Социология в России. под ред. В.А. Ядова

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 17. Социология культуры: теоретический аспект (А.Согомонов)
§ 1. Культурологическая реконструкция отечественной социологии от 60-х к нынешнему времени

Как особое направление теоретизирования социология культуры в мировой социальной мысли концептуально и категориально оформляется постепенно, начиная с рубежа 60-70-х гг., а в отечественной науке и того позже. Отмежевавшись как от чистой социальной теории, так и от сопредельных отраслей социологии искусства, культурной антропологии, культурологической компаративистики, а шире - от культурного анализа, социология культуры окончательно и полноценно реализовалась как научный проект лишь параллельно с развитием постмодернистской социологической парадигмы.
При этом социология культуры не возникает как бы из небытия. Для ее кристаллизации в качестве социологического проекта потребовалось, как нам представляется, сочетание по крайней мере трех условий:
1) кризис внутреннего ресурса развития холистически замкнутой теории культуры; точнее, той теории, которая претендовала на свою предметную специфичность (культура выступает здесь особым общественным феноменом, нуждающимся в научной концептуализации);
2) трансформация в глобальных первоосновах мировых "культурных практик", смена культур, цивилизационный кризис;
3) парадигмальная перелицовка социокультурной роли ученого в современном, а скорее - постсовременном мире; точнее - сознательный отказ обществоведа от установки на истинность, объективность и социальное законотворчество в союзе науки и практики в пользу установки на интерпретаторство, поиск методов и стилей толкования социокультурных феноменов.
Лишь теперь, как это ни покажется парадоксальным, мы можем по-настоящему оценить одну из принципиальных максим эпохи "брежневского" социализма, а именно: "практика культурного строительства и теория культуры развиваются преимущественно "параллельными курсами"" [5, с. 4].
Сочетание упомянутых условий в истории отечественной социологии, как представляется, можно было наблюдать лишь в эпоху перестройки, и соответственно открытым оно стало для последующего научного анализа в постперестроечное время. Однако было бы несправедливым оценивать сегодняшнее состояние российской социологии культуры, умалчивая при этом о стимулировавших ее теоретических источниках.
Очевидно, что без широкомасштабного развития эмпирических социологических исследований, которое происходило в СССР со все возрастающей интенсивностью по мере приближения к эпохе перестройки, невозможен был бы генезис отечественной социологии культуры. С одной стороны, накопление данных эмпирических наблюдений в области изучения культурных коммуникаций (см. предыдущую главу), равно как повседневного поведения групп и индивидов, образа жизни, системы общественных и приватных ценностей, труда, досуга и других аспектов социокультурной природы советского общества, все активнее подталкивало аналитиков к теоретическому осмыслению и концептуализации макрокультурных процессов и феноменов советского общества. С другой стороны, исследователи неизбежно наталкивались на множество запретов и препон, чаще всего идеологического свойства, связанных с попытками независимого теоретизирования. И все же в "брежневском" обществоведении латентно происходило оформление элементов, чаще всего слабо связанных друг с другом, нарождающейся теоретической концепции социологии культуры. По крайней мере, можно говорить о существовании тогда множества среднеуровневых теорий значимости культурных факторов социальных процессов. Так, важными источниками генезиса отечественной социологии культуры становились эмпирические исследования в области изучения читательских интересов, искусства, театрального и кинозрителя, но также и трудовых ценностей, образа жизни, бюджетов времени, досуговых предпочтений населения страны и т.п. Подробно эти исследования рассмотрены в других разделах книги, в частности, в главах, посвященных социологии личности, труда и производства, бюджетов времени и девиантного поведения.
В настоящей главе мы ограничимся анализом теоретической составляющей отечественной социологии культуры. В ней не будет строго выдержан хронологический режим. Как нам кажется, временная переменная не играет здесь существенной роли. Более адекватной видится достаточно наивная дихотомизация на два культурно-исторических континуума эпохи социологических вчера и сегодня, взаимозависимых и взаимопроникающих друг в друга.
Вчера в отечественной культурологии всегда было обращено как бы в будущее модернистской социокультурной утопии (в ее официальной марксистской версии). Куда отчетливее, и в этом смысле социологически корректнее, понималась в науке "культура" идеальной модели общества, т.е. то, чему "культура" нормативно должна была бы отвечать, чем то, что она реально из себя представляла. Напротив, сегодня в отечественной социологии культуры более жестко сориентировано на понимание ушедшей эпохи, а посему столь же условно и субъективно.
Как уже говорилось, эмпирические исследования, касающиеся в той или иной степени культуры и советского и постсоветского обществ, будут, конечно, приниматься во внимание, но не в строго "позитивистском" к ним отношении - скорее в качестве источников для осмысления их культурологических значений. Наша задача: по мере возможности показать путь теоретического становления отечественной социологии культуры на ряде ярких примеров.
Таким образом, в фокусе внимания останутся те работы, которые отвечают прежде всего следующим нормам социокультурного анализа:
(а) социальные действия выступают в этих исследованиях в их символико-экспрессивных значениях и смыслах;
(б) культура рассматривается в ее отношении к сегодняшнему или вчерашнему состоянию российского общества;
(в) понимание культуры в нашей интерпретации должно быть системным, концептуально целостным.
Для нас принципиально важно в духе собственно культурного анализа осветить специфичность отечественного стиля социологического теоретизирования и попытаться обозначить проблему зарождающейся сегодня концептуально новой российской социологии культуры. Это комплексная проблема зависимости социологии культуры от теории и философии культуры, от цивилизационной ломки мировых культурных практик и, более специфично, от процесса интеллектуального самопознания российской культуры последней четверти века.

§ 2. Вчера отечественной культурологии
Культурология эпохи "брежневского" социализма сыграла двойственную роль в становлении отечественной социологии культуры. С одной стороны, она претендовала на неаксиологическое понимание культуры, и, безусловно, усилиями многих выдающихся исследователей того времени было сделано чрезвычайно много для концептуализации того, что аккумулируется культурными традициями, как культура формирует социальное поведение человека, и тому подобных проблем холистически замкнутой культурологии. С другой - она подчас неосознанно способствовала формированию сциентистски верифицированных культурных символов эпохи, "кодируя" образцы общественных типов личности, с которыми и до сих пор социологу нелегко разобраться (достаточно вспомнить о "всесторонне развитой личности", "советском человеке" и прочих культурологических фантомах). Хотя, конечно же, для своего времени "простой советский человек" и "советская интеллигенция" выступали пусть даже и иллюзорными, но все же научно и идеологически обоснованными культурными канонами, интегрировавшими культуру общества так называемого реального социализма, гармонизировавшими его ценностную систему и типы социального поведения.
Модернизирующееся общество (а большевистский "путь", очевидно, является одним из базовых инвариантов социокультурной модернизации) реализует свою идентичность посредством утверждения в обществе усредненного и прозрачного общественного типа личности, аксиологически и праксеологически распредмеченного в системе функционального взаимодействия. Не случайна в этой связи концентрация отечественной культурологии на сюжетах теории историко-культурных типов личности и функциональном объяснении культурных феноменов (см., к примеру: [3, 4, 7]). Но поскольку общественная система, а равно и культурные практики того времени не подлежали социальной критике, то главным предметом социологического анализа оставался "обычный" человек - субъект повседневных будней социализма. Он хоть и выступал носителем "отдельных недостатков", но считался при этом главным экспериментальным полигоном непрестанной сверхсоциализации личности на пути ее бесконечного приближения к идеалу "гармонического" человека.
Однако поскольку эта аппроксимация шла с отрицательным знаком по пути все большего удаления от канона, то логически свершалась неизбежная идеализация социального типа личности для его противопоставления актуальной личности homo soveticus. Дихотомия актуальной и нормативной личности в социологии "позднебрежневской" эпохи достигла предельно циничного разрыва.
Отсюда понятно происхождение двух отличительных черт "ортодоксальной" культурологии эпохи развитого социализма, а именно: историцизма и прогрессивизма. Интерпретация культуры, выполненная в духе ее марксистского противопоставления природному, шла преимущественно по линии объяснения культурного феномена как проявления социально активной, исторически преобразующей позиции человека в обществе. А под этим углом зрения, как пишет В.М.Межуев, само развитие культуры необходимо отождествлять с "развитием человека как общественного существа" [5, с. 57, 65]. Из этого несложно вывести, что культура - это прогрессирующее развитие личности, а в этом отношении естественно, что лишь коммунизм "способен" обеспечить совпадение исторического и культурного развития. Иными словами, незатейливое отнесение искомого социального типа личности (т.е. культурного канона, репрезентирующего общество) в отдаленное будущее позволяло социологу диалектически "разобраться" с печальным обликом позднесоциалистического индивида. Аналитический взгляд, брошенный на реалии социалистической практики брежневской эпохи (к тому времени эмпирическая социология приобрела нужную масштабность и методическую зрелость), приводил исследователя, правда, далеко не каждого, к мысли о драматическом несоответствии актуальной личности и культурного канона. Если отбросить идеологически зашоренные интерпретации, то концепцию маргинальной личности (наряду с богатой диссидентской традицией) по праву можно считать одной из предтеч современной социологии культуры. Так, З.И.Файнбург, развивая марксистский тезис о том, что культура буржуазного общества "формирует предпосылки социализма", выраженные, в частности, в постулировании новых ценностей (скажем, ценности трудолюбия), в секуляризации общественного типа мышления и возникновении научного анализа общественных явлений, утверждает, что культурное развитие стран, переходящих к социализму, минуя капиталистическую стадию развития, означает буквально следующее: "...всякая пропущенность суть "пропуск", "пробел" в культуре - пробел, который должен быть чем-то восполнен" [5, с. 139].
По Файнбургу, в культуре наличествуют две стороны: динамическая (творческая деятельность) и консервативная (цели, навыки, нормы и т.п.). "Возможность фиксации в нормах, правилах, ролях, институтах нового, то есть закрепление этого нового в масштабах общества (в том числе в первую очередь классового, группового) и есть подвижный предел; лишь постепенно и в определенном темпе изменяется расширяющаяся граница преобразования культуры в целом" [5, с. 144].
Именно этот механизм преобразования культуры реализуется в изменениях типов личности. Продолжая, автор выводит историческое отставание темпов культурного развития от производства: производственные знания и практика изменяются куда быстрее культурных стереотипов. "Отсюда в конечном счете и вытекает возможность разнокачественности, разновременности (с точки зрения исторической принадлежности) слоев культуры у одного и того же человека, внутренняя противоречивость элементов культуры у так называемой маргинальной личности" [5, с. 147].
Иными словами, концепция маргинальной личности поставила под сомнение социальную онтологичность самого культурно-символического канона личности социалистической, однако все же не приступила к его систематическому толкованию и расшифровке.

§ 3. Толкование культурно-символических кодов57:  русский характер и советский простой человек

Интеллектуальное неудовлетворение, связанное с холистической тупиковостью ортодоксальной марксистской культурологии, сопровождалось на рубеже 70-80-х гг. глубинным культурным кризисом, точнее, кризисом идентичности модернистского субъекта.
В незамысловатом рядовом человеке уже с трудом угадывался "благородный" символический код "советского человека". Незаполитизированная постановка вопроса "кто мы?" неизменно подталкивала исследователей к сциентистским проектам культурно-символических кодов, иллюзорность которых к тому времени уже мало у кого вызывала сомнение. Исследовательская сосредоточенность на теме толкования символических кодов знаменует начальный этап новой парадигмы отечественной социологии культуры. Этот шаг стал возможным лишь благодаря сознательному отказу от "формационной" логики в анализе культуры, равно как и от идеологизированного прогрессизма.
Раскодирование, т.е. новое осмысление - амбивалентный процесс. С одной стороны, мы действительно наблюдаем объективированный культурно-символический кризис в обществе, утрату идентичности, по типу "мы - советские люди". С другой стороны, социологические попытки расшифровать прежние символические коды, по сути, представляют собой реконструирование прошлого.
Процесс научного осмысления универсальных идентификационных кодов культуры (т.е. осмысления своего я в социокультурном пространстве) стимулировался литературным потоком диссидентской, как, впрочем, и просто запрещенной русской философской мысли, дореволюционной и русского зарубежья, на разные лады истолковывающей русский характер и советского человека.
"А был ли вообще советский человек советским?" или он, скорее, был озабочен конструированием наборов черт и характеристик, которые предписывались ему довлеющими социальными институтами? Уже в начале 80-х гг. в отечественной социологии наметилось интеллектуальное продвижение в сторону понимающей парадигмы социологического знания.
В 80-е гг. тенденция к толкованию (в том числе и конструированию) культурно-символических кодов, по сути, обозначает начальный этап отечественной социологии культуры, исследующей символические, экспрессивные и интерактивные аспекты социального поведения человека, групп, институтов общества и т.п. Разумеется, всякое толкование символических кодов есть всего лишь приближение к действительности, но именно в этой приближенности и проявляется социологическая природа самого знания. Установка на истинность сменяется установкой на операционализм, структурную целостность, иерархичность, соподчиненность знания, социологическую иронию в конце концов. Зачастую отдельные фрагменты подобных конструкций выглядят трюизмами, однако в системе социологического толкования - приращением знания и усовершенствованием метода культурного анализа. Работ, которые с уверенностью можно было бы отнести к числу социокультурологических, пока еще немного. В нашем обзоре мы хотели бы остановиться на трех наиболее ярких примерах.
Один из таких проектов был начат в 70-е гг. и завершен в начале 80-х, но опубликован лишь в 1994 г.
Его автор К.Касьянова ставит перед собой задачу структурировать то, что в повседневном языке советского общества уже давно обрело исключительно одиозное звучание, а именно русский национальный характер [2]. В целях упрощения автор метафорически определяет национальный характер как "общество внутри нас", проявляющееся в виде однотипных реакций людей одной и той же культуры "на привычные ситуации в форме чувств и состояний" [2, с. 26], т.е. как "структуру базовой личности". Рассматривая смысл исторического противоборства интеллигенции и государства "за народ" в течение двух последних столетий, Касьянова вполне резонно утверждает: равно как "попытка русской интеллигенции выработать приемлемый для всего общества комплекс идей, на основании которого могла бы сложиться нация, окончилась неудачей", так и "формальные отношения, налаживаемые государством, этими "социальными архетипами" не осваиваются" [2, с. 86]. Авторская интерпретация подобного неприятия проста: все идеологии и учения не затрагивали "иерархии ценностей", скрытой в коллективных представлениях, связанных с "социальными архетипами" [2, с. 87].
"В основе национального, точнее, этнического характера..., - пишет Касьянова, - лежит некоторый набор предметов или идей, которые в сознании каждого носителя определенной культуры связаны с интенсивно окрашенной гаммой чувств или эмоций... Появление в сознании любого из этих предметов приводит в движение всю связанную с ним гамму чувств, что... является импульсом к более или менее типичному действию" [2, с. 32].
Национальный характер описывается через набор априорных предметов и идей, окрашенных в сознании личности - носителя национального характера - сентиментами, мотивирующими тот или иной тип социального действия. Социальные архетипы в этой логике выступают структурами более сложного комплекса национального характера. Какими же архетипами Касьянова наделяет русский национальный характер?
Исходно психологизируя национальный характер, автор считает возможным описывать русский этнотип через его относительное сближение с типологически конкретной моделью акцентуированной личности. В данном случае русский характер - с эпилептоидным типом личности, наделенным вдобавок выраженной циклоидностью. Эпилептоиду свойственны построение сложных систем целепола-гания, последовательная реализация собственных планов, при этом он крайне мало учитывает, "что делает или что думает его социальное окружение". Будучи
циклоидой, в спокойные периоды он апатичен, упрям, основателен, умеет добиваться результата, невзирая на любые трудности. В неспокойном цикле он может долгое время блокировать накапливаемую эмоциональность, но если уж "зарядился энергией", то "взрывается, бурно и сокрушительно" [2, с. 128]. Заметим, что Касьяновой все же удается не встать на шаткий путь гипертрофированного психологического детерминизма, она, скорее, наоборот, пытается донести до читателя свое понимание культуры как главного фактора воздействия на наследственно-природный генотип. Культура в этом процессе противостоит генотипу.. Дело генотипа - создавать затруднения, дело культуры - их преодолевать. Таким образом, мы не есть чистые эпилептоиды. Мы культурные эпилептоиды [2, с. 131].
Эпилептоид чрезвычайно подвержен обыденному ритуализму действий, совершая многие из них автоматически. В этом смысле его практически невозможно убедить отказаться от привычной рационализации поведения. Будни эпилептоида описаны Касьяновой с чувством сокровенного феноменологического сопереживания. В результате сам тип становится до боли выстраданным, а не просто описанным со стороны, отчего с легкостью узнаешь в созданных типажах если уж не себя самого, то по крайней мере многих из своего окружения.
Парадоксален автор в утверждении того, что русские - лучшие достижители, чем американцы, имея в виду, что "суждение о русских как о нецелеустремленных, неиндивидуалистичных людях, лишенных той черты, которую американцы именуют "достижительностью", социологически и культурологически верно с точностью до наоборот" [2, с. 161]. Более того, по конкурентности, как выясняется, русские фактически не уступают среднему американцу и лишь слегка отстают по установке на деловитость. Если вспомнить, что книга писалась до появления так называемых новых русских, то как не удивиться авторскому пророчеству.
Однако Касьянова все же возвращается в лоно стереотипного представления о русских. Достаточно настойчиво автор подчеркивает, что в русской культуре "существуют собственные архетипы целеполагания и целедостижения, непохожие на западноевропейские"; точнее, "наш соотечественник отдает предпочтение действиям ценностно-рационального типа перед целерациональными" [2, с. 164].
Смысл достижительского императива русского этнотипа Касьянова передает формулой: "Добиваться личных успехов - это не проблема, любой эпилептоид умеет это делать очень хорошо; а ты поработай на других, постарайся ради общего дела!" По сути, это означает, что "как только на горизонте появляется возможность реализации ценностно-рациональной модели, культурный эпилептоид с готовностью откладывает свои планы и всякие "житейские попечения", он чувствует, что вот наступил момент и он может, наконец, сделать "настоящее дело", то дело, из которого он лично никакой выгоды не извлечет, и вот это-то и есть в нем самое привлекательное".
В соответствии с выстроенной архетипической моделью, русскому этнотипу устроение дел социума куда важнее его собственных дел; равно и участие в делах социального целого приносит ему больше смысложизненного удовольствия, чувство нужности и значимости. В логике подобного метафизического рассуждения есть опасность идеолого-культурологических номинаций. И Касьянова не избегает этой участи. Как бы невзначай автор делает вывод, для нее принципиально значимый. Она пишет: "Мы народ воистину коллективистский, мы можем существовать только вместе с социумом, который мы постоянно устраиваем, охорашиваем, волнуемся и переживаем за него, который, в свою очередь, окружает нас теплом, вниманием, поддержкой... Наш социум, наша группа - это средостение, связующее звено между нами и этим миром. Чтоб стать личностью... мы должны стать соборной личностью" [2, с. 180].
Упомянем некоторые другие базовые черты, которыми Касьянова наделяет русский культурно-символический код. По ее мнению, даже современный русский типаж отличает так называемый религиозный фундаментализм. Подразумевается же под этим свойственное русскому человеку фундаменталистское отношение к моральным правилам и склонность к самоотказу и аскетизму, пусть даже и при всем парадоксальном сочетании этого с утраченной верой в обществе в Бога. Нам думается, что и здесь речь идет, скорее, об универсальном феномене культурного ригоризма, не выражающем исключительную специфичность русского этнотипа.
Подводя предварительный итог, заметим, что "эпилептоидная" картина русской истории и культуры, при всех очевидных откровениях и пророчествах, культурологически остается не вполне завершенной и концептуально несистемной. Одна из причин, как нам представляется, заключается в намерении автора воссоздать целостную картину культурно-символического кода русского национального характера и выстроить его в логике структурирования взаимосвязанных социокультурных черт и характеристик, противопоставив их культурно-родовым универсалиям человека современного. Учитывая время и условия, когда создавался этот труд, нельзя отказать книге Касьяновой в почетном праве открыть отечественный список социолого-культурологических штудий в области семантической структуры нашего соотечественника.
Другой пример социолого-культурологической аналитики в определенном смысле демонстрирует отказ от философско-методологической намеренности на всеобъемлющий исторический охват.
Советский простой человек. Уже в перестроенный период тема раскодирования (напомним - переосмысления) простого советского человека становится не только предметом научного анализа, но и задачей культурно-идеологического самопознания.
Очевидно, что советский человек - это канон интегративного типа советской культуры, продукт советской модернизации, а посему приближающийся к любому другому канону модернизма (например, к коду средний американец или средний француз). Возможна ли вообще в таком случае интегральная модель советского человека? Теоретически, да. Вопрос же заключается в том, насколько эта модель советского человека социологически корректна и соответствует реалиям.
Появление в 1993 г. книги под редакцией Ю.А.Левады "Советский простой человек" явило собой событие в плане становления отечественной интерпретативной социологии культуры [6].
В основе книги - крупномасштабное исследование, проведенное Всероссийским центром изучения общественного мнения по репрезентативной национальной выборке еще в ноябре 1989 г. Авторский коллектив не стремился осуществить всеохватывающий, систематический анализ феномена советский человек.
В отличие от Касьяновой, авторы "Советского простого человека" не конструируют никаких стержневых гипотез, на которых выстраивается культурно-символический код, хотя, конечно же, наделяют советского человека набором базовых характеристик, число которых не столь значительно. Что же отличает советского человека в первую очередь?
1. Представление о собственной исключительности: советский - это особый человек. Он воспринимает себя как носителя исключительных ценностей, "своей системы социальных мер и весов... вплоть до эстетических, этических и гносеологических категорий ("свои" критерии истины и красоты) и т.п." [6, с. 14].
2. Государственно-патерналистическая ориентация, при которой нормативное социальное чувство вовлеченности в государственное дело сопряжено с обратными ожиданиями отеческой заботы со стороны государства о подданных.
3. Сочетание внутренней установки на иерархичность миропорядка с выраженной экспрессией эгалитаризма - антиномия, парадоксально именованная авторами иерархическим эгалитаризмом. Советского человека отличают сознательность (т.е. готовность принять существующий порядок и режим) и справедливо-практический эгалитаризм, отвергающий лишь то неравенство, которое не соответствует принятой иерархии, например, незаслуженные привилегии и нетрудовые доходы.
4. Имперский характер этого социального типа, построенный, по мнению авторов, в той же антиномической схеме: национальное - ненациональное.
"Все перечисленные характеристики скорее говорят о принадлежности человека определенной системе ограничений, чем о его действиях. Отличительные черты советского человека - его принадлежность социальной системе, режиму, его способность принять систему, но не его активность" [6, с. 24].
Метафора всей семантики советского человека - его универсальная простота. Это и ориентация на всеобщее усреднение (требование "быть как все"), и отвержение элитарности, как, впрочем, и всякого уклонизма, открытость для понимания со стороны себе подобных, и простая забота о выживании, и привычка довольствоваться малыми радостями. А для такого социального характера достаточно и простого государственного контроля и управления: между простым человеком и простой властью как бы исчезает опосредующее звено - социально-групповые идентификации, т.е. собственно гражданское общество. И поэтому вовсе не неожиданно звучит вывод исследователей:
"В свое время принято было говорить о "коллективности" человека советского. Этой черты мы попросту не обнаружили. Между тоталитарным государством и одиноким индивидом не занимали сколько-нибудь важных позиций никакие социально-психологические общности, связанные с профессией, занятием, интересами и т.д." [6, с. 26]58.
Кульминационным пунктом становится утверждение авторов, что важнейшей особенностью советского человека является принципиальная невозможность осуществления всего набора его нормативных установок. А отсюда двойной стандарт образцов поведения: принятие высших (идеологизированных) ценностей становится необходимым условием для реализации ценностей приватных. В результате практически каждый совершал "сделку с дьяволом", стремясь сохранить себя. Эти сделки, губительные для личности, разрушали нравственные критерии общественных отношений и в конечном счете размывали само общество.
"...Мы можем рассматривать феномен человека советского в его социологических параметрах как феномен исторически преходящий" [6, с. 32].
Авторы "Советского простого человека" обнаруживают, что советский человек отказывается от достижений, сдержан он и в отношении инициативы других. В чем природа такого феномена? Авторы исследования предпочли интерпретировать эту нерациональную, с точки зрения западной культуры достижительства, социальную природу советского человека спецификой властных отношений, господствовавших в советском обществе, и особым ролевым статусом человека как государственного человека (метафора принадлежит А. Платонову).
Советский человек выступает, с одной стороны, носителем определенных функциональных качеств и свойств, а с другой - субъектом лояльности по отношению ко всему иерархическому пространству власти. Иными словами, "начальник" приобретает статус начальника прежде всего в силу своего лояльного отношения к высшим инстанциям власти. Так проявляется приоритет лояльности перед собственно деловыми качествами - компетентностью и профессионализмом.
В этой логике авторы формулируют вывод, принципиально значимый для понимания процесса становления отечественной социологии культуры:
"Поскольку государственная (идеологическая и партийная) лояльность не включает в себя достижительских критериев эффективности, инструментальной рациональности, а производственное достижение не гарантирует социального статуса и в строгом смысле вообще не связано с адекватным вознаграждением и социальным продвижением, то внутри самой системы советского общества (равно как и в устройстве советского человека) заложено неустранимое противоречие. Невозможно заставить работать индивида без реального вознаграждения, а вознаграждать его невозможно, не признавая значимости индивидуальных достижений, способностей, компетентности и не увеличивая тем самым авторитета работника. Поэтому понятно, что в советской действительности имеют место не фактическая лояльность, но и не фактическое исполнение той или иной функции в организации любого типа, а их разыгрывание, демонстративное исполнение" [6, с 75].
Как кажется, рано или поздно авторы склоняются к универсализации своих наблюдений. В самом деле, разве не на том же согласии покоится все социальное целое сегодняшней российской социальной системы при том, что принципиально изменилось символическое пространство общества. Следуя этой логике, мы понимаем, что не свершилось-таки в постсоветском обществе раскодирование советского человека.
Иными словами, распад тоталитарной системы в нашей стране слабо коррелирует с социокультурными принципами, на которых и поныне выстраиваются социетальная и институциональная структуры постсоветского общества.
В этом отношении заключительный постулат авторов книги о том, что "человек постсоветского общества надолго останется советским" [6, с. 265], видимо, корректнее было бы сформулировать в обратной направленности: социальные и властные системы преобразующегося общества выстраиваются в модальности и логике, навязываемых известными культурно-символическими и культурно-антропологическими схемами.
Обе рассмотренные книги - "Советский простой человек" и "О русском национальном характере" - объединяют склонность к излишней онтологизации символических кодов и социокультурных архетипов, недооценивание универсальной природы современного субъекта, а подчас и неосознанный отказ увидеть его в русско-советском культурно-антропологическом типе. Авторы рассмотренных культурологических проектов, видимо, не были озабочены проблемой включения отечественной культуры в ткань мировой цивилизации и истории. В результате мы получили теории единичного факта, социологическое отношение к которым может быть самым разным.
Разработка универсальных теоретических схем, в том числе и выстроенных на материале российской истории и культуры, означает дальнейший шаг отечественной социологии по пути выработки искомой модели социологии культуры.

