Захаров Н. Специфика социальной системы России

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА 4. ЭТИЧЕСКИЙ СТРОЙ СОЦИАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ

§ 1. ВЕБЕР И МАСЛОУ КАК ОСНОВАТЕЛИ КОНЦЕПЦИИ «ЭТИЧЕСКОГО СТРОЯ»

Веберу принадлежит идея, основополагающая для всей «понимающей социологии», – для того, чтобы понять общество, необходимо определить мотивы индивидов и общественные нормы, с помощью которых ориентируются индивиды[169]. В «Этике протестантизма»[170] М. Вебер подробно проанализировал влияние нормативных условий на деятельность и поведение отдельных групп и индивидов. По мысли Вебера, человеческие потребности детерминированы сложившейся системой норм.

С этой точки зрения и теория иерархии человеческих потребностей Абрахама Маслоу[171] - это, прежде всего, именно этическая, нежели психологическая концепция. Собственно его теория потребностей – это концепция этического строя. Главная идея, суть его концепции, - удовлетворенные потребности индивида рождают у него новые более высокие потребности: «что происходит с его [индивида] желаниями, когда у него вдоволь хлеба, когда он сыт, когда его желудок не требует пиши? А происходит вот что — у человека тут же обнаруживаются другие (более высокие) потребности, и уже эти потребности овладевают его сознанием, занимая место физического голода. Стоит ему удовлетворить эти потребности, их место тут же занимают новые (еще более высокие) потребности, и так далее до бесконечности. Именно это я и имею в виду, когда заявляю, что человеческие потребности организованы иерархически»[172].

Рассмотрим более подробно концепцию потребностей Маслоу. Суть ее – иерархия потребностей. Первоначально человек удовлетворяет так называемые базовые потребности, а удовлетворив их, он обнаруживает у себя более высокие, которые также поэтапно начинает удовлетворять. Маслоу выделяет следующие потребности:

1. Самыми низшими в иерархии, но превалирующими над всеми другими, являются физиологические потребности. Пока человек голоден, у него подавлены все другие потребности. «Вряд ли кто-нибудь возьмется оспорить тот факт, что физиологические потребности — самые насущные, самые мощные из всех потребностей, что они препотентны по отношению ко всем прочим потребностям. На практике это означает, что человек, живущий в крайней нужде, человек, обделенный всеми радостями жизни, будет движим, прежде всего, потребностями физиологического уровня. Если человеку нечего есть и если ему при этом не хватает любви и уважения, то все-таки в первую очередь он будет стремиться утолить свой физический голод, а не эмоциональный»[173].

2. Удовлетворенные физиологические потребности рождают потребности в безопасности. «После удовлетворения физиологических потребностей их место в мотивационной жизни индивидуума занимают потребности другого уровня, которые в самом общем виде можно объединить в категорию безопасности (потребность в безопасности: в стабильности; в зависимости; в защите; в свободе от страха, тревоги и хаоса; потребность в структуре, порядке, законе, ограничениях; другие потребности)»[174].

По мысли Маслоу, эти две потребности являются базовыми для человека, в том смысле, что без них не может существовать человек, и эти потребности, если они не удовлетворены, могут подавить все остальные. В самом общем виде именно от них зависит возможность существования человека как физического существа. Только после того как базовые потребности удовлетворены, у человека обнаруживаются другие – высшие.

3. Потребность более высокого уровня – потребность в принадлежности и любви. «После того, как потребности физиологического уровня и потребности уровня безопасности достаточно удовлетворены, актуализируется потребность в любви, привязанности, принадлежности, и мотивационная спираль начинает новый виток»[175]. По описанию Маслоу, это – коммуникационная потребность. Человек не может прожить без того, чтобы ни общаться, ни быть принятым в то или иное человеческое сообщество. А будучи членом сообщества, человеку необходимо внимание, забота, ласка, нежность и т.п.

4. Следующий уровень потребностей - потребность в признании. Эти потребности состоят из двух классов:

«В первый входят желания и стремления, связанные с понятием "достижение". Человеку необходимо ощущение собственного могущества, адекватности, компетентности, ему нужно чувство уверенности, независимости и свободы»[176].

«Во второй класс потребностей мы включаем потребность в репутации или в престиже (мы определяем эти понятия как уважение окружающих), потребность в завоевании статуса, внимания, признания, славы»[177].

5. Самой высшей потребностью является потребность в самоактуализации. «Человек чувствует, что он должен соответствовать собственной природе. Эту потребность можно назвать потребностью в самоактуализации»[178]. Именно движение по лестнице потребностей и должно открыть возможность человеку соответствовать своей собственной природе. Самоактуализация – свободная творческая деятельность, раскрывающая духовный потенциал человека, «стремление человека к самовоплощению, к актуализации заложенных в нем потенций»[179]

Иерархическое построение потребностей человека, по мнению Маслоу, есть возрастание этих потребностей с конечной экзистенциальной целью самоактуализации. Четыре потребности, предшествующие самой высшей, суть только подготовка к ее раскрытию. Именно поэтому важно понять, что является движущей силой этих «подготовительных» потребностей. Маслоу показывает, что в четвертой потребности открывается стремление к признанию, стремление к достижению. И в этом плане теория Маслоу перекликается с основной мыслью, содержащейся в работе Макса Вебера: стремление к достижению, стремление к осуществлению своего призвания – основная доминанта «духа капитализма»[180].

Согласно Веберу, исследующему влияние строя мышления на общественную жизнь в своей известной работе «Этика протестантизма…», – истоки капитализма коренятся именно в этике протестантизма. В связи с этим зафиксируем основные фундаментальные моменты теории Вебера.

Основной этический принцип протестантизма предопределял человеку реализовать свое призвание. «Безусловно, новым было, однако, следующее: в этом понятии [призвании] заключена оценка, согласно которой выполнение долга в рамках мирской профессии рассматривается как наивысшая задача нравственной жизни человека. Неизбежным следствием этого были представление о религиозном значении мирского будничного труда и создание понятия "Beruf"[181] .... в понятии "Beruf" находит свое выражение тот центральный догмат ..., который единственным средством стать угодным Богу считает не пренебрежение мирской нравственностью с высот монашеской аскезы, а исключительно выполнение мирских обязанностей так, как они определяются для каждого человека его местом в жизни; тем самым эти обязанности становятся для человека его "призванием"»[182]. Основной императив протестантизма: осуществление своего мирского призвания угодно Богу.

Способ осуществления этого императива, или реализация призвания в повседневной жизни строилось на рационализме, на таком действии предприимчивого человека, которое «планомерно и трезво направлено на реализацию поставленной перед ним цели; этим оно отличается от хозяйства, живущих сегодняшним днем крестьян, от привилегий и рутины старых цеховых мастеров и от "авантюристического капитализма", ориентированного на политическую удачу и иррациональную спекуляцию»[183]. Вместе с тем, именно из «рационализма» вырастает «столь иррациональная с точки зрения чисто эвдемонистических интересов отдельной личности — способность полностью отдаваться деятельности в рамках своей профессии, которая всегда была одной из характернейших черт нашей капиталистической культуры и является таковой и поныне»[184].

