Сорокин П. Общедоступный учебник социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Гамсун и Верхарн как выразители современных дум и настроений

"Я люблю три вещи. Любовную мечту, которая одна пригрезилась мне, я люблю тебя, Ева, и люблю этот кусочек земли, но больше всего я люблю мечту"

(Гамсун. Пан)

"Со мною равны те, кто миром так же пьяны! С бессонной жадностью пред жизнью я стою. Стремлюсь в ее самум, в ее поток багряный" (Э. Верхарн. В вечерний час)

'Публичная лекция, читанная в г. Устюге.

Чтобы понять творчество какого-нибудь художника, надо изучить "дух" его эпохи, ту атмосферу, в которой он жил и живет; раз изучена эпоха понят и художник, - таково старое правило изучения художественных произведений и, несмотря на его истасканность, оно не перестало быть

истиной...

Попытаемся с этой точки зрения подойти к современному художест-

215

венному творчеству, и в частности к творчеству отдельных современных художников (Гамсун и Верхарн).

Какова наша эпоха? Что в ней наиболее характерно? - вот вопросы, на которые нам прежде всего следует ответить...

Если с этой точки зрения подойти к нашей эпохе, то самое характерное в ней — это полный развал мысли, кризис, связанный с тем, что мы "сожгли все то, чему поклонялись", но не создали пока ничего, чему могли бы поклоняться. Наша эпоха есть, буквально, эпоха "переоценки всех ценностей". Возьмите любую область знания, и везде вы увидите это явление.

Истины математики объявляются условными и относительными (Пуанкаре, Мах и др.). Атомы и материя, казалось, навеки утвердившиеся в физике и химии, - исчезли и изгнаны... Энергетизм на всех позициях побеждает механический материализм, но и сам, в свою очередь, распыляется на сотни разветвлений и теряется в песках туманных гипотез и теорий.

В биологии, вместо доминировавшей теории Дарвина и механистического воззрения, выступили неоламаркисты, мутаыионисты (г. Де-Фриз) и ряд других течений. Дарвинизм и механизм падают, неовитализм и неоламаркизм побеждают. Но возникают новые течения (хотя бы бергсоновщина2) и в свою очередь наносят удары "победителям".

Раз так дело обстоит в "точных" науках, то нужно ли говорить о распылении гуманитарных наук. Здесь разброд мысли еще яснее и рельефнее. Возьмите хотя (бы) этику. В доброе старое время имелись немногочисленные, но зато достоверные своим адептам системы морали. Теперь появляется социализм в морали и зачеркивает все, "системы и теории морали" - будет ли это мораль "императива" (Кант) или "утилитаризм" английской школы. С другой стороны, раздается голос пророка — объявляющего злом добро и добром наше зло (Ницше). Но и здесь только разрушено старое, но новое, общепризнанное, еще не создано. Социологизм в морали (Де-Роберти, Л. Брюль и др.), психологизм (Вундт, Петражицкий), эклектизм (Фулье) и ряд других направлений грызутся и борются. Победителя пока нет.

Нужно ли приводить другие примеры. Каждый наберет их сколько угодно, и везде он увидит это же распыление, распадение мысли. Нет течений - есть ученые. Нет философии - есть философы. Сколько философов - столько и философий, - такова формула современного состояния науки.

Поэтому вполне понятна и философия релятивизма — относительности, быстро расцветшая в наши дни. "Истина относительна". "Нет абсолютной истины, а есть тысячи относительных истин", - таков модный лозунг старого Протагора, оживший в наши дни (Петцольд, Мах и др.).

Но и это течение само себя подрывает, ибо выдает свою формулу за абсолютную, следовательно, само себе противоречит...

И как бы венцом всего этого является прагматизм, быстро расцветший теперь. Прагматизм поставил точку над целой эпохой, объявивши: "нет

2Cм. 'Творческую эволюцию".

216

Истины (с большой буквы), а есть много истин". "Истинно все, что полезно". "Ученый - это лжец, полезный для общества, а лжец - это ученый, полезный для одного человека".

Дальше идти некуда по этому пути. Все поколеблено, все сорвано критической мыслью. Почва у нас шла из-под ног, и мы вертимся в каком-то хаосе мнений...

Мчатся тучи, вьются тучи... Невидимкою луна Освещает снег летучий... Мутно небо, ночь мутна...

Нам не на что больше опереться. Мы теперь понимаем все направления, и наша начитанность делает "нас эклектиками; но мы также не прощаем ни одного направления, и наш критический склад ведет нас к скептицизму", - совершенно верно говорит Иоэль (Логос. Кн. 2. 1910 г.).

"И вот мы стоим у порога со всем опытом старости, со всем пылом молодости и не знаем, что делать", — продолжает он...

Да, это так, и потому-то именно "страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин".

