Гольбах П. Священная зараза или естественная история суеверия

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА 12.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. — О ФАНАТИЧЕСКИХ ПОДВИЖНИКАХ СУЕВЕРИЯ

Отказываться от разума, добровольно ослеплять себя, упорно затыкать уши перед истиной, забивать себе голову страшными и непонятными фантасмагориями; приносить в жертву призракам законнейшие желания своего сердца, яростно сражаться с теми, кто отказывается сходить с ума на ваш манер, и уничтожать их; жертвовать прихотям попов своим благополучием и спокойствием общества; жить плача и воздыхая; отказываться от благ жизни, хотя создателем их считаешь юга; истязать свою плоть, сделать свою жизнь невыносимой; с жаром защищать предрассудки, хотя вы не знакомы с ними по существу; запечатлеть, если понадобится, свое упрямство своею кровью — таковы те странные добродетели, которые религия называет сверхъестественными и божественными; несомненно, она называет их так потому, что они противоречат природе, и потому, что разум не может догадаться об их основаниях, а если бы мог взвесить их, вынужден был бы отвергнуть их. Эти добродетели религия предпочитает тем, которые она презрительно называет человеческими или ложными, так как они основаны на природе человека, полезны для его счастья, необходимы для существования общества.
Религия гораздо больше носится с этими иллюзорными добродетелями, чем с гуманностью, справедливостью, согласием, душевным величием, энергией. Будь жесток, зол, бесчеловечен, но легковерен — таков клич суеверия. Будь кроток и воздержан, твори добро и думай, как хочешь, — говорит истинная мудрость. Бесполезный винтик на этой земле, отдайся добровольно страданиям в этом мире тлена, направь все свои помыслы на будущее — говорит нам суеверие. Будь великодушен, энергичен, трудолюбив, — говорит истинная мудрость, — работай над своим счастьем в этом мире, заслужи любовь и уважение своих сограждан, заслужи их своими полезными действиями и добродетелью.
В течение многих веков государственная власть, будучи соучастницей суеверия, казалось, стремилась уничтожить в сердцах людей те единственные побуждения, которые могли сделать людей полезными государству и, стало быть, добродетельными. Правительства отдали попечение о морали в руки служителей суеверия, в интересах которых всегда было воспитывать лишь бесполезных фантазеров, плохих граждан, опасных фанатиков, склонных слепо идти за ними. Богословие, не интересуясь действительной нравственностью (moeuns reelles), занималось одними тонкостями, пустыми гипотезами, комментариями к велениям своего бога. Покорность требованиям религии была для него гораздо важнее, чем следование разуму, поиски истины, истинная наука и мораль Правительства были убеждены, что с помощью религии могут управлять народами, делать их покорными и внушать им любовь к добродетели, или же, возможно, довольны были иметь униженных, невежественных, порочных и безнравственных подданных; так или иначе, они ограничивались тем, что заставляли своих подданных быть религиозными и правоверными и не помышляли о том, чтоб научить их истинному долгу. Воинствующее богословие (la theologie polromique) отравляло мир своим ядом. Людей пичкали одними догмами, мистериями, мифами, комментариями к темным книгам. Подданных заставляли верить в то, что для них всегда оставалось непонятным, навязывали им по своему произволу определенные обычаи и обряды. Государи не помышляли об издании хороших законов, о вознаграждении добродетели и талантов, о наказании порока и о порицании бездарности. Обращалось внимание только на религиозную установку человека. Если в этом отношении все обстояло гладко, то ему разрешалось быть безнравственным и лишенным добродетели. Чем больше мы останавливаемся на религии, тем более мы убеждаемся, что она разрушает мораль и отвращает человека от объектов, действительно достойных его внимания.
Действительно ли люди, воспитанные в религиозном духе, приносят пользу нации? В чем заключается эта польза? Считает ли набожный человек себя добрым гражданином, примерным супругом и отцом, короче — считает ли он, что он исполнил весь свой долг и является полезным человеком потому, что запомнил догматы, которых не понимает, усердно посещает церковь, тысячу раз повторяет бессмысленные слова молитвы, аккуратно присутствует при богослужении и церемониях своего культа, внимательно слушает поучения священника, педантично воздерживается от скоромного? Или потому, что он бежит от мира и живет в уединении, предается бесплодным умозрениям, делит свое имущество с попами и монахами и отдает им то, что взял у общества? Можно ли быть гражданином, ничего не делая для своей родины? Может ли хороший отец семейства запускать свои материальные дела? Полезно ли терять все свое время на молитвы? А между тем человек, поступающий таким образом, является в глазах религии добропорядочным и благонравным, хотя общество не получает от него никакой пользы. Богословы учили, что христианин we может быть судьей, солдатом, купцом. (Католические священники считают безбрачие великой добродетелью. Это высшее совершенство имеет за собой, по крайней мере, тот плюс, что отделяет их от общества. История нашей страны показывает, что в результате идеализации воздержания вымерли все династии Гептархии. (Под Гептархией, семицарствием, понимаются семь королевств, основанных англосаксами B Британии в V — VI ст. Гептархия продолжалась 381 год, до 830 г., года смерти Эгберта, царствовавшего над всеми семью королевствами. При «ем народное вече дало им название Англия).
Еще меньше пользы получает общество от мнимых совершенств, которые предлагают нам религии, похваляющиеся своей пользой и необходимостью человечеству. В самом деле, в чем заключаются эти чудесные совершенства? Стремящиеся к ним подвергают себя добровольному безбрачию; оно• уменьшает население страны, рвет нити, связывающие гражданина с родиной, упраздняет любовь ?? своим близким, заставляет страдать человеческую природу, протестующую против этого фанатизма. Другие отказываются от самых законных радостей, они считают, что прогневят своего бога, если будут наслаждаться его дарами; они воображают, что угодят творцу, презирая его творения; они плачут, страдают, истязают себя, умерщвляют свою плоть. Они уверены, что достигли верха совершенства, порвав со всем окружающим, возненавидя самих себя, предаваясь горечи и скорби, разрушая мало-помалу свой организм, который природа велит им беречь и сохранять. Почти во всех религиях мира мы встречаем множество таких безумцев, которые в своем исступлении считают добродетелью ненависть и презрение к самому себе, добровольное рабство, меланхолию, праздность, самоистязание — короче, беспрерывные оскорбления своей природы, не приносящие реальной пользы ни им, ни обществу.
Однако на этих абсурдах построено дикое поведение множества беснующихся подвижников, которых суеверие повсюду выдает нам за законченные образцы добродетели. Может ли здравый смысл обнаружить какие-нибудь реальные добродетели у этих несчастных аскетов, изобретающих тысячи способов мучить себя в этой жизни, чтобы заслужить неизъяснимое блаженство в будущей жизни? Может ли разумный человек найти какую-нибудь заслугу в поведении этих исступленных фанатиков? Уверенные, что защищают интересы бога, о котором они не имели ясного представления, и религии, которую они приняли, поверив ей на слово, они умирали с мужеством, достойным лучшей доли; они подвергали себя тысяче опасностей, чтобы распространить свои диковинные предрассудки; они думали угодить богу, проявляя упорство, которое оказывалось сильнее тиранов, казней и палачей. Во всех религиях мира находились люди с разгоряченным воображением, с непобедимым упрямством и безмерным мужеством, которые верили, что бог требует себе в жертву их жизнь, полученную ими от него. Своей твердостью в пытках они являли миру достопамятное зрелище; чувство гуманности страдает при виде его, разум стыдится его, но религия видит в нем доказательства своей благости.
Столь же гордится религия теми пресловутыми аскетами и подвижниками, которые как бы состязались между собой в изобретении самых редких способов самоистязания. Какую пользу принесли обществу все эти пустынники, анахореты, суровые отшельники, беснующиеся факиры, неистовые дервиши, которых легковерие повсюду почитает, а суеверие превозносит как перлы добродетели? (В оригинале: Talapoins — члены буддистского религиозного ордена). Можно ли видеть в странном поведении этих ненормальных людей что-либо иное, как не глубокую меланхолию, питаемую представлением о варварском боге, и — возможно — также тщеславное желание отличиться от других людей и добиться их восхищения? Неразумные аскеты! Неужели благостен бог, которому вы стараетесь служить тем, что стали сами себе врагами? Убедитесь в своем безумии! Вы поклоняетесь злому гению, демону, отцу-выродку, который рад видеть слезы своих голодных детей и ваши мучения, яростному тирану, которому любо видеть вокруг себя ужас и отчаяние. Если бы ваша религия не противоречила себе на каждом шагу, она должна была бы сказать вам, что всеблагому богу не могут доставить удовольствия ваши страдания, что всеведущему богу известны все ваши нужды и без ваших докучливых просьб. Разве вы сами не понимаете, что наслаждаться дарами всевышнего значит идти по стезе господа, изъявлять ему свою покорность? Если бог любит свои создания, то разве вы не служите ему, когда приносите им пользу? Разве любить произведения его рук не значит любить его самого? Разве наслаждаться ими не значит возбуждать в себе чувство благодарности к нему?
Но там, где бога мыслят скорее врагом, нежели другом человечества, эти мрачные представления не могут не сбивать людей с толку. Люди воображают тогда, что надо служить богу и обезоруживать его гнев печалью и рыданиями. Конечно, именно этот взгляд и породил все эти безумства подвижников. Своими строгими нравами, суровым поведением, человеконенавистничеством, угрюмостью, жестокими лишениями и тысячью изощренных мук подвижники, невидимому, желали лишь показать людям злой характер господина, которому они служат. Перед лицом сурового бога должно исчезнуть веселье. Надо согласоваться с его диким и мрачным нравом. Вот почему во всех странах мира суеверный человек считал своим долгом уходить от мира, отказываться от радостей жизни, разлучаться со всем тем, что могло отвратить его от его мрачных идей. Как мы уже заметили, гордость, несомненно, сыграла немалую роль в диком поведении людей, которых религия делает своими героями. К аскетам я (циникам всех религий можно применить слова, сказанные Квинтилианом по адресу циников его времени: (Вы же применяете новый способ обхаживания и лишениями добиваетесь поклонения себе). Странности и чудачества привлекают к себе взгляды толпы. Аскетический образ жизни внушает ей уважение; самоистязание импонирует ей, изумляет ее, и в результате она видит в людях, которым, невидимому, удалось победить природу и свои потребности, божественные, сверхъестественные существа. Если без предубеждения подойти к побудительным мотивам большинства тех фанатиков, которых почитает суеверие, мы найдем, что их толкнули на подобный образ жизни либо безудержное воображение, либо глубокая меланхолия. Их поддерживают туманные надежды и еще чаще гордыня. Народное уважение с лихвой оплачивает им их добровольные муки. Народ в своем ослеплении воображает, что бог по справедливости не может не вознаграждать и не любить тех, кто имел мужество страдать, отказываться от радостей жизни и все покинуть ради него. Полагают, что бог обязан уделить часть своей славы полоумным, которые приносят ему эту бесполезную жертву. Не сомневаются, что эти святые безумцы пользуются влиянием при дворе всевышнего и что их молитвы очень действительны у господа. Наконец, и сам подвижник верит, что у него большая заслуга перед господом, что бог должен быть ему благодарен и уважать его за его узость, меланхолию, фанатизм, даже за его ребяческое тщеславие.
Мы уже не раз говорили о той беспокойной и буйной добродетели, о той священной лихорадке, которую религия называет религиозным рвением. В основе этого рвения лежит слепая привязанность к так называемому делу господа и убеждение, что необходимо расширять владычество господа. Эта хваленая добродетель часто оказывает весьма разрушительное действие; она не только вносит развал в жизнь нации, она толкает одержимых ею также на рискованные предприятия, первыми жертвами которых становятся обычно они сами. Большинство! сект создано этими неутомимыми фанатиками, которые в своем религиозном рвении отправляются на край света и несут туда заповеди и культ своего бога. Они воображают, что богу, подобно честолюбивым государям, угодно расширение его владений. Поэтому они пересекают пустыни и моря, чтобы добывать для него колонии и, проливая свою кровь, завоевывать ему новых подданных. Однако их религиозное рвение часто плохо вознаграждается в этом мире: старые туземные боги наказывают смельчаков, нарушающих их господство.
Из всех страстей религия больше всего способствует тщеславию, она делает его необузданным, неукротимым. У людей с религиозным рвением кипит кровь в жилах, у них желчный и гневный характер; прибавьте к этому большую дозу невежества, гордости и самонадеянности, и это рвение превратится в непреодолимое упрямство. Самый упрямый человек — это тот, у которого религия развратила совесть. Самый непреклонный человек — это невежда, считающий себя знающим, уверенный, что за спиной его стоит бог; он уверен, что сражается за божье дело и что бог является свидетелем его мужества и рвения. Даже наталкиваясь на порицание, он еще более упорствует в своем безумии, в своей гордыне он готов идти против всего мира, в своем упрямстве он видит десницу божью, поддерживающую его, ему не приходит в голову ни малейшее сомнение в правильности его суждений. Он делает все по-своему, считает свое ослепление священным и, не задумываясь о последствиях, бросается очертя голову на самые рискованные дела. Невежественный и искренний фанатик часто опаснее лжеца и лицемера. Люди этого закала часто вносят смуту в жизнь наций. Проникнутые уверенностью в правоте своего дела, они не поддаются никаким человеческим соображениям. Человек, вбивший себе в голову, что он защищает своего бога, такой человек готов, не задумываясь, учинить любой беспорядок и смуту; на самом деле он защищает только свое тщеславие, свою невежественную самонадеянность, свои глупые предрассудки. Пусть погибнет весь мир, такой человек будет с усмешкой стоять на его развалинах. Религиозное упрямство всегда будет в состоянии потрясать государства.
Таковы великие деяния и роковые добродетели показных героев религии. Таковы те чудесные достоинства, которые религия награждает пальмой первенства. К таким совершенствам фанатизм призывает свои жертвы. Созерцание, молитва, уединение, праздность, отречение от мира и его радостей, презрение к разуму, опыту и науке, аскетизм, самоистязание и, наконец, готовность встретить смерть, учиняя беспорядки и смуту в обществе, — вот те возвышенные добродетели, которые отличали в глазах темного народа основателей и героев многих сект.
Темный народ ошеломлен и поражен этими неподражаемыми подвижниками, но при этом поклонение его отнюдь не остается (Платоническим. Любимцев богов осыпают богатствами, почестями и подарками. Со временем отказ от земных благ приносит фанатикам большие богатства. Восхищенные блестящим смирением этих великих личностей, народы разоряются, чтобы обогатить тех, которые вначале дали обет бедности; народы спешат возвеличить и отличить людей, которые кичатся тем, что презрели величие. Людей, которые вначале отказывались от необходимого, теперь окружили роскошью. Таким образом, преемники жалких энтузиастов-фанатиков, основавших христиан скую религию, постепенно стали могущественными государями, равнялись с королями и нередко заставляли их отойти на второе место. При наших саксонских королях в Англии за убийство платили денежную пеню. Закон короля Альфреда назначал цену и за жизнь самого короля; но пеня за убийство архиепископа-примаса была выше пени за убийство короля. В римско-католическом церковном праве папа сравнивается с солнцем, а император с луной: последний должен подчиняться папе, папа же не подчиняется никому. У папы два меча, духовный и земной; последний находится в руках королей, но own должны употреблять его по произволу лапы. Император — пила, которая действует только тогда, когда ее возьмет в руки папа. См. декреты Грациана. Унаследованное уважение заставляло предубежденные народы почитать их даже тогда, когда в них не находили и малейшего следа тех вздорных добродетелей, за которые восхищались их предшественниками.
Добродетель — мы еще раз повторяем это — заключается в том, что полезно для человечества. Праздность не может быть полезной. Созерцание, молитва, уединение не могут дать никаких преимуществ; самоистязание, человеконенавистничество, желчность, фанатизм и упрямство не могут быть причислены к добродетелям. Итак суеверие, его добродетели, которым оно отдает преимущество перед истинными добродетелями, его предписания, которыми оно заменяет эти последние,— все это не только не является опорой морали, а, напротив, как бы придумано только для того, чтобы ослабить ее и уничтожить. И, наконец, догмы и основные принципы религии, которая наделяет своего бога определенными качествами, не совместимы с разумом. Принципы становятся шаткими и ненадежными, — даже при предположении благого бога, — как только оказывается, что этот бог, который должен служить людям примером исполнения своего долга, не подчинен общим правилам и мог хоть на один момент отступить от справедливости, благотворения и доброты. Как можно совместить твердую мораль с религией, первый догмат которой заключается в том, что бог допустил падение человека, излюбленнейшего из его созданий, что сам бог послал человеку искусителя и воспользовался падением человека, чтобы наказать его и пролить свой гнев на все его невинное потомство? Можно ли согласовать мораль с религией, которая учит нас, что бог, обманув людей, несправедливо наказывает их, делает их игрушкой своей жестокой фантазии? Если соединять столь чудовищную религию со здравой моралью, то мораль, будучи подчинена религии, либо вовсе будет низвергнута, либо будет ненадежной.