Манхейм К. Эссе о социологии культуры

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть первая

К вопросу о социологии духа: введение

III. Истинные и ложные концепции духа

1. Второй обзор гегельянской версии

Мы продолжаем утверждать, что гегелевская концепция духа имеет основополагающее значение для предлагаемой нами теории. Поэтому по мере развития наших взглядов на предмет настоящей главы мы будем ссылаться на Гегеля, всячески избегая какого-либо подобия догматической интерпретации его наследия. То, что мы снова избрали Гегеля отправной точкой наших рассуждений, может показаться удивительным. Читатель вправе задать вопрос: какое отношение имеет Гегель к нашему современнику, который отбросил имманентную концепцию идей, принял индивидуалистическую онтологию и отказался от гипостазированных представлений о духе и обществе?

Точка зрения Гегеля заслуживает того, чтобы о ней помнили, в силу его коллективистского, потенциально социологического понимания природы идей. Именно Гегель создал модель структурного подхода к предмету, именно он подготовил мышление последующих социологов истории и гуманитариев к восприятию исторических явлений в едином, всеобъемлющем контексте. И хотя кое-кто из немецких философов истории преуспел в дискредитации этого конструктивного подхода, пустившись, забыв о логике, в кабинетные, чисто умозрительные рассуждения о Боге и мировой истории, первоначальная модель побуждала не только к такого рода спекуляциям. Ложная дихотомия, противопоставившая друг другу имманентную эволюцию и социальную историю идей, явилась результатом раскола в рядах последователей Гегеля. Такая дихотомия была чужда мышлению Гегеля.

Конструктивным моментом в гегелевском подходе была модель, позволяющая обнаружить всеобщую взаимосвязь вещей, скрытую от узкого, фрагментарного взгляда на предмет. Американская социология в отличие от немецкой действует на более прочной эмпирической основе, но ей недостает умения обобщать факты, не хватает общей, всеобъемлющей перспективы, проверенной методики исследования сложных, многосоставных структур. Немецкие социологи не создали традиции проведения контролируемых, подлежащих проверке наблюдений за элементарными явлениями, однако в арсенале их наследия — способность выдвигать плодотворные структурные гипотезы и рассматривать исследуемый предмет под более широким углом зрения. Два этих исследовательских подхода следовало бы сплавить воедино, если социология хочет овладеть искусством анализа как простых, так и сложных явлений, а также техникой как вычленения отдельных явлений, так и интегрирования их в общий ряд.

Сближение этих двух тенденций останется, однако, неосуществимым на практике до тех пор, пока наше научное мышление будет определяться такими полярно противоположными моментами, как обобщающий метод и выборочный (или фрагментарный, «точечный») под-

62

ход к предмету 7 . Таков до сих пор существующий обычай, который установился со времен романтизма и зарождения немецкой исторической науки, получил известную поддержку со стороны повлиявшей на него марксистской теории и был поддержан современной историографией. Эта сомнительная поляризация поля исследования свидетельствует о самонадеянности, оборачивающейся ловушкой для всех, кто строит свою методологию на догматических предпосылках. Подобного рода предубеждения не обещают успеха в работе.

2. Генезис концепции духа

В данном разделе мы попытаемся поэтапно рассмотреть ряд существенных положений гегелевской теории, начиная с носящей коллективистский характер концепции духа. Концепция эта появилась отнюдь не внезапно, не на пустом месте. Мы можем проследить длительную эволюцию концепции духа на протяжении различных, сменяющих друг друга периодов социальной истории, если перечислим ее различные, меняющиеся значения. Сегодня мы в состоянии получить представление о немногих стадиях этой эволюции в основном благодаря исследованиям Хильдебранда, суть которых сводится к содержанию статьи «Дух» в «Словаре немецкого языка» братьев Гримм 25 .

Первоначальное понятие «Дух» не совпадало с современным предметным и социализированным набором значений; оно означало что-то трансцендентное и экстатическое. Гегелевский термин еще отражает оба значения — социально обусловленное и объективированное наследие, выражаемое словом «культура», и тот захватывающий и экстатический опыт, корни которого уходят в ранние периоды развития религии. Употребление немцами термина «Дух», который они предпочитают его синониму — понятию «культура», выдает ту же амбивалентную интерпретацию культуры как накопленное достояние и как состояние духовной обнаженности, раскрытия глубинных пластов души. То, что немецкая философия стремится сохранить оба значения термина, является одновременно и ее слабостью, и ее достоинством. Амбивалентное употребление термина «культура» — несомненная причина значительной части неточностей и ошибок мышления. Другим камнем преткновения немецкой философии является ее постоянная приверженность к примитивной онтологии, неявным образом присутствующей в субъективной интерпретации понятия «Дух». Эта онтология на деле действует как препятствие на пути свежего и независимого подхода к исследованию проблем человеческого общества.

Рассмотрим более пристально примитивную метафизику, увековеченную в термине «Дух». Мы можем проследить ее развитие вплоть до начальной формы, в которой дух еще совпадает с понятием «дыхание» 26 . Вскоре этот материальный образ дыхания начинает в прими-

63

тивно анимистском духе ассоциироваться со средоточием жизни 27 , и реальность обретает двойственный характер, который мы до сих пор обнаруживаем в философских онтологиях нашего времени. В мире чувственных восприятий и вместо него возникает второй мир — мир сущностей. Однако два этих царства не являются дискретными и взаимоисключающими; скорее они рассматриваются как два аспекта любого физического объекта. Дыхание, например, — это и процесс вдыхания и выдыхания воздуха, и сущность жизни. Спиритуализм является результатом длительной эволюции, в ходе которой дистанция между эмпирическим миром вещей и трансцендентным царством сущностей становилась все более ощутимой. Религиозная элита часто играет важную роль в возникновении такого спиритуализма — она склонна распространять свое аскетическое равнодушие к явлениям повседневной жизни на оценку самой жизни, производя ее онтологическую девальвацию. Отрицание мира повседневной, будничной жизни превращает царство духа в средоточие реальности. С этого момента духовные явления становятся реальными — отныне они уже не просто атрибуты дыхания.

Две фазы этого процесса еще присутствуют в мышлении Лютера — он попеременно пользуется обоими терминами — дыхание и дух, но также использует термин «Geist»* только для обозначения духовности. Когда Лютер говорит: «Сотворено небо по слову Господа, и все воинство Его создано дыханием уст Его» и даже еще яснее: «...погибли они от дыхания Господа и духа гнева Его», — он подразумевает первый термин 28 . С другой стороны, мы встречаем нематериальную концепцию духа как самостоятельной сущности в следующем пассаже: «Ибо все это не от духа и милосердие мертво». Здесь «духовное» означает божественное, трансцендентное, противоположное конечному.

Ни одна из данных концепций не имеет ни малейшего отношения к таким вещам, как культура и разум. Эти значения возникнут гораздо позже. Однако было бы ошибкой предполагать, что участие духа в том или ином явлении объяснялось как факт единичного, индивидуального опыта. Мы склонны к такой интерпретации, поскольку наша интеллигенция занималась изучением субъективистских и интроспективных сторон религии. В своей архаической форме обращение к духовности понималось как единичный акт, участвующий в коллективном процессе, и с человеком сообщался дух, с которым одновременно были связаны и другие члены данной общности 29 . Коллективная природа духа, разумеется, не идентична природе общего культурного достояния, каким являются язык и наука; дух, скорее, напоминал приступ охватившего общность недуга. Этот общий экстаз и порождает те примитивные клики одобрения, которыми архаическая социальная группа (в ее древней или современной форме) выражает единодушно принятые решения. В ритуализированной форме эта практика дожила до наших дней в некоторых религиозных институтах. Считается,

* Дух (нем.).

64

например, что выборы папы должны происходить через «per viam inspirationis Sancti Spiritus»*. Именно духовная общность кардиналов избирает папу: «нет сомнения, что Дух Святой говорит яснее в собрании, нежели наедине с одним человеком» 30 .

В качестве отличительной черты этих концепций духовности можно назвать атмосферу коллективного сопереживания, в какой духовность проявляет себя. В духовной сфере примитивная личность не действует и не сообщается с духом обособленно, как индивид; в этом отношении она социализирована в гораздо большей степени, чем наш современник. Сложное, состоящее из большого количества людей общество предоставляет меньше возможностей для коллективных экстазов, но расширяет диапазон институциональной передачи культурных ценностей. Поэтому культура предстает перед нами как отлившееся в устойчивые формы и материально-вещественное, предметное наследство, к которому каждый прикасается индивидуально. В примитивном обществе каналы для передачи культурных ценностей, разумеется, тоже открыты; кроме того, избирательная непрерывность является сущностью любой культуры, однако рациональная организация процесса передачи культурных ценностей скорее свойственна большим и сложным обществам. Только в этой социологической перспективе мы можем понять современную переоценку концепции духа, в свете которой она имеет какое-то отношение к разуму. Эта тенденция стала господствующей под влиянием идей Просвещения, заменившего понятие «дух» термином «mens»** 31 . Хильдебранд подчеркивает, что до Аде-лунга ни в одном словаре не упоминалось о мыслящем интеллекте 32 . Но вскоре раздались голоса, протестующие против рационалистической и объективистской интерпретации этого термина, подкрепленные попытками связать его с традициями прошлого, не ограничивавшими концепцию духа одной лишь мыслительной способностью 33 . Гёте так высказался на этот счет: «...в музыке мы предощущаем такое будущее, ибо она — не что иное, как дух, а без духа нет будущего (как нет и прошлого)».

