Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество

ОГЛАВЛЕНИЕ

СОЦИАЛЬНАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ И МОБИЛЬНОСТЬ

СОЦИАЛЬНАЯ И КУЛЬТУРНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ

Итак, как уже было отмечено, универсальность и постоянство политической стратификации вовсе не означает, что она везде и всегда была идентичной. Сейчас же следует обсудить следующие проблемы: а) изменяется ли профиль и высота политической стратификации от группы к группе, от одного периода времени к другому; б) существуют ли установленные пределы этих колебаний; в) периодичность колебаний; г) существует ли вечно постоянное направление этих изменений. Раскрывая все эти вопросы, мы должны быть крайне осторожны, чтобы не подпасть под обаяние велеречивого красноречия. Проблема очень сложна. И должно приближаться к ней постепенно, шаг за шагом.

I. Изменения верхней части политической стратификации

Упростим ситуацию: возьмем для начала только верхнюю часть политической пирамиды, состоящую из свободных членов общества. Оставим на некоторое время без внимания все те слои, которые находятся ниже этого уровня (слуги, рабы, крепостные и т. п.). Одновременно не будем рассматривать кем? как? на какой период? по каким причинам? занимаются различные слои политической пирамиды. Сейчас предметом нашего интереса являются высота и профиль политического здания, населенного свободными членами общества: существует ли в его изменениях постоянная тенденция к "выравниванию" (то есть

334

к уменьшению высоты и рельефности пирамиды) или в направлении к "повышению".
Общепринятое мнение — в пользу тенденции "выравнивания". Люди склонны считать как само собой разумеющееся, что в истории существует железная тенденция к политическому равенству и к уничтожению политического "феодализма" и иерархии. Такое суждение типично и для настоящего момента. Как справедливо подметил Г. Воллас, "политическое кредо массы людей не является результатом размышлений, проверенных опытом, а совокупность бессознательных или полусознательных предположений, выдвигаемых по привычке... Что ближе к разуму, то ближе к нашему прошлому и как более сильный импульс позволяет быстрее прийти к выводу'". Что касается высоты верхней части политической пирамиды, то я отнюдь не уверен, что общее мнение людей детерминировано этими мотивами. Мои же аргументы следующие.
У первобытных племен и на ранних ступенях развития цивилизации политическая стратификация была незначительной и незаметной. Несколько лидеров, слой влиятельных старейшин — и, пожалуй, все, что располагалось над слоем всего остального свободного населения. Политическая форма такого социального организма чем-то, только отдаленно, напоминала покатую и низкую пирамиду. Она скорее приближалась к прямоугольному параллелепипеду с еле выступающим возвышением сверху С развитием и ростом общественных отношений, в процессе унификации первоначально независимых племен, в процессе естественного демографическою роста населения политическая стратификация усиливалась, а число различных рангов скорее увеличивалось, чем уменьшалось. Политический конус начинал расти, но никак не выравниваться. Четыре основных ранга полуцивильных обществ на Сэндвичевых островах и шесть классов среди новозеландцев могут проиллюстрировать это г первоначальный рост стратификации. То же можно сказать и о самых ранних ступенях развития современных европейских народов, о древнегреческом и римском обществах. Не обращая внимание на дальнейшую политическую эволюцию всех этих обществ, очевидным кажется, что никогда их политическая иерархия не станет такой же плоской, какой она была на ранних стадиях развития цивилизации. Если дело обстоит именно так, то было бы невозможным признать, что в истории политической стратификации существует постоянная тенденция к политическому "выравниванию".
Второй аргумент сводится к тому, что, возьмем ли мы историю Древнего Египта. Греции, Рима, Китая или современных европейских обществ, она не показывает, что с течением времени пирамида политической иерархии становится ниже, а политический конус — более плоским. В истории Рима периода республики мы видим вместо нескольких рангов архаической поры высочайшую пирамиду из разных рангов и титулов, накладывающихся друг на друга даже по степени привилегированности. В наше время наблюдается нечто похожее. Специалисты по конституционному праву, кстати, достаточно верно отмечают, что политических прав у президента США явно больше, чем у европейского конституционного монарха. Исполнение приказов, которые отдают высокие официальные лица своим подчиненным, генералы — низшим военным рангам, столь же категорично и обязательно, как и в любой недемократической стране. Соблюдение
Waltas G Human Nature in Politics. 1919 P. 203—206.

335

приказов офицера высшего звания в американской армии так же обязательно, как и в любой другой армии. Есть отличия в методах рекрута, которые мы обсудим в дальнейшем, но это ни в коем случае не означает, что политическое здание современных демократий плоское или менее стратифицированное, чем политическое здание многих недемократических стран. Таким образом, что касается политической иерархии среди граждан, то я не вижу какой-либо тенденции в политической эволюции к понижению или уплощению конуса. Несмотря на различные методы пополнения членами высших слоев в современных демократиях, политический конус сейчас такой же высокий и стратифицированный, как и в любое другое время в историческом прошлом, и конечно же он выше, чем во многих менее развитых обществах. Хоть я и настойчиво подчеркиваю эту мысль, тем не менее мне не хотелось бы, чтобы меня поняли превратно, будто бы я утверждаю существование обратной постоянной тенденции к повышению политической иерархии. Это никаким образом и ничем не подтверждается. Все, что мы видим вновь, — это "беспорядочные", ненаправленные, "слепые" колебания, не ведущие ни к постоянному усилению, ни к ослаблению политической стратификации.
2. Изменения политической стратификации внутри целостной политической организации
Предыдущее обсуждение касалось только верхней части политических организаций. Но вполне очевидно, что во всех обществах существует слой ниже этого уровня, то есть слой всех остальных граждан. И даже среди самих граждан юридически и фактически существуют разные страты меняющихся степеней, привилегий и ответственности. Сейчас нам придется вернуться к анализу вертикальной диспозиции и профиля целостной политической организации снизу доверху.
Гипотеза исчезновения политического неравенства и политической стратификации. Преобладающее мнение специалистов заключается в признании постоянной тенденции к исчезновению политического неравенства. Согласно этому представлению, с течением времени политический конус уплощается, а ряд его слов и вовсе исчезает. Так как противоположная тенденция сегодня практически никем серьезно не поддерживается, мы поэтому можем сконцентрировать наше внимание на этом мнении, типичном для политической мысли XVIII—XX веков. При первом приближении гипотеза кажется неоспоримой. Действительно, рабство и крепостное право, иерархия каст и многочисленных феодальных социальных рангов — все это практически исчезло в нынешнем цивилизованном обществе. Основной лозунг современности: "Люди рождены и живут с равными правами" (Французская "Декларация прав человека и гражданина" 1791 года); или в другой редакции: "Мы признаем очевидным, что все люди сотворены равными и наделены создателем базовыми неотъемлемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и право на счастье" (Американская "Декларация независимости" 1776 года).
В течение последних столетий мы наблюдаем большую волну демократизации, распространяющуюся по всем континентам. Равенство фактически устанавливается до введения закона о равенстве, избирательное право постепенно становится всеобщим, ниспровергаются монархии, уничтожаются юридические классовые барьеры и отличия.

