Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты

Липовецкий Ж. Третья женщина

Часть I. Пол, любовь и обольщение

Глава 1. ОНА ГОВОРИТ О ЛЮБВИ

Никогда прежде творению поэтической мысли не удавалось повлиять на чувства, манеру поведения людей и на отношения между мужчинами и женщинами столь глубоко, как это сумела сделать изобретенная Западом любовь. Начиная с XII века любовь без устали прославляли, воспевали и идеализировали, она воспламеняла желания и сердца, она преобразила образ жизни и поступки мужчин и женщин и дала пищу для самых безумных их грез. С появлением риторики любви-страсти возникла не только новая форма отношений между полами - возникло одно из самых причудливых воплощений духа приключения для современного Запада.

За девять веков своей истории культура любви претерпела различные сдвиги центра тяжести, решительные изменения в языке и в обычаях, ломку вкусов, но вместе с тем ей знакомы и ощутимая преемственность, и пределы и переходы в масштабах большой длительности. Из не входящей в круг серьезных жизненных проблем формальной придворной игры, какой она была в средние века, любовь превратилась в высшей степени индивиду-

ализированное общение, целиком и полностью вовлекающее одну личность во взаимодействие с другой. Любовь перешла от кодекса, принятого аристократией, к кодексу, общему для всех классов; поначалу она исключала брак, но затем предложила его в качестве своей единственной основы; поначалу ей сопутствовало обесценивание сексуального желания, теперь же она воссоединилась с Эросом. Во времена готических соборов фундаментом любви служили высшее совершенство и исключительность качеств возлюбленных; с приходом современности она становится парадоксальной и неподвластной разуму страстью, не находящей никаких оправданий своему существованию, кроме себя самой^. Средневековая «fin'amor»*^, прециозная любовь, любовь романтическая**, «свободная» любовь XX века^: сколько было ключевых моментов, отметивших историю любви на протяжении очень долгого времени, столько же было и крутых перемен в ее символических кодах, что не обошлось без ломки взглядов и в отношении к самой половой жизни, особенно с конца XVIII века^.

^Niklas Luhmann. Amour comme passion, Paris, Aubier, 1990.

*Fin'amor - утонченная любовь, то есть любовь куртуазная. Как показал Хейзинга, в куртуазной системе отсчета любовь мыслится не столько как индивидуальный личностно-психологический опыт, сколько как дисциплина («наука»), которой можно овладеть, подключившись к соответствующей традиции. Последнее предполагает освоение жестко заданных норм куртуазного поведения как правил игры, соблюдение которых обеспечивает возможность пребывания в пределах куртуазного универсума как виртуального культурно-коммуникативного пространства внутри ортодоксальной христианской средневековой традиции.

**Ср. у А. Лоуэна: «Романтический идеал не может выстоять перед повседневной физической близостью, которая в маритальной ситуации неизбежна. Это отлично было известно романтическим влюбленным XIV и XV столетий. Сексуальное овладение изменяет дистанцию и снимает тот барьер, который необходим, чтобы любовь оставалась романтической» (Лоуэн Александр. Любовь и оргазм. Революционный взгляд на сексуальную жизнь. М.: Институт общегуманитарных исследований, 1997. С. 346).

^Об этой периодизации см.: Niklas Luhmann. Op. cit.

^Edward Shorter, Naissance dela famine moderne, Paris, Seuil, 1977.

Но сколь бы глубоки ни были эти изменения, они не должны отвлечь наше внимание от того факта, что изобретение Западом любви заповедовало человеческим чувствам некий стиль и в известном смысле нетленный идеал. За всеми этими крутыми переменами в поведении и искажением привычных смыслов любовь сохранила свои черты почти неизменными и развивалась в кругу скорее стабильных, нежели изменчивых идеалов и устремлений. Вот почему она представляет собой нечто большее и иное, чем сексуальное влечение; вот почему она должна быть бескорыстной, далекой от учета денежных, социальных или матримониальных интересов. В силу самой своей природы она признает одну только свободу выбора предмета любви и независимость чувств. Она истинна лишь тогда, когда ей сопутствуют верность и безраздельность чувства: кто любит по-настоящему, тот единовременно любит не более чем одного. И наконец, любовь стремится ко взаимности: необходимо любить и быть любимым, ее идеал заключен в обоюдной любви, в любви «равной и разделенной». В любви-страсти есть нечто выходящее за пределы ее исторических метаморфоз: «Любовь всегда пребудет любовью».

В параллель с этой преемственностью идеалов культура любви никогда не переставала выстраиваться, сообразуясь с неизменной логикой социальной жизни: с логикой несовпадения ролей мужчин и женщин. Так, если говорить об обольщении, то проявлять инициативу, ухаживать за Дамой, побеждать ее сопротивление положено мужчине. А вот женщины призваны внушать поклонение, побуждать поклонника к терпеливому ожиданию, а при случае и одарять его своими милостями. Что же касается половой морали, то она развивается в соответствии с двойным социальным стандартом: снисходительность к мужским проказам и суровые преследования вольностей со стороны женщин*. Хотя любовь

*См., например, рассуждения Шопенгауэра о том, что «верность имеет у мужчины характер искусственный, а у женщины -

и способствует укреплению равенства прав и свобод любовников, она все-таки представляет собой механизм общественного устройства, базирующегося на основе структурного неравенства положений мужчины и женщины.

Тождественному членению подчинено сущностное и идентифицирующее отношение обоих полов к самой этой страсти. Несомненно, горячка ожидания, любовь с первого взгляда, «кристаллизация»*, ревность - все это чувства, общие для обоих полов. Но на всем протяжении истории мужчины и женщины никогда не отводили любви одного и того же места, никогда любовь не была для них равноценной и никогда они не придавали ей одинакового значения. Вот почему Байрон мог сказать, что любовь для мужчины - всего только одно из занятий, тогда как существование женщины она заполняет полностью. А Стендаль, рассуждая о женских мыслях, мог добавить: «Девятнадцать из двадцати обычных для

естественный, и, таким образом, прелюбодеяние женщины как в объективном отношении, по своим последствиям, так и в субъективном отношении, по своей противоестественности, гораздо непростительнее, чем прелюбодеяние мужчины» (Шопенгауэр А. Метафизика половой любви // Шопенгауэр А. Избранные произведения. М.: Просвещение, 1992. С. 384).

*»Кристаллизация». - В трактате «О любви» (1822) Стендаль изложил оригинальную теорию, согласно которой в основе любви лежит своего рода «кристаллизация» чувств; он писал: «Нам доставляет удовольствие украшать тысячью совершенств женщину, в любви которой мы уверены; мы с бесконечной радостью перебираем подробности нашего блаженства. Это сводится к тому, что мы преувеличиваем великолепное достояние, которое упало нам с неба, которого мы еще не знаем и в обладании которым мы уверены» (Стендаль. Собр. соч.: В 12 т. Т. 7. М.: Правда, 1978. С. 14). По замечанию испанского философа и культуролога Ортеги-и-Гассета, высказанному им в эссе «Этюды о любви» (1939), «любовь, согласно этой теории, не что иное, как порождение фантазии. Не в том дело, что в любви свойственно ошибаться, а в том, что по природе своей она сама есть заблуждение. Мы влюбляемся, когда наше воображение наделяет кого-либо не присущими ему достоинствами. Впоследствии дурман рассеивается, а вместе с ним умирает любовь» (Ортега-и-Гассет Х. Этюды о любви // Звезда. 1991, #12. С. 143).

них грез связаны с любовью»^. И даже если идеальная любовь мыслится как «равная и разделенная», именно несоизмеримость инвестиций в любовь каждого из двух полов сил, несхожесть их мечтаний и надежд структурируют на протяжении веков социальную и фактически переживаемую реальность этого явления.

^о любви. Кн. 1. Гл. VII.

От любви-вероисповедания к любви-тюрьме

Женская любовная страсть

«Одно и то же слово "любовь", - писал Ницше, означает разные вещи для мужчины и женщины»^. Для нее, продолжает Ницше, любовь - это самоотречение, безусловная цель, «совершенная преданность душою и телом»^. Совсем по-иному любовь проявляется у мужчины, который желает сделать женщину своей, завладеть ею ради собственного обогащения и увеличения собственной жизненной силы: «Женщина отдается, мужчина использует ее в качестве дополнения»^. Симона де Бовуар посвятила замечательные страницы теме обусловленного полом различия ролей, питаемых любовью, и отнюдь не равного значения любви для одного и другого пола*. Любовь не дается мужчинам как некое при-

^Веселая наука. Кн. V. С. 363.

^Там же.

^Simone de Beauvoir, Le Deuxieme Sexe, Paris, Gallimard 1949, t. II. chap. XII.

*Содержание и смысл эссе Симоны де Бовуар подробно рассмотрены в статье Н. И. Полторацкой «Книга Симоны де Бовуар "Второй пол" в контексте современной культуры» в кн.: Бовуар Симона де. Второй пол, СПб.: Алетейя, 2002.

звание, таинство, идеал жизни, способный заполнить всю жизнь без остатка: для них она скорее второстепенная цель, нежели единственный смысл бытия. Совершенно другую позицию занимает влюбленная женщина, которая живет только ради любви, не думает ни о чем, кроме любви, и каждый свой вздох посвящает возлюбленному - одной и единственной цели своего существования. «Я умею только любить», - писала Жюли де Лепинас*. И ей вторила Жермена де Сталь**. «Единственный способ существовать для женщин - это любовь, история их жизни с любви начинается и ею же заканчивается». Вместе с тем Симона де Бовуар подчеркивает, и вполне справедливо, что нередко женщины отводят в своей жизни любви куда меньше места, чем детям, быту и домашним обязанностям. И все-таки нельзя не признать, что редко доводится встречать женщин, которые никогда не мечтали о «большой любви», редки среди них и те, кто в ту или иную минуту жизни не проявили склонности к любовному недугу. У женщины возникает гораздо более настойчивая, более порабо-

*Лепинас, Жанна Жюли Элеонора де (1732-1776) - французская писательница, натура страстная и меланхолическая; была незаконной дочерью графини д'Альбон, которая дала ей превосходное воспитание, но тщательно скрывала от нее происхождение; после смерти матери поступила в 1754 г. в компаньонки к маркизе Дюдефан и скоро снискала симпатии многих известных людей, и особенно Д'Аламбера; ее салон стал местом сбора блестящего общества; не отличаясь красотой, она очаровывала всех живой остроумной беседой; ее письма были изданы в 1809 г.