Генезис концепции «Geist», разработанной Гердером, не менее сложен, чем у Гегеля. Но если гегелевский «Geist» представляет собой «высшую» форму мышления, то у Гердера — это высший тип сочувственного восприятия вещей и явлений: «...таким образом наша художественная критика старается использовать всю свою эрудицию и остроумие, чтобы лишить нас тех сладостных мгновений, когда мы созерцаем и внимательно следим за духовными проявлениями других людей» 34 . «Geist» здесь включает не только понимание, но и ведение и деяние. Однако, если сторонники рационалистического направления отвергали прежние экстатические компоненты термина и все больше отождествляли его с сознательным мышлением, сторонники классического и романтического подходов возродили старые бессозна-

«Вдохновение Духа Святого» (лат.}. * Ум, разум, интеллект (лат.}.

Зак. 3496 65

тельные и сверхрациональные элементы Geisi. В результате этой литературной реакции против расчетливой ментальности Века Разума Geist предстает перед нами как движущее начало истории и как «высший» тип разума, которому свойственны созерцание, воление и деяние. Все эти ингредиенты сплетены воедино в четко сформулированной концепции Гегеля. Именно характерный для Гегеля синтез классического и романтического подходов явился основой для выводов Хильдебранда: «...мы должны подчеркнуть, что распространенная в XIX веке интерпретация понятия "Geist" включает не только мысль, но и то, что живет и действует в нас, воодушевляет и ведет нас и что все эти моменты входили и в самые ранние оттенки значения слов "дыхание жизни", связанные с вдыханием воздуха». Здесь мы видим формулировку концепции культуры, подразумевающую ее рациональную интерпретацию как воплощенного в материально-вещных формах, доступного для использования наследия, но в то же время сохраняющую прежнее представление о коллективных и динамичных, полных энергии актах. Было бы ошибкой не заметить тех перспектив, которые связаны с этой, столь характерной для немецкой философии, традицией.

3. Субъективные и объективные проявления духа. Социальный генезис значения

Детально остановившись на архаическом и субъективном значении понятия «Geist», нашедшем свое выражение в работах Гегеля, обратимся к современным аспектам этого термина. Одной из неизменных тем немецкой философии является диссоциация знания от акта познания. Мы на самом деле видим, что опыт пытается отделиться от актов, в ходе которых он формируется, и стремится стать доступным независимо от них. Этот объективный аспект акта познания глубоко проработан в философии Гегеля, особенно там, где Гегель проводит различие между субъективным духом и абсолютным и объективным духом. Современное различие между субъективным или временным, преходящим актом и предполагаемым или отделяемым от него значением предвосхищено в теориях Канта и Больцано, хотя, на наш взгляд, более отчетливо оно выражено в системе Гегеля. Именно Гегель яснее других понимал коллективный и социальный характер значения.

Значения обретают свою первую социальную роль в результате их диссоциации от первоначального акта. По мере того как значение возникает из субъективной перцепции, благодаря которой оно и появляется на свет, оно утрачивает свою первоначальную единичность и обособленность, становясь достоянием всего общества. Здесь нас интересует различие между мышлением и мыслью или актом совершения деяния и самим деянием. Деяние или совершенное, достигшее своей цели действие рассматривается нами как реализация коллективной концепции, напоминающая процесс, в ходе которого создатель како-

66

ro-либо изображения или портрета выражает общие, распространенные в обществе представления. (Здесь мы обнаруживаем близкую параллель с «коллективными репрезентациями» Дюркгейма, что, кстати, побуждает задаться вопросом: в какой степени гегелевская теория повлияла на формирование этой заслуживающей внимания категории? В любом случае, действенность подхода Дюркгейма к проблеме коллективного значения отчасти связана с той философской позицией, в рамках которой он очерчивает проблему.) Опредмеченное, материально-вещное значение есть продукт социации. Мы опредмечиваем не только мысль, но и эмоции, настроения и все, что только ни «отфильтровывается» из замкнутого круга единичного опыта. Несомненно, что импульс к опредмечиванию значений в высокой степени носит социальный характер и никакое сознание не может развиться в несоциализированном индивиде (если под сознанием мы понимаем всю сумму контролируемых актов, результатом которых является формирование заранее задуманных значений). Поэтому значение представляет собой социологический термин, и оно неотделимо от определенного этапа социации. Участниками социальных взаимоотношений нас делает не рассмотрение идентичных объектов, а анализ идентичных значений, которые мы все сообща соотносим с объектами; наше общение друг с другом происходит не через реальные вещи, а через значения вещей. Однако мы понимаем значения не только в ходе актов коммуникации, общения, но и в те моменты, когда находимся в одиночестве, наедине с самими собой. Мы осуществляем акт социации уже в состоянии обособленности, изоляции от общества, когда предаемся умозрительным размышлениям. Таким образом, познание и коммуникация — неразделимые функции. Организмы, неспособные к общению, неспособны и к выработке идей, отражающих объективное положение вещей. Контакты между людьми, происходящие в силу чисто биологических побуждений, сами по себе не образуют связи идей и понятий, если они не выходят за рамки первоначального импульса.

Какими же социальными потребностями и ситуациями можно объяснить стремление к отражению объективной реальности и склонность к рефлексии? Вопрос этот имеет основополагающее значение для социологии культуры. Мы должны четко разграничивать два процесса, два акта. Делать единичный, уникальный опыт понятным, умопостигаемым для других людей — совсем не то, что — предаваться в отношении его рефлексии, отчитываться в нем перед самим собой, переводя таким образом ставшее известным в область знания. Эти два импульса порождены различными социальными ситуациями, связанными с различными способами переосмысления опыта. Процесс рефлексии имеет отношение к тому, что иногда называют модусом недостаточности, обозначая этим термином разрыв в цепи коммуникации. Данный термин отражает определенные пустоты в коллективном опыте, в результате чего значение опыта становится неполным, недостаточным и вследствие этого непригодным для пе-

67

редачи, некоммуникабельным, так что первоначальный объективный импульс меняет свою прежнюю направленность на противоположную, обращаясь вспять.

Созданная Больиано теория значений игнорирует социальную функцию значений; в виде антитезисов она абсолютно противопоставляет обособленного, изолированного от общества индивида и относящееся к сфере сознания царство идей. Поступая таким образом, Больцано лишает себя возможности осознать тот факт, что значение представляет собой не абстрактную сущность, а конкретную функцию общественного опыта. Вполне можно согласиться с Больцано, когда он отделяет субъективный акт от объективного значения этого акта, но нельзя принять его неявно высказанный тезис о разрыве между значением и (коллективным) опытом, в рамках которого это значение возникает. Стоит отбросить миф об обособленном царстве значений, как значение становится естественным предметом социологического исследования.

Вопрос, волновавший Макса Вебера, - как мы движемся от индивидуального опыта к объективному значению или к социологической точке зрения? — представляет собой поставленный с ног на голову вопрос, продиктованный объективной реальностью — каким образом мы от конкретного социального значения вещей приходим к сформулированному Максом Вебером понятию индивидуально привнесенного значения и к концепции, допускающей существование абстрактной сферы обособленных значений? И на самом деле, нам следовало бы спросить: как случилось, что в определенных целях мы игнорируем социальный характер субъекта действия (индивида) и его действий? Попытаемся реконструировать социальный контекст первого вопроса: как из первоначальных актов восприятия, перцепции, возникают перцепты, представления об объектах?

Сферой зарождения значения является, надо полагать, ситуация сотрудничества. Одинаковое обращение с одинаковыми вещами открывает некоторые общие пути подхода к ним. Из деревянной колоды можно сделать лодку-каноэ, копье, плот или дрова для топки - в зависимости от потребностей тех, что собираются использовать этот кусок дерева. Именно в результате совместных действий в сложившейся или потенциально возможной ситуации закрепляется представление о вещах — устойчивое, общепринятое или непостоянное, меняющееся. Если об определенной вещи складывается общепринятое представление, то необходим лишь общепринятый символ, чтобы оно приобрело общепринятое значение. Поэтому общепринятое обозначение не является абстракцией и дериватом индивидуальных сигнифи-каций — это первичная форма, в которой каждый индивид связывает с данным объектом определенное значение.

Лингвистические исследования, проводившиеся в примитивных общностях, предоставляют нам документальные свидетельства коллективного генезиса определенных значений. Индивидуальный генезис идей является конечным результатом разделения труда (Зиммель по-

68

святил этому содержательную работу), которое делает возможным существование самых различных подходов к одному и тому же явлению, показывая предмет в меняющейся перспективе, под самыми различными углами зрения. Столь сложная ситуация ведет к возникновению самых различных представлений о данном явлении, но отнюдь не означает утраты пространства общепринятого опыта. Значение вещей остается конкретным, пока к ним подходят с общепринятых, разделяемых всеми членами данной общности, позиций. Общепринятая система значений исчезает только в том случае, когда бок о бок друг с другом существуют две или несколько социальных групп или культур, каждая из которых обладает собственным подходом к вещам и явлениям, а индивид имеет возможность делать выбор между ними. Источниками таких различных взглядов могут стать деревня и город, промышленность и торговля. Переход индивида от одной сферы деятельности к другой и его свобода в выборе между ними характеризуют ту первичную ситуацию, в рамках которой личности доступны различные подходы к одному и тому же явлению, к одной и той же вещи. Отсюда берет свое начало релятивизм и скептический взгляд на вещи; здесь зарождается концепция, противопоставляющая частный, фрагментарный и обобщающий подходы к изучению реальности. Когда происходит смешение, взаимопроникновение нескольких дискретно структурированных социальных групп, объекты теряют свои отчетливые очертания и предстают перед наблюдателем как бы в смазанном виде. Столь же смазанная ситуация дает индивиду возможность устраниться от соблюдения определенных правил поведения. Здесь мы видим, как на базе сакрального, религиозного общества возникает общество мирское, светское. Карл Менни-ке как-то заметил, что примитивные общества не позволяют уклониться от исполнения общепринятых этических норм: единственная альтернатива конформистскому поведению — репрессия, иными словами, образование психологических комплексов является комплементарным феноменом сакральной общности. Сложное общество с его плюралистической этикой дает возможность выйти из жестких рамок общепринятых норм, но также приводит к неврозам. Развитие психологии знаменательным образом совпало со всеобщей доступностью механизмов ухода от жестко регламентированных норм социального поведения, поскольку только личность, находящаяся в независимом положении, не связывающая себя никакими обязательствами, делающая определенный выбор по собственной воле и собственному разумению, становится главным объектом научного исследования.