§ 4. Концепция репрезентативной культуры.
Возможное завтра российской социологии культуры

Одну из вероятных версий универсализации социолого-культурологического теоретизирования предпринял недавно Л.Г.Ионин, который уже не только апеллирует к чистым категориям социологического анализа, но и демонстрирует принципиально иной стиль теоретизирования и логику понимания культурных феноменов.
С точки зрения Ионина, социокультурную историю любого, в том числе и российского, общества можно разделить на две глобальные фазы - моностилистической и полистилистической культурной репрезентации. Интегрирующая общественную систему, т.е. репрезентативная, культура является моностилистической в том случае, если ее элементы, обладая внутренней связанностью, активно разделяются или пассивно принимаются всеми членами общества. Такого рода культурные системы "не просто служат орудием интерпретации феноменов, но как бы определяют форму и способ их явления в обществе" [1, с. 7].
Нетрудно проиллюстрировать моностилистическую культурную репрезентацию на множестве исторических примеров, подавляющее большинство исторически известных культурных систем являлись моностилистическими. В таком ракурсе культура Союза - далеко не единственно чистый и даже не самый типичный пример. В любом случае очевидно, что перечисленные выше каналы реализации моностилистической культурной репрезентации чрезвычайно выпукло просматриваются в тексте социокультурной истории нашего самого недавнего прошлого.
Формально-логически исторический тип личности, как культурная форма и как специфический продукт моностилистического культурного творчества, репрезентирует собой особую логику разворачивания моностилистического культурно-символического кода (к примеру, исторически разные типы русского национального характера или советского человека). Используя филологическую типизацию художественных стилей, автор раскрывает моностилистическую культуру через ее следующие характеристики:
а) иерархия как выстраивание способов репрезентации господствующего мировоззрения, а равно и культурных экспертов;
б) канонизация форм культурной репрезентации;
в) упорядоченность в смысле строгого регулирования культурной деятельности в пространственно-временном отношении;
г) тотализация как универсальная интерпретационная схема, "исчерпывающе объясняющая и толкующая человеческую культуру";
д) исключение "чуждых" культурных элементов;
е) упрощение сложных культурных элементов;
ж) официальный консенсус в смысле единства восприятия и способов интерпретации культурных феноменов;
з) позитивность в легитимации и ориентации на status quo;
и) телеология - "постулирование цели социокультурного развития служит консолидации социокультурного целого и делает возможным "трансляцию" общих целей развития в частные цели каждого конкретного человека" [1, с. 10-11].
В соответствии с этой теоретической схемой описанная модель культурной репрезентации служит своего рода ключом к пониманию любых социальных феноменов советского общества - будь то экономика, ставшая "жертвой" моностилистической культуры, или правовая, или политическая системы и т. д.
Что же происходит с Россией сегодняшней? Россия постепенно становится полистилистической, что, собственно, и детерминирует логику всех теперешних изменений.
Полистилистическое состояние культуры общества характеризуется противоположным набором свойств. Смешение социокультурных жанров и стилей в обществе приводит к деканонизации. Реализация культурных явлений осуществляется неупорядоченно, и даже более того, культура лишается какого-либо видимого и воспринимаемого единства, т.е. происходит ее детотализация. Существенно изменяется система взаимодействия между культурными стилями и жанрами. На смену социокультурным исключению и упрощению приходят включение и диверсификация. На смену официальному консенсусу - эзотеричность стилей, культурных форм и культурных групп. В результате в масштабах всего общества торжествует негативностъ (отрицание или равнодушие) в признании социокультурного порядка и ателеологичность с ярко выраженной тенденцией к полному отрицанию культурно значимого канонического целеполагания.
Если принять эту гипотезу, то можно предположить, что вся последующая логика социокультурного развития России будет подчинена борьбе между всевозможными культурными формами (идеологиями, мировоззрениями, эзотеричными культурными проектами и т.п.) и соответственно - если в этой борьбе не обнаружится один победитель, то рано или поздно в полистилистическом культурном пространстве окончательно исчезнет самая основа для обретения обществом своей устойчивой идентичности. Общество, таким образом, превратится в подмостки социокультурных (симуляционных) "инсценировок" (термин Л.Ионина) для обобщающих работ по социологии культуры.
Одна из главных сложностей на пути становления отечественной социологии культуры, да и социологической теории в целом, заключается в драматическом лингвистическом напластовании в языке науки. Язык западной теории признается не всегда и не вполне адекватным для анализа и описания российских социокультурных реалий, а собственно русский язык признается, в свою очередь, чересчур метафорическим и аллегорическим, что не отвечает запросам академической науки.
В любом случае, как бы ни развивалась далее российская социология культуры, ее научно-скептическая (а подчас и ироническая) позиция в отношении всех остальных отраслей социального знания будет провоцировать те же парадигмальные изменения в отечественной социологии, которые происходят сейчас в мировой социологической мысли. Социология культуры способна выступить в роли стимулятора в процессе формирования национальной российской социологической школы.

Литература

1. Ионин Л.Г. От моностилистической к полистилистической культуре. Современное развитие России // Социодинамика культуры. М.: ИС РАН, 1993. Вып. 2: Социокультурная дифференциация.
2. Касьянова К.О русском национальном характере. М.: Институт национальной модели экономики, 1994.
3. Кон И. С. Социология личности. М.: Политиздат, 1967.
4.  Маркарян Э.С. Очерки теории культуры. Ереван: АН АрмССР, 1969.
5.  Проблемы теории культуры. М.: НИИ культуры, 1977.
6. Советский простой человек: опыт социального портрета на рубеже 90-х гг. / Под ред. Ю.А.Левады. М.: Мировой океан, 1993.

Глава 18. Личность в российской социологии и психологии (В.Ольшанский)
§ 1. Введение
Большая часть двадцатого века прошла в противостоянии двух систем. Одним из критериев их различения явилось отношение к человеку. Социализм утверждал абсолютный приоритет общества, а в личности видел лишь проекцию общественных отношений; либерализм - приоритет личности, принцип laissez faire - "не мешайте человеку жить".
В отечественной литературе крайности социологизма и психологизма вызвали свои трудности в теории [6, с. 322-327]. Если одни выдвигали идею интегративного подхода к личности [5], то другие вспоминали "популярную в 20-х гг. педологию, задачей которой было сведение всех знаний о ребенке, добытых другими науками" [24, с. 109].
В конечном счете возобладала идея представить личность как диалектическое единство социального и индивидуального [2]. Такой подход закрывал дорогу безудержным претензиям психологизма и социологизма. Требовалось обнаружить конкретные звенья, опосредующие взаимосвязь социального и индивидуального.
Предмет науки складывается в ходе ее истории. Следуя хронологическому порядку, рассмотрим проблематику и понятийный аппарат социологии личности, как они исторически складывались.

§ 2. Проблематика личности в дореволюционный период

Еще в середине XIX в. А.И.Герцен декларировал: "Физиология доблестно выполнила свою задачу, разложив человека на бесчисленное множество действий и реакций, сведя его к скрещению и круговороту непроизвольных рефлексов. Пусть же она не препятствует теперь социологии восстановить целое, вырвав человека из анатомического театра, чтобы возвратить его истории" [36, с. 439- 440]. "Если педагогика хочет воспитывать человека во всех отношениях, - писал в 1868 г. К.Д.Ушинский, - она должна прежде узнать его тоже во всех отношениях". И он перечислял чертову дюжину наук, "в которых обнаруживаются свойства предмета воспитания, т.е. человека" [142, с. 22, 23].
Проблема личности была одной из наиболее актуальных в русской философии и социологии. В построениях самых разных дореволюционных социологов "детерминантой общественных явлений" объявлялась психика человека [132, с. 35]. Наиболее цельную концепцию представляла субъективная школа ПЛ.Лаврова. Чтобы покончить со спорами партий, считал он, "следует прежде всего построить теорию личности", тем более, что "теория личности имеет свое значение и, может быть, немаловажное в практической жизни общества" [67, с. 10, 94]. Последнее образуется из соединения людей, каждый из которых преследует собственные цели, но в своем развитии постоянно обусловливается силами и стремлениями других людей [67, с. 9]. В самой личности заложено и индивидуальное, и социальное, их исследование - предмет теории личности [67, с. 10]. Важнейшим понятием здесь является личное достоинство человека, с которым связаны требования уважения, самостоятельности, целенаправленной деятельности и устранения преград: "оно требует свободы личности" [67, с. 30].
П.Л.Лавров подчеркивал, что "истинная общественная теория требует не подчинения общественного элемента личному и не поглощения личности обществом, а слияния общественных и частных интересов" [94, с. 79]. Он утверждал, что общества существуют "лишь в личностях, их составляющих, именно в сознании личностями своей солидарности как с собой, так и с коллективностью" [8, с. 34]. Новые формы инициирует критически мыслящая личность - "без них обществу грозит застой, гибель цивилизации" [94, с. 65].
Другой представитель субъективной школы - Н.К.Михайловский, по утверждению советских исследователей, разработал концепцию влияния разделения труда на личность раньше Дюркгейма, а проблему подражания - раньше Тарда [132, с. 178-179]. Иллюстрируя последнюю, он привлек обширный материал (от поведения крестоносцев до современной ему "стигматизации", воспроизведения "язв гвоздных" Христа под влиянием мыслей о Голгофе). Изучая механизм отношений между толпой и тем человеком, которого она признает великим, Михайловский вычленяет исторический момент, общественный строй, личность героя, психологию массы и какие-то "пока неизвестные причины, которые превращали людей в автоматов" [95, с. 289-358].
Приведенные примеры имели целью показать, что зарождающаяся социология личности до революции вполне соответствовала европейскому уровню. Разумеется, субъективная школа была далеко не единственной в России.
Н.И.Кареев заключает: функция термина "личность" в системе теоретических понятий - связать воедино влияния органические и неорганические. Последние выступают в двух формах: культуры и социальной организации. Первая из них определяется через постоянно и единообразно воспроизводимые членами общества мысли, поступки и отношения. Вторая помогает людям совместно добывать средства к жизни и защиту. "Социальная организация есть предел личной свободы. Культурная группа есть предел личной оригинальности" [45, с. 477]. "То, что в личности есть продукт истории, привносится к ней из над-органической среды, а то, что делает ее оригинальной, дается ей не историей, а природой, не воспитанием, а рождением" [45, с. 485]. В приводимой ниже таблице демонстрируются представления Н.И.Кареева о различиях между биологией, психологией и социологией по пяти сопоставимым параметрам. Эти различия обусловлены воздействием или органической структуры, или культуры, или социальной организации [45, с. 502].
Обозначенные в таблице аналитические различия эмпирически представлены в едином объекте - человеческой личности.

Аналитические различия исследования человека в разных науках

БИОЛОГИЯ

ПСИХОЛОГИЯ

СОЦИОЛОГИЯ

1. Объекты изучения

вид

культурная группа

социальная организация

2. Признаки

органическое строение

культура

социальные формы

3 Факторы единения

физическая наследственность строения

психологическая трансляция культуры

консервация социальных форм

4. Факторы изменчивости

индивидуальная изменчивость

личная инициатива

свобода личности

5 Главные явления

борьба за существование

психическое взаимодействие

социальная солидарность

Выдающийся русский социолог М.М.Ковалевский не мыслил науки без комплексного изучения личности. Еще в 1884 г. он стал одним из основателей Московского психологического общества. В 1908 г. профессор Ковалевский совместно с профессором де Роберти и позднее ассистентами П.А.Сорокиным и К.М.Тахтаревым составили ядро первой в России кафедры социологии Петербургского психоневрологического института, созданного В.М.Бехтеревым. Тем самым была заложена основа координированной работы прежде разрозненных специалистов. Знаменательно, что это произошло путем укрепления контактов с физиологами, к тому времени прочно занявшими свои позиции в научном мире. Приведем свидетельство американского психолога: "Русские физиологи больше, чем кто бы то ни было, заложили основу американского бихевиоризма. Даже до того, как Павлов взволновал научный мир своими экспериментами над условными рефлексами, И.М.Сеченов развил механическую психологию" [162, с. 229]. Развернулась борьба за развитие точных методов изучения личности.
Марксистско-ленинская альтернатива. Представление К.Маркса о личности было отчеканено в знаменитом тезисе: "сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность (в немецком оригинале "ансамбль") всех общественных отношений" [89, с. 3].
В полемике с представителями субъективной социологии В.И.Ленин упрекал последних в том, что они начинают с личностей, будто личность есть нечто первичное и элементарное. На деле же личность - продукт всей человеческой истории, общественно-исторической формации, представитель определенного класса [78, с. 391]. Социолога должны интересовать не состояния отдельных индивидов, а вероятные действия определенных классов. "Личные исключения из групповых и классовых типов, конечно, есть и всегда будут. Но социальные типы останутся" [76, с. 207]. "Дело тут именно в социальном типе, а не в свойствах отдельных лиц" [77, с. 140]. Впрочем, последнее утверждение вполне согласуется с представлениями о личности западных классиков социологии ("личность - проекция культуры").

Отметим здесь, что и в последующие годы ленинско-сталинская редакция исторического материализма отличалась упрощенным представлением о личности. Человек рассматривался как существо в основном рациональное. Достаточно сделать людей сознательными - и они будут делать то, что хорошо, и не будут делать то, что плохо. Роль эмоций, страстей недооценивалась.
Ленинградский социолог А.В.Баранов провел контент-анализ газеты "Известия" с 1919 по 1964 гг. Словарь упоминаемых мотивов колебался от 12 до 20. В 1919 г. первые места по числу упоминаний занимали: 1. верность идеалам коммунизма, долг перед государством; 2. национальные чувства; 3. материальная заинтересованность. Далее шли классовая солидарность, классовый инстинкт; страх за жизнь и имущество; голод; стремление к знаниям. Политические чувства всегда встречаются чаще любого класса мотивов, но в 1939 и в 1954 гг. они упоминаются чаще, чем все другие, взятые вместе (см. подробнее: И.Б.С. № 9. Материалы и сообщения. Количественные методы в социальных исследованиях. М., 1968).
С каждым годом идеологическая линия становилась все более жесткой. Некоторые обществоведы столь усердно демонстрировали свою марксистскую партийность, что вообще отрицали необходимость изучения личности. Один из них, например, писал: "Поскольку личность с ее индивидуальными, чисто личными чертами накладывает только второстепенный отпечаток на исторические события, поскольку сила ее не в ее личных, а в ее общеклассовых чертах, поскольку основную роль в поведении и психике людей играют общеклассовые черты, постольку ясно, что поведение и психика индивида не могут и не должны быть основным объектом изучения, что основным объектом должны быть поведение и психика класса" [147, с. 38]. В развитом виде это направление представлено позднее [43].