**Сталь (Сталь-Гольштейн), Анна Луиза Жермена де (17661817) - знаменитая французская писательница, теоретик литературы, публицист; в своих романах она бунтовала против патриархальных обычаев, отстаивая свободу чувств, и создавала образы независимых в своих мнениях и непокорных женщин («Дельфина» (1801), «Коринна, или Италия» ( 1807) и др.). Заметим кстати, что в отношениях со своим возлюбленным, французским писателем Бенжаменом Констаном, она никогда не считала себя в чем-то уступающей ему, поскольку, как дочь Никкера, министра финансов при Людовике XVI, Ж. де Сталь изначально занимала особое место в европейском обществе.

щающая и более ненасытная потребность в любви, чем у мужчины. Отсюда и отчаяние женщин, рождаемое существованием без любви: «Утратив величие любви, я утратила и себя саму [...] теперь я всего лишь обыкновенная женщина», - писала Констанс де Сальм^.

С давних времен, но особенно и все более с XVIII века, женщину превозносят как чувствительное создание, предназначенное для любви; она, и только она, олицетворяет собой высшее воплощение любовной страсти, беспредельной и всепоглощающей любви*. В XVIII веке мадемуазель де Лепинас, госпожа де Лапоплиньер, принцесса Конде**, подобно Жюльетте Друз*** в XIX веке, служат наглядным образчиком^ любви-поклонения, забвения себя в другом, полнейшей зависимости от возлюбленного, неуемной потребности любить с беспредельной покорностью. Это женское призвание к любви будет неисчислимое множество раз восславлено - сначала в XIX, а затем и в XX веке - массовой культурой. «Я знаю только лишь любовь, любовь - и ничего другого»; после Марлен Дитрих Эдит Пиаф использовала свой незабываемый голос для исполнения женского гимна любви - любви абсолютной в ее подчиненности другому: «Для тебя кем хочешь стану, если ты прикажешь мне».

^Цит. по: Sullerot Evelyne, Histoire et mythologie de l'amour, Paris, Hachette, 1974, p. 204.

*Вот почему «восприимчивого мужчину не раз приводила в смущение его неспособность к полной отдаче, к максимализму в любви, на который способна женщина. Мужчина постоянно демонстрирует свою бездарность в любви и неспособность к совершенству, которого женщине удается достичь в этом чувстве» (Ортега-иГассет Х. Этюды о любви. Указ. соч. С. 159).

**Принцесса Конде (Анна Женевьева Бурбон) - сестра Людовика XIV (1638-1715); во времена Фронды, после ареста брата Мазарини, организовала настоящую междоусобную войну.

***Друз, Жюльетта (1805-1883) - французская актриса, преданная подруга Виктора Гюго, которая последовала за ним в ссылку и выполняла для него работу секретаря; почти все его рукописи, переданные в Национальную библиотеку, переписаны ее рукой.

^Edmond et Jules de Goncourt, La Femme au XVIII" siecle (1862), Paris, Flammarion, 1982, p. 181-188.

В современном обществе любовь призвана служить основным центром женской идентичности. Предполагается, что женщина, низведенная до роли суетного и неподвластного логике создания, по самой своей природе предрасположена к горячке страстей: «Я видел, как любовь, ревность, предубеждение и гнев достигают в женщинах такого накала, какого мужчине не дано испытать никогда»^. И Софи, героиня Руссо, «обладает очень чувствительным сердцем, и эта необычайная чувствительность порой наделяет ее такими порывами воображения, которые трудно обуздать»^. Потребность в любви, нежность, чувствительность все в большей степени проявляются как специфически женские атрибуты: «Умиление, сочувствие, доброжелательность, любовь таковы чувства, которые она испытывает и пробуждает чаще всего»^. Со времен классицизма выражение чувств считается более приличествующим женскому полу, нежели мужскому: мужчины проявляют в своих сокровенных признаниях большую осторожность, большую сдержанность, больший самоконтроль, чем женщины^. В XIX веке Бальзак провозглашает, что «жизнь женщины - это любовь». Поскольку женщина, по мнению Мишле*, не может жить без мужчины и без домашнего очага, ее высшим идеалом может быть только лишь любовь: «Каково ее природное предназначение, ее миссия? Во-первых, любить; во-вторых, любить кого-то одного; в-третьих, любить всегда»^. Традиционное пред-

^Diderot, Sur les femmes, in: Oeuvres, Paris, Gallimard, La Pleiade, p. 949.

^Rousseau, Emile, Paris, Gallimard, Folio Essais, p. 582.

^Pierre Roussel, Systeme physique et moral de la femme (1755), Ed. de Paris, 1860, p. 36.

^Daumas Maurice, La Tendresse amoureuse, XVI" - XVIII" siecle, Paris, Perrin, 1996, p. 176.

*Мишле, Жюль (1798-1874) - французский историк романтического направления, прозванный «Виктором Гюго в истории»; он проповедовал либерализм и антиклерикализм и был автором таких монументальных произведений, как «История Франции» (1833-1846).

^Michelet, L'Amour (1858), Paris, p. 61.

ставление о женщине как о создании, склонном к эксцессам и к преувеличениям, наряду с современными воззрениями, отказывающимися рассматривать женщину в качестве независимой личности, живущей для себя и за собственный счет, способствовали прочному увязыванию женской идентичности с тягой к любви. «Поэтому, воспитывая женщин, надобно иметь в виду их взаимоотношения с мужчинами. Нравиться мужчинам, быть им полезной, заслужить их любовь и уважение, воспитывать их в раннем возрасте, ухаживать за ними в зрелости, подавать им советы, утешать, делать им жизнь легкой и отрадной - таковы женские обязанности во все времена»^*, - писал Руссо: распределение по половому признаку ролей в области чувств коренится в представлении о женственности, самая суть которой в том, чтобы отдаваться, существовать ради другого, посвятить всю жизнь счастью мужчины. Воспевая власть страсти над женщиной и определяя женственность через любовь, наши современники узаконили ее местоположение в сфере частной жизни: взгляды на любовь подготовили почву для тиражирования в обществе представления о женщине, естественным образом зависящей от мужчины и не способной достичь полной самостоятельности.

Невозможно отделить исключительное место, отводимое любви в идентичности и в мечтах женщин, от целой совокупности социальных явлений, таких, в частности, как предназначение женщины для роли супруги, профессиональная несостоятельность женщин буржуазного сословия и их потребность в уходе от действительности в царство грез. К этому следует также добавить современное выдвижение идеала личного счастья и все большую легитимацию брака по любви. В конце XVIII века разворачивается то, что Чортер называет «первой

^Rousseau, Emile, op. cit., p. 539.

*Цит. по изд.: Руссо Ж.-Ж. Избр. соч.: В 3 т. Т. I. M.: Художественная литература, 1961. С. 556.

сексуальной революцией», которая сопровождалась усилением внимания к собственным чувствам, более полным вовлечением женщины в любовные отношения, «прочувствованной сексуальностью», особенно благотворной и для развития личности, и для романтической любви, и для свободного выбора партнера в противовес материальным соображениям и подчинению заведенным традициям. Вследствие этого произошло усиление добрачной половой активности и резкое увеличение числа незаконнорожденных^. Мало-помалу, по мере того как обычай принудительно навязывать дочерям мужей отмирал, девушки начинали грезить о том, чтобы привнести в свою супружескую жизнь любовь, они желали большей близости в личных отношениях, желали слышать любовные признания и выражать собственные чувства. Нет такой девицы, которая не мечтала бы влюбиться, найти свою большую любовь, выйти замуж за прекрасного принца. Инвестирование женщиной своих душевных сил в любовь свидетельствует об окрепшем влиянии идеалов счастья и самореализации в сфере интимной жизни; хотя подобное явление и несет на себе печать зависимости одного человека от другого, оно тем не менее представляет собой проявление современного индивидуалистического универсума.

В дополнение ко всему женский романтизм в области чувств доводила до крайности страсть к чтению, подпитываемая с конца XIX века и уводящими от действительности романами, выходившими большими тиражами, и «романами-фельетонами»*, публикуемыми в женских журналах, и вообще всей литературой, предназначенной для женщин и зацикленной на жизни супру-

^Edward Shorter, Naissance de la famille moderne, Paris, Seuil, 1977.

*»Романы-фельетоны» - печатавшиеся с начала XIX века в газетах и журналах произведения, характерными чертами которых были захватывающая интрига, изобретательная композиция, определенная условность и упрощенность персонажей. К жанру «романов-фельетонов» относились, например, «Три мушкетера» А. Дюма и «Парижские тайны» Э. Сю.

жеской пары, на любовных страстях и адюльтере. В конце века часто можно было наблюдать, как молодые девушки весь воскресный день проводят лежа в постели и проглатывая очередные, только что напечатанные главы «романов-фельетонов»^. Один из романов Евгении Марлитт*, опубликованный в 1866 году, в течение двадцати лет переиздавался в Германии двадцать два раза^. Однако неутолимая тяга к чтению романтических историй не только отражала, но еще и возбуждала женский пыл и женские мечты о любви. Этим и объясняется то большое значение, которое на протяжении всего XIX века придавали вопросу о женском чтении. Поскольку романы, как утверждают, будоражат воображение юной девицы, губят ее невинность и внушают ей тайные помыслы и неведомые желания, то настоятельно необходимо контролировать все, что она читает. В буржуазных семьях родители запрещали дочерям читать романы Лота*, Бурже**, Мопассана, Золя; и верующие и антиклерикалы сходились на мысли, что «добродетельная девица никогда не читает сочинений о любви». Даже те романы, где нет ничего аморального, попадают в индекс запрещенных книг, ибо «одни только эти слова: "любовь", "брак", "обручение" и т.п.,- как писал г-н де Лассю в "Настольной книге для девушек", - напус-

^Anne-Marie Thiesse, Le Roman du quotidien, Paris, Le Chemin Vert, 1984, p. 125-127.

*Евгения Марлитт (1825-1887) - немецкая писательница, в книгах которой увлекательный сюжет не вступает в противоречие с сентиментальным тоном повествования и мелодраматическими эффектами; в данном случае имеется в виду роман Е. Марлитт «Двенадцать апостолов».

^Marie-Claire Hook-Demarle, «Lire et ecrire en Allemagne», Lиtoire des femmes, I-V, Paris, Pion, 1991, t. IV, p. 161.

**Лота, Пьер (наст. имя Луи Мари Жюльен Вио; 1850-1923)французский морской офицер и автор романов о природе и нравах людей в странах Ближнего и Дальнего Востока.

***Бурже, Поль ( 1852-1935) - французский писатель; утверждал в своих произведениях превосходство морали и религии над научным мышлением.

кают воистину непостижимые колдовские чары на невинные души, которые ими мысленно упиваются»; в своих «Мемуарах» Элизабет де Грамон доходит даже до такого заявления: «Женщина, читающая романы, - это уже не вполне добродетельная женщина»^.

Совершенно очевидно, что этим запретам не удавалось загасить страсть женщин к чтению, и многие девушки тайком от родителей зачитывались дешевыми сентиментальными романами. В XX веке тяга женщин к романтическим историям еще более возросла, как об этом свидетельствует бурное развитие печатной продукции на любовную тему: литературы, называемой «литературой розовой водицы», и, после Второй мировой войны, фотороманов. В 1939 году тираж «Признаний» перевалил за миллион экземпляров. В 60-е годы романы Делли* и Макса дю Вези постоянно переиздают и в огромных количествах сбывают их молодым девушкам; в Соединенных Штатах рынок любовных романов процветает, как никогда: некоторые женщины покупают до 80 книг в год^. В то же самое время в Италии количество читателей фотороманов исчисляется 12 миллионами; 10000 названий были запущены в продажу между 1946 годом и концом 70-х годов. Серия «Арлекин»* возникла

^Цит. по кн.: Anne Martin-Fugier, La Bourgeoise, Paris, Grasset, Biblio-Essais, 1983, p. 292, 289.

*Делли - псевдоним двух писателей, Мари и Фредерика Петижан де Лярозьер, авторов сентиментальных любовных романов со счастливым концом («Между двумя душами», 1913; «Хозяин молчания», 1918; «Враждующие сердца», 1928).

^Germaine Greer, La Femme eunuque, Paris, Laffont, 1970, p. 218.

**В своем исследовании сентиментальных романов Бруно Пекиньо различает несколько периодов романа серии «Арлекин»: после первого периода (1977-1982), соответствовавшего традиционным состояниям женщин, когда героиня - девственница и часто сирота и когда нет сексуальных отношений, во втором периоде (1982-1988) появляются разведенные женщины, вдовы или женщины, уже познавшие плотскую любовь и более старшие по возрасту (подробнее об этом см.: Bruno Pequignot, La Relation amoureuse. Analyse sociologique du roman sentimental moderne, Paris,L'Harmattan, 1991,p. 17-18).

в 1958 году и в 1977 году ее общий тираж достиг 100 миллионов экземпляров. Барбара Картленд продала 400 миллионов экземпляров своих книг. Все эти публикации широко распространили романтический идеал женщины, добродетели верности и целомудрия, образ «женщиныЗолушки»^, которая ожидает, что ее внутренние возможности будут раскрыты с появлением необыкновенного мужчины. Социальные стереотипы* сентиментального романтизма, клише внезапной любви, сцены целомудренных объятий, вздохов и пламенных взоров, мечты о нежном и богатом мужчине стали в XX веке способом ухода от действительности и предметом потребления для огромного количества женщин. Посредством всего этого и распространялась чувствительность, взращенная романтическими грезами, а также мировоззрение, отождествляющее женское счастье с успехом в любви.

Разобрать любовь на составляющие части

«Любовь следует изобрести заново», - говорил Рембо. На деле же только столетие спустя неравноправное распределение любовных ролей станет предметом, вызывающим социетальные** споры. В 60-е годы зарождается новый феминизм, который направляет острие своей критики не столько на саму любовь, сколько на тот

^Colette Dowling, The Cinderella Complex, New York, Pochet Books, 1981.

*Социальный стереотип - введенный в 1922 году термин для обозначения «застывшего» образа или представления о социальном объекте различных социальных субъектов; следование такому стереотипу предполагает избегание ситуации выбора, распознавание каждой ситуации как привычной и непроблемной.

**Социетальный - относящийся к социуму, иными словами, к группе людей, объединенных по какому-либо одному общему признаку.

способ, каким женщины социализируются и покоряются романтическому идеалу чувствительности. В угаре исполненных бурным протестом лет беззаветная женская вера в любовь перестала быть чем-то само собой разумеющимся и подверглась рассмотрению как некая разновидность опиума для женщин. «Их любовь нам как тюрьма», - скандируют активистки Движения за освобождение женщин, тогда как брак в их представлении суть «рабство - домашнее, сексуальное, духовное»^. Множатся обличения распространяемой массовой культурой мифологии любви и нападки на стереотипные роли, которые обескровливают воображение, делают женщину чуждой самой себе, снова и снова навязывают традиционное положение женщины, зависимой от мужчины^. В эпоху демистификации и деконструкции* любовь, приравненная к инструменту закабаления и отчуждения женщин, дает крен. Литота больше совсем не ко времени, и американская феминистка Ти-Грейс Эткинсон может объявить: «Любовь - это реакция жертвы на насилие»^. Прежде полагали, что любовь помогает женщине реализовать собственные возможности и возвышает ее; теперь любовь обвиняют в том, что она состоит

^Francoise Picq, Liberation desfemmes: les annees mouvement, Paris, Seuil, p. 74,81.

^Во Франции: Anne-Marie Dardigna, Femmes, femmes surpapier glace, Paris, Maspero, 1974; в Соединенных Штатах: Germaine Greer, La Femme eunuque, op. cit., p. 218-240.

*Деконструкция - особая, изобретенная французским философом Ж. Деррида стратегия по отношению к текстам, которая дезавуирует метафизику в качестве фаллоцентризма - установки на приоритет мужского начала над женским и на вытеснение женского голоса из многоголосия текстов культуры. По замечанию Н. Автономовой, под деконструкцией понимается «такое обращение с бинарными конструкциями любого типа [...], при котором оппозиция разбирается, угнетаемый ее член выравнивается в силе с господствующим, а потом и сама оппозиция переносится на такой уровень рассмотрения проблемы, с которого видна уже не оппозиция, но скорее ее возможность (чаще - невозможность)» (цит. по кн.: Деррида Жак. О грамматологии. M.: Ad Marginem, 2000. С. 19.).

^Цит. по: Germaine Greer, La Femme eunuque, op. cit., p. 216.

на службе у женщины-объекта* и губительна для аутентичной жизни. Прежде любовь отождествлялась с непостижимой тайной сердца, теперь ее расшифровывают как политику самца.

Одновременно в преобладающей тематике происходят масштабные сдвиги из области сентиментального в область сексуального. Главная проблема теперь не в том, чтобы «любить до умопомрачения», а в том, чтобы «беспрепятственно наслаждаться»**. Наряду с тем что язык сердца отходит на второй план по сравнению

*В этом вопросе все не так просто, вспомним в этой связи хотя бы утверждение швейцарского психоаналитика Адольфа Гуггенбюля-Крейга: «Превращение партнера в объект играет значительную роль в сексуальных отношениях, хотя в этом не торопятся признаваться. Ведь в идеале требуется, чтобы сексуальные и другие человеческие отношения всегда были отношениями двух равноправных партнеров. В противном случае, если партнер превращен в объект вне зависимости от целей такой метаморфозы - желание получить удовольствие или с интересом наблюдать за ним, - отношения, по общему мнению, становятся нездоровыми. На мой взгляд, такое мнение - предрассудок. Любые отношения всегда, помимо всего прочего, предполагают объективирование (превращение партнера в объект). Одному из участников отношений всегда необходимо рассматривать своего партнера предметно, объективно, переживая вместе с тем полную идентификацию со своим визави, но не желая отказываться от холодного объективного наблюдения» (Гуггенбюль-Крейг Адольф. Брак умер - да здравствует брак! СПб.: Б.С.К., 1997. С. 79).

**Ср. у современного французского философа Бодрийяра: «С непониманием и смутным сочувствием смотрим мы на культуры, для которых половой акт не является целью в себе, для которых сексуальность не превратилась в это смертельно серьезное дело - высвобождение энергии, принудительная эякуляция, производство любой ценой, гигиенический контроль и учет тела. Культуры, сохранившие длительные процессы обольщения и чувственного общения, где сексуальность только одна служба из многих, длительная процедура даров и ответных даров, а любовный акт не более как случайное разрешение этой взаимности, скандированной ритмом неизбежного ритуала. Для нас все это уже не имеет никакого смысла, сексуальное для нас строго определяется как актуализация желания в удовольствии, а все прочее - литература. Необычайная конкретизация и концентрация на оргастической функции - на энергетической функции, говоря в более общем плане. Мы культура преждевременной эякуляции» (Бодрийяр Жан. Соблазн. M.: Ad Marginem, 2000. С. 83).

с либидонозной риторикой, безраздельная любовь и верность ставятся под сомнение как буржуазные ценности; становится старомодным и несколько неудобным объясняться в любви, прибавлять к слову «любовь» слово «навеки». Происходит изменение перспективы, которое и приведет Барта к констатации пришествия новой непристойности: непристойности проявления чувств^.

Но не надо питать никаких иллюзий: даже в самый разгар периода протестов женщины не отвергали мечту о любви. Черты эвфемизма обрел один лишь сентиментальный дискурс, но никак не любовные ожидания и ценности. Новый скептицизм, сменивший романтическую риторику, и сексуализация дискурса стали реакцией не на ослабление любовных чаяний, а на отказ от «фальшивых» условностей, а также на повышение значимости таких ценностей, как психологическая близость и тесная духовная связь, и на усиление потребности в более аутентичном общении. В условиях отхода на задний план навеянной сентиментализмом семантики процесс индивидуализации любви-страсти, начавшийся в XVII и XVIII веках, продолжал неуклонно развиваться. Женщины дистанцировались от романтического языка, они все реже соглашались возложить на алтарь любви свою учебу и карьеру, но их исключительная привязанность к идеалам любви выстояла, и многие и многие из них продолжали мечтать о большой любви, пусть даже и внебрачной.

Однако этим дело не ограничилось, и любовь вступила в период небывалой политизации и бунтарства в сфере культуры. В первую очередь, речь шла о том, чтобы освободить сексуальность от любых запретов моральных, супружеских или связанных с гомосексуализмом, - которые препятствуют женской независимости; речь так же шла о том, чтобы освободить женскую

^Roland Barthes, Fragments d'un discours amoureux, Paris, Seuil, 1977, p. 207-211.

любовь от домашнего затворничества и от патриархального идеала самозабвенной преданности. В перспективе наиболее радикальные намерения простираются вплоть до разрушения стереотипов пола, вплоть до уничтожения «тюрьмы, создаваемой половой принадлежностью» и сминающей индивидуальности посредством искусственного деления на мужчин и женщин.

Совершенно очевидно, что эти призывы не остались пустым звуком. За несколько десятилетий женщины завоевали целый ряд до той поры не признаваемых за ними прав. Легитимация их участия в профессиональной деятельности, узаконивание контрацепции и абортов, либерализация сексуальной морали - все это явилось подлинным революционным переворотом. Отныне женщины снискали право утверждать свою личную и экономическую независимость, вести внебрачную половую жизнь, заниматься любовью без опасений «подзалететь», получать удовольствие, не испытывая стыда, любить другую женщину. В этом смысле нельзя отрицать, что различия между полами заметно поубавились: девственность перестала быть необходимой с точки зрения морали, явное запаздывание первого сексуального опыта у женщин практически ликвидировано, и возраст вступления девочек в сексуальные отношения все более приближается к возрасту мальчиков^: любовные отношения не избегли воздействия демократического выравнивания положения двух полов.

Все это так, но до каких пределов? За полвека неравенство в любви между полами, безусловно, сгладилось, но оно не исчезло окончательно; оно стало менее явным, менее резким, менее непреложным, но ничуть не устарело. Выравнивание положения неуклонно продолжается, но не вызывает в этой сфере столь же неуклонного ослабления различий между полами. Еще совсем недав-

^Les Comportements sexuels en France, sous la direction d'Alfred Spira, Paris, La Documentation Francaise, 1993, p. 123.

но многие - включая и автора этих строк - полагали, что разделение по половому признаку в нашем обществе может быть отнесено к явлениям архаичным и в конечном итоге второстепенным с той поры, как оно попало под напор девятого вала эгалитаризма и демократии: казалось, что за порогом будущего нас ожидает неотвратимое взаимоуподобление полов. Сегодня надо обладать большим запасом наивности, чтобы придерживаться подобной схемы: настолько настойчиво и неотвратимо заявляет о себе социальное воспроизводство асимметричности половых ролей. Да и можно ли попрежнему признавать удовлетворительными теории, которые объясняют обусловленные полом социальные различия как простые исторические «пережитки», обреченные на то, чтобы рано или поздно отмереть? С учетом всего сказанного главной темой для размышлений выступает сегодня не столько нестабильность ролей в любовной сфере, сколько сохранение размежевания между полами, которое, хотя оно и стало менее выраженным, все-таки остается в социальном плане реальным. Настало время пересмотреть наши взгляды относительно влияния демократических и индивидуалистических логических выкладок на «заветы предков» и на социальные различия между полами. Отсюда возникает главный вопрос: как и почему воспроизводятся половые различия в культуре любовных отношений в условиях универсума, основанного на идеалах равенства и свободы личности? Каким образом можно представить себе дальнейшую судьбу любовных отношений в обществах, которые возводят в культ - как для мужчин, так и для женщин - свободу распоряжаться собой?

Сердце и пол

Есть обстоятельства, которые заслуживают того, чтобы задержать на них внимание: вопреки потрясениям «сексуальной революции» и напору эгалитаристских чаяний нашей эпохе не удалось сокрушить традиционно главенствующую позицию женщин в сфере любовных устремлений. Сейчас много говорят о «новых мужчинах»* и о «новых женщинах», но мы по-прежнему руководствуемся обусловленной полом асимметрией любовных ролей: нравы являют нам все большее развитие эгалитаризма, а неравенство в любви между мужчиной и женщиной сохраняется, пусть и с куда меньшей очевидностью, чем это было в прошлом.

*В Англии в этой связи заговорили о так называемом «новом типе мужчин», «проявляющих в своем поведении большую экспрессивность и эмоциональность, а кроме того, принимающих на себя часть забот о доме и детях [...] результаты исследования, проведенного Центром изучения политики в отношении семьи, свидетельствуют, что слухи о широком распространении этой разновидности мужчины сильно преувеличены» (подробнее об этом см.: Лоусон Тони, Гэррод Джоан. Словарь-справочник. Указ. соч. С. 264).

Говорите мне о любви

Хотите в этом убедиться? Пожалуйста. Для этого достаточно полистать женские газеты и журналы с их посвященными сердечным делам рубриками, с описаниями интимных переживаний, с репортажами о любовных историях знаменитостей из разных стран мира. Нет никаких сомнений в том, что женщины по-прежнему отводят любви исключительное место, они любят любовь и проявляют к разговорам, мечтам и тайнам, связанным с сердечными делами, гораздо более сильный интерес, чем мужчины. И наконец, посмотрите на литературу, называемую «литературой розовой водицы»: ее читают одни только женщины. Когда возникает нужда в наперсниках в том, что касается любовной страсти или половой жизни, то ими в большинстве своем становятся женщины: даже мужчины выбирают себе наперсников среди лиц противоположного пола^. В повседневной жизни женщины любят обсуждать между собой свой опыт в интимных делах, который они на досуге обдумывают, интерпретируют и разбирают по косточкам. Разговоры подобного рода не в чести у мужчин, зато для женщин они в порядке вещей. Конечно, теперь случается наблюдать, как в телевизионных передачах выставляют напоказ свои сердечные страдания мужчины и, может быть, они уже не так часто, как раньше, стесняются обсуждать с близкими людьми свои любовные неурядицы. Однако факт остается фактом: если говорить о мужчинах, то подобные темы в их беседах возникают скорее как исключение, чем как правило, и продиктованы они бывают скорее случаем, нежели привычкой. Вопросы, связанные с любовью, мужчинами затрагиваются с неохотой, а женщинами с особым удовольствием: робости одних соответствует пыл других. Какими бы

^Les Comportements sexuels en France, op. cit., p. 175.

ни были успехи психологической культуры и как бы ни падал престиж мазохистских ценностей, а дорогая Парсонсу классическая дифференциация нисколько не утратила в этом смысле своей справедливости^: мужчин по-прежнему определяют посредством инструментальной ориентации, тогда как женщин - посредством их выразительной функции. Современная легитимация выражения сокровенного опыта пережитого никоим образом не породила ситуации взаимозаменяемости ролей: то, что мы наблюдаем в социальном распределении ролей в любовной сфере, в большей мере передает многовековую преемственность, нежели исторический разрыв.

Ожидания и требования в области жизни чувств, хотя и в иной форме, но столь же наглядно демонстрируют постоянство избыточных инвестиций женщин в любовь. При проживании вдвоем женщины более чувствительны, чем мужчины, к словам и к свидетельствам любви, они проявляют большую, чем мужчины, потребность в любви, а обыденная и будничная жизнь порождает у них разочарования и фрустрации*. «Он больше не говорит мне о любви» - это и женский рефрен, и воплощение женского отчаяния. Непомерная значимость любви для женщин имеет в качестве коррелята «бесконечные женские сетования на любовные страдания»^, череду нареканий в адрес мужчин, обвиняемых в эгоизме, в нехватке романтизма и в неспособности выразить собственные чувства, а также в том, что любовные отношения они приносят в жертву профессиональной деятельности. Подобные упреки исходят обычно от женщин, и куда реже - от муж-

^Talcott Parsons et Robert Baies, Family, Socialization and Interaction Process, New York, Free Press ofGlencoe, 1955.

*Фрустрация - психологическое состояние, которое возникает в ситуации разочарования, неосуществления какой-либо потребности; проявляется в гнетущем напряжении, тревожности, чувстве безысходности. Реакцией на фрустрацию может быть уход в мир грез и фантазий, агрессивность в поведении и т. п.

^Denise Bombardier, La Deroule des sexes, Paris, Seuil, 1993, p. 11-37.

чин. Поскольку мужчины не социализируются в романтическом духе, они более легко обретают привычку к «рутинным» отношениям и к меньшей нарочитости в проявлении чувств. Женщины труднее переживают нехватку любовных признаний, недостаток сентиментальности; они настоятельней, чем мужчины, мечтают познать большую любовь и часто укоряют мужчин в том, что те отгораживаются от них, ускользают и не отдаются им целиком. Какую бы силу ни набрала культура равноправия, ей все-таки не удалось уподобить друг другу любовные притязания двух разных полов.

Это означает, что в полном согласии с историческим прошлым любовь остается краеугольным камнем женской идентичности. Ускоренное выдвижение на авансцену демократических ценностей дало толчок все более настоятельному требованию свободы распоряжаться собой в профессиональной, семейной и половой сфере, но оно ни в коей мере не упразднило запросы женщин, связанные с проявлением страстей, которые в этом плане свидетельствуют о стремлении к самоотречению. С одной стороны, крепнут женские притязания на свободу распоряжаться собой в качестве социального субъекта, с другой - воспроизводятся ожидания субъективной «утраты власти над собой» в области эмоциональной жизни. Женственность созидается отныне в сопряжении стремления держать судьбу в собственных руках и потребности раствориться в своей страсти, понимаемой как столбовой путь к яркой и наполненной жизни.

Вот почему женский пол всегда будет помещаться в русле тысячелетней культуры, если справедлива мысль о том, что во все времена он определялся как пол, который не принадлежит себе, как пол, суть которого составляет субъективное невладение собой вследствие особенностей тела, пронизываемого никому не подвластными силами воспроизводства^. «Психическая неуравновешенность»,

^На этом пункте особенно настаивает Глэдис Свейн (Gladys Swain, Dialogue avec l'insense, Paris, Gallimard, 1994, p. 215-236).

нимфомания, истерия* - таковы симптомы, приписываемые женскому полу, которые были объяснены классической наукой как очевидное проявление отказа от собственной идентичности и утраты субъектом власти над своим телом. Именно по этим причинам женщины традиционно заявляют о себе как о более страстных существах, нежели мужчины: «Женщина имеет у себя внутри орган, подверженный жутчайшим спазмам, подчиняющий ее своему влиянию и вызывающий в ее воображении всякого рода иллюзии»^. Женщина - создание по природе своей себе неподвластное, наделенное хрупкой психикой и покорное стихийным силам жизни и рода подвержена истерии в той же мере, в какой она рождена для доходящей до полного самозабвения любовной страсти: «Постоянно на самой грани восторга, мистических видений, пророчеств, откровений, пламенной поэзии и истерики»^. В определенном смысле эта схема поведения воспроизводится и в наши дни за тем исключением, что полного самоотречения, в котором выражается женская потребность в любви, уже как такового не осуществляют: к нему стремятся в психологическом плане. Верность традиции переживания женщиной страсти воспринимается отныне не как вступающая в противоречие с существом-объектом, а как совместимая с современными идеалами личной независимости.

*При этом следует помнить, что в истерическом женском характере есть не только негативные, но и позитивные стороны. «Такая женщина поддерживает мужественность представителей противоположного пола, поскольку принимает сексуальную природу маритальных отношений. Но настаивая на том, чтобы сексуальное влечение мужчины подчинялось романтическому идеалу, она отрицает мужское удовлетворение. Такую женщину выбирает мужчина, которого возбуждает его влечение, но его избранница увертывается от него и не дает ему одержать победу» (Лоуэн Александр. Любовь и оргазм. Революционный взгляд на сексуальную жизнь. М.: Институт общегуманитарных исследований, 1997. С. 347).

^Diderot, Sur les femmes, op. cit., p. 952.

^Ibid., p. 953.

Постоянство эмоционального полюса в женской идентичности не подразумевает отсутствия серьезных изменений. На протяжении трех последних десятилетий женщины все решительнее перестают отождествлять любовь с браком, нередко предпочитая сожительство кольцу на пальце. И в то же время существование женщин не вращается больше исключительно вокруг любовных и семейных ценностей: жить в ожидании мужчины и в его тени, пожертвовать ради него учебой, профессиональной деятельностью и материальной независимостью - все это перестало быть само собой разумеющимся. «Вся полнота жизни - в любви», - говорила Лу Андреа-Саломе*: какая женщина в наши дни признает, применительно к себе, справедливость подобной сентенции? Идеалы самореализации и независимости подорвали беззаветную веру женщин в любовь и способствовали зарождению любви менее безрассудной, менее всеобъемлющей и менее жертвенной. Освободившись от ethos** самоотречения, женская любовь сочетается отныне с устремлением к личной независимости.

Если любовь как жреческое служение иссякает, то совсем по-иному обстоит дело с ожиданием любви и с женскими любовными притязаниями. Об этом свидетельствует, кроме всего прочего, и новое отношение второго пола к разводу. Как известно, теперь в большинстве случаев именно женщины берут на себя инициативу при разводах и разрыве связи^. Само собой разумеется, что выдвигаемые для разрыва отношений причины различны, и

*Лу Андреа-Саломе (1861-1936) - женщина-легенда, автор интереснейших воспоминаний под названием «Моя жизнь»; в числе ее близких знакомых были Фридрих Ницше, Зигмунд Фрейд, австрийский поэт Рильке.

**Ethos (греч.) - термин античной философии, обозначающий характер явления, например, устойчивый нравственный характер.

^Когда заявление о разводе подается одним из супругов, то в 7 случаях из 10 оно исходит от женщины (см.: Les Femmes, INSEE, Contours et caracteres, 1991, p. 28). И в Соединенных Штатах на долю разводов, начатых по инициативе женщин, выпадает от 55 до 65 %.

реальные тяготы жизни замужней женщины (двойной рабочий день, вероятность грубого обращения и т. п.) определенным образом влияют на эту практику. Но одних только рассуждений об «интересах» недостаточно для понимания того факта, что в большинстве своем именно женщины «указывают на дверь» своему супругу или уезжают и выступают инициаторами расставания. Любопытно отметить, что, в сравнении с мужчинами, куда большее число женщин описывает свой рухнувший брак как неизбежно обреченный на провал, как «трагедию», случившуюся «по вине другого», и как определенным образом запрограммированный катастрофический результат. Мужчины в большей степени склонны интерпретировать случившееся как «драму», и среди них, если сравнивать с женщинами, гораздо многочисленнее те, кто заявляет о неожиданности для них поводов, послуживших толчком для развода с ними^. Подобные расхождения в интерпретации, так же как и женская инициатива в расторжении брака, коренятся еще и в различии способов, какими мужчины и женщины вкладывают душу в свой брак и в сокровенную жизнь чувств. Поскольку женщины социализируются в культуре, уделяющей первостепенное значение чувству и отношениям между людьми, они более остро, чем мужчины, ощущают неполадки в совместной жизни и потому одиночество и боль расставания предпочитают отныне отсутствию любви и череде злоключений - день за днем, ночь за ночью. Чем более женщина независима, тем труднее она смиряется с неудачным замужеством, не оправдавшим ее надежд обрести в браке нежность, взаимопонимание и близость. Вместо того чтобы замыкать женщин в их собственном мирке, развитие индивидуализма способствует проявлению большей требовательности по отношению к другому при меньшей готовности терпеть семейную жизнь, не приносящую удовлетворения и не

^Об оппозиции «женская трагедия»/»мужская драма» см.: Irene Thery, Le Demariage, Paris, Odile Jacob, 1993, p. 242-266.

оправдавшую надежд на любовь и на личностное общение. Мало сказать, что повсеместное установление основанного на свободном распоряжении собой жизненного уклада не отменило первостепенной значимости для женщин их ожиданий в области чувств и межличностного общения: такой уклад еще и распространил подобные ожидания среди всех слоев женского населения.

Эрос, чувство и различие полов

Восприятие секса в немалой степени иллюстрирует устойчивость различий полов в их отношении к любви. Что мы узнаем из последних анкет по исследованию сексуального поведения? Прежде всего то, что женщины, судя по их заявлениям, меньше склонны к неверности, чем мужчины: 6 % женатых мужчин и 3 % замужних женщин признаются, что имели внебрачную связь в последние двенадцать месяцев^. Вдобавок женщины, судя по их признаниям, в среднем имели в своей жизни гораздо меньше сексуальных партнеров, чем мужчины: у мужчин их 11, тогда как у женщин - 3^. Такое расхождение не только свидетельствует о бахвальстве самцов и женском лицемерии, но и находит соответствия и вполне согласуется с различиями в том, как мужчины и женщины представляют себе связь между сексом и чувством. Женщины и в самом деле гораздо реже, чем мужчины, пускаются в любовные авантюры, не испытывая при этом влюбленности*; они реже приемлют мысль о том,

^Это процентное соотношение поднимается до 13 и соответственно до 7 у мужчин и женщин, которые совместно проживают без брака (Andre Bejin, «Les couples francais sont-ils fideles?». Panoramiques, #25, 1996, p. 71).

^Les Comportements sexuels en France, op. cit., p. 134.

*Более восьми веков минуло с тех пор, как Фениса, героиня романа Кретьена де Труа «Клижес» (1176), провозгласила важнейшую женскую заповедь: «Душа и тело - одному».

что можно иметь сексуальные отношения с кем-нибудь, не испытывая при этом любви; каждые две женщины из трех заявляют, что они были сильно влюблены в своего первого партнера, и только одна из них признает, что была к нему равнодушна, тогда как у мужчин это соотношение один к трем. И гораздо меньшее число женщин считает, будто случайные измены укрепляют любовь. Мужчины грезят о сексуальных отношениях со многими партнершами, тогда как женщинам фантазии подобного рода чужды^. Совершенно очевидно, что мужчины и женщины не всегда имеют одинаковые взгляды на половую жизнь и в особенности на ее связь с жизнью чувств. Современный либерализм в области половой морали не сделал из прошлого своего рода tabula rasa: он возрождает любовь в качестве первейшей основы женского эроса.

Давайте будем осторожней с идеей о «вечной женственности». В наши дни женщины в значительной степени лишили либидо* ореола трагизма, их любовные авантюры уже не обязательно подразумевают большую любовь и могут свободно развиваться без каких-либо планов на будущее. Курортные романы, мимолетные влюбленности, развлечения на один вечер - все это отныне не чуждо и женщинам, и переживается ими без мук и чувства вины. Это вовсе не означает, будто между мужчинами и женщинами нет больше различий в том, как они относятся к плотской любви. В действительности женская эротика продолжает подпитываться доказательствами любви и сентиментальными образами. Невелико число женщин, которые рассматривают по-

^Les Comportements sexuels en France, op. cit. P. 126, 145, 200.

*В сексологии либидо -это половое влечение. В психоанализе Фрейда это понятие означает преимущественно бессознательные сексуальные влечения, способные к вытеснению и сложной трансформации (патологической регрессии или сублимации). У Юнга либидо - это психическая энергия вообще, своего рода метафизический принцип психики.

ловые отношения как результат простого физического влечения, как цель в себе и чистый обмен удовольствием; зато многие не отделяют полноту сексуального удовлетворения от всплеска чувств. Занятие любовью без любви к своему партнеру перестало быть для женщин табу; об этом свидетельствуют фильмы и романы: они теперь нередко показывают героинь, которые пускаются в любовные приключения, не имеющие будущего. Тем не менее женщины нечасто делают признания относительно половых сношений, затеянных ради одних только острых ощущений, редко ищут такие ощущения ради самих этих ощущений и еще реже получают от них в подобном случае полное удовлетворение. И каких бы высот ни достигло сексуальное «освобождение», женщины сохраняют свою приверженность эротизму, проникнутому чувствами, и в меньшей степени, нежели мужчины, склонны к «коллекционированию». Утратив свою былую четкость, распределение ролей в эмоциональной сфере не исчезло окончательно: если женщины по-прежнему склонны объединять секс с любовью, то мужчины с необычайной легкостью приемлют их разделение.

Flash back*. В грозовые 60-е годы в женских объединениях и в газетах для женщин, вовлеченных в радикальное оспаривание буржуазных порядков, развернулась дискуссия. Как объяснить тот факт, что сексуальная эмансипация женщин по всей видимости изрядно облегчает жизнь мужчинам, тогда как на долю женщин выпадают дополнительные трудности и неудовлетворенность? Поборницы женских свобод задавались вопросами на эту тему и рассказывали о той ловушке, в которую, по их признанию, они угодили. Они поверили в свободную от запретов и от глубины чувств сексуальную жизнь, а в результате получили все, что угодно, но только не расцвет личности, ибо для любви в таком слу-

*Flash back (англ.) - термин кинематографии, означающий кадры, прерывающие повествование, чтобы в сжатом виде повторить ранее показанные события (в мыслях героев и т. п.).

чае просто не осталось места. Осуществляя свою революцию, они ошиблись в выборе пути: голый секс, не согретый огнем души, возможно, и годится для мужчин, но он не отвечает глубинным потребностям женщин. С тех пор минуло уже тридцать лет, но суть проблемы остается той же, хотя революционной риторики и стало меньше. Женщины неизменно продолжают упрекать мужчин в их эмоциональной заторможенности, а фильмы и признания женщин наглядно показывают бесперспективность случайного секса и эроса, лишенного романтики.

В середине 80-х годов опубликовали результаты опроса, который поверг в шок все мужское население. Одна американская журналистка задала своим читательницам следующий вопрос: «Были бы вы удовлетворены нежными объятиями, если бы дело так и не дошло до полового акта?» 7 женщин из 10 ответили положительно. Чуть позднее во Франции столько же женщин точно так же заявили, что ласки и нежности предпочитают половому акту; более чем 1 француженка из каждых трех утверждают, что они могли бы обойтись и без полового акта, если бы получили достаточно нежности и ласк^. Комментарий сексолога: это знак того, что сексуальность в нашем обществе ничтожная, убогая, а мужчины неумелые. Но как можно поверить в подобное утверждение, если большинство женщин признают, что достигли оргазма во время их последнего полового сношения, и подавляющее большинство женщин говорит о том, что они удовлетворены своей половой жизнью?^ Отдавая предпочтение нежным ласкам, женщины выражают отнюдь не скудость сексуальных устремлений: они выражают однозначный выбор в пользу эмоционально насыщенной жизни, в пользу межличностного общения и глубины чувств. Речь идет не о разочаровании в сексе,

^Marie-Claire, #392, avril 1985.

^Les Comportements sexuels en France, op. cit., p. 157, 202.

а о сверхщедрых инвестициях в сердечные дела. Это не убийственная тоска плоти, а фрустрация от занятий сексом, лишенным нежности.

Сексуальная революция налицо, но налицо также и постоянство в распределении ролей в эмоциональной сфере по признаку пола. И все-таки нет никаких сомнений в том, что различия между двумя полами в их отношении к любовным делам сильно ослабли за последние полвека. Женская свобода нравов больше не предается поруганию; мечты женщин больше не сосредоточены исключительно на жизни чувств; женщины перестали быть более снисходительными, чем мужчины, в отношении неверности партнера. В то же время мужчины не требуют отныне от своей супруги целомудрия, они больше говорят о собственной эмоциональной жизни, они, как и женщины, отказываются от брака, не основанного на любви. Вместе с тем это бесспорное сближение полов никоим образом нельзя отождествлять со взаимозаменяемостью ролей в эмоциональной сфере. Разделение на мужское и женское, хотя оно и стало менее явным, менее отчетливым и выраженным, тем не менее продолжает быть действенным: мужчины и женщины и говорят о любви, и переживают ее по-разному. И речь здесь идет именно о социальных нормах, а не о реальности, коренящейся в генетической конституции полов. Десятки тысячелетий истории, в которой отсутствовала любовь-страсть, со всей очевидностью показывают, что исключительная приверженность женщин чувствам не может быть объяснена каким-либо биологическим детерминизмом. Нельзя не отметить, что женская эмансипация и психологизация мужских особей не выступают «моделью взаимоуподобления полов»^, поскольку эта модель не распространилась на область распределения ролей в эмоциональной жизни. И ощущение различий между полами не пропадает вопреки и наперекор всему.

^Elisabeth Badinter, L'un est l'autre, Paris, Odile Jacob, 1986.

Справедливость требует признать, что развитие в процессе истории демократического равноправия безвозвратно изменило приметы существа другого пола. Разрушая основополагающую для досовременных обществ систему разнородности полов в пользу глубинной идентичности личностей и полов, правовое равенство породило движение к взаимной открытости полов друг для друга, к признанию в другом себя*. На смену закрытому универсуму коренных различий между полами пришел универсум общей принадлежности к человеческому роду, когда «другой» переживается как такой же по своей сути^. Однако разное, в зависимости от пола, восприятие, как и непостижимость «другого», не исчезли окончательно. Мужчины по-прежнему считают женщин загадочными и противоречивыми, непредсказуемыми и «сложными», вспыльчивыми и «назойливыми»; женщины упрекают мужчин в отсутствии душевной отзывчивости и тонкости чувств, в эгоизме и в эмоциональной «ущербности». Беспрецедентному процессу уравнивания условий жизни не удалось заставить нас признать, что два пола по существу одинаковы, и такой процесс не покончил ни с тайнами, ни со взаимным недопониманием между полами: один пол не стал двойником другого, и именно это ограничение в процессе уничтожения несходства между полами отныне являет собой самый загадочный феномен. С точки зрения антропологии мы

*Как показывают наблюдения, в наши дни начинает преобладать эгалитарное воображение как порождение культуры, в которой чувство общей принадлежности к человеческому роду возобладало над страхом сексуальной «чуждости» существа другого пола тем все еще не до конца изжитым страхом, что творил миф о женщине-вампе, о неизбывном коварстве и разнузданной греховности «прислужницы дьявола». В современной культуре секс занял место греха и мы стали свидетелями торжественного возвращения Венеры Каллипиги - Прекраснозадой Венеры древности.

^Получило признание классическое исследование Марселя Гоше «Токвиль, Америка и мы» (Marcel Gauchet, «Tocqueville, l'Amerique et nous», Libre, #7, 1980).

чувствуем себя одинаковыми, а с точки зрения психологии - различными: провозглашенного «андрогинного»* примирения не состоялось.

*»Андрогинный» - то есть обладающий качествами обоих полов. В культуре постмодерна представление о человеке как о существе, наделенном андрогинностью, получило развитие в концепциях неофеминизма и нашло свое отражение в художественной практике постмодернизма (об этом см.: Маньковская Надежда. Эстетика постмодернизма. СПб.: Алетейя, 2000. С. 181).

Женщины и порнография

Отрицательное в основном отношение женщин к порнографии предоставляет еще одну возможность подтвердить живучесть различий между полами во взглядах на любовные установления. Как известно, потребление порнографии - это явление в гораздо большей степени мужское, нежели женское: женщины не только редко переступают порог sex shop*, но часто даже просмотр черной порнографии вызывает у них что-то вроде чувства неловкости, порой близкого к антипатии или же к отвращению. Вид hi-fi** плотских утех забавляет, развлекает или возбуждает мужчин, но он неприятен для подавляющего большинства женщин.

Следует ли увязывать подобную реакцию с застарелыми пережитками женской морали, нетерпимой к распутству? Основания для этого весьма и весьма сомнительны. Из виду, безусловно, упускают нечто весьма

*Sex shop (англ.) - магазин, в котором торгуют порнографической литературой и предметами, призванными удовлетворять неординарные половые потребности.

**Hi-fi (англ.) - высокая точность воспроизведения.

существенное, когда хотят снова затянуть старую песню о женской стыдливости, как если бы женщины были на веки вечные отторгнуты от секса. Самое примечательное в этом вопросе то, что даже чувственные женщины, не переносящие пуританской строгости и сами предельно раскованные в любовной жизни, часто выражают весьма прохладное, неприязненное или безразличное отношение к порнографии. И в том, что коробит женщин в порнографии, нет ничего общего с неприятием секса, а есть только неприятие безличностного, если можно так выразиться, «павловского» осуществления полового акта. Женщины ничего не имеют против чтения эротических произведений и не отказывают себе в удовольствии, когда речь идет о просмотре эротических фильмов. Вот только черная порнуха с ее механистичностью и «гинекологичностью» неизменно чужда женским сексуальным фантазиям. И вовсе не переизбыток чувств болезненно задевает женщин, а прежде всего дефицит этих самых чувств в тех случаях, когда секс сведен к обезличенным функциональным действиям, вызывающим скудный отклик в сфере воображения, восприятия прекрасного и в эмоциональной жизни*. Различные проявления женщинами скованности свидетельствуют тогда не о всплесках морального аскетизма, а о важности той роли, которую душевные чувства играют в их эротизме**. Лишенные поэтического и эмоционального измерения, слишком откровенные крупные планы выглядят

*»Нет смысла выяснять, какие фантазмы таятся в порнографии (фетишистские, перверсивные, первосцены и т.п.): избыток "реальности" перечеркивает и блокирует любой фантазм» (Бодрийяр Жан. Соблазн. M.: Ad Marginem, 2000. С. 68).

**Женщины вообще проявляют особую чувствительность и нетерпимость к наигранности во время близости, которая неизбежно появляется при дефиците чувств: «Сексуальный акт не происходит, а разыгрывается, если человек не выражает внутреннее чувство, а пытается произвести впечатление на партнера», - утверждает американский психолог А. Лоуэн (Лоуэн Александр. Любовь и оргазм... Указ. соч. С. 12).

скорее карикатурой на занятия любовью, нежели побуждением к удовольствию; они скорее контрастируют с эротическими чувствами, нежели их стимулируют.

Все это не мешает женщинам смотреть порнографию: есть сведения, что в Германии, как и в Соединенных Штатах, 40 % кассет «X» берут напрокат женщины. Как примирить этот факт с теми, в основном далеко не восторженными суждениями, которые они высказывают по поводу порнографии? Давайте поостережемся усматривать в подобных поступках приметы движения к слиянию полов: никакой маскулинизации в отношении женщин к сексуальности здесь нет. Женщина, которая смотрит порнофильм, далеко не во всем повторяет мужчину, поскольку ее отношение к этому зрелищу подчинено не столько стремлению к сексуальному возбуждению, сколько желанию продолжить или усилить близость с партнером, создать с ним атмосферу эротического соучастия. Женщины обычно берут напрокат кассеты «X» не для того, чтобы смотреть их в одиночку: они их просматривают либо вместе со своим любовником, либо с мужем. Если смотреть черную порнографию парой, то она отчасти утрачивает свой безличностный характер и начинает функционировать как разделяемая обоими участниками игра, как некий инструмент для обмена и общения, как некий компонент общего для двоих эротизма. Межличностно-эмоциональное пространство, которое упраздняет порнография, оказывается частично восстановленным в условиях ее совместного восприятия. Порнография, задействованная при таком предполагающем определенные отношения между людьми посредничестве, уже не сводится к созерцанию безличностных оргазмов.

Женщины не только отвергают порнографию как лишенный поэтического флера секс, они еще и обвиняют ее в том, что порнография их оскорбляет, принижает их образ, подстрекает к насилию и жестокости: «Порнография - это теория, изнасилование - это практи-

ка»^. Распространяя стереотипы женщины-жертвы, которая сама хочет, чтобы ее подчиняли, укрощали или насиловали, порнография, по их мнению, - это затея, направленная на принижение женского начала*. Что выражает порнография, увиденная под таким углом зрения? Не столько мораль удовольствий, сколько политику особей мужского пола, предназначенную для освящения всевластия мужчин посредством неустанного внедрения образа женщины продажной, рабски покорной и уязвимой, женщины глупой и бессильной устоять перед домогательствами, женщины - объекта для предприимчивости мужчин. Гнетущее чувство, испытываемое женщинами при просмотре черной порнографии, будто бы возникает из-за подобных унизительных и гнусных представлений о втором поле.

И все-таки можно усомниться в том, что женский «отказ» от порнографии действительно коренится в глубоком моральном уязвлении. Ибо реакция возмущения выглядит вторичной по отношению к отсутствию интереса, к скуке и безразличию, с которыми женщины воспринимают картины разврата. На первое место здесь

^Такова знаменитая формулировка Робина Моргана; см.: Robin Morgan, «Theory and Practice: Pornography and Rape» in Going Too Far: the Personal Chronicle of a Feminist, New York, Ramdom House, 1977.

*Несколько иной, и весьма неординарный, взгляд на порнографию предлагает нам Жан Бодрийяр: «Не случайно, - утверждает он, - порнография концентрируется на женских половых органах. Ведь эрекция - дело ненадежное (никаких сцен импотенции в порнографии - все плотно ретушируется галлюцинацией безудержной раскрытости женского тела). Сексуальность, от которой требуется постоянно, непрерывно доказывать и показывать себя, становится проблематичной в смысле шаткости маркированной (мужской) позиции. Пол женщины, напротив, всегда самому себе равен: своей готовностью, своим зиянием, своей нулевой ступенью. И эта непрерывность, контрастирующая с прерывистостью мужского, обеспечивает женственности решительное превосходство в плане физиологического изображения наслаждения, в плане сексуальной бесконечности, сделавшейся фантазматическим измерением нашего бытия» (Бодрийяр Жан. Соблазн. Указ. соч. С. 64-65).

выступает не оскорбление морали, а чувство, словно все увиденное никак с ней не связано, словно все, что она видит, ей чуждо или к ней безотносительно. Глядя на эти тела, женщины не узнают в них себя, идентификация* полностью отсутствует и происходит это потому, что порнография по своей структуре базируется на предпосылке отказа от проведения различий в половой сфере между мужским и женским. Все то, что составляет специфику эротизма женщины - прелюдии, слова, ожидание, любовное томление, ласки, - лишено права на существование для вящей пользы одного только фаллического и объективистского удовольствия. В порнографии женщина, превращенная в безотказно функционирующую и сверхмощную, быструю и постоянно готовую к смене партнеров секс-машину, просто «не существует»; она представляет собой всего только копию мужской сексуальности и инструментальных фантазмов^. Если и существует «жестокость» порнографии, то она скорее обусловлена этим сбрасыванием со счетов специфичности женского восприятия и равнодушием к различиям между полами, чем псевдопринижением женщин. И как вообще можно удивляться отрицательному отношению женщин к порнографии, имеющей тенденцию развиваться не иначе, как на основе отрицания женского желания?

На пути к мужчине-объекту?

Справедливость требует признать, что сегодня многие печатные выступления женщин направлены на то, чтобы осудить неприятие женщинами порнографии. Подобное неприятие будто бы есть лишь проявление их

*В психологии и социологии идентификацией называется процесс эмоционального и иного самоотождествления личности с другим человеком, группой, образцом.

^Pascal Bruckner, Alain Finkieikraut, Le Nouveau Desordre amoureux, Paris, Seuil, 1977.

угнетенности в области культуры, их страха показать свое несоответствие идеальному образу чистой и романтичной женщины. Точнее говоря, отказ от порнографии, по их мнению, объясняется еще и тем обстоятельством, что женская мастурбация по-прежнему под моральным запретом. В отличие от мужчин, которым просмотр сексуальных картин служит для мастурбации, женщин буквально «парализует» созерцание развратных действий, и само по себе, без присутствия «другого», оно неспособно возбудить их сексуальность^. Так давайте же освободим женщин от этой моральной нормы, наносящей громадный ущерб сексуальности, уничтожим запрет на мастурбацию, и тогда женщины, наравне с мужчинами, сумеют оценить порнографию. Утверждается идея, будто никакое глубинное несходство в самой эротической сфере не разделяет между собой два пола и оппозиции между либидо мужским и либидо женским нет; тогда эротизм, порождаемый зрительными образами, и эротизм, порождаемый чувствами, а также свойственное мужчинам стремление к объективации* и свойственная женщинам сентиментальность - все это не более чем унаследованные модели поведения, которые должны быть усовершенствованы.

В этой связи подчеркивают различные изменения, которые якобы характеризуют сближение между мужчинами и женщинами в области порнографии. Феминистки утверждают, будто при первой же возможности женщины обращаются с мужчинами как с сексуальными объектами; кинозвезды Голивуда выбирают себе любовников среди мужчин гораздо моложе себя; опросы показывают, что женщины хотели бы видеть в фильмах больше обнаженных мужчин; читательницы настоятель-

^Lisa Polac, «How Dirty Pictures Changed My Life», in Debating Sexual Correctuess (под ред. Adele M. Stan), New York, Delta, 1995, p. 244.

*Объективация - в философии этот термин обозначает превращение в объект, опредмечивание.

но советуют иллюстрированным журналам давать изображения эрекции; появляются фильмы и порнографические журналы для женщин; в разговорах между собой женщины теперь без колебаний «объективируют» мужчин, говорят о них как об эстетически привлекательных объектах, описывают размеры их пениса, хвастают своими любовными победами. Не следует забывать и о неизбежных gogo boys*, и о всевозможных «чиппенделзах»**, представления которых, призванные ублажать женщин, выглядят живым подтверждением женского эротизма - активного, зрительного и объективирующего^.

Однако наибольший интерес вызывает отнюдь не существование подобных явлений. Гораздо более значима их предельная маргинальность и то, что они выглядят скорее результатом выдвижения требований и проведения «политики», нежели глубоко укорененными явлениями. Почему женские журналы не выставляют напоказ мужчин-объектов, обнаженных подобно playmates***? Почему нет улиц красных фонарей, созданных специально для женщин? По всем законам рынка, если существует спрос, то возникает и предложение. Нельзя убедительно объяснить отсутствие подобных услуг одной только притеснительной силой моральных норм. Судя по всему, ближе к истине стоит иная разгадка: слабость этих «объективистских» устремлений, плохо совместимых с женским эротизмом, глубоко проникнутым потребностью в длительных отношениях, в близости и в эмоциональной вовлеченности.

Причины, которые отвращают женщин от порнографических изображений, по сути те же, что делают для

*Gogo boys (англ.) - разбитные ребята.

**»Чиппенделз» - название известного в США ансамбля танцоров-мужчин, которые выходят на сцену строго одетыми, но по ходу сценического действия раздеваются; их выступления рассчитаны преимущественно на женскую аудиторию.

^Naomi Wolf, Fire with Fire, Londres, Vintage, 1994, p. 239-241.

***Playmates (англ.) - партнеры (зд.: партнеры по сексу).

них неприемлемыми расписанное по минутам «обслуживание» проститутками незнакомых клиентов: в обоих случаях задействованный эротизм слишком обезличен, слишком отрешен от всей личности в целом. Снятие запрета на женскую мастурбацию - уже, впрочем, осуществленное в широких масштабах, - судя по всему, не должно будет серьезно повлиять на отношение женщин к порнографии, если согласиться с тем, что истинный корень женского эротизма - в яркости чувств, а не в технике секса, в подлинной интимности отношений, а не в сексуальной выносливости. Именно потому, что черная порнография устраняет женский эротизм, женщины заняты теперь созданием иных образов и иных эротических сценариев. И даже недавно возникшие представления мужского стриптиза не следует воспринимать как новую победу в деле сближения полов. Стремления двух полов взаимоуподобляются только на поверхностный взгляд. В отличие от посещаемых мужчинами реер shows*, где каждый из них занимает отдельный кабинет, чтобы там, наедине с собой, испытывать возбуждение, женщины смотрят мужские стриптизы, собравшись вместе, и забавляются тем, что играют в мужчин; подобные зрелища способствуют возникновению женской солидарности и пространства межличностных отношений, пусть даже они и выражаются в объективации мужчин. То, что выдают за признак сходства между полами, в гораздо большей мере выражает неискоренимое отличие женского эротизма.

*Реер shows (англ.) - автоматы, которые за 25 центов покажут вам начало порнодейства; для продолжения прерываемого просмотра вам каждый раз надо опускать новую монету.

Любовь, современность и индивидуальность

Неизбежно возникает вопрос: как следует оценивать постоянство сверхщедрых инвестиций женщин в любовь? Почему подобные инвестиции способствуют становлению идентичности женщин именно тогда, когда женщины со все большей энергией добиваются для себя права на такие же роли и такие же профессиональные занятия, какие присущи мужчинам? Надо ли понимать эту стойкую асимметрию любовных ролей как последний эпизод стародавней истории или же как внутреннюю закономерность, которой принадлежит будущее и которая вписана в перспективу развития демократических обществ?

Два лика любви

Важную роль любви в жизни женщины часто увязывали с женским уделом в обществе, несущим на себе печать зависимости, домашнего заточения, невозмож-

ности превзойти самое себя в грандиозных проектах: поскольку перед ними не стоит никакой воспламеняющей душу социальной задачи, женщины устремляют свои мечтания к сердечным делам. Как писал Дидро, «развлечения деятельной и заполненной борьбой жизни убивают наши страсти. Женщина же высиживает свои страсти: они - та неподвижная точка, к которой постоянно притягивает ее взгляд либо праздность, либо пустота ее занятий»^. Минуло столетие, но Мария Башкирцева говорит о том же самом: «Я убеждена, что тот, кто постоянно работает и поглощен мечтами о славе, любит не так, как те, кого ничто не занимает, кроме любви»^. Симона де Бовуар продолжила эту мысль. Имея в своем распоряжении одну только возможность - стать лишенным значимости и не обладающим реальной власти над миром субъектом - женщина ищет спасение в культе любви*. Женские ожидания страсти коренятся в стремлении разорвать оковы свойственного им положения относительного существа, поменяв его на положение абсолютной эмоциональной зависимости**. Поскольку женщина обречена на зависимость, ей не остается ничего иного, кроме как подвергнуть себя самоуничижению, утвердив любимое ею существо в качестве абсолюта,

^Diderot, Sur les femmes, op. cit., p. 950.

^Цит. по: Sullerot Evelyne, Histoire et mythologie de l'amour, op. cit., p. 203).

*Такие настроения чужды мужчинам, что превосходно выразил Андре Жид после прочтения одного из любовных романов Жорж Санд: «Абсолютное счастье совершенных любовников внушает мне отвращение, при этом все самое благородное, что только есть в душе, впадает в спячку. Подобное сосредоточение на одном человеке всех способностей души к обожанию есть не что иное, как кощунство [...] Воистину, в мире есть чем заняться и без любви; не похоже, что Жорж Санд хотя бы подозревала об этом» (Subjectif, octobre 1891, in Cahiers Andre Gide, № l, Paris, Gallimard, 1969, p. 93).

**»Женщина достигает самых блаженных побед, лишь дойдя до последней степени унижения», и тогда ей открывается «чарующее волшебство красоты мученичества, одиночества и смирения» (Бовуар Симона де. Второй пол. М.: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997. С. 333).

которому она без остатка посвящает всю себя*. Таким образом она обретает «смысл жизни», выход за пределы уготованного женщинам однообразного и тоскливого прозябания^.

Нет ни малейших сомнений в том, что соединению любви с женской идентичностью самым решительным образом способствовало и то, что женщинам приписывались «пассивные» и домашние роли. Но можно ли понимать женскую привязанность к любви в первую очередь как форму рабской зависимости, отчуждения и потери себя? И как не отметить, что кодекс любви-страсти в то же время позволил женщинам с выгодой для себя использовать более позитивный социальный образ, добиться большей самостоятельности и новых возможностей в любовных связях, а позднее и в самом выборе супруга? Женщина, хотя бы только на время ухаживания, обретает статус повелительницы мужчины: отныне она перестает быть добычей или подарком и сама принимает решение отдаться, принимает клятвы верности от любовника, держит бразды правления в любовной игре и одаряет своими милостями тогда, когда сама того пожелает; влюбленный может взять лишь то, что женщина согласна ему уступить. Кодекс любви покончил с проявлениями мужской жестокости и самодурства, он предписывал мужчинам поэтическое обожание возлюб-

*Подобные настроения существовали задолго до того, как о них заговорили Дидро и Башкирцева: в XII веке возлюбленная Абеляра Элоиза, уже став аббатисой монастыря Параклета, признавалась в письме к нему: «Страсти терзают меня еще более, терзают невыносимо, ибо я по природе слабее. Те, кто считают меня целомудренной, не поняли, что я просто лицемерна. Они смешивают целомудрие и добродетель, хотя истинная добродетель - это добродетель души, а не тела. У меня есть некоторые заслуги перед людьми, но нет их у меня перед Богом [...] Ведь Господь знает, что во всех обстоятельствах жизни я всегда больше страшилась обидеть тебя, нежели его. Для меня важнее нравиться тебе, нежели ему. Только твой приказ, а не любовь к Богу, заставил меня облачиться в это одеяние».

^Simone de Beauvoir, Le Deuxieme Sexe, op. cit., p. 478-480.

ленной, а также более галантное и учтивое обращение с женщинами. И женщины придали любви совершенно непомерную ценность, потому что она подразумевает признание за ними права на некоторую власть над мужчинами, а также потому, что она потворствует поведению мужчин, в большей мере учитывающему женскую чувствительность, ум, а также и то, что они вольны в принятии решения^.

Когда слишком рьяно низводят женский культ любви до стремления к «самоуничижению» и до «полного самозабвения ради своего господина»^, то упускают из поля зрения важный аспект проблемы. В подобном случае закрывают глаза на то, что посредством любви женщина добивается признания и повышения собственной значимости как неповторимой и не подлежащей замене личности. Вот она какая: осыпанная похвалами, отличная от других, избранная благодаря тому, что она именно такова, какова она есть, а также за ее особые «качества». Сверхщедрые инвестиции женщин в любовное чувство - это не столько влечение к «саморазрушению», сколько желание быть признанной и оцененной в качестве незаменимой субъективности, со всем тем нарциссическим удовлетворением, которое такое желание подразумевает^. Нет никаких сомнений в том, что женская приверженность любви породила определенные формы «самоуничижения»; однако трепетное отношение женщин к любви вырастало еще и из желания набить себе цену, из нарциссических ожиданий повышения собственной значимости и из мечтаний о буре страстей, воспринимаемой ими как средство приобщения личности к подлинной жизни.

^Об этом см.: Georges Duby, «Le modele courtois», in Historie desfemmes, op. cit. T. II. P. 261-276; Michele Sarde, Regards sur les Francaises, Paris, Stock, 1983.

^Simone de Beauvoir. Le Deuxieme Sexe, op. cit., p. 478.

^Rene Nelli, «L'amour courtois», in Sexualite humaine, Paris, Aubier, 1970, p. 109.

Все это позволяет различить две противоречащие друг другу тенденции, которые и формируют исключительное отношение женщин к романтической страсти. Одна из них вписывается в безостановочную деятельность патриархального воображаемого*, обрекающего женщину на зависимость от «другого», на субъективный отказ от власти над собой, на отречение от собственной самости. Другая тенденция открывает путь к признанию самостоятельности женщин и к их свободе распоряжаться собой по собственному усмотрению. С одной стороны, продолжают действовать многовековые привычки мышления, настаивающие на самоотверженности; с другой - находит свое выражение и современная потребность в признании каждой отдельной человеческой индивидуальности, в повышении значения личности, в более насыщенной жизни - и субъективной, и связанной с межличностными отношениями. Женский культ любви следует понимать как прогресс современных ценностей, пребывающих вместе с тем в согласии с порядком традиционного разделения полов.

Будущее любви и смысл жизни

Новое понимание смысла ценности, придаваемой женщинами любви, необходимо тем более настоятельно, что даже современным потрясениям индивидуалистической культуры не удалось ускорить девальвацию любви. Отныне женщины не приемлют идеалов самоотречения, они стараются получить материальную независимость, утвердить себя в профессиональном плане, внести свой вклад в деятельность политических организаций; и все-таки их любовные ожидания не такие,

*Воображаемое - это, согласно воззрениям Ж. Лакана, тот образ самого себя, которым располагает каждый индивид, его личностная самотождественность, его «я».

как у мужчин. В чем причина этого постоянного различия между мужчинами и женщинами? Всем известен ответ, который предлагает хрестоматийное учение сторонников прогресса: поскольку увлеченность женщин любовью не заложена в них природой, а идеал равенства беспрестанно сглаживает или ликвидирует стародавнее размежевание между полами, речь может идти только о «пережитке», связанном с давящим грузом тысячелетней истории; о социальной модели поведения, обреченной на последовательное отмирание, ибо она вступает в противоречие с неотвратимым ходом развития демократической революции.

Скажем без обиняков: подобный способ рассмотрения проблемы ни в коем случае нельзя считать приемлемым, потому что пережиток тоже представляет собой проблему. Само собой разумеется, что женские запредельные инвестиции в любовь необходимо увязывать с социализацией, полностью ориентированной на унаследованные от прошлого ценности. Но почему все-таки подобные инвестиции не прекращаются и поныне, когда все другие коренящиеся в традиции моральные нормы теряют своих сторонников? Вот в чем главный вопрос. Как известно, в нашем обществе сексуальные роли перестали быть незыблемыми: на сегодняшний день поступательному развитию равноправия среди прочего удалось дискредитировать и «двойную мораль» в половых отношениях, и нравственную необходимость девственности, и обязательность для женщины находиться возле домашнего очага, и многие другие традиционные моральные твердыни мужчин. Почему тогда тем же самым движением не сметена асимметрия в делах любви? Почему мы становимся свидетелями то крушения многовековых принципов устройства общества, то их восстановления? Бесконечное выдвижение на передний план пресловутого «отставания» культуры выглядит скорее как замазывание феномена, чем как его объяснение. Для нас настало время обозначить в качестве проблемы то, что слишком долго выдавали за всего лишь остаточную

форму прошлого. И нам следует подвергнуть рассмотрению не только изменения в распределении половых ролей, но и загадку сохранения различий между ними даже в недрах обществ, построенных на равноправии.

Совершенно необходимо полностью изменить угол зрения. Если в настоящее время неравноправное распределение ролей в делах любви все еще продолжается, то это происходит не столько из-за «консерватизма» менталитета, сколько из-за вписывания любви в главную систему референтностей современной индивидуалистической культуры. Верховенство женского начала в культуре любви продолжается не столько как порядок, унаследованный от прошлого, сколько в силу его согласия с устремлениями к свободе и к обогащению внутреннего мира. Конечно, опыту любви сопутствует «порабощение», иногда даже предельная зависимость от «другого», но в то же время он превосходно воплощает в себе индивидуалистическую страсть к «подлинной жизни», к свободной реализации личностных склонностей и желаний. Любовь, открывающая новые возможности и разрушающая установленный порядок, несет в себе обещание наполненности жизни и в то же время - яркий опыт неповторимости собственного «я». К этому следует еще добавить тот факт, что в настоящее время любовь на женский манер стала совместимой с планами личной независимости и с возможностью участвовать в профессиональной и в общественной деятельности. Сохранение женского культа любви - это не отмирающая традиция, а современная версия старинного кодекса, приведенная в соответствие с новыми требованиями личности, располагающей собой по собственному усмотрению. Это не примета покорного следования чуждым собственному Эго моральным нормам, а отстаивание права быть самим собой до конца, утверждение примата счастья в интимной жизни и яркости чувств.

По какой причине в подобных условиях склонялась бы к упадку традиционная женская идентичность? В нашем обществе выходят из употребления культурные мо-

ральные нормы, оскорбляющие идеалы развития личности и свободы распоряжаться собой по собственному усмотрению. Но зато те нормы, которые, подобно любви, могут вписаться в индивидуалистическую систему референтностей, продолжают существовать даже в том случае, если они возрождают асимметричный или «исконный» порядок отношений между полами^. В этом плане идеал равноправия меркнет в сравнении с высокой и неизбывной потребностью в идентификации пола и в самореализации в сфере интимной жизни. Поскольку вектор идентифицирующего самоутверждения и страсти перестал препятствовать вступлению на путь социальной самостоятельности, исключительная приверженность женщин любви не может быть уподоблена сколку прошлого, обреченному на гибель под катком ревизии взглядов в духе уравнительства. В силу того, что возвеличивание женщинами любви проистекает из самых глубин современной культуры независимости и из ее призыва к свободной, насыщенной, наделенной чертами яркой индивидуальности жизни, асимметрия между мужчинами и женщинами в их отношении к любви имеет больше шансов на то, чтобы сохраниться, нежели на то, чтобы исчезнуть.

К тому же влюбленность обладает ценнейшим даром обогащения субъективной жизни букетом таких чувств, какими наше лишенное иллюзий общество в соответствии с тенденцией его развития обделено. Власть любви над женскими сердцами по-прежнему сильна, но не потому только, что любовь приспособилась к новым требованиям независимости, а еще и потому, что она позволяет преодолеть пустоту одинокой и предоставленной самой себе личности. Обогащая существование новым

^Возможна аналогия с позицией, которую отстаивает Люк Ферри: для него современность определяется не по признакам искоренения проявлений гетерономии, а по ее перестраиванию в систему понятий, приемлемую для автономии сознания (см.: Luc Ferry, L'Homme-Dieu, Paris, Grasset, 1996).

измерением - миром идеалов и чувств, любовь дарит надежду на дополнительный приток жизненной силы, помогающей личности в ее устремлении к «другому» подняться над собой. Отношение женщин к любви, разительно отличаясь от требований формального кодекса, проявляется как живая и непрестанно возобновляемая традиция, как неисчерпаемый источник чувств, делающих жизнь ярче и примиряющих субъективную независимость с проникнутыми страстью межличностными отношениями. Таковы причины, которые, судя по всему, долго еще будут способствовать продлению срока жизни женской идентичности, черпающей силы в любви.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология

Список тегов:
антиклерикализм движение

Библиотека Гумер - социология