1. Нелогический поступок и наука
Постижение Паретовои системы требует точной интерпретации понятий логического и нелогического поступков. Значит, нужно начинать с изучения этих понятий. Самое простое для понимания логического поступка — наблюдение за поведением инженера и спекулянта, тем более что размышления и разочарования инженера и экономиста суть источник социологии Па-рето. Инженер, когда он не ошибается, ведет себя логично. Экономист, когда он не строит иллюзий насчет своих знаний, способен понять определенные формы поведения людей. Но социология имеет дело с людьми, которые обычно не ведут себя ни как инженеры, ни как осторожные спекулянты. Инженер, строящий мост, знает цель, которой хочет достичь. Он изучил сопротивление материалов и в состоянии подсчитать соотношение средств и цели. Существует сходство между отношением «средство — цель» в том виде, в каком оно воспринимается умом и объективно складывающимся подобным отношением.
Аналогично поведение спекулянта, прототипа экономического субъекта. У него четкая цель — зарабатывать деньги. Он выявляет логическую связь между средствами, которые он использует — покупкой ценностей в момент их низкой котировки, — и целью, которую хочет достичь, — увеличением своего капитала. Если дела идут в соответствии с его предположениями, то объективно средства и цели будут следовать друг за другом так, как это было задумано заранее субъектом.
Случай со спекулянтом, конечно, не так прост, как случай с инженером. Между задуманным отношением «средство — цель» и действительным отношением наблюдается разрыв во времени. Но если предположить, что ожидания спекулянта подтвердились фактами, обнаружится соответствие отношения средств к цели — в том виде, в каком оно было задумано, — реализации этого самого отношения. Логическая связь между средствами и целью существует в сознании субъекта и в объективной реальности, и оба отношения (объективное и субъективное) соответствуют друг другу.
Анализ опыта-инженера и спекулянта показывает, что такое логический поступок. Для того чтобы поступок был логическим, нужно, чтобы отношение «средство — цель» в объективной реальности соответствовало подобному отношению в сознании субъекта.
«Раз и навсегда мы будем называть логическими тоступка-ми действия, логически увязанные с их целью, не только по отношению к субъекту, выполняющему эти действия, но и по отношению к тем, кто обладает более обширными познаниями,
403

т.е. поступки, имеющие субъективное и объективное значение, объясненное выше. Иные поступки будут называться нелогическими, что не означает их иллогизма» (Traite de sociologie generale, § 150).
Иначе говоря, в категорию нелогических поступков попадают все те действия, которые субъективно или объективно не обнаруживают логической связи. Можно составить такую таблицу поступков человека:

Роды и виды

Есть ли логическая цель у поступков?

объективно

субъективно

1 -й класс. Логические поступки Объективная цель идентична субъективной
2-й класс. Нелогические поступки Объективная цель отличается от субъективной

Виды 3-го и 4-го родов

3,4

Субъект согласился бы с объективной целью, если бы знал ее

3,4

Субъект не согласился бы с объективной целью, если бы знал ее

(Ibid., р. 67—68).
Каково значение каждого из этих родов нелогических поступков?
Род «нет — нет» означает, что поступок нелогичен, т. е. средства не увязаны с целью ни в реальности, ни в сознании. Средства не дают никакого результата, который можно было назвать логически связанным с ними, и вместе с тем субъект даже не представляет себе цели или отношения между средствами и целью. Род «нет — нет» редко встречается, потому что человеку свойственно быть резонером. Какова бы ни была
404

абсурдность его поступков, он тщится придать им цель. «Люди имеют резко выраженную склонность придавать своим поступкам налет логики; из таких поступков почти все, стало быть, относятся ко второму и четвертому родам. Многие поступки, внушаемые учтивостью или привычкой, могли бы принадлежать к первому роду. Но очень часто люди ссылаются на любые мотивы, чтобы оправдать свои поступки, что переводит последние во второй род» (ibid., § 154). В полном перечне род «нет — нет» следует сохранить как один из возможных.
Второй род, наоборот, исключительно распространен, о чем говорит несметное число примеров. Поступок логически не связан с результатом, к которому он приводит, но субъект неправильно полагает, будто используемые им средства по своей природе таковы, что приводят к желанной цели. К этому роду принадлежат поступки людей, совершающих жертвоприношения Богу, когда они желают вызвать дождь, и убежденных в том, что их молитвы оказывают влияние на погоду. В этом случае субъективно существует отношение «средства — цель», хотя объективно его нет.
Третий род — поступки, вызывающие результат, логически связанный с использованными средствами, но при этом субъект не осознает отношения «средства — цель». Есть множество примеров этой категории поступков. К ним относятся рефлекторные действия. Если я закрываю веко в тот момент, когда в мой глаз может попасть пыль, объективно я совершаю логический поступок, а субъективно — нет. Я не думал заранее и не думаю в момент действия об отношении между используемыми мною средствами и целью, которую я достигну. Инстинктивное поведение или поведение животных — зачастую адаптивное, но не логическое, если мы по крайней мере признаем, что животные, которые ведут себя так, как надо для их выживания, не думают об отношении между используемыми ими средствами и целями, которых они достигают.
К четвертому роду относятся поступки, результат которых логически связан с использованными средствами, но субъект проводит иную связь между средствами и целями, так что объективная последовательность не соответствует субъективной. В данном случае Парето имеет в виду главным образом поведение благодетелей человечества — пацифистов или революционеров, которые хотят изменить существующее общество и исправить его пороки. Так, революционеры-большевики скажут, что они хотят взять власть, чтобы обеспечить свободу народа. Совершив насильственным путем революцию, они самим непреодолимым ходом вещей вовлекаются в процесс установления авторитарного режима. В этом случае налицо объективная связь между поступком и его результатом, а также
405

субъективная связь между утопией бесклассового общества и революционными действиями, Но то, что люди делают, не отвечает их замыслам. Цели, которых они хотят достичь, не могут быть реализованы применяемыми средствами. Эти средства логично ведут к определенным результатам, но между объективной и субъективной последовательностями нет соответствия. Парето приводит также примеры из экономической жизни. В условиях свободной конкуренции предприниматели совершают отчасти нелогические действия. Стремясь снизить себестоимость, они, например, достигают, не желая этого, эффекта падения отпускных цен, т.к. конкуренция всегда восстанавливает равенство обеих величин.
Четвертый род состоит из подклассов в зависимости от того, согласились бы или нет субъекты действий с целями, которых они на деле достигнут, если бы им заранее их показали. Предположим, что Ленин знал неизбежные последствия революции, претендовавшей на социалистический характер, в стране со слабо развитой промышленностью. Предпочел бы он отказаться от революции или же согласился бы с тоталитарным государством на долгий переходный период?
Эти нелогические поступки не обязательно иллогичны. Поступки, отнесенные к третьему роду («да — нет»), в известны^ случаях приспособлены к обстоятельствам, им просто недостач ет осознания отношения «средство — цель».
Четыре рода нелогических поступков — предмет первой части «Трактата по общей социологии». Логические поступки отставлены в сторону; о них заходит речь только во второй части,' когда Парето заменяет аналитический метод синтетическим.
Классификация типов поступков не может не вызвать возражений. Не касаясь их сейчас, следует, однако, поставить два вопроса. В какой мере все действия людей можно рассматривать сквозь призму одного-единственного отношения «средство — цель»? Если «логический и нелогический характер» определяет только связь между средствами и целями, то могут ли последние быть иными, нежели нелогическими? Не следует ли из данного определения логического характера поступков, что выбор целей не может быть логическим?
Таким образом, социология определяется Парето относительно экономической науки и как противопоставление ей. Экономическая наука рассматривает, по существу, логические поступки, тогда как социология трактует главным образом нелогические. Можно, следовательно, изучать социологическую мысль Парето, ограничившись рассмотрением исключительно «Трактата по общей социологии». Тем не менее всесторонний анализ  взглядов   этого  автора  потребовал  бы  рассмотрения
406

экономических работ, т. е. «Курса политэкономии» и «Учебника политэкономии».
Два рода нелогических поступков особенно важны для социолога.
Первый — тот, который обозначен как второй род и определяется соотношением «нет — да». Он перегруппирует нелогические поступки, не имеющие объективной цели, но обладающие субъективной конечной целью. Он включает в себя большинство разновидностей обрядового или символического поведения. Моряк, обращающий свои мольбы к Посейдону перед выходом в море, не совершает акта, сколь-нибудь влияющего на искусство мореплавания, но он полагает в свете своих верований, что это действие повлечет сообразные его желаниям последствия. В большинстве случаев можно утверждать, что все поступки религиозного свойства, т.е. обращенные к эмблеме или символу священной реальности, принадлежат ко второму роду. Как и Дюркгейм в «Элементарных формах религиозной жизни», Парето изучает ритуальные действия, но при этом начинает с того, что включает их в категорию нелогических поступков.
Другой важный род — четвертый, определяемый соотношением «да — да», но без совпадения субъективного с объективным. К нему относятся все типы действий, объясняемых научными ошибками. Использованное средство приводит к эффективному реальному результату и соотносится с целями, задуманными субъектом действия, но происходящее не соответствует тому, что должно было произойти, согласно надеждам и предположениям субъекта действия. Следствие ошибки — несовпадение объективной последовательности с субъективной. К этому роду нелогических поступков одинаково относятся все разновидности поведения, внушаемого иллюзиями, особенно поведение политиков или интеллектуалов. Когда идеалисты воображают себе, будто они создают общество без классов или эксплуатации и, кроме того, национальную однородную общность, результаты их поступков не отвечают их идеологии, ei между надеждами, которые питали субъекты, и последствиями их поступков наблюдается несоответствие, хотя средства были увязаны с целями как объективно, так и субъективно.
В первой части «Трактата по общей социологии» Парето намеревается логическим путем исследовать нелогические поступки, оставляя пока в стороне логическое поведение, к которому он вернется во второй части, посвященной воссозданию социального целого, подводящего к синтетическому объяснению всего общества и проявляющих себя в нем движений.
407

Вне этих абстрактных определений фундаментальное различие между логическими и нелогическими поступками базируется на простом и существенном критерии, хотя Парето не выделяет его: совпадение объективного и субъективного соотношений «средство — цель» предполагает, что поведение будет определяться рассудочной деятельностью. Следовательно, предварительно можно допустить, что логическими оказываются поступки, обоснованные рассудком. Субъект продумал свои действия и поставленную перед собой цель; побудительной причиной его поведения и являются умозаключения, которым он повинуется. В противоположность этому всякое нелогическое поведение в той или иной степени включает в себя мотивацию чувствами; при этом последние определяются чаще всего как любое состояние духа, отличное от логического рассуждения.
Таким образом, цель первой части «Трактата по общей социологии» — логическое исследование нелогического поведения — задача непростая. Каким образом логически изучать нелогические поступки? Парето с большим удовольствием сказал бы, что большинство книг по социологии — это нелогический анализ нелогического поведения и, кроме Tdiro, исследование нелогического поведения с сознательным намерением сделать его логическим. Наоборот, цель Парето :— изучение нелогического поведения таким, каково оно есть, без привнесения в него противоположной тенденции.
Выражение «логическое исследование нелогического поведения» не заимствовано у Парето. Хотя Парето сознавал опасность изучения нелогического поведения нелогическим образом, он не выражался так умышленно иронично, как я. Он ограничивался утверждением желания научно исследовать нелогическое поведение. В чем заключается это исследование?
Ответ на данный вопрос может дать концепция науки, именуемой Парето логически-экспериментальной.
Цель социологии, изучающей нелогическое поведение, — истина, а не выгода, и совпадение этих двух понятий недопустимо.
Римские военачальники, перед тем как дать сражение, вопрошали внутренности некоторых животных, принесенных в жертву по этому случаю. Это поведение нелогическое, по крайней мере в том, что полководцы верили, будто внутренности жертв заранее раскроют им исход битвы. Но если внутренности жертв позволяли сделать благоприятное предвидение и если это предвидение сообщалось воинам, последние черпали в нем дополнительную уверенность, а для морального состояния воинов очень важно знать, что они победят. Я заимствую, как и Парето, этот пример из римской истории. Он ли-
408

шен актуальности и не возбуждает страстей, но мы живем в эпоху, которая в этом отношении мало отличается от той: вместо того чтобы вопрошать внутренности жертв, углубляются в мистерии исторического будущего. В обоих случаях результат одинаков. Вожди могут провозглашать: «В конце концов все будет в порядке, вы будете победителями». Выгодно, чтобы солдаты верили авгурам, а борцы — в конечную победу дела.
Таким образом, логически-экспериментальная наука, демонстрирующая сходство разных приемов, приписывающих разные голоса будущему, которого никто не ведает, — любовница скептицизма. Несомненно, не в пользу общества признание в том, что люди не ведают будущего. Поэтому логически-экспериментальное исследование нелогического поведения может быть вредно для отдельной группы или даже для всего общества. Парето писал: «Если бы я думал, что мой «Трактат» может иметь много читателей, я бы его не написал». Потому что, поскольку этот «Трактат» снимает покров с глубинной реальности, он несовместим с общественным равновесием, каковое потребно чувствам, нелогичность — если не иллогичность — которых доказывает «Трактат». Итак, единственной целью логически-экспериментального анализа нелогического поведения выступает истина, и его нельзя считать бесполезным. «Сочетание общественной пользы теории с ее истинностью, доказываемой на опыте, есть один из тех принципов, которые мы отклоняем априори. Всегда ли эти две стороны объединены? На этот вопрос можно ответить, только наблюдая факты; и тогда обнаружится, что в некоторых случаях они совершенно независимы. Итак, я прошу читателя постоянно иметь в виду, что там, где я утверждаю нелепость теории, я ни в коем случае не стремлюсь косвенно утверждать, что она вредна обществу, наоборот, она может быть для него вчень полезной. В общем и целом одно и то же изучение может быть отвергнуто с экспериментальной точки зрения и признано с точки зрения общественной пользы, и наоборот» (ibid., § 72, 73).
Какой разительный контраст с Дюркгеймом, писавшим, что если бы социология не позволяла улучшить общество, она не стоила бы и часа труда. В глазах Парето подобного рода суждения смешивают цель науки, каковой служит исключительно истина, и цель общественного действия — полезность, причем обе цели не обязательно совпадают.
Далее, обязанность логически-экспериментальной науки состоит в том, чтобы избегать любых экстра- или метаэмпириче-ских понятий. Все употребляемые слова должны соотноситься с отмеченными или наблюдаемыми фактами, все понятия должны определяться относительно непосредственно установленных реалий или реалий, которые могут возникнуть в ходе экс-
409

перимента. Религиозным и иным понятиям, неприложимым к
миру феноменов, значит, нет места в логически-эксперимен
тальной науке. Все философские понятия, или понятия сущно
сти феноменов, должны быть, безусловно, исключены. Многие
ученые или псевдоученые без конца задаются вопросом о том,
что такое прогресс, или истинный социализм, или подлинное
равенство. Такие споры о словах не имеют отношения к науке.
Характер научной дефиниции обнаруживается, когда мы раз
граничиваем логические и нелогические поступки. По мнению
Парето, бесполезно спорить о том, не лучше ли назвать логиче
ские поступки рациональными, а нелогические — нерациональ
ными. Слова значения не имеют, их используют для удобства;
иначе можно было бы вместо выражения «логический посту
пок» употребить букву X, а нелогический обозначить буквой Y.
Точно так же рассуждение о понятии класса есть занятие, не
имеющее научного значения. Самое большее, что можно из
влечь из проблемы класса, — поставить вопрос о том, в какой
мере в том или ином обществе распространено определяемое
таким образом явление, независимо от смысла, придаваемого
словам «класс» или «структура». Важны определения. Каждый
придает употребляемым словам то значение, какое желает;
важно, чтобы он их точно определял.                                  '        |
В науке нет места ничему, что выходит за рамки опыта. Щз
логически-экспериментальной науки, пользующейся понятия
ми, ясно определенными относительно наблюдаемых феноме-v
нов, сложные дефиниции должны быть устранены. Научные
дискуссии всегда должны касаться реальности, а не того знал
чения, которое мы придаем словам.                                             > ,
Из этого, однако, не следует, что наука есть лишь простое воспроизведение наблюдаемых вне нас явлений. Совсем наоборот: наука предполагает деятельность разума, т. е. творчество, первичный признак которого — упрощение. Мир человека, как и природный мир, в котором мы живем, слишком богат и сложен, чтобы наука могла сразу охватить его полностью. Поэтому она всегда начинает с упрощений. Она наблюдает и фиксирует определенные аспекты конкретных феноменов, обозначает их точными понятиями, затем фиксирует связи между явлениями, скрытыми за понятиями, и постепенно пытается сочетать упрощенные подходы, чтобы заново скомпоновать сложную реальность. Например, «Трактат по общей социологии» исходит из упрощенного определения нелогических поступков для обоснования классификации и рассмотрения объясняющих феноменов, а в завершение выявляет типологию причин нелогических поступков, которая неизбежно будет простой и неточной по отношению к сложной реальности. Как теоретическая механика есть объяснение абстрактного мира, так
410

чистая экономическая теория есть схематическая интерпретация экономических систем, но исходя из простых моделей, путем постепенного усложнения мы приближаемся к реальности. Мы никогда не постигнем реальности во всей ее сложности; наука по своей природе не может быть завершенной, и тот, кто полагает, что она когда-нибудь даст то, что несла с собой религия, — жертва иллюзии. Социологи, которые, подобно Дюрк-гейму, думают, что научная социология может заложить основы морали, заменяющие догмы религии, находятся, пусть не сознавая того, в плену у нелогического образа мыслей. Они приписывают науке характеристики, которыми она никогда не будет обладать, ибо она всегда будет несовершенной и никогда — нормативной. Наука всегда остается системой суждений о факте или причине, из которых нельзя сделать вывод о том, как себя вести. Напрасно доказывать, что в реальности наблюдается та или иная регулярная последовательность: из этих экспериментальных корреляций не вывести морали, какова бы она ни была. «Наука не может удовлетворять бесконечную потребность в псевдологическом развитии, испытываемую человеком. Она может лишь свести один факт с другим и, следовательно, постоянно останавливается на факте» (ibid., § 973).
Понятие экспериментальной науки, на которую ссылается Парето, во многом ограничивает амбиции социологии и переносит нас в мир, где выбор между обществом и божеством не результат, а объект науки, поскольку последняя интересуется системой нелогического поведения. Этот аспект учения Парето, который к тому же любил насмехаться над произведениями своих коллег, объясняет его крайнюю непопулярность среди большинства социологов не только при жизни, но и после смерти. Я знал среди своих учителей и знаю среди моих коллег многих социологов, которые не могут слышать имени Парето без негодования, резкость которого не смягчается временем.
Согласно Парето, наука по своей природе логически-экспериментальна. Следует точно истолковать обе части определения. Термин «логическая» означает, что на основании установленных определений или наблюдаемых связей допустимо выводить следствия, вытекающие из посылок. За прилагательным «экспериментальная» скрываются одновременно наблюдение в узком смысле слова и экспериментирование. Наука экспериментальна, потому что изучает реальность, которая служит ее основой и критерием ее положений. Положение, не требующее доказательства или опровержения опытом, не научно. Как говаривал мой учитель Леон Брюнсвик, положение, ложность которого нельзя обнаружить, необязательно истинно. Это очевидно, хотя и не признается многими умами, видящими в невозможности опровергнуть их утверждения доказательство истин-
411

ности последних. На самом деле то положение, которое расплывчато и неясно в такой степени, что никакой опыт не позволяет его опровергнуть, не научно; оно может возбуждать чувства, приносить удовлетворение или вызывать негодование. Чтобы стать научным, ему надо попасть под удары единственной критики, имеющей ценность, — критики умозаключений и фактов. (Марксистская теория прибавочной стоимости обязана своей популярностью тому факту, что она неопровержима.)
Одним словом, логически-экспериментальный метод имеет
целью обнаружить то, что Парето называет эксперименталь
ными единообразиями, т.е. регулярные связи между явления
ми. Как таковые эти экспериментальные единообразия не не
обходимы. Философы долго обсуждали характер причинной
связи, соединяющей друг с другом два феномена. В этом отно
шении Парето — последователь Юма. По его мнению, регу
лярные отношения между явлениями не предполагают внут
ренней неизбежной последовательности. Регулярность более
или менее вероятна в зависимости от природы связанных друг
с другом феноменов и обстоятельств, при которых она наблю
дается. Проблема необходимости не ставится, поскольку цель
науки — скромная констатация единообразий.                     '       I
Парето излагает намеченный им путь кратко, в нескольким положениях, составляющих правила логически-экспериментального метода:
« 1. Мы никоим образом не собираемся заниматься истиной, присущей какой бы то ни было религии, вере, метафизиче-> скому, моральному или иному верованию. Это не значит, что мы полны презрения ко всем этим вещам; это значит, что они выходят за рамки, в пределах которых мы желаем оставаться. Религии, верования и т.п. мы рассматриваем только извне, в той мере, в какой они суть социальные факты, без их действительной ценности. Положение: t<A должно равняться В в силу какого-то сверхопытного принципа», — следовательно, нами не рассматривается; но мы изучаем, каким образом такое верование возникло, развилось и в каком отношении оно находится с другими социальными фактами.
2. Объектом нашей деятельности выступает исключительно сфера опыта и наблюдения. Мы употребляем эти понятия в том значении, какое они имеют в естественных науках — например, в астрономии, химии, физиологии и др., — а не в том, какое они получают в выражении «личный христианский опыт», которое, почти не меняя слова, попросту воскрешает самонаблюдение прежних метафизиков. Мы рас-
412

сматриваем это самонаблюдение как внешний факт; изучаем его как таковой, а не как свойственное нам чувство...