336

Отменены чрезмерные привилегии мужчин и право лишения женщин наследства. Правительство, созданное "по воле бога", заменяется правительством, созданным "по воле людей". Волна равенства распространяется все дальше и дальше и пытается вытеснить все расовые и национальные отличия, профессиональные и экономические привилегии. Короче говоря, тенденция к политическому равенству за последние два столетия была столь заметной и явной, столь стремительной, что не осталось места для сомнения, а тем более оснований для этой общей точки зрения'.
Однако более близкое изучение проблемы, особенно если оно основывается не на "речевых реакциях", а на действительных фактах и реальном поведении людей, придает ситуации большую сомнительность. Прежде всего допустим, что волна "выравнивания" в XIX—XX веках была действительно такой, какой она изображается. Не исключено, что это было всего лишь временным явлением, частью цикла, который будет вытеснен противоположной волной! Касательно этого В. Брайс недвусмысленно утверждал: "Свободные правительства существовали и в прошлом, но все их попытки править не увенчались успехом. Более успешными всегда были деспотические монархии... Народы, познавшие и чтившие свободу, отрекались от нее, не сожалея, и напрочь забывали о ней... Так было в прошлом, а что было, то вполне может повториться вновь"2.
В настоящее время внимательный наблюдатель событий может узреть ряд симптомов угрозы демократии и парламентаризму, политическому равенству, политической свободе и другим основным ипостасям демократии и равенства. Среди них прежде всего упомянем угрозу со стороны большевизма, коммунизма, фашизма, гипертрофированного социализма, классовой борьбы, ку-клукс-кланизма, различного рода диктатур и т. д. Те, кто хорошо знаком с этими явлениями, не сомневаются относительно природы этих социальных движений и их последствий. Есть надежда, что в ближайшем будущем они станут относительно безвредными. Но успех, которым они располагают в различных социальных странах, многочисленные "Ave, Caesar"3*, с которыми они были встречены массами и "интеллектуалами", свидетельствуют о том, что корни действительной демократии еще очень слабы, что желание людей, чтобы ими управляли (даже у тех, кто изначально не познали рабства), как это случилось в России, никоим образом не умерло и еще достаточно сильно. К сожалению, не существует гарантий, что тенденция к политическому равенству не вытеснится противоположной тенденцией. Одно-два столетия — слишком короткий исторический период, чтобы можно было дать абсолютное "добро" утверждению о наличии какой-либо постоянной тенденции. Впрочем, достаточно об этом.
Существуют и другие боле^ веские причины для того, чтобы усомниться в правильности этой гипотезы. Они могут быть совершенно ясными, но для этого следует отбросить всю эту
' В качестве образца подобных оптимистических суждений см.: Hall G. S. Can the Masses Rule the World // Scientific Monthly. 1914. Vol. 18. P. 456—466.
2 Bryce J. Modern Democracies. N. Y., 1921. Vol. 2. P. 599, Ср.: Marne H. Popular Government. L., 1886. P. 13 ff., 70 ff., 131.
3 * "Здравствуй, Цезарь!" (лат.). Приветствие римских гладиаторов, обращенное к императору.

337

"высокопарную фразеологию", очень часто искажающую действительность. На самом деле эта фразеология с соответствующей ей идеологией равенства, народного правления, социализма, демократии, коммунизма, всеобщего избирательного права, политического и экономического права не новы и известны давно, по крайней мере за многие столетия до Рождества Христова'. Достоверны только реальная ситуация и реальное поведение людей. Взглянем на проблему с этой точки зрения.
Рабство. Если общепринятое мнение верно и указанная тенденция универсальная, то в истории всех социально-политических организаций мы должны увидеть, как рабство, появившись на ранних ступенях эволюции, постепенно отмирало бы. Верно ли это утверждение, претендующее на истинное, универсальное? Конечно же нет! И прежде всего потому, что на самых ранних ступенях истории рабства практически не существовало. Более того, в течение долгого периода, к примеру, истории Китая рабство вообще не было известно, за исключением порабощения преступников. Оно широко распространяется не ранее IV века до нашей эры. Позднее его неоднократно отменяли, но оно возникало вновь, особенно когда наступал голод. И так исчезновение и возрождение рабства случалось несколько раз кряду2. В длительной истории Китая подобные изменения никоим образом не подтверждают названную тенденцию. То же можно сказать и об эволюции рабства в Древней Греции и Риме. В архаическую эпоху было очень мало рабов. К ним относились как к членам семьи, их достоинство и статус не имели ничего общего с ужасами рабства более поздних ступеней развития3. С политической эволюцией социально-политических организаций рабство усиливалось качественно и количественно. В Риме оно достигло своей кульминационной точки лишь в конце республики (II—I вв. до н. э.), в Греции же — в V—IV веках до нашей эры. Если в последние века истории Рима и Греции и наблюдается сокращение числа рабов и качественное смягчение рабского законодательства (эдикты Клавдия, Петрония и Антония Пия), то это компенсировалось за счет закрепощения свободных граждан и другими законами, ограничивающими их освобождение (законы Элия Сентия, Фуфия Каниния)4. Взятая в целом, история этих политических сообществ не следует "ожидаемому курсу". Они, не упоминая о других организациях, где эволюция рабства была схожей, свидетельствуют о том, что вышеупомянутая тенденция не была универсальной и типичной для политической эволюции любой крупной политической организации5.
' Для античных государств Греции и Рима см.: Pohlman R. Geschichte der Antike Communismus und Socialismus; для средневековья: Carlyle R. W., and A. J. History of Medieval Political Theory. Edinburgh, 1903—1922. Vol. 1—4; Beer M. Social Struggles in Antiquity. L., 1921; Beer M. Social Struggles in the Middle Age. L., 1924.
2 Chen Huan Chang. The Economic Principles of Confucius. Vol. 2. P. 374—379.
3 Г. Шмоллер справедливо замечает, что общераспространенная ошибка исследователей — описывать античное рабство в темных красках. На ранних фазах развития оно мало напоминало ужасающее рабство позднего периода. Условия жизни рабов в примитивных культурах мало чем отличались от условий обычных членов патриархальной семьи. См.: Schmoller G. Die Tatsachen der Arbeitsenteilung. P. 1010 ff.
4 Meyer E. Die Sklaverei im Altertum. B., 1898; Guiraud P. La main-d'oeuvre industrielle dans l'ancienne Grece. P., 1900.
5 Spencer H. Principles of Sociology. Vol. 3. Ch. 15.

338

Мне могут возразить, что история человечества, взятая в целом, • показывает исчезновение рабства: оно существовало, но больше ведь не существует! На это я бы ответил, что только немногим более полувека прошло с тех пор, как оно было отменено в самой демократической стране — США; что крепостное право, которое было не лучше, чем рабство, было упразднено в России только в 1861 году. История, как оказалось, выжидала очень долго, подчас многие тысячелетия, прежде чем отважилась показать тенденцию "к равенству в этом отношении". На основании такого короткого промежутка времени невозможно с уверенностью сказать, что этот "исторический акт" является конечным и необратимым. Более того, рабство, если не юридическое, то фактическое, продолжает существовать и распространяется самыми цивилизованными нациями в их колониях среди диких и варварских туземцев. Отношение к ним и условия их жизни благодаря присутствию "цивилизаторов" зачастую такие, что им вряд ли позавидовали бы рабы прошлого. И это хорошо всем известно. Именно сейчас профессор Э. Росс в своем официальном докладе Лиге Наций указал на существование подлинного рабства в африканских колониях. Подобные "открытия" сделаны правительствами Колумбии и Венесуэлы'. Об этих явлениях, касающихся миллионов, часто забывают, так как порабощены не "белые люди", они не принадлежат к "культурным нациям"2. Два-три десятка тысяч афинян гордились своей свободой и демократией, умалчивая о том, что они эксплуатируют десятки, а то и сотни тысяч рабов. Точно так же мы хвалимся нашей демократией и равенством, забывая, что под властью 30—40 миллионов граждан Великобритании находится 300 миллионов подвластных британской короне, которые отнюдь не вкушают всех благ демократии и к которым относятся так же, как к рабам в далеком прошлом. Мы часто упрекаем Аристотеля и Платона за их "классовую" ограниченность" по отношению к рабству. Но мы также гордимся равенством малой группы людей, утаивая условия жизни тех, кто находится вне этой группы. А это значит, что социальная дистанция между наиболее развитыми демократиями Великобритании и Франции (африканские и индо-китайские колонии), Бельгии (Конго), Нидерландов (Ява), не говоря уже о других европейских державах, и их колониальным туземным миром едва ли меньше, чем дистанция, существовавшая между афинянами, спартанцами и их рабами, илотами и полусвободными слоями населения.
' В сообщениях из Боготы (Колумбия), появившихся в "Mineapolis Journal" (1925, П.ЬИ), читаем: "Правительствами двух стран, Колумбии и Венесуэлы, установлено узаконенное существование работорговли индейцами в пограничной зоне, которой сопутствуют принудительный труд аборигенов на каучуковых плантациях и продажа индейских девушек белым торговцам. Работорговля, о которой долгое время ходили слухи, отмечена теми же ужасающими чертами, что и бельгийская каучуковая торговля в Конго... Белые господа, покупающие мужчин и женщин, имеют над ними полные права, включая право на жизнь и смерть. Торговцы, утратившие гуманистический облик, безжалостно относятся к бедным индейцам. Последние выращивают заррапию, главный продукт земледелия в этом районе, торговцы же отбирают у них большую часть урожая в обмен на горстку соли или коробок спичек. Зачастую продукт и вовсе отбирается силой..."
2 И если в течение нескольких последних декад их положение улучшилось, то оно все равно не идет ни в какое сравнение с соответствующими изменениями жизни европейского населения. Разница между ними все столь же велика, как и в прошлом.

339

Среди 400 миллионов населения Индии рабство в виде низших каст все еще существует, несмотря на то что в истории этого народа было немало возможностей, дабы проявить "освобождающую тенденцию". Более того, социальная дистанция от самого низкого слоя империи до полноправных граждан Британии отнюдь не короче, чем от рабов до граждан Рима. Социальная дистанция от коренного жителя Конго до рабочего Бельгии, от аборигена нидерландских, французских, португальских колоний до статуса гражданина этих стран едва ли меньше, чем социальная дистанция от слуги до его хозяина в отдаленном прошлом. Рабство означает полное подчинение одного индивида другому, который обладает правом распоряжаться жизнью или смертью своего раба В этом смысле рабство продолжает существовать во многих странах. Одним из источников рабства было совершение преступления. И эта категория рабов еще существует в лице преступников, чье поведение полностью контролируется другими, кого в некоторых случаях могут подвергнуть экзекуции, и с кем фактически обращаются как с рабами; преступник подчас вынужден заниматься изнурительным трудом и практически не распоряжается самим собой. Заключенных в тюрьмах можно не называть рабами, но суть явления от этого не изменится.
Другим источником рабства в прошлом была война. Приводит ли опыт мировой войны к убеждению, что времена изменились? Напротив, обращение с военнопленными было столь же плохим, как и обращение в прошлом с рабами. Более того, буквально на наших глазах группа "искателей приключений" поработила и лишила собственности миллионы людей России в период с 1918 по 1920 год. Они уничтожили сотни тысяч людей, замучили других и навязали миллионам обязательный тяжелый труд, который не легче труда рабов в Египте во время возведения пирамид. Короче говоря, они лишили население России всех прав и свобод и создали в течение четырех лет настоящее государственное рабство в его наихудшей форме. Это положение в смягченном виде сохраняется и даже приветствуется многими "независимыми мыслителями" современности.
Величаются ли указанные категории людей рабами или нет — дела не меняет. Что же действительно имеет значение, так это тот факт, что в современных европейских странах и их колониях еще существуют миллионы людей, которые по сути своего положения являются рабами. Многие туземцы были освобождены до их колонизации, чтобы потерять это право на свободу после нее. И этот нижний слой во многих странах очень велик. Всех фактов, кажется, достаточно, чтобы убедиться в том, что ни условия рабства, ни взаимоотношения между рабом и хозяином, ни психология раба и хозяина, ни рабские лишения, ни привилегии хозяина, ни социальная дистанция между ними фактически и полностью не исчезли. Очарованные речами, мы чрезмерно приукрашиваем сущее, преувеличивая ужасы прошлого'. Короче говоря, я думаю, что даже по отношению к рабству ситуация не столь блестящая, какой обычно преподносится.
Высшие классы. Обрагимся к противоположным, верхним слоям политических организаций. Подобно детям, мы хвалимся тем, что деспотизм и самодержавные монархии ликвидированы, что избирательное право стало всеобщим, что аристократии больше не существует, ' Г. Спенсер верно пишет: "Свобода современного труженика на деле вряд ли значит больше, чем возможность обмена одной формы рабства на другую". См.: Spencer H Principles of Sociology. ?. ? , 1912. Vol. 3. P. 464—465.

