рост растений якобы определялся луной, которая поэтому имеет зеленый цвет. Названия желтой меди, латуни в алхимии восходят клуне. Все в жизни людей зависит от положения небесных светил, не только перемены времен года, изменение температуры на земле, ветер и дождь, урожай и неурожай, но и общественные явления определяются положением светил. От этих светил зависит судьба отдельных лиц, их свойства и качества, успехи и неудачи, рождение и смерть, браки и болезни. Небо — великая книга прошлого и будущего. В ней предсказана вся история будущего. Поэтому звезды в Вавилоне назывались «переводчиками». Постоянно меняя положение, звезды как бы переводят на доступный людям язык волю богов. На небе есть два бога-протоколиста, которые записывают все дела людей. Один бог пишет на «доске добрых дел», а другой—на «доске грехов». Человек должен умилостивлять небеса, чтобы было побольше записей на доске его добрых дел и чтобы уничтожили или бросили в воду доску с записью его грехов. На земле должно произойти то, что начертано наверху, на небесах. Основной принцип этих магических верований

130

был: «то, что внизу, — как то, что наверху, и то, что наверху, — как то, что внизу».

Звездная лжефилософия освящала социальный строй рабовладельческой деспотии, воспитывала людей в покорности и смирении. Астрология внушала веру в то, что в мире все совершается по круговороту, в котором последовательно одолевает то светлое, то темное начало. Подобно тому как через определенный промежуток времени созвездия вновь принимают то же положение, так и на земле соответственно наступает повторение прежних событий. Этот перенос идеи круговорота из мира природы на общественную жизнь привел к вере в повторяемость хода событий у народов Центральной Америки, Египта, Индии и других стран. У пифагорейцев сохранилась вера в неизбежность развития по циклам, каждый из которых все начинает заново, а кончается цикл катастрофой.

Многие реакционные философы отстаивают эту теорию циклов, или «вечного круговорота». Общество, мол, развивается циклически, проходит определенные ступени, а затем возвращается к началу. Марксизм отрицает веру в то, что история общества есть движение по кругу, что происходит неизменное повторение пройденного, периодическое возвращение вспять. История человечества — закономерный, движимый внутренними противоречиями поступательный процесс развития общества от простого к сложному, от низшего к высшему. Учение о закономерной смене социально-экономических формаций объясняет процесс развития и смысл истории человечества.

В Древнем Египте, как и в Вавилоне, философия не могла сформироваться отчасти и потому, что там астрономия не освободилась от мифологии. По древнеегипетским представлениям, небо — это богиня-корова Нут, родившая золотого теленка — бога солнца Ра, который плавает днем по ее животу на своей ладье, а ночью по подземному Нилу. По другому мифу, небо представляли свиньей, а звезды — рожденными ею поросятами. Эти религиозные верования причудливо переплетались с астрономическими знаниями. Известен древнеегипетский трактат о небе, в котором вместе с мифологическими представлениями о нем содержались сведения о восходе солнца и наступлении дня, о движении солнца, о звездах как показателях точного времени, о заходе солнца и наступлении ночи и т. д. Египтяне делили небесные тела на «неутомимые» (т. е. пла-

неты) и «вечные» (т. е. неподвижные звезды), уподобляли землю планете и приписывали ей поступательное движение. Солнце рассматривалось как центр небосвода, оно движется вместе со своими планетами. Египтяне догадались, что созвездия, которые они называли Львом, Бегемотом, Быком, Бычьей ногой, Крокодилом, Скорпионом и т. д., находятся на небе и днем, но невидимы, потому что светит солнце. На потолках храмов, дворцов и гробниц обнаружены звездные карты и таблицы для определения ночного времени, для расчетов наблюдений за прохождением звезд через небесный меридиан.

На берегах Нила земледельцам для начала сева было очень важно предусмотреть время половодья, поэтому жрецы наблюдали за небом, чтобы определить, какие звезды восходят на небосклоне ко времени разлива. Они заметили, что разлив Нила наступает всегда в одно и то же время, вскоре после того как на широте Мемфиса ранним утром впервые вновь появляется самая яркая звезда Сириус, названная в эллинистическую эпоху, Сотис — душа богини Исиды. Утренний восход Сириуса наступает приблизительно через месяц после весеннего равноденствия — 19 июля. День начала разлива Нила в окрестностях Мемфиса и первого появления Сириуса был принят за исходное основание для отсчета времени. С появлением Сириуса жрецы торжественно извещали о начале благодетельного разлива Нила. Это укрепляло авторитет жрецов у населения, так как их предсказания о времени разлива Нила всегда исполнялись.

У древних египтян первоначальный календарь был лунным. Жрецы устанавливали начало каждого месяца по первому появлению лунного серпа в день новолуния. Потом по изменениям в положении Солнца жрецы стали определять год, разделив его на три периода: «наводнение», «выход» и «урожай». В году было двенадцать месяцев, состоящих из 30 суток каждый, с пятью дополнительными сутками в конце года, посвященными Осирису, Исиде, Гору, Сету, Нефтиде. Этот календарь был неточным, потому что солнечный год состоит не из 365 суток, а из 365 суток с четвертью. Жрецы из открытия годичной периодичности явлений природы сделали ошибочный вывод, будто и общественные явления повторяются по кругу, так же как ежегодно повторяются времена года и регулярно разливается Нил, Египтяне отождествляли небо

132

с землей, оно также, по их мнению, состояло из суши, воды, каналов. Млечный путь — это небесная река Нил.

В статье «Древнеегипетская астрономия», опубликованной в 1971 г. в двенадцатом номере журнала «Вопросы истории», И. А. Стучевский утверждает, что в отличие от вавилонской астрономии египетская наука о звездах и небесных явлениях не знала астрологических увлечений. В этом смысле египетские жрецы-звездочеты явно превзошли по трезвости суждений своих вавилонских собратьев. Хотя нет древнеегипетских гороскопов, но астрологические верования в Древнем Египте были распространены, а в эллинистическо-римскую эпоху «появляется интерес к гороскопам» (82, 147).

До нас дошел папирус, относящийся приблизительно к 1200 г. до н. э., который содержит расписание счастливых и несчастливых дней, а также правила о том, что следует и чего не следует делать в эти дни, когда можно и когда нельзя есть и солить рыбу, купаться, зажигать огонь и смотреть на него, в какое время можно и когда нельзя выезжать на Нил, видеть женщин и т. д. Особенно неблагоприятным днем, в котором предписано было остерегаться несчастья, считалось 25-е число каждого месяца. Этот день сохранился как «несчастливый» и в календаре средних веков. Неделя в Египте начиналась с субботы. Первый час этого дня посвящался Солнцу, второй — Юпитеру, третий — Марсу, четвертый — Сатурну, пятый — Венере, шестой — Меркурию и седьмой — Луне.

Библия, так же как священные предания древних египтян, поддерживает веру в небесные знамения. В Библии говорится, что бог создал «светила на тверди небесной для определения дня и ночи и для знамений» (Бытие, 1, 14).

Астрологические заблуждения были широко распространены в Индии. Древнейшая индийская астрономия, несмотря на замечательные наблюдения (списки 27 созвездий), также находилась под сильным влиянием астрологических заблуждений. Многие историки науки утверждают, что в Древней Индии наблюдения над небом начались из-за того, что жрецам необходимо было знать время для периодических жертвоприношений, которое определялось по движению небесных светил. В действительности систематические наблюдения за небом в Древней Индии, как и во всех странах, были вызваны потреб-

133

ностыо регулировать сельское хозяйство, знать сроки начала работ. К. Маркс отмечал, что индийская община имела своего «календарного брамина, который в качестве астролога указывает время посева, жатвы и вообще благоприятное и неблагоприятное время для различных земледельческих работ» (1, 23, 570). Даже в современной Индии правоверные индуисты продолжают следовать советам астрологов, верят во все приметы, определяющие счастливые и несчастливые минуты, часы, дни и месяцы. Гороскоп, составленный для каждого ребенка, служит важнейшим личным документом индуиста, в какой-то мере заменяющим метрическое свидетельство. В Индии весной 1962 г. паника охватила миллионы людей, когда астрологи предсказали наступление конца света в этом году.

Индийские представления об истории человечества как непрерывном движении по кругу сложились под влиянием наблюдений за сменой времен года. В индийских мифах часто выражается идея вечности мира. В развитии его регулярно повторяются четыре периода (манвантра) как фантастическое отражение смены четырех времен года. Вера в то, что круговорот мира завершается всемирным потопом, возникла под впечатлением того, что происходит в сельской местности после каждого сезона дождей. В Индии после октябрьской жатвы наступает прохладная погода — время изобилия, которая сменяется иссушающим зноем, высушивающим поля перед севом, а затем страшные тропические дожди затопляют всю страну, после чего годовой цикл повторяется вновь.

Наблюдения за регулярностью движения небесных тел, чередованием времен года, дня и ночи привели к идее о существовании во Вселенной «риты» (от слова «ри» — ходить, движение, дорога), «хода вещей», «порядка мира». Возможно, что рита означало путь, дорогу, по которой двигаются небесные светила, смену времени года, дня и ночи. В ведах говорится, что сами боги произошли от риты, рита — отец всего, благодаря рите небо и земля стали тем, чем они есть, вся Вселенная покоится на рите и движется по ней. «Утренняя заря возникает в соответствии с ритой... Год — колесница риты с 12 спицами... Скрывающийся в водах и растениях огонь, производимый людьми с помощью дров, есть порожденный ритой отпрыск. Водные потоки послушно следуют своим путем,

134

подчиняясь закону риты... Рита — это закон, пронизывающий весь мир, закон, которому должны повиноваться все боги и люди... Рита устанавливает нормы нашей морали. Он — всеобщая сущность вещей» (70, 88). В Авесте роль риты играет представление «аса». Возможно, что «дао»—основное понятие китайской религии даосизма, в которой астрология занимает большое место, так же как понятие «риты» в Индии, «тео» (я двигаюсь) в Древней Греции, — возникло под влиянием наблюдений за движением небесных светил. Слово «дао» (путь) изображается иероглифом, состоящим из двух частей:

«голова» и «идти», и восходит к представлению о пути и движении. Периодичность и закономерность обращения небесных светил была возведена в абсолют, обожествлена. В Индии верили, что рита, по которому движутся небесные светила, появился раньше всех богов, возникших из него. Даосизм также провозглашает, что дао появилось прежде «небесного владыки», из дао вышли все боги. Есть сходство между санскритскими словами «тео» и «дью» (бог, небо) и китайскими «тянь» и «дао». Поэтому предполагают, что вера в дао заимствована из Индии.

Астрология была широко распространена и в Китае. Судя по иероглифическим надписям на костях животных и панцирях черепах, китайцы по крайней мере за полторы тысячи лет до нашей эры производили наблюдения над астрономическими явлениями. В «Шуцзине» («Книге хроник»), написанной примерно в XI—VII вв. до н. э., говорится, что появление на горизонте в вечерние сумерки четырех созвездий, современные названия которых Гидра, Скорпион, Водомер и Плеяды, возвещает соответственно приход весеннего равноденствия, летнего солнцестояния, осеннего равноденствия и зимнего солнцестояния. Древним китайцам было известно 28 зодиакальных созвездий: Дракон, Черепаха, Тигр и Птица, что соответствовало весне, зиме, осени, лету, а также востоку, северу, западу и югу. В каждом созвездии было по семь звезд:

шея, корень, сердце, хвост, стропила, стена, желудок, клюв, колодец, ива, птичье крыло и т. д. В V—III вв. До н. э. китайские астрономы разделили звездное пространство, расположенное около небесного экватора, на двенадцать созвездий, назвав их животными: Мышь, Корова, Тигр, Заяц, Дракон, Змея, Конь, Овца, Обезьяна, Курица, Собака, Свинья. В книге «Шицзи» созвездия названы име-

135

нами императоров и наиболее известных вельмож. При императорском дворе, а иногда и при дворцах князей, содержались специальные астрологи, на обязанности которых лежало составление календарей и наблюдение за небесными светилами. Многие из гаданий этих звездочетов о счастливых и несчастливых днях, связанных с расположением звезд и планет, сохранились в огромной астрологической литературе, созданной даосами в средневековом Китае.

В Древнем Китае астрономию очень трудно было отделить от астрологических заблуждений. Там, как и во всех древних странах, верили, что есть звезды, которые управляют погодой, дождем и ветром, что от небесных светил зависят все события на земле. Из древней книги «Гоюй» известно, что император У-ван в 1122 г. до н. э. начал войну тогда, когда звезды предвещали ему удачу. Астрология освящала власть императора. В храме Конфуция в городе Сучжоу близ Шанхая хранится карта звездного неба, высеченная на камне в 1247 г. На ней написано:

«Если на земле хороший, добрый император, то солнце ярко блестит, если на земле плохой император и поступает несправедливо, то на солнце появляются темные пятна или происходит затмение солнца», «Луна является на небе как бы министром или большим чиновником. Если министр или большой чиновник на земле не слушается императора и действует самостоятельно, то у луны бывают затмения» (75, 131—182).

В Китае еще в начале XX в. существовало особое государственное бюро наблюдений за небом, которое издавало ежегодно календарь с указанием дней, пригодных для тех или иных дел. Там и сейчас сохранилась астрологическая календарная система, распространенная также и в Японии. В ней годы объединены в циклы, каждый из которых охватывает 60 лет. Весь цикл соответствует пяти «стихиям»: дереву, огню, земле, металлу и воде. Каждая стихия состоит из мужской и женской частей, выраженных в нечетных и четных числах. Цикл делится на 12 периодов, соответствующих 12 знакам зодиака. Так, например, один год будет называться годом «дерева и мыши», второй год—годом «дерева и коровы», третий— «огня и тигра» и т. д. Каждый год цикла имеет свои суеверные приметы, связанные с магией, табу и мантикой.

Философы-идеалисты, видящие в астрологии основу развития астрономии, не понимают того, что было

136

известно еще Плутарху. Этот историк указывал, что истинная причина слабого развития науки о звездах и планетах заключается в том, что суеверия не позволяли сделать предметом исследования те силы природы, которые считались богами. Несмотря на звездочетство, древние вавилоняне не создали ни одной астрономической теории. В результате господства астрологических суеверий люди оказались не в состоянии узнать подлинную причину изменения фаз Луны, предполагая, будто Луна умирает и снова рождается.

Китайская, индийская и эллинская материалистическая философия возникла в борьбе с астрологическими заблуждениями. Некоторые философские категории и понятия выросли не из астрологических суеверий, а в ходе рациональных наблюдений за небесными светилами, хотя в древности эти наблюдения еще часто не отделялись от мантики. Не астрология, а возникновение астрономии сильно повлияло на формирование философской мысли.

Культ неба и философия

Начало китайской философии часто отождествляется с конфуцианством и даосизмом. В действительности истоки ее восходят к критике культа неба. В Древнем Китае, так же как и в Древнем Египте, культ неба отражал полную зависимость земледельцев от грозных сил природы. У китайцев небо обозначалось иероглифом, изображавшим кружок и горизонтальную черту, а государство — палку, у египтян небо обозначалось иероглифом, изображавшим кружок, а государство — кнут.

В древнекитайском государстве многие века сохранились представления доклассового общества, отражавшие зависимость человека от природы и находившие свое выражение в почитании плодоносящей земли и оплодотворяющего ее неба. Концепция небо—человек—земля восходила к космологическим представлениям доклассового общества о трех мирах. Древние китайцы поклонялись владыке неба, богам солнца, луны, пяти планет, звезд, облаков, ветра и т. д., владыке земли, богам гор, рек, морей и т. д. Шанди (верховный владыка) или Тяньди (небесный владыка) управляет Вселенной, а император Китая—Тяньцзы (сын неба)—правит страной. Все, что есть на земле, есть и на небе: на земле течет Хуанхэ и

137

на небе имеется своя река Хуанхэ. В Древнем Китае, так же как в Египте, «небесный мир» и «поднебесная империя» будто бы находились во взаимной связи. Поведение императора (сына неба) в Китае и фараона (сына солнца) в Египте якобы оказывало влияние на явления природы. Император и фараон должны были совершать магические обряды, чтобы обеспечить смену времен года, урожай и т. д.

При дворах императоров и ванов (князей), чтобы узнать «волю неба», имелись прорицатели, гадавшие посредством стеблей тысячелистника, панциря черепахи или костей крупных животных (лопатки быков, волов и оленей). Во время гадания на оборотной стороне щита черепахи или кости (лопатки) проделывали небольшое углубление, затем разводили огонь и нагревали щит или кость, на которых от огня появлялись трещины различной формы. Истолкование трещин и составляло содержание гадания. В Китае найдено свыше 150 тысяч таких древних гадательных костей с надписями. Есть надписи, сделанные более трех тысяч лет тому назад. Надписи гласят: «Пошлет ли бог в этом месяце дождь?», «Я пойду карательным походом, поможет ли бог?» и т. д. О происхождении гаданий по панцирю черепахи существует предание, будто бы мифический император Фуси (XXX в. до н. э.) увидел на спине гигантской черепахи, вышедшей из Желтой реки, прямые и ломаные линии. Он нарисовал по ним 64 комбинации, по 6 черт в каждой: прямые и сплошные линии (положительное начало) и прямая линия, разделенная надвое (отрицательное начало). Гадали в зависимости от расположения линий, длинных и широких, «сильных» и «слабых». Впоследствии истолкования этих комбинаций были записаны и составили «Ицзин» («Книга перемен») —одно из древнейших сочинений в конфуцианском каноне священного писания. Еще лет пятьдесят назад этой мантической книгой пользовались гадатели на. улицах китайских городов как своим справочником. Текст ее напоминает изречения оракула: «Когда настанет восьмая луна, будет несчастье», «Благородному человеку счастье, низкому человеку — несчастье».

«Книга перемен», выдаваемая за таинственное сочинение, породила о себе огромную литературу на многих языках. Ученые спорили: что это — руководство для гаданий или философский трактат, справочник по магии или

138

учебник логики, собрание пословиц или толковый словарь, фаллическая космогония или бинарная система? В линиях «Книги перемен» видели видоизмененную клинописную письменность Вавилона, зашифрованное имя библейского бога Яхве, тайну математической величины «пи» и квадратуры круга. В XVII в. известный немецкий философ Г. Лейбниц фантазировал, что Фуси был не кто иной, как Зороастр, передавший китайцам с помощью линий свое дуалистическое учение. Лейбниц искал в «Книге перемен» даже элементы христианства.

Наука давно объяснила происхождение и сущность содержания «Книги перемен». Ю. К. Шуцкий, который перевел ее на русский язык, писал, что она сложилась среди придворных шаманов и писцов. Основная идея «Книги перемен» выражена в названии «Ицзин», которое состоит из иероглифов, изображающих понятия «перемена» и «книга». Верхняя часть иероглифа «и» означает солнце, нижняя — луну, что должно символизировать изменения в природе. Во Вселенной происходят бесконечные изменения, возникающие от взаимостолкновения и взаимодействия двух противоборствующих сил: ян и инь — света и тьмы, изображенных графически в виде прямой и разделенной на две половины линии. Восемь комбинаций линий стали символами неба, земли, огня, воды, озера, ветра, горы, грома. Взаимодействие их порождает различные предметы и явления природы. Целая линия означает солнце, свет, мужчину; прерванная — луну, тьму, женщину. Первую группу линий из трех непрерывных «сильных» линий истолковали как изображение неба, императора, отца. В «Книге перемен» широко используются противоположные понятия: верх—низ, счастье—несчастье, жизнь—смерть — и наивная диалектика, характерная для фольклорных изречений: «Малое уходит, большое приходит, большое уходит, малое приходит» и т. д. «Книга перемен» содержит много примет, пословиц и поговорок: «На иссохшем тополе не вырастают почки», «Тощая свинья непременно рвется с привязи», «Когда козел бодает изгородь, то в ней застревают рога» и т. д. Основа этой «священной книги», так же как «Шицзина» («Книги истории»), восходит к фольклору. В «Шицзин» было включено 305 бытовых, обрядовых, похоронных песен, отобранных из трех с половиной тысяч записанных народных песен. Самые древние китайские «священные книги» были напи-

139

саны в период III в. до н. э., а до этого существовали в устной традиции. Многие из книг, приписываемых Конфуцию, Лао-цзы, Чжуан-цзы и др., созданы спустя несколько веков после смерти этих лиц. Трактат «Дао-дэцзин» теперь относят примерно к IV—III вв. до н. э. и отрицают, что его автором был Лао-цзы.

Китайская философия вырастала в результате преодоления анимистических, магических и астрологических верований, содержащихся в «Ицзине». Она возникала в борьбе против культа, неба, связывавшего движение небесных светил с судьбами людей. Философия начинается с развития астрономии, которая разрушила астрологические представления о «небесном пути», введя понятие закономерного движения небесных тел. Астрономы трудились над согласованием общеупотребительного лунного календаря с солнечным. В связи с успехами астрономии развивалась и математика. Почва для философии была подготовлена астрономами и писцами, вытеснявшими «великого прорицателя» и «великого жреца».

Для возникновения философии в Китае огромное значение имело то, что там небо почиталось уже не в персонифицированном виде божества, даже его ритуальные изображения передавались в абстрактных символах. Демифологизация неба, превращение его в абстрактное понятие не исключало того, что люди верили в него как в сверхъестественную силу, регулирующую их жизнь. В период, предшествующий возникновению философии в Китае, Шанди — главное верховное божество, сохранившее черты тотемного предка — покровителя родоплемен-ной знати, постепенно слился с образом неба как верховной божественной силы. Демифологизация Шанди привела к возникновению образа неба, культ которого поглотил культ Шанди. Л. С. Васильев в книге «Культы, религии, традиции в Китае» отмечает, что «небо выступало в качестве абстрактной регулирующей силы, было олицетворением разума, целесообразности и высшей справедливости» (19, 56). Л. С. Васильев, вероятно, несколько преувеличивает рационализм древнекитайской цивилизации, когда утверждает, что «культ Неба не приобрел в чжоуском Китае ничего сверхъестественного или мистического... Даже тот факт, что Небо в представлении чжоусцев ассоциировалось с некоей верховной всеобщностью, стоявшей над земным миром, ... и то, что чжоуский правитель...

140

считался „сыном Неба" (тянь-цзы), — Даже все это не придавало культу Неба заметного мистического оттенка. Все отчетливо представляли, что „сын Неба" — это не более как аллегория, как символ подчиненности земного правителя высшим небесным силам, ему покровительствующим» (19, 56). Это предположение маловероятно, ибо еще в значительно более поздние эпохи во многих странах крестьянство верило в сверхъестественность своих земных владык. Сам Л. С. Васильев признает, что «усилиями конфуцианцев „сын Неба" был возвеличен... С течением времени он превратился в фактически единственного носителя божественной благодати и оказался на положении полубога» (19, 111).

Развитию философии в Китае способствовало то, что там в общественной мысли преобладал рационализм, религия не была всеобъемлющей идеологией, этика оттеснила религию. Многие божества были превращены в образы добродетельных правителей и мудрецов, жречество не составляло особой касты, функции служителей культа исполнялись чиновниками. Философия рождается в процессе критики религиозных представлений, будто все происходящее на земле заранее предопределено небом. Люди стали сомневаться в том, что небо способно их наградить, если они проявят покорность, и наказать, если они нарушат его предписания. Обязанность «служить небу» и выполнять его предписания была поставлена под сомнение, под вопрос был поставлен и основополагающий принцип: «Небо породило народ. Народ придерживается законов».

Этот кризис древней веры возник в VII—VI вв. до н. э., когда в Китае начали складываться крупные деспотии, усилилась борьба за власть между рабовладельческой знатью и купцами, борьба угнетенных крестьян и рабов против рабовладельцев. В условиях острой классовой борьбы среди разных слоев населения колеблется и вера в могущество неба. К небесному владыке вместо молитв стали обращаться с упреками: «Небо — злое и грозное, оно совсем не заботится и не думает о нас», «Огромное небо — мало добродетели», «Велик ты, неба вышний свод! Но ты немилостив и шлешь и смерть и глад на наш народ, везде в стране чинишь грабеж!... Пусть те, кто злое совершил, за зло свое несут ответ. Но кто ни в чем не виноват, за что они в пучине бед?» (96, 208). Многие начали отвергать существование «небесного царства», управляющего

141

земной жизнью, рассуждали о том, что «пороки не от неба, а от самих людей», «небо не может обеспечить долговечность хорошим людям». Мудрецы при объяснении явлений природы и общества перестали ссыпаться на небо, верховного владыку, духов, утверждали, что «страна процветает, когда прислушиваются к народу, и гибнет, если прислушиваются к духам», «мудрость должна заключаться в том, чтобы держаться как можно дальше от духов и следовать законам своего народа». Вместо служения небу следует служить народу.

В китайских пословицах отразилась эта критика культа неба: «Будешь спать в лодке, распустив паруса, не увидишь каменистой отмели; будешь ждать счастья с неба—днем попадешь в волчью яму», «Жить за счет неба—дело ненадежное, жить за счет собственных рук— дело верное», «Десять серебряных монет сдвинут богов, сотня— сдвинет небо», «За большие деньги и небо купить можно», «Неурожайного года не страшись, только не уповай на небо», «Две руки да два плеча и небо одолеют», «Человек побеждает и небо».

Мудрецы Ян Чжу, Ле-цзы, Чжуан-цзы, жившие в конце VI—IV в. до н. э., в своей критике традиционных верований широко пользовались народными пословицами. Эти мудрецы сомневались в помощи духов предков, в необходимости жертвоприношений или погребения согласно ритуалу. Ян Чжу (440—360 гг. до н. э.) утверждал, что «от неба не исходит помощь», отвергал небесное воздаяние: «Добрые люди бывают несчастны, а злодеи преуспевают». Он критиковал культ предков, освящавший разделение общества на «благородных» и «низших», знатных и незнатных, доказывая, что «после смерти все одинаково, все смердят и разлагаются, гниют и исчезают». Ян Чжу советовал не очень беспокоиться о своей смерти: «Позвольте нам пользоваться (наслаждаться) настоящей жизнью. Зачем заботиться о том, что придет после смерти», Он призывал «не облачать (покойника) в узкую парчу, не класть (ему) в рот жемчуга и нефрит, не приносить жертв, не ставить блестящих сосудов» (67, 109}. Ле-цзы поучал: «От душ предков нет чудесных откликов». Чжуан-цзы учил: «Нет ни гнева небес, ни кары предков». На своем смертном ложе он говорил, что человек, как и все живое, обращается в прах, и отвергал намерение своих учеников устроить ему пышные похороны: «Я считаю

142

своим гробом — небо, планеты и звезды — мелким жемчугом, а тьму существ своими провожатыми».

В VI в. до н. э. в Китае в условиях кризиса религии, основанной на культе неба и предков, усилился процесс демифологизации. Он облегчался тем, что в Китае не существовало могущественной касты жрецов, противостоявшей светской власти. Поэтому древние мифы было значительно легче изгнать из памяти народных масс, чем, например, в Индии, где господствовали брахманы. В Китае разные божества и духи были превращены в императоров и других «исторических деятелей», часть народных сказаний подверглась аллегорическому истолкованию, а многие мифы были объявлены пустыми вымыслами. Ян Чжу освободил космогонистические идеи от мифа, излагал рационалистическую картину возникновения мира. Поэт Цюй Юань в IV в. до н. э. создал стихи, опровергавшие мифологическое объяснение Вселенной. Его последователь Сун Юй также не верил мифам. Сюнь-цзы (298—238 гг. до н. э.), отвергая религиозные представления о небе как о боге, понимал небо как часть природы, лишенную какого-либо антропоморфизма. Л. С. Васильев пишет, что Сюнь-цзы отрицал связь между «велениями Неба», проявлявшимися в виде затмений, комет и т. д., и степенью добродетельности правительства. Сюнь-цзы отвергал некоторые магические обряды, он говорил: молись не молись, дождя от этого не прибавится и не убавится; если бить в барабан для того, чтобы излечиться от ревматизма, можно истрепать барабан, но никак нельзя вылечиться.

С конца III в. до н. э. многие мыслители отказались от буквального понимания мифов, видели в них лишь символы и аллегории, предлагали от мифологических образов переходить к абстрактным понятиям. «Если смысл вещи заключается в Сильном, то почему же обязателен для нее образ лошади? — удивляется Ван Би (249—226 гг. до н. э.). — Если категория вещи определяется ее покорностью, то почему же обязателен для нее образ коровы?» (63, 70). Основные понятия древней и средневековой китайской философии — инь, ян, ци, дао и т. д. — постепенно освобождаются от мифологической оболочки.

В этих условиях острого социального и политического кризиса формируется религиозно-этическое учение конфуцианства. Кризис морали, основанной на культе неба и предков, заставил аристократию искать

143

путей для укрепления норм нравственности, санкционирующих привилегированное положение знати. С проповедью возврата к древней морали выступил философ, историк и государственный деятель Кун-цзы (551— 479 гг. до н. э.), известный как Конфуций. В 496 г., после своей отставки с поста министра юстиции в княжестве Лу (ныне провинция Шаньдун) Конфуций собрал древние сочинения, чтобы восстановить их этические нормы. Он говорил: «Я передаю, а ничего не сочиняю». Конфуций напоминал, что «богатство и знатность зависят от неба», призывал быть «благородным человеком» — цзюнь-цзы, обладающим двумя достоинствами:

долгом и гуманностью, как этому учили предки.

Еще в глубокой древности идеологи рабовладельческой знати приспособили культ предков и неба для обоснования своей морали. Этические понятия часто обозначались на гадательных костях. Например, понятие «добро» изображалось в виде овцы, «добрый» — владелец овец. У древних египтян, китайцев, русских и других народов «добро» означает также имущество, богатство, у римлян «bonum» (добрый) означает достояние, имущество. Небо, определяющее, по представлениям древних китайцев, все поступки людей, рисовалось в виде человека над землей, рабы изображались в виде голов, потому что их, как скот, считали по головам.

Древнейшая китайская этика основана на понятиях, изображенных на гадательных костях иероглифами «сяо», «ли», «дэ». Иероглиф «сяо» означал почитание предков, родителей. Китайцы верили, что душа умершего знатного человека продолжает свое существование, становится духом-покровителем, простой же человек недостоин стать духом после смерти. Этот культ предков оказал большое влияние на формирование этических воззрений китайцев, которым внушали, что всякий господин должен считаться отцом. В «Книге хроник» говорится: «Вельможи из правящего рода должны придерживаться принципа „сяо" и быть почтительными сыновьями. В этом случае наш царский род сможет продержаться вечно. Если же царский род сможет продержаться вечно, то так же вечно будут работать рабы — мужчины и женщины — на родовых вельмож и снабжать их всем тем, что необходимо». Иероглиф «ли» обозначает обряд жертвоприношения предкам, ритуал,

144

закон, норму поведения человека. Иероглиф «ли» истолковывался как средство, с помощью которого «устанавливается порядок в народе», «высшие совершенствуются, а низшие служат людям, стоящим выше их». Иероглиф «дэ» обозначает добродетель. Он отождествлялся с иероглифом «синь» (послушный, покорный). Добродетельными называли скромных мужей, соблюдавших законы. Моральные качества разделялись на светлые, приносящие счастье, уважение, преданность, верность и т. д., и темные, сулящие несчастье: лживость, скрытность, развратность и т. д. Добродетелями обладают только знатные, «благородные» люди, «простолюдины не могут быть высоконравственными».

Этические взгляды древних китайцев были связаны с наивно-материалистическими воззрениями на природу, нашедшими выражение в «Шуцзине», где утверждается, что мир состоит из стихий: воды, огня, земли, дерева и металла. Пять стихий природы определяют пять качеств человека: мудрость, человеколюбие, верность, почитание старших, мужество. В «Книге перемен» восемь первоэлементов: небо, земля, вода, огонь, озеро, ветер, гора, гром — также определяют восемь моральных качеств человека. В этой книге взаимоотношение добра и зла изображается как борьба двух начал: ян (светлого) и инь (темного). Благородный, знатный отождествлялся с небом и солнцем, простолюдин — с тьмой и землей.

Конфуций сокрушался об упадке морали. Он говорил, что простолюдины не знают повелений неба и не боятся их, низкие люди пребывают в бедности и нищете, привержены земле, а не небу, они становятся безнравственными, непочтительными к старшим и превращаются в разбойников, нападающих на благородных людей.

Моральные сентенции Конфуция были выгодны не только родовой знати, но и рабовладельческой аристократии. Так, он утверждал, что легендарные цари Яо и Шунь получили от небесного владыки правила нравственности, из которых следует, что «божество и знатность зависят от неба», что «если верхи следуют в делах правилам „ли", то простолюдины будут послушны». Конфуций доказывал, что простолюдины не могут ожидать помощи от своих предков, ссылаться на их авторитет, потому что только аристократы после смерти становятся духами. Цель этики состоит в том, чтобы подчинить на-

145

род господству аристократии. «Если в поднебесной существует мораль, — говорил Конфуций, — то тогда народ не обсуждает действия властей, не происходит смешения простолюдинов со знатью».

Основное понятие в этическом учении Конфуция — жэнь (человеколюбие), выдвинутое им в целях укрепления власти аристократии. Человеколюбие возможно только у знати, так как простолюдинам чужды храбрость, почтительность, великодушие, верность, доброта, образование, а без них не бывает и человеколюбия. Если простые люди храбры, то они становятся разбойниками. Под человеколюбием Конфуций понимал прежде всего почитание родителей и старших. Жэнь состоит из «сяо» (почитание родителей), «чжун» (преданность), «шу» (снисходительность — «не делай другому того, чего не желаешь себе»), «юн» (мужество) и «чжи» (совершенство). «Сяо» (почитание родителей) и «ти» (уважение к старшим) восходят к культу предков. Рассматривая государство как большую семью, Конфуций, ссылаясь на понятие «почитание родителей», доказывал необходимость почитать «сына неба» — государя. «Государь — отец и мать народа, — поучал Конфуций, — всякий служащий государю, знатный или незнатный, богатый или бедный, ни при каких обстоятельствах своей жизни не должен восставать против государя». Высшее проявление «и» (долга) — преданность царю. Цель жизни человека — служить вельможе, как отцу.

Конфуций видит в принципе «ли» учение о ритуале, традиции и этикете, установленных по «воле неба». Принцип «ли», говорил Конфуций, это когда благородные стоят наверху и управляют народом, а верноподданные подчиняются им. В 1918 г. китайский писатель Лу Синь в «Дневнике сумасшедшего» так писал об этой конфуцианской этике, прикрывавшей насилия эксплуататоров: «Я раскрыл книгу по истории... Каждая страница была испещрена словами „гуманность"..., и вдруг между строками рассмотрел, что вся книга исписана одним словом— „людоедство"» (49, 64—65).

Конфуций провозгласил принцип «чжэн мин» (исправление имен): предметы и явления должны соответствовать своему наименованию. Из этого принципа вытекало, что положение разорившейся знати должно быть приведено в соответствие с ее именами и титулами пу

тем возвращения ей прежнего богатства и величия; каждый человек должен действовать согласно положению его в обществе, предопределенному небом. Небо указало, что «отношения между господином и подчиненным подобны отношениям между ветром и травой. Трава должна склоняться, если ветер дует». Однако люди часто не действуют в соответствии с тем положением, которое они занимают, поэтому происходят беспорядки и упадок нравственности.

Конфуций придавал большое значение магии слова, что нашло отражение в его учении об «исправлении имен». Оно должно было заставить трудящихся вечно влачить ярмо эксплуатации. «Если стереть разницу между знатью и простолюдином, — рассуждал Конфуций, — то как тогда можно будет показать авторитет и величие знати? Не будет государства, если не будет разницы между благородными и неблагородными людьми». Ученик Конфуция Фань Чи захотел научиться работать в поле, за что был осужден учителем: «Если знать будет строго следовать правилам „ли", строго соблюдать справедливость и строго следовать искренности, — сказал Конфуций Фань Чи, — то простолюдины, привязав за спину своих детей, поспешат на поля господ, чтобы работать. Зачем же нужно самим заниматься земледелием?».

Конфуцианская этика отстаивала идеалы классового мира в обществе, рабской покорности «предопределениям неба». Конфуций выдвинул принцип придерживаться середины как правила поведения «благородных людей, избегающих крайности». «Тот, кто хочет стать правителем государства, — говорил он, — должен сам жить умеренно, при управлении своими рабами должен проявлять свою добродетель». Конфуций связывал этику с религией, политикой и правом, некоторые его положения имели в древности прогрессивное значение:

призывы к объединению государства и мирной жизни народов, к нравственному воспитанию личности. Однако в целом этика Конфуция имела своей целью сохранение и укрепление господства аристократии, привилегированного положения рабовладельческой знати и чиновничества, примирение угнетенных с угнетателями. Поэтому конфуцианство — опора сначала рабовладельцев, а затем феодалов — было в Китае государственной ре-

147

лигией в течение многих веков вплоть до революции 1911 г.

Многие авторы книг о конфуцианстве утверждают, что оно стало религией благодаря тому, что этическое учение Конфуция было лишь впоследствии дополнено верой в небо как высшую силу, а также учением о почитании императора, обеспечивающего своим управлением кругооборот природы. Однако все эти верования существовали до конфуцианства. Представления о космологической троице — небо, земля и человек, о дао, двух первоначалах — «инь» и «ян» и пяти элементах — все это было до конфуцианства, которое не отвергало их, так же как, например, христианская религия не отрицала воззрений ветхозаветных пророков. Конфуцианство было лишь новым этапом в развитии древнекитайской религии, дополнением ее этикой. Сам Конфуций проповедовал «трепет перед велением небес», учил, что все происходящее на земле заранее предопределено верховной волей неба. В «Домашних поучениях» Конфуция говорится: «Небо владеет пятью стихиями, которые ... в своих превращениях порождают все сущее. Их богов называют пятью первопредками». Конфуций отстаивал культ предков и природы, поучал: «Приноси жертвы предкам», но отвергал многие мифы и суеверия. Вероятно, Конфуций верил в существование духов, но, по свидетельству «Луньюй», не любил говорить о них. Когда один из учеников задал ему вопрос, как следует служить духам, то Конфуций очень уклончиво ответил:

«Мы еще не умеем служить людям, как же мы можем служить духам?». Когда он заболел и другой его ученик предложил вознести молитву к духам с просьбой о выздоровлении, Конфуций усомнился в том, будет ли от этого прок. Он отобрал для «Шицзина» только триста песен из трех с половиной тысяч, потому что часть забракованных песен содержала явно мифологические представления. Конфуцианцы историзировали мифы, превращали богов и духов в исторические личности, скептически относились к суевериям. Большинство ученых никогда не сомневалось в том, что конфуцианство, хотя и имело форму этического учения, было все же религией. Один из основателей и организаторов Коммунистической партии Китая, Ли Да-чжао (1888—1927 гг.) отметил, что «Конфуций — высохший труп тысячелетней

148

давности ... апологет монархического деспотизма... Все монархи почитали Конфуция, молились ему, считали его своим наставником, преклонялись перед ним как мудрецом» (46, 49— 50,55).

Другое религиозно-этическое учение — даосизм — считается основанным Хуанди (Желтым предком) и Лао-цзы (Старым ребенком). Хуанди (он же Шанди) — верховный бог, впоследствии демифологизированный в образе императора, будто бы жившего с 2698 по 2598 гг. до н. э., — был связан с тотемом медведя. Хуанди якобы происходил из рода «владеющих медведем».

Жизнеописание основателя даосизма легендарного мудреца Лао-цзы, предполагаемого хранителя архива чжоуского двора и автора «Даодэцзина» («Книги о пути добродетели»), полно мифов. Он будто бы родился в конце VII в. до н. э. от божественной девы, в которую с неба проникло дао в виде светящегося шарика. Мать носила Лао-цзы в чреве 81 год (откуда и его имя — Старый ребенок). Он имел золотое лицо и белые волосы, совершил множество чудес. Лао-цзы входит в даосскую троицу богов с Юйхуаном (Яшмовым владыкой) и Паньгу (Творцом мира).

Даосизм, выросший из колдовства, шаманства, астрологии и алхимии, был с самого начала религией. Создателями даосизма были колдуны-шаманы, гадатели и астрологи, из которых и образовались даосы. Английский ученый Джозеф Нидхэм доказал, что даосизм в Китае, так же как тантризм в Индии, восходит к магии. Он писал, что сходство обоих учений может быть прослежено вплоть до мельчайших деталей. Первоначально даосизм и тантризм были родовыми культами. Даосские и тантристские жрецы ведут свое происхождение от шаманок. В китайском языке слово «ву» — шаман — обозначало когда-то женщину. Даосисты придавали решающее значение не мужскому началу — ян, а женскому началу — инь, которое изображали в виде воды. Тантристы также считают, что не Пуруша — мужское начало, а Пракрити — женское начало — основа мира. В даосизме и тантризме большое место уделяется колдовским обрядам вызывания дождя. Для обеспечения плодородия полей даосисты, так же как тантристы, совершали во время полнолуния или новолуния ритуальные танцы, которые оканчивались половыми

149

сношениями в целях объединения мужского и женского начала для осуществления магического единства (у китайцев — «ци», впоследствии выражавшего понятия воздуха и эфира). Даосы занимались алхимией, продавали напитки юности и бессмертия, талисманы и амулеты, гадали о будущем. Историк науки А. Рэй показал в «Истории индийской алхимии» связь ее с тантризмом. В даосизме пять элементов: металл, дерево, вода, огонь и земля—часто понимались как духи. Первоэлементы потеряли свою анимистическую форму выражения лишь в философских трактатах. В даосизме сохраняется вера в духов. В «Даодэцзине» говорится: «Если управлять Поднебесной, следуя дао, то злые духи не будут вредить людям» (7, 184).

В зарубежной литературе известны разные оценки сущности даосизма — это теистическое восприятие бытия, пантеистическое единство природы и человека, система объективного идеализма, материализма. Модернизация даосизма зашла настолько далеко, что в 1963 г. в журнале «Философия Востока и Запада» в Гонолулу была опубликована статья, в которой категория дао отождествлена с понятием поля в современной физике.

В советской литературе существуют различные оценки даосизма. А. А. Петров писал, что «философский даосизм представляет собой систему объективного идеализма и исключительное по своей глубине идеалистическое понимание сущности мироздания» (63, 34). ?. С. Быков полагает, что «вероятно, с большим основанием можно говорить о „дао" как о надмировом абсолюте» (18, 21), Ян Хин-шун считает, что даосизм «следует рассматривать как материалистическое учение» (101, 45), он «представляет ту основу, на которой развивался в дальнейшем китайский материализм» (101, 106). Такое различие в понимании даосизма зависит от того, как переводить слово «дао». В IX—VII вв. до н. э. в книге о гармонии света и тьмы «Иньфу-цзин» впервые упоминается дао в значении пути. В XV—XI вв. до н. э. на гадательных костях в рабовладельческом государстве Инь дао означало рис. У различных племен вместе с представлением о физической силе существовала вера в наличие какой-то сверхъестественной безликой силы, наполняющей весь мир. У народов Меланезии и Полинезии эта магическая сила называется «маной». Когда

150

знакомишься с некоторыми представлениями о дао, то кажется, что это описание веры в ману. Дао считается началом всего сущего, это безликая сила, которая находится во всех предметах. Все исходит из дао и возвращается в дао. Никогда не было такого времени, когда дао не существовало, оно проникает всюду, и нет места, где бы его не было. Демоны (гуй) и духи (шень) не могут действовать без дао. Служители даосского культа — даосы — будто бы носители волшебных частиц дао, без которого они не могут совершать колдовских действий. В сочинении «Даодэцзин» сохранились следы того, что дао когда-то понималось как магическая сила: «дао скрыто и не имеет имени. Но только оно умеет помогать всем и вести все к совершенству» (Даодэ., XLI). Дао отождествляется с первоосновой космогонических мифов, с водой. В «Даодэцзине» говорится, что «вода похожа на дао» (Даодэ., VIII). Не случайно «Даодэцзин» начинается так же, как вавилонское сочинение «Энума элиш», с того, что сперва все было безымянно: «Безымянное есть начало неба и земли, обладающее именем — мать всех вещей».

Ли Да-чжао писал в 1917 г., что дао — расплывчатое и бесформенное понятие: «Издревле распространившиеся в Китае, Индии и даже Европе различные религиозные и философские школы допускают существование непостижимого, таинственного высшего творца, наделенного абсолютным разумом, абсолютным смыслом. В качестве такового называют „небо", „святого духа", „бога", „абсолют", „реальность", „начало мира", „сущность вселенной", „великий предел", „великую истину". Термины различны, но под каждым из них подразумевается высший творец...' Такие представления не могут быть приняты поколением, живущим в современную эпоху» (46, 53—54).

В древних книгах даосизма встречается понятие бога-творца, но оно очень неопределенно. Под глаголом «творить» следует скорее понимать превращение, чем создание, причем непонятно соотношение между этим туманным творцом и дао, так как они восходят к доклассовому обществу, в котором образ творца имеет еще очень неопределенный характер, отсутствует его культ. А. А. Петров так переводил известное изречение из «Даодэцзина», где упоминается «небесный царь»: дао — «начало неба и земли ... мать всех вещей... Оно появилось прежде небесного царя» (63, 35—36). В 40-х годах нашего века

151

в Китае иероглифы «сянь-ди», обычно переводимые как небесный владыка или небесный царь, стали переводиться как предок явлений, т. е. как «первоначальные явления» (101, 117}. Религиозные верования затушевывались и превращались в материалистические взгляды. В Китае начались поиски диалектического материализма в даосизме, превращение полумифологического основоположника даосизма Лао-цзы в философа-материалиста, которого называли «отцом диалектики» и считали более значительным, чем Гераклит. Преувеличение значения китайской философии сопровождалось утверждением, что она будто бы по сравнению с философией других народов обладает исключительно глубокой материалистической традицией. Примитивные грубо натуралистические воззрения, возникшие в доклассовом обществе, стали отождествляться с диалектическим материализмом, мистическая диалектика — с рационалистической.

Фальсификация истории древней китайской философии облегчается тем, что в представлении о дао как силе и причине имелись две тенденции: одна, связанная с магией, привела к понятию о дао как о сверхъестественном начале мира, которое переросло в философское идеалистическое учение; другая, связанная с представлением о реальных силах и причинах, приводила к материалистическому пониманию мира. Когда дао соединяли со словом «тянь» (небо), то истолковывали его как небесный путь, волю неба; когда дао считали обозначением «естественности вещей», законом природы в его обобщенном и отвлеченном от конкретных вещей понятии, то оно становилось философской категорией. В зависимости от того, какой ответ давал китайский мыслитель на основной вопрос философии, дао получало материалистическое или идеалистическое истолкование. Одни переводили его как логос, мировой путь, бог, духовная потенция, другие — как всеединое, чистое бытие, небытие, мировая первопричина, мать всех вещей, глубочайшее начало, естество, корень неба и земли и т. д. Различные направления китайской философии на протяжении веков вкладывали в понятие дао разное содержание. Оно истолковывалось то как божество, лишенное антропоморфических черт, как дух, высшая сила, божественный путь, то как материальная первопричина всех вещей, естественность всего, естественный путь, природный принцип жизни и развития мира.

152

Л. С. Васильев писал, что вызывают сомнения и возражения настойчивые попытки некоторых крупных советских исследователей, прежде всего Ян Хин-шуна и Л. Д. Позд-неевой, обнаружить и подчеркнуть, даже превознести, черты материализма и диалектики в древнекитайских философских теориях, особенно в даосизме. Можно согласиться с мнением Л. С. Васильева о том, что трактат «Даодэцзин», при материалистичности некоторых его отдельных положений, в целом — произведение, проникнутое мистикой и метафизикой, а поэтому и послужил подходящей теоретической базой для религиозного даосизма. К сожалению, сам Л. С. Васильев допускает методологические ошибки в анализе социальных корней религии (19, 3), ищет у человека какие-то мистические начала:

«в недрах человеческой психики («души») всегда оставалось немало смутного, мистического, иррационального» (19, 218), «мистическое и эмоциональное начала в человеке сыграли свою роль в успехах конфуцианства в Китае» (19,163).

В даосизме наряду с элементами наивной рационалистической диалектики: «одни вещи уходят, другие приходят; одни расцветают, другие увядают; одни становятся прочными, другие хиреют, одни появляются, другие разрушаются» (Даодэ., XXIX), преобладает мистическая диалектика. Противоположности в даосизме — это абсолютные противоположности, метафизически противопоставленные, не переходящие друг в друга. Вечная борьба противоположных мировых начал ян и инь, лежащая в основе всего развития, никогда не ведет к превращению одного начала в другое. Гегель считал, что такие противоположности—«это сухие, лишенные процесса, недиалектические, покоящиеся определения». В. И. Ленин отмечал, что «это сказано по поводу примитивных идей пифагорейцев, их примитивной философии, „определения" субстанции, вещей, мира у них „сухи, лишены процесса (движения), не диалектичны"» (3, 29, 223).

Даосы призывали отказаться от конфуцианской «мудрости», от ее этических принципов. Лао-цзы учил: «Когда будут устранены мудрствование и ученость, тогда народ будет счастливее во сто крат. Когда будет отброшена жэнь (человеколюбие) и справедливость, народ вернется к сыновней почтительности и родительской любви, когда будут отброшены хитрость и выгода, исчезнут воры и

153

разбойники» (7, 187). Согласно даосизму, жизнь природы и общества подчиняется дао, а поэтому все несчастья и бедствия человека вызваны отклонением его от дао. Люди могут слиться с дао, если откажутся от материального мира, от чувственных удовольствий. Люди должны приобрести «дэ» — добродетели, а для этого обязаны «быть простыми и скромными, уменьшить личные (желания) и освободиться от страстей» (101, 125).

Даосизм провозгласил высшим принципом поведения людей «увэй» (недеяние) — пассивность, а высшим благом — подавление всех страстей и желаний. В «Даодэ-пзине» говорится, что «отсутствие желания приносит покой»: «Нужно осуществлять недеяние, соблюдать спокойствие и вкушать безвкусное». Эта фаталистическая теория бездействия предлагает «следовать естественности», подчиняясь дао как «естественному ходу вещей». Даосизм учит полному подчинению и подавлению воли к действию:

«В мире самые слабые побеждают самых сильных. Небытие проникает везде и всюду. Вот почему я знаю пользу от недеяния. В мире нет ничего, что можно было бы сравнить с ... пользой недеяния» (101, 139). Такой призыв к непротивлению злу был объективно выгоден угнетателям. Подобные учения неизбежно возникали в разных странах в периоды кризиса, в «эпохи ломки». «Пессимизм, непротивленство, апелляция к „Духу" есть идеология, неизбежно появляющаяся в такую эпоху, — писал В. И. Ленин о толстовстве, — когда весь старый строй „переворотился" и когда масса, воспитанная в этом старом строе, с молоком матери впитавшая в себя начала, привычки, традиции, верования этого строя, не видит и не может видеть, каков „укладывающийся" новый строй, какие общественные силы и как именно его „укладывают", какие общественные силы способны принести избавление от неисчислимых, особенно острых бедствий, свойственных эпохам „ломки"» (3, 20, 102).

Даосизм проповедовал идеи любви и непротивления злу. Известна легенда, согласно которой Конфуций спросил Лао-цзы, как же следует отвечать на зло. Лао-цзы сказал: за зло следует платить добром, а Конфуций возразил — злом. В «Даодэцзине» говорится: «На ненависть нужно отвечать добром», «Добрым я делаю добро и недобрым также желаю добра. Это и есть добродетель, порождаемая дэ» (Даодэ., XLIX).

154

В даосизме отразилась мечта земледельцев о возврате к патриархальной общине, ее нравам и обычаям. Отсюда проповедь опрощения, отказа от письменности, науки: «Нужно сделать государства малыми, а население редким. Даже если имеется много орудий, не надо их употреблять... Надо сделать так чтобы люди вновь вернулись к тем временам, когда плели узелки и употребляли их вместо письма» (Даодэ., LXXX). «Даодэцзин» содержит много глубоких идей. отражающих недовольство народа войнами, грабежами и чрезмерными налогами: «Простолюдины голодают оттого, что слишком велики поборы и налоги» (Даодэ.. LXXV): «Если дворец роскошен, то поля покрыты сорняками и хлебохранилища совершенно пусты. (Знать) одевается в роскошные ткани, носит острые мечи. не удовлетворяется обычной пищей и накапливает излишние богатства. Все это называется разбоем и бахвальством. Оно является нарушением дао» (Даодэ., LIII).

Даосизм очень интересовал Л. Н. Толстого. В октябре 1906 г. он в «Письме к китайцу» с восхищением говорит о теории недеяния, о призыве вернуться к мирной земледельческой жизни. «Неотвечание злом на зло и неучастие в зле, — писал Толстой, — есть вернейшее средство не только спасения, но и победы над теми. которые творят зло» (77, 36, 291). Великий писатель, выражавший идеи примитивной крестьянской демократии, с одобрением относился к даосизму. Он опубликовал книжку «Изречения китайского мудреца Лао-тзе, избранные Л. Н. Толстым» (М., 1910).

Однако в «Даодэцзине» имеются и идеи, которых не мог придерживаться народ, например: «В древности умевший служить дао не просвещал народ, а делал его глупым. Трудно управлять народом, когда у него много зна-ний». Даосизм освящал социальное деление общества, оно признается данным от дао. Сын неба — император есть «дао, олицетворенное в человеческом образе». В «Даодэцзине» указывается: «Государь следует небу, небо следует дао» (Даодэ., XVI). Императоры династии Тин в VII—? вв. считали себя воплощением дао, потомками Лао-цзы, называли его высочайшим первым императором.

В течение многих столетий в Китае была создана литература по философии, в которой отразилась борьба конфуцианства и даосизма. Сторонники религиозно-идеали-

155

стических теорий морали в своих доводах ссылались на культ предков, «веления неба», мистически истолковывали дао; сторонники материалистических тенденций в этике стремились объяснить поведение людей, не ссылаясь на сверхъестественные силы. Эти споры между материалистами и идеалистами почти не затрагивали проблем познания. Из этого, конечно, не следует, что нужно отвергать существование древнекитайской философии подобно авторам коллективного труда «Изучение китайской мысли», изданного в 1953 г. в Чикаго под редакцией Артура Райта, но не нужно модернизировать развитие древней философии. В Китае господствующая философия в течение многих веков была идеалистической, освящавшей классовое угнетение, укреплявшей реакционные социально-политические и этические воззрения, проповедующей догматизм и схоластику, обожествление китайской «мудрости» как вершины человеческого знания.

Рождение индийской философии

Индийская культура одна из древнейших в мире. Раскопки на территории Индии, в Мохенджо-Даро и Ха-раппе, показали, что там цивилизация начала складываться к IV—III тысячелетию до н. э., т. е. примерно к тому же времени, что и древние цивилизации Египта и Шумера. Во II тысячелетии до н. э. в Индию, где уже сформировалось классовое общество, вторглись завоеватели, называвшие себя арья (благородные), — кочевые племена, сохранявшие патриархально-общинный быт. Пришельцы смешались с коренным населением долины Инда. В конце II—начале I тысячелетия до н. э. там возникает множество государств.

С незапамятных времен в Индии известны удивительные ткани, открыт способ изготовления хлопчатобумажной ткани. Коленкор и ситец — индийского происхождения. В Древней Индии умели добывать прочную красную краску из комбинации морена с квасцами, экстракт синей краски из индиго. Там знали 500 лекарственных трав и объясняли их употребление, умели приготовлять сложные препараты из ртути, ляпис из золы растений. Ремесленники создали знаменитую нержавею-

156

щую металлическую колонну в Китабе с помощью порошковой металлургии. Духовная культура в Индии в древности и средние века достигла большого развития. Советская наука сделала многое, чтобы осветить историю индийской литературы. На русском языке опубликованы «Артхашастра», «Законы Ману», «Дхамманада», «Бриха-дараньяка упанишада», «Джатака-мала», «Панчатантра», «Шукасапати», некоторые части «Махабхараты».

Мистики твердят, будто индийская философия с момента своего возникновения и до нашего времени является «наукой о спасении души», основывается на опыте религиозных аскетов, отвергающих мир и призывающих к преодолению всего мирского. Замалчивая великие традиции материализма и атеизма в Древней Индии, фальсификаторы истории философии изображают эту страну царством мистического спиритуализма и религиозных иллюзий. В Индии распространяются вымыслы о том, что религия — мать философии, наиболее полно воплощенная в веданте — теологической системе, возникшей в начале I в. н. э. и проповедующей учение о боге как творце мира и единственной реальности и о том, что только веданта способна утолить духовный голод людей и излечить язвы общества XX в. Передовые ученые, широко открывшие окно в мир познания духовной жизни индийского народа, давно развеяли сказки, будто ему всегда был чужд материализм и рационализм. В Индии великие умы пытались разрешить труднейшие проблемы науки. Индийская теория познания, логика, психология, этика и эстетика поражают глубиной творческих исканий и поразительной силой анализа. Индийцы, так же как и греки, создали философскую терминологию, разработали систему категорий.

Индийская философская мысль тесно связана с математикой и языкознанием. Многие буржуазные ученые-идеалисты распространяют легенду о какой-то особой абстрактности индийского ума, которая объясняется его мистицизмом, стремлением отрицать реальность природы. В действительности склонность к абстрактному мышлению, способствовавшая развитию индийской философии, объясняется большим развитием математики, а не мистическими спекуляциями. В Индии были разработаны десятичная система счисления, принятая сейчас всем культурным миром, а также то начертание цифр, которое

157

впоследствии в несколько измененном виде стало называться арабским. Индийцы изобрели знак нуля, имевший глубокий философский смысл. Кружок, который символизировал небо, стал обозначать дыру, ничто, т. е. указывал на то, что на небе пусто, ничего нет. В санскрите в словесной системе обозначения чисел нуль — это небо, дыра, пустое. Название нуля «шунья» (пустое) стало основным. В VIII в. это слово в переводе на арабский дало «сыфр», откуда произошло слово «цифра», первоначально обозначавшее нуль. В Индии были придуманы особые слова для обозначения таких чисел, как сто тысяч биллионов, открыты отрицательные величины. Математика обязана индийцам также разработкой основ алгебры и тригонометрии, правилами извлечения корней, исчисления данных окружности и т. д. Индийцы уже в глубокой древности знали пифагорову теорему, тригонометрический синус.

Академик Ф. И. Щербатской показал, что задолго до нашей эры в Индии была создана система грамматики санскритского языка, где весь состав языка исследован и все звуки тщательно систематизированы. Все слова были сведены к списку из 2000 корней, изучено влияние каждого суффикса, каждого ударения, всех грамматических форм и синтаксических особенностей. Там была создана удивительная система изложения, чисто алгебраическая, где весь этот материал заключен в 4000 кратких формулах. Знакомство с ними европейских ученых в середине прошлого века положило начало сравнительному методу языкознания.

Философия в Древней Индии, как и в других странах, родилась, когда в сознании многих людей начали исчезать мифологические сказания, когда были сделаны попытки вместо эмоционального фантазирования .нарисовать картину мира аргументированно, на основе практического опыта, исходя из учения основателя системы санкхья Капила в VI в. до н. э., что «мир не создавался, а следовательно, и не было его создателя, причиной мира был сам мир». Возникновению философии способствовало разложение брахманизма, стремление избавиться от влияния ведийских законов, попытки аллегорически истолковать мифы. Историк индийской философии В. Рубен писал, что «с того момента, как некоторые дерзкие и ясные умы приходят к осознанию

158

различия между наукой и религией, начинается развитие философии» (72, 18). Даже С. Радхакришнан, который симпатизирует религиозным учениям, отмечал, что по мере того как разум постепенно одерживает верх над фантазией, делаются попытки выделить вещество, из которого созданы все вещи этого мира. Мифические домыслы уступают место философским гипотезам о происхождении мира из элементов (бхута) и о природном законе (свабхава).

Философия как самостоятельная область знания возникла в Индии, вероятно, в период разложения рабовладельческого общества, в VI в. до н. э. До этого времени грань, которая отделяет индийскую философию от мифологии, очень расплывчата, она теряется где-то за ведами. Раньше составление вед относили к необычайно глубокой древности — чуть ли не к V и даже VI тысячелетию, а сейчас полагают, что они были созданы в течение XII—? вв. до н. э. Веды (Знание) состоят из четырех самхитов (сборников), содержащих ритуальные заклинания, молитвы и гимны. Жрецы учили, что веды будто бы не сотворены и не созданы, а существовали вместе с божеством до творения. Веды, согласно утверждениям жрецов, откровение богини Вач, олицетворение слова. Авторами ведических гимнов считаются риши — мифические поэты. Начало составления Вед было положено вьясами — жрецами, собиравшими и сочинявшими гимны, произносившиеся во время жертвоприношений. Многие гимны пелись при возжигании священного огня.