1. Строя теории, мы исходим из фактов и всегда стараемся
   как можно меньше отходить от них. Мы не знаем, что та
   кое сущность вещей, и не интересуемся ею, потому что ее
   изучение не наша задача. Мы занимаемся поиском едино
   образий в фактах и сводим их к законам, но не факты под
   чинены законам, а наоборот. Законы не неотвратимы, это
   гипотезы, служащие для краткого изложения большего или
   меньшего числа фактов и сохраняющиеся до тех пор, пока
   их не заменят лучшими.
2. Итак, все наши поиски случайны, относительны и дают ре
   зультаты, лишь более или менее вероятные, самое боль
   шее — очень вероятные... Все наши положения, включая
   чисто логические, должны приниматься с оговоркой: они
   ограничены тем временем и опытом, которые мы познали.
3. Мы рассуждаем исключительно о вещах, а не о чувствах,
   которые пробуждают в нас их названия. Сами эти чувства
   мы изучаем как простые внешние факты, т.е. мы отказыва
   емся, например, спорить о том, справедлив или несправед
   лив, морален или аморален поступок А, если сначала не вы
   явлены реальности, соответствовать которым призваны эти
   термины. Но мы будем изучать как внешний факт то, что
   хотели выразить люди данной страны, принадлежащие в
   данное время к данному общественному классу, когда ут
   верждали, что А — поступок справедливый или моральный.
4. Мы ищем доказательства наших положений так же, как их
   логических следствий^ только в опыте и  наблюдении, иск
   лючая любое доказательство,   основанное на  согласии с
   чувствами, внутренней или внушенной сознанием очевид
   ности.
5. Следовательно, мы будем пользоваться единственно слова
   ми,  соответствующими конкретным объектам,  и со всем
   усердием позаботимся о том, чтобы придать им как можно
   более точное значение.
6. Мы действуем методом последовательных приблизитель
   ных оценок, т.е. рассматриваем прежде всего феномен в
   целом, сознательно пренебрегая частностями, которые бу
   дут приняты во внимание в последующих приблизительных
   оценках» (ibid,, § 69).

При таком определении в целом логически-экспериментального метода естественно встает проблема — если пользоваться языком Парето — соединения этой дефиниции с кон-
413

жения целей: определение целей — не ее сфера. Не существует научного решения проблемы поступка, нет больше и научного решения проблемы организации общества. Всем современникам, которые беспрестанно провозглашали, что наука требует той или иной организации общества, Парето наперед отвечал: подлинная, а не псевдонаука не может нам указать, что такое решение социальной проблемы.
2. От экспрессивности к ее истокам
Проблему логического или научного изучения нелогических поступков можно схематически изобразить следующим образом, как это сделал Парето во второй главе «Трактата по общей социологии»:
Поставив целью логически изучить нелогическое поведе- ? ние, мы путем непосредственного наблюдения познаем только поступки, например В, и выражения чувств — С, «которые по-, рождают часто моральные, религиозные и иные теории». Пек-, хическое состояние субъектов — А — не поддается непосредственному анализу. Таким образом, проблема ставится так: как объяснить С и В, особенно В, т.е. поступки, в то время как мы непосредственно не постигает А, т.е. состояние духа?
«Явно выраженное и свойственное людям стремление принимать нелогические поступки за логические побуждает »мх считать В следствием «причины» С. Таким образом, устанавливают прямую связь СВ вместо косвенной связи, вытекающей из двух отношений AB и АС. Иногда связь СВ действительно существует, но это случается не так часто, как думают. Одно и то же чувство, побуждающее людей воздерживаться от поступка — В (отношение AB), — подталкивает их к созданию теории — С (отношение АС). Например, некто испытывает отвращение к убийству (В) и воздержится от него, но скажет, что боги карают за убийство, а это уже теория (С)» (ibid., § 162).
Интерпретаторы, следовательно, стремятся объяснить поступки теориями, объяснить В с помощью С. Но тогда они становятся жертвами склонности людей к рационализации, или,
416

говоря языком Парето, к логизации. Обманутые присущим людям инстинктом к резонерству, они думают, что их поступки точно определяются доктринами, тогда как в действительности если что и определяет одновременно поступки и проявления чувств, так это А, т.е. психическое состояние или чувства.
Так или иначе, вся первая часть «Трактата по общей социологии» представляет собой анализ, иногда кругообразный, связей между А, С, В или В, С, А и рефлексию по этому поводу. В самом деле, по мнению Парето, А, в сущности, детерминирует С и В. Поведение людей в гораздо большей степени зависит от их психического состояния, или чувств, чем от доводов, к которым они прибегают. Между тем нельзя исключить, что С, т.е. теории, имеют определенное влияние на В. Убедившись в своих идеях, люди кончают тем, что действуют рационально. А действуя рационально, исполняя ритуал, они в конце концов подтверждают верность тех самых идей, с помощью которых они начинали объяснять свои поступки; так что налицо влияние В (поскольку В — ритуальное действие) на С (доктрину). Влияние В на С — это поистине влияние, на которое намекает совет: «Пейте святую воду, и вы в конце концов станете верующим», — совет, представляющий собой упрощенное или не логически-экспериментальное толкование влияния обряда на веру.
Треугольная фигура указывает на то, что следует подробно рассмотреть три серии связей: воздействие психического состояния одновременно на проявление чувств и поступки, вторичное воздействие экспрессивности на поступки, а также вторичное воздействие поступков на экспрессивность, т.е. на теории, идеологии.
На другой, более развернутой фигуре видно, что Парето учитывает не только состояние духа —: А и экспрессивность — С, но и два других фактора: культ — В и поступки, на этот раз именуемые D.
«В определенном аспекте можно уподобить религиозный культ — В, теологию — С. И то и другое порождается определенным психическим состоянием — А».

«Рассмотрим некоторые поступки — D, зависящие от психического состояния — А. Культ — В — непосредственно воздей-

417

ствует не на D, а на А и, таким образом, косвенно на D; точно так же он влияет на С, а С, наоборот, влияет на В. Здесь может иметь ,место также прямое влияние CD. Влияние теологии — С на А обычно довольно слабое, следовательно, оно очень слабое и относительно D, поскольку воздействие CD тоже обычно слабое. Итак, обычно совершают серьезную ошибку, предполагая, что теология — С есть причина поступков — D. Часто высказываемое положение: «Этот народ поступает так, потому что он верит в то-то» — редко верно; почти всегда оно ошибочно. Противоположное положение: «Народ верит в это, потому что так поступает», — обычно заключает в себе больше истины, но оно слишком категорично и частично ошибочно. Верно, что верования и поступки не самостоятельны, но их зависимость заключается в том, что они суть две ветви одного дерева.
До нашествия богов Греции прежняя римская религия не имела теологии — С, она сводилась к культу — В. Но культ — В, — воздействуя на А, сильно влиял на поступки — D — римского населения. Более того, если есть непосредственное отношение BD, то оно представляется нам, современным людям, явно абсурдным. Но отношение В — А — D, напротив, могло быть в некоторых случаях очень дельным и полезным римскому населению. Вообще, теология — С — оказывает йа D|6o-лее слабое влияние, чем на А. Итак, серьезная ошибка?: — стремление определять общественную ценность религии, принимая во внимание единственно логическую и рассудочную ценность теологии. Несомненно, что если последняя становится абсурдной до такой степени, что сильно воздействует на. А, то тем самым она будет сильно действовать и на D. Но так®й случай представляется редко: людям удается заметить нелепость, прежде ускользавшую от них полностью, лишь когда они в ином психическом состоянии — А.
Эти наблюдения относятся ко всякому виду теорий. Например, С — теория свободы торговли; D — практическое применение этой теории в стране; А — психическое состояние, вызываемое в основном экономическими, политическими, социальными интересами индивидов и обстоятельствами, в которых они живут. Непосредственная связь между С и D обычно очень слаба. Воздействие на С с целью изменения D приносит лишь незначительные результаты. Наоборот, изменение А может отразиться на С и D. Следовательно, их изменение будет заметно одновременно, и внешний наблюдатель может подумать, что изменение D вызвано изменением С, но более глубокое исследование покажет, что D и С непосредственно не зависят друг от друга и что оба зависят от общей причины А.
Теоретические рассуждения — С, — следовательно, непосредственно не годятся для изменения D; косвенно они мо-
418

гут способствовать изменению А. Но для этого нужно прибегать скорее к чувствам, нежели ? логике и к результатам опыта. Мы передадим этот факт некорректно — а именно слишком категорично, — но ярко, утверждая, что с целью воздействия на людей умозаключения следует трансформировать в чувства.
В наше время в Англии практика свободы торговли — В, — продолжавшаяся многие годы, оказала влияние на состояние — А (интересы и пр.) и укрепила, следовательно, это психическое состояние; она, таким образом, противодействовала введению протекционизма» (ibid., § 165—168).
Применяя этот элементарный и фундаментальный анализ, паретовская социология может следовать двумя путями. Один из них можно назвать индуктивным, это путь, избранный Па-рето в «Трактате». Второй — дедуктивный, которым пойду я.
Индуктивный путь сводится к исследованию того, как в истории понимались или не понимались, искажались и скрывались учения, нелогические поступки, как люди пришли к понятию нелогического поступка и как они не склонны теоретизировать по этому поводу, ибо человек, рожденный резонером, предпочитает думать, что его поведение логично, определяется теориями, и не любит признаваться себе в том, что подвластен чувствам.
Затем, после исторического исследования интерпретации нелогических поступков, Парето проводит научный анализ теорий, перекрывающих опыт. Он изучает метафизиков и теории, которые обосновывают существование объектов, непостигаемых логически-экспериментальным методом. Например, доктрины естественного права, стремящиеся определить, чем должно быть право независимо от времени и места, выходят за пределы опыта, сводящегося лишь к наблюдению за тем, что есть, и к дедукции на основании наблюдаемых фактов. Парето посвящает также главу многочисленным псевдонаучным теориям. После этих трех промежуточных глав, составляющих около трехсот страниц, он приступает к тому, что окажется самым главным в теории нелогических поступков, а именно к изучению остатков] и производных.
Второй путь— тот, который Парето называет дедуктивным и о котором он говорит в начале 6-й главы, посвященной анализу остатков, как о пути, отличающемся следующим достоинством: он непрерывно раскрывается при изложении. Этот путь заключается в непосредственном переходе если не к психическому состоянию, то по крайней мере к реальности, близкой к психической, к составлению классификации остатков, т.е. проявлению чувств и основной причине нелогических поступков. Таким образом, речь идет об исследовании того, что мож-
419

но выяснить об А, зная, что психическое состояние или чувства непосредственно нам не даны. Поскольку мы непосредственно знаем только выражение чувств, культовое поведение, то каким образом можно прийти от экспрессивности к ее причинам, от теорий или поступков к чувствам и состоянию духа, которое их детерминирует?
Метод Парето сводится к изучению множества проявлений чувств, теорий, курьезного поведения, разновидностей религиозного культа, магии или колдовства и к установлению того, что если эти виды поведения различны и, вероятно, заключают в себе нечто вроде анархического изобилия, то при более внимательном анализе они обнаруживают определенную устойчивость. Например, мы констатируем, что во всех, самых разных цивилизациях люди связывали с некоторыми цифрами, днями, местностями благоприятное или зловредное значение. Скажем, считают, что число 13 приносит несчастье. Если в пятницу состоится обед на 13 персон, дела пойдут плохо, а если этот обед на 13 персон назначен на пятницу 13-го числа, случится катастрофа. Все мы знаем об этих феноменах, вызывающих улыбку, но это не мешает тому, что хозяйка дома воздержится от устройства обеда на 1 3 персон не потому, лто она восприимчива к этому суеверию (разумеется!), а потому,г^то она не может исключить, что кто-то из приглашенных опасается пагубного характера числа 1 3 или пятницы 1 3-го числа. Известно также, что не следует зажигать три сигареты одной и той же спичкой. Говорят, возникновение этого суеверия связано с войной в Трансваале. Буры, пользовавшиеся в то время симпатией мирового общественного мнения, имели репутацию исключительных стрелков. Когда они в третий раз подряд замечали в стане своих врагов слабый огонек сигареты, их выстрел был столь точен, что курильщик неизменно уничтожался.
Я не уверен в том, что такова подлинная причина пагубности третьей сигареты, зажженной от одной и той же, спячки, но передаю стиль Парето, ведущего речь об одном из нелогических феноменов, примеры которых встречаются во всех обществах. Объединяет все эти примеры склонность приписывать благоприятное или зловредное значение (по непонятным причинам) цифрам, дням, местностям или обстоятельствам. Я утверждаю — по непонятным причинам; Парето сказал бы определеннее — по причинам бесконечно обновляемым, меняющимся от общества к обществу. Всегда находится псевдологическая причина для объяснения того, почему такое-то место нельзя посещать, почему такая-то цифра предвещает несчастье и почему такое-то обстоятельство есть признак надвигающейся катастрофы.
420

Итак, можно различать два элемента наблюдаемого феномена: постоянную часть, которая будет обозначаться буквой «а» (не путать с большим «А», символом психического состояния), и переменную часть «Ь».
Постоянная часть -— это склонность людей к установлению отношений между явлениями, числами, местом и счастливыми или несчастливыми значениями, к приданию каким-нибудь фактам значения символа или показателя.
Переменный элемент — это соображения, за которые держатся люди в каждом случае, чтобы подтвердить данные отношения. Сегодня благодаря прогрессу западного рационализма объяснения часто утрачены, но обычно в большинстве обществ находят оправдание групповой деятельности. Последняя есть постоянный элемент феномена, а объяснительная теория — его переменный элемент.
Приведем другой пример: почти во всех обществах люди, кажется, испытывают отвращение к тому, что зовется убийством, но в разные эпохи и в разных обществах они будут объяснять или оправдывать отказ от убийства разными мотивами. В некоторых случаях скажут, что Зевс запрещает преступление, в других — что всеобщий Разум не допускает покушения на человеческое достоинство. Запрет обосновывается разными теориями, но есть константа: отказ от определенного поведения, и причиной отказа служит психическое состояние или чувство. Конкретным феноменом, доступным наблюдению, выступает повсеместный отказ от убийства — и оправдание его с помощью соперничающих теорий. Именно наблюдатель путем анализа устанавливает различие между этими оправдательными теориями, представляющими анархическое разнообразие, и постоянными элементами феноменов, которые достаточно часто повторяются^ так что можно составить их общую классификацию. Так как не очень удобно повторять: «постоянный элемент конкретного рассматриваемого феномена» и педантично обозначать этот элемент буквой «а», мы будем впредь говорить об остатке для обозначения того, что я только что рассматривал. Оба понятия — остатка и производной, — выведенные, такИ!^ образом, аналитическим путем, суть две основные категории, составляющие остов первой части «Трактата по общей социологии».
Уточняя, что собой представляют остатки, Парето пишет:
«Элемент «а» соответствует, может быть, некоторым инстинктам человека или, лучше сказать, людей, поскольку «а» не существует объективно и у всех людей разный; и, вероятно, потому что он соответствует этим инстинктам, он почти постоянен в феноменах. Элемент «Ь» соответствует работе, проделанной  разумом   с   целью   выявления  причин   элемента   «а».
421

Именно поэтому он более вариабелен, т.к. отражает работу фантазии... Но если элемент «а» и соответствует некоторым инстинктам, то он далек от постижения их всех. Это заметно даже на. том пути, который был найден. Мы анализировали рассуждения и искали постоянную часть. Таким образом, мы смогли обнаружить только инстинкты, порождающие рассуждения, и не встретили на своем пути инстинктов, не охваченных рассуждениями. Остаются, следовательно, все естественные желания, вкусы, склонности, ^ среди социальных факторов тот очень важный вид, который именуют интересами» (ibid., § 850—851).
Этот небольшой отрывок из «Трактата по общей социологии»— один из самых важных. Парето принадлежит к тем авторам, которые изъясняются тем более кратко, чем значительнее рассматриваемая проблема, и тем более многословны, чем проще и понятнее для читателя предмет. Неистощимый на примеры и иллюстрации, Парето необыкновенно лаконичен, когда касается основных частей своего учения. Два нижеследующих обзаца дают ключ к его интеллектуальной системе. Они показывают две важные вещи.
Во-первых, остатки — это не чувства или психическое со
стояние. Они посредники между чувством, неведомым нам ile-
посредственно и, может быть, даже опосредованно, и прояв
лениями чувств или поступками — между С и В.                         ч
Во-вторых, остатки относятся к инстинктам человека, но не охватывают всех инстинктов, т.к. используемый метод позволяет обнаружить лишь те из них, которые' порождают рассудочную деятельность.
В классификации четырех типов нелогических поступков третий род определяется формулой «да — нет», наличием не субъективного, а объективного отношения средств к целям. Третий род нелогических поступков охватывает привычные поступки инстинктивного типа, не порождающие рассудочной деятельности, теорий, оправданий. Если исходить из экспрессивности, теорий и оправданий, имея цель добраться до остатков проявления инстинктов, то можно обнаружить лишь те инстинкты, которые порождают рассуждения. Значит, помимо остатков есть желания, вкусы и склонности.
По-моему, хотя Парето не установил четкой связи между третьим родом нелогических поступков и терминами «аппетиты», «вкусы» и «склонности», в сущности речь идет об одном и том же феномене. Если мы пристрастны к какому-то кушанью столь долго, что не философствуем по этому поводу и ограничиваемся удовлетворением своего вкуса, может, конечно, возникнуть объективная связь между средством и целью, но при отсутствии всякой оправдательной теории и рассудочной дея-
422

тельности наблюдение не сможет обнаружить наш вкус на основании экспрессивности и иных симптомов. Зато если мы строим изощренные теории относительно превосходства китайской кухни над французской или наоборот и, кроме того, если мы придумываем усложненные теории о связях между гурманством и гигиеной тела, то мы переходим от третьего к четвертому роду нелогических поступков, характеризуемому формулой «да — да» без соответствия объективной цели субъективной. В этом случае социолог паретовского типа сможет добраться до некоторых остатков; если же мы ограничиваемся едой, мы остаемся вне поля изучения.
Три термина — «аппетиты», «вкусы» и «склонности», — по-моему, очень близки и должны пониматься в своих обычных значениях. Аппетит — это желание определенной вещи. Поскольку индивид пристрастен к определенной вещи и удовлетворяет свой аппетит безоговорочно, без споров и объяснений, неуместно задаваться вопросом об остатках. Точно так же вкусы суть предпочтения, а склонности — тенденции. Определенное желание, предпочтение, тенденция — таковы будут относительные различия между аппетитами, вкусами, склонностями. Как правило, эти три термина характеризуют поведение человека, поскольку оно есть поиск определенного блага, более или менее определенных удовольствий. Эти аппетиты, вкусы и склонности сравнимы с инстинктами животных с той оговоркой, что у людей они преобразованы, переработаны развитием цивилизации, стали многообразными до такой степени, что утратили приспособительный характер, которым отличается, по-видимому, в большинстве случаев так называемое инстинктивное поведение животных.
Из сферы остатков Парето исключает также и интересы. Понятие интереса вытекает из экономического анализа — первой области исследований автора «Трактата по общей социологии». По Парето, интерес проистекает из осознания цели, к которой стремится индивид. Интересом, к тому же чаще всего вызывающим логическое поведение, служит максимальное увеличение количества денег. Наряду с экономическим может быть политический интерес. Человек, стремящийся к захвату власти, ведет себя заинтересованно, его поведение отличается от нелогического поведения, определяемого остатками. При социологическом синтезе мы должны будем принимать во внимание не только остатки, но и поведение, определяемое в своей основе инстинктами, аппетитами, вкусами, склонностями и интересами.
Для полноты анализа остается выяснить отношение между остатками и состоянием психики, или чувством (А). Парето иногда выражает свои мысли так, словно остатки и чувства
423

совпадают. Однако, вне всякого сомнения, в своих размышлениях он делает двойное различие. С одной стороны, остатки располагаются гораздо ближе к поступкам или экспрессивности, чем чувства, поскольку они обнаруживаются с помощью анализа этих поступков или экспрессивности. С другой стороны, остатки — не конкретные реальности, а аналитические понятия, созданные наблюдателем для объяснения феноменов. Нельзя видеть или постигать остатки, как видят стол или даже как испытывают чувство. Парето, впрочем, категоричен в этих вопросах: «Нужно быть внимательным и не путать остатки (а) ни с чувствами, ни с инстинктами, которым они соответствуют. Остатки (а) суть проявления этих чувств и инстинктов, как повышение столбика ртути в термометре есть показатель повышения температуры. Только с помощью эллипса, сокращающего речь, мы утверждаем, например, что остатки, помимо аппетитов, интересов и т.д., играют основную роль в установлении общественного равновесия. Так, мы говорим, что вода закипает при 100°. Законченными положениями будут следующие: „Чувства или инстинкты, соответствующие остаткам, помимо тех, которые соответствуют аппетитам, интересам и т.д., играют основную роль в установлении общественного равновесия. Вода закипает, когда теплотворное сюстой-ние достигает температуры, обозначенной 100° по шкале Цельсия"» (ibid., §875).
Наконец, определим, что есть главное для точного понима-^ ния той мысли, что остатки суть аналитические понятия, предназначенные для социолога, а не для психолога. Парето утвер* ждает, что изучение самих чувств относится к компетенции, психолога, а не социолога. Остатки, конечно, соответствуют· кое-чему в природе или в поведении человека, но это кое-что определяется аналитическим понятием, созданным для постижения функционирования общества. В §§879—884 Парето дает интересное сопоставление словесных корней, до которых доходит филолог, и остатков, до которых доходит социолог1. Согласно этому сопоставлению, остатки суть общие корни большинства видов поведения или экспрессивности. Как таковые они, следовательно, отличаются тем же абстрактным характером, что и корни слов, которые, не будучи конкретными величинами, тем не менее не вымышлены, т.к. они постижимы.
3. Остатки и производные
Теория остатков приводит к классификации, которая представляет собой нечто вроде теоретического анализа природы человека, предназначенного для социологов. Парето выделяет
424

прежде всего шесть классов остатков, затем в каждом классе — роды, наконец, некоторые роды он делит в свою очередь на виды. Наиболее значительное вычленение — вычленение следующих шести классов, отличающихся разнообразными значениями и масштабностью:

1. первый класс — «инстинкта комбинаций»;
2. второй — «незыблемости агрегатов»;
3. третий — «потребности проявления чувств во внешних дей
   ствиях»;
4. четвертый — «остатков, относящихся к социальности»;
5. пятый — «целостности индивида и его зависимостей»;
6. шестой — «сексуальных остатков».