340

что социальная дистанция от низших слоев до высших значительно уменьшилась. Некоторые "социальные мыслители" сформулировали ряд закономерностей, "исторических тенденций", такие, как законы исторического перехода 1) от монархии к республике, 2) от самодержавия к демократии, 3) от правления меньшинства к правлению большинства, 4) от политического неравенства к равенству и т. п. Верно ли все это? Подтверждается ли все это историческими фактами? Хотелось бы, чтобы все это было правдой, но, к сожалению, наше желание не подкреплено фактами. Позвольте мне кратко остановиться на основных категориях подобных "упрямых" фактов, которые противятся тому пути, о котором мы мечтаем.
I. Во-первых, не существует постоянной исторической тенденции от монархии к республике. Возьмем ли мы Древнюю Грецию или Рим, средневековую Италию, Германию, Англию, Францию, Испанию, не говоря уж о "безнадежных" в этом отношении азиатских державах, и мы увидим, что в истории этих стран монархия и республика поочередно вытесняли друг друга без какого-либо определенного направления, уступая место одна другой. Рим и Греция начинали свою историю как монархии, позднее стали республиками и закончили свою историю снова монархиями. Теории приверженцев циклического развития прошлого, таких, как Конфуций, Платон, Фукидид, Аристотель, Полибий, Флор, Цицерон, Сенека, Макиавелли, Вико, были более научными и схватывали дейсгвительность гораздо лучше, чем многие спекулятивные теории современных "тенденциозных законодателей". Подобные "повороты" мы находим в истории всех перечисленных выше и многих других стран. Часть средневековых итальянских республик, как известно, впоследствии стали монархиями. Франция с конца XVIII века и на всем протяжении XIX века пережила несколько подобных "поворотов". Многие европейские республики, завоеванные в ходе революций, и вовсе исчезли. В Испании установленная в 1873 году республика просуществовала крайне недолго. В Греции за последние несколько лет мы наблюдали такие переходы неоднократно. Нет необходимости в бесконечном повторении известных фактов*. Только человек, мало разбирающийся в истории и предпочитающий иметь дело с фикцией, а не с реальностью, может поверить в существование упомянутой выше тенденции2.
' Об интересных соображениях на эту тему см.: Main H. Popular Government. P. 13—20, 70—71
2 Для оценки степени государственного деспотизма и свободы граждан гораздо более важным критерием является характер государственного контроля и вмешательства, чем альтернативная пара монархия — республика Кривая государственного контроля и вмешательства столь же непостоянна, она варьируется от страны к стране, а в рамках одного и того же общества зависит от времени (подробнее см.: Сорокин ? Система социологии. Т 2 С. 125—145). И анархисты, обещающие исчезновение государства и его вмешательства в жизнь общества, и коммунисты или социалисты, пророчащие безграничный государственный контроль в форме всерегулирующего правительства (в экономике, в сельском хозяйстве, образовании, семейных отношениях и т. п.) с системой всеобщей "национализации", в равной мере заблуждаются. История шарахалась в этом отношении во все стороны, и нет резона считать, что отныне она прекратит свои обоюдонаправленные метания, дабы угодить коммунистам или анархическим "законодателям". Все это представляется истинным, даже вопреки нынешнему буму коммунизма, социализма, фашизма и иной диктатуры. Эти факты нашей реальности гленны, пройдет время, и они будут отменены другими формами государственного правления.

341

II. Нет исторической тенденции смены правления меньшинства на правление большинства. Здесь вновь концепции мыслителей прошлого более валидны, чем многие популярные теории современных политических писак. Во-первых, наивно полагать, что так называемый абсолютный деспот может себе позволить все, что ему заблагорассудится, вне зависимости от желаний и давления его подчиненных. Верить, что существует такое "всемогущество" деспотов и их абсолютная свобода от общественного давления, — нонсенс. Герберт Спенсер в свое время показал, что в большинстве деспотических обществ "политическая власть — это чувство сообщества, действующего через посредника, который формально или неформально установлен... Как показывает практика, индивидуальная воля деспотов суть фактор малозначительный, его авторитет пропорционален степени выражения воли остальных". А сам деспот, хоть и "номинально всемогущий, в действительности менее свободен, чем его подчиненные"'. Вспомним и Ренана, разъяснившего, что каждый день существования любого социального порядка в действительности представляет собой постоянный плебисцит членов общества, и если общество продолжает существовать, то это значит, что более сильная часть общества отвечает на поставленный вопрос молчаливым "да". С тех пор это утверждение было проверено неоднократно и в настоящий момент стало банальностью. Но это, однако, не подразумевает, что в деспотических обществах правительство — инструмент большинства. Хотя трудно дать однозначный ответ на этот вопрос. Истина заключается в том, что деспоты — не боги всемогущие, которые могут править так, как им заблагорассудится, невзирая на волю сильной части общества и на социальное давление со стороны подчиненных. Это верно и по отношению к любому режиму, как бы он ни именовался. Если бы деспотизм был бы чем-то вроде правления большинства, то гораздо чаще это — правление более сильного меньшинства, а демократия, как правление большинства, чаще правление более сильного меньшинства. Это утверждение едва ли нуждается в доказательстве после тщательных исследований на эту тему Д. Брайса, М. Острогорского, Г. Моска, Р. Мичелса, П. Кропоткина, Г. Сореля, В. Парето, Дж. Стивена, Г. Мэна, Г. Воласа, Ч. Мерриама и многих других компетентных исследователей. Несмотря на разницу в политических приемах, они единодушны в признании того, что процент людей, живо и постоянно интересующихся политикой, так мал и, похоже, останется таковым навеки, что управление делами неизбежно переходит в руки меньшинства и что свободное правительство не может быть ничем иным, кроме как олигархией внутри демократии2. И это справедливо не только в отношении демократии, но и коммунистических, социалистических, синдикалистских или каких угодно иных политических организаций3. Формальный критерий всеобщего избирательного права, как
• Spencer H. Principles of Sociology. Vol. 2. P. 253, 321.
2 Bryce J. Modern Democracies. Vol. 2. P. 549—550. Даже Конституция США была ратифицирована квотой не более одной шестой части всего взрослого населения. См.: Beard С. A. An Economic Interpretation of the Constitution of the United States. N. Y„ 1913. P. 324.
3 Об олигархичности правления в подобных политических организациях см.: Michels R. Political Parties. N. Y., 1915. P. 93 ff., 239 ff.; Michels R. La cnsi psicologica del socialismo // Revista Itaiiana de sociologia 1910. P. 365—376; Fourniere E. La crise socialiste. P., 1908. P. 365, 371; Fourniere E. La Sociocratie. P. 117. На русском опыте мы видим, как страной с населением в 130 миллионов управляет группа коммунистов числом в 600 тысяч. Вот оно воистину "правление большинства"!

342

было доказано М. Острогорским, а недавно Ч. Мерриамом и X. Гознеллом, не гарантирует вовсе управления большинства. "Гражданин, объявленный свободным и суверенным в демократических организациях, фактически имеет в политике нулевое значение и не играет роли повелителя. Он не оказывает никакого влияния на избрание людей, которые правят его именем и за счет его авторитета". Таково действительное состояние дел'. Политологический анализ профессора Ч. Мерриама показывает, что в США партийное меньшинство формулирует большую часть законов2. Все это верно и по отношению ко всем демократиям. Действительная ситуация может стать ясной из следующей таблицы3.