Вебер показывает интересный парадокс – «рациональное» осмысление деятельности, рациональная постановка задач и целей человеком, по сути, форма реализации стремления. Природу устремлений индивида в дальнейшем раскрыл Л. Гумилев в своей известной работе «Этногенез и биосфера Земли». Человеческое поведение предопределяют два вектора: один – пассионарность-субпассионарность, другой – рациональность-аттрактивность. Схема[185] Гумилева наглядно показывает направленность устремлений индивида в зависимости от сочетания этих двух векторов.

Индивиды Вебера на этой схеме находятся под «пятым» номером – «деловые люди». Таким образом, рациональная пассионарность проявляется в стремлении осуществить свое призвание. В целом, все это определило дух капитализма. Собственно понятие "дух капитализма" выступает у Вебера как определение такого строя мышления, для которого характерно систематическое и рациональное стремление к законной прибыли в рамках своей профессии[186]. Данный дух, данный строй мышления нашел свое воплощение, свою наиболее адекватную форму в определенной материальной деятельности – в капиталистическом предприятии, а капиталистическое предприятие, в свою очередь, нашло в нем наиболее адекватную духовную движущую силу[187].

Осуществление своего призвания несет удовлетворение от хорошо выполненного дела, ощущение радости творчества. «Радость и гордость капиталистического предпринимателя от сознания того, что при его участии многим людям "дана работа", что он содействовал экономическому "процветанию"»[188], тогда как «самому предпринимателю такого типа богатство "ничего не дает", разве что иррациональное ощущение хорошо "исполненного долга в рамках своего призвания"»[189]. "Идеальному типу" капиталистического предпринимателя, «чужды показная роскошь и расточительство, а также упоение властью и внешнее выражение того почета, которым он пользуется в обществе. Его образу жизни свойственна … известная аскетическая направленность»[190]. Эта группа цитат из «Этики протестантизма …» подобрана с целью показать, что «капиталистический индивид» именно в предпринимательской деятельности раскрывается как личность и самореализуется.

Вебер показывает, что стремление к призванию, достижению – исключительно капиталистическая особенность. Капиталистическая этика предполагает определенный идеал. Человек, соответствующий этому идеалу, должен обладать рядом качеств и пройти предписанный путь. Прежде всего «капиталистический» человек характеризуется трудолюбием и бережливостью. С помощью этих качеств он посвящает себя делу и получает определенный результат – решает проблему своего жизненного обеспечения. По деловитости его принимают в «свои». А как высшую награду он получает признание других людей. Лейтмотивом через всю жизнь человека проходит трансцендентальное стремление в реализации призвания. Именно это и есть самоактуализация.

Теперь соотнесем подход Маслоу с «этикой протестантизма» Вебера. Комплекс норм, характерных для капитализма, ориентирует индивидов в капиталистическом обществе. Вебер показывает, как капитализм отбраковывает определенные свойства личности и «воспитывает» индивида. Если теорию мотивации Маслоу понимать не как психологическую концепцию, универсально применимую к любому индивиду, а как описание сложившегося в западной («капиталистической» – пользуясь термином Вебера) культуре этического способа мотивации индивидов, то она лучшим образом вписывается в этический комплекс Вебера. Одно дополняет другое. Концепция Маслоу — идеальная модель мотивации индивида для капиталистического общества, описанного Вебером.

Таким образом, иерархия потребностей Маслоу и система норм и ценностей «капиталистического» общества, выросшая из этики протестантизма (концепция Вебера) являются взаимодополняющими структурами. Их отношение друг к другу напоминает «принцип матрешек» – мотивация вписана в систему норм и определена этой системой. Такое взаимодополнение, по сути, есть подтверждение теории Маслоу.

Вместе с тем, сам Маслоу в своей фундаментальной работе «Мотивация личности» неоднократно ведет речь об исключениях. Так, например, длительное угнетение пищевой потребности голодом приводит к тому, что, даже удовлетворив потребность в еде, человек не обнаруживает у себя более высоких потребностей, а стремится еще больше насытиться и мысли его постоянно сводятся к еде[191]. Человек, длительное время угнетенный безработицей, и в дальнейшем, получив работу, будет угнетен страхом ее потерять[192]. Вместе с тем, индивидам свойственна и устойчивость к депривации, т.е. устойчивость к давлению внешней среды и сохранение более высоких потребностей при неудовлетворенных низших[193].

Сам Маслоу не систематизирует эти исключения, однако, явно прослеживается два типа таких исключений:

1. Удовлетворенные потребности не порождают новых, а интенсифицируют старые.

Интенсификация старых потребностей – это более широкое удовлетворение уже реализованной потребности. Вполне объяснимо по Маслоу, когда мысли и стремления голодного человека заняты только едой. Когда человек насытился, он все равно не перестает думать о еде. В рассказе Дж. Лондона «Любовь к жизни»[194] герой, будучи спасенным от голода, стремится припрятать сухари на «черный день». Аналогичных примеров существует множество. Общее у них то, что индивид продолжает удовлетворять уже «удовлетворенную» потребность и не переходит к потребностям более высоким. Это мы и называем интенсификацией потребностей.

2. Некая высокая потребность может существовать автономно. Другими словами, давление внешней среды не приводит к деградации потребностей.

У Р. Киплинга в произведении «Человек, который хотел стать королем»[195] описывается, как главные герои преодолевают массу лишений – голод, трудности и опасности пути. Они принимают обет целомудрия. В общем, отказывают себе во всех базовых потребностях – физиологических, потребности в безопасности, даже, можно утверждать в какой-то мере, и в потребности принадлежности и любви. Ими движет одна потребность – потребность в признании. Другие потребности, даже при угрозе гибели оказываются для героев несущественными. Аналогичный пример, художник поглощен своим творчеством, при этом живет отшельником в нищете, довольствуясь малым (особенно это ярко видно на примере жизненного пути Гогена или ряда французских импрессионистов, а в художественной форме такой образ жизни описал Моэм в произведении «Луна и грош»[196]). Муций Сцевола (легендарный пример) сжигает свою руку, но не становится предателем родного Рима. Во время блокады Ленинграда было множество случаев, когда взрослые отнимали от себя последнюю пайку хлеба, чтобы накормить детей. Имеется и другие примеры, показывающие, каким образом такие «высшие» потребности как потребности в принадлежности и любви, в признании или самоактуализации, могут стать автономными от низших потребностей. И быть ведущими и определяющими в деятельности человека, в ущерб «базовым» потребностям даже при непосредственной угрозе жизни человеку.

Как видно, существуют две группы исключений. В одном случае отсутствует «прогресс» к более высоким потребностям, в другом случае, отсутствует «регресс» к низшим потребностям. Заметим, что принцип «работы» «пирамиды Маслоу» и строится на законе, по которому человеку присущ имманентный прогресс-регресс потребностей[197]. Таким образом, исключения, отмеченные нами, по сути своей, противоречат основе концепции Маслоу. Хотя совсем не значит, что опровергают ее. Вместе с тем, для подтверждения этой же концепции, необходимо найти объяснение рассмотренным исключениям.

В целом, Маслоу не дает комплексного объяснения природе этих исключений, но он формулирует одну очень важную вещь. Он объясняет второе исключение: у индивида, в полной мере удовлетворившего низшие потребности, формируется устойчивость по отношению к давлению внешней среды, по этой причине и деградация потребностей либо вообще невозможна, либо крайне затруднена[198]. Эту мысль, Маслоу кладет в основу фундамента «гуманистической психологии». Однако объяснение другому факту, почему может возникать интенсификация потребностей, автор не дает.

На наш взгляд и у первого, и у второго исключения из теории Маслоу есть нечто единое, общее. И это общее сам автор «Мотивации личности» отмечает, но не заостряет на нем внимание – все пять потребностей имманентно присущи индивиду: «Взрослого балинезийца нельзя назвать "любящим" в нашем, западном, понимании этого слова, и он, по всей видимости, вообще не испытывает потребности в любви. Балинезийские младенцы и дети реагируют на недостаток любви бурным, безутешным плачем (этот плач запечатлела кинокамера исследователей), а значит, мы можем предположить, что отсутствие "любовных импульсов" у взрослого балинезийца — это приобретенная черта»[199]. В этом примере содержится в скрытом виде ссылка на то, что потребность в любви дана наряду с другими потребностями. Этот факт подтверждает, что действительно потребности, определенные Маслоу, имманентно присущи индивиду. Но этот же факт ставит под сомнение и другую сторону концепции автора – мнение, что потребности иерархически организованы. Другими словами, младенцу изначально в готовом виде даны все потребности. При этом у младенца еще нет иерархии потребностей. Наиболее важными – являются те, которые удовлетворены в меньшей степени. Но это не жесткая иерархия, а гибкий рейтинг потребностей, который зависит от того, какие из них в большей, а какие в меньшей степени удовлетворены в настоящее время. «Балинезийский» пример свидетельствует, что потребности можно подавить или, наоборот, интенсифицировать, что неоднократно подтверждает Маслоу: «Почему бы нам не допустить, что существуют такие потребности, которые, несмотря на свою инстинктоидную природу, легко поддаются репрессии, которые могут быть сдержаны, подавлены, модифицированы, замаскированы привычками, культурными нормами, чувством вины и т.п.»[200].

Анализ исключений в теории Маслоу приводит нас к одной мысли, объединяющей эти исключения – в процессе социализации («вхождении» человека в общество, социальную среду) удовлетворение отдельных потребностей обществом поощряется (или существуют условия для самопоощрения), других, напротив, наказывается и подавляется в конечном итоге, третьих – никак не оценивается, ни поощряется, ни наказывается. Другими словами, иерархию потребностей задает индивиду именно общество.

Таким образом, необходимо признать, что общество дает индивиду готовую оценку тех или иных потребностей: «хорошие», «плохие», «нейтральные». В результате, в обществе, в его системе ценностей, норм, в целом механизме социализации индивида заложена «программа» структурирования потребностей. Все потребности, описанные Маслоу, имманентно присущи индивиду, общество дает иерархию этих потребностей.

На наш взгляд, та «иерархия потребностей», которая описана Маслоу, – это не универсальная схема возрастания потребностей, присущая любому представителю человеческого рода. А одна из реально существующих схем, присущих определенному обществу, конкретной культуре. Возвращаясь к идее соотнесения концепций Вебера и Маслоу, отметим, «пятичленная» иерархия потребностей – это мотивационный принцип, явно выраженный в Западной культуре. В связи с этим имеет смысл рассмотреть, прежде всего, собственно имманентную природу потребностей, затем в сравнении – мотивационное поведение западного и российского человека, мотивационные принципы западной и российской культур.

§ 2. ПРИРОДА ПОТРЕБНОСТЕЙ

БАЗИС ПОТРЕБНОСТЕЙ

Исходя из общего системного подхода, положенного в основу этой работы, отметим, - отдельный индивид представляет собой некую систему. В таком случае, во-первых, индивиду как системе присущи две базисные потребности. Одна – целевое стремление, социальная программа, призванная обеспечить самосохранение индивида; и другая – игра, «бесцельное» стремление к неизвестному, в каком-то смысле экспериментальная апробация вновь возникающих возможностей в меняющемся мире, окружающей среде.

Во-вторых, всякая живая система обладает энергией, которая в основном направляется на поддержание оптимального самосуществования (или самосохранения) в окружающей среде. В этом и состоит целевое стремление системы. Избыток энергии уходит на игру.

Будем исходить из того, что индивид (как система) обладает этими двумя основными потребностями. Потребностью в целевом стремлении и потребностью в игре. Обе потребности равнозначны. Между ними происходит «маятниковое» диалектическое взаимодействие: то одна, то другая потребность в большей мере обнаруживают себя. Проводя параллель с концепцией Маслоу, отметим, что все первые четыре потребности соответствуют стремлению к цели, а игра равнозначна самоактуализации. При этом самоактуализация – «чистый» вид игры, вместе с тем имеет смысл полагать, что игра способна «пронизывать» и другие потребности.

Таблица 5. Соотнесение двух подходов к человеческим потребностям

Для индивида целеполаганием является стремление осуществить себя в заданной парадигме социума. А игра в таком случае оказывается средством эксперимента для индивида, свободой, выходом за пределы этой социальной парадигмы. Игра – все то, что социально не определено. Игрой индивида можно считать то, в чем его деятельность не определена социальными нормами, такая деятельность, где правила устанавливает он сам. Индивид получает удовлетворение от самого процесса игры, но если игровая деятельность индивида принимается обществом, результаты и условия игры включаются в социальную деятельность. При этом для отдельного индивида, «ведущего» эту игру, она может оставаться игрой, но для других она перестает быть игрой и становится целеполагающей деятельностью. К примеру, Шерлок Холмс «играл» на скрипке. Растропович «играючи» «работает». Самоактуализированный, самореализованный человек тот, кто «играючи» обеспечивает самосуществование.

Очень важно отметить, что самосуществование индивида в обществе не сводится только к удовлетворению физических потребностей в пище, безопасности, сексе т.п. К примеру, молодой человек, вступающий в жизнь, имеет достаточно определенную систему потребностей, в которой присутствует внутренняя иерархия, имеет ориентиры достижений. Комплекс потребностей такого человека может и не совпадать с «пирамидой Маслоу». Очень часто потребности, нормы, ценности отдельных людей различаются и по количеству, и по качеству, т.е. люди имеют несхожие системы потребностей.

В зависимости от того, в какой среде рожден и социализуется индивид, та среда и задает ему область самосуществования. Ребенок, «воспитанный» волчьей стаей, имеет ту жизненную среду, которая структурирована «волчьим социумом», а значит, и определенные этим социумом потребности. Человек, рожденный и выросший в низшем классе, будет иметь иную область самосуществования, нежели его сверстник из элиты. Для одного ценностью может быть любой личный автомобиль и диплом какого-нибудь университета. Для другого ни «мерседес», ни диплом Гарварда не являются ценностью (напротив, даны как нечто естественное). Один вынужден думать постоянно о хлебе насущном (и таким образом мотивирован), другой – о своем престиже (это и есть его мотивация).

Окружающей средой индивида в самом широком и общем виде является социум, включающий в себя:

? ареальную сферу – антропогенный ландшафт (или условия физического существования индивида);

? деятельную сферу – возможность актуализации человеком условий,необходимых для его существования;

? этическую сферу – комплекс норм и ценностей, задающих основу мотивации индивида.

