Ленуар Р., Мерлье Д., Пэнто Л., Шампань П. Начала практической социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава III. Доминик Мерлье. Статистическое конструирование

[146-147]

Информационные основания, на которые опирается научный анализ, никогда не даются нам готовыми, но все гда оказываются продуктом конструирования. Тем не менее, употребляя термин «данные», не всегда подразу мевают, что социолог — это не пассивный получатель «фактов», которые он осмысливает в теоретических кон структах: анализ и конструирование касаются также и «фазы сбора данных». Применительно к социологической науке Мосс и Фоконэ формулируют это следующим об разом: «Наблюдение социальных феноменов не являет ся, как может показаться на первый взгляд, сугубо опи сательным методом. Социология не только описывает факты; но делает большее — в действительности, она их конструирует. Для социологии, как и для любой другой науки, не существует сырых фактов, которые можно было бы, так сказать, только фотографировать. Научное наблю дение опирается на методически отобранные и изолиро ванные от прочих, т. е. абстрактные, феномены» ( Faucon - net , Mauss , 1901, p . 32).

Что относится к историческим и биографическим документам, интервью или ответам на вопросники, зна чимо также и для статистических «данных», которые, в силу их обобщенности, можно представить как тип ин формации, наиболее приспособленный к потребностям социальных наук. Таким образом, если необходимость критического подхода к документу, практикуемого исто риками, кажется само собой разумеющейся (в случае с единичным документом уместны вопросы: мог ли автор текста правдиво сказать, от кого получил он эти сведе ния, для кого и с какой целью писал?), то обычно официальный и всегда общий, если не исчерпывающий, характер статистических данных часто приводит к блокировке всякого критического восприятия или, что почти то же самое, выдвижения принципиальных возражений (против статистических показателей как «научной формы лжи»

[148]

или, в более общем плане, против цифр и их способности показывать все то, что хотят с их помощью показать).

Именно об этом говорят Мосс и Фоконэ в том же тек сте: «В работе, которая опирается на статистические ос нования, совершенно необходимо детально описывать спо соб, при помощи которого получили используемые дан ные. Современное состояние разнообразных правовых, экономических, демографических и т. д. статистических материалов таково, что каждый документ требует самой суровой проверки. Даже официальные документы, которые, вообще говоря, наиболее надежны, должны быть изучены самым детальным образом, необходимо точно знать прин ципы, которые предопределили их разработку» ( ibid , p . 33).

Таким образом, акцентирование трудностей, связан ных со статистической информацией, или недоразумений, которые может вызвать ее использование, служит не для подпитки антистатистических настроений, но, напротив, для лучшего понимания и лучшего применения статистических данных. Необходимо прояснять практические и технические аспекты их разработки, показывать, каким образом конструирование данных влияет на «результа ты». Подобная работа представляет не только методоло гический или инструментальный интерес: она может так же стать собственно социологическим вкладом в анализ статданных как «социального факта». Хотелось бы здесь показать на некоторых примерах, как критическое рассмотрение действительного содержания статистических категорий может привести к анализу исследований, позволяющему более осознанно вести их, а также открыть доступ к специфической и новой информации.

[149]

1. Влияние формы сбора данных на результаты

1.1. Статистика самоубийств

«Самоубийство» ( Durkheim , 1897) признано сегодня (а так было не всегда, см.: Besnard , 1987, р. 142—144) наиболее значительным произведением Дюркгейма, по той причи не, что оно в основном опирается на статистические ма териалы, а также потому, что из Дюркгейма сотворили классика — основателя количественной методологии. Вот почему нам кажется интересным в качестве первого при мера взять статистику самоубийств. Однако можно с удивлением обнаружить, что «критике документа», о необходимости которой говорили выше процитированные представители дюркгеймовской «школы», в этом произ ведении места нет.

Сравнивая весьма многочисленные статистиче ские данные различного (во времени и простран стве) происхождения, Дюркгейм подразумевает их сопоставимость, т. е. однородность условий сбора информации. Сомнительный характер этой его гипотезы может стать очевидным, помимо про чего, уже из самого стремления Дюркгейма дать обдуманное и строгое определение изучаемого феномена, которое приводит его к отклонению от обычного смысла термина — расширению его опре деления вплоть до случая «самопожертвования» мучеников. Как только он перестает удовлетво ряться имплицитным определением «здравого смысла», возникает некоторое несоответствие между таким образом определяемым феноменом и тем, что охватывается используемой им офици альной статистикой. К этому общему различию можно добавить дополнительные вариации в

[150]

«определениях», использованных в различных ста тистических рядах.

Если проанализировать наблюдения Дюркгей ма за способом конструирования этих данных, то, с одной стороны, обнаруживается глобальная кри тика тех из них, что основываются на «мотивах» самоубийства, и, с другой стороны, несколько раз розненных заметок (обычно в сносках), указыва ющих на статистические колебания, труднообъ яснимые в теоретических рамках данного произ ведения. Эти фрагментарные замечания, сколь обоснованными они ни были бы, носят очевидный характер ad hoc . Так, замечание, что статистиче ский рост явления может быть связан просто с улучшением условий сбора информации («правда прежде всего в том, что статистические переписи делаются точнее», р. 400), дано в рамках критики идей Тарда и по поводу несчастных случаев. Осо бенностью регистрации, условия которой зависят от определенных социальных групп, объясняется тот случай, когда ожидаемое и обычно констати руемое статистическое различие представляется чрезмерным: повсюду военные кончают жизнь самоубийством чаще, чем гражданские, но в Авст рии различие явно превышает ожидавшийся Дюрк- геймом уровень. Он задается вопросом, не «про исходит ли это от того, что самоубийства в армии более точно учитываются, чем среди гражданско го населения» (р. 256), — соображение, которое могло бы быть справедливым не только для рассматриваемого исключения, но и для общего правила, которое еще следует подтвердить. Подобно этому и утверждение, что затрагиваемые соци альные интересы влияют на условия статисти ческого регистрирования, высказано по поводу Англии как второстепенное объяснение доволь но низких показателей самоубийств в этой стра не: «Верно то, что английская статистика само

[151]

убийств не отличается большой точностью. Мно жество случаев относят к смерти вследствие не счастного случая, поскольку самоубийство влечет уголовное расследование»(р.160).

Касаясь критики, посредством которой Дюркгейм объясняет, почему он не использует статис тику «мотивов» самоубийств для построения научной теории их причин, можно также задаться вопросом, почему эта критика не распространяет ся на всю совокупность рассматриваемых данных. Невежество «агентов, людей, часто подчиненных, которым поручена задача сбора информации», решения «сложной проблемы» о «причинах явле ния», в конечном счете приводит только к тому, что остается добавить: «к сожалению, официальные констатации слишком часто ошибочны, хотя и опираются на материальные и очевидные фак ты, доступные пониманию любого разумного на блюдателя и не оставляющие места для оценок» (р. 144). Но вынести заключение, что тот или иной случай гибели есть самоубийство, не означает ли «оценить» именно «причины»?

Определенная осторожность Дюркгейма в отношении некоторых статистических данных, которые он использу ет (или отвергает), все же не снимает вывода, что он в целом не задается вопросами о практических условиях их разработки. Это замечал уже Франсуа Симиян в сво ем обзоре о «Самоубийстве»: «В подобном вопросе был бы желателен предварительный анализ относительной значимости статистических выкладок по странам и во времени — всякий факт, у которого есть основания быть кем-либо сокрытым, очень трудно поддается статистиче скому учету. Статистические материалы по самоубий ствам, следовательно, неизбежно неточны, но отнюдь не правомерно и априорное утверждение, что эти неточно сти будут равнозначны в разных странах, в разные эпохи различия в организации полиции, в организации сбора сведений, например, могут оказывать свое влияние)»

[153]

( Simiand , 1898, р. 650; 1987, р. 82). Кстати, работа, в ко торой Морис Хальбвакс комментирует в 1930 г. произведение Дюркгейма, содержит достаточно полное описание административных уложений, при которых были тогда собраны эти данные в различных странах Европы ( Halb - wachs , 1930, chap . 1).

И сто лет спустя вопрос о значимости этих статистических данных остается одной из болевых точек дискус сий, поднятых книгой Дюркгейма, о чем свидетельству ет, например, один посвященный ему педагогический труд ( Baudelot , Establet , 1984). Ответ, который дает этот труд, характеризует наиболее распространенную позицию по данной проблеме. Она сводится главным образом к признанию, что статистические материалы «по умолчанию» недостоверны (в современной Франции недостоверность, видимо, составляет 25%) и что нужно ограничить во вре мени и пространстве поле сравнений, допуская при этом, что в данной стране в данный период «погрешность» мо жет быть незначительной, т. е. колебания «охвата» статистическим «замером» явления по социальным катего риям достаточно слабы. Такова гипотеза, часто применя емая статистиками, в соответствии с которой можно строить справедливые рассуждения на основе ложных статистических данных потому, что если даже сами мас сивы плохо замерены или мало известны, их изменения можно фиксировать с достаточно большой достоверно стью. Таким образом, не будет абсурдным сказать, что такое явление, как суицид или безработица, увеличилось или уменьшилось на 5%, имея в то же время в виду, что применяемый метод измерения дает значения с отклоне нием в 10-20% от «истинного» значения. Ведь разница (остающаяся неизвестной) между фактическим и «истинным» значением оказывается при этом более-менее по стоянной в силу стабильности процедур, с помощью ко торых произведено измерение.

Однако нельзя ли предположить, что причины рас хождения между «явлением» и его статистической фик сацией, не обладая постоянством действия, изменяются

[153]

в зависимости от социальных условий таким образом, что статистические колебания частично или полностью мо гут проистекать из изменений условий самого измерения? Джек Дуглас с достаточной точностью развивал подоб ные гипотезы в отношении колебаний индексов суицида ( Douglas , 1967), и именно в ответ на его критику Бодло и Эстабле защищают достоверность статистических пока зателей самоубийств и пытаются показать, например, что сокрытие фактов есть величина конечная. Тем не менее, они сами показывают убедительную иллюстрацию этих изменений измерительного инструментария: исследова ние современных правил статистической регистрации самоубийств во Франции приводит к констатации, что информация о случаях, расследуемых жандармерией, бо лее регулярно передается в статистическую службу, чем информация полиции, что влечет за собой — с учетом их территориальных полномочий — значительное заниже ние числа городских самоубийств. Таким образом, тот факт, что суицид кажется более распространенным в сель ской местности, чем в городе (в настоящее время, по скольку в эпоху Дюркгейма было наоборот), следует объяснять, по крайней мере частично, различием в адми нистративных подходах к составлению отчетности. «Судя по таблицам INSERM , какой департамент ни возьми, ин декс самоубийств наименее значителен в больших горо дах. К сожалению, в большой степени здесь речь идет об артефакте, связанном с тем, как жандармерия (в сель ской местности) и полиция (в городах) ведут дело после идентификации причины смерти» ( Baudelot , Establet , 1984, p . 90).

Этому артефакту, следовательно, соответствует «ошиб ка», которую можно исправить, как только она станет оче видной (прежде всего статистически, «восстанавливая» затронутые статистические ряды, и, далее, администра тивно, по возможности реформируя порочную практику), но которая, якобы, по мнению авторов работы, не оказывает значительного воздействия на другие колебания ста тистических показателей суицида. Тем не менее, следуя

[154]

за Дюркгеймом и за теми, кто его защищает от возраже ний Дугласа, можно констатировать, что между самоубий ством и его статистической фиксацией существуют раз личные опосредованные показатели, которые могут быть ненадежными и благодаря которым вопрос о «качестве» или «точности» данных распространяется не только на подсчет явлений в их совокупности (число самоубийств в стране), но и на значение его статистических колеба ний. Для начала можно ограничиться этой констатаци ей, хотя в дальнейшем не мешало бы обдумать, является ли вопрос о допустимых пределах ошибки и их измен чивости единственно важным и достойным внимания.

1.2. Безработица

Хотя индексы суицида могут быть приняты в качестве индикаторов «здоровья» общества или социальных групп, они все же необязательно связаны с мероприятиями со циальной политики: самоубийство может, но не всегда предстает как «общественная проблема». Итак, понятно, что подвижки и колебания заложены в способах установ ления статистических рядов, и нетрудно догадаться, что дело обстоит иначе с данными, общественная значимость которых, видимо, более существенна, например, показа тели «стоимости жизни» (индекс потребительских цен; см.: Piriou , 1983; Rousset , 1986) или безработицы. Одна только публикация данных по этим показателям может вызвать определенные социальные последствия, в силу чего они являются объектом тщательного контроля. От сюда интерес представляет то, как особенности проведе ния исследования могут повлиять на измерение, напри мер, безработицы.

Трудность однозначного статистического определения безработицы проистекает прежде всего из множествен ности источников и индикаторов, которые носят конку-

[155]

рентный характер. Во Франции следует различать «спрос н а рабочие места на конец месяца» ( DEFM ), подсчитываемый ANPE , «неработающее население, ищущее работу» ( PSERE ), «безработицу по определению МОТ» (Международная организация труда), которую исчисляет INSEE (см. табл. 1).

Сокращения, употребляемые в главе III :

ANPE — Национальное агентство занятости

BIT — Международная организация труда (МОТ)

DEFM — спрос на рабочие места на конец месяца

ENSAE — Национальная школа статистики и эконо мического управления

FQP — профессиональное образование, квалифи кация (анкета INSEE )

INED — Национальный институт демографических исследований

INSEE — Национальный институт статистики и эко номических исследований

INSERM — Национальный институт здоровья и меди цинских исследований

PDRE — активное население, ищущее работу

PMDRE — маргинальное активное население, ищущее работу

PSERE — неработающее население, ищущее работу

UEP — научно-исследовательское подразделение

Вплоть до 1981 г. использовался показатель «активное население, ищущее работу» ( PDRE ), к которому можно было добавлять или не добавлять показатель «маргиналь ное население» и т. д. ( PMDRE ), а показатель «безрабо тица по определению МОТ» был промежуточным между этими двумя (различные техники сбора информации по безработице до этой даты составляют объект весьма пол ного критического анализа в кн.: Besson , Comte , Rousset , 1981; см. также: Besson , Comte , 1986. Что касается после дующих лет, следует обратиться к введениям к отчетам

[156]

Таблица 1

Структура безработицы в соответствии с определениями, использованными в исследовании занятости (март 1987) 1. Неработающее население, ищущее работу (безработные PSERE)

[157]

Безработица по определению Международной организации труда (МОТ)

Источник: Исследование занятости. Март 1987.1 NSEE : Труды 1 NSEE . Сер. D . № 122. Р. 27.

об исследованиях занятости в «Трудах INSEE »; история изучения занятости от 1950 до 1985 г. воспроизведена в кн.: Affichard , 1987).

Выбору этих показателей не соответствуют раз личия общего объема, а также расхождения в ди намике или в распределении по таким социальным категориям, как возраст, пол и т. д. Табл. 2 показывает, что ощутимые различия в динамике кате горий безработных могут проявляться даже за короткий период: с 1982 по 1983 г. достаточно слабое изменение показателей «безработицы по МОТ» маскирует значительно более ощутимую динамику численности «объявивших себя без работными». Более того, два разных показателя, представленных в данный момент близкими ре зультатами и потому кажущихся взаимозаменя емыми, могут соответствовать весьма отлича ющимся значениям изменения объема и структуры безработных в долгосрочном плане. Так, исследование занятости в марте 1978 г. дает численность «Безработных по определению МОТ», равную 1 094 500, и очень близкую численность в 1 098 000 по показателю «Спрос на рабочие места на конец месяца» в тот же период ( Besson , Comte , Rousset , 1981, p . 347). Это, казалось бы, могло под твердить тезис о фактической взаимозаменяемо сти этих двух показателей, несмотря на значитель-

[158]

Таблица 2

Структура безработицы по данным опросов занятости 1982 и 1983 г.

•  Условия таковы: не работать за неделю до опроса; объявить себя дей
ствительно ищущим работу; быть трудоспособным в течение 15 дней;
осуществить действительную попытку найти работу за месяц до опроса.

•  43000 студентов или военнослужащих в 1982 году, 25000 — в 1983
объявили о том, что нашли работу. Поскольку они в принципе не счита
ются трудоспособными в данный момент, то эти лица не учитываются.

Источник : INSEE. Economie et statistique. №160. Novembre 1983. P . 48.

ные различия в определениях. Но эта «сбаланси рованность» вписана в два различных динамиче ских ряда: «С марта 1976 г. по март 1983 г. число безработных по МОТ увеличивается на 844 тыс. (или +85%), в то время как рост численности ищущих работу более значителен — 1090 тыс. (или +114%). Разрыв в уровне общей численно сти достигает, следовательно, 210 тыс. человек, а различие в приросте — 246 тыс.» ( Marchand , Thelot , 1983, p . 41). Такой характер изменения в целом соответствует, помимо прочего, обратному соотношению показателей при анализе их в зависимости от пола: в течение всего периода пока-

[159]

затель «Спроса на рабочие места на конец меся ца» превосходит показатель «Безработица по МОТ» для мужчин, а у женщин — наоборот. И если две кривые, описывающие динамику соответствующих показателей, тяготеют к расхождению у мужчин и к сближению у женщин, то они остаются практи чески параллельными в анализе по возрастным группам от 25 до 49 лет ( ibid , p . 32). Если вполне понятно, что показатели, имеющие разли чия в своих определениях, приводят к различиям в измерении, то, видимо, в меньшей мере очевидно, что одни и те же определения показателей приводят к результатам, которые варьируются в зависимости от особенностей исследования. Это легко увидеть на примере показателя «Спрос на рабочие места на конец месяца», используемо го как конъюнктурный показатель в силу своей месяч ной периодичности (в то время как стандартное исследо вание занятости является ежегодным): являясь побочным продуктом деятельности администрации, подобная стати стика измеряет прежде всего саму эту деятельность и очень чувствительна к нормативным и административным изменениям условий, в которых она осуществляется. Многочисленные модификации правил, регулирующих выплату пособий по безработице, регистрацию и снятие с учета в Национальном агентстве занятости, а также порядок явки, лишают статистический ряд формальной од нородности. То же самое обнаруживается и при сравнении переписей населения, в том случае, когда их про цедуры явно и намеренно модифицируются: «Понятие безработицы, измерявшейся при переписи населения 1982 г., отличается от того, которое зафиксировано в пе реписи 1975 г.» ( ibid , p . 41), в силу изменения формулировок вопросов. Аналогичным образом изменение вопрос ника в исследовании занятости 1982 г. с расчетом на «бо лее тонкий анализ характеристик безработных» сделало сравнения между оценками 1982 г. (и в последующем) и оценками предыдущих лет [...] особенно щекотливыми» ( Ibid , p . 44), включая показатели, определение которых

[160]

оставалось неизменным. Явно, что разнообразие статис тических определений безработицы зависит не только от применяемых критериев или от «концептуальных» различий, но также от особенностей исследования. Так, различение между «активным населением, ищущим работу» и «маргинальным активным населением, ищущим рабо ту» соответствовало не критерию априорной «маргиналь ности», а результатам формы опроса (отсюда последу ющее исчезновение этого различения при изменении во просника в 1982 г.): «маргинальное активное население, ищущее работу», выделялось как результат противоре чия между ответами на разные вопросы, т. е. эту категорию «составляли лица, которые в начале вопросника за являли, что они неактивны (или были так закодированы), а впоследствии при ответах на уточняющие вопросы за являли, что в действительности ищут работу» ( Thelot , 1985, р. 55).

Не удивительно поэтому, что различия возникают и тогда, когда применяется одно и то же формаль ное определение, но используется оно в разных исследованиях. Таков случай сопоставления ре зультатов переписи и исследований занятости: даже с учетом корректив временного разрыва (пе репись проводится в феврале, а исследование за нятости обычно в марте, причем оно задерживает ся на 1—2 месяца в годы проведения переписи) и отличий «поля» (исследование охватывает лишь «обычные семейные хозяйства»), величина PDRE по переписи значительно (порядка 10%) превос ходит PDRE , фиксируемое в исследовании занято сти для данных по 1968 г. В 1975 г. различие в том же направлении выступает слабым для мужчин (порядка 2%) и сильным для женщин (порядка 20%) ( Besson , Comte , Rousset , 1981, p . 305-321). Осмысливая результаты и способ, каким они были получены INSEE , Бессон и его сотрудники отмечают, что эти результаты основываются лишь на «совокупном сравнении» и что «было бы чрез-

[161]

вычайно интересно, — но практически недоступно — проверить на тех же индивидах, как они определяют себя сами и как их классифицирует исследование и перепись. Лишь этот метод позво лил бы оценить последствия различия методов» ( ibid , p . 320).

Подобная оценка, вероятно, возможна при сравнивании попарно вопросов исследования и пе реписи 1975 г.: «Исходя из этого, расхождения выглядят значительными: около 1/5 мужчин и 1/3 женщин, зафиксированных как PDRE в исследо вании, представляют собой иную категорию при сравнении с теми, кого относили к PDRE в пере писи населения; l /З мужчин и 1/2 женщин PDRE , по переписи, отличаются от PDRE , отмеченных в исследовании, то есть от активного населения, ищущего работу (20% мужчин, 10% женщин)» ( Celzard , 1981, р. 207). Таким образом различие в классификации индивидов как безработных в за висимости от двух способов исследования гораз до более значительно, чем различие на основе сравнения только численности, учтенной этими исследованиями. Впрочем, частично именно дан ная верификация привела к изменению формули ровок вопросов в переписи 1982 г., что позволяет надеяться на сближение оценок по результатам переписи и исследования (см.: Marchand , Thelot , 1983, p . 41, note 4).

Кроме того, возможно показать и внутреннюю изменчивость самого исследования, которое дает различные результаты в зависимости от содержащихся в нем «подвыборок». Действительно, особенность данного исследова ния состоит в том, что оно повторяется каждые три года и проводится если не в точности среди тех же самых опрашиваемых, то по крайней мере в тех же самых жилищах, которые ежегодно, как правило, обновляются на треть. Это частичное обновление, позволяющее уменьшать флуктуации выборки, оказывает неожиданное воздей-

[162]

ствие на результаты измерения, так как выяснилось, что безработица, наблюдаемая в обновленной трети выбор ки, систематически превосходит ту, которую выдали две другие трети годом или двумя раньше. Получается будто бы исключительно сам повторный приход интервьюеров побуждал интервьюируемых отказываться от объявления себя безработными, а безработица была бы выше, если бы выборка целиком обновлялась каждый год при неиз менности всех прочих условий проведения опроса ( Thelot , 1986, р. 71).

Таким образом, существуют многочисленные опреде ления безработицы, что соответствует специфике ее эво люции или структуры, однако каждое из них, кроме того, подвержено влиянию одного обстоятельства, внешне са мого незначительного, — особенностям его применения в исследовании. И, наконец, поскольку статистика без работицы является предметом наиболее сильного со циального и институционального контроля, постольку важно прояснение (как и ограничение) изменчивости ее определений и их зависимости от используемой техники исследования.

1.3. Контрацепция

Если пример суицида служит иллюстрацией скорее раз личий в деятельности институтов (полиция и жандармерия), то пример безработицы в исследованиях и переписях отсылает к определениям и способам или формам постановки вопросов. Связанные с этим расхождения в результатах часто понимаются как проявление разрыва между четко определенным — в глазах организаторов исследования — феноменом и многообразием того смыс ла, который опрашиваемые вкладывают в одни и те же слова. Статистик охотно отмечает недостатки ответов своих респондентов: «В то время как кодировщик скло-

[163]

нен использовать наиболее точные и адекватные термины, например, для характеристики видов деятельности, люди выражают это как могут и очень часто в довольно расплывчатой форме» ( Chevry , 1962, р. 268-269). Поэтому «кодировщик» стремится ввести в вопросник своего рода уточнения, с одной стороны, адаптируя его к разговорному языку опрашиваемых, с другой — предоставляя им информацию, которая кажется полезной для понима ния вопросов.

Исследование по контрацепции,проведенное в 1978 г. Национальным институтом демографических исследо ваний ( INED ) и INSEE , служит хорошим примером этого двоякого процесса ( Sardon , 1987). Предшествующие ис следования приводили к результатам, которые могли показаться заниженными по сравнению с действительно стью изучаемого явления. В этой связи были предпри няты многочисленные меры предосторожности, обеспе чивающие более точное измерение применения средств контрацепции.

«Для того чтобы избежать умолчаний опраши ваемых при разговоре о своей интимной жизни с лицом противоположного пола», к этому анке тированию были привлечены исключительно ин тервьюеры-женщины, прошедшие специальную однодневную подготовку. Они должны были опра шивать респондентов-женщин с глазу на глаз, «стремясь максимально избегать присутствия су пруга», дабы обеспечить беседе «спокойствие и доверительность». Лексикон вопросника был адап тирован с помощью тестов. Так, выражение «цикл» в отношении менструации, было заменено слово сочетанием «период между первым днем вашей менструации и первым днем следующей мен струации». Но наибольшие усилия были предприняты в отношении смысла, придаваемого «контра цепции».

Вопросник предварялся несколькими страницами общих характеристик; тема контрацепции начиналась «вводным

[164]

параграфом», объясняющим, что речь идет о «средствах, применяемых парами, чтобы отдалить рождение детей и иметь детей не больше, чем они хотят». При этом под черкивалась всеобщность этой практики: «Почти все пары что-то делают в этом направлении (например, воздер живаются от половых сношений), так как иначе все име ли бы по 8 или 9 детей». Затем шли вопросы (в действи тельности предназначенные не для тестирования, но для снабжения этой информацией) на знание основных противозачаточных средств, причем вопросы предварялись определением или объяснением: «Например, мужчина мо жет пользоваться резиновым изделием, который называ ют "презерватив", "кондом", "капюшон" и который наде вают на половой член перед сношением. Знаете ли Вы этот метод?» и т. д.

Предложив это общее определение и дефиниции «средств», незамужних или одиноких женщин спрашивали: «Вы сами пользуетесь каким-либо методом, чтобы избежать беременности?», а у замужних женщин или имеющих сожителя (за исключением беременных или сте рильных): «Ваш муж (сожитель) и Вы сами пользуетесь каким-либо методом, чтобы избежать зачатия?» (поскольку та же формулировка, что и для одиноких женщин, мог ла бы вызвать отрицательный ответ в том случае, если предохранение берет на себя мужчина). При отрицатель ном ответе следовал вопрос: «Ни Вы, ни Ваш муж не при нимаете никаких мер предосторожности?». Новый отри цательный ответ приводил к перечислению причин этого отказа от применения, затем — к вопросу об абортах в случае беременности и, наконец, к вопросу: «Избегаете ли Вы, по крайней мере, половых сношений в течение некоторых дней менструального периода?». Если ответ по-прежнему был отрицательным, переходили к вопросам о предыдущей практике и причинах отказа от нее.

Мы видим, что во всей этой батарее вопросов и в манере их постановки контрацепция представлена как нечто «нормальное», а отказ от нее предполагает оправ дания и дополнительные вопросы с целью избежать лю-

[165]

бых недоразумений относительно способов, представля ющихся сложными для отнесения к контрацептивной практике. Таким образом, чтобы попасть в категорию не применяющих контрацепцию, требовалось определенное упрямство. Данный способ постановки вопросов представ ляется достаточно далеким от нейтральности, обычно рекомендуемой для интервьюеров.

Однако не удивительно, что такой прием произ вел весьма ощутимый эффект. Только повторе ние в другой форме первоначального вопроса «по зволило увеличить на 25% оценочное количество женщин, применяющих тот или иной вид контра цепции». А последний, «уточняющий», вопрос (по поводу периодического воздержания) позво лил еще на 1,5% увеличить количество предох раняющихся женщин. В целом «более 21 % предо храняющихся женщин не были бы учтены» без повторных вопросов. В терминах исследования занятости, проведенного до 1982 г., можно было бы сказать, что именно при таком опросе стано вится очевидным существование значительной части «маргинального предохраняющегося на селения», отличающегося от «предохраняющегося населения» тем, что оно не объявляет себя таковым «добровольно» при первом вопросе, но проявляется как таковое лишь с помощью после дующих уточняющих вопросов. В результате про порция, а также структура категорий «предохра няющихся женщин» очень четко отличается от данных исследования, проведенного почти в то же время одним из институтов изучения обще ственного мнения (см. табл. 3). INED показыва ет в обобщенном виде явно больше «предохраня ющихся женщин» и в то же время меньше тех, кто прибегает к оральным методам контрацепции; а настойчивый повтор позволил выявить больше тех, кто пользуется иными, чем «таблетка» или стерилизация, методами. Без этой настойчивос-

[166]

Таблица 3

Применяемый контрацептивный метод (основной) по данным различных исследований

(1) Ответ на вопрос « Применяете ли Вы средство контрацепции, если да, то какое?», заданный в 1979 г. частным институтом изучения общественного мнения.

Источник: INED . 1986. Р. 302.

ти и уточнений лишь медикаментозные и «совре менные» методы обычно именуются контрацеп цией, по крайней мере в глазах части опрошен ных женщин, а использующие более традицион ные методы проявляют склонность не считать себя пользующимися противозачаточными сред ствами, либо заявлять о применении оральной контрацепции, даже если это не так или уже не так на момент анкетирования (медики часто ре комендуют «периодическое прекращение ораль ной контрацепции»).

[167]

Между тем другие вопросы позволили выяснить применяемые методы, их сочетание или чередование в течение цикла, и методы, к которым прибегали прежде. Полученная информация помогла, в частности, различить «пери одическое воздержание», «воздержание в контрацептив ных целях» и «воздержание в целях комфорта» (во время менструаций) и исключить это последнее при подсчете контрацептивных средств. При отсутствии этих уточне ний полученная информация дала бы лишь деформи рованную картину контрацептивных практик ( Sardon , 1987, р. 311). Весьма вероятно, что результаты этого ис следования, принимая во внимание определение контра цепции, которым снабдили себя его авторы, гораздо «до стовернее», чем результаты других исследований на ту же тему. Помимо прочего, обнаружилось достаточно пол ное соответствие между заявленной здесь практикой оральной контрацепции и имеющимися данными о сбыте оральных контрацептивов на тот период. Но в то же вре мя этот успех свидетельствует о степени двусмысленности понятия «контрацепции» («сложная реальность», как говорится в подзаголовке) и о зависимости результатов исследования от формы постановки вопросов и дефини ций контрацепции.

Если статистические определения безработицы не являются полными без уточнения всего диапазона во просов и случаев, включенных или исключенных проце дурой анкетирования и анализа, то невозможно также определить контрацепцию, «измеренную» данным иссле дованием, не касаясь технических деталей способов по становки вопросов и анализа ответов (что здесь частично показано). И следуя тому, что вопросник исследова ния контрацепции предварялся длинными рассуждениями на тему самого предмета исследования, можно задаться вопросом, не должна ли подобная логика побудить INSEE предложить лицам, вошедшим в выборку исследования занятости, курс непрерывного обучения определению без работицы?

[168]

1.4. Социально-профессиональные категории и квалификация

В этом обзоре мы сознательно ограничиваемся показате лями, касающимися поведения или ситуации, и можно заметить, что приводимые до сих пор примеры поведе ния имеют, по крайней мере в совокупности, одну осо бенность — они предполагают элементы намеренности или заданности, связанные с субъективностью действу ющих лиц. Самоубийство отличается от смерти в результате несчастного случая своим добровольным характером и намерением убить себя (хотя можно было бы разрабо тать дефиницию, в которой нет обращения к намерению, как предлагает Дюркгейм); безработица отличается от бездеятельности поиском работы или стремлением рабо тать; контрацепция характеризуется как мера предосторожности, чтобы избежать возможных или вероятных — и внушающих страх — последствий сексуальных отноше ний. Именно в этой отражающей намерение и субъекти визм компоненте заложены трудности однозначного опре деления, а также эффект влияния вопроса на результа ты. Вот почему представляется интересным выбрать в качестве примера ситуацию, определение которой не предполагает желания или намерения агентов.

В этом смысле профессия выступает переменной, удобной для анализа. Во Франции всеобщий характер классификатора «социально-профессиональных катего рий», разработанного INSEE , предопределяет одновремен но силу и слабость этого понятия. С одной стороны, при менение одних и тех же категорий в самых разнообраз ных исследованиях способствует сопоставимости или сочетаемости получаемой информации, с другой сторо ны, общий словарь может скрывать различия или расхож дения в конструировании или применении понятия, что приводит к ошибкам в интерпретации. Как бы там ни было, важность использования социально-профессиональ ных категорий обусловливает необходимость знания как их официальных дефиниций, так и возможного разнооб-

[169]

разия способов их практического применения и его вероятных последствий (классификатор социально-професси ональных категорий в версии до 1982 г. и современная его версия представлены у Briand , Chaoulie , 1985 и у Desrosieres , Thevenot , 1988; в последней работе представ лены также исследования и рассуждения, которые при вели к современной версии классификатора).

Благодаря многочисленным опросам, в которых ис пользуются социально-профессиональные категории, ред ко возникает вопрос о процедуре их классификации. По скольку эти категории встречаются повсюду, а их сло варь является общеупотребительным, пользователи имеют ощущение, что смысл категорий самоочевиден и что каждый вкладывает в них одно и то же содержание. Достаточно, однако, присмотреться к «результатам», что бы констатировать, что это не так.

В качестве примера можно взять анкетный опрос об идеологии студентов двух парижских университетов ( Frances , 1980). Ответы на многочислен ные вопросы, отсылающие к политическим, мо ральным и т. д. установкам, анализируются в за висимости от таких «объективных» критериев, как изучаемая специальность и социальное происхож дение. Причем оказывается, что первый критерий всегда больше «объясняет» различия установок: «Выбранная специализация выступает на всех осях факторного анализа в качестве определя ющей переменной, тогда как, например, внешний критерий, который считается основополагающим (социальное происхождение, устанавливаемое по профессии отца), появляется лишь в объяснитель ном анализе II и III осей» (р. 198). Отсюда делает ся заключение, что «идеология отражает скорее ситуацию выбора дисциплины, чем простое влия ние социального происхождения» (р. 203). Не углубляясь в дискуссию о значении этого резуль тата (здесь нет ничего удивительного, если учи тывать, что рассматриваемая совокупность сту-

[170]

дентов имеет крайне слабый социально дифферен цированный характер), заметим лишь, что по способу вычленения сопоставляемые переменные су щественно отличаются друг от друга. Поскольку вопросник заполнялся студентами, уже выбра вшими специальность, определение их профессии не вызывало никаких затруднений. Иначе дело обстояло с социальным происхождением. Прежде всего, вопрос о профессии родителей был сформу лирован с помощью подвопроса, включенного в тот раздел, который касался темы «влияние ваше го окружения на выбор факультета», что задает направленность содержания или формулировку ответа. Различные формы неответа на этот вопрос (отсутствие ответа, а также ответы «пенсионер» и «без профессии», не дающие никакой информа ции о социальном происхождении) составляют одну пятую опрошенных в первом и одну четвертую во втором университете, а на некоторых фа культетах достигают еще больших долей. Нако нец, вызывает удивление указанное в приложении распределение профессий, ибо оно содержит, в частности, весьма значительное число представи телей «свободных профессий», что не соответству ет данным других имеющихся статистических об следований студентов, в том числе парижских. Можно предположить, следовательно, что способ вычленения этой переменной не был достаточно корректным и что он не соответствует «нормаль ному» употреблению классификатора социально- профессиональных категорий. Этого достаточно для заключения, что переменная находится лишь в слабо выраженной статистической связи с дру гими переменными вопросника или вообще ее лишена.

Весьма сомнительно, что условия, при которых собира ется и анализируется информация, позволяющая класси фикацию по социально-профессиональным категориям,

[171]

постоянны для различных исследований. Последствия этого особенно значимы, когда данные, получаемые из различных источников, комбинируются между собой. Так происходит при подсчете процентного отношения, в котором числитель и знаменатель имеют разное происхож дение: первый, например, взят из исследования какой- либо специфической популяции (например, «умершие», «разведенные», «учащиеся» и т. д.), а второй из данных о всей совокупности населения (включающей рассматриваемую популяцию). Часто, чтобы рассчитать степень охвата образованием по полу, возрасту или по социально-профессиональной категории родителей, сопоставляют статистику, взятую из обследований или переписей в учебных заведениях, с совокупностью категорий населения с теми же характеристиками (включая охваченных и не охваченных образованием), численность которой известна из национальной переписи населения. Различные условия сбора информации, обнаруживаемые у данных двух источников, ставят под сомнение значение полученных процентных отношений. Иногда можно констатиро вать такие различия (не «засекая» их напрямую), в част ности, когда полученные проценты оказываются неправ доподобными (исходя из того, что уже известно).

Так, охват образованием некоторых возрастов до стигает иногда 105%: для такого результата нужно, чтобы численность учащихся этих возрастов была бы подсчитана с округлением в сторону уве личения, а совокупность в переписи — в меньшую, или то и другое вместе. Интересна зависимость подсчета процентов от социально-профессиональ ных категорий: охват образованием учащихся в четвертом классе в 70-е годы явно превосходил 100% для детей служащих, обслуживающего пер сонала и предпринимателей; дети служащих луч ше охвачены образованием, чем дети среднего персонала, а эти последние — чем дети высшего персонала. Это прямо противоположно тому, что показывают все «однородные» исследования (где

[172]

числитель и знаменатель имеют одно происхождение) ( Briand , 1984).

Подобные результаты позволяют ощутить зна чимость различий в условиях исследований. Из быточная численность детей служащих или сред него персонала в школьных опросах достаточно хорошо понятна, если принять во внимание весь ма неточный характер подлежащих классифика ции ответов, а также инструкций по кодированию (фактически несуществующих), передаваемых школьным работникам или административному персоналу учебных заведений. На самом деле школьные опросы, переписи населения или опро сы, проводимые INSEE , по-разному распределяют население по социально-профессиональным кате гориям, несмотря на их формальную идентичность. Если классификатор социально-профессиональных кате горий INSEE применяется по-разному INSEE и другими административными органами или организациями, про водящими исследования, можно ли полагать, что этот классификатор остается однородным в совокупности дан ных, представляемых INSEE ? Вряд ли. Проценты на ос нове данных, извлекаемых из актов гражданского состо яния (локально собираемых в мэриях, но обрабатыва емых INSEE ) и данных переписи также неправдоподобны (см., например, Briand , 1984, о проценте смертности по социально-профессиональным категориям). Точно так же социально-профессиональная структура наемных работ ников, выводимая на основе «годовых деклараций о зара ботной плате» (заполняемых предприятиями и обрабаты ваемых INSEE ), явно отличается от структуры, которая обнаруживается в результате опросов и переписей соб ственно наемных работников. Можно предположить, что несоответствия зависят от точки зрения респондентов этих исследований: в частности, люди, стремясь поднять себя в глазах интервьюера, завышают иерархический уровень своего рабочего места, в то время как ответы, представляемые предприятиями, более реалистичны и

[173]

более «скромны». Но, если в отчетах о заработной плате обнаруживается больше служащих и меньше высшего персонала, чем в опросах по занятости, то прямо противоположное происходит с рабочими ( Baudelot , 1981, см. табл. 4).

Таблица 4

Сравнительные социально-профессиональные структуры

наемных работников частного сектора

(по данным опросов по занятости и «Годовых

деклараций о заработной плате» ( DAS )) в 1975 г.

Источник : INSEE. Archives et Documents. № 38. 1981. P . 177.

Особый случай оценки рабочей квалификации в зависимости от опрошенного лица можно обнаружить на примере контрольного опроса, проведенного в 1964 г. связи с исследованием FQP ( FQP — «Образование, профессиональная квалификация» представляет собой крупномасштабное исследование, проводимое INSEE с 1964 г. в промежутках между переписями). Для определения квали-

[174]

фикационного уровня рабочих специальностей — кодировка квалификации по которым выглядела спорной 1 — были опрошены работодатели. Их ответы дали структуру квалификации сильно от личающуюся и гораздо более высокую, чем отве ты самих заинтересованных лиц ( Pohl , Thelot , Jousset , 1974, p . 16).

Если исследования одного и того же учрежде- ния дают столь различные результаты в зависи мости от того, к какому информатору апеллируют, то что происходит в случае исследований, осуществляемых по схожим методикам? Приме нительно к вопросу о квалификации были выявлены колебания ответов, полученных от одних и тех же лиц в зависимости от времени . в отношении рабочих, входящих в общую часть выборки иссле дований занятости 1971 и 1972 г., были сопостав лены квалификации, зафиксированные в марте 1971 г. и те, что получены в марте 1972 г. Про цент совпадающих ответов варьирует от 81 % для мастеров до 64% для чернорабочих (ответ, следо вательно, тем менее стабилен, чем ниже квали фикация) ( ibid , p . 15).

В случае социально-профессиональной классификации сличение вопросника исследования занятости 1975 г. с

1 Если говорить точнее, речь шла о случаях, когда квали фикация отличалась в зависимости от того, получали ли инфор мацию о ней от носителя указанной профессии (в соответствии с практикой переписи 1954 г.) или из вопроса о квалификации, сформулированного в явной форме (как в переписи 1962 г.) (см.
Гийо, 1979 г.)

2 Лучше говорить «в отношении лица», а не «самим лицом», поскольку опрос о занятости проводился в «домохозяйствах» (то есть среди живущих в одном жилище), когда одно лицо мо жет отвечать за других, если их несколько. В этом случае тот, по поводу которого спрашивают, и тот, кто дает ответ, не обя зательно идентичны, и два сопоставляемых ответа могут, соот ветственно, быть даны разными лицами.

[175]

соответствующими вопросниками современной переписи обнаружило значительные классификационные отличия. Так, можно обнаружить вариативность самих ответов в зависимости от того, является ли их формулировка иден тичной или различной в обоих исследованиях («неточ ность наименования»), а при их кодировке — в зависи мости от того, был или нет присвоен опрашиваемому один и тот же код («неточность шифровки») ( Thevenot , 1981). Для детализированных профессий (являющихся одним из элементов, комбинация которых образует определенную социально-профессиональную категорию), расхождения в масштабе рассматриваемой выборки достигают 33,6% в случае «наименования» (различающиеся формулировки ответов) и 31,2% — «шифровки» (различная в обоих исследованиях профессиональная классификация).

Различия наименования обусловливают различия классификации, но не всегда приводят к ним (только в 47% случаев), а различия классификации могут встре чаться даже при идентичном ответе (в 21,2% случаев). Пример профессий в сфере здравоохранения позволяет проиллюстрировать это путем противопоставления про фессий с небольшой расплывчатостью шифровки (несмот ря на достаточно большую расплывчатость наименования этих профессий — например, врачи — имеют достаточ но прочно устоявшийся социальный образ для идентифи кации, несмотря на многообразие применяемых названий) другим (помощники медсестер), шифровка которых испытывает сильное воздействие нестабильности наимено ваний ( Thevenot , 1981).

Этот опыт раскрывает меру колебаний, которые, каково бы ни было исследование, влияли на вычленение социально-профессиональных категорий в номенклатуре ДО 1982 г. Хотя осуществленная тогда реформа и опира лась на эти констатации, а процедуры постановки вопросов и кодировки были изменены, подобная «расплывча тость» все же продолжает существовать.

Следует задать вопрос, означают ли выявленные характеристики «расплывчатости» лишь пределы точности

[176]

измерительного инструмента, или нужно придать им со циологическое содержание и смысл. Пока же достаточно заметить, что они свидетельствуют не только о колеба ниях измерения в различных исследованиях (как в пре дыдущих примерах), но и о колебаниях внутри одного и того же опроса, по-разному влияющего на разные «объек тивные» ситуации. Если допустить, что код достаточно точен, чтобы выступать в роли точного классификатора (в соответствии с определениями кода) для каждой «ре альной» ситуации, то в каждом данном опросе (без «протокольного» колебания) вероятность быть «правиль но» классифицированными для различных «реальных» си туаций остается весьма изменчивой. Вариативность из мерительного инструмента связана, следовательно, не только с изменчивостью технических условий его приме нения в различных исследованиях, но в равной степени зависит от объектов, к которым его применяют.

1.5. Какой статус придавать «ошибкам»?

Итак, мы показали — на примерах «поведения» или си туаций (априорно легче поддающихся единообразной объективации, чем «мнения») — зависимость статисти ческих результатов от технических особенностей сбора и анализа информации. Примеров могло быть и больше. Взяты достаточно значительные, повторяющиеся, контролируемые исследования, которые предоставляют све дения о методологической базе.

Совершенствование исследований INSEE позво ляет констатировать несоизмеримость различных статистических источников. Например, введение в 1982 г. в анкету по занятости вопроса о регистрации в ANPE — с целью обнаружить более на дежную связь между безработицей, измеряемой исследованием, и показателем DEFM (спрос на

[177]

занятость на конец месяца) — имело парадоксальное следствие. В ходе опроса выявились безработ ные, которые соответствовали критериям ANPE , но заявляли, что они там не зарегистрированы, а также «лица, которые говорят, что зарегистриро ваны в ANPE », но «не соответствуют категории безработных по критериям МОТ», проявилась также различная динамика этих пограничных ка тегорий ( Thelot , 1987).

Подобные констатации, как правило, укрепляют либо радикальный скептицизм по поводу значения и исполь зования статистических обследований, либо веру в то, что, совершенствуя статистический инструментарий, можно сократить зоны сомнительности. Промежуточной позиции соответствует нарочитая скромность: «Хотя статистики уделяют большую часть своего времени количественным измерениям, порой они попадают в ситуацию, когда возможны лишь качественные заключения», — утверждается во вводной части одной статьи, которая показывает, что, как правило, не удается «свести воеди но» оценки самодеятельного населения, занятости и без работицы ( Marchand , Thelot , 1986, p . 5).

Такие наблюдения приводят к мысли об артефактах (когда в колебаниях измерения считаются повинными скорее характеристики инструментария, чем характери стики измеряемого предмета), об ошибках (ответствен ных за артефакты), о погрешностях (форме системати ческих ошибок, приписываемых инструменту) или о пре досторожностях (которые нужно соблюдать, дабы избежать ошибок или чтобы использовать данные с учетом возможно содержащихся в них ошибок). А все остальное при этом сводится к разногласиям о значимости ошибок и о технических возможностях их исправить.

Подобные позиции, следовательно, в более или ме нее явной форме опираются на идею, согласно которой существует реально детерминированное явление и что «ошибка» является теоретически измеряемой величиной, т - е. определенным разрывом между тем, что требуется

[178]

измерить, и измерением, обеспечиваемым инструментом. Поддается ли разрыв коррекции (полной или частичной) или нет, его статус в основном негативен по отношению к цели познания явления, как граница, отделяющая от «верного» или «точного» измерения. Таким образом, в данный момент, в данном месте и для данного определе ния самоубийства, безработицы или конторских служащих может существовать «действительный» (даже если нельзя его определить) контингент покончивших жизнь самоубийством, безработных или конторских служащих. Поскольку ничто и никогда не может гарантировать пол ную искренность (или хорошую память) информаторов (всегда найдутся причины скрывать самоубийство близ кого, признавать или не признавать наличие рабочего места или профессии более или менее высокого уровня), то точная статистика возможна лишь для того, кто суме ет «проникнуть в сердце и осмотреть внутренности» (если бы статистические данные опирались главным образом не на заявления, но на прямые наблюдения).

2. Социология статистического производства

Дебаты вокруг затронутых вопросов затемнены бы тующим представлением, которое различает сбор данных и их анализ как две самостоятельные и последователь ные фазы научной работы и предполагает, что деятельность статистика считается чисто описательной, не до пускающей непосредственного анализа или интерпрета ции описываемых явлений. Для опровержения такого представления хотелось бы напомнить, что конструирование данных само по себе является теоретическим де лом (как «подсчитывать безработных» без теоретическо-

[179]

го определения безработицы?) и тщетно желание отделить «измерение» явления от его анализа или интерпретации. Именно в этом направлении мы продолжим ана лиз на основе примеров. Преодолевая рамки «критики документа», которая предполагает суждение о его «цен ности», мы приложим максимум усилий, чтобы выйти на настоящую «социологию документа», восстанавлива ющую его статус как социального факта, а не только как информации (прозрачной или обманчивой) о социальных фактах.

Эта позиция, которая, очевидно, значима не только для статистических документов, может быть проиллюстрирована отношением Марселя Гранэ к таким документам, дату которых невозможно установить, которые не избежно искажаются или переиначиваются в процессе их передачи. Непригодные к употреблению или с трудом используемые как свидетельства того, о чем они говорят или кажется, что говорят, эти документы, тем не менее, несут информацию о цивилизации, их выработавшей, на пример о Древнем Китае.

«Еще совсем недавно западные исследователи рас сказывали историю Китая на китайский манер, даже не отмечая догматизма письменной тради ции. Сегодня они пытаются отделить в его тради циях истину ото лжи. Используя китайские кри тические работы, они не ощущают, как правило, недостаточность чисто литературного, историко- юридического объяснения. Несмотря на свою кри тическую позицию, они нечасто признают, что факты остались непознанными.

Достаточно ли определить дату документа для того, чтобы его данные стали употребимыми? Что дает, например, установление даты и ценности ки тайских документов о древних методах сохране ния плодородия почвы, если при этом не берется в расчет, что площадь земельного участка, которым, как утверждают эти документы, владел один земледелец, в пять или шесть раз меньше площа-

[180]

ди, которая в наши дни рассматривается как необходимая, чтобы прокормить одного-единственно- го человека в странах с самой плодородной и наи лучшим образом обработанной землей? Литера турная история культовых книг вызывает большой интерес, но можно ли всерьез ею заниматься, если не дать себе труда заметить, что: 1) среди предме тов, упоминаемых в ритуальных книгах, почти нет тех, которые действительно были найдены при раскопках; 2)среди предметов, найденных при раскопках, слишком мало тех, о которых в культо вых книгах даются некоторые сведения? Раскопки едва начались, и китайская археология вдох новляется книжным духом. Чрезвычайно важно, что документы, которыми мы располагаем, носят утопический характер. Остается посмотреть, име ют ли они ценность в том виде, в каком они существуют. Они не позволяют отыскать меню исторических фактов и описать с достаточной точностью материальную сторону китайской цивилизации. Мы не знаем ни деталей войн и политических интриг, ни методов управления, экономических практик, манеры одеваться и т. д. Напротив, у нас есть множество точных свидетельств о различных духовных или теоретических установках, которые были в Китае присущи различным слоям — по поводу костюма, богатства, искусства управления, политики, войны... Особенно мы осведомлены о тех установках, которые носили нормативный ха рактер. Но китайцы не хотят ничего терять из своего прошлого: даже когда стараются предста вить его идеальную реконструкцию, они сохраня ют множество сведений, противоречащих духу ор тодоксальных теорий.

В настоящий момент не существует возмож ности написать Учебник китайской античности. И, напротив, можно вникнуть, и даже достаточно глубоко, в знание Китая, если ограничиться опреде-

[181]

лением совокупности предпочтений, характеризующих социальную систему китайцев античности» ( Granet M . La Civilisation chinoise . Paris : Albin Michel , 1968, p . 10-11).

Аналогичным образом мы хотели бы теперь показать, что конструктивным предметом анализа могут стать «ошибки» статистического сбора или обработки информации, вызывающие сожаление (и более или менее неизбежные) «недостатки» статистических данных. Причем именно как дополнительная информация, как богатые смыслом «симптомы», пригодные для социологического конструирова ния изучаемых явлений.

2.1. Толкование «неестественных» смертей

Подозрения, высказанные Дугласом по поводу статисти ки самоубийств, опираются скорее на правдоподобие (определения самоубийства должны варьироваться соци ально; следует исходить из того, что имеются сокрытия, и сомнительно, что они распределяются случайным об разом), чем на «исследование», позволяющее установить их обоснованность посредством наблюдения. Другие же авторы непосредственно наблюдали, как «коронеры»* опрашивают и принимают решение, чтобы классифици ровать «неестественную» или подозрительную кончину, которой им предписано заниматься ( Atkinson , 1978, Taylor , 1982). Их опыт образует практическое знание, с тру дом кодифицируемое (например, в форме «определения» самоубийства, которое отсутствует в учебнике для коро- не Ров), однако в достаточной степени эффективное, что-

* Коронеры ( coroners ) — судебные чиновники в ряде стран, производящие дознание в случае насильственной смерти. — Л пер.

[182]

бы их работа могла осуществляться как рутина и не казаться им слишком проблематичной. Ее изучение приво дит к выявлению совокупности ожиданий и постулатов которые определяют манеру проводить дознание и пуб личное расследование перед судом присяжных и доводить это дело до «вердикта», согласно которому, «чтобы смерть была учтена как самоубийство», она должна походить на самоубийство, и нужно иметь причины покончить жизнь самоубийством ( Taylor , 1982, р. 77).

Дознание концентрируется, с одной стороны, на «сце не кончины»: некоторые формы насильственной смерти часто приводят к классификации ее как самоубийства (повешение, например) или как несчастного случая (дорожные «несчастные случаи»), либо являются более не определенными (в случаях с утопленниками на решение влияют время года, место и другие признаки, а также случаи медикаментозных отравлений). С другой сторо ны, дознание сосредоточено на выяснении биографии и состояния рассудка умершего — своего рода «психоло гической аутопсии», по выражению одного коронера, и аутопсии трупа, — предполагающего поиск в прошлом ме дицинских или психиатрических показаний, существования семейных, профессиональных, денежных затрудне ний и определение их возможного воздействия на психо логическое состояние умершего. Таким образом, какими бы ни были объективные характеристики обстоятельств смерти, «субъективные» элементы в «причинах» покон чить жизнь самоубийством остаются определяющими и объясняют, например, почему случаи повешения в конеч ном итоге оказываются интерпретированными как не счастный случай (для детей или подростков). Совокуп ность этих условий классификации образуют формы своеобразной теории самоубийства. Итак, аппарат статистической регистрации связан с профессиональными теориями, которые сами испытали влияние «ученых» теорий. Не стоит удивляться поэтому, что данный аппа рат производит результаты, подкрепляющие на манер зам кнутого круга эти теории.

[183]

Процедуры, которые определяют соответствующие классификации, предполагают участие не только «профес сионалов», таких как коронеры или полицейские, но и других людей — близких умершего, свидетелей, присяж ных, для которых нужно сформулировать социально приемлемое заключение. В силу этого, нельзя, с одной стороны, допустить здесь резкого разрыва между профес сиональной теорией самоубийства и других форм «неестественной» смерти и «самодеятельными», обиходны ми теориями; с другой стороны, классификация всегда есть результат взаимодействия участвующих сторон (а не только применение формализуемых правил). Так, можно наблюдать различную позицию свидетелей (чтобы заста вить отбросить или нет гипотезу о самоубийстве, например, исходя из свидетельства в пользу или против депрессивного состояния сознания) в зависимости от того, являются они или нет близкими умершего. Так что веро ятность классификации смерти как самоубийства не оди накова при прочих равных обстоятельствах и зависит от того, жил или нет умерший в семейном окружении.

Помимо границ между категорией «самоубийство» и некоторыми другими «причинами смерти» вся система классификации этих причин может рас сматриваться как проблематичная: классифика ция ставит в один ряд различные, но не исключи тельные типы причинности. Действительно, все гда так или иначе имеешь дело с комбинацией или цепью причин, выбор между которыми может по казаться произвольным или просто делом благопристойности. Следующий рассказ позволяет проиллюстрировать относительную неопределен ность понятия «причина смерти» и в то же вре мя — при выборе категорий — коррелятивное значение социальных взаимодействий для клас сификации. Его действующими лицами являются врач-судмедэксперт и помощник коронера, фигу рирующие при вскрытии трупа пациента, умерше го вследствие хирургической операции. Будучи

[184]

обязанными прояснять случаи подозрительной смерти, коронеры могут осуществлять свою миссию в различной последовательности: они могут сразу классифицировать смерть как «естест венную» или же сделать это после аутопсии, в противном случае вынести случай на суд присяжных заседателей, который принимает одну из воз можных категорий (естественная смерть, убий ство, суицид, несчастный случай и т. д.). Менее 20% случаев, вынесенных на их суд, достигают этой последней фазы процедуры, именуемой следствием.

Пациент умер после операции, не приходя в сознание, и ассистент коронера, которого я со провождал на вскрытие, сказал, что случай ли шен какой-либо двойственности. Несмотря на это утверждение, единственными сюжетами разговора между врачом-судмедэкспертом (патологоанатомом) и помощником коронера во время самого обследования были биография умершего, его болезнь, необходимость операции и его шансы вы жить. Иначе говоря, «простота» случая требова ла, казалось, подтверждения или опровержения при обследовании. Ближе к концу помощник ко ронера спросил у врача: «Ну что, нашли ли Вы что-нибудь для меня?» Этот вопрос был странен, так как он раньше заверил, что все совершенно «ясно». Врач умолк и вновь принялся за сердце умершего, которое, казалось, он внимательно ис следовал. Эта пауза дала мне возможность спро сить: «Я не думал, что вы ищите что-то особен ное; что вы ожидаете обнаружить?» Помощник коронера ответил: «Причину смерти: мне нужна причина кончины». Тогда врач поднял глаза и ска зал: «Я хотел бы ответить: "шок" ("шок" в меди цинском смысле, потому что шок во время опера ции — это именно то, что действительно остано вило сердце); но следователи не любят слово

[185]

"шок", не так ли?» Помощник коронера подтвер дил, и врач продолжил: «Я мог бы поставить "сердечную недостаточность", как, пойдет?» «Это мне подходит — очень хорошо», — ответил помощ ник коронера.

Таким образом, мы столкнулись с причиной кончины, которая хотя и была установлена на основе профессионального научного обследова ния, все же явилась результатом переговоров и соглашения между двумя должностными лицами. Кроме того, они пришли к этому соглашению с учетом личности коронера, ради которого они тру дились, а сторонний наблюдатель, каким был я, не сразу это заметил. Впоследствии я спросил у помощника коронера, что именно хотел сказать врач-судмедэксперт, и тот мне объяснил, что ко ронер был озабочен медицинским статусом слова «шок». Это значило бы для него, что причина смер ти была «неестественной», из чего следовало, что он мог бы настаивать на проведении инквеста. Именно так произошло тремя неделями раньше, когда этот же самый врач-судмедэксперт указал «шок» как главную причину смерти, и помощник заметил: «Я был вынужден заняться организацией следствия, а доктор X должен был потерять добрую часть своего дня, чтобы произвести осви детельствование».

Этот инцидент может быть предметом двух видов интерпретаций. С одной стороны, можно утверждать, что врач-судмедэксперт и помощник коронера вступили в сговор, чтобы «манипули ровать» главным следователем или обманывать его. С другой стороны, можно считать, что все это объяснялось сложностью и двусмысленностью задачи точного объяснения причины смерти. Ина че говоря, имелись две альтернативные категории, обе обоснованные с медицинской и юридической сторон, так что они могли выбирать ту, которая

[186]

им подходила наилучшим образом. То, что они принялись обсуждать выбор, ничуть не беспоко ясь присутствием свидетеля, о котором было из вестно, что он проводит исследование, и то, что помощник коронера столь охотно прояснил ему ситуацию без затруднений или просьб не афишировать услышанное, внушает мысль, что интер претация типа «обман» маловероятна. Для них было важно, что «шок» мог привести к следствию, а в конечном счете к заключению, которое можно было получить и без лишних хлопот, а именно к заключению о смерти по «естественным причинам». Формулировка, компетентно предложенная врачом, была, следовательно, выбрана для того, чтобы не пробуждать никаких сомнений по этому поводу у коронера, ведущего это дело. ( Atkin son А. Т. Discovering suicide . MacMillan , 1982, p . 97-99.)

На основе анализа такого типа можно сделать вывод, что хотя следователи корректно вершат свое дело, ста тистические данные о суициде социологически неупо- требимы. Либо определение, которое они практически вводят в оборот, отличается от социологического и последнее нельзя использовать в теоретических целях ис следования. Либо же эти определения совпадают, но то гда статистический анализ может лишь тавтологически подтвердить теорию, примененную в наблюдении, пре вращая в причины явления те характеристики, которые привлекались как признаки, чтобы его выделить. Дей ствительно, если подозрительная смерть холостяка или давнего пациента психиатрических клиник в силу само го этого факта более легко рассматривается и классифицируется как самоубийство, то неудивительно, что статистические данные показывают более высокий про цент самоубийств у холостяков и психических больных ( Taylor , 1982, р. 122).

Очевидно, такая критика использования статистиче ских данных отнюдь не означает, что эти данные не имели

[187]

социологической ценности. Так, можно заметить, что оабота следователей способна повлиять на индивидуаль ные поведенческие установки. «Следователи не только разделяют господствующие в данный момент в дан ном обществе определения самоубийства, но занимают позицию, заключающуюся в их постоянном публичном подтверждении и, возможно, даже во внедрении новых» ( Atkinson , 1978, р. 144). Социальные категории, направ ляющие их деятельность по классификации, могут опре делять тех, кто является потенциальным кандидатом в самоубийцы. Официально заявляя о тех, кто покончил с собой и почему, они способствуют определению кате горий и ситуаций, где самоубийство является возмож ным и допустимым решением (даже если это грозит вечным проклятием, возможны случаи, когда самоубийство требуется). Так что их «теории» могут довольно хорошо соответствовать «фактам», потому что эти последние — следуя логике «творящего предсказания» — будут про истекать в своих категориях из самих себя. Если допус тить, согласно логике коронера, что намерение являет ся определяющим элементом категории «суицид», то можно предположить, что агенты, способные осуще ствить это намерение, являются именно теми, кому гос подствующий дискурс, на который «работают» статисти ческие данные, это предписывает. Если для того, чтобы классифицировать смерть как самоубийство, нужно придать ему смысл самоубийства, и, наоборот, чтобы при бегнуть к самоубийству как к средству решения какой-либо проблемы, нужно оказаться в ситуации, при которой собственная смерть представляет собой социально приемлемое решение.

Очевидное для «драматических» смертей, которые можно классифицировать как самоубийства, годится для атрибутирования «причин смерти» вообще: роль агентов статистической классификации, как и «экспертов», на которых можно опереться, а также роль других агентов по социальному определению смерти заключается в при дании смысла тому, что в фундаментальном значении

[188]

может показаться нонсенсом. Эти роли могут «придать порядок и интеллигибильность событиям, которые иначе были бы беспорядочны и, потенциально, не имеющими значения» ( ibid , p . 173). Делая так, они вносят свой вклад в коллективную разработку социального порядка — случайного и временного, более или менее признанного и стабильного, без которого не было бы общественной жиз ни. Таким образом, социологический анализ деятельно сти по статистической классификации самоубийств не остается внеположенным, как чисто идеологическая улов ка, по отношению к анализу самого «явления», но прямо подводит к нему, образуя один из существенных аспек тов его социального конструирования.

2.2. Безработица, ее формы, отношение к безработице

Чувствительность измерения безработицы к условиям его осуществления не позволяет прямо интерпретировать длинные хронологические ряды или данные, характерные для разных стран (по поводу сравнения Франции и Японии, см.: Besson , 1988). В статье, посвященной динамике безработицы за 20 лет, говорится: «Далеко не очевидно, что можно реально измерить динамику подобного явле ния в долгосрочном плане. В силу того, что безработица частично связана сданной социальной формацией, изменения последней в течение нескольких десятилетий до статочны для того, чтобы именем безработицы в начале и в конце периода назывались весьма разные вещи. На пример, при переписи 1936 г. насчитывалось 864 тыс. без работных, а при переписи 1982 г. — 2059 тыс. Поскольку, несмотря на внешнее подобие, речь не идет в точно сти об одних и тех же вещах, постольку заключение, которое можно из этого сделать, имеет ограниченное зна чение» ( Thelot , 1985, р. 38).

[189]

Если использование статистических данных в целях сопоставления столь ограничено, можно, как и в случае с суицидом, задаться вопросом об условиях их примени мости (в познавательных целях, в частности). Этот во прос совпадает с вопросом об изменяющихся значениях, которые скрываются за этими данными, и через них выходит на само понятие, или, скорее, на понятия «безра ботицы». Переменчивость статистического измерения позволяет, по крайней мере, поставить этот вопрос, ко торый иначе мог бы остаться скрытым за кажущейся оче видностью смысла термина: является ли показателем меняющий форму показатель (постоянного явления), от сылают ли его вариации к изменениям самой природы явления? Если статистические данные о безработице «не говорят в точности одно и т'о же» для 1936 и 1982 г., то это не просто потому, что отличаются технические усло вия постановки вопросов, но, прежде всего потому, что само содержание «безработицы» изменилось. Если допустить, что речь может идти о различиях в природе, а не в степени (более или менее «той же самой» безработицы), видимые несоответствия статистических данных действи тельно становятся одним из способов вычленения анали за этих различий.

В промежутке между переписями 1931 и 1936 гг. количество учтенных безработных увеличилось с 452 тыс. до 864 тыс. «В то же время занятое активное население сократилось на 1760 тыс. человек (из которых 1423 тыс. рабочие): кризис более проявляется в падении занятости, чем в росте безработицы. Представленный департаментом анализ двух изменений не обнаружил «никакой значимой связи» между ними и остановился на «таком парадоксальном результате, что процент занятости по найму и процент безработицы [...] увеличиваются параллельно» ( Salais , 1986, р. 77- 82). Если говорить точнее, то в 30-е годы безрабо тица фиксируется в большей степени там, где труд определяется как «наемный труд», т. е. на круп-

[190]

ных предприятиях, и противопоставлен, напри мер, надомному труду. Появившееся в то время «современное» понятие безработицы коррели рует с типом труда и отношением к труду, дикту емыми методами управления крупными пред приятиями и формами рационализации, дистан цирующими рабочее место от работника и уста навливающими эквивалент «между рабочим временем и заработной платой» (р. 89), а также «четкое размежевание» между трудом и не-тру-дом, связанное именно с «отдалением места ра боты от места жительства» (р. 92).

В противоположность этому надомный труд представлен как «труд без безработицы» в той мере, в какой «занятость нерегулярна по количе ству труда и по рабочему времени» (р. 94), а связь с работодателем тем сильнее, чем она менее ин ституционализирована. Слабая институционали- зация, выражающаяся помимо прочего в сложности учета труда, в 1936 г. еще присуща категории с нечеткими границами — «надомным работникам», — объединяющей самодеятельных, не зави сящих от «учреждения» (см.: Desrosieres , Theve - not , 1988, p . 13-15). Следовательно, там, «где труд продолжает определяться количеством и объемом, которые подвержены сильным флуктуациям, там безработица низка; там, где труд регулируется вне шним по отношению к нему образом, где он явля ется предметом социальных процедур подсчета, планирования, учета, там безработица выше, хотя флуктуации труда имеют, по той же самой причи не, меньший диапазон». Между 1931 и 1936 гг. численность надомных работников и работников «малых предприятий сокращается в меньшей сте пени, чем на крупных предприятиях»: «колебания объема труда в более широком масштабе открыто проявляются как безработица на крупных пред приятиях, которая находит свое выражение в

[191]

значительном разрыве связей между работодателем и наемным работником. И напротив, труд на малых предприятиях скорее представляет со бой объект разделения [...] в котором участвуют и наемные работники, и хозяин» ( Salais , 1986, р. 96-97). Таким образом, безработица, зафикси рованная в переписи 1936 г. неравно измеряет последствия экономического кризиса в зависимости от природы — в то время очень дифференци рованной — общественной организации труда, поскольку сама категория безработицы была свя зана с особым и еще новым представлением о тру де. Если безработица осмысливается только с по мощью позитивной категории, отрицательной формой которой она является, то она институцио нализируется лишь посредством специфических социальных мероприятий: «положение безработ ного» есть прежде всего «положение лиц, [мате риально] защищаемых фондами по безработице». Эти последние существуют «только в городах определенного размера» и предполагают регист рацию в качестве «ищущего работу» в бюро по тру доустройству. Это и объясняет те факты, что «безработица» предстает главным образом еще как го родское явление и что велика корреляция между «учтенной» и «защищенной безработицей», фикси руемая в разных департаментах ( ibid , р. 109—120). Социальное восприятие «не-труда» как безработицы, не обходимое для ее регистрации, определяется, следовательно, восприятием труда как «наемной занятости» и является функцией ее институциональной связи со ста тусом. Именно значительное различие географической и социальной распространенности категорий и моделей без работных делает абсолютно несопоставимым численный их состав в переписях 1936 и 1982 гг. И наоборот, эти различия в качестве статистических колебаний безработицы, зарегистрированной в 1936 г., представляют меру этой распространенности. Новое историческое прочтение

[192]

статистических данных может быть увязано с констатацией, сделанной в связи с исследованием занятости в Алжире в 1960 г.: парадоксальным образом именно в са мых отсталых зонах, где низкая занятость была наибо лее явной, наименьшее число мужчин (в частности глав семей) ответило, что не имеют работы, потому что их со циальная роль сама по себе представляла некую форму деятельности. И, напротив, в наиболее урбанизирован ных зонах процент объявленной безработицы был самым большим, потому что вследствие проникновения запад ного определения занятости, нерегулярные «подработки» не рассматривались как настоящая работа. Таким образом, опрос измерял скорее дифференцированное проникновение западного определения труда, чем географиче ское распределение труда, как было предусмотрено ( Bourdieu , 1963; Bourdieu , Sayad , 1964; см. документ ниже). И в том, и в другом случае занятость и безработица вычленяются только через отношение к труду.

[...] Пока труд определяется как социальная фун кция, понятия безработицы и частичной занято сти не могут быть сформулированы. Осознание безработицы знаменует, следовательно, измене ние позиции в отношении к миру. Естественная приверженность к порядку, воспринимаемому как естественный, традиционный, оказывается подо рванной; привычный труд воспринимается и из меряется посредством новой референтной систе мы, т. е. понятия полной занятости, связанного с опытом работы в современном секторе. Так, при очень близких значениях процентных отношений фактической занятости, сельские жители кабиль- ских районов охотно объявляют себя безработными, если считают, что их деятельность недостаточна, в то время как земледельцы и пастухи ал жирского Юга скорее называют себя занятыми. Не имеет значения, что кабильские безработ ные — земледельцы, объявляющие себя безработ ными, или что земледельцы Юга — безработные,

[193]

которые этого не знают. Одни, бывшие эмигранты или члены группы, чьи экономические практики и представления об экономике глубоко перероди лись вследствие долгого опыта эмиграции в горо да Алжира или Франции, расценивают традиционную сельскохозяйственную деятельность через ее соотнесение с единственно достойной деятель ностью — той, которая приносит денежный доход, следовательно, как безработицу. Другие, при от сутствии такой концептуализации труда, не мо гут воспринимать как безработицу ту бездеятельность, на которую они обречены, и еще менее — те функции, которые им предписывает традицион ный порядок ( Bourdieu P . Algerie -60. Structures economiques et structures temporelles . Paris : Mi - nuit , 1977, p . 74-75).

Безработица предстает, таким образом, не как понятие, имеющее трансисторическое и транскультурное значе ние, но как понятие, неотделимое от специфического со циального контекста.

«История безработицы есть, следовательно, исто рия распространения капиталистического спосо ба производства. [...] Необходимо также подчерк нуть, что идентификация безработицы в качестве социального "статуса" и статистически измеря емого положения осуществляется в определенной последовательности. Она предполагает наличие двух условий: во-первых, невозможность опирать ся на "докапиталистические" виды деятельности или на формы надомного труда и, во-вторых, появ ление специализированных институций — бюро по трудоустройству или механизмов пособий по безработице, создающих в совокупности интерес заявлять о себе, как о безработном. [...] Связь раз вития безработицы с развитием экономики капи талистического типа не исключает того, что при других уровнях экономического развития или при других формах социальной организации сущест-

[194]

вуют формы недоиспользования рабочей силы» ( Freyssinet , 1988, р. 7-9).

Это историческое отступление помогает также уяснить изменяющийся смысл размеров безработицы в одной и той же выборочной совокупности в зависимости от тех ники исследования. Отказавшись придавать данным 1936 г. то же значение, что данным 1982 г., следует также уточнить утверждение, что «на более коротком отрез ке времени, например, в течение двадцати последних лет, эти концептуальные сложности менее остры ( Thelot , 1985, р. 38). Если, действительно, нет сомнений в том, что отношение к труду в 1984 г. ближе к тому, каким оно было в 1964 г., чем в 1936 г., то можно также подчерк нуть значительные различия в условиях, при которых безработица воспринимается и заявляется, в частности, различия в распространении женского наемного труда, с одной стороны, и распространении институционализиро ванной безработицы с другой.

Самой отчетливой чертой динамики данных за двадцать лет является, несомненно, «разрыв 1974 г.», кото рый означает начало более быстрого роста процента без работицы, возраставшей и в предыдущие годы, а также ее более выраженную дифференциацию по полу, возрас ту или социально-профессиональной категории ( ibid ). Действительно, с этих пор безработица рассматривается как аспект общего экономического кризиса и трактуется как «социальная проблема» (о которой, например, обяза ны высказываться политические деятели), что само по себе способно преобразовать условия, в которых она вос принимается и, как следствие, заявляется. Безработица не является «той же» не только потому, что не охватыва ет те же самые категории, но и потому, что ее восприя тие в 1964 г., когда статистические данные определяли ее в 2%, отличается от того, как она воспринималась два дцать лет спустя, когда составила 10% всего самодеятельного населения.

Административные меры, принятые против без работицы, прежде всего прямо влияют на ее реги-

[195]

страцию, а не на неполную занятость, которая при регистрации интерпретируется, например, как «досрочный выход на пенсию». Это определение, основанное на продолжительности активной жиз ни, позволяет исключить из категории безработных тех незанятых, которые, благодаря особой форме выплаты пособий, обозначаются иначе и выводятся за пределы рынка труда. Кроме того, на учет влияет также — в противоположном направ лении — банализация и институционализация категории «безработный». Рост числа самодея тельных наемных работниц усилил этот эффект. Этот рост способен изменить условия, при кото рых — при прочих равных — женщины, не име ющие работы по найму, но желающие ее найти, могут объявлять себя скорее безработными, чем несамодеятельными 1 .

В 1936 г. 72% безработных составляли муж чины (в основном промышленные рабочие), и ста тистическая связь между «учтенными безработ ными» и «безработными, охваченными пособия ми» (на уровне департаментов) гораздо сильнее выражена у мужчин, чем у женщин (потеря зара ботка у них возмещалась с гораздо большим тру дом, поскольку «помощь оказывается семье, а не индивиду») ( Salais , 1986, р. 77, 118). Эта мужская «погрешность» безработицы, зарегистрированной в 1936 г., подлежит сравнению с женской, по скольку в более поздних исследованиях именно

1 Увеличение самодеятельного женского населения воздействует также и в другом направлении: поскольку процент безра ботицы рассчитывается относительно самодеятельных, не только числитель, но и знаменатель возрастают. Обратное происходит Для другой категории, сильно подверженной безработице, а имен но молодежи: рост или удлинение срока обязательного образо вания, что частично связано с ситуацией в сфере занятости, спо собствует сокращению знаменателя (а не только числителя) отношения.

[196]

учет женщин в качестве безработных больше за висит от особенностей опросов. В период между 1968 и 1974 г. среди женщин категория PMDRE (этот тип безработицы объявляется в форме, которая может показаться двусмысленной) значи тельно более многочисленна, чем категория PDRE , особенно 25—49-летних; и прямо противополож ное наблюдается у мужчин, особенно у 25-49-летних ( Thelot , 1985, р. 54-55). К тому же уже говорилось, что смысл показателей DEFM [спрос занятости на конец месяца1 и «безработицы по определению МОТ» имеет отличия в зависимости от пола: в период между переписью 1975 г. и со временным исследованием занятости классифи кация женщин претерпела больше изменений, чем классификация мужчин. Создается впечатление, что, несмотря на усилия сблизить измерение безработицы в переписи и в опросе о занятости 1982 г., перепись продолжает показывать боль шую численность безработных среди женщин, чем среди мужчин.

Не исключено, что женщины чаще, чем мужчины, «зло употребляют» заявлением о поисках работы («ложные безработные») или что они чаще, разуверившись, пере стают считать и объявлять себя находящимися в поисках работы («деморализованные безработные»). Обе интер претации сходны еще и в том, что несмотря на рост жен ской наемной силы и что большинство среди объяви вших себя безработными составляют женщины, господ ствующие социальные представления о положении и ро ли женщин не допускают иного смысла женской безра ботицы или иного отношения женщин к занятости и без работице: эти характеристики строго эквивалентны тому, что присуще мужчинам. Отсюда следует, что вариатив ность вопросника при измерении безработицы в зави симости от пола является не столько аномалией или под лежащим исправлению техническим дефектом, сколько симптомом определенной социальной реальности.

[197]

Очевидно также, что технические сложности, кото рые выражаются в множественности и сложности опре делений безработицы или в невозможности «увязать» измерения самодеятельного населения, занятости и без работицы, играют положительную роль, подводя к вопро сам о природе и динамике границ, которые разделяют (или не разделяют) эти понятия, а также о пограничных критериях, которые они содержат (такие, как неполный ра бочий день, договоры о временной работе, другие формы нестабильной занятости, производственные стажировки и т. д.), что размывает понятие безработицы ( Cezard , 1986): «Разделительные полосы между занятостью, без работицей и бездеятельностью стали более размытыми, более рыхлыми. Линия границы, следовательно, стала более условной» ( Marchand , Thelot , 1986, p . 5; см. Freys - sinet , 1988, ch . 1; Gambier , Vernieres , 1988, ch . 7). Разви тие таких «маргинальных» ситуаций, нестабильных и под вижных, трудно поддающихся точному статистическому вычленению, было бы не столь заметно, если бы несогла сованность или неувязанность статистических показате лей не способствовали их акцентированию. Таким обра зом, подобные ситуации сами являются следствием и од новременно характеристикой развития безработицы. Итак, ситуация 80-х годов отсылает нас к двусмысленно сти «измерений безработицы», осуществлявшихся во Франции в 30-е годы или в «развивающихся странах» в настоящее время: в самой модели «занятости по найму» (стабильной, на условиях полного рабочего дня, мужской и т. д.) заложены изменения, которые влияют на всю со вокупность производственных отношений (включая, на пример, процент охвата профсоюзами). В условиях, ко гда модель определена, занятость теряет единый или до минирующий характер, безработица также перестает быть стабильной или однозначной реальностью. И то, что является двусмысленным для статистика, может также быть таковым для агентов, включенных в эти погранич ные группы (например, между занятостью, безработицей и образованием для временно замещающих основных ра-

[198]

ботников, см.: Pialoux , 1979). Получается, что анализ без работицы не может быть отделен от анализа отношения к безработице ( Balazs , 1983).

Следовательно, можно утверждать, что когда «уровень» безработицы вырос от 2 до 10 и более процентов, изменилась сама природа, а не только интенсивность без работицы. Однако очевидно, что статистические данные не утратили полностью свою валидность. В силу изменения содержания этих данных большое значение приобретает их интерпретация и практическое применение. Ана лиз статистических результатов сам способен прояснить это изменение содержания, обращаясь к смыслу несоответствий, ошибок или погрешностей. Опасность «реификации» (или подмены гомогенностью гетерогенности), при сущей статистической практике, была бы еще большей, если бы социальная реальность не заявляла о себе посредством этих «недостатков» статистического измерения.

2.3. «Иметь детей — это значит НЕ ХОТЕТЬ ИХ НЕ ИМЕТЬ»

Двусмысленность или сложность статистических данных о самоубийствах или безработице ставит вопрос об адек ватности научного определения, на которое опирается исследование, и тех определений (гомогенных или нет), которые используют опрашиваемые агенты или информаторы. Так, исследование деторождения 1978 г. целиком строится на представлении, радикально противопо ставляющем типы поведения, диктуемые желанием иметь ребенка или избежать рождения ребенка. Женщинам, ко торые ответили отрицательно, даже после повтора, на вопрос о применении в настоящее время какого-либо «ме тода, чтобы избежать рождения ребенка», интервьюер сразу предлагает в качестве возможного «мотива»: «Вы желаете забеременеть». Альтернатива между хотеть и не

[199]

хотеть предстает как обязательное четкое разграничение, соответствующее представлению, которое предполагает сознательный расчет и учет опасности и исключает даже в малейшей степени фатальное подчинение возможному риску. Совершенно очевидно, что демограф тем самым упускает гетерогенность типов социального поведения, сгруппированных им под одним термином.

Определение контрацепции, положенное в ос нову вопросника и анализа результатов, охваты вает достаточно большое количество условий ( Leridon , Sardon , 1987). Рассматриваемое как по ведение с целью избежать риска (зачатия или, если включать аборт в понятие «контрацепции», рождения), такое определение предполагает осо знание наличия опасности и, следовательно, вы деление «группы риска». Соответственно, внутри когорты риска, выделяемой по возрасту (опрос проводился среди женщин 20—45 лет), вводится различение между женщинами, у которых есть «партнер» (муж — для живущих в браке, сожи тель — для «сожительствующих» или «постоянный партнер», живущий отдельно, —для прочих), и «одинокими» женщинами («заявляющими об от сутствии постоянного партнера»). За недостатком информации о самих половых сношениях опреде ление риска выделяет относительно однородную по форме половых связей популяцию; остальная же часть остается разнородной, потому что здесь «смешиваются, по всей очевидности, женщины, не имеющие никаких половых связей, с теми, кто имеет эпизодические половые отношения или же регулярные, но с разными партнерами» (р. 124). Однако не все женщины, имеющие постоян ного партнера, находятся в зоне риска: необходи мо также исключить стерильных женщин (или имеющих стерильного партнера) либо в силу естественно-природных причин (но они еще долж ны и знать об этом, чтобы признаться), либо по

[200]

причине стерилизации(предпринимаемой часто в контрацептивных целях, так что эту подгруппу с таким же успехом можно классифицировать как пользующуюся определенным методом контрацеп ции), а также тех, для кого не существует риска и есть уверенность в его отсутствии (беременные женщины). И наконец, поскольку контрацепция предполагает, что риск вызывается боязнью, нуж но также вычленить женщин, желающих иметь ребенка.

При таком определении риска и понимании контрацеп ции в соответствии с уже изложенным способом поста новки вопросов суждение о качестве результатов (как о качестве практики) выводится из факта, что наблюдается лишь малое число женщин, «подверженных риску», но «не использующих контрацептивных средств»: «В конечном итоге менее 4% совокупности женщин от 20 до 44 лет не используют никакого контрацептивного метода, несмот ря на то, что они рискуют забеременеть, не желая того». Это позволяет сделать заключение, что «распространен ность контрацепции близка к своему максимуму» (р. 126). Таким образом, благодаря достаточно широкому опре делению значений контрацептивного метода, исследование приходит к констатации квазивсеобщего рационального (как адаптации средств к цели) отношения к дето рождению: подавляющее большинство женщин знают, способны ли они к деторождению, хотят ли они зачать, и действуют соответственно. В зависимости от значения, которое сообщается этой констатации, можно считать, что либо она не относится к новой ситуации, потому что все социальные группы всегда умели ограничивать в той или иной форме рождаемость, либо в случае предложе ния опрашиваемым «научного» понятия контрацепции — а таково отношение демографа — данная констатация, видимо, чрезмерна или верна только для особой катего рии населения. Несомненно, что для Франции 1978 г. еще остается справедливым утверждение, что «деторождение предстает как результат двойного отрицания: иметь де-

[201]

тей — это не значит, что их хотели иметь, это значит, что не хотели (абсолютно и всеми средствами) их не иметь» ( Bourdieu , Darbel , 1966, p . 139).

Сомнительно, что на практике многочисленные различения, приводящие к этому статистическо му результату — между риском и не-риском, же ланием зачать или не зачать, контрацептивной практикой или отсутствием таковой, являются столь четко расчлененными. Отсутствие четкой границы между стремлением зачать или не зачать ясно обнаруживается, например, у значительной доли замужних женщин, использующих контра цептивные методы и заявляющих о желании иметь еще детей (и, следовательно, исключенных из вы шеприведенного подсчета) ( Collomb , Charbit , 1987, p . 143-144). И как провести грань между контра цепцией и «неподверганием риску», если «перио дическое воздержание» становится постоянным? В целом, «контрацепция», измеряемая опросом, необоснованно смешивает определения, которые применяются в ответах (указывающих признава емую совокупность декларируемых практик), и определение контрацепции, которую демограф счи тает «действительной». Последний случай предпо лагает знание реального содержания ответов (что приводит демографа, например, к исключению из результатов периодического воздержания, связан ного с менструальным циклом). Однако невозмож но установить, не применяются ли другие «средства» либо с целью предохраниться от зачатия, либо такой цели не преследующие, но имеющие такой результат. Можно, например, заметить, что вопросник имплицитно предполагает существова ние лишь одной формы сексуальной практики и попадает в «тупик» в отношении других, именуе мых по традиции «неестественным путем».

Возможный разрыв между социальными опре делениями, указанными в спонтанных ответах, и

[202]

научным определением контрацепции,организующим способ постановки вопросов, может стать очевидным, например, если сравнить различные способы определения «основного метода». Так как методы могут сочетаться, то чтобы предста вить совокупные результаты, необходимо ре шить — если методов несколько, — какой из них основной. Демограф достигает этого посредством «объективного» знания о периодичности риско ванных ситуаций и относительной эффективно сти различных методов, рассматривая как основной тот, который «применяется в середине цик ла», и, если в этот период применяется несколько методов, — отдавая предпочтение «современ ным» ( Sardon , 1987, р. 305). Эта классификация отличается от той, которую сделали бы опрошен ные женщины. Такой вопрос не задавался им впрямую, но можно считать, что метод, который они называли в первую очередь, еще до того, как их спрашивали о тех, которые могут его сопро вождать или дополнять, является для них самым важным (если не самым эффективным). Не отли чаясь слишком друг от друга (хотя бы потому, что только 14% «контрацептирующих» женщин называют больше 1 метода), тем не менее эти классификации расходятся достаточно ощутимо. Так, «прерванный акт» приводится в качестве первого ответа в 29,7% случаев. Критерии клас сификации, заложенные в опрос, сводят эту долю к 26,3% «основных методов», и один лишь кри терий «эффективности в середине менструаль ного цикла» сократил бы эту пропорцию уже до 25,4%. Эти различия существенны: теоретиче ски верхний предел этих пропорций составляет 32,5% (женщины, которые назвали этот метод единственным, или сочетаемым с иными), а ниж ний предел 23,4% (женщины, назвавшие только его) (р. 306-307).

[203]

Если применяемые категории содержат значимую долю гибкости или расплывчатости, процент, получаемый в результате их использования, может приобретать лож ное значение, что отражает его зависимость от способа постановки вопросов. Так, весьма вероятно, что женщи ны, которые спонтанно, с первого вопроса, не указали какую-нибудь контрацептивную практику, но назвали себя «предохраняющимися» при различных формах по вторения вопроса, отличаются от других не только ис пользуемыми методами (которые почти всегда относятся к «традиционному» типу), но и своим отношением к «рис ку» зачатия. В результате, если и нет оснований не учи тывать их как пользующихся какой-либо формой контра цепции (как то имеет место при других исследованиях), то можно спутать их с теми женщинами, которые более спонтанно заявляют о какой-либо форме предохранения. Один из аспектов социальной реальности контрацептивной практики проявляется в том, что некоторые формы практики — менее легитимные или недостаточно медицински апробированные — женщины отказываются при знавать контрацептивными или колеблются, прежде чем их признать, в отличие от методов, о которых пишут в журналах. Таким образом, было бы интересно получить таблицы, которые позволили бы сравнить эти формы прак тики — или признания — применения контрацепции от носительно таких переменных, как возраст, социально- профессиональная категория, уровень образования, ве роисповедание.

Создается ощущение, что демограф, как эксперт, зацикленный на своем знании контрацепции, даже пони мающий, что его определение не разделяется всеми, тем не менее избегает вопроса, чем же контрацепция явля ется для опрашиваемых женщин. Социологическое изу чение практики в отношении деторождения (или спо собности к деторождению) должно было бы вписаться в рамки социологии отношения к телу и отношения к буду щему (см.: Bourdieu , Darbel , 1966). Но это предполага ет, что вопросник о практических действиях не основы-

[204]

вается на имплицитной гипотезе об универсальности отношения, базирующегося на осознанном расчете. В этом случае можно прийти к парадоксальной идее, что кон трацепцию можно измерить только там, где она является всеобщей (т. е. там, где никто не находится в погранич ной ситуации между контрацептивной практикой и стрем лением зачать, иначе говоря, там, где проблема ее измерения не стоит). Воспроизводя формулу, уже приводи вшуюся применительно к безработице, можно было бы написать: «Контрацепция существует там, где деторож дение составляет предмет социальных процедур расчета и предвидения» (см.: Salais , 1986, р. 97). Но, как и в случае с безработицей, нужно было бы уточнить: в «совре менном» смысле. Таким образом, остается открытым вопрос о том, что представляют собой прочие формы регу лирования, когда расчет и предвидение не вписываются полностью или эксплицитно в формализованные соци альные процедуры.

2.4. Наименование профессии как ставка в игре

Если трудности статистического определения самоубий ства, безработицы или контрацепции могут превращать ся в источник информации, способный обогатить наш анализ форм их социального конструирования, происходит ли то же самое со столь «объективной» переменной, как профессия или социально-профессиональная категория? Хотелось бы показать, что помимо собственно тех нических аспектов и факта, что все данные разнятся по своему качеству, трудности регистрации этой перемен ной, иллюстрируемые неустойчивостью ответов и их ко дирования, могут также быть носителями позитивной ин формации о производящих их ситуациях.

[205]

Если профессия является ключевым понятием для социологического анализа, так это потому, что помимо профессиональной деятельности как таковой, она вклю чает в себя тип социального опыта и социального статуса. Она выступает синтетическим показателем, способ ным охватить почти всю совокупность аспектов социаль ного бытия. Но то, что справедливо для социологического применения, справедливо также и для взаимодействий в повседневной жизни: в нашем обществе профессия (или роль «главы семейного хозяйства») предстает как важ ный и значимый аспект полученного социального образа, она функционирует как удобное средство социальной мар кировки и играет большую роль в представлении себя. В силу этого факта наименование профессии может породить более или менее широкую гамму разных высказываний в зависимости от социальной ситуации, когда о нем либо спрашивают, либо оно называется спонтанно. Оно не вытекает из профессиональной деятельности, которая не довольствуется диверсифицированными представлениями, в частности игрой по уточнению ответа как уровней языка своей формулировки. «Крестьянин» — не «земледелец», который также не идентифицируется с «земледелием»; а «винодел» — не то же самое, что «виноградарь». В социологических опросах, как и в официальных документах и взаимодействиях повседневной жизни, информация о профессиональном положении подается, следовательно, в формах, зависящих от представления о ситуации, в которой проводится опрос, от риска или пре имуществ, в ней содержащихся. То, что верно для соб ственной профессии, быть может, еще более верно, когда вопросы касаются профессии родителей: функция классификации — социальной, а не прямо профессиональ ной — в таком случае более очевидна и способна нала гаться на особенности представлений о себе, что приво дит к отказу ответить, искажению или просто к контро лю над информацией.

Так, опрос студентов 60-х годов позволил заост рить внимание на том, что студенческая ситуация,

[206]

в силу присущего ей переходного характера и неопределенности будущего, предрасполагает к от рицанию различных социальных детерминант, в частности, связанных с социальным происхож дением: «Желать быть и желать делать выбор, это прежде всего отказаться быть тем, кем быть не выбирали. Главной среди отвергнутых или пре образованных детерминаций является укоренение в социальной среде. Студенты чаще всего едино душны в том, чтобы не называть профессию роди телей, какой бы она ни была. Стыдливое умолча ние, полуложь или провозглашенный разрыв яв ляются, таким образом, способами ухода от невыносимой мысли, что подобная неизбранная детерминированность может детерминировать того, кто занят исключительно выбором себя» ( Bourdieu , Passeron , 1964, p . 63). В случае более недавнего опроса студентов к этим эффектам до бавляются вызванные знанием — пусть весьма смутным — результатов подобных опросов: преж де всего знанием о воздействии, которое опросы оказали на социально-политические дискуссии о «демократизации» высшего образования.

Конструирование социальной биографии, где «профессия отца» символизирует среду происхож дения и те типы солидарности, которые она может обусловливать, является, таким образом,со циальной практикой до того, как стать средством социологического анализа. Личный «успех» может измеряться — как в «жизни», так и в «таблицах мобильности» — путем, пройденным от этого «происхождения». «Представление о происхожде нии» входит в социальные диверсифицированные реконструкции как аспект представления о себе. Рабочее или крестьянское происхождение явля ется практически обязательной частью биографий руководителей коммунистических партий ( Pudal , 1988). Епископы стремятся заявить о более «про-

[207]

стом» происхождении, чем то, которое может вы явиться при более углубленном анкетировании ( Bourdieu , Saint Martin , 1982). Обрисовывая по зицию — «во весь рост перед враждебностью» — бывшего министра обороны — социалиста, замешанного в различных «делишках», газета в то же время напоминает, что он «сын жандарма». Школь ные учителя на рубеже XIX — XX вв. могли найти духовные силы, необходимые для исполнения про фессиональных обязанностей, в самой реально сти и в представлении о своем «призвании», поддерживаемом родителями-крестьянами и рабочи ми по происхождению; тогда как сегодняшних педагогов объединяет социальный и символический разрыв с их «мелкобуржуазными» семьями, которые надеялись на другое будущее для них ( Muel - Dreyfus , 1983). А писатели минувшего ве ка — провинциалы по рождению, — выставляя напоказ географическое место рождения, которое они поначалу стремились скрывать, находят свою публику и открывают литературный жанр, позво ляющий обратить в знак избранности то, что они сначала переживали как препятствие и стигмат на парижском рынке литературы ( Ponton , 1988). Можно было бы продолжать примеры, демонстри рующие, что определенное социальное происхож дение может порождать самые разнообразные представления — от показных претензий до публичного отрицания или стыдливого признания — в зависимости от социальных реконструкций, в которых оно занимает место и посредством кото рых оно освещается.

Социологическое применение информации о профессии не должно учитывать природу субъективного отношения к этой информации лишь с целью уравновесить, откорректировать или ввести коэффициент сомнения в зафик сированные ответы: эта информация собрана не ради нее самой, но для прояснения скрывающегося за ней отно-

[208]

шения к ситуации, присутствующего в ответе, поэтому она действительно может представлять собой наиболее подходящую социологически информацию.

Помимо особой манеры, в которой выражается социальная идентичность посредством особенно стей наименования профессии, само отношение к опросу в целом может представлять собой подда ющуюся анализу и подходящую для социологичес кой работы информацию. В манере отвечать или не отвечать интервьюеру, а в более обобщенном виде — входить в общение с незнакомыми, содержатся характерные для определенных социальных групп установки. Например, это проявилось в тех сложных уловках с целью избежать — без явного отказа — неопределенного риска интервью, кото рые применяли мелкие служащие Сан-Паулу.

Во время полевого исследования мы столкну лись с ситуацией, весьма отличающейся от знакомой нам по предыдущему изучению рабочих и шоферов такси, причем в обоих случаях мы применяли одни и те же методы. Действительно, пер вые 30 мелких служащих, с которыми мы столкнулись на фазе составления списка адресов и до-мохозяйств, отказались дать нам интервью 1 . Эти отказы можно сгруппировать в две большие кате гории. В первом случае ответы всегда уклончивы; человек, которого хотят увидеть, или тот, кто его представляет, предлагает зайти в другой день. Интервьюер возвращается, и все повторяется. По сле многочисленных попыток (в некоторых случаях до шести раз) происходит то, что подтверж дает подозрения интервьюера и подводит его к осознанию, что предыдущие ответы и встречи, далеко не быть случайные, имели целью лишь за-

1 Среди рабочих, лиц, занимающихся ручным или наполовину ручным трудом, шоферов такси редкие случаи отказа в интервью были ясными и вербализованными.

[209]

маскировать отказ и вместе с тем отказать 1 . Эти мелкие служащие демонстрируют доброжелатель ность и хорошее воспитание: они просят, чтобы их извинили, объясняют, почему они не могли быть дома в условленный момент, и кажутся оза боченными поиском решения. Случалось даже, что они предлагали больше, чем мы у них просили. Так, один мелкий служащий, когда мы пришли в третий раз, предложил: «Послушайте, мы сделаем следующее: вы дадите мне свой адрес, я сам приду к вам. Так будет лучше, потому что трудно выкро ить свободное время. Я приду туда».

Другой пример. Молодой человек догнал жен щину-интервьюера на улице, хотя ей только что сказали в его квартире, что его нет дома. Каза лось, что он изменил мнение, очень мило поговорил с интервьюером, а потом снова предложил отложить дату интервью. Во втором случае мы ощущали подозрительность уже в тот момент, когда звонили в дверь. В доме слышались звуки суеты. Приходилось подолгу переговариваться до того, как дверь открывали. Часто кто-нибудь брал на себя роль ответственного лица, того, кто должен уладить «проблему», и удалял остальных по кровительственным жестом. Порой случалось, что интервьюера в его первый приход принимали хо рошо и удавалось назначить свидание, но когда он возвращался, его встречали холодно: оказывалось, что принять его невозможно.

Представляется, что наиболее часто уклончи вые ответы во время первого визита давали мел кие чиновники 2 . Как мы убедились, они демон-

1 Например, интервьюер видит того, с кем назначена встре ча, но при этом кто-нибудь выходит ему сказать, что этого чело века нет дома; или интервьюер слышит голос того, кого он хотел проинтервьюировать, хотя ему только что сказали, что он вышел. Мы не располагаем точной информацией о должностях, кото рые занимают мелкие служащие, отказавшиеся дать интервью.

[210]

стрировали одно и то же отношение: даже согласившись на интервью, они, казалось, продолжали испытывать затруднения с принятием решения Как определиться перед лицом новой ситуации и решить в создавшейся обстановке, принесет ли интервью какую-либо пользу или, напротив, оно таит какую-то угрозу, — вот что приводило их к беско нечным переговорам с интервьюером. Часто они покидали место разговора и переходили к действи ям (прятались, просили знакомых прийти в гости, чтобы положить конец интервью и т. д.). Когда же они, в конце концов, соглашались на интервью, то часто старались не выражать политических взглядов. Эту двойственную позицию нельзя, однако, объяснить страхом выразить «опасные» идеи. В самом деле, те, кто однажды решился говорить «откровенно», фактически ограничивались выска зываниями против дороговизны и пожеланиями правительству принять соответственные меры и лучше заботиться о собственных служащих.

Создается впечатление, что такое отношение к интервью характеризует общую жизненую уста новку. Защитные церемонии, которыми часто пользуются мелкие чиновники, тактические улов ки, чтобы избежать любого страдания, беспрерыв ный поиск мелких преимуществ благодаря совокупности знаний и умений, привязанность к символическим аспектам частично являются след ствием промежуточного положения, которое они занимают в социальном пространстве, и состав ляют также параметры этой установки, связан ной с их положении. (Rodrigues A. M. Pratiques et representations des petits fonctionnaires administ- ratifs a Sao Paulo // Actes de la recherche en sciences sociales. № 73. Juin 1988. P . 85-87.) Таким образом, напрасно стараться сводить ответы о ра бочей квалификации в единые и однозначные рамки. Если эти ответы столь чувствительны к условиям, в которых

[211]

их получают, если «в зависимости от взгляда на занима емую позицию, явление изменяет смысл и представляет различные количественные аспекты» ( Naville , 1956, р 129), то это потому, что «квалификация» не является единой реальностью ( Hugues , Petit , Rerat , 1973; Salais , 1976; Commissariat general du Plan , 1978; Cezard , 1979; Azouvi , 1982; Dubois , 1982) и что разные варианты ее регистрации должны информировать о принципах ее диф ференциации. Посредством квалификации выражаются различные точки зрения на различные возможные аспек ты рабочих профессий. Статистическая неустойчивость классифицирования квалификаций также может напра вить на путь социологического анализа плюрализма социальных значений этого понятия. Бессмысленно стремиться уменьшить эту полисемию в статистических об следованиях, будь то путем предпочтения какого-нибудь одного смысла (считающегося более объективным, или более объективируемым, или более важным) либо путем полного разъединения тех, кого можно различать. Дело в том, что полисемия может быть составным элементом социального статуса понятия — в той мере, в которой она представляет собой социальную ставку, — объект борьбы между социальными группами, так что выбирать какое-либо одно определение означало бы пренебречь этим аспектом и встать на точку зрения одной из заинте ресованных групп.

Таким образом, в обобщенном виде среди отве тов о квалификации можно различать те, кото рые выражают скорее личную квалификацию работника, все равно, является ли она результа том специального обучения, порой подтверждае мого дипломом, или лишь инкорпорированной формой навыков и социального опыта; либо же ответы о квалификации рабочего места, объекти вируемой в соответствии со сложностью опера ций или в соответствии с длительностью требуе мого теоретического обучения, независимо от фактической квалификации тех, кто занимает ра-

[212]

бочее место. Наконец, ответы могут предполагать квалификацию по уровню установленной заработ ной платы (более или менее жестко увязанной с рабочим местом) ( Cezard , 1979, р. 18—19). Совсем не обязательно, что заработную плату определяет квалификация: «Классификация чернорабочих, разнорабочих и профессиональных рабочих раз личных уровней производится в промышленности чаще всего в соответствии с сеткой фактически выплачиваемой заработной платы, а не наоборот» ( Naville , 1956, р. 64).

Эти различные точки зрения помогают понять значительную часть статистических вариаций в различных обследованиях. Например, ответы, по лучаемые от предприятий в рамках «ежегодных деклараций о заработной плате», несомненно, многим обязаны третьему из выделенных выше аспектов, хотя бы потому, что речь идет об об следовании заработной платы и что ответ, а так же кодирование могут испытать влияние объяв ленной заработной платы ( Guillot , 1979; Baudelot , 1981). Но эти точки зрения не могут быть полностью отделены друг от друга, так что ответы все гда являются в большей или меньшей степени продуктом их взаимодействия. Если, например, уровень заработной платы определяет «квалификацию» (которая может отличаться от предпола гаемой, исходя исключительно из анализа рабо чего места или удостоверенной компетенции ра ботника), то это осуществляется посредством тарифной сетки в коллективном договоре, зафик сировавшем эти уровни в результате перегово ров, на которых работодатели, несомненно, пы тались навязать определение, отсылающее к ра бочему месту, а профсоюзы — к работнику ( Eyraud , 1978; Cezard , 1979, p . 17). «Заработная» квалификация сама является, следовательно, более или менее устойчивым компромиссом в

[213]

борьбе заинтересованных лиц за признание того или иного определения.

Если квалификация очевидным образом является соци альной ставкой и фиксируется в юридических текстах типа коллективных договоров, то можно проиллюстриро вать игру, которую отношение к профессии вводит в от веты в ситуации опроса, причем посредством воздействий, не связанных с какой-либо официально регламентированной формой. Так, самые расплывчатые ответы (и в силу этого наиболее трудные для интерпретации и кодирова ния) парадоксальным образом могут быть носителями спе цифической информации. Констатации, сделанные в рам ках учреждения новой номенклатуры «Профессий и со циально-профессиональных категорий» INSEE по поводу употребления расплывчатых и двусмысленных наименований профессий, показывают, что их распределение не случайно: в свете спедифических социальных ситуаций «расплывчатость» выступает не только источником ин формационных помех (и «ошибок» кодирования, которые могут из них вытекать), но также — если ее проанализи ровать социологически — позитивной информации.

«При систематическом анализе самоназвания "заводской служащий" [...], в котором смешиваются категории "рабочий" и "служащий", становится очевидным, что оно чаще всего относится к жен щинам: в изучаемой выборке [переписи 1975 г.] их доля составляет 71 %, тогда как доля женщин среди разнорабочих — только 27%, а среди чернорабочих — 38%. Перечень отраслей, в которых работают эти "заводские служащие", показыва ет, что речь идет часто о сельскохозяйственной и пищевой промышленности (24%) и бумажно-картонном производстве, т. е. о секторах, размещен ных чаще всего в сельскохозяйственных регионах, где рабочая сила весьма феминизирована и по сво ему происхождению относится в основном к сель скому населению. Все эти характеристики подчеркивают удаленность данной категории рабочей

[214]

силы от типичного рабочего, что выражается в де кларируемом дистанцировании от профессии» ( Thevenot , 1983, р. 210-211). Иначе говоря, выра жение «заводской служащий» содержит в себе не один только риск классифицировать как служащих опрошенных, чей род занятий обычно включается в категорию «рабочие», так как такие ответы дают ся не любыми «рабочими», но прежде всего теми, кто этим выражением передает свою слабую соци альную интегрированность в рабочий класс. Следовательно, пластичность названий профессий, отраженная в этих примерах, не должна пониматься как простая иллюстрация двусмысленности разговорного языка. Значение слов, конечно, всегда очень сильно зависит от контекста их употребления: двусмысленность может быть составной частью социальной функции используемых слов. Так, история понятия «кадры?, которая отсылает, в зависимости от контекста и потребностей, к узким или, напротив, очень широким определениям (ведь статистика «кадров» обладает большой растяжимостью), показывает, что напрасны старания уменьшить двусмысленность при помощи точной дефиниции, противопоставить «хорошую» дефиницию социолога или статистика всем прочим кон курирующим определениям. Это заведомо исключило бы анализ использования данной категории группами давления или в политической деятельности в широком смысле, а также анализ социальных «игр», тех самых, которые делают возможным ее двусмысленность и составляют осно ву ее социальной эффективности ( Boltanski , 1982, 1983). Таким образом, неточности или «осечки» статисти ческого сообщения заслуживают нашего внимания не только в целях исправления или создания условий, по зволяющих их сократить: эти неточности могут быть но сителями социального значения, которое требует анализа, потому что оно обогащает статистическую информацию. Вот почему, если социальные науки используют статистическую информацию, то они не должны экономить на социологии статистического производства.

[215]

2.5. Статистическая коммуникация

Практические проблемы применения статистических категорий, которые выражаются в многосложности их определений, а также в чувствительности результатов к особенностям исследования, представляют социологи ческий интерес в той мере, в которой они позволяют сде лать очевидными ставки, связанные с этими категори ями, и прояснить социальные механизмы, которые дей ствуют не только при опросах, но также и в других социальных ситуациях. Какими бы ни были теоретиче ские интенции опроса, опрашиваемый не довольствуется ответом на вопрос, значение которого заранее установ лено социологом: его ответ неотделим от смысла, кото рый он придает или неприемлет в вопросе и таким обра зом участвует в объективном определении этого значе ния. Он обладает, однако, лишь частичным контролем над своим ответом, так как этот процесс дублируется его обработкой, а именно посредством операции кодирования, предполагающей интерпретацию кода и ответа в целях классификации. Статистическая информация является, таким образом, продуктом серии взаимодействий между различными представлениями о социальной реальности, которые могут быть в большей или меньшей степени кон ституированы или автономны.

Приведенные нами примеры относятся лишь к малой части операций, которые предполагает опрос. Иллюст рируя двусмысленность статистических категорий, мы затрагивали лишь работу разработчика анкеты, с одной стороны, и респондента — с другой, а также сумели отметить важность роли кодировщика, который преобразу ет ответы в статистические категории. Чтобы прояснить наряду со ставками, здесь разыгрываемыми, разнооб разие и сложность операций, составляющих статисти ческую работу, нужно было бы провести эмпирическую работу по наблюдению и анализу на всем протяжении исследования. Например, в отношении интервьюеров и код ировщиков следовало бы проделать ту же работу,

[216]

которую вышеуказанные английские социологи провели в отношении деятельности по классификации, которую осуществляют коронеры и их сотрудники. Испытывая затруднения с примерами подобной работы (см., например МегШё, 1983; Peneff , 1984, об исследованиях социального происхождения студентов), можно набросать принципиальную схему всей статистической цепи, в которой постановка вопросов и ответы являются лишь ее отдельны ми звеньями ( Voile , 1980; Desrosieres , 1986).

Любой процесс коммуникации содержит, как в игре в «испорченный телефон» (соседу шепчут какую-нибудь фразу, он передает ее своему соседу и т.д., а в конце круга сравнивают конечный и начальный варианты сооб щения), многочисленные источники «недоразумений». Понятно при этом, что, когда слышат «плохо», то слы шат не «невесть что», но то, что социально предраспо ложены услышать (особые примеры — по поводу универ ситетской педагогики — см. Bourdieu , Passeron , Saint Martin , 1965; по поводу приема телевизионных «посла ний» — см. Champagne , 1971). Разработка статисти ческих данных отличается от других ситуаций коммуникации достаточно высокой степенью формализации, способом организации, тяготеющей к стандартизации информации, что влечет за собой достаточно значитель ное разделение труда по ее производству. Тем самым раз работка статистических данных сближается с промыш ленным конвейерным производством: стандартизирован ный и раздробленный на мелкие операции труд большого количества действующих лиц, с большей или меньшей долей автоматизации, производит взаимозаменяемые объекты, отвечающие установленным нормам.

Статистик — это инженер ( ENSAE — учебное за ведение INSEE , является специализированным подразделением Высшей политехнической школы [ Ecole Polytecnique ] и кадры INSEE часто явля ются выпускниками ENSAE ). Их профессиональ ное образование включает теорию опросов, пер вые опыты практического ярименения которой

[217]

Схема статистической цепочки

были обращены на контроль над промышленным производством. В соответствии с этой промыш ленной схемой, стандартизация должна обеспе чивать однородность — а значит,сопоставимость, требование статистической обработки собранной

[218]

информации в форме таблиц и т. д.; стандарти зация направлена, следовательно, на рациона лизацию коммуникации и сокращение источни ков недоразумений. Если, как при каждой переда че информации, происходит ее потеря (операция кодирования, при которой сводятся в единые категории различные ответы или ситуации, пред полагает обеднение слишком богатой исходной информации), то эта потеря систематизируется и организуется в зависимости от предварительно определенных потребностей (номенклатура должна быть достаточно ограниченной, чтобы обеспечить анализ, который хотят осуществить, но нежелательно, чтобы она была слишком уз кой). Разделение труда и применение средств автоматизации (используются ли они агентами или машинами) отвечают не только императивам производительности, но сами должны способ ствовать гомогенизации, и при ее посредстве — качеству продукта, ограничивая индивидуальную инициативу.

Но «послание», обрабатываемое по этой технологической цепи, не есть материальный про дукт, способный противопоставить сопротивление материала труду по его обработке. Поэтому сама длина цепи, т. е. последовательные этапы воспроизведения, объектом которых является это посла ние, и использование средств автоматизации становятся фактором деформации и возникновения недоразумений, и «прогресс», ожидаемый от ав томатизации, оказывается негативным. Таков при мер развития техники конструирования про фессиональной мобильности через год, после ис следования занятости, осуществленного INSEE : в отношении уже опрошенных в предыдущем году респондентов (входящих в необновляемую выбор ку) первоначальный метод предписывал кодировщицам соотноситься с вопросниками предыду

[219]

щего года для того, чтобы отыскивать там необходимую информацию и кодировать одновременно ситуации, объявленные в первый и второй раз. Затем сравнение двух ситуаций стало осущест вляться непосредственно программным способом: вопросники физически больше не сличались, и кодирование мобильности представляло собой результат механического перекрещивания зако дированных категорий — независимым способом, по обеим датам, что казалось не только более бы стрым, но также более надежным и рациональ ным. Профессиональная мобильность совершила в этом случае впечатляющий скачок, который в конечном итоге привел к возвращению через не сколько лет к первоначальному методу, фактически опирающемуся на взвешенный подход к людскому суждению о «реальности» изменения (в случае следующих друг за другом различных сообщений, или таких, которые содержали дву смысленности, что и приводило к различным ко дировкам). Такое решение было продиктовано и тем, что та же самая анкета производит также иное измерение социальной мобильности относи тельно респондентов, вновь введенных в выборку, чья ситуация годичной давности становится пред метом ретроспективного вопроса (в соответствии с обычной процедурой опросов о мобильности). Этот вопрос всегда ощутимо проигрывает в важ ности тому, который ставится при применении последовательных по времени вопросников, даже проанализированных в соответствии с первым методом ( Laulhe , 1981; Seys , 1981). Схема статистической цепочки, которая была предложе на выше и которую нет возможности детально прокомментировать, имеет относительно общий вид. Она приводится с целью составить единое целое из особых случаев, которые мы смогли осветить в этой главе. Можно оыло бы усложнить ее, материализовав, например, раз-

[220]

нообразные виды контроля, объектом которого может быть каждый из агентов, или введя в нее возможные отклонения, как в случае с интервьюером, который, сочтя ответ неподходящим, переформулирует вопрос или попросит уточнений и объяснений перед тем, как вос произвести измененный ответ (или же вдруг видоизме няет начальный ответ в соответствии с вновь собран ной информацией). И наоборот, все указанные фазы не всегда доверяются различным агентам и могут объеди няться, например, когда респондент должен сам запол нять вопросник (без интервьюера), или интервьюер дол жен непосредственно кодировать полученные ответы, или кодировщик должен производить машинную обра ботку и т. д. Для упражнения можно материализовать варианты схемы, соответствующей отдельным иссле дованиям, конструирование которых будет проанализи ровано далее. Но эта схема также подлежит продол жению: вверх — введением социальных «рамок» (таких как запросы «политиков» и интеллектуалов, формулирующих «потребности» исследования, которые статистик должен обеспечить) и вниз — посредством после дующих воздействий статистического объекта на эти со циальные «рамки» и на некоторые «участки» цепочки, так как статистическая цепочки не ограничивается пределами статистической институции и имеет тенденцию функционировать по спирали.

Приведем пример, иллюстрирующий последствия распространения терминологии статистического кода респондентов: статистическая категория «средние кадры» — это «изобретение» кода со циально-профессиональных категорий в 1954 г. — до такой степени вошла в разговорный язык, что многие респонденты спонтанно употребляют это выражение, отвечая на вопрос об их профессии. В этом случае в статистической цепи происходит короткое замыкание, потому что таким об разом респондент детерминирует кодирование, тогда как нет никакой возможности проконтро-

[221]

лировать, что использование им термина соот ветствует определениям справочника (что, воз можно, способствовало устранению этого терми на, ставшего слишком двусмысленным, в спра вочнике 1982 г. «Профессии и социально-профес сиональные категории»).

Заключение: Социологическое отношение к социальному миру

Процедуры статистической регистрации, как и всякая форма знания, неотделимы от разрозненных точек зрения, составляющих объекты, на которые они направле ны, что не означает, будто статистические отношения лишены тем самым всякого значения. Но это значение никогда не является прямо «данным», оно проходит через анализ многочисленных операций конструирования, продукт которых есть статистические данные. Таким об разом, то, что свойственно, в частности, такой офици альной статистике, как статистика преступности или пра вонарушений, отражающей деятельность учреждений по социальному воздействию на «феномен», должно быть обобщено для использования всех статистических источ ников как «изготовленного продукта».

«Социолог получает свой предмет в конце слож ного процесса отбора и обработки. Непосредствен ные характеристики, доступные его наблюдению, представляют собой частичную селекцию среди совокупности возможных характеристик (чаще всего определение пригодных к использованию пе ременных навязывается институцией), а также результат применяемых институцией "критериев отбора" и неясной этимологии, во имя которой она рассматривает и объясняет случай. Можно ли ана-

[222]

лизировать изготовленный продукт как сырье? Не рискуем ли мы придать правонарушителям в качестве врожденных и подлинных качеств те свойства, которым они обязаны истории своего происхождения?» ( Chamboredon , 1971, р. 375). Отметим, что этот текст, если он также применим к ста тистическим данным о правонарушениях, в действительности в более общем виде направлен на сам «феномен» правонарушений, такой, каким социолог может его ви деть предстающим из иных, нежели статистические данные, документальных источников или средств наблюдения (как досье соответствующих институций или наблюдение практики их агентов). Не только «статистические данные о правонарушениях» являются объектом, пред варительно сконструированным полицейской и юридиче ской институцией, но также и сами «правонарушения». Собственно статистическое конструирование категории есть лишь особый аспект (одновременно следствие и сред ство) ее конструирования в качестве социальной категории. Мы не можем, следовательно, упрекать статистиков за использование лишь одного из возможных определе ний категории, не учитывая факта, что речь идет об опре делении, даваемом институцией, которая «производит» не только официальные «данные» о правонарушениях, но сами правонарушения. Социолог не выполнял бы своей работы, если бы он анализировал как «естественную» ре альность то, что является конструктом, «изготовленным продуктом». Но этот изготовленный продукт — не прос то вуаль, которую достаточно снять, чтобы открыть соци альную реальность: существуют социальные воздейст вия, он сам является социальной реальностью, которая как таковая подлежит анализу. Вот почему анализ статистического конструкта может пролить свет на нечто го раздо большее, чем только статистическая институция. То, что мы сумели показать в отношении статисти ческих категорий и их социологического применения, есть в конечном итоге, лишь единичная иллюстрация специ фики социологической точки зрения и конструирования

[223]

объекта в различных исследовательских контекстах. Социолог всегда помещен в ситуацию анализа реальности, которая ему предъявляет, в более или менее разработан ных формах, представление о самой себе. Он обязан от нее дистанцироваться, но одновременно быть способным отдавать себе в этом отчет.

Мнение институций о самих себе, выражаемое дей ствием или высказыванием их агентов или, научно пере фразируя, их «экспертов», «политиков» или статистиков, всегда — это одновременно и препятствие и точка опоры, соперничающее мнение и составная часть анализируемого объекта. При чтении этой работы может, вероятно, возникнуть чувство, что социология — это эпопея, герои которой преодолевают преграды, громоздящиеся на их пути (очевидность переживаемых ситуаций и институ ций, готовая проблематика социальных проблем, отточен ные анкеты об общественном мнении и о поведении), лишь для того, чтобы вновь столкнуться с этими прегра дами, ставшими еще более крутыми. Нужно уточнить, что они являются препятствием лишь тогда, когда берутся непосредственно как инструменты знания, и становятся подмогой, когда они объективируются как предметы познания: «социолог» (мифический персонаж, который связывает воедино попытки), чтобы увидеть свои очки, нуж дается лишь в том, чтобы их снять.

Вероятно, статистическое производство составляет предмет социологического изучения столь же интерес ный, как, например, наука или производственные отноше ния. Если это не так, то лишь потому, что история отно шений социологии со статистикой полна недоразумений.

Оппозиция сторонников и противников количествен ных методов, как и прочие «эпистомологические пары» той же природы, имеет результатом сокрытие того, что нужно было привести в соответствие, чтобы противопоставить. Постоянно возобновляющийся спор между «ко личественным» и «качественным», статистическими и Другими методами на деле препятствует социологическому анализу статистического производства, поскольку обе

[224]

позиции способствуют несоциологизированному видению статистической деятельности, представляемой как однозначная точка зрения на реальность. С одной стороны «среди причин, благодаря которым количественные методы стали ведущими в социальных науках во Франции, как и в США, главная состоит в том, что количественное представление дает иллюзию однозначности языка, исключающего двусмысленность и, следовательно, служа щего целям, ориентированным преимущественно на внешнюю реальность, которая, хотя еще и не полностью по знана, не вызывает сомнений как таковая» ( Brenneis , 1988, р. 82). С другой стороны, движение протеста про тив диктата статистических методов (от Сорокина до современных адептов социологии субъективности и «повседневности»), являясь продуктом самого этого господ ства, непосредственно работает на «иллюзию» статисти ческой однозначности. Когда, например, упрекают Дюрк- гейма в том, что, трактуя «социальные факты» как «вещи», он пренебрегает гуманистическим характером «соци альных фактов», то тем самым признается, что статистика соответствует обработке «вещей», что ее категории однозначны, а методы подсчета не вызывают сомнений. В конечном счете статистика помещается в один ряд с этими негуманистическими вещами, которые исключены из поля социологии.

До тех пор пока рассуждения о статистике и ее взаи моотношениях с социальными науками будут вестись лишь в этой плоскости, есть опасность, что они не избе гут альтернативы использования статистики либо как гаранта научности, либо как свидетельства ущербности в различных формах (метафизической, моральной, политической).