К этому следует добавить, что во французски> колониях процент неголосующих, которые имеют право, пусть даже я формальное, колеблется от 72,74% до 40.09%; в Египте этот процент и того больше — около 98%. Эти цифры во многих отношениях поучительны. Они показывают, что даже в самых развитых демократиях, если исключить белых граждан и все остальное коренное население колоний, процент граждан, полноправно принимающих участие в парламентских выборах, ' См.: Ostrogorsky M. La democratie et les parties noiitiques. P., 1912. P. 614—615.
2 Merriam С. E., Gosnell H. F. Non-voting: Causes and Methods of Control. Chicago, 1924; Lippman W. The Phantom Public. N. Y., 1925. Ch. \—^.
3 Все включенные в таблицу цифры заимствованы из статистических ежегодников нижеупомянутых стран. Среди них: "Statistische Jahrbuch der Schweiz", "Statistik Aarbog (Denmark)", "Jaarcijeers voor Nederland", "London Statistics", "Stutistisches Jahrbuch fur den Freistadt Bayern", "Of^c'ai Year Book of the Commonwealth of Australia", "Statistical Abstracts of the Li-sited States".
4 * Приблизительно (прим. авт.).
' *Население в возрасте старше 25 лет (прим. авт.).
6 *Женщины не принимали участия в выборах (прим. авт.).
7 "Население в возрасте старше 21 года взято на 1921 год (прим. авт.).

343

в среднем не превышает 50% от общего числа граждан в возрасте от 20 лет и старше. Если к этому добавить, что из числа голосующих час-ib вынуждена голосовать, как ей приказано "боссами'" или теми, ??? покупает их голоса, то становится ясным, что правительство и вводимые им законы не есть результат единодушного желания всех избирателей, а обычно, особенно в Европе, результат воли только незначительной группы из числа депутатов, имеющих относительное большинство среди других парламентских фракций и партий и которые поэтому представляют чолько один сектор населения благодаря искусным махинациям и разнообразным ухищренным способам "боссов", комитетов и подкомитетов, что в конечном итоге даст возможность меньшинству одержать победу над большинством. Поэтому никакое всеобщее избирательное право и никакие другие "демократические уловки" нельзя принять за правление большинства.
Но и это еще ? все. Большая часть современных европейских держав имеет свои собственные колонии, которые формально являются анклавами соответствующих демократических республик, империй и королевств. Первые управляются последними. Что представляет собой население колоний? Принимает ли оно участие в избрании правительства, которое ими верховодит? Принимает ли оно участие в законотворчестве? Вовсе нет!' Ими правят самым автократическим способом. Следующую цитату из книги Дж. Брайса можно отнести на счет населения любой колонии. В Британской Индии, он пишет, "центральное правительство и правительство провинций, люди, "которые что-то значат", то есть те, от кого исходят важные политические решения, не превышают одной тридцатой населения. В олигархии британских официальных лж, правит эта, внутренняя олигархия"*. Очевидно, что эти назначенные, а ре избранные правители Британской Индии с населением около 300 миллионов не могут считаться правительством большинства. Так же обстоят дела почти во всех колониях2. Таким образом, правительство большинства в современных демократиях — это, как правило, npaaneHii^ меньшинства, если принимать во внимание население колоний. Среди' всего населения Британской империи в возрасте от 21 года и старше число тех, кто имеет привилегию избирательного права и действительно ео пользуется, не превысит, вероятнее всего, 8—10% всего населения.
На основе вышеприведенных данных правильно сделать следующее заключение: налитае исторической тенденции от правления меньшинства к правлению большинства весьма спорно. Брайс был прав, говоря, "как мало на самом деле людей, которые управляют миром!"3
III. Политическая стратификация современных политических организаций не меньше, чем она была в прошлом. Вышеприведенное отступление от основной темы сделано как раз для того, чтобы развеять миф, мешающий правильному видению реальной ситуации в области политической стратификации. Суть вопроса: как бы ни была измерена социальная дистанция, доходом ли, уровнем жизни, психологическим или культурным критерием, единомыслием, образом жизни, юридическими или фактическими привилегиями, реальным политическим влиянием или чем-то другим, будет ли эта дистанция между высшими
' Bryce J Modem Democracies. Vol 2. P. 543.
2 Этим я не воздаю ни хвалы, ни хулы нынешней ситуации, а лишь устанавливаю факты, какими они являются на самом деле.
3 Bryce J. Modern Democracies. Vol. 2. Ch. 80.

344

и низшими слойми первобытного или римского общества больше, чем социальная дистанция между высшими и низшими стартами Британской империи? Дадим наш предварительный ответ: в одинаковой степени он будет и положительным, и отрицательным. Во всех указанных отношениях английский пэр или вице-король Индии не ближе к шудре или африканскому негру, чем римский патриций к рабу. Это значит, что политический конус современной Британской империи ничуть не ниже и не менее стратифицированный, чем конус многих древних и средневековых политических организаций. Выравнивание британского общества, которое происходило в последние несколько столетий, компенсируется возвышением за счет приобретенных колоний и колониальных низших страт. То же можно сказать и о Франции, Нидерландах и других европейских странах, которые имеют колонии. Раз дело обстоит так, то тенденция, которую мы обсуждаем, становится весьма спорной. Если к этому добавить утверждение, что первобытные группы были менее стратифицированными, чем современные европейские политические организации, то наличие этой тенденции становится еще более спорным. Более того, принимая во внимание, что в других частях света (в Индии, неколониальной Африке, Китае и среди коренных жителей Монголии, Маньчжурии, Тибета, среди аборигенов Австралии и многих островов Океании) политическая стратификация такая же, какой она была многие века назад, то по сравнению с этими инертными слоями европейкое население оказывается в абсолютном меньшинстве. Среди европейских стран, например в России, политическая стратификация скорее усилилась за последние несколько лет, а потому есть все основания оспаривать существование постоянной тенденции к выравниванию политической стратификации.

3. Флуктуации политической стратификации

На основе вышесказанного можно заключить, что политическая стратификация изменяется во времени и в пространстве без какой-либо постоянной тенденции. И внутри отдельной стратификационной структуры, и внутри ряда политических организаций существуют циклы возрастания и уменьшения политической стратификации. Христианская церковь, как религиозная организация, в начале своей истории имела очень незначительную стратификацию; позднее она возросла, достигла кульминационного пика, и в течение последних веков наблюдается тенденция ее выравнивания'. Римские и средневековые гильдии дают другой пример. Р. Греттон продемонстрировал подобный цикл в эволюции среднего класса Англии. Крупные политические организации Китая, Египта, Франции или России продемонстрировали ряд подобных изменений в течение своей истории. Внутри любой политической организации формы стратификации "возникают, растут, распространяются, развиваются, достигают максимума, постепенно приходят в состояние упадка, разрушаются или превращаются в некоторые другие организации или формы"2. Так и политическая стратификация может изменяться без какого-либо постоянного направления. Ход изменения станет более понятным, если мы примем во внимание некоторые факторы, влияющие на изменения политической (а также и других форм) стратификации.
' Spencer H. Principles of Sociology. Vol. 3. Ch. 8.
2 Chapin S. F. A Theory of Synchronous Culture Cycles // Social Forces. 1925. Vol. 3. P. 598.

345

4. Связь флуктуации политической стратификации с колебаниями размеров и однородности политической организации'
Не делая попытки объяснить здесь проблему факторов, определяющих колебания стратификации во всей ее комплексности, среди многих выделим два, оказывающих наиболее заметное влияние на политическую стратификацию. Это: &)размер политической организации•, ^биологическая (раса, пол, здоровье, возраст), психологическая (интеллектуальная, волевая и эмоциональная) и социальная (экономическая, культурная, моральная и т. д.) однородность или разнородность ее населения.
1. При общих равных условиях, когда увеличиваются размеры политической организации, то есть когда увеличивается число ее членов, политическая стратификация также возрастает. Когда же размеры уменьшаются, то уменьшается соответственно и стратификация.
1. Когда возрастает разнородность членов организации, стратификация также увеличивается, и наоборот.
3. Когда оба эти фактора работают в одном направлении, то и стратификация изменяется еще больше, и наоборот.
4. Когда один или оба этих фактора возрастают внезапно, как в случае военного завоевания или другого обязательного увеличения политической организации или (хоть и редко) в случае добровольного объединения нескольких прежде независимых политических организаций, то политическая стратификация поразительно усиливается.
5. При возрастании роли одного из факторов и уменьшении роли другого они сдерживают влияние друг друга на флуктуацию политической стратификации.
Таковы основные утверждения, касающиеся факторов колебаний политической стратификации. Попытаюсь кратко обосновать, почему эти факторы приводят к изменению стратификации.
Увеличение размера политической организации увеличивает стратификацию, прежде всего, потому, что более многочисленное население диктует необходимость создания более развитого и крупного аппарата. Увеличение руководящего персонала приводит к его иерархизации и стратификации, иначе, десять тысяч равноправных официальных лиц, скажем, безо всякой субординации дезинтегрировали бы любое общество и сделали бы невозможным функционирование политической организации. Увеличение и стратификация государственного аппарата способствуют отделению руководящего персонала от населения, возможности его эксплуатации, плохому обращению, злоупотреблениям и т. д. — это было, есть и будет фактором колебаний стратификации. Во-вторых, увеличение размера политической организации приводит к увеличению политической стратификации, так как большее количество членов различается между собой по своим внутренним способностям и приобретенным талантам. Эти различия, как мы увидим, также приводят к усилению политической стратификации.
По той же самой причине возрастание неоднородности населения приводит к усилению политического неравенства. Физически невозможно быть одинаковыми мужчине и ребенку, гению и идиоту, слабому и сильному, честному и бесчестному и т. д. Когда в одном и том же политичес
' С соответствующими модификациями последующее повествование применимо также и к экономической, и к профессиональной формам стратификации.

346

ком организме есть раб и английский пэр, туземец из Конго и профессор из Бельгии, то вы можете проповедовать равенство сколько вам будет • угодно, но оно тем не менее существовать не будет. Появится стратифи• кация, хотите вы того или нет. Если к этому добавить еще многие "предубеждения" и эмоциональные симпатии и антипатии, разногласия и войны и все враждебные эмоции, вызываемые ими, то станет ясно, что разнородность должна работать в пользу стратификации. А если еще добавить человеческую алчность, жадность, страсть власти, борьбу за существование и многие подобные "добродетели", то слабость одной части и сила другой должны привести к лишению гражданских прав первых и к увеличению привилегий последних. Все эти и подобные сателлиты разнородности случаются тогда, когда в результате войны или насилия один политический организм поглощает другой. Пусть даже завоеватели состоят из безгрешных ангелов (в действительности же они чаще всего напоминают дьяволов), даже им не удастся избежать стратификации. Когда такой совершенно разнородный политический организм, как Индия, вошел в состав Британской империи, то будь даже все британцы искренними уравнителями, они не смогли бы установить действительного политического равенства. На бумаге и на словах это можно сделать, но на практике — нет.
Причины, привиденные выше, объясняют, почему уменьшение размера политического организма или уменьшение разнородности его населения приводят к уменьшению стратификации. В качестве специфической формы уменьшения разнородности необходимо упомянуть факт длительного временного и пространственного сосуществования данного населения в пределах одного и того же политического организма. Такое сосуществование означает длительный социальный контакт и взаимодействие, за которыми следует возрастание однородности в привычках, манерах, социальных традициях, идеях, верованиях и в "единомыслии". Это, в соответствии с вышесказанным, должно привести к уменьшению социальной стратификации'.
Аргументация. Приведенная выше гипотеза подтверждается и находится в соответствии со следующими фундаментальными рядами фактов.
1. Когда размер и разнородность примитивных групп малы, то нет необходимости в заметной политической стратификации. Фактическая ситуация полностью подтверждает это ожидание.
2. Размер и разнородность таких европейских политических организмов, как Швейцария, Норвегия, Швеция, Дания, Нидерланды, Сербия, Болгария и некоторых других, малы, поэтому их политическая стратификация значительно меньше, чем стратификация более крупных политических организмов, таких, как Британская империя (с колониями), Германия, Франция (с колониями), Россия или Турция (до отделения от нее Сербии, Болгарии, Румынии) и т. д. Экономические, политические и другие контрасты внутри этих малых социальных организмов менее заметны, чем внутри более крупных, несмотря на мешающее влияние различных сил, которые часто скрывают или ослабляют результаты влияния обсуждаемого фактора.
• Ellwood С. A. The Psychology of Human Society N Y., 1925. P. 208 ff.; Bogardus E. S. Fundamentals of Social Psychology. Los Angeles, 1924; Park R. E., Burgess E. W. Introduction to the Science of Sociology. N. Y., 1921. Ch. 4; Ross E. A. Principles of Sociology. N. Y., 1915. Ch. 11—17.