Мистики уверяют, что в тумане мифологических образов ведических гимнов скрывается таинственная мудрость, превосходящая научные знания; в спекуляциях брахманских жрецов о рождении бога из первоначальных вод хаоса ищут намек на современную научную космогонию; отождествляют дарвинизм с учением о перевоплощении души, открытие четырех групп крови у людей — с четырьмя кастами. Веды не содержат ничего такого, что бы выходило за круг представлений людей, живших в условиях разложения первобытнообщинного строя и перехода к классовому обществу. В основе ведийской картины мира — культ природы и стихий, политеизм и обожествление небесных светил. Веды нельзя рассматривать как философский памятник или даже как творение переходной формы сознания между мифологией и философией, хотя в них, конечно, есть крупицы

159

философских размышлений, но они тонут в собрании магических заклинаний и молитвенных песнопений. Знаменитый космогонический гимн в «Ригведе» (X, 129) содержит понятие «асат», которое переводят как небытие или бытие в потенции, противоположное понятию «сат» (бытие) у позднейших материалистов.1

Известный индийский историк философии Дебипрасад Чаттопадхьяя писал, что «если исключить некоторые, как установлено, более поздние гимны, которые в лучшем случае создают впечатление о космологических спекуляциях и в которых современные ученые иногда склонны обнаруживать зачатки ведической философии, то философское мышление ни в коей мере не является характерной чертой „Ригведы". По существу, более поздние философы вряд ли почерпнули что-либо из нее» (95,76).

В ? в. до н. э. в Индии возникла брахманская религия, освятившая разделение рабовладельческого общества на четыре варны (цвета), т. е. своеобразных сословия: брахманов (жрецов), кшатриев (воинов), вайшья (земледельцев), шудра (слуг и рабов). Из системы варн впоследствии сложились многочисленные касты. Брахманы установили запреты и ограничения, регулирующие жизнь индийцев, их поведение. В «Законах Ману», сборнике правовых и этических норм, возникших в период от II в. до н. э. до II в. н. э., сохранились древнейшие предписания о соблюдении кастовых правил, традиций и обычаев, утверждающих высокое положение брахманов. В «Законах Ману» говорится, что «шудра создан высшим божеством для служения брахману», «одно только занятие владыка предписал шудре — безропотно служить трем кастам», «если шудра осудил поведение брахмана, то шудре следует влить в рот и уши кипящее масло». В «Законах Ману» провозглашается, что брахман может потребовать все, что он захочет, его не может осквернить никакое преступление, «даже если это было поголовное избиение всех жителей трех миров», «хотя бы брахманы предавались непозволительным делам, они должны быть почитаемы, ибо каждый из них есть очень большое божество».

1 См.: Ст. Михальский. Философские гимны «Ригведы». В кн.: История и культура Древней Индии. М., 1963, стр. 189—223.

160

Брахманизм зиждется на учении о том, что в основе всего сущего Брахма (священная сила) — мировой дух, бескачественная божественная субстанция. Г. Ф. Ильин полагает, что это понятие возникло в результате эволюции представления о магическом значении молитвы. «Молитва такого рода — брахма — стала рассматриваться как стоящая даже над богами. Постепенно ее связь с собственно жертвенным ритуалом становилась все слабее, пока брахма не превратилась в самостоятельную сверхчувственную космическую субстанцию, единственную извечную реальность, являющуюся основой всего сущего, материального и духовного. Весь мир рассматривался при этом как видимое проявление брахмы» (14, 207). Возможно, что представление о брахме аналогично многочисленным понятиям ману у разных народов. Брахма — магическая сила, обеспечивающая эффективность молитв и обрядов, совершаемых во время жертвоприношения. Слово «брахман» означало и общину, а впоследствии стало обозначением варны жрецов и бога-творца. Брахма создала богов и весь мир, она стала основополагающей категорией в индийской идеалистической философии, превратившись из божества в духовную субстанцию бытия: «Брахма есть Атман», а Атман—«дух», первопричина и первоначало всего сущего, начало и конец всех вещей. Материальный мир есть «покрывало майи» — иллюзия, видимость, фантасмагория. Поэтому брахманы внушали, что не следует заботиться о телесной жизни, так как «тело — это мыльный пузырь». Для достижения мокши (освобождения) необходимо отрешиться от мира, умертвить плоть. Н. А. Добролюбов вскрыл социальный смысл брахманизма. Брахманы, писал он, внушали, будто общественный строй того времени совершенный и вечный: «Брама не терпит изменения. Малейшая попытка нарушить установленный им порядок жестоко наказывается: от смешения каст происходят парии, жалкие отверженцы общества, служащие предметом отвращения для всякого порядочного индийца. Благоговея перед мудрым порядком, установленным Брамою, индиец должен почитать равно всякое состояние и не стараться перейти из низшего в высшее: если он будет хорошо жить в своей касте, то сам Брама обратит на него взор своего мило-

161

сердия и После смерти пошлет душу его в существо высшей касты» (25, 215).

Все страдания и беды людей брахманы объясняли вовмездием за их грехи. Душа каждого живого существа есть частица великого Брахмы, которая после смерти перевоплощается из одного тела в другое до тех пор, пока не соединится с Брахмой. В мире господствует закон кармы (действие, возмездие), согласно которому поступки человека вызывают соответствующие последствия для жизни его души в ее новом существовании. Бог Яма следит за поведением людей и в зависимости от их поступков награждает или наказывает их после смерти. Если человек выполнял при жизни свою дхарму (долг), следовал законам своей касты, соблюдал предписания брахманов, то после смерти его душа возрождается в теле человека более высокой касты; если же нарушал, то окажется в теле человека более низкой касты или даже в животном, птице, рыбе, насекомом. Совершивший кражу у брахмана 1000 раз перевоплощается в змею, укравший хлеб становится после смерти крысой и т. д. Брахманская этика проповедовала эту веру в сан-сару (странствование) и карму, которая должна была примирить народные массы с классовым неравенством, с системой кастового угнетения.

В Индии в течение веков сохранились сельские патриархальные общины. «Мы не должны забывать, — писал К. Маркс, — что эти маленькие общины носили на себе клеймо кастовых различий и рабства, что они подчиняли человека внешним обстоятельствам, вместо того чтобы возвысить его до положения властелина этих обстоятельств, что они превратили саморазвивающееся общественное состояние в неизменный, предопределенный природой рок и тем создали грубый культ природы, унизительность которого особенно проявляется в том факте, что человек, этот владыка природы, благоговейно падает на колени перед обезьяной Ханумани и перед коровой Сабалой» (1, 9, 136). «Эти идиллические сельские общины, сколь безобидными они бы ни казались, всегда были прочной основой восточного деспотизма ... они ограничивали человеческий разум самыми узкими рамками, делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая

162

его всякого величия, всякой исторической инициативы» (1,9,255).

Брахманы обладали таким влиянием в Индии, которого никогда не имели жрецы в Древней Греции. Вследствие этого развитие древнеиндийской медицины тормозилось из-за религиозных предубеждений. Индийцам было запрещено прикасаться к мертвому телу, а поэтому у них не было анатомии, господствовали фантастические представления о строении тела. В. Рубен указывает, что врачу разрешалось лечить только в присутствии брахмана, ибо предписывалось верить, что истинное врачебное искусство заключается в магии брахмана. Для вед миропознание — отступничество от богопознания. Жрецы цинично говорили, что следует «беречь истину для себя, а другим рассказывать сказки». Брахманы проповедовали, что «истина есть солнце, слабые глаза простого смертного не в состоянии выносить его блеск, для него тьма полезнее». Джавахарлал Неру критиковал отношение религии к научному знанию, писал, что она, часто озабоченная своими корыстными интересами, поощряет настроения, которые прямо противоположны духу науки. Религия прививает людям иррационализм, эмоционализм, нетерпимость, легковерие и суеверие: «Она, видимо, почти всегда олицетворяет слепую веру и реакцию, догму и идолопоклонство, суеверие и эксплуатацию и сохранение привилегированных групп» (57, 395). В «Чхандогья-упанишаде» вместе с астрономией, математикой, логикой, этимологией, военным искусством упоминается также «наука о демонах» и прорицаниях.

В Индии философия чаще всего была служанкой брахманской теологии. Подобно тому как Платон запрещал вход в академию тем, кто не обладал знанием математики, так и брахманы разрешали заниматься философскими размышлениями только тем, кто признавал незыблемым авторитет вед. Г. Циммер в книге «Философия Индии» даже заявил, что в результате влияния брахманов ни одно санскритское слово по существу не было подлинно философским термином. Это, конечно, преувеличение, но религия безусловно наложила свой отпечаток на индийские идеалистические понятия.

В VI в. до н. э. начали записывать комментарии к ведам — упанишады (сидеть около, т. е. у ног учителя, с целью узнать истину). Составление упанишад было

163

закончено в XV в. Число их более 260. Содержание упанишад — теология брахманизма с его центральным представлением — Брахманом (безличным началом, вездесущим духом, творцом и правителем мира) и его проявлением—Атманом (личным началом, душой). В «Швета-шватаре-упанишаде» — средневековом сочинении, написанном значительно позднее, чем древнейшие упанишады, ставятся философские вопросы: «Откуда мы произошли, где мы живем и куда мы движемся?.. по чьему повелению существуем мы здесь то в страданьях, то в удовольствиях? будет ли этому причиной время, или природа, или необходимость, или случайность, или элементы, или тот, кто называется Пуруша, человек, представляющий собой Верховный Дух?» (89, 282). Упанишады в целом — религиозно-идеалистические сочинения, в которых идеализм еще полностью не нашел своей отличной от теологии формы. В беседах брахманов с кшатриями, излагаемых в упанишадах, имеются упоминания о том, что существовали материалистические взгляды о происхождении мира из отдельных первооснов: воды, огня, воздуха, света, земли, пространства, времени; было и такое мнение, что душа человека перестает существовать после смерти.

Постепенно в Индии сложилось много религиозно-философских течений, которые, признавая авторитет вед, решали нравственные проблемы в духе брахманизма. Представители ньяя предлагали освободиться от страданий, бед и несчастий, прекратив общение с внешним миром; последователи вайшешика — совершенствование человеческой личности; сторонники санкхья рекомендовали моральное самопознание; проповедники миманса — знание моральных правил, жертвоприношения; поклонники йоги — аскетизм и самоотречение; почитатели веданты — погружение в познание собственного «я», смирение и покорность.

Из этих шести ортодоксальных систем индийской фп-лософии материалистические тенденции наиболее ярко проявлялись в древнейших учениях вайшешика и санкхья. Вайшешики отстаивали идею о строении мира из атомов и о причинной связи всех явлений. Однако признавалось, что помимо атомов параллельно с ними существуют и души. Древнейшую санкхья называли «нирисвара», т. е. учением, отрицающим творца, «безбож-

164

ным учением о первоначальной материи». Санкхья отрицала существование творца, так как нельзя приписывать милосердному богу создание мира со всеми страданиями. Санкхья исходит из дуализма, признавая существование и пракрити (материи) и пуруши (духа). Движение, развитие и изменение пракрити зависит от пуруши, она вечна, находится всегда в состоянии созидания и разрушения. Всякое явление имеет свою причину, которая вызывает определенное следствие.

В VI в. до п. э. в Северной Индии недовольство масс брахманизмом, освящавшим кастовый строй, приняло форму религиозно-этического учения буддизма. Оно проповедовало: «Брахман тот, кто беден и лишен привязанности, а не тот, кто богат и гордится своей кастой. Никто брахманом не становится ни по касте, ни по роду, ни по занятию, а брахманом становится только тот, кто постиг истину и веру». Буддисты обещали спасение всем людям вне зависимости от их принадлежности к касте. «Кожа, мясо, кости и голова одинаковы у всех людей, одни лишь украшения и уборы создают различия». Первоначально буддизм не отвергал существования брахманских богов, учения о сансаре и карме. Привлекая учением о духовном равенстве людей, отрицанием жертвоприношений и сложной обрядности, буддизм стал религией миллионов людей, не видевших истинных путей избавления от кастового угнетения и нищеты.

Разорявшиеся и порабощенные земледельцы, угнетенная городская беднота искали спасения в отшельничестве. Уход стариков из общины в странничество всегда считался добродетельным поступком, избавлявшим ее от необходимости кормить престарелых людей. В VI в. до н. э. нищенство приняло особенно широкие размеры, возникли сангхи — монашеские общины, жившие за счет мирян. Название буддийских монахов — бхикшу (нищий). Первоначально в буддийскую общину не допускались женщины, но потом двери общин были открыты и для них. Однако вступление в общину было недоступно рабам и воинам.

Буддийская этика сложилась как учение о поведении атих общин отшельников. Монахи должны были периодически исповедоваться и каяться в совершенных ими проступках, соблюдать десять заповедей: не убивать

165

живые существа, быть целомудренными, не лгать, не красть, не пить вина, избегать излишества в пище, чуждаться развлечений, не пользоваться благовониями и украшениями, не спать на роскошных ложах, не брать в дар золота и серебра. Мирянам полагалось придерживаться только первых пяти заповедей, главная обязанность мирян — содержать монахов подаяниями.

В буддийских монастырях была создана обширная религиозная литература, часто содержащая народные изречения о поведении людей. В монастырях и сложилось сказание об основателе первой монашеской общины в пригороде Бенареса легендарном нищем страннике Сиддхартхи Гаутаме Шакьямуни (отшельник из племени шакьев), названном Буддой (просветленный) после того, как ему открылся «истинный путь спасения». Первые «биографии» Будды были составлены через 600 лет после предполагаемого времени его жизни (согласно буддийской традиции, 624—544 гг. до н. э.) и наполнены мифами, поэтому не представляется возможным окончательно решить вопрос о его реальном существовании.

Суть учения Будды состоит в «открытии» средства спасения от страдания. Будда проповедовал, что подобно тому как воды океана имеют один лишь вкус — соленый, так и учение его имеет один лишь вкус — вкус спасения. Будда открыл «четыре возвышенные истины» (арья сатья): о сущности бытия как страдания, о причинах страдания, об избавлении от него и о путях к этому избавлению. Первая «истина» состоит в том, что все в мире преходяще, не имеет постоянной субстанции, а поэтому полно скорби. Каждое отдельное существо после гибели своей телесной оболочки возрождается в другом теле — человека, животного и т. д. Бытие всегда тождественно страданию, жить — значит страдать. Всякое бытие — зло, а небытие — благо. Вторая «истина» состоит в том, что причиной страдания является жажда бытия, желания, страсти, влечения. Всякое желание вызывает деяния, а они — новые страдания. Поэтому буддисту должны быть чужды любовь, сострадание, всепрощение и т. д., ибо они тоже вызывают деяния. Третья «истина» состоит в том, что освободиться от страданий можно, лишь отказавшись от желаний, подавив в себе все страсти. Буддизм предписы-

166

вает: «Избегай всего, что ласкает твой дух, что зажигает страсти», «Обуздай глаза, чтобы не соблазняться обольстительными вещами, обуздай уши, язык и тело, обуздай речь, ум, обуздай все». Будда, согласно мифам, учил: деятельность приносит зло, недеяние — добро. Буддийские монахи носят туфли с загнутыми кверху носками, чтобы случайно не задеть песок и не изменить положение песчинок. Четвертая «истина» состоит в том, что для достижения спасения необходимо выключиться из круга перевоплощений, достигнуть состояния нирваны, т. е. угасания или исчезновения. Нирваны можно удостоиться, если следовать «среднему восьмеричному пути спасения», состоящему из «правильного видения, правильной мысли, правильной речи, правильного действия, правильного образа жизни, правильного усилия, правильного внимания, правильного сосредоточения». Это путь освобождения от 10 цепей: от любви к земной жизни, чувственных страстей и желаний, ненависти, гордости и т. д.

Буддизм проповедует непротивление злу, равнодушное отношение к действительности, примирение с ней. В буддийских легендах прославляются покорность и презрение к жизни. Так, в одной из них рассказывается, как некий царь отсекал отшельнику Арше поочередно руки и ноги, а тот отвечал только: «Я упражняюсь в терпении» (42, 81).

Буддизм призывал народ к смирению, воздержанию от всякой борьбы, отказу от общения с внешним миром, так как в нем нельзя найти избавления от страдания. Эта проповедь освящала и закрепляла рабство и угнетение народа. В III в. до н. э. царь Ашока принял буддизм. На скалах и колоннах сохранились моральные поучения Ашоки, которые предписывали повиноваться властям, подавлять все желания и стремления.

Будду иногда считают социальным реформатором, призывавшим разбить цепи кастового строя. Г. Ольден-берг близок к истине, когда пишет, что буддизму «была чужда всякая мысль о какой бы то ни было реформе государственной жизни, всякая фантазия, направленная на основание земного идеального царства, благочестивой утопии... Пусть государство и общество остаются такими же, как и прежде, благочестивый монах, отрекшийся от мира, не принимает никакого участия в забо-

167

тах и деятельности людей. Каста для него самого йе имеет значения, потому что все земное его более не касается, но ему и в голову не приходит бороться за уничтожение каст или за смягчение их суровых предписаний относительно людей, оставшихся в светском сословии» (61, 149).

Многие буржуазные философы-идеалисты утверждают, что буддизм в период своего возникновения не был религией, а являлся своеобразной полумистической, полурационалистической системой моральной философии, отличавшейся к тому же атеистическим характером. Это мнение критиковал еще Г. В. Плеханов, указавший, что буддизму свойственны анимистические верования, что он наполняет небеса бесчисленными богами, проповедует, что к Будде якобы обращались с вопросами различные боги. Известный индолог Хельмут фон Глазенапп пишет в книге «Буддизм и идея бога», изданной в 1954 г. в ФРГ, что буддизм, возникнув как брахманская секта, не отвергал существования брахманских богов и принял учения о сансаре и карме, основанные на вере в сверхъестественное. В буддийской литературе сообщается, что Будда ответил на вопросы одного раджи:

«Есть ли боги? Есть ли Брама? — «Конечно, есть». Будда учил: «Богов много, и я их знаю», он объявил: «Я — бог высший из богов» (38, 337). Все попытки представить буддизм только своеобразной философией морали, а не религией, тщетны. Буддизм с самого начала был религией, признавал существование бесчисленных духов и богов, которые, однако, понимались иначе, чем в христианстве. Своеобразные толкования в буддизме понятий бога, души и достижения спасения в неземном мире не превращают буддийское вероучение в атеизм. Многие буддийские монахи обожествляли ничто, небытие, нирвану как абсолютное основание мира, носителя и источник его. Это обожествление ничто сосуществовало вместе с почитанием брахманского пантеона, огромного числа Будд и бодисатв.

Первоначальный буддизм испытал влияние идей вольнодумцев. Будда будто бы изучал сочинения Брихаспати, которого считают основоположником учения материалистов и атеистов. Буддисты отрицали верховную творческую силу божества Исвары, доказывая невозможность его бытия. Если бы существовал всемогущий творец,

168

говорили буддисты, то мир не был бы наполнен такими мучениями, творец позаботился бы, чтобы в мире не было бедствий и страданий. Если бы мир был создан богом, тогда не было бы изменения, уничтожения, священности и несвященности, справедливости и несправедливости. Отвергая, что мир был создан духом или материей, буддисты, однако, отрицают существование объективной реальности, т. е. существование независимой от сознания материи. В буддийской философии нет понятия материи как объективной реальности. Внешний мир для буддистов только иллюзия сознания, он существует только до тех пор, пока кто-то его ощущает. На вопрос: «Если нет правителя мира, чьей власти он подчинен, с чьим бытием связан он?» — Будда якобы так ответил: «Сознанием правится мир, с сознанием связана его судьба, сознанию подчинен мир». На этом основании, конечно, не следует наделять буддизм чертами современных субъективно-идеалистических философских течений вроде экзистенциализма, что теперь стало модным в капиталистических странах.

Д. Чаттопадхьяя указывал на то, что ни один из ранних буддийских текстов не был собственно философским;

строго говоря, философские течения в буддизме появились много времени спустя после Будды. Знаток буддийской литературы Б. В. Семичов писал, что буддийская философия имеет «чисто идеалистическое содержание». Для нее первоэлементы трансцендентны, что «отвергает любые попытки искать в ней материалистические основы» (73, 6?). Буддизм чужд рационализма, это религия, в основе которой находится идеалистический иллюзионизм.

Ф. Энгельс отметил в «Диалектике природы», что ранним буддистам было присуще стихийно-диалектическое мышление. Буддисты учат о непрерывном и безначальном становлении вселенной, вечном возникновении и уничтожении всего. Жизнь — непрерывный поток состояний, каждый из которых зависит от предшествующих условий и в свою очередь порождает следующие состояния. Будда якобы проповедовал: «Что кажется вечным — исчезнет; высокое снизится; где есть встреча, будет и разлука; все, что рождено,—умрет». Любая вещь существует и не существует. Пламя светильника кажется неизменным, но в любой миг это пламя превращается

169

в другое, оно не есть одно и то же. Диалектика бытия и небытия приняла в буддизме форму абсолютного отрицания всего устойчивого и постоянного в мире, форму одностороннего превращения бытия в небытие.

Философия возникла в Индии как материалистическое учение, выступившее против религии, когда в VI—V вв. до н. э. там происходил кризис мифологического понимания мира в результате обострения борьбы между общинной демократией, жреческой и военной аристократией. Эта борьба была направлена против кастового строя и господства брахманов. «Материалисты нападали на авторитет и непогрешимость канонов в мышлении, религии и теологии, — писал Дж. Неру. — Они критиковали веды, институт жрецов и традиционные верования ... и восставали против всех форм волшебства и суеверий. Они хотели избавиться от оков и бремени прошлого, от рассуждений по вопросам, не поддающимся восприятию, от поклонения воображаемым богам» (57, 99).

Еще в глубокой древности каста кшатриев боролась с брахманами за власть, а поэтому выступала против их учений. Н. П. Аникеев собрал интересный материал по этому вопросу. В ведах рассказывается о борьбе Вишва-шитры, царя Пенджаба, с жрецом Васишты за обладание Сабалой, или чудесной коровой, которая дает все земные блага. Здесь в иносказательной форме содержится намек на столкновения между светской и духовной аристократией из-за земельных владений. В ведах упоминаются люди, отвергавшие жертвоприношения и другие обряды. Эти вольнодумцы называются «ниспровергатели богов», «люди без веры», «враги брахманов». В «Ригведе» говорится: «О нем, внушающем ужас, они спрашивают: „где он?". О нем, воистину, они также говорят: „нет его". „Нет Индры, иные говорят, кто видел его? Кого воспевать нам"». Герой «Рамаяны» Рама, сын брахмана, спорит с Джабали, отрицающим поминки. Джабали говорит:

«Пойми, просвещенный, что никто не живет после смерти. Верь только тому, что воспринимается чувствами, и отвергай все, что выходит за пределы чувств». Рама жестоко расправился с вольнодумцами. Он «трижды семь раз» избивает своим топором кшатриев, очищая от них землю. Один из персонажей героического эпоса «Махаб-хараты» говорит, что после смерти он превратился в шакала 8а то, что был «ученым, подвергавшим все суду

170

разума... Критиком и противником священников в спора о Брахмане, неверующим» (70, 412).

Несмотря на необычайную силу религиозного фанатизма и кастовой одержимости, суеверия и предрассудки не могли заглушить возникновение и развитие свободомыслия. В сборнике народных сказок и басен «Панча-тантра» («Пять хитросплетений») есть рассказы, разоблачающие проделки брахманов, творящих чудеса. В одной басне осмеяна жадность жрецов: брахман накопил горшок ячневой крупы и хранит его в ожидании голода, когда рассчитывает получить за него 100 рупий. В своих мечтаниях он рисует цепь спекуляций, в результате которых он построит себе роскошные чертоги, женится на дочери богатого брахмана и т. д.; представив себе, как он будет бить свою жену, брахман ударяет ногой по горшку и сразу лишается всех своих воздушных замков. Известно множество пословиц, проникнутых свободомыслием; на тамильском языке—«Луна и без брахмана взойдет»; на бенгальском языке — «Вора губит кашель, а брахмана еда»; на языке телугу—«Разве ворона станет лебедем, если искупается в Ганге?».

В древнеиндийских литературных памятниках сохранились свидетельства существования материалистических и атеистических воззрений. Они известны под названиями «настика», «чарвака», «локаята». Последователи настика — люди, отрицающие все, что не может быть воспринято чувствами. Сторонники чарвака — неверующие, заботящиеся только о хлебе насущном. Слово «чарвака», возможно, образовалось из двух слов: чар — четыре и вак — слово, так как чарваки считали, что мир состоит из четырех первоэлементов: огня, воды, воздуха и земли. Слово «локаята» означает мнение простых людей. Последователи локаята — люди, отрицающие все потустороннее, заботящиеся только о земном, а не о небесном. Едва ли настика, чарвака и локаята были разными течениями древнеиндийского материализма, скорее всего это одна и та же философия, которую называли различными словами. Возможно, что она появилась среди тех слоев населения, которые выступали против брахманизма и буддизма. Древнеиндийский философский материализм имел свои истоки и в стихийных материалистических воззрениях народных масс, живших еще в условиях первобытнообщинной демократии. Сочинения чарваков или локаятиков

171

были уничтожены брахманами, а поэтому о воззрениях древнеиндийских материалистов можно судить лишь по полемическим выступлениям против них.

В IX—? вв. п. э. Харибхадра написал трактат «Собрание шести философий», в котором описал и философию локаята: «Локаята считает, что не существует ни бога, ни освобождения, ни дхармы, ни недхармы, а также нет воздаяния ни за добродетельное поведение, ни за порочное... Локаятики утверждают, что существует только тот мир, который воспринимается чувствами... О прекрасная! Будем есть и пить, ведь прошлое, о пре-краснобедрая, не принадлежит тебе. О боязливая, поистине прошлое не возвращается. Это тело только сочетание (элементов)... Для них основа создания—четыре элемента: земля, вода, огонь и воздух. Средством же познания признаются только органы чувств. Из сочетания земли и других элементов возникает и тело и т. п.; и как от (смешения) составных частей напитка (возникает) опьяняющая сила, точно так же возникает и „я" (атмата). Поэтому отказ от видимого во имя невидимого чарваки считают глупостью этого мира» (7, 152—153}.

Основателем учения чарваков одни ученые считают Брихаспати, другие Дхишана, третьи Уддалаку. Бри-хаспати изображается в ведах как полубог или герой, который учит злых духов критиковать брахманов, чтобы добиться гибели этих бесов. Ему приписывается авторство двух антибрахманских ведийских гимнов. Возможно, что Брихаспати вообще никогда не было. Он создан фантазией брахманов для объяснения происхождения материалистических и атеистических взглядов асуров (демонов). Религиозные верования «шрути» считались откровением богов, а воззрения, критиковавшие вымыслы жрецов, — «тайным знанием» демонов. Мудрен Дхишан, вероятно в VII или VI в. до н. э., критиковал веды, считал их созданием лицемерных ханжей, алчных мошенников.

В. Рубен доказывает, что Уддалаки Аруни, живший, вероятно, в VI—V вв. до н. э., первый разработал философскую систему индийского материализма. Он был гилозоистом, не лишенным идей пантеизма, отстаивал учение о сат — вечной, вездесущей и несотворенной материи, проникнутой собственным творческим началом, исключающим существование какой бы то ни было нематериальной силы в качестве творца. В «Чхандогья-

172

упанишаде» (VI в. до н. э.) излагается диалог Уддадаки со своим сыном. Уддалаки говорит ему: «Только сущее, дорогой мой, только сущим был этот мир вначале, этим одним без чего-нибудь другого. Некоторые говорят:

„Несущее было вначале, но одно, без другого. Из этого несущего и возникло сущее". Но как же оно могло так стать? Как же из несущего могло возникнуть сущее? Скорее было только одно сущее в начале этого мира, оно одно единственное, без чего-либо другого». По мнению Уддалаки, существуют три элемента, которые породили мир:

первичная твердь (земля), жар (огонь), влага (вода).

От Уддалаки и пошло учение чарваков или локаяти-ков. По учению чарваков, основа всего сущего — огонь, вода и земля, но впоследствии число первоэлементов было расширено до четырех (добавили еще воздух), а затем до пяти (добавили эфир, или пустое пространство). Примитивный материализм был не в состоянии правильно объяснить отношение материи к сознанию. Чарваки выводили сознание непосредственно из комбинации четырех первоэлементов бытия, не понимая качественной специфики сознания, которое к материи не сводится. Единственным источником познания природы признавалось чувственное восприятие. Существует только этот мир, а другого мира нет. Один из чарваков — Аджита Кеша-камбали, живший, возможно, в VI в. до н. э., учил:

«Человек состоит из четырех элементов. Когда он умирает, все земное в нем возвращается в землю, жидкое — в воду, тепло — в огонь, ветер — в воздух, а его способности уходят в пространство... Глупые и мудрые после распада тела одинаково погибают, уничтожаются и после смерти больше не существуют» (95, 261). Он говорил:

«Нет таких вещей, о царь, как милостыня, жертвоприношение или подаяние. Нет ни плодов, ни результатов добрых или дурных поступков... Когда люди говорят, что в ней есть какая-то выгода, то это бессодержательная ложь, пустая болтовня» (95,261).

Известны различные виды доказательств чарваков для опровержения существования души, независимой от тела. Они утверждали, что «после смерти нет сознания»:

«Срубленное дерево вырастает вновь из своего корня, но из какого корня вырастет срубленный смертью человек? Не говорите — из семени, ибо оно производится только живущим». Многие изречения чарваков стали послови-

173

цами: «Когда тело превращается в золу, нет больше ничего», «Мудрый и глупый с распадением тела обречены разрушению и уничтожению, оба после смерти—ничто», «Наслаждайся, пока живется», и т. д.

В древнеиндийской литературе сохранились сведения о спорах по вопросу, сотворен ли мир богом или нет. Насчитывалось 18 различных мнений об этом. Многие мыслители утверждали, что сотворения мира не было, как не было и бога-творца. Когда одного брахмана попросили разъяснить, что такое творец, он ответил молчанием. Когда же его попросили во второй раз и затем в третий раз, он сказал: «Я тебе объясню, но ты не поймешь: это молчание». Когда другого мудреца спросили, куда девается душа после смерти человека, он ответил: «Дай мне твою руку, только мы двое можем знать об этом, ни слова никому другому». Вольнодумец Каутса (V в. до н. э.) критиковал веды, так как они полны противоречий:

«То сказано: один бог — Рудра и нет другого бога, то говорится: несчетны сонмы Рудр над землей».

В 1927 г. Ф. И. Щербатской опубликовал статью «К истории материализма в Индии», в которой привел список двенадцати индийских памятников, упоминающих о древнеиндийских материалистах. Он писал: «Нигде, пожалуй, дух отрицания и возмущения против оков традиционной морали и связанной с ними религии не выражался так ярко, как среди индийских материалистов» (99, 1—2). Ф. И. Щербатской приводил их стихи:

Богослужение, священное писание, посох отшельника

и аскетизм —

Доходы лишь безгрешные для дураков и трусов,

Три автора составили священное писание,

Их имена суть шут, обманщик, вор.

Бормочет жрец молитвы непонятные...

За это денежки брамины собирают

И мясом обжираются, как черти.

Нет скорби тут иной, кроме телесной;

Кроме правителей, нет бога в мире,

Спасенья нет, кроме телесной смерти...

Пока живем, да будем счастливы!..

Того тут нет, кто не помрет;

Когда же он помрет

И в пепел обратится, —

Откуда вновь ему явиться?

(99, 2—7)

174

Историки древнеиндийской философии С. Чаттерджи и Д. Датта пишут, что этические воззрения чарваков вытекали из их общефилософского учения о том, что существуют лишь чувственные объекты и удовольствия и не существует сверхчувственный и потусторонний мир. Этика чарваков — это светское, жизнеутверждающее учение о морали, отвергавшее веру в богов, сансару, карму, мокшу (освобождение) и нирвану. Древнеиндийские материалисты доказывали право человека на удовлетворение разумных потребностей, утверждали, что все поступки людей определяются стремлением их к удовольствиям. Отвергая религиозную проповедь презрения к жизни и умерщвления плоти, чарваки видели высшее назначение человека не в слиянии с богом, а в получении удовольствий и в освобождении от страданий.

В одном средневековом трактате, посвященном обзору индийских философских систем, этика чарваков излагается так: «Мудрость состоит в том, чтобы пользоваться теми удовольствиями, которые нам доступны, и по мере возможности избегать сопровождающих их страданий... Как сказал мудрец, радости, доставляемые человеку чувственными вещами, надо отвергать, поскольку они сопровождаются страданием, — но таково требование глупцов. Но какой человек, желающий себе настоящей пользы, выбросит зерна риса из-за того, что они покрыты шелухой и только?» (89, 473).

Исследователи древнеиндийской этики С. Радхакришнан, С. Чаттерджи, Д. Датта, Д. Шастри, С. Майтра и другие показывают несостоятельность попыток приписать червакам проповедь грубого эгоизма, цинизма, корыстолюбия и разврата, указывают, что этике черваков был присущ оптимизм. Д. Шастри называет их воззрения «солнечным учением радости». С. Радхакришнан отмечал, что чарваки считали несправедливым положение, когда один человек должен управлять, а другой повиноваться, поскольку все люди равны от природы. Ч. Шарма считал, что материализм был формой протеста против жестокой эксплуатации народных масс брахманами, против их ритуала и аскетизма. Д. Чаттопадхьяя писал, что при оценке этики локаятиков следует обратить внимание на критику ее доктрины кармы.

Идеи древних материалистов очень близки к индийским изречениям, в которых содержится глубокая народ-

175

ная мудрость: «Во всяком рождении присутствует смерть, в здоровье — болезнь, в успехе — неуспех, в юности — старость», «День кончается закатом, ночь—восходом, радость кончается горем, горе — радостью», «Мудрые от-дают время поэзии и наукам, глупые порокам, сну и ссорам», «Пропадает знание без дела, пропадает человек без знания», «Высшим благом среди всех зовут знание, его не отнять, оно неоценимо, оно никогда не иссякнет», «Нет преграды, равной преграде невежества», «Лишь знание уничтожает незнание, как свет изгоняет мрак».

В. Г. Белинский писал, что в эпоху возникновения фольклора создавались «целые собрания поучений, этих свежих творений младенческого народа, в которых он, до разрыва в своей жизни поэзии и прозы, в непосредственной и живой форме созерцаний, излагал свое воззрение на мир, на различные части природы и т. п. ... Еще выше на лестнице развития эпоса находятся космогонии и теогонии древних. В первых представляется возникновение вселенной из первоначальных субстанциальных сил, а во вторых индивидуализирование этих сил в различные божества» (10, 5, 32).

Первоначальный стихийный материализм в Древней Индии породил эти космогонии — результат абстрагирующей работы разума, а не плод подсознания, как полагал известный французский философ Гастон Башлар, комплекс символов, врожденных человеку: отцовски-защитных свойств Огня, женственной нежности Воды, материнского начала, скрытого в представлении о Земле, свободной стихии Воздуха. Теокосмогоническая поэзия, исходившая из этих образов, существовала в Индии в отличие от Эллады в тесной связи с культом и жречеством, что сильно затрудняло отделение зачатков натурфилософии от мифологии, переход от теокосмогоний к космого-ниям, к концептуальным построениям. Это произошло в процессе формирования древнеиндийской философии, но получило наивысшее развитие в Древней Греции.

Глава третья

УТРО ФИЛОСОФИИ

Сначала примитивный материализм...

В. И. Ленин (3, 1, 1S3).

«Атлантида — колыбель мудрости»

В капиталистических странах подвизается много фальсификаторов истории мировой культуры, которые измышляют небылицы о начале философии. Мистики уверяют, что древнейшие памятники философии затонули в пучинах океана, будто бы поглотивших таинственные континенты Лемурии и Атлантиды, жители которых были материалистами и атеистами, а поэтому современный материализм и атеизм отнюдь не новое явление в духовной жизни человечества. Так, например, в 1938 г. Джеймс Черчуорд опубликовал в Нью-Йорке книгу «Погибший континент My», которая неоднократно переиздавалась. Он объясняет тайны древней философии, исходя из мифа, что человек уже когда-то обладал всеми современными знаниями и достижениями науки и техники, но был жестоко наказан богом за свое гордое желание уподобиться ему. Черчуорду якобы удалось изучить с помощью одного индийского жреца язык, на котором разговаривали Адам и Ева в Эдеме, и прочесть «летописи», написанные на этом языке. В них сообщается, что за 12 тысяч лет до нашей эры в Тихом океане затонул огромный континент Лемурия, сокращенное название которого My. Его населяли одновременно и динозавры и «сверхчеловеки» — 64 миллиона людей белой

177

расы высшего типа, обладавшие необыкновенной мудростью. Спасаясь от извержения вулкана, часть жителей Лемурии бежала в Индию, а затем перенесла свою культуру в Египет, Двуречье, Палестину и даже Америку. Все сочинение Черчуорда основано на вымыслах и подделках. Он заканчивает свою книгу призывом отказаться от атеизма и вернуться к вере в бога, иначе современных людей опять постигнет такая же катастрофа, как жителей My.

Особенно часто издаются книги различных мистиков об Атлантиде, согласно которым древняя философия — наследница знаний жителей этого материка. Слово «Атлантида» для многих верящих в ее существование, как сказочный «сезам», раскрывает все двери к тайнам древних мировоззрений, объясняет общность египетских, шумерских, индийских и ацтекских верований, аналогии культур Старого и Нового Света. Древние культуры Египта, Шумера, Индии, доколумбовой Америки будто бы созданы атлантами, посетившими под видом богов эти страны, когда их родина погибла в пучинах океана во время землетрясения и извержения вулкана. Об Атлантиде написано свыше двух тысяч книг, издаются специальные журналы, созданы кинофильмы и пьесы. История «атлантомании» — это захватывающая эпопея заблуждений человеческой мысли, фантазий романтиков и мистиков, психически больных и авантюристов.

Многовековая загадка Атлантиды тревожит воображение не одних только мистиков. Утопия об «Атлантиде — золотом веке человечества» волновала поэтов, писателей и художников. Герой романа Жюль Верна «20 000 лье под водой» посетил развалины столицы Атлантиды на дне моря. А. Конан-Дойль посвятил Атлантиде повесть «Марлова бездна». П. Бенуа написал книгу «Атлантида». Поэт К. А. Бальмонт сочинил поэму о столице Атлантиды — «Город Золотых Ворот». Он специально ездил в Центральную Америку для ознакомления с остатками древних городов, происхождение которых связывал с Атлантидой. Под влиянием Бальмонта поэт В. Я. Брюсов путешествовал по древним странам в поисках следов Атлантиды. В 1917 г. он читал в Москве и Баку курс лекций об этой загадочной стране, написал несколько стихотворений о ней, статью «Учителя учителей». В поэме «Город Вод» поэт воспевал исчезнувший мир:

178

Был — золотой Атлантиды

Остров таинственно-властный,

Ставивший вехи в веках...

Тот, где издавна привыкли

Чтить мудрецов; где лежали

Ниц перед ними цари;

Тот, где все знанья возникли,

Чтоб обессмертить все дали

Благостью новой зари!

(15,532)

Миф об Атлантиде как колыбели древнейшей мудрости разрабатывался астрологами и алхимиками в Западной Европе еще в эпоху Возрождения. Они утверждали, что жители Атлантиды добились могущества с помощью «тайных наук». В XVIII в. французский масон Фабр д'0ливье уверял, что около миллиона лет тому назад красная раса, населявшая гигантский остров в Атлантическом океане, покорила все народы земного тара благодаря своим успехам в магии. Высшие оккультные знания этой расы якобы сохранились в Древнем Египте с его иероглифами, сфинксами, пирамидами и мумиями. Атлантида погибла в пучинах водной стихии в наказание за неповиновение таинственным силам. В XIX в. оккультисты распространяли «эзотерическое предание», согласно которому великий маг Тот прибыл из Атлантиды в Египет и передал его жрецам «изумруд-ные таблицы», содержавшие сокровенную мудрость человечества. Теософы и антропософы рассказывают в своих книжках об Атлантиде, ссылаясь на вымышленные источники, будто бы хранящиеся в древних индийских храмах и доступные только посвященным, что она была основана четыре миллиона лет тому назад представителями высшей расы, прилетевшими с другой планеты. Пока атланты были благочестивы, они обладали «врилом» (силой внутри нас), которая помогла им познать весь мир и добиться величайших успехов в развитии науки и техники, но когда атланты забыли бога, то были за это наказаны извержением вулкана, землетрясением и потопом. Высшие маги предвидели катастрофу и спаслись на своих кораблях, перелетев в соседние страны, где их приняли за богов.

Эти измышления — смесь больной фантазии с шарлатанством. Основательница теософии авантюристка Е. П. Блаватская, создатель антропософии Р. Штейнер

179

писали в своих откровениях, что тайны Атлантиды они познали с помощью ясновидения. В. Скотт Эллиот, опубликовавший в 1896 г. книгу «История Атлантиды», уверял, что описания жизни атлантов он получил путем «психометрии»: все события, происходящие в мире, будто бы оставляют свой астральный след, и можно по нему восстановить историю Атлантиды. Льюис Спенс писал в книге «Проблемы Атлантиды», изданной в 1925 г. в Лондоне, что «не разум и не научные изыскания приведут в конце концов к раскрытию древних тайн Атлантиды. Людям, одаренным интуицией, являются удивительные видения: они одарены даром чтения „неземных" сообщений и благодаря этому проникнут в тайны Атлантиды» (83, 135). Богоискатели очень увлекались мифом об Атлантиде. В 1930 г. Д. С. Мережковский написал книгу «Тайна Запада, Атлантида и Европа», в которой провозглашал религию «эликсиром жизни».

Мистические измышления об Атлантиде имеют реакционный смысл. Они часто проникнуты расизмом, внушая веру в то, что высшая раса атлантов была осново-положницей мировой культуры. Мистики принижают все достижения науки и техники, которые, но их словам, являются остатками магии атлантов, укрепляют религиозные суеверия. Не случайно некоторые представители духовенства поддерживают вымыслы об Атлантиде, видя в этом мифе доказательство истинности библейского сказания о всемирном потопе, ниспосланном богом в наказание людям. В 1968 г. архимандрит Мефодий опубликовал в болгарском журнале «Духовная культура» статью «Новые свидетельства об Атлантиде и потопе». Он пишет, что отголосок атлантической катастрофы сохраняется в предании о всемирном потопе. Египетские жрецы, так же как и Библия, утверждали, что бог наказал древних людей за их грехи. Поскольку «сегодня утонувшая Атлантида принимается как бесспорный факт» (?), рассуждает архимандрит Мефодий, библейское сказание о всемирном потопе приобрело очертание реального события. Попытки связать гибель Атлантиды с всемирным потопом не новы. Когда-то И. Донелли напечатал книгу «Атлантида — допотопный мир», утверждая, что катастрофа, вызвавшая гибель Атлантиды, — это всемирный потоп, которым бог наказал людей за их непомерную гордость своими знаниями. Многие христианские мистики

180

считали атлантов пропавшими коленами израильскими, а гибель Атлантиды — гибелью Содома и Гоморры. В России министр народного просвещения А. С. Норов, издавший книгу об Атлантиде, видел в этом «поучительном сказании» духовное оружие против материализма. Он писал, что древние евреи во время своего пребывания в Египте рассказали жрецам о том, как бог покарал атлантов во время всемирного потопа, а от жрецов это сообщение стадо известно древнегреческому мудрецу Солону, а затем философу Платону.

Об Атлантиде впервые поведал Платон около 355 г. до н. э. История Атлантиды изложена им в двух его диалогах—«Тимей» и «Критий». Сведения о ней он получил будто бы от своего родственника, прадед которого был связан с правителем Афин Солоном. Солон в Египте при посещении одного храма рассказал жрецам о потопе при Девкалионе. Старший из жрецов сказал Солону, что афиняне не имеют представления о давно прошедших временах и даже об их собственной истории. «Многим катастрофам подвергались люди, — сказал жрец, — величайшие из них случаются от огня и воды». Жрец рассказал, что десять тысяч лет назад был гигантский остров, населенный атлантами. Правители атлантов вели захватнические войны, напали и на Афины, но воины Афинского государства проявили чудеса храбрости и доблести, победив превосходивших их атлантов. После этого произошло землетрясение и в один день и в одну ночь исчезли победители и побежденные. Афиняне провалились сквозь землю, а остров Атлантиды погрузился на дно моря.

В этом рассказе очень много несообразностей. Геродот сообщает, что Солон посетил Египет при фараоне XXVI династии Амазисе, но этого не могло быть, ибо оба эти деятеля жили в разное время. Описание жрецом «прекраснейшего государственного устройства в Афинах», якобы существовавшего десять тысяч лет назад, во многом напоминает социальный строй, выдуманный Платоном в его «Республике». Ученик Платона Аристотель еще при жизни своего учителя заявил, что весь его рассказ об Атлантиде выдуман им в целях распространения политических и философских взглядов. Страбон и Плиний Старший также скептически относились к рассказу об Атлантиде. Плутарх, признавая, что Солон изучал

181

философию у египетских жрецов, рассматривал предание об Атлантиде как завершение у Платона героического эпоса. Неоплатоники считали сказание об Атлантиде аллегорией.

Современные ученые относят сказание об Атлантиде к мифам, указывая на то, что оно сообщается не историками, а философом-поэтом, который часто ссылался на фантастические события, чтобы подкрепить какое-нибудь свое философское рассуждение. Он рассказывал в диалоге «Государство» об Эре, который будто бы погиб в бою, попал в загробный мир, а затем, возвратившись оттуда, поведал о том, что пришлось ему увидеть в царстве теней. Платон полагал, что «для сохранения общественного благоденствия можно иногда отступать от правды», доказывал пользу далеких от правды мифов, если они служат назидательным целям; «для законодателя это великий пример, что можно убедить души молодых людей в чем угодно».

Известный английский исследователь вопросов исторической географии Дж. Томсон писал: «„Атлантида" Платона была придумана... с совершенно определенной целью. В своей „Республике" он изобразил идеальное государство и претендовал на то, что если бы оно действительно существовало, то было бы достаточно сильным, чтобы дать отпор любому из реальных государств... Позднее у Платона появилась своеобразная идея показать, что некогда такое государство действительно существовало и на деле проявило свою силу... Атлантида — плохая Утопия, поднятая из пустынных пучин моря с политической целью... Теория о погружении суши в море была тогда в большом ходу... Древним более простительно, чем нам, поддаваться мистификациям авторов утопий» (79, 139—141).

Платон преследовал цель восхваления своего идеального аристократического государства, которое смогло победить даже атлантов. Он хотел внушить, что неверие в богов жестоко наказывается небом, а поэтому в назидательных целях борьбы против атеизма придумал миф об атлантах. Он ненавидел вольнодумцев, так как считал, что из-за них «происходят смуты». По Платону, «казнь, бичевание, заключение в тюрьму, изгнание и т. д.» ожидают людей, утверждающих, «будто нет тех богов, признавать которых предписывает закон» (Законы X, 889—890).

182

В различных странах сочинили множество мифов о том, будто боги наказывали гордых людей, мечтавших проникнуть в тайны мироздания и уподобиться богам, извержением вулканического огня или всемирным потопом. У Платона поэт Критий говорит об атлантах:

«В продолжение многих поколений... они оставались покорны законам и относились дружелюбно к родственному божеству, ибо... держались образа мыслей истинного..., высказывая смирение... Но когда доля божества, от частых и обильных смешений со смертною природой, в них наконец истощилась, нрав же человеческий одержал верх, тогда ... они развратились... Бог же богов Зевс..., решившись, ... собрал всех богов» (65, 518— 519), чтобы покарать нечестивых атлантов. В. Я. Брюсов использовал это сообщение в поэме «Город Вод», рисуя его обитателей богоборцами:

Дерзко умы молодые

Дальше, вперед посягнули,

К целям запретным стремясь...

Грозно восстали стихии,

В буре и в громе, и в гуле,

Мира нарушили связь.

Пламя, и дымы, и пены

Встали, как вихрь урагана;

Рухнули тверди высот;

Рухнули башни и стены,

Всё, — и простор Океана

Хлынул над Городом Вод!

(15, 522—523)

Православные мистики видели в гибели атлантов справедливое возмездие бога. В 1917 г. священник Павел Флоренский с торжеством вспоминал в лекции «Пращуры любомудрия», что египетский жрец поведал людям забытую правду о наказании безбожников: «... упоенные собственною мощью, атланты развратились душою ? вызвали на себя гнев бога. За надмение и богоборство своих насельников Атлантида погибла в один день от труса и потопа, поглощенная безднами морскими» (90, 22).

Науке неизвестны какие-либо достоверные данные, подтверждающие существование или гибель Атлантиды. Нет фактов, которые свидетельствовали бы о грандиозных геологических катастрофах, вызвавших большие изменения поверхности земли в период существования челове-

183

чества ни в Атлантическом, ни в Тихом океане. Крупнейшие ученые — геологи, историки, этнографы — неоднократно заявляли, что вся история, рассказанная Платоном об Атлантиде, вымысел. Знаменитый норвежский путешественник и исследователь Т. Хейердал писал, что нет ни одного доказательства в пользу гипотезы об Атлантиде. На международной конференции ЮНЕСКО было вынесено решение, что следует остерегаться легковерного восприятия сообщений, связанных с «такими проблемами, как Атлантида и My».

В последние годы во многих изданиях были опубликованы сенсационные статьи о том, что новые открытия в восточной части Средиземного моря разрешили загадку Атлантиды. Ученые якобы обнаружили на дне Эгейского моря отложения вулканического пепла, покрывающего гигантскую площадь. Греческий сейсмолог Ангелос Галапопулос предполагает, что примерно за 1500 лет до нашей эры недалеко от острова Санторин произошел взрыв вулкана громадной силы, от которого погиб древний остров, принадлежавший минойской цивилизации. Экспедиция американского Океанографического института Вуд Хол в 1966—1967 гг. проверила эту гипотезу в районе острова Тира в Эгейском море. Найдены два скелета человека, летний дворец какого-то богатого аристократа, красочные фрески, деревянные предметы, глиняные кувшины. Но остатки этого минойского города нельзя отождествлять с Атлантидой, которая, согласно Платону, опустилась на дно морское за 14 веков до нашей эры. Размеры Атлантиды, превосходившие, по легенде, Азию и Америку, вместе взятые, нельзя даже сравнивать с территорией острова Тира. Возможно, что катастрофа, разразившаяся когда-то на Тире, могла повлиять на создание мифа об Атлантиде.

Проблема Атлантиды — не геологическая и не историческая проблема, это вопрос мифологии. Мистики с помощью призрака Атлантиды пытаются внушить веру в то, что был единый очаг всех древнейших культур, возникший еще в те времена, когда на земле, за исключением атлантов, жили только дикари. Такого очага никогда не существовало, как не было того, чтобы одна культура стала праматерью всех культур. Вместо мифических стран, где будто бы родилась философия, следует обратиться к ее действительной родине — к Древней Греции.

184

Причины «греческого чуда»

Появление эллинской философии в конце VII—начале VI в. до н. э. породило загадку: почему именно греческий народ создал философию, которая за короткий срок своего существования сумела указать пути развития на многие столетия вперед?

Возникновение древнегреческой философии когда-то тщетно объясняли географическими условиями. Ясное небо, мягкий климат, нежные очертания гор располагают к умозрению, к философскому созерцанию, поэтому там и воссиял «мировой разум». В действительности древнегреческий народ смог в своем познании подняться до уровня философии потому, что социально-экономическое развитие Эллады позволило это сделать. В VII—VI вв. до н. э. в небольших рабовладельческих городах-государствах (полисах), расположенных в южной части Балканского полуострова и на островах, которые окружают его, начался быстрый экономический подъем. В VII в. до н. э. были открыты более совершенные способы литья металлов, железная и медная руда стала добываться в самой Элладе. В стране успешно развивается сельское хозяйство, растут урожаи винограда и оливы, совершенствуется гончарное ремесло и изготовление тканей, усиливаются торговые и культурные связи между полисами и с восточными странами. Еще в VIII в. до н. э. возник греческий алфавит, появилось обозначение не только согласных, но и всех гласных букв. С первой половины VII в. начинается чеканка монет. «Деньги делают человека», «В богатстве — сила», «Богатство — душа человека», — начали утверждать поэты. В Элладе усиливается борьба между рабами и свободными, бесправными жителями и полноправными гражданами, демосом (народом) и родовой аристократией. Торговцы, ремесленники, средние и мелкие земледельцы добиваются конфискации имущества аристократии, перераспределения земель, отмены долговых обязательств. Сторонник родовой знати поэт Феогнид Мегарский в VI в. до н. э. писал: «Народ стал иной: те, которые прежде не ведали законов и прав, которые с козьими шкурами на плечах паслись подобно оленям за городскими воротами, теперь стали благородными. Простолюдины добились должностей и почестей. То, что принадлежало знати, стало Достоянием демоса, а благородные стали простолюдинами».

185

В VI в. до н. э. в большинстве греческих государств происходили восстания, закончившиеся победой рабовладельческой демократии над аристократией. «Они первые и единственные в то время, — говорил Лисий о греках, — изгнали бывших у них царей и установили у себя демократию... Властвовать друг над другом путем насилия, — думали они, — свойственно диким зверям, а люди должны законом определить справедливое, словом убедить, делом повиноваться тому и другому; закон должен быть царем, слово—наставником» (47, 47). Еще раньше в полисах начала исчезать царская власть, звание басилея (царя) если еще продолжало существовать, то за ним сохранялись только функции жреца.

Одна из причин возникновения философии в Элладе — расцвет рабовладельческой демократии. Свободные члены общины были гражданами, а не бесправными подданными деспота, как на Востоке, активно участвовали в управлении государством, пользовались политическими правами. К. Маркс отметил, что «первой основой философского исследования является смелый свободный дух» (2, 169). Гражданская жизнь, богатая бурными событиями классовой борьбы, способствовала развитию торговли, ремесла, архитектуры, скульптуры, поэзии, науки. В условиях неустанной политической борьбы, в которой эллины завоевали и отстаивали свободу, развивалось ораторское искусство и мастерство спора. Они привели к изучению законов мышления, к возникновению диалектики, искусства добиться истины путем раскрытия противоречий в суждении и в преодолении этих противоречий. С развитием торговли и товарно-денежных отношений возросла способность к рационалистическому анализу.

Одни ученые считают, что разгадка возникновения философии заключается в развитии рабовладения, в появлении понимания человека как вещи, в усилившихся противоречиях между господином и рабом, принявших форму отношений между богом и человеком, природой и людьми. Другие ученые полагают, что в период возникновения философии преобладало натуральное хозяйство, рабовладение не могло отразиться на ней, так как в то время общественно-экономической основой развития греческой культуры был труд свободных земледельцев и ремесленников, который не был еще вытеснен трудом рабов. Третьи ученые утверждают, что определяющее значение для воз-

186

никновения философии имело развитие товарного хозяйства и денежная форма стоимости, способствующие появлению философских абстракций, ссылаются на изречение Гераклита: «На огонь обменивается все, и огонь — на все, как на золото — товары и на товары — золото». Еще А. Богданов, преувеличивая роль меновых отношений в возникновении философии, считал, что под их влиянием произошло обособление нерелигиозного светского мышления, сформировалось отвлеченное понимание причинности.

Многие ученые сходятся на том, что эллинская философия выросла из тех же самых корней, побеги которых покрыли всю землю различными религиозными вымыслами. Философия действительно возникла в пределах религиозной формы сознания как антитеза мифологии. Философское рационалистическое познание родилось не из суеверий, а из зачатков знаний, возникших еще в доклассовом обществе, но содержащихся в нерасчлененной форме в религиозном сознании. Поэтому трудно согласиться с мнением Г. Н. Волкова, что «религиозная мифология предшествует научному взгляду на мир и в известной степени порождает его» (21, 76).

К. Маркс писал, что философия древнего мира «не обходится без предпосылок» (2, 119). Ф. Энгельс в труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» отмечал, что взгляды и способ мышления старой родовой эпохи еще долго жили в традициях и только постепенно умирали. Если из-за плеча древнего грека, по словам Ф. Энгельса, выглядывает индеец, то пережитки его взглядов на Вселенную нередко просвечивают сквозь воззрения первых философов. В доклассовом обществе мир воспринимался в нерасчлененном единстве, природу не отделяли от общества, она объяснялась антропологически, не было абсолютного противопоставления живого и неживого, резкого дуализма духа и тела. Возникновение и развитие древнегреческой философии идет через преодоление такого миропонимания, но следы его еще были живы в сознании первых зодчих эллинской философии. Так, например, для ионийских философов космос — это единственный материальный, живой мир, где все вещи движутся и изменяются.

Н. Я. Марр так увлекался поисками первобытного содержания античных воззрений, что почти всю древнегреческую философию считал наследием доклассового

187

общества. В 1934 г. в статье «О лингвистической поездке в восточное Средиземноморье» он писал, что научная мысль, забрезжившая впервые в Греции, есть непосредственное наследие мышления первобытного общества — мышления, повсеместного в мировом масштабе. Н. Я. Марр ошибочно утверждал, что «мировоззрения не только Пифагора, но и Протагора, вообще стоиков и мифических личностей, приписываемые им философские положения, не исключая диалектических, — это мировоззрения всего человечества, собственно первобытного общества на определенной стадии, присваиваемые Средиземноморью и особенно грекам только потому, что они их записали и развивали... Требуется новый подход к философии и Аристотеля и Платона, коренной пересмотр мнимых их противоречий» (52, 2, 438). Отождествление зачатков философии, возникших при родовом строе, с философией развитого классового общества, каким была Древняя Греция, антиисторично. Эллинская философия как миропонимание рабовладельческого общества возникала в борьбе нарождавшегося класса рабовладельцев с воззрениями общинно-родового строя.

К. Маркс и Ф. Энгельс понимали значение пережитков родового строя в развитии эллинского общества, но не сводили к ним его социальную структуру. В каждом явлении есть остатки прошлого, но не они определяют его сущность. Философия располагала в качестве предпосылок воззрениями, унаследованными от родового общества, частично исходила из них, но сформировалась путем их отрицания. Философы начинают вместо отождествления природы и общества отделять их друг от друга, пытаются определить «золотые правила» поведения людей. Философия возникла в Элладе в эпоху распада старых общественных отношений и упадка древних религиозных верований. Гегель писал, что «когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, это показывает, что некоторая форма жизни постарела, и своим серым по серому философия может не омолодить, а лишь понять ее; сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек» (22, 7, 17—18).

Период возникновения философии связан с глубоким кризисом религии и морали. Заря научной мысли в Элладе, формирование исторических знаний и точных наук, совпадает с временем больших религиозных движе-

188

ний на Востоке. В VI в. до н. э. Джина (Вардхамана Махавира) создал в Индии джайнизм, Будда призывал искать спасения от страданий в нирване, в Иране Зо-роастр проповедовал модернизированные дуалистические верования, в Китае Лао-цзы — веру в дао, Конфуций предлагает «исправлять имена». В Элладе распространяется орфизм — религиозное учение, происхождение которого приписывалось мифическому герою — фракийскому певцу Орфею, спустившемуся в подземное царство в поисках своей жены Эвридики. Орфизм проповедовал сотворение мира богами, резко противопоставлял тело и душу, земную и загробную жизнь. Обострение классовой борьбы привело к поискам средств утешения, к вере, что тело есть гробница души, которую ждет блаженство на том свете, если она будет следовать «золотым правилам» поведения. Философия как форма общественного сознания, связанная с научным знанием, формируется в противоположность мистическим представлениям орфизма. В борьбе против мистических орфических теокосмогоний и религиозного нравоучения возникает материалистическая философия, которая утверждает, что причины изменений в природе и в поведении человека заключены в них самих, а не результат воли богов и демонов.

В капиталистических странах издано много книг, в которых происхождение философии выводится из пантеистического духа эллинов, различных мистерий и тайных союзов. Формирование философии объясняется потребностью привести в систему религиозные верования, развитие которых рассматривается как постепенное просветление и углубление веры в существование сверхчувственного бытия и превращение ее в философию. По мнению некоторых философов-идеалистов, воззрения ионийских мыслителей не приблизились к философии, они остаются еще религиозными, у них природа шествует в мифологическом одеянии. Неотомист Ганс Мейер в книге «История западного мировоззрения», опубликованной в ФРГ в 1962 г., пишет, что греческая философия выросла из религиозных мифов, что первые философы обожествляли природу. Профессор Гарвардского университета Вернер Иегер в книге «Теология ранних греческих мыслителей», изданной в Штутгарте в 1963 г., ничего не нашел в идеях античных философов, кроме теософии, теогонии и теодицеи. Он превратил почти всех эллинских философов в богосло-

189

вов, предтеч христианства, «христиан до Христа». Философия, в толковании Иегера, возникает из религии, чтобы подготовить человечество к восприятию христианского идеала. Для Иегера история античной философии лишь история обоснования логическими средствами религиозной концепции мира, содержащейся в мифах древних греков. Профессор Венского университета Эрнст Топич опубликовал в 1958 г. книгу «Возникновение и конец метафизики», в которой отстаивает тождество мифологии и философии, видит в древнегреческой философии идеи, которым впоследствии христианство дало свое обоснование. Такие воззрения обычны для христианского богословия, рассматривающего возникновение и развитие античной философии как подготовку евангельского учения.

В старину в православных храмах на иконостасах, где можно было видеть ветхозаветных праотцев и пророков, земную и небесную жизнь Иисуса Христа, под иконами, над самым полом, помещали изображения античных философов, будто бы стремившихся к познанию бога. Их рисовали под влиянием сочинения «Пророчество эллинских мудрецов», известном на Руси в XVI—XVII вв., в котором утверждалось, что великие древнегреческие мыслители предвидели появление христианства. Во всех духовных семинариях когда-то именно так излагалось развитие эллинской философии. В Московской духовной академии священник Павел Флоренский в лекциях по истории философии уверял, что «философия рождается от религии, философские понятия вырабатываются из религиозных» (90, 9). В лекции «Пращуры любомудрия» он стремился показать «связь античной религии и античной философии в момент возникновения этой последней», предлагал найти религиозные корни античной философии, тщательно обследовать то сочленение античной мысли, где эллинская философия органически прикрепляется к эллинской религии в эпоху эллинского возрождения VI в. С. Н. Трубецкой уверял в «Метафизике в Древней Греции», что в истории греческой философии нет ничего оригинального, она есть лишь «раскрытие религиозного мировоззрения эллинов, только наиболее отвлеченное научное выражение их основных верований» (80, 143). В религии греков якобы заранее очерчен весь цикл идей их философии. Он даже считал философию греков как бы особым фазисом развития их религиозных идей. Отчасти это

190

объясняется тем, что С. Н. Трубецкой отождествлял древнегреческую философию с идеалистической философией, которая действительно развивает религиозные верования.

Философы-идеалисты особенно старательно ищут теистические корни воззрений Гераклита. В Западной Европе опубликовано много статей о зависимости его философии от мидийских магов и от жрецов Артемиды Эфесской, о связи великого диалектика с дионистическими культами и мистериями. Известно, что Гераклит происходил из свергнутого царско-жреческого рода и удалился от общества, найдя убежище при храме Артемиды Эфесской. По мнению Б. Рассела, у Гераклита была даже «своя собственная религия». Поводом для всех этих предположений было то, что он нередко выражал свои понятия мифологическим языком. Гераклит жил в эпоху кризиса мифологии, когда представление о мудрости освобождалось от мифологической оболочки. Поэтому он говорил:

«Одна единственная мудрость не желает и желает называться именем Зевса» (55, 142). Гераклит считал, что Гомер и Гесиод ошибались в познании видимых вещей. Великий диалектик шел от веры к знанию, провозгласив, что ценит выше всего то, чему учат зрение и слух. Главное в воззрениях Гераклита то, что делает его философом:

критика мифологии, а не ее пережитки. Он сожалел, что люди «верят народным певцам» (55, 146), предлагал изгнать розгами с общественного собрания того поэта, который рассказывает мифы, считал, что даже Гомер заслуживает такого наказания. Гераклит порицал «магов, вакхантов, менадов и мистов», высмеивал бессмысленность идолопоклонства: «Статуям этим поклоняются, как если бы кто попусту беседовал с домами» (55, 140). В изречениях Гераклита имеются упоминания о богах, но если в нашей речи нередко еще встречается «Слава богу», то можно ли требовать от мыслителя, жившего две с половиной тысячи лет назад, чтобы его речь была полностью свободна от религиозных образов. Гераклит отрицал сотворение мира богами. В. И. Ленин выписал слова Филона о Гераклите:

«Все выводит из мира и в мир, но не верит, чтобы что-нибудь произошло от бога» (3, 29, 309), отвергал попытки найти у Гераклита «целую систему теологии» (3, 29, 307).

Многие ученые давно критиковали стремление вывести возникновение философии эллинов из их религии. Так,

191

например, известный знаток античной религии Е. Роде отрицал отождествление древнейших религиозных верований и философских идей. Он писал, что греческая мифология и теология признают сверхъестественный мир, история для них — это ряд отдельных актов творчества богов, философия же исходит из естественных сил природы, из ее законов. Однако Роде ошибочно полагал, будто религия и философия в Элладе текли рядом в особых руслах, не вступая в столкновения. Философия в Древней Греции возникла не в содружестве с религией, а в борьбе с ней в период кризиса, разложения и упадка мифологических представлений.

Многие позитивисты, отвергая всякую философию, которая будто бы ничего общего не имеет с наукой, считали, что философия порождена религией, а поэтому близка к ней и должна исчезнуть как донаучная форма сознания. В 1912 г. английский ученый Ф. Корнфорд опубликовал книгу «От религии к философии», в которой пытался на большом фактическом материале обосновать мысль Гегеля о тождественности религии и философии по содержанию и отличие их по форме. Ф. Корнфорд уверял, что религия — мать философии, а философия — «прямая преемница теологии». По Корнфорду, философия в Элладе развивалась от первых ее создателей до Аристотеля в результате процесса трансформации восточной и олимпийской мифологии, рационализации ее под влиянием кризиса религиозных идей, отражавших социальную структуру гомеровского общества. Вместо разделения древнегреческой философии на материалистическое и идеалистическое направления, Корнфорд неправильно положил в основу разделения этих двух направлений древнегреческой философии два религиозных течения:

олимпийское и дионисское. Поэтому у него милетские философы и атомисты развивают гомеровскую теологию, а Пифагор, Гераклит, Ксенофан, Парменид и Платон отстаивают религиозно-мистические культы. Материалисты Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Демокрит и Эпикур отвергали гомеровскую теологию, материалисты Гераклит и Ксенофан не принадлежали к сторонникам мистики.

В 1955 г. известный английский ученый и прогрессивный общественный деятель Дж. Томсон опубликовал книгу «Первые философы», переведенную у нас в 1959 г.,

192

в которой стремился марксистски объяснить возникновение эллинской философии, но не смог полностью преодолеть влияния Ф. Корнфорда, М. М. Розенталь в своей рецензии на эту книгу в журнале «Вестник древней истории» указал на то, что Дж. Томсон увлекся вульгарно-материалистической гипотезой, что переход от мифологии к философии произошел под влиянием денег, и выводил происхождение философии прямо из появления денег. Он, подобно Ф. Корнфорду, рассматривал воззрения первых греческих философов как продолжение и развитие мифологических представлений, из которых будто бы возникли научные категории. Против этого взгляда возражают многие ученые. Так, например, известный французский исследователь античности Ж. Вернан в книге «Миф и греческая мысль» писал, что философия возникает в момент разрыва между мифом и наукой.1 Он видел отличие философии от мифологии в постановке вопросов, в ответах на них, в создании собственного языка, опиравшегося на повседневный опыт. Для того чтобы объяснить, как первоначально смешанные воедино элементы отделяются один от другого, философы обращались не к образам титанов, а использовали пример воды, смешанной с землей. Эти элементы можно разобщить в результате вращения в сосуде: тяжелые частицы окажутся в центре, легкие перейдут к краям сосуда. Вернан считает, что если многие философы-идеалисты и провозглашали, что «всепожирающая воля к познанию» была первым симптомом «утраты мифа, утраты мифической родины, материнского лона», то диалектика религиозной веры и философского знания, мифа и логоса идеалистам непонятна.

В Элладе формирование философии было в конечном счете выражением идеологической борьбы прогрессивной рабовладельческой демократии, критиковавшей олимпийскую мифологию, против реакционной рабовладельческой аристократии, отстаивавшей старые религиозные заблуждения, освящавшие ее власть. Родовая знать обосновывала свои привилегии тем, что вела свое происхождение от богов и богинь. Она называла царей богоравными, божьими сыновьями или потомками богов, устанавли-

1 См.: J. Р. Vегnant. Mythe et pensee chez les grecs. 2-е ed. Paris, 1969, p. 285—314.

193

вала свою родословную от небожителей. В Спарте верили, что их цари находятся под покровительством божественных братьев Диоскуров. Евполид, эллинский поэт конца V в. до н. э., говорил, что почетом пользовались:

Лишь те, что могли затмить других родом в богатством.

Лишь представители домов отменных и высоких.

Мы им молились, как богам, они и впрямь богами были.

Эллины верили, что «от Зевса происходят все нищие и бедняки», что «дальновидный Зевс отнимает половину человеческих достоинств в тот день, когда человека постигает по воле отца богов и людей обращение в рабство».

Философия возникает в условиях, когда рождается сомнение в религиозной вере, которую люди раньше воспринимали без всякой критики. В VI в. до н. э. поэт Феогнид Мегарский писал об этих сомнениях; «Вот, что, однако, сбивает людей: человеку не тотчас боги блаженные мстят за прегрешенья его» (6, 144), «то, от чего никому ни жарко, ни холодно боги людям даруют легко» (6, 151). Феогнид Мегарский дерзко обращается к царю богов с неразрешимым вопросом: «О, 8евс, удивляюсь я тебе. Ты господствуешь над всеми существами, ты знаешь сердце и душу каждого человека, и твой престол господствует над всем. Как же ты можешь ставить на один уровень предателя и человека праведного, умеренного и насильника. Бог не посылает смертным никакого ясного знака и не показывает им пути, по которому они должны следовать, чтобы ему нравиться. Злые наслаждаются безмятежно счастьем, а те, которые хранят свое сердце от дурных действий, попадают жребию бедности, матери бессилия, и она тушит их любовь к правде, потому что толкает души человека на зло и силою нужды получает в его груди его сердце». В VI в. один из первых драматургов, Эпихарм, восклицал: «Трезвый будь, умей не верить. В этом смысл науки всей!», «Я же пришел к тому убеждению, что богами, приносящими нам пользу, являются только золотая и серебряная монета» (51, 195).

В Элладе усиливалось влияние социальных групп, связанных с ремеслом, торговлей и мореплаванием, заинтересованных в расширении научных знаний, в свободном от мифологии миропонимании. Эти представители рабовладельческой демократии высмеивали богов Гомера и Гесиода, звали от мифологии к фольклору, от мистерии

194

к театру. Свергая власть тиранов, демос теперь не останавливался и перед тем, чтобы низвергнуть небесных владык. В поэзии развивается критика различных древних мифов. Поэт Стесихор отрицает все чудеса превращения богов, о которых повествовал Гомер.

Сомнение в истинности многих мифов, отделение их от знаний возникли еще до появления философии, но критика не касалась основного вопроса: происходит ли мир от богов или он возник без всякого их участия? Философия начинается с того, что ставится вопрос о естественной основе, из которой все возникло, с таких рассуждений, как знаменитое утверждение Гераклита: «Этот космос ... не создал никто ... из богов» (55, 141).

Кажется, что основоположники философии обсуждали те же самые вопросы, которые до этого излагались мифами, ту же самую космогоническую проблему архэ (начала), но способ решения ее состоял в отрицании самой мифологии, ее антропоморфизма. Из теокосмогонических мифов исчезли боги, вместо которых оставались природные стихии. Обожествленные стихии — вода, огонь, земля и воздух — стали естественными первоначалами.

Формированию философии в Элладе способствовало то, что у древних греков господствовало жизнерадостное восприятие мира, отсутствовал интерес к пребыванию в подземном мраке. «Живущим надо жизнью насладиться здесь!» — восклицали эллинские поэты. Еще М. Мюллер объяснял поразительное развитие философии в Древней Греции преимущественно тем, что там отсутствовала влиятельная теократия и канонизированные религиозные верования. В Элладе жречество не составляло особой корпорации, там не было замкнутого сословия жрецов, как на Древнем Востоке. В Древней Греции жрецов часто выбирали из знатных семей на короткие сроки, культом нередко руководили гражданские должностные лица. Он не был централизован и не обладал твердо установленными догмами. На Древнем Востоке жрецы систематизировали верования, строго охраняли их неприкосновенность и наблюдали за обязательным исполнением религиозных предписаний. Верования греков не обратились в систему догм, сковывающих всякое самостоятельное проявление мысли. Чем определеннее изложено религиозное учение и строже оно охранялось жрецами, тем менее благоприятны условия для появления фило-

195

софии. Этим объясняется, что во многих странах Древнего Востока философия не смогла выделиться в самостоятельную форму общественного сознания. У жрецов Эллады не было диграфии, т. е. двойного письма, жреческого и общего, благодаря которому наука в странах Древнего Востока была тайным делом касты жрецов. Если восточные жрецы считали свои познания священными, данными богами, а поэтому не подлежащими дальнейшему развитию и усовершенствованию, то эллины, не связанные жреческими запретами, свободно развивали науку в связи со своими потребностями. Поэтому нельзя согласиться с мнением Г. Н. Волкова, что «точное, эмпирическое знание на Востоке развивается, как правило, вне и отдельно от философско-религиозных умозрений» (21, 34), хотя сам же он признает, что даже в Древней Греции «научное знание в те времена едва отпочковывалось от мифологии и религии, и Пифагор считал необходимым подкреплять свои естественнонаучные и философские положения авторитетом мистики» (21, 62).

Многие буржуазные философы отрицают связь между философией и наукой. Ф. Ницше восклицал: «Я не верю, чтобы отцом философии было стремление к познанию». Современные проповедники экзистенциализма продолжают развивать его идею об отсутствии генетической связи философии с наукой. М. Хайдеггер в книге «Что такое философия?» говорит о том, что философия не могла зародиться от научного знания, так как она выше его. То, что ионийская философия возникла среди первых представителей естествознания, опровергает эти домыслы. Именно в Ионии, на стыке египетской и вавилонской культур, астрономия и математика, заимствованные из этих стран, смогли освободиться от религиозных оков и начали становиться из собрания эмпирических сведений теоретической наукой, порвавшей с мифами. Античная наука восприняла многие рационалистические догадки и эмпирические сведения первобытной общины. Там зачатки научного знания причудливо и противоречиво переплетались с мифологией и магией. В Древнем Египте или Вавилоне научные знания никогда не смогли полностью очиститься от магии, а в Элладе более успешно проходил процесс эмансипации их от колдовства. Даже медицина, которая и в Древней Греции была часто во власти жрецов, скоро освободилась от магии.

196

Философия не могла возникнуть без эмпирической науки, а теоретическая наука без появления философии. философские обобщения требуют знаний, а если их нет, то рассуждения о мире могут превратиться в теологические спекуляции. До тех пор пока экономическое развитие Эллады не потребовало более углубленных знаний о природе, наблюдений над ней, обобщения их, не было и философии. Вместо астрологических прорицаний, требовалось астрономическое предвидение, вместо магических гаданий о погоде — метеорология, вместо знахарства — медицина.

Время возникновения философии сравнивают со второй половиной XV в. в Западной Европе: изобретению и распространению там книгопечатания соответствует распространение и упрощение письменности, великим географическим открытиям — ближайшее знакомство ионийцев с другими странами, особенно с восточными государствами. Философия зарождается как обобщение научных достижений, политического опыта и этических воззрений. В течение первых трех веков своего существования философия и естествознание образуют одну нерасчлененную науку, которую даже долгое время называли «фисиология». Кроме философии в современном смысле этого слова, она включала сведения из астрономии, метеорологии, математики, механики, медицины, а также политические, юридические, экономические, географические воззрения. Первые философы были одновременно астрономами и математиками, а часто и политиками. Лишь впоследствии от философии отделились разные науки, но первоначальное развитие их в Элладе совершалось в рамках философии, которая была основой и общим источником научного знания.1

Мифология и философия

Вопрос о взаимоотношениях древнегреческой мифологии и философии — дискуссионный среди советских исследователей истории античной мысли. Авторы, рассуждающие о том, что первобытная мифология была праматерью

1 См. книгу английского марксиста В. Farrington. Greek Science. London, 1949.

197

современной духовной культуры, ее первообразом, прафеноменом, тем зернышком, из которого проклюнулось и развилось зрелое растение со стеблем — точным научным знанием, листьями — философией и цветами — поэзией, вернулись к воззрениям, отстаивавшимся еще в конце XIX в. Д. Н. Овсяннико-Куликовским: «В великих умах древности совершалось таинство превращения мифологического понимания вещей в философию и науку. Великие умы древности из мифа сделали философию и науку» (60, 134). В 20-е годы нашего века известный ученый А. Ф. Лосев много писал о мифологических корнях древнегреческой философии. Он шел к своему пониманию мифов от Шеллинга и Гуссерля. Еще в 1927 г. А. Ф. Лосев писал, что «миф есть наиболее реальное осознание действительности», отождествлял ионийскую философию с греческой религией. Впоследствии он понимал под мифологией фантастические представления о мире, свойственные человеку первобытнообщинной формации, видел в мифах перенесение общинно-родовых отношений на природу, а в ионийской философии «переработку мифологии». А. Ф. Лосев считал, что мифология в отличие от религии не требует веры в сверхъестественное, это принципиально различные явления, которые часто не только развиваются самостоятельно, но даже и враждуют друг с другом. В рабовладельческом обществе миф становится одной из форм выражения философских идей, превращается в философскую аллегорию. Такое чрезмерно резкое противопоставление А. Ф. Лосевым мифологии религии не соответствует действительности, потому что мифология — один из элементов всякой религии. Религиозная мифология — культовая форма сознания и содержит веру в сверхъестественное.

В 1965—1968 гг. были опубликованы интересные статьи А. Н. Чанышева, Л. А. Ляховецкого и Ф. X. Кес-сиди о возникновении философии. А. Н. Чанышев писал, что философия имела два духовных источника: мифологию и зачатки научного знания. «Ранняя философия унаследовала от мифологии некие „родимые пятна" (гилозоизм, антропоморфизм, анимизм и т. д.) ... постановку ряда принципиальных мировоззренческих вопросов, касающихся бытия и места в нем человека, ряд правильных догадок о природе мира (например, диалек-

198

тические моменты) и все то положительное знание, которое ранее группировалось вокруг или в рамках мифологического мировоззрения, а теперь стало достоянием философии как единой нерасчлененной науки» (94, 11). По Чанышеву, материалистическое мировоззрение сначала противопоставляло себя религиозному супернатурализму. В 1970 г. А. Н. Чанышев опубликовал книгу «Эгейская предфилософия», в которой обстоятельно изложил свои взгляды на отношение древнегреческой философии к дофилософским формам сознания.

В своих статьях Л. А. Ляховепкий считает, что возникновение философии означает возникновение основного ее вопроса и появление одновременно материалистического мировоззрения. До рождения философии существовал «единственный (идеалистический) мировоззренческий стержень». Первоначальный материализм отрицательно отвечал на триединый вопрос: создан ли мир, каково отношение божества к миру, бессмертна ли душа? Нет, этот космос не создан; нет, божество не вмешивается ни во что; нет, душа смертна. По мнению Л. А. Ляховецкого, мифология весьма отдаленный фактор предыстории философского идеализма и материализма. Идеалистическая философия происходит из мифологии, а материалистическая? И да, и нет. «Да, ибо материалистическая философия появляется как отрицание мифологического мировоззренческого стержня» (50, 80).

Ф. X. Кессиди в статье «Миф и его отношение к познанию, религии и художественному творчеству», опубликованной в 1966 г. в журнале «Вопросы философии» № 5, полемизировал с теми учеными, которые считают основным признаком мифа его этиологическую функцию, т. е. фантастическое объяснение причины происхождения различных предметов и явлений природы. Ф. X. Кессиди писал, что миф никогда не был способом объяснения действительности, хотя известны тысячи мифов о возникновении предметов и явлений природы: и общества. Он полагал, что существовало особое «мифологическое мышление», «особый тип мироощущения, специфическое чувственное представление о явлениях природы и общественной жизни». По Кессиди, «отличительная черта мифа — это отождествление образа и вещи, субъективного и объективного, внутреннего и внешнего, части и целого и представление, что „все находится во всем" (то есть приписывание каж-

199

дой вещи свойств всех других вещей)», «миф и религия явления разного порядка». По мнению Ф. X. Кессиди, в античном обществе миф не был орудием идеологической борьбы одного класса против другого. Это неверно. Религиозные мифы в рабовладельческом античном обществе, как и во всяком классовом обществе, использовались эксплуататорскими классами для укрепления своего господства. Так, например, согласно Геродоту, Клисфен Сикионский в первой половине VI в. до н. э. принял меры, чтобы искоренить культ героя дорян Адраста, запретив сказителям публичное исполнение гомеровских песен, в которых восхвалялись доряне, и «создал культ его злейшего мифического противника Меланиппа» (34, 19}.

В статье «Проблема происхождения греческой философии», опубликованной в «Философских науках» № 5 за 1968 г., Ф. X. Кессиди писал, что эллинский миф — лоно, из которого выделилось греческое искусство, философия и наука; что первые греческие натурфилософы перешли «от чувственного образа к отвлеченному понятию, от религиозно-мифологической веры к философскому знанию»;

что «основной вопрос философии ставится первыми греческими натурфилософами не как вопрос об отношении духа и материи (что является первичным — дух или материя?), а как проблема того первоначала, из которого возникают все вещи и в которое со временем они превращаются». Специфика ранней античной философии состояла в переходе от мифологического отождествления идеального и материального к художественному сравнению и от художественного сравнения к научной аналогии и отвлеченному понятию (логосу).1

Дискуссия показала, что проблема взаимоотношения мифологии, искусства и философии чрезвычайно сложна и требует дальнейшего исследования. Эта проблема существовала еще в древности. Аристотель считал, что человек, любящий или сочиняющий мифы, до некоторой степени философ, так как мудрость состоит в знании причин, а мифы — объяснение причин явлений природы.

1 Ф. X. Кессиди в своей книге «От мифа к логосу» (М., 1972) смягчает непримиримую борьбу религиозной веры против научного знания, утверждая, что «миф и религия оказали большое влияние на формирование и развитие философской мысли, научного познания» (стр. 36), «религиозно-мифологическая вера стимулировала... познание» (стр. 140).

200

Аристотель в «Поэтике» относил мифологию к поэзии и утверждал, что поэзия родственна философии, обе они вырастают из одного корня человеческой природы — из жажды познания, хотя «поэзия в большой мере говорит общее». Он впервые установил, что главное отличие философии от поэзии заключается в том, что философия ищет понятий, а поэзия творит образы или типы. Однако он полагал, что между понятием и образом есть сходство—обоим присуще обобщение: «единое относительно многого», — но понятие создается рассудком, а образ рождается интуицией.

В глубокой древности в образах-понятиях, как бы под одной крышей в нерасчлененном виде с религиозными верованиями и этическими представлениями находились и зародыши философских и естественнонаучных воззрений. Из художественно-образного сознания выделялись научно-философские понятия о бесконечном развитии и беспрерывном изменении мира, единстве и борьбе противоположностей, зародыши понятий материи, космоса, стихий, элементов, атомов и т. д. как антитезы религиозно-мифологических представлений о мире.

Маркс указывал, что лишь античная мифология могла стать не только почвой, но и арсеналом древнего искусства. Эта особенность древнегреческой мифологии имела большое значение для зарождения философии. В эпоху ее возникновения мифы давно изменились, часть из них потеряла связь с обрядами, отделилась от религии. В Элладе антропоморфизм начинают понимать как художественный прием, миф приобретает смысл аллегории, а олицетворение природы воспринимается как метафора. Из изображений героев мифов рождается изумительная скульптура, из инсценировок их выросли театральные представления, которые у Эсхила превратились в трагедию.

Процесс рождения философии из лона религиозно-мифологического сознания нельзя понимать упрощенно, как превращение мифологии в натурфилософию, религиозных образов в физические понятия и философские категории. Из самих религиозных верований не возникают научные идеи. Если для их выражения иногда использовались мифологические образы, то это происходило не только путем переосмысления и отрицания их,

201

но прежде всего в результате обобщения каких-то новых наблюдений, породивших эти научные идеи. Подстановка их под образы богов создавало иллюзию, будто сами эти образы породили новые понятия. Так, например, вездесущий Зевс стал вездесущим воздухом, а Гея, Хаос и Эрот превратились в материю, пространство и движение. Если Парменид понимал под Зевсом теплоту, Эмпедокл и Анаксагор эфир, а Диоген Аполлонийский воздух, то это не означает, что образ Зевса повлиял на формирование этих физических понятий. Если бога наделяли качествами мудрости или справедливости, то это означало, что у людей уже сложились данные понятия, которые они приписывали богу, а не то, что эти понятия возникли потому, что бог обладал атрибутами мудрости или справедливости. В V в. до н. э. Метродор Лампсакский, ученик Анаксагора, первый стал толковать мифы Гомера как аллегории, изображающие явления природы. Во времена Платона мифы Гомера уже рассматривались как аллегории. Неоплатоники подставляли под образы древних богов те или иные логические категории, строили из них свою систему, но и это не значило, что из самих образов богов вышли, как бабочки из коконов, философские понятия. Они складывались в результате трудового, общественного и нравственного опыта.

Древнегреческие мудрецы перешли от эмпирического мышления, оперирующего опытными понятиями и общими представлениями, к теоретическому мышлению, оперирующему философскими понятиями. Философия начинает развиваться в противовес обыденному сознанию, содержавшему еще множество мифологических верований.

Буржуазные философы чрезмерно расширяют число физических понятий, этических представлений, логических категорий, когда-то связанных с мифологией. Предыстория их коренится в практике. Так, например, в клинописи шумерийцев и вавилонян иероглиф понятия «площадь» тождествен иероглифу «количество зерна» (полученного с посева); иероглиф понятия «объем» — иероглифу «куча земли» (вынутая при производстве оросительных работ). Представление о прямой линии связано с прядением и ткачеством. Слово «linum» (линия) на латинском языке означает льняную нить. Большинство естественнонаучных понятий не имело ничего общего с религией. Значительная часть физических поня-

202

тий образовалась не путем абстрагирования конкретных атрибутов мифологических персонажей, а на практике и опыте людей. Многие из физических понятий возникли из скотоводческих и земледельческих терминов.

Основные и существенные определения бытия и познания формировались в процессе борьбы с мифологическим отражением реальной действительности. Они появились в конечном счете под влиянием изменения социально-экономических условий и успехов в научном познании мира. Так, например, мифологический образ мироздания заменился астрономическим в результате наблюдений за небом и изживания астрологии. Представление о необходимости, присущей космосу, содержащееся в образе мойры, освобождается от мифологической оболочки. Вместо религиозных мифов, выражавших нравственные чувства и представления, возникали отвлеченные понятия о совести, благе и справедливости. «Апейрон» Анаксимандра, «нус» Анаксагора, если когда-то и имели отношение к мифологии как олицетворенные материальные силы, обладающие атрибутами бессмертия и неуничтожимое, то в философии потеряли мифологическое значение. Представлению о логосе как магической силе слова противостояло философское понятие о нем как законе, независимом от богов и людей. Философы-материалисты развивали рациональное содержание этого понятия, а философы-идеалисты вернулись к его религиозному смыслу. У эллинов, как и у всех других народов, первые философские представления, возникнув в пределах религиозной формы сознания, сохраняли следы своего пребывания в ней. Философы продолжали пользоваться мифологическими образами часто из-за отсутствия новых средств выражения своих мыслей.

Философы-материалисты очищали стихийно-материалистические и наивно-диалектические представления от мифологической оболочки. Маркс выписал слова Эпикура, что он, объясняя явления природы, делал все «лишь бы только не прибегать к мифу» (2, 121). Философы-идеалисты, наоборот, использовали религиозное содержание мифов, стараясь выразить его в более утонченной форме. Древнегреческий идеализм был продолжением и развитием религии. Знатоки философии Платона говорят, что она была бы невозможна без древнегреческих мифов. «Идеи» Платона есть не что иное, как боги, выраженные

203

языком понятий. Учение Платона об Эросе в «Пире» и сотворении мира в «Тимее», рассуждения о бессмертии в «Федоне» — все это уходит корнями в мифологию. Неоплатонизм вообще чужд разрыву между философией и религией. Идеалистическая философия связана с религиозными мифами, а поэтому ее представители не так уже далеки от истины, когда ищут истоки многих своих взглядов в мифологии.

Поэзия и философия

Реакционные ученые давно создали «теорию» аристократического происхождения философии. У истоков этой «теории» был еще Платон, который учил, что одним людям по самой природе надлежит браться за философию и начальствовать в обществе, а другим — не браться за нее, но следовать воле правителя. Платон признавал, что «философия и поэзия издавна в каком-то разладе» и осуждал поэзию за то, что она, обращаясь к частным представлениям, будто бы не содержит философии, постигающей общую идею, а поэтому изгнал Гомера и других поэтов из своего идеального царства. Прав был Аристотель, отметивший в «Поэтике» связь философии и поэзии. Многое в древнегреческой философии восходит к мифам, сказкам, песням, басням и пословицам, созданным народом.

Исследователь античного фольклора и литературы И. И. Толстой в книге «Аэды» резко критиковал сочинение французского ученого Шарля Отрана, настаивавшего на том, что гомеровская поэзия возникла в жреческой среде, И. И. Толстой доказывал светское происхождение гомеровского эпоса. Он отстаивал мысль В. Г. Белинского о том, что художественный гений Гомера был плавильной печью, из которой грубая руда народных преданий и поэтических песен вышла чистым золотом. В. Г. Белинский указывал, что «глубокие философские идеи скрыты в гимнах поэтов догомеровского времени» (10, 5, 684).

Еще Шеллинг утверждал, что вначале древнегреческая поэзия и философия были неотделимы, но Гомер в своем эпосе их разделил: искусство стало показывать, а философия объяснять. Связь между философией и

204

поэзией оставалась, так как античные философы не были чужды художественному осмыслению мира, пользовались языком поэтических образов. Мудрецы излагали этические взгляды в гномах — стихотворных изречениях, а философы свои естественнонаучные воззрения в поэмах о природе. Мудрецы Хилон, Питтак и Солон, философы Эмпедокл, Ксенофан и Парменид были поэтами.

В. Вундт выделял в истории философии три стадии:

поэтическую, диалектическую и критическую. Поэтическая стадия совпадает с периодом зарождения философии, когда она выражается в космологической поэзии, отличающейся от мифологических произведений лишь тем, что все происходит не по воле человекоподобных богов, а совершается по законам природы. В. Дильтей писал, что «поэзия подготовила возникновение философии в Греции» (88, 54}. С этим был согласен и Э. Целлер, указывая, что поэзия, получившая в Древней Греции богатое развитие в форме эпоса, лирики и дидактики, подвела итоги теологическим, космологическим и этическим воззрениям греческих племен в сочинениях и изречениях и была предшественницей философии. В своем экземпляре книги Э. Целлера «Очерк истории греческой философии» Г. В. Плеханов подчеркнул слова о том, что поэзия определяла предпосылки греческой философии, из которых «последняя исходила и положительно, и полемически» (93, 17). Э. Целлер начинает изложение истории античной философии с Фалеса, а не с Гомера, Гесиода, Ферекида, орфиков, как это делают некоторые новейшие историки античной философии. Философия стала таковой только тогда, когда она вышла за пределы мифологии, а Гомер, Гесиод, Ферекид, орфики еще не порвали с ней. У них были какие-то элементы философии, но в целом их воззрения еще находятся на пороге философии. Геродот даже считал, что Гомер и Гесиод «дали грекам их богов». Поэтому нельзя согласиться с Г. Диллером, опубликовавшим в 1966 г. в Дармштадте в сборнике «Гесиод» большую статью «Гесиод и начало греческой философии», в которой он превращен в родоначальника древнегреческой философии, согласно утверждению Гераклита, что «учитель большинства Гесиод». Гесиод понимал Гею, Хаос и Эрота еще как мифологические образы, а не как физические понятия материи, пространства и движения. Для Гесиода мрак, ночь, смерть, сон,

205

раздор, голод, скорбь и т. д. — это существа. Такое восприятие мира не особенность «умозрительного духа Гесиода», как предполагал историк античной мысли Т. Гомперп, а пережиток первобытнообщинного миросозерцания. В 1962 г. выдающийся английский историк древнегреческой философии Уильям Гутри, в введении к своей многотомной истории греческой философии обосновывает начало ее с Фалеса. Советские историки античной философии всегда следовали той же многовековой традиции. Еще Аристотель, который впервые ввел термин «теология», отделив ее от философии, доказывал, что первыми философами должны считаться милетские мыслители (он называл их фисиологами в отличие от теологов).

Зарождение философии означало не развитие мифологии, а ее неминуемую гибель. Прогресс философии состоял в очищении ее от примеси мифов. В этом смысле прав известный лингвист и религовед М. Мюллер, когда писал, что он готов назвать всю историю философии от Фалеса до Гегеля непрерывной борьбой с мифологией. Эллинская философия начинается с критики гомеровской картины мира, хотя еще Ксенофан говорил: «... сначала все учились по Гомеру». Ученик Анаксимандра Ксенофан (580—450 до н. э.) из города Колофона в Малой Азии был странствующим рапсодом, который в своих стихах, читавшихся под аккомпанемент кифары, критиковал антропоморфизм Гомера, за что даже получил прозвище «обличитель обманщика Гомера». Ксенофан написал две поэмы исторического содержания, элегии и насмешливые стихи о Гесиоде и Гомере, порицая их рассказы о богах:

Что среди смертных позорным слывет и клеймится хулою —

То на богов возвести ваш Гомер с Гесиодом дерзнули:

Красть, и прелюбы творить, и друг друга обманывать хитро.

Ксенофан отвергал веру в человекоподобных богов:

Если быки, или львы, или кони имели бы руки,

Или руками могли рисовать и ваять, как и люди,

Боги тогда б у коней с конями схожими были,

А у быков непременно быков бы имели обличье;

Словом, тогда походили бы боги на тех, кто их создал.

Черными пишут богов и курносыми все эфиопы,

Голубоокими их же и русыми пишут фракийцы.

(6, 185—186)

206

Ксенофан высмеивал египетских жрецов, оплакивавших смерть Осириса:

Если это бог, то не оплакивайте его, ведь боги бессмертны,

Если же это человек — не приносите ему жертв.

Нищий рапсод, изгнанный из родного города, Ксенофан говорил, что «не должно воспевать сражений титанов, гигантов и кентавров—вымыслы прежних времен», а следует прославлять тех, кто славен своей добродетелью. Он призывал к развитию знаний:

Не от начала все открыли боги смертным,

Но постепенно, ища (люди) находят лучшее.

(51, 94)

Это не исключало того, что в философии самого Ксенофана еще сохранились пережитки мифологических воззрений. Он верил, что Вселенная — сознательное существо, способное видеть и слышать, что земля держится на своих корнях, простирающихся в беспредельном пространстве. Но Ксенофана уже называют геологом и палеонтологом, который предполагал, что мир возник из воды в земли или из одной земли. Заметив в местностях, далеких от моря, и в горах сохранившиеся остатки морских ракушек, отпечатки на камне рыбы, Ксенофан сделал вывод, что некогда море занимало эти земли.

Эпическая поэзия, дидактический эпос, из которого выросла философская проза, содержали элементы, противоположные мифу. «Эпос рождается из мифа не путем эволюции, — писал В. Я. Пропп, — а из отрицания его и всей его идеологии. При некоторой общности сюжетов в композиций, миф и эпос диаметрально противоположны один другому по своей идейной направленности» (68, 33). Эпос был связан с богоборчеством. В «Илиаде» имеются следы протеста и борьбы людей против гнета богов (V, 379—380, 383—384; XXV, 441—457). Бессилие, страх и отчаяние порождало славословия им, но осознание своего могущества вызывало у людей готовность состязаться с божеством, а отсутствие помощи от бога или богини порождало даже стремление наказать их. В Древней Греции аркадские пастухи секли крапивой свой идол, изображающий Пана, если их надежда на хозяйское угощение бывала обманута.

Богоборческие мотивы выражены в мифе о восстании гигантов и титанов, сынов земли Геи, которые, взгромоз-

207

див одну на другую высокие горы, забрались на Олимп и вступили в битву с Зевсом, но потерпели поражение. В «Илиаде» упоминается имя древнего певца Фамирида, который будто бы дерзнул состязаться в искусстве с самими музами и за это был лишен ими своего дара и ослеплен. Древние греки создали миф о ткачихе Арахне, ^которая дерзко высмеивала жителей Олимпа и вступила в соревнование с богиней Афиной, соткав ткань, более прекрасную, чем созданная богиней. Ниоба выступила против богини Латоны, сатир Марсий — против бога Аполлона, но все терпели поражение. Ахилл у Гомера бранит Аполлона последними словами за укрывательство Гек-тора. Герой Диомед борется с Аресем, повергнув его на землю, ранит Афродиту. Брат Сизифа Салмней призывал к отмене жертвоприношений Зевсу, уверяя, что он сам умеет не хуже царя богов и людей метать молнии. Внук Сизифа Беллерофонт пытался на чудесном коне Пегасе взобраться на Олимп, чтобы проверить, есть ли там боги. В одноименной трагедии древнегреческого поэта Еврипида Беллерофонт, сомневаясь в существовании богов, говорит: «Коль бог дела позорные творит, то он не бог». В трагедии «Сизиф» Критий изобразил самого Сизифа безбожником, утверждавшим, что боги выдуманы законодателями для запугивания людей, чтобы заставить их соблюдать законы.

М. Горький объяснял возникновение богоборчества протестом народных масс против социального гнета, их недовольством богами как образами, созданными по подобию земных владык. «Чем более мощным и властным становился рабовладелец, — тем выше в небеса поднимались боги, — писал М. Горький, — а в массе явилось богоборчество, воплощенное в образе Прометея, эстонского Калеви и других героев, которые видели в боге враждебного им владыку владык» (24, 27, 801).

Сказание о Прометее восходит к мифам об открытии огня. Во всех древних преданиях о том, как люди овладели огнем, его всегда похищают, как бы отмечая, что он действительно был вырван у природы. Дикари часто похищали огонь у соседей, а поэтому верили, что когда-то он был украден птицей, которой удалось ради этого добраться до самого лучезарного солнца. К образам этих птиц восходит и Прометей, похитивший небесный огонь у Зевса-орла. Прометей находится в родственных отно-

208

шениях с Океаном и Океанидами. Он приносит огонь в стволе дерева, которое употребляется при добывании огня трением. Некоторые ученые объясняют происхождение имени Прометей тем, что в Древней Индии жили проматиусы — вращатели палок, добывавшие таким образом огонь. Если это не случайное совпадение, то тогда раскрыта тайна имени Прометея.

У многих народов огонь похищает орел-«громовик». Древние греки также рассказывали, что орел, который служит Зевсу, носит в когтях молнию. Известный французский историк искусства С. Рейнак писал в «Орфее», что орла прикрепляли к крыше здания, так как верили, что в орла молния ударить не может. Фронтон греческого храма назывался «аэтос» (орел). Когда впоследствии пробовали объяснить, почему орел пригвожден к крыше, сочинили миф, что именно эта птица была прикована богом к кровле в наказание за то, что она украла огонь с неба. Орла называли Прометеем потому, что по-гречески — это провидец или прозорливец, а орел считался вещей птицей, по его полетам гадали. Возможно, что все это позднейшие толкования.

Для древних греков Прометей — прежде всего «герой культуры», родоначальник ремесел и наук, который добыл огонь людям против воли Зевса, за что и был жестоко наказан «царем богов». Эсхил в «Прикованном Прометее» восхваляет его за то, что он научил людей «многим искусствам», «науке чисел и грамоте», сделал «прежде неразумных разумными и мыслить научил», «облегчил людям тяжелый труд». Не случайно понятие филантроп — Друг людей — впервые возникло как характеристика Прометея. Прометей будто бы носил знак рабства: на голове венец из трутняка, из которого делались веревки для связывания непокорных рабов. Освободил Прометея от жестокого наказания Зевса Геракл, в образе которого воплощен народ. В подвигах, совершенных Гераклом, с огромной художественной силой выражена борьба греческого народа против иноземных врагов, такие трудовые подвиги, как приручение животных, осушение болот, выведение плодов. Геракла иногда представляли рабом, который трудился на хозяина.

Возможно, что богоборческие идеи некоторых мифов, особенно сказания о Прометее, повлияли на античных

209

философов-материалистов. Еще Платон относил Прометен к первым философам, намекая, возможно, на то, что философия начинается как «Прометеева ересь», как бунт против бога. Вот почему Прометея всегда ненавидели различные реакционеры. Обер-прокурор святейшего синода К. П. Победоносцев с гневом писал: «В мифе Прометея, связанного Зевсом и пригвожденного к кавказскому утесу, нельзя не распознать идею новейшего скептицизма, в сопоставлении с идеей всемогущего бога, создателя вселенной. Это протест гордого духа против общего верования в бытие божие, отрицание покорности и поклонения божеству» (66, 143). Но именно за это ценили образ Прометея передовые писатели, поэты и философы. М. Горький писал: «Спор человека с богами вызывает к жизни грандиозный образ Прометея, гения человечества, и здесь народное творчество гордо возносится на высоту величайшего символа веры, в этом образе народ вскрывает свои великие цели и сознание своего равенства богам» (24, 24, 29). К. Маркс знал наизусть «Прикованного Прометея» Эсхила, отмечал, что боги Греции были смертельно ранены сказанием о неукротимом Прометее. Маркс называл этого героя, терзаемого орлом, но продолжающего грозить Зевсу, «самым благородным святым и мучеником в философском календаре» (2,25).

Семь мудрецов

Истоки философии в Древней Греции восходят к народным изречениям. Эллинские пословицы и поговорки приобрели мировую известность: «Одна ласточка не делает весны», «Кто в море не бывал, тот горя не видал», «Кому счастье, у того и куры доятся», «Капля по капле и камень точит», «Ленивому всегда праздник», «Гора родила мышь», «Из мухи делать слона» и т. д. Аристотель говорил, что пословицы — это остатки древнейшей философии, уцелевшей с незапамятных времен из-за своей краткости, красоты и остроумия. Некоторые изречения Гераклита близки к пословицам: «Глупец при каждом слове входит в азарт», «Невежество трудно скрывать при опьянении», «Собаки лают на тех, кого они не знают», «Глаза более точные свидетели, чем уши»

210

(«Не верь ушам, а верь очам»), «Ослы золоту предпочли бы солому» и т. д.

У древних греков была очень развита гномическая поэзия, излагавшая в изречениях правила житейской мудрости. Поэты VI в. до н. э. Феогнид, Фокилид и другие славились как авторы двустиший, содержавших моральные сентенции. Поэт Феокрит пишет:

Есть у мудрейших обильный запас изречений,

Много для жизни полезных советов может в нем каждый найти.

В путешествии по Аттике, сообщал Платон, легко научиться нравственности, читая надписи, изречения и стихи философов на гермах (четырехгранных столбах), поставленных на больших дорогах и среди селений. Аристотель составил первый сборник древнегреческих пословиц, который не сохранился. После Аристотеля многие философы собирали пословицы, но уцелели лишь сборники софиста Зеновия (II в. н. э.), записавшего 552 изречения; Дигениана (II в. н. э.), собравшего 776 изречений.

В средневековой Европе очень любили древнегреческие изречения. На Руси особенно был известен переводной сборник «Пчела», составленный в Византии, где славились антологии изречений «Розовый сад», «Фиалковый цветник» и т. д. В «Пчеле», переведенной на русский язык в конце XII в., собраны сентенции о мудрости, добродетели, дружбе, злобе и т. д. В конце XVII в. в рукописи первого сборника русских пословиц «Повести или пословицы всенароднейшие» было в числе прочих 30 пословиц, переведенных с греческого языка. В нашу речь вошли изречения, приписываемые Платону: «Лучше в обиде быть, нежели в обидчиках», «Доброе начало— половина дела», «Живи не как хочется, а как можется»; Аристотелю: «Корень учения горек, а плоды его сладки», «Из двух зол выбирай меньшее», «Привычка—вторая натура», «Чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть», «Горе сдружает людей», «От хозяйского глаза и конь добреет»; Плутарху: «Слово—не воробей, вылетит—не поймаешь», «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», «Коня в рати узнаешь, а друга в беде». Эллинские мудрецы были так популярны в России, что на иконостасах в церквах помещали их изображения и под ними писали изречения философов.

211

В Москве в Благовещенском соборе были помещены изображения Аристотеля, Зенона, Плутарха, Менандра, Фукидида, Птоломея с их изречениями.

В Древней Греции авторство наиболее известных пословиц приписывалось семи мудрецам, государственным деятелям, жившим в VII и VI вв. до н. э. Гегель считал, что они находятся «на пороге истории философии» (22, 9, 141). К. Маркс указывал, что «греческая философия начинается с семи мудрецов, к которым принадлежит ионийский натурфилософ Фалес» (2, 131). «Sophos есть первый образ, в котором предстает перед нами греческий philosophos, — писал Маркс. — Он выступает мифологически в семи мудрецах, практически — в Сократе и как идеал —у стоиков, эпикурейцев, ново-академиков и скептиков» (1, 3,124).

В Элладе слово «софос» мудрец было связано с ремеслом, техникой, производством. Слово «мудрый» (умеющий что-либо сделать) употреблялось подобно слову «умный». Платон, излагая воззрения Протагора, говорил:

«Я называю мудрецами врачей, если дело касается тела, и земледельцев, если речь идет о растениях». Для древних греков понятия мудрого и нравственного были едины. Гераклит указывал, что мудрость состоит в том, чтобы говорить истинное и чтобы прислушиваться к природе и поступать сообразно с ней. Эллины считали мудрость высшим благом: «Мудрому человеку вся земля открыта».

Началом философской эры обычно считается 582 г., когда в Афинах, по словам Деметрия Фалерского, были названы имена семи мудрецов. Точно неизвестно, кто это были. Согласно Платону, у которого в сочинении «Про-тагор» впервые сообщается предание о семи мудрецах, ими считались Клеобул, Питтак, Биант, Фалес, Хилон и Солон. По одному списку седьмым мудрецом был Мисон, а по другому — Периандр. Питтак, Биант, Хилон, Солон — законодатели. Периандр в течение сорока лет был тираном Коринфским. К семи мудрецам причисляли и легендарного поэта Орфея, а Ориген в III в. ухитрился отнести к ним Моисея и Зороастра. До нас дошли изображения семи мудрецов на эллинистической гемме и на двух мозаичных полах римского времени в «зале муз» ватиканского музея, относящиеся к эпохе Александра Великого.

К. Маркс писал, что предание «в лице семи мудрецов знаменует мифологическое начало греческой философии»

212

(2, 28). Многие народы верили в то, что было семь матерей-прародительниц, семь главных богов и богинь, семь мудрецов. В шумерских мифах судьбы Вселенной решают семь старших богов и богинь, в подземном царстве, перед которыми имеется семь дверей, судьбами умерших распоряжаются семь судей. У шумер «злой семерке» демонов противостояло «семь мудрецов» — добрых духов, окрыленных пятиногих быков с человеческими головами или людей с птичьей головой и крыльями. В эпосе о Гильгамеше упоминается, что именно они заложили кирпичные стены города Урука. В Древнем Египте бог мудрости Тот имел семь помощников. В Древней Индии семь мудрецов почитаются основателями семи главных брахманских родов. Они изображены на одной индийской печатке приносящими жертву богу. Их иногда называют риши — семью сыновьями богов, живших на семи звездах Большой Медведицы и спустившихся на Землю, где они стали высшими жрецами, мудрыми песнопевцами. Поэтому в Древней Индии число семь считается знаком мудрости. В России в XVI в. была переведена с польского языка «Гистория о семи мудрецах», восходящая к индийскому сказанию о том, как король поручает семи мудрецам воспитывать своего сына. Каждый мудрец рассказывает поучительную повесть.

Представление о том, что великих мудрецов было семь, возникло потому, что этому числу придавали магическое значение. В Древней Греции семь считалось числом Аполлона, которому приносили жертву в седьмой день до новолуния. Семерка часто упоминается в мифах (семь сыновей и семь дочерей Ниобы, титаны разорвали Диониса на семь частей, афиняне ежегодно приносили в жертву Минотавру семь юношей и семь девушек). Древние греки чтили семь светил, полагая, что мироздание состоит из семи частей, что существует семь чудес света и т. д. Число семь — хебдомада — играло огромную роль в орфико-пифагорейских верованиях. Даже Солон придавал «седмице» большое значение в человеческой жизни.

Изречения, приписываемые семи древнегреческим мудрецам, восходят к фольклору. К. Маркс указывал, что «первые мудрецы являются лишь сосудами, пифиями;

субстанция изрекает их устами общие, простые предписания; их язык — это еще только язык субстанции, кото-

213.

рая глаголет их устами; в них раскрываются элементарные силы нравственной жизни. Поэтому они отчасти являются и деятельными творцами политической жизни, законодателями» (2, 131).

Возможно, что многие изречения семи мудрецов связаны с древнеегипетской дидактической литературой. Известен греческий остракон III в. до н. э. из Дейр эль Бахри «Наставления Аменофа». Эти наставления египетского мудреца времен XVIII династии обожествленного Амено-фиса сына Паапия аналогичны многим изречениям древнегреческих семи мудрецов. Таблички с наиболее знаменитыми из этих изречений были помещены в Дельфийском храме. Один неизвестный античный поэт сообщает о них:

Семь мудрецов называю — их родину, имя, реченье:

«Мера важнее всего», — Клеобул говаривал Линдский;

В Спарте: «Познай себя самого», — проповедовал Хилон;

Сдерживать гнев увещал Периандр, уроженец Коринфа;

«Лишку ни в чем!» — поговорка была милетинца Питтака;

«Жизни конец наблюдай», — повторялось Солоном Афинским;

«Худших везде большинство», —говорилось Биантом Приенским;

«Ни за кого не ручайся», — Фалеев Милетского слово.

(6,339)

Меандрий Милетский в IV в. до н. э. собрал изречения, приписываемые семи мудрецам. Афинский политический деятель и философ Деметрий Фалерский (385— 320 гг. до н. э.), ученик Феофраста, критически обработал это собрание афоризмов и придал ему форму «канона». Точность распределения авторства изречений между семи мудрецами очень условна. До нас эти изречения дошли в передаче позднего античного компилятора Стобея. Плутарх составил «Пир семи мудрецов», в котором приводит их изречения о государственном управлении и домашнем устройстве.

Семь мудрецов считались авторами изречений, обобщающих жизненный опыт, сложившийся в Древней Греции к VII в. до н. э., когда там возникли новые нравственные отношения под влиянием появления частной собственности и антагонизма между богатыми и бедными. В это время возникают изречения: «Деньги — человек, а неимущий — нечеловек», «Прибыль всегда сладка, даже когда она плод лжи», «Нет предела людскому стремлению к наживе». Мудрецы требуют: «Все в меру», «Мера

214

важнее всего», «Держись меры», «Соблюдай меру в приобретении богатства».

Среди изречений свода Деметрия Фалерского встречаются афоризмы, отражающие новое моральное сознание: «Трудом приобретай состояние», «Лови, что полезно», «В договорах будь тверд» и т. д. Теперь стали ценить не аристократические добродетели, а мудрость, знание: «Лучшее сокровище — мудрость», «Отбрось неразумие, полюби размышление», «Проводником своим делай разум».

В VII—VI вв. до н. э. появляются поэты, сочиняющие нравственные изречения, басни, анекдоты и загадки, в которых отражаются интересы демократии. В первой половине VII в. до н. э. Гесиод пишет поэму «Труды и дни», в которой отстаивает принцип: «Меру во всем соблюдай и дела свои вовремя делай». В этой поэме содержится множество моральных сентенций земледельцев. Гегель писал об этой эпохе: «У народа наступает время, когда дух набрасывается на общие предметы, стараясь, например, подвести естественные явления под общие рассудочные определения, познать их причины и т. д. Тогда говорят: „народ начинает философствовать", ибо мышление сродни как философии, так и этому содержанию. В такую эпоху мы встречаем как изречения об общем ходе событий в природе, так и изречения о нравственных явлениях, моральные сентенции, афоризмы об основоположениях нравственности, об обязанностях и т. д. И высказывавшие эти сентенции получили 'название мудрецов или философов. Так, например, в пору зарождения греческой философии мы встречаем семь мудрецов и ионийских философов» (22, 9, 58).

Среди семи мудрецов особенно славился знаменитый законодатель из Афин поэт Солон (638—559 гг. до н. э.). Он отменил долговую кабалу, выкупил граждан, проданных за пределы Аттики, и вернул мелким земельным собственникам их участки, заложенные у богачей, провел реформу календаря. Солон освободил сына от обязанности содержать состарившегося отца, если тот в свое время не обучил его какому-нибудь ремеслу. Сохранился рассказ, что Крез, царь Лидийский, приглашал к своему двору мудрецов и задавал им «хитрые вопросы». Как-то надев на себя наилучшие одежды и всевозможные украшения, Крез спросил Солона: «Кого видел красивее?».

215

Солон ответил: «Петухов, фазанов и павлинов». Когда у Солона спросили, наилучшие ли он написал законы для афинян, он ответил; «Из тех, какие они могли принять». Солон оплакивал умершего сына. Кто-то произнес: «Ты этим не поможешь». «Поэтому-то я и плачу, — сказал Солон, — что не могу помочь». Ему приписывали авторство изречений: «Законы подобны паутине: слабого они запутывают, а сильный их прорвет», «В великих делах всем нравиться нельзя», «Кто для многих страшен, тот должен многих бояться», «Кто не доставляет пропитание родителям своим, тот должен быть подвергнут бесчестию», «Проводящего жизнь в праздности, всякий может обвинить перед судом», «От богатства рождается пресыщение, а от пресыщения наглость», «Начальника, замеченного в пьянстве, наказывать смертью», «Требуя ответа от других, и сам давай отчет», «Советуй не то, что всего приятнее, а то, что всего лучше», «Нашедший хорошего зятя, нашел себе в нем сына, а нашедший дурного, потерял и дочь» и т. д.

Спартанец Хилон из Эфор прославился ответами на вопросы. «Чем отличается образованный от необразованного?» — спросили его. «Добрыми надеждами», — был ответ. «Что бывает трудно?» — «Умолчать о тайне». Какой-то человек хвастался тем, что он не имеет ни одного врага. Хилон спросил: «Быть может, ты не имеешь ни одного друга?». Хилон сочинил изречения: «О покойнике худо не говорят», «Обуздай язык, особенно на пиру», «Не допускай, чтобы язык забегал вперед ума», «Богатство служит более к злу, нежели к добру», «Дорожи временем», «Не будь в тягость другим» и т. д.

Законодатель Питтак, правивший десять лет в городе Митилене на острове Лесбос, известен ответами на вопросы: «Что не ясно?» — «Будущее»; «Что верно?» — «Земля»; «Что неверно?» — «Море». Питтаку приписывались изречения: «Всему свое время», «Корысть ненасытна», «Взятое в залог следует возвращать», «Самое злое из диких животных есть тиран, а из домашних — льстец», «Держись истины, верности, опытности, правдивости, дружбы» и т. д.

Биант из малоазиатского города Приены в Корни так ответил на вопросы: «Что трудно?» — «Спокойно переносить перемену дел к худшему»; «Что сладко?» — «Надежда»; «Каким делом человек наслаждается?» — «По-

216

лучением прибыли»; «Кто наилучший советник?» — «Время». Бианта называли автором изречений: «Несчастен тот, кто не переносит несчастья», «Приятнее производить суд между врагами, нежели между друзьями», «Плавающий на судне не находится ни в числе живых, ни в числе мертвых» и т. д.

Клеобул, правитель города Линда на острове Родос, сочинил загадку о годе: «Один отец имеет 12 сыновей, у каждого из них по 30 дочерей, одни из них белы, а другие черны. Все беременны, но умирают». Он был автором таких афоризмов: «Что ненавидишь, того не желай другому», «Когда выходишь из дома, подумай, что намерен сделать, а когда снова войдешь в дом, подумай о том, что сделал», «Люби больше слушать, нежели говорить», «В счастье не превозносись, а в несчастье не падай духом», «Мудрый человек ненавидит ложь», «Кто держится во всем середины золотой, тот в жизни обретет и счастье и покой» и т. д.

Периандр Коринфский так ответил на вопросы: «Что самое великое?» — «Здравый смысл»; «Что такое свобода?» — «Чистая совесть»; «Что причина всего?» — «Время». Периандру приписывают авторство афоризмов;

«Народное правление лучше тирании», «Будь готов умереть за отечество», «Лучше умереть в бережливости, чем жить в нужде», «Несчастья свои скрывай, чтобы не обрадовать врагов своих», «Ржавчина съедает железо, а зависть — душу», «Ничего не следует делать из-за денег», «Что ты обещал, то исполняй», «Допустив ошибку, исправляй ее», «Выжидай благоприятного времени» и т. д.

К числу семи мудрецов иногда вместо Периандра причисляют Анахарсиса. Он ответил на вопросы: «Какие из кораблей самые безопасные?» — «Вытащенные на берег»; «Что в людях является добрым и вместе злым?» — «Язык».

К семи мудрецам относили и Эпименида, автора изречений: «Прорицателям известно уже только совершившееся», «Виноград приносит три грозда: первый грозд — удовольствие, второй — опьянение, третий — неприятности», «Язык, чрево и похоти обуздывай» и т. д.

Мудрецы пытаются объяснить происхождение и сущность нравственности, исходя из своего житейского опыта. «Сами философы являются живыми образами, живыми

217

художественными произведениями, и народ видит, как они возникают из него самого в пластическом величии; там, где, как у первых мудрецов, их деятельность формирует всеобщее, их изречения являются субстанцией, признаваемой на деле, — законами..., — писал К. Марко. — Прорицания дельфийского Аполлона являлись для народа божественной истиной, скрытой в полумраке неведомой силы, лишь до тех пор, пока с дельфийского треножника возвещалась явная мощь самого греческого духа; народ относился к ним теоретически лишь до тех пор, пока в них отражалась сама теория народа, облечённая в слово... Таковы же были и эти мудрецы» (2, 188).

Первый философ

До нас дошла народная легенда о том, что в VI в. н. а. мудрость перестала считаться уделом пифий из Дельфийского храма. Бог Гефест изготовил для них золотой треножник. Его похитили и бросили в Косское море. Когда милетские рыбаки выловили из моря треножник, то между ними и коссцами возникла ожесточенная вражда за обладание им. Дельфийский оракул, к которому обратились за разрешением спора, изрек, что вражда прекратится тогда, когда треножник окажется в доме мудрейшего мужа. Каждому из семи мудрецов был поднесен треножник, но никто из них не счел себя достойным такой чести и передавал его другому мудрецу. В конце концов треножник был поднесен Фалесу.

По другому варианту легенды, лидийский царь Крез послал золотую чашу мудрейшему и» эллинов. Она попала в Дельфийский храм, а оттуда ее переслали Фалесу. В этой легенде, отразившей переход от религии к философии, выражена идея о том, что теперь носителем мудрости стал ученый купец, а не жрец, истолкователь вещаний пифий Дельфийского оракула Аполлона, как это считалось раньше. Пифии жили при Дельфийском храме, построенном на месте гибели чудовищного змея Пифона, побежденного богом солнца Аполлоном. Пифии были связаны с культом змей и поэтому наделялись мудростью, символом которой была змея.

Фалес отбросил вторую половину изречения, написанного на фронтоне Дельфийского храма: «Познай самого

218

себя — и ты познаешь богов и вселенную», отвергнув необходимость познавать богов. Он стал задолго до Сократа автором знаменитого афоризма — «Познай самого себя».

Аристотель полагал, что греческая философия начинается с Фалеев (626—547 гг. до н. э.), так как он был единственным ученым из семи мудрецов, который изложил общий взгляд на мир, лишенный мифологических измышлений, «Когда впервые появилась философия?» — опрашивал Цицерон и отвечал: «Философия началась с Фалеса, он был первым». С этим согласен и Маркс, заметивший: «Разве и философия не существует со времен Фалеса?» (1, 1, 101).

Родина Фалеса — Иония, крупный торговый центр Восточного Средиземноморья. Здесь начало Греции и конец Азии, своего рода перекресток, на котором встречались многие народы и разные культуры. В Ионии сохранилась память о наследии хеттской цивилизации, древнейших цивилизаций Эгейского мира, Фригии, Лидии, Мидии и местного карийского населения. Ионийцы в течение долгих лет были подданными лидийских и персидских царей. В ?? в. до н. э. Иония заняла выдающееся место в торговле, ремесле, технике, мореплавании, литературе, искусстве, наук». Жители Ионии узнали способ плавки г Отливки металлов, размягчения и закаливания металлов посредством огня и погружения в воду, впервые стали воздвигать мраморные статуи. В Ионии родились поэты Гомер и Анакреон; живописцы Апполес и Паррасий, логографы Кадм и Дионисий, историки Гекатей и Геродот, философы Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Ксенофан, Гераклит, Пифагор, Анаксагор, Левкипп. Отсюда, из Малой Азии и островов, расположенных между ней и Грецией, философия сделала первые шаги и распространилась по Европе.

Из всех двенадцати ионийских городов самым могущественным был Милет, основанный, по преданию, Сар-педоном, сыном Зевса и Европы, прибывшим из Крита. Милет вел большую морскую торговлю. Он основал колонию Навкрапис в Египте и Ольвию в устье Днепра. Только на побережье Черного моря милетцы имели до 80 колоний. Из Милет вывозились продукты его виноградников и пастбищ, производства и ремесла. Милет обладал многочисленными стадами овец, снабжавших Эл-

219

ладу шерстью, славился текстильными изделиями, узорными тканями.