Бросается в глаза, что в некоторых классах слово «остаток» представлено в самом определении, тогда как в других используется термин «инстинкт» или «потребность». По-видимому, эти шесть классов гетерогенны и имеют разную значимость. Самые важные — первые два класса: они одни или почти одни будут рассмотрены во второй части «Трактата», когда речь пойдет о синтезировании.
1. Первый класс образован из остатков, соответствующих инстинкту комбинаций. Определяя его, Парето использует термин «инстинкт», который отсылает нас к тому, что есть самое глубокое в человеке, по ту сторону остатков, к чувствам. Инстинкт комбинаций в самом общем плане есть склонность к установлению связей между идеями и вещами, к извлечению следствий из провозглашенного принципа, к правильному или неправильному рассуждению. Именно благодаря инстинкту комбинаций, человек есть человек с его делами, экспрессивностью, теориями, доказательствами и вдобавок с «Трактатом по общей социологии» как неизбежными, но. явно констатируемыми следствиями инстинкта комбинаций.
Инстинкт комбинаций включает в себя в качестве одной из своих разновидностей «потребность в логическом развитии». Таким образом, он лежит в основе интеллектуального прогресса человечества, развития разума и цивилизации. Самые блестящие общества, не обязательно при этом самые моральные, — те, где в изобилии остатки первого класса. По мнению Парето, Афины V в. до н.э., Франция начала XX в. суть общества, переполненные остатками первого класса. Их было меньше в Спарте и в Пруссии XVIII в. Заметны политические по-
425

следствия, вызываемые изменением числа остатков первого класса.
Класс «инстинкта комбинаций» распадается в свою очередь на несколько родов. Первый, самый простой и самый абстрактный, — «инстинкт комбинаций вообще», т.е. без детализации. Второй — «инстинкт комбинаций сходных или противоположных вещей». Большинство магических действий заключают в себе комбинации этого типа. Третий определяется как «таинственная власть некоторых вещей или некоторых дел». Четвертый назван «потребность в объединении остатков», пятый — «потребность в логическом развитии», шестой — «вера в действенность комбинаций».
Пятый род — «потребность в логическом развитии» — охватывает большинство остатков, определяющих производные. Эта потребность в логическом развитии и объясняет бесконечное обновление теорий и прогресс наук.
Отсюда понятно, что логическое поведение может также
определяться остатками, которые сами суть проявление инс
тинктов или чувств. Первопричиной логического поведения
могут быть чувства, если, осознавая связи между средствами
и целью, субъект действия в состоянии предвидеть последст
вия используемых им средств и установить корреляцию меж-
ду субъективным и объективным отношениями.     
Отметим и то, что один и тот же истинкт комбинаций мол
жет быть, таким образом, первопричиной и нелогического по
ведения, например магии, и того, что составляет признак лога;
ческого поведения, т.е. науки.   
2. Второй класс остатков составляет противоположность первому. Если инстинкт комбинаций есть то, что мешает человеку раз и навсегда ограничиться одним способом деятельности или одним обществом, стимулируя беспрерывное развитие знаний и бесконечное обновление верований^ то незыблемость агрегатов, которую Парето не называет инстинктом, сравнима с инерцией. Это склонность людей к поддержанию сформировавшихся комбинаций, к отказу от изменений и к согласию с императивами.
«Некоторые комбинации составляют агрегат из частей, крепко соединенных в некое тело, которое в конце концов приобретает индивидуальность, сходную с индивидуальностью реальных существ. Эти комбинации часто можно узнать по свойственным им признакам, отличающим их от простого перечисления частей... После создания агрегата зачастую возникает некий инстинкт; он с переменным успехом противодействует тому, чтобы объединенные таким образом вещи разделились, а если разделения нельзя избежать,  он старается его
426

скрыть, сохраняя видимость агрегата. В общих чертах можно сравнить этот инстинкт с механической инерцией. Он противодействует движению, заданному другими инстинктами. Отсюда проистекает важное общественное значение остатков второго класса» (ibid., § 991, 992).
Второй класс образует, таким образом, с первым контрастную пару. Обе эти основные тенденции имеют непосредственно постигаемое общественное значение. Одна содействует изменению и обновлению, другая — стабильности и сохранению, Одна побуждает к строительству интеллектуальных конструкций, другая — к стабилизации комбинаций. Парето замечает, что революции легче изменяют власть имущих, идеи, с помощью которых те управляют, и в известных случаях организацию общественной власти, чем нравы, верования и религии. Дело в том, что все, относящееся к нравам, институту семьи и религиозным верованиям, составляет сущность общества и поддерживается «незыблемостью агрегатов». Насильственные преобразования, навязываемые политиками, наталкиваются на сопротивление остатков второго класса.
Как и для остатков первого класса, Парето устанавливает классификацию разных родов остатков второго класса. В частности, он различает незыблемость отношений между живыми и мертвыми или между покойником и вещами, которыми тот владел всю жизнь. Как правило, связи между людьми и связи людей с местностями суть типичные примеры остатков, переходящих в остатки класса «незыблемость агрегатов». Тот факт, что столько обществ хоронят мертвецов вместе с их собственностью, иллюстрирует надежность связей между человеком и вещами, которые ему принадлежали. Точно так же здесь может иметь место^незыблемость отвлеченного понятия. Те, кто говорит о Человечестве, Прогрессе или Истории, движимы остатками второго класса, принадлежащими к роду «незыблемость отвлеченного понятия», или «персонификация». Если утверждают, что Прогресс чего-то требует или что Право заставляет, и если всерьез принимают абстрактное слово, придавая значение прописной букве, значит, действует остаток незыблемости агрегатов, побуждая нас обращаться с абстракцией как с реальностью, персонифицировать идею и в результате приписывать персонифицированным абстракциям волю.
Третий и шестой классы остатков самые простые и излагаются Парето наиболее кратко.
3. Третий класс назван «потребность обнаружения чувств во внешних действиях». Эта потребность выражается ритуальным действием, например аплодисментами, предназначенными для выражения благосклонности. Не во всех обще-
427

ствах аплодируют, чтобы показать согласие; жесты или шумы, посредством которых обозначается согласие или несогласие, варьируются от общества к обществу. Разнообразие этих феноменов представляет собой переменную часть (Ь), между тем как общая часть (а), или остаток, есть более или менее большая потребность демонстрации чувств. Парето намечает только два рода третьего класса, один из которых — просто потребность действовать, проявляющаяся в комбинациях, а второй — религиозная экзальтация. Без какого-либо труда можно представить себе во всех прежних или современных обществах бесчисленные обстоятельства, при которых свободно удовлетворяется потребность выражения чувств. В наше время благоприятные возможности для этого представляют спортивные зрелища и политические демонстрации.
4. Последний класс в Паретовой классификации остатков — «сексуальные остатки». Здесь мы оказываемся на рубеже инстинкта, т.е. реальности, которая как таковая не входит в сферу изучения социологии. В классификации остатков нет места инстинктам в чистом виде. Поэтому Парето,пишет: «Простое сексуальное желание, хотя речь идет, ни мнДго ни мало, о человеческом роде, не должно нас здесь занимать» (ibid., § 1324). Те формы поведения, которые управляются сексуальным инстинктом, таким образом, не входят в сферу социологического анализа, но социолога интересуют некоторые разновидности поведения, связанные с сексуальными остатками. «Мы должны изучать сексуальный остаток рассуждений и теорий. Обычно этот остаток и чувства, от которых он ведет свое происхождение, встречаются в огромном множестве феноменов, но они часто скрыты, особенно у современных людей» (ibid.).
В качестве своих любимых мишеней Парето избрал пропагандистов целомудрия. Он ненавидел ассоциации и людей, выступавших против непристойных публикаций и вообще за пуританские нравы. На десятках страниц излагается то, что Парето окрестил «добродетельной религией», связанной с сексуальными остатками дополнением, противопоставлением или отрицанием. Этот пример помогает осмыслить понятие остатка и связь между инстинктами и остатками. Поскольку люди удовлетворяют свои желания, они не интересуют социолога, если только они не вырабатывают философию или мораль поведения, относящуюся к сексуальности. Поэтому в разделах, посвященных остаткам шестого класса, одновременно ставится проблема добродетельной религии и собственно религий,
428

т.к. все вероисповедания приняли и преподали определенную установку по отношению к сексуальности2.
5. Четвертый класс — «остатки, относящиеся к социальности», — Парето определяет так:
«Этот класс образуют остатки, относящиеся к общественной жизни. Сюда можно включить и те, что относятся к дисциплине, если допустить, что соответствующие чувства укрепляются жизнью в обществе. Здесь примечательно то, что все домашние животные, за исключением котов, когда они были на свободе, жили сообществом. Вместе с тем общество невозможно без дисциплины, и, значит, у социальности и дисциплины непременно есть точки соприкосновения» (ibid., §   1113).
Четвертый класс — остатков, относящихся к обществу и дисциплине, — как-то связан, следовательно, со вторым — «незыблемость агрегатов». Но дефиниции у них разные, и они различаются по некоторым пунктам.
Разные роды, выделяемые Парето, позволяют конкретизировать этот класс остатков. Первый род — «отдельных обществ». Парето намекает на то, что все люди склонны создавать ассоциации, в частности добровольные, внешние по отношению к первичным группировкам, в которые они непосредственно интегрированы. Эти ассоциации постепенно порождают чувства преданности и лояльности, укрепляющие их бытие. Простейший пример — спортивное общество. В годы моей молодости парижане делились на сторонников «Рейсинг клаб де франс» и сторонников «Стад франсэ». Даже тех, кто не занимался никаким спортом, объединяла стихийная приверженность либо «Рейсингу», либо «Стаду». Клубный патриотизм приводил многочисленную публику на матчи, в которых выступали эти команды. Пример одновременно ироничный и серьезный. Добровольные ассоциации сохраняются только благодаря преданности своих участников. Лично я по непонятным причинам сохранил верность клубу «Стад франсэ». Когда его футбольная команда встречается с футболистами «Рейсинга», победа «Стада» приносит мне некоторое удовлетворение. Никакого логического^ обоснования этой преданности я не нахожу. Но в ней я усматриваю пример привязанности к отдельным обществам и из этого делаю вывод о том, что я наделен многими остатками четвертого класса.
Второй род, которого касается Парето, — «потребность единообразия». Эта потребность, бесспорно, одна из самых распространенных и самых сильных у людей. Каждый из нас склонен считать, что его образ жизни — наилучший. Ни одно общество не может существовать, если оно не навязывает своим членам определенного образа мыслей, определенной веры, оп-
429

буржуа, примыкающих к революционным партиям, часто состоит в приобретении политических или финансовых выгод. Заинтересованные лица, они разыгрывают комедию бескорыстия. «Сегодня промышленники и финансисты обнаружили, что могут приобрести выгоду, присоединившись к социалистам. Видя, как промышленники и банкиры, располагающие миллионными богатствами, требуют «социальных законов», можно подумать, будто ими движет любовь к ближнему и, воспламененные этой любовью, они горят желанием раздать свои богатства. Но будьте особенно внимательны к тому, что случится после принятия «социальных законов», и вы увидите, что их богатство не уменьшается, а возрастает. Так что они совсем ничего не дали другим: наоборот, они на этом кое-что заработали» (ibid., § 1152).
Наверное, вожди революционных партий редко бывают полными циниками, потому что невозможно жить, раздваиваясь. Человек, проповедующий революционные учения правого или левого толка, кончает тем, что верит в них, только бы обеспечить равновесие и душевное спокойствие. Но это отнюдь не говорит о том, что он одержим только любовью к себе подобным. Он может быть жертвой своих остатков и производных: остатков, подталкивающих его к политическерй карьере; производных, которые создают у него иллюзию того, что он из чистого идеализма избирает тактику, благоприятную ч для реформ или революции.
Следующий род, пятый, чувства, связанные с иерархией, т.е% почтительное отношение подчиненного к начальнику, благосклонность и покровительство — переходящие в господство и надменность — начальника к подчиненному, одним словом, чувства, испытываемые друг к другу членами коллектива, находящимися на разных уровнях иерархии. Ясно, что иерархическое общество не могло бы существовать, если бы подчиненных не принуждали повиноваться и если бы те, кто командует, не были вынуждены требовать от подчиненных повиновения и одновременно проявлять к ним благосклонность. «Ощущения иерархии как со стороны низших, так и со стороны высших наблюдаются уже среди животных, они широко распространены и среди людей. Представляется даже, что общества, достигшие определенной степени сложности, не могли бы существовать без этих чувств. Меняются принципы иерархии, но она остается в обществах, которые формально провозглашают равенство индивидов. Здесь складывается нечто вроде временной феодальной зависимости, в которую попадают разные политики, от великих до самых мелких» (ibid., § 1153).
Последний род остатков, на котором очень настаивает Па-рето, образован совокупностью феноменов аскетизма. «У лю-
432

дей наблюдается особый вид чувств, не имеющих подобия у животных. Они побуждают индивидов налагать на себя лишения, воздерживаться от удовольствий без какой-либо личной пользы, поступать наперекор инстинкту, подталкивающему живые существа стремиться к приятному и избегать неприятного. Такова сущность феноменов, известных под именем аскетизма» (ibid., § 1163). Парето не любит аскетов. Он высмеивает их и смотрит на них со смешанным чувством удивления, негодования и восхищения. Наш объективный социолог теряет свою беспристрастность, когда пишет об аскетах.
Следуя своему методу, Парето рассматривает аскетизм — от учреждений спартанцев до христианских мистиков и противников равнодушной к общественной проблематике литературы или литературы сугубо увеселительной — и заключает, что многообразные феномены содержат в себе общий элемент, константу — страдания, налагаемые людьми на самих себя. Парето дает аскетизму определение, которое воскрешает в памяти дюркгеймовскую философию. Люди неизбежно вынуждены подавлять многие свои желания, будучи не в состоянии удовлетворить их все. Природа вложила в людей столько желаний, что средства для их удовлетворения всегда недостаточны. Чувства, подчиняющие желания дисциплине, подобные склонности к самоотверженности или самопожертвованию, общественно полезны. Но когда эти чувства получают чрезмерное развитие, они приводят к аскетизму, который уже не полезен человеку, а в глазах социолога предстает как патологическая форма дисциплины желаний. «Акты аскетизма суть большей частью поступки, имеющие остатки, неотделимые от общественной жизни; они сохраняются таковыми, когда перестают быть полезными. Или же это такие поступки, которые обрели силу, уносящую их за пределы той сферы, где они были полезными. Остаток аскетизма должен быть помещен, следовательно, среди остатков, имеющих отношение к социальности, и часто представляет гипертрофию чувств социальности» (ibid., §.1171).
Большинство родов остатков четвертого класса, если отбросить крайние формы сострадания и аскетизма, выполняют консервативную социальную функцию. В этом плане остатки четвертого класса связаны с остатками второго класса, т.е. с остатками незыблемости агрегатов. Когда Парето во второй части книги прибегает к анализу чувств или остатков, которые одновременно варьируются в истории, он помещает остатки четвертого класса вместе с остатками второго класса, располагая вместе чувства религиозного и социального консерватизма. Незыблемость «религиозных агрегатов» способствует сохранению религий; чувства, связанные с иерар-
433

4 хией, способствуют сохранению социальных структур. Между тем их сходство неполное. Сострадание и аскетизм могут быть социально вредными.
6. Пятый класс определяется как «целостность индивида и его зависимостей». Парето добавляет: «Совокупность чувств, называемых интересами, того же свойства, что и чувства, которым соответствуют остатки данного класса. Значит, в крайнем случае данная совокупность должна относиться к этому классу, но ее значение для общественного равновесия столь огромно, что полезно ее рассмотреть отдельно от остатков» (ibid., § 1207).
Поскольку индивид стихийно побуждаем стремлением к приятному, логично поступает тот, кто хочет получить максимум удовольствий и рационально сочетает средства, преследуя эту цель. Таким образом, если желание могущества нормально, то политик, коварно соединяющий разные средства для захвата власти, поступает логично. Интересы, вытекающие из стремления к богатству и влиянию, следовательно, выступают причиной и детерминантом многих логических поступков. Остатки целостности индивида и его зависимостей суть представители в нелогической сфере того, что в логической сфере представляют интересы. Другими словами, когда индивид ea-моутверждается эгоистично с помощью остатков и чувств, он^ ведет себя нелогично, между тем как он поступает логично, стремясь приобрести богатство и власть.
Не все роды пятого класса остатков на деле легко согласуются с общей концепцией. Второй род, «чувство равенства у подчиненных», легко понять, т.к. это чувство побуждает подчиненных требовать равенства с начальниками. Оно есть компенсация чувств, связанных с иерархией и повелевающих примириться с неравенством. Это остаток, проявлением которого служит общее требование равенства. Но «это чувство нередко оказывается защитой целостности индивида, принадлежащего к низшему классу, и способом его перевода в высший класс. Не обязательно, чтобы индивид, испытывающий данное чувство, осознавал различие между действительной и мнимой целью. Вместо собственного интереса он выдвигает интерес общественного класса просто потому, что это обычный способ самовыражения» (ibid., § 1220)3.
Третий род можно также в случае необходимости подвести под общее определение: он понимается как «восстановление целостности посредством действий, относящихся к субъектам, испытавшим беспокойство». Парето размышляет о феноменах, которые можно было бы обозначить общим термином «обряды , очищения»: будучи религиозным действом, они могут существо-
434

вать и в других сферах. Во Франции в начале нашего века, когда Гюстав Эрве в эпоху революционного экстремизма, прежде чем стать во время войны 1914 — 1918 гг. ультрапатриотом, печатно заявил о необходимости «вывалять знамя в дерьме», многие сочли эти слова кощунственными по отношению к священному символу, и по стране прошли многочисленные демонстрации очищения. Это типичный пример остатков, ведущих к восстановлению целостности посредством действий, относящихся либо к виновному субъекту, либо к объекту — жертве волнения. Понятие бесчестия есть во всех религиях. Последние — от тотемизма и до нынешних религий спасения — знают обряды, призванные очистить верующих от грехов или бесчестных дел. По мнению Парето, эти обряды характеризуют и остатки, побуждающие индивидов к утверждению или восстановлению целостности самих себя и своих зависимостей.
Первый род — «чувства, контрастирующие с нарушениями общественного равновесия». Они побуждают индивидов карать тех, кто совершил поступок, противный императивам общества и общественным представлениям о справедливости и несправедливости. Остатки пятого класса обязывают членов любого общества к догматическому толкованию требований справедливости. Когда совершено зло, остатки целостности индивида проявляются как желание санкций, возмущение и преследование.
Остатки пятого класса имеют разные общественные значения. Если речь идет о втором роде, чувстве равенства у подчиненных, пятый класс предстает противоположностью четвертого. Чувства новизны или протеста противодействуют чувствам консерватизма или созвучны им. Благодаря второму роду пятый класс остатков сближается с первым, классом «инстинкта комбинаций». Но, с другой стороны, первый и третий роды скорее связаны с четвертым классом. Это скорее чувства консерватизма, чем новизны. Трудность точного определения общественного значения четвертого и пятого классов приводит к тому, что эти классы почти исчезают во второй части «Трактата», т.е. в синтезе. Итак, двумя классами, играющими главную роль, выступают-классы «инстинкта комбинаций» и «незыблемости агрегатов»; четвертый класс — «остатков, относящихся к социальности» — чаще всего связан со вторым.
Необходимость столь детальной типологии остатков лучше всего объясняется во второй части «Трактата». Но уже сейчас видно, как важна она для учения Парето. Классификация остатков и производных есть учение о природе челове 'а, проявляющейся в общественной жизни. Различные классы остатков соответствуют группам чувств, которые фиксируются в истории во всех обществах. По мнению Парето, классы остатков
435

