Ленуар Р., Мерлье Д., Пэнто Л., Шампань П. Начала практической социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава I. Луи Пэнто. Личный опыт и научное требование объективности

[20-21]

Социолог должен иметь в виду, что он сам принадлежит к социальному миру, который намерен описать и понять. Степень, с которой эта принадлежность отзывается в нем, варьирует в зависимости от ситуации: о включенном на блюдении можно говорить лишь в том случае, когда ис следователь не имеет иного источника, кроме собствен ного опыта. Погруженный в среду, спонтанно понима емую дорефлексивным способом, тот, кто желает стать «наблюдателем», не всегда располагает средствами для установления отстраненного отношения, обычно ассоциируемого с наукой, расчетами, измерениями, документа ми, архивами. Поэтому он неизбежно приходит к тому, чтобы рассматривать как «научную объективность» ак тивное и методичное конструирование знания, состояще го в накоплении, классификации информации и, одновре менно, в сознательной критике ограничений, присущих его точке зрения. Дюркгеймовский принцип, в соответ ствии с которым «следует интерпретировать социальные факты как вещи», включает и личный опыт всякого ис следователя, стремящегося частные впечатления заме нить корпусом знаний, по возможности независимым от его спонтанно возникшего отношения к социальному миру. «Вещи» физического мира служат моделью для объектов социологического знания именно по причине внешней воплощенное™, которой они обладают непо средственно и вполне ощутимо. А, как показал Башляр на примере физики, объективность научных объектов все гда неотделима от акта объективации.

Если научное исследование и содержит необходи мость рвать с обыденным здравым смыслом, оно, тем не менее, не навязывает жесткую стратегию разрыва с «пред- понятиями». Конечно, социолог стремится преодолеть границы своего опыта, проблематизируя его благодаря статистическим данным, сравнениям, обобщениям. Но в

[22]

этом опыте он также черпает некоторое знание, чаще всего имплицитное или латентное (к примеру, такие «дан ные», как манера держаться, говорить...), которое со вре менем может быть дополнено, исправлено, реинтерпре-тировано. Являясь определенным препятствием знанию, опыт может, тем не менее, трактоваться как своего рода информация. Он составляет часть социального мира и в таком своем качестве, следовательно, должен рассматри ваться как объект анализа: принятие, отторжение, заме шательство... — эти свойства, которые составляют специ фическую окраску опыта, могут быть подвергнуты науч ному осмыслению. Такого рода указания на роль опыта не имеют здесь ничего общего с апологией здравого смыс ла: даже при столкновении с новыми и не выбираемыми им ситуациями социолог использует инструменты ана лиза, предоставленные его специфической культурой.

Таким образом, социологическая объективация имеет два измерения: недоверие к опыту и учет того же са мого опыта. Стремление ограничиться лишь первым па раметром привело бы к «объективизму», т. е. к исключе нию личных значений во имя репрезентативности, а это ведет к трактовке их как «пережитков», несущественных и недоступных для интерпретации. Желание непосред ственно применить второй параметр в лучшем случае при водит к своеобразному разъяснению личного опыта (соответствующего, в частности, феноменологическим, культурологическим подходам...), не имеющему правил, способных обеспечить его обоснованность. Например, в исследованиях таких сфер, как брак и межиндивидуаль ные связи (сексуальные, дружеские, светские...), «зако ны», выражающие действие «механизмов» гомогенизации связей (подобное идет к подобному), вырабатываются вопреки обоснованию, обычно выдвигаемому самими агентами — участниками связей в эмоциональных и психологических терминах «симпатии», «влечения» и «вкуса». Тем не менее социолог не может игнорировать того, что регулярности, выявленные в ходе этого необходи мого этапа исследования, могут быть выявлены лишь на столько, насколько агенты производят их на основе сво-

[23]

бодного выбора. Это отношение агентов к их практикам составляет предмет специального анализа.

Даже когда социальное принуждение является оче видным, как в случае обязательной военной службы, тема которой будет проходить красной нитью через всю дан ную главу, процесс объективации не идет сам по себе. Как официальные представления военной институции, так и спонтанные рассказы рекрутов представляют собой пре пятствие, которое следует преодолеть. Официальные представления ссылаются на родового индивида («при зывник», «гражданин»...), находящегося при исполнении общезначимых функций («защита Родины»), а спонтан ные рассказы рекрутов выдвигают на первый план инди видуальный опыт, воспринимаемый исключительно через призму навязанной ситуации, зачастую оцениваемой как бессмысленная («это ничего не дает»). В противовес раз личным формам нейтрализации социально обоснован ных различий социолог старается выявить связь внешне автономного функционирования военной институции с социальными характеристиками агентов (гражданская профессия, социальное происхождение, дипломы, воз раст...)- Благодаря этой операции разрыва с обыденным здравым смыслом он содействует выполнению требова ния социологического знания, к чему призывает правило Дюркгейма: «социальное следует объяснять социальным» (а не «родовым индивидом» или «отдельной личностью», которые являются по самой природе независимыми от «социального»). Социолог исходит из гипотезы, что даже такая институция, которая, как представляется, отделя ет «индивидов» от внешнего мира, от его представлений и классификаций, может быть понята, только если уда ется установить соответствие — далеко не всегда очевид ное — между внутренним порядком институционали зированного универсума и внешним порядком социальных структур. Эта гипотеза о соответствии является не просто одной «идеей» из многих: она управляет всей Деятельностью по сбору данных, по отбору материала и, следовательно, по конструированию самого объекта. Сконструированный объект не является эмпирической

[24]

реальностью (военная служба, армия), но «абстрактной» системой отношений между функционированием опреде ленной институции и социальными группами, неравны ми по ряду критериев ( Pinto , 1975).

Военная служба может представлять собой интересную иллюстрацию к методу включенного наблюдения. Социолог может сам быть призывником, что представля ет единственно возможный доступ к универсуму, мало открытому для прямого наблюдения. Первоначально он владеет лишь совокупностью впечатлений и чувств, ко торые составляют его собственный опыт; даже если он и обладает «привилегией» участия, объективация не при ходит сама по себе. Лишь процесс конструирования объекта позволит ему понять собственную точку зрения и овладеть знанием правил, позволяющих учитывать индивидуальный опыт.

1. Объективирующий разрыв

Именно потому, что социолог изначально погружен в сферу личного опыта, он должен на первых порах поста раться наработать инструменты, которые наиболее бла гоприятствуют предрасположенности «рассматривать со циальные факты как вещи».

1.1. Методологическое применение сравнения: процесс внушения в «тотальных институциях»

Среди методов отчуждения от наиболее непосредствен но обнаруживаемых характеристик определенного соци ального универсума обоснованное сравнение (в противо-

[25]

положность зыбкой метафоре) является средством при вилегированным: оно показывает, что некоторые характеристики являются частью более общей логики. Если рассматривать армию внутри группы институций, обладающих сходными чертами (огороженность места, внутренняя регламентация, специфические санкции, ношение формы...), то чрезвычайно полезной категорией для это го может служить понятие «тотальной институции», за имствованное у Эрвина Гоффмана 1 : «Тотальную органи зацию ( total institution ) можно определить как место пре бывания и деятельности большого количества индивидов, которые в течение достаточно долгого времени отрезаны от внешнего мира и ведут совместно затворническую жизнь, формы которой эксплицитны и тщательно регла ментированы» ( Goffman , 1968, р. 41).

Эти институции характеризуются физическим и /или моральным принуждением потому, что оно выступает как наиболее эффективное средство для искоренения при вычек и ожиданий, связанных с существованием, кото рое велось прежде. Чтобы конечные цели институции могли быть адекватно достигнуты, и, поскольку, как представляется, никто им не подчиняется добровольно и с удовольствием, следует сначала уничтожить «преж него человека». Институциональная кодификация прак тик содержит технические параметры, вытекающие из не обходимости наиболее экономно (с точки зрения денег и времени) управлять группой индивидов, зачастую многочисленных, разных, более или менее уклоняющихся, а также ритуальные параметры, вытекающие из необхо димости демонстрировать превосходство институции над ее членами («затворниками», как говорит Гоффман, которых институция обязана подчинять). Один из принципов функционирования весьма различающихся институций, таких как интернат, приют, тюрьма... состоит в том,

1 По причине двойственности французского термина «тотали тарный» мы считаем возможным использование простой кальки с английского выражения «тотальная институция». В таком смысле оно в основном и употребляется. — Прим. автора.

[26]

чтобы сокращать «частную сферу» индивида, свойствен ную его «нормальному» существованию.

Чтобы определить отличительные черты одной из этих институций, полезно вычленить ряд переменных по некоторым измерениям: все институции такого типа могут быть ранжированы в зависимости от степени физическо го принуждения, которое они оказывают или скрыто санк ционируют в зависимости от степени личной поддержки со стороны индивидов, на которую рассчитывают инсти туции, или от экономической реальности, которую они прямо или косвенно поощряют (можно сослаться на кон цепцию Макса Вебера об аналогии между монастырским аскетизмом и рационализацией экономической активности)... С того момента, как сравнение приводит к экспликации общих черт и различий, оно может рассматривать ся как составная часть научного исследования.

Наблюдение и институция

Прежде чем приступить к описанию военной службы с помощью понятия «тотальная институция», следует по ставить предварительный вопрос о методе наблюдения: какими средствами мы можем располагать, чтобы понять, что мы действуем правильно?

В первую очередь можно обратиться к приемам коди фикации, осуществляемой самой институцией. Как еще можно определить практики, которым институция придает большое значение, если не через изучение средств, прямо предназначенных для их усвоения? Чтобы обнару жить правила, их следует искать, по крайней мере, на первых порах, в учебниках, памятках и, конечно, в официальных предписаниях, которые часто вырабатываются в педагогических целях: путем вербализации эти доку менты обеспечивают дублирование навыков, которыми агенты институции владеют, но зачастую не в состоянии обнаружить. Очевидно, что реальность отличается от того, о чем говорится в письменных предписаниях, тем

[27]

не менее они представляют собой ценный материал. Стре мясь к эффективности, они не пренебрегают деталями, К оторые на первый взгляд могут казаться несущест венными. Таким образом дискурс, который открыто нацелен на тщательно прописанные «мелочи» (расписание, правила поведения, различные ситуации), иногда опере жает «наблюдателя» с его «этнографическим» взглядом. Внимание, открыто обращенное на области явным образом регламентированные, не должно исключать сбор фактов, существенно менее кодифицированных. Так, на пример, формы шуток, которые могут циркулировать внутри достаточно однородной группы, представляют со бой очень важную информацию об этой группе: то, что кажется смешным и заставляет смеяться — причем сме яться всех, — позволяет определить то, что группа счита ет запретным и, следовательно, опасным для высказыва ния, а также то, что она считает словесным геройством. В армейском мире шутка призвана выражать в основном удовольствие, которое получают члены жестко регламен тированного универсума от нарушения установленного порядка, сводя то, что считается «высоким», к более низ кому, — немного на манер поведения народных масс в карнавальных ритуалах (Бахтин, 1990). Выражение «под винь свой зад» («отвали», «исчезни»...) как нельзя луч ше, в отличие от обычного «подвинься», позволяет осво бодиться от «красот» (и других «выкрутасов») официального языка, которыми общество обычных смертных укра шает — и загромождает — свою речь. Брутальность этой формы устного выражения представляется несовмес тимой с цензурой других универсумов, где оппозиция между «высоким» и «низким» может быть совершенно иной. Священники не могут предаться свободе «поржать» иво всю глотку»), но тем не менее могут позволить себе намекнуть , покраснев, на легко контролируемые благод ушные искушения («грешки», «чревоугодия» или «апатию»). Точно так же представители школьной элиты (подго товительные курсы к Высшей Нормальной школе, сту денты Высшей Нормальной школы) не могут не помнить

[28]

о табу, которые наложены на наиболее грубое употребление языка, но они находят в литературной технике над лежащие средства сообщения, использование которых может стать самоцелью: «праздновать Бахуса» представляет собой мирскую активность под видимостью культа, тогда как «служить Клио», наоборот, скрывает аскети ческую эрудицию за шармом мифологического мира.

Социолог должен более или менее сознательно сле дить за тем, чтобы не подчиниться социальной или ин теллектуальной иерархии процесса сбора и накопления данных: когда все подчинено конструированию объекта, любой метод может считаться полезным и уместным.

Наблюдение над техникой умерщвления

Осмысление «конверсии», которую выполняет тотальная институция, требует систематической, т. е. одновременно последовательной и продуманной работы: техники «умерщвления» (заимствуя термин у Гоффмана) имеют целью свести до минимума (однако с некоторыми допущениями) сферу частной жизни. Они будут рассмотрены на примере двух типов институций.

Техника умерщвления в армии

Сравнительный анализ позволяет констатировать, что принцип такого рода техники не является специфическим для военной институции, даже если она сообщает ей достаточно характерные формы.

— Отрицание всякой идентичности Воздействие на личностную идентичность осуществляется с помощью запрета различных форм, обычно исполь зуемых для представления себя. Запрещается называть имя, а фамилия произносится в сочетании с указанием принадлежности к тому или иному классу («солдат А», «драгун Н»...). В свою очередь, этот класс .включен в ле-

[29]

гитимную иерархию надындивидуального характера (ср. «мой полковник» с «мой отец», «мать-наставница», «то варищ секретарь»...)*. Личные признаки вытесняются в обмен на форму, выполняющую очевидную функцию ни велирования, дополняемую стрижкой волос «в соответ ствии с правилами». Сфера частного измеряется тем, что остается: несколько фотографий, сверток съестных при пасов, транзистор, книга (не «скандальная»)... В любом случае, объем этой сферы строго ограничен простран ством стандартного шкафчика, который должен содер жаться в постоянном порядке и в любой момент может подвергнуться контролю какой-либо инспекцией.

•  Ограничение во времени и пространстве
Организация времени и ограничение перемещения во внутреннем пространстве институции означает утрату личностью «автономии»: институция стремится занять все время индивида, который не должен более принадле жать себе. Отсюда бесконечная череда ситуаций, требу ющих поспешности (неожиданные переклички, наряды вне очереди, регулярные наряды, марш-броски, бег) или бесконечного ожидания (очереди, охрана...): это способ ствует поддержанию постоянной готовности к возмож ным приказам, в основу которых почти всегда заложено требование личного самопожертвования.

•  «Вербовка»

Осуществляемая внутри групп (эскадроны, караулы, спальные помещения в казармах), она отражает процесс институционального реклассирования, в результате которого индивид существует лишь в качестве члена своей группы, что делает его ответственным за все, что в группе происходит. Дедовщина или коллективное наказание, которые носят почти регулярный характер, основаны на

* Во фр. языке при обращении к вышестоящему военному чину сохраняется использование притяжательного местоимения, которое, как правило, на русский язык не переводится либо за меняется словами «товарищ», «господин». Ср.: «мой генерал» — «товарищ генерал» — Прим. пер.

[30]

глубоко «антииндивидуалистическом» принципе. Более того, приходится еще пройти через то, что Гоффман назы вает «физическая контаминация» (лично не контролиру емая скученность) и «моральная контаминация» (сосуществование с нежелательными и невыбираемыми людьми).

— Безусловное подчинение

Абсурдный или противоречивый приказ тем более эффек тивен как инструмент дрессуры, чем менее он обоснован своим содержанием (которое и не может быть выпол нено) и чем более — формальным качеством приказа («так надо», «обсуждению не подлежит»...). Приказ, достойный исполнения только потому, что он отдан аген том, уполномоченным институцией, вскрывает в крайней и очищенной форме отношение иерархической зависимости: «В Сэн-Сире, чтобы мы прониклись идеей, что вся кий приказ, каков бы он ни был, даже если он кажется идиотским (о чем низшему по чину не дано судить), и тем более если он таковым и является, должен быть вы полнен без колебаний и обсуждений» ( Federphil . Nos vings ans a Saint - Cyr . Paris , 1933). К этим процедурам, которые можно найти во многих других институциях, следовало бы добавить всякого рода «персонифицированные» методы, благодаря которым агенты институции от слеживают и третируют строптивых индивидов, «умни ков», «горлопанов» — в других обстоятельствах их бы назвали «заносчивыми» или «претендующими» — тех, кто много о себе воображает.

Негативный язык, использованный здесь для описа ния процесса искоренения типов поведения, обычных для гражданской жизни, таит в себе угрозу представить од номерного индивида по принципу механистической ме тафоры — «автомата». В самом деле, индивид, чьему «об ращению», если воспользоваться церковным языком, стремится способствовать институция, это тот, кто усво ил коллективный и деперсонифицированный порядок в такой мере, что более не нуждается в эксплицитных ука заниях, чтобы соответствовать объективным требованиям институции. Более того, он в состоянии проявить оп-

[31]

ределенную степень «инициативы», которая может быть признана и даже поощряема институцией с помощью про движения по службе (младший командный состав).

Во многих тотальных институциях можно найти это стремление к «конверсии» — замене «прежнего челове ка» «новым» с помощью не столько эксплицированных убеждений, сколько совокупности процедур, которые по добны своеобразной гимнастике.

Систематическое вдалбливание автоматизмов в тело столь значимо в подобных институциях (даже когда дело касается в основном заботы о душе) поскольку, доводя до крайности логику всякого ученичества, они обеспечивают полное соответ ствие Порядку. «Военный дух» вырабатывается с помощью специфической ортопедии — всех этих «ровняйся», «подбородок вперед», «держитесь пря мо», «грудь колесом», целью которых является ис коренение из тела одновременно и естественного, и женственного. Инкорпорированные в форме практических схем в жест и слово ценности «пря моты», «энергичности», «твердости», «чистоты», «точности», «решительности», «серьезности», «до бровольности» противопоставляются граждан ским ценностям, соотносящимся с «расхлябан ностью», «мягкостью», «неопределенностью», «ненормальностью», «легкомысленностью», «изыс канностью», «сентиментальностью» и «инстинктивностью». «Прямая» осанка мужчины с репута цией «лояльного», «честного» и «прямого» отра жает, или, лучше сказать, управляет таким же «прямым» и «решительным» духом и языком, ко торые проявляются в отвращении к «мелким при диркам» и предпочтении очевидностей («в боль шом коллективе дисциплина не роскошь, а своего рода необходимость»), близких к приказу и инст рукции. В словесном упражнении, каким являет ся жанр «рапорта», обнаруживается тот же идеал лаконичной сдержанности. «Факты» должны быть

[32]

поданы в краткой форме, оставляя за высшими чинами привилегию окончательной интерпрета ции; ни «болтовня», ни эмоции недопустимы, ког да речь идет об изложении сути, «отчете» о том, что «констатировано».

Техника умерщвления в младших семинариях

Младшие семинарии 1 прежних времен (они были отме нены в 1967 году), описанные Шарлем Сюо ( Suaud , 1975, 1976, 1978), во многих отношениях могут быть сравнимы с армией. Так, очевидной являлась их деятельность по систематической маркировке, с помощью которой семи нария стремилась трансформировать в будущего священ ника ребенка, чье призвание первоначально отнюдь не носило необратимого характера. Помимо обычных средств, среди которых униформа, регламентированный режим и время, насыщенное церемониями, были наиболее типич ными, существовал целый арсенал более изощренных мер, предназначенных регулировать внешне незначитель ные аспекты существования: на превосходство сакраль ного указывается во всех самых «профанических» видах деятельности таким образом, чтобы они не могли служить убежищем, опасным для духовной жизни («Едите ли вы, пьете ли вы, что бы вы ни делали, делайте во славу Бога»).

Первый пример ежедневной дрессуры: дортуар. «Время перехода ко сну строго регламентирова но. Как только трижды прочитана молитва Лее пе ред статуей Девы Марии, следует без промедле ния отправляться спать, строго соблюдая закон "Большой тишины" [...]. Чтобы подавить лукав ство, настоятельно рекомендуется обернуть во круг шеи четки и прочитать несколько молитв, что изгоняет всякую "дурную мысль" или всякий "дур ной жест". Когда при восстании ото сна "Прези-

1 Институции, которые давали специфическое среднее обра зование будущим семинаристам.

[33]

дент" (так называли воспитателя) прочтет молит ву " Benedicamus Domino " , следует немедленно встать, отвечая " Deo Gratias " , затем совершить свой туалет столь же тщательно, сколь и энергич но, однако не слишком увлекаясь "временем, от веденным для приведения в порядок волос", как об этом говорит инструкция, зачитываемая публично во время объявления оценок. Семинарист, наконец, крестясь, покидает дортуар, затем направляется в часовню, вновь приветствуя Деву Марию троекратным Ave ».

Второй пример: трапезная. Здесь также «принятие пищи [...] открывается молитвой и заканчивается чтением Нового Завета и жития Святых». Трапезная, которая хотя и «представляет меньше опасности, чем сон [...], также последова тельно становится школой хорошего поведения, приличия и чистоты». Тишина здесь обязательна, и семинаристы «должны разговаривать "умерен но", избегать "восклицаний и приступов смеха" [...], а также стараться не греметь столовыми при борами» ( Suaud , 1976).

В связи с этим можно задаться вопросом относительно специфики военной институции: почему армия считает возможным не контролировать сон и принятие пищи в той же степени, что и религиозная институция? Конеч но, организованный характер этих видов деятельности в общественных местах (столовая, дортуар) требуют, что бы они были подчинены общему функционированию ин ституции. Но если бы военная институция стремилась к столь же тотальному контролю, можно предположить, что ей пришлось бы:

запретить проявление «мужских качеств» в ситуациях, не влекущих за собой каких-либо последствий: способствовать такому внутреннему настрою, кото рый несовместим с поощряемой армией готовностью к постоянной и интенсивной физической активности.

[34]

1.2. Установление связей между социальными свойствами агентов и социальными функциями «тотальной институции»

Недостаточно описать основные черты машины армейского принуждения. Оно могло бы и не иметь никакого эффекта, если бы не существовало аналогии между со циально обусловленными качествами тех или иных инди видов и постоянными и молча усваиваемыми характе ристиками воздействия, которое они испытывают. Функ ционирование институции предполагает определенные социальные условия, которые обеспечивают успех рабо ты по внушению. Это не «аксиома», а общий принцип со циологического объяснения. В «сложном» обществе вся кая институция неизбежно оказывает дифференцирую щее воздействие на агентов, или, что одно и то же, различные социальные группы неравным образом предрасположены к тому, чтобы следовать требованиям той или иной институции. Если данный этап исследования требует использования языка статистики, то потому, что он дает хороший (но не исключительный) инструментарий разрыва с обыденным сознанием.

Действительно, статистический анализ позволяет установить, что агенты обладают неравными объективными возможностями:

•  получать определенный тип благ и заниматься отдель ными видами деятельности;

•  соответствовать социально определенным образцам при их использовании или потреблении (успехи в учебе, «изысканный вкус»...);

•  культивировать соответствующие субъективные аспирации (чувствовать себя «избранным» или «не достойным», «созданным для...»).

Если институции, в частности, «тотальной», свойствен но навязывать индивидам свои собственные коды расшиф ровки личного опыта, и если обычно она не допускает

[35]

иных м отивов добровольного вступления в институцию, кроме тех, которые она формулирует сама на возвышенном языке призвания («Если ты любишь приключения, армия предлагает тебе энергичное дело», «Слушай, слу- щай Иисус говорит с тобой. Он зовет тебя: "Иди, следуй за мной"»), то статистический анализ предлагает сред ства выявления социальных механизмов адаптации аген тов к институции и, следовательно, механизмов произ водства «призвания»: он позволяет, тем самым, уловить и обратные случаи, т. е. неприятия и отказа.

На данном этапе работы по конструированию объек та, можно было бы определить действие тотальной ин ституции, утверждая, что она стремится систематизиро вать социально классифицированных индивидов в соот ветствии со своими собственными принципами; между тем, иерархия мобилизованных индивидов и качеств, ко торую она устанавливает, не полностью автономна от внешних иерархий. Выявление отношений между клас сификацией институции и социальными классификация ми, так же как и трансформирующих законов, которые регулируют эти отношения, дает возможность преодолеть ограничения, присущие предшествующей фазе и не по зволявшие по-настоящему рассмотреть вопрос различий между столь несхожими институциями, как, скажем, тюрьма и элитарная школа. Чтобы не ограничиваться аб страктным описанием формальных инвариантов («солдат» по сравнению со «священником», с «пансионером» лицея или Grandes Ecole ), следует выявить специфику оппози ционных связей, свойственных самой институции (армей ский — гражданский, мужественный — женственный, энергичный — расслабленный), соотнося их с системой отношений между социальными классами. Это предполагает две операции: первая состоит в анализе социальных характеристик агентов военной иерархии, с самого ее верха до самого низа; вторая — в исследовании истори ческого формирования военной институции во Франции. Совершенно ясно, что последнее не равносильно «вклю ченному наблюдению», поскольку изучение прошлого,

[36]

с присущими ему трудностями, представляет собой определенное отклонение в сторону. Однако исследователь не может упустить его из поля зрения, если он стремит ся принять с точки зрения метода все меры предосторож ности против частичного, антиисторического видения, т. е. фетишизации объекта, который он описывает.

После того как анализ связи между военной и соци альной классификациями проделан, становится возмож ным ставить вопрос о социальных функциях военной службы. Это возможно, когда оказывается, что армия классифицирует призывников в соответствии с логикой, основание которой не имеет сугубо внутреннего происхождения. Взяв в качестве объекта эти функции, социо лог не привносит ad hoc гипотез в полевую работу, про исходящую в непосредственной близости от материала, при конструировании объекта он лишь выявляет такой аспект, который предполагает наблюдение вплоть до самых скрупулезно схватываемых деталей. Социолог игно рирует академическое разделение между фазами ана лиза: одновременно описывается данность (типология «солдат» или «начальников», «ситуаций»), ей по индук ции придается надлежащая форма («культура новобранцев», «культура армии»...) и осуществляется ее «теоре- тизация» (моделирование, анализ «подсистемы» и ее «дис функций»...).

Одним словом, эта новая фаза должна помочь, с од ной стороны, рассмотреть отношение между функциони рованием институции и воспроизводством социального порядка и, с другой стороны, подготовить следующую фазу, посвященную осмыслению опыта, проживаемого агентами. И здесь вновь анализ может оказаться очень плодотворным: благодаря сравнению различных институ циональных классификаций он помогает вскрыть специ фику военной институции.

[37]

Военная селекция и иерархия качеств

Как изучать селекцию призывников?

Официально призыв солдат основывается на принципе всеобщности, подобном тому, каким вдохновляется обя зательная школа или всеобщее избирательное право. Од нако, с одной стороны, известно, что, по крайней мере в настоящее время, призывают не всех, подлежащих мобилизации (приблизительно две трети возрастного контингента); с другой стороны, сомнительно, чтобы внут реннее распределение рекрутов точно отражало состав призванного населения. И если сразу же приходится при знать невозможность довести до полного завершения анализ процессов селекции, чего требуют предыдущие рассуждения, то, тем не менее, социолог не совсем ли шен ресурсов и может воспользоваться для анализа сво им собственным положением. Он может прежде всего обратить внимание на то удивление (и замешательство), которое вызывает среди военнослужащих само его при сутствие. То есть присутствие индивида, обладающего дипломами, что крайне нетипично для регламентированного универсума, славящегося своей «суровостью» (дисциплинарные или полудисциплинарные войсковые объе динения в сухопутных войсках): его объясняют вовсе не закономерностью, а скорее административной ошибкой, либо акцией разведывательных служб. Такого рода диссонанс, который вызывает «приблудший» интеллектуал, дает некую информацию относительно средней публики, людей, которые считаются находящимися на «своем мес те» в подразделении, наиболее близком к общей модели прохождения военной службы. Три четверти из всех при званных проходят службу в сухопутных войсках. Здесь возможны два пути:

— один состоит в сборе доступной информации об общих процессах селекции (освобождение от военной службы, отсрочка от службы или ее «перенесение», свя-

[38]

з и, «взятки», «теплые местечки»...), которые, надо думать, определяют реальный социальный состав контингента. И здесь единственный индикатор неравенства в рекрути ровании и/или назначении можно получить через связь образовательного уровня и иерархии постов, понимаемой в целом как соотношение «задействованные на конторской службе» — «задействованные на строевой службе» (последние составляют приблизительно треть состава). Образовательный статус (врач, преподаватель и т. д.) яв ляется способом либо избежать непосредственного прохождения военной службы, либо получить должности, наименее неблагодарные с точки зрения физической и моральной и более соответствующие способностям;

— другой путь состоит в проведении (если есть воз можность воспользоваться личными карточками призван ных в армию) case study на примере одного из подразде лений, которое ничем не отличается от любого другого в сухопутных войсках, где, как уже отмечалось, сконцентрировано большее число призывников. «Случайная» выборка может быть получена путем отбора на основе лич ных карточек. Обнаруживается, что среди призванных в феврале доля получивших отсрочку меньше, чем доля отсроченных в июльском наборе (4% против 14%). Сре ди рекрутов, не имеющих отсрочки в группе февральско го призыва, 73% имели образование на уровне Сертифи ката профессиональной пригодности*. Не обнаружено ни одного сына фабриканта, высшего чиновника или пред ставителя свободной профессии; так же обстоит дело с отсрочниками, чье происхождение по преимуществу мож но отнести к нижним слоям средних классов. Что же касается июльского контингента, то он вообще, как извест но, имеет более высокий образовательный уровень, а среди всех, получивших отсрочку, дети рабочих составляют 46%, сыновья из семей сферы обслуживания — 8%, сы новья служащих — 11%, дети сельскохозяйственных ра ботников (о которых нет более точных сведений) — 11%,

* Этот сертификат ориентировочно соответствует нашему диплому ПТУ. — Прим. пер.

[39]

сыновья техников и мелких торговцев — 7% и 17% при ходится на лица, чье социальное происхождение остается неопределенным (все же можно предположить, что скорее всего среди них нет выходцев из средних или высших классов).

Иерархия людей и иерархия качеств

Анализ социального состава боевого подразделения (в противоположность чисто бюрократической единице) позволяет выдвинуть гипотезу, что армейская иерархия воспроизводит (в двойном смысле слова) социальную иерархию качеств и, через нее, иерархию социальных по зиций. Основное содержание добродетелей, ожидаемых от подчиненных, состоит в практически безусловном под чинении «начальникам» (мы это могли видеть на приме ре абсурдных приказов) — идеальной добродетели доминируемых: «хороший солдат» есть своего рода перевод выражения «хороший парень», бытующего в народе. В со ответствии с логикой, которая присуща и другим инсти туциям, существует гомология между внутренними оппозициями институции и оппозицией в социальном мире между доминирующими и доминируемыми. И здесь объек том анализа должна стать иерархия качеств, которая рас крывает иерархию людей.

«Рабскому подчинению», в котором содержится принуждение, навязываемое более сильными людьми, противопоставляется «здравый смысл», построенный на своего рода радости служения: усердный рядовой сам творит это немыслимое в гражданском мире чудо социального универсума, одновременно четко упорядоченного и ясно вос принимаемого, очищенного от всяких граждан ских причуд (особенно характерных для «интел лектуалов»), каковыми являются, например, страсть к анализу и дискуссии. Соответственно, низ иерархии представляет собой «хорошего под чиненного», который, не сопротивляясь, мирится

[40]

со своим скромным уделом: скорее это будет кре стьянин («с корнями»), чем рабочий (член проф союза). Оценки и замечания вышестоящих по по воду «духа» и «поведения» их подчиненных могут изучаться в соответствии с той же логикой, что и их школьные эквиваленты (сведения об успевае мости), с той только разницей, что они по преиму ществу носят конфиденциальный характер. Вот пример характеристики, которая содержит в се бе определение «отличника военной службы»: «Спокойный, преданный, компетентный, ока зывает ценную помощь старшим по званию. Сред них умственных способностей, но трудолюбив. Дисциплинирован. Сильно развито чувство друж бы. Отличник службы». Совершенно ясно, что ожидаемая образцовость солдата, который явно предрасположен таковым быть, прекрасно совме щается с некоторой ущербностью, выраженной, впрочем, языком, принятым в школьных институциях. «Средних умственных способностей, но тру долюбив»: такое суждение делает упор в основном на способности к служению, о чем свидетельству ют, с одной стороны, такие прилагательные, как «способный», «преданный», «компетентный», а с другой — «дух товарищества». Это последнее качество не отмечалось бы так часто, если бы оно не служило признаком «хорошей адаптации» к сре де. «Коллективизм», который поощряется армией, в отличие от других «тотальных институций» (семинарии, элитарные школы), более озабоченных личными подвигами или «реализацией личности», свидетельствует о безоговорочном согласии на за нятие позиции, характеризуемой как по вертика ли (подчинение приказу), так и по горизонтали (кооперация для выполнения общей задачи). Социальные функции военной службы заключаются в специфическом вкладе, который определенная система принуждения и классификации вносит в систему отно-

[41]

шений между социальными группами с неравным распре делением капитала (экономического, культурного...). Армия участвует в социальном воспроизводстве, но она это делает в соответствии с логикой, свойственной данной институции. В этом смысле возможно ее сравнение со школьной институцией, что позволяет уяснить специфи ку соответствующих функций различных институций. Если школа выполняет постоянную селективную функ цию, которая частично строится на исключении, армия должна осуществлять селекцию, не прибегая к исключе нию. В армии процесс селекции, который в любом случае оказывает воздействие временного и ограниченного ха рактера, состоит в основном в производстве доминируе мых, которые оставались бы в своих рядовых чинах. Сле довательно, можно различать социальную функцию, вы полняемую армией (и в некоторой степени школой) по приручению доминируемых, от функции школы по селекции доминирующих.

Выявление социальных функций военной службы необходимо для того, чтобы:

•  очертить границы, внутри которых может осущест вляться приручение, ибо не всякий агент поддается ему;

•  рассмотреть возможность различных функций (специфических функций по защите, по регулированию рабочей силы, которой грозит безработица...), не уста навливая их иерархии. Не может быть никакого окончательного мнения относительно задач военной служ бы, относительно «потребностей», которым она отве чает («армия служит дрессировке»).

Социальные условия повиновения

Отношение к военной институции и к тому принуждению, которое она осуществляет, варьирует в зависимо сти от социальных характеристик агентов 1 . Для одних по-

1 Факт, который скрывают большинство опубликованных опр осов общественного мнения, за редким исключением (опрос ф ранцузского института общественного мнения, май 1970 года).

[42]

виновение принуждению составляет лишь часть систе мы аналогичного пережитого опыта; среди представите лей же привилегированных групп такое принуждение может вызвать скандал или оказать травмирующее воз действие, особенно если оно не смягчается полученной в дальнейшем возможностью «командовать людьми». Кро ме того, влияние социальной принадлежности на воспри ятие военной службы опосредовано отношением, которое устанавливается между периодом службы и фазой жизненного цикла. Значение, которое придается этому периоду существования, зависит от того, вписывается ли оно в ту траекторию биографии, которая считается нор мальной или желательной. В зависимости от обстоя тельств служба может расцениваться как некий ритуал перехода, если и не очень желательный, то, во всяком случае, неизбежный, либо же, наоборот, как бессмыслен ный и ненужный разрыв с нормальным ходом вещей.

— Военная служба как ритуал перехода В народе служба в армии в возрасте 18-20 лет считается периодом перехода от молодости к зрелости, от относи тельной защищенности со стороны родительской среды к риску, связанному с независимостью... Впрочем, слово «ритуал» не есть лишь метафора: вспомним, как отмеча ются дни, связанные с регистрацией в военкомате, с ме дицинским освидетельствованием, с проводами в армию, а также многочисленные ритуалы, сопровождающие жизнь в казарме. В таком смысле служба выступает как момент переходного периода, короткого, но одновремен но особенного: молодой человек может уже работать, но зачастую в ожидании лучшего его работа носит характер временной; он еще не «устроился», поскольку еще не имеет собственного жилья, и даже если он уже «гуляет», то все равно женитьба (или свободный брак) откладыва ется на более поздний срок. После службы наступает время «обустройства», поиска более постоянной работы, а может быть, и окончательного трудоустройства, «осте-пенения», прекращения «тусовок» с дружками. Наконец, чем более вероятна безработица, что как раз характерно

[43]

для наименее образованных — выходцев из народных классов в кризисные периоды, тем реже военная служба воспринимается как помеха в развитии «карьеры». Служба представляется частью универсума почти неизбежных обстоятельств, которые навязывает «жизнь» и от кото рых нет смысла уклоняться, разве только в том случае, если страдаешь какими-то тайными пороками — «все равно в конце концов все узнают» — постыдными или смеш ными (непроизвольное мочеиспускание, низкий коэффи циент умственного развития...).

- Военная служба как ярмо

Что касается молодых людей с дипломами, выходцев из средних и высших слоев, то здесь армия сталкивается с проблемой: либо призывать их как можно раньше, ослабляя тем самым их позиции в жесткой конкурентной об разовательной борьбе, либо откладывать их призыв, а тем самым и момент их стабилизации. Таким образом, когда бы призыв ни осуществлялся, военная служба может представлять собой лишь препятствие в жизни, не тер пящей «простоев». Нарушая течение жизни, военная служба, тем не менее, никогда не воспринимается как совершенно исключаемый вариант, однако, во всяком случае в периоды мирного времени, всегда есть возмож ность поиска альтернатив, позволяющих надеяться на смягчение навязываемых обстоятельств. Необходимо стечение самых неудачных обстоятельств, чтобы в качестве простого солдата отдать столько времени строевой служ бе; с другой стороны, существует масса примеров тех, кто «неплохо выкрутился».

Доминирующие и доминируемые в военной институции

Учет социальных характеристик агентов необходим не только для того, чтобы изучать состав призывников, но и Для того, чтобы исследовать контингент агентов инсти- т УЦии: будучи далеко неоднородным, он структурирует-

[44]

ся с помощью оппозиций, аналогичных тем, какие суще ствуют между позициями вышестоящих и подчиненных в иерархии. Не выделяя группу военных в качестве соб ственно объекта исследования, можно, тем не менее, ука зать несколько моментов, которые позволяют проиллю стрировать практику сравнительного анализа, основанную на принципах структурной оппозиции.

— Элитарные качества

Как и в большинстве институций (школа, Церковь...), высшие позиции ассоциируются с блестящими качества ми, тогда как средние достоинства — «серьезность» либо «верность» — являются уделом подчиненных. Поэтому не следует торопиться распространять на всю военную ин ституцию характеристики, принадлежащие этим последним. Собственно структурный анализ заключается в том, чтобы показать, что релевантной является не позиция как таковая, но система оппозиций между позициями, различающимися по характеристикам траекторий агентов, которые их занимают.

— Специфика военной элиты

Недостаточно включить начальников в социальный уни версум «доминирующих», поскольку то, чем они от него отличаются, столь же важно, как и то, что их с ним связывает. Как правило, всякая доминирующая позиция в какой-либо институции предположительно опирается на «личность» агентов, которые ее занимают. Среди «спо собностей», делающих «начальника» достойным быть ру ководителем, фигурирует и «характер». Это свойство от личается от качеств, считающихся неполноценными, — «абстрактными» и «теоретическими», — которые прису щи «интеллектуалам»: «характер» это то, что позволяет добиться ревностного послушания солдат, особенно в си туации повышенной опасности.

— Внутреннее деление командного состава

Внутри командного состава оппозиция между доминирующими и доминируемыми воспроизводится в весьма спе-

[45]

цифических формах. Например, дистанция между офицер ами и унтер-офицерами, которая является решающей, если мы хотим анализировать социальное деление дея тельности командного состава, характеризуется разрывом между «блестящими начальниками», наделенными даром «инициативы», и служаками, обладающими скорее спо собностью «скромного» и «незаметного» исполнения при казов. Эти последние предрасположены быть промежуточным звеном между высшими эшелонами и рядовыми, с которыми они в определенной мере имеют общие мане ры и язык. Наконец, даже среди офицеров можно распо знать аналогичную оппозицию между людьми, рано вы двинувшимися на командные должности благодаря пре стижному образованию, полученному в Grandes Ecoles , и теми, чье более позднее продвижение связано с выслу гой лет.

Доказательность сравнения

На этой стадии анализа использование сравнения оправ дывается полностью: специфика армейской классификации обнаруживается более очевидным образом, если этот про цесс рассматривается сквозь призму ему подобных.

Школьная «классифицирующая машина»: la khagne*

Осуществляемая школой классификация представляет очевидный интерес в той мере, в какой, с одной стороны, суждения школьной институции обладают высокой сте пенью легитимности, и, с другой, обладают длительным воздействием на агентов, что безусловно отличает их от классифицирования призывников.

* La khagne — подготовительный лицей (для бакалавров) Ия поступления в Высшую педагогическую школу ( Ecole Normale Sttperieure ). — Прим. пер.

[46]

Формирование «классифицирующей машины» было предметом специального исследования ( Bourdieu , de Saint Martin , 1975), позволившего выявить «категории профес сорского мышления», т. е. принципов классификации, осуществляемой преподавателями, на примере одного образовательного канала, близкого модели «тотальной институции», а именно подготовительного лицея для поступления в Высшую педагогическую школу. Логика оценивания, осуществляемая школой, исследуется на основании особенно показательного материала — со вокупности индивидуальных карточек, которые запол нялись в течение последовательно четырех лет одним преподавателем философии в первом классе подготови тельного лицея в Париже.

Наличие информации, касающейся социального про исхождения каждого индивида, а также его качествен ных и количественных оценок, позволяет проверить сле дующие гипотезы: «Таксономии, которые распознаются за ритуализированными формулами профессорских харак теристик («оценки») и которые, соответственно, струк турируют аргументы профессоров в той же мере, в какой те их выражают, могут быть соотнесены с цифровым выражением оценок (отметки) и с социальным происхожде нием учеников, являющихся объектами этих двух форы оценивания»). Можно рассматривать «Машину» в связи с двумя ее операциями: одна из них преобразует соци альную классификацию (проще говоря, социальное про исхождение) в классификацию школьную, другая школь ную классификацию превращает в социальную (проще го воря, профессиональная деятельность впоследствии). Здесь будет рассмотрена одна из этих двух операций.

«Классифицирующая машина», устанавливающая вза имосвязь между двумя факторами — на «входе» наследу емый культурный капитал, который может быть опреде лен профессией отца, и на «выходе» школьный капитал, определяемый с помощью средних оценок, — показыва ет общее соответствие между этими двумя факторами. По мере того, как мы продвигаемся от самых плохих к

[47]

хорошим ученикам, мы поднимаемся от сына мелкого тор говца, ремесленника или работника по техническому об служиванию (из провинции) к сыну университетского про фессора права или филологии в Париже, через профес сии инженеров или крупных коммерсантов. Оппозиция между доминирующим и доминируемым полюсами явля ется принципом гомологии между пространством соци альных классификаций и пространством школьных клас сификаций и, следовательно, наблюдаемых соответствий. При анализе шкалы заслуг, которые подразумева ют характеристики, даваемые преподавателями, видно, что внизу оказываются ученики «недале кие», «простоватые», «раболепные», «примитивные». В средней части шкалы («хорошая середи на») появляются ученики «старательные», «серь езные», «сильные», а на вершине оказываются ученики, способные доводить дело «до конца», «до совершенства», «самобытные». Даже внутри груп пы «хороших» существует оппозиция с точки зре ния характера успеха: «блестящим» субъектам, до стигающим успеха легко, благодаря «одаренности» или «избранности», противостоят субъекты, представляющие лишь негативную форму успеха, характеризуемого «трудом», «усилиями», «при лежностью». В школьных карьерах и качествах, дисциплинах, учебных заведениях всегда обнару живается этот дуализм между благородной фор мой образца и сугубо школьной формой, которая подразумевает некоторую ущербность. Из установленной таким образом гомологии между дву мя факторами — социальным и школьным — можно вы вести, что школьная классификация обладает глубоко скрытой объективной истиной: практически неуловимые, но социально обоснованные признаки личности (стиль, Дикция, внешний вид...) составляют критерии сугубо школьного акта оценки. Но для того, чтобы не упустить часть описываемой реальности, к чему приводит вера в езависимость профессорских суждений, следует допол-

[48]

нить первый момент анализа, характеризуемого разры вом с внутригрупповыми представлениями, вторым мо ментом. Он состоит в том, чтобы описать функционирова ние «классифицирующей машины» как «идеологической машины», которая, скрывая от агентов соответствие между школьным и социальным классифицированием, облег чает тем самым его осуществление. Делая это соответ ствие явным, социолог начинает понимать, что соци альные функции классификации могут осуществляться таким образом, чтобы создавалось впечатление, что агенты институции (прежде всего в собственных глазах) подчиняются лишь целям и правилам школьной институции. Благодаря коллективным механизмам институционально го освящения создается впечатление, что классификация агентов не имеет иного смысла кроме как обоснования самой институции: характеристика «философский склад ума» дается не сыну университетского преподавателя, но индивидуальности, которая имеет возможность наилуч шим образом соединить в себе все черты, которые школа считает наилучшими.

Для продолжения такого типа анализа специфи ческого случая социального и политического применения социальных наук можно было бы преду смотреть исследование, имеющее целью посмот реть, каким образом на протяжении нескольких последних лет «культурное неравенство» было названо и начало рассматриваться как «соци альная проблема», могущая заинтересовать поли тиков, экспертов, педагогов, экономистов.

Процесс классификации в младших семинариях

Чтобы понять условия «производства веры», обратимся еще раз к исследованию Шарля Сюо, который также опи сывал «классифицирующую машину» ( Suaud , 1976).

Статистический анализ позволяет показать достаточ но легко, что до 60-х годов наиболее вероятная публика

[49]

этих институций была представлена детьми крестьян. Следовательно, вся работа по моральному внушению. оС уществляемая семьей и институцией, одновременно или поочередно, параллельно или совместно, состояла в том, чтобы пробудить чисто религиозные ориентации, не сводимые к профаническим интересам, и способствовать религиозной реинтерпретации опыта: «Восхваляя "благочестивые семейства" [...] (священники) давали этим многочисленным семьям титул "колыбели религиозного при звания", зная, что именно такие семьи наиболее идеологически "предрасположены" "пожертвовать кем-либо из детей" [...]» Семьи играли решающую роль в возникнове нии призвания, участвуя тем или иным образом в работе по религиозной маркировке: слово институции было наготове для того, чтобы быть воспринятым в «христианской семье», которая, исподволь ориентируя одного из своих сыновей на духовный сан, ничего, казалось бы, не предпринимала, а лишь подчинялась неизбежному тре бованию. В «тишине» и «сосредоточенности», а, иначе го воря, в незнании детерминант этой социальной предназначенности, могло осуществляться подчинение «призыву» Бога. За определенный период младшая семинария позволяла обеспечивать религиозное преобразование черт, присущих крестьянству. Таким образом, школьная деятельность всегда была подчинена фактору «духовного прогресса» (примат латинского языка, классического об разования, незначительная роль более современных предметов, корреляция оценок благочестивого поведения с результатами школьной успеваемости и т. д.): ученики мог ли цениться в целом по их личным религиозным заслу гам, не подвергаясь оцениванию в соответствии с сугубо школьными критериями, которые могли бы (согласно ло гике школьной институции), вероятно, быть для них не благоприятными. Так, «духовный прогресс» всегда при писывался педагогической эффективности институции и выставлялся как показатель победы церковной культуры над крестьянской «натурой». Одновременно с тем, как младшая семинария занималась укреплением некоторых

[50]

диспозиций раннего детства, она способствовала сокры тию всякой связи с ним, придавая своему воздействию форму радикального разрыва с мирским существованием: утверждая в качестве правила поведения, что «нуж но привыкать есть все», институция стремилась заставить забыть все то, что дети могли извлечь из наказов, когда- то слышанных, но не оформленных в «мораль» («не остав ляй хлеб», «суп надо доедать»).

1.3. Воспроизводство «тотальной институции» и наблюдение за изменениями

Выявление социальных условий, обеспечивающих успеш ность внушения, осуществляемого тотальной институцией, приводит к вопросу о значении трансформаций, затрагивающих социальные свойства агентов: как продле вает свое существование институция, когда происходит смена ее состава? Социолог, если он хочет избежать упро щенческой альтернативы полного изменения («все изме нилось») или полного сохранения («все как прежде»), должен учитывать логику системы, которую он изучает, показывая черты, необходимые для воспроизводства институции и, соответственно, вычленяя изменения в зави симости от того, совместимы ли они с ее функционирова нием, или указывают на критическое ее состояние. Пе риод изменений является плодотворным для анализа в том смысле, что он вынуждает ставить вопрос о различии между базисными свойствами и свойствами, соот ветствующими исторически обусловленному состоянию институции. Социолог не должен следовать школьным оп позициям между факторами изменения и «сопротивле ния» изменению, между движением истории и неподвижностью «структур»... Насколько его подход позволяет

[51]

уловить одновременно структурные инварианты инсти туции и вариации, которые способствуют их предохра нению. Если он будет поступать по-другому, «научный» подход к институции станет не чем иным, как научным способом участия в конфликте, который противопостав ляет, как в любой другой институции — Школе или Цер кви, например, — «традиционалистов» и «модернистов». Этот конфликт, достойный самостоятельного изучения, имеет одну цель — определение «воинского духа»: ничто не оспаривает ценности институции, даже если одни пред почитают опираться на такие понятия, как «честь», «родина», «послушание», а другие — скорее на «компетент ность», «технологии», и даже на «сближение армии с предприятием».

Регулирование кризиса: военная институция

Армия относится к организациям, придерживающимся «традиционной» модели авторитета, которая легче усваивается необразованной сельской молодежью, чем молодыми дипломированными специалистами: послушание и жестокость, определяющие жизнь призывника, гораздо легче допускаются теми, кто лишен социальных качеств, обеспечивающих уважение и почтение и позволяющих требовать права на собственное мнение, достойное вни мания. Однако по мере роста школьного образования эта модель авторитета подвергается критическому пересмот ру: когда возрастает доля усваивающих уважительное отношение — по крайней мере, на вербальном уровне — к таким ценностям, как «коммуникация», «выражение», «участие»..., становится значительно сложнее требовать слепого подчинения приказам. Именно на такое старе ние военной институции указывает, конечно, по-своему модернистская идеология, которая выступает за адапта цию армии к «духу времени», к «молодежи», придавая

[52]

большое значение технической компетентности, а не только этическим качествам. Кризис военной организации , о чем свидетельствуют различные показатели — вдание солдатских комитетов, рост числа моральных ввинений в ее адрес, — отражает разрыв соглашения, обновленного в предшествующий период существова ли институции, между ее способом функционирования социальными свойствами агентов. В ответ на трансформац ии, которые нарушают однородность контингента приз ывников, армия может либо проводить дифференцированное управление различными группами (отсрочки, ка йлы альтернативной службы и более неформальные пособы: «блат», «теплые местечки», освобождение от вое нной службы), либо стремиться минимизировать различия (ликвидация отсрочек в их прежнем виде и введение н овых). Как бы то ни было «рационализация» селекции всегда так или иначе входит в конфликт с официальной идеологией равенства.

Из этих выявленных современных тенденций, было бы, тем не менее, ошибочно делать вывод о полном исчезновении «парней», которые гарантировали прежде эффективность армейского повиновения и воспроизводство институции. С одной стороны, школа оставляет без дипломов достаточную долю своего контингента: в поколе нии, для которого эта институция играет решающую роль в социальном воспроизводстве, школьное исключение мо жет как раз способствовать новой форме антиинтеллек туализма, который наблюдается среди некоторых «хули ганов» ( Mauger , Fosse - Poliak , 1983) и который армия мо жет использовать в своих интересах (показательно, что, принимая в расчет экономический кризис, число добро вольцев за прошлые годы увеличилось). С другой сторо ны, даже среди образованных призывников распростра нение антиавторитарных ценностей варьирует в зависимости от характеристик дипломов и соответствующих постов: не все расположены ополчаться на «начальников» и на иерархические структуры, поскольку многие откры то придерживаются иерархического видения социально-

[53]

го мира, за редким исключением, когда они сталкивают ся незначительными устаревшими пережитками. Но и от эт их пережитков институция стремится освободиться во имя просвещенного реформизма (право на ношение гражданской одежды при выходе с военной территории, забота об обустройстве помещений, признание некото рых прав...).

Анализ трансформаций, которые затрагивают ин ституцию, не может быть сведен к простому противопоставлению между «вчера» и «завтра», он предполагает, что будут определены те дифференцирующие последствия, которые эти трансформации могут иметь для различных групп и их отно шения к данной институции. Недостаточно взять несколько изолированных переменных — те, что предоставляет сама военная институция — о распределении по чинам, о технических характеристиках должностей..., чтобы сконструировать, как это делают некоторые социологи, изучающие ар мию, индикаторы «изменения» 1 .

Наблюдение за повышением в звании или в должности не может заменить анализа эволюции корпуса профессиональных военных, разве что оно позволяет оценить особую важность приме нения электроники или информатики. Вместо того чтобы рисовать серию лубочных картинок, пред ставляется более целесообразным предпринять (но возможно ли это, когда ты зависишь от доброй воли тех, кто служит твоими источниками?) анализ позиции агентов в пространстве, структури рованном объемом и распределением различных видов капитала ( Bourdieu , 1979). В ситуации, ха рактеризуемой трансформацией форм социального воспроизводства, группы, наделенные опреде ленными видами капитала, могут прибегнуть к той

1 Такой наивный и сегодня устаревший подход можно найти в работе М. Яновича: Janowitz M . The professional soldier . Glencoe : Ihe Free Press , 1960.

[54]

или иной институции, чтобы поддержать свое от носительно устойчивое положение в социальном пространстве (например, охват независимых работников системой образования). Факт того, что после начальной фазы подготовки в армии про фессиональная жизнь будет продолжена путем «конверсии в гражданскую жизнь», сам по себе не означает, что отныне отношение к армии (ста вшей «нанимателем, как все остальные») стало бо лее инструменталистским. Он может быть интер претирован по-иному: армия может представлять ценность на рынке труда и, следовательно, вызы вать временную и одновременно глубокую привя занность индивидов, которые, превращаясь в граж данских лиц, далеки от того, чтобы отрекаться от пройденной службы. Рассмотрение этого процесса конверсии («профессионализации») как «сближения между гражданским и армейским» являет ся тавтологией и носит частичный характер, если не уточняются различные механизмы индивиду альной конверсии, которые могут строиться как на наименее специфически военных, так и на наи более специфически военных способностях. К ним могут быть отнесены такие личностные качества, как «искусство командовать людьми» либо обла дание обширными связями внутри армии или с предприятиями, работающими с ней.

Непреодолимый кризис? Пример младшей семинарии

Различные институции располагают далеко не идентичными ресурсами для сохранения условий воспроиз водства. Некоторые из них лишены средств принужде ния, необходимых для поддержания достаточной числен ности агентов: теряя некоторые из своих качеств, отныне считающихся «архаическими», путем внушения они стре-

[55]

мятся избежать риска сравнения, который может обер нуться против институции.

Так, роль младшей семинарии также претерпела трансформации своего контингента, связанные с общим постом доли охваченных образованием среди всего населения школьного возраста и со снижением доли сельско го населения региона, где располагалась изучаемая семинария. Из институции, которая во всем отличалась от других по причине ее бесконечно декларируемой рели гиозной специфики, младшая семинария трансформиру ется в учебное заведение, сопоставимое с другими: «По стоянно возрастающее сближение со школьными норма ми позволяет вскрыть то, что до сих пор было просто не мыслимо, — культурную нелегитимность семинаристов» ( Suaud , 1976). По мере того как система образования охватывает молодежь региона, семинария обречена потерять то, что составляло ее школьный раритет, и пре вратиться в школу «как все другие». Эта эволюция, фатальная для данной институции, разрушает, в конечном счете, безусловность гармонии, которая существовала между функцией внушения «религиозного духа», священ нической функцией и запросами мирян, в большинстве своем сельских. Кризис рекрутирования в младшую се минарию, которая отныне вступает в конкуренцию с кол леджами общего и среднего образования, является кри зисом воспроизводства священнического корпуса.

Чтобы ответить на «потребности по спасению душ», не уподобляясь при этом институции, пришедшей в упа док, Церковь была вынуждена изыскивать новые формулы: разделение церковного труда отражает положение священников, которые более не работают в терри ториально и социально объединенной коммуне, а вы нуждены сталкиваться с требованиями гораздо более Диверсифицированной публики (деятельность «Специ ализированного Католического Союза», адаптированная к «среде» лицеистов, рабочих...) и могут даже де легировать некоторые функции мирянам (катехи зис...);

[56]

— переопределение отношения к призванию. Призвание перестает быть чем-то само собой разумеющимся вследствие всеохватной и систематической маркиров ки, начинающейся уже с детства. Теперь оно пред стает как постоянно проблематичные и тем самым более подлинные «поиски»: «призвание не может бо лее рассматриваться как "взращивание зерна"; оно становится проблемой, одной из существующих воз можностей» ( Suaud , 1976. Р. 85. См. также: Cham pagne , 1986).

2. Объективация опыта

Наблюдатель не должен забывать, что объективная ис тина военной службы, которую он устанавливает, показывая функции социального воспроизводства, выполняемые институцией, является продуктом работы по кон струированию, реализуемому частично в ущерб значе ний, спонтанно воспринимаемых агентами; агенты могут ощущать некий разрыв между миром армии и граждан ской жизнью и, будучи далекими от того, чтобы иденти фицировать себя с институцией, которая представляет собой совокупность принуждений, думать о себе как о непокорившихся («горлопаны», «умники»...). Если мы опускаем этот момент, то мы рискуем:

— подменять, по выражению Карла Маркса, часто цитируемого Пьером Бурдье, «вещи в логике логикой вещей», т. е. скрыто предполагать механическую подгонку агентов к объективным структурам, обнаружен ным наблюдателем (так как процесс подгонки явля ется благоприобретенным, несмотря на то, что он представляется чем-то мистическим);

— не увидеть того, как объективные функции могут вы полняться через представления и организацию опы-

[57]

та, которые имеют свою собственную логику, и пред варительно к ним не адаптированы; __ отступить от правила, гласящего, что относиться к личному опыту следует как к объекту социологиче ского анализа.

Опыт агентов связан с социальным миром в двойном смысле: он социально обусловлен и он же обусловливает практики в той мере, в какой участвует в их структури ровании.

2.1. Объективация опыта доминируемых

Обращение к социальным характеристикам призывников необходимо для того, чтобы осмыслить черты, обычно связываемые с опытом военной службы. Призывники, на которых оказывает воздействие практика внушения в его наиболее чистой форме, примером чего служат боевые подразделения сухопутных войск, являются не только подчиненными в универсуме с его собственной иерархией, но и в своем большинстве относятся к выходцам из доминируемых классов. Временное принуждение, испы тываемое в армии, в каком-то смысле лишь укрепляет более ранний опыт, связанный с их траекториями. Это не означает, что опыт членов других классов не имеет никаких общих черт с опытом, присущим членам народных классов, это значит лишь, что эти последние пред ставляют собой крайний случай как раз по причине отсутствия символических ресурсов, позволяющих им са мим владеть ситуацией. Действительно, даже в ситуациях максимального принуждения, воплощенных в лагерях смерти, можно констатировать различия в способностях Регулировать это принуждение — естественно, в огра ниченных пределах ( Botz , Pollak , 1982): если индивиды, н аиболее обделенные, обрекались на абсолютную нужду, т о Другие могли пускать в ход некоторые свои социально "Условленные способности и «торговать» ими (с охра- ° и , например, или с другими заключенными), и таким

[58]

образом устанавливать некоторую связь с нормальным существованием.

Символическое доминирование и ситуация исследования

Было бы наивным полагать, что социальные характеристики агентов обнаруживаются немедленно при наблюдении. Агенты всегда воспринимаются в детерминированной социальной ситуации, чье воздействие на них самих, на наблюдателя и затем на отношение к наблюдению должны быть проанализированы как таковые. Если не фик сировать социальные характеристики ситуации наблюде ния — заранее назначенное интервью в домашней обста новке, интервью на рабочем месте с согласия дирекции и профсоюзов, непредвиденное наблюдение, вызванное какими-то событиями семейной жизни, соседского окруже ния..., — то социолог рискует приписать их в качестве едва ли не основных характеристик объекту исследова ния; такая иллюзия лежит в основе бесчисленных описаний «культур», свойственных группам («народная культура», «культура банд»...). Тот факт, что социология об разования и социолингвистика, если ограничиться только этими двумя областями, сумели исключить понятие (скрыто расистское) «культурного дефицита», то это по тому, что им удалось сконструировать свой объект, ана лизируя влияние символического доминирования в отношениях между школьными или лингвистическими «успе хами» и социально обусловленными диспозициями.

Безусловно, в ситуации включенного наблюдения со блазн представить доступ к объекту в форме непосредственного контакта наиболее велик. Для разоблачения этой иллюзии полезно еще раз обратиться к поучительным сравнениям, позволяющим различить последствия отношений доминирования и уловить логику практики доминируемых.

[59]

Навязанный язык и стратегия необходимости: пример письменного сочинения

Анализ продукции, девиантной с культурной и школь ной точек зрения, предполагает анализ условий ее создания: навязываемый и требуемый школой язык в форме школьных упражнений является хорошей иллю страцией стратегий необходимости, вырабатываемых культурно обделенными индивидами. Вместо того что бы видеть в «слабой письменной работе» лишь выраже ние логически и социологически необъяснимого отклонения от неоспоримой и безусловной нормы, такой как письменная работа (которую профессора философии считают лучшим методом развития «индивидуального мышления» и «способности мыслить»), можно рассмот реть ее как социологически значимый продукт ( Pinto , 1983, 1987). То, что называется «слабой работой», в дей ствительности есть не что иное, как попытка ответить любой ценой (что, в отличие от ответа на вопрос зонда жа, не будет просто зарегистрировано как чистое «мне ние») на навязанный вопрос, подразумеваемая подопле ка которого тем более скрыта от индивида, чем менее он близок школьной культуре. И если он не противопо ставляет ей простое молчание, то это, безусловно, по тому, что молчание вызовет против него санкции более суровые, чем «пустословие», а с другой стороны, пото му, что он обладает способностью худо-бедно мобили зовать формальные правила, подогнанные к определе нию школьной ситуации и воспринимаемой как таковая. Тот, кто ничего не знает, знает по крайней мере одно: что следует вести себя в соответствии с усвоенными в самом общем виде обычаями универсума, отличающего ся своей «возвышенностью»: рассуждать— это значит делать вид или принимать позу, соответствующую комплек су, который не имеет никакого отношения к повсе дневной жизни.

[60]

Автор «плохой работы» не может не обладать ка ким-то представлением о том, что такое язык, про- изводимый школой и для школы: усвоив за время учебы смысл оппозиции между «низким» и «высо ким», он знает, что следует отказаться от общих забот, «материализма», «несерьезности» некото рых «молодых», которые думают только о «день гах», о «мопедах», о «телевизоре» и уважать вели ких авторов, общие точки зрения («история нам показывает, что...»), с высоты которых рассмат риваются «человек», «мир», «наука», «искусство», «философия» и т. д. За неимением более адекват ных средств он демонстрирует свою добрую «фи лософскую волю», доводя отношение критической бдительности до навязчивой проверки каждой запятой в изложении сюжета, превращая усилия по систематике в бесконечное перечисление слу чаев, вариантов и выражая свою адекватность культурному порядку с помощью беспощадного морализаторского аскетизма по отношению к «эго изму», «инстинкту», «садизму»... «человеческой природы». В каком-то смысле культурно обездоленный лицеист обладает совокупностью знаний, логически и этически конформных ожиданиям школьной институции. Чего ему «не хватает», так это способности свободно расположиться в уни версуме соответствий, подстановок, преемственности и противоречий («чувство» — или «чувствительность» — противопоставляются «рассу дочности»: они располагаются на стороне «тела», «природы» и т.д.). Плохой автор беспрестанно перечисляет все формы «желания» и считает правильным вынести в финале целомудренное осуж дение «желанию», будучи неспособным уловить, что в зависимости от того или иного случая «же лание» определяется через противопоставление «разуму», «культуре»... или через противопостав ление «природе», «вещи», «потребности», то есть

[61]

реестр концептов предписывает этому «концеп ту» переменное место, иногда близкое полю (низ шему) «детерминизма», а иногда близкое полю (высшему) «свободы».

Нужно ли говорить, что у него не возникает даже мысли поиграть с этой «двусмысленностью», свободно перемещаясь от одного поля к другому, и что для него безнадежно законсервированные реминисценции курса остаются жестко спаян ными с контекстом профессорского дискурса (вопрос программы, идеи автора и т. д.)? Будучи за гнан в ситуацию, которой он не хотел, ему необхо димо по крайней мере постараться выжить: тянуть время, имитировать интеллектуальные жесты, пользоваться формулами (может быть, имя автора вывезет), стараться не повернуться спиной к авторитетному лицу, проявляя своего рода культурную подобострастность.

Чтобы лучше понять особенность этой школьной ситуации, можно сопоставить ее с другими ситуациями, в которых осуществляются различные формы символическо го насилия, даже если они не принимают вид формализованной санкции жюри. Социальное осуждение действует всегда, и это хорошо чувствуют те, кто ему подвергают ся: крестьяне на пляже, столкнувшиеся с отдыхающими горожанами, занятыми исключительно уходом за своим телом ( Champagne , 1975); «бедные родители», испытывающие страдания при приготовлении официального семейного ужина «по правилам» (можно ли подавать кол басу, какие овощи выбрать для гарнира?); ветеран, кото рому предстоит выступить с речью в честь своего «любимого патрона» ( Bourdieu , Boltanski , 1975); «простые люди», «позирующие» для фотографии ( Bourdieu , 1965); «скромное» семейство, которому предстоит пройти через все ритуалы в связи с замужеством одного из членов с лицом более высокого и почетного происхождения ( Delsaut , 1976).

[62]

Нейтрализация эффектов доминирования: в поисках свободного языка

Точно так же, как можно анализировать собственно дея тельность по символическому доминированию, можно изменить перспективу, отказываясь видеть в классах до минируемых лишь то, что эта деятельность стремится сде лать с ними, и задаться вопросом, возможно ли, несмот ря на все, описать их собственные практики, если «на блюдатель» сумеет приостановить действие некоторых эффектов доминирования (что неизбежно происходит в присутствии «другого» индивида). Этой проблеме посвя щена социолингвистика Вильяма Лабова ( Labov , 1978): по сравнению с теорией «лингвистического дефицита» («американские негры не имеют языка, их нужно "учить разговаривать"»), этот автор предпринял описание харак теристик «языка отверженных» как языка, удовлетворя ющего потребностям коммуницирования непривилегированных социальных групп. Это исследование потребова ло деликатного знакомства с членами банд подростков черных кварталов; черный интервьюер, который должен отличаться от традиционных образов власти, соглашает ся потратить свое время, «потусоваться». Для того что бы вызвать на разговор, нужно преодолеть недоверие к «чужаку», это требует особого таланта задавать вопросы в соответствии с логикой анкетируемых. Если, например, нужно, чтобы вам «рассказали историю», лучше обратить ся к такому опыту, который обязательно вызовет на раз говор: спрашивая о случаях, когда собеседник «чуть было не погиб» (в частности, о «разборках»), мы предлагаем ему не условную роль рассказчика («расскажи историю о каком-нибудь памятном для тебя событии»), а роль сви детеля, который самим своим телом подтверждает содер жание рассказа.

Описание синтаксических и фонетических структур «языка отверженных» дополняется «анализом речи», це лью которого является показать, что отклонение от легитимной нормы имеет не только смысл ограничения и что

[63]

на основании этого дискурса, так же как и других схожих дискурсов , можно вывести систему общих правил. Обмен «обидными замечаниями», например, представляет собой ри туализованную деятельность, которая соединяет в себе я вление кодификации (это состязание, в котором нужно сохранить за собой последнее слово, задеть без особого основания непристойностями близкого родственника со перника, в частности, его мать...) и свободу импровиза ции. Будучи деятельностью исключительно социальной, осуществляемой данной публикой, оскорбление требует изобретательности и бдительности, позволяющих оправдать свое место и удержаться. То же самое относится к рассказу «истории». Это не хаотичное повествование, но жанр, весьма регламентированный по своей структуре (резюме, признаки, развитие, оценка, результат или за ключение, концовка...) и по своим риторическим приемам. Так, риторический прием, названный Лабовым «интенси- фикатор» (жесты, экспрессивный фонетизм, повторения, количественные показатели: «все», «везде»...), который образованному слушателю может показаться «наивным» или «неуместным» (поскольку он противоречит социаль но обусловленной самоуверенности ученого собеседника), позволяет обеспечивать персонально пережитому опыту, за неимением других, более легитимных средств, гарантию валидности повествования. Рассказ черных подростков вполне соответствует коммуникативной функции с помо щью своих собственных средств, которые, по мнению Ла- бова, позволяют избежать напыщенности «мидл класса». Стремясь избежать исключительно негативного опи сания доминируемых, т. е. с точки зрения того, чего у них нет, и стараясь воспроизводить логику, присущую их по ведению (например, как они используют стандартное обо рудование квартиры, в частности, ванну ( Deslaut , 1988)), нельзя, тем не менее, недооценивать того, насколько дают о себе знать эффекты доминирования, которые управляют стратегиями необходимости даже в ситуациях, внеш не менее всего подверженных вердикту доминирующих, некоторых из них будет сказано в параграфе 2.3.

[64]

2.2. Оппозиция «они — мы» как категория восприятия

Доминируемые не являются исключительно объектом воздействия, оказываемого на них с целью приручения; они сами формируют свой опыт с помощью ресурсов, соответствующих их низшим позициям, занимаемым в социальном мире: именно в необладании ресурсами они находят унифицирующий принцип расшифровки того, что они проживают. Это минимальный принцип, но луч шего не дано: даже если человек мало что понимает в происходящем, то по крайней мере знает, что есть разделение между своим и чужим, между ясностью повседнев ной жизни простых людей и невразумительностью дел, которыми занимаются люди из «высших» сфер. Это соци ально обусловленное разделение может быть сведено к оппозиции между «они» и «мы» ( Hoggart , 1970). Точно так же, как содержание группы «они» часто бывает раз мытым, группа, обозначаемая как «мы», не выражает не кий класс, измеряемый с помощью однозначных крите риев и имеющий четкие границы. Этот термин отнюдь не способствует конструированию «аутентичной» идентичности, он представляет собой набор значений и может выполнять различные функции, как будет показано ниже на примерах.

«Они — мы» в мире труда

Анализ Поля Виллиса, посвященный рабочей молодежи, исключенной из обычных общеобразовательных каналов ( Willis , 1978), показал, что искать принципы, поясня ющие практики народных классов следует в некоторых характеристиках их опыта: «вопреки тяжести условий и внешнего характера власти, люди реально стремятся создавать смыслы. Они раскрывают свои способности и стремятся получать удовольствие от своей работы даже

[65]

где они более всего подчинены контролю другого. Парадоксальным образом, несмотря на мертвящий характер их труда, они ткут живую культуру, которая отнюдь н е ограничивается отражением проживаемого опыта. В оппозиции между "они" и "мы", сначала в школе, затем на производстве или еще где-либо (в армии), присутствует принципиальная двойственность, пренебрегая которой мы рискуем исказить смысл, который определенные ка тегории населения сообщают социальному миру: будучи принципом деления и, в целом, носителем антагонизма, эта оппозиция стремится обернуться своей противоположностью — "самоклеймлением", amor fati . Описывать следует именно эти два измерения в их переплетении». «Мы» может функционировать как «фундаментальное ядро сопротивления», способствуя стратегиям контроля над символическим и реальным пространством вопреки официальному «авторитету»: в отличие от «служак», удоб ных и пассивных инструментов в школе и на предприя тии, «парни» — это те, кто утверждает свою автономию, организуют, по крайней мере, относительно, свою дея тельность... Принадлежность к неформальной группе «парней» позволяет терпеть повседневность, поскольку именно эта принадлежность дает возможность и «пого ворить», и «пошутить». Она в большей степени, чем тех нические и экономические критерии, позволяет отличать непривлекательную работу от работы подходящей. К по следней относится такая, где можно открыто разговаривать о своих желаниях, о своих сексуальных потребнос тях, о своей склонности к выпивке и своем желании «про гулять работу». Категория «мы», связанная с восприятием объективных преград, одновременно лежит и в основе пре небрежения к индивидуальному продвижению («служаки» ), и в основе «антишкольной культуры»: различения, которые «другие» считают законными, — звания, степе ни, квалификация, различные сферы занятости, профессии — оцениваются как мистификации и являются излю бленным объектом «шуток». Но эта «антишкольная кул ьтура» (поддерживаемая антиинтеллектуалистской

[66]

традицией) имеет и свою «оборотную сторону»: «согласие "парней" с предустановленными властными отноше ниями, с вечным "мы" перед лицом вечного "они". Антииндивидуализм, направленный против «выслуживающих ся», приводит к тому, что оппозиции социального мира становятся все более жесткими и, в конце концов, пред стают как непреодолимые. «Зубоскаля», высмеивая про движение, культивируя жестокость и мужское самоут верждение, «парни» взваливают на себя их собственные лишения: «они удовлетворяются субъективным успехом внутри объективного поражения». В конце концов «парни», у которых нет профессиональных амбиций, больше устраивают заводское начальство, чем более «конформи стская» молодежь, которая, надеясь на компенсацию, адекватную затраченным усилиям, более чувствительна по отношению к испытываемой ими «несправедливости».

«Они — мы» в армейской жизни

«Они». Как мы видели, армия используется для система тической организации эффекта «растерянности», который свидетельствует о разрыве между гражданской и армей ской жизнью. Бесспорно, что «издевательства», «коллек тивные наказания», абсурдные приказы... имеют что-то, что, по крайней мере на первых порах, сбивает с толку всех. Таким образом армия лишь укрепляет среди при зывников — выходцев из низших классов этот сам по се бе знакомый опыт, каким является разрыв между «они» — те, кто командует, осуществляет насилие, имеет свои со ображения, может менять мнение, никому не давая ни каких объяснений, — и «мы» — «бедолаги», которым все гда будет «доставаться», которые подчиняются, даже «не понимая», и которым, а таких множество, уготован об щий удел. «Они» — это произвол и потому непредсказу емость: «у меня есть увольнительная, но кто их знает..», «пока я не сяду в поезд, я не поверю, что уезжаю». Этот опыт в свою очередь обрастает разными легендами, рас-

[67]

казанными родителями или бывшими солдатами, обра зами садистских «сволочей», рассказами об издевательс твах, о жертвах «наглых типов», этих полугероев, получокнутых, отправленных за решетку, или об астматиках, которых заставляют проходить обучение в ударных группах «коммандос», о комиссованных здоровяках, о бредовом назначении почтового служащего работать мясником (или наоборот). В определенной мере бессвязность этого мира способствует радикальному отделению его от граж данской жизни. Последняя тем самым идеализируется. Никаких начальников-тиранов, «дома» сидишь себе «тихо- мирно», все время твое, можно «здорово повеселиться», хорошо «пожрать»... Таким образом, внимательное отно шение к разграничению на внутри/вне позволяет рас членить положение доминируемого на несколько изоли рованных универсумов.

«Мы». Группа рядовых, не имеющих званий, служит основой идентификации, поскольку она объединяет их в том, что является общим для всех: находиться там во преки своей воле. Если группа «другие» вызывает чув ство опасности и риска (нужно «сдаться», подчиниться...), то группа, составляющая «мы», вызывает чувство без опасности: равные между собой — это те, на кого можно положиться.

Потребность в солидарности особенно ощущается в напряженные моменты, например, во время комплекто вания подразделений. Лишь в конце дня, полного жесто кого принуждения, бесконечных приказов, «нагоняев», всяческих занятий, которые проводятся в ускоренном темпе, существует по крайней мере один момент, когда можно «расслабиться». Это, как правило, вечер: те офи- Церы, которые «не дежурят», уходят, а те несколько низ ших чинов, которые остаются, готовы «закрыть глаза» воздерживаясь от появления или даже приходя поболтать , но на этот раз «как люди» более «близкие», чем об ычно, и иногда даже «симпатичные»). На столе раскла дывается еда «из дома», из щедрой посылки, содержимое кот орой не съесть одному и которое не вызовет презри-

[68]

тельное отношение других солдат казармы. Освободив шись наконец от «чудищ» (бирюков-начальников), можно благодаря себе подобным утешиться мыслью, что су ществует в мире еще что-то «нормальное» и что ты все же что-то значишь, что у тебя есть своя история, свои вкусы, мысли... Язык служит тому, чтобы комментария ми и мимикой «заговорить» безумие перенесенных труд ностей. Можно посмеяться над испытанным в тот или иной момент страхом, над глупой физиономией особо же стокого начальника, над тупостью какого-то солдата, ко торый неспособен выполнить как следует полученное рас поряжение и чье простодушие разряжает гнев высшего начальства. Конечно, раздаются роли и присваиваются прозвища: здесь и «спортсмен», способный вынести лю бую физическую нагрузку в силу своей «натренирован ности», «страдалец», который поспевает с трудом, «заво дила», «папаша», «толстяк». Но в условиях постоянно присутствующей опасности, угрозы, устанавливаемые различения не настолько ярко выражены, чтобы разру шить единство группы: они обнаружатся потом.

Заключение

Амбивалентность группы равных

Данная группа не является в чистом виде «мы» перед ли цом группы «они». Сама граница имеет подвижный ха рактер в той мере, в какой она может стать объектом ма нипуляции вышестоящих. Если, с одной стороны, группа может функционировать как средство сопротивления и альтернативный принцип идентификации, то, с другой стороны, она может быть подчинена целям военной институции. В таких видах деятельности, как спорт, обнаруживается некоторая двусмысленность, что было отмечено Полем Виллисом в отношении схожего контекста; культивируя «дух коллективизма», групповая солидар' ность равных вносит свой вклад в те результаты, которых требует институция.

[69]

Между командой, организованной для перестре лок или военных маневров, и футбольной командой, созданной для простой разрядки, существует определенная аналогия, которая обеспечивается стремлением стать «лучшим», «выиграть», «прийти первым»: благодаря «духу коллективизма», слу жению и игре институция и частное лицо оказываются примиренными. Идешь служить, потому что выбора нет, но тут же считается нужным до бавить: «если я это делаю, то в первую очередь для самого себя, для того, чтобы закалиться».

Младшие чины (капралы, сержанты) — эти посредники между «мы» и «они» — выбираются именно среди людей, обладающих этим «духом коллективизма»; они — «симпатичны» своим «товарищам», к ним благосклонно начальство, поэтому способствуют формированию здорового духа в группе. Но к почетности такого выдвижения все гда примешивается что-то беспокоящее для воен нослужащего, к которому это относится: выходя из строя, он тем самым уже оказывается отмечен и — кто знает — не обрекается ли он на презрен ный удел «выскочки» («просто не верится, что это призывник, он хуже вольнонаемного...»). Спаянность группы сохраняется до определенных границ: перед начальством, которое может прибегнуть к коллек тивному наказанию, каждый стремится отделиться от группы, стать «неприметным», замкнуться на безопасной группке, где только зубоскалят, «занимаются трепом» в общежитии, в свободное время. Перед лицом «они» су ществует «мы», от которых нельзя отделяться, но и нельзя ожидать многого: тот, кого «отправляют на губу», крайне Редко воспринимается как «жертва несправедливости», а чаще как «сделавший глупость» по своей неосторожно сти и теперь может пенять лишь на самого себя.

Солдатская среда последовательно дифференцирует ся по многим признакам: оппозиции между не имеющи ми звания и младшими чинами, между тяжелыми работа-

[70]

ми и «непыльной работой», между новобранцами и «дем белями». Наконец, социально обусловленная способность «торговаться» (увольнительные) также является перемен ной, которая отличает «ловкачей» от «бедолаг».

2.3. Армия как социальный мир «пережидания»

За неумением ясно выразить свое отношение к объекту исследования социолог, изучающий народ, обречен вы бирать между двумя противоположными точками зрения: либо его представители рассматриваются как объекты эксплуатации, более или менее пассивно претерпева ющие уготованную им судьбу, либо же они представля ются истинными субъектами, которым благодаря их со образительности, хитрости, умению выпутываться из сложных ситуаций удается воплощать в жизнь страте гии сопротивления и субверсии. Однако по сути своей это противопоставление является скорее политическим, чем научным, так как подразумевает вопрос о непосредственном отношении народа к социальному устройству. И хотя, с одной стороны, такая постановка вопроса явля ется вполне обоснованной, она может привести к насто ящему «навязыванию проблематики», так как необходимость выбора между этими двумя точками зрения не по зволяет понять собственную логику действия социальных актеров во всей ее противоречивости (как это показал анализ употребления местоимения «мы»).

Доводя принуждение до крайности, тоталитарные институты порождают ситуации, позволяющие понять стратегии отпора, которые могут вырабатываться инди видами, лишенными социальных ресурсов, как внутрен них (звание), так и внешних (квалификация, умения и навыки...).

[71]

Хитрости, компромисс и отступления от правил, не влекущие за собой риска

В социальных институтах, где поощрение в основном не гативно по природе своей, лучшее, на что следует наде яться, — это «не иметь неприятностей» — спасение свя зано исключительно со временем: все, что требуется, — это «переждать». Переждать (здесь этот термин употреб лен в широком смысле и относится к ситуациям в разной степени выносимым или мучительным) означает суметь пережить тяжелые времена и терпеливо дождаться луч ших.

Компромисс необходим, чтобы добиться спокойствия.

С опытом приобретаются те самые небольшие пре имущества, которые Гоффман называл «вторичными адаптациями»: лучшая койка в казарме после демобилизации «стариков», аперитив, которым угощает время от времени унтер-офицер, удовольствие, кото рое доставляет быть «бывалым», умение найти «не пыльное» местечко и «халяву», небольшие преимуще ства, получаемые по блату (сигареты, увольнительные, «стратегические» сведения о служебных пере становках и времени отпуска командиров...). — «Бравада» или внешнее проявление независимости и отсутствия страха по отношению к принуждению. С «ними» приходится быть податливым, вежливым, стоять навытяжку.... Но по крайней мере среди «сво их», вечером в казарме или где-нибудь в «укромном» уголке, где за тобой не наблюдают, можно показать другим, что ты не настолько «дрессирован», что по терял всякую способность действовать по своему усмотрению. Раскованность движений, небрежность в одежде, разгильдяйская непринужденность — это... признаки независимой личности, которая только для вида подчиняется начальству, ее неукрощенной воли, которая втайне продолжает существовать. Так же как , например, закуренная в строю сигарета или под-

[72]

дакивание унтер-офицеру и одновременно хитрое под мигивание остальным, которые, конечно же, поймут смысл такой двойной игры.... За неимением возможности изменить свое положение можно представлять ся личностью, свободной от условностей. Подобного рода небольшие отступления от правил совсем не обязательно не одобряются начальством. Позиция последнего противоречива, так как ему (в отличие от духо венства в семинариях) приходится иметь дело одновре менно с институциональной необходимостью подчинения и подразумеваемой «мужественностью», неизбежной со ставной частью которой потенциально является транс грессивная энергия. Если «ребята» — настоящие «мужи ки», чье скромное социальное положение только усили вает их необузданный нрав и неотесанность, то лучше обратить в свою пользу, а не запрещать такие «выбросы энергии». Таким образом, как бы существует, по крайней мере, допускаемое, если не вполне легитимное, дисси дентство в таких реальных или мнимых «подвигах», как способность потреблять алкоголь в диком количестве или победы над женщинами. Пить, рассказывать скабрезнос ти, угостить друзей в баре означает быть мужчиной в двух смыслах этого слова. С одной стороны, это означает спо собность сопротивляться порядкам социального институ та, предназначенного для покорных, вымуштрованных и конформистов. С другой — обратить стигмат «греховно сти» в доказательство военной крепости (это сильное тело, так хорошо сопротивляющееся действию алкоголя, в другой ситуации может сослужить службу институту). Конформизм и несгибаемость, энергия и разболтанность, «горлопан» и «добрый малый» — все сливается воедино. На гербе мужественности женщины занимают центральное место: полностью отсутствующие, как в монастыре, они тем не менее являются объектом постоянного обсуж дения. Рассказы о сексуальных похождениях тем более грубы и живописны, что желаемое подтверждение други ми статуса мужчины возможно только через эту опосре дованную форму вербального преувеличения. Сегодняш-

[73]

нее воздержание подразумевается временным, а стало быть, преодолимым; простое изменение обстоятельств — например, увольнительная — должно обеспечить возврат к нормальному состоянию с присущими ему богатством возможностей и безграничной способностью к обольще нию. Разговоры о «бабах», таким образом, могут интер претироваться как деполитизированная форма дискурса о социальном устройстве: нейтрализуя социальные иерар хии, частным случаем которых является мир армии, этот дискурс позволяет поддерживать фантасмагорию мира, признающего истинные ценности, воплощенные в наибо лее реализовавшихся «мужиках».

Дедовщина

Дедовщина — это единственный принцип самостоятель ной иерархизации, который военнослужащие могут про тивопоставить собственно военным принципам классифи кации. Из-за невозможности что-нибудь сделать с теку щим временем, реализуя какой-нибудь проект, самые обездоленные из них не находят другого выхода, кроме как заставить других признать ценность времени прове денного в армии как такового: если время идет, и с течени ем времени ты по-прежнему остаешься ничем, можно уте шать себя, полагая что это время не прошло напрасно.

На приближение единственного важного события — демобилизации — невозможно повлиять, однако известно, что оно приближается: считаются дни, служащие де лятся на разные группы в зависимости от срока службы (в двух словах, «молодые» противопоставляются «стари кам»), вырезается из дерева и украшается «кегля», осо бая персональная эмблема, работа над которой продол жается изо дня в день. «Старик» — это тот, кто не в си лах что-нибудь сделать со временем, над которым у него Не т никакой власти, пытается придать смысл этому времени, ставя себе в заслугу тот факт, что он его пережил. Несомненно, что такая вера в позитивную ценность вре-

[74]

мени возможна лишь в том случае, когда она носит кол лективный и более или менее институционализированный характер. «Старики» признаются «молодыми» (которые, в свою очередь, станут «стариками»), перед которыми они могут без риска встретить отпор демонстрировать соб ственную отвагу и раскованность: существуют негласные правила дедовщины (например, освобождение «стариков» от некоторых видов работы, выполняемых «молодыми»), которые и придают им эту уверенность тона и браваду.

Дедовщина являет собой негласное прославление института армии: время, проведенное на службе, является не таким уж бессмысленным, так как позволяет в ито ге дифференциировать военнослужащих, противопостав ляя «салаг» и мальчишек «старикам» и мужчинам. Дедовщина — это доказательство того, что нечто произошло за время службы, которое часто называют потерей времени: достаточно его пережить, чтобы приобрести это неопределимое качество. Единственное условие — положиться на время, подчиняясь так или иначе принуждению, кото рое бессмысленно надеяться держать под контролем.

Заключение: включенное наблюдение и отношение к объекту

Положение, что социолог принадлежит к социальному миру, не означает релятивистского утверждения, состо ящего в отрицании объективности социологического знания. Оно подразумевает учет тех связей, которые он под держивает со своим объектом, и рассмотрение этих свя зей в качестве социального отношения, позволяющего выявить некоторые параметры исследуемого объекта. Поскольку социолог сам определен через характеристи ки его профессионального положения, его социальной

[75]

траектории, и поскольку он более или менее приближен к своему объекту, то из этого вытекает, что всякий ана лиз объекта содержит в себе возможность самоанализа, который похож скорее не на самонаблюдение, а на дока зательный анализ социальных препятствий социологиче скому знанию.

Многократный опыт убеждает, что степень участия социолога в описываемом универсуме существенно варь ирует внутри группы ситуаций, объединяемых под руб рикой «включенное наблюдение»: существует принципи альная разница между интеллектуалом, погруженным в такую чуждую для него ситуацию, как армейская, и интеллектуалом, включенным в очевидности близкого ему мира ( Bourdieu , 1984 a ). Каждой ситуации присущи соб ственные трудности. Безусловно, трудно взять в качестве объекта универсум, в который ты включен и с которым связан видимыми и невидимыми связями. В подобном случае стремление познать может быть реализовано лишь при условии осознания всей совокупности тенденций и искушений, которые симулируют знание и ему мешают. Здесь, в частности, можно упомянуть о ловушках озлоб ления, которые обычно подстерегают исключенного (по терпевшего провал или не оправдавшего надежд), а также о ловушках услужливой проницательности, этой тон кой формы самозащиты с помощью критики, которой пользуются члены группы, чтобы определить и расстро ить объективирующий взгляд возможных аутсайдеров. Объективация универсума, к которому ты принадлежишь, требует совершенно иного отношения к полемике, цель которой — «сведение счетов». Если и можно говорить о «включенной объективизации», то потому, что социоло гический анализ предстает здесь как самообъективация, полученная благодаря работе над собой. Предоставляя социологу средства самоконтроля, социология интеллекту алов выполняет на свой манер фундаментальное требование объективного знания: ни спонтанным представлениям, ни рационализму социолога не представляется не коего исключительного статуса.

[76]

В любом случае изучение универсума, отличного от собственного, требует от социолога анализа его отноше ния к объекту. Чтобы избежать различных форм этноцентризма, он должен поставить под вопрос свои соб ственные спонтанные категории восприятия, помещая их в пространство эквивалентных категорий. Например, изу чение вкусов, свойственных народным классам, перестает быть более или менее замаскированным разоблачени ем «дурного вкуса» с того момента, когда социолог начи нает придерживаться принципа понятности, лишенного всех возможных предрассудков. Тогда изучение отношения различных социальных групп к материальным усло виям существования, измеряемое степенью, относитель но которой эти группы могут дистанцироваться или, на оборот, подчиняться «необходимости» ( Bourdieu , 1979), позволяет разорвать с нормой «хорошего вкуса», сооб щая смысл различиям, зафиксированным между группами. Социолог далек от того, чтобы с высоты занятой позиции созерцать социальные группы, особенно «низшие»; он стремится описывать практики членов других групп и одновременно уяснять отношение, которое он поддержи вает с ними. Начиная со сбора данных и кончая написанием текста, конструирование объекта несет на себе печать этого двойного усилия.

[77]