Современный молодой человек сталкивается с аналогичной маргинальной ситуацией, когда начинает самостоятельную жизнь за пределами родительского дома. Формы, которые приобретает эта ситуация, всегда одинаковы независимо от того, кто стоит на перекрестке дорог — индивид или целый социальный слой. Специфика спора между софистами и Сократом (как мы это увидим позже) в их переориентации с

69

4. Надличностный характер значения

Сила гегелевской концепции Geist заключается, как мы это видели, в понимании им социальных измерений значения — именно этот факт позволяет провести различие между субъективным актом и его объективным «двойником», социально обусловленным значением. Но это не все. Мы будем и дальше брести ощупью в солипсистском царстве внешних явлений, пока не взглянем на вещи шире, выйдя за рамки объективности значений. Ведь на этом уровне мы все еще имеем дело не с чем иным, как с индивидуальными значениями, пусть даже и поддающимися передаче, и у нас нет ясного представления об их взаимосвязях. Поэтому, попытавшись взглянуть на историю в этой плоскости, мы сталкиваемся с целым рядом дискретных проявлений, которым недостает исторической непрерывности. В такой номиналистской перспективе (где только индивидуальные перцепции реальны) мы не можем осмыслить события типа формирования американского

70

обычного права, развившегося на основе английского, освоения японцами западной технологии, роста прусского государства от Фридриха II до Бисмарка или протестантского мятежа против средневековой церкви. Мы не можем реконструировать социальные изменения исходя из мозаики индивидуальных высказываний и оценок и не способны охарактеризовать какое-либо событие прошлого или настоящего, не располагая даже термином для определения той среды, в которой эти события происходили.

Наше высказанное ранее утверждение, что индивид является первоначальным средоточием реальности, вовсе не означает забвение того факта что отношения между людьми, хотя и носящие весьма сложный характер, также реальны. (Строго говоря, группа, конечно, не поглощает индивида, и личность не ассимилирует и не отражает полностью общества, ее окружающего, но именно в этих общих для всех областях действия индивида обретают социальный и исторически релевантный характер и, наоборот, групповые структуры становятся первичными детерминантами действий отдельно взятой личности.) Гегелевский Geist негласно подразумевает (помимо выявления объективных значений, о чем уже шла речь) существование коллективного контекста истории, который нам необходимо знать, чтобы понять ее непрерывность. Проблемы и альтернативы, встающие перед индивидом в процессе его деятельности, являются ему в определенном социальном контексте. Именно этот контекст структурирует роль личности, и именно в нем ее действия и опыт приобретают новый смысл. Этот смысл выходит за границы значений, которые «имеет в виду» индивид, когда обдумывает или передает какие-то вновь обретенные сведения или впечатления. Начав говорить о структурированном, т.е. обусловленном влиянием той или иной структуры, поведении или мышлении, мы переходим на второй уровень объективных значений — стараемся постичь значение значения, реконструируя контекст индивидуальных действий и перцепций.

5. Критика энтелехии как концептуальной модели

Пытаясь отделить конструктивные элементы гегелевской теории от ее спекулятивных положений, мы обратили внимание на концепцию «объективного духа» и его социальных компонентов. Мы видели, что духовные феномены обладают структурой и надличностным измерением. Но, констатировав это, мы столкнулись с возможностью ложного понимания данной точки зрения, в котором повинен сам Гегель. Искажения органически присущи тенденции рассматривать структурированные значения как развивающуюся и самореализующуюся энтелехию. Непросто показать несостоятельность такого подхода, поскольку в нем содержится крупица истины, хотя ложная перспектива, в которой он осуществляется, и создаваемая им путаница затеняют свет, излучаемый самой концепцией.

71

В качестве иллюстрации сомнительной методики Гегеля можно было бы привести объяснение эволюции барокко как процесса, в ходе которого присущие этому стилю внутренние потенциальные возможности разворачиваются в той же самой последовательности, в какой отдельные художники на практике осознают скрытые в нем потенции. Такой подход к историческому процессу является не объяснительным, а экзегетическим; он лишь объединяет разрозненные элементы в получившую определенную интерпретацию, единую модель. Вполне справедливо напрашивается возражение, что эволюция барокко — процесс не случайный, что ему присуща известная последовательность и непрерывность, но было бы абсурдным утверждать, будто реальный ход истории барокко предопределен логически. Местные, меняющиеся от региона к региону разновидности этого стиля и различные интерпретации его отдельными художниками должны лишить убедительности любое представление о предопределенной и необратимой, однонаправленной эволюции барокко. Можно согласиться с тем, что в этой панлогической концепции содержится крупица истины, поскольку данные комплексы идей и стилей располагают более или менее ограниченными возможностями для возникновения различного рода вариантов и разновидностей. Более того, можно даже утверждать, что создание каждого дополнительного варианта существующей модели сужает диапазон ее изменений. Но мысль о предопределенном заранее ходе развития значений упускает из виду два дополнительных обстоятельства: во-первых, — вмешательство катастрофических событий (таких, как вторжение армии иностранного государства), которые могут коренным образом изменить контекст развития того или иного направления; во-вторых, — то, что сфера действия какого-либо художника или организатора, позволяет создать новые структуры.

Обратимся к конкретному примеру. Окончательный упадок Римской империи был предопределен еще в самом начале ее становления всем характером рабовладельческого капитализма. То, что такая социальная система обладает определенным потенциалом для развития, будучи в то же время ограниченной в своих возможностях, в достаточной степени соответствует истине; поэтому у нас есть все основания сказать, что реальная история римского общества была потенциально заложена в его первоначальной структуре. Но это не означает, что действительный ход событий был предсказуем. Существовавшие на ранних этапах истории Рима явления, противодействовавшие намечавшемуся развитию событий, могли бы в самом начале воспрепятствовать формированию рабовладельческого капитализма. Сопротивление соседних стран римской экспансии могло стать мощным противодействующим фактором еще за столетия до того, как оно начало, наконец, играть решающую роль в истории Рима. Ни один знакомый с принципами социологии историк не мог бы, бросив ретроспективный взгляд на события прошлого, предсказать поражение Ганнибала, не учитывая обстоятельств, носивших вне-

72

шний характер по отношению к структуре республиканского Рима. Обращаясь к современной истории, отметим, что капитализм приобрел разные черты во Франции, Англии, Германии и Соединенных Штатах. Ресурсы, геополитическое положение и характер миграции населения сыграли важную роль в возникновении различий в культуре и политике этих стран. Общие элементы их экономической структуры не содержат в себе ничего, чем можно было бы объяснить очевидные различия. Искажению структурных представлений об исторических изменениях и превращению их в доктрину тотального детерминизма и предопределения способствует ложная концепция структуры, рассматривающая структуру как неотвратимо саморазвивающийся принцип. Этот подход, объясняющий развитие структуры как эманацию вышеуказанного принципа, затушевывает роль среды — географической, исторической и социальной, оставляя в тени весь спектр индивидуальных различий и вариаций. Концепция структуры связана не с целенаправленным процессом самореализации, а с данным диапазоном последовательно сужающихся возможностей для выбора. Однако выбор остается выбором, как бы ни сужались его границы. Игнорировать роль руководителей, лидеров и отрицать каталитическую функцию отдельных личностей — значит неверно понимать интерес социологии к коллективному контексту событий. Одно дело — применять социологический метод к исследованию фашизма и развития мирового революционного движения, и совсем другое — забыть о роли Муссолини, Маркса и Ленина. Мы можем отчетливо представлять себе факторы, ограничивающие сферу деятельности того или иного лидера, но мы не можем оценивать его достижения или неудачи, не учитывая ни альтернатив, с которыми он сталкивается, ни инициатив, которые он предпринимает.

6. Объяснительный и описательный методы. Структура событий

Порочная практика, в силу которой структура вещей выдавалась за источник их эманации, стала причиной того, что в истории мысли утвердился описательный, а не объяснительный подход. Представляя себе изменения как целенаправленный процесс, в ходе которого неотвратимо реализуется некая предустановленная схема, мы сужаем угол нашего зрения, сосредоточившись на рассмотрении лежащего в основе всего процесса проекта, который определяет место каждого события в предопределенной цепи развития. Наша попытка напоминает поведение человека, ломающего голову над мозаичной картинкой-загадкой. Он пытается найти соответствие между исходной картинкой и фрагментами мозаики, складывает их, подгоняя один к другому. Методика, которой он пользуется, носит описательный, экспозиторный характер — в том самом смысле, в каком мы пытаемся понять значение отдельных сентенций в контексте всей речи. Тем самым мы признаем, что история развивается по заранее намеченному плану. Сделав

73

такое допущение, мы встаем перед проблемой, как раскрыть первоначальный план, осуществляющийся в силу внутренней закономерности, и для нас уже становится излишним интересоваться причинными взаимосвязями единичных событий.