меняются мало. Иначе говоря, человек, определяемый таким образом, в основном не меняется. Утверждение, что человек в сущности не меняется, несовместимо с тезисом о приблизительном постоянстве классов остатков. В этом источник пессимизма мыслителя. Если идея прогресса и убеждение в возможности преобразования человеческой природы характеризуют левое направление, то Парето, несомненно, принадлежит к правым.
Производные — это переменные элементы системы, образуемой поведением человека и его словесным сопровождением. Говоря языком Парето, они представляют собой эквивалент того, что обычно именуют идеологией или оправдательной теорией. Это разные словесные средства, с помощью которых отдельные индивиды или группы придают видимую логику тому, что на самом деле ею не обладает или обладает не в той мере, в какой субъекты хотели бы в это верить.
Анализ производных в «Трактате по общей социологии»
включает несколько аспектов. В самом деле, можно рассмат
ривать словесное поведение субъектов с точки зрения логики
и показать, как и когда они ее нарушают. Вместе с тем мож^о
сравнивать производные с экспериментальной реальность^о,
чтобы увидеть дистанцию между представлением субъектов
действий о мире и миром, каков он есть на самом деле.                v
Парето далеко не сразу приступает к сличению производных с логикой и экспериментальной реальностью в тех главах* которые предшествуют изложению теории остатков. Лишь пЪг еле классификации остатков он переходит к производным, но под определенным углом зрения. Он изучает их главным образом «субъективно, с точки зрения силы убеждения, которую они могут иметь».
Слушая на собрании оратора, утверждающего, будто всеобщая мораль запрещает казнь приговоренного к смерти, Можно рассматривать его речь с точки зрения логики и судить, в какой мере нанизываемые одно на другое положения последовательны; можно сличать эту речь, т.е. идеологию всеобщей морали, с миром, каков он есть; наконец, можно слушать оратора и спрашивать себя; почему его суждения убеждают аудиторию. Социологическое исследование выясняет, каким образом люди используют психологические, логические или псевдологические методы, чтобы увлечь за собой других. Идя этим путем, Парето приходит к выделению четырех классов производных.
Первый класс — «простые утверждения», образцом которых может служить обращение матери к ребенку: слушайся, потому что нужно слушаться. Будучи ребенком, родителем или
436

солдатом, каждый слышал формулу: «Так надо, потому что так надо». Производная первого класса действенна, если «надо, потому что надо» говорится надлежащим тоном и надлежащим лицом. Межличностные отношения определенного типа способствуют тому, что производная простого утверждения достигает своей цели.
Второй класс можно проиллюстрировать материнским повелением: ты должен слушаться, потому что этого хочет папа. Говоря абстрактно, это убеждение авторитетом — «Philosophus dixit». Он позволяет заменить Аристотеля мыслителем, модным сегодня; речь всегда будет идти о производных, черпающих силу убеждения в авторитете определенных лиц, традиции или обычае.
Между тем, если отцовского авторитета недостаточно, мать прибегнет к третьему классу производных и будет ссылаться на отца Фуеттара (сказочный персонаж, которым пугают детей. — Прим. ред.) или на Деда Мороза. Иначе говоря, производные могут опираться на чувства или принципы, основываться на юридических или метафизических сущностях и взывать к воле сверхъестественных существ. В этом случае они черпают силу убеждений из «согласия с чувствами или принципами». Когда Парето сортирует третий класс производных по родам, он последовательно перечисляет чувства, индивидуальные и коллективные интересы, юридические сущности (например, Право, Справедливость), метафизические сущности (Солидарность, Прогресс, Человечество, Демократия), все сущности, которые постоянно проявляются в производных, и, наконец, сверхъестественные сущности. Производная делает убедительными утверждения, императивы или запреты, пробуждая соответствующие чувства, указывая на связь между предположениями и существующими интересами или ссылаясь на предполагаемую волю абстрактной сущности или сверхъестественного существа.
Четвертый класс составлен из производных, черпающих силу убеждения из «вербальных доказательств». «Вербальные производные — результат применения неопределенных, сомнительных, двусмысленных терминов, не согласующихся с реальностью» (ibid., §|154 3). Например, такой-то режим объявляется демократическим, потому что он функционирует в интересах народных масс. Это положение сомнительно вдвойне. Что называть демократией? Что такое функционировать в интересах масс? К разряду вербальных доказательств относится большинство политических речей. Следует добавить, и Парето это понимает, что речь, содержащую только логически-экспериментальные доказательства, публика, конечно, не слушала бы даже в аудитории. Парето иронизирует по поводу нелогического характера производных, но повторяет, что он нисколько не
437

желает, чтобы манера поведения людей была логически-экспериментальной, когда они занимаются политикой: это было бы невозможно и неэффективно. В 10-й главе «Трактата», посвященной производным, он характеризует, часто очень метко, те методы, которыми пользуются политики или субъекты действий для убеждения, вовлечения, соблазна, — одним словом, психологические приемы воздействия. Парето задолго до Гитлера писал, что одно из самых эффективных средств убеждения слушателей или читателей — многократное повторение одного и того же: «Повторение, не имея ни малейшего логически-экспериментального значения, стоит больше наилучшего логически-экспериментального доказательства. Повторение особенно действует на чувства, изменяет остатки; логически-экспериментальное доказательство действует на разум, в лучшем случае оно в состоянии изменить производные, но слабо воздействует на чувства. Когда правительство или какая-нибудь финансовая власть требует от преданных им газет защищать их достоинство, знаменательно, что те часто прибегают к далеко не лучшим доводам, используя самые худшие вербальные производные авторитета и т.п. Но это не беда, напротив, иногда полезно; в особенности если производная настолько проста, что все, даже самые невежественные, могут понять ее и бесконечно пойторАть» (ibid., § 1749). Так же задолго до Гитлера он сказал, что ва^ны не рациональность или логичность в мыслях, а умение создать впечатление; что есть слова, оказывающие магическое влияние на толпу, что надлежит, следовательно, употреблять эти слова, даже — и особенно — если в них нет четкого смысла. С тех пер этот способ совершенствовался. И психологи, вдохновленные психоанализом или Паретовой психологией, более точным образом проанализировали способы насилия над толпой4. Теория производных Парето — вклад в психологию межличностных и межгрупповых отношений в сфере политики.
Эти четыре класса производных легче уяснить посредством логически-экспериментального метода. Последний оперирует не голословными утверждениями, а согласованностью между положениями и наблюдаемыми фактами. Он взывает не к авторитету традиции или отдельного лица, а к результатам опытов, установленным закономерностям. Он обязан пользоваться строго определенными терминами и не манипулировать понятиями сомнительного значения.
Положения, которые Парето считает логически-экспериментальными, в целом не согласуются с нашими чувствами. Но такой разлад иллюстрирует коренное различие между научными истинами и чувствами людей, и в этом нет ничего удиви-
438

тельного. Экспериментальные или научные истины не слишком значимы в жизни человека, и в известном смысле можно было бы устранить их раз и навсегда как второстепенные. Логически-экспериментальные положения представляют реальные интересы только для немногочисленной категории людей, предпочитающих истину выгоде, что встречается в общественной или экономической сфере редко.
Уточняя таким образом характер логически-экспериментального и ненаучного мышления, Парето приходит к определению возможных связей между его собственной и Контовой концепциями познания.
Логически-экспериментальное мышление, считает он, в качестве отправной точки рассматривает экспериментальные факты и благодаря им восходит к псевдоэкспериментальным принципам. Когда им пользуются люди просвещенные, оно может достигнуть третьей фазы, фазы чувственных или метафизических абстракций, абстрактных формул, из которых авторы выводят все следствия, какие им нравятся. И наконец, в некоторых случаях оно может достигнуть самой удаленной от экспериментальных фактов четвертой фазы — персонификации чувственных или метафизических абстракций. Зато у некультурных людей меняется расстановка третьей и четвертой фаз. Обращение к собственным силам или к божеству для них ближе к экспериментальным фактам, чем чувственные или метафизические абстракции. «Нет нужды в огромной-работе воображения, чтобы наделить другие существа волей и идеями, обычно наблюдаемыми у человека. Гораздо легче представить себе Минерву, чем абстрактный разум. Легче понять Бога Декалога, чем категорический императив» (ibid., § 1533). Последняя категория людсй даже в наших обществах может, впрочем, остановиться на второй фазе псевдоэкспериментальных принципов и обходиться без чувственных или метафизических абстракций и персонификаций.
Обозначим эти три состояния (а), (Ь) и (с). Парето пишет: «Мы уже знаем, что эволюция не следует в одном-единствен-ном направлении^ что, следовательно, гипотеза о народе, который из состояния (с) переходит в состояние (b), a затем в состояние (а), не будет соответствовать реальности; но чтобы подойти к реальному феномену, мы можем начать с этой гипотезы и затем дополнить ее соображениями, которые приблизят нас к реальности. Если, таким образом, гипотетически народ проходит последовательно три состояния — (с), (Ь), (а), — то из этого следует сделанный нами вывод о том, что множество совершаемых нелогических поступков (с) и их элементарных объяснений постепенно создадут персонифицированные, а затем, посредством абстракций, метафизические объяс-
439

нения... До настоящего времени никогда не было не только целого народа, но и значительной части населения, достигшей такого уровня, чтобы давать исключительно логически-экспериментальные объяснения, и, таким образом, пребывающей в состоянии (А), когда люди неукоснительно применяют только логически-экспериментальный метод. Поистине не дано предвидеть, случится ли когда-нибудь такое. Но если мы рассматриваем ограниченное, даже очень ограниченное число просвещенных людей, можно сказать, что в наше время есть люди, приближающиеся к этому состоянию (А), и поэтому может так случиться — хотя способов доказательств нам недостает, — что в будущем большинство людей полностью достигнут этого состояния» (ibid., § 1534).
И немного далее Парето комментирует: «Гипотетический феномен, перед этим рассмотренный применительно ко всему населению, был отмечен с грехом пополам О. Контом и составляет основу его знаменитой теории фетишистского, теологического, метафизического и позитивного состояний. Он рассматривал эволюцию, которую можно было бы назвать сходной с эволюцией (с), (Ь), (а), (А)» (ibid., § 1536).
Сегодня просвещенные люди, если они не логически-экс
периментальные люди в Паретовом смысле или не позитиви
сты в Контовом смысле, прибегают к чувственным или мета
физическим абстракциям. Так, Дюркгейм пользуется идеей,
общества как принципом, с помощью которого появилась воз
можность вывести моральные или религиозные императивь}.
Чувственные абстракции Парето эквивалентны, следоватедь-
но, понятиям, которые Конт называл метафизическими. На
против, те, кто предпочитает персонификации абстракциям,
находятся еще на уровне теологического мышления, а те, кто
знает только псевдоэкспериментальные факты и принципы,
смешивая наблюдаемые факты с вымышленными объяснения
ми, по Конту, в сущности фетишисты.                                     „.
Тем не менее между замыслами Парето и Конта огромная разница. По Конту, эволюция человека, несмотря на отдельные задержки, продвигалась вперед от фетишизма к позитивизму, проходя теологическую и метафизическую стадии, тогда как, по Парето, эти четыре образа мышления нормально взаимодействуют на разных уровнях во все времена. Еще сегодня есть люди, не преодолевшие фетишистский или теологический способ мышления. Следовательно, для всего человечества нет обязательного перехода от одного типа мышления к другому. Закон трех состояний был бы верен, если бы все наши современники мыслили логически-экспериментально, но ничего подобного нет. Логически-экспериментальный метод охватывает лишь крайне ограниченную сферу мысли сегод-
440

няшних людей. И нельзя даже вообразить, что он может подчинить себе все мышление отдельных индивидов или обществ. Значит, нет перехода от одного типа к другому в виде единственного и необратимого процесса, а есть определяемые обществами и классами, преходящие колебания относительного влияния каждого из этих способов мышления.
Мы вправе констатировать только очень медленное расширение сферы, охватываемой логически-экспериментальной мыслью, о чем свидетельствует расцвет естествознания. Сегодняшнее человечество отводит больше места логически-экспериментальному методу, чем в прошлые эпохи. Но с одной стороны, этот прогресс окончательно не определился, а с другой — нельзя даже в воображении продолжать его до бесконечности. В сущности, немыслимо общество, которое было бы целиком подчинено логически-экспериментальному мышлению. Действительно, логически-экспериментальная мысль характеризуется согласованностью между обдуманными связями и объективной последовательностью и не предполагает определения целей. Однако люди не могут жить и действовать, не задаваясь целями, которые выдвигаются практикой, отличной от научной. Больше того, чтобы люди поступали логично, нужно, чтобы ими двигал разум, который обеспечивал бы параллелизм последовательностей мыслей и реальных событий. А ведь биологическая природа человека такова, что его поведение не может всегда мотивироваться рассудком.
«Остатки» и «производные» —- слова, произвольно выбранные для обозначения феноменов, выявленных путем индуктивного анализа. С помощыо конкретных производных, скажем форм поведения людей, анализируются проявления чувств, каковыми служат остатки, и псевдорациональные оформления, каковыми оказываются производные5.
Остатки не должны, значит, рассматриваться в качестве конкретных и автономных реальностей. Отдельные формы поведения человеку редко объясняются одним остатком. Их классификация не претендует на завершенность. Она просто подразумевает основные тенденции поведения людей и вместе с тем направленность их чувств. Тем не менее она сама по себе имеет огромное значение, т.к. доказывает, что поведение структурировано, а его мотивации не анархичны. Она свидетельствует о внутренней упорядоченности природы человека и о том, что можно обнаружить какую-то логику в нелогически-экспериментальном поведении людей, живущих в обществе.
441

Умопостигаемая структура остатков включает в себя шесть классов, из которых четыре основных можно характеризовать следующими терминами: «комбинация», «сохранение», «социальность», «целостность личности». Можно и далее упрощать, указав j что в большинстве остатков, относящихся к социальности или к целостности личности, обнаруживаются модальности остатков второго класса. Так, путем чрезмерного, но верного Паретовои ориентации упрощения мы придем к антитезе духа новизны, который служит первопричиной интеллектуального развития, и духа сохранения как необходимой спайки общественного порядка. «Незыблемость агрегатов», «социальность», «целостность личности» — эти три термина обозначают остатки, которые обычно соответствуют религиозным, общественным и патриотическим чувствам. Дух комбинации домогается разложения общественных систем, но стремится и содействовать прогрессу знания и высших форм цивилизации. На протяжении всей истории имеет место нечто вроде перманентной антиномии. Один и тот же инстинкт комбинации создает интеллектуальные ценности и разлагает общество.
Наряду со структурированием остатков» непосредственно навеянным работами Парето, можно разработать иную их классификацию, которая не изложена на страницах «Трактата по общей социологии», но может быть выведена из него.  -}у_
Вычленим первую категорию остатков: тех, которые определяют цели наших действий. Логически-экспериментальный остаток применяется только к отношению «средство — цель»; нужно же, чтобы цели задавались чем-то отличным от разума, т.е. чувствами. В первом значении остатки выражают, таким образом, психические состояния, фиксирующие цели, которыми каждый из нас задается в жизни.
Во-вторых, некоторые формы поведения не являются логически-экспериментальными, потому что они символические. К ним, например, относятся религиозные обряды, ибо их цель — не эффект, сравнимый с тем, к какому стремится инженер, командующий армией или спекулянт, а выражение или символизация чувств, испытываемых в отношении священных реалий. К этой второй категории принадлежат, таким образом, виды поведения, которые можно назвать ритуальными, нелогическими, потому что их значение проистекает только из их символического характера.
Третья категория форм поведения, которые тоже не допускают совпадения субъективного и объективного рядов, — формы политического поведения, направленного на идеальные цели и руководимого иллюзиями. Парето неутомимо воскрешает авантюры революционеров всех времен, которые постоянно обещают обновить традиционное общественное движе-
442

ние (сегодня, например, обещают бесклассовое общество) и, конечно, иногда достигают полезных результатов, но в целом отличных от поставленных ими идеальных целей. Здесь срабатывает теория мифов, заимствованная у Жоржа Сореля6. Люди действуют, исходя из идеальных представлений, которые не могут быть воплощены в реальности, но обладают огромной силой убеждения. Социалистические вожди вызывают энтузиазм рабочих с помощью мифа о всеобщей забастовке,, если пользоваться примером Сореля; кроме того, социалисты провоцируют восстание пролетариев, маня их к горизонту, за которым скрыто бесклассовое общество. Но, добавляет Парето, когда вожди восстания рабочих берут власть, они строят новое общество (лучше или хуже предыдущего — это неважно), очень далекое от того идеала, который они обещали массам до революции. Такое поведение можно назвать «поведение, управляемое иллюзией». Людям указана цель, социальное изменение вытекает из их поведения, но результат не совпадает с целью. Налицо несовпадение между субъективным и объективным рядами, но это несовпадение по своему характеру отличается от несовпадения в случае с ритуальным поведением.
Наконец, четвертая категория — формы поведения, определяемого логически-экспериментальными псевдорассуждениями или ошибками. Если правительство в целях восстановления равновесия платежного баланса решает увеличить пошлины или установить на границах административный контроль за привозными товарами и если эти меры вместо восстановления равновесия действуют в противоположном направлении, потому что под прикрытием таможенного покровительства цены в стране повышаются, а возможности экспорта уменьшаются из-за роста цен, то поведение оказывается нелогически-экспериментальным не потому, что оно вызвано иллюзией идеальной цели, не потому, что оно есть символический обряд, а просто потому, что оно руководствуется ложными теориями. Формы магического поведения, в глазах Парето, относились к этому типу, т.е. к поведению, детерминированному ложными посылками. Метод -анализа не соответствовал логически-экспериментальным требованиям.
Из этих четырех категорий остатков только четвертая достойна, в сущности говоря, быть названной алогичной. Нелогическое есть алогичное вследствие самого факта ошибки. В противоположность этому детерминация целей остатками нелогична, а не алогична, т. к. в любом случае нет логической детерминации целей. Точно так же не алогично, а нелогично ритуальное поведение. Выказывание почтения знамени с целью выразить любовь к родине есть форма алогичного поведения, потому что символическая демонстрация своей преданности
443

но общество, детерминированное исключительно разумом, не существует и не может существовать; и не потому, что предрассудки людей мешают им следовать наставлениям разума, а потому, что недостает исходных данных проблемы, которую стремятся решать логически-экспериментальным путем. Здесь дает о себе знать неопределенность понятия пользы. Понятия, которыми пользуются разные индивиды, имея в виду добро для них самих или для других, по сути дела, разнородны, и нет способа свести их к единству» (ibid., § 2143).
Нелогически-экспериментальная детерминация целей включает проблему свободы общества по отношению к природной среде. Это не означает отрицания влияния природной среды на общество: оно отразилось на чувствах и остатках человека, Минимум необходимой адаптации, таким образом, предполагается с самого начала, и, может быть, целесообразно влияние природной среды вынести за скобки и понять функционирование общества, анализируя главным образом остатки, производные, интересы и социальное многообразие.
Если детерминация целей никогда не отличается логически-экспериментальной природой, корректно ли говорить о так называемом логически-экспериментальном поведении? В некотором смысле оно не является таковым, ибо допускает детерминацию целей. Этот вопрос позволяет сблизить Паретовщ Теории интереса и пользы.
Под интересом подразумеваются тенденции, обнаруживаемые в том, что инстинкт и разум побуждают индивидов приспосабливать материальные, полезные и приятные ценности к жизни, как и добиваться уважения и почестей. Эти тенденции заметны в поведении, имеющем наибольшие шансы стать логическим, — поведении экономических субъектов, с одной стороны, и политических — с другой, т.е. в поведении тех, кто стремится получить максимум материальных удовольствий для себя или максимум власти и почестей в общественном соперничестве.
Поведение трудящихся или инженеров, по Парето, есть логически-экспериментальное. Проблема цели оказывается решенной, ибо поведение естественным образом обусловлено задачами. Посмотрим на конструктора моста. Бесспорно, что решение построить мост не есть логически-экспериментальное и что в известном смысле техническая задача зависит от нелогически-экспериментального решения, но при том, что цель явно полезна для заинтересованных индивидов, очевидно согласование интеллектуальной работы строителей с реальным ходом дел, который будет развиваться в соответствии с их замыслом.
Поведение экономических субъектов — заинтересованное и логически-экспериментальное, ибо экономическая наука исходит из того, что индивиды стремятся достичь определенных
446

целей и используют для их достижения наиболее пригодные средства.
При определении этих целей экономическая наука оказывается в привилегированном положении, ибо выбор делают сами субъекты. Экономист рассматривает проблемы в контексте иерархии предпочтений, не вынося суждений о достоинствах разных шкал выбора. Если один предпочитает купить на последний франк вина, а другой — хлеба, экономист принимает во внимание эти решения, не рассуждая об их достоинствах. С помощью шкал предпочтений, свободно устанавливаемых каждым, экономист пытается реконструировать логическое поведение, т.е. такое, когда каждый, исходя из наличных средств, старается обеспечить себе максимум удовольствия. Предполагается попросту, что цель субъектов действия — получение с помощью находящихся в их распоряжении средств этого максимума удовольствий. Такими удовольствиями предстают наблюдаемые факты, поскольку они, в глазах наблюдателя, совмещаются с действительным выбором субъектов.
Этот анализ объективен, т.к. ограничивается констатацией предпочтений индивидов и не заключает в себе никакого сравнения удовольствий субъекта А с удовольствиями субъекта В. «Чистая экономика выбрала единственную норму, предположим удовольствие индивида, и установила, что он единственный ценитель этого удовольствия. Так, например, была определена экономическая или разумно достаточная выгода. Но если мы задаемся вопросом (достаточно простым): что же наиболее выгодно индивиду, если не учитывать его мнения, — тотчас возникает необходимость установления нормы, а она — произвольна. Спросим, например, выгодно ли индивиду физически страдать, чтобы морально наслаждаться, или наоборот? Скажем ли мы, что ему выгодно стремиться исключительно к богатству или заботиться о другом? В чистой экономике мы оставляем за ним право решать это самому» (ibid., § 2110). Во избежание путаницы будем говорить о разумной достаточности при· обозначении удовольствий, которые получает индивид в соответствии с его иерархией предпочтений и располагаемыми средствами. Индивид поступает логично, если он добивается максимальной^ разумной достаточности. В самом деле, в норме вещей, когда каждый хочет обеспечить себе максимум удовлетворения, если иметь в виду, что этот максимум не обязательно максимум удовольствий, он может быть и максимумом потерь. Если некто находит максимум удовлетворения в морали, а не в наслаждениях, он может вести себя столь же логично, как и скряга или честолюбец. В рассуждениях о разумной достаточности каждый должен быть единственным судьей своей шкалы предпочтений, а поведение, обеспечиваю-
447

щее максимум разумной достаточности, должно определяться обстоятельствами.
При переносе понятий разумной достаточности на общество сразу же возникают два препятствия. Общество не личность и не обладает, следовательно, шкалой предпочтений, потому что составляющие его индивиды, естественно, обладают иерархиями разных предпочтений. «Если бы польза, извлекаемая каждым индивидом, была величиной однородной и, следовательно, поддавалась бы сравнению и сложению, наше исследование не было бы трудным, по крайней мере теоретически. Сложили бы пользу разных индивидов и получили бы составленную из них пользу коллектива. Так мы вернулись бы к уже рассмотренным проблемам. Но дела обстоят не столь просто. Польза каждого индивида — величина специфическая; не имеет никакого смысла говорить о суммарной пользе, ее просто не существует, и ее нельзя рассматривать» (ibid., § 2127).
Вместе с тем применительно к обществу в целом нельзя однозначно пользоваться категорией пользы. Например, можно считать полезным для общества максимум силы на международной арене, или максимум экономического процветания, или высшую общественную справедливость, понимая последнюю как равенство в распределении доходов. Другими Словами, польза — не строгое понятие, и, прежде чем говорить об ойще-ственной пользе с логически-экспериментальной точки зрения, следует прийти к согласию относительно критерия пользы. Общественная польза — это данное состояние общества, подверженное изменению, определяемое только на основании произвольно выбранного социологом критерия. Общественная польза, будучи неоднозначным понятием, приобретает четкость, если социолог определил ее смысл. Если он решает назвать пользой военную мощь, то последняя поддается увеличению или уменьшению. Но данное определение лишь одно из возможных.
Проблема общественной пользы формулируется, таким образом, в виде следующих положений:

1. Не существует логически-экспериментального решения об
   щественной проблемы и, кроме того, проблемы поведения,
   которому должен следовать индивид, потому что цели по
   ведения никогда не определяются логически-эксперимен
   тальным образом.
2. Понятие пользы двусмысленно и уточняется только через
   выбор критерия, осуществляемый наблюдателем. «Мы дол
   жны сделать заключение не о том, что невозможно решить
   проблемы, одновременно учитывающие разнородные фор
   мы пользы, а о том, что хотя бы для рассуждений об этих

448

разнородных формах пользы следует принять некую гипотезу, которая позволит их сравнивать. Если такая гипотеза не подтверждается, что бывает очень часто, бесполезно говорить об этих проблемах; это лишь производная, определенные возбудители которой скрыты, и, следовательно, на них одних мы должны остановить свое внимание» (ibid., § 2137).

