Манхейм К. Проблема интеллигенции: Исследование ее роли в прошлом и настоящем

ОГЛАВЛЕНИЕ

1. Самоопределение социальных групп

Мы живем в период возрастающего самосознания. Наша эпоха отличается от других не принципиально новой верой, а именно ростом самосознания и интереса к самим себе.

Какова же природа этого современного нам самосознания? В прежние времена человек жил в атмосфере веры, не ощущая потребности присмотреться к самому себе. Жил, не испытывая желания узнать, каковы условия и цели его жизни, почему он живет именно так, а не иначе. Он принимал веру, знания и поступки, как мы принимаем саму жизнь. Человек прошлого жил вне времени, не нуждаясь в размышлениях об условиях своего существования. Для нас же существенно важное значение приобрела ясность и определенность. Мы стремимся назвать по имени не только известное, но и неизвестное. Конечно, потребность мыслить - не нова, но в прошлом мысль была направлена на то, чтобы помочь человеку самоутвердиться и застраховать себя от каких бы то ни было угроз и опасностей — именно в этом поиске прочного, безопасного положения человек воспринимал себя и свои верования как нечто безусловное.

Тенденция современного мышления имеет иную направленность. Его цель вовсе не обеспечение уверенности и не примирение с существующими условиями жизни. Личность, условия жизни которой претерпевают изменения, уже не воспринимает себя в четких и определенных понятиях 1 . Мировоззрение такой личности никогда не будет устойчивым, поскольку, прежде чем обрести законченные очертания на основе ясных представлений о мире, оно должно взломать рамки определенной системы взглядов. Развенчан и идеал полной самодостаточности. Изолированность от мира, замкнутость в собственных рамках была идеалом общества аграрного типа, в то время как для современного общества характерен тип человека, обладающего чертами Протея, вечно переступающего установленные границы и обретающего новый облик, всегда движимого прежде всего мотивами обновления и изменения.

Человек со средневеков*ым образом мысли, как правило, стремился играть одну и ту же, давно предписанную ему роль. Новый тип, отдельные представители которого начали появляться со времени разложения жестко фиксированного мировоззрения средневековья, — прежде всего вечный первооткрыватель, искатель новых перспектив. Он стремится рассмотреть то, что скрывается за каждой новой истиной и в процессе этих поисков раз за разом открывает случайный ха-

94

рактер отдельных ситуаций. Если статичный тип принимает всякое условие как вневременной порядок существования, то динамичный искатель отбрасывает ложные абсолюты и сознательно сосредоточивается на исследовании конечной и условной сферы вещей. Однако, отважившись выйти за пределы установленного мировоззрения, он на каждом шагу сталкивается с проблемой: как, зная, что собственное существование ограничено определенными условиями, принимать и осуществлять решения, выходящие за рамки этих условий?

Как бы ни различались между собой люди разных эпох, они задают себе одни и те же вопросы, касающиеся их самих - им хочется знать, как думать о себе, чтобы действовать, Какое-то представление о мире и о себе, пусть и несформулированное, сопровождает каждое наше движение. Вопрос «Кто мы такие?» — задавался всегда, но всегда опосредованно, в связи с различными проблемами, в силу которых такие вопросы и возникают. Человека едва ли интересует, что он собой представляет, когда он не сталкивается с определенными вещами или ситуациями. На вопрос, кто я и что я собой представляю, мне ответить было бы нелегко. Другое дело, если бы меня спросили, кем я являюсь в глазах А или Б. Мы смотрим на себя прежде всего глазами других. Важно лишь, кто этот другой.

То, что считается верным для индивида, почти полностью применимо и к группам. Они тоже обладают «отраженным я», если воспользоваться выразительным термином Кули. История коллективных самоинтерпретаций, не являющаяся предметом настоящего эссе, в известном смысле представляет собой эволюцию самосознания; и каждая фаза этого развития определяется природой тех других, глазами которых люди видят себя. Наиболее длительный из этих этапов характеризуется стремлением человека понять себя vis-a-vis* личного Бога — отношение, менявшееся от ситуации хозяин—слуга к ситуации отец-дитя. Каждое из этих отношений выражало существующую социальную парадигму и систему социальных норм, верховным хранителем и гарантом которых объявлялся личный Бог.

Ослабление целостного мировоззрения средневековья знаменует собой начало долгих поисков нового хранителя новых норм. После ряда промежуточных решений Просвещение нашло нового гаранта нового порядка — разум. Ретроспективно мы можем определить вневременные нормы разума как правила конкуренции, принятые среди средних слоев общества. Однако не следует понимать их слишком узко, поскольку они признавались и при дворах абсолютных государей и в среде недавно сформировавшейся бюрократии.

Следующий абсолют возник после поражения французской революции и реставрации — им стала «история». Именно путем обожествления истории противники буржуазных революций получили возможность доказывать, что абсолютный разум, возведенный на престол этими революциями, был лишь одним из возможных вариантов сре-

* Перед л и ном (??.).

95

ди всех творений, создаваемых историей. Здесь нет возможности показать, как, ведя эти арьергардные бои, философия рационализма отказалась от претензий на абсолютность, признав свой преходящий характер, или как она отступила к более абстрактной и формальной концепции разума. Но даже в своей второй и формалистической версии рационализм не смог противостоять развитию новых, весьма основательных теорий.

Поскольку разум сам выступал как функция истории, основа самоинтерпретации снова изменилась. Никакая точка зрения не могла более защищаться на основе имманентной ей рациональности, ибо только история могла легитимировать ту или иную политическую цель или показать ее несостоятельность. Казалось более соблазнительным быть на стороне Weltgeist* или быть представителем следующей фазы истории, чем выступать в качестве пророка вневременных истин. Исторический прагматизм взял верх над откровением. Если одни стремились объявить свою точку зрения окончательным приговором истории, то другие предпочитали действовать с санкции ближайшего будущего. Этому соответствовали такие сентенции, как: «Каждая эпоха близка Богу», «Всемирная история — это всемирный трибунал», и даже еще более резко: «Бог — на стороне больших батальонов». Все эти выражения исторического самооправдания, исходящие от Ранке, Гегеля и Маркса, вошли в лексикон исторического прагматизма.

Основа, исходя из которой люди стремились понять и утвердить себя, еще раз изменилась, когда исторический аргумент уступил место социологическому.

Социологическая интерпретация взяла верх над исторической благодаря своей более глубокой постановке вопроса: кто творит это вечное изменение, создающее новые и отменяющее старые нормы, и чья это история?

В самом деле, по зрелом размышлении должно стать ясно, что слово «изменение» может иметь смысл только как глагол в предложении, утверждающем, что нечто изменяется. Употребляемая в качестве субъекта, история становится мифической и непостижимой самодовлеющей сущностью и занимает место, прежде отводившееся Богу-создателю. Хотя некоторые философы истории все еще занимаются выяснением природы исторического, невразумительное многословие последователей Гегеля уступило дорогу тому направлению мысли, суть которого может быть сведена к следующим постулатам:

а) люди, а не история являются подлинными творцами изменений;

б) изменения «интеллекта» — это мутации человеческого духа;

в) изменяется не дух изолированного индивида, а восприятие социализированных личностей;

г) история человеческого духа выражает чередование конфликтов и примирений групп.

Мирового духа (нем.)

96

Мы имеем дело уже не со словесными заменителями, а с наблюдаемыми действиями и периодически возникающими перед людьми дилеммами. Таким образом, основа для самоинтерпретации человека снова изменилась. Он уже рассматривает себя не в зеркале личного Бога, разума, истории или Weitgeist, а в перспективе своих социальных устремлений. Однако возникает вопрос: не является ли такое представление лишь еще одной преходящей точкой зрения, на смену которой придет более совершенная? Возможно, это так, но до сих пор нет метода, превосходящего социологический, и никакой другой под-код не оказался более основательным. Мы не можем не отметить, что в сменяющихся попытках интерпретации каждая новая была более полной и глубокой, чем предыдущая, и каждый новый подход включал в себя прежний, разрешая его противоречия. Больше, чем к какой-либо другой, это относится к социологической системе представлений, особенно, если учесть, что там, где вопросы обсуждаются свободно и открыто, социология стала незаменимой основой самоутверждения в равной степени для радикалов, умеренных и консерваторов. Тот, кто сегодня не способен смотреть на себя с логической и исторической точек зрения, не сможет найти себе места в сложившейся в настоящее время ситуации. Из этого вытекают два вывода.

А. В каждую эпоху люди достигают определенной формы самооценки, более или менее адекватной степени овладения обстоятельствами, в которых они находятся. Обычно лишь отдельные пионеры первыми сообразуют свои взгляды с изменившейся ситуацией, чтобы восстановить до некоторой степени соответствие между своими действиями и мыслями. Постепенно и другие, поначалу сопротивлявшиеся, начинают следовать новым взглядам по мере того, как изменяется переживаемая ими ситуация.

Б. Нельзя рассматривать как симптом разложения постепенное вытеснение черт характера, свойственных прежнему типу личности, которому было свойственно непоколебимое довольство собой, новыми — самоанализом, склонностью к самопроверке и приспособляемостью. Новые черты возникают в ответ на возрастающий динамизм мира, создавший наряду с сельским городской образ жизни, наряду с аграрным — индустриальный и наряду с феодальным — бюрократический. В ходе этих изменений первопроходец становится центральной фигурой, поскольку принимает мир таким, какой он есть, и всегда готов рассмотреть свою позицию в связи с изменением общего порядка вещей 2 . В этом социология оказывается непревзойденным инструментом, ибо ее рабочие гипотезы охватывают больше фактов, отвечают большему числу релевантных обстоятельств, чем другие. Гипотеза мира, управляемого мстительным правителем, соответствовала ситуации, когда все необходимое для жизни создавалось природой. Зависимость от капризов погоды выражена в Weltanschauung, основанном на вере в судьбу или неумолимого Бога. Сельское хозяйство — одна из

* Мировоззрение (нем.).

первых сфер занятости, в которых технология начале! заменять судьбу. Переход от палки-копалки к трактору знаменует ускоренное сокращение сферы непредсказуемого, и в связи с этим представление о непостижимой и всемогущей воле утрачивает свою значимость, все чаще расходясь с действительностью. В новых условиях мировоззрение, примирявшее мысли человека о Вселенной с постоянно преследующими его опасностями и неудачами, уже не может удовлетворить человека. Земледелец начинает отдавать предпочтение детальному плану действий, а не убаюкивающим его сомнения представлениям о космосе.

Критерии адекватной самооценки аналогичным образом изменяются и в сфере социальной организации. Общее мировоззрение, приводящее мышление в гармоничное соответствие с социальным поведением, удовлетворяет требованиям относительно стабильного общества с простой структурой. Пока социальные отношения человека осуществляются на первичном уровне, где конформизм, покорность и соблюдение взаимности в отношениях обеспечивают необходимые успехи, гипотеза о предустановленном порядке вещей предоставляет оптимальную возможность для этической ориентации. Но изменяющееся общество и невежественное, ограниченное узкими рамками своей деятельности население не могут функционировать без рабочего плана, понятного по крайней мере тому, кто способен вплоть до мельчайших деталей объяснить его и взять на себя руководство необходимыми работами. Задавая сегодня себе вопрос: «Кем и чем мы являемся?», — мы имеем в виду определение нашего места в существующем социальном порядке.

Настоящая эпоха характеризуется не только ростом самосознания, но и нашей способностью определять его конкретную природу; мы живем в период осознанного социального существования. Этот процесс само-выяснения начался снизу. Несомненно, средние классы на заре своей истории обладали некоторой социологической ориентацией, и в известном смысле можно отметить моменты социологического понимания в политическом мышлении патрициата, правившего городами-государствами в эпоху Возрождения. То же самое можно сказать об управляющих княжескими или королевскими канцеляриями. Не следовало бы в этой связи игнорировать социологическое значение таких писателей эпохи Реставрации, как де Местр. Однако только в мышлении пролетариата социологическая точка зрения стала всеобъемлющей. Пролетариат был первой группой, предпринявшей попытку последовательной социологической самооценки и выработавшей определенное и ясное классовое сознание.

Социальное сознание сейчас уже не является более привилегией пролетариата. Мы обнаруживаем его и у высших классов, и оно все более проникает в каждую значительную группу, в том числе и определяемую полом или возрастом.

Что же является типичным в возникновении группового сознания? Оно начинается с попыток группы определить свою позицию в новой

98

ситуации. Так, например, женские объединения — относительно новое явление среди таких групп. Уже не случайностью и не данью моде становятся все более многочисленные, чем когда-либо ранее, исследования, посвященные природе и положению женщин, молодежи, пожилых людей и лиц среднего возраста. Каждая из этих групп стремилась по-новому определить свое место в обществе, но, совершая эту попытку, они были вынуждены не только обратить внимание на самих себя, но и критически проанализировать уже существующие интерпретации. Женщины обычно принимают определение своей роли, исходящее от мужчин. Более того, они смотрят на себя их глазами. Понимание этого факта знаменует начало формирования сознания феминистских групп. Коллективное определение, такое, например, как взгляд на женщин с точки зрения мужчин, уже больше не гипотеза и не теория, оно становится источником коллективных привычек и поступков. Поэтому, если какая-либо группа рассматривает определения, даваемые ей другой группой, она начинает пересматривать свое отношение к этой другой группе. Вспомним «Кукольный дом» Ибсена, впервые в современной литературе показавшего разрыв между двумя представлениями о женщине. Новая самооценка, как у Норы в пьесе Ибсена, редко имеет успех без поддержки со стороны индивидов, находящихся в подобной же ситуации и подобным же образом мотивированных.

То же относится mutatis mutandis* и к германской молодежи, которая создала множество философских теорий, являющихся реакцией на концепции молодежи, созданные прежним поколением. В них молодежи отводилась лишь второстепенная роль, как стадии, предваряющей зрелость. Именно это резко критиковали различные молодежные декларации, утверждавшие автономную ценность молодости. Социальный импульс этого освободительного движения исходил от промышленной революции, предоставившей беспрецедентные возможности для способных к адаптации, инициативных молодых людей и поставившей их в преимущественное положение по сравнению с более пожилыми, имеющими устоявшиеся взгляды и трудовые навыки. В стабильном обществе крестьян и ремесленников - хранителей традиций — взрослые и пожилые люди были общественными интерпретаторами социального порядка, созданного ими в своих собственных интересах. Индустриальное общество в противовес этому больше ценит молодежь и девальвирует ценность накопленной мудрости 3 . Было бы интересно исследовать вопрос: неизбежно ли уменьшение полезности старшей возрастной группы подрывает ее идеологическую роль? Чтобы ответить на него, мы должны были бы определить, из каких факторов складывается социальное влияние старших поколений и, наоборот, какие ситуации благоприятствуют молодежи. Динамика промышленной революции — это лишь один из многих факторов.