Не будем больше распространяться. Мы видим разрушение почвы, но нет пока еще новой, мы видим разрушение теорий, но нам не за что пока ухватиться, нет маяка, к которому мы должны идти; руль наш сломан, парус снесен волнами критической мысли - мы в темноте, в хаосе и в одиночестве.

Такова "психическая атмосфера" нашего времени. Прибавьте к этому материальную обстановку современных городов, где люди в кучах, за оградой

Не дышат утренней прохладой... Ни внешним запахом цветов... Любви стыдятся, мысли чинят, Торгуют волею своей... Главы пред идолами клонят И просят денег да цепей!..

Каменные мешки, разделенные на сотни клеток, где рядом живешь и не знаешь, что делается в соседней клетке, тротуары, по которым беспрерывно идут тысячи людей; идешь - перед тобой мелькают "рожи", одна сменяется другой, и нет тебе никакого дела до них. Это те же фигуры, которые видишь в кинематографе на полотне. Проходят и исчезают. Некогда остановиться, вглядеться в "нутро" "рожи", узнать ее душу, счастье души, мысли. Народу много, но нет человека. Есть "рожи", номера (извозчик, носильщик, чиновник и т.д. "Номер" такой-то или "чело...ек"), - но нет человека.

Задавило ли кого-нибудь автомобилем - пришел, посмотрел и пошел дальше... Некогда возиться: дела, служба и пр. заставляют торопиться. До "нутра" нет никому дела. Оно "одиноко", замкнуто и ограждено андреевской "стеной" от другого "нутра". Есть "черные маски", нет души. Личность (как бы парадоксально это ни казалось) одинока в лице других личностей и как одинокая страдает.

217

"Облегчи наши страдания, о Боже!

Мы, как звери, вгнездились в пещеры...

Жестко наше гранитное ложе...

Душно нам без лучей и без веры прекрасной", -

выразил В. Брюсов это настроение или влияние города... Таковы вкратце характерные черты нашей эпохи...

Итак - современная психическая атмосфера не дает почвы человеку, разделяет его, индивидуализирует. Точно так же и материальный уклад современной культуры ведет к этому же: отделяет одно "я" от другого, превращает человека в номер и заставляет его страдать...

Человек одинок и нет у него прочной нити, за которую он мог бы ухватиться... И тут, и там распыление, распадение и индивидуализация.

Спрашивается, что же человеку делать при таких условиях? К чему стремиться? К чему идти? Чем оправдать гнет и "яму" жизни? Чем утешить себя?

Жить нужно, а между тем реальность скверна, тяжела, невыносима... И вот мы видим, как одни отказываются от жизни и убивают себя... Это - № 1-й.

Другие живут, но, не имея возможности примириться с "реальностью", стараются уйти, забыться от нее... Развивается падкость на сенсации, разврат со всеми его извращениями и пьянство...

Не все ли равно: "и пить - умереть, и не пить — умереть", ведь ценности общедоказанной нет, все под сомнением, так уж лучше веселее пройти дорогу жизни, чем ныть и стонать", - такова психология этой категории людей. Это - сборный № 2-й.

Наконец, третьи начинают "мечтать". Мир скверен, пошл, действительность паскудна, невыносима, а поэтому долой ее, кричат они, и да здравствует "нас возвышающий обман!"

Твори мечту-обман и принимай ее за жизнь... Жизнь, реальность - это серая "недотыкомка", "низкая истина", жить в ней и ради нее не стоит, а можно жить только в мечте, которая прекрасна, ибо каждым создается на свой манер и по своему вкусу.

В итоге, мечта для них служит единственной связью, связующей их с жизнью и "реальностью". Мечта - это премия, с которой они принимают мир, без этой же премии они бы не приняли его... Действительность - это стадо баранов, это грязная девица из Тобозо; мечта же и иллюзия — это войско чародеев-рыцарей, это прекрасная и несравненная Дульсинея Тобосская. Теперь мы ясно видим, что № 3-й представляет одностороннее донкихотство.

Из сказанного вполне понятны: 1) и современный индивидуализм в художественном творчестве (сколько художников, столько и течений), ибо он необходимое следствие: а) индивидуализма в науке и философии, Ь) необходимое следствие одиночества современной личности, которая творит сама для себя; ибо творчество - это греза, а греза отрывает от надоевшей "недотыкомки"1* и вводит в мир прекрасный и полный чудес.