Или, другими словами, во-первых, человеку изначально даны некие определенные условия физического существования. Во-вторых, он обладает активностью (физической и интеллектуальной), с помощью которой он может либо приспособиться к существующим физическим условиям, либо изменить их. В-третьих, общество дает человеку модель реализации активности. Данные три сферы – объективные условия существования индивида. Человек рождается в определенной физической среде. Это может быть современный город, село или пещера троглодита. В зависимости от статуса в социальной стратификации, который дан индивиду также с рождением, он получает и степень доступности к реализации тех или иных потребностей. Физическая среда может что-то преподносить индивиду в готовом виде, а чего-то лишать, делать недоступным. Вместе с тем. индивиду от природы (генетически, врожденно или т.п.) даны определенные качества интеллекта, активности и т.п. В силу этого два индивида, рожденные в идентичной социальной сфере, по-разному «удалены» от условий, заданных именно этой средой, упрощенно это выражено в поговорке – «кто смел, тот и съел». Наконец этическая сфера выполняет функцию баланса между физическими данными индивида и физическими условиями существования, между требованиями устойчивости социума как системы и устремлениями, активностью индивида (или групп индивидов).

Бокль заложил основы изучения влияния среды на человека и социум. В целом экологическое направление науки в настоящее время реализует этот подход. Гумилев в концепции пассионарности уделил большое внимание фактору спонтанной физической активности индивида. Пассионарность в состоянии разрушить сложившуюся этическую сферу и сложившееся равновесие с социума с физической средой. Однако спонтанный выплеск человеческой активности в конечном итоге оформляется в направленное движение за счет того, что формируется новая система взаимоотношений индивидов, и устанавливается новый баланс с физической средой. Особой сферой (и аспектом нашего исследования) является изучение влияния этической сферы на индивида и социум.

Социум как среда и задает индивиду цель его существования. Цель - «ты должен быть таким» (вести себя так) и стремиться к тому-то. В зависимости от культуры или социального страта требования социума к индивиду могут значительно различаться. Также и один социум предъявляет разные требования разным индивидам. Социум с помощью «кнута и пряника» – норм и ценностей – мотивирует индивида. Нормы – это комплекс запретов и наказаний, ценности – перспективы возможных наград. Все вместе – это коридор, направляющий движение индивида. Все вместе – это и есть условия целеполагания индивида.

Здесь важно отметить, что для индивида все возможные потребности (описанные Маслоу), если абстрагироваться от влияния социума, равнозначны. Наглядно это подтверждает поведение младенца. Материнское молоко или молоко из соски – объект пищевой потребности. Ощущение безопасности, связанное с присутствием близких – объект потребности в безопасности. Материнская ласка – объект потребности в принадлежности и любви. Отзывчивость родителей на привлечение их внимания – объект потребности в признании. Игра, любознательность – потребность в самоактуализации. Ребенок одинаково реагирует на неудовлетворенность одной из потребностей, т.к. для него они неиерархизированы. В дальнейшем именно социум превратит потребности в ценности и задаст их иерархию. Все из перечисленных требований родители удовлетворяют, но удовлетворяют по-разному.

Опираясь на общие наблюдения, можно отметить следующую тенденцию. В молодых семьях ребенка стремятся приспособить к себе, «не потакая» его желаниям. Отсюда стремление к созданию такого режима взаимодействия, который наиболее удобен для родителей. Ребенок как бы предоставлен самому себе. Обычно дети, воспитанные в таких условиях, ведут себя довольно самостоятельно, и стремятся к освобождению от зависимости родителей. Напротив, в немолодых семьях, где поздно рождается долгожданный ребенок, внимание родителей, особенно к первенцу, повышенное. Родители стремятся удовлетворить все желания ребенка. В таких случаях дети бывают довольно долго зависимы и нуждаются в опеке родителей. Что хуже, что лучше, можно судить, только приняв определенную систему ценностей. Если исходить из ценности – «я сам всего достиг», то в этом случае преимуществом обладает первый ребенок. Если из ценности – «пусть хоть дети хорошо поживут», то – второй.

Итак, ребенок, взаимодействуя со взрослыми, кое-что может получить по первому требованию – это, закрепившись, будет принято, как низшая из ценностей, которая будет стоять в самом конце «списка» приоритетов. Нечто не будет получено по требованию, но будет даваться либо по спонтанному желанию родителей, либо «за хорошее поведение». В одном случае у ребенка формируется комплекс «надежды на чудо», в другом – он обучается механизму социального достижения. Идеальный бихейвиорист будет «дрессировать» ребенка, целеполагая всю деятельность ребенка. Абрахам Маслоу, напротив, снимет все, что не дает ребенку свободно играть. Но обычные родители так воспитают ребенка, как им было задано их родителями; или более широко – социумом.

Социум требует от индивида удовлетворение потребностей определенным образом. Следуя этому образу действия индивид обеспечивает свое самосуществование. Однако деятельность индивида не ограничивается только самосуществоанием, он стремится к игре. А это значит, что в основе человеческой мотивации лежат две фундаментальные потребности – игра и целевое стремление, определенное социумом.
ИГРА И ЦЕЛЕВОЕ СТРЕМЛЕНИЕ

Что более важно для существования индивида – целевое стремление или игра? На первый взгляд – целевое стремление. Оно обеспечивает саму возможность существования индивида. Не только Маслоу, но и до него Маркс утверждал, что для того, чтобы существовать человек должен есть, пить, одеваться и иметь крышу над головой. Существует множество примеров, показывающих, как в экстремальных условиях пищевые потребности становятся определяющими, подавляя другие, называемые Маслоу высшими. Вместе с тем, существуют и другие – противоположные примеры, показывающие, что даже в крайне драматических и трагических ситуациях могут преобладать потребности явно носящие игровой характер. Известный эпизод в книге Шолохова «Судьба человека» - «после первой не закусываю» - говорит главный герой эсэсовцу. В поведении солдата Соколова явно видится игра. Это можно назвать игрой со смертью, но все-таки игра, которая перекрывает целевое стремление к самосуществованию. Одного этого примера достаточно, чтобы усомниться в приоритете целевого стремления над игрой, хотя таких примеров существует множество.

Подробный анализ роли игры в человеческой деятельности дает Хейзинга. Он достаточно убедительно показывает значение и даже приоритет игры в жизнедеятельности человека. Неслучайно его книга называется “Homo ludens” – «человек играющий». Но, естественно, игра, будучи фундаментальной составляющей существования человека, не может рассматриваться только как единственный определяющий фактор.

Итак, роль и целевого стремления и игры по-разному рассматривается в научной литературе, однако, имеет смысл признать: целевое стремление и игра равнозначны для бытия человека. Их роль в различных ситуациях меняется. Значение одной может стать преобладающей в поведении и отдельного индивида, и группы, и целого общества. А может и резко смениться на противоположное.

Таким образом, в основе потребностей человека лежит либо целевое стремление, либо игровое. Первое обеспечивает самосуществование индивида. Второе, игровое стремление спонтанно по характеру и может не соответствовать самосуществованию индивида. Реально индивид обладает двумя противоречивыми стремлениями – «надо» и «хочу». Между тем у нормального человека это противоречие не переходит в конфликт. В настоящее время данное противоречие исследуется в психологии. Нас интересует акциденция этого противоречия в социум. Человеческое сообщество (как и отдельный индивид) обладает целевыми и игровыми стремлениями. Целевые определяют самосуществование социума, то, что, в целом «нужно» этому социуму. Для отдельного индивида «нужное» для социума формулируется как «должное» для него или как комплекс принуждения индивида к определенным действиям. Функцию такого принуждения выполняет подсистема управления социума. Однако в обществе реально возникновение противоречия между целевым и игровым стремлениями и даже превращение его в конфликт. В связи с этим каждый социум (от малой социальной группы до народа) вырабатывает механизм регуляции между игрой и должным, между самореализацией и самосохранением. Такой механизм должен, прежде всего, выполнять, как минимум, три важнейшие функции:

? соответствовать естественноприродным особенностям социума, или учитывать характер активности социума и соответствовать мыслительному строю (в самом общем виде, соответствовать рациональной или аттрактивной ориентации мышления[201]). Вполне естественно, что пассивным социумам необходим один механизм, а активным другой, точно так же и для аттрактивных социумов необходим один механизм, а рациональных другой;

? исходить из реалий самореализации и самосохранения, т.е. опираться на сложившийся комплекс запретов и типичных действий социума, т.е. строиться на сложившемся комплексе стереотипов, алгоритмов действий, соответствовать «душе» социума;

? выстроить «мотивационный коридор», или создать условия для использования активности индивида в целях самосуществования социума. Такой механизм должен быть способен направить игровую интенцию индивидов «на мирные цели», на поддержание социума и его сохранение.