* С соответствующими изменениями (лат.}.

99

Социальное сознание не всегда совпадает с восхождением групп к вершинам власти, с занятием ими доминирующего положения в обществе, так как сознательная реакция на социальные изменения — только современный феномен. Это, как мы уже указали, характерно для всех страт, а не для одного пролетариата, хотя его самосознание было первым и наиболее ярким из подобных проявлений. То, что та-кие стремления могут иметь успех лишь в наше время, объясняется различными обстоятельствами, но совершенно ясно, что до тех пор, пока одна группа находится в подчинении у другой, она принимает и выполняет возлагаемую на нее роль как нечто само собой разумеющееся.

Два фактора делают возможным такое социальное самосознание. Во-первых, современное общество разработало множество различных видов контроля, заменившего принудительную власть в качестве основной гарантии господства и подчинения 4 . Во-вторых, современное общество предполагает широкий воспитательный и дисциплинарный контроль, осуществляемый первичными группами и общественными организациями.

Вернемся к первому фактору. Чтобы ответить на вопрос, почему классовые конфликты в древности, а позднее антагонизм между мастерами и подмастерьями не приводили к развитию классового самосознания, следует принять во внимание условия, при которых возникшее позднее индустриальное общество создало свободного рабочего и свободное партнерство, основанное на договоре.

Успех на свободном рынке в условиях конкуренции предполагает постоянное осознание социальных изменений. Необходимая адаптация к этим изменениям требует непосредственной реакции и независимого суждения, свободного от традиционных или мифологических иллюзий. Индивид, вынужденный жить своим умом и использовать возникающие перед ним возможности, уже не может чувствовать себя связанным предписанным образом жизни. Непосредственным результатом такого нового порядка вещей является возрастающая рациональность, сначала в экономическом поведении, затем в определенных производных ситуациях, а в конце концов - в концептуализации своих собственных интересов. Такие ситуации учат людей ориентироваться на собственную точку зрения и игнорировать традиционные, отчуждающиеся идеологии. Это — первый шаг к социальному самосознанию. Вначале его совершают отдельные индивиды, но затем он принимает коллективный характер. Индивиды в сходных ситуациях обнаруживают общность своих позиций и приходят к общему определению своих ролей. Возникающая групповая идеология развивается, игнорируя традиционные чувства, вызванные кровными и религиозными связями или кастовой честью.

Второй фактор, способствующий возникновению группового сознания, — это современная практика воспитания личности в социально нейтральной атмосфере, тогда как ее отсутствие в воспитании традиционного типа препятствовало возникновению новой и независи-

100

мой групповой ориентации. Часто указывалось, что подмастерья не могли прийти к классовому самосознанию даже во времена их экономического упадка, пока они жили в семье своего хозяина. Эта общая ситуация первичной группы мастера и подмастерьев или учеников продлевала их лояльность по отношению к гильдии и сохраняла надежды на вступление в сословие мастеров. Именно такая ситуация не .допускала развития того чувства классовой обиды, которое впоследствии привело пролетариат к концепции, делавшей его центральной фигурой в развитии общества. Эволюция сознания феминистских групп проходила аналогичным образом. Она началась в тот момент, когда женщины получили доступ к профессиям и создали конкуренцию мужчинам. Этот момент лежит в основе конфликта между традиционной, патриархальной интерпретацией роли женщины, с одной стороны, и теми взглядами, которые формировались у работающих женщин — с другой.

Подведем итоги вышеизложенному.

1. Идеологии сосуществуют в антагонистическом взаимоотношении. Наиболее радикальная форма такого антагонизма — это скрытые, не высказанные явно предположения и суггестивная структура мышления, посредством которых господствующие группы препятствуют развитию независимого самосознания подчиненных страт. Поскольку социальные страты не находят адекватного выхода своим социальным импульсам, они обычно прибегают к их вытеснению и сублимации (если использовать терминологию Фрейда), в то время как те, что осуществляют контроль, более свободны, т.е. способны на реакции, соответствующие их представлениям о себе. Это характерно и для отношений между мужчиной и женщиной. Общество, в котором господствуют мужчины, обеспечивает большую свободу самовыражения мужчинам и ограничивает поведение женщин более жесткими предписаниями относительно соблюдения женского достоинства. Мужской контроль над поведением женщин не следует путать с более общим положением о том, что нельзя жить в группе, не соблюдая известных запретов и ограничений. Вопрос состоит в том, создает ли группа свои собственные запреты или должна заимствовать их у других.

2. Важная тенденция современного общества (которая более широко будет освещена в следующем эссе — «Демократизация культуры») проявляется в том, что каждая группа стремится выработать свой собственный взгляд на вещи и чувствовать себя не связанной господствующей в обществе интерпретацией существующего порядка.

3. Это является также причиной хорошо известного, но не получившего объяснения феномена: демократизация на своем первом этапе не создает равенства и единомыслия, а усиливает групповые различия. И в самом деле, мы являемся свидетелями скорее растущего национализма, нежели космополитизма 5 .

Демократический процесс, лежащий в основе самоопределения, объединяет прежде всего людей, находящихся в сходных ситуациях, и пробуждает национальное самосознание раньше, чем групповое само-

101

сознание расширится до глобальных масштабов. С этой точки зрения национализм представляет собой феномен, аналогичный феминизму и германскому молодежному движению.

2. Основные принципы социологической теории интеллигенции

Развитие интеллигенции соответствует завершающей фазе становления социального сознания. Интеллигенция - последняя группа, пришедшая к социологической точке зрения, поскольку место интеллигенции в общественном разделении труда лишает ее непосредственного доступа к какой-либо из значительных и функциональных сфер общества. Уединенность исследователя и его зависимость от публикаций позволяют ему составить лишь вторичное, «не из первых рук» мнение о социальных процессах. Неудивительно, что эта страта долгое время оставалась p неведении относительно социального характера изменений. А тем, что начинали ощущать пульс времени, дойти до социологической оценки своего положения мешала утвердившаяся концепция о роли пролетариата. Это не было случайностью, но и не происходило преднамеренно. Пролетариат уже во всех деталях разработал собственное мировоззрение, когда припозднившаяся интеллигенция появилась на общественной сцене, и мировоззрение пролетариата оказало на нее такое же гипнотическое воздействие, как и прежние идеологии, навязывавшиеся, как правило, доминантными группами подчиненным стратам. Вполне естественно, что пролетариат помещал себя в центр своего мировоззрения. Все группы, нащупывавшие социальную ориентацию, сначала пытаются дать возвышающую их самих интерпретацию общества, выставляющую их в наиболее благоприятном свете. Скорригировать этот «перекос» возможно лишь на более высоком уровне рефлексии, достижимом с помощью социологии знания. Поэтому, прежде чем понять себя, интеллигенция должна была вплотную заняться изучением утвердившейся в обществе идеологии пролетариата. Этот процесс очень схож с ранним периодом эмансипации самого пролетариата от идеологий, препятствовавших развитию его классового самосознания. Когда разрозненные группы интеллигенции начинают поиски своей социологической ориентации, они интерпретируют себя в системе понятий, созданной пролетариатом на его пути к самоидентификации. Этим объясняется резкое снижение самооценки интеллигенции. Ее прежнее самомнение уступает место самоуничижению.

Прежнее самомнение интеллигента частично объясняется тем, что до тех пор, пока интеллигент являлся признанным истолкователем мира, он мог претендовать на значительную роль в нем, пусть даже главным образом обслуживал другие страты. История интеллигенции богата примерами, свидетельствующими о самомнении интеллигенции, — высокомерное духовенство и его соперники — пророки, увенчанные лаврами поэты-гуманисты, провидцы исторического будуще-

102

го эпохи Просвещения и романтические философы, возглашавшие вердикты Weltgeisl, Мы знаем также о развернувшейся в основном еще с эпохи позднего средневековья и Возрождения долгой тяжелой борьбе, в результате которой скульпторы, архитекторы и живописцы из ремесленников и слуг стали художниками, почитаемыми людьми, им удалось пробиться «наверх». Правда, это были исключения. Подобно некоторым живописцам при высокопоставленных патронах, не забывавшим поместить свое изображение где-нибудь в углу аллегорической картины, философы сохраняли для себя привилегированную нишу в своем Weltanschauung. Однако вера ученого мужа в собственную миссию жива до тех пор, пока он сохраняет ключ к секретам вселенной, пока он является органом мышления других страт. Его самонадеянности приходит конец, как только он сталкивается с господствующим мировоззрением другой группы. Раболепие некоторых современных интеллектуалов свободных профессий исходит из ощущения беспомощности, охватывающего их, когда они, волшебники в сфере концепций и короли в сфере идей, сталкиваются с необходимостью установить собственную социальную идентичность. Они обнаруживают, что не обладают ею, и остро осознают это.

Мы должны признать импонирующую последовательность, с которой пролетариат произвел свою переоценку социального мира. С другой стороны, следует поставить вопрос: до какой степени эта новая точка зрения привела к чуждой ее натуре и неадекватной самооценке интеллигенции? Рассмотрим концептуальный аппарат Маркса, приспособленный им к интересам одной страты.

Что является осью пролетарской социологии? Это классовая социология, и она оперирует лишь одной социологической категорией: классом. В данных узких рамках любой феномен является либо классовым, либо неклассовым. Такой метод предвзятого отношения к предмету часто использовался и прежде, чтобы подорвать самоуверенность оппонента, перед которым выдвигалась альтернатива, не позволявшая ему утвердить себя. Аналогичный пример: женщина, видящая для себя лишь альтернативу — быть домашней хозяйкой либо проституткой, не способна представить себя ни в одной из ролей, ставших для нее доступными в результате движения эмансипации.

Это один из наиболее сублимированных и наименее болезненных методов формирования идеологии. Это не тщательно спланированная военная хитрость. Подобная стратегия приводит оппонента в замешательство только потому, что в основе ее — агрессивное и бездумное самоутверждение. Сам пролетариат был когда-то пассивным объектом именно такого метода идеологического контроля. Точно так же и интеллигенции, не искушенной в социологическом мышлении, пришлось столкнуться с альтернативой класс или некласс, чтобы обнаружить свою собственную ничтожность, ибо, поскольку интеллигенция не является классом, она становится чем-то несуществующим, социальной фикцией.

103

Резкая утрата самоуверенности проходила по двум основным направлениям.

Первое направление представлено выбором тех интеллигентов, что присоединялись к партиям рабочего класса. Это был не союз равных, а альянс, продиктованный самоуничижительным стремлением играть роль пролетарских функционеров, осуществленный по тому же принципу, в силу которого некоторые их предшественники боролись за дело прежних правящих классов.

Наиболее ярким примером второго направления является Шел ер. Он без колебаний принял самые радикальные переоценки своего времени и, словно ведомый неким демоном, двигался от религиозной и исторической философии к социологической ориентации. Испытав влияние социальных сил на мышление, он поддался чарам интеллектуального нигилизма и к концу жизни задумал написать книгу «Бессилие духа».

Социологическое мышление отнюдь не всегда толкает интеллигенцию к пораженчеству и самоосмеянию. Человек просто должен быть готов расстаться с навязанными ему интерпретациями и мыслить исходя из своей собственной точки зрения — как в наши дни должна делать любая группа, — чтобы найти свое место в изменяющемся мире; можно заключать политические альянсы, но при этом осознавать свою собственную позицию.

Итак, стало ясно как день, что интеллигенция ни в коем случае не является классом, что она не может создавать партию 6 и не способна к согласованным действиям. Такие попытки обречены на поражение, ибо политическое действие зависит прежде всего от общих интересов, которых интеллигенции недостает в большей степени, чем любой другой группе. Ничто не чуждо этой страте более, чем единомыслие и согласие. Правительственный чиновник, политический агитатор или нелояльный писатель радикального толка, священнослужитель и инженер имеют мало общих существенно важных, реальных интересов. Существует большая близость между «пролетарским» писателем и пролетариатом, чем между таким писателем и всеми прочими разновидностями интеллигенции, упомянутыми выше. С другой стороны, общеизвестно, что интеллигенты — выходцы из буржуазии или аристократии, изменившие своему классу, — действуют не так, как другие, социально менее мобильные представители их страты. Помимо собственных разных классовых интересов интеллигенты вносят в свою профессиональную ситуацию особую мотивацию и специфические установки, которые социолог не может не идентифицировать.

Интеллигенция — промежуточная страта, и пролетарская социология, исходящая из концепции класса и партии, не могла не признать за таким внеклассовым образованием лишь роль попутчика тех или иных классов и партий, существующих на данный момент. Эта концепция маскирует специфику мотиваций интеллектуала и способна парализовать его самооценку. Вполне понятно, что политику мало дела до своеобразия таких политически неопределенных элементов, поскольку он

104

оперирует ясными реальностями, объединяющими людей или разобщающими их. Политик может себе позволить мыслить исключительно политическими категориями и игнорировать политически иррелевантные группировки. С другой стороны, социолог — это диагностик социальных феноменов, он занимается их дифференциацией.

Существенные характеристики данной страты поддаются обобщению. Она является образованием, находящимся между классами, а не над ними. Отдельный представитель интеллигенции может иметь и часто имеет определенную классовую ориентацию и в происходящих конфликтах принимает сторону той или иной партии. Более того, его выбор может быть последовательным и выражающим четкую классовую позицию. Но помимо таких связей мотивацией интеллигента бывает и то, что полученное образование вооружило его знаниями, позволяющими рассматривать актуальные проблемы с разных сторон в отличие от большинства участников дискуссий, которые видят проблему только с одной стороны. Мы сказали, что интеллигент «вооружен», чтобы видеть проблемы своего времени не только в одном ракурсе, хотя порой он может действовать и как рьяный приверженец одной из сражающихся сторон, идя в ногу со своим классом. Приобретенные интеллигентом знания делают его потенциально более лабильным. Он легче изменяет свою точку зрения и менее связан односторонней установкой, ибо способен сопоставлять несколько противоречивых подходов к одному и тому же предмету. Иногда эта склонность может противоречить классовым интересам данной личности. Способность схватывать различные стороны одной и той же проблемы и легкость, с какой эта личность принимает иные оценки ситуации, позволяют ей чувствовать себя непринужденно в широкой сфере поляризованного общества. Однако это делает ее менее надежным союзником по сравнению с теми, чьи позиции основаны на более ограниченном выборе из всего многообразного спектра явлений, в котором предстает перед ними действительность. Что касается политической деятельности, то интеллигенты не так часто поддаются соблазну голосовать за списки, выдвигаемые теми или иными партиями, и отстаивать привычные программы и кандидатуры, освященные и собственным опытом, и традициями отцов.

Это мы не сможем объяснить, если согласимся с рационально упрощающей реальное положение дел точкой зрения, на которой стоят партийные функционеры или сторонники классовой социологии, и все же подобные факты, кажущиеся неуловимыми, ускользающими от анализа и объяснения, общеизвестны, о чем свидетельствует привычное разделение людей на «образованных» и «необразованных». Рядовой человек чувствует такую же разницу и социальную дистанцию между этими двумя категориями, как и между богатыми и бедными или предпринимателями и рабочими. То же выражено и в несравненно большем осознании людьми недостатка образования, чем недостатка средств. Такие различия не выявляются в рамках классово обусловленных социологических схем.

105

Еще раз подчеркнем, что интеллигенция не образует особой страты, стоящей над классами, и ни в коей мере не обладает способностью преодолевать собственную классовую принадлежность в большей степени, чем другие группы. В моем прежнем анализе этой страты я употребил термин «относительно свободная интеллигенция» (relativ freischwebende Intelligenz}*, заимствованный мною у Альфреда Вебера. Я не имел в виду группу, полностью свободную от классовых связей. Эпитет «относительно» — не пустое слово. Он просто подразумевает хорошо известный факт, что интеллигенция не реагирует на ту или иную проблему так однозначно, как, например, служащие или рабочие. Даже рабочие время от времени проявляют различия в своих реакциях на те или иные проблемы; в еще большей степени это присуще так называемым средним классам, и наименее унифицировано политическое поведение интеллигенции. Естественная история данного феномена является предметом настоящего очерка и более раннего исследования 7 . После этого напоминания не следует ожидать, что критика будет снова ради удобства упрощать мой тезис и сводить его к легко опровержимому утверждению, будто интеллигенция является особой стратой, стоящей над всеми классами, или, что ей ведомы тайны откровения. Относительно тайн откровения, могу лишь сказать, что определенные типы интеллигентов обладают максимальными возможностями, чтобы проверять и использовать социально доступные перспективы или на опыте познавать их противоречия. Я вернусь к этому ниже.

3. Идентификация социальных групп

Чтобы определить социальное место интеллигенции, нам предстоит прежде всего перепроверить методику социологических исследований, оперирующую исключительно концепциями класса и классового интереса. Но сначала мы проведем различие между классовой позицией, классом и сознательным классом*. Классовая позиция определяет положение, занимаемое индивидами и группами в социальной системе. Ранее мы указывали, что термин «социальная позиция» шире, чем «политическая позиция». Социальное положение — это общий термин, отражающий позицию, в которой находятся индивиды, постоянно испытывающие сходные или идентичные влияния, располагающие одинаковыми или аналогичными возможностями, встречающиеся с теми же мотивациями и ограничениями. Общая социальная среда не обязательно создает одинаковое интересы, например общая позиция меньшинства, объединяющая разные этнические группы, сама по себе может восприниматься без вовлеченности в групповые интересы 9 . Термин «положение», если его расширить, включает и такие феномены, как возрастные группы 10 . С другой стороны, классовая позиция подразу-

: Относительно свободная (букв.: свободно парящая) интеллигенция (нем.]

106

мевает определенное сходство интересов в рамках плюралистического общества, где неравномерно распределены власть, различные прерогативы и экономические возможности 11 .

Чтобы перейти от концепции позиции или положения к концепции класса, нужно сначала познакомиться с позиционным характером поведения. Мы познаем человека прежде всего через его поведение и мотивации, которые, в свою очередь, зависят от его ориентации в данной ситуации. В том случае, когда поведение личности выявляет ее отношение к своему положению, мы говорим о позиционном поведении. Термин позиционная ориентация не следует понимать в детерминистском плане, поскольку определенная позиция допускает не только один тип реакции. В то же время поведение является позиционным лишь тогда, когда оно руководствуется скрытыми импульсами, заложенными в том или ином положении (в отличие от ребенка или душевнобольного, не осознающих своего положения и не реагирующих на него). Положение имеет две составляющие — объективную и субъективную. Объективный характер положения можно определить, не принимая во внимание поведение, ибо позиция просто существует незавимо от того, как на нее реагируют и реагируют ли вообще. Хотя позиция проявляется и становится различимой только через поведение ее носителей, индивиды могут находиться в ней, не реагируя на нее предсказуемым или типичным образом.

Самая важная форма позиционного поведения — та, что руководствуется только экономическими интересами индивида, проявляющимися прежде всего на рынке. Теперь мы можем говорить о классе, если индивиды действуют одинаково в соответствии со своими общими интересами и общей позицией в процессе производства. С другой стороны, сознательный класс образуется в результате тенденции его членов действовать коллективно в соответствии с сознательной оценкой своего классового положения по отношению ко всем другим стратам общества.

Классовая позиция, класс и сознание образуют три уровня дифференциации. Их личный состав не обязательно должен совпадать и обычно не совпадает. Классовые партии, союзы и группы влияния часто выражают третью фазу — сознательный класс.

Прежде чем приступить к анализу интеллигенции, подведем некоторые итоги.

А. Мы не утверждаем, что человеческое поведение руководствуется исключительно экономическими интересами, однако полагаем, что структура действий, мотивированная данными интересами, представляет собой модель, полезную для социологического анализа; этот факт хорошо продемонстрировал Макс Вебер 12 . Хотя традиционное поведение само по себе в корне отличается от рационального, часто оно сохраняет прежнее ядро рациональности. Источником традиции могут быть как прошлые интересы, так и магия.

Б. Довольно часто непрофессионалы могут не разглядеть игру рациональных интересов в иррационально мотивированных действиях.

107

Так, соблюдение религиозных заповедей, которые сами по себе нерациональны, часто служит рациональным целям. Известный анализ пуританского аскетизма, осуществленный Максом Вебером*, служит тому хорошей иллюстрацией. Первичная мотивация этого аскетизма была несомненно религиозной, однако она соответствовала рациональному отношению к экономическим ценностям, в котором нуждался развивающийся торговый капитализм. Человек не может длительное время действовать, полностью игнорируя свое положение, и разрушать условия своего существования. Поэтому важно то, что он делает, а не то, что он об этом думает. Действия могут последовательно достигать определенной цели, не будучи ею мотивированы. Довольно часто целый ряд незначительных, хотя и неосознанных, адаптации в конце концов направляет исходно нефункциональный тип поведения в рациональное русло.

В. Практически у каждого индивида мотивации амбивалентны, а социальная среда неоднородна. Поэтому классовая позиция — это одно из нескольких положений и одна из нескольких мотиваций. Данное утверждение верно применительно к интеллигенту, главным образом из-за большей вовлеченности интеллигента в межклассовые взаимосвязи. Его политический выбор зависит не только от его классовой позиции, но и от взаимопонимания с другими людьми, находящимися вне его класса.

Г. Вышеизложенные соображения отвергаются догматической теорией класса, представляемой марксизмом. С этой точки зрения нельзя адекватно представлять себе интеллигенцию как классовый феномен. Вопреки своим позитивистским интенциям марксистская философия следует средневековому типу концептуального реализма, онтология которого обходит индивида. Это гегельянская черта марксизма, рассматривающего класс как некое гигантское человекоподобное существо, а индивида - лишь как орудие коллективного Левиафана. Класс у Маркса кажется столь же независимым от перцепций и реакций индивида, сколь и средневековые универсалии. При таком понимании классов они могут быть легко превращены в некое подобие ящиков для бумаг в канцелярии бюрократа, где каждому индивиду будет уготовано свое место. Хотя доктрина и не задумана подобным образом, этого едва ли можно избежать, мысля альтернативными категориями: класс — некласс. С таких позиций нельзя прийти к определению сложного и амбивалентного феномена интеллигенции. Можно, правда, выделять различные нюансы, представляющие ее как иррелевантную группу, и продолжать идентифицировать интеллигенцию с тем или иным классом или же считать ее попутчиком, влачащимся в хвосте того или иного лидера.

Анализ этой страты предоставляет нам возможность показать ошибочность такого подхода. Класс в отличие от классовой позиции

* В работах «Протестантская этика и дух капитализма» и «Протестантские секты и дух капитализма».

108

нельзя представлять себе независимым от действий индивидов, его можно воспринимать только как группу, одинаково реагирующую на одинаковое экономическое положение. Именно классовая мотивация делает индивида членом класса. Если это ясно, мы становимся способными придавать определенное значение различиям мотиваций для политического выбора. Некоторые личности следуют только одной преобладающей мотивации, в то время как другие движимы противоречивыми побуждениями. Это относится не только к интеллектуалам, но ко всякому, кто занят хорошо оплачиваемым трудом, доступ к которому для аутсайдеров нелегок.

Мы поймем амбивалентную ситуацию лишь в том случае, если отбросим гегелевский реализм*, придающий классовой концепции Маркса жесткий характер и делающей марксизм невосприимчивым к конкретной психологии. Мы должны основывать концепцию класса на действиях и индивидуальных предпочтениях, чтобы быть в состоянии оценивать альтернативные ситуации и принимать во внимание тот факт, что класс не полностью абсорбирует и объясняет все действия конкретной личности. Если, несмотря на все это, мы не полностью приемлем метод социологических номиналистов, относящих к реальности только восприятия и действия индивида, то это происходит потому, что они склонны упускать из виду коллективные ситуации, в которых индивиды живут и действуют, а также относительную независимость и динамику групповых структур. То, что индивид является прежде всего воплощением реальности, представляется нам неизбежным, но такое соображение не должно делать нас слепыми по отношению к объективным условиям, с которыми индивид сталкивается на каждом шагу. Данные условия направляют и мотивируют его поведение независимо от того, сознает он это или нет. Крайним следствием номиналистического взгляда является неструктурированный мир, социальный вакуум, делающий действия конкретной личности такими же непостижимыми, как и доктринерский реализм.

Метод, сторонниками которого выступаем мы, основан на следующих соображениях. Мы согласны с реалистами, что поведение индивида не может быть адекватно понято вне его социальных связей. Но мы отвергаем «реалистическую» практику, отдающую приоритет — из политических или религиозных соображений — одной отдельной группе, такой, как класс, раса, церковь или нация, и мы против интерпретации всех других социальных образований как производных от одной, «реальной» группировки. Мы принимаем цель номиналистов, заключающуюся в том, чтобы понять поведение и мотивации личности, но выступаем против их тенденции конструировать индивида как

* Термин «реализм» автор применяет в контексте средневековой полемики между «реалистами» и «номиналистами». «Реалист» — сторонник признания за общими понятиями, «универсалиями», реального, онтологического существования, тогда как «номиналисты» считали их лишь именами вещей, созданными «для удобства ума».

109

социально обособленное и нерастворимое в реальности остаточное существо. Мы считаем, что индивид, как таковой, может быть понят только через его участие во множестве групп, одни из которых связаны между собой, а другие переплетаются или даже конфликтуют. Социологически релевантным индивида делает не его относительная обособленность от общества, а его многообразная вовлеченность. Процесс индивидуализации протекает в русле самого процесса идентификации личности с пересекающимися и конфликтующими группами.

Именно в этом смысле мы в дальнейшем будем рассматривать многочисленные связи и амбивалентные мотивации, в особенности их проявления у интеллигенции.

4. Типы интеллигенции

Теперь перейдем от предварительных замечаний к факторам, позволяющим нам говорить об интеллигенции как о единственном в своем роде социальном типе. Из каких источников возникает амбивалентность этих'индивидов и откуда черпают они свою специфическую мотивацию за пределами собственных классовых позиций?

Общим свойством интеллигенции является ее характерное отношение к культуре. Отношение это, однако, может быть самым разным. Большинство недоразумений связано с различными интерпретациями того, что значит «быть культурным» 13 .

Определим данные различия.

1. Первый тип проявляется в различии физического и умственного труда. Такая поляризация в целом не лишена смысла. Она позволяет выявить различия между средствами и орудиями профессионального труда независимо от социального ранга тех, кто ими пользуется. Если в прежние времена такое рядоположение двух типов деятельности всегда было связано с определенной социальной оценкой, например дифференциацией рангов, то основанные на принципах демократии условия труда в современном обществе действительно лишили различие между двумя типами труда его прежнего ценностного значения 14 . В обществе с профессиональной специализацией специфический характер труда становится во все большей степени неотъемлемым свойством профессии и все в меньшей мере — символом статуса. Чтобы понять современную тенденцию, достаточно вспомнить о существовавшей в Древнем Риме дифференциации между opera servilia* и artes liberales**. Т.е. между различными типами физического труда, не приличествовавшего свободным людям, исключая военную службу, занятия гимнастикой и спортивные состязания и неким подобием статуса позднейших свободных профессий.

' Труд раба (лат.).

** Свободное искусство (лат.).

по

2. Вторая стадия оценки интеллектуального труда тесно связана с социальным статусом: прежний контраст между умственным и физическим трудом уступает место новому различию между свободными профессиями и оплачиваемыми профессиональными занятиями. Свободные профессии — это в основном занятие искусством, наукой и религией ради них самих, без вознаграждения. Свобода от денежных соображений - важная черта престижа, с которым связывались эти занятия. Они были возможны лишь для лиц благородного сословия, обладавших независимыми средствами. Свободная профессия означает в этом смысле не только нефизический труд, но и источник престижа и особый профессиональный этос, а именно свободное от материальных интересов служение призванию. Однако часто высокий моральный статус маскирует тот факт, что престиж такого труда определяется не материальной незаинтересованностью, а социальным положением, делающим его возможным. Это хорошо иллюстрирует древний обычай, когда врач, воспитанный в традициях Гиппократа, только ставил диагноз и прогнозировал течение болезни, а хирургические операции, терапевтическое лечение и уход за больным предоставлял своим помощникам, работавшим за плату. Такое же различие между свободными и оплачиваемыми профессиями заложено в основе предшествовавшей возникновению современной бюрократии практики передачи общественных дел неоплачиваемым почетным чиновникам — сквайрам (в Англии) или независимым патрициям.

3. Престиж интеллектуального труда как занятия, достойного джентльмена, все еще сохраняется в различии третьего рода — между образованными (Gebildeten*) и необразованными людьми. Это различие до сих пор имеет большое значение в небольших городах ряда стран Южной Америки и Европы, особенно в Германии. Определения «образованный» или «необразованный» уже не подразумевают профессию, академическую подготовку или феодальный ранг, ныне не существующий 15 . Понятие «образованный» включает в этом специфическом смысле людей таких уважаемых профессий, как врач, юрист, учитель, министр, коммерсант, фабрикант — короче, лиц, обычно собирающихся у почетного стола в таверне и дружащих домами. Здесь действуют три взаимозаменяемых принципа селекции: уровень культуры, служебное и общественное положение и доход. Недостаток культуры может компенсироваться значительным доходом, и vice versa**. Окончательный отбор обладает известной степенью гомогенности. В основе его — сходство норм социального этикета, стиля жизни, моральных приличий. Такой социальный симбиоз создает гомогенную культуру, т.е. общепринятую форму высокой социальной культуры для избранных.

4. Эта общепризнанная черта «образованного» человека постепенно утратила свою распространенность с того самого времени, как сло-

: Образованный (нем.}. : * Наоборот (лат.).

111

жилось всевластное государство с его квалифицированной бюро-кра-тией. Бюрократическая иерархия создает свои собственные критерии различий с помощью новой системы свидетельств^ введенной для продвижения по гражданской службе 16 . На этой новой основе образованными людьми считались обладатели дипломов, и лишь они имели монополию на продвижение по гражданской службе. Прежние отличительные признаки респектабельности уступают место различиям между индивидами, получившими высшее образование 17 , а в Германии — дальнейшей градации дипломов, выдаваемых по окончании 6-го, 7-го и 8-го классов средней школы.

Стандартизация обучения сама по себе неизбежна в индустриальном обществе. Неоплачиваемое чиновничество из числа дворян-непрофессионалов не смогло бы удовлетворить запросы современного общества. В то же время никто не усомнится в демократическом характере системы, которая в основу квалификации той или иной должности кладет доступный объективной оценке уровень образования, ибо образование доступно каждому, по крайней мере в принципе. Тем не менее эта система создает новый тип дифференциации, и не только потому, что образование повышенного типа требует немалых средств.

Итак, бюрократическое управление германским обществом добавило новый критерий интеллигентности к прежним традиционным, облагороженным представлениям о культуре — обладание практическими знаниями. Систематические экзамены проверяли, в какой мере кандидат на ту или иную должность смог усвоить предписанный ему объем специальных знаний и овладеть рядом стандартизированных приемов и методов. Теперь обществу со сложной, дифференцированной функциональной структурой требуется, разумеется, персонал, прошедший четко определенное в профессиональном отношении и специализированное обучение. Но не следует при этом забывать об аспектах накопленной обществом культуры, не имеющих прямого отношения к избранной карьере. Культура стала конвенциональной уже в XVi в. Франц Блай говорит, что в период рококо литература почти полностью вытеснила поэзию 18 . Влияние бюрократии усилило данную тенденцию, особенно в сфере высшего образования. Мы еще вернемся к этому в конце статьи.

Четыре описанных критерия культурности и образованности соответствуют четырем социальным типам, четко различаемым по их профессиональным характеристикам, поведению и социальной ориентации. Хотя эти типы возникли в разные периоды истории, они до сих пор существуют бок о бок и в современном обществе. Думать, что они не обладают подлинными чертами интеллигенции, было бы ошибочно в той же степени, как и видеть в них единственно возможные варианты.

С каким бы классом или рангом лица, охарактеризованные выше, ни отождествляли себя, все они проявляют в поведении характерные отклонения от образа действий своих собратьев, не занятых интеллек-

112

туальным трудом. Этот объединяющий их интерес является альтернативным источником мотивации, в силу которой поведение индивида отклоняется от норм, предписываемых его классовой принадлежностью. Учитель, не принимающий вознаграждения за определенные услуги, тем самым в известном смысле отрекается от своего классового положения конторского служащего, рабочего в белом воротничке. Государственные служащие часто отказываются вступать в профсоюзы во имя престижа, основанного лишь на том, что они разделяют взгляды, присущие их профессии 19 . Амбивалентность образованных индивидов и их отклонение от поведения, предписываемого им классовой моделью, можно объяснить их обособленным дискурсом претендующим на создание группы единомышленников со специфическим esprit de corps и увеличение дистанции между теми, что общаются друг с другом в рамках этого дискурса, и теми, что стоят за его пределами.

Мы не намерены останавливаться на вышеизложенной профессиональной типологии интеллигенции. Она послужила нам лишь отправной точкой. Типы интеллигентов, о которых пойдет речь в последующих частях этого эссе, будут отличаться от ранее приведенных отсутствием профессиональных различий и специфическими мотивациями, истоки которых мы надеемся проследить. Возможно, наше обсуждение в определенные моменты выйдет за рамки социологического анализа, приблизившись к сфере философии культуры. До сих пор существуют расхождения по вопросу о том, чем является философия: заменой социологического анализа или его развитием. Мы надеемся следовать второму принципу.

5. Современный интеллигент

В нашем стремлении к созданию адекватной концепции интеллигента следует начать с анализа тех ситуаций, которые позволяют получить первое представление об этом феномене. Выражение «образованный» в самых общих чертах знакомит нас с существом поставленных проблем, выходя за пределы значения, рассмотренного выше. «Быть образованным» означает нечто вроде включенности в ситуацию, касающуюся нас всех, но не оказывающую существенного воздействия ни на кого в отдельности. Познавательный горизонт каждой личности включает по меньшей мере сферу ее действия, в которой она приобретает основы профессиональных знаний. Представления личности о человеческом обществе могут выходить далеко за пределы радиуса ее действий, но никакая профессия и никакое положение в обществе не требуют понимания забот и интересов всех людей. Именно образованный человек сохраняет en rapport* к делам всего общества, а не только к своим собственным, и именно в этом смысле можно говорить, что он включен в ситуацию, касающуюся всех нас.

* Связь, зависимость (??.).

из

Хотя обрисованные ранее типы образованных индивидов были определены иначе, нельзя утверждать, что такая вовлеченность возможна без социально обеспеченного доступа к знаниям, как у указанных выше типов интеллигентов. Конечно, было бы еще рискованнее бездоказательно принимать на веру утверждение, будто все, чье социальное положение дает доступ к знаниям, ео ipso* получают их. Выражаясь точнее, знания приобретаются двумя различными путями.

А. В континууме повседневного опыта (категория, большое внимание которой уделяли Дильтей, Шелер, Хайдеггер, каждый по-своему), когда индивид вынужден решать определенные практические проблемы, возникающие в его личной жизни. Он решает эти проблемы с помощью знаний, приобретенных им спонтанно, случайно и из подражания чужому опыту, а не сознательно и целенаправленно. Информация, накапливаемая таким образом, воплощается в навыках ремесленника, в жизненно важном опыте, в savoirfaire**.

Б. Другой тип обучения возникает в процессе эзотерического потока информации, которая на определенном уровне сложности социальной структуры становится рычагом «образования». Эзотерическое мировоззрение не приобретается спонтанно, а является результатом целенаправленных усилий и культивируемой традиции 20 .

В примитивных культурах эти два знания часто сливаются воедино. Так, ремесла, монополизируемые тем или иным племенем, — сами по себе сфера повседневной рутины, — довольно часто становятся секретными, в то время как магия, происхождение и сущность которой носят эзотерический характер, обычно проникает в круг повседневной частной деятельности. Однако в постоянно усложняющихся обществах проявляется тенденция к отделению повседневной сферы знаний от эзотерической и в то же время к увеличению дистанции между представляющими их группами.

Явное разделение этих двух сфер начинается с появления профессионального шамана и особенно с развития гильдии колдунов и касты магов 21 . Подобным же образом церкви-монополисты проявляют тенденцию к установлению замкнутых и четко дистанцированных страт священнослужителей разных каст и рангов. Эволюция обучения и образования переживает исключительно важный момент, когда миряне разрушают и узурпируют монополию священников на роль истолкователей всех проблем общества. До этого миряне лишь спорадически участвовали в формулировании общественного мнения относительно дел. выходящих за пределы повседневного и частного опыта. В европейской истории содержание образования изменялось по мере секуляризации обучения в период гуманизма и даже еще раньше, в узкой сфере рыцарской культуры. Социологическим аспектам этой начальной стадии процесса секуляризации не уделялось должного внимания, и мы не сможем осмыслить все множество последующих

* Тем самым (лат.}.

** Сноровка, умение (??.).

114

изменений без четкого понимания их происхождения в ходе относительно простых социальных сдвигов. Ключевым для новой эпохи в обучении является тот факт, что образованные люди не создают более касту или особое сословие, а являются открытой стратой, доступ в которую получают индивиды, стоящие на самых различных социальных позициях. Ни одно единое мировоззрение уже не может быть господствующим, и авторитарный образ мышления в рамках закрытой схоластической системы уступает место тому, что можно назвать интеллектуальным процессом. В своей основе этот процесс состоит в поляризации нескольких сосуществующих мировоззрений, отражающих социальные конфликты и противоречия сложной цивилизации. Современный интеллигент, пришедший на смену интеллигенту, воспитанному на традициях схоластики, не намерен примирять или игнорировать альтернативные взгляды, возможные в окружающем его порядке вещей, а выявляет противоречия и участвует в конфликтах, разделяющих общество. Изменившаяся ментальность образованных людей, фрагментарный взгляд на мир современного интеллигента не является результатом возрастающего скептицизма, упадка веры или отсутствия способности к созданию интегрированного, целостного Weltanschauung, как сетуют некоторые авторы. Наоборот, секуляризация и разнообразие взглядов являются следствием того, что группа образованных утратила свою кастовую организацию и свою прерогативу давать непререкаемые ответы на вопросы, которые ставит время 22 .

Ключевым и поворотным моментом западной истории стало постепенное разложение замкнутых страт, подобных кастам. Ученый был первым, кого коснулось это изменение. Способ, посредством которого служитель науки фиксирует свой опыт в умозрительных понятиях, отражает структуру его страты. Опирающийся на авторитет касты схоласт создавал статичную и замкнутую систему понятий в соответствии с собственным стабильным образом жизни. Он ставил только те вопросы, на которые уже имел ответы. Он выражал сомнения, чтобы рассеять их, и не принимал близко к сердцу факты, которые не могли подкрепить его убеждения. Современный интеллигент динамичен в своих склонностях и пристрастиях, он всегда готов пересмотреть свои взгляды и пойти по новому пути, так как терять ему почти нечего, а приобрести он может все. Готовность интеллигента к восприятию различных взглядов и противоречивых интерпретаций одного и того же опыта является, однако, потенциальным источником его недостатков - ложной разносторонности и всеох-ватности взглядов и иллюзии, будто он постиг суть точки зрения других, тогда как он уловил лишь внешнюю сторону их позиции, выраженную в высказываниях. Однако не следует, как это часто делалось, недооценивать значение интеллектуального процесса, применяя к нему мерку старой статичной социальной системы. Стремление к надежности и безопасности, которые обеспечивал статичный порядок, не должно заслонять достижения, ставшие возмож-

115

ными благодаря данной системе. А утраченное единство мировоззрения не должно очаровывать тех, что сознают характер социальной базы этого единства.

Сопереживание — другая, показательная для современности, способность интеллигента. До сих пор было мало сказано о его социологическом происхождении, и все же оно представляет собой не только психологический феномен. Эта способность «видеть позицию другого» не является ни самоочевидной, ни вневременной, как это может показаться на первый взгляд. Данная черта отличает современного интеллигента от схоласта, равно как и от одинокого мудреца. Последний, возможно, обладает мудростью, но не способен решаться время от времени на самоотречение, на отказ от собственных взглядов. Конечно, симпатия и понимание — универсальные черты характера, присущие всем людям, чего нельзя сказать о стремлении вникнуть в незнакомые или неожиданные, сбивающие с толку точки зрения. Мудрость опытной, но «необразованной» личности может соотноситься с другими в той мере, в какой они принадлежат к той же среде, тогда как «истинное образование» позволяет выйти за рамки собственной среды ради познания истины.

Мы не собираемся делать никаких невыгодных, принижающих кого-либо сравнений, не следует с пренебрежением относиться к твердым убеждениям и знаниям, накопленным благодаря любознательности, восприимчивости и многолетнему жизненному опыту. Несомненная ценность такой самоприобретенной мудрости заключается в безошибочном выборе точки приложения сил — реальных проблемах. Личность, имеющая свои суждения, прошедшая непосредственную школу жизни, не заблудится в лабиринте интеллигентских умствований, ее не так-то просто сбить с толку. Прагматическая склонность подвергать свою мысль проверке опытом повседневности спасает ее от искушения, которому часто поддаются образованные люди, блуждая в сфере обманчивых и неверифицируемых теорий. Однако такой реализм чреват тем, что и реалист может оказаться в «дураках», не заметив происходящих изменений и продолжая придерживаться принципов, выработанных в результате трудно приобретенного опыта, еще долго после того как ход событий разрушил основу его принципов. Часто это приводит к ложному традиционализму, нормы которого более не соответствуют существующей ситуации. Парадокс, возникающий порой вследствие резких изменений, состоит в том, что трезвый реалист, прочно стоящий на твердой земле, теряет связь с реальностью и превращается в утописта — утописта, обращенного в прошлое, по выражению Г.Саломона 23 . *

Таковы пределы житейской мудрости. Она ограничена вещами, непосредственно связанными с жизненной ситуацией индивида, и диапазон ее не может быть значительно расширен без образования. Образование расширяет круг известных нам вещей, ибо до тех пор, пока те или иные события не влияют на наши взгляды, мы продолжаем смотреть на них глазами традиционалиста, научившегося стоять на

116

своем, защищая сложившуюся точку зрения, и решать проблемы неизменяющегося мира. Но образование учит нас еще обнаруживать связь наших собственных дел с делами других людей, далеких от нас, и понимать точку 1 зрения других, пересматривая свою собственную. Безусловно, такая склонность имеет свои опасности, на которые мы уже указывали. Всепонимающее сопереживание легко превращается в ни к чему не обязывающий, поверхностный и пустой интеллектуализм. Виртуоз такого сопереживания может вскоре утратить чувство меры и, применяя его к вещам, мало понятным и далеким, оказывается неспособным исполнять свою роль в родной стихии. Опасности эти существуют, и ни одно предприятие не обходится без них. Но достижения образования, ставшие возможными в наше время, бесспорны. Они заключаются в расширении возможностей личности благодаря ее включению в сферу многополюсной культуры. Человек способен преодолеть ограниченность своей жизни и своих мыслей. Он может подняться над фанатизмом и фатализмом обособленного существования независимо от того, о чем идет речь: об индивидах, профессиях или нациях. Цена такого выигрыша — готовность порой заставить замолчать собственное «я», усомниться в его неоспоримой правде, переосмыслить свои принципы и подвергнуть сомнению абсолютные ценности. Невозможно оценить образованный ум, не видя позитивного начала в поисках, которые ведет скептицизм, — скептицизм, понимаемый не как застывшая форма философской системы, а как состояние плодотворной неопределенности.