2) Стилизация и оригинальность каждого художника, ибо художник теперь творит не столько из-за славы, денег и т.д., сколько для самого себя, ибо творить для него - мечтать; а мечта - это нить, связывающая

218

его с жизнью. Раньше художник творил для других, поэтому ему важно было, чтобы его другие понимали, теперь, когда успех его есть дело случая, денег и рекламы, он творит для себя, а поэтому ему безразлично, поймут его другие или нет: как бы он ни выразил свои думы, мечты и образы - он сам себя понимает, а поймут ли другие - это неважно. Отсюда вполне понятны и те "абсурдности", в которых обвиняли и обвиняют "модернистов и декадентов"!3

II

Теперь представьте, что в этот мир - мир психического хаоса, безверия и скептицизма, с одной стороны, и в мир современного города с его "номерами", "рожами" и "масками", с другой - вдруг попал простой, наивный сын природы, росший среди диких скал, таинственных лесов и музыки

вечно тревожного моря.

Что станет он делать в этом мире, мире, совершенно непохожем на окружавшую его среду и окружавших его бесхитростных крестьян?

Здесь нет ни простора, ни красоты, ни свободы, а есть только номера и

Одно из двух - либо подавленный всем хаосом этого мира он не вынесет его, не вынесет одиночества и оборвет жизнь. Либо будет мечтать и преображать иллюзорную девицу из Тобозо в Дульсинею Тобосскую.

Вот он в этом мире. Допустите, что его работа заключается хотя бы в таскании на тачке угля, земли или в должности кондуктора в продаже билетов и выкрикивании улиц или еще. в чем-нибудь подобном.

Работа скучная, монотонная, ничего не дающая ни уму, ни сердцу. И не диво, если он замечтается, если уйдет в прекрасные миры грез и видений и забудет на время и тачку, и билеты, и выкрикивание улиц!.. (Только уж, когда он забит, подавлен, тогда, может быть, этого не будет. Но наш герой - свежий, простой и непосредственный сын природы - поэтому о забитости толковать не приходится.)

Так должно быть и так оно и есть... Наше "дети природы" не выдумано, а просто взято из жизни - это Кнут Гамсун.

Биография его известна, и ее повторять нет надобности. Из той же биографии известно и то, что факты, приведенные нами, - мечтание за тачкой, благодаря которому тачка опрокидывалась и не доходила до места, или мечтание на конке, благодаря которому человек теряет представление об улицах и выкрикивает наудачу первую попавшуюся улицу, как и ряд аналогичных фактов — все это взято из биографии того же Гамсуна... Он сам и его творчество - равным образом и других - вполне необходимое следствие нашей эпохи, наиболее резкий контур целой тьмы силуэтов, обозначенных нами номером третьим и... поэтому стоит на нем остановиться. Равным образом, чтобы понять его, равно и секрет его успеха — приходится остановиться на нашей эпохе, что мы и сделали кратко выше.

Итак, согласно нашему положению, "сынам природы", попавшим в современную жизнь и желающим жить, остается либо смерть, либо пьянство с развратом, либо мечтание в виде творчества - известного ли пуб-

ЗCы. об этом: Е. Аничков. Предтечи и современники.

219

лике или скрытого в личности, - безразлично. Гамсун принадлежит к 3-й категории. Он мечтатель, фантазер, и его творчество есть школьное мечтание, сплошной "нас возвышающий обман" и сплошная подмена цирульничьего таза шлемом благородного рыцаря. В этом сущность его творчества, ключ его успеха и важность его для нас. Попытаемся это показать, если не доказать.

??

Факты мечтательства самого Гамсуна уже известны нам из его биографии.

Перейдем к его героям, из которых большая часть представляет самого Гамсуна.

Вы, конечно, помните содержание "Голода". Помните этот полуюмористический рассказ молодого человека, попавшего в город и голодавшего в буквальном смысле слова; голодавшего до того, что волосы у него вылезали, желудок отказывался принимать пищу и т.д.

Что делает этот герой? Чем он жив? Что его привязывает к жизни? Ответ нами уже дан: он мечтает.

Сидя на бульваре, голодный, он встречает девушку и сразу называет ее нежно-прекрасным именем "Илайали". Заоблачный город, с беломраморными прямыми колоннами, залитый морем солнечных лучей, нежный звон колокольчиков чудятся при этом имени.

Кого же он так называет? - Первую попавшуюся девушку, и мало того, что называет, - он верит, что она - это Илайали, а не девушка; для него нет простой девушки, а есть именно Илайали. Чрезвычайно характерна в этом отношении его сцена со стариком на бульваре. Герой "Голода", сидя на бульварной скамейке, видит старика со свертком, обернутым в бумагу. Что же, думаете, это для него - старик? - Ничего подобного. Этот старик для него революционер, и газета его - единственная газета, существует какой-то важный заговор и т.д.

В этот момент и сам он преображается. Он уже не голодный юноша, а живущий на площади Олафа агент Гапполати, изобретший электрический молитвенник. И не это только, нет, он персидский министр, а Илайали его принцесса. "И я рассказал об Илайали, принцессе, у которой было 300 рабынь и которая почивала на ложе из желтых роз, она была прекраснейшее существо, какое я видел. Она прекрасна, чертовски нежна. Глаза, что шелк, руки из янтаря". "Уж один взгляд ее искушал, как поцелуй, и когда она звала меня, ее голос, как струя вина, проникал в самое сердце" (К. Гамсун. Изд. Маркса, т. П, с. 20).

Вот кто он в эту минуту. "Я был всецело поглощен собственными историями, пред моими глазами проносились изумительные образы, кровь бросилась мне в голову и я лгал за семерых", — добавляет он...

Шаг за шагом он "дурачит" себя и старика. "Низкая истина" исчезает перед ним, и он живет "нас возвышающим обманом".

Что ни шаг, то мечтание. То он философ, издавший 3-х томный труд и из милости пощадивший Канта, и это все для него в момент мечтания не иллюзия, а действительность: он живет этим.

220

Или возьмите еще ту сцену, где он, не имея крова, принужден спать на бульваре. Но, однако, вы очень бы ошиблись, если бы подумали, что он и действительно на бульваре: на бульварной скамейке только его тело, а душа и сам он витает в это время в замке прекрасной Илайали, которая встречает его, ведет через анфиладу комнат к себе и целует его... Это ли не донкихотство, это ли не превращение таза в шлем! И долго бы он разгуливал в замке возлюбленной, если бы полицейский не прогнал его

(т. П, с. 44 и др.).

Вот что делают сыны природы в "Яме" города...

А Глан прямо говорит: "Я люблю три вещи: любовную мечту, которая однажды пригрезилась мне, я люблю тебя, Ева, и люблю этот кусочек земли, но больше всего я люблю мечту".

Раскройте "Викторию", и здесь вы видите то же. Сын мельника идет и фантазирует о том, как он будет водолазом, как он будет спускаться в морские пучины и т.д. Его не взяли с собой дети из замка.

Один, сидя на берегу, он забывает окружающее и себя. Он не сын мельника, а владелец острова, от него зависит спасение Виктории, он спасает ее и вводит в свой замок, она любит его и хочет быть его рабыней и

т.д. (т. I, с. 154-156 и др.).

В "Мистериях" Нагель, живя в грязненьком номере гостиницы, опять-таки только телом там, а живет в действительности в совершенно ином мире.

И для Нагеля - этого странного мечтателя - нет гостиницы, а есть ладья из благоуханного дерева с парусом из глубокого шелка в виде полумесяца; он плывет в этой ладье и удит серебряной удочкой. И вся его жизнь есть подобное мечтание. И какая выгода в том, говорит он сам, если даже рассматривать этот вопрос с чисто теоретической стороны, что мы лишим жизнь всей этой поэзии мечтаний, всей прекрасной мистики и лжи. В чем заключается истина, знаете ли вы это? Ведь мы двигаемся вперед только благодаря символам, а эти символы мы меняем по мере того, как шагаем вперед (т. I, с. 398).

Нужно ли приводить еще примеры? Думаем, что излишне, ибо, внимательно читая Гамсуна, каждый может видеть это раздвоение мира: на мир реальный и мир мечты, отрицание первого и творчество второго... В этом факте, при желании, нетрудно было бы видеть результаты философского раздвоения мира: на мир "вещей в себе" и мир явлений...

И тем более можно настаивать на этом, что это раздвоение не случайно у Гамсуна, а является основной нитью его творчества и мирово-

зрения его героев.

Стремясь забыться от будничной действительности, герои Гамсуна мечтают, творят действительность грез и превращают последнюю в реальность для себя, так что стирается всякая грань между действительностью и мечтой. Одно переходит в другое и сливается с ним. На этой почве развивается своеобразный солипсизм героев Гамсуна... Для них почти нет разницы между житием и мечтой, между реальностью и галлюцинацией. Характерны в этом отношении их собственные заявления.

Глан пишет: "Два года назад со мною случилось кое-что, или мне это

221

пригрезилось". Глан и сам не знает, которое было, да и не все ли равно для него!

Нагель, рассказывая про это, как он (сидя в номере гостиницы) плыл в лодке и удил серебряной удочкой, тоже не знает: было ли это или только пригрезилось. "Да, пожалуй, - говорит он, - это была галлюцинация, а впрочем,не знаю'."

Граница стирается. Если мечта обман, то и реальность - обман. "Все великие люди - это одна комедия, обман и шарлатанство. Хорошо! Но всё ли вообще на свете комедия, обман и шарлатанство? Конечно, конечно; все один лишь... И Комма, и Минута, и все люди, и любовь и жизнь - все обман. Даже синева небес - это озон, яд, обманчивый яд", продолжает Нагель...

Подставьте вместо этой терминологии философскую терминологию: "Мир есть только мое представление о мире" или "мир есть только содержание моего сознания", и вы получите то же, что говорит и Нагель. Равным образом это то же шопенгауэровское: "мир есть слепая воля"...

"Всё иллюзия", сказала философия через Гартмана. "Все иллюзия", говорит и Нагель... На каждом шагу мы видим нашу эпоху, ее духовную атмосферу, выражающуюся в философии, - выраженной у Гамсуна в терминах художественного творчества.

Итак, "всё обман": и мечта, и реальность. Но один "обман" нас возвышает, другой — нас заставляет страдать. Отсюда понятен вывод современного человека и героев Гамсуна: раз все обман, то да здравствует "нас возвышающий обман" и долой серый, однообразный и надоевший обман реальности!

И озон, и синее небо - одинаково иллюзия и обман. Но синее небо прекрасный обман, поэтому да здравствует синее небо и к черту озон!

"Весь мир есть слепая воля", говорил Шопенгауэр. "Весь мир есть явление сознания", говорят неокантианцы. Но в этой иллюзии одно доставляет удовольствие, другое - страдание, поэтому берите то, что уничтожает страдание и увеличивает удовольствие, — таковы рецепты философии. То же мы видим и у героев Гамсуна...

Когда же наступают у последних минуты, когда мечты, возвышающего обмана нет, тогда, понятно, что мир им кажется отвратительным, пошлым, неприемлемым. При очерченном мировоззрении это так и должно быть. Вот как рисуется им мир, лишенный покрова мечты: "Повсюду одни лишь вши, старый сыр и катехизис Лютера. А люди - это мещане средней величины, живущие в трехэтажных хижинах; они недоедают и недопивают, ублажают себя иногда и выборной политикой и изо дня в день торгуют зеленым мылом, медными гребнями и рыбой. А по ночам, когда гремит гром и сверкает молния, они лежат, трясутся от страха и бормочут молитвы". Все пошло, все мелко. Даже преступления и те мизерны... (т. I, с. 288).

В те минуты для них и самое ценное: их любовь и возлюбленные, и те пошлы. Они видят, как Нагель и Дагни, мещанство их жизни, пошлость их существования и глубоко ненавидят эту пошлость. "Я ненавижу твое мещанское существование, такое прифранченное, приглаженное и пус-

222

тое", говорит Нагель о своей возлюбленной, и так же смотрят и остальные герои Гамсуна (т. I, с. 467 и др.).

Не говоря уже о заурядной действительности, даже наиболее ценные ее элементы, напр., великие люди, и те пошлы и мизерны. Без мечты, без ее розовых очков для героев Гамсуна нет ценности в реальности, которая бы могла заставить принять их мир, которая была бы самодостаточна.

Отсюда понятно, что мечта для них — все, а реальность - 'quantite negligeable2*.

Поэтому к черту реальность и да здравствует "нас возвышающий обман", да здравствует донкихотство, претворяющее девицу из Тобозо в прекраснейшую даму, стадо баранов — в войско рыцарей и цирюльничий таз — в великолепный шлем!

Так, единственно мечтой и живут герои Гамсуна, воплощающие в себе тысячи себе подобных! Все они ходят по земле, но живут в волнах грез. Пока есть мечта и пока она кажется реальной - они живут и кричат: "Халло! жизнь прекрасна!"

Оборвалась мечта - оборвалась и жизнь... Мечта - это дворец Илайали; реальность — это бульварная скамья...

Они принимают мир только с "премией" мечты. А раз этой "премии" нет, и мира не нужно. Умирает Нагель, умирает Глан, Виктория, Карлсон, Арентсен и т.д....

Таков основной мотив творчества Гамсуна. Отсюда вполне понятно, почему его любимой темой служит любовь — это "наиболее романтическое чувство", по выражению Белинского. Трудно найти другую область, более подходящую для мечтаний, чем любовь. Сама любовь уже мечта, поэтому-то она и ценна для Гамсуна. В городах с их сутолокой мечта невозможна, поэтому герои идут мечтать в таинственные леса — отсюда пантеизм Гамсуна... Однако эти детали нас уже здесь мало интересуют. Для нас важно было выявление основной нити, и мы ее нашли. Из сказанного видно, что мотивы творчества Гамсуна обусловлены указанными выше свойствами нашей эпохи. Отсюда же становится понятным и его успех; он обусловлен тем, что мотивы творчества Гамсуна всецело соответствуют нашей эпохе, ее материальной и психической культуре, поэтому мы их и понимаем; они имелись у нас самих, они нам родные, а Гамсун их облек в плач и кровь - как же не любить нам его!.. Поэтому же Гамсун и важен для нас, как художник нашей эпохи, более резко, чем кто бы то ни было, выразивший ее характерные черты и тенденции...