347

3. Так как размеры современных политических организмов в среднем больше, чем размеры примитивных групп', то естественно, что политическая стратификация современных организмов должна быть больше стратификации первобытных племен.
4. Так как до настоящего времени неожиданные и крупные увеличения размеров, возрастание разнородности населения происходили главным образом в результате войн, то следует ожидать, что фактор войны вызывает усиление политической стратификации. Исследования Спенсера, Гумпловича, Ратценгофера, Ваккаро, Оппенгеймера, Новикова, не упоминая другие имена, подтверждают это ожидание2. Так, в древнееврейском политическом сообществе появились группы угнетаемых; в Древней Греции — илоты и метеки; в Риме — чужеземцы; ими же были неполноправные в кельтских и тевтонских общинах, низшие касты в Индии и т. д.
5. Вне зависимости от военных условий увеличение размера политических организмов приводит к росту стратификации, если она не сдерживается влиянием иных балансирующих сил. История подтверждает этот тезис. Одновременно с увеличением размера политического сообщества Рима периода республики чрезвычайно усложняются политический механизм управления и стратификации населения. Становится больше правительственных рангов, а население начинает постепенно распадаться на все более многочисленные политические слои. Помимо cives3* и clientes4* и небольшого числа хорошо оплачиваемых слуг появляются много разнообразных групп, как-то latini,5* члены civitates с suffragio и без suffragio6*, группа civitates liberae7*, подразделяемые на aequm и iniquum8*, жителей provincii9* с их различными рангами и т. д. В результате могущественного расширения Римской империи весь политический аппарат Рима, вся политическая стратификация, начиная с граждан самых низких политических рангов и самых лишенных жителей provinci; и кончая высшими слоями центрального правительства, все население Рима сильно возросло в вертикальном и горизонтальном направлениях10. И наоборот, в начале империи, когда практически остановилось расширение государства и благодаря постоянным контактам уменьшилась разнородность населения, мы видим, что вплоть до 212 года нашей эры исчезают все эти градации, римское гражданство предоставляется почти всем жителям Римской империи, кроме peregrini
' Согласно А. Сатерланду, средние размеры примитивного сообщества колеблются между 40 и 360 членами; варварских групп — 6500 и 442 000 членам цивилизованных народов — 4,2 миллиона и 24 миллиона; современных культурных народов от 30 миллионов до 100 и более миллионов. См.: Sutherland A. The Origin and Growth of the Moral Instinct. L., 1898.
2 Spencer H. Principles of Sociology; Gumplowicz L. Die Rassenkampf. Leipzig 1898; Gumplowicz L. Outlines of Sociology. Philadelphia, 1889; Vaccaro M. Les bases sociologiques du droit et de l'Etat. P., 1898; Novicov J. Les Luttes entre societes humaines. P., 1896; Oppenheimer F. Der Staat. В., 1908.
3 * — граждане (лат.).
— чужеземцы (лат.). Первоначально плебеи.
— латины, потомки древнейшего населения Дания (лат.).
— избирательный голос (лат.).
— незаконнорожденные (лат.).
— равные и неравные (лат.).
—провинций (лат.).
1 Girard P. Manuel elementaire de droit romain. P., 1911; Mommsen T. Abriss des romischen Staatsrecht. В., 1893; Willems P. Le droit publique romain. P., 1910.

348

dediticii'*. Подобный параллелизм, хотя не такой явный и не такой панорамный, мы наблюдаем в истории Древней Греции, особенно Афин и Спарты, Ахейской лиги. Установление Делосского союза под гегемонией Афин, или установление Ахейской лиги, или расширение гегемонии Спарты на Пелопоннесе приводили к возникновению новых слоев в управленческом аппарате и новых страт среди свободного населения2. Уменьшение размеров этих политических организмов в IV—III веках до нашей эры привело к противоположному результату. Еще более заметен этот процесс на примере создания империи Александра Македонского, при объединении племен первыми Меровингами и Карлом Великим, при попытках создания Священной Римской империи, при расширении Британской империи, России и, наконец, при образовании Германской империи в XIX веке. Общее направление всех эчих процессов, как бы они ни отличались друг от друга, в том, что за периодами увеличения политических организмов следовало создание дополнительных политических и управленческих страт — империального, федеративного, конфедеративного, — причем слой завоевателей всегда возвышался над покоренными и ранее существовавшими стратами. В результате в период такого политического увеличения или немного позднее весь политический конус становился выше и сложнее. Уменьшение политической стратификации, которое было достигнуто среди населения России, Англии, Бельгии, было уничтожено или ослаблено приобретением новых колоний, таких, как Индия, Конго, Филиппины, Марокко, азиатские, финские и польские провинции России с их разнородным населением. Все эти факты, среди большого числа им подобных, подтверждают нашу гипотезу3.
6. В период уменьшения размеров политического организма и сокращения разнородности населения обязательно происходит процесс "выравнивания" политической стратификации. Несмотря на многие противоборствующие факторы, такой параллелизм проявлялся не раз. "Феодализации" в древнем Египте, Китае, распады крупного политического организма на независимые части приводили к уничтожению верхних слоев центральных правительств и наиболее привилегированной части населения. Подобный процесс произошел в результате распада поздней Римской империи, империи Александра Македонского, Древнегреческих союзов. Священной Римской империи, империи Карла Великого. В наше время — в результате распада политического единства Австро-Венгрии или уменьшения размеров России. Отделение Финляндии, Польши, Прибалтики от России уничтожило определенный слой граждан в политическом конусе России. Если бы произошло отделение Индии, Конго или Марокко от соответствующих европейских держав, то результат был бы тем же: выравнивание стратификации внутри этих европейских политических организмов. Независимость прежних частей крупного организма означает уничтожение политической сверхструктуры этих в прошлом могущественных организмов и, соответственно, шаг вперед к выравниванию политического конуса.
' * жители государств, которые после поражения в войне были лишены независимости.
2 Hammond В. E. Bodies Politic and Their Government. Cambridge, 1915. Ch. 9 10,25.
3 Spencer H. Principles of Sociology. Vol. 2.

349

7. Так как при изменениях размеров и разнородности населения политических организмов не наблюдалось никакой определенной тенденции, иными словами, они попросту колебались во времени, то ожидается, что политическая стратификация, как "функция" этих "независимых колебаний", будет обязательно изменяться безо всякого определенного направления. А это и будет объяснением отмеченного выше процесса "ненаправленных" колебаний политической стратификации. Каждый, кто изучал немного историю политических организаций, знает, что самым нерегулярным образом изменяются их размеры. Иногда они увеличиваются, иногда сокращаются'. Многие общества прошлого, такие, как Египет, Персия, Рим, Греция, Карфаген, Вавилон, Священная Римская империя, империя Тамерлана, Арабские халифаты, образовывались, развивались с колебаниями, достигали своего расцвета, с колебаниями же приходили в упадок и, наконец, исчезали вовсе. Ныне действующие политические организмы, будь то Китай или любое европейское или американское государство, тоже демонстрируют похожие изменения в течение своей истории. Некоторые из них пережили самые противоположные фазы флуктуации (Китай, Турция, Испания): крупные циклы увеличения и циклы существенных сокращений их размеров. Даже те державы, которые и поныне находятся в фазе увеличения (Британская империя, США), пережили колебания размеров в прошлом своей истории. Такие изменения размеров в истории политических организмов в одних случаях значительны и внезапны, в других — постепенны и замедленны. Наряду с глобальными изменениями, для реализации которых порой требовался отрезок времени в несколько столетий, существуют более мелкие колебания, которые происходят в течение нескольких лет или нескольких десятилетий. Сокращение размера России со 178 миллионов населения в 1914 году до 133 миллионов в 1923 году; изменение размеров европейской части Турции с 9,5 миллиона в 1800 году до 15,5 миллиона в 1860 году и вновь до 5,9 миллиона в 1900 году; сокращение размеров Австрии и частично Германии за последние несколько лет — вот лишь некоторые примеры таких колебаний. Де Греф показал, что такие изменения суть нормальное явление в истории любого политического организма; он также отметил, что для любого политического организма существует точка перенасыщения, после достижения которой наступает период "отступления", который в некогорых случаях приводит к концу существования организма, в других же за ним снова следует период увеличения размеров и т. д.2 Если положение вещей таково и не существует определенной постоянной тенденции в изменении размеров организмов, если политическая стратификация является функцией размера политического организма и разнородности его населения, то, естественно, нельзя найти какую-либо долговременную тенденцию во флуктуациях политической стратификации. Так как наши "независимые колебания" меняются без какого-либо направления, то их "функция" (политическая стратификация) должна меняться тоже безо всякого направления. Таков результат, к которому мы пришли.
То, что мы не нашли какой-либо тенденции в сфере политической стратификации, полностью соответствует результату, к которому мы пришли, исследуя экономическую стратификацию. Эта идентичность результатов, достигнутых в обеих сферах стратификации, есть допо-
' Грубый анализ на эту тему можно провести по историческим атласам, на которых отчетливо видны территории государств в разные периоды их развития. 1 De GreefG. La structure generale des societes. P., 1908. Vol. 1—3.

350

лнительное подтверждение нашей гипотезы "ненаправленного цикла исюрии". Более того, тот факт, что приверженцы теории наличности некой закономерной тенденции не смогли доказать ее, дополнительно подтверждает нашу правоту. Все это дает основание для признания нашей гипотезы в качестве столь же научной, как и все модные сейчас, теории "различных направлений" и "исторических тенденций". Вместе с силами политического выравнивания действуют силы политической стратификации. Их взаимная борьба была, есть и, вероятно, будет продолжаться. Иногда в одном месте одерживают победу силы выравнивания, в другом — победителями оказываются стратифицирующие силы. Любое усиление выравнивающих факторов по аналогии с законами физики вызывает усиление противодействия со стороны противоположных сил. Так история развивалась и, вероятно, будет развиваться впредь.

5. Есть ли предел во флуктуциях высоты и профиля политической стратификации?

На основании вышесказанного можно утверждать, что при более или менее нормальных условиях профиль политической стратификации колеблется в пределах более широких, чем профиль экономической ci ратификации. По сравнению с экономическим профилем изменения абриса полшической стратификации кажутся менее сглаженными и более конвульсивными. Серьезная общественно-политическая реформа, как, например, освобождение негров, изменение избирательных прав или введение новой конституции, может лишь слегка изменить экономическую стратификацию, но часто приводит к серьезному изменению политической стратификации. В результате переиначивания системы обязанностей и привилегий, смены формы законодательства все политические слои могут быть упразднены, перемешаны внутри политической пирамиды или смещены. А приводит это чаще к изменению всей стратификационной формы. Этим можно объяснить большее разнообразие политического профиля по сравнению с профилем экономической с гратификации.
Более того, в случае катастрофы или крупного переворота происходят радикальные и необычайные профили. Общество в первый период великой революции часто напоминает форму плоской трапеции, без верхних эшелонов, без признанных авторитетов и их иерархии. Все пытаются командовать, и никто не хочег подчиняться. Однако такое положение крайне неустойчиво. Спустя короткий промежуток времени появляется авторитет, вскоре устанавливается старая или новая иерархия групп и, наконец, порушенная политическая пирамида воссоздается снова Таким образом, слишком плоский профиль суть только лишь переходное состояние общества. С другой стороны, если страчификация становится слишком высокой и слишком рельефной, ее верхние слои, или верхушка, рано или поздно отсекаются: революцией ли, войной, убийством, путем низвержения монарха или олигархов, путем ли новых мирных законов — способов много и они разнообразны. Но результат их один и тот же: выравнивание слишком высокого и чересчур нестабильного политического организма. Вышеуказанными способами политический организм возвращается к состоянию равновесия тогда, когда форма конуса либо гипертрофированно плоская, либо сильно возвышенная.

351

6. Есть ли периодичность во флуктуациях политической стратификации?

Не раз предпринимались попытки доказать существование периодичности в изменениях политических режимов. Так, О. Лоренц, К. Джоэль, Г. Феррари и некоторые другие пытались показать, что существуют периоды от 30 до 33 лет, которые маркируют серьезное изменение в политическом режиме любой страны'. Дж. Дромель обосновывал тезис о существовании периодов в 15—16 лет2. Другие говорили о наличии более глобальных периодов — в 100, 125, 300, 600 и в 1200 лет. К. Миллар настаивал на периодичности в 500 лет3. Какими бы интересными ни были эти теории, их аргументы неубедительны. Но нет причины заранее объявлять все подобные попытки лишь "числовым мистицизмом", как делают их оппоненты. Наоборот, проблема заслуживает более внимательного изучения. Но в то же время периоды еще не доказаны, а сами теории нуждаются в проверке. Существует ли периодичность во флуктуациях или же нет, но само их наличие в политической стратификации и их ненаправленный характер представляют собой самую вероятную гипотезу.

Резюме

1. Высота профиля политической стратификации изменяется от страны к стране, от одного периода времени к другому.
2. В этих изменениях нет постоянной тенденции ни к выравниванию, ни к возвышению стратификации.
3. Не существует постоянной тенденции перехода от монархии к республике, от самодержавия к демократии, от правления меньшинства к правлению большинства, от отсутствия правительственного вмешательства в жизнь общества ко всестороннему государственному контролю. Нет также и обратных тенденций.
4. Среди множества общественных сил, способствующих политической стратификации, большую роль играет увеличение размеров политического организма и разнородность состава населения.
5. Профиль политической стратификации подвижнее, и колеблется он в более широких пределах, чаще и импульсивнее, чем профиль
экономической стратификации.
6. В любом обществе постоянно идет борьба между силами политического выравнивания и силами стратификации. Иногда побеждают одни силы, иногда верх берут другие. Когда колебание профиля в одном из направлений становится слишком сильным и резким, то противоположные силы разными способами увеличивают свое давление и приводят профиль стратификации к точке равновесия.
• Lorenz О. Die Geschichtswissenschaft in Hauptrichtungen und Aufgaben. B., 1886. P. 271—311; Joel K. Der Seculare Rythmus der Geschichte // Jahrbuch fur Soziologie. 1925. Bd. l; Ferrari G. Teoria dei periodici politici. Milano, 1874.
2 Drommel J. La Poi de revolution.
3 Millard С. Essai de physique social et de construction historique // Revue Internationale de sociologie. 1917. № 2.