Такая скептическая тенденция, возникшая во Франции в XVII в., почти не коснулась Германии. Пожалуй, Ницше был единственным заслуживающим упоминания немцем, который понял жизненность французского скептицизма, проявлявшегося по-разному у Монтеня, Паскаля, Ларошфуко, IIIамфора и Стендаля. Ни одна из предшествующих эпох не выдвигала мысль, подобную утверждению нашего времени о том, что у нас нет истины. Все прежние эпохи обладали своими истинами, даже скептики 24 .

Данный подход весьма плодотворен особенно в педагогике. Человек, не являющийся подлинно образованным, способен передать тому, кто обращается к нему за советом, лишь собственный жизненный опыт. Он сможет помочь нам справиться с трудностями, но не сумеет научить нас подняться над ними. Овладеть ситуацией можно, лишь видя то, что находится за ее пределами. Мы способны понять какой-либо феномен, только если определим конкретный диапазон его изменчивости, только в результате подлинно социологического анализа, который высветит явные тупики в сложившейся ситуации, раскрыв их случайный характер, и обнаружит открывающиеся для нас альтернативы. Такова, между прочим, природа помощи, оказываемой эффективной практикой психоанализа. Существует нечто в высшей степени позитивное в этой современной способности видеть в любой ситуации возможность для эксперимента, отвергать всякое проявление фатализма, избегать кажущихся неизбежными альтернатив и заг-

117

лядывать за пределы того, что представляется навсегда определенным и четко установленным.

Обратим внимание еще раз на опасности, связанные со склонностью современного человека избегать проблем и подвергать сомнению собственные убеждения. Бесспорно, что вечная неуверенность в себе действуют на человека расслабляюще, вызывая паралич воли, который тот, кто должен отстаивать свое дело, вряд ли может себе позволить. Умение избегать затруднений формирует нерешительный и лишенный героических черт тип, неспособный на независимые действия. Но разве героизм временами не вырождается в пустой пафос и разве не случается, что отвага и целеустремленность превращаются в простое упрямство?

Пожалуй, сейчас ясно, как постоянно изменяющееся основное направление современной мысли отражает развитие лишенной сословных привилегий и выражающей самые разные точки зрения интеллигенции, которая вносит в общественную интерпретацию положения дел все множество точек зрения, соответствующих разнообразию ее социальной базы. Поскольку прежний esprit de corps интеллигенции уже не существует и она не обладает замкнутой организацией, то ее неотъемлемой чертой становится тенденция к сомнению и поиску, а не к утверждению. Многополюсность этого процесса создает уникальную, свойственную современному человеку склонность проникать за пределы очевидного и взламывать все и всяческие жесткие системы понятий, основанные на четко определенных, устойчивых принципах. С данной предрасположенностью тесно связана тенденция опережать время, забегать вперед в оценке ситуации и предвосхищать альтернативы до того, как они приобретут ярко выраженную форму. Наконец, существует контраст между закрытой системой, схоластическим ordo* и свойственной современному человеку осторожностью по отношению к закрытой системе взглядов. Это является лишь еще одним выражением контраста между сплоченностью и гомогенностью людей схоластического образования и разобщенностью современной интеллигенции, разделенной на множество лагерей и объединений.

Таковы характеристики не духа, как такового, а ментальности открытой и нестабильной страты, социологический анализ которой дает ключ к пониманию современного мышления.

6. Исторические роли интеллигенции

Мы попытались определить социальную базу современной ментальности. Очевидно, что так называемый интеллектуальный процесс — многополюсность, разнообразие взглядов — в конечном счете обусловлен разобщенностью интеллигентов. Это еще не дает нам полной со-

* Порядок (лат.}.

118

циологической картины ментальности нашего века, но позволяет нарисовать общую схему, исходя из которой возможно создать типологию интеллигенции.

Интеллигенция как специфическая группа вообще и интеллигенция, сформировавшаяся после средневековья, в частности, образуют главный предмет социологии духа. В настоящем эссе мы остановимся на последнем типе, поскольку его историческое положение придает ему особое значение в наших глазах. Марксистская социология рассматривает проявления интеллектуальной деятельности только в широком контексте основных классовых противоречий. Нельзя отрицать, что такой упрощенный взгляд содержит зерно истины в той мере, в какой ожесточенные общественные конфликты представляют основной интерес для социологического исследования духа. Однако этот огрубленный подход лишь подтверждает существование взаимосвязи между классовыми противоречиями и формированием идей, но не обращает особого внимания на промежуточные звенья. Правда, опосредующий характер данной связи не игнорируется, но не делалось никаких попыток дать ему четкое определение. Интеллигенты, продуцирующие идеи и формирующие идеологии, образуют самое важное из связующих звеньев между социальной динамикой и становлением идей. Хотя неправомерно объяснять идеологии исходя только из оценки ситуации их творцов и игнорируя более широкий контекст, в котором эти идеологи осуществляют свою деятельность, широкий спектр социальных противоречий сам по себе не может объяснить, каким образом выразители определенных взглядов делают свой выбор и присоединяются к тем или иным группам. Этим фактам мы должны уделить особое внимание. Мы постараемся на ряде наглядных примеров показать, в чем состоят основные проблемы социологии интеллигенции и какие последовательные шаги надлежит предпринять, чтобы приблизиться к их пониманию 25 .

Мы сможем взглянуть на этот вопрос под правильным углом зрения, лишь отказавшись от знакомой категории «функционер». Марксистская социология, занимающаяся проблемами интеллигенции, рассматривает интеллигентов как функционеров и попутчиков. (Следует отметить ограниченную сферу, из которой заимствован общий термин «функционер»; он в известной мере связан с положением профсоюзных чиновников.) И все же эту доморощенную разновидность социологии нельзя назвать совершенно бессмысленной и бессодержательной. Несомненно, интеллигенция часто была и есть лишь поставщиком идеологий для определенных классов. Однако это только одна из многих функций формирования идей, и пока мы не будем готовы изучать все, исследование едва ли станет действительно продуктивным.

Рассмотрим четыре основных вопроса, имеющих основополагающее значение для социологии этой проблемы; первые два относятся к специфическим характеристикам интеллигенции, два последних касаются ее отношения к социальному процессу в целом:

119

а) социальная база интеллигенции;

б) ее специфические объединения;

в) ее прогрессивная и регрессивная мобильность;

г) ее функции в крупном, многосоставном обществе.

а) Социальная база интеллигенции важна для нас в той мере, в какой она помогает осветить групповые импульсы, часто выражаемые интеллектуалами. Первоначальная среда существования индивида не обеспечивает нас данными, необходимыми для полного понимания его духовного развития, однако она выявляет некоторые факторы, определяющие его специфическую предрасположенность к реакциям на данные ситуации. Чтобы объяснить доминирующие типы формирования идей в определенных исторических обстоятельствах, мы должны проанализировать не только индивидуальные биографии, но и статистические данные, касающиеся социального (классового или профессионального) происхождения и положения выдающихся представителей интеллигенции. Традиционная интеллигенция, однако, может удерживать свою командную позицию, несмотря на постоянный приток в ее ряды новичков. Так было в политике, где знать в ряде случаев продолжала сохранять контроль еще долго после того, как более низкая страта достигла значительного веса в обществе. Следует также рассмотреть и еще один вопрос: какое значение имеет прежний статус индивида после его вступления в ранг образованных людей; далее - продолжает ли страта, занимающая высокое положение, сохранять сплоченность в новой для нее роли и до какой степени индивиды отказываются (и отказываются ли вообще) от своего прежнего статуса, прежде чем присоединиться к интеллигенции? Численный показатель социальной базы образованного индивида является, конечно, лишь одним из факторов, представляющих интерес. Столь же важно знать, какие ситуации придают вес лицам того или иного социального происхождения; наконец, не следует упускать из виду тот факт, что в некоторых случаях интеллигенты «топят» свою прежнюю личностную идентичность в новых связях и отношениях, в которые погружено их «я».

б) Объединения интеллигенции и деятелей искусства. Между закрытой организацией кастового типа и открытыми свободными группами существуют многочисленные промежуточные типы объединений, к которым могут присоединяться интеллектуалы. Взаимные контакты интеллигенции часто носят неформальный характер, причем наиболее распространенной формой организации является небольшая группа близких по духу люцей 26 . Они играют роль важного катализатора в формировании общих установок и образа мыслей.

Организации художников в период раннего средневековья отражали природу их занятий. Они носили характер типичного ремесла. Работа была сосредоточена вокруг общей мастерской, осуществлялась бригадами и в соответствии с непостоянным характером занятости требовала частых миграций. Совместный характер процесса труда по-

120

могает понять организации-братства средневековых художников, следование традиционным формам искусства и тот факт, что индивидуализация в этой сфере началась довольно поздно. Одним из первых объединений средневековых художников было братство каменщиков «Bauhutte»* в Германии. «Bauhutte», первое упоминание о котором относится к XII в. в Южной Франции и Германии, представляло собой склад инструментов, мастерскую и место встреч каменщиков, строителей и скульпторов. Довольно скоро Bauhutte превратилось в братство, которое следило за соблюдением общих стандартов работы, осуществляло юрисдикцию над своими членами и охраняло секреты мастерства. Странствующие живописцы стояли ближе к лицам свободных профессий, хотя часто они находили постоянную работу в качестве придворных художников в замках князей, как, например, братья Ван Эйк, получившие титул «valet de chambre»**.

Поэты также создавали объединения различного типа. В генеалогии античных поэтов мы находим ясновидящих; древние германские поэты известны как «менестрели» 27 . Первоначально они принадлежали к княжеской свите, носили оружие и выделялись лишь своим певческим талантом. Однако довольно часто физическая немощность или какие-либо другие особенности ставили их в положение аутсайдеров 28 , что способствовало развитию склонности к рефлексии и несогласию с окружающим. Это, видимо, одна из главных черт, отпичающих поэта, ибо, еще не порвав со своим кругом, он уже дистанцируется от него.

Наряду с первыми поэтами существовали странствующие менестрели и артисты, следовавшие традициям и роли античных мимов. Они были абсолютными аутсайдерами, никак не связанными со свитой знати и не принадлежавшими к профессиям, которые пользовались почетом, — их приравнивали к мошенникам и проституткам. Эти люди с самого начала обладали особой организацией и групповой солидарностью, тогда как поэты, разделявшие статус и звания своих благородных собратьев, значительно позднее выработали собственное самосознание.

Своеобразное положение занимали трубадуры и миннезингеры. Они входили в систему феодальной иерархии, хотя многие из них были бедными или обнищавшими рыцарями, оказавшимися на задворках общества. При этом важную роль играло их происхождение: одни были «благородными» от рождения, другие происходили от так называемых министеришюв. Шульте, работы которого относятся к этой теме, отмечает, что поэты обычно группировались в соответствии со своим статусом. Так, Гейдельбергская рукопись с записями песен называет в списке певцов сначала императора, затем князей, графов, баронов, министериалов и оруженосцев; последняя группа включает представителей городской аристократии, духовенства, ученых, артистов и бюргеров. Такова иерархия XIII в. 2() Следует отметить, что, хотя поэты

* Зодческий дом, объединение зодчих (нем.). ** Камердинео (??.).

121

различались по рангу и статусу, изысканность и культурность начали оказывать уравнивающее воздействие до такой степени, что князья и прочая знать стали гордиться возможностью причислить себя к trouvers*^. С другой стороны, рыцари со скромным достатком находили известную социальную компенсацию в качестве поэтов по мере того, как культурность становилась фактором продвижения по социальной лестнице. Тот факт, что поэтическая форма зависела от статуса поэта, наглядно показывает пример Вальтера фон дер Фогельвейде, бедного рьшаря, ведущего жизнь странствующего поэта, который первым ввел афористический с гиль в придворную поэзию. Связь между формой искусства и социальным статусом была еще прямой и ясной, и только в более поздние периоды социальное значение формы уже стало невозможно понять без социологического анализа 31 . Литературный стиль, начиная с ранних периодов эпохи расцвета придворной лирической поэзии, менялся в связи с постепенным изменением социального положения автора. Шульте отмечает, что ранний стиль характерен для высокопоставленной земельной знати, в то время как в более поздний период ее наивысшего подъема первенство переходит к поэтам, не принадлежащим к высшей знати и занимающим положение министериалов; короче говоря, преобладающее влияние перешло от статичной страты к относительно мобильным группам. Шульте пишет о раннем периоде:

«Исключая военные годы, знать была тесно связана со своей почвой; бароны жили на собственной земле, а министериалы несли службу. Вот почему поэты первого периода ведут гораздо более оседлый образ жизни, чем в эпоху расцвета поэзии. Существуют сведения лишь об одном путешествующем бароне, а именно Генрихе фон Фельдеке. Двор в Клеве был первым, о котором известно, что он оказывал приют бродячим благородным певцам. Как все потом изменилось! Мы знаем, что Рейнмар, Вальтер, Вольфрам, Нейдгарт, Цветер и Тангейзер** жили и сочиняли стихи при дворах чужеземных властителей. Что гнало вассалов прочь от своих феодов, что превращало странствующего рыцаря в поэта — бурный порыв страстей или нужда?» 32

Мы видим здесь в действии обе формы социальной мобильности, если воспользоваться категориями Сорокина: стимулы и движение вертикальной мобильности и горизонтальное расширение видимого и ощущаемого мира. Рыцари, сохранявшие свой статус, однако не столь прочно укоренившиеся в рамках своего сословия, чтобы не быть восприимчивыми к новому опыту, ~ это бродяги и искатели приключений, открывавшие новые перспективы в рамках феодальной иерархии. Путешествие — источник нового опыта лишь для тех, что не скованы рамками прочного социального положения. Дворянин, путешествую-

* Трувер (французский средневековый поэт) (??.).

Имеются в виду немецкие поэты-миннезингеры Рейнмар фон Хагенау, Вальтер фон дер Фогельвейде, Вольфрам фон Эшенбах, Нейдгарт фон Рейен-таль, Рейнмар фон Цветер и Тангейзер.