Нельзя сказать, чтобы он был одинок в данном пункте. При желании можно было бы показать, что эти мотивы, это же мечтательство видим мы и у большинства современных художников. Метерлинк с Синей птицей, Уайльд со своими сказками и Дорианом, Андреев, для которого реальность — стена, бездна, некто в сером, Ибсен, Уитмен и др., - ведь в сущности все они мечтатели и принадлежат к одной и той же категории! И для них, как и для их героев, нужен не просто "мир", а мир "с премией", которая является в большинстве случаев мечтой. И они, Дон-Кихоты, донкихотствующие в силу современного распыления научней философской мысли и определенного материального уклада.

223

IV

Если бы я ограничился сказанным и поставил точку, то, может быть, указанная мною черта осталась бы очень рельефной, но, тем не менее, она была бы односторонней, ибо указывал бы только на одну сторону переживаемого нами момента.

Всякий, изучавший историю человеческой мысли, знает, что кризис и скептицизм нашей эпохи — не единственное явление в развитии мысли, подобные кризисы бывали и раньше (возьмите хотя бы греческий период скептицизма, период Пиррона и др.), и однако мысль человеческая не исчезла в них, но наоборот, всегда делала новый взлет на новые выси. Всякий кризис, в сущности, означает не что иное, как новый подъем мысли, как завоевание и раскрытие новых граней бытия и жизни. Поэтому и наш скептицизм есть не только разрушение, но и творчество, не только разрушение старых ценностей, уже износившихся, но и созидание новых.

Пусть эти новые ценности еще не нашли общего признания, пусть они еще не вполне созданы - важно то, что они созидаются, и несомненно, в ближайшем же будущем засияют неведомым до сих пор светом. Этому учит история человеческой мысли, это же говорят и сами научные исследования нашего времени. Период "релятивизма", "прагматизма" и "иллюзионизма" всех видов мало-помалу уже проходит. Истина - единая и с большой буквы — снова гонит толпу маленьких истин прагматизма; подлинная царица снова занимает свой трон...

Эпоха разрушения почти уже кончена, и снова начинается эпоха созидания, которая и раньше не прекращалась, хотя и велась в потайных уголках мысли отдельных индивидов... Сейчас она выходит из этих углов на большую дорогу — в массу, в толпу...

Как К. Гамсун является олицетворением эпохи скепсиса, влекущей за собой страсть к "обманам", так и Э. Верхарн - Верхарн последнего периода, является лучшим выразителем этой второй стороны нашей эпохи...

Критика показала, что всякие "премии", с которыми человек принимал мир или жизнь, — иллюзии, будет ли этой "премией" платоновский занебесный мир, или "будущий потусторонний и посюсторонний" рай, или еще что-нибудь иное... Надеяться на то, что все это будет и все это нам уже приготовлено "законом ли природы" или "высшим существом" — не приходится. Все это было самообманом, хотя самообманом и приятным. В это можно верить, но не доказать. Вера же без оснований — вещь ненадежная. Она легко рушится под порывами мысли и жизни, и тогда человек, полагавший в ней весь смысл своего бытия, - теряется и приходит в отчаяние.

Он теряет все ценное, почва из-под ног уходит и в результате - трагедия, часто ведущая к отказу от жизни без "премий"...

Как ни трудно было, однако этот этап нами пройден. Мы уничтожили все "премии", растерялись вследствие этого было на время, заблудились, а вот теперь снова встаем на ноги и говорим: "Нам мира с "премиями" не нужно, ибо "премии" - иллюзия, нам нужен мир без премий, ибо тогда наша почва непоколебима. Иллюзии и премии могут разрушиться, мир же

224

без премий - стоит непоколебимо. Пусть этот мир не совершенен, пусть в нем есть зло, но зато в нем есть и добро, есть и ценности, из-за которых стоит жить... Сама жизнь есть ценность, и мы ее принимаем. Но вместе с этим мы знаем, что и мы, как личности, не бессильные куклы, а обладаем известной суммой сил и знаний и можем сами, до известной степени, направлять наш корабль жизни по пути к Добру, Истине и Красоте... Нам не нужно сверху данных наград, но зато мы не признаем и сверху данных обязанностей. Мы сами их создаем, как сами создаем и награды себе. Вот наш взгляд, и вот наша почва, которую никто и ничто не вырвет у нас из-под ног".

Не легко было дойти до такого взгляда, ибо человек страшно любит хвататься за "иллюзии". Но как бы то ни было, а эта стадия достигнута. Мы уже указали присутствие ее в области мысли - науки и философии. В морали она проявилась в низвержении добра и зла с небесных высот на землю и особенно ярко - у Гюйо в его "морали без санкции и обязанностей"4. Никакие "императивы", данные сверху, говорит Гюйо, недоказуемы и на них не может быть построена мораль. Единственное, она может быть построена на принципе жизни - которая является основной ценностью. Чем шире, тем глубже она, чем интенсивнее ее проявления, тем смысл жизни - добро, ценность - будет выше. Такова же позиция и современной этики.

Проявилось это течение и в художественном творчестве, и всего рельефнее у Верхарна.

Характерно то, что Верхарн сам прошел эти этапы развития человеческой мысли... От детской жизнерадостности, лишенной всякого скептицизма, с дальнейшим развитием мысли, разрушившей все "иллюзии" и премии, она переходит в период отчаяния, в период безмерного страдания. Весь мир иногда рисуется ему сплошным страданием, он поет про"вечера, распятые на горизонте, вечера, истекающие кровью над зеркалом болот" и "скалы отчаяния, безмерно устремленные к небу", и самое это небо, "холодное от звезд и бесконечно недостижимое". Везде страдание и ужасы рисуются ему5.

Но проходит время, и Верхарн прочно встает на новую почву, процеженный страданиями, но не сломанный ими. Он берет мир и жизнь без премий и лучше, чем кто бы то ни было, со страстью фанатика, нашедшего непоколебимую почву, и с пылом, граничащим с исступлением, кует ценности этого мира в горниле художественного творчества...

То, что научно-философская мысль добыла и выразила в терминах логики, то Верхарн выразил в терминах символов — в этом его значение, в этом его ценность, и поэтому он "современнейший" из всех художников нашей эпохи.

Гюйо на "жизни" основал добро. "Жизнь - вот та сокровищница естественной самопроизвольности, которая создает в то время нравственное богатство", писал Гюйо. Жизнь как maximum силы, переживаний и сознанных идей и совершенных действий - жизнь широкая и глубокая. Не нужно

225

4Cм. на русск. яз., Гюйо. Очерки морали. Изд. "Знание". Беру из предисловия Брюсова. Стихи о современности.

никаких сверху данных ценностей и забот, мы сами их создаем и сами ведем себя6.

То же с необычной силой, с силой гиганта, берущего целые грани мира и бросающего их в горы своего творчества, выражает Верхарн...

Верхарн — апологет жизни, понимаемой не как прозябание, а как беспрерывное действие, горение и борьба.

"Жить: это, взяв, отдать с весельем жизнь свою! Со мною равны те, кто миром так же пьяны! С бессонной жадностью пред жизнью я стою, Стремлюсь в ее самум, в ее поток багряный! Паденье и полет,величье и позор Преображает все костер существованья. О только б, кругозор сменив на кругозор, Всегда готовым быть на новые исканья!" -

вот его символ веры. Верхарн пьян от жизни и мира. Не нужно никаких "премий" - сама жизнь бесконечно выше, ценнее, прекраснее и лучше всякой премии! С жадностью бери ее, ибо в ней есть все "прекрасное, святое и высокое".

"О жить, и жить, и жить! и чувствовать себя

Тем выше, тем сильней, чем жарче сердце бьется!..

Жить радостно, светло, когда все удается!

Когда же рок, мечты весенние губя, Всю силу смелых рук упрямо иссушает.

То - вопреки всему, что давит и смущает -

Жить напряженней, жить страстней

С поднятой гордо головою!

Мечтать с огнем в очах, У жизни вырвать с бою

Все то, что только есть у ней

Высокого, прекрасного, святого!

Мечтою досягать до высшей из наград, До Ханаана золотого, Венчающего жертв неисчислимый ряд!..

О жить, и жить, и жить, в восторгах исступленья", —

с исступлением поет Верхарн.

В этих удивительно могучих стихах весь современный Верхарн, пьяный от жизни, с жадностью берущий ее мощно кующий свои образы-лики жизни...

Для него жизнь - не слабая мечта, не приторно-сладкая конфетка, где нет и не должно быть горечи, а великое буйство, беспрерывное действие, где одинаково дороги и страдание, и радость...

"Жизнь - в тихой радости, иль в криках ропота, В порывах юности, иль в узах опыта, В твореньях замысла, во власти случая, Лаская радостью, иль горем мучая, То гармоничная, то страстно жгучая... О жизнь кипучая! О жизнь могучая! ! !

(К жизни, перев. В. Чернова. Русск. Бог. Март. 1909 г.).

^черк морали. 374-376 и др. 7C·n^^a^ о современности, перев. В. Брюсова. 93,94 и др.

226

Таково это восприятие мира "без премий"! Сама жизнь во всей ее широте и глубине - есть лучшая мечта - мечта наиболее полная, многогранная и бесконечно прекрасная. Зачем поэтому над ней возводить еще какую-то иную мечту или пришивать ее к жизни, как это делают герои Гамсуна!! Только слабой тенью, слабым призраком мечты-жизни может быть мечта надреальная и наджизненная.

