Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Арон Р. Этапы развития социологической мысли

ОГЛАВЛЕНИЕ

Заключение

Эмиль Дюркгейм, Вильфредо Парето и Макс Вебер, люди различных национальностей, принадлежат одному историческому периоду. Их интеллектуальное формирование проходило по-разному, но они попытались дать толчок одной и той же научной дисциплине.
Эти несколько замечаний заставляют нас поставить ряд вопросов, позволяющих провести параллель между их научными мыслями и трудами. Какие черты личного и национального характера оставили след в каждой из их социологических доктрин? В каких исторических условиях творили эти три автора? Как, аналогично или по-разному, истолковывали они ту обстановку, в которой жили? Каков был вклад их поколения в развитие социологии?
Эти три автора различны по общему тону. Дюркгейм догматичен, Парето — ироничен, Вебер — патетичен. Дюркгейм доказывает истину и стремится, чтобы она была научна и этична. Парето разрабатывает научную систему, которую он задумал как частную и предварительную, но которая, независимо от его стремления к объективности, высмеивает иллюзии гуманистов и надежды революционеров, уличает пройдох и простаков, неистовых и власть имущих. Вебер стремится понять смысл существования индивидов и общества, будь то навязанных или избранных, не закрывая глаза на давление социальных обязанностей и неизбежную необходимость принимать решения, правомерность которых никогда не может быть научно доказана. Тон каждого из этих трех авторов объясняется и личным темпераментом, и национальными условиями.
Дюркгейм — французский ученый-философ; стиль его работы складывался, по крайней мере внешне, под влиянием диссертаций, которые он готовил, последовательно преодоле-
582



вая барьеры, поставленные Французским университетом перед амбициями интеллектуалов. Этот университетский ученый Третьей республики верит в науку, в ее этические ценности со страстью пророка. Он является или хотел бы быть одновременно ученым и реформатором; наблюдателем, констатирующим факты, и создателем системы морали. Такое сочетание может сегодня показаться нам странным, но оно не выглядело таким в начале века, в эпоху, когда вера в науку была почти религией. Самым ярким выражением этого сочетания веры и науки оказывается понятие «общество». В социологии Дюркгейма это понятие служит экспликативным принципом, источником высших ценностей и своего рода объектом поклонения. Для Дюркгейма, француза еврейского происхождения, университетского ученого, занятого поисками решения традиционных проблем Франции, проблемой конфликтов между церковью и государством, между моралью религиозной и светской, социология была основой этики. Общество, истолкованное социологией, считает высшей ценностью современной эпохи уважение человеческой личности и автономию индивидуального суждения. Такая социологическая и рационалистская попытка найти в новой науке обоснование мирской морали характерна для того исторического момента.
Переходя от Дюркгейма к Парето, мы оставляем выпускника высшей школы и профессора философии, чтобы познакомиться с итальянским патрицием без иллюзий, инженером, враждебно относящимся ко всякой метафизике, исследователем без предрассудков. Его стиль — это уже стиль не профессора-моралиста, а просвещенного и утонченного аристократа, склонного испытывать некоторые симпатии к варварам. Этот ученый далек от того, чтобы все философские проблемы решать с помощью науки. Он с иронией наблюдает за усилиями профессоров, таких, как Дюркгейм, пытающихся обосновать мораль с помощью науки. «Если бы вы знали, что такое наука, — позволил он себе заметить, — то знали бы, что прийти через нее к морали невозможно. Если бы вы знали, что представляют собой люди, то знали бы также, что для восприятия какой-то морали они совершенно не нуждаются в научных обоснованиях. Человек обладает достаточным здравым смыслом и изобретательностью, чтобы представить себе вполне убедительными мотивы для принятия определенных ценностей, которые, по правде говоря, ничего общего не имеют ни с наукой, ни с логикой».
583


Парето принадлежит к итальянской культуре, так же как Дюркгейм — к французской. Он стоит в том же ряду политических мыслителей, в котором первым и самым великим был Макиавелли. Упор на двойственность правителей и управляемых, стороннее, иначе говоря, циничное, восприятие роли элиты и слепоты толпы формируют вид социологии, концентрирующийся вокруг политической темы, характерной д\я итальянской традиции, которую помимо Макиавелли демонстрировали Гишардэн и Моска. При этом не следует преувеличивать воздействие национальной среды. Одним из тех, кто оказал влияние на Парето, был француз Жорж Сорель. Во Франции немало ученых принадлежали к так называемой школе Макиавелли, а в Италии во времена Парето были известны рационалисты и сторонники научной школы, которые оставались в плену иллюзии, будто социология может быть одновременно наукой и основой морали. Парето как макиавеллист был, мне кажется, в высшей степени итальянцем; но не исключено, что во мне говорит француз. Фактически два разных течения интеллектуальной мысли, представленные Дюркгеймом и Парето, проявились как во Франции, так и в Италии. Некоторые французские мыслители подвергали иллюзии гуманистов и чаяния революционеров такой же социологической критике, какой виртуозно владел Парето.
Макс Вебер, вне всякого сомнения, в высшей степени немец. Чтобы до конца понять его научную мысль, ее нужно рассматривать в контексте немецкой интеллектуальной истории. Сформированный на воззрениях немецкой исторической школы, он исходил из позиций исторического идеализма при разработке своей концептуальной системы объективной социальной науки, которая была бы способна научно продемонстрировать, привести доказательства, осмыслить социальную действительность, будучи полностью свободной от метафизики в сознании и в подходе к истории.
В противоположность Дюркгейму он был по образованию не философом, а юристом и экономистом. Поэтому некоторые аспекты его научной мысли в основе своей содержат начала такого двустороннего образования. Когда, например, Вебер делает акцент на понятии субъективного смысла и утверждает, что социолог стремится в основном выявить тот смысл, который субъект придает своему поступку, решению или отказу от поступка, то в нем говорит юрист. Действительно, легко отличить тот объективный смысл, который профессор может придать правовым положениям, от субъективного смысла этих положений, т. е. от интерпретации их теми, кто подвергается
584


их воздействию, и это отличие позволяет сделать понятным воздействие, которое правовое установление оказывает на поведение» индивидов. Во многих своих эпистемологических исследованиях Вебер стремился четко разделить различные формы интерпретации права с тем, чтобы еще и еще раз напомнить, что объект исследования социолога — субъективный смысл, т. е. пережитая реальность права, как оно осмыслено индивидами и как оно частично обусловливает их поступки. Таким же образом опыт экономиста наводит Вебера на размышления о связи между экономической теорией как умственной реконструкцией поступка с конкретной, часто непоследовательной хозяйственной деятельностью, т.е. такой, какой реально живут люди.
Однако научная мысль Вебера, вытекающая из его опыта юриста и экономиста, носила в себе еще большую внутреннюю двойственность, связанную с разрывом между религиозной ностальгией и требованиями науки. Во вступлении к Части II я уже отмечал, что основная тема исследований этих трех авторов — взаимосвязь между наукой и религией. С точки зрения Дюркгейма, наука позволяет одновременно понять религию и предвидеть возникновение новых, верований. Для Парето влечение к религии вечно. Основные факторы неизменны, и, как бы ни были разнообразны их отклонения, они приведут к расцвету новых верований. Что касается Вебера, то он смотрит на противоречие между рационализацией общества и потребностями веры патетически. «Мир разволшебствлен», в научно объясненной и технически освоенной природе нет больше места для магии религий прошлого. Вера вынуждена прятаться в глубине сознания, а человек — раздваиваться между профессиональной деятельностью, которая становится все более индивидуализированной и рациональной, и стремлением к глобальному видению мира и к последним надеждам на спасение души.
Вебера раздирает противоречие между наукой и активной деятельностью, между профессиями ученого и политического деятеля. Он принадлежит к школе социологов, политическая неудовлетворенность которых привела — и низвела — их в науку и университет. Кроме того, в самой политике он соединял такие взгляды, которые довольно плохо сочетаются. Он страстно отстаивал личные свободы и считал, что без минимума прав человека невозможно жить. Но он был одержим национальным величием и в период первой мировой войны мечтал о приобщении своей родины к мировой политике. Переходя иногда в ряды неистовой оппозиции импера-
585


Дюркгейма в том, что принцип и объект моральных и религиозных обязательств и верований заложен в обществе, то Дюрк-гейм присоединяется к ряду таких мыслителей, как Бональд, которые фактически и юридически выступают за примат коллектива по отношению к индивиду. Если же исходить из того, что в наше время высшие ценности — это индивидуализм и рационализм, то Дюркгейм выступает как последователь философии Просвещения.
Подлинный Дюркгейм определяется, естественно, не той или другой из этих интерпретаций, а их сочетанием. Центральной проблемой Дюркгеймовой мысли является, по сути, проблема, поставленная О. Контом и связанная с мыслителями рационалистских воззрений, которые стремятся обосновать ценности рационализма на социальных императивах.
Парето и Вебер легче вписываются в свое собственное и в наше время, чем Дюркгейм. Достаточно сравнить их с Марксом, ученым, который, возможно, не оказал на них прямого влияния, но которого они много читали и критиковали.
Парето многократно обращался к трудам Маркса, и развитие его научной мысли может быть изложено как критика марксизма. В своей работе «Социалистические системы» Парето подверг углубленной экономической критике «Капитал», и в частности теорию стоимости и труда и теорию эксплуатации. Короче, Парето, который относился к Лозаннской школе, где он продолжал дело Вальра, разработал теорию баланса на основе индивидуального выбора и считал концепцию стоимости метафизической и совершенно устаревшей. Все марксистские доказательства теории прибавочной стоимости и эксплуатации лишены, с его точки зрения, научной ценности. Более того, он считает, что во всех обществах сохраняется более или менее постоянное неравенство доходов. Самые различные эмпирические данные показывают, по его мнению, что кривая распределения имеет постоянно одно и то же математическое выражение. Таким образом, шансы на изменение распределения доходов путем социалистической революции весьма слабы. Кроме того, Парето, как хороший экономист, утверждает, что, каков бы ни был политический строй, ему необходим экономический расчет. Следовательно, многие характеристики капиталистической экономики сохранятся и после революции социалистического типа. Не может быть в наше время эффективной экономики без рациональной организации производства, т.е. без подчинения требованиям экономического расчета2.
588


На основе изложенного Парето защищает режим частной собственности и конкуренции, приводя в качестве довода его эффективность. Конкуренция в определенной степени является формой отбора. Парето проводит аналогию борьбы за выживание животного мира с социальным дарвинизмом экономической конкуренции и социальной борьбы. Экономическая конкуренция, которую марксисты называют капиталистической анархией, — это в действительности одна из форм естественного отбора, относительно благоприятная для экономического прогресса. Парето — не либеральный догматик. Многие из мер, которые можно осудить с сугубо экономической точки зрения, могут косвенно, с помощью социологических механизмов, дать благоприятный результат. Например, сделка, которая приносит значительную прибыль спекулянтам, по-человечески несправедлива и экономически заслуживает осуждения, но может быть благотворна, если доходы будут вложены в предприятия, приносящие пользу коллективу.
В конечном счете, отвечая на марксистскую критику, Паре-то приводит некоторые из элементов капитализма, которые могут встретиться при любой экономической системе, и указывает на то, что экономический расчет во внешнем проявлении связан с современной рациональной экономикой, что нет всеобщей эксплуатации рабочих, поскольку заработная плата устанавливается на уровне предельной производительности и понятие прибавочной стоимости не имеет смысла.
Вебер критикует марксистскую теорию приблизительно в том же духе, но делает акцент не столько на важности экономического расчета для всех режимов, сколько на постоянстве таких факторов, как бюрократия, организационные структуры и власть. Парето, исходя из того, что конкуренция и частная собственность являются, как правило, наиболее благоприятными институтами, способствующими развитию и преумножению богатств, считал, что разрастание бюрократии, развитие государственного социализма и изъятие доходов администрацией в свою пользу или в пользу несостоятельной части населения, вероятно, повлекли бы за собой общий экономический спад. Вебер доказывал, что рациональная организация и бюрократия представляют собой реально существующие структуры современных обществ. В случае перехода к социализму действие этих факторов не только не ослабнет, но даже усилится. При социалистической экономике, где собственность на средства производства будет общественной, усугубятся явле-
589


ния, которые Вебер считал наиболее опасными для сохранения человеческих ценностей3.
Парето и Вебер отметают марксистскую критику капиталистической экономики как научно не обоснованную. Ни тот, ни другой не отрицают, что в капиталистическом обществе есть привилегированный класс, сохраняющий значительную часть доходов и богатств. Они не утверждают, будто капиталистический строй совершенно справедлив и единственно эозможен. Более того, и тот и другой склонны считать, что этот строй будет развиваться в социалистическом направлении. Но оба они отказываются признать теорию прибавочной стоимости и капиталистической эксплуатации, отрицают, что социалистическая экономика фундаментально отличается от капиталистической в плане организации производства и распределения доходов. '
Критика Парето и Вебера марксистской теории на этом не останавливается. Она нацелена на подразумеваемый или явный рационализм психологии интерпретации марксизмом истории.
Когда Парето высмеивает надежды революционеров, и в частности марксистов, то в основе его иронической критики лежит чисто экономический подход. Он доказывает, что экономика социалистического типа всеми своими пороками будет похожа на капиталистическую, но только к ней прибавятся еще и некоторые дополнительные недостатки. Экономика, основанная на принципе общественной собственности на средства производства, лишенная рыночного механизма и конкуренции, будет неизбежно бюрократической; трудящиеся будут подчинены авторитарной дисциплине, по меньшей мере такой же насильственной, как и на капиталистических предприятиях, но значительно менее эффективной с точки зрения приумножения богатства.
Он критикует и революционные надежды, представляя их* не как рациональную реакцию на реально ощущаемый и переживаемый социальный кризис, а как выражение постоянно действующих эмоциональных факторов или вечной метафизической мечты. Марксизм утверждает, что противоречия капитализма вызывающ формирование пролетариата как класса, а пролетариат выполняет задачу, которая является его исторической миссией. Марксистское видение перспективы с точки зрения всеобщей истории рационально. Оно предполагает, помимо прочего, своего рода рациональную психологию, согласно которой люди или группы людей действуют в соответствии со своими интересами. Нечего сказать, поистине весьма опти-
590

мистична психология, предполагающая, будто люди могут быть одновременно и эгоистами, и ясновидящими! Обычно такого рода толкование человеческого поведения называют или материалистическим, или циничным. Какая иллюзия! Если бы все группы людей знали свои интересы и поступали сообразно им, то жизнь обществ была бы действительно куда проще... Как говорил большой психолог по имени Гитлер, между различными интересами всегда возможны компромиссы, между мировоззрениями — никогда.
Парето и некоторым образом Вебер отвечают на это рационалистическое видение Маркса замечанием, что такого рода социальные процессы, как социалистическое движение, ни в коей мере не вызваны осознанием групповых интересов и являются не выполнением исторической миссии, а всего лишь отражением аффективных или религиозных потребностей, таких же древних, как само человечество.
Макс Вебер свою социологию религий порой называл «эмпирическим опровержением исторического материализма». Действительно, в ней иногда приводятся доказательства того, что отношение некоторых групп людей к экономической жизни могло быть обусловлено религиозными воззрениями. Но обусловленности религиозных воззрений экономическими позициями не существует, при том что обратное вполне допустимо.
С точки зрения Парето, если бы поступки людей были логическими, то они определялись бы стремлением к наживе или власти, а борьба групп могла быть истолкована сугубо рациональной терминологией. Но по сути дела, людьми движут относительно постоянные категории аффективных факторов. История развивается не по пути, ведущему к завершению, коим стало бы примирение человечества, а подчиняясь взаимозависимым циклам. Воздействие той или иной группы факторов образует исторические фазы, и невозможно предвидеть ни конечного результата, ни момента их завершения.
Вместе с тем и Парето и Вебер признают вклад Маркса в науку. С точки зрения Парето, «социологическая часть труда Маркса с научной точки зрения значительно выше экономической» (Pareto. Les Systemes socialistes, t. II, p. 386). Классовая борьба наполняет большую часть вековой исторической хроники и представляет собой одно из крупнейших явлений всех известных общественных систем. «Борьба за жизнь или благополучие есть общее для живых существ явление, и все, что мы об этом знаем, говорит нам о том, что
591

она является одним из самых мощных факторов сохранения
^улучшения расы» (ibid., р. 455). Парето допускает, таким
образом, наличие классовой борьбы, но дает ей иную, отлич
ную от Марксовой интерпретацию. С одной стороны, в об
ществе нет тенденции к разделению на два, и только на два,
класса: на владельцев средств производства и эксплуатируе
мую массу. «Классовая борьба осложняется и приобретает
многообразные формы. Мы далеки от простой борьбы двух
классов; раскол усиливается в среде как буржуазии, так и
пролетариата» (ibid., р. 420). Он подчеркивает, что социаль-
ные и экономические группы многочисленны. С другой сто-       
роны, поскольку Парето исходит из двойственного характера
общества, он считает, что последнее основано на противоречи-   
ях между правителями и управляемыми, между элитой и
массой; при этом принадлежность к элите необязательно on-    
ределяется владением  средствами производства.  Поскольку     
основным противоречием является противоречие между пра
вящими и управляемыми,  то классовая борьба вечна и не     
может быть преодолена в обществе с политическим строем
без эксплуатации. Если, как полагал Маркс, источник клас
совой борьбы — частная собственность на средства произ
водства, то можно представить себе общество без частной
собственности,  а стало быть,  и без эксплуатации. Но если
первопричина социальных конфликтов — власть меньшинст
ва над большинством,  то  социальная неоднородность неиз-  
бежна и надежда на  бесклассовое общество  — это всего   
лишь псевдорелигиозный миф. Парето склонен характеризо-   
вать различные классы по их психологии. Элита жестока или
хитра, ее составляют или бойцы, или плутократы; в нее вхо-   
дят спекулянты и ростовщики; она похожа то на льва, то на
лисицу. Все эти формулировки выделяют скорее психологи
ческую особенность, чем чисто социологическую характери
стику классов, и в частности правящего класса.
Вебер, социальная мысль которого драматична, но не име-  
ет при этом отношения к миротворчеству, тоже допускал
реальность и остроту классовой борьбы и, таким образом, в
определенном   смысле   принимал   марксистское  наследие   и    
значение социологических наблюдений, которые служат от
правным моментом «Коммунистического манифеста». «Тот,
кто берет на себя смелость сунуть пальцы в колеса полити
ческого развития своей родины, должен иметь крепкие нер-    
вы и не быть слишком сентиментальным, чтобы заниматься
современной политикой. И тот, кто берется заниматься по
литикой,  прежде  всего  не должен питать иллюзий и при-
592


знать... наличие непременного фактора неизбежного существования на этой земле вечной борьбы людей против людей» (цит. по: J.Freund. Essais sur la theorie de la science. Introduction, p. 15). Если бы Вебер не воспользовался с такой нарочитой резкостью аргументами Парето, то отметил бы, что при режиме, основанном на коллективной собственности и плановом хозяйстве, меньшинство обладало бы огромной как политической, так и экономической властью и только непомерное, свойственное человеческой природе доверие позволило бы надеяться, что это меньшинство не злоупотребит обстоятельствами. Неравенство в распределении доходов и привилегий переживет исчезновение частной собственности и капиталистической конкуренции. Более того, в социалистическом обществе на самом верху окажется тот, кто будет наиболее ловким в мрачной, малоизвестной бюрократической борьбе, несомненно не менее неприглядной, чем экономическая конкуренция. Бюрократический естественный отбор был бы даже по-человечески значительно хуже, чем подобный полуиндивидуалистский отбор, который в какой-то степени существует в лоне соответствующих организаций капиталистических обществ.
Для того чтобы стабилизировать современные общества и сделать их высокоморальными, Дюркгейм ратовал за воссоздание корпораций. Парето не считал себя вправе предлагать какие-либо реформы, но заявлял, несколько сомневаясь в сроках, о кристаллизации бюрократической системы и предвидел приход к власти в обществах жесткой элиты, которая сменит власть «лисиц плутократии». Что касается Вебера, то его пессимистические пророчества говорят о поступательном разрастании бюрократии в организационных структурах.
Из предсказаний трех авторов менее всего, kox мне кажется, оправдались предсказания Дюркгейма. Профессиональные корпорации,' в том виде, как их себе представлял Дюркгейм, т.е. как промежуточное образование, наделенное авторитетом, не получили развития ни в одной стране с современной экономикой, ни в СССР, ни на Западе. В СССР — потому что принцип всякой власти и всякой моральности есть Партия и Государство, слитые воедино; на Западе — поскольку для того, чтобы в профессиональных организациях рабочих или предпринимателей обнаружить малейший след признанного или принятого морального авторитета, требовалась исключительная проницательность. Парето же не ошибся, предсказав приход к власти сильной элиты, а Вебер — предвидев бюрократизацию. Возможно, эти два явления не определяют исчерпыва-
593


юще всей социальной действительности современного общества, но сочетание их, несомненно, представляет собой характерные черты нашего времени.
Наконец, можно отметить, что вклад каждого из этих трех авторов в развитие научной социологии разносторонен и одновременно направлен к одной цели. Все трое в одном историческом контексте осмыслили тему взаимосвязи науки и религии, стремились дать объяснение религии с социальной точки зрения, а социальных процессов — с точки зрения религии. Социальное существо есть существо религиозное, а верующий — всегда член того или иного общества. Эта первостепенной важности мысль высвечивает их вклад в научное развитие социологии. Парето и Вебер наглядно, а Дюркгейм косвенным путем вывели концепцию социологии как науки социального действия. Социальное и религиозное существо, человек является создателем ценностей и общественных систем, а социология стремится осмыслить структуру этих ценностей и систем, т.е. структуру социального поведения. Для Вебера социология есть понимающая наука человеческого поведения. Если это определение и не представлено слово в слово в «Трактате по общей социологии» Парето, то сама мысль в его творчестве присутствует. Определение Дюркгейма также мало чем отличается от этого.
Представленная таким образом социология исключает натуралистическое объяснение социального поведения, т.е. что социальное действие можно понять и объяснить, исходя из наследственности и среды проживания. Человек ставит перед собой цели, выбирает средства для их достижения, приспосабливается к обстоятельствам, находит вдохновение в системах ценностей. Каждая из этих формулировок касается одного из аспектов понимания поведения и отсылает нас к одному из элементов структуры социального поведения.
Самым простым из понятийных сочетаний является связь «средства — цели». Именно этот аспект социального поведения находится в центре определения логического поведения у Парето, а Вебер сохранил его в понятии целерационального поведения. Анализ связей между целью и средством ее достижения заставляет поставить главные социологические вопросы: как определяются цели? каковы мотивации поступков? Этот анализ позволяет углубиться в казуистику понимания человеческих поступков, основными элементами которых являются: связь «средства — цели», мотивации поведения, система ценностей, заставляющая людей совершать поступки, а также,
594


вероятно, ситуация, в которой субъект адаптируется и в зави-| симости от которой он определяет свои цели. 1 , Т. Парсонс свою первую значительную книгу «Структура социального поведения» посвятил исследованию трудов Па-рето, Дюркгейма и Вебера, которые расценивает как вклад в теорию социального поведения, служащую основой социологии. Социология, наука о человеческом поведении, является одновременно и понимающей и объясняющей. Понимающей — поскольку она выявляет логику или подразумеваемую'рациональность индивидуальных или коллективных поступков. Объясняющей — потому что она выстраивает закономерности и частные, единичные поступки включает в целостности, которые придают им смысл. С точки зрения Парсонса, Парето, Дюркгейм и Вебер с помощью различных концепций вносят свой вклад в строительство общей теории структуры социального поведения. «Понимающая» теория, которая включила в себя все ценное, что могли внести в нее эти три автора, является, естественно, теорией и самого Парсонса.
Дюркгейм, Парето и Вебер — последние крупные социологи, которые разработали доктрины социологии истории, т.е. дали глобальный синтез, содержащий одновременно микроанализ человеческого поведения, интерпретацию современной эпохи и картину долговременного исторического развития. Эти различные элементы исторической социологии, собранные в доктринах первого поколения социологов (183 0— 1870 гг.) — Конта, Маркса, Токвиля — и сохранившие более или менее единую связь в концепциях второго поколения (1890—1920 гг.), полностью распались в наши дни. Для изучения современной социологии необходимо сегодня анализировать абстрактную теорию социального поведения, находить основные концептуальные понятия, которые используют социологи, и рассматривать ход развития эмпирических исследований в различных секторах науки.
Я с удовольствием объявил бы о том, что за этой книгой последует продолжение, если бы в моем возрасте не было неосторожно бросать вызов богам.

Примечания

Дюркгейм написал две работы о войне 1914 г.: «"Германия превыше всего", немецкий менталитет и война» и «Кто хотел войны? Об истоках войны по дипломатическим документам». Обе работы опубликованы в 1915 г. В том же году он потерял своего единственного сына, погибшего на фронте в Салониках. Некоторое время спустя после
595


смерти его сына один из сенаторов с высокой трибуны потребовал от комиссии по контролю за пребыванием в стране иностранцев, чтобы она пересмотрела дело «этого француза иностранного происхождения, профессора нашей Сорбонны и, без сомнения, представителя, так по .меньшей мере считается, германского Kriegsministerium» (факт приведен Ж. Дювиньо; см.: J.Duvignaud. Durkheim. Paris, Presses Universitaires de France, 1965, p.11).
Работы Вебера о войне 1914—1918 гг. см. в: «Gesammelte politische Schriften». Tubingen, Mohr, 1958; см., в частности, две статьи 1919 г.: «Zum Thema der Kriegschuld» и «Die Untersuchung der Schuldfrage».
Парето в своем «Трактате по общей социологии», итальянское издание которого появилось в 191-6 г., не затронул тему войны. Но тут, же после ее окончания он проанализировал ее; см.: «Fatti е teorie». Florence, Vallechi, 1920. До войны он был склонен считать, что Германия в случае конфликта выиграет войну. Кстати, инстинктивно он предпочитал монархическую Германию плутократической Франции и Италии и в отличие от большинства своих друзей и соотечественников, например Панталеони, всегда воздерживался от проявления патриотического энтузиазма. Однако он радовался победе союзников. В своей любви к Италии он испытал немало разочарований. В работе «факты и теория» он объясняет ошибки германской дипломатии. Начиная с 1915 г. он заявлял, что эта война будет не последней и есть опасность, что она породит еще одну войну.
С точки зрения Парето, «если социалистическая организация, какой бы она ни была, стремится, чтобы общество достигло предельной потребительной стоимости, то она оперирует только характером распределения и видоизменяет его непосредственно, передавая одним то, что отнимает у других. Что касается производства, то оно должно быть организовано точно так же, как при режиме свободной конкуренции и частном владении капиталом» («Cours d'economie politique», § 1022). Для доказательства этого утверждения Парето условно представляет себе экономическую систему с коллективной собственностью, где «правительство регулирует как распределение, так и производство» (ibid., § 1013—1023), и показывает, что если социалистический строй может воздействовать на выбор обладателей прибыли, то выбор может осуществляться «с целью повышения полезности этой категории»; организация производства («если правительство хочет создать предельную потребительную стоимость для своих подопечных») предполагает проведение экономического расчета на основе механизма обменов, т.е. системы цен, и это касается как предметов потребления, так и средств производства, формирование цен на ^ предметы потребления предполагает наличие рынка этих предметов. «Каков бы ни был установленный правительством порядок распределения имеющихся у него товаров,, совершенно очевидно, что если оно намерено обеспечить предельную потребительную стоимость для удовлетворения потребностей членов общества, то должно позаботиться о том, чтобы каждый имел именно тот товар, в котором он больше всего нуждается. Нельзя дать очки для близорукости дальнозоркому и наоборот. Позволяет ли оно своим подопечным совершать обмен между собой предметами, которые распределяет между ними, осуществляет ли оно само это новое распределение — результат будет тот же... Если допускается обмен предметами потребления, то тут же снова возникают цены; если же это новое распределение осуществляет само государство, то цены только меняют свое наименование, поскольку вместо них выступят те механизмы, с помощью которых будет осуществляться новая система распределения» (ibid., § 1014). Что
596


же касается процесса ценообразования в сфере средств производства, и в частности, капиталов, то этот процесс предполагает наличие обмена между производственными подразделениями и административными структурами. Этот обмен может производиться на основе простого бухгалтерского расчета, поскольку в основе своей экономическая реальность системы остается такой же, как и при капитализме. «Капиталы необходимо распределять в производстве таким образом, чтобы количество товаров соответствовало имеющимся потребностям. Когда производится такого рода расчет, выявляются некоторые добавочные суммы, представляющие собой не что иное, как стоимость функций этого капитала в условиях строя с частным владением капиталом и со свободной конкуренцией. Чтобы придать такому расчету ощутимую форму, можно условно предположить, что министерство, связанное с производством, разделено на два управления. Одно имеет в своем ведении капиталы и продает выполняемые ими функции второму управлению по таким ценам, что это второе управление вынуждено весьма бережно отнестись к самым ценным, самым редким функциям капиталов и заменить их наиболее распространенными и менее ценными функциями. Прибегнув к математическим расчетам, можно доказать, что цены, отвечающие этому условию, точно соответствуют ценам, которые были бы сформированы в условиях частного владения капиталом и свободной конкуренции. Впрочем, в такой форме цены служат только для внутренних расчетов министерства. Второе из двух названных управлений призвано играть роль предпринимателя и превращать функции капитала в продукт» (ibid., § 1017). Таким образом, с точки зрения Парето, хорошо отлаженная социалистическая экономика, эффективно обеспечивающая предельную полезность для индивидов, существенно не отличается от капиталистической. Социалистическая экономика, как и капиталистическая, может базироваться только на обмене и экономическом расчете. Но чтобы доказать такого рода идентичность основополагающих экономических проблем независимо от характера общественного строя и глубокое сходство экономических институтов, Парето должен был показать (и он был первым экономистом, который сделал это), что социалистический строй в принципе мог бы функционировать, т. е. что частная собственность не является априори необходимостью для экономического расчета, если сохраняются рыночные отношения или заменяющий их механизм. Опираясь на эти наблюдения Парето, углубленные позже Э. Байроном, такие экономисты, как О. Ланге, Ф. Тэй-лор, Г. Дикинсон, А. Лернер, попытались опровергнуть утверждения Ф. Хайека, Л. Роббинса, Л. фон Мизеса и Г. Пирсона о невозможности применения экономического расчета при социализме. С точки зрения школы Ланге—Тэйлора, социалистическая экономика — если она сохраняет принцип свободы выбора потребителя и свободу выбора рода занятий, т. е. если она сохраняет рынок предметов потребления и договорную систему заработной платы, — даже более рациональна, чем капиталистическая и приближается к идеальному типу, который могла бы дать чистая и безупречная конкуренция. Парето в каком-то смысле первым выступает в качестве сторонника рыночной социалистической экономики.
Однако до настоящего времени рыночная социалистическая экономика остается всего лишь ученической гипотезой. Не предвосхищая проводимого в Югославии, Чехословакии и даже СССР опыта, следует отметить, как это делает П. Кенде, что «от Ланге до Марчев-ского многие известные экономисты стремились опровергнуть аргумент Мизеса о неосуществимости рационального расчета в коллективистской экономике. Но нам кажется, что большинство их них не-
597


сколько упростили задачу, доказывая возможность организации социалистической экономики, которая или при помощи рыночного механизма (Тэйлор, Ланге), или с помощью математических расчетов на основе маргинальных принципов (Добб, Марчевский), или, наконец, с помощью создания моделей электронной эры (Коопманс) могла бы решить проблему образования цен факторов производства. Дело в том, однако, что Мизес предлагал свою экономическую модель, которая не знала этих цен. Но вместе с тем если жизненность тех моделей, которые предлагались в противовес модели Мизеса, еще требует доказательства, то его модель пугающе похожа на ту модель плановой экономики, которая уже реально существует» {Peter Kende. Logique de l'economie centralisee; un exemple de Hongiie. Paris, S.E.D.E.S., 1964, p.491).
По этому вопросу см. также: FA. von Hayek et al. L'Economie dirigee en regime collectiviste. Paris, Medicis, 1939 (эта работа содержит помимо исследований Хайека перевод статьи Л. фон Мизеса «Экономический расчет при коллективистском строе», 1920, и очерка Э. Байрона «Министерство сферы производства в коллективистском государстве», 1908); O.Lange and F.M. Taylor. On the Economic Theory of Socialism. New York, Mac Graw Hill, 1964; L. von Mises. Le Socialism, etude economique et sociologique. Paris, Medicis, 1938; P. Wiles. The Political Economy of Communism. Oxford, Blackwell, 1962.

Соображения относительно экономического расчета далеко не чужды научной мысли Вебера. Хайек в своей работе о природе и истории проблемы возможностей социализма даже цитирует Вебера среди первых авторов, которые детально осветили проблему экономического расчета в социалистической экономике. «В своем большом труде «Хозяйство и общество», опубликованном в 1921 г., Вебер в четкой форме освещал условия, в которых возможны рациональные решения в целостной экономической системе. Как и Л. фон Мизес, статью которого от 1920 г. об экономическом расчете в социалистическом обществе он упоминает, отмечая при этом, что узнал о ней, когда его собственная статья была уже в печати, Макс Вебер подчеркивает, что расчеты in natura, предлагаемые сторонниками плановой экономики, могли бы предложить рациональное решение проблем только в том случае, если бы перед властями этой системы стояли такого рода проблемы. Он подчеркнул, в частности, что рациональное использование и сохранение капитала возможны только в системе, основанной на товарно-денежном обращении, и что непроизводительные расходования средств, связанные с невозможностью осуществить рациональный экономический расчет в полностью социализированной системе, могут оказаться настолько серьезными, что поставят под угрозу суще-^ ствование населения наиболее густонаселенных в настоящее время стран. «Невозможно привести ни одного сколько-нибудь весомого аргумента, чтобы предположить возможность своевременного нахождения какой-либо системы расчета для серьезного подхода к решению проблемы экономики без системы денежного обращения; эта проблема является фундаментальной проблемой всякой полной социализации, и, конечно, в таком случае речь не может идти о какой-либо рационально планируемой экономике, ибо это касается основополагающего элемента, поскольку никакой способ создания «плана» нам неизвестен» («Хозяйство и общество»)» [Lvon Mises. L'Economie dirigee en regime collectiviste. Paris, Medicis, 1939, p.42—43).

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология










 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.