В VII—VI вв. до н. э. в Милете натуральное хозяйство сменилось денежным, была создана одна из наиболее древних денежных систем. Классовая борьба в Милете принимала самые острые формы. В VI в. государственная власть в Милете перешла от аристократии к богатым торговцам и ремесленникам. Переворот в политических и социальных отношениях способствовал развитию рационального понимания мира.

В формировании новой картины Вселенной большую роль сыграл Фалес. О его жизни и трудах имеется очень немного достоверных сведений. Он происходил из греко-финикийской семьи. Отец был выходцем из Карий, а мать принадлежала к старинному греческому роду. Время жизни Фалеев определяется на основании сообщения Геродота о том, что он предсказал год солнечного затмения, случившегося в день битвы лидийского царя Алиатта с войсками Киаксара Мидийского. Это могло быть 28 мая 585 г., 21 июня 597 г. или 30 сентября 610 г. до п. э. Если он предсказал первое из этих затмений в 40 лет, в период своего расцвета — акме, то он родился в 624 г. По преданию, Фалес путешествовал по странам Востока, многому научился у египетских и вавилонских жрецов. Его изображают мудрецом, отрешенным от жизни, полностью погруженным в астрономические наблюдения. Про него рассказывали, что однажды, заглядевшись на звезды, он упал в колодец, а рабыня посмеялась над ним, что он у себя под ногами ничего не видит, а на небо смотрит. Изображали Фалеса и ловким дельцом, способным использовать свои знания для личной выгоды: предугадав небывалый предстоящий урожай оливы, он откупил заранее множество масличных прессов, что помогло ему нажить огромное состояние. Фалес был известен как выдающийся политический деятель, встречи с которым искал сам Солон. Фалес будто бы сумел переместить русло реки Галиса, облегчив тем самым переправу лидийским войскам Креза. Философ давал советы своим согражданам в сложных политических вопросах, доказал ионийцам, что причина слабости их городов в борьбе против персов состоит в разрозненности и предложил объединиться, создав общий совет в центре Ионии на Теосе.

220

В Греции были широко известны мудрые ответы Фалеса на «хитрые» вопросы: «Что больше всего?» —«Величайшее пространство, которое вмещает все»; «Что прекраснее всего?» — «Мир, ибо все, расположенное в системе, часть его»; «Что быстрее всего?» — «Быстрее всего ум, он обегает все»; «Что всего мудрее?» — «Время, ибо оно одно открывает все»; «Что самое общее для всех?» — «Надежда, ибо если у кого и ничего нет, то она есть»; «Что полезнее всего?» — «Добродетель, она все делает полезным»; «Что вреднее всего?» — «Порок, он вредит всему»; «Что сильнее всего?» — «Необходимость, ибо она властвует над всем»; «Что легче всего?» — «То, что согласно с природой»; «Что трудно?» — «Познать самого себя»; «Что легко?» — «Давать советы другим»; «Что самое удивительное?» — «Увидеть тирана стариком»; «Как легче всего переносить несчастье?» — «Если видеть врагов своих в еще худшем положении»; «Когда мы будем жить лучше и справедливее всего?» — «Если сами не будем делать того, что другим запрещаем»; «Кто счастлив?» — «Тот, кто здоров телом, одарен спокойствием духа и развивает свои дарования»; «Чем отличается жизнь от смерти?» — «Ничем», «Почему же в таком случае ты не умираешь?» — спросили мудреца. — «Потому, — ответил он, — что нет никакой разницы».

Народная молва считала Фалеса автором таких изречений: как ученого — «Невежество — тяжкое бремя», «Поучай и учись лучшему»; как дельца—«Отдавай деньги в верные руки, иначе понесешь убыток», «Не приобретай богатства незаконным путем». Большинство изречений Фалеса обычны для семи мудрецов:

«Люби мир», «Какие деньги затратили родители на своих детей, такие они получат от них» и т. д.

Фалес — первый астроном, математик, метеоролог. Римский писатель II в. Апулей писал во «Флориде» о Фалесе, что он был у греков первым изобретателем геометрии, самым опытным испытателем природы, самым знающим наблюдателем светил: проводя маленькие черточки, делал великие открытия. Фалес установил, что разлив Нила происходит потому, что течение его задерживают пассатные ветры и вода в устье не имеет выхода. Фалес построил элементарную геометрию, доказав пять теорем: диаметр делит круг пополам; углы

221

при основании равнобедренного треугольника равны; вертикальные углы равны; два треугольника, имеющие равные стороны и прилегающий к ним угол, равны; угол, вписанный в полукруг, прямой. Прокл в V в. н. э., опираясь на не дошедшую до нас историю геометрии ученика Аристотеля Эвдема Родосского, писал о Фалесе, что «иногда он рассматривал вопрос несколько общо, иногда более конкретно, опираясь на наглядность» (33, 66). Фалесу приписывается первое применение циркуля и угломера. Он установил в родной гавани дальномер и измерял расстояние от берега до судов, видимых далеко в море, изобрел гидравлические часы, впервые заметил, что если желтую смолу (янтарь), которая называлась у греков электроном, натереть мехом, то она станет притягивать соломинки.

Образ Фалеса представлялся древним прежде всего в виде астронома, потому что начало философии связано с формированием астрономии как теоретической науки, разрушавшей веру во влияние звезд на земную жизнь, орфические вымыслы о том, что небесные тела — это обиталища душ умерших и т. д. В Древней Греции, как и во всех странах, наблюдения за движением небесных светил первоначально переплетались с астролатрией. Следы ее видят в культе Зевса, олицетворявшего небо, и 12 окружавших его божеств, как раз по 12 месяцам, У Гесиода в «Трудах и днях» указывается восход и заход главнейших созвездий, сообщается о солнцестояниях, приводятся астрономические данные, по которым различали времена года и распределяли полевые работы, но Гесиод верит в благоприятные или неблагоприятные для тех или иных дел числа месяца, во влияние звезд на жизнь людей, в частности в воздействие Сириуса на половую жизнь человека. Гесиод писал, что когда жгучий Сириус появляется на небе, козы жиреют, вино становится сладостным, женщины сладострастными; пейте библинское вино, питайтесь сыром, мясом молоденьких козлят. Когда Орион и Сириус дойдут до середины неба, тогда собирайте виноградные гроздья, выставляйте их на солнце в течение десяти дней и десяти ночей, а потом подержите их в тени пять дней и пять ночей и на шестой день почерпните их сока для возлияния богу Дионису. Известны астрологические стихи, распространенные еще в период возникновения ионийской филосо-

222

фии. Сохранился отрывок милетского сочинения VII— VI вв. до н. э. неизвестного автора о числе семь. В этом фрагменте отразилось влияние астрологии. В нем говорится о том, что все состоит из семи, есть семь сфер Вселенной (эфир, звезды, солнце, луна, воздух, вода, земля), семь созвездий, определяющих семь времен года (время посева, зима, время посадки, весна, лето, время плодов, осень), семь частей земли, семь частей тела людей и животных, семь элементов души, семь ветров, семь гласных и т. д. Автор не знает различия между планетами и неподвижными звездами, считает землю неподвижным центром, предполагает, что земля произошла из воды, шаровидна, проводит параллель между микрокосмом и макрокосмом. Вселенная дышит как человек, тела людей, животных и деревьев сходны со Вселенной. Земля по твердости подобна костям, вода в реках подобна крови в телах, воздух соответствует дыханию и т. д. Автор отмечает воздействие фаз Луны на живые существа, от которых зависит их рост и развитие. Влияние астрологии обнаружено у пифагорейцев1, в медицине (особое значение чисел, связь между устройством мира и человеческим телом и т. д.) и других науках.

Л. Фейербах писал: «В воде ионической натурфилософии угас светильник языческой астрогеологии». Первые философы-материалисты были все астрономами, которые, изгоняя богов с небесных светил, способствовали перевороту в мировоззрении эллинов, критиковали астрологию. Гераклит полагал, что Гомер был астрологом, упрекал Гесиода за то, что он учил одни дни считать хорошими, а другие плохими, говоря: «Гесиод не знал, что природа каждого дня одинакова», что «один день равен всякому другому». Гераклит осуждал магов. Он пытался определить величину Солнца, и изменения в нем, писал, что без Солнца была бы звездная ночь. Гераклит называл Фалеса «первым астрономом». Диоген Лаэртский сообщал, что Фалес первый из греков стал заниматься астрономией. Л. Фейербах отметил, что «Фалес поднялся до научного созерцания природы и сделал звезды, представлявшиеся народной вере божественными существами, предметом размышления и вычисления» (85, 65). Фа-

1 См.: L. Rоugiеr. Le Religion astrale des pythagoriciens Paris, 1959.

223

лесу приписывали сочинения «О равноденствии» и «О солнцестоянии» и руководство по астрономии для моряков. Фалес, возможно, одним из первых начал в Элладе борьбу против астрологии. В «Пире семи мудрецов» Плутарх не случайно изобразил Фалеса преследующим насмешками мага Диоклеса. Фалес утверждал, что Луна «по природе своей землистая», чем отвергал все измышления о ее божественной природе. Он первый в Ионии открыл Малую Медведицу, созвездие Повозки, годовое движение Солнца и месячное движение Луны.

Особенную известность Фалес приобрел, предсказав полное солнечное затмение, вероятно, в 585 г. Древнегреческий историк Фукидид (460—395 гг. до н. э.) приводит факты, свидетельствующие о том, что затмение луны воспринималось эллинами как дурное предзнаменование. Из-за этого, по их представлениям, окончился неудачей Сицилийский поход полководца Никия. Фалес пытался растолковать, что ничего сверхъестественного в затмении Солнца нет и происходит оно потому, что Луна в это время находится между Землей и Солнцем «по прямой линии, тогда отражение Луны получается на Солнце, словно в зеркале» (51, 21). До Фалеса греки не знали, что затмение повторяется каждые 6585 дней, т. е. через 18 лет с небольшим. Он определил год в 365 дней, а месяц в 30 дней, рассматривал ночь без всяких мифологических олицетворений, тогда как теология Мусэя изображает ночь как первое порождение хаоса, в теогонии Ономакрита ночь возникла раньше всех сущностей. Когда Фалеса спросили, что возникло раньше — день или ночь, он ответил: ночь одним днем раньше. У греков было в обычае считать время по числу ночей.

Возникновение ионийской философии связано было с кризисом религиозного миропонимания и с частичной демифологизацией всей культуры. Мудрецы критиковали астрологические заблуждения. Гекатей Милетский, «много странствующий муж», собиравший в VI в. до н. э. исторические и географические сведения, сообщал:

«Я записываю то, что мне представляется истиной; сказания же эллинов многочисленны и, как я думаю, смешны». Доверие к мифам пошатнулось еще больше, когда был изучен крайний Запад, где будто бы жили циклопы и разные другие мифологические чудища. Фантастическая география Гомера рухнула. В 610 г. до н. э.,

224

когда Фалесу, вероятно, было 14 лет, египетский фараон Неко поручил финикийским купцам объехать Африку. Геродот пишет в своей «Истории» об Африке, называя ее Ливией: «Она со всех сторон омывается морями, кроме той ее части, которая примыкает к Азии. Это открытие принадлежит Неко, фараону Египта, который, отказавшись от попытки соединить каналом Нил с Аравийским заливом, снарядил в плавание корабли с командой из финикиян, приказав им дойти до Геракловых Столпов (т. е. до Гибралтарского пролива. — М. Ш.) и минуя их, возвратиться в Египет через Средиземное море. Финикияне вышли из Египта Эритрейским морем, держа путь в Южное море. С наступлением осени они высадились на берег там, где в этот момент находились, и, засеяв участок земли, стали ждать урожая. Сняв урожай, они снова пустились в путь и, пропутешествовав таким образом два года, на третий миновали Геракловы Столпы и направили суда домой. Вернувшись, они заявили — я, со своей стороны, не верю их рассказам, а остальные как хотят, — что, когда они плыли вокруг Ливии (т. е. огибали мыс Доброй Надежды, — М. Ш.), солнце светило им справа. Так впервые было доказано, что Ливия окружена морем» (Геродот, IV, 42).

Это открытие сравнивают с великими географическими открытиями XV в. Эллины представляли небо как свод, по которому движутся светила, восходящие из реки Океан и погружающиеся опять в нее при заходе, а землю — в виде щитообразной плоскости, по краям которой находится суша, а посередине впадина, наполненная Средиземным морем, в центре которой Греция. Океан обтекает этот земной щит кругом и вливается в Средиземное море через Гибралтарский пролив. После открытия финикиян Океан из реки стал беспредельным морем, что изменило и представление об отношении воды и суши между собой. Теперь возникает предположение, что не вода находится на земле, а земля на воде, ибо беспредельная вода уже не может по своему объему уместиться на земле, имеющей пределы. Аристотель писал в «Физике», что «все так называемые натурфилософы всегда придавали (полагали) беспредельному некоторый субстрат из так называемых стихий, как например воду или воздух, или среднее между ними» (Физика, III, 4, 203). Здесь подразумевается и Фалес, для

225

которого вода была беспредельной стихией. Симплиций указывал: «... полагающие же в основании одну какую-нибудь стихию считали ее по величине беспредельной, как, например, Фалес воду» (51, 20).

Фалес стал основоположником эллинской философии из-за того, что свел все многообразие явлений и предметов к единой основе — первостихии или первоначалу — к «влажной природе», к воде. По словам Галена, Фалес гордился тем, что заменил четыре элемента одним. Он учил, что все возникает из воды и в нее же превращается. Фалес, конечно, знал мифы разных народов о воде, как начале всех начал. Аристотель и Плутарх утверждали, что эту идею Фалес заимствовал из Египта. Аристотель писал: «Некоторые полагают, что и очень древние, занимавшиеся первыми и задолго до нашего поколения богословием, так же смотрели на природу»

(8,23).

Многие ученые считают, что воззрения Фалеса о воде восходят к древневосточной мифологии,1 к теокосмогони-ческим представлениям Гомера (Илиада, VIII, 13—16;

XIV, 246) и Гесиода (Теогония, 116-133, 720-725). Геосид полагал, что хаос существовал прежде всех вещей. Ферекид отождествлял хаос с водой. Зенон из Кития называл воду хаосом, производящим течь. Но у Гесиода и Ферекида хаос — мифологическое существо, земля не рождается из него, а только следует за ним. У Фалеса нет никаких фантастических измышлений для объяснения перехода уже существующей материи — реальной воды — в другое состояние.

Космогонические идеи первых философов были направлены против теокосмогоний, которым придавалось большое значение в орфизме. Пророк Эпименид Критский призывал к аскетическим очищениям. Во второй половине VI в. до н. э. с его именем связаны были теогонии, объяснявшие происхождение всего от воздуха и ночи. Вероятно, что некоторые орфики возводили все к мифологическим образам воды и земли. В самом Ми-лете был распространен культ Посейдона — бога моря, старейшего и почтеннейшего между богами. Он почитался как земледержец, могучий воды колебатель, твердыня, на

1 См.: R. Conti. Cosmogonip nrientale e filnsofia prosocratira. Roma, 1967.

которой стоит весь земной мир. Представители двенадцати городов ионийского союза собирались для совещания недалеко от мыса Микале, именно там, где был воздвигнут храм Посейдону, считавшемуся покровителем этого союза.

Воззрения Фалеса о воде как основе всего сущего имели свои корни в древних народных представлениях, выраженных в мифах, но для Фалеса вода лишена каких-либо признаков персонификации, он принимает ее как основу, исходя не из мифа, а из новых данных о роли океана во Вселенной.

Философия первых греческих мыслителей, по мнению историка философии М. И. Каринского, так же как и философия Коперника и Галилея, берет начало в космологических спорах. Ионийские мыслители задавались вопросом: на чем держится земля? Земля висит без поддержки в воздухе и неминуемо должна упасть вниз. Фалес должен был задуматься о том, как небесные светила, опустившись на западе, могут проникнуть сквозь твердую массу земли, чтобы явиться снова на востоке. Земля, очевидно, не простирается до низа Вселенной, под землей какое-то вещество, допускающее более свободное движение небесных светил, нежели земля, и может служить для нее опорой. Таким веществом может быть вода. Аристотель сообщает, что, по мнению Фалеса, земля держится на воде подобно тому, как плавает дерево. Вода находится и под землей, вода — опора земли и начало всех начал. Поэтому одни ученые полагали, что Фалес представлял себе Вселенную островом, плавающим в мировом океане, по образу маленьких греческих островов, окруженных со всех сторон морем. Другие считали, что для Фалеса Вселенная — жидкая масса, которая заключает в себе большой воздушный пузырь, имеющий форму полушария; вынутая поверхность этого пузыря — наше небо; на нижней плоскости поверхности наша земля плавает наподобие пробки в океане, имеющем форму круга. Вода под тяжестью земли выступает в промежутках между нею и небесным шаром в виде океана. Из нее и образуются моря, реки, озера, и от ее движения происходит землетрясение. Над землей плавают небесные светила то по небесному своду, то вокруг земного плоского диска.

Анаксимандр поднял землю в воздух наперекор существующим понятиям о свойствах тяжелых тел. Для

227

него земля — это метеор, т. е. тело, окруженное воздухом, которое свободно парит в нем, не имея никакой опоры. Земля — цилиндр, высота которого равна 1/3 основания («подобна отрезку колонны»), не падает вследствие самого своего центрального положения, «равного расстояния отовсюду». Анаксимен же думал, что земля держится в воздухе вследствие своей плоской формы. Возникновение философии оказалось связанным с опровержением обыденного представления, что земля, обладая огромной тяжестью, не может свободно плавать в воздухе, так же как развитие философии в новое время было связано с критикой того, казалось бы, очевидного факта, что земля неподвижна.

Обычно космологические воззрения Фалеса объясняют тем, что он был сыном народа-мореплавателя, указывают, что стоит прочесть Одиссею, чтобы понять, какую роль в жизни грека играло многошумное море: с детства он прислушивался к рокотам его волн, видел товары, привозимые из далеких стран, знал о беспредельности вод. Родной город Фалеса Милет лежал на полуострове в объятиях моря. Корабли бороздили водную поверхность Черного и Средиземного морей, расширяя и упрочивая колониальное господство милетян. Все хозяйство Ионии покоилось на мореплавании. Богатство, мощь и благосостояние Милет зависели от водной стихии, и господство над природой было равносильно для Фалеса господству над водой. Но не только Иония зависела от воды. Восточные деспотии держали в своих руках неограниченную власть благодаря тому, что опирались на водные источники. Поэтому и на берегах Нила, Ганга и Двуречья вода считалась мировой силой. Наблюдение над явлениями прилива, над образованием песчаных отмелей наводило на мысль о воде, как образующем начале. Аристотель писал: «Из тех, кто первые занялись философией, большинство считало началом всех вещей одни лишь начала в виде материи: то, из чего состоят все вещи, из чего первого они возникают и во что в конечном счете разрушаются, причем основное существо пребывает, а по свойствам своим меняется, — это они считают элементом и это — началом вещей. И вследствие этого они полагают, что ничто не возникает и не погибает, так как подобная основная природа остается... Таким же образом (не допускают они возникновения и погибели) и

228

для всего остального; ибо должно быть некоторое природное естество — или одно или больше, чем одно, откуда возникает все остальное, причем само это естество остается в сохранности. Количество и форму для такого начала не указывают все одинаково, но Фалес — родоначальник такого рода философии — считает его водою (вследствие чего он и высказал мнение, что земля находится на воде); к этому предположению он, можно думать, пришел, видя, что пища всех существ — влажная и что само тепло из влажности получается и ею живет (а то, из чего (все) возникает, это и есть начало всего). Таким образом, он отсюда пришел к своему предположению, а также потому, что семена всего (что есть) имеют влажную природу, а у влажных вещей началом их природы является вода» (8, 23).

Древние мыслители развивали предположение Аристотеля, полагая, что не только растения питаются влагой, но даже огонь солнца и светил питается испарениями воды. Из учения Фалеса следует, что испарения с земли возносятся к небесам, а с дождем влага вновь возвращается в землю, стало быть вода действительно пребывает в вечном круговороте. Спустя двадцать четыре века после Аристотеля известный физик В. Гейзенберг повторил слова Ф. Ницше, что идея Фалеев о воде как основе всего сущего очень странная. Он считал, что Фалес пришел к этой идее в результате метеорологических наблюдений над изменением воды, которая принимает разные формы: пар, облака, снег, лед. Были ли космогонические воззрения Фалеса основаны на наблюдениях об океане или о круговороте воды, это остается загадкой, но главное состоит в том, что они противоположны теокосмогоническим взглядам. Поэтому прав Аристотель, который противопоставлял Фалеса как «фи-сиолога и философа» теологам — Гомеру, Гесиоду, орфикам. Открытие Фалеса состояло в том, что он выдвинул идею о происхождении всего естественным путем из самостоятельно развивающейся материи. Это был подвиг гения, начавшего штурм Олимпа. А. И. Герцен писал:

«Судьба Олимпа была решена в ту минуту, как Фалес обратился к природе; отыскивая в ней истину, он, как и другие ионийцы, выразил свое воззрение независимо от языческих представлений. Жрецы поздно выдумали наказывать Анаксагора и Сократа; в элементе, в кото-

229

ром двигались ионийцы, лежал зародыш смерти элевзинских и всех языческих таинств» (23, 150).

Многие идеалисты пытались мистифицировать фалесовское понятие воды, превратить ее в духовное первоначало, в отвлеченную от материи таинственную субстанцию. Даже Гегель вынужден был отметить, что мнение Цицерона, будто Фалес полагал, что бог — тот разум, который все создал из воды, есть домысел Цицерона.

В. И. Ленину очень понравилось, как Гегель критиковал Риттера за то, что он в «Истории ионической философии» приписывал Фалесу то, чего у него нет. Гегель указывал, что Аристотель относил к Фалесу утверждение о воде как первоначале всех вещей, тогда как. только Анаксимандр ввел это понятие. Фалес знал первоначало как начало во времени, но не как начало, лежащее в основании вещей. В. И. Ленин записал, что «превосходно за строгую историчность в истории философии, чтобы не приписывать древним такого „развития" их идей, которое нам понятно, но на деле отсутствовало еще у древних. У Фалеса, например, нет еще понятия ???? [начала] (как принципа), нет еще понятия причины)) (3, 29, 222).

Фалес был гилозоистом («гиле» — вещество, «зоэ» — жизнь), т. е. мыслителем, оживотворяющим материю, рассматривающим природу как живое существо, которое не только ощущает, но и мыслит, хотя подобными свойствами обладает только высокоразвитая органическая материя. Гилозоистами наряду с первыми философами-материалистами древности были Спиноза, Дидро, Геккель. Их воззрения отличались от раннего наивного гилозоизма, не знавшего разделения на материю и дух. Предположение о гилозоизме Фалеса основано на том, что для него начало находилось в самодвижении, т. е. оно в этом смысле живое. Некоторые ученые, называя Фалеса гилозоистом, понимают под гилозоизмом не оживотворение, а одушевление природы. Примитивный гилозоизм Фалеса, вероятно, восходит к аниматизму (оживотворению) и анимизму (одушевлению) природы, но философ очень далеко ушел от них, хотя и предполагал, что действие магнита объясняется наличием у него души. Аристотель писал: «По-видимому, и Фалес, как помнят о нем, принимал душу за движущее начало (за

230

начало движения), ибо он признал душу в магните, потому что магнит движет железо» (51, 23).

Многие племена не могли найти естественного объяснения необычайному свойству магнита, а поэтому верили, что в нем сидит дух, притягивающий железо. Так, например, индейцы сильно удивлялись свойствам магнита. Они рассматривали с изумлением маленький карманный компас, смотрели на него как на нечто сверхъестественное, как на живое существо. В Древнем Китае магнитный компас широко использовался для гадания. Еще в старину в Западной Европе говорили, что «магнитный камень, положенный под тюфяк блудницы, сбрасывает ее с греховного ложа». Если Фалес выделил магнит как предмет, обладающий душой, то это значит, что философ отрицал наличие души у всех прочих вещей, как в это верят анимисты. Взгляды Фалеса на магнитное притяжение, возможно, были началом перехода его от анимизма к первым физическим наблюдениям и опытам с магнитом и янтарем.

Из допущения Фалесом существования души для объяснения действия магнита были сделаны неоправданные выводы. Фалеса стали считать верующим в какую-то «мировую душу», как источник движения всех предметов. Душу Фалес отличал от тела, но считал ее материальной, тонким (эфирным) веществом, движущим началом. В допущении Фалесом наличия души уже содержался зачаток возникновения будущих идеалистических философских воззрений. «При всем наивно-материалистическом характере мировоззрения в целом, — писал Ф. Энгельс, — уже у древнейших греков имеется зерно позднейшего раскола. Уже у Фалеса душа есть нечто особое, отличное от тела (он и магниту приписывает душу), у Анаксимена она—воздух (как в «Книге бытия»), у пифагорейцев она уже бессмертна и переселяется, а тело является для нее чем-то чисто случайным» (1,20,504).

Аристотель предполагал, что Фалес, может быть из веры в то, что «мир одушевлен» пришел к мысли, что «мир полон душ, духов и богов». Изречение «Все полно богов», которое приписывается Фалесу, могло ему и не принадлежать, так как оно приписывалось различным мудрецам. Но если это изречение и принадлежало Фалесу, то оно не ставит под сомнение наличие у него на-

231

ивно-материалистических взглядов. Материалисты Демокрит и Эпикур тоже признавали бытие богов. Даже в XVIII в. материализм часто сочетался с пантеизмом или деизмом.

Когда-то «Блаженный» Августин сокрушался по поводу того, что Фадес обошелся без участия божественного разума в создании мира, писал с сожалением, что и Анаксимандр в космологии «ничего не уделяет божественному уму» (51, 42). Многие считали первых ионийских философов пантеистами, так как они свои материальные начала отождествляли с божествами, предполагали, что боги также, как и все вещи и существа, произошли из этих начал. Д. Юм полагал в «Естественной истории философии», что Фалес был атеистом. Этот взгляд дошел до наших дней: «Первые натурфилософы Древней Греции — Фалес, Анаксимандр, Анаксимен — были одновременно и атеистами» (4, 14). Они, конечно, не атеисты, но из этого не значит, что правы те, кто утверждал, будто «у Фалеса нет ничего нового по сравнению с его богословскими предшественниками», что «Фалес пред нами предстает в качестве человека с мистическим мироощущением... Фигура родоначальника философии густо овеяна религиозной атмосферой» (12, 7).

Классики марксизма-ленинизма были всегда против модернизации воззрений философов. Ф. Энгельс писал, что «классическая греческая философия в последних своих формах, — особенно в эпикурейской школе, — приводила к атеистическому материализму» (1, 19, 308). Но из этого не следует, что философия Фалеса не имела глубокой атеистической тенденции. Если древний грек привык верить, что мир создан из хаоса божественными титанами, то после Фалеса стали полагать, что мир образовался сам без всякого вмешательства извне. Л. Фейербах в предисловии к первому изданию «Сущности христианства» вспоминал Фалеса, «воспевавшего воду, в которой исчезают все иллюзии о сверхъестественном». Еще в Элладе из воззрений Фалеса делали атеистические выводы. Симплиций сообщает, что «Фалес, сын Эксамия из Миле та, и Гиппон (последний считается сверх того не признающим богов) говорили, что вода есть начало;

они пришли к этой мысли на основании чувственной видимости» (51, 20). Врач Гиппон, живший в V в. до н. э.

232

на острове Самое, был прозван безбожником за то, что причиной всех вещей он считал не бога, а воду.

У Фалеса, возможно, было еще много последователей. Знаменитый поэт Пиндар (561—441 до н. э.) в оде заявлял, что «вода начало стихий». Идеи Фалеса вдохновляли исследователей природы. Алхимик Агатоделон думал, что все вещества образуются из пара, алхимик Олимпиор — что из воды, смешанной с золотом, а Пара-цельс в XVI в. вернулся к учению Фалеса о том, что все возникло из воды.

Наиболее известным учеником Фалеса был его родственник Анаксимандр (610—546 гг. до н. э.). Во II в. до н. э. жители Милета в память заслуг этого философа поставили его статую в здании для народных собраний. Философские взгляды Анаксимандра развивались в тесной связи с его научной деятельностью как астронома. До нас не дошел труд Анаксимандра «О неподвижных звездах». Он первый высказал мысль о южном небесном полушарии, положил начало научному изучению зодиака, построил модель небесной сферы. Ему приписывают изобретение элементарных астрономических инструментов и составление пособий. Он первый начертал в Элладе географическую карту мира и изготовил глобус, научил греков определять время с помощью солнечных часов — полусферы, в центре которой помещалось острие указателя. Анаксимандр не обращался для объяснения грозы к мифу о громовержце Зевсе, но говорил, что «дождь возникает от испарений, а молнии бывают, когда ветер, врываясь, раздвигает облака». Для Анаксимандра поведение человека и явления природы слитны, они зависят друг от друга. «Из чего происходит рождение всего сущего, — говорил Анаксимандр, — в то же самое все исчезает по необходимости. Все получает возмездие друг от друга за несправедливость и согласно порядку времени» (55, 139).

Главная заслуга Анаксимандра состоит в том, что он учил, что «началом всего является апейрон», т. е. беспредельное или неопределенное. Апейрон «непреходящ», «бессмертен и неуничтожим». Понятие об апейроне как об отвлеченном от всякого чувственного восприятия неопределенном первовеществе, наполняющем все пространство, преодолело мифологическое представление о персонифицированном хаосе. «Анаксимандр, друг Фалеса,

233

утверждал, что в Беспредельном заключается всяческая причина всеобщего возникновения и уничтожения. Из него-то, говорит он, выделились небеса и вообще все миры, число которых бесконечно. Он объявил, что все они погибают по истечении весьма значительного времени после своего возникновения, причем с бесконечных времен происходит круговращение их всех» (51, 38}. Анаксимандр отверг мифологическое представление о возникновении мира как результат актов зачатия и рождения богов, а стал объяснять его взаимодействием природных явлений. Он искал причину образования Вселенной в борьбе противоречий, присущих неопределенной материи. «При возникновении нашего мира из вечного (начала) выделилось детородное начало теплого и холодного, и образовавшаяся из него некоторая огненная сфера облекла воздух, окружающий землю, подобно тому как кора облекает дерево. Когда огненная сфера порвалась и замкнулась в несколько колец, возникли солнце, луна и звезды» (51, 38). У Анаксимандра была идея о естественном происхождении людей из животных.