Данный религиозный тип исторической экзегезы представляет собой модель, на которую ориентируется гегелевская философия истории; эта модель стала традиционной для немецкой историографии и некоторых этапов развития немецкой социологии. Даже попытки объяснить историю без ссылок на божественный план носят на себе следы влияния этой традиции. Но раз уж мы отказатась от трактовки истории как чередования кары и награды за содеянное, нужно отбросить и описательный метод. Так ли это нам необходимо? Не совсем, поскольку мы не забываем о структурированном значении исторических изменений. Тот факт, что позитивистский тип исторического исследования не совместим с широкой телеологической интерпретацией, не означает, что мы волей-неволей должны ограничить наш подход фрагментарным и «микроскопическим» рассмотрением событий. Нам нет необходимости применять телеологические гипотезы к истории, чтобы осознать структурированный характер перемен. Пытаясь рассматривать отдельные периоды истории в виде конкретного ряда альтернатив, мы воспринимаем историю как тотальность, как некую конфигурацию. Мы не сможем встать на такую точку зрения, если не будем действовать в духе описательного подхода, составляя из фрагментов более общую картину 35 . Но этот процесс отличается от гегелевской методики, нацеленной на поиск общего плана, лежащего в основе того или иного этапа истории. Мы стремимся выявить не телеологическое значение событий, а их структурный контекст.

Здесь возникает вопрос: дает ли структурная интерпретация изменений возможность для исследования причинной связи явлений? В вопросе уже предполагается ответ — альтернатива отнюдь не является жесткой, и обе методики не исключают одна другую. Социальная структура представляет собой упорядоченное образование, в котором причинные следствия действуют с определенным постоянством в рамках социальной системы.

Например, современный капитализм может быть определен как система тесно связанных между собой, взаимозависимых операций, таких, как производство, распределение, формирование механизма цен, действие кредитной системы, конкурентная борьба за спрос, вербовка рабочей силы и т. д. Чтобы постичь природу денег, нам вовсе не обязательно знать, какие побуждения движут директором Монетного двора, как нет и необходимости выяснять причины расходов, чтобы понять, что такое инфляция. Мы можем прекрасно представлять себе принципы, в силу которых происходит движение капитала из одной отрасли промышленности в другую, не обращая ни малейшего внимания на взаимоотношения отдельных биржевых маклеров со своими клиентами. Эти операции образуют систему, обладающую функциональной схемой жизнедеятельности, правда, действующей не по зара-

74

нее составленному плану, систему, которую можно реконструировать, не выясняя, кто является ее создателем. Мы должны предположить, что она является результатом процесса адаптации, осуществляющегося вследствие накопления множества данных, полученных методом проб и ошибок. Важно, однако, то, что эта система функционирует, словно бы по заранее составленному плану. Более того, лежащий в основе деятельности системы план не только указывает, какие функции и роли должны быть выполнены, но и определяет мотивы, по которым необходимо совершить те или иные действия. Таким образом, хотя инвестор, вложивший деньги в товарный рынок, может получить прибыль, сыграв на разнице местных цен, в то же время он выполняет определенную экономическую функцию, выравнивая уровень цен на зерно 36 .

Причинный анализ этой операции проясняет, почему инвестор выполняет свою роль, но только функциональная схема показывает, как он может выполнять ее успешно и что входит в диапазон его деятельности. Общая сумма причинных мотивировок не объясняет характера всей структуры — на самом деле, далеко не все мотивированные действия необходимы для функционирования капиталистической системы. Массу нерелевантных действий, не имеющих прямого отношения к функционированию этой системы, совершают не только почти все ее члены — существуют целые социальные анклавы, такие, как замкнутые, изолированные общности, кочующие цыгане, враждую-шие кланы, не затронутые экономическими процессами нашего времени. Нам следует проводить различие между структурно релевантными и нерелевантными действиями и мотивами.

7. Вопрос - обладает ли мир структурой?

Только что проведенное различие связано со следующими соображениями. Историю составляют события, и то или иное событие может оказаться релевантным или нерелевантным, может иметь или не иметь существенное значение для данной структуры, в рамках которой оно происходит. Означает ли это, что некоторые события изначально нерелевантны? Фрейд открыл систему неосознаваемых значений, выявив тем самым значимость, релевантность вещей, ранее считавшихся тривиальными - таких, как ошибки памяти и оговорки, языковые неточности и огрехи. Они оказались релевантными в неизвестном прежде контексте. Мы действительно никогда не можем окончательно решить, имеет ли то или иное явление отношение к данной системе, поскольку нерелевантность не исключает возможности его принадлежности к сфере действия какой-либо иной, еще не обнаруженной структуры. Термин «релевантность» обозначает, что то или иное событие запрограммировано всей структурой известной системы. Мы должны уметь предвидеть, что явные структурные несоответствия могут разрешиться возникновением более обширной системы, хотя ее природу и характер мы не в силах постичь на данном

75

уровне наших знаний и представлений. Отсюда возникает проблема, которую глубоко пони мат Гегель.

Можно, пожалуй, интерпретировать панлогическую теорию Гегеля в виде попытки объяснить мир как воплощение логоса или, если воспользоваться нашей более прагматической терминологией, как завершенную структуру, полностью открытую для рационального осмысления. Эта претенциозная теория подарила нам плодотворную рабочую гипотезу, которую мы можем принять без всякого ущерба для себя. Попробуем коротко взглянуть на этот вопрос со схоластической точки зрения. Если мир по природе своей — всего лишь беспорядочная труда дискретных вещей, то тем самым доказывается несостоятельность пан-логической гипотезы, но в таком случае можно попытаться найти в этом всеобщем хаосе ограниченные ареалы, в которые мы в состоянии внести некую созданную нами самими концептуальную упорядоченность. Однако аподиктическое неприятие гипотезы об упорядоченном универсуме может лишить нас возможности разглядеть возможный план устройства мира, если признать, что такой план существует. Короче говоря, у нас не останется никаких шансов на успех, если мы отбросим инструмент, который может оказаться полезным для исследования, не рассмотрев его и не испытав на деле. В некоторых областях этот подход оправдал ожидания — свидетельством тому работа Кенэ «Tableaux Economiques»*.

С той точки зрения, которую мы разделяем в настоящий момент, мир — не единичная, простая и сложная, многосоставная структура, а агрегация, конгломерат частично структурированных сфер. Рассмотрим этот факт также в схоластической манере. Допустим, что мир действительно является конгломератом частично упорядоченных образований. Вполне можно представить себе, что он обладает сложной структурой, которую мы пока еще не в состоянии выявить. Но третья возможность, открывающаяся перед исследователем, — самая многообещающая из всех — позволяет предположить, что человеческое общество, мир людей, структурировано по-разному и в разной степени в различные, сменяющие друг друга периоды истории. Если бы это было так, мы должны были бы менять и дифференцировать используемые нами структурные критерии. Похоже на то, что Макс Вебер провел такую дифференциацию духа в своем эссе «Протестантская этика и дух капитализма», где он подчеркивает первостепенное значение религиозных мотиваций на ранних стадиях истории капитализма, а решающую роль экономического детерминизма связывает с эпохой зрелого капитализма. Продолжая эту мысль, мы можем сделать допущение, что в рамках развивающейся системы значительная часть событий, происходящих на ранних стадиях развития, носит случайный и неструктурированный характер, но по мере складывания нового порядка вещей этот новый порядок охватывает все более широкие сферы социального поведения.

* «Экономические таблицы» (??.).

8. Еще раз о причинном анализе и описательной интерпретации

Предыдущее обсуждение позволяет по-новому взглянуть на затронутый нами ранее вопрос о роли причинного и объяснительного анализа исторического развития. Два этих подхода обычно рассматривают как антиподы. Хотя многие ученые добиваются лучших результатов в своих исследованиях, отвергая необходимость выбора между данными альтернативами, все же необходимо поставить этот вопрос и дать на него ответ. Макс Вебер определяет социологию как описательное (или интерпретирующее) объяснение социального поведения. Такой синтез двух методов, объяснительного и описательного, в принципе плодотворен, хотя реальное применение Ве-бером этого синтеза не в полной мере отвечало задачам исследования. Но как бы то ни было, Вебер отчетливо представлял себе необходимость объединения двух методик — описательной и объяснительной.

Прежде всего заявим со всей определенностью, что основная проблема описательного анализа исторических феноменов не связана с интенциями участников события. То, что люди руководствуются какими-то мотивами и перцепциями в своих действиях, можно считать не требующим доказательств, и мы готовы допустить, что эти перцепции могут и должны быть поняты. Достаточно сложной делает эту проблему тот факт, что индивидуальные действия, независимо от их мотивов, являются частью структурированного целого и именно в этом качестве и должны интерпретироваться. С помощью какой методики можно выполнить эту задачу - причинного объяснения явлений или структурного анализа? Действия, помимо лежащего в их основе намерения, обладают объективным значением, органически присущим их структуре. Это значение выявляется в ходе объяснительного, экспозиторно-го анализа, но в то же время оно доступно и причинной интерпретации, так что любое явление может рассматриваться под двумя различными — хотя и взаимосвязанными — углами зрения. В рамках причинного подхода мы стремимся объяснить событие с помощью того количества детерминант, которое нам удается выделить. Окончательная модель события представляет собой главным образом некую аппроксимацию реального положения вещей, и, если эта аппроксимация в достаточной степени соответствует преследуемой нами цели, можно сказать, что событие объяснено. С другой стороны, мы интерпретируем то же самое явление, определяя, какую функцию оно выполняет в процессе поддержания равновесия всей системы, в рамках которой оно возникает. Концепция, рассматривающая систему как некое равновесное состояние, представляет собой всего лишь эвристическую модель, применимую как к изменяющимся, так и к статичным структурам. Функцией события является та необходимая роль, которую оно играет в системе, или, выражаясь более точно, - тот конкретный образ действий, посредством которого данное событие поддерживает эвристически предполагаемое равновесие системы 37 .