1. Теоретически можно строго и объективно измерить разум
   ную достаточность для индивида, но эта мера возможна,
   только если априори принимается ценность шкалы пред
   почтений данного индивида.
2. Даже если принят определенный критерий пользы, следует
   различать прямую и косвенную пользу, которая представ
   ляет собой сложение отдельных польз. Косвенная польза
   есть в первую очередь результат воздействия на окруже
   ние индивида. Если государство желает сегодня овладеть
   силой атома, прямой пользой будет превосходство данного
   государства (или ущерб, если речь идет о негативной поль
   зе) в овладении этой силой. Косвенной пользой для госу
   дарства — позитивной или негативной — станет польза,
   проистекающая из изменений, которые произойдут в сис
   теме международных  отношений.  Если рост числа госу
   дарств, овладевших атомом, увеличит вероятность ядерной
   войны, косвенной пользой станет этот негативный факт.
   Негативная косвенная польза, впрочем, может быть боль
   шей или меньшей, чем прямая польза. Чтобы взвесить гло
   бальную пользу индивида, а также коллектива, нужно, сле
   довательно, принимать во внимание одновременно прямую
   и косвенную пользу. И, та и другая связаны с трансформа
   цией рассматриваемой системы. Косвенная польза может
   также проистекать не из трансформации всей системы, а
   из последствий воздействия на субъекта поведения других.
   Если, .например, США или СССР, будучи атомными держа
   вами, вели себя в отношении Франции иначе, чем они вели
   бы себя, полагая, что у Франции нет атомного оружия, то
   из этого вытекает позитивная или негативная польза, кото
   рую следует прибавить к прямой, прикидывая общую пользу.

Рассуждение, по-видимому, зашло в тупик: чтобы продвигаться вперед, следует различать максимум пользы для коллектива и максимум пользы коллектива.
Максимум пользы для коллектива — это предел, начиная с которого невозможно увеличить выгоду индивида как члена коллектива, не уменьшая выгоды других. Пока этот предел не достигнут, т.е. пока можно увеличить выгоду некоторых, не уменьшая ничьей выгоды, оптимума нет, и целесообразно про-
15 Зак. № 4                                                     449

должать добиваться его. Максимум пользы для коллектива предполагает критерий пользы. Если, как в чистой экономике, польза определяется в терминах разумной достаточности или удовлетворения индивидов, согласно их собственным системам предпочтений, то со стороны управляющих будет нормальным и логичным стремиться к максимуму пользы для коллектива. «Когда коллектив достиг точки «Q», от которой он может удаляться ради пользы всех индивидов, доставляя им наибольшие радости, ясно, что с экономической точки зрения при стремлении только к пользе всех членов коллектива надлежит не останавливаться в такой-то точке, а продолжать удаляться от нее, ибо это на пользу всем» (ibid., § 2129).
Итак, можно говорить о максимуме разумной достаточности для коллектива, определяемом независимо от разумной достаточности разных индивидов. Наоборот, как нельзя сравнивать, а затем складывать разумную достаточность А и В, ибо они величины разнородные, так и коллектив не может рассматриваться как отдельное лицо и максимума разумной достаточности коллектива не существует и не может существовать.
В социологии все-таки можно вместе с максимумом пользы для коллектива анализировать максимум пользы коллектива, рассматриваемого как эквивалент некоей личности, не смфии-вая их. Максимум пользы коллектива не может быть объектом логически-экспериментальной детерминации. С одной стороны, для его определения требуется выбор критерия: слава, мощь, процветание. С другой — коллектив не личность, системы ценностей и предпочтений неодинаковы, и, следовательно, максимум пользы коллектива всегда будет объектом произвольной детерминации, т.е. не вытекающей из логически-экспериментального метода.
Если принимать во внимание удовлетворение индивидов, то нормальным станет доведение его до максимума, и этот максимум будет обретаться так же долго, как высоко можно поднимать уровень удовлетворения некоторых, не снижая его ни у кого, С достижением этого предела возникает непростая ситуация, вызванная необходимостью сравнения пользы одних индивидов с пользой других. По ту сторону данного предела возможно большее удовлетворение одних — положим, даже большинства — в ущерб другим — пусть и меньшинству. Но чтобы обосновать необходимость перераспределения пользы, нужно допустить, что выгоды разных индивидов сопоставимы. А ведь выгоды двух лиц совершенно несравнимы, по крайней мере научными методами.
Но даже с этими оговорками предел максимума пользы для коллектива не признается безусловно теми, кто размышляет о судьбах коллективов, В самом деле, не исключено, что предел
450

максимума пользы для коллектива, т.е. момент, в который возможно большее число индивидов испытывают наибольшее удовлетворение благодаря наличным средствам, есть момент национального бессилия или вырождения. Итак, понятия максимального удовлетворения возможно большего числа индивидов и силы или славы коллектива полностью гетерогенны. Наиболее процветающее общество не обязательно наиболее сильное или наиболее прославленное. Япония 1937 г. была гигантской военной силой. Она создала империю и встала на путь завоевания Китая. В то же время уровень жизни японского населения был относительно низким, политический режим — авторитарным, общественная дисциплина — суровой. Положение Японии 1937 г. не представляло максимума пользы для коллектива. Можно было предпринять разные меры, увеличивающие степень удовлетворения многих, ни у кого не снижая ее. С 1946—1947 гг. в Японии показатель роста валового национального продукта самый высокий в мире (включая советскую систему), уровень жизни быстро растет. Но в то же время Япония больше не военная, не военно-морская сила, не колониальная империя. Что предпочтительнее: положение экономически процветающей Японии 1962 г. или положение сильной в военном отношении Японии 1937 г.? На этот вопрос нет логически-экспериментального ответа. Неизбежным следствием демографического, экономического или социального положения страны, при котором люди живут приятно, может быть закат того, что исследователи именуют славой.
Понятие гетерогенности играет значительную роль в Паре-товой социологии. Так, в силу того что ценностные системы индивидов совершенно разрозненны, общество не может рассматриваться как отдельное лицо. Парето пользуется также выражением «общественная гетерогенность» для обозначения того факта, что все известные общества предполагают разделение и в определенном смысле противопоставление массы управляемых индивидов небольшому числу индивидов, которые властвуют и которых он называет элитой. Если в социологии Маркса фундаментальное значение имеет классовое различие, то в социологии Парето решающим выступает различие между массами и элитой. Это различие свойственно всей так называемой макиавеллиевской традиции.
У Парето есть два определения элиты: широкое, охватывающее всю общественную элиту, и узкое, прилагаемое к правящей элите.
Согласно широкому определению, в элиту в качестве составной части входит небольшое число тех индивидов, каждый из которых преуспел в своей области деятельности и достиг высшего   эшелона  профессиональной   иерархии.   «Допустим,
451

что во всех областях деятельности каждый индивид получает индекс своих способностей, приблизительно так, как ставят оценки на экзаменах по разным предметам в школе. Дадим, например, тому, кто превосходно делает свое дело, индекс 10. А тому, чьи успехи сводятся только к наличию единственного клиента — индекс 1, так чтобы можно было поставить 0 кретину. Тому, кто сумел заработать миллионы (неважно, хорошо это или плохо), мы поставим 10, а зарабатывающему тысячи франков — 6. Тому, кто едва не умирает с голоду, поставим 1, а помещенному в приют для неимущих — 0. Женщинам-политикам, таким, как Аспасия при Перикле, Ментенон при Людовике XIV, Помпадур при Людовике XV, завоевавшим благодарность могущественных людей и игравшим роль в управлении общественными делами, мы поставим 8 или 9. Потаскухе, только удовлетворяющей чувства этих людей и не оказывающей никакого воздействия на общественные дела, поставим 0. Ловкому жулику, который обманывает людей и не попадает под уголовный кодекс, мы поставим 8, 9 или 10 в зависимости от числа простофиль, которых он заманил в свои сети, и количества денег, которые он выманил у них. Нищему мелкому жулику, крадущему столовые приборы у трактирщика и вдобавок схваченному за шиворот жандармами, мы пфта-вим 1, Такому поэту, как Мюссе, — 8 или 9 в зависимости от вкусов. Рифмоплету, от которого бегут люди, слыша его сонеты, поставим 0. Шахматистам можно присваивать более точные индексы, основываясь на количестве и качестве выигранных партий. И „так далее для всех сфер деятельности... Таким образом, "мы составим класс тех, у кого самые высокие индексы в их сфере деятельности, и назовем это элитой. Для цели, которой мы задаемся, равным образом подошло бы любое другое название или даже простая буква алфавита» (ibid., § 2027, 2031). Следовательно, эта дефиниция, согласно правилу паретовского метода, объективна и нейтральна. Не нужно искать глубокого метафизического или морального смысла понятия элиты, речь идет об объективно постигаемой социальной категории. Нет необходимости задаваться вопросом о том, подлинна или поддельна элита и кто имеет право быть в ней представленным. Все это пустые вопросы. Элиту составляют те, кто достоин хороших оценок в конкурсе жизни или вытянул счастливые номера в лотерее «общественной» жизни.
Парето практически не пользуется широким определением, цель которого сводится лишь к введению узкого определения правящей элиты, объединяющей небольшой круг тех преуспевающих индивидов, которые выполняют политические и общественные руководящие функции: «Для исследования, которым мы занимаемся — исследования устойчивости общества,  —
452

полезно разделить этот класс на две части. Мы выделим тех, кто прямо или косвенно играет заметную роль в правительстве; они составят правящую элиту. Остальные образуют неправящую элиту. Например, известный шахматист, конечно, входит в элиту. Столь же несомненно, что его талант в шахматах не предоставляет ему возможности оказывать влияние на правительство, и, следовательно, если при этом не задействуются его другие качества, он не входит в правящую элиту. Любовницы абсолютных монархов или очень могущественных политиков часто входят в элиту благодаря либо красоте, либо уму. Но лишь часть из них, обладающая особыми способностями в сфере политики, будет играть определенную роль в управлении. Итак, мы располагаем двумя слоями населения: 1. Нижний слой, класс, непричастный к элите; мы не будем пока выяснять влияние, которое он может оказывать на правительство. 2. Высший слой, элита, делящаяся надвое: (а) правящая элита; (Ь) неправящая элита» (ibid., § 2032—2034)7.
Парето уточняет далее, что «тенденция к персонификации абстракций или даже только приданию им вида объективной реальности такова, что многие люди представляют себе правящий класс почти как отдельное лицо или хотя бы как конкретную единицу, которую они наделяют единой волей, и полагают, что, действуя логично, она реализует программы. Так, например, многие антисемиты представляют себе семитов, а многие социалисты — буржуазию» (ibid., § 2254). Разумеется априори по крайней мере ничего подобного нет. В свою очередь «правящий класс неоднороден» (ibid.).
Общества отличаются природой своих элит, и особенно правящих элит. Действительно, все общества обладают некоей особенностью, которую моралист может расценить как достойную сожаления, но которую социолог обязан констатировать: ценности сего мира распределяются неравномерно, еще более неравномерно распределяются престиж, власть или почести, связанные с политическим соперничеством. Это неравное распределение материальных и моральных ценностей возможно потрму, что в конечном счете меньшинство управляет большинством, прибегая к двум типам средств: силе и хитрости. Масса поддается руководству со стороны элиты, потому что последняя располагает силой или ей удается убедить большинство, т.е. более или менее постоянно вводить его в заблуждение. Законное правительство — то, которому удается внушить управляемым, будто их интересы, долг или честь требуют послушания меньшинству. Различение двух средств управления — силы и хитрости — это парафраз знаменитого противопоставления Макиавелли львов и лис.   Политические   элиты,   естественно,   подразделяются  на
453

два семейства, одно из которых заслуживает быть названым семейством львов, ибо оно отдает явное предпочтение насилию, другое — семейством лис, поскольку оно тяготеет к изворотливости.
Теорию социальной гетерогенности и элит, развитую в «Трактате по общей социологии», следует сопоставить с теорией распределения доходов, изложенной в нескольких работах, в том числе в «Курсе политической экономии» и «Социалистических системах». В первой Парето разъясняет, что кривая распределения доходов может быть представлена прямой, уравнение которой выглядит так: log N = log A— a log ?. Здесь ? — размер дохода, N — количество людей с одинаковым или превышающим х, А и а — константы, определяемые в соответствии с наличной статистикой, а создает наклон на оси ? линии логарифмов. На графике двойного логарифмического масштаба, где представлены доходы, превышающие средний, снижение наклона а обозначает наименьшее неравенство доходов". Однако все статистические ряды, главным образом фискального происхождения, по мнению Парето, показывают, что во всех странах наблюдается почти одинаковое значение, близкое к 1,5. Одна и" та |ке формула распределения доходов применима, следовательно, ко всем странам. Парето комментирует: «Эти результаты поразительны. Совершенно невозможно считать их случайны^ ми. Несомненно, есть причина того, что распределение доходов напоминает некую кривую. Форма этой кривой, по-видимому, слабо зависит от разных экономических условий, . ?.?. результаты почти одинаковы для всех стран, экономические условия которых так же различны, как условия Англии, Ирландии, Германии, в итальянских городах и даже в Перу» ("Cours d'economie politique", § 960). И дальше: «Неравенство распределения доходов, очевидно, зависит гораздо больше от самой природы человека, чем от экономической организации общества. Глубоких изменений этой организации было бы недостаточно для модификации закона распределения доходов» (ibid., § 1012). Наблюдаемое распределение доходов, конкретизирует, в частности, Парето, есть неточное отражение социальной гетерогенности, т.е. неравного распределения евгенических свойств. Точным ^отражением оно стало бы при нормальной подвижности разных слоев в обществе, на деле же оно зависит одновременно и «от распределения качеств, позволяющих людям разбогатеть, и от расположения препятствий, противодействующих раскрытию этих способностей» ("L'Addition au Cours d'economie politique", t. II, p. 418). В «Социалистических системах» Парето излагает свою мысль кратко и ясно: «Мы показали, что
454

кривая распределения доходов отличается замечательной устойчивостью, она меняется незначительно, хотя сильно преображаются обстоятельства времени и места, при которых ее наблюдают. Это положение, вытекающее из фактов, подтверждаемых статистикой, на первый взгляд удивляет. Вполне вероятно, что своим происхождением оно обязано распределению психологических особенностей людей и тому факту, что пропорции сочетания капиталов не могут быть любыми» ("Les Systemes socialistes", t. I, p. 162). Парето заключает, что нижние расходы могут возрасти, а неравенство доходов — уменьшиться лишь при условии роста богатства относительно количества населения. «Проблема роста благосостояния бедных классов скорее проблема производства и сохранения богатства, чем распределения. Наиболее верное средство улучшения положения бедных классов — сделать так, чтобы богатство росло быстрее населения» ("Cours d'economie politique" §103 6).
Таким образом, идея постоянства общественного строя имеет экономическое основание. Не вдаваясь в детальное обсуждение закона Парето, я все-таки сделаю две оговорки. Совсем не очевидно, что в социалистических обществах прежняя формула всегда приемлема. Даже если бы она была таковой, общественный строй не характеризуется адекватно одной лишь кривой распределения богатств и доходов.
Теория правящих элит близка к тезисам, предложенным немного ранее Парето другим итальянцем по имени Гаэтано Моска. В Италии разгорелся неистовый спор. Использовал ли Парето идеи Моска в большей степени, чем требовало приличие, ссылаясь на него несколько меньше, чем требовала справедливость9. Теория правящих элит Моска менее психологична и более политизирована. По его мнению, любая политическая элита характеризуется формулой правления, приблизительно соответствующей тому, что мы называем идеологией легитимности. Формула правления, или политическая формула: — это идея, с помощью которой правящее меньшинство оправдывает свою власть и старается убедить большинство в ее легитимности. В социологии Паре-то разные политические элиты характеризуются главным образом относительным избытком остатков первого и второго классов. Лисы — это элиты, богато одаренные остатками первого класса, они предпочитают хитрость и изворотливость и стремятся поддерживать свою власть пропагандой, увеличивая число политико-финансовых комбинаций. Эти элиты свойственны так называемым демократическим режимам, которые Парето именовал плутодемократическими.
455

Еще сегодня у некоторых авторов встречается интерпретация перипетий политики с точки зрения остатков первого или второго классов. Жюль Монро незадолго до замены Четвертой республики Пятой объяснял, что политический класс Четвертой республики страдал от излишка остатков первого класса и для восстановления устойчивости во Франции необходимо было содействие приходу к власти элиты, которая обладала бы более многочисленными остатками второго класса, реже прибегала бы к хитрости и чаще к силе1". (После того как львы предоставили независимость Алжиру — сделали то, в чем Ж. Монро подозревал лис Четвертой республики, — этот паретовец перешел в оппозицию.)
Четыре переменные величины позволяют, таким образом, понять движение общества: интересы, остатки, производные и социальная гетерогенность. Эти имеющие исключительно важное значение четыре переменные, от которых зависит движение общества, взаимозависимы. Формула взаимозависимости противостоит положению — которое считается марксистским — о детерминации общественных процессов экономикой. Она означает, что каждая переменная воздействует на три остальные или находится иод влиянием трех других. Интерес воздействует на остатки и производные согласую реальной корреляции, выявленной историческим материализмом. Но остатки и производные, чувства и идеологии тожа воздействуют на поведение и экономику, наконец, социальная гетерогенность, т.е. соперничество элит и борьба массы с элитой, затрагивает интересы и в свою очередь влияет на них. В результате нет детерминации системы переменной величиной, есть детерминация системы обоюдными воздействиями переменных11.
Противоположность между Паретовои и Марксовои теориями, по крайней мере в том виде, как понимал Парето, наиболее обнаруживается в Паретовои интерпретации того, »что Маркс называл классовой борьбой. В частности, Парето недвусмысленно утверждает в «Социалистических системах», что Маркс прав и классовая борьба — фундаментальная величина всей истории.
Но Маркс, по мнению Парето, не прав в двух отношениях. Во-первых, неверно считать, будто классовая борьба определяется исключительно экономикой, т.е. конфликтами, вытекающими из собственности на средства производства; обладание государством и военной силой также может стать первопричиной противоречия между массой и элитой. Яркое впечатление оставляет место из «Социалистических систем»: «Многие думают, что, если бы можно было найти рецепт устранения «конфликта между трудом и капиталом», исчезла бы и классо-
456