§ 3. 1917-1955 годы. Социально-философская позиция немарксистов

После победы революции большевики поглощены неотложными делами, и поначалу идеологический контроль еще слаб: публикуются произведения самых разных по отношению к марксизму направлений.
Предрекая неудачу коммунистических опытов, П.А. Кропоткин упрекает марксистов: они требуют, чтобы люди стали не тем, что они есть [61. с. 129]. Между тем даже самый высший министр остается человеком, т.е. хочет иметь пост, власть, вознаграждения [61, с. 255]. Среди потребностей личности великий анархист выделяет потребность в свободе: "свобода есть возможность действовать, не вводя в обсуждение своих поступков боязни общественного наказания" [61, с. 138]. Вслед за Спенсером целью общественной жизни он считает наиболее полное накопление объема жизни индивидуальной - "индивидуацию" [61, с. 300].
После революции наиболее систематически абрис социологии (в значительной мере социологии личности) дал П.А.Сорокин (1889-1968). Составленная им Программа преподавания социологии начинается с анализа социального взаимодействия, причем особо исследуются его элементы - индивиды и свойства последних. Подробно рассматриваются влияющие на поведение факторы - космические, биологические, социально-психологические.
Наряду с рассмотрением экономики и других разделов социальной механики, в Программе особо предполагается "анализ судеб личности с момента ее появления и до момента ее смерти" [127, с. 533]. Шаг за шагом здесь прослеживаются детерминирующее влияние социальных сил на личность и этапы формирования в биологическом организме социального Я, постепенная "социализация". Социология в Программе понимается как "наука о поведении людей (формах, причинах и результатах), живущих в среде себе подобных, а не как наука о каком-то едином обществе. De te fabula narratur (о тебе идет речь) - таков девиз социологии по адресу каждого человека" [127, с. 534].
Опубликованная в 1920 г. книга В.М.Хвостова (1868-1920) по своей структуре близка к Программе Сорокина. Видимо, многие идеи "витали в воздухе". Хвостов заявляет, что "правильным является парадоксально звучащее положение, что общество древнее личности" [148, с. 63]. Последняя выступает не в качестве биохимической единицы, а в качестве существа, обладающего самосознанием и отстаивающего свою свободу. Автор принимает некоторые понятия исторического материализма, попутно демистифицируя их. "Вместилищем общественного сознания, конечно, является психика отдельных участников общества" [148, с. 70], хотя содержание общественного сознания есть плод взаимодействия индивидов (нынешнего и прошлых поколений). Хвостов ставит "вопрос о том, почему различные члены класса... одного и того же общества могут неодинаково мыслить, поступать и реагировать на одни и те же события" [148, с. 75]. Он отмечает неоднозначность, противоречивость социальной детерминации личности: "С одной стороны, человек стремится к общению и дорожит им. С другой же стороны, он отстаивает свое личное бытие и свою свободу и протестует против всяческих ограничений" [148, с. 87]. Поэтому не всегда социальное воздействие на личность достигает желаемого результата.
В те годы еще представлялось немыслимым обойтись без изучения личности: "Пусть экономическое истолкование событий 9-го января будет представлено с подавляющей полнотой, - писал в 1924 году Л.Н.Войтоловский. - Даст ли это, однако, нам право утверждать, что мы вполне разобрались во мраке этого грозного исторического пролога? Объяснит ли оно слепую веру в Гапона? Расшифрует ли душу этого российского Мирабо, в которой фарисейство, предательство и трусливая ложь так тонко и грозно перевиты со взрывами удали, скромности и слепой, кипучей отваги?" [30, с. 10-12].
Естественнонаучные подходы. Авторитетный психолог Г.И.Челпанов. основатель и директор московского Психологического института (1912-1923), придерживался идеалистической концепции. Свободу воли он трактовал "не в том популярном значении слова, что она беспричинна, а в том, что наше Я само является причиной перед судом нашего самосознания; мы или наше Я есть истинная причина нашего действия" [150, с. 46].
Альтернативную позицию обозначил В.М.Бехтерев59. "Первый и существенный просвет в изучении человеческой личности, - писал он, - был положен нашим физиологом и общественным деятелем И.М.Сеченовым" (цит. по: [161, с 441]). Сеченов не только доказал, что ни один акт психической реальности не дан человеческому уму непосредственно, он указал путь опосредованного наблюдения психических явлений. Именно следуя этим путем, Н.НЛанге выводил психический акт за пределы сознания. "Воспризнание есть воспроизведение в нас прежней реакции, характерной для данного предмета" [71, с. 234].
По Бехтереву, наши ощущения представляют собой "субъективные символы", выражающие внешние количественные различия в раздражениях [21, с. 18]. Это такие реакции, которые основаны на сочетании следа от нового раздражения со следами прежнего - "сочетательные рефлексы" [21, с. 23]. Наибольшей силой обладают внутренние раздражения, поскольку они связаны с удовлетворением или неудовлетворением насущных потребностей организма. В них находит свое выражение "активно индивидуальное отношение живого существа к внешним раздражителям" [21, с. 44], определяя цель и направление внешних реакций.
"Можно считать установленным, - писал В.М.Бехтерев в 1921 г., что личность есть явление биосоциальное. При этом биологическим элементом в ней являются темперамент и инстинкты, наклонности и способности" [20, с. 66]. Наряду с "личной сферой органического характера" развивается "личная сфера социального характера", которая является "важнейшим руководителем" всех реакций, связанных с другими людьми и отношениями с ними. Она преобладает над органической сферой личности [21, с. 57].
В отличие от Дж.Уотсона [163], определявшего содержание поведения как совокупность двигательных реакций на внешние стимулы, наши соотечественники исходили из представления о целостной личности.
Честь открытия условных рефлексов И.П.Павлов предоставлял Э.Торндайку [107, с. 15]. Русский ученый обнаружил не приспособительные мышечные реакции, а иной способ общения организма со средой. Раздражителями становятся свойства предметов, побуждающие работу желез своими сигнальными характеристиками, в соотнесении не только с объектом, но и с потребностями организма, стимулирующими "подкрепление". В двадцатых годах И.П.Павловым была выдвинута идея второй сигнальной системы.
Казалось бы, работы физиологов далеки от социологии. Но вот факт. В павловской лаборатории было установлено, что электрический ток (разрушительный агент), прилагаемый к коже животного, может быть положительным раздражителем, вызывающим пищевую реакцию. Посетивший лабораторию и наблюдавший эти опыты Шеррингтон сказал, что "теперь для него сделалась понятной стойкость христианских мучеников" [108, с. 208]. Открытое А.А.Ухтомским явление доминанты состоит в том, что господствующий в нервной системе очаг не только тормозит другие, но и усиливается за счет возникающего в них возбуждения [141, с. 299].
Направленность поведения зависит не от потока несущихся в нервную систему раздражителей, а от предуготованности организма к определенному действию, от его "диспозиции". Доминанта выступает как явление, соотносимое с мотивационной сферой. Кстати, Павлов тоже вводил понятие "рефлекс цели" - "он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас" [107, с. 310]. Возможно, речь идет об историческом предшественнике понятия "мотив достижения" [161, с. 463-464].
М.Я.Басов (1892-1931) замечает, что социальная среда, окружающая и формирующая личность, порой накладывает отпечаток даже на чисто биологические проявления организма. Поэтому личность "надо относить к породившей ее среде, к условиям ее социального бытия" [12, с. 38]. Чтобы отграничить свой подход от рефлексологического, Басов впервые в истории советской науки вводит категорию "деятельность". Теперь и сам человек предстает "как деятель в окружающей среде" [13, с. 65]. Особо Басовым выделяется понятие "эмоциональной установки", при которой весь строй организма "представляет нечто единое, согласованное во всех своих элементах, нечто, имеющее свою специфическую характеристику. В каждый отдельный момент времени личность находится в некоторой определенной эмоциональной установке" [12, с. 71-72]. Не правда ли, похоже на "доминанту" Ухтомского? М.Г.Ярошевский не без основания выражает сомнение в том, что история понятия "установка" прямо ведет от вюрцбургской школы к опытам Д.Н.Узнадзе [161, с. 467].
Психоаналитическое направление. Работы З.Фрейда, фундаментально исследовавшего бессознательное в личностной структуре, уже в 10-е гг. вызвали большой интерес в России. Видными представителями этого направления были Н.Осипов, М.Вульф, Н.Вырубов, С.Шпильрейн. В начале 20-х гг. в Москве был создан - один из первых - Государственный психоаналитический институт (профессор И.Д.Ермаков) и открыты психоаналитические центры во многих городах. Однако уже в середине 20-х гг. начались жестокие преследования психоаналитиков, ибо, как отмечал тогдашний директор психологического института К.Корнилов, психоанализ совершенно не применим к марксизму. В этом он, конечно, был прав, не подозревая, что психоаналитическое направление окажется одной из репрессированных наук наряду с генетикой. Десятки психоаналитиков были физически уничтожены, другие высланы или эмигрировали, или же сменили профиль своей деятельности. Скрываясь от репрессий, погибла во время фашистской оккупации одна из общепризнанных классиков психоанализа Сабина Шпильрейн, все члены ее семьи были впоследствии расстреляны в Москве.
Активное возрождение психоанализа началось уже в годы перестройки. В 1990 г. группой энтузиастов была основана Российская психоаналитическая ассоциация (А.И.Белкин), в 1991 г. - учрежден Восточноевропейский институт психоанализа (М.М.Решетников) и, наконец, в 1996 г. случилось нечто вовсе невероятное: Президент России издает указ "О возрождении и развитии философского, клинического и прикладного психоанализа".
Особая роль психоаналитического направления связана не только с медико-клиническим его значением. Теория Фрейда позволяет анализировать бессознательные механизмы поведения личности и даже коллективное поведение: групповые агрессии, фобии, другие психопатические проявления, возникающие именно в условиях социальной нестабильности, депривации основных потребностей больших групп людей.
Не исключено, что развитие психоаналитических исследований, в том числе и коллективного исследования, позволит пролить свет на многие события в современном российском обществе, чреватом вспышками массового возбуждения, групповой жестокости, проявлениями "афганского" и "чеченского" синдромов, связанных с вовлеченностью военнослужащих в "непонятные войны".
Практика воспитания нового человека 20-х - начала 30-х годов. Алексей Капитонович Гастев, рабочий, профессиональный революционер, становится руководителем Центрального института труда. "Слово "установка", - пишет он, -давно уже вошло в рабочий обиход" [35, с. 131]. Его лозунг: "Машина работает исправно тогда, когда правильно установлена станина и инструмент... С человеком то же самое: установка тела и установка нервов определяет движение, определяет трудовую сноровку...".
Благодаря исследованию процессов труда была существенно переосмыслена категория мотива. Теперь она не ограничивалась сугубо биологическими детерминантами (инстинктами, гомеостатическими побуждениями). Утверждался принцип активности человека - не рефлекторного, а деятельного существа. От "трудовых установок" мысль идет к "вероятностному предвидению", к модели предвидимого будущего [18, 19, 154, 155]. "Если профессиональный подбор берет задачу рассортировать существующие способности и индивидов, то трудовая установка берет на себя активную задачу создать те качества..." [35, с. 135].
"Соцвос", как любили тогда сокращать "социалистическое воспитание", воздействовал на массу новым типом отношения к человеку [27, с. 47]. Одна из форм - сделать каждого участником театрализованного действия: ТРАМ, выступления "синеблузников", "красных косынок", диспуты, шествия, речевки, сжигание чучел классовых врагов и т.д. и т.п. [91, 92, 149].
Показательный факт: в 1919-1921 гг. на фронтах гражданской войны действовало 1200 театров и около тысячи групп "художественной самодеятельности" [65, с. 151]. Особое внимание уделялось развитию образования. Толчок дала революция 1905 г. [26, 32, 63]. Год 1917 потребовал более радикальных преобразований. Цели социалистического воспитания сводились к формированию преданных делу коммунизма, всесторонне развитых людей, имеющих научное мировоззрение, подготовленных как к физическому, так и к умственному труду. Считалось, что лишь в коллективе личность ребенка может наиболее полно и всесторонне развиваться [62]. В 1922 г. возникла пионерская организация. В 1924 г. она насчитывала 161 тыс. чел., в 1925 - полтора миллиона.
В работах видных советских педагогов - П.П.Блонского, И.П.Пинкевича, М.М.Пистрака, В.Н.Сорока-Росинского, С.Т.Шацкого и многих других получили освещение первые опыты советской школы. А.С.Макаренко наиболее ярко реализовал марксистскую идею трудового воспитания и рассказал о нем в "Педагогической поэме" и других сочинениях.
...Привезли беспризорных ребят, собранных в течение нескольких дней на улицах и вокзалах. И сказали им: вы здесь хозяева. Нет кроватей - сделайте для себя кровати, нет столов - сделайте для себя столы, сделайте стулья, побелите стены, вставьте стекла, почините двери. Труд воспитывал коллектив. Макаренко писал, что "коллектив требует от личности определенного взноса в общую трудовую и жизненную копилку... защищает каждую личность и обеспечивает для нее наиболее благоприятные условия развития... Личность... не объект воспитательного влияния, а его носитель - субъект, но субъектом она становится, только выражая интересы всего коллектива" [88, с. 78-79].
Культурно-историческое направление. Основоположник данного направления - Л.С.Выготский (1896-1934) впервые в истории советской психологии обратился при изучении поведения к системе культурных знаков. "Взамен диады "сознание-поведение", вокруг которой вращалась мысль остальных психологов, сосредоточием его искания становится триада "сознание-культура-поведение"" [161, с. 502]. Еще в 1925 г. он назвал искусство средством преобразования личности. "Чувство первоначально индивидуально, а через произведение искусства оно становится общественным или обобщается" [33а, с. 309].
Чтобы понять сложные психические процессы, считал Выготский, надо изучать их историю. "Всякая психическая функция была внешней потому, что она была социальной раньше, чем стала внутренней, собственно психической функцией: она была прежде социальным отношением двух людей" [33а, с. 197]. Он обращает внимание на "застывшие" в поведении индивида, уже утратившие под собой почву древнейшие культурные образования, "рудиментарные функции". Именно здесь надо искать ключ к тому, чем человек отличается от животных.
"Основной и самой общей деятельностью человека, отличающей в первую очередь человека от животного с психологической стороны. - писал Выготский, - является сигнификация, т.е. создание и употребление знаков" [34, т. 3, с. 79-80]. В большинстве случаев индивид не изобретает знаки заново, а использует те, которые уже созданы прежними поколениями и сохраняются в культуре.
Для Выготского индивидуальное выступает как сознание, а социальное представляет собой деятельность... Соотношение индивидуального и общественного, по Выготскому, таково, что сознание индивида повторяет, воспроизводит структуру поведения, деятельности, строится по его типу [2, с. 102].
Важнейшими положениями излагаемой концепции представляются следующие:
знаки - элемент культуры, обеспечивающий ее сохранение и передачу от поколения к поколению; наиболее развитая система знаков - язык - составляет сердцевину культуры;
индивид способен управлять знаками, а через них - своим сознанием и поведением;
эти знаки и способы управления возникают в группе людей, в процессе социального взаимодействия: коллектив использует знаки, чтобы управлять поведением своих членов;
лишь под влиянием других людей они усваиваются, "интернализуются" индивидом - происходит их "вращивание" в сознание.
Выготский имел случай проверить свою теорию. В опытах И.А.Соколянского невозможность воздействовать на аномального ребенка словом в качестве устного (в случае глухоты) или письменного (в случае слепоты) раздражителя компенсировалась раздражителем, доступным другому анализатору. "Важно, - подчеркивал теперь Выготский, - значение, а не язык. Переменим знак, сохраним значение" [34, т. 5, с. 74].
Динамика "значений" ребенка представлена в книге Выготского "Мышление и речь" (1934). Эта книга оказалась последней, изданной при жизни автора. Но в 60-80-е гг. советская психология доросла до идей талантливого ученого. Был опубликован целый ряд его трудов, причем многие из них - впервые. Ближайшими сподвижниками Выготского были А.Н.Леонтьев [79], А.Р.Лурия [86] и другие психологи. Главные итоги были подведены на научной сессии, посвященной 85-летию ученого [103].
Деятельностный подход. Во второй половине 20-х - начале 30-х гг. ожесточилась борьба за марксистскую идеологию. В 1934 г. С.Л.Рубинштейном (1889-1960) была опубликована программная методологическая статья. Автор утверждал, что психическая реальность существует не иначе, как в деятельности и поступках. "Вся деятельность человека для Маркса есть опредмечивание его самого, или, иначе, процесс объективного раскрытия его "сущностных сил "...В труде "субъект" переходит в "объект"... Тем самым смыкается связь не только между субъектом и его деятельностью, но связь между деятельностью и ее продуктами... В объективировании, в процессе перехода в объект формируется сам субъект" [121, с. 25]. Объективируясь от своей деятельности, человек включается в контекст не зависящей от него и от его воли ситуации, детерминированной общественными закономерностями.
Почти одновременно с Рубинштейном, в 1935 г., к выводу о решающей роли деятельности пришел А.Н.Леонтьев (1903-1979). "Историзм и общественная природа психики ребенка заключается... не в том, что он общается, но в том, что его деятельность (его отношение к природе) предметно и общественно опосредствуется" [80, с. 74].
Принципиальный характер имеет формула Рубинштейна: "Социальность не остается внешним по отношению к человеку фактом: она проникает внутрь и изнутри определяет его сознание. Через посредство а) языка, речи - этой общественной формы сознания, б) системы знания, являющейся теоретически осознанным и оформленным итогом общественной практики, в) идеологии, в классовом обществе отражающей классовые интересы, наконец, г) посредством соответствующей организаций индивидуальной практики общество формирует как содержание, так и форму индивидуального сознания каждого человека" [120, с. 60]. Личность и ее психические свойства "одновременно и предпосылка и результат ее деятельности" [116, с. 622]. Направленность отвечает на вопрос, чего хочет человек, способности - что он может, характер - что он есть. Развитие природных дарований - не причина, а следствие разделения труда. Оно "пускает корни" в природные особенности рабочих. Характер определяет человека как субъекта деятельности. В основе его лежит темперамент, который зависит от многообразных условий, "вплоть до нравов той общественной среды, в которой живет человек, и общественного положения, которое он в ней занимает" [119, с. 661].
Ученик А.Н.Леонтьева А.Г.Асмолов отмечает: "В рамках системно-деятель-ностного историко-эволюционного подхода разрабатывается принципиально иная схема детерминации развития личности. В этой схеме свойства человека как индивида рассматриваются как "безличные" предпосылки развития личности, которые в процессе жизненного пути могут стать продуктом этого развития". А ниже констатируется: "Индивидом рождаются. Личностью становятся. Индивидуальность отстаивают" [10а, с. 429, 430].
Теория отношений личности В.Н.Мясищева. Еще в прошлом столетии врач-психиатр А.Ф.Лазурский (1874-1917) попытался "построить человека из его наклонностей", а также составить естественную классификацию характеров [70, с. 351]. Он впервые предложил "естественный эксперимент". "Мы исследуем личность самой жизнью, - писал Лазурский, - и потому становится доступным обследованию все влияние как личности на среду, так и среды на личность" [68, с. 186]. В последней он различал две стороны: внутреннюю, прирожденную ("эндопсихика"), куда входили психо-физиологические функции, и внешнюю ("экзопсихика"), характеризующую отношения личности и окружающей действительности. В основе классификации оказалась природная одаренность, в зависимости от которой якобы складывались различия по социальному положению [69].
Категория "отношения" более адекватно выражала связь личности со средой, чем прежнее представление о механических толчках. Однако после революции установили, что слово "отношения" уже раньше наделил определенным значением К.Маркс. "Там, где существует какое-нибудь отношение, оно существует для меня; животное не "относится" ни к чему и вообще "не относится"; для животного его отношение к другим не существует как отношение" [90, с. 29].
Ученик Лазурского В.Н.Мясищев (1893-1973) попытался представить отношения как предмет особой отрасли психологии [99]. Основой формирования личности является не деятельность, но "определяющую роль играют взаимоотношения между людьми, обусловленные структурой общества" [74, с. 79]. Указывалось, что "реакция на различные обстоятельства жизни обусловлена не только их объективным значением, но и личным, субъективным отношением к ним человека" [74, с. 78]. Хотя справедливость обоих суждений не вызывает сомнений, создается впечатление, что речь идет о разных "отношениях".
В первом случае явно говорится про "объективные" отношения, сложившиеся в обществе, где живет данный человек. "Эти объективные общественные отношения, - поясняет авторитетный специалист, - находят свое отражение в тех внутренних, субъективных психических отношениях, какие в наибольшей мере характеризуют личность каждого человека... Именно эти внутренние отношения к действительности и составляют центральное ядро личности... Психическая деятельность есть единство отражения и отношения. В самом отражении заложено определенное отношение к действительности" [126, с. 263].
Когда речь зашла об измерении отношений, Мясищев был вынужден сблизить свой термин с английским "attitude" (социальная установка личности) [98]. Категорией, соотносимой с "отношением" как с чем-то субъективным, таящимся "в глубине" личности, излагаемая концепция считает внешнее "обращение" - объективное действие, направленное на другого человека. Иногда обращение не соответствует отношению, но именно обращение с индивидом формирует его отношения, которые, в свою очередь, проявляются во взаимодействии с другими.
В спорах с Б.Г.Ананьевым Мясищев требовал отойти от статической характеристики свойств личности и перейти к динамической характеристике отношений. Эксперименты по воздействию на личность показали, что самый робкий ребенок может быть превращен в самого активного, если окружающие изменят с ним обращение. Испытуемым пермских психологов была предоставлена исключительная возможность самостоятельной инсценировки и организации ролевой игры. Приводимая таблица показывает, как изменилось среднее количество реакций общения по четырем играм (первая колонка - до воспитывающего эксперимента, вторая - после):

Наташа П.

6,25

16,75

Алеша Г.

6,25

16,80

Эти данные [93, с. 32] наводят на мысль, что даже параметры экстраверсии и интроверсии могут изменяться под влиянием отношения.
В педагогической психологии выяснялось влияние отношения учителя к детям. Например, в экспериментах А.В.Воробьева учащимся предлагались задачи, требующие самостоятельного решения, причем на видном месте выставлялись портреты их учителей. Выяснилось, что некоторые портреты стимулировали более добросовестную работу, тогда как другие оказывали обратное воздействие: школьники исподтишка нарушали правила [ПО, с. 24].

§ 4. Утверждение ролевой концепции личности
(середина 50-х - конец 80-х годов)

Еще В.М.Бехтерев изучал влияние коллектива наличность [22]. Его концепции оказали сильное воздействие на исследования тех лет [50, с. 55]. Однако с годами слово "коллектив" все более мифологизировалось. Вот свидетельство эффективности этого мифа. В начале шестидесятых годов социологическая группа ЦК ВЛКСМ (В.Г.Васильев, А.С.Кулагин, В.И.Чупров) провела анкетирование, где, в частности, выяснялось отношение к комсомолу. Ответы большинства респондентов свелись к формуле: "по стране в целом полезен и необходим, но в нашей организации давно уже мертв".
Когда несколько ослаб идеологический пресс, были изданы первые переводные работы [16, 96]. Исследователи с энтузиазмом набросились на социометрическую методику, стала модной проблема конформного поведения [11, 51, 137].
Однако к "иностранным новшествам" подходили с разных позиций. Одни советские авторы приписывали зарубежным очевидные глупости, а потом с пафосом их разоблачали. Другая позиция состояла в стремлении "преодолеть железный занавес", отделявший отечественную социологию от мировой. Ниже речь пойдет в основном о работах, близких ко второй позиции.
В 1965 г. под редакцией Г.В.Осипова был издан двухтомник "Социология в СССР", где раздел "Группа и личность" представляли статьи Н.Г.Валентиновой, В.И.Селиванова и В.Б.Ольшанского [133, с. 433-530]. Авторы не шли далее описания "особых жизненных обстоятельств" и "группового сознания" изученных коллективов. Было доказано, например, что при определении социальных ценностей влияние рабочей группы оказывается более действенным, чем влияние возраста, или пола, или образования [133, с. 503].
В 1967 г. вышла в свет книга И.С.Кона, где разъяснялось, что "главным понятием для описания личности является понятие социальной роли" [58, с. 41]. Одновременно были опубликованы статьи В.Б.Ольшанского о социальных ролях и теории ролей [144, с. 518-519, 520-521]. Это метафорическое понятие, в середине 30-х годов введенное в научный обиход культурантропологом и социологом Р.Линтоном и одновременно психологом и философом Дж.Мидом, становится частью нормативной лексики в советской социологии [17, 66, 72, 125].
В ролевой теории личности основными аналитическими единицами, позволяющими моделировать связь индивида и группы, являются социальная роль (единица культуры), социальный статус (единица социальной структуры) и собственное Я (единица личности).
В отечественной литературе существуют частные разногласия в понимании термина "роль" и классификации ролей социологами. Большинство согласно, что роли различаются в зависимости от той системы взаимодействия, в которую они входят как элементы. В содержательной монографии А.Г.Асмолова различаются "роль для всех", "роль для группы" и "роль для себя" [10, с. 262]. В каждой роли можно выделить обязанности основные, непосредственные, и те, которые осуществляются или нет по собственному усмотрению исполнителя. Исследование К.Муздыбаева показало, что "ответственность за исполнение неосновных обязанностей осознается субъектом слабее, чем основных, и осуществляется она в меньшей степени" [97, с. 145].
Роли заданы социальными ожиданиями, которые концептуализируются в социологии как "социальные нормы" [104, с. 454-455]. Избрав объектом изучения поведение людей в очереди, М.И.Бобнева исследовала нормативную регуляцию поведения [23]. Индивид всегда исходит из собственных интересов, как он их понимает. Известно, однако, что если его поведение будет значительно отклоняться от ожидания окружающих, он подвергнется социальным санкциям [106]. Условием согласованности ожиданий является общность их основания - ценностно-ориентационное единство группы [109, с. 193]. Социальные ожидания фиксируются не на индивидах, а на статусах ("позициях"), которые индивиды занимают в социальном взаимодействии. Так, опросив репрезентативную выборку социальной группы, ленинградские социологи выявляют присущие ей условия труда и быта и заключают, чего хочет, что умеет и может типичный ее представитель [81, 130].
Каждый статус может сравниваться с другим по тому или иному признаку, соотносимому с господствующей системой ценностей, приобретая таким образом определенный социальный престиж. Престиж ранжирует статусы в общественном мнении. Исследования престижа профессий В.Шубкин, В.Водзинскай и другие проводили многократно [28, 151, 156]. Обращалось внимание и на "престижное потребление" [40].
Общение людей строится так, что в статусе индивид выступает как объект ориентации участников взаимодействия, а исполняя роль, он сам ориентируется на других действующих лиц [55, с. 40]. Роль входит в личность, но в то же время является элементом поведения группы - так индивидуальное связывается с социальным.
Исследованные в школе Выготского значения и символы позволяют соотносить роль, статус и Я. Поскольку индивид включен в несколько групп, для понимания его поведения особо значима "референтная" группа. Иногда возникают внутриролевой и межролевой конфликты [105, с. 182-190]. Выпавшую ему роль индивид соотносит не только со статусом партнера, но и со своим Я.
Самые сложные проблемы связаны именно с понятием Я. Подход к ним наметил еще С.Л.Рубинштейн: "Реальное бытие личности существенно определяется ее общественной ролью: поэтому, отражаясь в самосознании, эта общественная роль тоже включается человеком в его Я" [119, с. 681]. Не случайно И.С.Кон вслед за "Социологией личности" две книги посвятил человеческому Я [52, 55].
Проблема "Роль и личность" изучалась как применительно к учебным заведениям [31, 140, 152], так и в других типах социальных организаций [60, 113, 114, 124]. При рассмотрении проблемы включенности индивида в организацию, что является необходимым условием его "управляемости", было показано, что важно не столько количество требований, сколько их структура [73, с. 132]. Несоответствие условий труда, стиля руководства, системы стимулирования и т.д. образу Я является причиной текучести кадров и низкой производительности труда. Изменение личности работников приводит к изменению их ожиданий, обращенных к социальной организации.
Роли и Я. Еще в 60-е гг. Л.Божович рассматривала Я в функции мотивации и в функции организации действий субъекта [24, с. 115]. Другие авторы обратили внимание на вклад Дж.Мида: с помощью понятия "роль" он объяснял механизмы формирования Я, а далее посредством Я моделировал индивидуальность ролевого поведения [59].
Процесс социализации раскрывается через принятие роли "значимого другого", "генерализованного другого", формирование образа Я с позиции этого другого. Работы советских исследователей во многом совпадают с позицией Дж.Мида.
Разрабатывавшаяся школой Выготского проблема значений позволяет соотнести между собой роль и Я как значения.
Деятельностный подход блестяще оправдал себя в исследовании развития человека при полном отсутствии зрения и слуха. В отечественной литературе прослежены возрастные изменения психики ребенка [29, 52, 55, 57]. Замечено, что младшего школьника развивает не учеба, а отношение взрослых к учебе [130, с. 87]. С годами расширяется набор ролей, отношения все более индивидуализируются. И.С.Кон тщательно исследовал проблемы юношеской дружбы [54].
Было показано, что особое значение в социализации личности имеют детские игры (Д.Б.Эльконин [157]). Выполняя роль то доктора, то пациента, ребенок овладевает искусством "принимать роль другого": "входить в роль" и "выходить из роли". Принимая общие правила игры, он научается ориентироваться на соционормативную систему в социальном взаимодействии.
Подчеркивалась важность ролевого исполнения, ибо сыгранные роли неизбежно отлагаются на Я-исполнителя и влияют на последующее поведение. Составляющие Я-концепцию важнейшие определения самого себя образуют своего рода якоря, прикрепляющие индивида к социальному миру [105, с. 161-163]. Важнейший аспект Я-концепции человека - его самооценка. Именно она соотносится с оценкой роли и предопределяет отношение к ней. Иногда, однако, осознаваемая самооценка не совпадает с коренящимся "в глубине души" самоуважением Это вызывает сложные коллизии в отношениях с ролью.
Мотивы и регуляция поведения. Сегодня признано, что поведение человека детерминировано его наследственными задатками и условиями социализации. Однако вся этика, и прежде всего принцип личной ответственности, базируются на безусловном признании абсолютной свободы воли. Это противоречие породило многовековую дискуссию.
Наиболее убедительной из представленных ныне точек зрения выглядит концепция П.В.Симонова. Впечатление о свободе иллюзорно, поскольку человек не осознает все движущие им мотивы. Однако субъективно ощущаемая свобода и вытекающая из нее личная ответственность включает механизмы всестороннего и повторного анализа последствий того или иного поступка, что делает окончательный выбор более обоснованным. Видимо, лишь неполное, частичное осознание человеком движущих им мотивов позволяет снять противоречие между объективной детерминированностью поведения и субъективно ощущаемой свободой выбора. Речь идет о своеобразном принципе дополнительности: человек детерминирован с точки зрения внешнего наблюдателя, в то же самое время тот же человек свободен с точки зрения его собственного рефлектирующего сознания (см. подробнее: Симонов П.В. Детерминизм и свобода выбора: Методологические проблемы физиологии высшей нервной деятельности. М.: Наука, 1982; Симонов П.В., Ершов П.М. Темперамент. Характер. Личность. М.: Наука, 1984).
В своих работах А.Г.Здравомыслов назвал ряд элементов, опосредствующих связь личности с обществом [41]. Особое внимание уделяется потребностям. Отмечается, что последние сформировались в ходе истории общества, и, следовательно, все они социально опосредствованы. Однако более конкретно выделяются витальные (жизненные), социальные (социогенные) и духовные потребности. Так, Л.И.Божович много писала о познавательных мотивах школьников и отмечала их связь с социальными [24, с.316.]. Она утверждала, что становление иерархической системы мотивов обеспечивает устойчивость личности [24, с. 422].
Одна из первых дискуссий о социогенных потребностях представлена в специальной книге [115]. Впоследствии было разъяснено, что содержание социальных потребностей состоит в принадлежности к человеческому обществу, что находит целый ряд проявлений (уважение, привязанность, любовь близких и т.д.). Социальная потребность заключается в связях человека с окружающими людьми, налагающими взаимные права и обязанности. Двойственность этих сложных взаимосвязей, согласно концепции П.В.Симонова, выступает, ощущается, оценивается и функционирует как потребность в справедливости. Беда лишь в том, что каждый, стремясь к справедливости, понимает ее по-разному. В этом еще раз обнаруживается важность разграничения между значением и смыслом, предложенного А.Н. Леонтьевым [79, т. 2, с. 180-186].
Исходя из соотношения прав и обязанностей, многие авторы различали два типа людей: одни считают, что ущемляются "мои права", другие же видят упущение в выполнении "своих" обязанностей. Отсюда - "индивидуалистическая" и "коллективистическая" направленность у Божович, образы "для себя" и "для других" - у Симонова и Ершова. Ю.Н.Козырев и П.М.Козырева противопоставили диссенсиализм консенсиализму, обнаружив в общероссийском исследовании 90-х годов доминирование диссенсиалистов [49, с. 23-42]. О.Л.Краева и Г.Л.Воронин, используя реакции респондентов на пословицы (поговорки) и математические методы обработки, выделили пять типов социального поведения личности: 1) консенсиалистский; 2) агрессивно-альтруистский; 3) обывательский; 4) толерантно-эгоистический; 5) диссенсиалистский [59а, с. 151-158].
Уместно отметить, что если в прежние годы упор чаще делался на разумных потребностях личности, то позднее стали акцентировать внимание на эмоциональных, ценностно-нормативных аспектах.
В качестве социальных детерминантных потребностей человека в середине 60-х гг. часто упоминались научно-техническая революция, урбанизация и индустриализация. Изучая рабочих, В.С.Магун рассматривал деятельность как средство удовлетворения потребностей, но заметил, что достижение любого положительного результата всегда сопряжено с некоторым отрицательным. Поэтому надо говорить о "цене потребностей" [87, с. 168-170].
Есть потребности, которые не являются ни адаптивными, ни гомеостатическими. Ссылаясь на В.А.Петровского, А.Г.Асмолов пишет, что движущей силой может быть неиспользованная, резервная зона потенциальных возможностей индивидов. "Бескорыстный риск, например, - это проявление надситуативной неадаптивной активности" [10, с. 27]. Позднее Асмолов рассматривает избыточную неадаптивную активность как один из четырех принципов эволюционной динамики [10а, с. 137-154].
Грандиозные политико-экономические преобразования в нашей стране заставили по-новому взглянуть на проблему потребностей 1114а]. Был назван как самостоятельный "мотив обладания" [39, с. 77]. В.Радаев и О.Шкаратан в 1990 г. специально исследовали мотивацию обладания различных групп населения и объекты, способные "опредметить" соответствующую потребность [117а].

§ 5. Человек в кризисном обществе

Особое значение имеют исследования состояния личности в условиях радикальных социальных перемен. Но как поступает человек, когда он ощущает себя наедине с хаосом, абсурдом переходной реальности? Некоторые активизируют выработанные столетиями и сохранившиеся в культуре механизмы. В одном из опросов Н.Ф.Наумова предлагала испытуемым оценить печальную мудрость Екклезиаста (12 высказываний). Наиболее распространенными элементами кризисного мироощущения оказались смирение, принятие вечных ценностей, стойкость, самоирония, объективность [101, с. 75]. Нестабильное общество характеризуется неожиданными, резкими, быстрыми и непредсказуемыми изменениями социальной среды. И происходит это на фоне уменьшения индивидуального жизненного ресурса и разрушения систем социальной регуляции поведения. Люди вынуждены готовить себя к непредвиденному, к наибольшему числу возможных вариантов. Тут не действует и не может действовать логика рациональной выработки решений.
Н.Ф.Наумова описала особенности свободного (не рационального) выбора: 1) альтернативное (многоплановое) переживание человеком своей жизни; 2) антиномичность тех предположений об индивидуальном существовании, которые закладываются в основание выбора; 3) намеренное сохранение в момент выбора одного из элементов целеполагания неопределенным; 4) случайность выбора как способ актуализации скрытых возможностей личности; 5) свободное структурирование и интерпретация объективного и субъективного времени [102, с. 16-37]. Индивид свертывает, упрощает стратегию - только бы сохранить внутреннюю свободу выбора, следовать собственной логике, а не логике социума. Возникают переходные модели поведения, неуловимо превращающиеся "в устойчивые образцы действия" [101, с. 61].
Опросы, проводимые Наумовой в последние годы, показали, что массовое сознание по-прежнему ориентируется на ценности социальной справедливости, однако содержание представлений о ней постепенно меняется. Наблюдается также ослабление доверия между людьми, т.е. сужение социального пространства.
Анализируя результаты массовых опросов, Г.Г.Дилигенский выявил, что часто сфера общественных потребностей образуется путем экстраполяции в нее потребностей индивидуальных [39, с. 71]. При этом активную роль играет макросоциальная атрибуция - индивиды приписывают обществу ответственность зато, что происходит в их собственной жизни. Иногда экстраполяция возникает на основе "имплицитных теорий". Так, за антипатией к "новым русским" кроется неосознанная теория передела имущества: "раздать людям незаконно нажитое богачами". В 1993 г. "лишь один из десяти россиян усвоил "имплицитную теорию", соответствующую принципам свободного рынка" [39, с. 76]. Вслед за К.ААбульхановой-Славской Г.Г.Дилигенский признает "социальность и индивидуальность равно необходимыми свойствами личности", из чего возникает тенденция к общению и к обособлению [39, с. 101]. Поэтому "любой человек стремится к поддержанию тех или иных форм социальных связей с другими людьми и в то же время - к утверждению себя... как самостоятельного субъекта этих связей, что невозможно без психологического дистанцирования, обособления от других" [39, с. 102].
Многие особенности общественных потребностей объяснимы лишь с позиции социологии: их количественные и качественные параметры определяются социально-культурными нормами, на которые ориентируется данная часть общества. Действует закон социального сравнения [39, с. 79; 100, с. 22], причем эталоном выступает референтная (нормативная или корпоративная) группа. Важный фактор динамики потребностей - социальные ожидания [39, с. 80; 104, с. 454-455], представление об уровне жизни близких субъекту, "соседних" групп, а также оценка возможностей достижения успеха. Каждый человек стремится быть "не хуже других". Но социокультурная система очень сложна, многомерна. В конечном счете свобода воли, самоопределение личности, бремя выбора, творчество - это нормативные понятия, принятые в данной культуре.
Социальная идентификация. Сегодня Россия переживает становление новой социальной субъективности. Люди остро ощущают ломку устоявшихся социальных идентификатов. "Ответ на вопрос, какие группы и общности человек признает "своими", а какие - частично близкими или враждебными, становится принципиально важным для понимания социальных отношений" [160, с. 36].
Группа сотрудников Института социологии РАН под руководством В.А.Ядова объединилась в исследовании социальной идентификации [128]. В содержательной статье Т.С.Барановой рассматриваются современные отечественные и зарубежные теоретические модели. Автор отличает социальную идентичность от личностной, основанной на персональных качествах и характеристиках индивида [128, с. 35-46]. Теоретические понятия уточняются и Ю.Л.Качановым [128, с. 24-34].
Советская интерпретация марксизма подменяла проблему субъективной идентификации навязыванием индивиду ограниченного набора категорий, которые автоматически сочетались с его социопрофессиональной принадлежностью. Однако уже тогда люди типизировали друг друга в понятиях здравого смысла, сложившихся в обыденной жизни. Наша методика (использование неоконченных предложений, например: "люди в нашем городе делятся на...") позволила выявить соответствующую систему классификации. Опрос студентов МАДИ, проведенный С.Г.Климовой в 1980 г. и повторно - в 1992-м, позволил заключить, что в обыденном восприятии социальной структуры стали более значимыми критерии, предполагающие большую автономию субъекта и усиление его активности (политическая принадлежность, доход, стиль жизни) [128, с. 69- 83]. Официально установленную классификацию самодеятельного населения на рабочих и служащих или рабочих и интеллигенцию приняли в 1980 г. только 4,5%, а в 1992 г. - 3,6% студентов. В 1980 г. вместо этой классификации чаще упоминались профессии продавца и шофера. В 1992 г. таких упоминаний не оказалось вообще, зато появились бизнесмены, предприниматели, коммерсанты, бомжи, безработные. В последнем опросе люди стали реже характеризоваться как носители личностных черт и значительно чаще - как безличные представители статусно-ролевых групп социума.
"Нежесткие" методики, соответствующие феноменологическому подходу, применяли также ЮЛ.Качанов, Н.А.Шматко, О.Н.Дудченко и А.В.Мытиль [128]. В условиях социальной нестабильности и непрозрачности общественных взаимоотношений, в частности межгрупповых, такая стратегия исследования вполне понятна.
Идентификация обусловлена так называемой оценкой возможностей индивида [39, с. 46] и сопровождается социальной атрибуцией: индивид приписывает себе, связывает со своим Я определенные интересы и смыслы.
В посттоталитарном обществе обостряются как стремление индивида к объединению с другими, выражающееся в идентичности, так и стремление к самоизоляции. Состояние маргинальное(tm) ведет к распаду социальных связей, к хаотичности системы самоидентификации. Работа Т.З.Козловой показывает, что в группе 20-24 лет идентификация еще не сложилась, а к старости она размывается [128, с. 107-125].
Е.Д.Игитханян отмечает, что наиболее размыта социально-слоевая идентификация интеллигенции. Делается вывод об утрате специалистами самостоятельного социального статуса [128, с. 158-159]. М.Ф.Черныш заключает, что жизненный успех приводит к изоляции, возможно, вследствие непризнания легитимности "новых русских" большинством населения [128, с. 159-166].
Три мониторинговых исследования 1992-1993 гг. позволили Е.Н.Даниловой и В.А.Ядову выявить ранговый порядок групп, составляющих те точки опоры, которые люди стремятся найти в окружающем социальном пространстве. На первом месте оказались группы повседневного общения (семья, друзья, близкие). За пределами этого сравнительно узкого круга социальное пространство формируется на основе стереотипов, созданных повседневным общением и средствами массовой коммуникации. Второе место занимают "товарищи по работе" (учебе, профессии), ниже - группы по признакам национальной принадлежности, верований, гражданства, наконец, по имущественному признаку (достаток) и по политическим взглядам. Минимальную близость обнаружили конструируемые группы: например, "граждане СНГ", "советский народ", "все люди на планете" [128, с 129-130].
Стала классической в российской социологии концепция В.А.Ядова, представившего личностные диспозиции60 разного уровня как взаимосвязанную иерархическую систему [159]. Описанные образования связаны с различными уровнями обобщенности социальной действительности. Высший уровень в иерархии образуют ценностные ориентации на цели жизнедеятельности и средства достижения этих целей. Концепция была проверена и скорректирована в многолетнем исследовании [123]. В основе структурированности, по Ядову, "длительность времени, в течение которого сохраняется основное качество данных условий, т.е. ситуацию деятельности можно принять как устойчивую или неизменную" [159, с. 94].
Соотнесение наблюдаемых процессов с диспозиционной концепцией регуляции социального поведения личности показывает, что идентификация с ближайшим окружением активизирует ситуативные установки; идентификация на уровне обобщенных социальных установок - это диспозиции, относящиеся к типичным ситуациям и позитивно-негативным объектам (корпоративно-солидарное поведение, например, участие в забастовке); идентификация на уровне ценностей и идеалов - включение в массовые социальные движения, отражающие интересы социального класса, нации, страны.
Идентификация с группой (общностью) существенно влияет на коллективное поведение. Как правило, социальные конфликты сосредоточиваются в зоне "корпоративных" солидарностей. Социальная дезинтеграция создает благоприятную почву для "моментной" мобилизации граждан под тем или иным обобщающим лозунгом или под воздействием выдающегося лидера. По мнению компетентного социолога, ни того ни другого, к счастью, не наблюдается [160, с. 36].
Социокультурные проблемы. Объяснение личности из взаимодействия социальной роли и Я в малой группе является необходимым, но не достаточным. Содержание названных переменных обусловлено влиянием макроструктур, культурным и социальным порядком общества61.
Солидный материал, имеющий прямое отношение к теме, представлен в трудах И.С.Кона [52, 53, 55, 57]. Автор показывает, как в ходе истории изменялась индивидуализация и персонализация человека, причем прежние структуры личности не просто отбрасывались, а включались в новые, более сложные системы. Повсюду изменение индивидуального "идет в ногу" с изменением социального. Сложное, динамическое общество несовместимо с примитивно-однообразным человеческим материалом, а духовно богатая, разносторонняя личность не может существовать и развиваться в примитивной и недифференцированной социальной среде.
Истории религии, искусства, литературы и языка свидетельствуют, что каждая этническая культура формирует специфический образ человека как личности. "Но в этом образе или, точнее, системе образов, которая представляется индивиду в качестве естественной нормы, отражается индивидуальность самой этой культуры, обусловленная ее историей" [55, с. 145].
Было проведено оригинальное исследование русского национального характера [46]. Автор осуществила сравнительный анализ ответов на многоступенчатый тест MMPI. Ответы "среднего американца" (средняя выведена уже давно) сопоставляются с ответами "среднего русского" (выведено в результате опроса). Различия этих "средних" дают материал для нетривиальных интерпретаций. Раскрываются отличительные черты русского характера: повышенная терпеливость, готовность к самоограничению жизненных потребностей, социальная интраверсия, т.е. склонность к ограничению контактов, самоуглубленность, правдоискательство, акцентуированная эпилептоидность (циклические чередования весьма умеренной и бурной активности, переходящей в агрессивность), высокий престиж социального статуса и склонность к принятию лидерства харизматических персонажей. Особую ценность монографии придают строго эмпирический характер исследования и индуктивная система выводов.
Социальные архетипы существуют на бессознательном уровне, они с трудом поддаются изучению. Десять основных шкал MMPI и около ста дополнительных представляют обширный материал к размышлению. Автор постоянно соотносит его с отечественной и зарубежной социологической, а также философско-религиозной литературой.
В статье "Россия в европейском социокультурном пространстве" (Социологический журнал. 1994, №3) на материалах анализа данных общеевропейского исследования ценностных ориентации Б.З.Докторов показал, что "российский менталитет во многом не схож с английским, качественно отличен от немецкого и по целому ряду характеристик близок к романскому". Также было показано, что по ряду ценностных структур народы стран бывшего "социалистического лагеря", независимо от их давнего историко-культурного прошлого (например, венгры, немцы, поляки и русские), на момент обследования (90-е гг.) были близки друг другу, особенно по критериям отношения к власти, открытости к переменам и др.
В 1995-1996 гг. А.М.Демидов осуществил исследование социокультурных стилей в странах бывшего Варшавского пакта [38а]. Основу типологии, опирающейся на десять блоков ценностных суждений, образовали пять социостилей, расположенных на оси координат: надежда - разочарование, активность - пассивность. "Ретрограды" отличаются пессимизмом, страхом перед будущим, стремятся к порядку, стабильности, патернализму. Для "победителей" также характерна ценностная дезинтеграция, однако они активны, индивидуалистичны, стремятся взять все от жизни. " Традиционалисты" скептичны, пассивны, однако обладают твердой системой традиционных ценностей, что заряжает их оптимизмом. "Новаторы" опираются на мораль XXI в., открыты к новому, верят в прогресс и общество, в отличие от "победителей" их амбиции не столь эгоистичны и циничны. "Истеблишмент" стремится к сочетанию индивидуальных свобод и социальной ответственности, отличается толерантностью, сюда входят как активные, так и пассивные люди.
В России преобладают ретрограды (55%) и победители (28%), для обеих групп характерна ценностная дезинтеграция. Социально уверенные составляют всего 18% населения. Несмотря на развитое чувство общности, россияне слабо идентифицируют себя как часть общества, более материалистичны, меркантильны и индивидуалистичны, чем жители других стран. Россияне больше других не доверяют и не верят своему государству, более разочарованы во всех социальных институтах и идеологиях.
Динамике ценностей населения нашей страны (1990-1994) посвящена коллективная монография под редакцией Н И.Лапина и Л.А.Беляевой [39а]. "В условиях патологического социокультурного кризиса, - пишет Лапин, - именно ценности принимают на себя функции аттракторов (как бы встроенных магнитов), одни из которых удерживают общество вблизи хаотической области, а другие влекут его из этой опасной зоны к новому социокультурному состоянию" [39а, с 14]. Было обнаружено, что за период исследования усилились либеральные ценности ("человек волен жить в любой стране", "свобода - смысл человеческой жизни"). В то же время ослабли такие ценности, как "помогать бедным и слабым" Наблюдается "рационализация" ценностных смыслов жизни и деятельности россиян. В 1990 г. большинство связывало решение своих проблем с деятельностью властей или руководства, в 1994 г. более половины обследованных надеялись прежде всего на себя.
Н.Ф.Наумова полагает, что переходный период формирует долговременные "стратегические" установки и ценностные ориентации. "Новая" ценность включает "старую" как частный случай. Сегодня ценности возникают в разболтанной, разлаженной, но живой и действующей нормативной системе [39а, с. 45]. Ценностные ориентации выстраиваются в иерархию оптимальную, с точки зрения данного человека, в новой ситуации. Наумова прослеживает стадии разития жизненных стратегий человека: реверсивную (эйфория, иррациональные надежды, целерациональная ориентация на разрушение - человек собирает силы, чтобы преодолеть хаос исторического перелома), затем кризисную (ощущение незащищенности и зуд нетерпимости) и, наконец, адаптацию и стратегическое поведение (внешние воздействия уже не могут оказать влияния на формирование жизненных стратегий: реформы переживаются как стихийный, неуправляемый процесс).
За сравнительно короткий период исследование обнаружило, что доля тех, кто предпочитает уход в частную жизнь, возросла на 19%, а доля тех, кто приветствует коллективные формы протеста, снизилась более чем на одну треть.
Социокультурные типологии личности советского и постсоветского человека обстоятельнее рассматриваются в гл. 17, к которой мы и отсылаем читателя

§ 6. Заключение

Область социологии личности, как мы видели, перекрещивается с проблематикой психологии и социальной психологии. Вряд ли возможно и нужно искать их чистое размежевание. Больше того, мы полагаем, что в будущем тенденция междисциплинарных исследований проблем личности (включая этнологию, культурологию) будет доминировать.
Широкий пласт исследований в этой области, который мы здесь не затрагивали, - работы культурологов и специалистов в сфере социологии культуры. Собственно культура, ее особенности и формируют социальный тип личности. То, что сегодня называют "хомо советикус", есть не что иное, как сформированное нашей недавней историей особое сочетание социальных характерологических свойств.
Преобразования и изменения социально-типических черт - длительный и болезненный процесс, исследования которого, как и сам процесс, только обозначаются.

Литература

1. Абульханова К.А. О субъекте психической деятельности. М: Наука, 1973.
2. Абульханова-Славшая К.А. Диалектика человеческой жизни: (Соотношение философского, методологического и конкретно-научного подходов к проблеме индивида). М.: Мысль, 1977.
3. Агеев B.C. Межгрупповое поведение М., 1988.
4. Агеев B.C. Психология межгрупповых отношений. М., 1983.
5. Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. Л., 1968.
6. Андреева Г.М. Социальная психология. М.: МГУ, 1980.
7. Апраушев А.В. Воспитание оптимизмом. М., 1983.
8. Арнольди С.С. (Лавров П. Л.) Задачи понимания истории. СПб., 1898.
9. Артемова О.Ю. Личность и социальные нормы в раннепервобытной общине. М., 1986.
10 АсмоловА.Г. Психология личности. М.: МГУ, 1990.
10а. Асмолов А.Г. Культурно-историческая психология и конструирование миров. М., Воронеж, 1996.
11. Баранов А.В., Сопиков А.П. Влияние группы на индивида // Социальные исследования. М., 1970. Вып. 3.
11а. Баранова Л.Я. Личные потребности. М., 1984.
12. Басов М.Я. Методика психологических наблюдений над детьми. М.-Л.: Госиздат, 1926.
13. Басов М.Я. Общие основы педологии. М.-Л., 1931.
14. Боткин Л.М. О социальных предпосылках Итальянского Возрождения // Проблемы итальянской истории. М., 1975.
15. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. М., 1965. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979.
15а. Бекаров A.M. Свобода человека в социальном пространстве. Н.Новгород, 1992.
16. Беккер Г., Бесков А. Современная социологическая теория в ее преемственности и изменении / Под ред. Г. В. Осипова. М.: Прогресс, 1961.
17. Беляев Э.В., Шалин Д.Н. К понятию "роль" в социологии // Социальные исследования. М., 1971. Вып. 7.
18. Бернштейн И.А. Общая биомеханика. М., 1926.
19. Бернштейн Н.А. Очерки физиологии движений и физиологии активности М., 1967.
20. Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. Пг.: Колос, 1921.
21. Бехтерев В.М. Объективная психология. СПб., 1907. Вып. 1.
22. Бехтерев В.М., Ланге М.В. Влияние коллектива на личность // Педология и воспитание. М., 1928.
23. Бобнева М.И. Социальные нормы и регуляция поведения. М.: Наука, 1978.
24. Божович Л.И. Личность и ее формирование в детском возрасте. М.: Просвещение, 1968.
25. Бюджет времени русского рабочего и крестьянина в 1922-23 гг. М.-Л., 1924.
26. Вахтеров В.П. Внешкольное образование народа. СПб., 1913.
27. Вертов Дзига. Статьи, дневники, замыслы. М.: Искусство, 1966.
28. Водзинская В. В. О социальной обусловленности выбора профессии // Социальные проблемы труда и производства: Советско-польское сравнительное исследование. Москва- Варшава, 1969.
29. Возрастная и педагогическая психология М., 1978.
30. ВойтоловскийЛ.Н. Очерки коллективной психологии: В 2 ч. Психология масс. М.-Пг., 1924. Ч. 1.
31. Войтко В. И. Л ичностно-ролевой подход к построению учебно-воспитательного процесса // Вопросы психологии. 1981, № 3.
32. Всеподданейший отчет министерства просвещения за 1913 г. СПб., 1916.
33. Выготский Л. С. Психология искусства. М: Искусство, 1968.
ЗЗа. Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. М., I960.
34. Выготский Л. С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1982-1984.
35. Гастев А.К. Трудовые установки. М., 1973.
36. Герцен А И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 20. Ч. 1. М.: АН СССР, 1960.
37. Гургенидзе Г. С., Ильенков Э.В. Выдающиеся достижения советской науки // Вопросы философии. 1975, № 6.
38. ГуревичА.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. 38а Демидов А М. Социокультурные стили в Центральной и Восточной Европе // Социологические исследования. 1997, март.
39. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. М.: Наука, 1994. 39а Динамика ценностей населения реформируемой России / Отв. ред. Н.И.Лапин, Л А.Беляева. М.: Эдиториад УРСС, 1996.
40. Замошкин Ю.А., Жилина Л.Н., Фролова И. Т. Сдвиги в массовом потреблении и личность // Вопросы философии. 1969, № 6.
41. Здравомыслов А.Г. Потребности. Интересы. Ценности. М.: Политиздат, 1986.
41а.  Ионин Л.Г Социология культуры. М.: Логос, 1996.
42. Кабо Е.О. Очерки рабочего быта: Опыт монографического исследования домашнего рабочего быта. М., 1928.
43. Каммари М.Д. Марксизм-ленинизм о роли личности в истории. М., 1953.
44. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1984.
45. Кареев Н.И. Сущность исторического процесса и роль личности в истории. СПб., 1890
46. Касьянова К. О русском национальном характере. М.: Институт национальной модели экономики, 1994.
47. Касьянова К. Представляем ли мы, русские, собой нацию? // Знание-Сила. 1992, № 11.
48. Коган Е.Б., Лебединский М.С. Быт рабочей молодежи (по материалам анкетного обследования). М., 1929.
49. Козырев Ю.Н., Козырева П.М. Дискурсированность социальных идентичностей // Социологический журнал. 1995, № 2.
50. Коломинский Я.Л. Психология взаимоотношений в малых группах. Минск: БГУ, 1976.
51. Коломинский Я.Л., Розов А.И. Изучение взаимоотношений школьников социометрическими методами // Вопросы психологии. 1962, № 6.
52.  Кон И. С. В поисках себя: Личность и ее самосознание. М.: Политиздат, 1984.
53. Кон И. С. Вкус запретного плода. М.: Молодая гвардия, 1992.
54. Кон И. С. Дружба: Этико-психологический очерк. М., 1980.
55. Кон И.С. Открытие Я. М.: Политиздат, 1978.
56. Кон И С Психология старшеклассника. М.: Просвещение, 1980.
57. Кон И.С. Ребенок и общество. М., 1988.
58. Кон И.С, Социология личности. М.: Политиздат, 1967.
59. Кон И. С., Шалин Д.Н. Дж.Мид и проблема человеческого Я // Вопросы философии. 1969, № 12
59а.  Краева О.Л., Воронин Г.Л. Типология ценностно-нормативных ориентации // Социологический журнал. 1995, № 3.
60. Кричевский Р.Л., Рыжак М.М. Психология руководства и лидерства в спортивном коллективе. М., 1985.
61. Кропоткин П.А. Современная наука и анархия. СПб., М., 1920.
62. Крупская Н.К. К вопросу о социалистической школе // Пед. соч. М., 1958. Т. 2.
63. Крупская Н К. Народное образование и демократия // Пед. соч. М., 1957. Т. 1.
64.  Кряжев П.Е. О диалектике общения и обособлении личности в обществе // Диалектика материальной и духовной жизни общества. М., 1966.
65. Кузнецов Г.В. Журналист на экране. М.: Искусство, 1985.
66. Куртиков Н.А Социальный объект управления - коллектив. М., 1974.
67. Лавров П.Л. Очерки вопросов практической философии. СПб., 1860.
68. Лазурский А.Ф. Об естественном эксперименте // Труды первого Всероссийского съезда по экспериментальной педагогике. СПб., 1911.
69. Лазурский А.Ф. Общая и экспериментальная психология. СПб., 1912.
70. Лазурский А. Ф. Современное состояние индивидуальной психологии // Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии. СПб., 1897, №5.
71. Ланге Н.Н. Психология. М., 1922.
72. Лапин Н.И. Руководитель коллектива. М.: Политиздат, 1974.
73. Лапин Н.И., Коржева Э.М., Наумова Н.Ф. Теория и практика социального планирования. М.: Политиздат, 1975.
74. Лебединский М.С., Мясищев В.Н. Введение в медицинскую психологию. Л.: Медгиз, 1966.
74а. Левин Б.М., Левин М.Б. Мнимые потребности. М.: 1986.
75. Легезо С. Сознание стихийного // Октябрь мысли. 1924, № 1.
76. Ленин В.И. Очередные задачи Советской власти // Поли. собр. соч. Т. 36.
77. Ленин В.И. Речь на I Всероссийском съезде работников просвещения и социалистической культуры 31 июля 1919 г. // Поли. собр. соч. Т. 39.
78. Ленин В.И. Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве // Соч. Изд. 4-е. Т.1.
79. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность // Леонтьев А. Н. Избр. психологич. произведения: В 2 т. М., 1983. Т. 2.
80. Психологическое исследование речи // Леонтьев А. Н. Избр. психологич. произведения: В 2 т. М., 1983. Т. 1.
81. Лисовский В. Т., Дмитриев А.В. Личность студента. Л.: ЛГУ, 1974.
82. Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М.: Наука, 1970.
83. Лихачев Д. С., Панченко A.M., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. М., 1970.
84. Лосев А.Ф. История античной эстетики М.: Высшая школа, 1963.
85. Лотман Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века / / Труды по знаковым системам. Тарту, 1977. Вып. 8. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992.
86. Лурия А.Р. Об историческом развитии познавательных процессов. М.: Наука, 1974.
87. Магун B.C. Потребности и психология социальной деятельности личности. Л.: Наука, 1983.
88. Макаренко А.С. Педагоги пожимают плечами. 1932 // О воспитании. М.: Политиздат, 1988.
89. Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 3.
90. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 3.
91. Массовые празднества. Л., 1926.
92. Массовые праздники и зрелища. М.: Искусство, 1961.
93. Мерлин B.C. Индивидуальный стиль общения // Психологический журнал. 1982, т. 3, № 4.
94. Миртов (Лавров П.Л.). Исторические письма. СПб., 1870.
95. Михайловский Н.К. Герой и толпа // Михайловский Н. К. Сочинения. СПб., 1885. Т. 6.
95а. Михеева И.Н. Амбивалентность личности: морально-психологический аспект. М.: Наука, 1991.
96. Морено Дж. Социометрия: Экспериментальный метод и наука об обществе. М., 1958.
97. Муздыбаев К. Психология ответственности. Л., 1983.
98. Мясищев В.Н. Личность и отношения человека // Проблемы личности: Материалы симпозиума. М., 1969.
99. Мясищев В.Н. Основные проблемы и современное состояние психологии отношений человека // Психологическая наука в СССР. М.: АПН РСФСР, 1960. Т. I.
100. Наумова Н.Ф. Влияние переходных социокультурных структур на социальные качества человека. М., 1990.
101. Наумова Н.Ф. Типология поведения в нестабильном обществе: механизмы устойчивости и неустойчивости // Устойчивость и неустойчивость целостных структур как предмет системного исследования. М., 1994. Вып. 1.
102. Наумова Н.Ф. Целеполагание как системный процесс. М., 1992.
103. Научное творчество Л.С. Выготского и современная психология / Отв. ред. В.В. Давыдов. М.: Наука, 1981.
104. Ольшанский В.Б. Ожидания социальные // Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1983.
105. Ольшанский В.Б, Психология практикам: учителям, родителям и руководителям. М.: Тривола, 1996.
106. Ольшанский В.Б. Санкции социальные // Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1983.
107. Павлов И.П. Поли. собр. соч. М.-Л., 1951. Т. III. Кн. 1.
108. Павловские Среды. М.- Л., 1949. Т. 1.
108а. Парыгин Б.Д. Научно-техническая революция и личность. М.: Политиздат, 1978.
109. Петровский А.В. Личность. Деятельность. Коллектив. М.: Политиздат, 1982.
110. Петровский В.А. Принцип отраженной субъективности в психологическом исследовании личности // Вопросы психологии. 1985, № 4.
111. Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. М., 1974.
112. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М., 1979.
113. Пригожий А.И. Социальная организация. М., 1985.
114. Проблемы руководства научным коллективом / Под ред. М.Г.Ярошевского. М., 1982.
114а. Проблемы формирования гражданского общества / Отв. ред. З.Т.Голенкова. М.: ИС РАН, 1993.
115. Проблемы формирования социогенных потребностей. Тбилиси, 1974.
115а Прогнозирование социальных потребностей молодежи: Опыт социологического исследования / Отв. ред. И.В.Бестужев-Лада. М.: ИСИ АН СССР, 1978.
116. Психология личности: Тексты / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, А.А.Пузырея. М., 1982.
117. Рабочий быт в цифрах. М.- Л., 1926.
117а. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Власть и собственность // Социологические исследования. 1991, № И.
118. Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. М.: АН СССР, 1957.
119. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. М.: Учпедгиз, 1946.
120. Рубинштейн С.Л. Основы психологии. М., 1935.
121. Рубинштейн С.Л. Проблемы психологии в трудах Карла Маркса// Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1976.
122. Рубинштейн С.Л. Человек и мир // Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М: Педагогика, 1976.
123. Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности / Под ред. В.А. Ядова. Л.: Наука, 1979.
124. Свенцицкий А.Л. Социальная психология управления. Л., 1986.
125 Седов Л.А. Роль социальная // Философский энциклопедический словарь. М., 1983.
126. Смирнов А.А. Развитие и современное состояние психологической науки в СССР. М.: Педагогика, 1975.
127. Сорокин П.А. Человек, цивилизация, общество. М.: Политиздат, 1992.
128. Социальная идентификация личности: годичный отчет за 1993 г. по разделу подпрограммы "Человек в кризисном обществе" общеинститутской программы "Альтернативы социальных преобразований в российском обществе" / Под ред. В.А. Ядова. М., 1993.
129. Социальная психология: Учебное пособие для студентов педагогических институтов. М., 1987.
130. Социально-психологический портрет инженера. По материалам обследования инженеров ленинградских проектно-конструкторских организаций. М.: Мысль, 1977.
131. Соколов Э.В. Понятие, сущность и основные функции культуры. Л.: ЛГИК им. Крупской, 1989.
132. Социологическая мысль в России. Л.: Наука, 1978.
133. Социология в СССР: В 2 т. / Под ред. Г.В. Осипова. М.: Мысль, 1965. Т. 1.
134. Сталин В.В. Самосознание личности. М.: МГУ, 1983.
135. Струмилин С.Г. Бюджет времени русского рабочего. М.-Пг., 1923.
136. Тарасенко В.И. Социальные потребности личности: формирование, удовлетворение, развитие. Киев, 1982.
137. Тезисы докладов на II съезде общества психологов. Вып. 5. М., 1963.
138. Топоров В.Н. Образ трикстера в енисейской традиции // Традиционные требования и быт народов Сибири. Новосибирск, 1987.
139. Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. Тбилиси, 1961.
140. Уманский Л.И. Психология организаторской деятельности школьников. М., 1980.
141. Ухтомский А.А. Собр. соч. Л.: ЛГУ, 1950. Т. 1.
142. Ушинский К.Д. Собр. соч. М., 1950. Т. 8.
143. Феноменов М.Я. Современная деревня. М.- Л.: Искусство, 1925. Т. 2.
144. Философская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1967. Т. 4.
145. Флоренский о.П. Из богословского наследия // Богословские труды. Сб. XVII Моск. Патриархии. М., 1977.
146. Флоренский о.П. Столп и утверждение истины. М., 1914.
147. Франкфурт Ю.В. Плеханов и методология психологии. М.- Л., 1930.
148. Хвостов В.М. Основы социологии. 2-е изд. М.: Русский книжник, 1923.
149. Цехновицер О.В. Празднества революции. Л.: Прибой, 1931. 149а. Человек и его работа: Социологическое исследование / Под. ред. АТ.Здравомыслова, В.П.Рожина, В.А.Ядова. М.: Мысль, 1967.
150. Челпанов Г.И. О свободе воли // Мир Божий. 1897, № 12.
151. Черноволенко В., Оссовский В., Паниотто В. Престиж профессии и проблемы социально-профессиональной ориентации молодежи. Киев: Наукова думка, 1979.
152. Шакуров Р.Х. Социально-психологические основы управления: руководитель и педагогический коллектив. М., 1980.
153. Шерозия А.Е. Психоанализ и теория неосознаваемой психологической установки: итоги и перспективы // Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Тбилиси, 1978.
154. Шпильрейн И.Н. Положение и задачи психотехники на Западе и в РСФСР / / Вестник социалистической академии. М.-Пг., 1923. Кн. 2.
155. Шпильрейн И.Н. Предмет и задачи психотехники // Психотехника и психофизиология труда. 1930, № 6.
Литература
156. Шубкин В.Н. Социологические проблемы выбора профессии // Социальные проблемы труда и производства: Советско-польское сравнительное исследование. Москва - Варшава, 1969.
157 Эльконин Д.Б. Психология игры. М.: Педагогика, 1978.
158 Этнические стереотипы поведения / Под ред. А.К.Бабурина. Л., 1985.
159. Ядов В.А. О диспозиционной регуляции социального поведения личности // Методологические проблемы социальной психологии. М., 1976.
160. Ядов В.А. Социальная идентификация в кризисном обществе // Социологический журнал. 1994, № 1.
161. Ярошевский М.Г. История психологии. 3-е изд., дораб. М.: Мысль, 1985.
162. RobackA. History of American Psychology. 1952.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология