Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЕМЬИ, ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ И ГОСУДАРСТВА
В СВЯЗИ С ИССЛЕДОВАНИЯМИ ЛЬЮИСА Г. МОРГАНА

I

ДОИСТОРИЧЕСКИЕ СТУПЕНИ КУЛЬТУРЫ

Морган был первый, кто со знанием дела попытался внести в предысторию
человечества определенную систему, и до тех пор, пока значительное
расширение материала не заставит внести изменения, предложенная им
периодизация несомненно останется в силе.
Из трех главных эпох - дикости, варварства, цивилизации - его, само
собой разумеется, занимают только две первые и переход к третьей. Каждую из
этих двух эпох он подразделяет на низшую, среднюю и высшую ступень
сообразно с прогрессом в производстве средств к жизни, потому что, говорит
он,

"искусность в этом производстве имеет решающее значение для степени
человеческого превосходства и господства над природой; из всех живых
существ только человеку удалось добиться почти неограниченного
господства над производством продуктов питания. Все великие эпохи
человеческого прогресса более или менее прямо совпадают с эпохами
расширения источников существования" [См. также Маркс К., Энгельс Ф.
Соч. 2-е изд., т. 45, с. 229. Ред.].

Наряду с этим происходит развитие семьи, но оно не дает таких
характерных признаков для разграничения периодов.

1. ДИКОСТЬ

1. Низшая ступень. Детство человеческого рода. Люди находились еще в
местах своего первоначального пребывания, в "тропических или субтропических
лесах. Они жили, по крайней мере частью, на деревьях; только этим и можно
объяснить их существование среди крупных хищных зверей. Пищей служили им
плоды, орехи, коренья; главное достижение этого периода - возникновение
членораздельной речи. Из всех народов, ставших известными в исторический
период, уже ни один не находился в этом первобытном состоянии. И хотя оно
длилось, вероятно, много тысячелетий, доказать его существование на
основании прямых свидетельств мы не можем; но, признав происхождение
человека из царства животных, необходимо допустить такое переходное
состояние.
2. Средняя ступень. Начинается с введения рыбной пищи (куда мы относим
также раков, моллюсков и других водяных животных) и с применения огня. То и
другое взаимно связано, так как рыбная пища делается вполне пригодной к
употреблению лишь благодаря огню. Но с этой новой пищей люди стали
независимыми от климата и местности; следуя по течению рек и по морским
берегам, они могли даже в диком состоянии расселиться на большей части
земной поверхности. Грубо сделанные, неотшлифованные каменные орудия
раннего каменного века, так называемые палеолитические, целиком или большей
частью относящиеся к этому периоду, распространены на всех континентах и
являются наглядным доказательством этих переселений. Заселение новых мест и
постоянное деятельное стремление к поискам, в соединении с обладанием
огнем, добывавшимся трением, доставили новые средства питания: содержащие
крахмал корни и клубни, испеченные в горячей золе или пекарных ямах
(земляных печах), дичь, которая, с изобретением первого оружия, дубины и
копья, стала добавочной пищей, добываемой от случая к случаю. Исключительно
охотничьих народов, как они описываются в книгах, то есть таких, которые
живут только охотой, никогда не существовало; для этого добыча от охоты
слишком ненадежна. Вследствие постоянной необеспеченности источниками
питания на этой ступени, по-видимому, возникло людоедство, которое с этих
пор сохраняется надолго. Австралийцы и многие полинезийцы и теперь еще
находятся на этой средней ступени дикости.
3. Высшая ступень. Начинается с изобретения лука и стрелы, благодаря
которым дичь стала постоянной пищей, а охота - одной из обычных отраслей
труда. Лук, тетива и стрела составляют уже очень сложное орудие,
изобретение которого предполагает долго накапливаемый опыт и более развитые
умственные способности, следовательно, и одновременное знакомство со
множеством других изобретений. Сравнивая друг с другом народы, которые
знают уже лук и стрелу, но еще не знакомы с гончарным искусством (его
Морган считает началом перехода к варварству), мы действительно находим уже
некоторые зачатки поселения деревнями, известную степень овладения
производством средств существования: деревянные сосуды и утварь, ручное
ткачество (без ткацкого станка) из древесного волокна, плетеные корзины из
лыка или камыша, шлифованные (неолитические) каменные орудия. Огонь и
каменный топор обычно дают также возможность уже делать лодки из цельного
дерева, а местами изготовлять бревна и доски для постройки жилища. Все эти
достижения мы встречаем, например, у индейцев северо-запада Америки,
которые хотя и знают лук и стрелу, но не знают гончарного дела. Для эпохи
дикости лук и стрела были тем же, чем стал железный меч для варварства и
огнестрельное оружие для цивилизации,- решающим оружием.

2. ВАРВАРСТВО

1. Низшая ступень. Начинается с введения гончарного искусства. Можно
доказать, что во многих случаях и, вероятно, повсюду оно было обязано своим
возникновением обмазыванию плетеных или деревянных сосудов глиной с целью
сделать их огнеупорными. При этом скоро нашли, что формованная глина служит
этой цели и без внутреннего сосуда.
До сих пор мы могли рассматривать ход развития как вполне всеобщий,
имеющий в определенный период силу для всех народов, независимо от их
местопребывания. Но с наступлением варварства мы достигли такой ступени,
когда приобретает значение различие в природных условиях обоих великих
материков. Характерным моментом периода варварства является приручение и
разведение животных и возделывание растений. Восточный материк, так
называемый Старый свет, обладал почти всеми поддающимися приручению
животными и всеми пригодными для разведения видами злаков, кроме одного;
западный же материк, Америка, из всех поддающихся приручению млекопитающих
- только ламой, да и то лишь в одной части юга, а из всех культурных злаков
только одним, но зато наилучшим,- маисом. Вследствие этого различия в
природных условиях население каждого полушария развивается с этих пор своим
особым путем, и межевые знаки на границах отдельных ступеней развития
становятся разными для каждого из обоих полушарий.
2. Средняя ступень. На востоке начинается с приручения домашних
животных, на западе - с возделывания съедобных растений при помощи орошения
и с употребления для построек адобов (высушенного на солнце кирпича-сырца)
и камня.
Мы начинаем с запада, так как здесь, до завоевания Америки
европейцами, дальше этой ступени нигде не пошли.
Индейцам, находившимся на низшей ступени варварства (к ним
принадлежали все, кто жил к востоку от Миссисипи), был известен уже ко
времени их открытия какой-то способ выращивания в огородах маиса и,
возможно, также тыквы, дыни и других -огородных растений, которые
составляли весьма существенную часть их питания; они жили в деревянных
домах, в обнесенных частоколом деревнях. Северозападные племена, особенно
обитавшие в бассейне реки Колумбии, стояли еще на высшей ступени дикости и
не знали ни гончарного искусства, ни какого бы то ни было возделывания
растений. Напротив, индейцы, относящиеся к так называемым пуэбло в Новой
Мексике 141, мексиканцы, обитатели Центральной Америки и перуанцы
находились ко времени завоевания на средней ступени варварства: они жили в
похожих на крепости домах из адобов или камня, выращивали в искусственно
орошаемых огородах маис и другие - различные, в зависимости от
местоположения и климата,- съедобные растения, служившие им главными
источниками питания, и даже приручили некоторых животных: мексиканцы -
индюка и других птиц, перуанцы - ламу. К тому же они были знакомы с
обработкой металлов, но за исключением железа, и поэтому они все еще не
могли обходиться без оружия и орудий из камня. Испанское завоевание
оборвало всякое дальнейшее самостоятельное их развитие.
На востоке средняя ступень варварства началась с приручения животных,
дающих молоко и мясо, между тем как культура растений, по-видимому, еще
очень долго в течение этого периода оставалась здесь неизвестной.
Приручение и разведение скота и образование крупных стад, по-видимому,
послужили причиной выделения арийцев и семитов из прочей массы варваров. У
европейских и азиатских арийцев домашние животные имеют еще общие названия,
культурные же растения - почти никогда.
Образование стад вело к пастушеской жизни в пригодных для этого
местах: у семитов - на травянистых равнинах вдоль Евфрата и Тигра, у
арийцев - на подобных же равнинах Индии, а также вдоль Оксуса и Яксарта,
Дона и Днепра. Впервые приручение животных было достигнуто, по-видимому, на
границах таких пастбищных областей. Позднейшим поколениям кажется поэтому,
что пастушеские народы произошли из местностей, которые в действительности
не только не могли быть колыбелью человечества, но, напротив, были почти
непригодны к жизни для их диких предков и даже для людей, стоявших на
низшей ступени варварства. Наоборот, после того как эти варвары,
находящиеся на средней ступени, привыкли к пастушеской жизни, им никак не
могло прийти в голову добровольно вернуться из травянистых речных долин в
лесные области, в которых обитали их предки. И даже когда семиты и арийцы
были оттеснены дальше, на север и запад, они не могли перебраться в
западноазиатские и европейские лесистые местности раньше, чем возделывание
злаков не дало им возможности прокармливать свой скот, особенно зимой, на
этой менее благоприятной почве. Более чем вероятно, что возделывание злаков
было вызвано здесь прежде всего потребностью в корме для скота и только
впоследствии стало важным источником питания людей.
Обильному мясному и молочному питанию арийцев и семитов и особенно
благоприятному влиянию его на развитие детей следует, быть может, приписать
более успешное развитие обеих этих рас. Действительно, у индейцев пуэбло
Новой Мексики, вынужденных кормиться почти исключительно растительной
пищей, мозг меньше, чем у индейцев, стоящих на низшей ступени варварства и
больше питающихся мясом и рыбой. Во всяком случае, на этой ступени
людоедство постепенно исчезает и сохраняется лишь как религиозный акт или,
что здесь почти равносильно, как колдовской обряд.
3. Высшая ступень. Начинается с плавки железной руды и переходит в
цивилизацию в результате изобретения буквенного письма и применения его для
записывания словесного творчества. Эта ступень, самостоятельно пройденная,
как уже сказано, лишь в восточном полушарии, более богата успехами в
области производства, чем все предыдущие ступени, вместе взятые. К ней
принадлежат греки героической эпохи, италийские племена незадолго до
основания Рима, германцы Тацита, норманны времен викингов [В издании 1884
г. вместо слов "германцы Тацита, норманны времен викингов" напечатано:
"германцы Цезаря (или, как бы мы охотнее сказали, Тацита)". Ред.].
Прежде всего мы впервые встречаем здесь плуг с железным лемехом, с
домашним скотом в качестве тягловой силы; благодаря ему стало возможно
земледелие в крупном размере, полеводство, а вместе с тем и практически
неограниченное для тогдашних условий увеличение жизненных припасов; затем -
корчевка леса и превращение его в пашню и луг, что опять-таки в широких
масштабах невозможно было производить без железного топора и железной
лопаты. А вместе с тем начался также быстрый рост населения, которое стало
более густым на небольших пространствах. До возникновения полеводства
должны были сложиться совершенно исключительные условия, чтобы полмиллиона
людей позволило объединить себя под единым центральным руководством; этого,
вероятно, никогда и не случалось.
Полный расцвет высшей ступени варварства выступает перед нами в поэмах
Гомера, особенно в "Илиаде". Усовершенствованные железные орудия, кузнечный
мех, ручная мельница, гончарный круг, изготовление растительного масла и
виноделие, развитая обработка металлов, переходящая в художественное
ремесло, повозка и боевая колесница, постройка судов из бревен и досок,
зачатки архитектуры как искусства, города, окруженные зубчатыми стенами с
башнями, гомеровский эпос и вся мифология - вот главное наследство, которое
греки перенесли из варварства в цивилизацию. Сравнивая с этим данное
Цезарем и даже Тацитом описание германцев, находившихся в начальной стадии
той самой ступени культуры, из которой готовились перейти в более высокую
гомеровские греки, мы видим, какое богатство достижений в развитии
производства имеет высшая ступень варварства.
Набросанная здесь мной, по Моргану, картина развития человечества
через ступени дикости и варварства к истокам цивилизации уже достаточно
богата чертами новыми и, что еще важнее, неоспоримыми, так как они взяты
непосредственно из производства. И все же эта картина покажется бледной и
жалкой по сравнению с той, которая развернется перед нами в конце нашего
странствования; лишь тогда будет возможно в полной мере осветить переход от
варварства к цивилизации и разительную противоположность между ними обоими.
Пока же мы можем обобщить моргановскую периодизацию таким образом: дикость
- период преимущественно присвоения готовых продуктов природы; искусственно
созданные человеком продукты служат главным образом вспомогательными
орудиями такого присвоения. Варварство - период введения скотоводства и
земледелия, период овладения методами увеличения производства продуктов
природы с помощью человеческой деятельности. Цивилизация - период овладения
дальнейшей обработкой продуктов природы, период промышленности в
собственном смысле этого слова и искусства.

II

СЕМЬЯ

Морган, проведший большую часть своей жизни среди ирокезов, которые и
теперь еще живут в штате Нью-Йорк, и усыновленный одним из их племен
(племенем сенека), обнаружил, что у них существовала система родства,
которая находилась в противоречии с их действительными семейными
отношениями. У них господствовало то легко расторжимое обеими сторонами
единобрачие, которое Морган обозначает как "парную семью". Потомство такой
супружеской пары было поэтому всем известно и общепризнано: не могло быть
сомнения относительно того, к кому следует применять обозначения отец,
мать, сын, дочь, брат, сестра. Но фактическое употребление этих выражений
противоречит этому. Ирокез называет своими сыновьями и дочерьми не только
своих собственных детей, но и детей своих братьев, а они называют его
отцом. Детей же своих сестер он называет своими племянниками и
племянницами, а они его - дядей. Наоборот, ирокезка называет детей своих
сестер, как и своих собственных детей, своими сыновьями и дочерьми, а те
называют ее матерью. Детей же своих братьев она называет своими
племянниками и племянницами, а сама является для них теткой. Точно так же
дети братьев, как и дети сестер, называют друг друга братьями и сестрами.
Напротив, дети женщины и дети ее брата называют друг друга двоюродными
братьями и двоюродными сестрами. И это - не просто не имеющие значения
названия, а выражения фактически существующих взглядов на близость и
дальность, одинаковость и неодинаковость кровного родства, и эти взгляды
служат основой вполне разработанной системы родства, которая в состоянии
выразить несколько сот различных родственных отношений отдельного индивида.
Более того: эта система действует в полную силу не только у всех
американских индейцев (до сих пор не обнаружено ни одного исключения), но
применяется также почти в неизмененном виде у древнейших обитателей Индии,
дравидских племен Декана и племен гаура в Индостане. Обозначения родства у
тамилов Южной Индии и у ирокезов племени сенека в штате Нью-Йорк одинаковы
еще и теперь более чем для двухсот различных родственных отношений. И у
этих индийских племен, так же как и у всех американских индейцев,
родственные отношения, вытекающие из существующей формы семьи, также
находятся в противоречии с системой родства.
Как же это объяснить? При той решающей роли, какую родство играет в
общественном строе у всех диких и варварских народов, нельзя одними фразами
сбросить со счетов значение этой так широко распространенной системы.
Система, общераспространенная в Америке, существующая также в Азии у
народов совершенно другой расы, часто встречающаяся в более или менее
видоизмененных формах повсюду в Африке и Австралии,- такая система требует
исторического объяснения; от нее нельзя отделаться одними словами, как это
пытался сделать, например, Мак-Леннан. Обозначения: отец, ребенок, брат,
сестра - не какие-то лишь почетные звания, они влекут за собой вполне
определенные, весьма серьезные взаимные обязательства, совокупность которых
составляет существенную часть общественного строя этих народов. И
объяснение нашлось. На Сандвичевых (Гавайских) островах еще в первой
половине настоящего века существовала форма семьи, в которой были точно
такие отцы и матери, братья и сестры, сыновья и дочери, дяди и тетки,
племянники и племянницы, каких требуют американская и древнеиндийская
системы родства. Но удивительно! Система родства, действовавшая на
Гавайских островах, опять-таки не совпадала с фактически существовавшей там
формой семьи. А именно, там все без исключения дети братьев и сестер
считаются братьями и сестрами и общими детьми не только своей матери и ее
сестер или своего отца и его братьев, а всех братьев и сестер-своих
родителей без различия. Если, следовательно, американская система родства
предполагает уже не существующую в Америке более примитивную форму семьи,
которую мы действительно еще находим на Гавайских островах, то, с другой
стороны, гавайская система родства указывает на еще более раннюю форму
семьи, существования которой в настоящее время мы, правда, уже нигде не
можем обнаружить, но которая должна была существовать, так как иначе не
могла бы возникнуть соответствующая система родства.

"Семья",- говорит Морган,- "активное начало; она никогда не остается
неизменной, а переходит от низшей формы к высшей, по мере того как
общество развивается от низшей ступени к высшей. Напротив, системы
родства пассивны; лишь через долгие промежутки времени они
регистрируют прогресс, проделанный за это время семьей, и претерпевают
радикальные изменения лишь тогда, когда семья уже радикально
изменилась".

"И точно так же,- прибавляет Маркс,- обстоит дело с политическими,
юридическими, религиозными, философскими системами вообще" [См.: Маркс К.,
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 45, с. 242. Ред.]. В то время как семья
продолжает развиваться, система родства окостеневает, и пока последняя
продолжает существовать в силу привычки, семья перерастает ее рамки. Но с
такой же достоверностью, с какой Кювье по найденной около Парижа сумчатой
кости скелета животного мог заключить, что этот скелет принадлежал
сумчатому животному и что там когда-то жили вымершие сумчатые животные,- с
такой же достоверностью можем мы по исторически дошедшей до нас системе
родства заключить, что существовала соответствующая ей вымершая форма
семьи.
Упомянутые выше системы родства и формы семьи отличаются от
господствующих ныне тем, что у каждого ребенка несколько отцов и матерей.
По американской системе родства, которой соответствует гавайская семья,
брат и сестра не могут быть отцом и матерью одного и того же ребенка;
гавайская же система родства предполагает семью, в которой, наоборот, это
было правилом. Здесь перед нами ряд форм семьи, прямо противоречащих тем,
которые до сих пор обычно считались единственно существовавшими.
Традиционное представление знает только единобрачие, наряду с ним
многоженство одного мужчины, да еще, в крайнем случае, многомужество одной
женщины, и при этом, как и подобает морализирующему филистеру, умалчивает,
что практика негласно, но бесцеремонно преступает границы, предписанные
официальным обществом. Изучение первобытной истории, напротив, показывает
нам состояние, при котором мужья живут в многоженстве, а их жены
одновременно - в многомужестве, и поэтому дети тех и других считаются
общими детьми их всех, состояние, которое в свою очередь, до своего
окончательного перехода в единобрачие, претерпевает целый ряд изменений.
Эти изменения таковы, что круг, охватываемый общими брачными узами,
первоначально очень широкий, все более и более суживается, пока, в конце
концов, не остается только отдельная пара, которая и преобладает в
настоящее время.
Воссоздавая таким образом историю семьи в обратном порядке, Морган, в
согласии с большинством своих коллег, приходит к выводу, что существовало
первобытное состояние, когда внутри племени господствовали неограниченные
половые связи, так что каждая женщина принадлежала каждому мужчине и равным
образом каждый мужчина - каждой женщине. О таком первобытном состоянии
говорили, еще начиная с прошлого века, но ограничивались общими фразами;
лишь Бахофен,- и в этом одна из его крупных заслуг,- отнесся серьезно к
этому вопросу и стал искать следы этого состояния в исторических и
религиозных преданиях. Мы знаем теперь, что эти найденные им следы
возвращают нас вовсе не к общественной ступени неупорядоченных половых
отношений, а к гораздо более поздней форме, к групповому браку. Названная
примитивная общественная ступень,- если она действительно существовала,-
относится к столь отдаленной эпохе, что едва ли можно рассчитывать найти
среди социальных ископаемых, у отставших в своем развитии дикарей, прямые
доказательства ее существования в прошлом. Заслуга Бахофена в том и
заключается, что он выдвинул на первый план исследование этого вопроса
[Называя это первобытное состояние гетеризмом, Бахофен показал этим, как
мало он понимал, что именно он открыл или, вернее, угадал. Гетеризмом греки
обозначали, когда ввели в употребление это слово, связи мужчин, холостых
или живущих в единобрачии, с незамужними женщинами; это предполагает всегда
существование определенной формы брака, вне которой имеют место указанные
связи, и подразумевает, по крайней мере уже как возможность, проституцию. В
ином смысле это слово никогда не употреблялось, и в этом смысле употребляю
его и я вместе с Морганом. В высшей степени важные открытия Бахофена
повсюду до невероятия мистифицированы его фантастическим представлением,
будто источником исторически возникавших отношений между мужчиной и
женщиной были всегда соответствующие религиозные представления людей, а не
условия их действительной жизни.].
С недавнего времени [Текст данного и последующих абзацев до раздела
"Кровнородственная семья" добавлен Энгельсом в издании 1891 года. Ред.]
вошло в моду отрицать эту начальную ступень половой жизни человека. Хотят
избавить человечество от этого "позора". И при этом ссылаются не только на
отсутствие какого-либо прямого доказательства, но особенно на пример
прочего животного мира; относительно последнего Летурно ("Эволюция брака и
семьи", 1888) собрал множество фактов, показывающих, что совершенно
неупорядоченные половые отношения свойственны и здесь низкой ступени
развития. Однако из всех этих фактов я могу вывести лишь то заключение, что
они абсолютно ничего не доказывают в отношении человека и его первобытных
условий жизни. Длительное парное сожительство у позвоночных животных
достаточно объясняется физиологическими причинами: например, у птиц тем,
что самка нуждается в помощи в период высиживания птенцов; встречающиеся у
птиц примеры прочной моногамии ничего не доказывают в отношении людей, так
как люди происходят ведь не от птиц. И если строгая моногамия является
вершиной всяческой добродетели, то пальма первенства по праву принадлежит
ленточной глисте, которая в каждом из своих 50 - 200 проглоттид, или
члеников тела, имеет полный женский и мужской половой аппарат и всю свою
жизнь только и делает, что в каждом из этих члеников совокупляется сама с
собой. Если же мы ограничимся млекопитающими животными, то найдем здесь все
формы половой жизни - неупорядоченные отношения, подобие группового брака,
многоженство, единобрачие; недостает только многомужества, до которого
могли дойти только люди. Даже у наших ближайших родственников,
четвероруких, обнаруживаются все возможные разновидности группировок самцов
и самок; если же взять еще более узкие рамки и рассмотреть лишь четыре рода
человекообразных обезьян, то тут Летурно в состоянии только сказать, что у
них встречается то моногамия, то полигамия, между тем как Сос-сюр, согласно
Жиро-Тђлону, утверждает, что они моногамны. Новейшие утверждения
Вестермарка ("История человеческого брака", Лондон, 1891) о моногамии у
человекообразных обезьян также еще далеко не могут служить
доказательствами. Словом, имеющиеся данные таковы, что добросовестный
Летурно признается:

"Впрочем, у млекопитающих животных совсем нет строгого соответствия
между степенью умственного развития и формой полового общения".

А Эспинас ("О сообществах животных", 1877) прямо говорит:

"Стадо - это высшая социальная группа, которую мы можем наблюдать у
животных. Она составляется, по-видимому, из семей, но уже с самого
начала семья и стадо находятся в антагонизме, между их развитием
существует обратная зависимость".

Как уже видно из сказанного выше, о семейных и других совместно
живущих группах человекообразных обезьян мы почти ничего определенного не
знаем; имеющиеся сведения прямо противоречат друг другу. Это и
неудивительно. Как противоречивы и как сильно нуждаются в критической
проверке и отсеве даже сведения, которые мы имеем о диких человеческих
племенах! А сообщества обезьян еще гораздо труднее наблюдать, чем
сообщества людей. Пока, следовательно, мы должны отвергнуть всякие
заключения, сделанные на основании таких абсолютно ненадежных сообщений.
Напротив, приведенное выше положение Эспинаса дает нам более прочную
точку опоры. Стадо и семья у высших животных не дополняют одно другое, а
противоположны друг другу. Эспинас очень хорошо показывает, как ревность
самцов в период течки ослабляет сплоченность стада или временно разрушает
ее.

"Там, где семья тесно сплочена, стадо образуется только как редкое
исключение. Напротив, там, где господствует либо свободное половое
общение, либо полигамия, стадо образуется почти само собой... Чтобы
могло образоваться стадо, семейные узы должны ослабнуть и особь должна
снова стать свободной. Поэтому мы так редко встречаем у птиц
организованные стаи... Напротив, у млекопитающих мы находим до
известной степени организованные сообщества именно потому, что особь
здесь не поглощается семьей... Для чувства стадной общности не может
поэтому быть при его возникновении большего врага, чем чувство
семейной общности. Скажем прямо: если развилась более высокая
общественная форма, чем семья, то это могло случиться только благодаря
тому, что она растворила в себе семьи, претерпевшие коренные
изменения. причем не исключается, что именно благодаря этому те же
семьи впоследствии находили возможность снова организоваться при
бесконечно более благоприятных условиях" (Эспинас, цит. соч.;
приведено у Жиро-Тђлона, "Происхождение брака и семьи". 1884, стр.
518-520).

Отсюда видно, что хотя сообщества животных и имеют известную ценность
для ретроспективных умозаключений относительно сообществ людей, но эта
ценность только негативная. У высших позвоночных животных известны,
насколько мы знаем, лишь две формы семьи: многоженство и сожительство
отдельными парами; в обоих случаях допускается лишь один взрослый самец,
лишь один супруг. Ревность самца, одновременно скрепляющая и ограничивающая
семью животных, приводит ее в противоречие со стадом; из-за этой ревности
стадо, более высокая форма общения, в одних случаях прекращает свое
существование, в других утрачивает сплоченность или распадается на время
течки, а в лучшем случае задерживается в своем дальнейшем развитии. Одного
этого достаточно для доказательства, что семья животных и первобытное
человеческое общество - вещи несовместимые, что первобытные люди,
выбиравшиеся из животного состояния, или совсем не знали семьи, или, самое
большее, знали такую, какая не встречается у животных. Такое безоружное
животное, как находящийся в процессе становления человек, могло бы еще
выжить в небольшом числе даже в условиях изолированного существования,
когда высшей формой общения является сожительство отдельными парами, как,
по утверждению Вестермарка, опирающегося на рассказы охотников, живут
гориллы и шимпанзе. Но для того, чтобы в процессе развития выйти из
животного состояния и осуществить величайший прогресс, какой только
известен в природе, требовался еще один элемент: недостаток способности
отдельной особи к самозащите надо было возместить объединенной силой и
коллективными действиями стада. Из тех условий, в которых в настоящее время
живут человекообразные обезьяны, переход к человеческому состоянию был бы
прямо необъясним; эти обезьяны производят скорее впечатление отклонившихся
боковых линий, обреченных на постепенное вымирание и, во всяком случае,
находящихся в состоянии упадка. Одного этого достаточно, чтобы отказаться
от проведения всяких параллелей между формами семьи у них и у первобытного
человека. Ведь взаимная терпимость взрослых самцов, отсутствие ревности
были первым условием для образования таких более крупных и долговечных
групп, в среде которых только и могло совершиться превращение животного в
человека. И действительно, что находим мы в качестве древнейшей, наиболее
ранней формы семьи, существование которой в истории мы можем неоспоримо
доказать и которую можно и теперь еще кое-где изучать? Групповой брак,
форму брака, при которой целые группы мужчин и целые группы женщин взаимно
принадлежат друг другу и которая оставляет очень мало места для ревности. И
далее, на более поздней ступени развития мы находим такую представляющую
собой исключение форму, как многомужество, которое в еще большей степени
находится в вопиющем противоречии с каким-либо чувством ревности и потому
не известно животным. Но известные нам формы группового брака сопряжены со
столь своеобразно запутанными условиями, что они с необходимостью указывают
на более ранние, более простые формы полового общения, а вместе с тем, в
конечном счете, на соответствующий переходу от животного состояния к
человеческому период неупорядоченных половых отношений; поэтому ссылки на
браки у животных возвращают нас к тому именно пункту, от которого они
должны были нас раз навсегда увести.
Ибо что же это значит: неупорядоченные половые отношения? Это значит,
что запретительные ограничения нашего или какого-нибудь более раннего
времени не имели тогда силы. Мы уже видели, как отпало ограничение,
обусловленное ревностью. А то, что ревность - чувство, развившееся
относительно поздно, можно считать твердо установленным. То же самое можно
сказать по поводу представления о кровосмешении. Не только брат и сестра
были первоначально мужем и женой, но и половая связь между родителями и
детьми еще в настоящее время допускается у многих народов. Банкрофт
("Туземные племена тихоокеанских штатов Северной Америки", 1875, т. I)
свидетельствует о существовании таких отношении у кавиаков на побережье
Берингова пролива и у жителей острова Кадьяк близ Аляски, у тинне во
внутренней части британской Северной Америки; Летурно дает сводку таких же
фактов, встречающихся у индейцев-чиппевеев, у кукусов в Чили, у караибов, у
каренов на Индокитайском полуострове; о рассказах древних греков и римлян о
парфянах, персах, скифах, гуннах и др. нечего и говорить. Пока не было
открыто, что такое кровосмешение (а это - открытие, и притом в высшей
степени ценное), половая связь между родителями и детьми могла вызывать не
больше отвращения, чем между другими лицами, принадлежащими к разным
поколениям, а это ведь и теперь случается в самых филистерских странах, не
возбуждая большого ужаса; даже старые "девы" в возрасте за шестьдесят лет,
если они достаточно богаты, выходят иногда замуж за молодых мужчин лет
тридцати. Если же от известных нам наиболее ранних форм семьи отбросить
связанные с ними представления о том, что является кровосмешением,-
представления, совершенно отличные от наших и часто прямо противоречащие
им,- то мы получим форму половых отношений, которую можно обозначить только
как неупорядоченную. Неупорядоченную постольку, поскольку еще не
существовало ограничений, установленных впоследствии обычаем. Но отсюда еще
отнюдь не следует неизбежность полного беспорядка в повседневной практике
этих отношений. Временное сожительство отдельными парами, как это теперь
бывает в большинстве случаев даже при групповом браке, отнюдь не
исключается. И если Вестермарк, новейший из исследователей, отрицающих
такое первобытное состояние, называет браком всякий случай, когда оба пола
остаются в парном сожительстве до рождения потомства, то следует сказать,
что такого рода брак вполне мог иметь место при состоянии неупорядоченных
отношений, отнюдь не противореча неупорядоченности, то есть отсутствию
установленных обычаем ограничений половых связей. Правда, Вестермарк
исходит из взгляда, что

"неупорядоченность включает подавление индивидуальных склонностей",
так что "ее самой подлинной формой является проституция".

Мне же, наоборот, кажется, что никакого понимания первобытных условий
не может быть до тех пор, пока их рассматривают через очки дома терпимости.
Мы вернемся к этому вопросу при рассмотрении группового брака.
Согласно Моргану, из этого первобытного состояния неупорядоченных
отношений, вероятно, весьма рано развилась:
1. Кровнородственная семья - первая ступень семьи. Здесь брачные
группы разделены по поколениям: все деды и бабки в пределах семьи являются
друг для друга мужьями и женами, равно как и их дети, то есть отцы и
матери; равным образом дети последних образуют третий круг общих супругов,
а их дети, правнуки первых,- четвертый круг. Таким образом, в этой форме
семьи взаимные супружеские права и обязанности (говоря современным языком)
исключаются только между предками и потомками, между родителями и детьми.
Братья и сестры - родные, двоюродные, троюродные и более далеких степеней
родства - все считаются между собой братьями и сестрами и уже в силу этого
мужьями и женами друг друга. Родственное отношение брата и сестры на этой
ступени семьи включает в себя половую связь между ними как нечто само собой
разумеющееся [В одном письме, написанном весной 1882 г. 142, Маркс в самых
резких выражениях отзывается о полном искажении первобытной эпохи в
вагнеровском тексте "Нибелунгов". "Слыхано ли было когда-нибудь, чтобы брат
обнимал сестру как супругу?" 143 По поводу этих вагнеровских "богов
сладострастия", которые совсем по-современному придают своим любовным
похождениям большую пикантность некоторой дозой кровосмесительства, Маркс
замечает: "В первобытную эпоху сестра была женой, и это было нравственно".
(Примечание Энгельса к изданию 1884 года.)
Один французский друг [Бонье] и почитатель Вагнера не согласен с этим
примечанием и замечает, что уже в "Старшей Эдде", на которой основывался
Вагнер, в "Эгисдрекке" 144, Локи так упрекает Фрейю: "В присутствии богов
обняла ты собственного брата". Отсюда будто бы следует, что брак между
братом и сестрой уже тогда был запрещен. Но "Эгисдрекка" отражает то время,
когда вера в старые мифы была полностью утрачена; это - сатира на богов
совсем в духе Лукиана. Если Локи словно Мефистофель бросает здесь Фрейе
такого рода упрек, то это скорее говорит против Вагнера. Притом несколькими
стихами дальше Локи говорит Нйордру: "Со своей сестрой породил ты (такого)
сына" (vidh systur thinni gaztu slikan mog). Правда, Нйордр не ас, а ван, и
в "Саге об Инглингах" он говорит, что браки между братьями и сестрами
обычны в стране ванов, чего не водится у асов 145. Это могло бы служить
указанием на то, что ваны более древние боги, чем асы. Во всяком случае,
Нйордр живет среди асов, как среди себе равных, и потому "Эгисдрекка"
скорее доказывает, что в эпоху возникновения норвежских саг о богах брак
между братьями и сестрами, по крайней мере среди богов, не вызывал еще
никакого отвращения. Если уж оправдывать Вагнера, то, пожалуй, лучше
сослаться вместо "Эдды" на Гђте, который в балладе о боге и баядере делает
подобную же ошибку относительно религиозной обязанности женщин отдаваться в
храмах, слишком сближая этот обычай с современной проституцией. (Добавление
Энгельса к изданию 1891 года.)]. Типичным примером подобной семьи было бы
потомство одной пары, у которого в каждом последующем поколении все
являются между собой братьями и сестрами и как раз поэтому мужьями и женами
друг друга.
Кровнородственная семья вымерла. Даже у наиболее диких народов, о
которых рассказывает история, нельзя найти ни одного бесспорного примера
ее. Но то, что такая семья должна была существовать, нас заставляет
признать гавайская система родства, остающаяся в силе еще и поныне во всей
Полинезии и выражающая такие степени кровного родства, какие могут
возникнуть лишь при этой форме семьи; признать это заставляет нас все
дальнейшее развитие семьи, предполагающее существование этой формы как
необходимой первоначальной ступени.
2. Пуналуальная семья. Если первый шаг вперед в организации семьи
состоял в том, чтобы исключить половую связь между родителями и детьми, то
второй состоял в исключении ее для сестер и братьев. Этот шаг, ввиду
большего возрастного равенства участников, был бесконечно важнее, но и
труднее, чем первый. Он совершался не сразу, начавшись, вероятно [Слово
"вероятно" добавлено Энгельсом в издании 1891 года. Ред.], с исключения
половой связи между единоутробными братьями и сестрами (то есть с
материнской стороны), сперва в отдельных случаях, потом постепенно
становясь правилом (на Гавайских островах бывали отступления еще в
настоящем столетии) и закончившись запрещением брака даже в боковых линиях,
то есть, по нашему обозначению, для детей, внуков и правнуков родных
братьев и сестер. Это служит, по мнению Моргана,

"прекрасной иллюстрацией того, как действует принцип естественного
отбора".

Не подлежит сомнению, что племена, у которых кровосмешение было
благодаря этому шагу ограничено, должны были развиваться быстрее и полнее,
чем те, у которых брак между братьями и сестрами оставался правилом и
обязанностью. А как сильно сказалось влияние этого шага, доказывает
непосредственно им вызванное и выходящее далеко за рамки первоначальной
цели учреждение Рода, который образует основу общественного порядка
большинства, если не всех, варварских народов земли и от которого мы в
Греции и Риме переходим непосредственно в эпоху цивилизации.
Каждая первоначальная семья должна была раздробиться самое позднее
через несколько поколений. Первобытное коммунистическое общее домашнее
хозяйство, которое без всяких исключений господствует, вплоть до самого
расцвета средней ступени варварства, определяло максимальные размеры
семейной общины, изменявшиеся в зависимости от условий, но для каждой
данной местности более или менее определенные. Но как только возникло
представление о непозволительности половой связи между детьми одной матери,
это должно было сказаться при дроблении старых и при основании новых
домашних общин (которые при этом не обязательно совпадали с семейной
группой). Ряд или несколько рядов сестер становились ядром одной общины, их
единоутробные братья - ядром другой. Таким или подобным путем из
кровнородственной семьи произошла форма семьи, названная Морганом
пуналуальной. По гавайскому обычаю известное число сестер, единоутробных
или более дальних степеней родства (двоюродных, троюродных и т. д.), было
общими женами своих общих мужей, из числа которых, однако, исключались их
братья; эти мужья называли уже один другого не братом, они и не должны были
более быть братьями, а "пуналуа", то есть близким товарищем, так сказать,
associe [компаньоном. Ред.]. Равным образом ряд братьев, единоутробных или
более дальних степеней родства, состоял в общем браке с известным числом
женщин, но только не своих сестер, и эти женщины называли друг друга
пуналуа. Такова классическая форма семейного уклада, которая впоследствии
испытала ряд видоизменений и главной отличительной чертой которой была
взаимная общность мужей и жен внутри определенного семейного круга, из
коего, однако, были исключены братья жен, сначала единоутробные, а позднее
и более дальних степеней родства, а с другой стороны также и сестры мужей.
Вот эта форма семьи и воспроизводит перед нами с совершенной точностью
степени родства, которые нашли свое выражение в американской системе. Дети
сестер моей матери все еще являются и ее детьми, равно как дети братьев
моего отца также и его детьми, и все они - мои братья и сестры; но дети
братьев моей матери теперь являются ее племянниками и племянницами, дети
сестер моего отца - его племянниками и племянницами, и все они - мои
двоюродные братья и двоюродные сестры. В самом деле, в то время как мужья
сестер моей матери все еще остаются ее мужьями, а равным образом жены
братьев моего отца - его женами,- юридически, если не всегда фактически,-
осуждение обществом половых связей между родными братьями и сестрами
привело к разделению детей братьев и сестер, до сих пор без различия
признававшихся братьями и сестрами, на два разряда: одни остаются между
собой по-прежнему (и для дальних степеней родства) братьями и сестрами,
другие - в одном случае дети брата, в другом дети сестры - не могут уже
быть братьями и сестрами, не могут уже иметь общих родителей - ни общего
отца, ни общей матери, ни их обоих вместе; и поэтому здесь впервые
возникает необходимость в разряде племянников и племянниц, двоюродных
братьев и сестер, разряде, который был бы лишен всякого смысла при прежнем
семейном строе. Американская система родства, которая представляется
чистейшей бессмыслицей при всякой форме семьи, основанной на том или ином
виде единобрачия, находит себе разумное объяснение и естественное
обоснование, вплоть до своих мельчайших подробностей, в пуналуальной семье.
По крайней мере в такой же степени, в какой была распространена эта система
родства, должна была существовать также пуналуальная семья или какая-нибудь
подобная ей форма [Слова "или какая-нибудь подобная ей форма" добавлены
Энгельсом в издании 1891 года. Ред.].
Об этой форме семьи, действительное существование которой на Cавайских
островах доказано, мы получили бы, вероятно, сведения из всей Полинезии,
если бы благочестивые миссионеры, подобно блаженной памяти испанским
монахам в Америке, способны были усмотреть в подобных противохристианских
отношениях нечто большее, чем простую "мерзость" [Следы беспорядочных
половых отношений, так называемое "греховное зачатие" ["Sumpfzeugung"],
которое открыл, как он полагает, Бахофен, приводят - и теперь в этом нельзя
уже больше сомневаться - к групповому браку. "Если Бахофен находит эти
браки "пуналуа" "незаконными", то человек той эпохи признал бы большинство
нынешних браков между двоюродными и более отдаленными по степени родства
братьями и сестрами с отцовской или материнской стороны столь же
кровосмесительными, как браки между кровными братьями и сестрами" (Маркс)
[см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 45, с. 368]]. Когда Цезарь
рассказывает нам о бриттах, находившихся тогда на средней ступени
варварства, что "у них каждые десять или двенадцать мужчин имеют общих жен,
причем большей частью братья с братьями и родители с детьми", то это лучше
всего объясняется наличием группового брака [ В издании 1884 г. вместо слов
"группового брака" напечатано: "пуналуальной семьи". Ред.]. В период
варварства матери не имели по десяти - двенадцати сыновей такого возраста,
чтобы у них были общие жены, тогда как американская система родства,
которая соответствует пуналуальной семье, предполагает большое число
братьев, ибо таковыми являются все двоюродные и более отдаленные братья
каждого мужчины. Говоря о "родителях с детьми". Цезарь мог ошибаться;
правда, при этой системе не абсолютно исключена принадлежность к одной
брачной группе отца и сына или матери и дочери, но зато не допускается
нахождение в ней отца и дочери или матери и сына. Точно так же, исходя из
этой или ей подобной [Слова "или ей подобной" добавлены Энгельсом в издании
1891 года. Ред.] формы группового брака, легче всего объяснить сообщения
Геродота и других древних писателей об общности жен у диких и варварских
народов. Это относится и к тому, что сообщают Уотсон и Кей ("Население
Индии") о тикурах в Ауде (к северу от Ганга):

"Они живут совместно" (речь идет о половых отношениях), "почти
беспорядочно, в рамках больших общин, и если двое считаются мужем и
женой, то эта брачная связь только номинальная".

Непосредственно из пуналуальной семьи, по-видимому, возник в громадном
большинстве случаев институт рода. Правда, исходным моментом для него могла
служить также и австралийская система брачных классов: у австралийцев
имеются роды, но у них еще нет пуналуальной семьи, а существует более
грубая форма группового брака [В издании 1884 г. вместо слов "а существует
более грубая форма группового брака" напечатано: "однако их организация
носит столь единичный характер, что нам незачем принимать это во внимание".
Ред.].
При всех формах групповой семьи неизвестно, кто отец ребенка, но
известно, кто его мать. Если она и называет всех детей общей семьи своими и
несет по отношению к ним материнские обязанности, то она все же отличает
своих родных детей от остальных. Отсюда ясно, что раз существует групповой
брак, то происхождение может быть установлено лишь с материнской стороны, а
потому признается только женская линия. Так действительно бывает у всех
диких народов и у всех народов, стоящих на низшей ступени варварства; и
вторая крупная заслуга Бахофена состоит в том, что он первый это открыл.
Это признание происхождения исключительно по материнской линии и
развившиеся отсюда с течением времени отношения наследования он называет
материнским правом; в интересах краткости я сохраняю это обозначение; но
оно неудачно, так как на этой ступени развития общества еще нельзя говорить
о праве в юридическом смысле.
Если мы теперь возьмем из пуналуальной семьи одну из обеих ее
типических групп, а именно группу сестер - единоутробных и более дальних
степеней родства (то есть происходящих от единоутробных сестер в первом,
втором или более отдаленном поколениях) - вместе с их детьми и их братьями
- единоутробными и более дальних степеней родства с материнской стороны
(которые, согласно нашей предпосылке, не являются их мужьями), то перед
нами будет именно тот круг лиц, которые впоследствии выступают как члены
рода в его первоначальной форме. Все они имеют одну общую родоначальницу; в
силу своего происхождения от нее все женские потомки в каждом поколении
являются сестрами. Но мужья этих сестер уже не могут быть их братьями,
следовательно, не могут происходить от этой родоначальницы, следовательно,
не входят в состав этой кровнородственной группы, позднейшего рода; дети
их, однако, принадлежат к этой группе, потому что решающую роль играет
только происхождение по материнской линии, ибо только одно оно несомненно.
С установлением запрета половых связей между всеми братьями и сестрами,
даже между самыми отдаленными родственниками боковых линий с материнской
стороны, указанная группа превратилась в род, то есть конституировалась как
твердо установленный круг кровных родственников по женской линии, которые
не могут вступать между собой в брак, круг, который с этих пор становится
все более и более прочным благодаря другим общим институтам общественного,
а также религиозного характера и приобретает все больше отличительных черт
по сравнению с другими родами того же племени. Об этом более подробно будет
сказано ниже. Но если мы находим, что род не только по необходимости, но и
просто как нечто само собой разумеющееся развивается из пуналуальной семьи,
то имеется основание признать почти несомненным существование в прошлом
этой формы семьи у всех народов, у которых могут быть обнаружены родовые
учреждения, то есть почти у всех варварских и культурных народов
[Дальнейший текст до раздела "Парная семья" (см. настоящий том, с. 247)
добавлен Энгельсом в издании 1891 года. Ред.].
Когда Морган писал свою книгу, наши сведения о групповом браке были
еще весьма ограничены. Кое-что было известно о групповых браках у
организованных в классы австралийцев, и, кроме того, Морган уже в 1871 г.
опубликовал дошедшие до него данные о гавайской пуналуальной семье.
Пуналуальная семья давала, с одной стороны, полное объяснение
господствующей у американских индейцев системе родства, которая послужила
Моргану исходным пунктом всех его исследований; она, с другой стороны,
служила готовым отправным пунктом, из которого можно было вывести род,
основанный на материнском праве; она представляла собой, наконец, гораздо
более высокую ступень развития, чем австралийские классы. Понятно поэтому,
что Морган рассматривал ее как ступень развития, которая необходимо
предшествовала парному браку, и приписывал ей всеобщее распространение в
древнейшее время. С тех пор мы ознакомились с целым рядом других форм
группового брака и знаем теперь, что Морган здесь зашел слишком далеко. Но
ему все же посчастливилось натолкнуться в своей пуналуальной семье на
высшую, классическую форму группового брака, на ту именно, исходя из
которой проще всего объяснить переход к более высокой форме.
Существенным обогащением наших сведений о групповом браке мы больше
всего обязаны английскому миссионеру Лоримеру Файсону, который в течение
многих лет изучал эту форму семьи на ее классической почве - в Австралии.
Низшую ступень развития он обнаружил у австралийских негров в районе
Маунт-Гамбир в Южной Австралии. Здесь все племя разделено на два больших
класса - кроки и кумите. Половые связи внутри каждого из этих классов
строго запрещены; напротив, каждый мужчина одного класса уже от рождения
является мужем каждой женщины другого класса, а последняя - его
прирожденной женой. Не отдельные индивиды, а целые группы состоят в браке
друг с другом, класс с классом. И следует отметить, что ни различие в
возрасте, ни близкое кровное родство здесь никогда не служат препятствием
для половых связей, а только ограничение, обусловленное разделением на два
экзогамных класса. Для любого кроки каждая женщина кумите является по праву
его женой; но так как его собственная дочь как дочь женщины кумите по
материнскому праву также кумите, то она в силу этого от рождения является
женой каждого кроки, а следовательно, и женой своего отца. Во всяком
случае, организация классов в том виде, в каком мы ее знаем, не ставит
этому никаких препятствий. Таким образом, или эта организация возникла в ту
пору, когда, при всем смутном стремлении ограничить кровосмешение, люди не
видели еще ничего особенно ужасного в половых связях между родителями и
детьми,- и в таком случае система классов возникла непосредственно из
состояния неупорядоченных половых отношений,- или же половая связь между
родителями и детьми была уже воспрещена обычаем к моменту возникновения
брачных классов, и в таком случае современное состояние указывает на
существование перед тем кровнородственной семьи и представляет первый шаг к
отказу от нее. Последнее более вероятно. Насколько мне известно, примеров
брачных отношений между родителями и детьми в Австралии не приводится, а
более поздняя форма экзогамии, род, основанный на материнском праве, так
же, как правило, молчаливо предполагает запрещение таких отношений, как
нечто уже существовавшее при его возникновении.
Система двух классов встречается, помимо района Маунт-Гамбир в Южной
Австралии, также далее к востоку, в бассейне реки Дарлинг, и на
северовостоке, в Квинсленде, и, таким образом, широко распространена. Она
исключает лишь браки между братьями и сестрами, между детьми братьев и
между детьми сестер по материнской линии, так как они принадлежат к одному
классу; дети сестры и брата, напротив, могут вступать в брак друг с другом.
Дальнейший шаг к запрещению кровосмешения мы находим у племени камиларои в
бассейне реки Дарлинг в Новом Южном Уэльсе, где два первоначальных класса
разбились на четыре, причем каждый из этих четырех классов целиком состоит
в браке с определенным другим классом. Первые два класса от рождения
являются друг для друга супругами; в зависимости от того, принадлежит ли
мать к первому или второму классу, ее дети попадают в третий или в
четвертый класс; дети последних двух классов, также состоящих в брачных
отношениях друг с другом, входят в состав первого и второго класса. Таким
образом, одно поколение всегда принадлежит к первому и второму классу,
следующее за ним - к третьему и четвертому, третье поколение - снова к
первому и второму. В соответствии с этим дети брата и сестры (с материнской
стороны) не Могут быть мужем и женой, но зато ими могут быть внуки брата и
сестры. Этот своеобразно сложный порядок еще более усложняется вклиниванием
в него - во всяком случае более поздним,- материнского рода. Но мы не можем
входить здесь в рассмотрение этого. Мы видим, таким образом, что стремление
воспрепятствовать кровосмешению проявляется все снова и снова, действуя,
однако, инстинктивно, стихийно, без ясного сознания цели.
Групповой брак, который здесь, в Австралии, представляет собой еще
брак между классами, массовое супружество целого класса мужчин, часто
рассеянных по всему материку, со столь же широко разбросанным классом
женщин,- этот групповой брак при ближайшем рассмотрении выглядит отнюдь не
так ужасно, как его рисует себе привыкшая к публичным домам фантазия
филистеров. Напротив, прошло много лет, пока стали только догадываться о
его существовании, а совсем недавно снова начали его оспаривать.
Поверхностному наблюдателю он представляется в виде непрочного единобрачия,
а в некоторых местах - в виде многоженства наряду с неверностью,
допускавшейся от случая к случаю. Нужно было посвятить целые годы, как это
сделали Файсон и Хауитт, чтобы открыть регулирующий закон этих брачных
отношений, в практике которых обыкновенный европеец склонен видеть нечто
подобное тому, что существует у него на родине,- закон, в силу которого
австралийский негр из чужих мест, за тысячи километров от своей родины,
среди людей, говорящих на незнакомом ему языке, все-таки нередко в каждом
поселении, в каждом племени находит женщин, готовых без сопротивления и
возмущения отдаться ему, а мужчина, имеющий несколько жен, уступает одну из
них на ночь своему гостю. Там, где европеец усматривает безнравственность и
беззаконие, на самом деле господствует строгий закон. Эти женщины
принадлежат к брачному классу чужеземца, и потому они от рождения являются
его женами; тот самый нравственный закон, который предназначает их друг для
друга, воспрещает под угрозой позорного наказания всякую половую связь вне
принадлежащих друг другу брачных классов. Даже там, где женщин похищают,
что бывает часто и во многих местностях является правилом, закон о брачных
классах тщательно соблюдается.
При похищении женщин проявляются уже, впрочем, признаки перехода к
единобрачию, по крайней мере в форме парного брака: когда молодой человек с
помощью своих друзей похитил или увел девушку, они все по очереди вступают
с ней в половую связь, но после этого она считается женой того молодого
человека, который был зачинщиком похищения. И, наоборот, если похищенная
женщина убежит от мужа и ею завладеет другой мужчина, она становится женой
последнего, а первый утрачивает свое преимущественное право на нее. Наряду
с продолжающим в общем существовать групповым браком - ив рамках этого
брака - возникают, таким образом, исключающие других лиц отношения,
соединения отдельных пар на более или менее продолжительное время, а рядом
с этим многоженство, так что и здесь групповой брак начинает отмирать, и
вопрос лишь в том, что раньше сойдет со сцены под влиянием европейцев -
групповой брак или австралийские негры, которые его придерживаются.
Брак целыми классами в той форме, которая является господствующей в
Австралии, представляет собой, во всяком случае, весьма низкую,
первоначальную форму группового брака, тогда как пуналуальная семья,
насколько нам известно, является высшей ступенью его развития. Первый,
по-видимому, соответствует уровню общественного развития
дикарей-кочевников, вторая предполагает уже сравнительно устойчивые
поселения коммунистических общин и непосредственно приводит к следующей,
более высокой ступени развития. Между обеими этими формами брака мы, без
сомнения, обнаружим еще некоторые промежуточные ступени; здесь перед нами
пока еще только открытая, едва затронутая область исследования.
3. Парная семья. Известное соединение отдельных пар на более или менее
продолжительный срок имело место уже в условиях группового брака или еще
раньше; мужчина имел главную жену (едва ли еще можно сказать - любимую
жену) среди многих жен, и он был для нее главным мужем среди других мужей.
Это обстоятельство немало способствовало созданию путаницы в головах
миссионеров, которые усматривают в групповом браке [В издании 1884 г. в
этой и предыдущей фразе вместо слов "групповом браке" напечатано:
"пуналуальной семье". Ред.] то беспорядочную общность жен, то самовольное
нарушение супружеской верности. Но такое вошедшее в привычку соединение
отдельных пар должно было все более и более упрочиваться, чем больше
развивался род и чем многочисленнее становились группы "братьев" и
"сестер", между которыми брак был теперь невозможен. Данный родом толчок к
запрещению браков между кровными родственниками вел еще дальше. Так, мы
находим, что у ирокезов и у большинства других стоящих на низшей ступени
варварства индейцев брак воспрещен между всеми родственниками, которых
насчитывает их система, а таковых несколько сот видов. При такой растущей
запутанности брачных запретов групповые браки становились все более и более
невозможными; они вытеснялись парной семьей. На этой ступени мужчина живет
с одной женой, однако так, что многоженство и, при случае, нарушения
верности остаются правом мужчин, хотя первое имеет место редко в силу также
и экономических причин; в то же время от женщин в течение всего времени
сожительства требуется в большинстве случаев строжайшая верность, и за
прелюбодеяние их подвергают жестокой каре. Брачные узы, однако, легко могут
быть расторгнуты любой из сторон, а дети, как и прежде, принадлежат только
матери.
В этом проводимом все дальше исключении кровных родственников из
брачного союза тоже продолжает проявляться действие естественного отбора.
По словам Моргана,

"браки между членами родов, не состоящих в кровном родстве, создавали
породу более крепкую как физически, так и умственно, два
прогрессирующих племени сливались воедино, и у новых поколений череп и
мозг естественно достигали размеров, соответствующих совокупным
способностям обоих племен" [См. также Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е
изд., т. 45, с. 247. Ред.].

Племена с родовой организацией должны были, таким образом, одержать
верх над отставшими или своим примером увлечь их за собой.
Развитие семьи в первобытную эпоху состоит, следовательно, в
непрерывном суживании того круга, который первоначально охватывает все
племя и внутри которого господствует общность брачных связей между обоими
полами. Путем последовательного исключения сначала более близких, затем все
более отдаленных родственников, наконец, даже просто свойственников, всякий
вид группового брака становится в конце концов практически невозможным, и в
результате остается одна пока еще непрочно соединенная брачная пара, та
молекула, с распадением которой брак вообще прекращается. Уже из этого
видно, как мало общего с возникновением единобрачия имела индивидуальная
половая любовь в современном смысле этого слова. Еще больше доказывает это
практика всех народов, стоящих на этой ступени развития. Тогда как при
прежних формах семьи у мужчин никогда не было недостатка в женщинах, а,
напротив, их скорее было более чем достаточно, теперь женщины стали редки,
и их приходилось искать. Поэтому со времени возникновения парного брака
начинается похищение и покупка женщин - широко распространенные симптомы,
хотя и не более чем симптомы, наступившей перемены, которая коренилась
гораздо глубже, симптомы, на основании которых, несмотря на то, что они
касались только способов добывания жен, педантичный шотландец Мак-Леннан
придумал, однако, особые виды семьи: "брак-похищение" и "брак-купля". И
помимо того, заключение брака у американских индейцев и у других народов
(стоящих на той же ступени развития) - дело не самих вступающих в брак лиц,
которых часто и не спрашивают, а их матерей. Нередко, таким образом, бывают
просватаны два совершенно незнакомых друг другу лица, и им сообщают о
заключенной сделке только тогда, когда наступает время для бракосочетания.
Перед свадьбой жених делает подарки сородичам невесты (то есть ее
родственникам со стороны матери, но не отцу и его родственникам); эти
подарки считаются выкупом за уступаемую девушку. Брак может быть расторгнут
по желанию каждого из супругов; но у многих племен, например у ирокезов,
постепенно сложилось отрицательное отношение общественного мнения к такому
расторжению брака; при раздорах между супругами посредническую роль берут
на себя сородичи той и другой стороны, и только в том случае, если это не
помогает, брак расторгается, причем дети остаются у жены, и обеим сторонам
предоставляется право вступить в новый брак.
Парная семья, сама по себе слишком слабая и слишком неустойчивая,
чтобы вызвать потребность в собственном домашнем хозяйстве или только
желание обзавестись им, отнюдь не упраздняет унаследованного от более
раннего периода коммунистического домашнего хозяйства. Но коммунистическое
домашнее хозяйство означает господство в доме женщин, так же как и то, что
признавать родной можно лишь мать, при невозможности с уверенностью знать
родного отца, означает высокое уважение к женщинам, то есть к матерям.
Одним из самых нелепых представлений, унаследованных нами от эпохи
просвещения XVIII века, является мнение, будто бы в начале развития
общества женщина была рабыней мужчины. Женщина у всех дикарей и у всех
племен, стоящих на низшей, средней и отчасти также высшей ступени
варварства, не только пользуется свободой, но и занимает весьма почетное
положение. Каково это положение еще при парном браке, может
засвидетельствовать Ашер Райт, бывший много лет миссионером среди ирокезов
племени сенека. Он говорит:

"Что касается их семей, то в те времена, когда они еще жили в древних
длинных домах" (коммунистические домашние хозяйства не скольких
семейств) "...там всегда преобладал какой-нибудь один клан" (род),
"так что женщины брали мужей из других кланов" (родов). "...Обычно
господствовала в доме женская половина; запасы были общими; но горе
тому злополучному мужу или любовнику, который был слишком ленив или
неловок и не вносил своей доли в общий запас. Сколько бы ни было у
него в доме детей или принадлежащего ему имущества, все равно он
каждую минуту мог ждать приказания связать свой узел и убираться
прочь. И он не смел даже пытаться оказать сопротивление; дом
превращался для него в ад, ему не оставалось ничего другого, как
вернуться в свой собственный клан" (род) "или же - как это чаще всего
и бывало - вступить в новый брак в другом клане. Женщины были большой
силой в кланах" (родах), "да и везде вообще. Случалось, что они не
останавливались перед смещением вождя и разжалованием его в простого
воина" [См. также Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 45, с. 246.
Ред.].

Коммунистическое домашнее хозяйство, в котором все женщины или
большинство их принадлежат к одному и тому же роду, тогда как мужчины
принадлежат к различным родам, служит реальной основой того повсеместно
распространенного в первобытную эпоху господства женщины, открытие которого
составляет третью заслугу Бахофена.- В дополнение замечу еще, что
'сообщения путешественников и миссионеров относительно того, что женщины у
диких и варварских народов обременены чрезмерной работой, отнюдь не
противоречат сказанному. Разделение труда между обоими полами
обусловливается не положением женщины в обществе, а совсем другими
причинами. Народы, у которых женщины должны работать гораздо больше, чем им
полагается по нашим представлениям, часто питают к женщинам гораздо больше
подлинного уважения, чем наши европейцы. Дама эпохи цивилизации, окруженная
кажущимся почтением и чуждая всякому действительному труду, занимает
бесконечно более низкое общественное положение, чем выполняющая тяжелый
труд женщина эпохи варварства, которая считалась у своего народа
действительной дамой (lady, frowa, Frau = госпожа), да по характеру своего
положения и была ею.
Целиком ли вытеснен теперь в Америке групповой брак [В издании 1884 г.
вместо слов "групповой брак" напечатано: "пуналуальная семья". Ред.] парной
семьей, должно выяснить более тщательное изучение стоящих еще на высшей
ступени дикости северо-западных и, в особенности, южноамериканских народов.
В рассказах о последних встречаются столь разнообразные примеры свободы
половых отношений, что здесь едва ли возможно допустить полное преодоление
древнего группового брака [Эта фраза добавлена Энгельсом в издании 1891
года. Ред.]. Во всяком случае еще не все его следы исчезли. По меньшей мере
у сорока североамериканских племен мужчина, вступающий в брак со старшей
сестрой, имеет право взять в жены также и всех ее сестер, как только они
достигают установленного возраста,- остаток общности мужей для целой группы
сестер. а о жителях полуострова Калифорния (высшая ступень дикости)
Банкрофт рассказывает, что у них бывают празднества, на которые сходятся
вместе несколько <племен> в целях беспорядочного полового общения. Речь
идет, очевидно, о родах, для коих эти празднества являются формой, в кото-
рой сохраняются смутные воспоминания о том времени, когда женщины одного
рода имели своими общими мужьями всех мужчин другого рода, и наоборот
[Дальнейший текст вплоть до слов: "Парная семья возникла на рубеже между
дикостью и варварством" добавлен Энгельсом в издании 1891 года. В издании
1884 г. абзац кончался следующим частично использованным Энгельсом в
издании 1891 г., а частично опущенным им текстом: "Хорошо известны
пережитки подобной практики в древнем мире, как например, обычай
финикийских девушек отдаваться посторонним в храме во время празднеств в
честь Астарты; даже средневековое право первой ночи, которое, вопреки
усилиям немецких неоромантиков смягчить этот факт, существовало в весьма
укоренившейся форме, является остатком пуналуальной семьи, сохранившимся,
вероятно, благодаря кельтскому роду (клану)". Ред.]. Подобный же обычай
господствует еще в Австралии. У некоторых народов бывает, что старшие
мужчины, вожди и колдуны-жрецы используют общность жен в своих интересах и
монополизируют для себя большинство женщин; но за это они должны в
определенные праздники и во время больших народных собраний допускать вновь
ранее существовавшую общность и позволять своим женам наслаждаться с
молодыми людьми. Целый ряд примеров таких периодических сатурналий, когда
на короткий срок вновь вступает в силу старое свободное половое общение,
приводит Вестермарк на стр. 28-29 своей книги: у племен хо, сантал, панджа
и котар в Индии, у некоторых африканских народов и т. д. Странным образом
Вестермарк делает отсюда тот вывод, что это пережиток не группового брака,
существование которого он отрицает, а общего первобытному человеку с
другими животными периода течки.
Мы подходим здесь к четвертому великому открытию Бахофена, к открытию
широко распространенной переходной формы от группового брака к парному. То,
что Бахофен изображает как искупление за нарушение древних заповедей
богов,- искупление, ценой которого женщина приобретает право на
целомудрие,- в действительности только мистическое выражение выкупа,
которым женщина откупается от существовавшей в древние времена общности
мужей и приобретает право принадлежать только одному мужчине. Этот выкуп
состоит в ограниченном определенными рамками обычае отдаваться посторонним:
вавилонские женщины должны были раз в год отдаваться "мужчинам в храме
Милитты; другие народы Передней Азии посылали своих девушек на целые годы в
храм Анаитис, где они должны были предаваться свободной любви со своими
избранниками, прежде чем получить право на вступление в брак; подобные
обычаи, облечђнные в религиозную оболочку, свойственны почти всем азиатским
народам, живущим между Средиземным морем и Гангом. Искупительная жертва,
играющая роль выкупа, становится с течением времени все легче, как это уже
заметил Бахофен:

"Ежегодно повторявшееся принесение этой жертвы уступает место
однократной повинности, гетеризм матрон уступает место гетеризму
девушек; вместо того, чтобы практиковать его во время брака, им
занимаются до брака; вместо того чтобы отдаваться без разбора всякому,
отдаются только определенным лицам" ("Материнское право", стр. XIX).

У других народов религиозная оболочка отсутствует: у некоторых - в
древности у фракийцев, кельтов и др., в настоящее время еще у многих
коренных обитателей Индии, у малайских народов, у тихоокеанских островитян
и у многих американских индейцев - девушки пользуются до своего замужества
полнейшей половой свободой. Это особенно распространено почти всюду в Южной
Америке, что может засвидетельствовать каждый, кто проникал хоть немного в
глубь этого материка. Так Агассис ("Путешествие в Бразилию", Бостон и
Нью-Йорк, 1886, стр. 266) рассказывает следующее об одной богатой семье
индейского происхождения. Когда он познакомился с дочерью, он спросил об ее
отце, полагая, что это муж ее матери, который участвовал в это время в
качестве офицера в войне с Парагваем, но мать с улыбкой ответила: nao tern
pai, e filha da fortuna - у нее нет отца, она - дитя случая.

"Так всегда говорят индейские женщины и метиски без стыда и стеснения
о своих внебрачных детях; и это вовсе не исключение, исключением,
по-видимому, является скорее обратное. Дети... часто знают только свою
мать, потому что все заботы и ответственность падают на нее; о своем
отце они ничего не знают, да и женщине, повидимому, никогда не
приходит в голову, что она или ее дети могут иметь к нему какие-либо
претензии".

То, что здесь цивилизованному человеку представляется странным,
согласно материнскому праву и в условиях группового брака является попросту
правилом.
У одних народов друзья и родные жениха или приглашенные на свадьбу
гости предъявляют во время самой свадьбы унаследованное от древних времен
право на невесту, причем жених оказывается последним в очереди; так было в
древности на Балеарских островах и у африканских авгилов, а у бареа в
Абиссинии имеет место и в настоящее время. У других народов какое-нибудь
должностное лицо, предводитель племени или рода, касик, шаман, жрец, князь,
или как бы он ни назывался, является представителем общины и пользуется по
отношению к невесте правом первой ночи. Вопреки всем усилиям неоромантиков
смягчить этот факт, это jus primae noctis [право первой ночи. Ред.]
существует еще и поныне как пережиток группового брака у большинства
обитателей Аляски (Банкрофт, "Туземные племена", I, 81), у таху в Северной
Мексике (там же, стр. 584) и у других народов; и оно существовало в течение
всего средневековья - по крайней мере в странах, которые были первоначально
кельтскими, например, в Арагоне, и где оно произошло непосредственно от
группового брака. В то время как в Кастилии крестьянин никогда не был
крепостным, в Арагоне царило крепостничество в самых гнусных формах вплоть
до третейского решения Фердинанда Католика от 1486 года. В этом документе
сказано:

"Мы постановляем и объявляем, что вышеупомянутые господа" (senyors,
бароны) "...не имеют также права, когда крестьянин берет себе жену,
спать с ней первую ночь, или, в знак своего владычества в свадебную
ночь, когда жена ляжет в постель, переступить через эту постель и
упомянутую женщину; вышеупомянутые господа не имеют также права
требовать услуг от дочери или сына крестьянина против их воли, будь то
за плату, или без платы". (Оригинальный текст на каталонском языке
цитируется у Зугенхейма, "Крепостное право", Петербург, 1861, стр.
355.)

Бахофен, далее, безусловно прав, когда настойчиво утверждает, что
переход от того, что он называет "гетеризмом", или "греховным зачатием", к
единобрачию совершился главным образом благодаря женщинам. Чем больше с
развитием экономических условий жизни, следовательно, с разложением
древнего коммунизма и увеличением плотности населения унаследованные
издревле отношения между полами утрачивали свой наивный первобытный
характер, тем больше они должны были казаться женщинам унизительными и
тягостными; тем настойчивее должны были женщины добиваться, как избавления,
права на целомудрие, на временный или постоянный брак лишь с одним
мужчиной. От мужчин этот шаг вперед не мог исходить помимо прочего уже
потому, что им вообще никогда, даже вплоть до настоящего времени, не
приходило в голову отказываться от удобств фактического группового брака.
Только после того как женщинами был осуществлен переход к парному браку,
мужчины смогли ввести строгую моногамию,- разумеется, только для женщин.
Парная семья возникла на рубеже между дикостью и варварством, большей
частью уже на высшей ступени дикости, кое-где лишь на низшей ступени
варварства. Это - характерная форма семьи для эпохи варварства, так же как
групповой брак - для дикости, а моногамия - для цивилизации. Для
дальнейшего развития парной семьи в прочную моногамию нужны были иные
причины, чем те, которые, как мы видели, действовали до сих пор. Уже в
парном сожительстве группа была сведена к своей последней единице, своей
двухатомной молекуле,- к одному мужчине и одной женщине. Естественный отбор
завершил свое дело путем проводимых все дальше изъятий из брачного общения;
в этом направлении ему уже ничего не оставалось делать. И если бы,
следовательно, не начали действовать новые, общественные движущие силы, то
не было бы никакого основания для возникновения из парного сожительства
новой формы семьи. Но такие движущие силы вступили в действие.
Мы покидаем теперь Америку, эту классическую почву парной семьи. Нет
никаких признаков, которые позволяли бы заключить, что здесь развилась
более высокая форма семьи, что здесь до открытия и завоевания когда-либо
существовала где-нибудь прочная моногамия. Иначе обстояло дело в Старом
свете.
Здесь приручение домашних животных и разведение стад создали
неслыханные до того источники богатства и породили совершенно новые
общественные отношения. Вплоть до низшей ступени варварства постоянное
богатство состояло почти только из жилища, одежды, грубых украшений и
орудий для добывания и приготовления пищи: лодки, оружия, домашней утвари
простейшего вида. Пищу приходилось изо дня в день добывать вновь. Теперь же
прогрессировавшие пастушеские народы - арийцы в индийском Пятиречье и в
области Ганга, как и в еще гораздо более богатых в ту пору водой степях
бассейнов рек Оксуса и Яксарта, семиты по Евфрату и Тигру - приобрели в
стадах лошадей, верблюдов, ослов, крупного рогатого скота, овец, коз и
свиней имущество, которое требовало только надзора и самого примитивного
ухода, чтобы размножаться все в большем и большем количестве и доставлять
обильнейшую молочную и мясную пищу. Все прежние способы добывания пищи
отступили теперь на задний план; охота, бывшая раньше необходимостью, стала
теперь роскошью.
Но кому принадлежало это новое богатство? Первоначально, безусловно,
роду. Однако уже рано должна была развиться частная собственность на стада.
Трудно сказать, являлся ли в глазах автора так называемой Первой книги
Моисея патриарх Авраам владельцем своих стад в силу собственного права как
глава семейной общины или же в силу своего положения фактически
наследственного старейшины рода. Несомненно лишь то, что мы не должны
представлять его себе собственником в современном смысле этого слова. И
несомненно, далее, что на пороге достоверной истории мы уже всюду находим
стада как обособленную собственность [В издании 1884 г. вместо слов
"обособленную собственность" напечатано, "частную собственность". Ред.]
глав семей совершенно так же, как и произведения искусства варварской
эпохи, металлическую утварь, предметы роскоши и, наконец, людской скот -
рабов.
Ибо теперь изобретено было также и рабство. Для человека низшей
ступени варварства раб был бесполезен. Поэтому американские индейцы
обращались с побежденными врагами совсем не так, как с ними поступали на
более высокой ступени развития. Мужчин они убивали или же принимали как
братьев в племя победителей; женщин они брали в жены или иным способом
также принимали вместе с их уцелевшими детьми в состав своего племени.
Рабочая сила человека на этой ступени не дает еще сколько-нибудь заметного
избытка над расходами по ее содержанию. С введением скотоводства, обработки
металлов, ткачества и, наконец, полеводства положение изменилось. С рабочей
силой, в особенности после того как стада окончательно перешли во владение
семей [В издании 1884 г вместо слов "во владение семей" напечатано "в
частное владение". Ред.], произошло то же, что с женами, которых раньше
добывать было так легко и которые приобрели теперь меновую стоимость и
стали покупаться. Семья увеличивалась не так быстро, как скот. Для надзора
за скотом требовалось теперь больше людей; для этой цели можно было
воспользоваться взятым в плен врагом, который к тому же мог так же легко
размножаться, как и скот.
Такие богатства, поскольку они однажды перешли в частное владение
отдельных семей [Слова "отдельных семей" добавлены Энгельсом в издании 1891
года. Ред.] и быстро возрастали, нанесли сильный удар обществу, основанному
на парном браке и на материнском роде. Парный брак ввел в семью новый
элемент. Рядом с родной матерью он поставил достоверного родного отца,
который, к тому же, вероятно, был даже более достоверен, чем иные
современные "отцы". Согласно существовавшему тогда разделению труда в
семье, на долю мужа выпадало добывание пищи и необходимых для этого орудий
труда, следовательно, и право собственности на последние; в случае
расторжения брака он забирал их с собой, а за женой оставалась ее домашняя
утварь. По обычаю тогдашнего общества муж был поэтому также собственником
нового источника пищи - скота, а впоследствии и нового орудия труда -
рабов. Но по обычаю того же общества его дети не могли его наследовать, так
как с наследованием дело обстояло следующим образом.
Согласно материнскому праву, следовательно, до тех пор, пока
происхождение считалось только по женской линии, а также в соответствии с
первоначальным порядком наследования в роде, умершему члену рода
наследовали его сородичи, Имущество должно было оставаться внутри рода.
Ввиду того, что составлявшие его предметы были незначительны, оно на
практике, вероятно, искони переходило к ближайшим сородичам, следовательно
- к кровным родственникам со стороны матери. Но дети умершего мужчины
принадлежали не к его роду, а к роду своей матери; они наследовали матери
первоначально вместе с остальными ее кровными родственниками, позднее,
возможно,- в первую очередь; но своему отцу они не могли наследовать, так
как не принадлежали к его роду, имущество же отца должно было оставаться в
этом последнем. Следовательно, после смерти владельца стад его стада должны
были переходить прежде всего к его братьям и сестрам и к детям его сестер
или же к потомкам сестер его матери. Его же собственные дети оказывались
лишенными наследства.
Таким образом, по мере того как богатства росли, они, с одной стороны,
давали мужу более влиятельное положение в семье, чем жене, и, с другой
стороны, порождали стремление использовать это упрочившееся положение для
того, чтобы изменить традиционный порядок наследования в пользу детей. Но
это не могло иметь места, пока происхождение велось в соответствии с
материнским правом. Поэтому последнее должно было быть отменено, и оно было
отменено. Это было совсем не так трудно, как нам теперь представляется.
Ведь этой революции - одной из самых радикальных, пережитых человечеством,-
не было надобности затрагивать ни одного из живущих членов рода. Все они
могли оставаться и далее тем, чем были раньше. Достаточно было простого
решения, что на будущее время потомство членов рода мужчин должно
оставаться внутри него, тогда как потомство женщин должно исключаться из
него и переходить в род своего отца. Этим отменялось определение
происхождения по женской и право наследования по материнской линии и
вводилось определение происхождения по мужской и право наследования по
отцовской линии. Мы ничего не знаем о том, как и когда эта революция
произошла у культурных народов. Она целиком относится к доисторической
эпохе. Но что такая революция произошла, более чем достаточно доказано
сведениями о многочисленных следах материнского права, в особенности
собранными Бахофеном; как легко она совершается, мы видим на примере целого
ряда индейских племен, где она произошла только недавно и еще происходит
отчасти под влиянием растущего богатства и изменившегося образа жизни
(переселение из лесов в прерии), отчасти под моральным воздействием
цивилизации и миссионеров. Из восьми племен бассейна Миссури шесть ведут
происхождение и признают наследование по мужской линии, а два еще по
женской линии. У племен шауни, майями и делаваров укоренился обычай:
называя детей одним из родовых имен отцовского рода, приобщать их таким
путем к этому роду, чтобы они могли наследовать своему отцу. "Свойственная
человеку казуистика - изменять вещи, меняя их названия, и находить лазейки
для того, чтобы в рамках традиции ломать традицию, когда непосредственный
интерес служит для этого достаточным побуждением!" (Маркс) [См.: Маркс К.,
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 45, с. 311. Ред.]. Из-за этого происходила
безнадежная путаница, которая могла быть устранена и отчасти действительно
была устранена переходом к отцовскому праву. "Этот переход кажется вообще
самым естественным" (Маркс) [Там же, с. 112. Ред.].- О том [Данный текст до
конца абзаца добавлен Энгельсом в издании 1891 года Ред.], что могут
сказать нам юристы, пользующиеся сравнительным методом, относительно того,
как совершался этот переход у культурных народов Старого света,- почти все
это, конечно, только гипотезы,- см. М. Ковалевский, "Очерк происхождения и
развития семьи и собственности", Стокгольм, 1890.
Ниспровержение материнского права было всемирно-историческим
поражением женского пола. Муж захватил бразды правления и в доме, а жена
была лишена своего почетного положения, закабалена, превращена в рабу его
желаний, в простое орудие деторождения. Это приниженное положение женщины,
особенно неприкрыто проявившееся у греков героической и - еще более -
классической эпохи, постепенно было лицемерно прикрашено, местами также
облечено в более мягкую форму, но отнюдь не устранено.
Первый результат установившегося таким образом единовластия мужчин
обнаруживается в возникающей теперь промежуточной форме - патриархальной
семье. Ее главная характерная черта - не многоженство, о котором речь будет
ниже, а

"организация известного числа лиц, свободных и несвободных, в семью,
подчиненную отцовской власти главы семьи. В семье семитского типа этот
глава семьи живет в многоженстве, несвободные имеют жену и детей, а
цель всей организации состоит в уходе за стадами в пределах
определенной территории" 148.

Существенными признаками такой семьи являются включение в ее состав
несвободных и отцовская власть; поэтому законченным типом mb.) формы семьи
является римская семья. Слово familia первоначально означает не идеал
современного филистера, представляющий собой сочетание сентиментальности и
домашней грызни; у римлян оно первоначально даже не относится к супругам и
их детям, а только к рабам. Famulus значит домашний раб, a familia - это
совокупность принадлежащих одному человеку рабов. Еще во времена Гая
familia, id est patrimonium (то есть наследство), передавалось по
завещанию. Выражение это было придумано римлянами для обозначения нового
общественного организма, глава которого был господином жены и детей и
некоторого числа рабов, обладая в силу римской отцовской власти правом
распоряжаться жизнью и смертью всех этих подчиненных ему лиц.

"Это выражение, таким образом, не древнее одетой в железную броню
семейной системы латинских племен, возникшей после введения
полеводства и узаконения рабства и после отделения арийских италиков
от греков".

Маркс к этому добавляет: "Современная семья содержит в зародыше не
только рабство (servitus), но и крепостничество, так как она с самого
начала связана с земледельческими повинностями. Она содержит в миниатюре
все те противоречия, которые позднее широко развиваются в обществе и в его
государстве" [ См.: Маркс К " Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 45, с. 249-250.
Ред.].
Такая форма семьи означает переход от парного брака к моногамии. Чтобы
обеспечить верность жены, а следовательно, и происхождение детей от
определенного отца, жена отдается под безусловную власть мужа; если он ее
убивает, он только осуществляет свое право [Дальнейший текст до слов:
"Прежде чем перейти к моногамии" (см. настоящий том, с. 261) добавлен
Энгельсом в издании 1891 года. Ред.].
С появлением патриархальной семьи мы вступаем в область писаной
истории и вместе с тем в ту область, где сравнительное правоведение может
оказать нам значительную помощь. И действительно, благодаря ему мы сделали
здесь существенный шаг вперед. Мы обязаны Максиму Ковалевскому ("Очерк
происхождения и развития семьи и собственности", Стокгольм, 1890, стр.
60-100) доказательством того, что патриархальная домашняя община,
встречающаяся теперь еще у сербов и болгар под названием Zadruga (примерно
означает содружество) или Bratstvo (братство) и в видоизмененной форме у
восточных народов, образовала переходную ступень от семьи, возникшей из
группового брака и основанной на материнском праве, к индивидуальной семье
современного мира. Это, по-видимому, действительно доказано, во всяком
случае для культурных народов Старого света, для арийцев и семитов.
Южнославянская задруга представляет собой наилучший еще существующий
образец такой семейной общины. Она охватывает несколько поколений потомков
одного отца вместе с их женами, причем все они живут вместе одним двором,
сообща обрабатывают свои поля, питаются и одеваются из общих запасов и
сообща владеют излишком дохода. Община находится под высшим управлением
домохозяина (domacin), который представляет ее перед внешним миром, имеет
право продавать мелкие предметы, ведает кассой, неся ответственность как за
нее, так и за правильное ведение всего хозяйства. Он избирается и отнюдь не
обязательно должен быть старшим по возрасту. Женщины и выполняемые ими
работы подчинены руководству домохозяйки (donaacica), которой обыкновенно
бывает жена домачина. Она играет также важную, часто решающую роль при
выборе мужей для девушек общины. Но высшая власть сосредоточена в семейном
совете, в собрании всех взрослых членов общины, как женщин, так и мужчин.
Перед этим собранием отчитывается домохозяин; оно принимает окончательные
решения, вершит суд над членами общины, выносит постановления о более
значительных покупках и продажах - особенно когда дело касается земельных
владений - и т. д.
Только приблизительно десять лет тому назад было доказано, что такие
большие семейные общины продолжают существовать и в России 150; теперь
общепризнанно, что они столь же глубоко коренятся в русских народных
обычаях, как и сельская община. Они фигурируют в древнейшем русском
сборнике законов, в "Правде" Ярослава, под тем же самым названием (vervj
[вервь. Ред.]), как и в далматинских законах 151, и указания на них можно
найти также в польских и чешских исторических источниках.
У германцев также, согласно Хђйслеру ("Основные начала германского
права"), хозяйственной единицей первоначально являлась не индивидуальная
семья в современном смысле, а "домашняя община", состоящая из нескольких
поколений со своими семьями и притом довольно часто охватывающая и
несвободных. Римскую семью также относят к этому типу, и в соответствии с
этим в последнее время подвергают весьма большому сомнению как абсолютную
власть домохозяина, так и бесправие по отношению к нему остальных членов
семьи. У кельтов также, по-видимому, существовали подобные семейные общины
в Ирландии; во Франции они сохранились в Ниверне вплоть до французской
революции под названием parconneries, а во Франш-Конте они и до настоящего
времени еще не совсем исчезли. В районе Луана (департамент Соны и Луары)
встречаются большие крестьянские дома с общим высоким, доходящим до самой
крыши центральным залом и расположенными вокруг него спальнями, в которые
поднимаются по лестницам в 6-8 ступенек и где живет несколько поколений
одной и той же семьи.
В Индии домашняя община с совместной обработкой земли упоминается уже
Неархом в эпоху Александра Великого и она существует еще и теперь в той же
местности, в Пенджабе, и на всем северо-западе страны. На Кавказе
Ковалевский сам смог доказать ее существование. В Алжире она еще существует
у кабилов. Она встречалась, по-видимому, даже в Америке; ее предполагают
найти в "calpullis" 152 древней Мексики, которые описывает Сурита;
напротив, Кунов ("Ausland" 153 ‘ 42- 44, 1890) довольно ясно доказал, что в
Перу ко времени его завоевания существовало нечто вроде маркового строя
(причем удивительно, что эта марка также называлась marca), с
периодическими переделами обработанной земли, следовательно, с
индивидуальной обработкой земли.
Во всяком случае патриархальная домашняя община с общим землевладением
и совместной обработкой земли приобретает теперь совсем иное значение, чем
раньше. Мы уже не можем подвергать сомнению ту важную роль, которую она
играла у культурных и некоторых других народов Старого света при переходе
от семьи, основанной на материнском праве, к индивидуальной семье. В
последующем изложении мы еще вернемся к сделанному Ковалевским дальнейшему
выводу, что она была также переходной ступенью, из которой развилась
сельская община, или община-марка, с индивидуальной обработкой земли
отдельными семьями и с первоначально периодическим, а затем окончательным
разделом пахотной земли и лугов.
Относительно семейной жизни внутри этих домашних общин следует
заметить, что по крайней мере в России о главах семей известно, что они
сильно злоупотребляют своим положением по отношению к молодым женщинам
общины, особенно к своим снохам, и часто образуют из них для себя гарем;
русские народные песни весьма красноречивы на этот счет.
Прежде чем перейти к моногамии, быстро развивающейся с падением
материнского права, скажем еще несколько слов о многоженстве и
многомужестве. Обе эти формы брака могут быть только исключениями,- так
сказать, историческими предметами роскоши,- не считая разве только
одновременного существования их обоих в какой-либо стране, чего, как
известно, не бывает. Так как, следовательно, оказавшиеся вне многоженства
мужчины не могли находить утешения у женщин, ставших излишними вследствие
многомужества, число же мужчин и женщин, независимо от социальных
учреждений, до сих пор было почти одинаковым, то ни та, ни другая форма
брака сама по себе не могла стать общепринятой. В действительности,
многоженство одного мужчины было, очевидно, результатом рабства и было
доступно только лицам, занимавшим исключительное положение. В
патриархальной семье семитского типа в многоженстве живет только сам
патриарх и, самое большее, несколько его сыновей, остальные должны
довольствоваться одной женой. Так обстоит дело еще в настоящее время на
всем Востоке; многоженство - привилегия богатых и знатных и осуществляется
главным образом путем покупки рабынь; масса народа живет в моногамии. Такое
же исключение представляет многомужество в Индии и Тибете; небезынтересный,
без сомнения, вопрос о его происхождении из группового брака [В издании
1884 г. вместо "группового брака" напечатано: "пуналуальной семьи". Ред.]
подлежит еще дальнейшему изучению. Впрочем, в своей практике многомужество,
по-видимому, отличается гораздо большей терпимостью, чем ревнивый режим
магометанских гаремов. Так по крайней мере у наиров в Индии, хотя каждые
трое, четверо и более мужчин имеют одну общую жену, однако каждый из них
может наряду с этим иметь совместно с другими тремя и более мужчинами
вторую жену, равно как и третью, четвертую и т. д. Удивительно, что
Мак-Леннан, описывая эти брачные клубы, члены которых могут одновременно
состоять в нескольких клубах, не открыл новой категории клубного брака.
Этот обычай брачных клубов, впрочем, отнюдь не является действительным
многомужеством; напротив, как уже заметил Жиро-Тђлон, это просто особая
форма группового брака; мужчины живут в многоженстве, женщины - в
многомужестве [Последняя фраза добавлена Энгельсом в издании 1891 года.
Ред.]
4. Моногамная семья. Она возникает из парной семьи, как показано выше,
на рубеже между средней и высшей ступенью варварства; ее окончательная
победа - один из признаков наступления эпохи цивилизации. Она основана на
господстве мужа с определенно выраженной целью рождения детей,
происхождение которых от определенного отца не подлежит сомнению, а эта
бесспорность происхождения необходима потому, что дети со временем в
качестве прямых наследников должны вступить во владение отцовским
имуществом. Она отличается от парного брака гораздо большей прочностью
брачных уз, которые теперь уже не расторгаются по желанию любой из сторон.
Теперь уже, как правило, только муж может их расторгнуть и отвергнуть свою
жену. Право на супружескую неверность остается обеспеченным за ним и
теперь, во всяком случае, в силу обычая (Code Napoleon [Кодекс Наполеона.
Ред.] определенно предоставляет такое право мужу, если только он не вводит
сожительницу под семейный кров 154), и по мере дальнейшего общественного
развития оно осуществляется все шире; если же жена вспомнит о былой
практике половых отношений и захочет возобновить ее, то подвергается более
строгой каре, чем когда-либо прежде.
Во всей своей суровости новая форма семьи выступает перед нами у
греков. В то время, замечает Маркс [См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е
изд., т. 45, с. 251. Ред.], как положение богинь в мифологии рисует нам
более ранний период, когда женщины занимали еще более свободное и почетное
положение, в героическую эпоху мы застаем женщину уже приниженной
господством мужчины и конкуренцией рабынь [В издании 1884 г. конец этой
фразы был дан в следующем виде: "в героическую, эпоху мы застаем женщину в
положении полузатворнической изоляции, имеющем целью обеспечить
достоверность отцовства для детей". Последующий текст до слов "гречанки
довольно часто находили возможность обманывать своих мужей" (см. настоящий
том, с. 265) почти целиком добавлен Энгельсом в издании 1891 г. с
использованием нескольких фраз, которые имелись в издании 1884 года. Ред.].
Достаточно прочесть в "Одиссее", как Телемах обрывает свою мать и
заставляет ее замолчать [Гомер. Одиссея, песнь первая. Ред.]. Захваченные в
плен молодые женщины становятся у Гомера жертвой плотской страсти
победителей: военачальники по очереди и в соответствии со своим рангом
выбирают себе самых красивых из них; все действие "Илиады", как известно,
развертывается вокруг спора между Ахиллесом и Агамемноном из-за такой
рабыни. При каждом сколько-нибудь значительном гомеровском герое
упоминается пленная девушка, с которой он делит палатку и ложе.Этих девушек
берут также с собой на родину и в супружеский дом, как, например, у Эсхила
Агамемнон поступает с Кассандрой [Эсхил. Орестея. Агамемнон. Ред.];
рожденные от таких рабынь сыновья получают небольшую долю отцовского
наследства и считаются свободными гражданами; Тевкр является таким
внебрачным сыном Теламона и может называть себя по отцу. От законной жены
требуется, чтобы она мирилась со всем этим, сама же строго соблюдала
целомудрие и супружескую верность. Хотя греческая женщина героической эпохи
пользуется большим уважением, чем женщина эпохи цивилизации, все же она в
конце концов является для мужчины только матерью его рожденных в браке
законных наследников, его главной домоправительницей и надсмотрщицей над
рабынями, которых он по своему усмотрению может делать, и фактически
делает, своими наложницами. Именно существование рабства рядом с
моногамией, наличие молодых красивых рабынь, находящихся в полном
распоряжении мужчины, придало моногамии с самого начала ее специфический
характер, сделав ее моногамией только для женщины, но не для мужчины. Такой
характер она сохраняет и в настоящее время.
У греков более позднего периода следует проводить различие между
дорийцами и ионийцами. У первых, классическим образцом которых служит
Спарта, брачные отношения во многом еще более архаичны, чем даже те,
которые изображены Гомером. В Спарте существует парный брак, видоизмененный
в соответствии с принятыми там воззрениями на государство и во многих
отношениях еще напоминающий групповой брак. Бездетные браки расторгаются:
царь Анаксандрид (за 560 лет до н. э.), имевший бездетную жену, взял вторую
и вел два хозяйства; около того же времени царь Аристон, у которого были
две бесплодные жены, взял третью, но зато отпустил одну из первых. С другой
стороны, несколько братьев могли иметь общую жену; человек, которому
нравилась жена его друга, мог делить ее с ним, и признавалось приличным
предоставлять свою жену в распоряжение, как выразился бы Бисмарк, здорового
"жеребца", даже если тот не принадлежал к числу сограждан. Из одного места
у Плутарха, где спартанка направляет к своему мужу поклонника, который
домогается ее любви, можно заключить, согласно Шђману, даже о еще большей
свободе нравов. Действительное нарушение супружеской верности - измена жены
за спиной мужа - было поэтому неслыханным делом. С другой стороны, Спарта,
по крайней мере в лучшую свою эпоху, не знала домашнего рабства, крепостные
илоты жили обособленно в имениях, поэтому у спартиатов 155 было меньше
соблазна пользоваться их женами. Естественно, что в силу всех этих условий
женщины в Спарте занимали гораздо более почетное положение, чем у остальных
греков. Спартанские женщины и лучшая часть афинских гетер были в Греции
единственными женщинами, о которых древние говорят с уважением и
высказывания которых они признают заслуживающими упоминания.
Совершенно иное положение мы находим у ионийцев, для которых
характерны Афины. Девушки учились лишь прясть, ткать и шить, самое большее
- немного читать и писать. Они жили почти затворницами, пользовались
обществом лишь других женщин. Женский покой находился в обособленной части
дома, в верхнем этаже или в глубине, куда мужчинам, в особенности чужим,
нелегко было проникнуть и куда женщины удалялись при посещении дома
мужчинами. Женщины не выходили без сопровождения рабыни; дома они буквально
находились под стражей; Аристофан упоминает о молосских собаках, которых
держали для устрашения нарушителей супружеской верности 156, а, по крайней
мере в азиатских городах, для надзора за женщинами держали евнухов, которые
уже во время Геродота фабриковались на острове Хиос для продажи и, согласно
Ваксмуту, не для одних только варваров. У Еврипида жена обозначается словом
oikurema [Еврипид Орест Ред.], как вещь для присмотра за хозяйством (слово
это среднего рода), и для афинянина она действительно была, помимо
деторождения, не чем иным, как старшей служанкой. Муж занимался своими
гимнастическими упражнениями, своими общественными делами, от участия в
которых жена была отстранена; он, кроме того, имел еще часто к своим
услугам рабынь, а в период расцвета Афин - широко распространенную и во
всяком случае находившуюся под покровительством государства проституцию.
Именно на почве этой проституции выработались единственные яркие типы
греческих женщин, которые так же возвышались над общим уровнем женщин
античности своим умом и художественным вкусом, как спартанки своим
характером. Но то обстоятельство, что нужно было сначала сделаться гетерой,
чтобы стать подлинной женщиной, служит самым суровым осуждением афинской
семьи.
Эта афинская семья с течением времени сделалась образцом, по которому
устраивали свои домашние порядки не только остальные ионийцы, но постепенно
и все греки как внутри страны, так и в колониях. Однако, вопреки всему
этому затворничеству и надзору, гречанки довольно часто находили
возможность обманывать своих мужей, а последние, стыдившиеся обнаружить
хотя бы какое-нибудь чувство любви к своим женам, развлекались всяческими
любовными похождениями с гетерами; но унижение женщин мстило за себя и
унижало самих мужчин, вплоть до того, что в конце концов они погрязли в
противоестественной любви к мальчикам и лишили достоинства своих богов, как
и самих себя, мифом о Ганимеде.
Таково было происхождение моногамии, насколько мы можем проследить его
у самого цивилизованного и наиболее развитого народа древности. Она отнюдь
не была плодом индивидуальной половой любви, с которой она не имела
абсолютно ничего общего, так как браки по-прежнему оставались браками по
расчету. Она была первой формой семьи, в основе которой лежали не
естественные, а экономические условия [В издании 1884 г. вместо слов
"экономические условия" напечатано: "общественные условия"; конец фразы со
слов "именно победа частной собственности" добавлен Энгельсом в издании
1891 года. Ред.] - именно победа частной собственности над первоначальной,
стихийно сложившейся общей собственностью. Господство мужа в семье и
рождение детей, которые были бы только от него и должны были наследовать
его богатство,- такова была исключительная цель единобрачия, откровенно
провозглашенная греками. В остальном же оно было для них бременем,
обязанностью по отношению к богам, государству и собственным предкам,
которую приходилось выполнять. В Афинах закон предписывал не только
вступление в брак, но и выполнение мужем определенного минимума так
называемых супружеских обязанностей [Последняя фраза добавлена Энгельсом в
издании 1891 года. Ред.].
Таким образом, единобрачие появляется в истории отнюдь не в качестве
основанного на согласии союза между мужчиной и женщиной и еще меньше в
качестве высшей формы этого союза. Напротив. Оно появляется как порабощение
одного пола другим, как провозглашение неведомого до тех пор во всей
предшествующей истории противоречия между полами. В одной старой
ненапечатанной рукописи 1846 г., принадлежащей Марксу и мне, я нахожу
следующее: "Первое разделение труда было между мужчиной и женщиной для
производства детей" [Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. Ред.]. К
этому я могу теперь добавить: первая появляющаяся в истории
противоположность классов совпадает с развитием антагонизма между мужем и
женой при единобрачии, и первое классовое угнетение совпадает с
порабощением женского пола мужским. Единобрачие было великим историческим
прогрессом, но вместе с тем оно открывает, наряду с рабством и частным
богатством, ту продолжающуюся до сих пор эпоху, когда всякий прогресс в то
же время означает и относительный регресс, когда благосостояние и развитие
одних осуществляется ценой страданий и подавления других. Единобрачие - это
та клеточка цивилизованного общества, по которой мы уже можем изучать
природу вполне развившихся внутри последнего противоположностей и
противоречий.
Старая относительная свобода половых связей отнюдь не исчезла с
победой парного брака или даже единобрачия.

"Старая система брака, введенная в более тесные границы в результате
постепенного вымирания пуналуальных групп, все еще служила той средой,
в которой развивалась семья, и тормозила ее развитие вплоть до первых
проблесков цивилизации... она исчезла, наконец, перейдя в новую форму
гетеризма, которая и в период цивилизации следует за людьми, точно
мрачная тень, лежащая на семье".

Под гетеризмом Морган понимает существующие наряду с единобрачием
внебрачные половые связи мужчин с незамужними женщинами, что, как известно,
процветает в самых различных формах на протяжении всего периода цивилизации
и все более и более превращается в неприкрытую проституцию [Дальнейший
текст до слов: "Гетеризм - это такой же общественный институт" добавлен
Энгельсом в издании 1891 года. Ред.]. Этот гетеризм ведет свое
происхождение непосредственно от группового брака, от той жертвы, ценой
которой женщины, отдаваясь посторонним, покупали себе право на целомудрие.
Отдаваться за деньги было первоначально религиозным актом; это происходило
в храме богини любви, и деньги шли в первое время в сокровищницу храма.
Гиеродулы 157 Анаитис в Армении, Афродиты в Коринфе, а также состоящие при
храмах религиозные танцовщицы Индии, так называемые баядерки (искаженное
португальское bailadeira - танцовщица), были первыми проститутками.
Отдаваться посторонним мужчинам - первоначально обязанность каждой женщины
- стало впоследствии уделом только этих жриц, как бы замещавших всех
остальных. У других народов гетеризм ведет свое происхождение от
предоставлявшейся девушкам до брака половой свободы и, следовательно, также
является пережитком группового брака, только дошедшим до нас другим путем.
С возникновением имущественного неравенства, то есть уже на высшей ступени
варварства, наряду с рабским трудом спорадически появляется и наемный труд
и одновременно как необходимый его спутник профессиональная проституция
свободных женщин наряду с принуждением рабынь отдаваться мужчинам. Таким
образом, наследство, завещанное групповым браком цивилизации, двойственно,
как двойственно, двулико, внутренне раздвоенно, противоречиво и все, что
порождено цивилизацией: с одной стороны - моногамия, а с другой - гетеризм
вместе с его самой крайней формой - проституцией. Гетеризм - это такой же
общественный институт, как и всякий другой; он обеспечивает дальнейшее
существование старой половой свободы - в пользу мужчин. На деле не только
терпимый, но и широко практикуемый, особенно же используемый
господствующими классами, гетеризм на словах подвергается осуждению. Но это
осуждение в действительности направляется не против причастных к этому
мужчин, а только против женщин; их презирают и выбрасывают из общества,
чтобы, таким образом, снова провозгласить, как основной общественный закон,
неограниченное господство мужчин над женским полом.
Но вместе с этим развивается второе противоречие внутри самой
моногамии. Рядом с мужем, скрашивающим свое существование гетеризмом, стоит
покинутая супруга [Эта и предыдущая фразы добавлены Энгельсом в издании
1891 года. Ред.]. Одна сторона противоречия так же немыслима без другой,
как невозможно иметь в руке целое яблоко после того, как съедена его
половина. Однако не таково, по-видимому, было мнение мужчин, пока жены не
вразумили их. Вместе с единобрачием появляются два неизменных, ранее
неизвестных характерных общественных типа: постоянный любовник жены и
муж-рогоносец. Мужчины одержали победу над женщинами, но увенчать
победителей великодушно взялись побежденные. Рядом с единобрачием и
гетеризмом неустранимым общественным явлением сделалось и прелюбодеяние,
запрещенное, строго наказуемое, но неискоренимое. Достоверность
происхождения детей от законного отца продолжала, как и раньше,
основываться самое большее на нравственном убеждении, и, чтобы разрешить
неразрешимое противоречие. Code Napoleon ввел статью 312:

"L'enfant concu pendant le manage a pour pere le mari" - "отцом
ребенка, зачатого во время брака, является муж".

Таков конечный результат трехтысячелетнего существования единобрачия.
Таким образом, в тех случаях, когда индивидуальная семья - остается
верна своему историческому происхождению и когда в ней в силу
исключительного господства мужа противоречие между мужчиной и женщиной
приобретает ясно выраженный характер, эта семья дает нам в миниатюре
картину тех же противоположностей и противоречий, в которых движется
общество, разделенное на классы со времени наступления эпохи цивилизации, и
которые оно не способно ни разрешить, ни преодолеть. Я говорю здесь,
разумеется, лишь о тех случаях единобрачия, когда супружеская жизнь
действительно соответствует установлениям, вытекающим из первоначального
характера этого института, но жена при этом восстает против господства
мужа. Что далеко не все браки протекают так, об этом лучше всех знает
немецкий филистер, который так же не умеет быть господином в своем доме,
как и в государстве; его жена поэтому с полным правом присваивает себе
мужскую власть, которой он не достоин. Зато он воображает, что стоит
гораздо выше своего французского товарища по несчастью, которому чаще, чем
ему самому, приходится куда хуже.
Впрочем, индивидуальная семья отнюдь не везде и не во всякое время
принимала такую классически суровую форму, какую она имела у греков. У
римлян, которые в качестве будущих завоевателей мира обладали более
широким, хотя и менее утонченным взглядом на вещи, чем греки, жена
пользовалась большей свободой и большим уважением. Римлянин считал, что
супружеская верность достаточно обеспечена предоставленной ему властью над
жизнью и смертью его жены. Кроме того, жена могла здесь наравне с мужем при
желании расторгнуть брак. Но наибольший прогресс в развитии единобрачия был
достигнут, несомненно, с вступлением на историческую арену германцев и
достигнут потому, что у них, вероятно ввиду их бедности, моногамия,
по-видимому, в то время еще не вполне развилась из парного брака. Мы
приходим к этому заключению на основании следующих трех обстоятельств,
упоминаемых Тацитом. Во-первых, при всей святости брака,- "они
довольствуются одной женой, женщины живут огражденные целомудрием",- у них
все же было распространено многоженство среди знати и вождей племен,
подобно тому, что мы встречали у американцев, у которых существовал парный
брак. Вовторых, переход от материнского права к отцовскому мог совершиться
у них только незадолго перед этим, так как брат матери - ближайший сородич
мужского пола согласно материнскому праву - еще признавался у них чуть ли
не более близким родственником, чем собственный отец, что также
соответствует точке зрения американских индейцев, у которых Маркс, как он
часто говорил, нашел ключ к пониманию нашего собственного прошлого. И,
в-третьих, женщины у германцев пользовались большим уважением и
значительным влиянием на общественные дела, что стоит в прямом противоречии
со свойственным моногамии господством мужчин. Почти во всем этом германцы
не отличаются от спартанцев, у которых, как мы видели, парный брак также не
был еще полностью изжит [Последняя фраза добавлена Энгельсом в издании 1891
года. Ред.]. Таким образом, и " этом отношении вместе с германцами приобрел
мировое господство совершенно новый элемент. Новая моногамия, развившаяся
на развалинах римского мира в процессе смешения народов, облекла
владычество мужчин в более мягкие формы и дала женщинам, по крайней мере с
внешней стороны, более почетное и свободное положение, чем когда-либо знала
классическая древность. Тем самым впервые была создана предпосылка, на
основе которой из моногамии,- внутри нее, наряду с ней и вопреки ей, смотря
по обстоятельствам,- мог развиться величайший нравственный прогресс,
которым мы ей обязаны: современная индивидуальная половая любовь, которая
была неизвестна всему прежнему миру.
Этот прогресс, однако, был вызван именно тем обстоятельством, что
германцы переживали еще период парной семьи и перенесли в моногамию,
насколько это представлялось возможным, положение женщины, соответствующее
парной семье; он был вызван отнюдь не каким-то легендарным, чудесным
природным предрасположением германцев к чистоте нравов, которое в сущности
сводится к тому, что парный брак действительно свободен от резких
нравственных противоречий, присущих моногамии. Напротив, германцы в период
их переселений, в особенности на юго-восток, к степным кочевникам
Причерноморья, глубоко пали в нравственном отношении и восприняли у
последних, кроме их искусства верховой езды, также и гнусные
противоестественные пороки, о чем определенно свидетельствует Аммиан
относительно тайфалов и Прокопий относительно герулов.
Но если из всех известных форм семьи моногамия была единственной
формой, при которой могла развиться современная половая любовь, то это не
значит, что последняя развилась в ней исключительно или хотя бы
преимущественно как любовь супругов друг к другу. Самая природа прочного
единобрачия при господстве мужа исключала это. У всех исторически активных,
то есть у всех господствующих классов, заключение брака оставалось тем, чем
оно было со времени парного брака,- сделкой, которую устраивают родители. И
первая появившаяся в истории форма половой любви, как страсть, и притом
доступная каждому человеку (по крайней мере из господствующих классов)
страсть, как высшая форма полового влечения,- что и составляет ее
специфический характер,- эта первая ее форма, рыцарская любовь средних
веков, отнюдь не была супружеской любовью. Наоборот. В своем классическом
виде, у провансальцев, рыцарская любовь устремляется на всех парусах к
нарушению супружеской верности, и ее поэты воспевают это. Цвет
провансальской любовной поэзии составляют "альбы" (albas), по-немецки песни
рассвета. Яркими красками изображают они, как рыцарь лежит в постели у
своей красотки, чужой жены, а снаружи стоит страж, который возвещает ему о
первых признаках наступающего рассвета (alba), чтобы он мог ускользнуть
незамеченным; затем следует сцена расставания - кульминационный пункт
песни. Жители Северной Франции, а равным образом и бравые немцы тоже
усвоили этот род поэзии вместе с соответствующей ему манерой рыцарской
любви, и наш старый Вольфрам фон Эшенбах оставил на ту же щекотливую тему
три чудесные песни, которые мне нравятся больше, чем его три длинные
героические поэмы.
Заключение брака в современной нам буржуазной среде происходит двояким
образом. В католических странах родители по-прежнему подыскивают юному
буржуазному сынку подходящую жену, и, разумеется, результатом этого
является наиболее полное развитие присущего моногамии противоречия: пышный
расцвет гетеризма со стороны мужа, пышный расцвет супружеской неверности со
стороны жены. Католическая церковь, надо думать, отменила развод, лишь
убедившись, что против супружеской неверности, как против смерти, нет
никаких средств. В протестантских странах, напротив, буржуазному сынку, как
правило, предоставляется большая или меньшая свобода выбирать себе жену из
своего класса; поэтому основой для заключения брака может служить в
известной степени любовь, как это, приличия ради, постоянно и
предполагается в соответствии с духом протестантского лицемерия. Здесь
гетеризм практикуется мужем не столь энергично, а неверность жены
встречается не так часто. Но так как при любой форме брака люди остаются
такими же, какими были до него, а буржуа в протестантских странах в
большинстве своем филистеры, то эта протестантская моногамия, даже если
брать в общем лучшие случаи, все же приводит только к невыносимо скучному
супружескому сожительству, которое называют семейным счастьем. Лучшим
отражением обоих этих видов брака служит роман: для католического -
французский, для протестантского - немецкий [В издании 1884 года "немецкий
и шведский". Ред.]. В том и другом "он получает ее": в немецком молодой
человек - девушку, во французском муж - пару рогов. Не всегда при этом
ясно, кто из них оказывается в худшем положении. Поэтому-то скука немецкого
романа внушает французскому буржуа такой же ужас, как "безнравственность"
французского романа - немецкому филистеру. Впрочем, в последнее время, с
тех пор как "Берлин становится мировым городом", немецкий роман начинает
менее робко относиться к таким давно хорошо известным там явлениям, как
гетеризм и супружеская неверность.
Но и в том и в другом случае брак обусловливается классовым положением
сторон и поэтому всегда бывает браком по расчету [Дальнейший текст до слов
"Половая любовь может стать правилом" добавлен Энгельсом в издании 1891
года. Ред.]. Этот брак по расчету в обоих случаях довольно часто обращается
в самую грубую проституцию - иногда обеих сторон, а гораздо чаще жены,
которая отличается от обычной куртизанки только тем, что отдает свое тело
не так, как наемная работница свой труд, оплачиваемый поштучно, а раз на
всегда продает его в рабство. И ко всем бракам по расчету относятся слова
Фурье:

"Как в грамматике два отрицания составляют утверждение, так и в
брачной морали две проституции составляют одну добродетель"

Половая любовь может стать правилом в отношениях к женщине и
действительно становится им только среди угнетенных классов, следовательно,
в настоящее время - в среде пролетариата, независимо от того,
зарегистрированы официально эти отношения или нет. Но здесь устранены также
все основы классической моногамии. Здесь нет никакой собственности, для
сохранения и наследования которой как раз и были созданы моногамия и
господство мужчин; здесь нет поэтому никаких побудительных поводов для
установления этого господства. Более того, здесь нет и средств для этого:
буржуазное право, которое охраняет это господство, существует только для
имущих и для обслуживания их взаимоотношений с пролетариями; оно стоит
денег и вследствие бедности рабочего не имеет никакого значения для его
отношения к своей жене. Здесь решающую роль играют совсем другие личные и
общественные условия. И, кроме того, с тех пор как крупная промышленность
оторвала женщину от дома, отправила ее на рынок труда и на фабрику,
довольно часто превращая ее в кормилицу семьи, в пролетарском жилище
лишились всякой почвы последние остатки господства мужа, кроме разве
некоторой грубости в обращении с женой, укоренившейся со времени введения
моногамии. Таким образом, семья пролетария уже не моногамна в строгом
смысле этого слова, даже при самой страстной любви и самой прочной верности
обеих сторон и несмотря на все, ка кие только возможно, церковные и
светские благословения Поэтому и постоянные спутники моногамии, гетеризм и
супружеская неверность, играют здесь совершенно ничтожную роль, жена
фактически вернула себе право на расторжение брака, и когда стороны не
могут ужиться, они предпочитают разойтись. Одним словом, пролетарский брак
моногамен в этимологическом значении этого слова, но отнюдь не в
историческом его смысле [Весь дальнейший текст настоящей главы, кроме
заключительного абзаца, начинающегося словами "Вернемся однако, к Моргану"
(см настоящий том с 282) добавлен Энгельсом в издании 1891 года. Ред.].
Наши юристы, впрочем, считают, что прогресс законодательства все
больше отнимает у женщин всякое основание для жалоб. Законодательства
современных цивилизованных стран все более и более признают, во первых, что
брак, для того чтобы быть действительным, должен представлять собой
договор, добровольно заключенный обеими сторонами, и, во вторых, что и в
течение всего периода брака обе стороны должны иметь одинаковые права и
обязанности по отношению друг к другу Если бы эти оба требования были
последователь но проведены, то у женщин было бы все, чего они только могут
желать.
Эта чисто юридическая аргументация совершенно совпадает с той, какой
пользуется радикальный буржуа-республиканец, время от времени призывая
пролетария к порядку. Трудовой договор якобы добровольно заключается обеими
сторонами. Но его считают заключенным добровольно потому, что закон на
бумаге ставит обе стороны в равное положение. Власть, которую различное
классовое положение дает одной стороне, давление, которое в силу этого
оказывается на другую сторону то есть действительное экономическое
положение обеих сторон - это закона не касается. И на время действия
трудового договора обе стороны опять таки должны быть равноправными, коль
скоро ни одна из них определенно не отказалась от своих прав. Закону опять
таки нет дела до того, что экономическое положение заставляет рабочего
отказываться даже от последней видимости равноправия.
В отношении брака даже самый прогрессивный закон вполне удовлетворен,
если заинтересованные стороны формально засвидетельствовали добровольный
характер своего вступления в брак. Что происходит за юридическими кулисами,
где разыгрывается действительная жизнь, как достигается это добровольное
согласие,- об этом закон и юрист могут не беспокоиться. А между тем, самое
простое сравнение права различных стран должно было бы показать юристу, что
представляет собой это добровольное согласие. В странах, где закон
обеспечивает детям обязательное наследование части имущества родителей, где
они, следовательно, не могут быть лишены наследства,- в Германии, в странах
с французским правом и в некоторых других,- дети при вступлении в брак
связаны согласием родителей. В странах с английским правом, где
родительского согласия при вступлении в брак законом не требуется, родители
располагают полной свободой при завещании своего имущества в могут по
своему усмотрению лишать своих детей наследства. Ясно, однако, что,
несмотря на это и даже именно в силу этого, среди классов, где есть, что
наследовать, в Англии и Америке фактически существует ничуть не большая
свобода вступления в брак, чем во Франции и Германии.
Не лучше обстоит дело с юридическим равноправием муж чины и женщины в
браке Правовое неравенство обоих, унаследованное нами от прежних
общественных отношений,- не причина, а результат экономического угнетения
женщины. В старом коммунистическом домашнем хозяйстве, охватывавшем много
брачных пар с их детьми, вверенное женщинам ведение этого хозяйства было
столь же общественным, необходимым для общества родом деятельности, как и
добывание мужчинами средств пропитания. С возникновением патриархальной
семьи и еще более - моногамной индивидуальной семьи положение изменилось.
Ведение домашнего хозяйства утратило свой общественный характер. Оно
перестало касаться общества. Оно стало частным занятием, жена сделалась
глав ной служанкой, была устранена от участия в общественном производстве.
Только крупная промышленность нашего времени вновь открыла ей - да и то
лишь пролетарке - путь к общественному производству. Но при этом, если она
выполняет свои частные обязанности по обслуживанию семьи, она остается вне
общественного производства и не может ничего заработать, а если она хочет
участвовать в общественном труде и иметь самостоятельный заработок, то она
не в состоянии выполнять семейные обязанности. И в этом отношении положение
жен шины одинаково как на фабрике, так и во всех областях деятельности,
вплоть до медицины и адвокатуры. Современная индивидуальная семья основана
на явном или замаскированном домашнем рабстве женщины, а современное
общество - это масса, состоящая сплошь из индивидуальных семей, как бы его
молекул. Муж в настоящее время должен в большинстве случаев добывать
деньги, быть кормильцем семьи, по крайней мере в среде имущих классов, и
это дает ему господствующее положение, которое ни в каких особых
юридических привилегиях не нуждается. Он в семье - буржуа, жена
представляет пролетариат. Но в области промышленности специфический
характер тяготеющего над пролетариатом экономического гнета выступает со
всей своей резкостью только после того, как устранены все признанные
законом особые привилегии класса капиталистов и установлено полное
юридическое равноправие обоих классов; демократическая республика не
уничтожает противоположности обоих классов - она, напротив, лишь создает
почву, на которой развертывается борьба за разрешение этой
противоположности. Равным образом, своеобразный характер господства мужа
над женой в современной семье и необходимость установления действительного
общественного равенства для обоих, а также способ достижения этого только
тогда выступят в полном свете, когда супруги юридически станут вполне
равноправными. Тогда обнаружится, что первой предпосылкой освобождения
женщины является возвращение всего женского пола к общественному
производству, что, в свою очередь, требует, чтобы индивидуальная семья
перестала быть хозяйственной единицей общества.

* * *

Итак, мы имеем три главные формы брака, в общем и целом
соответствующие трем главным стадиям развития человечества Дикости
соответствует групповой брак, варварству - парный брак, цивилизации -
моногамия, дополняемая нарушением супружеской верности и проституцией.
Между парным браком и моногамией на высшей ступени варварства вклинивается
господство мужчин над рабынями и многоженство.
Как показало все наше изложение, своеобразие прогресса, который
проявляется в этой последовательной смене форм, заключается в том, что
половой свободы, присущей групповому браку, все более и более лишаются
женщины, но не мужчины. И, действительно, групповой брак фактически
существует для мужчин и по настоящее время. То, что со стороны женщины
считается преступлением и влечет за собой тяжелые правовые и общественные
последствия, для мужчины считается чем-то почетным или, в худшем случае,
незначительным моральным пятном, которое носят с удовольствием. Но чем
больше старинный гетеризм изменяется в наше время под воздействием
капиталистического товарного производства и приспособляется к последнему,
чем больше он превращается в неприкрытую проституцию, тем сильнее его
деморализующее воздействие. При этом мужчин он деморализует гораздо больше,
чем женщин.
Среди женщин проституция развращает только тех несчастных, которые
становятся ее жертвами, да и их далеко не в той степени, как это обычно
полагают. Зато всей мужской половине человеческого рода она придает
низменный характер. Так, например, долгое пребывание в положении жениха в
девяти случаях из десяти является настоящей подготовительной школой
супружеской неверности.
Но мы идем навстречу общественному перевороту, когда существовавшие до
сих пор экономические основы моногамии столь же неминуемо исчезнут, как и
основы ее дополнения - проституции. Моногамия возникла вследствие
сосредоточения больших богатств в одних руках,- притом в руках мужчины,- и
из потребности передать эти богатства по наследству детям именно этого
мужчины, а не кого-либо другого. Для этого была нужна моногамия жены, а не
мужа, так что эта моногамия жены отнюдь не препятствовала явной или тайной
полигамии мужа. Но предстоящий общественный переворот, который превратит в
общественную собственность, по меньшей мере, неизмеримо большую часть
прочных, передаваемых по наследству богатств - средства производства,-
сведет к минимуму всю эту заботу о том, кому передать наследство. Так как,
однако, моногамия обязана своим происхождением экономическим причинам, то
не исчезнет ли она, когда исчезнут эти причины?
Можно было бы не без основания ответить, что она не только не
исчезнет, но, напротив, только тогда полностью осуществится. Потому что
вместе с превращением средств производства в общественную собственность
исчезнет также и наемный труд, пролетариат, а следовательно, и
необходимость для известного, поддающегося статистическому подсчету числа
женщин отдаваться за деньги. Проституция исчезнет, а моногамия, вместо того
чтобы прекратить свое существование, станет, наконец, действительностью
также и для мужчин.
Положение мужчин, таким образом, во всяком случае сильно изменится. Но
ив положении женщин, всех женщин, произойдет значительная перемена. С
переходом средств производства в общественную собственность индивидуальная
семья перестанет быть хозяйственной единицей общества. Частное домашнее
хозяйство превратится в общественную отрасль труда. "Уход за детьми и их
воспитание станут общественным делом; "общество будет одинаково заботиться
обо всех детях, будут ли они брачными или внебрачными. Благодаря этому
отпадет беспокойство о "последствиях", которое в настоящее время составляет
самый существенный общественный момент,- моральный и экономический,-
мешающий девушке, не задумываясь, отдаться любимому мужчине. Не будет ли
это достаточной причиной для постепенного возникновения более свободных
половых отношений, а вместе с тем и более снисходительного подхода
общественного мнения к девичьей чести и к женской стыдливости? И, наконец,
разве мы не видели, что в современном мире моногамия и проституция хотя и
составляют противоположности, но противоположности неразделимые, полюсы
одного и того же общественного порядка? Может ли исчезнуть проституция, не
увлекая за собой в пропасть и моногамию?
Здесь вступает в действие новый момент, который ко времени развития
моногамии существовал самое большее лишь в зародыше,- индивидуальная
половая любовь.
До средних веков не могло быть и речи об индивидуальной половой любви.
Само собой разумеется, что физическая красота, дружеские отношения,
одинаковые склонности и т. п. пробуждали у людей различного пола стремление
к половой связи, что как для мужчин, так и для женщин не было совершенно
безразлично, с кем они вступали в эти интимнейшие отношения. Но от этого до
современной половой любви еще бесконечно далеко. На протяжении всей
древности браки заключались родителями вступающих в брак сторон, которые
спокойно мирились с этим. Та скромная доля супружеской любви, которую знает
древность,- не субъективная склонность, а объективная обязанность, не
основа брака, а дополнение к нему. Любовные отношения в современном смысле
имеют место в древности лишь вне официального общества Пастухи, любовные
радости и страдания которых нам воспевают Феокрит и Мосх, Дафнис и Хлоя
Лонга,- это исключительно рабы, не принимающие участия в делах государства,
в жизненной сфере свободного гражданина. Но помимо любовных связей среди
рабов мы встречаем такие связи только как продукт распада гибнущего
древнего мира, и притом связи с женщинами, которые также стоят вне
официального общества,- с гетерами, то есть чужестранками или
вольноотпущенницами в Афинах - накануне их упадка, в Риме - во времена
империи. Если же любовные связи действительно возникали между свободными
гражданами и гражданками, то только как нарушение супружеской верности. А
для классического поэта древности, воспевавшего любовь, старого Анакреонта,
половая любовь в нашем смысле была настолько безразлична, что для него без
различен был даже пол любимого существа.
Современная половая любовь существенно отличается от простого полового
влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа
взаимную любовь, в этом отношении женщина находится в равном положении с
мужчиной, тогда как для античного эроса отнюдь не всегда требовалось ее
согласие. Во-вторых, сила и продолжительность половой любви бывают такими,
что невозможность обладания и разлука представляются обеим сторонам
великим, если не величайшим несчастьем, они идут на огромный риск, даже
ставят на карту свою жизнь, чтобы только принадлежать друг другу, что в
древности бывало разве только в случаях нарушения супружеской верности. И,
наконец, появляется новый нравственный критерий для осуждения и оправдания
половой связи, спрашивают не только о том, была ли она брачной или
внебрачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нeт? Понятно,
что в феодальной или буржуазной практике с этим новым критерием обстоит не
лучше, чем со всеми другими критериями морали,- с ним не считаются. Но
относятся к нему и не хуже, чем к другим он так же, как и те, признается -
в теории, на бумаге. А большего и требовать пока нельзя.
Средневековье начинает с того, на чем остановился древний мир со
своими зачатками половой любви,- с прелюбодеяния. Мы уже описали рыцарскую
любовь, создавшую песни рас света. От этой любви, стремящейся к разрушению
брака, до любви, которая должна стать его основой, лежит еще далекий путь,
который рыцарство так и не прошло до конца. Даже переходя от легкомысленных
романских народов к добродетельным германцам, мы находим в "Песне о
Нибелунгах", что Кримхильда, хотя она втайне влюблена в Зигфрида не меньше,
чем он в нее, когда Гунтер объявляет ей, что просватал ее за некоего
рыцаря, и при этом не называет его имени, отвечает просто

"Вам не нужно меня просить как Вы мне прикажете, так я всегда и буду
поступать кого Вы, государь дадите мне в мужья, с тем я охотно
обручусь". [См.: Песнь о Нибелунгах, песнь десятая. Ред.]

Ей даже в голову не приходит, что здесь вообще может быть принята во
внимание ее любовь. Гунтер сватается за Брунхильду, а Этцель - за
Кримхильду, которых они ни разу не видели, точно так же в "Гудрун" Зигебант
ирландский сватается за норвежскую Уту, Хетель хегелингский - за Хильду
ирландскую, наконец Зигфрид морландский, Хартмут орманский и Хервиг
зеландский - за Гудрун, и только здесь последняя свободно решает в пользу
Хервига. По общему правилу, невесту для молодого князя подыскивают его
родители, если они еще живы, в противном случае он это делает сам,
советуясь с крупными вассалами, мнение которых во всех случаях пользуется
большим весом. Да иначе и быть не могло. Для рыцаря или барона, как и для
самого владетельного князя, женитьба - политический акт, случай для
увеличения своего могущества при помощи новых союзов; решающую роль должны
играть интересы дома, а отнюдь не личные желания. Как в таких условиях при
заключении брака последнее слово могло принадлежать любви?
То же самое было у цехового бюргера средневековых городов. Уже одни
охранявшие его привилегии, создававшие все возможные ограничения цеховые
уставы, искусственные перегородки, отделявшие его юридически здесь - от
других цехов, там - от его же товарищей по цеху, тут - от его подмастерьев
и учеников,- достаточно суживали круг, в котором он мог искать себе
подходящую супругу. А какая из невест была паи более подходящей, решалось
при этой запутанной системе безусловно не его индивидуальным желанием, а
интересами семьи.
Таким образом, в бесчисленном множестве случаев заключение брака до
самого конца средних веков оставалось тем, чем оно было с самого начала,-
делом, которое решалось не самими вступающими в брак. Вначале люди
появлялись на свет уже состоящими в браке - в браке с целой группой лиц
другого пола. В позднейших формах группового брака сохранялось, вероятно,
такое же положение, только при все большем сужении группы. При парном
браке, как правило, матери договариваются относительно браков своих детей;
и здесь также решающую роль играют соображения о новых родственных связях,
которые должны обеспечить молодой паре более прочное положение в роде и
племени. А когда с торжеством частной собственности над общей и с
появлением заинтересованности в передаче имущества по наследству
господствующее положение заняли отцовское право и моногамия, тогда
заключение брака стало целиком зависеть от соображений экономического
характера. Форма брака-купли исчезает, но по сути дела такой брак
осуществляется во все возрастающих масштабах, так что не только на женщину,
но и на мужчину устанавливается цена, причем не по их личным качествам, а
по их имуществу. В практике господствующих классов с самого начала было
неслыханным делом, чтобы взаимная склонность сторон преобладала над всеми
другими соображениями. Нечто подобное встречалось разве только в мире
романтики или у угнетенных классов, которые в счет не шли.
Таково было положение к моменту, когда капиталистическое производство
со времени географических открытий, благодаря развитию мировой торговли и
мануфактуры, вступило в стадию подготовки к мировому господству. Можно было
полагать, что этот способ заключения браков будет для него самым
подходящим, и это действительно так и оказалось. Однако - ирония мировой
истории неисчерпаема - именно капиталистическому производству суждено было
пробить здесь решающую брешь. Превратив все в товары, оно уничтожило все
исконные, сохранившиеся от прошлого отношения, на место унаследованных
обычаев, исторического права оно поставило куплю и продажу, "свободный"
договор. Английский юрист Г. С. Мейн полагал, что сделал величайшее
открытие своим утверждением, что весь наш прогресс, сравнительно с
предыдущими эпохами, состоит в переходе from status to contract [ - от
статута к договору. Ред.] - от унаследованного порядка к порядку,
устанавливаемому свободным договором; впрочем,- насколько это вообще
правильно, это было сказано уже в "Коммунистическом манифесте".
Но заключать договоры могут люди, которые в состоянии свободно
располагать своей личностью, поступками и имуществом и равноправны по
отношению друг к другу. Создание таких "свободных" и "равных" людей именно
и было одним из главнейших дел капиталистического производства. Хотя это
вначале происходило еще только полусознательно и вдобавок облекалось в
религиозную оболочку, все же со времени лютеранской и кальвинистской
реформации было твердо установлено положение, что человек только в том
случае несет полную ответственность за свои поступки, если он совершил их,
обладая полной свободой воли, и что нравственным долгом является
сопротивление всякому принуждению к безнравственному поступку. Но как же
согласовалось это с прежней практикой заключения браков? Согласно
буржуазному пониманию, брак был договором, юридической сделкой, и притом
самой важной из всех, так как она на всю жизнь определяла судьбу тела и
души двух человек. В ту пору формально сделка эта, правда, заключалась
добровольно; без согласия сторон дело не решалось. Но слишком хорошо было
известно, как получалось это согласие и кто фактически заключал брак. Между
тем, если при заключении других договоров требовалось действительно
свободное решение, то почему этого не требовалось в данном случае? Разве
двое молодых людей, которым предстояло соединиться, не имели права свободно
располагать собой, своим телом и его органами? Разве благодаря рыцарству не
вошла в моду половая любовь и разве, в противоположность рыцарской любви,
связанной с прелюбодеянием, супружеская любовь не была ее правильной
буржуазной формой? Но если долг супругов любить друг друга, то разве не в
такой же мере было долгом любящих вступать в брак друг с другом и ни с кем
дpyгим? И разве это право любящих не стояло выше права родителей,
родственников и иных обычных брачных маклеров и сводников? И если право
свободного личного выбора бесцеремонно вторглось в сферу церкви и религии,
то могло ли оно остановиться перед невыносимым притязанием старшего
поколения распоряжаться телом, душой, имуществом, счастьем и несчастьем
млaдшeго?
Эти вопросы не могли не встать в такое время, когда были ослаблены
все старые узы общества и поколеблены все унаследованные от прошлого
представления. Мир сразу сделался почти в десять раз больше, вместо
четверти одного полушария перед взором западноевропейцев теперь предстал
весь земной шар, и они спешили завладеть остальными семью четвертями. И
вместе со старинными барьерами, ограничивавшими человека рамками его
родины, пали также и тысячелетние рамки традиционного средневекового
способа мышления. Внешнему и внутреннему взору человека открылся бесконечно
более широкий горизонт. Какое значение могли иметь репутация порядочности и
унаследованные от ряда поколений почетные цеховые привилегии для молодого
человека, которого манили к себе богатства Индии, золотые и серебряные
рудники Мексики и Потоси? То была для буржуазии пора странствующего
рыцарства, она также переживала свою романтику и свои любовные мечтания, но
на буржуазный манер и в конечном счете с буржуазными целями.
Так произошло то, что поднимающаяся буржуазия, в особенности в
протестантских странах, где больше всего был поколеблен существующий
порядок, все более и более стала признавать свободу заключения договора
также и в отношении брака и осуществлять ее вышеописанным образом Брак
оставался классовым браком, но в пределах класса сторонам была
предоставлена известная свобода выбора. И на бумаге, в теоретической морали
и в поэтическом изображении, не было ничего более незыблемого и прочно
установленного, чем положение о безнравственности всякого брака, не
покоящегося на взаимной половой любви и на действительно свободном согласии
супругов. Одним словом, брак по любви был провозглашен правом человека, и
притом не только droit de l'homme [Игра слов "droit de I homcae" означает
"право человека", а также "право мужчины". Ред.], но, в виде исключения, и
droit de la femme [ - правом женщины. Ред.].
Но это право человека в одном отношении отличалось от всех остальных
так называемых прав человека. Тогда как эти последние на практике
распространялись только на господствующий класс - буржуазию - и прямо или
косвенно сводились на нет для угнетенного класса - пролетариата, здесь
снова сказывается ирония истории. Господствующий класс остается подвластным
известным экономическим влияниям, и поэтому только в исключительных случаях
в его среде бывают действительно свободно заключаемые браки, тогда как в
среде угнетенного класса они, как мы видели, являются правилом.
Полная свобода при заключении браков может, таким образом, стать общим
достоянием только после того, как уничтожение капиталистического
производства и созданных им отношений собственности устранит все побочные,
экономические соображения, оказывающие теперь еще столь громадное влияние
на выбор супруга. Тогда уже не останется больше никакого Другого мотива,
кроме взаимной склонности.
Так как половая любовь по природе своей исключительна,- хотя это ныне
соблюдается только женщиной,- то брак, основанный на половой любви, по
природе своей является единобрачием. Мы видели, насколько прав был Бахофен,
когда он рассматривал переход от группового брака к единобрачию как
прогресс, которым мы обязаны преимущественно женщинам, только дальнейший
шаг от парного брака к моногамии был делом мужчин, исторически он по
существу заключался в ухудшении положения женщин и облегчении неверности
для мужчин. Поэтому, как только отпадут экономические соображения,
вследствие которых женщины мирились с этой обычной неверностью мужчин,-
забота о своем собственном существовании и еще более о будущности детей,-
так достигнутое благодаря этому равноправие женщины, судя по всему прежнему
опыту, будет в бесконечно большей степени способствовать действительной
моногамии мужчин, чем полиандрии женщин.
Но при этом от моногамии безусловно отпадут те характерные черты,
которые ей навязаны ее возникновением из отношений собственности, а именно,
во-первых, господство мужчины и, во-вторых, нерасторжимость брака.
Господство мужчины в браке есть простое следствие его экономического
господства и само собой исчезает вместе с последним. Нерасторжимость брака
- это отчасти следствие экономических условий, при которых возникла
моногамия, отчасти традиция того времени, когда связь этих экономических
условии с моногамией еще не понималась правильно и утрированно трактовалась
религией Эта нерасторжимость брака уже в настоящее время нарушается в
тысячах случаев. Если нравственным является только брак, основанный на
любви, то он и остается таковым только пока любовь продолжает существовать.
Но длительность чувства индивидуальной половой любви весьма различна у
разных индивидов, в особенности у мужчин, и раз оно совершенно иссякло или
вытеснено новой страстной любовью, то развод становится благодеянием как
для обеих сторон, так и для общества. Надо только избавить людей от
необходимости брести через ненужную грязь бракоразводного процесса.
Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений
между полами после предстоящего уничтожения капиталистического
производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается в
большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену? Это
определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым
никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие
социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется
ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной
любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни
экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем
чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они
будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому
свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности,- и точка.
Вернемся, однако, к Моргану, от которого мы порядочно удалились.
Историческое исследование развившихся в период цивилизации общественных
учреждений выходит за рамки его книги. На судьбе моногамии в течение этого
периода он останавливается поэтому лишь весьма кратко. Он также усматривает
в дальнейшем развитии моногамной семьи известный прогресс, приближение к
полному равноправию полов, не считая однако, эту цель уже достигнутой. Но,-
говорит он,- "если признать тот факт, что семья последовательно прошла
через четыре формы и находится теперь в пятой, то возникает вопрос, может
ли эта форма сохраниться на длительный срок в будущем? Ответ возможен
только один - она должна развиваться по мере развития общества и изменяться
по мере изменения общества, точно так же как это было в прошлом. Являясь
продуктом определенной общественной системы, она будет отражать состояние
ее развития. Так как моногамная семья за период с начала цивилизации
усовершенствовалась, и особенно заметно в современную эпоху, то можно, по
меньшей мере, предполагать, что она способна к дальнейшему
совершенствованию, пока не будет достигнуто равенство полов. Если же
моногамная семья в отдаленном будущем окажется не способной удовлетворять
потребности общества, то невозможно заранее предсказать, какой характер
будет иметь ее преемница"

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология