Парсонс Т. Система современных обществ

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава шестая. НОВЫЕ КОНТРАПУНКТЫ

Многим читателям может показаться, что особое внимание, которое было уделено американскому обществу в предыдущей главе, объясняется узкоместническим пристрастием автора. Но все же такой выбор был продиктован соображениями аналитического порядка. Вероятнее всего, нарождающуюся модель можно описать лучше, если остановиться на одном примере, но более основательно, чем на нескольких, но более поверхностно. Соединенные Штаты были выбраны, исходя из убежденности, что эта страна стала (как надолго, покажет время) лидером современной системы — не в обычном политическом смысле, а благодаря структурным инновациям, составляющим сущность современного общественного развития. Этот выбор основывайся также на эволюционной схеме, в духе которой выдержана вся книга. Мы подчеркивали, что широкая тенденция развития в направлении «индивидуализации», децентрализации и добровольных ассоциаций началась еще при феодализме, как это описано у М. Блока. Если верно сделанное в третьей главе определение «северо-западного угла» Европы «лидирующим» в этой тенденции в XVII в., то та же логика подсказывает, что Соединенные Штаты играют роль лидера в теперешние времена; сравнимая модель явно просматривается в таких родственных обществах, как Канада и Австралия 1 . Эта перспектива американского общества была начертана А. Токвилем в 30-е годы XIX в., когда потенциал этого общества только лишь приоткрылся этому проницательному наблюдателю. Представляется, что его взгляд дает более надежный ключ к пониманию американского общества, чем описания наших дней, в которых основной акцент делается на бюрократизацию и концентрацию власти.

Перейдем теперь к общей характеристике современной системы в целом. Мы утверждаем, что, как и на этапе ранней современ-

1 См .: Lipset S . M . The first new nation . N . Y .: Basic Books , 1963.

16"?

ности, «ведущие» элементы осуществляют функцию целедостиже-ния для системы в целом и функции адаптации и интеграции внутри ее. Такое раздвоение было характерно для Англии и Голландии в XVII в. и для Соединенных Штатов в XX в. Оно отражает общее направление развития современной системы в сторону адаптации и добровольности ассоциаций. Другая основная инновационная функция для системы в целом — адаптивная. Те общества, в которых преобладает адаптивная функция системы (Пруссия на раннем этапе и Советский Союз сегодня), внутри себя ставят во главу угла функцию социетального целедостижения.

Этот кажущийся парадокс лучше всего, вероятно, прояснить на конкретных примерах. Мы приписали Пруссии расширение и консолидацию преимущественно западной модели на северо-восточной границе системы европейских обществ и создание структурной базы для объединения Германии. Эти процессы породили ожесточенные конфликты, когда Германия интегрировалась в более демократическую и «ассоциативную» структуру Западной Европы, но затем реорганизованная Германия возглавила экономическую модернизацию на континенте.

Подобно Пруссии, Советский Союз «распространил» европейскую систему дальше на восток. С конца XVIII в. Россия все больше внедрялась в европейскую систему, особенно в войнах против Французской революции и Наполеона и при установлении вслед за ними в Европе «консервативной» межгосударственной системы. На протяжении XIX в. она, колонизировав Сибирь, расширила европейскую систему до Тихого океана.

В том, что главным источником инноваций для системы современных обществ на более поздних стадиях развития мы считаем подсистемы целедостижения и адаптации, есть одно важное допущение. Оно не было полностью раскрыто и обосновано в этой краткой работе и состоит в том, что институционализированные во времена Ренессанса и Реформации главные образцы ценностных ориентации с тех пор оставались в общих чертах неизменными 2 . Конечно, вокруг ценностей разворачивались бесконечные конфликты, но по большей части они касались конкретных частностей и не затрагивали существа дела. Также очень важно, что каждый из прослеженных нами основных этапов дифференциации и другие процессы изменения стимулировали повышение уровня генерализации ценностного образца, а отчасти происходили в

- Parsons T. Christianity//Internattonal Encyclopedia of the Social Sciences. N . Y .: Macmillan , 1968.

164

результате этого повышения. Показательным примером может служить изменение, в результате которого на смену прежней христианской традиции государственных церквей и навязанного религиозного единообразия пришла разрешенная религиозная свобода.

Как в Соединенных Штатах, так и в Советском Союзе сложились идеологии, отличающиеся от старых западноевропейских образцов; многое в них, особенно в советской, все еще частично отвергается западноевропейскими обществами. Но ценностное содержание этих идеологий следует, по моему мнению, рассматривать скорее как «конкретизацию» более общего западного ценностного образца — инструментального активизма, чем как отступление от него. В целом это замечание можно отнести также к идеологиям «социальной критики» и восстания, получившим широкое распространение в наши дни.

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

По мере того как русская революция упорядочивалась после хаоса, созданного военным напряжением, гражданской войной и внешней интервенцией, политический контроль в стране сосредоточивался в руках «диктатуры пролетариата» — особого коммунистического варианта социализма. Партия и государство стали агентами модернизации в той же мере, в какой были агентами революционных завоеваний.

Хотя индустриализация началась в России до революции 1917 г . (некоторые авторитеты доказывают, что революция на самом деле замедлила ее ход 3 ), массированные усилия в этом направлении были впервые предприняты советским режимом. Из двух революций раннего периода модернизации Советский Союз наиболее успешно преуспел в первой — промышленной: в короткий срок он достиг второго места в мире.

Однако, несмотря на свой по преимуществу диктаторский характер, советский режим осуществил и многое из того, что свойственно демократической революции. Были ликвидированы многие аскриптивные компоненты старого общества: немедленно отменена монархия; устранена аристократия как статусная группа, более тесно привязанная к трону, чем даже во Франции; в течение значительного времени дети буржуазии и аристократии подверга-

1 См .: Gerschenkron A. Problems and patterns of Russian economic development// The transformation of Russian society/Ed, by. C . E . Black . Cambridge ( Mass . ): Harvard Univ . Press , 1960.

165

лись такой систематической дискриминации, что в конце концов в стране сложился новый «высший класс» 4 .

Отождествление русской церкви с царским режимом было полнее, чем где-либо в Западной Европе. В своем радикальном антиклерикализме коммунистический режим следовал Французской революции и зашел в этом дальше, чем это случилось в любой некоммунистической стране. Прежняя позиция церкви была подорвана, а терпимость в отношении организованной религии весьма ограничена. Марксизм-ленинизм обрел, однако, полурелигиозный статус, что препятствовало становлению религиозного плюрализма.

Индустриализация значительно сократила масштабы локальной замкнутости и партикуляризма. Произошло значительное развитие городов, системы образования, возросла географическая и социальная мобильность, хотя свобода передвижения и смены рабочих мест оставалась относительно ограниченной 5 .

Эти процессы указывают на сдвиг в сторону развития в социе-тальном сообществе гражданского комплекса. На определенных уровнях советская система культивировала универсалистские стандарты и стремилась к полному включению всех своих граждан в жизнь общества как через всеобщее образование, так и через насаждение в умах государственной идеологии. Советская политическая система даже еще в большей степени, чем Французская революция, стояла перед дилеммой жесткого контроля партии и государства, с одной стороны, и максимизации свободы, декларируемой идеалом «отмирания государства», — с другой. Проблема эта свойственна социальным институтам, занимающим промежуточное положение между верховной властью и народными массами.

Многие из институтов, с которыми боролась, хотя и в разной степени, Коммунистическая партия, снова стали довольно открыто признаваться. Один из них — это дифференциация в оплате труда, отражающая, как и в других обществах, разницу в компетентности и ответственности. Другой — семья. После того как развод можно было получить по первой просьбе, настал период, когда добиться его стало труднее, чем в большинстве капиталистических обществ 6 . Индивидам и семьям было разрешено иметь неко-

4 Fainsod M . How Russia is ruled . Cambridge ( Mass. ): Harvard Univ. Press, 1963.

5 Inkeles A., Bauer R.A. The Soviet citizen. Cambridge ( Mass. ): Harvard Univ. Press, 1959.

6 См .: Geiger K. The family in Soviet Russia. Cambridge ( Mass. ): Harvard Univ. ' Press, 1969.

166

торые личные финансовые ресурсы в виде сберегательных счетов и т.п. 7 Точно так же, при всех имевшихся ограничениях, значительней стала независимость судебных органов от административных властей 8 . Хотя все эти институты сегодня признаны, все еще остается сомнение относительно их влиятельности и автономности, например в отношении родительского контроля за детьми.

Главным же вопросом всегда был вопрос государственного управления экономикой. В сталинское время пятилетних планов, подготовки к войне и войны концентрация власти достигла крайних пределов. Это была эпоха политического тоталитаризма и «командной экономики» 9 . Экономическое развитие носило до мельчайших деталей экстраординарный характер, но, как показала Большая Чистка конца 30-х годов, его сопровождала жестокая политическая напряженность, следствием чего стал кризис «десталинизации» середины 50-х годов.

Командная экономика подавила или резко ограничила многие из главных механизмов, действующих в других индустриальных экономиках, наиболее наглядно — деньги и рынки 10 . Вместо рынка была создана система иерархических решений. Директора предприятий проводили в жизнь распоряжения центральных плановых органов, используя материалы и рабочую силу, выделяемые им другими, управляемыми также из центра организациями". В результате такой радикальной централизации появлялись многочисленные трудности, и советская власть пыталась ограничить ее, не подвергая опасности социалистические принципы. Распределение рабочей силы было особо уязвимым местом, поскольку политика прямого командования слишком резко ограничивала индивидуальную свободу. Советская практика сегодня далеко отошла от полувоенного образца — приказного прикрепления людей к определенной работе. Такая же в основе своей проблема характерна и для потребления. Хотя советские плановики часто высмеивали капиталистический «суверенитет потребителя», они все чаще сталкиваются с необходимостью строить свои производственные планы с учетом того, что потребители считают по мень-

7 См .: InkelesA ., Bauer R . A . Op . cit .

8 См .: Herman H.J. Justice in the U.S.S.R. Cambridge ( Mass. ): Harvard Univ. Press, 1963.

* См .: GrossmanG. The structure and organization of the Soviet economy//Slavic Review. 1962. Vol. 21. June. P. 203-222.

1( 1 См .: GrossmanG. Economic systems. Englewood Cliffs (N.J.): Prentice-Hall, 1967.

11 BerlinerJ.S. Factory and manager in the U.S.S.R. Cambridge ( Mass. ): Harvard Univ. Press , 1957.

167

шей мере приемлемым. Особенно это стало заметно после недавнего роста потребительских доходов 12 , который можно рассматривать как начало фазы, называемой У.Ростоу «массовым потреблением» 13 .

Вероятно, самой серьезной проблемой остается демаркационная линия между правами государства и гражданина. С точки зрения западных ценностей на тоталитарном этапе, символизируемом террором и тайной полицией, отрицались «права граждан» на защиту от государства 14 . После смерти Сталина давление государства значительно ослабло, хотя остается неопределенным, насколько прочно укоренились в обществе гражданские права. В соответствии с идеологией провозглашалось, что с приходом коммунизма наступит пора почти неограниченных индивидуальных свобод, но неясно, как это собирались осуществлять на практике.

Хотя в Советским Союзе институционализировано избирательное право, в его рамках допускался только выбор по принципу «да—нет» и пресекалась любая организованная оппозиция теми, в чьих руках находится власть. Но пусть эта система и не предоставила рядовому гражданину реального выбора в отношении проводимого политического курса, тем не менее она действительно уже отличалась от старой европейской «легитимности», при которой индивиды рассматривались как подданные своих монархов 15 .

Из этих начинаний может развиться политический компонент гражданства, более похожий на общеевропейские образцы. Сталинский тип диктатуры, по всей вероятности, уже не повторится. По крайней мере, судя по всему, ныне нельзя уже править без утверждения Центральным Комитетом Коммунистической партии важных политических решений, с существованием ЦК уже нельзя не считаться и им нельзя манипулировать, как это было при Сталине. Эта система способна эволюционировать к чему-то, примерно соответствующему английской парламентской системе XVIII в.

Социальный компонент советского типа гражданства развит высоко. Несмотря на то что он сосредоточен в структурах по сво-

12 Goldman M.I. The Soviet economy. Englewood Cliffs (N.J.): Prentice-Hall, 1968.

13 Rostow W.W. The stages of economic growth. Cambridge ( Mass. ): Harvard Univ. Press, 1954.

14 Moore B. (jr.) Terror and progress: U.S.S.R. Cambridge ( Mass. ): Harvard Univ. Press, 1954.

15 См .: Inkeles A. Public opinion in Soviet Russia. Cambridge ( Mass. ): Harvard Univ. Press , 1954.

168

им характеристикам гораздо более иерархических, бюрократических и авторитарных, чем в основных западных обществах, по нему все же можно судить, как далеко ушел Советский Союз от абсолютизма XVII в. 16

В самой диктатуре Коммунистической партии заключены источники нестабильности. Партия и, следовательно, ее руководство сошназначены. Ближайшей параллелью, видимо, могут служить «святые» в политических образованиях кальвинистов, включая раннюю Новую Англию. Во всех этих случаях легитимизируюицая культурная традиция не предоставляла универсального критерия, определяющего, кого полагается считать элитой. Советская система не признавала легитимизацию по рождению — этого классического стабилизатора аристократических систем. В той мере, в какой партия преуспеет в воспитании всего населения в духе добропорядочного социализма, в стране будет нарастать давление в сторону демократизации, подобное тому, какое развилось в западных политических системах и в протестантизме, когда ставился вопрос о ликвидации особого статуса избранных.

Таким образом, реально предположить, что процессы демо-. кратической революции в Советском Союзе еще не достигли точки равновесия, а дальнейшее развитие вполне может пойти в основных чертах по пути образования одного из западных типов демократического государства, с ответственностью перед электоратом, а не перед самоназначенной партией.

Перед революцией формальное образование всех уровней было доступно в России лишь относительно небольшому меньшинству. Одно из первых великих советских достижений было связано с внедрением массового образования. В результате советский народ сегодня является одним из самых широко образованных в мире. Быстрее, чем почти в любой другой стране, за исключением Соединенных Штатов и Канады, происходило здесь повышение уровня образования от начального к высшему. Особый упор делался на естественные науки и технику, во многом из-за стремления к быстрой индустриализации и по военным соображениям, а также по причине их относительной идеологической безопасности. В высшем образовании насаждение официальной идеологии занимало исключительное место и в значительной мере определяло содер- ' жание и форму гуманитарных и социальных наук. В нынешних выражениях недовольства режимом ведущая роль принадлежит

"' Inkeles А., Ваиег К. A . Op . cit .

169

литературно-художественной интеллигенции, которая подвергается серьезным репрессивным мерам.

Научные исследования в Советском Союзе сосредоточены в Академиях наук, существующих отдельно от университетов. Связанной с этим организационной особенностью является то, что контроль за подготовкой специалистов осуществляется не столько университетами, сколько соответствующими министерствами. Например, медицинские институты подчиняются Министерству здравоохранения, а не Министерству образования. Вполне вероятно, что основные причины такого организационного устройства носят политический характер. Академическая система ограждает исследовательскую работу от «публичных» секторов общества, обеспечивая исследователям большую свободу, чем была бы у них, если бы их работа имела более широкий общественный резонанс и тем самым находилась под непосредственным контролем общественности.

С установлением после второй мировой войны новых коммунистических режимов в Восточной Европе и затем в Китае закончился этап «социализма в одной стране». Европейские социалистические общества создали против западных некоммунистических влияний не «железный занавес», а некую весьма проницаемую границу. Эта проницаемость, наряду с такими каналами, как радиовещание, публикации и взаимные посещения, воздействовала на советскую систему существенным образом.

До второй мировой войны пограничные страны в целом были более «европейскими», чем Россия. И нет ничего удивительного в том, что они, хотя в различной степени и спорадически, обнаруживали более сильные устремления к либерализации (в западном варианте). Несмотря на то что Советы время от времени прибегали к жестким мерам для подавления движений за автономию в Восточной Европе, как это было в Венгрии в 1956г. и в Чехословакии в 1968г., в долгосрочном плане воздействие всего этого на саму советскую систему, вероятнее всего, будет способствовать ее либерализации, хотя это и нельзя утверждать со всей определенностью. В некоторых отношениях цена, которую Советский Союз платит за поддержание своей «империи», сходна с той, что многие капиталистические державы платят, чтобы справиться с движениями за независимость в своих бывших колониях.

Коммунистический Китай бросил первый серьезный вызов советскому главенству в «мировом» коммунистическом движении, породив серьезную напряженность, которую мало кто мог ожидать несколько лет тому назад. Этот вызов может подтолкнуть Советский Союз к каким-то договоренностям с Западом, правда в

170

противоположном направлении здесь действуют обязательства по поддержанию единства в коммунистическом движении.

На первом послесталинском этапе советского коммунизма Хрущев ввел формулу мирного сосуществования, поразительно напоминающую формулу cuius regio , eius religio , которая покончила с религиозными войнами. Она также представляла собой выражение отрицательной терпимости: с иностранным идеологическим противником не предполагалось больше бороться силой, однако не допускались какие-либо уступки в отношении легитимности его идеологической позиции. Возможно, несмотря на то что Америка завязла во Вьетнаме, «горячая» фаза холодной войны близится к концу. Но если только параллель с исторической ситуацией в религии верна, то «мирное сосуществование» не является устойчивой позицией. По всей вероятности, развитие продолжится в том направлении, чтобы через многие превратности прийти к идеологически более «экуменической» ситуации.

«НОВАЯ ЕВРОПА» 17

В европейской части современной системы обществ происходили бурные события — две мировых войны, первая из которых породила русскую революцию и фашистские движения, а вторая подписала приговор «имперскому» статусу европейских держав и передала лидерство Соединенным Штатам и Советскому Союзу.

Если определять главную линию развития Европы одним словом, может быть, самым подходящим будет слово «американизация». Этот термин часто употребляется европейскими интеллектуалами в уничижительном смысле. Мы надеемся, что постепенно произойдет освобождение от этой эмоциональной оценки, а также от самой постановки вопроса о том, насколько перемены в Европе обязаны американскому «влиянию» и насколько собственному развитию, хотя последнее несомненно имеет существенное значение. В определенных отношениях идеологическая реакция на «американизацию» сродни контрреформации или консервативному союзу против последствий Французской революции. Реформация, демократическая революция и, думается, «американизация» наравне с ними — все это процессы необратимых перемен в западном обществе, рассмотренном как единое целое.

'" Общее обсуждение этой темы см .: A new Europe ?/Ed. by S.R. Graubard. Boston : Houghton Mifflm, 1964.

171

После 1870 г . континентальный центр тяжести переместился во Францию и новую Германию. Несмотря на острые конфликты между этими странами, вместе они составляли главный базис для воспроизводства образца в нарождающейся «новой Европе» или в современной системе как целом, хотя после второй мировой войны этот базис расширился за счет Северной Италии. Новый североцентральный регион имел смешанный религиозный состав. Наличие противоборствующих сил, подобных « Kulturkampf » в Германии и клерикалам и антиклерикалам во Франции, не помешало дальнейшему развитию религиозного плюрализма, которому способствовало и ослабление папства в Италии с ее в основе своей светским государством.

Франция, бывшая изначально эпицентром демократической революции, отстала в промышленном отношении; большая доля ее рабочей силы по-прежнему занята в сельском хозяйстве и мелком предпринимательстве. Остаются заметными такие аскриптив-ные компоненты, как регион проживания, статусы аристократа, буржуа, рабочего и крестьянина. Франция и близко не подошла к той неаскриптивной интеграции социетального общества, которая получила наибольшее развитие в Соединенных Штатах 18 . Система высшего и среднего образования второго уровня ( lycees ) была до последнего времени нацелена на гуманитарное образование очень малочисленной элиты, рекрутируемой главным образом из высшей буржуазии.

Голлизм, вероятно, можно рассматривать в качестве мягкого функционального эквивалента нацистского движения. В нем подчеркивался национализм, отчасти как компенсация за унижение 1940 г . и утрату французской колониальной империи. Этот режим был экономически консервативным, особенно в том, что касалось озабоченности международным финансовым положением Франции. Но процессы экономической стабилизации и оживления после затяжной инфляции, длившейся в течение жизни целого поколения, принесли с собой новые виды неравенства. Прежде всего, рабочий класс не получил справедливой доли в растущем национальном доходе.

По сравнению с Францией Германия перед второй мировой войной быстро индустриализировалась. Эта скорость, однако, создавала колоссальное напряжение в ее плохо интегрированном социеталь-ном сообществе, расколотом по религиозным, региональным и иным

18 См .: Hoffmann S. et al. In search of France . Cambridge ( Mass. ): Harvard Univ. Press, 1963.

172

признакам 19 . Хотя Германия была пионером в области социального обеспечения, центром профсоюзного и социалистического движений, демократическая революция в ней протекала медленно, а возможности получения высшего образования были ограниченными. Система социальной стратификации сохраняла многие старые элементы аскриптивного неравенства и многообразия. Эти факторы в сочетании с поражением в первой мировой войне, внезапной, но неустойчивой политической демократизацией и усилением советского коммунизма создали условия для прорыва нацизма.

Самым важным источником напряженности, вызвавшим к жизни нацизм, было не соперничество великих держав, а внутренняя структура немецкого социетального сообщества, что проявилось в выборе евреев на роль главного негативного символа, в стремлении собрать в единую нацию всех этнических германцев и в ожесточенном национализме. Антисемитизм также указывает на то, что центральными точками напряженности социетального общества были экономика и система занятости: еврей стал символом опасного и беззастенчивого конкурента, которому нельзя доверять, поскольку он не «принадлежит» к национально-этническому обществу. Фактически, такой же смысл имело и присущее немецкой социальной мысли, начиная с Х1Хв., увлечение идеями о преимуществах Gemeinschaft 20 .

Нацистское движение, даже при всей его колоссальной мобилизации государственной мощи, было острой социально-политической смутой, а не источником будущих структурных образцов 21 , хотя оно, возможно, и внесло свой вклад в послевоенную интеграцию немецкого социетального сообщества.

19 См .: Байт R. Values and uneven political development in Imperial Germany / Unpubl. doctoral dissertation. Harvard University , 1967.

20 См .: Parsons T. Democracy and social structure in pre-nazi Germany //Parsons T. Essays in sociological theory. N.Y.: Free Press, 1954. Об отношениях между антисемитизмом и антикоммунизмом см .: Social strains in America//Structure and process in modern societies. N.Y.: Free Press, I960: Full citizenship for the Negro American?/ /The Negro American/Ed, by T. Parsons, K. Clark. Boston : Houghton-Mifflin, 1966. Последние две статьи перепечатаны в : Politics and social structure. N.Y.: Free Press, 1969.

21 Противоположная интерпретация за последние тридцать лет представлена во множестве работ, посвященных социальной критике. Перечислим несколько самых главных: Fromm E . Escape from freedom . N . Y .: Holt . 1941. [Фромм Э. Бегство от свободы. М .: Прогресс , 1990.); Arendt H. The origins of totalitarianism. N.Y.: Meridian , 1958. [ Арендт X. Истоки тоталитаризма . М .: Центрком , 1996.]; Voegelin E. The new science of politics. Chicago : Univ . of Chicago Press , 1952. Особенно интересный подход к проблеме содержится в кн.: Moore В. ( jr .) Social origins of dictatorship and democracy . Boston : Beacon , 1966

173

Несмотря на то что политическая интеграция любого крупномасштабного и меняющегося общества всегда может быть только частичной, представляется все же, что Франция и Германия испытали большую политическую (как внутреннюю, так и внешнюю) нестабильность, чем другие страны, особенно те, что мы рассматриваем как выполняющие в современной системе «интегративную» роль. Со времен революции Франция имела три монархических и пять республиканских режимов. Новая демократическая система, установившаяся в Германии после первой мировой войны, всего через пятнадцать лет уступила место нацизму. Даже если отвлечься от раздела Германии, ее нынешняя стабильность несколько шатка, хотя прямое возрождение нацизма представляется маловероятным.

Франко-германские отношения находились в центре международных споров, в результате которых были развязаны обе мировые войны. Движение за объединенную Европу хотя и встретило серьезные препятствия после прихода к власти де Голля, может помочь стабилизировать ситуацию, особенно учитывая наличие такой экономической базы, как Общий рынок. Стабилизации может помочь более чем двадцатилетнее существование ООН и то обстоятельство, что отношения Восток—Запад постепенно смягчаются.

Во Франции 22 , но также в Германии и Италии важен особый статус «интеллектуалов». Эти страны являются, по-видимому, средоточием великого наследия европейской интеллектуальной культуры. Исторически это наследие было тесно связано с аристократией и церковью, и упадок этих институтов способствовал выдвижению интеллектуалов.

В противоположность Соединенным Штатам, европейский академический мир гораздо менее тяготел к профессионализации, вобрав в себя меньшее число интеллектуальных функций, занимаясь, например, «гуманистическими писаниями». Несмотря на древность своих традиций, интеллектуалы представляют собой менее дифференцированную группу. Самые интеллектуальные, в строгом смысле этого слова, дисциплины тесно связаны с художественным творчеством: «богемное» общество есть своего рода эмансипированная элита, разделяющая с аристократией презрение ко всему «буржуазному». Особое внимание к высокой культуре, свойственное Франции и Германии, и служит одним из основных доводов в пользу того, чтобы считать эти страны цент-

- См .: Crazier M. The cultural revolution: Notes on the changes in the intellectual climate in Fiance//A new Europe ?/Ed. by S. R. Graubard.

174

ром сохранения и воспроизводства образца в системе современных европейских обществ, несмотря на их политическую нестабильность.

Старый «южный пояс» довольно сильно ослаб. Испания, столкнувшись с внутренними трудностями, попала в изоляцию и стала первой из великих колониальных держав, растерявшей основную часть своей империи. Подъем бисмарковской Германии ослабил Австрийскую империю, которая рухнула после первой мировой войны. Италия объединилась сто лет назад, но так и не стала перворазрядной державой.

Северо-западный угол старой европейской системы, сегодня включающий Великобританию, Голландию и Скандинавию, но не Францию, играет в современной системе главным образом «интег-ративную» роль. Сюда, несмотря на остроту внутренних этнолингвистических противоречий, может быть включена Бельгия, а также Швейцария 23 . Интегративные общества имеют зрелые и сравнительно устойчивые демократические политические институты и хорошо организованные партийные системы 24 . Фашистские движения в этих странах большого успеха не имели.

Хотя эти общества и различаются по тому, следуют ли они традиции гражданского или обычного права, всех их характеризует наличие прочных правовых систем, довольно независимых от политических давлений. Все они имеют твердые традиции гражданских свобод, и ни в одной из них комплекс законов, регулирующих собственность и контрактные отношения, не испытал серьезного подрывного воздействия радикально-социалистической политики. Все страны, кроме Бельгии, находятся в условиях относительной этнической и языковой однородности.

В этих странах имеется также высокоразвитое «государство всеобщего благосостояния», в котором социальное обеспечение и другие способы перераспределения благ повышают социальную защищенность особо низкодоходных групп населения. Развитию в этом направлении содействовали социал-демократические партии, которые в целом размежевались с коммунистическим движением и пользуются широкой поддержкой (часто даже

23 В «интегративную» категорию могут быть также включены Канада и Австралия. Об их отличиях от Соединенных Штатов см.: Upset S . M . The first new nation . N . Y .: Basic Books , 1965. Сегодняшняя Австрия, кажется, больше относится к подсистеме воспроизводства образца.

24 Относящиеся к этой проблеме материалы см .: Cleavage structures, party systems and voter alignment/Ed, by S.M.Lipset, S.Rokkan. N.Y.: Free Press. 1967; Political opposition in Western democracies/Ed, by R.Dahl. New Haven- Yale Univ. Press , 1966.

175

большинства) избирателей. Влияние социализма больше сказалось в политике социальной помощи, чем в обобществлении средств производства.

Социальное и культурное развитие этих стран отражает их сравнительное богатство и опирается на мощную индустриальную экономику в Англии и Швеции и в большей степени ориентированную на торговлю экономику в Голландии. Если сравнивать темпы экономического роста Англии с Германией и Соединенными Штатами, можно видеть замедление роста в этой стране в конце XIX в. Кроме того, сильная зависимость английской экономики от внешней торговли, а также изменение ее политического положения в мире создали с тех пор дополнительные трудности. Вероятно, английская экономика будет скоро инкорпорирована в Общий рынок.

Стратификационное устройство интегративных обществ носит в определенном смысле промежуточный характер. Что касается относительного благосостояния, то в интегративных обществах оказывается помощь и поддержка группам населения с низким доходом и низким статусом более, чем где-либо еще, кроме развитых социалистических. В отличие от американского и советского обществ, в обществах этого типа, особенно в Великобритании, аристократические элементы по-прежнему допускаются к участию в определении характера «режима». Либерализация условий для социальной мобильности, особенно английский закон об образовании 1944 г ., подменяет собой столь характерные для Соединенных Штатов широкую статусную дифференциацию и массовое повышение уровня образования 25 . Тем не менее стратификационная модель этих стран, по всей вероятности, начала сближаться с американской. В Швеции также сохраняются определенные элементы аристократических привилегий, несколько напоминающих те, что существуют в Германии.

Повсеместно в обществах современного типа основная тенденция состоит в том, чтобы определять «классовую» принадлежность максимально широким образом, что, однако, трудно примирить с различиями в доходах, жизненных стилях и символах, с неравенством в обладании политической властью. Американская система стратификации строится вокруг понятия среднего класса. Позиция «высшего класса» относительно непопулярна и непрочна. Там, где он сохранился, он все больше понимается как «властвующая

2 " См.: Marshall Т.Н. Class , citizenship and social development . N . Y .: Anchor , 1965.

176

элита». В то же время все меньше людей можно отнести к рабочему классу в классическом смысле этого слова — остаются лишь «бедняки». В Советском Союзе все уважаемые люди, включая директоров предприятий, ученых, правительственных чиновников и разнообразных интеллектуалов («интеллигенцию»), считаются членами «рабочего класса»*. Другие сегменты системы современных обществ сохранили, хотя и под разными прикрытиями, больше элементов традиционной «капиталистической» двухклассовой системы. Однако практически повсюду в современной системе происходят стремительные перемены в характере классовых и статусных отношений.

Хотя промышленная и демократическая революции в «новой Европе» все еще представляют собой действенные силы, вероятно, самым важным направлением развития является революция в образовании. По существу, условия для нее сформировались еще в старой Европе, в их числе были европейская культурная традиция и введение поначалу в обществах крупного масштаба (в Германии) всеобщего образования (Англия в этом отношении оставалась позади) 26 . По сравнению с Соединенными Штатами и Советским Союзом общества, определяющими функциями которых являются интеграция и сохранение образца, оказались более «консервативными» в плане образовательной революции, но теперь они в нее втягиваются. Эта тенденция будет способствовать росту «меритократии» и поставит на повестку дня проблему уравновешивания технического знания и «гуманистического воспитания» в высшем образовании. Великие гуманистические традиции ведущих европейских стран станут частью культурного багажа всех современных «образованных» классов. Подобные «вливания», вероятно, помогут избавиться от искривлений, связанных с нынешним культурным «американизмом».

Практически везде в современной системе, и в социалистических, и в капиталистических обществах, произошли студенческие

* Эта точка зрения Т. Парсонса спорная, но отражает объективные трудности, создаваемые принятой в советском обществоведении системой социальной стратификации, в которой утверждалось существование двух основных классов — рабочих и крестьян и интеллигенции как прослойки между ними. Вопрос о классовой принадлежности упомянутых Парсонсом категорий населения оставался нерешенным. — Прим. ред.

- k Lancles D. Technological change and development in Western Europe , 1750-1914//The industrial revolution and after/Ed, by H.J.Habakkuk, M.Postan. Cambridge ( Eng. ): Cambridge Univ. Press , 1965. Vol . 6.

177

волнения 27 . Они явились следствием расширения демократической и образовательной революций, а равно и некоторых возможностей, предоставляемых обществу промышленной революцией (например, экономические средства для поддержки массового высшего образования и достаточный спрос на людей с высшим образованием в системе занятости).

Вопрос о статусе студента в академической системе относительно не отрегулирован, и существуют поразительные параллели между сегодняшними студенческими движениями и рабочим движением XIX в. В академической системе студенты занимают низшие позиции на шкале престижа и участия в управлении. К тому же родители многих студентов не имели высшего образования 28 , что позволяет провести параллель между студенчеством и индустриальными рабочими, мигрировавшими из сельской местности. И то и другое движения характеризовались демократической идеологией с сильным утопическим оттенком. Крайние требования студентов сосредоточиваются на установлении по-настоящему демократического управления университетами, при котором каждый студент участвовал бы в управлении наравне с профессором. Похоже, что студенческое движение уже раскалывается на радикальное крыло и умеренное, как это было с рабочим движением. Кроме того, студенческая активность, как и рабочая, может иметь более широкие сферы приложения — саму академическую систему и общественную политику в целом.

Конечно, у этой параллели есть свои пределы. Статус студента, в отличие от рабочего, — временный статус. Далее, различие между рабочими и «капиталистами» основывалось на унаследованном классовом положении, различие же между преподавателями и администрацией, с одной стороны, и студентами, с другой, таковым не является. Как бы то ни было, студенческие волнения явным образом связаны с новым уровнем массового высшего образования.

' 7 Студенческие движения и волнения внушительно проявились также в ряде обществ, которые мы бы отнесли не к современным, а к «модернизующимся» Самая ранняя, как кажется, волна прокатилась по Латинской Америке, за ней последовали другие волны, например в Индии и Индонезии. Как в эти рамки вписывается движение «красных охранников» (хунвэибинов) в Китае, остается неясным В любом случае наша задача — отметить общность этого явления для всех обществ, которые относительно современны по нашим критериям

- s Meyerson M The ethos of the American college student//Daedalus 1966 Summer P 713-739

178

МОДЕРНИЗАЦИЯ НЕЗАПАДНЫХ ОБЩЕСТВ

Как Соединенные Штаты, так и Советский Союз имеют в основе своей европейские культурные традиции и веками тесно взаимодействовали с Европой. Но теперь современная система расширилась за пределы «западного» культурного ареала 29 Начиная с XV — XVI вв европейское влияние через торговлю, миссионерство, переселение и захват колоний распространилось фактически на весь остальной мир.

Япония, однако, модернизовалась без европейской культуры или европейского населения. Добровольная изоляция от Запада и от континентальной Азии в течение двух с половиной веков была вызвана по преимуществу защитной реакцией, особенно при режиме Токугавы, такой же смысл имели и первые шаги по модернизации страны после признания невозможности дальнейшей изоляции. Вначале страна избрала вариант модернизации, свойственный больше восточному региону европейской системы, чем англо-американскому. Императорская Япония Мэйдзи разработала свою конституцию по образцу имперской Германии 30 , гарантируя специальные конституционные привилегии военным и учредив централизованную национальную систему образования. Режим хотя и не поддерживал прямо, но терпимо относился к сосредоточению экономической власти в руках монополий дзайбацу.

Избирательное заимствование восточно-европейских институциональных моделей точно отвечало японской специфике Социальная структура периода династии Токугавы в целом строилась вокруг коллективного целедостижения 31 . Хотя в определенных случаях она была «феодально» децентрализована, но в то же время организована по иерархическому принципу, и человеческие ресурсы можно было легко мобилизовать как в территориальных владениях феодалов, так и через их родовую структуру.

В Японии, таким образом, по крайней мере потенциально, имелись первичные условия для создания интегрированной политической системы, что стало основным направлением модернизации страны после «революции» Мэйдзи. Сопоставимых институциональных ресурсов не существовало, например, в Китае или Ин-

29 Более развернутое общее введение в эту проблему с позиции, аналогичных изложенным здесь, см Emsenstadt S N Modernization Protest and change Engle - wood Cliffs ( N J ) Prentice - Hall 1966

311 cm Bendi\ R Nation building and citizenship N Y Wilev, 1964

Jl cm Bellali R Tokugawa leligion NY Free Press 1957

179

дни 32 . В отношении азиатского «приграничья» и потребностей ускоренной модернизации Японию можно сравнить с Пруссией и позже с Советским Союзом, где власть центрального правительства также была сильна. Режим Токугавы был ориентирован, по-видимому, на удержание всех «феодальных» подразделений страны в состоянии статического равновесия, что, однако, делало шатким некоторые из внутренних структур. Правление Мэйдзи, ориентированное на международные связи, объединило эти подразделения на национально-государственной основе.

Несмотря на «притертость» самобытных и заимствованных элементов, модернизация создавала и очаги острой напряженности, в первую очередь в развитии официально патримониальной бюрократической организации в правительстве и бизнесе. Эти очаги, вероятно, послужили главным источником тяготения Японии к фашизму после первой мировой войны. Ситуация в чем-то напоминала ситуацию в Германии этого же периода 33 . Несмотря на важные различия между этими двумя обществами, парламентаризм и связанные с ним структуры в Японии оказались подвержены такому же сильному давлению, как и аналогичные им институты в Германии. Оба государства, спровоцированные «вакуумом власти», встали на путь военной экспансии.

Присоединение Японии к «оси Берлин—Рим» во время второй мировой войны и ее поражение означали новый поворотный пункт в истории страны. В условиях американской оккупации и в качестве американского союзника Япония порвала со своим близким полуфашистским прошлым и создала демократический парламент
ский режим. Несмотря на существование сильного национального социалистическо-коммунистического движения, она в целом поддержала «свободные» демократические государства в холодной войне. Страна пошла по пути дальнейшей индустриализации и модернизации, включая регулирование роста народонаселения. Японское сельское хозяйсво модернизовалось на основе системы семейных ферм, делающей ненужной коллективизацию, и в этом Япония не отличается от Соединенных Штатов, Великобритании
и все более приближается к образцам Западной Европы.

Несмотря на значительные достижения Японии в модернизации, особенности ее модели с трудом поддаются оценке. В самом I

32 См .: Parsons T. Societies: Evolutionary and comparative perspectives. Englewood

Cliffs (N.J.): Prentice-Hall, 1966.

-" Maruyama M. Thought and behavior in modern Japanese politics. L .: Oxford I

Univ . Press ,' 1963. *

180

деле, похоже, что Япония еще не «утряслась» до состояния стабильности. Ее ранняя склонность к прусской модели коренилась в особенностях местной социальной структуры и подпитывалась за счет международного окружения, в котором можно было «поживиться», прибегнув к агрессивно-оборонительным и экспансионистским действиям. После 1945 г . Япония решительно повернула к адаптивно-интегративной функциональной модели. Будущий курс Японии больше, чем у других индустриальных обществ, зависит от ее международного положения, в частности от того, будет ли она втянута в орбиту все увеличивающего свою мощь коммунистического Китая. Либеральная адаптивно-интегративная модель может прочно институционализироваться в Японии, но ей нет нужды абсолютно точно копировать американскую модель, особенно в двух аспектах.

Во-первых, образец политической легитимизации, символизируемой институтом императорской власти, обладает внутренне присущей ему нестабильностью. В отличие от структуры высшей власти в других современных обществах, в Японии она не искала обоснования непосредственно в какой-нибудь великой исторической религии — христианстве, конфуцианстве, буддизме или в каком-то их побочном продукте вроде марксизма. Структура власти в Японии покоится на историко-этническом базисе, не обладающем собственной внутренней обобщенной ориентацией, на основе которой можно было бы уверенно предсказывать вероятную тенденцию социального развития 34 . Последствия напряженностей, возникающих в ходе рационализации, неизбежной в условиях современности, для Японии остаются неопределенными, хотя дело может идти и к становлению конституционной монархии англо-скандинавского типа. Во-вторых, у Японии нет твердо институциона-лизированной правовой системы в западном смысле 35 . Даже в последнее время японские правовые институты кажутся гораздо слабее, чем, скажем, в дореволюционной России. Острые конфликты интересов, присущие быстрой модернизации, должны соответственно сдерживаться во многом с помощью политических методов, а не путем формального судопроизводства, а также с помощью неформального регулирования, в определенной степени незави-

34 См .: Eisenstadt S.N. The Mclver lecture: Transformation of social, political and cultural orders in modernization//American Sociological Review. 1965. Vol. 30. October. P. 659-673.

33 Rabinowitz R. W. The Japanese lawer/Unpubl. doctoral dissertation. Harvard Univ ., 1956.

181

симого от политики. Таким образом, политический процесс в Японии неизбежно и необычайно сильно отягощен бременем интеграции.

Эти соображения заставляют думать, что Япония менее других современных обществ предрасположена к стабильности. И все же эта страна, вне сомнения, проделала длинный путь в направлении промышленной, демократической и образовательной революций и являет собой первый значимый пример относительно полной модернизации большого и совершенно незападного общества. Опыт ее развития поэтому ставит множество самых общих вопросов о будущем единой системы современных и становящихся современными обществ.

«Империалистическая» стадия во взаимоотношениях западных обществ с остальным миром была переходной. Движение к модернизации сегодня охватило весь мир. В частности, элиты большинства немодернизованных обществ воспринимают важнейшие ценности современности, в основном ценности, касающиеся экономического развития, образования, политической независимости и некоторых форм «демократии». Хотя институционализация этих ценностей остается и еще долго будет оставаться неравномерной и чреватой конфликтами, стремление к модернизации в незападном мире, вероятнее всего, не прервется. Ожидать какого-то ясного исхода нынешнего постимпериалистического брожения придется еще очень долго. Но бремя доказательства лежит на тех, кто утверждают, что в течение следующих двух веков в той или иной части мира произойдет консервация какого-то явно несовременного типа общества, хотя вариации внутри современного типа общества, скорее всего, окажутся многообразными.

Перспективы успешной модернизации незападных обществ представляют собой настолько сложный вопрос, которым занималось такое множество специалистов, что лучше всего ограничиться здесь лишь двумя замечаниями. Во-первых, упадок колониальных империй и жесткие границы внутри современной системы, порожденные холодной войной, создали благоприятные условия для возникновения блока, называемого «третьим миром», в качестве стабилизирующего фактора процесса мировой модернизации. Он может стать классическим примером tertius gaudens . Во-вторых, в той мере, в какой Япония достигнет успешной модернизации и стабилизации, утвердив себя преимущественно интегратив-ным обществом, она сможет занять позицию первостепенной важности, став моделью для модернизующихся незападных обществ и фактором, уравновешивающим различные силы в международных делах.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Сложная проблема перспективы возникает, когда исследование (как в данной книге) охватывает несколько столетий, заканчиваясь обсуждением насущных сегодняшних проблем в обществах, в жизни которых участвуют и автор, и его читатели. Эта проблема становится особенно явной при рассмотрении конфликтов и напряженностей в последней части пятой главы и при выдвижении доводов в пользу особого внимания к американскому обществу в начале шестой главы. В этих местах книги нагляднее, чем в других, видны трудности объективного отбора проблем и явлений из запутанного клубка текущих событий при неполноте информации о них, при существующем к тому же в соответствующих областях социальной науки значительном разбросе мнений, многие из которых можно отнести к разряду «идеологических».

Посему лучшая стратегия сохранения объективности заключается в стремлении к состыковке используемой в этом исследовании теоретической схемы, заведомо компаративистской и эволюционной, с предъявленными эмпирическими фактами, отобранными для подтверждения теоретических толкований. Конечно, важно не упускать из виду, что данное сочинение и предшествующее ему задумывались как единое целое. Чем продолжительнее временной отрезок и шире диапазон сравнений, в рамках которых подвергается эмпирической проверке такого рода аналитическая схема, тем вероятнее, что выделяемые конкретные характеристики и тенденции развития окажутся как эмпирически, так и теоретически значимыми.

Представляется, что эта перспектива в основном не выходит за пределы веберовских взглядов как на общий характер социокультурной эволюции, так и на природу современного общества. Однако читатель , знакомый с работами М . Вебера , должен иметь в

1 Parsons T Societies Evolutionary and comparative perspectives Englewood Cliffs (N J ) Prentice-Hall, 1966

183

виду, что эта книга не является просто попыткой «осовременить Вебера»; в ней имеются существенно иные акценты в интерпретации структур и тенденций. Подписался бы Вебер под этими рассуждениями, если бы прожил еще полвека и был знаком с общественными событиями и научными достижениями этого периода, мы, естественно, знать не можем. Но мы целиком согласны с Ве-бером в том, что развитие того, что он называл западным обществом, в современную эпоху обладает «универсальной» значимостью для человеческой истории, а также с вытекающим из этого положения суждением, что развитие это носит не произвольный, а определенным образом направленный характер.

Эта направленность представляет собой одну из трех составляющих концепции о том, что современные общества образуют некую единую систему. Вторая составляющая этой концепции — это утверждение о едином происхождении современного типа общества, выдвинутое Вебером и более или менее пространно обсужденное нами во Введении. Третья составляющая, а именно тот смысл, в котором современная система предстает как дифференцированная система (нескольких) обществ, нуждается, однако, в дополнительном разъяснении.

Во второй главе мы обратили особое внимание на то, что уже в феодальные времена европейская система была внутренне дифференцированной по функциональным направлениям. Эта дифференциация сильно продвинулась к XVII в. и вместе с расширением системы за ее первоначальные границы сохранилась до наших дней. С определенной точки зрения более позднее развитие в этом направлении — раздел между преимущественно католическими и преимущественно протестантскими областями, между этнически и лингвистически различающимися «нациями» и политически независимыми государствами — подразумевало «дезинтеграцию» средневекового единства западного христианского мира, существовавшего под эгидой церкви и Священной Римской империи. Но этот процесс не состоял в одной только дезинтеграции; для системы в целом он имел и позитивное значение. Такая дифференциация явилась одним из главных вкладов в способность системы не только инициировать значительные эволюционные перемены, но и создать условия для их институционализации. Несмотря на фрагментацию, Запад в течение всего занимающего нас периода оставался регионом с общей культурой, основанной на христианской религиозной традиции и на основе того, что она наследовала от Израиля и классической Греции, причем последнее приобрело самостоятельное значение как через институциональное наследие Рима, так и через воссоздание в эпоху Ренессанса. Будучи убеж-

184

денными в важности этого общего наследия, мы и посвятили ему так много места в этой главе.

В этих общих рамках, включавших в себя еще очень частично и не прочно институционализированный общий политический порядок, выделенные нами инновации получали определенный «резонанс» в тех частях системы, которые были отдалены от основной магистрали ее общего развития. Так, английское обычное право можно связать не только с возрожденными традициями римского права в собственном наследии Англии, но и с традициями протестантизма на континенте — в конце концов, Кальвин был французом, а Лютер — немцем. Английское джентри можно представить как разновидность более общих образцов европейской аристократии, а экономическое развитие Англии и Голландии — как продолжение развития Северной Италии и пояса вольных городов вдоль Рейна. В культурной области характерны четко прослеживаемые связи между итальянской наукой, представленной Г. Галилеем, и английской, представленной И.Ньютоном, а в философии — между французом Р. Декартом, англичанином Т. Гоббсом и немцем Г.В.Лейбницем.

В последней главе мы говорили об «американизации» Западной Европы в нынешнем столетии, являющейся еще одним примером такого рода взаимодействия. Американское наследие является, конечно, в основе своей европейским, хотя и не полностью и в модифицированной форме. Но Соединенные Штаты остались частью одной с Европой системы и со своей стороны оказали на остальную ее часть влияние.

Конечно, здесь было достаточно конфликтов, «окраинного» примитивизма и отставания некоторых устарелых частей системы от передовых. Примером могут служить некоторые проявления контрреформации, а также отдельные проявления английской и французской «отсталости» в промышленной организации, если сравнивать с Соединенными Штатами. И наоборот, вплоть до нынешнего поколения многие культурные европейцы смотрели на Соединенные Штаты как на какое-то в культурном отношении неотесанное и провинциальное общество 2 .

2 Можно привести пример из личной биографии. Сорок лет назад я был студентом в Германии, и как-то на танцевальном вечере молодая дама спросила меня, почему я выбрал местом обучения Германию. Мой ответ, что мне интересно познакомиться с немецкой (академической) культурой, она поняла так, будто « Bei Ihnen gibt es wohl keinc Wissenschaft ». ( Ax да, я вроде бы слышала, что у вас там вообще нет никакой науки.) Такой взгляд даже тогда вызывал у меня возмущение, сегодня же вряд ли кто-нибудь станет его серьезно отстаивать.

185

Напряженности и конфликты можно наблюдать как внутри отдельных обществ, так и в отношениях между обществами, и здесь, пожалуй, как раз кстати сказать о последних. Есть две общие причины, почему напряженности и подспудные конфликты наиболее наглядно проявляются в межгрупповых, а не во внутригрупповых отношениях. Одна связана с тем, что солидарность внутри группы, включая сюда и «национальное» социетальное сообщество, сильнее, чем данной группы с другими, ей подобными, отсюда следует тенденция «переносить» конфликт в сферу межгрупповых отношений. Другая причина состоит в том, что, почти по определению, межгрупповой порядок институционализирован не так прочно, как внутригрупповой порядок на соответствующих уровнях, ибо защитные механизмы против циклического нарастания конфликта в первом случае слабее. В международной сфере, конечно, существует тенденция перерастания такой эскалации в войны, поскольку контроль над организованной силой здесь слабее всего, и такая сила используется как предельный инструмент принуждения. Вне всякого сомнения, история современных социе-тальных систем есть история частых, если не непрерывных военных действий. Несмотря на то что система современных обществ обладает определенными факторами самоограничения или, скорее, встроенными в нее смягчающими конфликты факторами, случалось так, что войны носили чрезвычайно разрушительный характер. Прежде всего это относится к религиозным войнам XVI и XVII вв., к войнам периода Французской революции и наполеоновского правления и к двум великим мировым войнам XX столетия. Последующий период протекает под угрозой еще более страшной ядерной войны. Поразительно то, что в той же самой системе обществ, где совершились прослеженные нами эволюционные процессы, существует столь высокая тяга к насилию, наиболее явно проявляющаяся в войнах, но дающая себя знать и внутри обществ, в том числе в виде революциий.