Взгляды Анаксимандра повлияли на его ученика, знаменитого врача Алкмеона. Он установил, что сознание исходит от мозга, мозг является органом мышления человека. Это имело огромное философское значение. «Человек отличается от других животных, — говорил врач, много занимавшийся вскрытием их трупов, — тем, что одни только понимают, тогда как другие чувствуют, но не понимают».

Близкий друг Анаксимандра — Анаксимен (585— 525 гг. до н. э.), живший в Милете, учил, что «начало есть беспредельный воздух, так как он есть источник возникновения (всего), что существует, существовало и будет существовать, (в том числе) и богов и божеств, остальные же (вещи) (возникают, по его учению) из того, что произошло от воздуха» (51, 52). Когда воздух сгущается, то превращается в ветер, затем в облака, далее в воду, землю и камни, и разряжаясь, становится огнем. Анаксимен не знал еще верного объяснения грозы, но стремился найти естественные причины этого явления, так пугавшего древних людей. Он уже не видел в молнии стрелы громовержца Зевса, считал, что молния — воздух, сгустившийся в облаках. Философ объяснял дождь, град и снег уплотнением воздуха. Взгляды Анак-

234

симена ближе к воззрениям Фалеса, чем к учению Анаксимандра, так как воздух, по Анаксимену, есть вода в парообразном состоянии или туман. Гомер также называл туман или пар сгущенным воздухом.

Августин писал об Анаксимене: «богов же он не отрицал и не обошел их молчанием. Однако он был того убеждения, что не ими (богами) создан воздух, но что они сами возникли из воздуха» (51, 54). Анаксимен критиковал астрологические заблуждения, считал, что погода не зависит от звезд. Вероятно, он первый в Элладе стал различать планеты и неподвижные звезды. Философ пытался найти естественное объяснение происхождению небесных светил: они возникают из влаги, которая, испаряясь с земли, поднимается в верхние слои атмосферы и там воспламеняется. Все это разрушало традиционные мифологические представления. Вера в божественную природу звезд держалась долгие века. К. Маркс отметил, что «даже Аристотель считает звезды богами» (2, 129). По словам Платона, афиняне объявляли атеистами всех, кто признавал небесные явления подчиненными законам. Сократ предлагал отказаться от всех умозрений по поводу небесных светил, считая вопрос о них «делом божественным». Анаксагор чуть не поплатился жизнью за то, что признавал Солнце огромной каменной массой, а не божеством. Философа обвинили в атеизме и приговорили к смертной казни. Маркс отметил, что Анаксагор «первый физически объяснил небо и таким образом ... приблизил его к земле» (2, 58).

Ионийская философия была основана тремя милетцами — «первыми энциклопедистами» Фалесом, Анакси-мандром и Анаксименом, продолжена и развита Гераклитом, достигла дальнейшего развития у Левкиппа — отца греческого атомизма. А. И. Герцен считал, что стремление подчинить многообразие окружающего мира чему-нибудь всеобщему, царящему над частным, возникает у человека, когда он «просыпается от неопределенных сновидений чувственно-непосредственного воззрения, когда он перестает удовлетворяться фантазиями и, недовольный, жаждет не образов, а понимания; но этого всеобщего единства человек не ищет сначала ни в себе, ни в духовном элементе вообще, а в самом предмете, и притом как сущего» (23, 147). А. И. Герцен писал, что воззрение греков «кажется материальным ... в сущ-

235

ности, его скорее должно назвать реализмом (в широком смысле слова), и этот реализм у них является прежде всех мудрецов и учений» (23, 145}.

Основой мировоззрения философов-материалистов античности было признание первичности материи и материальности мира. Природа, объясненная из самой себя, освобождалась тем самым от господства божественных сил. Ф. Энгельс указывал, что «античная философия была первоначальным, стихийным материализмом» (1, 20, 142). Для ее представителей мир существовал как объективная реальность, которая воздействует на органы чувств и познается в понятиях.

Ф. Энгельс понимал под стихийностью древнего материализма то, что он не разграничивал и не противопоставлял материальное духовному. В. И. Ленин пользовался понятием «стихийный материализм», считая его первоначальной формой философского материализма, «примитивным материализмом». В последнее время некоторые советские авторы стали склоняться к мысли С. Н. Трубецкого, что учение милетских философов — не материализм, ибо тогда не было еще ни понятий духа и материи, ни сознания их противоположности. До Платона действительно не существовало разделения философии на материалистическое и идеалистическое направления. Сами ионийские философы не осознавали себя материалистами, так как тогда еще не было противопоставления материализма идеализму, однако объективный смысл их учений был материалистическим. Определять, материалист или идеалист тот или иной философ, нужно не по самосознанию, а по тому, как. он решает основной вопрос философии.

Древнегреческие философы — все прирожденные стихийные диалектики, исходившие из единства материи. Они критически перерабатывали идеи развития и изменения, господства и необходимости, содержавшиеся в мифах. У Анаксимандра в его космогонии уже провозглашен великий принцип развития. Первые философы-материалисты выдвинули идею становления: природа не есть нечто, однажды сотворенное, но .нечто, ставшее во времени. У Фалеса понятие воды одновременно и образ текучести. Они решали вопрос: существует ли бесконечное множество самых различных веществ или можно их свести к единству? Для этих ионийских мыслителей мир был

236

чем-то возникшим из некоего материального начала, чем-то развившимся, чем-то ставшим. В Милете возникли рационалистические гипотезы о происхождении земли и жизни растений, животных и человека.

Уже с первых шагов философия была тесно связана с практикой, рационалистически объясняла мир, пути и возможности его познания, сущность человека и смысл его жизни. «Греки навсегда останутся нашими учителями благодаря этой грандиозной объективной наивности, — писал Маркс, — выставляющей каждый предмет, так сказать, без покровов, в чистом свете его природы, хотя бы это был и тусклый свет» (2, 205). Он напомнил, что «новейшая философия только продолжала ту работу, которая была начата уже Гераклитом и Аристотелем» (1, 1, 111). Энгельс также указывал, что в многообразных формах греческой философской мысли уже имелись в зародыше все позднейшие типы мировоззрения. Это же отметил и В. И. Ленин: «Именно приемы постановки вопросов, как бы пробные системы были у греков» (3,29,326).

Будущее философии

В «Философских тетрадях» В. И. Ленин заметил: «Продолжение дела Гегеля и Маркса должно состоять в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники» (3, 29, 131). Эта «обработка» включает в себя исследование предыстории и становления философии. Научный атеизм как система знаний о наиболее общих законах возникновения, развития и преодоления религии вносит свой вклад в решение проблемы происхождения философии, скрытого пеленой прошедших тысячелетий, потому что критика религии влияла на рождение философии, между религией и философией в течение веков бывали сложные и противоречивые взаимоотношения, атеизм развивался на основе материалистической философии.

Древнейшее сознание людей не разделялось на отдельные его формы. Религиозные представления об окружающем мире и верные наблюдения над явлениями природы были слиты вместе, существовали одно в связи с другим, но это не означало, что религиозные верова-

237

ния были тождественны знанию. Философское знание по самой своей природе чуждо религиозной вере. Религия превращала общее (понятие, идею) в отдельное существо — бога, вера в которого была пустоцветом в стремлении человека свести все к материальной первооснове. Философия — плод жгучих сомнений в тех мифологических ответах, которые давали теокосмогонии на вопросы: что такое мир; откуда он возник; из чего все состоит?

Философия формировалась не в союзе с мифологией, магией и мантикой, а в противоборстве с ними. Возникновению философии предшествовала демифологизация «божественной мудрости», упадок веры в астрологию, пророков, пифий, опиравшихся на «откровение». Место оракула, говорит по этому поводу Гегель, заняло самосознание мыслящего человека. В противоположность многим богоискателям, которые сближают философское знание с религиозным «откровением», философскую истину с пророчеством, научный атеизм отвергает попытки вывести источник происхождения философии из какой-то ее мнимой специфической формы непосредственного, интуитивного познания, которое мистифицируется как сверхразумное и сверхчувственное, наиболее достоверное постижение действительности. В возникновении философского знания большое значение имеет способность человека к интуиции, но она лишена всякой мистической природы и основана на предшествующих ей опыте и наблюдениях. В. И. Вернадский писал: «В истории философской мысли мы находим уже за много столетий до нашей эры — интуиции и построения, которые могут быть связаны с научными эмпирическими выводами, если мы перенесем эти дошедшие до нас мысли-интуиции в область реальных научных фактов нашего времени. Корни их теряются в прошлом» (56, 136). Эта интуиция первых философов проявлялась у них в единстве с их рассудочной деятельностью, сочеталась с мыслительным теоретическим анализом, с конкретным эмпирическим исследованием фактов. Мудрецы, ставшие первыми философами, были естествоиспытателями, подрывавшими веру в жрецов, пророков, пифий, опиравшихся на «откровение».

Философское знание могло возникнуть и отделиться от религии только в результате развития мышления и языка, появления письменности, начал астрономии, ма-

238

тематики, медицины. Гегель в «Науке логики» указал, а В. И. Ленин выделил его замечание в своем конспекте этой книги, что развитие мышления прямо зависит от развития зафиксированного в письменности языка. Сознательная постановка вопроса о первичности объекта в отношении субъекта могла возникнуть даже у греков не сразу, а только после значительного накопления научных знаний. Несмотря на великое разнообразие философских учений, человеческая мысль выражала в них в конечном счете одни и те же принципы материализма и идеализма, диалектики и метафизики, монизма и дуализма, рационализма и эмпиризма, повторяющиеся из века в век. В. И. Ленин писал: «Могла ли устареть за две тысячи лет развития философии борьба идеализма и материализма? Тенденций или линий Платона и Демократа в философии? Борьба религии и науки? Отрицания объективной истины и признания ее? Борьба сторонников сверхчувственного знания с противниками его? (3, 18,131).

Длинной и мучительной дорогой шел человек от религии к материалистической философии. Полагая, что разумный человек существует сто тысяч лет, представим его движение к философии в виде марафонского бега на 100 км. Он только в конце 97-го километра встретил бы основоположника греческой философии Фалеса и на 100-м километре — Маркса.

Наука читает первые страницы истории философии вопреки вещаниям мистиков, что невозможно проникнуть в первоначальное царство мудрости, так как ворота в него захлопнулись много тысяч лет назад. Последние страницы истории философии никогда не будут написаны, ибо пока существует человечество, оно вечно будет мыслить и бороться за лучший мир. Идеалисты историки философии, всячески преувеличивая преемственную связь между древней философией и религией, стараются тем самым придать особое значение теистическим верованиям в духовной жизни человечества, доказать их огромную ценность. Теологи из факта связи христианского богословия и идеалистической философии делают неправомерный вывод о необходимости религиозной веры как условия будущего развития философии.

История философии, объективно воспроизводящая ход духовной борьбы против идеализма, мистики и рели-

239

гии, свидетельствует о неизбежной победе всесильного человеческого познания над слепой верой и заблуждениями рассудка.1 «Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья..., — писал К. Маркс. — Критика религии освобождает человека от иллюзий, чтобы он мыслил, действовал, строил свою действительность как освободившийся от иллюзий, как ставший разумным человек;

чтобы он вращался вокруг себя самого и своего действительного солнца» (1, 1, 415).

Марксистско-ленинский атеизм, связанный с освободительным движением рабочего класса и коммунистическим преобразованием общественных отношений, выступает против попыток буржуазных свободомыслящих отделить идейную борьбу против религии от борьбы с тем социальным строем, который порождает ее, подменить борьбу между материализмом и идеализмом борьбой между рационализмом и иррационализмом. Исходя из ошибочного взгляда, что миром правят идеи, многие буржуазные атеисты видят в религии главную силу, угнетающую людей, а поэтому считают, что путь к счастью человечества состоит прежде всего в ниспровержении религии, утверждают, что человечество вступит в золотой век лишь только тогда, когда убьет дракона суеверий, охраняющего врата к счастливому обществу. Такие фантазии чужды марксизму-ленинизму, который доказал, что освобождение народных масс от духовного порабощения может быть достигнуто лишь в результате уничтожения экономического и политического угнетения трудящихся. При коммунизме человечество освободится от религиозных иллюзий, создаст мировую культуру бесклассового общества, которая воплотит в себе все многообразие и богатство прогрессивной духовной жизни народов, явится высшей ступенью в культурном развитии человечества.

Глубоко ошибочны утверждения Карла Ясперса, что с закатом религии исчезнет и философия, так как она полностью сольется с наукой. У религии нет будущего, она неизбежно угасает, но это не означает отмирания материалистической философии, которой предстоит не-

1 См.: Н. Ley. Geschichte der Aufklarung und des Atheismus. Bd. 1. Berlin, 1966.

240

виданный расцвет при коммунизме. Философия будет оказывать активное воздействие на всю жизнь общества, формировать у него новые идеалы и культурные ценности. По мере дальнейшего вовлечения широких масс трудящихся в активную общественную деятельность получат максимальное развитие политическая мысль, философские концепции, эстетические идеалы, этические воззрения. Философия принесет людям трепет радостного познания всеобщей диалектики жизни, еще больше сблизится с естествознанием, но не будет поглощена им.

Сколько было произнесено язвительных тирад о том, что философия была у ионийцев мифом и мифом осталась, что она в качестве науки еще и не начиналась. Позитивисты давно смотрят на философскую мысль как на одну из предварительных ступеней научного знания, которая должна исчезнуть, когда науки в достаточной мере разовьются. В 1911 г. А. Богданов в «Философии живого опыта» провозгласил, что философия доживает последние дни. П. Блонский в 1920 г. в брошюре «Реформа науки» призывал отбросить всякую философию как пережиток мифологии. В. Рожицын называл философию «богословием товарного производства», этику и эстетику «блудом словотворчества». Все эти пророчества и обличения философии оказались несостоятельными, хотя многие буржуазные идеологи и сейчас пытаются доказать, что философия как паука изжила себя;

вопросы, которыми она занималась, мол, перешли в ведение специальных наук или оказались псевдопроблемами.

Перед человечеством открываются необозримые горизонты в познании тайн природы. Естествознание не может существовать без философии, как и философия без естествознания. Идеи великих преобразователей естествознания Н. Коперника и Г. Галилея, А. Эйнштейна и Н. Винера, М. В. Ломоносова и Д. И. Менделеева, И. М. Сеченова и И. П. Павлова были не только естественнонаучные, но и философские. В ходе современной научно-технической революции во весь рост встают фундаментальные теоретические вопросы разработки философских основ познания всех специфических форм движения материи. Появляется необходимость оттачивать философский язык — орудие разума. Все эти

241

проблемы должен разрешить диалектический материализм. Философия марксизма-ленинизма теперь — система философских наук, включающая в себя не только диалектический и исторический материализм, но и историю философии и философские вопросы естествознания, логику, этику, эстетику, научный атеизм. Эта целостная система научной философии тесно связана с революционной политикой марксистско-ленинской партии, помогает ей решать великие задачи строительства коммунизма и формирования нового человека в СССР. Марксистско-ленинская наука вообще, и философия в частности, должны исследовать проблемы огромной теоретической значимости, связанные с обобщением опыта строительства коммунизма, опыта мирового коммунистического и рабочего движения, достижений современного научного знания.

Противники материалистической философии, отвергая ее, тем самым становятся сторонниками иной философии, глубоко чуждой жизненным интересам трудящихся. Многие современные ревизионисты марксизма отказываются от воинствующего материализма. В 1969 г. Р. Гароди в книге «Большой поворот к социализму» заявил, что коммунистическая партия «не может иметь официальной философии», ее «философия не может быть в принципе ни идеалистической, ни материалистической, ни религиозной, ни атеистической». Он проповедует концепцию «мировоззренческого нейтралитета», стремясь лишить партию боевой материалистической философии. В 1971 г. Э. Фишер в брошюре «Революция не такова» заявил, что «марксист может верить в бога». Не бывает марксистов теистов. Там, где вера в бога, нет марксизма, там же, где есть марксизм, нет места теизму.

Непримиримая борьба против отрицания диалектического и исторического материализма — важное условие, для того чтобы туман иллюзий не скрыл от взоров людей дороги социального прогресса. Философия воспитала у людей в борьбе с религиозными верованиями мощный разум, приучила к рациональному мышлению, глубокому анализу языка и отвлеченных понятий, научному исследованию, дедукции и индукции, анализу и синтезу, помогла опытному естествознанию осознать, что такое открытие, эксперимент, гипотеза, дала понятия бытия, материи, вещества, энергии, элементов, атомов, процесса,

242

развития, причинности, закона, формы, структуры, рефлекса и т. д.

Философия, положившая начало физике, математике, различным направлениям естествознания, основоположница психологии и педагогики, будет и в дальнейшем рождать новые науки, помогать людям совершенствовать искусство. Не случайно Ф. Шеллинг называл искусство «органоном философии», а Ф. М. Достоевский писал, что философия есть та же поэзия, только высший градус ее. Н. А. Добролюбов верно отметил, что истины, которые философы только предугадывали в теории, гениальные писатели умели схватывать в жизни и изображать в действии. Философия действительно первоначально была очень близка к поэзии. Известный индолог Г. Ольден-берг говорил, что индийские философы — братья поэтов, они облекали в замысловатый убор острой диалектики поэтические произведения своей фантазии. В Элладе первые научные сочинения часто писались в стихах. Великие поэты были философами. Поэма «О природе вещей» Лукреция Кара, «Божественная комедия» Данте и «Фауст» Гете были и философскими откровениями. Сочинения Эразма Роттердамского, Джордано Бруно и Мишеля Монтеня одновременно и произведения искусства. О философских воззрениях Александра Герцена, Федора Достоевского и Льва Толстого пишут диссертации. Философия влияла на литературу. Еврипид изучал софистов, Данте — средневековых мыслителей, Мольер — Гассенди, Лессинг — философов эпохи просвещения, Гете — Спинозу, Шиллер — Канта, Пушкин — французских и английских материалистов XVII и XVIII вв., Горький — Маркса, Энгельса и Ленина. Еще Аристотель мечтал о грядущем слиянии искусства и науки во «всеобщей мудрости». Гегель призывал к тому, чтобы философия приблизилась к поэзии — наставнице человечества. Возможно, что в будущем еще больше окрепнут связи между поэзией и философией.

Некоторые буржуазные идеологи в противовес диалектическому и историческому материализму распространяют идею Лейбница о грядущем синтезе восточной и западной философии, под которыми понимают религиозно-философские учения Востока и течения современного идеализма в Западной Европе и США. В Гонолулу с 1949 г. издается журнал «Философия Востока

243

и Запада», устраиваются международные конференции, на которых проповедуется слияние философии различных народов на основе религии и мистики.1 Отвергая материалистические традиции философии на Востоке, развитие там научного знания, сторонники такого теософского единства уверяют, будто бы на Востоке сквозь густую пелену религиозного тумана никогда не прорывались лучи света материалистического миропонимания.

Народы Востока имели древние традиции свободомыслия, рационализма и материализма, которые стремились вытравить из сознания масс жрецы различных религий. Эксплуататорским классам на протяжении веков удавалось держать трудящихся в религиозном плену, но эти времена прошли. В. И. Ленин предвидел, что народы Востока в борьбе за свое освобождение обратятся к просвещению, научному знанию. Он писал: «Не значит ли это, что сгнил материалистический Запад и что свет светит только с мистического, религиозного Востока? Нет, как раз наоборот. Это значит, что Восток окончательно встал на дорожку Запада, что новые сотни и сотни миллионов людей примут отныне участие в борьбе за идеалы, до которых доработался Запад» (3, 21, 402).

Путь к мудрости состоит не в поисках синтеза мистики и рационализма, а в овладении самой передовой и революционной философией классиков марксизма-ленинизма. Подлинное философское знание всегда интернационально. Придет время, когда человечество объединит рассыпанные истинные духовные сокровища всех народов в одну великую коммунистическую культуру, сердцем которой будет диалектический и исторический материализм, развитый применительно к новым задачам общества. Марксистско-ленинская философия всегда в пути, она не имеет предела в своем развитии, устремляясь вперед в научном познании и революционном преобразовании мира. Эту философию нельзя соединить с религией, нет никаких оснований для подобных «конвергенции». Там, где начинаются религиозные верования, кончается истинная философия. Всякое научное философское рассуждение аргументировано доказатель-

1 См., например: S. Nasr. Conditions for meaningful comparative philosophy. Philosophy of East and West, Honolulu, 1972, vol. 22, № 1, p. 53—61.

244

ствами, всякий результат философской рефлексии не нуждается в вере. Зато в религии догмы, т. е. положения, принятые на веру, критическому исследованию не подлежат. Септимий Тертуллиан восклицал: «Мысль есть зло». Придавая философии форму веры, сторонники их слияния извращают сущность философии, лишая ее собственного содержания и самостоятельного значения. В 1843 г. К. Маркс указывал, что религия и философия представляют собой крайние противоположности, но свойство быть крайностью кроется лишь в сущности философии, так как она имеет значение истинной действительности, а религия — иллюзорная действительность. «Крайности не требуют никакого опосредствования, ибо они противоположны друг другу по своей сущности. Они не имеют между собой ничего общего, они не тяготеют друг к Другу, они не дополняют друг друга». К. Маркс приветствовал «пламенное стремление к решающей борьбе», когда научная философия как «одна из крайностей берет верх над другой» (1, 1, 321—322).

Вопреки мнению ревизионистов, предлагающих полностью отказаться от признания антитезы научного и религиозного мировоззрения, она существует и никакое «примирение» и «объединение» науки и религии, наведение мостов между ними невозможно.

В условиях современного кризиса-христианства противоречие между ним и наукой стало слишком велико и очевидно. На пороге третьего тысячелетия происходит вытеснение религиозной веры философским знанием. «Философия сначала вырабатывается в пределах религиозной формы сознания, — писал К. Маркс, — и этим... уничтожает религию как таковую» (1, 26, ч. 1, 23).

ЦИТИРУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА

1.К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Изд. 2-е. М-, 1954.

2. К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956.

3. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., тт. 1—55. М., 1958—1965.

4. Авраамова М. А. Из истории античного атеизма. М., 1960.

5. Аникеев Н. П. К вопросу о роли религиозно-мистической традиции в индийской культуре. Вестн. истории мировой культуры, 1960, № 1.

6. Античная лирика. М., 1968.

7. Антология мировой философии, т. 1, ч. 1. М., 1969.

8. Аристотель. Метафизика. М., 1934.

?. Архив А. М. Горького, т. X, кн. 1. М., 1964.

10. Белинский В. Г. Поли. собр. соч. М., 1953—1956.

11. Бердяев Н. А. Философия свободы. М., 1911.

12. Блонский П. Этюды по истории ранней греческой философии. М., 1914.

13. Богданов А. А. Наука об общественном сознании. Изд. 3-е. М., 1923.

14. Бонгард - Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Древняя Индия. М., 1969.

15. Брюсов В. Я. Избр. соч. в двух томах, т. 1. М., 1955.

16. Булгаков С. Н. Без плана. Вопросы жизни, 1905, № 3.

17. Булгаков С. Н. Свет невечерний. Созерцания и умозрения. Сергиев посад, 1917.

18. Быков Ф. С. Зарождение общественно-политической философской мысли в Китае. М., 1966.

19. Васильев Л. С. Культы, религии, традиции в Китае. М., 1970.

20. Винклер Г. Вавилонская культура. М., 1913.

21. Волков Г. У колыбели науки. М., 1971.

22. Гегель Г. Соч., т. I—XIV, М., 1929—1959.

23. Герцен А. И. Собр. соч. в тридцати томах, т. 3. М., 1954— 1965.

24. Горький М. Собр. соч. в тридцати томах. М., 1944—1956.

25. Добролюбов Н. А. Собр. соч. в девяти томах, т. 1. М., 1961-1964.

26. Дулуман Е. К. Идея бога. М., 1970.

27. Дьяконов И. М. «Безбожники» в Ассирии. Кр. сообщ. Ин-та народов Азии, № 86. М., 1965.

246

28. Дьяконов И. М. Общественные отношения в шумерском в вавилонском фольклоре. Вестн. древн. истории, 1966, № 1.

29. Еврейская энциклопедия, т. 3. СПб., 1912.

30. Ерасов Б. С. Тропическая Африка. Идеология и проблемы культуры. М., 1972.

31. Жаринов Д. А. и др. Древний мир в памятниках его письменности. Ч. 1. Восток. М., 1915.

32. Житие протопопа Аввакума, им самим написанное. М., 1960.

33. История математики с древнейших времен до начала XIX столетия. т. 1, М., 1970.

34. История философии, т. 1. М., 1949.

35. История философии, т. 1. М., 1957.

36. Киплинг Р. Избр. стихи. Л., 1936.

37. Клима И. Общество и культура древнего Двуречья. Прага, 1967.

38. Кожевников В. А. Буддизм в сравнении с христианством, т. 1. СПб., 1916.

39. Копнин П. В. Философские идеи В. И. Ленина и логика. М., 1969.

40. Копнин П. В. О природе и особенностях философского знания. Вопр. философии, 1969, № 4.

41. К о р о с т о в ц е в М. А. Писцы Древнего Египта. М., 1962.

42. Кочетов А. Н. Буддизм. М., 1965.

43. Крамер С. Н. История начинается в Шумере. М., 1965.

44. Лауэр Ж. Ф. Загадки египетских пирамид. М., 1966.

45. Леон-Портилья М. Философия нагуа. М., 1961.

46. Ли Да - чжао. Избр. статьи и речи. М., 1965.

47. Лисий. Речи. М., 1933.

48. Липс Ю. Происхождение вещей. М., 1954.

49. Лу Синь. Собр. соч. в четырех томах, т. 1. М., 1954.

50. Ляховецкий Л. А. О возникновении философии как специфической формы общественного сознания. Филос. науки, 1967, № 4.

51. Маковельский А. О. Досократики, ч. 1. Казань, 1914.

52. М а р р Н. Я. Избр. работы. Л., 1933-1937.

53. Матье М. Э. Из истории свободомыслия в Древнем Египте. Вопр. истории религии и атеизма, т. 3. М., 1955.

54. Матье М. Э. Древнеегипетские мифы. Л., 1956.

55. Михайлова Э. Н., Чанышев А. Н. Ионийская философия. М., 1966.

56. Мочалов И. И. Проблемы философского знания в творчестве В. И. Вернадского. Вопр. философии, 1971, № 9.

57. Неру Дж. Открытие Индии. М., 1955.

58. Неру Дж. Автобиография. М., 1955.

59. Новые идеи в социологии, IV. СПб., 1914. бО. Овсяннико-Куликовский Д. Н. Очерки из истории

мысли. Вопр. философии и психологии. М., 1890, кн. 5. 61.0льденберг Г. Будда. Его жизнь, учение и община. М., 1898.

62. Пастырская конституция «Радость и надежда». О церкви в современном мире. Ватикан. 1967.

63. Петров А. А. Ван Би. М., 1936.

247

64. Петров М. К. Предмет и цели изучения истории философии. Вопр. философии, 1969, № 2.

65. Платон. Соч., т. 6. М., 1879.

66. Победоносцев К. П. Московский сборник. М., 1896.

67. Позднеева Л. В. Атеисты, материалисты, диалектики Древнего Китая. М., 1967.

68. Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л., 1955.

69. Радлов Э. Л. Введение в философию. Пгр., 1919.

70. Радхакришнан С. Индийская философия, т. 1. М., 1956.

71. Рихтер Р. Скептицизм в философии. СПб., 1?10 (Библиотека дома Г. В. Плеханова, В 3703).

72. Рубен В. Индия в истории человечества. Вестник истории мировой культуры. 1958, № 4.

73. Семичов Б. В. О числе элементов по различным палийским и тибетским буддийским текстам. Тр. Бурятск. ин-та, вып. 3, Улан-Удэ, 1960.

74. Сечонов И. М. Избр. произв., т. 1. М., 1952.

75. Старцев П. А. Очерки истории астрономии в Китае. М.. 1961.

76. Струве В. В. Диалог господина и раба о смысле жизни. В кн.: Религия и общество. Л., 1926.

77. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М-, 1928—1957.

78. Томсон Дж. Первые философы. М., 1959.

79. Томсон Дж. О. История древней географии. М., 1953.

80. Трубецкой С. Н. Метафизика Древней Греции. М., 1890.

81. Тураев Б. А. История Древнего Востока. Л., 1935.

82. Тураев Б. А. Древний Египет. Пгр., 1922.

83. Уокоп Р. Затонувшие материки и тайны исчезнувших племен. М., 1966.

84. Фараон Хуфу и чародеи. М., 1958.

85. Фейербах Л. История философии, т. 1. М., 1967.

86. Фейербах Л. Основы философии будущего. Л., 1936.

87. Филиппов М. М. История философии. СПб., 1903.

88. Философия в систематическом изложении В. Дильтея, А. Риля и др. СПб., 1909.

89. Философская энциклопедия, т. 5. М., 1971.

90. Флоренский П. Первые шаги философии. Сергиев посад, 1917.

91. Францев Ю. П. У истоков религии и свободомыслия. М., 1959.

92. Франк С. Проблемы духовной культуры и религиозная философия. Берлин, 1923.

93. Целлер Э. Очерки истории греческой философии. М., 1912 (Библиотека дома Г. В. Плеханова, Б 3728).

94. Чанышев А. Н. Эгейская предфилософия. М., 1970. 95.Чаттопадхьяя Д. История индийской философии. М., 1966.

96. Шицзин. М., 1957.

97. Штернберг Л. Я. Первобытная религия в свете этнографии. Л., 1936.

98. Щедрин Н. (М. Е. Салтыков). Полн. собр. соч., М., 1937.

99. Щербатской Ф. И. К истории материализма в Индии. Вост. записки, т. 1. Л., 1927.

248

100. Эпос Гильгамеша. М., 1961.

101. Ян Хин-шун. Древнекитайский философ Лао-пзы и его учение. М., 1950.

102. Abbagnano N. Storia della filosofia, vol. I. Torino, 1958.

103. Сamus A. Le mythe de Sisyphe. Paris, 1953.

104. Herder-Korrespondenz, 1966, H. 1.

105. Jaspers K. Der philosophische Glaube. Munchen, 1962.

106. Jaspers К. Der philosophische Glaube angesichts Oftenba-rung. Munchen, 1962.

107. La Documentation catholique, № 50 VII 1970.

108. Kerkhoff M. Orientierung uber die Philosophie der Nahua-volker. Zeitschr. fur philos. Forschung, 1964, Bd. 18, Hf. 3.

109. Ortega-y-Gasset Jose. Uber die Jugel. Stuttgart, 1957.

110. Popkin R., Stroll A. Philosophy made simple. London, 1956.

111. Russel B. Wisdom of the West. London, 1959.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел атеизм

Список тегов:
генезис философии календарь майя

Библиотека Гумер - атеизм