вая борьба. Эту иллюзию разделяет многочисленный класс тех, кто путает форму с содержанием. Классовая борьба — лишь форма борьбы за жизнь, а то, что именуют «конфликтом между трудом и капиталом», — лишь форма классовой борьбы. В средние века можно было думать, будто с исчезновением религиозных конфликтов в обществе наступит мир. Религиозные конфликты были только формой классовой борьбы; они исчезли, по крайней мере отчасти, и их заменили социальные конфликты. Представьте себе, что утвердился коллективизм, что «капитала» больше нет; ясно, что в таком случае больше не будет конфликта с трудом, но это будет означать, что исчезла только одна форма классовой борьбы; ее заменят другие. Возникнут конфликты между разными слоями трудящихся социалистического государства, между «интеллектуалами» и «неинтеллектуалами», между разными типами политиков, между ними и их подчиненными, между новаторами и консерваторами. Действительно ли есть люди, не шутя полагающие, будто с наступлением социализма полностью иссякнет источник общественных новшеств? Будто фантазия людей не породит уже новых проектов, будто интерес не побудит некоторых принять эти проекты в надежде занять более весомое место в обществе?» ("Les Sistemes socialistes", t. II, p. 467—468).
Кроме того, Маркс не прав, считая, что нынешняя классовая борьба в главном отличается от той, какая наблюдалась на протяжении веков, и что возможная победа пролетариата положит ей конец. Классовая борьба в современную эпоху в той мере, в какой она оказывается борьбой между пролетариатом и буржуазией, закончится не диктатурой пролетариата, а господством тех, кто говорит от имени пролетариата, т.е. привилегированного меньшинства, элитой, подобной элитам прошлого и тем, что придут за ними. По Паре-то, немыслимо, чтобы борьба меньшинства за власть могла изменить установившееся с незапамятных времен движение общества и привести к существенно иному состоянию. «В наше время социалисты отлично усвоили, что революция конца XVIII в. просто поставила у власти буржуазию на место прежней элиты,, и даже преувеличили значительно силу притеснения при новых хозяевах, но они искренне считают, будто новая элита политиков будет крепче держать свои обещания, чем те, которые сменяли друг друга до сих пор. Впрочем, все революционеры последовательно провозглашают, что прошлые революции в конце концов заканчивались только надувательством народа, что подлинной станет та революция, которую готовят они. «Все до сих пор происходившие движения, — говорится в «Манифесте Коммунистической партии», — были движениями меньшинства или совер-
457

.шались в интересах меньшинства. Пролетарское движение есть самостоятельное движение огромного большинства в интересах огромного большинства». К сожалению, эта подлинная революция, которая должна принести людям безоблачное счастье, есть лишь вводящий в заблуждение мираж, никогда не становящийся реальностью. Она похожа на золотой век, о котором мечтали тысячелетиями. Постоянно ожидаемая, она теряется в туманном будущем, всегда ускользая от своих приверженцев в тот момент, когда им кажется, что она у них в руках»  (ibid., t. I, p.  60—62).
По Парето, наиболее важное историческое явление — это жизнь и смерть правящего меньшинства, или — если воспользоваться иногда употребляемым им термином — аристократий. «История, — согласно знаменитой формуле Парето, — кладбище аристократий» ("Traite de sociologie generale", § 2053). «История обществ есть большей частью история преемственности аристократий» ("Manuel d'economie politique", chap. VII, § 115). Общественная история есть история преемственности привилегированных меньшинств, которые формируются, борются, достигают власти, пользуются ею и приходят в упадок, чтобы быть замененными другими меньшинствами. «Этот феномен новых элит, которые в ходе непрерывной циркуляции возникают из нижних слоев общества, достигают высших cj|p-ев, расцветают, а затем приходят в упадок, разрушаются и исчезают, представляет собой одно из следствий истории, кото-^ рое необходимо учитывать для понимания великих исторических движений» ("Les Systemes socialistes", t. I, p. 24). Социолог должен задаваться вопросом о том, почему аристократии или правящие меньшинства чаще всего столь неустойчив вы и непродолжительны.
Причины   гибели   аристократий,   анализируемые   Парето, следующие:

1. Многие аристократии,  будучи аристократиями военными,
   истреблены в битвах. Военные аристократии быстро исче
   зают, потому что их представители вынуждены рисковать
   жизнью на полях сражений.
2. Едва ли не общее правило: через несколько поколений ари
   стократии   теряют   жизнеспособность   или    способность
   пользоваться силой. Нельзя управлять людьми, охотно ска
   зал бы Парето, без некоторой склонности к насилию, к то
   му же не следует путать силу с насилием, которое, как го
   ворил он, часто спутник слабости. Вообще внуки или прав
   нуки тех, кто завоевал власть,  с рождения пользовались
   привилегированным положением и приобрели остатки пер
   вого класса. Они склонны к интеллектуальным комбинаци-

458

ям, порой даже к утонченным наслаждениям цивилизованного человека, к занятиям искусствами, но теряют способность к поступкам, которых требует общество. Согласно философии Парето, часто именно аристократии, представленные наиболее умеренными и вследствие этого наиболее терпимыми людьми, будучи жертвами своей слабости, уничтожаются восстанием и заменяются жестокой элитой. Французская знать XVIII в. была ослаблена. Она приняла философию гуманистов, умела наслаждаться жизнью, поощряла либеральные идеи. Она погибла на эшафоте. Ее исчезновение было одновременно прискорбным и справедливым, по крайней мере с точки зрения исторической справедливости, требующей от аристократии заниматься своим делом, а не предаваться чувствам, которые, может быть, и достойны уважения, но не способствуют тому, чтобы класс оставался правящим.
«Всякая элита, не готовая сражаться в защиту своего положения, находится в полном упадке, ей ничего не остается, кроме как уступить свое место другой элите, обладающей мужеством, которого ей недостает. Если элита воображает, будто провозглашенные ею гуманные принципы применят к ней самой, это чистая мечтательность: победители прожужжат ей уши неумолимыми словами: «горе побежденным». Пока французские правящие классы в конце прошлого века занимались развитием своей «чувствительности», затачивался нож; гильотины. Это праздное и фривольное общество вело паразитический образ жизни, на своих изысканных ужинах рассуждало о необходимости освободить мир «от суеверия и раздавить гадину», не предполагая, что само будет раздавлено»  (ibid., р.  40—41).
3. Главное же заключается в том, что в среде элиты не может быть длительного соответствия дарований индивидов занимаемым ими социальным позициям. Последние определяются" в огромной мере преимуществами, которыми пользовались индивиды с самого начала, т.е. позициями, занимаемыми их родителями. Однако законы наследования гласят: нельзя рассчитывать, что дети тех, кто умел повелевать, наделены теми же способностями. В элите всегда есть негодные для дела люди, но в своей совокупности она состоит из индивидов, обладающих нужными качествами, «Если бы аристократии среди людей напоминали отборные породы животных, в течение долгого времени воспроизводящих примерно одинаковые признаки, история рода человеческого полностью отличалась бы от той, какую мы знаем» ("Traite de sociologie generale", § 2055).
459

нужно, чтобы время от времени рантье были ограблены. Однако такое не должно происходить слишком часто, чтобы племя рантье, создателей сбережений, не исчезло. На деле общества продолжают содержать людей, которые создают богатства и присваивают его благодаря искусству комбинаций, а также других, которые гоняясь за гарантиями, кончают тем, что оказываются жертвами коварства или насилия.
Последняя антитеза — инициативы и бюрократизация —
не совпадает с предыдущей. Парето по образованию инженер
и экономист. Как инженер он наблюдал труд, создающий бо
гатство; как экономист либерального толка он анализировал
поведение экономических субъектов, которые, отстаивая соб
ственные интересы, способствуют росту ресурсов. Свободной
инициативе экономических агентов Парето противопоставляет
социальную кристаллизацию и, кроме того, этатистскую и бю
рократическую организацию. Политические и демагогические
соображения подталкивают государства к вмешательству в
экономику, к национализации предприятий, перераспределе
нию доходов и, таким образом, к постепенной замене конку
ренции, потворствующей личной инициативе и росту ее влия
ния, бюрократическим порядком, постепенно ведущим к кри
сталлизации.                                                                           §
По мнению Парето, западноевропейские общества убавлялись плутократическими элитами, принадлежащими к «семейству лис»; они находились под чрезмерным влиянием йн-, стинкта комбинации, и постепенно утрачивали способность прибегать, к силе, необходимой для управления обществами, Он отмечал ростки новых элит, которые чаще пользовались силой и реже хитростью и обновляли формулы легитимности. Парето, несомненно, узнал бы в фашистских или коммунистических элитах жестокие элиты из «семейства львов», захватившие власть в тех обществах, которые приходят в упадок. В то же время развитие современных европейских обществ, по Парето, направлено на постепенное расширение бюрократизированной деятельности, на вытеснение свободной инициативы, создающей богатства. В своем развитии европейские общества приближаются к коллективистской и кристаллизованной экономике. «Византия показывает нам, куда может вывести кривая, по которой движутся наши общества» (ibid., § 2612).
Близкой или пока далекой считал Парето бюрократическую кристаллизацию? По правде говоря, в этом отношении его работы противоречивы. Порой эта перспектива представляется отдаленной, в других случаях Парето, кажется, считает, что бюрократическая фаза может наступить быстро13. Несомненно лишь то, что когда накануне войны 1914 г. Парето
462

писал «Трактат по общей социологии», он видел зарождающееся господство жестоких элит и огосударствленной экономики. Нравится нам эта теория или нет, но трудно не признать в ней долю истины.
«Трактат по общей социологии» и вообще все социологическое творчество Парето нацелено на диагностику так называемых демократических обществ, которые он сам к тому же именовал плутодемократическими, чтобы не забывалась их основная черта: связь между политическим классом, или элитой в строгом смысле слова, и руководящими кадрами промышленности и финансов. По Парето, плутодемократические режимы управляются элитами, охотнее пользующимися хитростью, чем силой. Он отмечает вместе с тем развитие гуманита-ристских идеологий и расценивает это как опасный излишек для общественного равновесия. Наконец, он отмечает постепенное распространение административного управления экономикой и относительное сужение сферы частной инициативы и рыночных механизмов. Он видит, что западные общества эволюционируют, подобно Восточной Римской империи, к бюрократической кристаллизации.
5. Наука и политика
В какой мере Парето удалось в соответствии с нескрываемыми замыслами научно исследовать общество? Или, если вспомнить выражение, которым я сам пользуюсь, в какой мере ему удалось логически изучить нелогическое поведение? На этот вопрос сразу напрашивается простой ответ. По мнению самого Парето, логически-экспериментальное изучение нелогического поведения^ моральной и политической стороны должно быть нейтральным, свободным от пристрастий и ценностных суждений, ибо не существует логически-экспериментального решения проблемы поведения человека. Однако для любого читателя «Трактата по общей социологии» очевидно, что сочинения Парето перегружены страстями и ценностными суждениями^/У Парето свои любимые мишени, скрытые враги, свои объекты атак. Такая позиция, наверно не очень сильно отличающаяся от позиции других социологов, в принципе не согласуется с постоянно провозглашаемым желанием служить объективной и нейтральной науке. Противоречие между афишируемым стремлением к чистой науке и нескрываемыми страстями может служить исходным пунктом критики. Как сочетаются его замыслы с практикой?
Парето приберегает иронию и инвективы для некоторых людей и некоторых идей. Прежде всего он испытывает отвра-
463

щение к ассоциациям и пропагандистам — доброхотам, пытающимся улучшить нравы своих сограждан. Он также строг и к некоторым версиям современного гуманизма. Беспощаден к тем, кто от имени науки стремится предписывать мораль или социальную программу и осуждает сциентистов как таковых. Наконец, он не терпит «декадентскую» буржуазию, которая перестала осознавать свои интересы, из-за безрассудства или лицемерия не признает железного закона олигархии, воображает, будто нынешнее общество — окончательный результат хода истории, и обнаруживает свою неспособность защищаться. Декадентская буржуазия терпит применение насилия бастующими и возмущается насилием, к которому прибегает полиция. В надежде на удовлетворение требований масс она готова провести в любой форме национализацию предприятий, рискуя бюрократизировать экономическую жизнь. Она не представляет себе иного способа удержать свое господство, кроме как подкупать шефов синдикатов, которые, возможно, и есть вожди новой элиты.
«В наше время, когда конфликты носят в основном экономический характер, правительство обвиняют во «вмешательстве» в экономические споры, если оно стремится защитить хозяев или штрейкбрехеров от жестокостей бастующих. Если представители власти, защищая себя, применяют оружие, говорят, что им не хватает хладнокровия, что они «импульсивны, неврастеничны»... Судебные приговоры клеймятся как «классовые», во всяком случае, они всегда представляются суровыми. Словом, желательно, чтобы амнистии стирали всякие воспоминания об этих конфликтах. Можно подумать, что патронат находится во власти прямо противоположных остатков, поскольку противоположны интересы, но это не так или такое наблюдается в очень ослабленной форме... Многие хозяева — спекулянты, которые надеются возместить убытки от забастовки с помощью правительства и за счет потребителей или налогоплательщиков. Их конфликты с забастовщиками суть споры сообщников, делящих добычу. Забастовщики — это часть народа, у которого в избытке остатки второго класса. У них есть не только интересы, но и идеал. Хозяева-спекулянты составляют часть класса, разбогатевшего путем комбинаций: у них, наоборот, в изобилии остатки первого класса. Следовательно, у них есть главным образом интересы, идеалов же нет совсем или очень мало. Свое время они посвящают прибыльным операциям, а не созданиям теорий. Среди них бывает несколько демагогов-плутократов, умеющих ловко использовать в своих целях забастовку, направленную, казалось бы, против них» (ibid., §  2187)14.
464

Проповедникам добродетели, врагам жизни и ее радостей Парето противопоставляет систему аристократических ценностей. Дворянин, потомок патрициев из Генуи, он благосклонно поддерживал умеренный и изящный вариант эпикурейства, враждебно относился к крайним формам пуританского морализирования и аскетизма. Нет оснований, думал он, отвергать то, что предлагает нам жизнь, а те, кто становятся глашатаями добродетели, часто руководствуются менее чистыми чувствами, чем те, которые они выставляют напоказ. Но сей очевидный противник Парето представляет для нас лишь заурядный политический интерес, ибо скорее раскрывает частные особенности его личности, чем политические и общественные убеждения.
Другие мишени Парето выявляют, наоборот, систему интеллектуальных, моральных и политических ценностей автора «Трактата по общей социологии».
Изобличение сциентизма вытекает из почтения и любви к науке. Нет ничего более противного духу науки, полагает Парето, чем ее переоценка, чем стремление считать, что она способна снабдить нас, как думал Дюркгейм, политической и даже религиозной доктриной. Критика сциентизма есть одновременно критика той формы рационализма, которая была в ходу в конце XIX — начале XX в. Научный разум — единственный подлинный разум в учении Парето. Однако он таков, только если осознает свои пределы. Он формулирует просто апробированную одинаковость путем согласования наших идей с опытом, он не исчерпывает реальности, не раскрывает конечных причин, не преподносит мораль или метафизику от имени экспериментального и прагматичного рационализма. Рационализм Парето предстает к тому же критикой рационалистических заблуждений в психологии, т.е. иллюзий относительно того, что люди в конце концов руководствуются рациональными аргументами. Своим учением Парето выступил против упований рационалистов на «тупой XIX век», как сказал бы Леон Доде. Сам Парето охотно использовал бы это выражение, дав ему точный и ограниченный смыл. По /€|го мнению, абсурдна мысль о том, будто прогресс науки приведет к рационализации самих обществ, будто преображенные знаниями люди приобретут способность к организации общества на разумных началах. Парето безжалостно разоблачает эту иллюзию. Он признает, что логически-экспериментальное мышление распространяется очень медленно, и не отрицает, что с течением времени часть логического поведения, определяемая разумом, станет большей, но это расширение не сможет привести к обществу,   где   связующим   началом   будет   научный   разум.   По
465

своей природе логически-экспериментальное мышление не может определять индивидуальные или коллективные цели, и общество поддерживает свое единство в той мере, в какой индивиды соглашаются жертвовать собственным интересом во имя общего. Парето посвящает немало страниц проблеме согласия интересов или противоречия между эгоистическим интересом индивида и коллективным интересом, он не устает выявлять софизмы, с помощью которых философы и моралисты поучают о конечном согласовании их.
Те, кто претендует на доказательство существенного согласования индивидуального и коллективного интересов, обычно подчеркивают, что индивид нуждается в обществе и что члены общества верят друг другу. Таким образом, если индивид ворует или лжет, он способствует разрушению взаимной веры в общий порядок и поэтому поступает вопреки своему интересу. На это Парето без труда отвечает, что следует различать непосредственный и опосредованный интерес. Непосредственным интересом определенного индивида может стать ложь или воровство; результатом будет, разумеется, косвенный ущерб для него самого, поскольку нанесенный общественному порядку вред снижает выгоду, извлекаемую индивидом из аморального поступка, но этот косвен!· ный ущерб в подавляющем большинстве случаев в количеств венном плане уступает непосредственной выгоде, извлекаемой индивидом из своего преступного акта. Если индивид ограничивается подсчитыванием собственного интереса, он будет логично судить о нарушениях коллективных. > правил. Другими словами, нельзя логически-эксперименталь* ? ными умозаключениями убедить индивидов жертвовать собой ради коллектива или даже подчиняться коллективным нормам. Если они чаще всего им подчиняются, значит, к счастью, они руководствуются не логически-экспериментальными правилами, не рационализмом, а эгоизмом, т.е. действуют в собственных интересах и согласно строгому расчету. Людьми движут страсти или чувства, и движут так, что заставляют их создать общества. Общества существуют потому, что поведение людей нелогично. Как таковое, выражение «нелогическое поведение» нисколько не пренебрежительное. Некоторые формы логического поведения в моральном плане предосудительны, например поведение спекулянта или вора.
Аргументация Парето отвратительна для традиционного рационалиста. Утверждая, будто сплоченность коллективов обеспечивается чувствами, а не разумом, она в самом деле подводит к выводу о том, что прогресс науки может сопровождаться развитием эгоизма, который будет разрушать социальную
466

общность. Последняя поддерживается остатками второго, а затем четвертого и пятого классов, однако эти остатки ослаблены или израсходованы в процессе развития интеллекта, лежащего в основе как высших цивилизаций, так и общественных катаклизмов. Мысль Парето выходит, таким образом, на систему исторических ценностей, глубоко антиномичных по своей природе. В то время как мы охотно верим, будто мораль, разум и цивилизация развиваются одновременно, Паре-то, исполненный глубокого пессимизма, заявляет, что разум не в состоянии распространять свое влияние без того, чтобы не торжествовал эгоизм, что наиболее блестящие общества так же близки к упадку, как и города, где расцветает гумани-таризм, и недалеки от того большого кровопролития, которое наиболее сносные, наименее жестокие элиты называют революциями и которое их истребляет.
Паретова интерпретация истории коренным образом отличается от интерпретации профессора философии, оптимиста и рационалиста, которым был Эмиль Дюркгейм. Последний где-то писал, что если государства еще и сохраняют некоторые военные функции, связанные с соперничеством суверенитетов, то эти пережитки прошлых эпох стоят на грани исчезновения. Парето строго осудил бы такой оптимизм, считая его типичным проявлением псевдонаучного учения, детерминированного остатками. Дюркгейм и Парето сходятся тем не менее-1 ' в важном вопросе. Оба полагали, что религиозные верования порождаются самим обществом, чувствами, возбуждающими толпу. Но Дюркгейм стремился сохранить рациональный характер коллективных верований, видя в них объект поклонения, достойный испытываемых чувств. Парето с его несколько озадачивающим цинизмом отвечал, что эти чувства нисколько не нуждаются в достсгйном их объекте; не объекты вызывают чувства, а ранее существовавшие чувства выбирают себе объекты, каковы бы они ни были.
Это перечисление противников Парето — политических (гуманитаристы,, декадентская буржуазия) и научных (философы, рационалистически интерпретирующие поведение людей; моралист^!^ желающие доказать предустановленную гармонию частных и коллективных интересов) — дает возможность, как мне представляется, понять те неодинаковые значения, которые можно придать мысли автора «Трактата по общей социологии».
На что намекал Парето? Какую политическую или интеллектуальную партию снабжал он аргументами?
Между двумя мировыми войнами учение Парето обычно интерпретировали применительно к фашизму. В статье, написанной почти 30 лет тому назад, я сам обвинял его в том, что
467

он идеологически обосновывал или оправдывал фашизм. Но то было в 1937 г., когда нас обуревали страсти, совершенно отличные от сегодняшних, даже если наши слова не изменились вследствие скудости нашего словаря15.
Интерпретировать отношение Парето к фашизму нетрудно. Фашисты (я имею в виду итальянцев, а не немецких национал-социалистов) защищали и иллюстрировали теорию олигархического правления в точности так, как Парето. Они утверждали, что люди всегда управляются меньшинством и что это меньшинство в состоянии удержать свое господство, только если оно достойно взятых на себя функций. Они напоминали, что функции руководителей не всегда приятны и, значит, те, у кого чувствительное сердце, должны будут раз и навсегда отказаться от них или быть отстранены. Парето совсем не был жестоким. Он охотно допускал, что цель политики — возможно большее сокращение объема насилия в истории, но добавлял, что иллюзорное требование устранения всякого насилия чаще всего заканчивалось чрезмерным ростом последнего. Пацифисты содействовали провоцированию войн, гуманисты — ускорению революций. Фашисты использовали аргументацию Парето, искажая ее. Упрощая теорию, они утверждали, будто » правящие элиты ради действенности должны быть жестокими.>|
Многие интеллектуалы от итальянского фашизма действи
тельно ссылались на Парето. Они рассматривали себя как бур
жуазию не декадентскую, принимающую эстафету от буржуа
зии декадентской. Они оправдывали свое насилие, утверждая,
что оно есть необходимая ответная реакция на насилие рабо- '
чих. Если не публично, то приватно они утверждали, что вы
сшим оправданием для них служит их способность восстано
вить порядок, хотя бы силой. А поскольку отвлеченного мо
рального или философского оправдания власти правящего
меньшинства нет, элита, которая одерживает верх, оказывает
ся в огромной мере оправданной самим своим успехом.             ,.
Равным образом можно было связывать фашистскую идеологию с учением Парето, истолковывая различие между максимумом пользы для коллектива и максимумом пользы коллектива. Максимум пользы для коллектива, или наибольшее удовлетворение как можно большего числа индивидов, есть, по сути, идеал гуманистов или социал-демократов. Дать по возможности каждому то, чего он желает, поднять уровень жизни всех и каждого — это буржуазный идеал плутодемок-ратических элит. Парето не говорит определенно, что напрасно задаваться такой целью, но он намекает, что есть другая цель: максимум пользы коллектива, или максимум силы или славы коллектива, рассматриваемого как отдельное лицо. Утверждение о невозможности научного выбора между этими
468