Эти факты не несовместимы с тем, что выглядит как проявляющаяся временами тенденция к сокращению насилия как во внутренних, так и в международных делах 3 . Нынешние широко распространенные страхи перед неизбежной и роковой ядерной катастрофой ставят вопросы, на которые невозможно дать уверен-

' См .: Parsons Т . Order as a sociological problem//The concept of order/Ed, by P.G.Kuntz. Seattle: Univ. of Washington Press, 1968; ParsonsT. Some reflections on the place of force in social process//Internal war: Basic problems and approaches/Ed, by H.Eckstem. N.Y.: Free Press, 1964.

186

ный объективный ответ. Наш взгляд довольно оптимистичен: на уровне социетальной ответственности существует достаточно сильная мотивация для отступления от теперешней тотальной конфронтации (вероятно, разрешение кубинского кризиса 1962 г . может проиллюстрировать это утверждение).

Можно сделать еще одно замечание. Дополнительным показателем важности системы обществ служит то, что самые серьезные конфликты происходят, как представляется, между теми членами системы, которые далее всего расходятся по своим ролевым функциям и ценностям внутри системы. Ясно, что Реформация и ее последствия вызвали мощный раскол европейской системы, включая серьезное осложнение франко-английских отношений вокруг статуса династии Стюартов. Тем не менее оба «лагеря» — католический и протестантский, вполне очевидно, оставались частью западного христианского мира. Осложнения, последовавшие за Французской революцией, носили в каких-то отношениях схожий характер, как, впрочем, и осложнения периода холодной войны, продолжающегося по сей день. Марксизм, даже в том виде, в каком он существует в Китае, является, таким образом, такой же частью западного культурного наследия, какой в более ранний период был протестантизм. Наличие такого типа конфликта ни в коей мере не является доказательством того, что современная «система» в нашем понимании не существует 4 . Широко распространенный пессимизм относительно выживания современного общества тесно связан с сомнениями, присущими главным образом интеллектуалам, по поводу реальной жизнеспособности современных обществ и их морального права на выживание без их радикального изменения. Действительно, часто утверждается, что современное общество «целиком коррумпировано» и его можно очистить только тотальной революцией, для которой оно созрело.

Основания для нашего скептического отношения к такой позиции были изложены в конце пятой главы. Например, происшедшее на самом деле в последнее столетие существенное прираг щение в институционализации ценностей трудно совместить с

4 Конфликты, связанные с так называемым империализмом, имеют несколько иной характер. Обычно они проистекают из появления в каких-то частях системы повышенной адаптивной политической способности, что, в свою очередь, ведет к принятию на себя контроля над другими, менее развитыми единицами в районах с «вакуумом власти». Однако такой контроль институционализируется обычно не полностью и при нарушении равновесия сил может привести в движение силы сопротивления или создать условия для «освободительных» движений.

187

диагнозом о почти повальной коррупции; хотя отчуждение, конечно, носит широкий и интенсивный характер и распространено среди значимых групп, все же в современном обществе трудно найти структурные предпосылки для какой-либо масштабной революции. Например, трудно убедить кого-либо в том, что нынешние структурно закрепленные несправедливости хотя бы отдаленно напоминают те, что более столетия назад были положены К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Коммунистическом манифесте» в основу оправдания грядущей пролетарской революции. Теперь, укрепленные, что называется, задним умом, мы не можем не впечат-литься тем, что «революция» в ее классическом смысле не произошла ни в одной индустриально развитой стране, а ограничилась только относительно «слаборазвитыми» обществами (примером которых, без всякого сомнения, может быть Россия 1917 г .) и теми, что оказались под их военным владычеством (подобно Польше и Чехословакии после 1945 г .).

Объяснение того, почему так настойчиво и часто в отношении современных обществ звучат мнения, пропитанные «идеологическим пессимизмом», предполагает постановку проблем, безусловно выходящих за рамки этой небольшой книги 5 . Здесь мы ограничимся только тем, что обозначим достаточные основания для сомнения в достоверности таких взглядов, с тем чтобы оградить читателя от поспешных выводов, согласно которым главное направление современного развития на протяжении последних нескольких веков якобы вдруг пришло к концу, и потому перспектива, обрисованная в этой книге, а также в « Societies : Evolutionary and comparative perspective », не имеет отношения к оценке будущих этапов. По нашему мнению, несмотря на происходящие ныне крупные изменения, социолог XXI в. сможет

3 Такой пессимизм, конечно, ни в коем случае не нов. Можно вспомнить знаменитый пример христианского пессимизма относительно общества ранней Римской империи, которое по любым меркам сравнительного социологического анализа, безусловно, не было полностью коррумпированным. Подобным же настроением была окрашена Реформация. Наиболее интересным и наводящим на размышления сравнением, однако, может служить колониальная Новая Англия. Как описывает П.Миллер, в случае неудач, каковым бы ни был их источник, колонисты часто совершали «иеремиады», своего рода оргии, во время которых они занимались самобичеванием, обвиняя себя в том, что они не исполняют в полной мере долга, возлагаемого на них их «миссией» в дикую страну. Можно предположить, что активистская посюсторонняя ценностная ориентация делает людей особенно чувствительными к расхождениям между ожиданиями и реальными свершениями; в экстремальных случаях все такие расхождения приписываются несовершенству живущего поколещш. См .: Miller P. Nature's nation. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1968.

188

различить столько же факторов преемственности с прошлым, сколько мы различаем теперь в отношении Х1Хв. и, конечно, предшествовавших ему столетий. Это убеждение, однако, не есть предсказа-ние; в последнем случае любой критик мог бы совершенно правомерно потребовать более подробной расшифровки этого предсказания или отказа от него.

Наконец, давайте повторим заключительный аккорд пятой главы — мысль о том, что нынешний кризис (а в существовании такового сомневаться не приходится) имеет своим эпицентром не экономику, не политическую систему и не систему ценностей, а социетальное сообщество. Даже по сравнению с XIX в. в современных социетальных сообществах произошли глубокие изменения, в особенности в том, что касается приспособления к последствиям промышленной и демократической революций. В самое последнее время на передний план выдвинулись последствия революции в образовании. Мы убеждены, что на следующем этапе в центре событий будет находиться интеграция последствий всех трех революционных процессов между собой и с потребностями социетального сообщества. Предположительно, самые острые проблемы будут существовать в двух областях. Во-первых, в развитии культурных систем, как таковых, и в их отношении к обществу. Эту проблему можно обозначить как сфокусированность на определенных вопросах «рациональности» или на том, что Вебер называл «процессом рационализации». Во-вторых, в мотивации социальной солидарности в условиях крупномасштабного общества, ставшего высокоплюралистичным по своей структуре. Мы знаем, что наиболее примитивные солидарности, на которых основывается концепция Gemeinschaft в социальной мысли, не поддаются институционализации, но мы также знаем и то, что именно в них сосредоточиваются некоторые из главных проблем. К тому же ни один клубок проблем нельзя «разрешить» без конфликтов.

Можно ожидать, что нечто наподобие «кульминационного» этапа современного развития еще далеко впереди — весьма вероятно, через столетие или даже больше. Поэтому совершенно преждевременно толковать сегодня о «постсовременном» обществе 6 . Не упуская из виду явную возможность всеобщего уничтожения, тем не менее можно предположить, что в следующие сто с лишним лет будет продолжаться процесс оформления того типа общества, который мы назвали «современным».

6 См .' Porter J. The future of upward mobility//American Sociological Review. 1968. Vol . 33. № 1. P . 5-19.