Раз эта почва найдена, то удалены всякое сомнение и колебание, удалена всякая гамлетовщина. Личность стоит твердо, знает, что оно хочет и что она может, поэтому она действует. Нет сомнения - нет и пассивности... Эта личность "исполнена сознанья, Что радость в буйстве сил, в их полноте!!", и она действует. Она вся - воля, сама себя сознающая и сама собой управляющая. (Стихи о современности. Города и поле.)

"О действие, борьба! Тобою жизнь жива" - вот завет ("К жизни").

"Кузнец" Верхарна образец этой личности. Вот он: "Сомнений чужд и чуждый страха, Склоненный над огнем, внезапно озарен, И пламя перед ним, как ряд живых корон... Вот, молот бросивши с размаха, Его вздымает он, упрям и напряжен. Свой молот, вольный и блестящий, Свой молот, из руды творящий Оружие побед, Тех, что провидит он за далью лет!.. Он — исступленный тот, который Вернется со щитом, иль упадет на щит!.."

(Ibid. "Кузнец").

Или возьмите его "Трибуна", "прыгающего в мир борьбы", с его речью, похожей на кровь, "на связку острых жал, разрозненных нещадно!"

"И мысль его, неистово живая, Вся огневая, Вся слитая из воли и страстей!...

Он - ужас, гибель, злоба, смерть и кровь; Он — мир, порядок и любовь!

В нем тайна воли одинокой, Кующей молоты великих дел, —

И, полон гордости, что знают дети рока, Он кровью вечности ее запечатлел!"

(Ibid. "Трибун").

Поэтому-то эти личности и идут к грядущему без колебаний, чуждые страха и сомненья. Их завет: "Твори,обновляй, Иль пади и умри!

Открой или руки о двери сломай Ты искра в сияньи встающей зари! И что бы судьба ни сулила — Сквозь сонмы веков нас влечет, Спеша, задыхаясь, безвестная сила Вперед!"

227

Гюйо утверждал: во имя жизни, ее интенсивности необходимо иногда рисковать и жертвовать этой жизнью (см. Очерк морали), то же мы видим

и у Верхарна.

"Жить - это взяв отдать с весельем жизнь свою!" - восклицает он. "Обновляй, иль пади и умри!.." И его герои, напр., Эреньян, обновляя

умирают ("Зори"), Никаких колебаний, никакого выжидания и пассивности нет в этих личностях, а они - чистая воля. Поэтому все то, что дремлет, где нет "буйства бытия", - чуждо Верхарну и должно исчезнуть. "Дух полей", кторый был мирным духом Бога и "не хотел борьбы, исканий, мятежа, пал" и сменился духом города, вечно мятежного и вечно тревожного

("Города и поле").

Певец борьбы, мятежа и действия, Верхарн и стих своей выковал такой же неровный, буйный и сложный, как и сама борьба, и сама жизнь. Вы не найдете здесь точной размеренности стихов, до маниловщины приторной правильности и тепличности, а перед Вами стих то извивающийся, как клубы дыма, то глухо-короткий, как залп, то нежный, как дуновение ветра. Возьмите описание моря: "И ветер - нежный поцелуй -

Чуть шепчет вслух, И пена волн, Лаская челн, Как пух"... ("К морю").

Это - тихое веяние ветра, это - звон капель воды, ласкающий и

нежный.

А вот восстание. Стих становится неровным, тревожным, спешащим, как сама толпа, спешащая на баррикады.

"Улица быстрым потоком шагов, Плеч, и рук, и голов, Катится, в яростном шуме, К мигу безумий, Но вместе -

К свершеньям, к надеждам, и к мести!

Улица грозная, улица красная, Властная, В золоте пышном заката, В зареве ярком окрасившем твердь...

Чу! Залп!!!"

("Восстание").

Таков основной мотив творчества Верхарна. Ограничимся этим, ибо мы очерчиваем не все его творчество, а только творчество как выражение определенной стороны нашей эпохи...

В этом его значение и мы старались показать эти.

Итак, перед нами два мира: мир с "премией" в виде мечты, обязанный скепсису мысла и выражающий отрицательную работу ее, и мир "без премии", являющийся результатом положительной работы мысли.

В первом случае эфемерную мечту, лишенную тела и крови, делают жизнью, во втором жизнь, взятую без всяких "премий", делают великой, многогранной, преисполненной силы и воли мечтой.

228

Выразителем первого течения является Гамсун, второго - Верхарн. В этом их значение и секрет их успеха...

Что из этого лучше - знает каждый. Мы можем закончить вместе с Верхарном: "В невежестве все знать, все взвесить, все измерить, Проходит человек по лесу естества, Сквозь тернии кустов, все дальше... Время верить, Что он найдет свои всемирные права!..

Какой-то новый мир из мрака и из крови, И счастье вырастет, как на полях цветы, И станет сущностью и жизни и мечты, Все будет радостью, все будет внове!!".