Владимир Маяковский - ЮБИЛЕЙНОЕ

Владимир Маяковский

ЮБИЛЕЙНОЕ

Александр Сергеевич,
                разрешите представиться.
                                   Маяковский.

Дайте руку
          Вот грудная клетка.
                             Слушайте,
                               уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем,
                 в щенка смиренном львенке.
Я никогда не знал,
                 что столько
                            тысяч тонн
в моей
      позорно легкомыслой головенке.
Я тащу вас.
           Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
        Больно?
               Извините, дорогой.
У меня,
       да и у вас,
                  в запасе вечность.
Что нам
       потерять
               часок-другой?!
Будто бы  вода -
                давайте
                       мчать, болтая,
будто бы весна -
                свободно
                        и раскованно!
В небе вон
          луна
              такая молодая,
что ее
      без спутников
                   и выпускать рискованно.
Я
 теперь
       свободен
               от любви
                       и от плакатов.
Шкурой
      ревности медведь
                      лежит когтист.
Можно
     убедиться,
              что земля поката,-
сядь
    на собственные ягодицы
                          и катись!
Нет,
    не навяжусь в меланхолишке черной,
да и разговаривать не хочется
                             ни с кем.
Только
      жабры рифм
                топырит учащенно
у таких, как мы,
                на поэтическом песке.
Вред - мечта,
            и бесполезно грезить,
надо
    весть
         служебную  нуду.
Но бывает -
           жизнь
                встает в другом разрезе,
и большое
         понимаешь
                  через ерунду.
Нами
    лирика
          в штыки
                 неоднократно атакована,
ищем речи
         точной
               и нагой.
Но поэзия -
           пресволочнейшая штуковина:
существует -
            и ни в зуб ногой.
Например,
         вот это -
                  говорится или блеется?
Синемордое,
           в оранжевых усах,
Навуходоносором
               библейцем -
"Коопсах".
 Дайте нам стаканы!
                   знаю
                       способ старый
в горе
      дуть винище,
                  но смотрите -
                               из
выплывают
         Red и White Star'ы
с ворохом
         разнообразных  виз.
Мне приятно с вами,-
                    рад,
                       что вы у столика.
Муза это
        ловко
             за язык вас тянет.
Как это
       у вас
            говаривала Ольга?..
Да не Ольга!
            из письма
                     Онегина к Татьяне.
- Дескать,
         муж у вас
                 дурак
                      и старый мерин,
я люблю вас,
            будьте обязательно моя,
я сейчас же
           утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я.-
Было всякое:
            и под окном стояние,
письма,
      тряски нервное желе.
Вот
   когда
        и горевать не в состоянии -
это,
    Александр  Сергеич,
                      много тяжелей.
Айда, Маяковский!
                 Маячь на юг!
Сердце
      рифмами вымучь -
вот
   и любви пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч.
Нет,
    не старость этому имя!
Тушу
    вперед стремя,
я
 с удовольствием
                справлюсь с двоими,
а разозлить -
             и с тремя.
Говорят -
          я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous...
            чтоб цензор не нацыкал.
Передам вам -
             говорят -
                      видали
даже
    двух
        влюбленных членов ВЦИКа.
Вот -
     пустили сплетню,
                    тешат душу ею.
Александр Сергеич,
                 да не слушайте ж вы их!
Может,
     я
      один
          действительно жалею,
что сегодня
           нету вас в живых.
Мне
   при жизни
            с вами
                  сговориться б надо.
Скоро вот
         и я
            умру
                и буду нем.
После смерти
            нам
               стоять почти что рядом:
вы на Пе,
        а я
           на эМ.
Кто меж нами?
             с кем велите знаться?!
Чересчур
        страна моя
                  поэтами нища.
Между нами
          - вот беда -
                      позатесался Надсон
Мы попросим,
           чтоб его
                   куда-нибудь
                              на Ща!
А Некрасов
          Коля,
              сын покойного Алеши,-
он и в карты,
             он и в стих,
                         и так
                              неплох на вид.
Знаете его?
           вот он
                 мужик хороший.
Этот
    нам компания -
                  пускай стоит.
Что ж о современниках?!
Не просчитались бы,
                   за вас
                         полсотни отдав.
От зевоты
         скулы
              разворачивает аж!
Дорогойченко,
            Герасимов,
                     Кириллов,
                             Родов -
какой
     однаробразный пейзаж!
Ну Есенин,
          мужиковствующих свора.
Смех!
    Коровою
           в перчатках лаечных.
Раз послушаешь...
               но это ведь из хора!
Балалаечник!
Надо,
    чтоб поэт
             и в жизни был мастак.
Мы крепки,
         как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?!
                          Так...
ничего...
        морковный кофе.
Правда,
      есть
          у нас
              Асеев
                   Колька.
Этот может.
          Хватка у него
                       моя.
Но ведь надо
            заработать сколько!
Маленькая,
         но семья.
Были б живы -
             стали бы
                     по Лефу соредактор.
Я бы
    и агитки
            вам доверить мог.
Раз бы показал:
              - вот так-то мол,
                               и так-то...
Вы б смогли -
             у вас
                  хороший слог.
Я дал бы вам
            жиркость
                    и сукна,
в рекламу б
           выдал
                гумских дам.
(Я даже
       ямбом подсюсюкнул,
чтоб только
           быть
               приятней вам.)
Вам теперь
          пришлось бы
                     бросить ямб картавый.
Нынче
     наши перья -
                 штык
                     да зубья вил,-
битвы революций
               посерьезнее "Полтавы",
и любовь
        пограндиознее
                     онегинской любви.
Бойтесь пушкинистов.
                   Старомозгий Плюшкин,
перышко держа,
             полезет
                   с перержавленным.
- Тоже, мол,
           у лефов
                  появился
                          Пушкин.
Вот арап!
         а состязается -

                        с Державиным...
Я люблю вас,
            но живого,
                      а не мумию.
Навели
      хрестоматийный глянец.
Вы
  по-моему
          при жизни
                   - думаю -
тоже бушевали.
              Африканец!
Сукин сын Дантес!
                Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
                  - А ваши кто родители?
Чем вы занимались
                до 17-го года? -
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
        что ж болтанье!
                       Спиритизма вроде.
Так сказать,
            невольник чести...
                              пулею сражен...
Их
  и по сегодня
              много ходит -
всяческих
         охотников
                  до наших жен.
Хорошо у нас
            в Стране Советов.
Можно жить,
          работать можно дружно.
Только вот
          поэтов,
                к сожаленью, нету -
впрочем, может,
              это и не нужно.
Ну, пора:
         рассвет
                лучища выкалил.
Как бы
      милиционер
                разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
                    очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
           подсажу
                  на пьедестал.
Мне бы
      памятник при жизни
                       полагается по чину.
Заложил бы
          динамиту
                  - ну-ка,
                          дрызнь!
Ненавижу
        всяческую мертвечину!
Обожаю
      всяческую жизнь!
  
1924