77

Два этих аспекта, причинный и функциональный, взаимосвязаны. Функциональная модель какого-либо действия очерчивает диапазон, в рамках которого игра причинных факторов релевантна по отношению к структуре системы. Например, стремление инвестора извлечь прибыль из осуществляемых им операций структурно релевантно в той степени, в какой он осуществляет функцию выравнивания цен. В той мере, в какой равновесие цен зависит от этой функции, свободная игра инвесторов на продуктовом рынке структурирована, причем тот же самый мотив может реализоваться з структурно нерелевантной сфере деятельности (например, коллекционирование предметов антиквариата). Оба типа деятельности мотивированы и причинно объяснимы, но только один из них может быть интерпретирован с функциональной (в данном случае с экономической) точки зрения.

Здесь необходимо отчетливо различать два обстоятельства. Во-первых, тот, кто осуществляет те или иные действия, не обязательно должен понимать функциональное значение своих действий, и он редко руководствуется мотивами, продиктованными этим пониманием. Чрезмерно упрощенная концепция «значения» действий, выдвинутая Максом Вебером — рассматривающая такое значение как предполагаемую, сознательно поставленную или неосознаваемую цель, — не позволила Веберу понять объективное или функциональное значение поведения. Вполне можно допустить существование такого значения, не объясняя его в гегелевском духе как целенаправленное развитие событий. Во-вторых, структурная интерпретация поведения не исключает интерпретации причинной. Как раз наоборот. Равновесие системы для всех ее функций зависит от свободной игры действий, осуществляемых методом проб и ошибок. Мотивы, лежащие в основе этой свободной игры, при всей практичности преследуемых целей являются случайными, и все же их наличие имеет жизненно важное значение для поддержания равновесия. Недостаток теории Гегеля заключается в том, что он объяснял объективные значения не только телеологически, но и без учета причинного процесса — и именно по этим двум причинам не смог подняться над экзегетическим объяснением природы.

9. Структурная и случайностная концепция причинности. Проблема множественной причинности

Мы продолжаем рассматривать проблему того, как причинное объяснение событий соотносится с их функциями. Разумеется, понять, что именно образует исторический или социальный факт, можно только через функцию этого факта. Мы идентифицируем такие явления, как кланы, нации, касты или группы, оказывающие влияние на общественное мнение или политику правительства, не в силу их причинных взаимосвязей, а исходя из их структурного контекста. В формировании семьи принимает участие множество факторов: стремление к

78

установлению доверительных, дружеских отношений, потребность в безопасности, сексуальном общении, а также экономические соображения, но в первую очередь семья определяется такой функцией, как рождение и воспитание детей. Жизнедеятельность семьи может быть связана с самыми различными комбинациями мотивов и стимулов, однако, определенная часть этих функций должна осуществляться с целью обеспечения самого существования данного института. Ряд побудительных мотивов имеет жизненно важное значение, другие носят лишь сопроводительный характер. В известной степени любой институт отбирает импульсы, от которых зависит его функционирование 38 . Для длительного и непрерывного существования моногамного союза необходим минимум побудительных мотивов, включающий желание установить дружеские, доверительные связи и обзавестись потомством, умение разделить с другим человеком тяготы жизни и поделиться жизненным опытом, способность к самоограничению. При этом импульсы, не обязательные для функционирования моногамной семьи, могут тем не менее сопутствовать им.

В ходе этих рассуждений выявляются две вещи. Во-первых, подобные структуры зависят от ряда специфических причинных факторов, отсутствие которых может привести к распаду или модификации самих структур. Сниженный уровень экономических притязаний несовместим с высокой степенью капитализации. Святой представлял бы собой аномальное явление на фондовой бирже или в разведывательной службе. Парето утверждает, что приручение, одомашнивание элиты дисквалифицирует ее, лишая возможности играть предоставленную ей роль, тогда как монашеские организации могут уживаться с людьми, проникнутыми духом борьбы и соперничества, но потребности в таких чертах характера не испытывают.

Во-вторых, теперь мы можем пролить свет на давно известный факт научных наблюдений, согласно которому данный феномен поддается объяснению на нескольких параллельно сосуществующих уровнях причинности. В этом случае мы можем говорить об избыточной детерминированности. Линчевание, например, объяснялось как инвертированное выражение коллективного чувства вины, как одна из стадий острой конкурентной борьбы за весьма скудные возможности, как защитная реакция на явления, угрожающие существующему социальному устройству, как крайнее проявление социального неравенства, В чем причина такой избыточности объяснений? Ответ напрашивается сам собой, если мы вспомним, что события реализуются как следствие избыточного количества вероятностных факторов, потенциальных возможностей. Некоторые из них функционально необходимы, другие нет. Теперь, интерпретируя функциональное значение какого-либо события, мы учитываем необходимые мотивы и игнорируем нерелевантные, а именно те, что носят функционально случайный характер. Мы забываем о многообразии источников действия и недоумеваем, когда видим, что их количество превышает функциональный минимум. У нас возникает ощущение, что данный феномен

79

объяснен с чрезмерной полнотой и тщательностью. Но впечатление это необоснованно, поскольку мы имеем дело лишь с различными компонентами одного и того же случайно образовавшегося конгломерата мотивов. Чувство обеспокоенности возникло у нас потому, что мы не обнаружили различия между необходимым набором причинных факторов и абстрактным перечнем случайных мотивов, ставя и те и другие в один общий ряд без учета их функциональной релевантности. Так происходит, когда мы собираем по отдельности психологические, экономические и политические «причины» одного и того же явления. Нас приводит в замешательство, что вещи обусловлены не только функционально необходимыми причинами и что факторов, влияющих на их возникновение и развитие, гораздо больше.

10. Историография и структурный подход

Не подлежит сомнению, что причинный и объяснительный подходы важны в равной степени; для обеспечения существования данных структур необходимо, как мы уже уяснили, наличие определенных причинных факторов, структурные изменения не могут происходить без соответствующих изменений необходимых мотивов. Объяснительный метод помогает наглядно представить цель или функциональное значение того или иного события и специфический диапазон, в котором действуют случайные мотивации — релевантные или нерелевантные. Социолог, разумеется, в первую очередь заинтересуется необходимым минимумом релевантных мотивов.

Мы должны рассматривать социальные изменения и как комплекс причинно обусловленных событий, и как структурированный процесс. Решив, например, попытаться определить, какими обстоятельствами была вызвана отмена хлебных законов в Англии, мы можем выяснить значение этого события в общем контексте английской промышленной революции. Хотя мы рассматриваем лишь два аспекта одного и того же явления, две применяемые в данном случае методики, два подхода открывают перед нами различные перспективы. Первая из них, выявляющая причинную последовательность событий, — это перспектива историческая, тогда как вторая — имеет структурный характер. Историография, как правило, стремится реконструировать события в конкретном контексте их детерминант, а структурный подход оставляет вне поля зрения причинный механизм изменений, сосредоточившись на их функциональной схеме. Обычно эти два метода дополняют друг друга, и вряд ли какое-либо подлинно серьезное исследование целиком игнорирует социальные аспекты. Все же цели обеих методик явно расходятся — причинный подход реконструирует события в их временной последовательности, тогда как структурный — занят анализом моделей, действующих в данной функциональной системе. Имен-

80

но второй подход представляет собой цель социологии, несмотря на то что он может иметь дело с историческими фактами. Социолог является социологом потому, что он идентифицирует конкретные структуры в отличие от других ученых, подвизающихся в исследовании социальных отношений, которые рассматривают дискретные феномены или гомологические ряды явлений.

11. Матрица произведений и действий

До сих пор мы не делали различия между типами структуры. Однако в ходе наших рассуждений мы привели ряд наглядных примеров, иллюстрирующих такие непохожие явления, как капитализм, система цен и барокко. Все эти примеры связаны со структурой разных явлений и именно общий для них знаменатель в некоторой степени оправдывает наше исследование столь непохожих вещей в одном и том же плане. Теперь обратимся к рассмотрению двух отличающихся друг от друга сфер, связанных со структурами.

Капитализм представляет собой специфический контекст, в котором отдельные личности совершают определенные действия — действуют, и структура капитализма обозначает систему моделей, регулирующих и направляющих релевантные действия индивида. В свою очередь барокко является не одной из матриц деятельности, а общей моделью создания определенных произведении. Будучи размещены ми в надлежащем порядке, они проявляют общую тенденцию развития по направлению к известной цели и общий тип конфигурации. Различие между ними очевидно: в первом примере это действия, благодаря ко торым формируется структура, во втором речь идет о создании произведений; и говорить о контексте деятельности в духе барокко столь же неправомерно, как считать феодализм образцом законченных произведений. Стиль барокко не существует per se, в отрыве от множества творческих актов, в которых этот стиль выражается, тогда как феодализм существует только в подвижной, изменчивой атмосфере взаимозависимых действий.