щий за границей для своего удовольствия, не испытывающий необходимости утверждать себя на каждом шагу, воспринимает новых людей и их обычаи как разновидность уже знакомых явлений и ситуаций. Только путешественник, выходящий за пределы своей социальной среды и оставляющий свое место, чтобы найти новое, открывает альтернативы и новые горизонты. Так, будучи относительно свободными и странствуя, рыцари становились выразителям глубокого и многомерного взгляда на жизнь. То, что они не являлись полностью аутсайдерами, сохраняли феодатьный статус и говорили на языке своих собратьев, обеспечивало им внимание и влияние в средневековом обществе 33 .

Мы уже указывали на социальную дифференциацию среди миннезингеров. Современное разделение миннезанга на большой и малый связано именно с этой дифференциацией. Знатные вельможи культивировали «высокий миннезанг» (hohe Minne)*, в то время как Вальтер и его менее высокородные собратья не только отстаивали народные формы, но и дерзали защищать право на любовь к девушке из народа. Это знаменует, скорее, новую установку, чем изменившееся поведение, так что не следует предполагать, будто ухаживание за девушками из народа ведет свое начало с Вальтера. Дворяне более низкого ранга ввели более естественную, но уже одухотворенную форму любовных отношений как противовес традиционной любви в придворной страте общества. Таков один из тех случаев, когда различные образы мыслей двух страт сливаются воедино в рамках системы представлений и оценок подвижной группы, участвующей в обеих стратах и разделяющей их установки. Различные кодексы морали сами по себе не сталкиваются до тех пор, пока страты, следующие им, не сливаются. Конфликтные ситуации возникают только тогда, когда мобильные буферные группы, движущиеся сверху вниз или снизу вверх по социальной лестнице, присоединяются к обеим и принимают их ценности. Именно из таких маргинальных ситуаций, открывающих доступ к прежде закрытым мирам, и возникает подлинная интеллигенция.

Нами упоминалось духовенство — доминантная группа образованных людей в период средневековья, говорилось о ее замкнутой организации и особом типе обучения. Теперь обратим внимание на внутреннюю структуру духовенства, особенно на то, как она отражает различное социальное происхождение его представителей. Вполне естественно, что закрытая группа стремится к созданию единого esprit de corps и к нейтрализации воздействия различных социальных ориентации, привносимых ее членами. Эту же тенденцию проявляет бюрократия последующих эпох. Тем не менее происходящая внутри группы вторичная дифференциация, как мы будем ее называть, может отражать кое-что из первоначальных различий, внешних по отношению к группе. Поэтому важно рассмотреть социальный состав тесно объединенной интеллигенции. Здесь мы можем воспользоваться в первую оче-

* Высокую любовь (нем.).

123

редь важной работой Шульте, а также исследованиями Штуца, Коте и др., удачно обобщенными Вермингхофом 34 , на которого в дальнейшем изложении мы будем прежде всего опираться.

В ранний период своей истории церковь руководствовалась учением Христа о равенстве и не признавала светских градаций в системе христианских ценностей. На практике эта доктрина, отражавшая интересы мятежных низов, претерпевала изменения по мере того, как церковь становилась институтом высокодифференцированных обществ, в особенности в германских государствах. Церковь сама установила иерархию в среде духовенства, создав монашеские и светские ордена. Различие это становилось все более резким, уподобляясь феодальному типу дифференциации общества. Подводя итоги социальной истории церковной иерархии, Вермингхоф отмечает: «Духовенство всегда, с самого начала давало доступ в свои ряды свободным, а среди них прежде всего тем, кто был ближе к знати по рождению. Позднее более низкое по рангу дворянство также получило доступ в капитулы, монастыри и аббатства; в конце концов за ним последовало и бюргерство. Начиная с XI в. германское духовенство представляет собой очень пеструю картину» 35 . Коте приходит к подобным же выводам в своем исследовании духовенства в Страсбурге в XIV в.

Всякое общество стремится сохранять свою систему организации не только с помощью законов и институтов, но и путем создания соответствующей структуры управления. Если это можно сказать о демократическом обществе, то в еще большей степени данное утверждение верно для феодального общества, в котором знать контролирует ключевые позиции и в светских, и в церковных структурах. Последние были институционализированы после того, как сан епископа и архиепископа стал прерогативой свободнорожденных представителей благородного сословия. В монастыри шли сыновья и дочери князей и графов, но для отпрысков служивого сословия, рыцарей-вассалов и детей патрициев двери монастырей были закрыты. Это началось еще со времен династии Меровингов. Такие резервации могли бы упрочить влияние определенных семей на церковную иерархию, если бы не институт целибата. Фактически преобладание феодалов в церкви начало уменьшаться уже с XV в.; около 1427 г. феодальные монастыри ослабили свою политику закрытых дверей, ас 1516 г. стали принимать простолюдинов. Приводимая ниже таблица Вермингхофа иллюстрирует вышесказанное.

Состав епископов по социальному происхождению в германских государствах

См. данные В.Пельстера и Й.Зимона, а также Шульте (р. 67 и 349). Речь идет о Кельнском епископстве, включая Льеж, Утрехт, Мюнстер, Оснабрюк и Мюнден; Майнцском епископстве, за исключением Праги и Оломоуца, включая Ворме, Шпайер, Страсбург, Шур, Аугсбург, Айхштедт, Вюрцбург, Бамберг, Хальбер-

124

штадт, Хильдесхейм, Падерборн, Верден. (Другие епископства Германии Трирское, Гамбург-Бременское, Магдебургское, Зальцбургское.)

Литература:

Aloys Schulte. Der Adel und die deutsche Kirche im Mittelalter (Дворянство и немецкая церковь в средние века) // Kirchenrechtliche Abhandlungen. Heft 63-64. Stuttgart, 1910;

Albert Werminghoff. Standische Probleme in der Geschichte der deutschen Kirche des Mittelalters (Сословные проблемы в истории немецкой церкви средних веков)// Zeitschrift der Savigny-Stiftung fur Rechtsgeschichte, op. cit.

Эта таблица иллюстрирует две существенные тенденции: постепенную демократизацию церковной иерархии и, что еще важнее, возвышение министериалов, социальный подъем которых превосходит по темпам все классы средневекового общества. По своему происхождению они принадлежали к зависимым слоям общества, но как слуги суверенных правителей занимали положение, дающее влияние и власть. В XI в. они становятся самостоятельным сословием, служат в армии и используются как чиновники, чеканщики монет и менялы. Их амбивалентный статус зависимых и в то же время облеченных властью людей постепенно изменялся, когда в ряды министериалов стали вливаться дворяне. В конце концов они тоже получают доступ к церковным должностям. Вермингхоф подчеркивает интересный факт: католическая церковь вскоре начала проводить политику, позднее принятую на вооружение абсолютной монархией, политику, которая была направлена на нейтрализацию выгодных позиций местной знати, для чего использовались выходцы из простолюдинов. И все же преобладание феодалов в общественной иерархии, начавшее ослабе-

125

вать в XI в., закончилось только в XIX в., когда церковь открыла доступ в свои структуры для всех классов.

Хотя духовенство не было полностью свободно от вторичной дифференциации феодального типа, церковь сумела создать сплоченную и дисциплинированную интеллигенцию, место которой в социальной системе было четко определено. Все священнослужители, независимо от их социального происхождения, обладали privilegia competentiae, immunitates, canons et fori*. Целибат мешал наследственному закреплению должностей и в то же время помогал сохранять единство образа мысли у духовенства и препятствовал тому, чтобы определенная доля социальной амбивалентности, проникавшая в иерархию, разрушала единство церкви.

Следующая фаза в формировании образованной интеллигенции характеризуется двумя группами: гуманистов и мейстерзингеров**.

Симбиоз гуманистов с обществом осуществлялся в двух формах: гуманисты либо выступали в роли протеже своих патронов, либо находили себе занятие в университетах и правительственных канцеляриях. В любом случае они существовали как фавориты, зависимые от капризов своих покровителей, по отношению к которым служители церкви сохраняли частичную независимость 36 . Некую компенсацию за отсутствие надежного положения в обществе гуманисты находили в связях с друзьями и единомышленниками, поддерживая эти связи путем личного общения или посредством переписки. Частное общение заменяло международные каналы коммуникации, которые церковь предоставляла своим ученым. Содружества гуманистов служили и своего рода «расчетной палатой» по обмену знаниями, и агентствами по распределению престижных должностей. Именно по этим каналам осуществлялось постепенное формирование устойчивого общественного мнения, прежде пребывавшего в аморфном, «текучем» состоянии, если воспользоваться выражением Тенниса. Ибо мнение кристаллизуется не в обществе, как таковом, и не среди групп образованных людей, а лишь в существующей сети конкретных связей. Они набирают силу по мере того, как приходят в упадок официальные каналы формирования общественного мнения: гильдии, городские советы, феодальные законодательные собрания 37 . Узкие кружки выражали профессиональные и литературные интересы гуманистов и часто больше походили на миниатюрные организации, преследующие скрытые цели, чем на объединения близких друзей, какими себя иногда изображали гуманисты 38 . Эти гибкие неформальные группы не препятствовали, а часто поощряли развитие черт, которыми отличались гуманисты, таких, как экстравагантность, игра на публику и крайнее раболепство перед патроном.

* Привилегии осведомленности, безопасности, права и суда (лат.}. ** В переводе с нем. (Meistersinger) букв, означает — мастер-певец. Эти средневековые поэты-певцы из ремесленно-цеховой среды пришли на смену миннезингерам.

126

Мейстерзанг — это проявление демократической настроенности в искусстве, культивируемое человеком из народа, не отказавшимся от своего социального статуса, а воплотившим его содержание в своем искусстве. В известном смысле мейстерзингеры образовывали элиту не только благодаря своему «мастерству» 39 во владении формой, но и в силу нарочитой замкнутости и обособленности 40 . Здесь опять ключ к пониманию ситуации дает язык. Разговорного языка мейстерзингеры в своих произведениях намеренно избегали, и даже налагались штрафы за «что-либо сочиненное или спетое не на верхненемецком языке, использованном доктором Мартином Лютером в его переводе Библии и употребляемом в канцеляриях князей и вельмож» 41 . Неприятие ложных мнений, суеверий, нехристианских и неприличных выражений и использование латинских слов contra grammaucae leges* — все это свидетельствует о скромном происхождении тех интеллигентов и о глубоком почтении, с каким они относились к гуманистам. В подобной приверженности правилам, боязни импровизаций и таком прегрешении певца как громкое подсчитывание слогов при исполнении, чувствуется определенный недостаток уверенности в себе 42 .

В этом самоподчинении человека из народа дисциплине мы видим полную противоположность пренебрежению всеми правилами и запретами, каким отличается лабильная в своем отношении к жизни интеллигенция, склонная ставить новшество и imprevu ** выше надежности традиционного приема. Чтобы не допустить импровизаций, мейстерзингеры стремились преградить доступ в свою среду людям из народа, подобно тому как гильдия защищала свои цехи от свободной конкуренции. Хотя состязания мейстерзингеров были открытыми и проводились перед широкой публикой, распространение их песен в печатном виде не разрешалось.

В более поздние времена существовали различные промежуточные типы между интеллигенцией низшего среднего класса, с одной стороны, и свободными либерально-буржуазными интеллигентами из числа либеральной буржуазии — с другой. Мы рассмотрим различные смешанные формы, в которых выступают эти новые группы.

После упадка городских средних классов княжеские дворы стали центрами возрождавшегося феодализма и очагами новой интеллигенции, сформировавшейся из представителей знати и бюрократии или помимо нее, в зависимости от обстоятельств. Гуманизм тем временем развивался в большей степени как придворный и традиционный. Чиновники, духовенство, ученые и знать, утратившая свои военные функции после отказа от наемных армий, становились фаворитами князя и зависимыми от него. Аристократия, исключая земельную знать 43 , составляла теперь штат придворных «канцеляристов», средоточие всех и всяческих притязаний и оппозиционных настроений Прежней демаркационной линии между обществом и городской элитой больше не

Вопреки правилам грамматики (лат.}. * Импровизация, экспромт, неожиданность (??.).

(27

существовало; наоборот, бюргерство без званий и статуса имело уже мало влияния.

Интеллигенты стали аутсайдерами только после революции среднего класса. До прихода буржуазии к власти обширные познания, блестящее образование являлись дополнением к статусу и воспитанию, обычному в среде титулованной знати. Светский человек, воплощающий идеал своего времени, служил образцом во всем, а идеалом были не только поэт, артист и ученый, но и чиновник и, не в последнюю очередь, политик. Одним из известных воплощений этой парадигмы является путешествующий кавалер, занимающийся всем, от политики до мошенничества, хорошо осведомленный обо всем, что происходит в мире, галантный и всегда безупречный джентльмен. Ни жизнь деревни, ни аморфная культура средних классов не могли соперничать с творческим духом и притягательной силой княжеских дворов. Это неудивительно, поскольку они являлись жизненно важными центрами новой социальной организации и новой политической системы, тщательно сбалансированной государем. Время от времени он попеременно то возвышал людей из народа, жалуя им дворянские титулы и раздавая высокие посты, то в виде компенсации назначал лишенных владений или ставших жертвами политических интриг представителей знати на военные должности, недоступные для простолюдинов. Двор Людовика XIV являлся образцом, с которого германские князья старательно брали пример.

Другой тип интеллигентов, имевший известное значение, возник после эпохи Возрождения в быстро распространявшихся замкнутых полу-формальных обществах. Флорентийская Академия делла Круска* послужила примером для целого ряда «лингвистических обществ» в Италии, Швейцарии, Голландии и Германии. Эти общества объединяли различные слои аристократии, образованных простолюдинов и их патрона — государя 44 . Поэты пользовались уважением, но большая часть их произведений была лишь рифмованной лестью.

Хотя выходцы из народа играли подчиненную роль в этих лингвистических обществах, было бы ошибочно не видеть в их лице роста широкой социальной ориентации, выходящей за рамки феодального мировоззрения и направленной на создание ранних форм национального консенсуса. Князь Людвиг, патрон одного из наиболее известных лингвистических обществ — «Fruchtbringende Gesellschaft»** г.Кётена, отклонил предложение превратить его в рыцарский орден для избранных на том основании, что общество «...заботится исключительно о немецком языке и добродетельных делах, а не о жизни рыцарей» 45 . Довольно странным кажется подобное подчеркивание культивирования таких добродетелей среднего класса, как искренность, взаимное доверие, ра-

* Платоновская Академия (1459—1521), которая боролась с позицией платонизма против схоластизированного Аристотеля, переводила, комментировала труды Платона. ** Общество, приносящее плоды (нем.).

128

венство, простота, «естественное» поведение, объективность и терпимость, в обществе, состоящем главным образом из дворян 46 . Обращались друг к другу члены общества по имени, без упоминания титула. Публикации издавались анонимно, за подписью общества или под псевдонимом автора, чтобы направить внимание читателей на предмет, а не на личность и ее ранг. Аллегорические диалоги в этих изданиях выглядят тяжеловесными и манерными, но они ясно демонстрируют новую форму, в которую выливалась бурная и стихийная мен-тальность. «Беседы для женщин» Харсдёрфера хорошо иллюстрируют стремление создать традицию пристойного, цивилизованного общения для народа, глубоко погрязшего в косных обычаях провинциального общества 47 . Опубликованные трактаты, брошюры и памфлеты таких обществ и отчеты об их сократовских беседах поражают сегодня своей высокопарностью и педантичностью, но не следует недооценивать социальную функцию этого церемониала. Они внедряли демократический этикет в резко разделенное по сословному признаку, ограниченное узко понимаемыми интересами общество, культивировали народный язык средних классов и учили не принимать во внимание личность и рождение, когда речь идет об общих делах. И что самое важное, они устанавливали каналы межклассовой коммуникации и сплачивали локальные элиты, учившиеся тому, как эти каналы использовать.

Поскольку такие языковые общества служили начальной школой для позднейших литературных представителей средних классов, они стали объектом критики и осмеяния, как только эмансипированная и уверенная в себе интеллигенция среднего класса начала во всеуслышание заявлять о себе. Отрицание искусственности и манерности является в принципе протестом неопытных юнцов против родительской опеки. Первые залпы, которые Буало обрушил на барокко, эхом отозвались по всей центральной и северной Европе, где осознающие себя средние классы искали неполитические средства для выражения своих устремлений. Его высказывания стали своего рода общим литературным знаменателем оппозиционных настроений: «Aimez la raison», «Le faux est toujours fade, ennuyeux, languissant», «Rien rf est beau que le vrai; c'est eile seule qu'on admire et qu'on airne»* 48 . Сегодняшнее неприятие напыщенной элитарности и снобизма в культуре все еще мотивируется теми же социальными мотивами, которые выражал Буало.

Оппозиция придворному барокко исходила, однако, не только извне. Сам двор стал очагом недавно сформировавшейся интеллигенции, которая, не будучи в принципиальной оппозиции трону, ослабила влияние придворной атмосферы на образованную публику. Именно салоны, позднейший побочный продукт придворной жизни, где собирались самые разные люди, способствовали переходу от придворного типа культуры к стилю общения среднего класса.

* «Любите разум!», «Все ложное всегда тускло, уныло, скучно», «Лишь правдивое прекрасно: это единственное, чем восхищаются и что любят» (??.).

129

Салоны сами по себе не были созданием эпохи нового времени. В известном смысле можно говорить о салонах античности, если подобно Ф. де Конше, считать салонами Ликей и кружок Аспасии 49 . К этому можно добавить приемы феодальной знати при дворах Прованса, итальянского Ренессанса (Беатрис д'Эсте, Изабеллы Мантуанской и Ло-ренцо Великолепного) и общества светских женщин (Виттории Колонна, Маргариты Наваррской), не говоря о различных английских литературных обществах 50 . Однако классический салон возник при французском дворе.

Придворный церемониал и формальности публичных приемов почти неизбежно вызывали потребность в интимных встречах «за сценой». Такие встречи давали выход сплетням, интригам, возмущению, злословию и прочим страстям, не допускавшимся придворным этикетом. Эту моду ввела маркиза де Рамбуйе, разделившая свой зал для приемов на небольшие комнаты и альковы так, что каждый прием ограничивался 18 персонами. Крупные формы интерьера уступили место воздушным декорациям небольших комнат, одной из которых была знаменитая голубая комната д'Артениса 51 .

В своем содержательном исследовании литературной роли салонов Тинкер приводит шесть основных характеристик. Первую мы только что назвали — место встреч близких друзей, вторая — стимулирующее влияние хозяйки, поощряющей талант независимо от происхождения гостя и создающей высокий уровень приема. Приоритет интеллектуальных способностей хорошо иллюстрирует признание Вуатюра, сына виноторговца, принятого в кружок маркизы де Рамбуйе. Подобная открытость по отношению к гостям в особенности характерна для салонов третьего сословия, таких, как часто упоминаемый салон мадам де Жофрен, дочери «valet de chambre». Второстепенную роль богатства в этих салонах среднего класса понимали хорошо; так, некая мадам дю Дефандю, как говорили, не имела средств, чтобы угощать гостей обедом. Третья характерная черта салонов, отмеченная Тинкером, — литературные, философские или критические беседы, бывшие обычно продолжением спектакля, проповеди, чтения поэмы или эссе. При этом рождались критические экспромты, анекдоты, афоризмы, остроты — Ьоп mof и эпиграммы.

Платоническая любовь — четвертая черта. Предметом ее является, разумеется, хозяйка, играющая решающую роль в процессе беседы. По своему социальному типу она далека от матроны патриархальной семьи или сдержанной хозяйки дома пуританской страты. Насыщенная эротикой атмосфера симптоматична не только для салона, но и для литературы и искусства того времени. Пятая черта - исключительная роль женщины, в особенности хозяйки 52 . Это, за одним лишь исключением, — зрелая женщина, которая не будучи ученой дамой выступает как сверкающая звезда салона.

Шестая, самая важная характеристика салона, упомянутая Тинкером, — выполняемая им в нужное время роль посредника между жиз-

* Острота (фр,).

130

пью и литературой, что имеет большое значение в период, когда княжеский патронат утрачивает свое влияние, а демократическая общественность еще не сформировалась. Салоны заполняют образовавшийся разрыв и становятся наследниками прежних защитных и покровительственных функций двора. Салон обеспечивает писателям и художникам заказы, материальную поддержку и доступ к избранной публике. Таким образом, салоны служили питательной почвой для литературы, а также биржей и рынком для продукции свободных писателей. В свою очередь писатели, которые уже не могли рассчитывать на постоянный патронат, получали в салонах возможность устанавливать контакты с издателями, агентами формирующейся анонимной публики и знакомиться с колеблющимся спросом. Такая изменившаяся ситуация давала автору новое представление о самом себе: он рассматривал своего работодателя, публику как социально равных и презирал постоянную зависимость от всякого единоличного работодателя в такой мере, что д'Аламбер мог заявить: «Les seuls grands seigneurs dont im homme de lettres doive desirer le commerce sont ceux qu'il peut traiter et regarder en toute surete, comme ses egaux, comme ses amis»* 53 .

Обладательница средств предоставляла фонды, пенсии и кров, оплачивала счета издателей, не унижая писателя и не посягая на его независимость.

Эта неповторимая эпоха салонов явилась поворотным пунктом в развитии публики от феодального типа к демократическому. Салоны сохраняли свои социальные и литературные функции лишь до тех пор, пока публика представляла собой реально осязаемую величину, поддающуюся управлению и руководству. В массовой демократии пункт селекции постепенно смещается от небольших собраний к анонимной публике. Кроме того, салоны — это среда обитания тех поэтов и художников, которые эмансипировались от высших классов, но не присоединились к низшей страте, стремясь вести свободное и независимое существование. Некоторое время салоны могли предотвратить социальную дезинтеграцию творческой интеллигенции, но, по мере того как складывающееся массовое общество постепенно поглощает эти литературные анклавы, интеллигенты начинают рассеиваться. Они все более утрачивают свои прежние контакты с обществом, так что к XIX в. оказываются по большей части в состоянии социальной изоляции. Именно это маргинальное существование в массовом обществе привело к развитию новых форм объединения — богемным кружкам и, что более существенно, — кафе.

Кофейни возникли на Ближнем Востоке, откуда они проникли на Запад через Константинополь, Вену и такие портовые города, как

* «Литератор должен желать общения только с такими знатными господами, которых он может со всей уверенностью считать равными себе, своими друзьями» (??.).

131

Гамбург и Марсель 54 . В Лондоне они появились в 1652 г. В Париже первое кафе было открыто близ фондовой биржи в 1671 г. Быстрое распространение кафе в Англии дает представление об их новых, созвучных времени функциях: кафе стали первыми центрами общественного мнения в частично демократизированном обществе 55 . Газеты находились еще в младенческом возрасте. Периодические издания типа газет получили распространение после 1662 г., но они подвергались цензуре, да и привычка к чтению еще не установилась. С другой стороны, кафе являлись местом свободного выражения своих мнений, где читали памфлеты и произносили речи 56 . Политический потенциал кафе проявился во время французской революции 57 .

Влияние кафе на формирование политических мнений стало настолько заметным, что в 1675 г. был издан указ о закрытии этих заведений. Однако кафе слишком прочно вошли в быт, и указ пришлось отменить. Дальнейшее развитие кафе пошло по типично английскому образцу — они трансформировались в политические клубы 58 . Не будем прослеживать их дальнейшее развитие, а обратимся к кафе как новому центру консолидации групп.

Очевидно, что эти места встреч обязаны своим значением демократизации общества и его элит. Если салоны сами по себе оказывали демократизирующее влияние на полуфеодальное общество в рамках небольших групп, то кафе были практически общедоступны. И если доступ в салон зависел от рекомендации и социальной приемлемости, то кафе в конце концов открыли свои двери любому, кто разделял их взгляды. Не общий стиль жизни и не общие друзья, а схожие мнения создавали теперь основу для консолидации. Большой город, имеющий тенденцию отрывать индивида от его первоначальной среды, делает возможным такой новый анонимный тип интеграции. Различие между современной открытой ассоциацией и ее давним предшественником, греко-римской общиной, объединявшей лиц, невзирая на родство, показывает, какое огромное историческое пространство пролегло между ними.

Современная ассоциация, выросшая во французских и английских кафе, отвергает семейные и социальные узы. Она является продуктом либерализованного массового общества, в котором обособленный индивид и его мнение формируют основу политической расстановки сил. В определенном смысле кружки, образовавшиеся в кофейнях конца XVIII — начала XIX в., представляли собой самую свободную в истории Запада ассоциацию; никогда мнения не были столь непостоянными и социально независимыми, как в тот период. С данной точки зрения развитие массового общества с его более жестким разделением и размежеванием взглядов является регрессом. Подробнее об этом ниже.

Конечно, индивид изначально не был свободен даже в пору расцвета либерального общества; ретроспективно всегда можно проследить социальные истоки формирования мнений. Никакое общество не делает своих членов полностью свободными, никакие идеи не возни-

132

кают в социальном вакууме. В действительности разложение старого, феодального типа стратификации сопровождалось развитием нового классового расслоения.

От этого отступления, посвященного кафе, вернемся к роли салонов. Они были факторами селекции до тех пор, пока могли функционировать в качестве социального «подъемника» и контролировать ключевые организации в области обучения и формирования общественного мнения. За салоном графини де Луине оставалось последнее слово при выборах в парижскую Академию* (именно благодаря его влиянию в число академиков были избраны Дюма-сын, Сарду, Флобер, Готье, Мистраль и Анатоль Франс) 59 . Более того, салоны замедлили рост политических и литературных элит и предотвратили образование переизбытка интеллигенции. Чисто демократический метод селекции неизбежно создает перепроизводство в обществах, где писатель, художник и ученый пользуются привилегированным статусом, как было в Германии и романских странах - во Франции, Италии и Испании. Салоны представляли собой не только органы селекции, они сублимировали процесс социального возвышения и благодаря своему симбиотическому характеру ассимилировали социальных аутсайдеров и готовили людей с многообещающими способностями на роль будущих лидеров. Разумеется, салоны явились каналом двусторонней связи с обществом — они вели как к приглашенным литераторам, так и к хозяйке салона. Еврейские салоны Берлина обязаны своим существованием не только тому, что евреи, как указывала Мэри Хар-грейв, рассматривали превращение своих домов в очаги культуры в знак компенсации своей политической неправоспособности 60 , но также и тому, что званые вечера в гостиных таких женщин, как Генриетта Герц и Рашель Левин, служили окном в более широкий и многообразный мир.

Беседы в салоне отражали его промежуточное положение как места общения переселившейся в город аристократии и искушенного жизненным опытом городского простонародья. В противоположность им в праздничных собраниях гильдий участвовали представители лишь одного класса. Певческие праздники или банкеты в таверне были весельем с заранее составленной повесткой дня; они проводились в рамках единого, общего мировосприятия, в соответствии с правилами и нормами, принятыми гомогенной и тесно сплоченной стратой бюргеров. Салон же объединял лиц различного социального положения, разных политических пристрастий и взглядов. Аристократия еще была его основой, но интеллектуальная атмосфера и характер бесед создавали миниатюрную копию конкурентного и мобильного общества, в котором социальный статус уже не передавался по наследству, а приобретался самостоятельно и требовал периодического под-

* Распространенное в XVIII — начале XX вв. название французской Академии наук, точнее Академии естественных наук (осн. в 1666, до 1793 - Королевская Академия), входящей в Институт Франции.

133

тверждения. Беседа предоставляла возможность стать героем дня; рассыпая блестки остроумия и ошеломляя собеседников показной оригинальностью, можно было сделать карьеру, а способность в считанные минуты достичь триумфа была ключом к успеху. Но никакой триумф не мог быть продолжительным, если он тут же не воплощался в виде выгодной должности или договора с издателем.

Салон представляет другую черту современной ассоциации — ограниченность претензий, предъявляемых ею к индивиду. Отто фон Гир-ке указывал на всеобъемлющий характер средневековых корпораций и гильдий. Их сложные функции охватывали личность целиком, во всем диапазоне ее интересов — религиозных, правовых, экономических, в проведении досуга. В противоположность этому современная ассоциация затрагивает индивида косвенно, вторгаясь лишь в ограниченный круг его интересов, оставляя его относительно свободным и сохраняя его положение неопределенным. Один и тот же индивид оказывается в нескольких пересекающихся группировках, и именно эти множественные связи создают дифференцированную личность начала XIX в. 61 У такого человека есть широкие возможности .для ухода из системы, поскольку он может переходить от одной группы к другой, а его участие в любой из них достаточно ограниченно. В салоне были сделаны первые попытки создать модель поведения в ситуации, изобилующей неожиданностями, чреватой самыми непредвиденными поворотами событий. Там, где ничего заранее не предписано, в большом почете находчивость и остроумие, и там, где круг обсуждаемых проблем ограничен, их легко можно разрешить, не особенно ломая себе голову.

Не случайно консервативные клубы в Германии начала XIX в. еще напоминают об обычаях средневековых гильдий или формальностях придворных ассамблей. Я имею в виду такие клубы, как «Christlich Deutsche Tischgesellschaft»* и «Tunnel an der Spree»** 62 . Мы не обнаруживаем здесь ничего от непринужденности английских политических клубов; собрания проходят скучно, выступления проводятся по списку заранее намеченными ораторами, и ведется запись докладов, сделанных участниками заседаний 63 . Хотя мы обнаруживаем в этих клубах некоторые черты, присущие салонам, особенно в объединениях юнкеров, правительственных чиновников и романтически настроенных либералов, им недостает разнообразия, живости и неформального характера их английских аналогов. Германские консервативные клубы того времени еще не отражают социальных форм общества, основанного на конкуренции.

В целом специфические формы консолидации интеллигенции являются важной основой для понимания тех ролей, которые играет страта образованных людей в обществе, и время от времени эти формы даже позволяют выявить преобладающий стиль выражения и ментальность, присущие более четко определившимся элементам общества 6 ' 1 .

Христианское германское застольное общество (нем.). : * Туннель через Шпрее (нем.).

134

в) Интеллигенция и классы. Предшествующие рассуждения могут создать искаженное представление об интеллигенции как самозарождающейся и вечно самовоспроизводящейся группе, так как мы до сих пор не касались ее зависимости от остального общества. Именно это сейчас и рассмотрим.

В известном смысле интеллигенты являются ренегатами, отрекшимися от страты своих родителей. Поэтому необходимо внимательно изучить обстоятельства такого отречения и последующее отношение отступника к его прежнему классу. Новые социальные возможности открываются для интеллигенции всякий раз, когда доминантная страта оказывается неспособной выполнять новые руководящие функции. Это создает возможности для избирательного возвышения промежуточных классов, и именно в таких ситуациях чиновники выдвигались на высшие посты, а люди из средних классов овладевали профессиями, связанными с науками 65 .

/. Типы возвышающейся интеллигенции

Я склонен проводить различие между индивидуальным продвижением в открытую группу и закрытую страту. Оба процесса сопровождаются специфическим опытом, способствующим формированию различных социальных позиций.

Индивиды, выдвигающиеся поодиночке, без посторонней помощи в открытую и в целом доступную страту, склонны исповедовать индивидуалистическую и героическую философию успеха 66 . Их отношение к жизни отличается активностью и оптимизмом. Например, представители либеральной буржуазии продвигались к положению, которое было достижимо в условиях развивающегося капитализма. Их возвышение является наиболее ярким примером восходящей мобильности в массовом масштабе. Успех приходил к предприимчивым индивидам точно так же, как к кондотьерам, купцам и банкирам итальянского Возрождения. Предприниматель мог быть твердо уверен, что почти каждый, обладающий энергией и практической сметкой, способен в конце концов добиться успеха. Любой человек обязан успехом самому себе, может быть, своей фортуне, но не специфически сложившимся обстоятельствам. На самом деле, как индивиду связать свой успех со специфически структурированным обществом, если он не может сравнить его с другим? Поэтому индивид, вполне естественно, склонен гипостазировать историю своей жизни, представляя ее как космические условия существования. Он делает общие выводы на основании того факта, что нашел обстоятельства, известные ему, отвечающие его амбициям. Он занимает открытую, симпатизирующую позицию по отношению к классу, из которого вышел, и придерживается философии «помоги себе сам» по отношению к обществу в целом.

Вхождение в закрытую сплоченную страту с утвердившимся esprit de corps стимулировало иную позицию. Индивиды, быстро поднявшиеся до уровня элитарной группы, склонны обретать новую идентификацию, принимать нормы и условности этой группы и соглашаться с

135

социальной иерархией, в структуру которой они вошли 67 . Выдвижение ученых в бюрократическом государстве, вызванное ростом потребности в государственных чиновниках и особенно юристах, — именно такой случай. Быстрое продвижение ученых являлось исключением в жестко градуированном кастообразном обществе, предо-ставлявшем мало возможностей для значительной карьеры, если не считать подмастерьев, ставших мастерами, и мелких торговцев, выбивавшихся в конце концов в купцы 68 . Быстро выдвинувшиеся ученые проявляли себя как способные защитники интересов существующей феодальной иерархии, в рамках которой они претендовали на особый вид знатности, nobilitas litteraria* как эквивалент nobilitas generis**. Эти притязания были описаны М. Стефани, юристом из Грейфсвальда в его Tractatus de Nobilitate*** в 1617 г. В обществе простолюдинов doctores**** занимали почетное место за столом как аристократы, в суде их голос имел больший вес, чем голос простолюдина, — так, если доктор и простолюдин подозревались в убийстве, то вина возлагалась на последнего, и т. д. Результатом этих усилий, отраженных в обширной литературе о nobiliias litteraria 69 , было действительно постепенное повышение социального статуса интеллигенции.

Вторым последствием продвижения наверх этого социального типа является его радикальный разрыв с прежней породившей его стратой. Это снова хорошо иллюстрирует пример министериалов.. Их интеллектуальная продуктивность в поздний период миннезанга была результатом сознательной ассимиляции придворной культуры. Другой симптом такого регрессивного освобождения от прежних связей — это склонность к соблюдению все более усложняющихся норм поведения и условностей этикета. Такая тенденция обычно знаменует достижение точки социального насыщения. Выдвигающаяся на социальную авансцену группа начинает ритуализировать обретенный ею новый статус, когда он достигает апогея, до конца исчерпав свои возможности. В фазе возвышения министериалы, служилые люди короля приобретали статус благодаря службе, в особенности кавалерийской. На протяжении большей части средневековья служба в конном строю ценилась выше, чем знатное происхождение. Меч всадника был почетным знаком отличия даже в руках королей 70 . Но в период стабилизации служилая знать привела свой ранг в соответствие с традиционными ценностями и сделала критерием знатности происхождение, а не службу.

II. Типы интеллигенции, создаваемые утратившими свои социальные позиции или лишенными социальных перспектив личностями

Мы обращаемся теперь к тем классам, и в особенности к тем интеллигентам, социальные ожидания которых потерпели крах. Е. Ледерер

* Знатность образованности (лат.). ** Знатность по рождению (лат.}. *** Трактат о знатности (лат.). **** Доктора (лат.).

136

говорит в связи с этим о тенденциях к изоляции и самовосхвалению. Страта, резко отброшенная назад, на свои первоначальные позиции, не стремится соперничать с высшими классами, но становится на позиции открытого вызова по отношению к ним и создает модели мышления и поведения, противоречащие общепринятым нормам 71 . Сама ситуация способствует возникновению подобных установок; их острота зависит от вторичных факторов, например от способности вырабатывать и развивать контридеологию. Если нет условий для формирования явно выраженной оппозиции, недовольство приобретает скрытые формы и его проявление ограничивается индивидом или непосредственной первичной группой этого индивида. Такая подспудная враждебность остается тщетной и социально непродуктивной. Однако, если обстоятельства дают выход коллективному недовольству, оно становится конструктивным стимулом и создает атмосферу социального критицизма, в долгосрочной перспективе необходимого динамичному обществу.

Такова ситуация, стимулирующая появление социального самосознания и способствующая возвышению интеллигенции. Правда, данная страта может возникнуть также из состояния пресыщения, как это часто случается со вторым поколением утвердившейся страты. Р. Хаман пытался свести культуру раннего Возрождения к роли второго поколения 72 . Например, Козимо Медичи — «бизнесмен, подлинной стихией которого был банк, добросовестно занимался государственными делами и твердо верил в неразделимость личных и государственных интересов. Он жил просто и аскетично... в то время как Лоренцо Великолепный пренебрегал бизнесом, довел свое состояние до грани банкротства и сделал плотские и духовные наслаждения своим главным жизненным принципом»* 73 . Однако приобретенное по наследству благосостояние не является самым распространенным импульсом, побуждающим к овладению культурой; гораздо чаще стимул к такому занятию порождается невозможностью личного продвижения. Весьма типична ситуация страты, отвергнутой высшими классами, как указывал Ледерер и как свидетельствует пример миннезингеров. Потерпевшие неудачу индивиды стремятся отойти от взглядов своих коллег по страте, вполне довольных жизнью, и занять отчетливо выраженную критическую позицию по отношению к обществу, в котором они живут.

В том же направлении шло развитие инакомыслящих из низших классов. На первой фазе своего сознательного самоутверждения низшие классы реагируют на условности высших классов, противопоставляя им свои собственные обычаи и создавая утопию, содержащую и контримидж существующего порядка, и критику его идеологии. Только после длительного периода консолидации импульс инако-

* В знаменитом флорентийском роде Медичи Козимо Старший Медичи (1389—1464; правил с 1434) представлял первое поколение, а Лоренцо Великолепный Медичи (1449-1492; правил с 1469; поэт) - второе поколение.

1 37

мыслия созревает до уровня рациональной критики общества и реалистической оппозиции 74 . Такие утопии и контримиджи создаются индивидами, а не склонными к недовольству и мятежу, но безгласными массами, хотя отверженные индивиды могут стать их союзниками и глашатаями. Именно они формулируют недовольство, и сознательно создаваемые контрсимволы формируют единство мышления и действий масс. Основоположники классового сознания редко принадлежат к страте, самосознание которой они пробуждают. Именно это, косвенное, отстраненное участие в делах того или иного класса дает интеллигенту дополнительную опору в обществе. Он может обострять реакцию масс, только окунувшись в их жизнь и, таким образом, выходя за рамки собственного социального положения. Будучи изолированным индивидом, он приобщается в ходе этого процесса к взглядам и убеждениям коллектива путем расширения контактов с определенным классом, к которому сам интеллигент не принадлежит. Фактически он должен следовать за классом, чтобы вести его за собой.

Лишенные собственности члены высшего класса представляют иной тип карьеры. Они вытесняются обычно в результате вторжения снизу. Иногда частичное вытеснение высшего класса является результатом его неспособности нести экономическое бремя предписанных классовых условностей. Нонконформизм в отношении обычаев, соблюдение которых требует больших расходов, часто блокирует путь к обычному типу продвижения. Так, довольно типична растерянность сынов высшего класса, не способных финансировать долгий период ожидания, обычно ведущего к привилегированному положению. В этих ситуациях формируется особый тип интеллигенции. (Излишне говорить, что мы имеем дело, как и социология в целом, с типичными вероятностями, а не с четко выстроенными и предопределенными историями жизни индивидов.)

Теперь наметим типичные направления, открытые для интеллигенции, развивающейся в процессе отрыва от своих корней.

Первая фаза. Вышеупомянутая специфическая неспособность поддерживать традиционный стиль жизни является типичным источником разочарования. Мы обычно воспринимаем установленные обычаи и ожидания как нечто само собой разумеющееся, не особенно размышляя об их частных экономических предпосылках, пока они гарантированы. Мы начинаем осознавать свои привычки и склонности, когда экономические перемены вынуждают нас изменять их и адаптировать к новой ситуации. Например, женщины, привыкшие к обеспеченному существованию, к жизни без тревог и забот, обычно обладают повышенной чувствительностью и редкой способностью к состраданию, которые они утрачивают, если внезапное ухудшение материального положения заставляет их встретиться лицом к лицу с тяжелыми испытаниями суровой борьбы за существование. Непосредственной реакцией на подобные изменения является обычно смутное ощущение беспокойства. Но когда расхождение между изменившейся си-

138

туацией и былым положением, утратившим свои прежние функции, продолжается, происходит критическое переосмысление реальности. Тенденция этого переосмысления будет зависеть от того, о каких личностях идет речь: об оторвавшихся от своих корней или о тех, возвышение которых было остановлено на полпути. Рефлективность индивидов, ставших интеллигентами в процессе отрыва от своих корней, знаменует вторую фазу и развивается в следующем направлении.

Процесс изменения сопровождается сохранением идентификации с предшествующей ситуацией. Когда этот процесс прочно входит в жизнь, получая широкое распространение, возникает философия «старого доброго времени», идеология традиционализма. Индивиды, не вписавшиеся в новые социальные структуры, невольно идеализируют прошлое, видя в нем воплощение своих ностальгических мечтаний. Интеллигенция в аналогичной ситуации принимает общепринятые представления своего времени и в соответствии с этим создает мифологию древности или философию истории, возвеличивающую средневековье с позиций теории медленных, органичных изменений; таковы идеологии, принятые на вооружение романтической немецкой интеллигенцией и явившиеся одним из проявлений их реакции на опасность революции, угрожавшую земельной знати. Форма концепции время от времени менялась, но тенденция к традиционалистской или романтической интерпретации изменений повторяется везде, где интеллигенция формируется из элементов, оторвавшихся от своих классовых корней.

Третья фаза завершает процесс и доводит отрицание изменившейся ситуации до крайних пределов. Часто это является результатом резкого изменения, делающего невозможной постепенную реадаптацию и безжалостно разрушающую все надежды на приход лучших времен. Теперь традиционалистская установка становится коллективной и направленной против изменившегося социального порядка или его защитников. Как всякое движение имеет ядро и периферию, так и ядро движения, отрицательно реагирующего на изменение ситуации, состоит из лиц, которые не могут примириться с существующими условиями. Среди них можно выделить три различных типа:

1) представителей старшего поколения, чье положение не позволяет им перестроиться;

2) представителей профессий, утрачивающих свое значение;

3) бывших получателей независимого дохода, занимавших положение, которое препятствовало пониманию ими происходящих изменений.

Неспособность воспринимать новые факты создает свою собственную идеологию, как это происходит в большинстве социальных ситуаций, и быстро становится единодушно выраженным нежеланием. Таковы источники, из которых реакция черпает свои главные силы. Непримиримость и решительность остаточных страт может порой влиять на колеблющиеся массы.

139

Четвертая фаза достигается лицами одинакового происхождения, но принадлежащими к следующему поколению, способному примириться с изменившимся положением дел. Обычно реакция на изменившуюся ситуацию не выходит за рамки одного поколения и ее распад начинается с лиц, не утративших свободу выбора. Их отход от собственной страты обычно сопровождается типичными симптомами диссоциации: независимой, продиктованной внутренними убеждениями критикой и скептицизмом по отношению к старшим представителям группы.

Такие индивиды проходят через две стадии сомнения. На первой они разуверяются в убеждениях и обещаниях революционеров, но при этом утрачивают и веру в собственные дореволюционные идеалы. Подобным скепсисом реакционной идеологии отмечен социальный генезис скептицизма.