Наконец, особая функция. Существование социальной системы предполагает появление управления, главной функцией которого является поддержание самосохранения. Вместе с тем, системе свойственно игровое стремление, которое конфликтно управлению. А отсюда необходим механизм, предполагающий разрешение конфликта между управлением и игровым стремлением социума. Чем более спонтанна активность социума, тем актуальнее для него разрешение такого конфликта.

Такой механизм мы именуем этическим строем социума.

§ 3. ЭТИЧЕСКИЙ СТРОЙ РУССКОГО ОБЩЕСТВА

В самом общем виде этический строй русского общества с необходимостью должен учитывать две кардинальные особенности русского характера – импульсивность и коллективизм. Другая особенность российского этического строя – на его формирование оказало существенное влияние православие, что весьма детально показал Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма»[202], сформулировав свою генеральную идею в одной фразе: «Душа русского народа была формирована православной церковью, она получила чисто религиозную формацию»[203].

Центральная проблема, которую призван разрешить этический строй – снять конфликт индивида, проявляющийся в противоречии «должного» и «хочу». Особенность «должного» в том, что в нем всегда присутствует элемент принуждения и определения: «должен что-то». Должное всегда целеопределенно и, зачастую, построено на методике действия: «должен как». Собственно методика должного не всегда является принудительной. Безусловно, она может целеопределенно навязывать способ действия индивиду: «для того, чтобы …, ты должен …», например: «для того, чтобы стать богатым, ты должен трудиться не покладая рук». Вместе с тем методика должного может и не быть целеопределенной, т.е. не навязывать индивиду цель, а показывать ему запретительные позиции, оставляя ему возможность в самоопределении цели. Последняя должна предполагать и «обучение» индивида такому самоопределению. Для рационального социума наиболее близкой может быть методика целеопределения, для аттрактивного – самоопределения цели.

В этическом строе должны быть стимуляторы для действия социума в определенной парадигме. Для социумов с постоянной активностью формируется механизм поддержания такой активности. Действие этого механизма направлено на устранение препятствий проявлению активности. Для импульсивных социумов необходим механизм баланса перепадов активности.

Зафиксируем основные черты русского общества – спонтанность, отсутствие меры, перепады активности от лени до энтузиазма, коллективный принцип: «Будь как все». Русский этический строй призван разрешить внутренний конфликт социума, а также снять конфликт социума и его внешней формы – иерархического управления.

Отметим еще раз, именно православие оказало влияние на формирование российского этического строя. Православная нравственная парадигма лежит в основе всего нравственного комплекса русского человека. Рассмотрим ее особенность в сравнении с западной нравственной парадигмой.

Как отмечалось, Вебер и Маслоу дали подробное описание этического строя Запада. Именно они описали и нравственную парадигму этого общества. Нравственной определяющей для западного человека становится стремление к достижению[204]. Само это стремление должно реализовываться поэтапно, в движении от удовлетворения «низших» потребностей к «высшим». Чем выше «стартовая платформа» индивида, чем выше уровень удовлетворенных потребностей вначале его жизненного старта, тем большего может достичь индивид, тем более он устойчив к депривации: «степень индивидуальной устойчивости к депривации той или иной потребности зависит от полноты и регулярности удовлетворения этой потребности в прошлом[205]». Здоровый индивид в такой системе, тот, кто развивает и актуализирует заложенные в нем способности. Но «Если человек постоянно ощущает влияние иной [в данном случае низшей] потребности, его нельзя считать здоровым человеком»[206]. Только полное удовлетворение потребностей создает условие для формирования сильного характера и условие самоактуализации: «Как бы то ни было, мы уже убедились в том, что на базовые потребности, удовлетворяемые достаточно постоянно и достаточно длительное время, уже не оказывают такого существенного влияния ни условия, необходимые для их удовлетворения, ни сам факт их удовлетворения или неудовлетворения. Если человек в раннем детстве был окружен любовью, вниманием и заботой близких людей, если его потребности в безопасности, в принадлежности и любви были удовлетворены, то, став взрослым, он будет более независим от этих потребностей, чем среднестатистический человек»[207].

И, наконец, Маслоу весьма категорично утверждает: «На основании всего вышеизложенного я со всей прямотой и резкостью заявляю, что человека, неудовлетворенного в какой-либо из базовых потребностей, мы должны рассматривать как больного или по меньшей мере "недочеловеченного" человека»[208].

Данным образом выращенный (в тепличных условия) индивид оказывается нормальным и здоровым членом социума! Общество «гарантирует» индивиду удовлетворение потребностей, а индивид может самоактуализироваться, тем самым выполнить свое социальные предназначение.

Данное положение Маслоу: дайте человеку все, и он будет устойчив - вряд ли выдерживает критику. Но нас интересует здесь именно подход к этой проблеме Маслоу, как выразителя нравственной парадигмы Запада. Парадигмы, обнаруживающейся в формуле: социум должен гарантировать удовлетворение типичных потребностей индивидов (первые четыре потребности Маслоу), в таком случае социум получит для самосуществования индивидуальную энергию самоактуализирующихся индивидов.

Совсем иная нравственная парадигма обнаруживается в русском обществе. Образно и ярко ее формулирует Серафим Саровский: «Отказываемся же мы от приятной пищи для того, чтобы усмирить воюющие члены плоти и дать свободу действиям духа»[209]. Русская нравственная парадигма предполагает обретение самоактуализации не в удовлетворении потребностей, а в сдерживании страстей[210], источников греха: «мир душевный приобретается скорбями»[211]. На этом же строится и педагогический принцип православной нравственности, сформулированный Серафимом Саровским: «Человеку в младых летах можно ли не возмущаться от плотских помыслов? Но должно молиться Господу Богу, да потухнет искра порочных страстей при самом начале. Тогда не усилится в человеке пламень страстей».[212]

Собственно потребности Маслоу понимаются как грехи. Православные мыслители[213] описывают борьбу с восьмью основными грехами. Первый – «чревообъястный», или грех объедения, грех невоздержанности в пище. По мнению Нила Сорского «корень всему злу»[214], из него происходят другие грехи (или излишества). Проявляется он в том, что человек «не вовремя и чрез меру»[215] принимает пищу. Протоиерей Григорий Дьяченко так понимает этот грех: «Неправильное и излишнее любление плоти, ея живота и покоя»[216]. Главная мысль – индивид должен исходить из понимания пользы, а не из желания. Победа над грехом достигается воздержанием. Например, в своих наставлениях Нил Сорский не касается вопроса о необходимости удовлетворении потребности (как Маслоу), напротив, он сосредотачивает свое внимание на недопустимости интенсификации потребности (вопрос, упущенный Маслоу).

Если грех чревообъястный «объемлет» только тело, то грех «блуда, или любострастия» захватывает уже и душу человека, т.к. он начинается не с желания, а с помыслов (а уж потом превращается в желания)[217]. В этом его большая опасность. «Блуд» - невоздержанная страсть к противоположному полу или противоестественная страсть. Победа над этим грехом достигается целомудрием, основа которого – скромность и отвержение помышлений[218]. Целомудрие, как утверждает Нил Сорский, «не ко внешнему только житию относится, но обителию целомудрия должен быть потаенный сердца человек, соблюдающий себя от скверных помыслов» [219], т.е. целомудрие должно быть не столько сводом правил и моделью внешнего поведения, это внутренний принцип существа человека. Принцип, с помощью которого человек очищает свою душу, и принцип, который человек должен соизмерять с тем, «насколько он угоден Богу»[220].

Интересно, что Маслоу не показывает данную потребность как отдельную и самостоятельную. Любострастие оказывается у него рассредоточено и в физиологической потребности, и в потребности в принадлежности и любви, и в потребности в признании. Однако – это молчаливое согласие с Фрейдом, для которого данная потребность является основной[221]. Практически любой западный мыслитель видит в любострастии источник человеческой энергии. В противовес такому подходу нравственная концепция православия, напротив, видит в этом «дерзость погубляющую все добродетели»[222].

«Сребролюбие» - страсть к деньгам и вещам[223]. «Сей подвиг не так труден, как подвиг против страсти блудной … Недуг сребролюбия зарождается вне естества нашего, и происходит от маловерия и неверия»[224] - утверждает Нил Сорский, или другими словами, человек теряет веру в попечительство Божие и начинает сам попечительствовать о себе. Этой же мысли следует и Серафим Саровский «Излишнее попечение о вещах житейских свойственно человеку неверующему и малодушному. И горе нам, если мы, заботясь, сами о себе, не утверждаемся надеждою нашею в Боге, пекущемся о нас»[225]. Однако «когда он [грех сребролюбия] укрепится в нас, то бывает злее всех недугов … корнем всякого зла гнева, скорби и прочего … гордость и сребролюбие – самые гибельные страсти»[226].

В этой точке начинается кардинальное различие этики Протестантизма и Православия. Протестантизм принуждает человека к осуществлению своего призвания, что проявляется в деятельности и сохранении и умножении результатов труда[227]. Протестантизм признает стремление к богатству («сребролюбие»), созданному законным трудом. Православие любую форму стремления к богатству воспринимает как грех. Протестантская мораль оказывается нравственным источником формирования чувства частной собственности и частной инициативы (как деятельного источника частной собственности). Православие же, прежде всего, выступает нравственным источником круговой поруки, ее религиозным оправданием. А с другой стороны, показывает, что противостоять греху сребролюбия важно и потому, что благосостояние человека может «вводить в грех зависти» окружающих его людей. На индивиде лежит ответственность и самому «не грешить» и «не вводить других людей в грех».

Данный «грех», по мнению Нила Сорского, несет опасность для человеческой личности. Эту опасность он оценивает с религиозной точки зрения. Вместе с тем определенная религия всегда является концентрированным выражением характеристики социальной системы. В индивидуальном обогащении человека присутствует опасность нарушения принципа «будь как все», стержневого принципа российской культуры. Его подрыв нарушает устои, стабильность общества, чему свидетельством является эпоха и Гражданской войны и нашего времени. Но это совсем не значит, что «сребролюбие» - это «грех» для западной культуры, западного человека. Перефразируя поговорку можно сказать: «Что для немца хорошо, русскому смерть».

Примечательным является то, что данному греху имеется активная антитеза – нестяжание[228]. Добродетель, обнаруживающая себя в отказе от излишеств и милосердии. И если сребролюбие несет в себе психологически эгоизм, то нестяжание, напротив, прежде всего это – самоотвержение. Естественно, полная самоотверженность не может иметь «мирское» обоснование (тогда в нем в том или ином виде сохраняется эгоизм), поэтому в Православии самоотверженная добродетель приобретает трансцендентальное значение: «Если человек не имеет вовсе никакого попечения о себе ради любви к Богу и дел добродетели, зная, что Бог печется о нем, - таковая надежда есть истинная и мудрая»[229]. Таким образом, и антитеза греха сребролюбия находит религиозное обоснование. Вместе с тем, придается трансцендентальный характер и принципу «коллектив выше индивида», но в этом случае коллектив утрачивает свое «мирское» значение и персонифицируется в идее Бога.

Следующий, четвертый грех – «гнев[230]», переводя на психологический язык, агрессия, или всплеск негативной активности индивида, направленной на других или на себя. Гнев – интенсификация потребности в безопасности, своеобразная защитная реакция индивида. Гнев, как действующий фактор, разрушителен для любой социальной системы. Поэтому регулятивные механизмы любой культуры направлены на «дезактивацию» такой разрушительной энергии. Для любой христианской культуры механизмы дезактивации гнева одинаковые, идущие от психологических формул Христа – терпение и всепрощение. Однако есть небольшое специфическое отличие, свойственное Православной морали, а точнее, в целом русской морали, в которой антитезой гневу является терпение, или более широко кротость[231]. Терпение – главный регулятивный механизм поведения человека в неопределенных обстоятельствах. Причем терпение как неактивность, как «непопечительство» о себе: «утро вечера мудренее», «стерпится - слюбится», и т.п.

В западной прикладной психологии обычно гнев рассматривается как психическое состояние, мешающее взаимодействию, поэтому предлагаются приемы дезактивации агрессии индивида. В целом следует, гнев – то, что мешает осуществлению призвания в западной культуре.

В нашей культуре – гнев, то, что мешает функционированию коллектива. Поэтому западный регулятивный механизм направлен на сдерживание, наш на замену антитезой – терпением.

Гнев индивида в российском социуме легко проявляется во всех фазах импульсивности, приобретая при этом свое специфическое выражение.

В лени – в поиске виноватых, «когда кто почитает себя не заслуживающим того греха, в который впал»[232], - профессионально, как психотерапевт, формулирует Серафим Саровский и дает рекомендацию - врачуется гнев «смирением и неосуждением ближнего»[233].

В отчаянии, когда агрессия приобретает деятельный характер и несет разрушение. Такого «рода отчаяние влечет человека во все пороки без разбора»[234] и «врачуется воздержанием и благою надеждою»[235]. Русский регулятивный механизм не стремится подавить этот импульс, он стремится его преобразовать – сначала обуздать (т.е. ограничить воздержание), а затем направить, концентрируя и кумулируя энергию в одном направлении (определяемым благой надеждой). Энергия отчаяния, самая деструктивная энергия русского социума, поэтому управление ей предполагает предельно надежный механизм. Такой механизм был отработан Православием и детально был описан Бердяевым как русский догматизм[236].

В меньшей мере гнев свойственен состоянию удали. Активная конструктивная энергия русского, по сути, негневлива, неагрессивна. Это естественно, так как либидо и мортидо (терминология психоанализа) не могут ужиться в едином действии.

Пятый грех – печаль, которая может быть «принесена от людей»[237] или от несбывшихся ожиданий (от гордыни). Печаль, или пессимистическое состояние, как потеря надежды и ропот. Состояние, ведущее к унынию (депрессии). Печаль есть неудовлетворение потребностей в любви и признании[238]. А, следовательно, печаль снимается в блаженном плаче, или этическом катарсисе (очищении совести через покаяние). Реальная антитеза – оптимизм, или обретение веры и надежды[239]. По мысли Нила Сорского «вообще Бог все, что ни посылает нам, посылает на пользу и на спасение душ наших. И если посылаемое не представляется нам в настоящее время полезным, то последствия совершенно ясно удостоверяют, что истинно полезно нам не то, чего сами желаем, но то, что устрояет Бог». И, как и в случае «брани» с другими грехами, Бог есть трансцендентальный источник победы над грешной страстью.

Однако печаль может быть негреховна, по мнению Серафима Саровского: «Как огонь очищает золото, так печаль по Бозе очищает греховное сердце»[240]. Эту же мысль находим и у Нила Сорского: «Подобает иметь скорбь, - истинно полезную скорбь о грехах своих, в покаянии, но со благою надеждою на Бога и с твердою уверенностию, что нет греха, побеждающего человеколюбие Божие, и что Он все грехи прощает кающимся и молящимся. Сия скорбь растворяется радостию и утешением; сия скорбь соделывает человека усердным и ревностным ко всякой добродетели; она во всякой болезни и злострадании терпелива и благодушна. Скорбь бо, яже по Бозе, говорит»[241]. Печаль выступает как качество очищения во взаимодействии индивидов в русском коллективе, а покаяние выполняет роль регулятивного инструмента в этих взаимоотношениях.

Шестой грех уныние (депрессия, по психологической терминологии), или потеря надежды и как следствие: в одном случае - «леность ко всякому доброму делу»[242], апатия, потеря потребностей, отсутствие желаний, ожесточение. В целом это состояние, характерно для русского человека, описанное выше как «мыслительная пессимистическая агрессия». В другом случае, состояние характерное для энергичных людей, описанное Пушкиным в поведении Евгения Онегина после дуэли. Серафим Саровский так описывает это состояние: «в [унынии] он [индивид] испытывает душевную тесноту и это есть предвкушение геенны; вследствие же сего находит дух исступления, от которого происходят тысячи искушений: смущение, ярость, хула, жалоба на свою участь, развращенные помыслы, переселение из места в место и тому подобное»[243]

Преодоление это греха описывает Дьяченко: «Усердие ко всякому доброму делу. Неленостное исправление церковного и келейного правила. Внимание при молитве. Тщательное наблюдение за всеми делами, словами и помышлениями и чувствами своими. Крайняя недоверчивость к себе. Непрестанное пребывание в молитве и Слове Божием. Благоговение. Постоянное бодрствование над собою. Хранение себя от многого сна и изнеженности, празднословия, шуток и острых слов. Любление нощных бдений, поклонов и прочих подвигов, доставляющих бодрость душе. Редкое по возможности исхождение из келий. Воспоминание о вечных благах, желание и ожидание их»[244]. Такое преодоление именуется «трезвение». Описанные действия – не более чем методика психологического преодоления уныния (депрессии), но в отличие от преодоления других грехов здесь нет трансцендентального обоснования такого преодоления. А поэтому грех уныния по Нилу Сорскому «зело лют»[245], и по Серафиму Саровскому «от него раждается всякое зло»[246].

Грех уныния в большей мере, чем представителям других культур, свойственен именно русскому человеку. Не случайно в концепции западного этического строя нам трудно найти некий аналог данному качеству. Источником этого греха является лень и целенеопределенность русской души. А поэтому «трезвение» - преодоление греха уныния полагается одним труднейших нравственных «подвигов»[247].

Седьмой – грех тщеславия. «Искание славы человеческой. Хвастовство. Желание и искание земных и суетных почестей. Любление красивых одежд, экипажей, прислуги и келейных вещей. Внимание к красоте своего лица, приятности голоса и прочим качествам тела. … Стыд исповедовать грехи свои. … Лукавство. Самооправдание. Прекословие. Составление своего разума. Лицемерие. Ложь. Лесть. Человекоугодие. Зависть. Уничижение ближнего. Переменчивость нрава. Потворство. Бессовестность»[248].

Последовательно сравним все характеристики греха тщеславия с основными моментами этической концепции «капитализма», описанной Вебером.

Первый принцип, собственно религиозный, фундамент протестантской этики, идущий от Лютера, – Бог есть дело личной совести каждого человека, между человеком и Богом не должно быть посредника[249].

Сравним: «Самооправдание. … Составление своего разума»[250].

Следующий за первым второй принцип призвания и вытекающее из него стремление «завоевать себе положение в обществе»[251].

Сравним: «Искание славы человеческой. Хвастовство. Желание и искание земных и суетных почестей»[252].

Явно обнаруживается одна вещь – «тщеславие» является ключевой точкой, различающей Православную и Протестантскую нравственные концепции, а в целом определяющим границу между западным и русским этическим строем. Отношение к тщеславию - нравственная граница наших культур, образно говоря, «железный занавес», или «бор брани».

Длительное соприкосновение России с Западом способствовало выработке весьма деятельного механизма регуляции человеческого поведения – «смирение». Смирение как модель поведения заложена в коллективном характере русского человека (описывалось выше), а тем самым это качество смирения органично в нравственной Православной парадигме, приобретя в ней дополнительное трансцендентальное обоснование. На наш взгляд, именно в смирении находится основа религиозной формации русской души. В этом основа устойчивости русского характера. С потерей смирения начинается нравственный развал русского общества. Именно тщеславие открывает русскому человеку формулу: «все дозволено». Русское тщеславие далеко не похоже на «игрушечный» аналог, свойственный западному человеку, проявляемый в потребности в признании, авторитете (по терминологии Маслоу). Тщеславие западного рационалиста предельно заземлено и определено, т.е. предсказуемо. Действия и цели западного человека «запрограммированы» и известны. А, будучи вписаны в систему общественного договора, они вообще не представляют социальной опасности. И даже более того, тщеславие оказывается дополнительным стимулом активности, обеспечивающей баланс социальной системы. Совсем иное иррациональное тщеславие русского человека, необузданное и непредсказуемое. Тщеславие влечет за собой более страшный грех – гордыню.

Самый страшный смертный грех – гордыня. Как и тщеславие, этот грех соотносим с четвертой потребностью Маслоу. Но если тщеславию более свойственен нарциссизм, инфантильный эгоизм, то эгоизм в гордыне доходит до презрения к другим людям и цинизма. Дьяченко так описывает гордыню: «Презрение ближнего. Предпочтение себя всем. Дерзость. Омрачение, дебелость [тучность] ума и сердца. Пригвождение их к земному. Хула. Неверие. Лжеименитый разум. Непокорность Закону Божию и Церкви. Последование своей плотской воле. Чтение книг еретических, развратных и суетных. Неповиновение властям. Колкое насмешничество. Оставление христоподражательного смирения и молчания. Потеря простоты. Потеря любви к Богу и ближнему. Ложная философия. Ересь. Безбожие. Невежество. Смерть души»[253]. Нил Сорский полагает, что гордая мысль может быть свойственна любому, но грехом становится не мысль, «гордыня есть то, когда человек приемлет гордостные помыслы, как приличные и достодолжные, и не почитает их за губительные и богопротивные. Верх гордости - когда страсть сия обнаруживается и в словах, и в делах: сие не останется без осуждения»[254].

Гордыня, как и тщеславие, и сребролюбие, – водораздел русской и западной культур. Западный мир принимает рациональную гордость, протестантская этика оправдывает и обосновывает гордыню, которая, как и тщеславие, органично вплетено в западную культуру. Совсем иное иррациональная гордыня русского человека. Необузданная и непредсказуемая. Гордыня, усиленная мессианской идеей[255], русским догматизмом, переключившимся с религиозных на иные цели[256]. В поведении личности гордыня выводит индивида за пределы коллективного всевидения и превращает в маргинала («беспредельщика» – в современной бытовой лексике), не знающего границ, пределов, правил. А гордыня как социальный феномен влечет за собой русский бунт, революцию, русский радикализм. Все это описано Бердяевым[257].

Смирение – добродетель, противостоящая тщеславию, вырастает из русского коллективизма. Но устойчивость его обеспечивается религиозной формацией, трансцендентальным обоснованием. Утрата религии, потеря Бога, в результате Октябрьской революции открыла простор русскому тщеславию и гордыне – неограниченному иррациональному стремлению. Культ личности Сталина – феномен неограниченного иррационального тщеславия, в социальном действии превращается в сталинскую деспотию (гордыню), призванную, и в этом иррациональный парадокс тирании, ограничить русское тщеславие и гордыню. Если так можно выразиться, тирания, убив Бога, встала на его место. На место нравственного смирения, и христианской любви, трансцендентально обоснованных в страхе Божием, приходит идеологическая «смирительная рубашка» «любви к партии», сшитая из страха перед репрессивными органами. Естественно, такой эрзац традиционного русского смирения будет устойчив, пока устойчивы репрессивные органы. Но вместе с падением памятника Дзержинскому, в России опять стало «все дозволено».

В православной нравственной концепции противостоит гордыне христианская любовь. И как гордыня вырастает из тщеславия, так и христианская любовь вырастает из смирения. Любовь – высшее трансцендентальное обоснование русской нравственности. Любовь – акциденция и закономерная метаморфоза страха Божия[258]. Любовь – высшая ценность православной нравственности, в любви происходит снисхождение Духа Святого на человека и отступление всех страстей[259]. Сам «Бог есть Любовь»[260].

Сравним схематически нравственный строй Западного общества, аккумулированный в концепции Маслоу с нравственным строем русской социальной системы, оформленной Православием.

Таблица 6. Этический строй России и Запада (добродетели и грехи в Православной нравственной концепции[261] и потребности по концепции Маслоу[262])

Главное отличие одного от другого – русская мораль ориентирована на сдерживание и кумуляцию энергии; западная мораль – на снятие факторов, сдерживающих активность индивида, свободу его действий. Вряд ли имеет смысл утверждать, что одна из концепций лучше другой. Вывод, следующий с необходимостью, – каждому социуму соответствует свой собственный этический строй. Протестантская этика, используя образ, напоминает механизм наполнения резервуара водой, в котором главная задача – «прочистить» каналы, питающие этот резервуар, дать «свободу» движения в этот резервуар. Естественно, даже не предполагается, что «частная инициатива» «свободных» потоков может быть направлена в «другой» резервуар. Чем больше каналов (чем больше «частной инициативы») в резервуар, тем он полнее. Наполнение «резервуара» социума энергией индивидов – «цель» социальной системы Запада.

Совсем иное русская социальная система. Наш «резервуар» либо пуст, а чаще переполнен. В первом случае русские в печали и унынии. А для выхода из этого состояния может быть использована «палка» как инструмент социального управления. Но инструмент, не дающий определенно ожидаемый (планируемый) результат. Преодоление депрессивного состояния возможно в нравственном деянии, каковыми и оказываются православные добродетели.

Во втором случае страсти или грехи – действие нашей спонтанности, импульсивности. Социальное управление в состоянии кратковременно подавить нашу неорганизованную активность, но управлять ей может только нравственный, трансцендентально обоснованный закон.

Православие, пришедшие из Византии в Россию, принесшее и нравственный христианский закон, оказалось наиболее адекватной формой русскому духу. За тысячелетие русская душа оформилась православной этикой. На сегодняшний день этика, построенная на православной нравственности и предполагающая трансцендентальное обоснование, является действенным регулятивным механизмом русского характера.

Необходимость трансцендентального обоснования диктуется не только общими принципами, сформулированными еще Кантом в «Критике практического разума» как категорический императив: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»[263]; «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого также, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству»[264], но и спецификой русского человека в его отношении к социальным запретам. Как отмечалось, русскому человеку свойственно к любому социальному правилу или норме относится как к игре, если таковые не ощущаются им как священные. Поэтому русскому человеку, не знающему меры, как никому другому, необходима «священная» мера. Мера его бытия, открываемая через трансцендентальный смысл.

В целом, русский человек не является более духовным, чем западный, но его энергию следует направить в духовную сферу. Иначе она приобретает разрушительный характер, или в «унынии» уходит в песок. Особенность русского этического строя в том, что он не носит принудительный характер (как иерархическая форма социального управления). Русский (Православный) этический строй – это вольный путь к Богу. Этический строй не предписывает, он открывает человеку направление движения. И в этом еще одно важное отличие от западного (капиталистического, протестантского) этического строя, предписывающего индивиду программу его нравственных действий. В целом, западная этика, в той мере деспотична по отношению к индивиду, в какой мере свободным оказывается плюралистичная форма социального управления.

Западный человек с момента вхождения в общество, в процессе социализации оказывается под тяжелым принудительным этическим прессингом. Этический строй довольно жестко регламентирует человека. Такое принуждение иерархически обуславливает потребности индивида (о чем свидетельствует описание Вебера и Маслоу), действует и в профессиональной деятельности, и в отдыхе. Для основной массы западных индивидов нравственный регламент не является тяжелым, он привычен. В тех случаях, когда активность индивида вступает в противоречие с этическим строем, на помощь индивиду приходит психоаналитик, помогающий человеку разрешить конфликт Ид и Суперэго.

На наш взгляд, психоанализ - сугубо Западный феномен. Своеобразный регулятивный инструмент культуры. Используя образ, можно сказать, психоаналитик выполняет функцию чистильщика каналов, которые несут энергию индивидов на благо общего резервуара. Жесткость этического строя, Суперэго настолько велика, что возможен слом личности. Задача же психоаналитика не допустить неврозов, психических нарушений, «засорений каналов». В итоге форматируется высоко дисциплинированная личность, способная эффективно выполнять свое социальное предназначение. Хотя с российской точки зрения – довольно ограниченный индивид.

Русский человек психологически не дисциплинирован, но в этой недисциплинированности, вольности ему дан нравственный шанс выбора: «На то направь всю свою волю – чтоб потерять всю свою волю...»[265]. Этический строй российской социальной системы – это не жестко заданный регламент. Это внутренний закон. Закон не принуждающий и обуславливающий: «если …, то …», а общий принцип поиска, что в большей мере соответствует русскому импульсивному характеру. Индивид ищет свой путь от волевой борьбы с личным грехом к миру и гармонии в душе. А в этой связи православная этика открывает, что индивид должен «стремиться к тому, чтобы стать "жилищем Духа Божия", что и является единственным смыслом и целью христианской жизни»[266].