Гольбах П. Священная зараза или естественная история суеверия

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА 13.
СУЕВЕРИЕ ПРОТИВОРЕЧИТ ИСТИННЫМ ПРЕДСТАВЛЕНИЯМ О ДОБРОДЕТЕЛИ, СПУТЫВАЕТ ИХ И УНИЧТОЖАЕТ. — ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРИНЦИПЫ МОРАЛИ

Из столь ощутительного и частого противоречия между основными догматами каждой религии и истинными принципами морали проистекает явный ущерб для морали. Догма всегда выступает против морали; в результате этого столкновения между ними мораль почти всегда оказывается ослабленной или разрушенной. Догма — небесного происхождения и лежит в основе религии; следовательно, она должна быть выше морали, которая происходит от людей и имеет своим объектом только человечество. Догма не может изменяться, вера неизменна; религиозный человек не сомневается в подлинности тех фактов, которые ему рассказывают о боге, эти факты должны направлять поведение человека, он должен подражать своему богу. Если этот бог не раз совершал самые дикие и черные дела, то разум тщетно будет пытаться отвратить человека от подражания им; догма сильнее разума и скажет верующему, как ему поступать. Если религия учит, что бог тысячу раз был виновником или вдохновителем преступлений, убийств, насилий, гонений, нетерпимости, то не видно, на каком основании мораль может требовать от людей воздерживаться от насилия, жить в мире, неуклонно следовать правилам справедливости и гуманности. Нам возразят, что тот же бог дал также свидетельства своей доброты; но из этого следует лишь, что человек, почитающий бога и подражающий ему, может быть добрым и злым, в зависимости от своего темперамента и условий.
Итак, мораль, построенная на религии, всегда будет сомнительной, так как каждая религия предполагает бога изменчивого. Эта мораль будет зависеть от интересов и произвола каждого верующего и от того, с какой стороны будет представляться ему его небесный образец; бог будет являться ему то добрым, то злым, и человеку предоставляется выбор, на какого бога ему следует походить. Спросите христианскую религию, являются ли добродетелями гуманность, согласие и любовь к ближнему? Она без запинки ответит вам, что ее основатель проповедовал эти правила как самые угодные богу. Спросите служителей той же христианской религии, были ли угодны их богу свирепый Моисей, жестокий Давид и все те кровожадные и фанатичные короли, которые убивали, преследовали и мучили еретиков? Попы ответят вам, что все эти личности были охвачены священным пылом, который выше гуманности, кротости и любви к ближнему.
Однако нельзя отрицать, что религия в некоторых случаях согласна с разумом. Для того, чтобы вернее обмануть людей, надо уметь сочетать ложь с истиной, надо уверить людей, что их хотят сделать счастливыми. Их надо обольстить и поразить. Их непременно возмутила бы религия, которая по всем• пунктам противоречит требованиям их природы и заявляет, что намерена уничтожить мораль.
Поэтому религия вынуждена подделываться под язык разума, к которому она запрещает обращаться. Она вынуждена делать заимствования из морали, чтобы привлечь к себе людей. Ее апостолы и миссионеры обольщают людей своей умеренностью, своими добродетелями, по крайней мере кажущимися, строгими нравами, строгим поведением, полезными наставлениями, которые они примешивают к своим кошмарным фантазиям. Таким образом, мораль иной раз служила скамеечкой, с помощью которой религия всходила на престол. Но, добившись этого, религия в дальнейшем оказывает морали презрение и пренебрежение, заставляет ее уступить первенство той фиктивной морали, которая строится только на воображении и служит только интересам попов.
Добродетели, построенные на отношениях между людьми, оказываются, таким образом, на втором плане. Религия не терпит сравнения этих добродетелей с теми, которые она строит на воображаемых отношениях к божеству. Всюду, где господствует религия, интересы земли должны быть подчинены интересам неба. Поэтому, если бог приказывает нам быть жестокими, фанатиками и мятежниками, мораль и политика тщетно будут призывать нас быть гуманными, кроткими и покорными. Там, где сила на стороне суеверия, разум вынужден молчать. Мораль становится служанкой суеверия; ее слушают лишь в том случае, если указания ее согласны с целями ее властного и почти всегда безумного повелителя. Бог внимает только вере. Только ей известны его тайные намерения; она обладает исключительной властью навлекать и усмирять его гнев. Итак, надо следовать только религии, ее предписания заменяют в глазах ее последователей все прочее.
Уже с первого взгляда явствует, что религиозные представления не в состоянии сделать людей лучше, совершеннее. Представления о боге карающем и вознаграждающем не в силах укротить страсти тех, которые как будто наиболее уверовали в бога. Тиранов и даже попов, которые основывают все свои права на религии, она не делает справедливее, умереннее, добродетельнее. Мало того! Мы показали, что самые религиозные и правоверные нации обычно более всего далеки от здравой морали. В этом нет ничего удивительного, ибо религия учит людей, что они должны довольствоваться одною ею; она дает им мораль, приспособленную к интересам попов, она отпускает все преступления, успокаивает все угрызения совести, примиряет с богом. Сильная у своего бога, она доставляет вечные награды даже тем, кто менее всего заслужил их. Разве можно сравнить эти выгоды с теми, которые дает мораль! К тому же, нет ничего легче, чем быть религиозным, тогда как, при теперешнем положении вещей, нет ничего труднее, чем быть добродетельным.
Мир полон религиозных людей. Имеются целые нации, среди которых ни один человек ни разу не усомнился в догматах своей религии. Но способствует ли это распространению добродетели? Счастливее ли положение народа от того, что угнетающий его тиран в точности соблюдает религиозные обряды? Облегчается ли притеснение народа от того, что набожный деспот пойдет в сопровождении толпы ханжей-царедворцев в церковь и станет молить бога смиловаться над народом, который бедствует под гнетом и произволом того же тирана? Как видно, религия создана только для того, чтобы играть людьми и обманывать их относительно истинных виновников их несчастий. Народам безразлично, правят ли ими люди верующие или безбожники. Разве верующий тиран менее тиран, чем неверующий? Разве министр, царедворец, священник, грабящие, угнетающие и обманывающие народ, становятся менее вредны оттого, что ко всем своим преступлениям присоединяют еще невежество и религиозность? Религия не только не делает людей добродетельнее, но дает им также возможность обходиться без добродетели. Она освящает обман попов, она оправдывает и отпускает преступления тирании, она примиряет с богом всех, кто оскорбил и обидел его несчастные создания. Следовательно, она не только не способствует морали, а, напротив, поощряет нарушения ее и притупляет совесть; она никогда не сделает из злодея честного и добродетельного человека.
Не говорите нам о чудесных превращениях, которые религия производит в сердцах людей, об изумительных обращениях. Даже по признанию своих апологетов эти обращения так редки, что рассматриваются как сверхъестественные следствия божественной благодати. Но, положа руку на сердце, много ли выиграла истинная мораль от этих чудесных обращений и внезапных переворотов в характере и поведен горсточки людей, преображенных религией? Вознаграждено ли общество за свои долгие страдания тем что преступные и порочные виновники их внезапно решили посещать церкви, усиленно молиться, поститься, уединиться, уйти от светской жизни и ее удовольствий, но при этом и не подумали об исправлении всего причиненного ими зла? Может ли религия похвалиться, что она исправляет привычные наклонности порочного человека? Сделала ли она из завоевателя, не дающего покоя своим подданным и соседям, миролюбивого монарха, пекущегося о счастьи своего народа? Смягчила ли она заскорузлое сердце скупца, всю свою жизнь только копившего деньгу? Побудила ли она надменного царедворца или недобросовестного министра прекратить свои притеснения, отказаться от своей заносчивости? Заставила ли она расхитителя общественного добра возвратить обществу его украденное имущество и воздержаться от дальнейшего грабежа? Конечно нет! Религия редко совершает подобные чудеса.
Что же в таком случае дают те важные перемены, которые религия якобы производит в сердце человека и которые, как нас уверяют, радуют бога и весь его небесный клир? Каждый человек выбирает из того, что предлагает ему религия, то, что наиболее соответствует его темпераменту, наиболее подходит к его страстям и интересам и при этом меньше всего стоит ему. Человек властный, гневный и горячий становится ревнителем веры, нетерпимым гонителем. Человек с богатым воображением становится фанатиком. Желчный и меланхоличный человек уединяется, уходит в свою мизантропию. Скупому по сердцу воздержание. Мот отдаст бедным свое достояние. Женщина легкого поведения, которой опротивели ее похождения, обращает, соответственно своему страстному характеру, свою любовь на бога и, быть может, станет вдохновенной визионеркой.
Итак, каждый человек, в сердце которого религия произвела перемену, в сущности дает лишь новое направление своим обычным страстям. Он будет стараться угодить богу, предаваясь ради него тем же страстям. Чудесные обращения на почве религии всегда заключаются лишь в том, что страсти человека лишь меняют свой объект, направлены отныне на призраки. Эти исцеления знают только духовные лекарства перед миром реального зла. Общество ничего не выигрывает от того, что у его насильников пороки сменились религиозностью, так часто обременительной для других, бесполезными молитвами и постами, бессмысленным самобичеванием, экстатическими видениями. Нация, которую долгое время угнетал и грабил тиран, которую он довел до нищеты, не может считать себя достаточно вознагражденной запоздалыми сожалениями малодушного монарха, просящего у бога «а ложе смерти, когда он уже не в состоянии вредить ей, прощения за зло, которое он причинял ей в течение всей своей жизни. Если кто заслуживает умереть в отчаянии, то, несомненно, — эти кровопийцы, жизнь которых была сплошною цепью преступлений и насилий. Религия не должна отгонять от их смертного одра демонов ада. Пусть пример этих людей по крайней мере устрашит наглого злодея, когда он еще в силе; быть может, муки и угрызения совести умирающего тирана повлияют на чудовища, потешающиеся над несчастьями, страданиями и слезами народа.
Если даже предположить, что перемены, вызываемые в сердцах людей религией, носят более реальный и полезный характер и происходят чаще, то все же, в конечном итоге, добро, приносимое людям суеверием, не может сравниться с тем постоянным и бесконечным злом, которое является его прямым результатом. Страх и угрозы оказывают иногда влияние на некоторых людей, обуздывают не очень бурные страсти, сдерживают тех или иных робких людей; впрочем этих последних могли бы также сдержать их темперамент, воспитание, общественное мнение и страх перед законом. Но могут ли эти жалкие факты вознаградить человечество за то бесконечное зло, которое всегда приносит ему фанатизм? Беспорядок и несчастья, повседневно причиняемые религией, огромны; целые нации на каждом шагу чувствуют их. Добро же, которое может принести религия,— если она вообще может принести добро,— ограничивается немногими личностями, которые по своему темпераменту не слишком уж склонны к злу. На каждую руку, которую останавливает страх перед богами, приходятся сто тысяч рук, которые он вооружает на дело разрушения. Религиозное неистовство, носит эпидемический характер, его не могут остановить ли разум, ни законы, «и верховная власть.
Итак, взвешивая выгоды и невыгоды религии, мы видим, что причиняемое ею зло велико, как океан, а добро, которое она может принести, — лишь капля в море. В самом деле, сравним, с одной стороны, войны, гонения, тиранию, смуты, убийства, насилия, которые совершались на нашей земле во имя бога, с тем добром, которое в каждом столетии могло произойти от примерного поведения нескольких личностей (они и без религии были бы честными людьми). Лекарство, отравившее целые нации, не станет хорошим от того, что оно вылечило двух-трех граждан, или от того, что несколько человек, более крепких и выносливых, в конце концов остались в живых, не погибли от него. Конечно, некоторые яды могут оказывать иногда исцеляющее действие или — вернее — приносить временное облегчение людям с крепким организмом; но у большинства людей эти же яды в конце концов разрушают организм и причиняют смерть.
Чем ближе мы присматриваемся к религии, тем более убеждаемся в том, что религия во все времена была факелом, который своим обманчивым светом сбивал с пути людей, тогда как пламя его сжигало их жилища. В руках фанатизма, шарлатанов и тирании этот факел служил лишь для того, чтобы зажигать дикие страсти, неугасимую ярость, раковые раздоры и вызывать кровавые перевороты. Религии, будучи основаны только «а разгоряченном воображении экстатиков или на корысти шарлатанов, опираясь только на упорное и самонадеянное невежество, на насилие и власть, неизбежно вызывали ожесточенные споры; брат восставал на брата... Таким образом религия порождала смертельную ненависть, заставляла человека вредить себе и тем, кого природа велит ему любить. Вместо того чтобы делать человека добродетельным, религия делала его бесчеловечным, насильником, властным и жестоким. Или же, если ей удавалось кого-либо утихомирить, то она погружала его в печаль и косность, апатию и бездействие.
Итак, религия, которая похваляется, что является оплотом морали, на самом деле подкапывает ее основы.
Она делает из морали воздушные замки, так как утверждает ее на непостижимых богах, на невероятных откровениях, на нелепых и противоречивых предписаниях, на велениях, столь часто идущих против природы, разума и интересов человечества. Проповедуемые ею добродетели и налагаемые ею обязанности не только по-детски наивны и бесполезны, но часто также омерзительны в глазах мудреца. Наконец, все говорит нам, что, будучи последовательным и не отказываясь на деле от разрушительных принципов своей религии, набожный человек не может быть гуманным, терпимым и полезным. Религия требует от него жертвовать самыми явными интересами, а (Именно добродетелью и разумом, ради скрытых интересов божества.
Будем же всегда различать мораль от религии, которая отождествляется с ней только для того, чтобы разрушить ее. Не будем смешивать очевидную, ясную мораль с нагромождением призраков, которые веками искажают ее до неузнаваемости. Отделим истину от загрязняющей ее примеси лжи и обмана. Покажем ее людям во всем ее блеске. Пусть она просветит их и направит их уверенным шагом к пользе и реальной добродетели; от этого зависит счастье их на земле. Погасим мрачные факелы суеверия, которые ослепляют наше зрение и заставляют нас пробираться ощупью, спотыкаясь на каждом шагу; обещая нам иллюзорное блаженство на небесах, ведя нас к этому далекому счастью, суеверие не позволяет нам смотреть себе под ноги и наслаждаться тем счастьем, которое дает нам разум. Вместо мистической, темной, сверхъестественной морали дадим людям ясную, полезную для общества (sociable) естественную мораль.
Религия основана на экстазе и чудесах. Стержень морали — интересы человека, стержень религии — интересы врагов человечества. Мораль опирается на опыт, разум и истину, религия — исключительно на невежество, обман и тиранию. Мораль возвышает человека, внушает ему чувство собственного достоинства, показывает ему его права, внушает ему активность, энергию, мужество. Религия запугивает его, принижает, заставляет не отводить глаз от своего ничтожества, губит полет его души, ввергает его в уныние и в результате обычно делает его неистовым фанатиком. Мораль велит человеку работать для собственного счастья; религия предписывает ему отказаться от всего, что может сделать его счастливым, она пугает его гневом божества, которому любо видеть слезы своих несчастных созданий. Мораль велит человеку любить окружающих его; религия велит ему любить превыше всего возмутительного тирана, который объявляет преступлением его любовь к жалкой твари. Мораль велит человеку быть кротким, гуманным, мирным, всепрощающим; религия вменяет ему в обязанность быть ревнителем веры, гонителем, ненавистником и мятежником, лишь только затронуты интересы бога и его служителей. Мораль велит человеку слушаться голоса разума, религия объявляет это преступлением. Итак, необходимо навсегда отделить нерушимыми границами царство морали от царства религии. Они не совместимы, их интересы не могут слиться, их воины не могут быть союзниками и друзьями, не могут сражаться под одними и теми же знаменами.
Итак не говорите нам больше, что мораль не может без помощи религии сделать людей хорошими и добродетельными. Неужели труднее внушить с детства разумным существам полезные и осязательные истины, чем пичкать их вредными и неправдоподобными бреднями, явными противоречиями и сказками, возмущающими здравый смысл? Неужели легче показать им бога, скрытого в облаках, и объяснить его сущность, чем показать им человека и его истинную природу? Неужели труднее показать им их истинный долг и то поведение, которого они должны держаться в своих собственных интересах, чем вбивать им в голову невразумительные гипотезы и фантастические догматы и навязывать им пустые обряды и обременительный ритуал, пользу, которого никак не может постичь здравый смысл? Неужели человек по своей природе восприимчивее к ложным и унижающим его воззрениям, чем к истинам, возвышающим его душу, долженствующим поднять его в собственных глазах, утешить его, придать ему энергию? Неужели труднее убедить его, что он должен любить и уважать себя и работать над своим счастьем, чем уверить его, что он должен ненавидеть себя, наносить себе вред, бичевать себя? Вы находите более легким делом унизить человека, сделать его тупым рабом, чем говорить ему о его правах? Неужели можно искренне утверждать, что разумному существу труднее запомнить столь простые, ясные и очевидные уроки истинной морали, нежели непостижимые ему предписания религии, ее вздорные басни, ее мистерии и символы веры? Неужели труднее воспринять в теории и на практике истинный долг человека, чем начала какого-либо искусства и науки или даже те знания, часто весьма сложные, которых требует ремесло? Богословие с его несомненными софизмами повинно в том, что мораль стала темной наукой, полной загадок и противоречий, которых в их совокупности не могли понять даже самые глубокие мыслители. Оно подчинило науку о морали, основанную на незыблемых принципах, произволу богов или, вернее, тех, кто говорил от имени богов. Легко видеть, что Платон и Пифагор почерпнули свою мистическую мораль у египетских жрецов. Мораль — самая ясная, самая простая из всех наук. Сделать ее мистической значит сделать ее бесполезной. Сочетать мораль с религией, которая всегда была только сплошной цепью сказок, аллегорий и тайн, значит сделать мораль непостижимой. Во всем нашем изложении мы подчеркивали печальные результаты диких представлений о божестве, внушенных людям фанатизмом, мистификацией и интересами, всегда менявшихся в зависимости от них. Это божество всегда деспотично, несправедливо и безнравственно; однако, несмотря на отвратительные черты, которыми его наделяли, его выставляли в качестве идеала и образца. Это божество стало неистощимым источником всех заблуждений человечества. Рядом с ним природа теряла свои права, человеку запрещалось обращаться к разуму» мораль его диктовалась богословами, страшная, непостижимая и противоречивая. Религия поглощала все внимание человека. Нравственность, добродетель, долг сводились исключительно к послушному исполнению приказаний свыше, якобы исходящих от неба, приказаний бесполезных и часто преступных. Тщетно природа и истина пытаются обратить взоры людей к земле, тщетно они зовут человека заняться своим счастьем в этом мире, искать пути к нему, развивать свой разум, который велит им быть добрыми, справедливыми, мягкими и миролюбивыми. Люди хотели чудес, им нужны были божественные оракулы, сверхъестественные и загадочные, таинственные. Веления этих оракулов сделали их беспокойными, антиобщественными, несчастными и воспрепятствовали им понять, чего им следует держаться.
Итак, естественная мораль была подавлена властью религии, которая была предпочтена ей. Здравый разум должен был отступить перед чудом. Голос его должен был замолкнуть с тех пор, как людям чудится грозный голос существа, которому все подвластно. Мораль стала сложной наукой, ее затемнило богословие, которому ее подчинили. Она стала шаткой и ненадежной, лишенной твердых принципов, часто расшибала себе лоб о законы природы, приходила в столкновение с ними. Всеобщая польза, общественное благо вынуждены были уступить место фанатизму, или, вернее, пришлось прибегать к бесконечным тонкостям и ухищрениям, чтобы примирить их с нелепыми приказаниями незримого небесного монарха, управляющего землей через своих жутких и гнусных представителей. Прямые приказы божества направлены были против столь естественной любви человека к самому себе, против его инстинкта (lie desir) самосохранения и стремления к счастью, против чувства любви к себе подобным, против интересов государства, его преуспеяния и спокойствия. Божество желало, чтобы люди всячески старались сделать себя несчастными в этом мире, который им изображали только как переход к другому миру.
Государи, которых суеверие повсюду сделало богами, потрясали основы морали не менее, чем религия Произвол и каприз государя, его сумасбродные прихоти имели силу божественных декретов. Народы обязаны были подчиняться им; учреждения, находившиеся в самом явном противоречии со здравым смыслом, пагубнейшие предрассудки, несправедливейшие законы предписывали человеку нормы его поведения. Подданные не имели представления о добре и зле, считали себя вправе делать зло, разрешенное государем, установленное традицией и обычаем. Война, резня, захваты, завоевания, грабеж, коварство, политический обман считались честными, законными и необходимыми, если они приказывались государем, диктовались мнимыми интересами государства, имели прецеденты. В результате справедливость и добродетель изгнаны были с лица земли. Воровство не было преступлением, если в нем был заинтересован государь. Вопиющие оскорбления человеческой природы превращались в умах народов в достохвальные действия, если они одобрялись и предписывались государями. Считалось, что государь может узаконить все. Поэтому мораль была подчинена воле государей в такой же мере, как воле богов.
К этим могущественным факторам, извратившим мораль и сделавшим ее ненадежной и шаткой, прибавим еще обычаи, часто вредные и преступные, и роковые предрассудки, из которых слагалось общественное мнение. Они беспрестанно оказывали влияние на поведение и взгляды граждан и везде разрешали или, по крайней мере, оправдывали поступки, находившиеся в самом вопиющем противоречии с добродетелью и с интересами человечества, В результате такого извращения понятий нередко самые действительные добродетели становились предметом презрения и издевательства; те, кто наперекор общественному мнению осмеливался проявлять их, навлекали на себя кары и позор. Так, у наций, привыкших к войне и выше всего ставивших кровавые подвиги, — кротость, терпение, прощение обид считались трусостью и люди, проявлявшие эти чувства, считались обесчещенными. Поэтому у народов, издавна находившихся под властью извращенных правительств, на стремление к общественному благу смотрели, как на сумасбродство, а на человека, преданного своему народу, как на бунтаря, подлежащего наказанию. Точно так же нередко у этих развращенных народов одобрялись или оправдывались самые позорные пороки, они даже вели к почестям; при этом большую роль играл пример. Супружеская верность, стыдливость, целомудрие считались слабостью и подвергались насмешкам.