двумя выражениями умаляет максимум пользы для коллектива и может рассматриваться как неявное предпочтение максимума пользы коллектива. Можно даже сказать, что тот, кто, подобно Парето, отрицает возможность рационального выбора между тем или другим политическим строем, оказывает услугу жестоким элитам, которые стремятся доказать свое право управлять путем применения насильственных методов.
Связи самого Парето с фашистским режимом были ограниченными. Парето умер в 1923 г., вскоре после прихода Муссолини к власти. В глубине души он не был враждебен движению дуче'6, поскольку был социологом, а не политиком и его социология представляла возможность объяснения подобной реакции истории. Фашизм, несомненно, был для него реакцией общественного организма на беспорядки, вызванные избытком остатков первого класса, раздутым гумани-таризмом, ослаблением воли буржуазии. Такого рода беспорядки в нормальном обществе вызывают обратные реакции. Фашистская революция стала фазой цикла взаимозависимости, насильственной реакцией на беспорядок, спровоцированный упадком хитрой элиты17.
Какой политико-экономический строй теоретически предпочитал Парето? Он считал, что индивидуальная инициатива — лучший механизм роста богатства. Следовательно, в экономической теории он был либералом, допускавшим, впрочем, определенное вмешательство государства, поскольку оно содействует функционированию рынка или же позволяет спекулянту делать одновременно свои дела и дела всех. В политическом плане его симпатии на стороне режима одновременно авторитарного и умеренного. Возможно, Парето согласился бы с двумя определениями, которым отдавал, предпочтение Морра, — «абсолютный» и «ограниченный». Подобная лексика ему не свойственна, но режимом, наиболее желательным для всех, по крайней мере в соответствии с идеей общего блага, он считал режим, при котором управляющие обладают способностью принимать решения, но не стремятся все регламентировать, в особенности не стремятся навязать^гражданам, в частности интеллектуалам и преподавателям, чт.6 они должны думать и во что верить. Паре-то стал бы на стороне правительства сильного и либерального, исходя из экономической и научной точек зрения. Он рекомендовал интеллектуальный либерализм управляющим не только потому, что лично был ему привержен, но потому, что в его глазах свобода поиска и мысли необходима для прогресса науки, а в конце концов все общество извлекает пользу из прогресса логически-экспериментального мышления.
Поэтому если нельзя не интерпретировать Парето как идеолога фашизма, что делали часто, то нельзя интерпретировать
469

его и как либерала и использовать Паретову аргументацию для оправдания демократических или плутодемократических институтов.
Г. Моска посвятил первую часть жизни демонстрации мерзостей репрезентативных демократических режимов, которые он также называл плутодемократическими. Вторую часть жизни он доказывал, что эти режимы, несмотря на свои изъяны, были все же лучшими, какие знала история, по крайней мере для индивидов. Таким образом, можно, во многом соглашаясь с Паретовой критикой демократических режимов, видеть в последних наименее скверные режимы для индивидов, поскольку любой режим олигархичен, а плутодемократическая олигархия меньше всего заслуживала раскола и ограничения своих возможностей действовать. Демократические элиты наименее опасны для индивидуальной свободы.
Морис Алле, страстный поклонник Парето, видит в последнем теоретика не только экономического, но и политического либерализма. По его мнению, учение Парето содержит ответ на вопрос: как свести к минимуму неизбежное господство коллектива над индивидом? Чтобы ограничить господство человека над человеком, нужно освободить рыночные механизмы и в достаточной мере опираться на государство с целью Заставить уважать интеллектуальные свободы некоторых и экономические свободы всех.
Следовательно, Парето не есть обязательно, как иногда a нем говорят, доктринер авторитарных режимов. Конечно, у него черпают аргументы многие, если не все, его учение может быть использовано по-разному. Находящаяся у власти элита может ссылаться на Парето для создания своей легитимности, т.к.^всякая легитимность произвольна, а высшей легитимностью становится успех. Пока остаются у власти, подобная аргументация имеет решающее значение. При потере власти или неудачных попытках ее захватить можно открыть «Трактат по общей социологии» и найти в нем если не оправдание проигранного дела, то по крайней мере утешение в несчастье. Можно доказывать, что кончаешь жизнь в тюрьмах, а не в правительственных дворцах именно потому, что ты порядочнее тех, кто у власти, потому что отказался от необходимого насилия.
В таких защитительных речах есть доля истины. В 1917 г. в России между разными марксистскими школами развернулись большие дискуссии о возможности социалистической революции в стране, не ставшей еще индустриальной. Меньшевики утверждали, что за недостаточностью уровня индустриализации и капитализации Россия не созрела для социалистической революции; они добавляли, что если бы, к несчастью, рабочие
470

партии захотели совершить социалистическую революцию в стране, не готовой к ней, неизбежным следствием ее стала бы тирания по крайней мере в течение полувека. Социалисты-революционеры со своей стороны стремились к революции скорее популистского, чем марксистского типа и не соглашались жертвовать всеми свободами. Что касается большевиков, то после длительной дискуссии, состоявшейся до войны 1914 г., о возможности или невозможности социалистической революции в неиндустриальной стране они забыли о теоретических разногласиях и решили, что прежде всего нужно взять власть. В- итоге большевики сохранили за собой последнее слово, но и меньшевики — тоже. Большевики оказались у власти, меньшевики в тюрьме, но меньшевики судили верно, поскольку революция, совершившаяся в стране зарождающегося капитализма, на деле привела к авторитарному режиму, сохранявшемуся в течение полувека.
Парето не говорил от имени какой-либо группы. У него были собственные пристрастия, но пристрастия эти таковы, что позволяли многим школам узнавать в них свое направление. Многие итальянские фашисты ссылались на него, как ссылались и на Сореля, а сам он, вероятно, видел в фашизме с самого начала разумную реакцию на некоторые эксцессы. Но как истинный либерал, он не долго был бы близок к власти. Либеральный социолог ясно предвещает грядущие насилия, которым он не покорится безропотно. Парето любят или же его ненавидят, однако в нем следует видеть не представителя какой-то партии, а интерпретатора, склонного к пессимистическому и циничному образу мыслей, который никто полностью не разделяет, даже, к счастью, и он сам.
Парето — из тех мыслителей, значение которых большей частью определяют их враги и которые всегда одержимы духом критики. Он выступает одновременно против варваров и цивилизованных людей, против деспотов и простодушных демократов, против философов, стремящихся найти окончательную истину, и против ученых, полагающих, что лишь наука чего-то стоит. Следовательно,- действительное значение его творчества не может не оставаться неопределенным. Парето недвусмысленно отказывается о.пределять цель, которую должны ставить перед собой индивид или общество. Спрашивая себя о том, полезно ли предоставлять коллективу несколько десятилетий или веков, если этот яркий период закончится потерей национальной независимости, он заявляет, что на подобный вопрос нет ответа. Поэтому некоторые читатели могут подумать, что лучше сберечь блеск цивилизации, хотя бы ценой последующего политического унижения, а другие, что следует прежде всего поддержать единство и силу нации, хотя бы в ущерб культуре.
471

Парето намекает на какое-то внутреннее противоречие между научной истиной и общественной выгодой. Применительно к обществу истина — это скорее фактор его дезинтеграции. Истинное не есть обязательно полезное; полезное соткано из йымыслов и иллюзий, каждый волен выбирать истину, исходя из личных предпочтений, или выгоду, чтобы служить обществу, к которому он принадлежит. Политические уроки Парето, по существу, двусмысленны.
6. Спорное сочинение
«Трактат по общей социологии» занимает особое место в социологической литературе. Это огромная книга, огромная в буквальном смысле слова, не вписывающаяся в основные потоки социологии, вызывающая самые противоречивые оценки. Одни рассматривают это сочинение как шедевр человеческого духа, другие, не менее пристрастные, видят в нем монумент глупости18. Эти крайние суждения можно считать одинаково квалифицированными. Редкий случай. Чаще всего по прошествии полувека страсти утихают, и произведение получает оценку, не всегда точно соответствую,-щую достоинствам автора, но все же в определенной степс! ни им адекватную. В случае с «Трактатом по общей социологии» ссылка на общественное мнение исключается, потому что его просто нет. Сам этот факт указывает на сомнительные свойства «Трактата», и прежде всего на то, что страсти,, вызванные его появлением, еще не улеглись. Дело в том, чтр книга порождает у читателя чувство беспокойства, а некоторые, как, например, один из моих итальянских друзей, охотно говорят, что мысль Парето больше всего подходит людям определенного возраста, начинающим испытывать отвращение к миру. Но следует избегать таких страстей и крайних суждений. Мое собственное суждение, которое я хотел бы теперь четко изложить, оказывается где-то между двумя крайностями.
Психологические особенности Парето, сказавшиеся при написании «Трактата», следующие: социолог начинал свой путь инженером и в своей области он опытным путем познал, что такое логический поступок: поступок, определяемый научным знанием, эффективность которого свидетельствует о согласии между актами сознания и развитием событий объективного мира. Затем он стал экономистом и в другой форме опять встретился с теми же самыми особенностями логического поведения, определяемого на сей раз подсчетом прибыли, издержек или продуктивности. Эко-
472

номическии, расчет позволяет определить логический поступок, который при наличии определенных целей и необходимых средств стремится соответствовать иерархии предпочтений с учетом (в соответствии с научными знаниями) внешних обстоятельств. Но Парето не оставался экономистом. Он наблюдал мир политики, режимы во Франции и Италии конца XIX — начала XX в. Он был поражен фундаментальными различиями между логическими поступками инженера или экономического субъекта и поведением политиков. Политики взывают к разуму, бесконечно рассуждают, но они иррациональны. Одни полагают, будто религия человечества имеет ту же первопричину, что и поведение инженера или экономического субъекта, другие считают возможным изменить с помощью науки общественный строй и предвещают царство справедливости на следующий день после социалистической или либеральной революции.
Другими словами, сличая свой опыт инженера и экономиста с данными политической науки, Парето начинает постигать то, что составляет основной мотив его сочинения, а именно антиномию логических и нелогических поступков, и одновременно он обнаруживает, что худшая иллюзия — иллюзия либералов и демократов предшествующего поколения, которые полагали, что человечество благодаря прогрессу разума вступит в беспримерную эпоху. Парето противник ошибочных убеждений поколения 1848 г. Констатируя, чем стала реальная демократия, как функционируют представительные институты, он с горечью заключает, что ничего не изменилось и что по-прежнему ведут игру привилегированные меньшинства. Меньшинства могут бесконечно менять производную, или оправдывающую теорию, но реальность остается прежней. Любой политический режим олигархичен, любой политик — корыстен или бесхитростен, очень часто менее наивный, т.е. менее порядочный, бодее полезен обществу. А впрочем, почему индивидуальная порядочность должна быть условием общественной полезности? ЦрчемУ научная истина должна служить связующим началом общества?
Таков, по-видимому, узловой пункт учения Парето, и отсюда понятно, почему он всегда будет оставаться в одиночестве среди профессоров и социологов. Он почти несносен со своим утверждением вредности истины как таковой. Я не уверен, что Парето был убежден в этом, но он кокетничал таким утверждением.
Чтобы определить научную ценность «Трактата по общей социологии», нужно рассмотреть последовательно две его основные части: теорию остатков и производных, с одной сторо-
473

ны, и теорию циркуляции элит и циклов взаимозависимости — с другой.
Паретова теория остатков и производных принадлежит той цепи идей, звеньями которой являются также сочинения Маркса, Ницше и Фрейда. Предмет анализа — несовпадение побудительных причин и значений поступков и мыслей людей с теми, которые признаются самими субъектами. Теория Парето напоминает то, что — начиная с Ницше и Фрейда — именуют психологией глубин сознания, а начиная с Маркса — социологией идеологий. Но Паретова критика расходится с методом психоанализа и с социологическим методом интерпретации. В противоположность методу психоанализа метод Парето не психологический, т.к. в нем умышленно игнорируются чувства или состояния духа, проявлением которых служат остатки. Парето отказывается от исследования подсознательного и бессознательного, чтобы сосредоточиться на промежуточном уровне между глубинами внутреннего мира и поступками или словами, непосредственно постигаемыми извне. Сравнительно с марксистской критикой идеологий метод Парето вдвойне своеобразен: выявлению соотношения производных, или идеологий, с общественными классами |ре отдается приоритета; у Парето нет даже намека на то, что общественные классы — субъекты идеологий. И вместе с тем его мало интересуют исторические и оригинальные ocov бенности производных и теорий. Его поиск, нацеленный на полную инвентаризацию классов остатков производных, постепенно ведет к снижению интереса к истории, к представлению человека существом вечным, а общественной структуры — постоянной.
Таким образом, метод Парето, в сущности, ни психологи-
ческий,   ни  специфически  исторический,   а  генерализирую-
щий. Разумеется, в поисках универсальной типологии остат
ков Парето так или иначе прибегает к анализу психологиче
ских механизмов. В частности, изучая методы убеждения и
обучения людей, Парето вносит вклад в современную пси
хологию пропаганды или общественного мнения. Тем не ме
нее он не претендует на раскрытие фундаментальных влече
ний человеческой природы, подобно тому как психоаналитик
различает сексуальное влечение, влечение к авуарам, влече
ние, направленное на ценность, которую немцы называют
Geltungsbedurfnis — потребностью быть признанным другими.
Парето остается на промежуточном уровне остатков, или
проявлений чувств, постигаемых в поведении. Нельзя ска
зать, что сам по себе такой метод не имеет основания, но
он, конечно, может привести не к объяснению (и в этом его
I                  опасность), а к констатации поведения, рассматриваемого с
й   '                                                               474

Парето утверждает, что во всех обществах есть привилегированное меньшинство, или элита в широком смысле, в которой можно выделить правящую элиту в узком смысле. Это положение мне кажется бесспорным. Все известные общества вплоть до настоящего времени — общества неравенства. Допустимо, следовательно, отличать меньшинство, занимающее лучшие с экономической или политической точек зрения позиции, от большинства. Парето утверждает далее, что привилегированные меньшинства удерживают свои позиции, сочетая силу с хитростью. Если хитростью называть все средства убеждения, я решительно признаю, что он прав. Как иначе мог бы человек командовать большинством, не используя силы или не убеждая его в необходимости повиновения? Формула, согласно которой меньшинства правят с помощью силы или хитрости, несомненна при условии придания обоим терминам довольно неопределенного значения. Но как мне представляется, далее встают интересные проблемы. Каковы реальные отношения между привилегированным меньшинством и большинством? На какие принципы легитимности ссылаются разные элиты? Каким способом удерживаются элиты? Каковы возможности проникновения в элиту тех, кто к ней не принадлежит? В контексте наиболее общих положений значительными и в силу этого наиболее важными мне кажутся исторические различия. Несомненно, что Парето ничуть не оспаривал бы мои замечания. Он ограничился бы таким ответом: он напоминает об этих общих положениях потому, что управляющие и даже управляемые постепенно их забывают. Он не отрицает значительных различий между разными способами осуществления власти разными политическими классами и знает о последствиях этого разнообразия для управляемых. И все-таки явно или неявно проявляется стремление уменьшить различия между режимами, элитами, способами правления. Он внушает, что «чем больше изменений, тем больше это одно и то же», что, следовательно, история бесконечно повторяется, что различия между видами режимов второстепенны. Вольно или невольно он учит более it/?? менее безропотному согласию с ходом вещей и почти автоматически называет призрачными стремления к изменению организации обществ с точки зрения так называемой справедливости.
Итак, мои возражения следующие. Парето, с одной стороны, характеризует режимы скорее через психологию элит, чем организацию власти и общества, а с другой — он подразумевает, что всеобщее есть к тому же самое важное. Тем самым он путает свойственные всем обществам признаки с важными признаками любого общественного порядка, обесцени-
477

вает историческое многообразие и лишает почти всякого значения сам процесс становления.
Мое последнее замечание касается теории логического и нелогического. Согласно определению Парето, нелогические поступки могут делиться на несколько категорий, а логический или нелогический характер действия оценивается наблюдателем с точки зрения его знаний, а не субъекта действия. При таких условиях поступок, продиктованный научной ошибкой, а также инспирированный иллюзиями или мифами, — нелогический. Поступки, называемые нами символическими или обрядовыми, потому что у них нет иных целей, кроме проявления чувств по отношению к существам или вещам, воспроизводящим ценность, суть нелогические. Наконец, нелогическим является религиозное или магическое действо.
Правильно ли подводить под одну категорию научные ошибки, суеверия, кажущиеся нам сегодня анахронизмом, поступки, внушенные оптимизмом или идеализмом, ритуальное поведение, магические обряды? В самом ли деле речь идет об одной категории? Можно ли, как это делает Парето, считать, что все эти акты, будучи нелогическими, детерминируются не умозаключениями, а чувствами или состояниями духа? Дуализм «логическое — нелогическое» служит введе-J
нием в дуализм поступков, детерминируемых разумом и ствами или состоянием духа. Может быть, эта простенькая антиномия не только опасна, но и деформирует реальность? Очевидно ли, что поведение, управляемое, по-видимому, научными положениями, которые задним числом оказываются ошибочными, может объясняться механизмом, сравнимым е тем, который проясняет ритуальный обряд или революционное действие19.
Бесспорно, можно постепенно усложнять классификацию Парето, но дуализм логических и нелогических поступков, ведущий к противопоставлению рассудочных поступков и поступков, диктуемых чувством, опасно схематичен. Он приводит Парето к дуалистическому представлению о природе человека, затем к дуалистической типологии элит и режимов. Эти стилизованные антагонизмы могуг порождать философию, которой он лично не придавал бы значения, но от которой ему трудно отречься полностью. Раз уж, в конце концов, успех — единственное бесспорное оправдание власти элиты, ему хочется найти его с помощью кратковременно действенных средств. По отношению к плутоватой элите, т.е. элите, стремящейся убеждать, революционер прибег бы с чистой совестью к принуждению. Не заканчиваются ли благие пожелания разрушением общества, как способствуют рни и деградации литературы?
478

Биографические данные
1848 г., 15 июля. Рождение в Париже Вильфредо Парето. Его семья, родом из Лигурии, В начале XVIII в. пополнила ряды знати и вошла в патрициат Генуи. Дед, маркиз Джованни Бенедетго Парето, в 1811 г., при императоре Наполеоне, был произведен в бароны. Отец, сторонник Мадзини, был выслан за свои республиканские и антипьемонтовские взгляды; в Париже он женился на Мари Ме-тенье, матери Вильфредо.
1850 г. Семейству Парето разрешено вернуться в Италию. Парето получает классическое среднее образование, затем учится в Политехническом университете в Турине.
1860 г. Парето защищает диссертацию на тему: «Основные принципы равновесия твердых тел».
1874—1892 гг. Парето живет во Флоренции. Поработав инженером путей сообщения, он становится главным управляющим металлургических заводов Италии. По служебным делам он должен выезжать за границу, в особенности в Англию. Он участвует совместно с флорентийским обществом Адама Смита в кампаниях против государственного социализма, протекционизма и милитаристской политики итальянского правительства. В этот период он — демократ и последовательный сторонник либерализма.
1882 г. Он выдвигает себя — но безуспешно — в депутаты от округа Пи-стуа.
1889 г. Женитьба на Александре Бакуниной, русской по происхождению. В этом же году он участвует в работе конгресса «За мир и международный арбитраж» (г. Рим). По его предложению конгресс высказывается в пользу свободы торговли.
1891   г. Парето знакомится с «Принципами чистой экономики» Мафео
Панталеони. Последний знакомит Парето с произведениями Вальра,
Курно и Эджуорта. Одйа из его лекций в Милане запрещена поли
цией. Знакомство с Л. Вальра. Итальянское правительство отказыва
ет ему в разрешении читать бесплатно курс политэкономии.
1892—1894 гг. Парето публикует ряд разработок по основным проблемам чистой экономики, математической экономии и другим направлениям экономической теории.

1896—1897 гг. В Лозанне на французском языке опубликован «Курс политэкономии»-.
1898 г. Парето получает в наследство от своего дяди огромное состояние. У себя в Швейцарии он принимает итальянских социалистов, которым пришлось скрываться от репрессий, последовавших за мятежами в Милане и Павии.
1901 г. Парето поселяете·.! в Селиньи, в кантоне Женева, на берегах Женевского озера, на своей вилле «Ангора». Его взгляды становятся более консервативными и вступают в противоречие с гуманитаризмом декадентской буржуазии. Поездка в Париж для чтения курса в Высшей школе. Жена оставляет его и уезжает в Россию. Парето немед-
479

ленно требует развода. С 1902 г. он будет жить с Жанной Режи, на которой женится незадолго до смерти и которой посвятит «Трактат по общей социологии».
1901—1902 гг. В Париже на французском языке издана работа «Социалистические системы».
1907 г. В Милане издан «Учебник политэкономии» (на итал. яз.).
1907—1908 гг. Будучи больным, Парето постепенно уступает чтение курса политэкономии Паскалю Бонинзеньи. В 1912 г. он прекратит преподавание экономики и сохранит за собой лишь сокращенный курс социологии.
1909 г. Значительно переработанный французский перевод «Учебника политэкономии».
1911 г. В Париже на французском языке опубликован «Добродетельный миф и безнравственная литература».
1916 г. Парето в последний раз читает серию лекций по социологии. Во Флоренции издан «Трактат по общей социологии».
1917—1919 гг. В Лозанне и в Париже выходит французский перевод «Трактата по общей социологии».
1918 г. Юбилей Парето в университете Лозанны.

1. г. Во Флоренции издан сборник политических статей, касающихся,
   в частности, первой мировой войны, под названием «События и тео
   рии».
2. г. Публикация в Милане работы «Преобразования демократии». ·
3. г. Протестуя против предложения швейцарских социалистов ввее§и
   обложение налогом крупного состояния, Парето поселяется на не
   сколько месяцев в Дивонне. В конце года он соглашается с тем, что
   итальянское правительство  (возглавляемое Б.  Муссолини) должноv
   быть представлено в Лиге Наций.
4. г. Парето назначен сенатором Итальянского королевства. В двух·
   статьях, появившихся в «Жерарчии», он выражает в целом позитив-,
   ное отношение к фашизму, но требует от него либерализации.

1923 г., 19 августа. Парето умирает в Селиньи, где и похоронен.
Примечания
Дойдя до этого места, читатель, возможно, уже заметил, что наши исследования сходны с теми, которые привычны для филологии, а именно с изучением основы и окончания при словообразовании. Это не искусственная аналогия. Она проистекает из того факта, что в обоих случаях речь идет о результатах деятельности разума, имеющих общее основание.
«Это не все. Есть также сходства другого рода. Современной филологии хорошо известно, что язык — это организм, сформировавшийся по своим собственным законам; он не был сотворен искусственно. Только некоторые технические термины, такие, как кислород, метр, термометр и т.п., суть продукты логического мышления ученых. Они соответствуют логическим действиям в обществе, между тем как формирование большинства слов, используемых большинством людей, соответствует нелогическим действиям. Социологии пора бы двигаться вперед и постараться достичь уровня, на котором уже находится филология» (Traite de sociologie generale, § 879, 883).
480

Нельзя понять эту сторону учения Парето, если не помнить о его в высшей степени либеральных убеждениях. Точно так же Парето взял под защиту католическое духовенство, гонимое во Франции радикалами и блоком левых сил в начале нашего века, или социалистов, преследуемых в Италии в 1898 г. По сути дела, он против любых инквизиций. Книга Джузеппе Ла Ферла «Вильфредо Парето, философ-вольтерьянец» (Флоренция, 1954 г.) хорошо показывает эту грань личности автора «Трактата по общей социологии».
Исследуя этот род остатка, Парето проводит глубокий и интересный анализ требований уравнительства, лицемерие которых он стремится разоблачить. Он охотно сказал бы, как и Дж. Оруэлл в книге «Скотный двор», что все сторонники эгалитаризма согласны с формулой: «Все животные равны, но некоторые более равны». Парето пишет так: «За требованиями равенства почти всегда скрываются требования привилегий» (ibid., § 1222). «Говорят о равенстве, чтобы добиться его вообще. Затем делают бесконечное число исключений, чтобы отвергнуть его частным образом. Им должны пользоваться все, а пользуются лишь некоторые» (ibid., § 1222). «У наших современников равенство есть догмат веры; но это не мешает существованию во Франции и Италии огромного неравенства между «сознательными» и «несознательными» трудящимися, между простыми гражданами и теми, кому протежируют депутаты, сенаторы, выборщики. Есть притоны, которые полиция не осмеливается трогать, потому что обнаружила бы в них законодателей или других важных лиц» (ibid., § 1223). Эти замечания содержат красноречивую критику общественного лицемерия, констатируют разницу между провозглашенными обществом идеалами и повседневной реальностью.
Известна книга S. Tchakhotine. Le viol des foules par la propagande politique. Paris, 1952. Современная социологическая литература, посвященная средствам пропаганды, представлена главным образом на английском языке. Приведем несколько характерных цитат из Гитлера: «Люди в подавляющем большинстве так по-женски настроены, что их мнениями и действиями гораздо чаще управляют чувственные восприятия, чем чистое размышление. Эти восприятия отнюдь не утонченны, они простоваты и ограниченны. В них совсем нет нюансов, только позитивные или негативные понятия любви и ненависти, справедливости и несправедливости, правды и лжи; получувств не существует». «Весь талант, проявившийся в организации пропаганды, будет растрачен попусту, если он не основывался неукоснительно на фундаментальном принципе. Нужно ограничиваться небольшим числом идей и постоянно их повторять» {Adolf Hiller. Madoctrine. Paris, Fayard, 1938, p. 61, 62).
Парето очень часто возвращается к этой мысли, ибо боится быть неправильно понятым,,,«Остережемся опасности приписывать объективное существование остаткам или даже чувствам. В реальности мы наблюдаем только людей, находящихся в состоянии, которое мы зовем чувствами» (Traite de sociologie generale, § 1690).
Жорж Сорель (1847—1922) — современник Парето, бывший с ним в тесном эпистолярном и интеллектуальном контакте. У него много общего с автором «Трактата по общей социологии». Он тоже получил естественно-научное образование (учился в Высшей политехнической школе); как и Парето, работал инженером (в дорожном ведомстве), как и Парето, интересовался экономикой (опубликовал «Введение в современную экономику»), как и Парето, не скрывал своего презрения к декадентской буржуазии. Немало мыслей Сореля созвучны положениям Парето, но Сорель одновременно более близок к
481

марксизму, в большей мере идеалист и главное — более туманен, чем Парето. Идеи Сореля в Италии нашли большой отклик как среди ученых, так и среди фашистских и социалистических идеологов. Об отношениях между Парето и Сорелем см.: Т. Giacalone-Monaco. Pareto e Sorel. Riflessioni e ricerche. Padone, C.E.D.A.M., t. I, I960, t. II, 1961.
Во введении к работе «Социалистические системы», предшествовавшей «Трактату по общей социологии», Парето так определяет феномен правящей элиты: «Люди могут неравномерно распределяться на пирамидах, немного напоминающих волчки, в зависимости от того, обладают они или нет более или менее вожделенными ценностями или качествами — богатством, умом, моральными достоинствами, политическим талантом. Одни и те же индивиды занимают одни и те же места на одних и тех же фигурах только согласно гипотезе, которую мы только что набросали. В самом деле, было бы явно абсурдным утверждать, будто индивиды, занимающие высшие позиции на фигуре, представляющей распределение математического или политического таланта, — это те же самые люди, которые занимают высшие позиции на фигуре, обеспечивающей распределение богатств. Но если расположить людей соответственно их степени слияния, а также политической и общественной власти, то в этом случае в большинстве обществ одни и те же люди, по крайней мере частично, займут одинаковое место и на той фигуре, и на фигуре распределения богатства. Так называемые высшие классы суть также обычно самые богатые. Они представляют «элиту, аристократию»» (Les Systemes socialistes, t. I, p. 27—28).
О Паретовом законе распределения доходов, помимо «Курса гголита-ческой экономии» и «Учебника политической экономии», см.: «Сочинения о кривой распределения богатств». Этот закон Парето породил значительную экономическую литературу.
Г. Моска развил свою теорию правящей элиты и политики за 17 лет до появления «Социалистических систем» в работе: «Sulla teoria dei governi et sul governo Parlamentare» (1884). Заимствование далеко не· очевидно. Но, как об этом пишет Буске, «Моска очень любезно потре-, бовал, чтобы Парето признал его приоритет; последний отказался, ответив, что точки соприкосновения сводятся к банальным идеям, уже изложенным Бёклем, Тэном и др. Моска смог добиться лишь упоминания своего имени в дерзкой и несправедливой форме в примечании к «Учебнику» на итальянском языке (впрочем, не вошедшем в текст «Учебника» на французском языке)». Позднее Моска развил свою мысль в работе «Элементы политической науки».
См. статью Ж. Монро «Политика со знанием дела» в: «Ecrits pour une Renaissance», Paris, Pion, 1958.
Социологическая теория обоюдной зависимости является переложением экономических теорий всеобщей взаимозависимости и равновесия, которые Парето развил в «Курсе» и в «Учебнике», но суть которых была сформулирована Леоном Вальра в его «Элементах чистой экономики».
1 1
«Под термином «капиталисты» понимали и все еще понимают, с одной стороны, лиц, извлекающих доходы из своих земель и сбережений, а с другой — предпринимателей. Эта путаница сильно мешает познанию экономического феномена и тем более — феномена общественного. По сути обе категории капиталистов зачастую имеют разные, порой противоположные интересы, противодействующие друг другу даже больше, чем интересы так называемых классов «капиталистов» и «пролетариев». С экономической точки зрения для пред-
482

принимателя выгодно, чтобы доход со сбережений и других капиталов, которые он арендует у собственника, был минимальным; наоборот, для этих производителей выгодно, чтобы он был максимальным. Вздорожание товара, который он производит, выгодно предпринимателю. Ему неважно вздорожание других товаров, если он находит компенсацию в преимуществах своего производства, в то время как всякий рост цен вредит владельцу простого накопления. Что касается Предпринимателя, то налоговый сбор с производимого им товара мало ему мешает, иногда он им пользуется, чтобы сдержать конкуренцию. Налоги всегда мешают потребителю, доходы которого определяются его сбережениями. В общем, предприниматель почти всегда может возместить за счет потребителя рост издержек, вызванный тяжелыми налогами. Простой владелец сбережений почти никогда этого сделать не сможет. Точно так же часто мало вредит предпринимателю удорожание рабочей силы: оно ограничено существующим договором, — между тем как предприниматель может возместить убытки при заключении договоров в будущем путем увеличения цены на продукцию. Наоборот, простой обладатель сбережений обычно переносит рост цен, никоим образом не будучи в состоянии возместить ущерб. В этом случае, следовательно, предприниматели и их рабочие имеют общий интерес, противоположный интересу простых обладателей сбережений. Точно так же обстоит дело с предпринимателями и промышленными рабочими, пользующимися мерами протекционизма... Противоречия не менее значимы в социальном плане. Среди предпринимателей есть люди, у которых хорошо развит инстинкт комби-. национный, необходимый для успеха в этой сфере деятельности. Те, у кого преобладают остатки незыблемости агрегатов, остаются простыми обладателями сбережений. Вот почему предприниматели обычно люди отважные, ищущие новое как в экономической, так и в соци-. альной сферах. Им нравится движение, они надеются извлекать из него пользу. Простые обладатели сбережений, наоборот, чаще люди спокойные, боязливые; у них, как у зайцев, всегда ушки на макушке. Они мало надеются на изменения и очень боятся их, т. к. знают по тяжелому опыту, что они почти всегда требуют расходов» (Traite de sociologie generale, § 2231, 2232).
13
«Процветание в наших краях, хотя о нем можно говорить только отчасти, есть следствие свободы действия элементов с экономической и социальной точек зрения истечение определенного периода XIX в. Теперь начинается кристаллизация, в точности как в Римской империи. Она желанна населению и во многих случаях, по-видимому, увеличивает богатство. Без сомнения, мы еще далеки от того состояния, когда рабочий окончательно соединен со своим ремеслом; но рабочие союзы, ограничения связей между государствами направляют нас на этот путь. Соединенные Штаты Америки, созданные переселенцами и обязанные им cboh^i нынешним процветанием, стремятся теперь всеми средствами отталкивать от себя эмигрантов. Другие страны, например Австралия, поступают так же. Рабочие синдикаты стараются лишить работы тех людей, которые не вступили в синдикаты. Вместе с тем они далеки от согласия принять всех. Правительства и коммуны с каждым днем все больше вмешиваются в экономические дела. Их подталкивает к этому воля населения, часто с явной выгодой для себя. Очевидно, что мы движемся по кривой, похожей на ту, по которой после создания империи прошло римское общество, после периода процветания пришедшее к упадку. История никогда не повторяется, и едва ли — если только не верить в «желтую опасность» — будущий период и новое процветание явятся следствием другого нашествия варваров.    Более    вероятно,    что    новый    период    станет   результатом
483

внутренней революции, наделившей властью индивидов, которые с избытком обладают остатками второго класса, умеют, могут и хотят пустить в ход силу. Но эти далекие и неопределенные возможности принадлежат больше области фантазии, чем экспериментальной науке» (Traite de sociologie generale, § 2553).
Презрительное отношение к декадентской буржуазии заставило Па-рето написать: «Так же как римское общество было спасено от разрушения легионами Цезаря и Октавиана, наше общество, возможно, однажды будет спасено от падения теми, кто станет тогда наследниками наших синдикалистов и анархистов» (Traite de sociologie generale, § 1858).
Эту статью, озаглавленную «Социология Парето», см. в : «Zeitschrift fur Sozialforschung», VI, 1937, p. 489—521.
Отношение Парето к фашизму всесторонне проанализировал Буске в работе «Парето — ученый и человек». По мнению Буске, «до прихода фашизма мэтр занял по отношению к нему самую сдержанную, временами почти враждебную позицию. Затем он выразил свое бесспорное одобрение той достаточно умеренной форме, которую приняло сначала фашистское движение. Это одобрение было сделано с оговоркой, подчеркивающей необходимость сохранения определенного числа свобод». Первого июня 1922 г., за пять месяцев до похода чернорубашечников на Рим, Парето писал другу: «Я могу ошибаться, но я не вижу в фашизме постоянной и глубокой силы». Но 13 ноября 1922 г., несколько дней спустя после захвата власти, он сказал, что как человек он счастлив, что фашисты победили, и счастлив как ученый, чьи теории подтвердились. Парето принял почести от нового режима: в декабре 1922 г. пост представителя Италии в Комиссии по разоружению Лиги Наций, в марте 1923 г. — кресло сенатора. Когдач последнее звание предлагала ему предшествующая власть, он от него отказался.
В марте 1923 г. он писал: «Если возрождение Италии знаменует изменение цикла, пройденного цивилизованными народами, Муссо} лини станет исторической фигурой, достойной античности»; и еще; «Франция сможет спасти себя, только если найдет своего Муссолини». Но в то же время он писал, что отказывается быть среди льстецов и «если спасение Италии, может быть, коренится в фашизме, то он несет и бедствия». Его мысль выражена, впрочем, очень ясно в теоретическом журнале фашистской партии «Жерарчия», где он опубликовал статью «Свобода». Фашизм, писал он, хорош не только потому, что он диктаторский по природе, т.е. способен восстановить пЬря-док, но и потому, что хороши были до сих пор результаты. Следует избавиться от нескольких подводных камней: воинственных авантюр, ограничения свободы прессы, обложения дополнительным налогом богатых и крестьян, подчинения церкви и клерикализму, ограничения свободы обучения. «Нужно, чтобы свобода обучения в университетах ничем не была ограничена, чтобы в них можно было читать теории Ньютона, как и Эйнштейна, Маркса, как и теории исторической школы».
Иначе говоря, Парето был благосклонен к пацифистскому, либеральному толкованию авторитарного режима в экономическом и интеллектуальном, светском и общественно консервативном планах. Он не был расположен ни к корпоративной системе, ни к Латеранским соглашениям, ни к захвату Эфиопии, ни к присяге на верность, к которой начиная с 1931 г. принуждали профессоров университетов; и, вероятно, его воодушевление и критика были направлены против всяких  гегелевских   и   националистических  отклонений  Джентиле,
484

Вольпе, Рокко и Боттаи. Не прогнозируя возможной эволюции идей Парето по отношению к фашизму (это было бы абсурдно), небесполезно напомнить, что Бенедетто Кроче, ставший одним из лидеров либеральной оппозиции, тоже в начале 1923 г. выразил свое согласие с новым режимом.
Что касается влияния Парето на фашизм, то оно было бесспорным, но далеко не решающим. В 1902 г. Муссолини провел некоторое время в Лозанне. Возможно, он там слушал лекции Парето, но не контактировал с ним. Вовсе не очевидно, что он в самом деле читал Парето и, уж во всяком случае, молодой ссыльный социалист-самоучка этим чтением не ограничивался. «Уроки» Маркса, Дарвина, Макиавелли и его последователей, Сореля, Морра, Ницше, Кроче, итальянского гегельянства и, конечно, писателей-националистов оказали по крайней мере такое же влияние на становление фашистской идеологии, как и уроки Парето. Доля макиавеллизма и паретизма в фашизме значительна, если только фашизму дать всеобщее определение. Остается посмотреть, целесообразно ли такое стремление к абстракции, насколько велики национальные особенности политической практики и движений, именуемых фашистскими.
Паретовское изображение плутодемократических политиков, у которых чуть ли не исключительно преобладают остатки первого класса, постигается с трудом, если не представить себе спектакль итальянской политической жизни конца прошлого — начала этого века. В 1876 г. итальянские правые, или, точнее, пьемонтисты, преемники. Кавура, теряют власть. На политической сцене последовательно доминируют в то время три человека: в 1876—1887 гг. — Депретис, затем Криспи и главным образом Джолитти — с 1897 по 1914 г. «Джо-литти, умеренный либерал в политике и в экономике, является реалистом и эмпириком. Во внутренней политике он возвращается к ме-
' тодам «трансформизма» Депретиса, разделявшего, чтобы властвовать, без грубых репрессий, искусно маневрируя между деятелями и тенденциями парламента и синдикатов. Его «диктатура» — мягкая, податливая к компромиссам, пользующаяся симпатиями, которые нейтрализуют или воссоединяют соперников, и опирается на коррупцию
во время выборов с целью заручиться большинством. Эффективный в тактическом плане, джолиттизм способствовал дискредитации парламентаризма и ослаблению идеи гражданственности в стране, где демократическая традиция еще только зарождалась» (P. Guichonnet. Mussolini et le Fascisme. Paris, P.U.F., 1966).
По мнению Буске, «Трактат по общей социологии» представляет собой «одну из самых значительных попыток человеческого разума постигнуть структуру, обществ и ценность суждений, находящих в них спрос» ("Parejo. Le Savant et e'homme". Lausanne, Payot, 1960, p.150). Ж. Гурвич писал^СТакая концепция являет собой пример того, чего надо избегать; в этом ее единственная научная ценность» ("Le concept de classes sociales de Marx a nos jours". Paris, C.D.U., 1957, p.78).
Например, большинство экономистов начала XX в. еще в 20-е гг.
считали, что в случае наступления безработицы и отсутствия сбыта экспортных товаров лучшим способом восстановления полной занятости и внешнего равновесия является содействие понижению зарплаты и цен. Кейнсианцы показали, что при структурной одеревенелости и твердо установленных издержках дефляционная политика не может восстановить полную занятость и открыть зарубежные рынки. Равновесие путем дефляции было теоретической возможностью, но, конечно, не реальной политикой — разве только ценой несоразмерных жертв. Была ли политика 30-х гг. Лаваля или Брюнинга или по-
485

литика Черчилля в 1925 г., поддержанная тем не менее выдающимися учеными и выглядевшая убедительной, примером нелогического поведения на том же основании, что и магические действия сторонников Воду? (Воду — первобытный религиозный культ жителей Антильских островов. — Прим. ред.)
Библиография
Произведения Вильфредо Парето
«Le Traite de sociologie generale». Paris, Payot, 1933.
«Fatti e teorie». Florence, Vallechi, 1920;
«Transformazioni delia democrazia». Milan, Corbaccio, 1921;
«Mon Journal». Padoue, C.E.D.A.M., 1958;
«Le Mythe vertuiste et la litterature immorale». Paris, Riviere, 1911.
La Librairie Droz de Geneve a commence la publication, sous la direction de G. Busino, des ?uvres completes; 7 volumes sont actuellement (juin 1966) parus:
«Cours d'economie politique». I vol., 1964;
«Le Marche financier italien (1891 —1899)». I vol., 1965;
«Ecrits sur la courbe de repartition de la richesse». I vol., 1965;
«Libre-echangisme, protectionnisme et socialisme, I vol., 1965;   
«Les Systemes socialistes». I vol., 1965;        
«Mythes et ideologies de la politique». I vol., 1965;
«Manuel d'economie politique». I vol., 1966.
Работы о Вильфредо Парето       
L. Amoroso et P. Jannaccone. Vilfredo Pareto economiste e sociologo, Rome, Bardi, 1948.
R. Aron. La sociologie de Pareto. Zeitschrift fur Socialforschung, 1937.
F.   Borkenau. Pareto. Londres, Chapman  Hall, 1936.
С.-H. Bousquet. Precis de sogiologie d'apres Vilfredo Pareto. Paris, Payot, 1925.
G.-H. Bousquet. Vilfredo Pareto, sa vie et son oeuvre. Paris, Payot, 1928.
G.-H. Bousquet.   Pareto   (1848—1923).   Le   savant  et  l'homme.   Lausanne, Payot, 1960.
J. Bumham. Les Machiaveliens defenseurs de la liberte. Paris, Calmaim-Levy, 1949.
T. Giacalone-Monaco.    PaTeto    e    Sorel.    Riflessioni    e    ricerche.    Padoue, C.E.D.A.M., t. I, 1960; t. II, 1961.
T. Giacalone-Monaco.   Le   «Cronache»   politiche   e   economiche   di   Pareto. Padoue, C.E.D.A.M., 1961.
L.J. Henderson. Pareto's General Sociology. A Physiologist's Interpretation. Cambridge, Harvard University Press, 1935.
G.   La Ferla. Vilfredo Pareto, filosofo voHeriano. Padou, C.E.D.A.M., 1958.
486