Второе различие заключается в значении мотивов для понимания действий. Хотя нам не всегда удается определить цели, являющиеся побудительным мотивом того или иного вида деятельности, они по самой своей природе неразрывно связаны со структурой этой деятельности. Стремление получить прибыль неотделимо от системы свободного предпринимательства, а побуждения, основанные на понятиях чести и верности, - от системы феодальных отношений. С другой стороны, мы рассматриваем произведения искусства и научные работы не в «текучем», изменчивом состоянии, не в момент акта творчества, а как конечный результат этого процесса. Разумеется, можно обнаружить мотивы в любом акте, в любом процессе, но эти мотивы не имеют никакого отношения к структуре законченного произведения. Разрыв между объективным значением теоремы или произведения искус-

81

ства и мотивами автора носит гораздо более глубокий, более радикальный характер, чем различие между мотивами какой-либо деятельности и значением совершенного деяния, С тем же успехом можно сказать, что структуры произведений, составляющие явный контраст по отношению к действиям, вряд ли объяснимы лежащими в их основе причинными факторами.

12. Открытие структурных взаимосвязей между действиями и произведениями

Нас, разумеется, в первую очередь интересуют социальные действия, социальная деятельность, — в чем и состоит главный, основополагающий предмет социологии. Как мы уже подчеркивали, социальное — это не один из аспектов и не одна из сторон таких явлений, как, скажем, эстетика или право; это конструкция поведения. Данная конструкция, однако, рассматривается на двух уровнях, в двух плоскостях. Во-первых, с точки зрения социологии как науки о социации и, во-вторых, с позиций социологии духа. Эта двойная перспектива соответствует проводимому нами различию между деятельностью и структурой произведения.

Структура действия складывается на основе его группового характера, формируясь в тех сферах, где действия одного человека зависят от действий других людей.'Сейчас, когда мы реконструируем схему взаимозависимости ролей, нам нет необходимости останавливаться на рассмотрении представлений, которые возникают или которым следуют участники событий, играя свои роли. Но, коль скоро мы стремимся интерпретировать эти представления в контексте исполнения тех или иных ролей, наш подход приближается к позициям социологии культуры 39 .

82

На данном этапе мы не имеем дела непосредственно с ролями, а рассматриваем эти представления лишь в производной форме, в том виде, в каком они воплощаются в завершенном произведении. Мы понимаем, что сложившаяся система образов и представлений содержит в себе элементы ситуации, в которой они формировались. Более того, та-кие произведения не только отражают первоначальную среду их существования, но и раскрывают всю совокупность желаний и волевых усилий, всю согласованность действий тех, кто принадлежит к этой среде.

IV. Очерк социологии духа

До сих пор нашей целью являлось рассмотрение проблем, на которые должна ориентироваться современная немецкая социология. В рамках данного исследования мы стремились отделить конструктивные элементы немецкой мысли от мертвого груза туманных и ложных представлений. Мы обращались к Гегелю и Марксу как символам этой двуликой традиции, которая легко оборачивается искажением истории, но в то же время содержит в себе возможности важных конструктивных решений. Мы надеялись показать, что предпосылки немецкой социологии создают особенно благоприятную почву для развития социологии духа.

Поскольку благодаря усилиям, предпринятым в различных областях немецких гуманитарных наук, получило развитие взаимосвязанное изучение социальных и духовных процессов, мы должны уметь с первого взгляда определять, какие социальные упования и чаяния отразились в тех или иных мыслях и идеях, должны изучать механизм, посредством которого социальная деятельность и мыслительные процессы тесно сплетаются, образуя нерасторжимое единство. Не следует опасаться, как это делают некоторые, что в результате подобных усилий сфера мышления превратится в конце концов в сферу чистой социологии. Напротив, предлагаемый подход должен добавить третье измерение той плоской и безжизненной перспективе, в рамках которой схоласты-доктринеры рассматривали произведения, созданные творчеством человека. Хотя другие страны уже значительно продвинулись в объективном анализе социального поведения, вклад немецкой науки позволяет детально изучить значение социальных процессов для создания материальных произведений культуры. Возможности, связанные с обращением к наследию, порой не уступают уже достигнутым результатам. Но, чтобы превратить наследие в капитал, приносящий прибыль, нужно целиком погрузиться в прошлое и в то же время соблюдать по отношению к нему достаточную дистанцию, чтобы понять, что в нем необходимо для настоящего, релевантно, а что нет. Думается, не стоит пренебрегать традицией — и не из почтения к ее веками освященному авторитету, а лишь потому, что она сформировалась в таких ситуациях, принадлежащих прошлому, которые вполне могут повториться. Можно с осторожностью относиться к утверждениям и выводам прошлого и в то

83

же время постоянно обращаться к его наследию, изучая его самым тщательным образом. Имея в виду именно эту цель, мы попытались отделить полностью прогнившие, омертвевшие элементы теории Гегеля от ее живой ткани.

До сих пор мы старались сформулировать эффективные, практически применимые концепции истории, общества, духа и структуры. Оставшаяся часть этого вводного эссе посвящена краткому описанию предлагаемого типа исследования.

Мы не будем пытаться создать социологическую систему духа. Системы слишком часто подменяют новые наблюдения, представляя собой удобное место для тайного захоронения неисследованного материала. Попытка дать предварительный набросок тех областей, в которых объективные, материально-предметные проявления культуры становятся, да уже и стали, отчетливо различимыми объектами социологического исследования, — это вовсе не пустая казуистика. Данный эскиз носит экспериментальный характер, однако имеет определенное значение для последующих эссе, помещенных в настоящем томе.

1. Социология духа на аксиоматическом уровне. Онтология социального и ее отношение к историческому характеру мышления

Таковы исходные положения, легшие в основу эссе «Проблема поколений». Термин «онтология» не содержит в себе ничего метафизического, он служит лишь для обозначения собрания основополагающих данных об историческом развитии мышления.

Исторический характер мышления подтверждается не только тем, каким оно видится индивидуальному сознанию, каким представляется изнутри, вне зависимости от степени своего феноменологического характера, но и тем, что люди мыслят как члены определенных социальных групп, а не как изолированные от внешнего мира, одинокие существа. Мышление индивидов исторически релевантно в той мере, в какой группы, к которым эти индивиды принадлежат, сохраняются на протяжении длительного периода времени. Передача общепринятых представлений и понятий от поколения к поколению — процесс объяснительный, интерпретирующий и селективный, избирательный. В ходе любого акта такой передачи осуществляется тщательное изучение, интерпретация и отбор определенных элементов опыта прошлого. Нельзя верно представлять себе этот интерпретирующий процесс без учета параллельного процесса социальной селекции, который осуществляется в те моменты, когда новое поколение воспринимает или модифицирует старый опыт, накопленный в прошлом. Передача мыслей, интеллектуального достояния представляет собой, в сущности, один из аспектов смены поколений. Анализ этого процесса выявляет непрерывность или прерывность развития мысли. Отсюда наш первый вопрос: как зарождаются традиции?

84

а) Во-первых, мы должны различать духовные качества аморфных и прерывных, дискретных социаций, с одной стороны, и непрерывных, постоянно функционирующих в течение длительного времени — с другой. Здесь необходимо будет показать, каким образом непрестанное образование и распад небольших групп в рамках крупной общности определяют характер традиции, формирующейся в ходе смены поколений. Затем следует выяснить социальное значение взрывообразно-го формирования недолговечных малых социальных групп, которые не создают традиций, и связь таких неустойчивых ассоциаций с мен-тальностью крупной общности. Нужно также учитывать, что общепринятые понятия и представления, бытующие в обществе, существуют лишь в той мере, в какой определенные социальные группы способны обеспечить себе непрерывное существование во времени и пространстве.

б) Это подводит нас к социологическим аспектам непрерывности в пространстве и времени. Непрерывность исторического времени (которая, разумеется, коренным образом отличается от непрерывности хронологического времени) зависит от характера коммуникации, передачи мыслей и информации в том или ином обществе. Не только отдельные индивиды, но и целые общества могут стать жертвой духовной деградации, вернувшись к прежнему, оставшемуся в прошлом уровню духовного развития, если репрезентативная для данного общества социальная группа сменяется другой, сохранившей прежние социальные ориентиры. Прерывность исторического развития часто бывает результатом прекращения коммуникации между сменяющими друг друга элитами. С другой стороны, дискретность в пространстве возникает в тех случаях, когда нарушаются контакты между группами, живущими в один исторический период, в силу чего все их действия и реакции совершаются в замкнутом, изолированном пространстве. Без учета этих элементарных фактов мы не сможем понять исторического движения мысли, каким бы ни был ее поток — единым или многоструйным. Течение идей во времени и пространстве в значительной мере формируется под влиянием таких факторов, как замкнутость и мобильность группы.

Категория инновации имеет такое же основополагающее значение для социальной онтологии духа, как и категория традиции и ее обрыва. Каким образом новые явления прорываются сквозь «кору привычек»? Знакомые ссылки на гениальность делу не помогут. Повторим еще раз: вовсе не обязательно игнорировать роль отдельных руководителей , рассматривая психологию инициативных личностей, первооткрывателей и первопроходцев, как явление вторичное по отношению к вопросу, задаваемому социологией, — какие ситуации порождают новые коллективные надежды и ожидания и индивидуальные открытия? Ответ легко угадывается в самом вопросе — инновации возникают или в результате изменения коллективной ситуации, или в силу изменившихся взаимоотношений между группами либо между индивидами и группами, участниками которых они являются. Именно та-

85

кие изменения порождают необходимость адаптации к новым условиям, развивают способность к ассимиляции и ведут к созданию новых ценностей, возникновению новых вещей и явлений.

Обратный феномен, процесс стереотипизации, также свидетельствует о наличии образований, доступных элементарному анализу.

в) Непрерывность, прерывность, регресс, процесс стереотипиза-ции, инновации, единый, однолинейный или многоструйный, многоканальный поток передачи информации — все это основополагающие социологические категории духовных процессов. Они составляют неразложимые, предельные элементы сложных феноменов. Добавим к этому перечню еще одну категорию — историческую динамику мышления. Она также должна рассматриваться как социальный процесс. Под динамикой мы имеем в виду общий характер развития большого числа событий. Правильнее говорить о динамических изменениях, чем о мутации, если такие феномены, как непрерывность, прерывность, инновация и стереотипизация, становятся взаимозависимыми компонентами одного и того же социального процесса.

На нынешнем онтологическом уровне нас интересует динамика как одна из производных основополагающих форм социации, а не конкретные исторические процессы. Возникает вопрос: почему духовные процессы носят динамический характер, развиваются в едином направлении, в русле общего однонаправленного потока, а не в диссоциированной и случайной форме? И снова мы должны проследить развитие данного феномена вплоть до его истоков, его социальной матрицы.

Относительная замкнутость групп, которую можно связать с их стремлением обеспечить свою безопасность и разделение труда, препятствует неограниченной мобильности индивида. Справедливость этого наблюдения подтверждают некоторые маргинальные ситуации — нарушение непрерывности в сфере мышления и чувства, как правило, совпадает с распадом групп, развитие которых осуществляется по принципу линейной зависимости; ослабление сил сцепления, обеспечивающих целостность и сплоченность социальных групп, приводит к большей свободе выбора и общему упадку нормативного сознания, ориентированного на соблюдение общепринятых правил поведения. То, что история мышления развивается в форме плотной, жесткой последовательности, связано с закрытостью большинства коммуникативных групп общества для альтернативных импульсов 40 .

Относительная непроницаемость и замкнутость социальных групп объясняет тот факт, что мыслительные процессы не носят единообразного характера в ходе своего развития в пространстве и времени, а принимают самые различные формы и очертания. Тенденция эволюционного и динамического развития сохраняется, пока устойчивая группа остается сплоченной. В рамках этого континуума ряды событий взаимосвязаны таким образом, что одна последовательность не может быть правильно понята без учета другой.

Проделанный обзор осветил некоторые фрагменты социальной онтологии духа. Мы попытались проследить возникновение таких ос-

86

новополагающих феноменов, как непрерывность, прерывность и динамика развития через рассмотрение элементарных форм социации. Если согласиться, что социология духа должна стать областью рационального исследования, то такие элементарные взаимосвязи необходимо выяснить еще до перехода к конкретному анализу.

2. Социология духа на уровне сравнительной типологии

От элементарных факторов социации, которые сами по себе не носят исторического характера, но формируют почву для развития исторического процесса, мы сейчас переходим к рассмотрению их конкретных, эмпирических форм и разновидностей. И все же мы не отказываемся от абстрактно-теоретического изучения социальных процессов, даже если стремимся выявить формы элементарных групповых образований в процессе их исторического существования. Иными словами, мы концентрируем основное внимание на общих аспектах специфических, конкретных явлений, пытаясь свести эмпирически сложившиеся конфигурации к рациональной типологии, для обоснования которой достаточен пригодный для практического использования минимум переменных величин. Такая типология должна в конечном счете дать нам в руки канонический свод принципов изменчивости, своего рода руководство для определения процесса образования сложных феноменов на основе простых. Этот свод правил в равной степени касается и процессов социации и формирования мотивов.

Рассматривая прежде всего изменчивость элементарных феноменов, мы достигаем третьего уровня анализа — социологического исследования процесса индивидуализации в области истории 41 . Здесь, как и на предыдущих уровнях, методика исследования социальной деятельности и материально-вещественных объектов культуры одинакова. Существенно важно, однако, иметь в виду, что переход от общего к конкретному и специфическому изучению социальных групп происходит не рывками, не скачкообразно, а опосредованно, через промежуточную сферу сложных феноменов, типологический анализ которых является незаменимым инструментом исследования исторических структур.

3. Социология духа на уровне исторической индивидуализации

Заметим еще раз, что социологическое понимание исторических изменений на протяжении длительного периода времени зависит от предварительного исследования элементарных групп на различных уровнях сложности анализа. Только в результате такого постепенного продвижения в направлении конкретных структур мы вооружимся всем необходимым для изучения исторических конфигураций 42 . За

87

каждую обойденную нашим вниманием промежуточную стадию типологической схемы мы в конечном счете вынуждены расплачиваться отступлением на старые позиции «лобовых» атак в исследовании предмета, к методике импровизаций, в которой главную роль, по всей вероятности, играет интуиция. Можно, конечно, относиться к историческим фактам чисто поверхностно, оценивая их лишь по внешним характеристикам и группируя без использования надлежащего социологического инструментария, но такие подходы, осуществляемые экспромтом, опирающиеся лишь на здравый смысл, исчерпают свои возможности, так и не достигнув уровня структурного анализа материала. Большинство поверхностных подходов к динамике истории страдают общей болезнью - страстью к внезапным и необдуманным диагнозам. К одной из таких болезней принадлежит и склонность к необоснованным интерпретациям и неверифицируемым вердиктам. Еще один недостаток -- соблазн гипостазировать ex post facto"" внутреннюю, органичную необходимость прошлого поворота в ходе событий без предварительного изучения альтернативных решений, потенциально заложенных в той или иной стадии развития. Вот какие объяснения часто получает история, рассматриваемая широкомасштабно, с позиций глобального подхода, — ее трактуют как реализацию предсущих идей, как разрешение эпохальных проблем или как исполнение предначертаний неотвратимой судьбы. Конт, Гегель, Маркс и Шпенглер — вот наглядный пример тех ошибок, на которые обречен поспешный и плохо подготовленный в научном отношении подход.

Эссе «Проблема интеллигенции» и «Демократизация культуры» занимают среднюю позицию между общей социологией и историческим подходом. Эти исследования проводятся не на историческом уровне, они не ограничивают предмет своего рассмотрения рамками какого-либо исторического периода. В последнем эссе, например, осуществляется сравнительный анализ процесса демократизации как тенденции, превалирующей во множестве известных ситуаций - в древнем мире, в эпоху французской революции, в позднесредневеко-вом городе и в примитивных обществах, где отсутствуют наука и образование, члены которого не умеют ни читать, ни писать. Первое эссе также было задумано с этой промежуточной позиции. В нем рассматривается сложная ситуация, связанная с положением интеллигенции, однако эта проблема исследуется пока еще на уровне анализа переменчивости ситуации, ее нестабильности. Любой ученый, исследующий динамику развития мышления, неминуемо должен будет вплотную заняться анализом той непостоянной, изменчивой роли, которую играет в жизни общества этот социальный слой. Хотя на данную тему существует весьма обширная литература, глубоких, заслуживающих серьезного внимания социологических исследований по этому вопросу до сих пор нет. Необходимо заметить, что в замыслы эссе «Пробле-

* После совершившегося факта (лат.}.

88

ма интеллигенции» не входило привлечь доселе не использованные источники — автор просто хотел привести образчики тех богатых запасов материала, важного с точки зрения предпринятых исследований, которые накопились в различных областях специального знания. Хотя подход, осуществляемый в обоих эссе, все еще носит общий и сравнительный характер, типологическая схема, использованная в них, уже не является элементарной и абстрактной, а обладает достаточной степенью сложности, порой приближаясь в этом отношении к уровню исторического взгляда на анализируемые явления. И все же автор не спешил с попыткой исторического синтеза, который на данном этапе был бы явно преждевременным — в особенности потому, что в настоящее время ощущается настоятельная потребность в исследованиях именно на промежуточном уровне сложности.

Приведенный ниже план-конспект, завершающий это эссе, дает общее представление о социологии духа, какой она видится автору в настоящий момент.

V. Краткие выводы: Социология духа как область исследования

Главной целью социологии духа является исследование духовных процессов и их значений в том социальном аспекте, в котором они осуществляются. Анализ предмета производится на трех уровнях.

А. Аксиоматический подход

Попытка исследования социальной онтологии духа с учетом ее исторического характера. Анализ базовых констант социации, определяющих характер непрерывности, традиции, прерывности и динамики мышления.

Проблема непрерывности может быть рассмотрена в следующих трех аспектах:

а) аморфные и нестабильные социации как основа прерывности в развитии и обрыв традиции в развитии духовных процессов;

б) постоянные, продолжительные контакты во времени и пространстве как основа параллельных во времени и исторических традиций. Феномены непрерывности; разрыв, регресс, однолинейные и многоканальные традиции. Смена поколений, стереотипизация и инновации;

в) вероятностный характер динамики. Взаимосвязь между замкнутостью, закрытостью группы и наступлением периодов закрытости, изоляции в развитии мышления. Значение исходной ситуации.

Б. Сравнительная типология

Попытка исследования конкретных изменений в элементарных социальных процессах и выявления соответствующих им изменений в области мышления.

89

В. Социология индивидуализации

/. Генезис структур

а) взаимосвязь структурных мотиваций и структур мышления;

б) значение социальных группировок для генезиса убеждений, позиций и точек зрения. Значение структурированных ситуаций для формирования концепций.

//. Динамика структур. Социальные изменения и их значение для конкретной динамики мышления.

Примечания

1 См., например, работу: Landheer В. Mind and Society: Epistemological Essays in Sociology. The Hague, 1952, p. 22: «В первую очередь необходимо констатировать, что общество, как таковое, является понятием, абстракцией». ? Общепринятые нормы научного исследования, такие, как коммуникабельность, т.е. общепонятность и доступность способов исследования, минимизация исходных посылок, недопущение скрытых, неявных посылок, принадлежат к общественным и кооперативным функциям научного исследования вообще, тогда как методы исследования носят специфический характер, отражающий природу их формирования на базе практической деятельности в конкретных областях исследования.

3 Читатель найдет предварительный обзор проблемы в конце этой вводной главы.

4 См.: Dvorak M. Kunstgeschichte als Geistesgeschichte. Munchen, 1924.

5 См.: Hamann R. Der Impressionismus in Leben und Kunst, 1923, и Deutsche Malerei im neunzehnten Jahrhundert, 1914; Hausenstein W. Vom Geist des Barock, 1920, и Barbaren und Klassiker, 1923.

6 См.: Dehio G. Geschichte der deutschen Kunst, 3 volumes, 1919-1924.

7 См. также: Ogburn W.F. Social Change, 1923.

8 Перепечатано в виде гл. 5 и 7 «Эссе по социологии знания» (Mannhelm K. Essays on the Sociology of Knowledge. London and New York, 1952).

9 De Morgan. Syllabus of a Proposed System of Logic.

10 Zalai B. A filozofiai rendszerezes problemaja. Szellem, № 2, Budapest, 1911. n Dubs H.H. Rational induction. Chicago, 1930, p. 278.

12 См.: Lukacs G. Geschichte und Klassenbewusstsein. Berlin, 1923.

13 См. эссе пишущего эти строки «О природе экономических амбиций и ее значении для социального воспитания человека* // Mannheim К. Essays on the Sociology of Knowledge, Ed. Paul Kecskemeti. London and New York, 1952.

14 Маркс так высказался о ситуационном характере личности: «Очевидно, ...что сложность личности зависит от сложности ее взаимосвязей». И еще: «На самом деле кажется ... что индивиды создают друг друга физически и духовно, но они не создают самих себя» // Немецкая идеология. Ч. 1, «Архив Маркса-Энгельса». Т. Vil, с, 286, изд. Рязанов.

^ Маркс дал проницательную оценку социальных измерений личности: «Вышесказанное ясно показывает, что реальное достояние, реальное богатство индивида целиком зависит от реального богатства его взаимосвязей» // Маркс и Энгельс о Фейербахе, Немецкая идеология. Ч. 1, с. 286, «Архив Маркса-Энгельса». Т. VIL изд. Рязанов,

90

16 Содержательную критику этой дихотомии можно найти в первой главе работы: Cooley С.H. Human Nature and the Social Order. New York, 1912.

17 О социологии гуманистической парадигмы см.: Weil H. Die Entstehung des deutschen Bildungsprinzips // Schriften zur Philosophie und Soziologie, Bonn, 1930.

18 В первой половине XIX столетия вымышленное имя Готтлиба Бидермейе-ра стало символом мелкобуржуазного мирка, проникнутого пуританскими или филистерскими настроениями.

19 Культурное многообразие сексуального разделения ролей хорошо проиллюстрировано в работе: Mead M. Sex and Temperament in Three Primitive Societies, London and New York, 1935.

20 О номинализме более ясно очерченного типа, чем тот, о котором говорилось здесь, см.: Landheer В. Op. cit., p. 22, 28, 30.

21 Более детальное рассмотрение вопроса читатель найдет в эссе «Об интерпретации "Weltanschauung"», в: Mannheim K. Essays on the Sociology of Knowledge. London and New York, 1952.

22 «Хозяйство и общество» (нем.). В настоящее время выборочно переведена Т. Парсонсом под названием «The Theory of Social and Economic Organisation» (New York, 1947) и X. Гертом и С.У. Миллсом: From Weber M. Essays in Sociology (London and New York, 1946).

23 Переведена на английский язык Т. Парсонсом. Лондон, 1930.

24 Толкотт Парсонс выделяет аналогичные, хотя и не идентичные, уровни анализа: 1) уровень индивидуально действующего лица; 2) уровень системы взаимодействия; 3) уровень систем культурных моделей. «Каждый уровень подразумевает наличие других, и поэтому изменчивость любого из них ограничена его соответствием с минимумом условий функционирования каждого из двух остальных» (The Social System. London and Glencoe, 1951, p. 27).

25 См. работу: Hildebrand R. Geist // Philosophie und Geisteswissenschaften. Hrsg. v. E. Rothacker. Halle, 1926 («Дух» в серии «Философия и науки в духе», изд. Э. Ротхакер. Халле, 1926). Придерживаясь стиля словарной статьи, Хильдебранд перечисляет в хронологическом порядке различные значения термина «Дух», приводя подходящие к случаю цитаты. Чтобы показать сущность этого исторического изменения, мы поменяли первоначальный порядок рассмотрения, в частности, потому, что Хильдебранд не ставил себе целью проведение социологического анализа значения. Критическое изучение материала выявляет, что более ранние стадии эволюции часто находят свое выражение лишь в документах недавнего времени, — факт, подтвержающий наблюдение, что современные формы значения слова не обязательно вытесняют более старые. Оба значения могут сосуществовать и тем самым навсегда сохранить обе фазы исторического метаморфоза. Если мы можем осуществить датировку этих значений и определить тот подразумеваемый социальный контекст, в котором они сформировались, — значит, мы вступаем в область социологии значения.

26 См. сведения Хильдебранда: op. cit. S. 2.

27 Op. cit. S. 3.

28 Ср. ссылки на Хильдебранда, S. 79.

29 Хильдебранд, S. 30.

30 Op. cit. S. 30.

31 См.: Philosophie und Geisteswissenschaften. Ed. Rothacker E., Halle, 1926, S. 93.

32 Op. cit. S. 96. Аделунг определяет дух как «материальную субстанцию, способную мыслить и желать». Там же.

33 Op. cit. S. 98.

34 Op. cit. S. 99.

91

35 Сапир приходит к такому же выводу, ссылаясь на модели лингвистического развития: «Язык существует лишь постольку, поскольку им действительно пользуются... Какие бы важные изменения ни происходили в языке, они должны прежде всего осуществляться в виде индивидуальных вариаций. Это абсолютно верно, но отсюда никоим образом не следует, что общее направление развития языка может быть понято на основе всестороннего и исчерпывающего описательного исследования только этих вариаций. Сами они — случайные, беспорядочно возникающие феномены, подобные морским волнам, бесцельно катящимся то в одном, то в другом направлении. Языковое развитие целенаправленно. Иными словами, только такие индивидуальные вариации олицетворяют или осуществляют его, которые развиваются в определенном направлении... Развитие языка происходит в результате неосознанного отбора носителем языка тех индивидуальных вариаций, что накапливаются в определенном направлении. Направление это может быть в основном определено всей прошлой историей языка. В долговременной перспективе любые новые черты, свойственные происходящим в языке изменениям, становятся элементами общепринятой, общеупотребительной речи, однако в течение долгого времени эти нововведения могут существовать лишь в виде тенденции, проявляющейся в речи немногих... Оглянувшись вокруг и наблюдая за современным словоупотреблением, мы вряд ли заметим, что у нашего языка имеется "уклон", что изменения, которые произойдут в нем в течение нескольких ближайших столетий, в известном смысле предопределены некоторыми неясными, трудно различимыми тенденциями современного развития и что эти изменения в конечном счете должны рассматриваться всего лишь как продолжение тех изменений, которые уже произошли. Скорее всего, у нас возникнет ощущение, что наш язык в действительности представляет собой жесткую, устойчивую систему и незначительные сдвиги, которым суждено было произойти в нем, могут с равной вероятностью развиваться как в одном, так и в другом направлении. Ощущение это ошибочно. Сама наша неуверенность относительно деталей предстоящих изменений делает конечную логичность их направленности тем более впечатляющей» (Sapir Ed. Language. New York, 1921, p. 1650.

36 Социальная система «...должна насчитывать достаточное количество деятельных личностей, имеющих веские основания для того, чтобы действовать в соответствии с требованиями существующей системы ролей...» (Parsons Т. The Social System. Op. cit., p. 27. См. также: Parsons T. The Position of Sociological Theory // Essays in Sociological Theory, Pure and Applied. Glencoe, 1949, p. 7, 11.)

37 Относительно аналогичного применения категории равновесия см. работу: Parsons Т., Shils C.E. Towards a General Theory of Action. Cambridge Mass., 1951, p. 107f, 120.

Отсылаем читателя к блестящему анализу «функции» в работе: Merton Robert К. Social Theory and Social Structure. Glencoe, 1949, p. 21—81.

38 См.: Parsons T. The Motivation of Economic Activities // Essays in Sociological Theory. Op. cit., p. 206 и далее.

39 Термины «социология культуры» и «социология духа» равнозначны и взаимозаменяемы.

40 На уровне общей социологии Макс Вебер приводит удачный пример того, как одно и то же событие, одно и то же явление может иметь противоположные результаты, если оно осуществляется в обществах с различной структурой: «...возможность массового производства хлопчатобумажных изделий, созданная благодаря механической обработке хлопкового сырья, дала противопо-

92

ложные результаты в Европе и Америке; в Европе хлопок явился стимулом для объединения наемных рабочих в профессиональные союзы — первый крупный трейд-юнион был организован в Англии, в Ланкашире, - тогда как в Америке хлопок стал основой рабства» (Weber M. Wirtschafts-geschichte. Munchen - Leipzig, 1923, S. 84).

41 См.: Mannheim K. Die Gegenwartsaufgaben der Soziologie. Tubingen, 1932 («Современные вопросы социологии» — нем.).