Вот те действительные причины, которые уничтожили мораль или, во всяком случае, сделали из нее науку, полную гипотез, догадок и сомнительных положений, причем стало так трудно выделить из них истинные положения. Религия сделала мораль романтической наукой, так как строила ее на иллюзорных основаниях. Она разрушила ее своими противоречиями и теми фанатическими и смертоносными добродетелями, которые она предписывала. Религия сделала мораль темной и непонятной, всячески ухищряясь связать ее со своими туманными фантазиями и возмутительными представлениями о своем боге. Наконец, она спутала представления о морали, ставя выше добродетели разные абсурдные воззрения, искупительные и прочие вздорные обряды. Не меньшим врагом морали были государство, его законы и обычаи, одобряющие преступления, наконец — порча нравов и дурной пример, подаваемый государями, и пороки, распространяемые развратным двором. В результате все содействовало тому, чтобы «сделать народы невежественными и спутать их представления о морали.
Не удивительно, что наука о морали была таким образом искажена до неузнаваемости и стала предметом глубоких изысканий и нескончаемых споров для тех, кто ее изучал. Все в ней стало проблематичным. С первых же шагов затруднялись, на чем следует утверждать ее. Попы основывали ее на воле богов; но у людей всегда были различные боги, и мнимая воля этих богов была столь же различна, как идеи и интересы ее глашатаев. Другие основывали справедливость на различных законах у разных наций; но эти законы обычно выражали только страсти, безумства и неопытность государей или же нелепые представления, вздорные предрассудки, преходящие интересы и неразумные крайности (safllies rmpruidentes) разных народов. Поэтому в одной стране часто допускались и узаконялись самые тяжкие преступления, самые свирепые действия и позорные пороки, тогда как в другой стране они осуждались. Мораль народов была подчинена условностям политики; то, что считалось предосудительным по одну сторону реки или горы, становилось честным и дозволенным по другую сторону их. Боги, государи и государственные законы разрешали в одном государстве то, что запрещали и наказывали в другом. Татары допускали отцеубийство, спартанцы убивали своих детей, евреи были разбойниками, христиане — чудовищами жестокости; римляне были бичом всего мира, индейцы развратны, испанцы жестоки и нетерпимы. Ясно, что римлян сделала завоевателями, то есть несправедливыми и кровожадными, их религия. Оракулы божества обещали им, как и евреям, власть над всем миром. Virtus римлян означала доблесть и свирепость, необходимые разбойникам, решившим захватить весь мир. При этом каждый народ считал, что его гнусное поведение либо разрешено богами, либо необходимо в интересах отечества, либо освящено обычаем. Хороша же мораль, в основе которой лежат лишь неразумные представления народов, введенных в заблуждение своими духовными пастырями и политическими вождями! Странные нравы, разрешающие тягчайшие преступления, гнуснейший разврат, самые бесчеловечные поступки!
Одно и то же солнце светит всем жителям земли, одна и та же мораль должна руководить ими. Несмотря на различие взглядов, учреждений, законов и обычаев, несмотря на почти бесконечное разнообразие их, обусловливаемое различиями климата и темперамента, природа везде одна и та же. У людей одинаковые чувства, потребности, желания; они вынуждены прибегать к одним и тем же средствам для удовлетворения их. Все люди рождаются, растут, сохраняются и умирают одинаковым образом. Все любят себя, все желают своего счастья, все нуждаются в помощи для достижения его; все стремятся к тому, что им представляется желательным, и избегают того, что им кажется вредным; все способны следовать опыту, размышлению, в большей или меньшей мере—разуму. Таким образом, все они способны узнать цену добродетели и опасность порока.
Вот те единственные принципы, на которых необходимо построить всеобщую мораль человечества. Она должна быть основана на общей сущности всех людей, на их природе, на их постоянных потребностях. Она должна постоянно подтверждаться опытом, ничто не должно противоречить ей и опровергать ее. Она должна всюду и всегда давать счастье, являющееся предметом наших желаний. Наконец, необходимо, чтобы она, будучи предназначена для всех людей, всеми разделилась, все должны быть проникнуты ею (il faint qu'elle soit senile par toois). Только мораль, основанная на этих нерушимых принципах, годится для всех людей. Она является единственной религией, необходимой человечеству. Цицерон правильно говорит: (под руководством природы никак нельзя ошибиться). Тертуллиан, как он ни фанатичен, соглашается с тем, что божественный закон бесполезен для морали: (Ты ищешь закона бога, хотя имеешь общий для всех закон в царстве вселенной, начертанный на скрижалях природы).
Итак, нам достаточно знать следующее: добродетель есть то, что всегда полезно, а порок — то, что вредно для существ, одаренных чувствами, стремящихся к удовольствию и избегающих страдания. Добродетель есть удовольствие, порок есть страдание; и то и другое — результат волевых актов людей. Чтобы нормировать наше поведение, достаточно быть уверенным, что все люди, как и мы сами, стремятся к своему благу и, следовательно, любят только тех, кто содействует их желаниям, и вынуждены ненавидеть тех, кто препятствует последним. Размышление на каждом шагу показывает нам, что одни, без помощи других мы не можем с пользой работать для собственного счастья, что для нас полезно соединение с другими, причем они должны быть согласны помогать нам. Опыт учит нас самосохранению. Он подтверждает нам необходимость возбуждать своим поведением благорасположение тех, кто может содействовать нашему счастью.
К этим столь простым принципам сводится весь кодекс законов природы. Итак, мораль отнюдь не является отвлеченной наукой, исключительным достоянием глубоких мыслителей. Уроки ее всегда доступны пониманию человека, они доступны даже ребенку. Мораль должна со всеми людьми говорить одним и тем же языком. Она всегда будет понятна им, если ее ясно изложить и если предрассудок не сделает их глухими. В самом деле, неужели так трудно доказать каждому человеку, что он не может быть счастлив только собственными усилиями, что для этого ему нужна помощь других и что эта помощь сообразуется только с тем добром, которое, в свою очередь, данное лицо оказывает им? Неужели нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что, вредя окружающим нас, мы губим свое собственное счастье? Неужели нужен гениальный ум, чтобы понять, что человек, любящий и уважающий себя, должен стараться внушить своим поведением и другим те чувства, которые он сам испытывает?
Правда, эти ясные правила становятся таинственными и сложными, когда против них выступают мощные доктрины, запрещающие нам любить себя, интересоваться своим благополучием, любить других людей, отвлекать свой взор от небес. Нас уверяют, что небо часто гневается на нас даже за то добро, которое мы делаем, за нашу любовь к окружающим нас, за нашу снисходительность к ним. Правила морали сводятся на нет также правительствами, которые по-видимому задались целью сделать человека врагом его товарищей и заставляют его ненавидеть отечество; со стороны последнего он испытывает только презрение, несправедливость и зажим, если он ради своего счастья не делает других несчастными.
У людей никогда не будет твердых моральных правил, если они будут подчинять мораль религии и веления последней будут ставить выше требований природы и разума, если религия будет по своему произволу определять добро и зло, если предписания ее будут ставиться выше предписаний добродетели, если мнимые интересы религии будут предпочитаться действительным интересам общества, если алчные попы будут отпускать злодеям их грехи, если слуги бога будут то льстиво обожествлять государей и превращать их в тиранов, то бунтовать против них и подсылать к ним убийц-фанатиков.
Наконец, повторяем еще раз, у людей не будет морали до тех пор, пока им будут предлагать за образец бога, исполненного пороков и несовершенств, капризного и изменчивого бога, который скрывается в облаках и пути которого неисповедимы, — таков он во всех религиях. Бог, который беспрестанно гневается на человека, бог-деспот, который имеет право быть несправедливым, потому что он всесилен, — такой бог не может служить основой морали и образцом добродетели. Богословы говорят нам: божественная справедливость и человеческая справедливость — не одно и то же. Но, в таком случае, что же понимают они под божественной справедливостью? Для нас невозможно создать себе другое представление о справедливости, чем то, которое принято людьми. Если бог не является справедливым в том смысле, в каком понимаю! справедливость люди, то для последних вообще невозможно знать, справедлив ли он и каким образом он может быть справедливым.
Мораль останется фантомом и всегда будет в пренебрежении, пока с ней идут вразрез развращенные правительства, столь же деспотические и чуждые добродетели, столь же сумасбродные, как боги религии. Она тщетно будет обращаться к подданным и учить их своим правилам, если государи, злоупотребляя своим божественным правом, будут препятствовать их просвещению, будут делать их порочными и несчастными за то, что они не соглашаются разделять обуревающие их страсти и служить последним.
Однако морали надлежит вершить судьбу людей. Самое важное в жизни людей — добродетель. Она должна приказывать государям, направлять правительства, вдохновлять законодательство, поддерживать общество, устанавливать международное право, быть настоящим компасом народов и индивидуумов. Она в состоянии сделать людей счастливыми, для этого достаточно ее одной; поэтому она одна имеет право на почитание народов, на их культ, их повиновение, их уважение все те, кто противоречит ей, являются совратителями, бунтовщиками, нечестивцами, которых опасно слушать. Повторяю, мораль — единственная религия, необходимая человеку. Он религиозен, когда он рассудителен, он становится полезен, когда он добродетелен; он разумен, когда следует импульсам своей собственной природы, согласованной (conciliee) c природой других людей, среди которых он живет волей судьбы.
Это — религия, предназначенная природой для всего человечества. Догматы ее откроются каждому, кто заглянет в глубину своего сердца. Обращаясь к своей природе, сообразуясь с ней, с своими стремлениями и желаниями, человек будет знать свои обязанности по отношению к себе самому и другим. У него нет надобности прибегать к религии и ее служителям, чтобы знать, как он должен поступать. Нет надобности обращать свои взоры к небу, чтобы найти мощные стимулы для работы над своим счастьем в этом мире. Человек живет на земле, он окружен другими людьми, они готовы помогать ему, если он проявит к ним благожелательные чувства, в противном случае они отвернутся от него. Ему не нужны ни награды, ни угрозы потустороннего мира для того, чтобы делать добро в этом мире. Опыт на каждом шагу показывает, что злой человек достоин ненависти и презрения, тогда как доброго человека любят даже те, кто сами поступают не как он. Осмотревшись кругом, мы увидим, что общество и его члены так несчастны только потому, что пороки людей всегда сами себя наказывают. Мы увидим, что правительство, которое своим честолюбием, произволом, жадностью, развращенностью разорило нацию, убило ее мужество и энергию, — само себя наказывает, осуждает на бедность и слабость. Повседневный опыт неопровержимо доказывает человеку, что нельзя позволить себе никакого порока или излишества, не подвергая себя угрызениям совести, не омрачая своего благосостояния.
Эта религия, столь простая и чистая, говорит одинаковым языком ко всем народам. Она понятна для всякого мыслящего существа. Она — не продукт фантазии, а создана человеческой природой; последняя нам достаточно известна, мы знаем ее цели, ее неизменную тенденцию, ее движущие силы и пружины. Она не окружена таинственным мраком, не прячется за фикциями и аллегориями. Она не хвалится своим небесным происхождением, она признает себя человеческой и созданной для земли. Она не создана пристрастным божеством для нескольких привилегированных людей, для нескольких избранников божьих; она — общая религия всех разумных существ. Создавшая их природа предназначила эту религию для всех своих чад, она заронила ее во все сердца, она начертала ее в них неизгладимыми письменами. Она основывает достоверность своих доказательств на согласии всех людей, на единодушном свидетельстве всех народов, на разумной любви каждого человека к самому себе, на постоянной потребности его в себе подобных. Веления природы не боятся земных переворотов, влияния времени, капризов обычая; они не могут быть изменены или отменены. Культ, предписываемый ею, — не пустое священнодействие, не мишура, говорящая только глазам. Ее догматы не являются туманными и спорными умозрениями. Она обращается непосредственно к сердцу. Она предписывает действовать согласно с разумом; полезность ее предписаний подтверждается на каждом шагу. Она далека от исступленного фанатизма и экзальтации, уносящей человека в горние, сферы, и столь же далека также от униженного состояния, в которое повергает человека суеверие. Эта религия, согласная с человеческой природой, не стремится извратить человека, она оставляет ему его страсти, направляет и одобряет их, если они делают его действительно счастливым, называет их добродетелями, если они полезны другим людям, восхищается ими, если они полезны обществу. Каждый добродетельный человек является жрецом этой религии, заблуждения и пороки — закалываемые ей жертвы, вселенная — храм ее, добродетель — ее божество.