Осипов Г. История социологии в Западной Европе и США

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 22. Заключительная

1. Основные направления и особенности современной западной
теоретической социологии
Прежде чем распрощаться с читателем, представим кратко, насколько позволяет объем главы, некоторую обобщающую панораму современной западной социологии с середины века и до наших дней. Мы проследили основные теории западной социологии. Они находились и находятся в процессе активного взаимодействия, столкновений и взаимовлияния.
Наработано множество концепций, возрастает специализация социологического .знания, продолжаются напряженные поиски адекватного определения предмета социологии.
Американские исследователи Ф. Баали и М. Мур, выписав все определения, приведенные в 16 учебных пособиях по общей социологии, изданных в США за 20 лет (1951—1971), выяснили, что в начале 70-х годов имелось восемь разных подходов к предмету социологии как науки об обществе. Предметом социологии объявлялось: социальное взаимодействие, социальные отношения, групповая структура, социальное поведение, социальная жизнь, социальные процессы, социокультурные явления, человек в обществе [12, с. 1—2].
Анализ основных факторов, включенных различными американскими теоретиками в определение предмета социологии, позволяет выявить тенденцию ее развития, характерную для середины века. Это переход от номиналистического видения общества и человека к «реалистическому», от «субъективизма» к «натурализму». Общество трактуется как структура социальных отношений, социальная группа — как сеть межличностных взаимодействий, человек выступает как актер (действующий субъект), выполняющий предписанную ему роль.
Этот подход наиболее ярко был выражен в работах Т. Парсонса, Ф. Селзника и других представителей американского структурного функционализма.
В 70-е годы в американской социологии проявляется новая тенденция, которую легко проследить по учебным пособиям по общей социологии [12, с. 54, 8.7, 89] и наиболее используемым

512 Глава 22.Заключительная
социологическим словарям [41, с. 73]. Согласно их определениям, социология — это «научное исследование человеческого общества и человеческого поведения» [89, с. 3], «изучение человеческих существ в их социальном контексте» [87, с. 6], «изучение: а) человека в группе; б) системы групповых ценностей и норм; в) групповых давлений (или вознаграждений) в их воздействии на человеческое поведение и предпочтения» [56, с. 4]; «научное изучение явлений, возникающих в процессе групповых отношений человеческих существ, изучение человека и его человеческого окружения в их отношениях друг к другу» [41, с. 202], социального поведения человека. Социология «изучает процессы и модели индивидуального и группового взаимодействия, формы организации социальных групп, отношения между ними и групповые влияния на индивидуальное поведение» [75, с. 401].
Ключевыми понятиями в приведенных определениях являются «человек», «человеческие существа», «человеческое поведение». Здесь налицо тенденция отхода от «реализма» и перехода к «номинализму», движение от «натурализма» к «субъективизму», проявляющемуся в новой форме. Эта новая форма субъективизма вызвана к жизни кризисом структурного функционализма и возрастающим влиянием таких направлений в современной буржуазной социологии, как символический интеракционизм (Дж. Мид), феноменологическая социология (Э. Тириакьян), социальный бихевиоризм (Дж. Хоманс), неопсихоаналитическая социология (Е. Слейтер).
2. Конфронтация социологических теорий. Макротеории
Функционализм с его акцентом на натуралистический подход к исследованию социальной реальности, на естественно-научную методологию и системные качества общества, с его попыткой перечислить все необходимые условия, обеспечивающие равновесие и порядок социальной системы, все составляющие ее элементы, механизмы ее интеграции, в свое время находил широкую поддержку как в академических, так и в политических кругах западного общества.
Благодаря подробному анализу функционализма, проведенному А. Д. Ковалевым в четырнадцатой главе, мы можем здесь ограничиться краткими резюмирующими замечаниями об этой влиятельнейшей социологической теории.
Наиболее полно основы функционализма сформулировал Т. Парсонс. Для его структурно-функциональной схемы характерно механистическое представление о нормативной обусловленности социального действия. В работе «Структура социального дей-

2. Конфронтация социологических теорий 513
ствия» Парсонс критикует бихевиоризм за игнорирование внутренней психологической структуры личности. Однако его концепция взаимодействия нормативной структуры и личности — это концепция социального бихевиоризма. Как отмечает С. Меннел, будучи институционализированной, нормативная культура у Парсонса представляет собой набор бихевиористских машинных программ; нужная для той или иной конкретной ситуации программа извлекается не саморефлексирующим, мыслящим индивидом, а активизируется при посредстве внешнего стимула [74, с. 29].
Чувствуя слабость своей концепции личности, Парсонс обратился к психоаналитической терминологии, заимствуя у Фрейда понятия «сверх-Я» и «оно» и трансформировав учение последнего: он рассматривает эти понятия как продукты социального опыта. В его истолковании фрейдовские «интернализация» и «интероекция» приобрели значение простого научения или формирования навыка. Объединение идей волюнтаризма и бихевиоризма оказалось необходимым Парсонсу для того, чтобы обосновать центральную идею его социального учения, идею «социального порядка», в котором «над насилием и конфликтом доминирует согласие (консенсус) и гармония» [74, р. 26].
Парсонс построил сложную концептуальную систему, в центре которой находится процесс институционализации взаимодействия в стабилизированные образцы, называемые социальными системами, окрашенные личностными характеристиками и ограниченные культурой [79, с. 19].
Наиболее слабые стороны структурно-функциональной теории общества — антиисторизм и нормативный детерминизм.
Обвинения в антиисторизме структурный функционализм пытался опровергнуть: а) разработкой неоэволюционизма; б) созданием ряда теорий «социального изменения», учитывающих значение дисфункциональных элементов в социальной системе; в) поворотом к изучению «социального конфликта», апеллирующему к работам К. Маркса; г) выработкой своего рода синтеза структурно-функциональной модели равновесия и модели конфликта, обычно выражающейся в функциональных терминах; д) созданием так называемой общей теории социальных систем.
На упрек в нормативном детерминизме структурный функционализм оказался неспособным ответить, что и вызвало появление упоминавшихся выше оппозиционных ему теорий, которые основному натуралистическому постулату структурного функционализма противопоставляют субъективизм, а системности — взаимодействие.
Неоэволюционистские теории в западной социологии в большинстве своем пытаются совместить характерную для структурного функционализма идею системности с идеей развития. Одним из первых такую попытку предпринял сам основатель структур-

514 Глава 22. Заключительная
ного функционализма Парсонс. В книгах «К общей теории действия» [80] и «Рабочие материалы по теории социального действия» [81], написанной совместно с Э. Шилзом, он выдвинул положение о том, что все действующие системы, если им удается выжить, сталкиваются с четырьмя важными проблемами. Во-первых, они должны обеспечить получение ресурсов из окружающей среды и распределение этих ресурсов внутри системы. Этот процесс Парсонс и Шилз обозначили как процесс адаптации. Во-вторых, эти системы должны быть способными мобилизовать ресурсы для достижения определенных целей и установить приоритет между этими целями. Это процесс целедостижения. В-третьих, они должны координировать и регулировать отношения внутри системы и, следовательно, иметь налаженный механизм интеграции. Наконец, должны существовать пути выработки в составляющих систему индивидах такой мотивации, которая обеспечивала бы соответствие деятельности целям системы, равно как и пути снятия прежних эмоциональных напряжений у членов общества. Последние две функции Парсонс и Шилз назвали латентными.
С введением Парсонсом и Шилзом понятий адаптации, достижения целей, интеграции и латентности наметился существенный сдвиг в теории от анализа структур к анализу функций. Структуры теперь рассматриваются эксплицитно, с точки зрения их функциональных последствий для решения названных четырех проблем. Взаимосвязь между частными структурами анализируется в плане ее влияния на те условия, которые каждая из структур способна удовлетворять [90, с. 39].
Результатом исследования взаимозависимостей между четырьмя системами (культурой, социальной системой, личностью и организмом), как отмечал Тернер, явилась периферия информационного контроля, при котором культура информационно ограничивала социальную систему, социальная структура информационно регулировала личностную систему, а личность информационно регулировала организмическую систему, а с другой стороны, каждая система в иерархии является «энергетическим условием», необходимым для действия высшей системы. Таким образом, «отношения входа-выхода между системами действия являются взаимными: системы обмениваются информацией и энергией» [94, с. 44].
Тем самым Парсонс и Шилз попытались решить проблему развития и изменения системы как проблему приведения ее в соответствие с требованиями институционализированной нормативной модели. Правда, они вводят понятие латентности, относящееся к действующим в системе лицам. Однако принятие латентных функций отнюдь не означает отказа от нормативного подхода к пониманию социального действия. Как и во многих работах, подход Парсонса и Шилза, несмотря на некоторый сдвиг акцентов, остается нормативистским.

2. Конфронтация социологических теорий 515
Еще один шаг в сторону синтеза системного подхода и эволюционализма был сделан Парсонсом в статье «Эволюционные универсалии в обществе», в которой он обратился к первоначально отвергавшейся им эволюционной схеме Г. Спенсера. В статье он попытался дать ответ тем критикам; которые обвиняли структурный функционализм в неспособности объяснить социальные изменения в современном обществе.
Однако, кроме утверждения о том, что в обществе существуют некие «эволюционные универсалии», т. е. определенные характеристики систем, способные служить критерием достигнутого уровня развития, эта статья Парсонса не содержала существенно новой перспективы.
Наконец, Парсонсом была предпринята еще одна попытка совместить идею эволюционизма со своей социологической схемой. Он обратился к проблеме человека и попытался объяснить процесс усложнения социальных систем через все возрастающую дифференциацию функций, выполняемых индивидами в системе. Он утверждал, что процесс все возрастающей дифференциации ролевых функций оказал воздействие на эволюцию человеческих обществ и конкретных социальных систем. На ранних этапах человеческой эволюции, отмечал Парсонс, различные ролевые функции выполнялись одним лицом. В современном мире произошла дифференциация ролевых функций, которые стали, выполняться различными лицами. Таким образом, делается вывод: современные общества эволюционировали в высокодифференцированные структуры, способные осуществлять эффективный контроль над окружением. Тем самым они достигли не только экономической, но и культурной продуктивности и притом в такой степени, о которой на ранних стадиях не имели никакого представления. Парсонс сумел подняться над функционализмом, не отбросив его, а приспособив к требованиям эволюционного подхода. Однако сохранить функционализм оказалось возможным, только лишив эволюционизм присущего ему духа развития и прогресса. Содержание социальной эволюции свелось у Парсонса к усложнению системы и увеличению ее адаптивной способности.
В отличие от Парсонса известный теоретик С. Эйзенштадт сконцентрировал внимание на проблеме дифференциации ролевых функций человека не в плане поиска механизмов изменения, а в направлении исследования процессов достижения новых уровней интеграции в культурных системах. «...Переоценка интеграции эволюционного направления, — писал он, — возможна на основе системного объяснения процессов изменения внутри общества, процессов перехода от одного типа общества к другому, и особенно изучения ступеней или стадий, обнаруживающих некоторые основные характеристики, общие для различных обществ» [43, с. 378].

516

Глава 22. Заключительная



Эйзенштадт обусловил оценку процессов развития не только адаптивными достижениями системы, но и возможностями, которые система создает для институционализации и интеграции социальных структур.
Известный интерес представляют культурологические варианты неоэволюционистских теорий, выдвинутые американскими социологами и антропологами Л. Уайтом, Дж. Стюартом, Дж. Мер-доком и др. Различие их эволюционалистских подходов определяется прежде всего выбором фактора, который они кладут в основу общественного развития. Так, Уайт придерживается концепции «технологического детерминизма» в культурной эволюции, Стюарт стоит на позиции многолинейной эволюции, Мердок акцентирует внимание на роли социальной организации и т. д. [3, с. 50—51].
Теория «социальных изменений» в социологии существует в нескольких вариантах. Сконструировать модель социального изменения в традициях структурно-функционального анализа попытался Р. Мертон, находящийся под сильным влиянием идей П. Сорокина и Т. Парсонса. Основываясь на методологических принципах структурно-функционального анализа, Мертон заявил об отказе от создания общей социологической теории. В книге «Социальная теория и социальная структура» он предложил систему множественных парадигм функционального анализа на уровне конкретных социальных систем и общностей (анализ в терминах референтных групп и т. д.). Пытаясь преодолеть метафизичность структурно-функционального подхода Парсонса, Мертон наряду с понятием функций ввел понятие «дисфункции», т. е. заявил о возможности отклонения системы от принятой нормативной модели, что в свою очередь должно повлечь за собой или новый этап в приспособлении системы к существующему порядку, или определенное изменение системы норм. Таким путем Мертон пытался ввести в функционализм идею изменения. Но он ограничил изменение средним уровнем конкретной социальной системы, связав его с проблематикой «разлада» системы — с понятием аномии.
Кроме разработанной Мертоном «структурно-дисфункциональной» модели социального изменения существует целый ряд других -— однофакторных и многофакторных — моделей. Общее, что характеризует все эти модели, — это попытка выяснить причины становления и развития тех или иных социальных явлений, т. е. попытка дать им причинно-следственное объяснение. На протяжении длительной истории развития социологической мысли назывались самые различные причины социальных изменений: естественный отбор (Г. Спенсер), географическая среда, и особенно климат (Г. Бокль), народонаселение (Р. Мальтус), раса (А. Гобино), выдающиеся личности (Ф. Ницше), война (А. Тойнби), технология (У. Огборн), разделение труда и кооперации (Э. Дюркгейм), экономика (У. Ростоу), идеология (М. Вебер) и др.

2. Конфронтация социологических теорий 517
В теориях социальных изменений структурно-функциональной модели оказалась противопоставлена причинно-следственная модель анализа социальных изменений. В качестве альтернативы нормативному детерминизму было выдвинуто несколько видов детерминизма — от биологического до технологического и экономического. Однако общая точка зрения так и не выкристаллизовалась. Как отметил американский социолог Р. Бирштедт, «проблема социального и культурного изменения остается нерешенной» [21, с. 567].
Обострившиеся социальные противоречия, волна столкновений и конфликтов 60-х годов побудили социологов обратить внимание на проблемы социального конфликта.
Теории «социального конфликта» сложились на основе критики метафизических элементов структурного функционализма Парсонса, который обвинялся «в чрезмерном акцентировании внимания на комфортности, в забвении социального конфликта, в неумении учесть центральное место материальных интересов в человеческих делах, в неоправданном оптимизме, в подчеркивании значения интеграции и согласия за счет радикального изменения и нестабильности» [37, с. 572]. К 70-м годам «исследование конфликта, — отмечает американский социолог И. Горовитц, — оказалось главным течением американской мысли, и отсюда и американской социологии» [62, с. 361].
У истоков теории «социального конфликта» стоял американский социолог леворадикальной ориентации Ч. Р. Миллс. Опираясь на идеи К. Маркса, Т. Веблена, М. Вебера, В. Парето и Г. Моска, Миллс утверждал, что любой макросоциологический анализ чего-то стоит лишь в том случае, если он касается проблем борьбы за власть между конфликтующими классами, между управляющими и управляемыми, между высшими и могущественными и обычным человеком [4].
Более четкую формулировку теория социального конфликта получила в работах западногерманского социолога Р. Дарендорфа [39], английского — Т. Боттомора [25], американского — Л. Козера [37] и других западных социологов.
Обосновывая главные положения теории социального конфликта, Дарендорф утверждает, что все сложные организации основываются на перераспределении власти, что люди, обладающие властью, способны с помощью различных средств, среди которых главным является принуждение, добиваться выгоды от людей, обладающих меньшей властью. Возможности распределения власти и авторитета крайне ограничены, и поэтому члены любого общества борются за их перераспределение. Эта борьба может не проявляться открыто, но основания для нее существуют в любой социальной структуре.
Таким образом, согласно Дарендорфу, в основе конфликтов человеческих интересов лежат не экономические причины, а стрем-

518

Глава 22. Заключительная

ление людей к перераспределению власти. Источником конфликтов становится так называемый homo politicus (человек политический), а поскольку одно перераспределение власти выдвигает на очередь другое, социальные конфликты имманентно присущи обществу, любому обществу. Они неизбежны и постоянны, служат средством удовлетворения интересов, смягчения проявлений различных человеческих страстей. «Все отношения индивидов, построенные на несовместимых целях, — утверждает Дарендорф, — являются отношениями социального конфликта» [39, р. 135].
Дарендорф, отбросив крайние утверждения Парсонса о всеобщем согласии, сам впал в крайность, провозгласив всеобщность конфликта, т. е. конфликт всех против всех. Теория «социального конфликта» Дарендорфа — это «политический детерминизм». Такого рода подход ведет к вульгаризации социального анализа, сведению сути к непосредственно очевидному <— к столкновению интересов, — оставляя неисследованными истинные глубинные экономические источники самого различного рода конфликтов, проявляющихся в разнообразных и бесконечно сложных перипетиях жизни общества.
Именно вульгаризация природы конфликта не дает Дарен-дорфу возможности выделить основные, антагонистические и второстепенные, неантагонистические конфликты, не позволяет ему увидеть, что непреходящий характер конфликтов второго рода не требует с неизбежностью постоянного наличия конфликтов первого рода. Нарисованный Дарендорфом образ социального мира, воскрешающий гоббсовские представления о войне всех против всех, искажает действительную природу социальных отношений.
Тернер справедливо отмечает, что «Дарендорф использует риторику «насилия», «диалектики», «господства и подчинения» и «конфликта» для вуалирования видения социальной реальности, близкого... к утопическому образцу» [93, р. 105].
Крайности Парсонса и Дарендорфа попытался уравновесить американский социолог Л. Козер. Его основная идея состоит в подчеркивании необходимости «исследовать как корни согласия, так и корни конфликта между индивидами и классами индивидов» [38, с. 581].
Однако вопрос о том, как соотносятся «согласие» и «конфликт» в общей теории «социального конфликта», остается открытым. Западные социологи в большинстве своем рассматривают социальный конфликт как исторически инвариантную форму социального взаимодействия, а не как характеристику исторически определенных социальных структур, сводят конфликт к внутри- или межгрупповым отношениям и отрицают его макросоциологический характер. Хотя теория «социального конфликта» и является существенным противовесом односторонности структурно-функциональной теории, она оказывается не в состоянии дать строгое и непро-

2. Конфронтация социологических теорий 519
тиворечивое объяснение процессам общественного развития. Теоретики «конфликта» обычно ссылаются на К. Маркса, но без теории классовой борьбы и революции.
Своеобразным синтезом структурно-функциональной модели равновесия и модели социального конфликта стала общая теория «социальных систем», обычно формулируемая в функциональных терминах.
Развитие этого направления в западной социологии продолжает традиционно-натуралистическую, позитивистскую ветвь, когда объект социологии — социальные отношения и структуры — трактуется в понятиях, близких к естественно-научному подходу. Эти отношения и структуры рассматриваются как абсолютно независимые от людей, от их намерений и стремлений. В этом случае поведение людей определяется «императивами системы», обусловливающими направленность их действий и диктующими типы принимаемых решений. Как отмечал Парсонс, социальная система для функционалистов — это система только символического взаимодействия, взаимодействия не между реалиями морали, а между бесплотными исполнителями ролей [79, с. 3—23]. Человек рассматривается в этих социальных системах как более или менее пассивный объект, на который воздействуют социальные структуры. Задача социолога при таком понимании сводится к описанию этих структур и в конечном счете к тому, чтобы способствовать манипулированию человеком путем изменения окружающих его условий.
В рамках общей теории систем проблема фундаментального структурного изменения, осуществляемого в соответствии с целями, поставленными людьми, остается нерешенной. Сторонники этого подхода, подобно традиционным функционалистам, наделили системы автономией, независимой от социальной деятельности жизнью; даже рассказывая о преднамеренных изменениях системы, они не говорят, как правило, о людях или социальных группах, ответственных за достижение социально значимых целей. Вместо этого употребляются безличные понятия типа «единицы принятия решения». Эффективность же решения определяется тем, насколько его реализация будет способствовать оптимальному функционированию системы при заданных условиях. Иными словами, сторонники этого подхода ищут условия, обеспечивающие позитивные для системы последствия, причем часто эффективность «работы» системы достигается благодаря отказу от анализа возможных негативных последствий тех или иных решений для людей. Сведение характеристики человека к какому-то одному качеству, например к потребностям, мотивациям или установкам, действительно делает теоретические модели более простыми, но эти модели перестают соответствовать реальности анализируемых при их посредстве социальных процессов.

520 Глава 22. Заключительная
Это становилось все более очевидным при попытке эмпирически проверить теоретические положения, выдвигаемые в рамках такого подхода. В конце концов Оказалось невозможным уйти от вопроса о качественной специфике объекта социологического исследования. Здесь чрезвычайно важное влияние оказали работы Ж: Гурвича, Т. Адорно, X. Шельски, М. Поланьи и других социологов и представителей философии науки. Они вынуждены были уже на философском уровне искать причины тех неудач, которые постигли как эмпирическую социологию, так и макротеории общества, основанные на допущениях, свойственных естественным наукам. Это в первую очередь методологический объективизм, игнорирование сознательной творческой деятельности индивида в созидании и развитии социального процесса, активное использование идей и методов естественно-научного знания, сопровождающееся приданием последним отнюдь не свойственных им широких мировоззренческих функций. Многие социологи указывали на неплодотворность такого подхода, связывая его с идеями сциентизма, технократизма, манипулирования сознанием и т. д.
Во Франции роль раннепарсоновского подхода к социальной реальности сыграл в 60-е годы структурализм — влиятельное направление, представленное такими видными социологами, как Мишель Фуко, Клод Леви-Стросс и др. Французский структурализм также явился рационалистической реакцией на субъективистские (на уровне «обыденного сознания» в его социально-философской аранжировке) направления западной социологии, такие, как феноменологическая социология и в особенности экзистенциалистская парадигма с ее упором на «спонтанные, не поддающиеся общезначимой фиксации, дорефлексивные и непосредственные явления душевной жизни... Ответственность за свой собственный внутренний мир, невозможность перенести эту ответственность на какие-либо внешние (социальные давления) или внутренние обстоятельства (внутренние давления — например, бессознательное) определяют специфику экзистенциалистской трактовки бессознательного» [1, с. 49].
Основной пафос структурализма состоял в попытке построения новой, несубъективистской парадигмы разрешения проблемы человека, человеческого мышления и знания, а шире — Проблемы объективного анализа социального. Под структурами понимаются сущностные, устойчивые в каждый данный момент соотношения элементов социального, независимые от субъективных факторов.
Идеальной моделью такого объекта для структуралистов явился язык как изначально и прозрачно структурированное образование. Структуралисты Франции — последователи лингвистического структурализма, развивавшегося в первой чет-

2. Конфронтация социологических теорий 521
верти века. Отсюда их методологический аппарат, связанный с аппаратом структурной лингвистики, семиотики, с привлечением некоторых методов, используемых точными и естественными науками.
«Гиперрационалистский» подход к социальной реальности состоит в акцентировании наличия во всех человеческих проявлениях — общественных институтах, культурном творчестве и т. д. — некоей общей субстанции — «коллективного бессознательного».
К. Леви-Стросс, один из крупнейших современных культур-антропологов, изучая структуру мышления и быта первобытных народов [60; 67; 68], делает вывод, что исторический подход («диахронный разрез») лишь облегчает понимание того, как возникают те или иные социальные институты. Главная же цель научного исследования общества — «синхронный разрез», прослеживание того, каким образом коллективное бессознательное формирует символические структуры данного общества — его ритуалы, культурные традиции, речевые формы. Изучение исторических и этнических фактов лишь шаг к постижению коллективного бессознательного.
Фундаментальные этнологические труды Леви-Стросса обладают значительной эвристической ценностью.
У М. Фуко социоисторические исследования культур (он именует их «дискурсами») прошлого, особенно эпохи средневековья, раннего и позднего Возрождения, классицизма [49, с. 50—51] посвящены наиболее к тому времени слабо изученным западным рационализмом областям человеческого бытия — таким сферам коллективного бессознательного, как болезнь, безумие, девиантное поведение. Позднее он работает над многотомным трактатом по истории сексуальности.
Фуко выводит «дискурсивные» (ментальные) структуры, подразумевая под этими обозначениями нормативные системы и структурацию знания, действовавшие в различные периоды истории, — из структуры социальных институтов, данных как бы изначально, без анализа процесса их становления.
Истинно научным, объективным исследованием является, по Фуко, возможно более строгое и детальное изучение каждой данной ментальной структуры как структуры коллективного бессознательного в ее соотношении со структурой «власти». Все субъективные факторы элиминируются (знаменитая формула Фуко о «смерти человека»).
Сциентистская невозмутимость французских структуралистов, их принципиальная отстраненность от феноменов социальной динамики вызвали в научной среде, особенно французской, энергичные возражения (подробнее о структурализме и полемике вокруг него см. [2]).

522 Глава 22. Заключительная
3. Конфронтация социологических идей. Микротеории
Ряд социологов, неудовлетворенных структурно-функционалистскими и структуралистскими макротеориями, ведущими к реификации (овеществлению) социальной системы, пренебрегающими изучением творческой, сознательной человеческой деятельности, вплотную занялись разработкой теорий, ориентированных на выяснение роли конкретных межчеловеческих взаимодействий в создании и функционировании структур социального мира. Эта переориентация социологических интересов с системности на взаимодействие (характерная для 70-х годов) сопровождалась более глубоким осознанием метатеоретических (логических и теоретико-познавательных) оснований социального исследования.
Среди новых микротеорий можно выделить две основные теоретико-познавательные ориентации — натурализм и субъективизм. Для натуралистического крыла интеракционизма (мы применяем этот термин в широком смысле, подразумевая под интеракционизмом всю многообразную совокупность теорий взаимодействия) оказался характерным бихевиористский подход. В этих теориях главное внимание уделяется самому наблюдаемому факту человеческого поведения и взаимодействия. Взаимодействие трактуется в двух различных вариантах. Одна из форм так называемого социального бихевиоризма трактует взаимодействие по формуле «стимул (С) — реакция (Р)», вторая -- «стимул (С) -— интерпретация (И) — реакция (Р)». Первая форма бихевиоризма представлена психологической концепцией социального обмена Дж. Хоманса и ее различными вариациями, вторая — символическим интеракционизмом Дж. Мида и его вариациями.
Теория «социального обмена», наиболее яркими представителями которой являются Дж. Хоманс и П. Блау, в противоположность структурному функционализму исходит не из примата системы, а из примата человека. «Назад к человеку» — этот лозунг, выдвинутый Хомансом, положил начало критике структурного функционализма с позиций психологизма.
Структурные функционалисты абсолютизировали нормативную сторону жизнедеятельности общества. Бихевиористы провозглашают примат психического над социальным. И в том и в другом случае, как отметил западногерманский социолог Н. Элиас, «общество» и «индивид» не только отрываются друг от друга, но и противопоставляются друг другу, рассматриваются в качестве разделенных, статичных сущностей, а не «нераздельных аспектов одного сложного и постоянно меняющегося набора взаимосвязей» [45, с. 8].
Бихевиористы заняли строго определенную позицию в отношении двух гносеологических проблем. Первая проблема — это

3. Конфронтация Социологических идей 523
проблема свободы выбора или его жесткой детерминированности. Эта проблема была решена в пользу детерминизма. Вторая проблема — это необходимость знания душевных состояний индивидов для объяснения их поведения, которую бихевиористы решительно отвергают, так как считают сами эти состояния иллюзией. Интересна в этом аспекте критика бихевиоризма американским философом Э. Адамсом. И кошка может утверждать, пишет американский ученый, что «знает в библиотеке все, ибо провела там много времени и облазила каждый угол. Она знает каждый укромный уголок за книгами, все входы и выходы, звуки и запахи и т. д. Однако каждый согласится, что о библиотеке как таковой кошка знает очень мало, ибо самое важное измерение этого феномена недоступно ее познавательным способностям. Если кто-нибудь попытается рассказать ей о книгах в плане их содержания, которое не может быть воспринято в рамках ее возможностей наблюдения, она, несомненно, заключит, будто ей втолковывают, что каждая книга содержит невидимого «либеркулуса», внутреннюю книгу... и сочтет это бессмыслицей» [8, с. 4].
Разрывая индивида и общество, отрицая сам факт возможности человеческого сознания, бихевиористы не могут понять, что внешние воздействия (физические стимулы и нормы) и внутренние условия (сознание) должны быть определенным образом соотнесены друг с другом.
Бихевиористская концепция Хоманса оказала существенное влияние на концепцию П. Блау. Исходным положением теории «социального обмена» Блау является то, что людям необходимы многообразные виды вознаграждений, получить которые они могут только взаимодействуя с другими людьми. Люди, пишет Блау, вступают в социальные отношения, поскольку ожидают, что будут вознаграждены, и продолжают эти отношения, потому что получают то, к чему стремятся. Вознаграждением в процессе социального взаимодействия могут быть социальное одобрение, уважение, статус и тому подобное, а также и практическая помощь. Блау учитывает и то, что отношения в процессе взаимодействия могут быть неравными. В этом случае человек, обладающий средствами для удовлетворения потребностей других людей, может использовать их для приобретения власти над ними. Это возможно при наличии четырех условий: 1) если нуждающиеся не располагают необходимыми средствами; 2) если они не могут получить их из другого источника; 3) если они не хотят получить то, в чем они нуждаются, силой; 4) если в их системе ценностей не произойдет изменений, при которых они смогут обойтись без того, что раньше им было необходимо [23, с. 118—Нр].
Блау вводит в свою теорию элементы экономического подхода. Однако экономический обмен выступает у него в качестве эпифеномена по отношению к обмену социальному. При этом с необходимостью встает вопрос о тавтологичности теории социального

524

Глава 22. Заключительная



обмена, что признает и сам Блау. «... Предпосылка теории обмена, гласящая о том, — пишет он, — что социальным взаимодействием руководит интерес обоих (или всех) партнеров... становится тавтологичной, если любое и всякое поведение в межличных отношениях рассматривать как обмен, даже такое поведение по отношению к другим, которое не руководствуется ожиданием выгод от них» [23, с. 6]. Вследствие этого Блау пытается выделить те типы поведения, на которые распространяется его теория. Однако, как пишет Меннелл, теория социального обмена Блау неизбежно будет тавтологичной, пока в нее не будет включено достаточное число объективных свидетельств о мотивах и намерениях взаимодействующих индивидов. «Она не объясняет, почему на практике оказывается, что люди в разных обществах и социальных группах — и даже одной социальной группе — ищут самых разнообразных вознаграждений. Необходимо изучать социальные обычаи и культуру, чтобы выявить, что ценят люди и на какой тип власти они скорее ориентируются. Социальные нормы и интернализованные ценности в конечном счете детерминируют действие не больше и не меньше, чем физическое насилие. Они просто делают одни выходы более возможными, чем другие. Учитывая это обстоятельство, следует признать, что роль теории обмена при объяснении определенных типов социального взаимодействия весьма ограничена» [74, р. 101—102]. Эта ограниченность объясняется, по сути дела, неверным решением фундаментальных гносеологических проблем, касающихся природы социальной детерминации, роли личностного начала в процессе социального взаимодействия, взаимоотношения объекта и субъекта в социальном познании. «... Развитие социологических теорий обмена за два десятилетия представляет собой сплошную картину выборочных заимствований давно известных понятий и принципов из других дисциплин, а также реакцию на выявленные недостатки функциональных форм теоретизирования» [94, р. 37].
Осознание глубоких противоречий бихевиористского подхода, а также мысль о несводимости человеческого поведениям набору реакций на внешние стимулы, о способности человека творчески осмысливать свою социальную среду побудила ряд западных социологов интерпретировать поведение с точки зрения того значения, которое личность (или группа) придает тем или иным аспектам ситуации. Для обоснования этой идеи социологи-теоретики обратились к теориям символического интеракционизма, к феноменологической социологии.
«Символический интеракционизм» (Г. Блумер, А. Роуз, Г. Стоун, А. Стросс и др.) в своих теоретических построениях делает главный акцент на лингвистическую или предметную сторону коммуникации, особенно на роль языка в формировании сознания, человеческого «Я» и общества.

3. Конфронтация социологических идей 525
По мнению самих американских социологов, «символический интеракционизм» стремится к описанию человеческих взаимодействий и общества с позиций приспособления и отказа от приспособления друг к другу игроков в игре. Поскольку игры имеют правила, «символические интеракционисты» предпочитают фокусировать внимание на том, как игроки в зависимости от хода взаимодействия создают, поддерживают и осознают правила игры. Создателем теории «символического интеракционизма» является американский социолог и философ-прагматист Дж. Г. Мид. Сам Мид считал свою социальную психологию бихевиористской на том основании, что она начинается с наблюдения реального протекания социальных процессов. Но когда дело касалось исследования внутренних фаз реального поведения или деятельности, его теория не была бихевиористской. Наоборот, утверждал американский ученый, она непосредственно связана с исследованием этих процессов «внутри» поведения как целого. Стремясь определить, как сознание рождается в поведении, она идет, так сказать, от внешнего к внутреннему, а не от внутреннего к внешнему ,[73, с. 7—8].
Характерными чертами «символического интеракционизма», отличающими его от большинства направлений буржуазной социологии и социальной психологии, стали, во-первых, его стремление исходить при объяснении поведения не из индивидуальных влечений, потребностей, интересов, а из общества (понимаемого, правда, как совокупность межиндивидуальных взаимодействий) и, во-вторых, попытка рассматривать все многообразные связи человека с вещами, природой, другими людьми, группами людей и обществом в целом как связи, опосредствованные символами. При этом особое значение придается языковой символике. В основе «символического интеракционизма» лежит представление о социальной деятельности как совокупности социальных ролей, которая фиксируется в системе языковых и других символов. Именно Мид стал основателем теории ролей, попытавшись найти выход из того тупика, в который завели социальную психологию индивидуалистические концепции личности.
Мид рассматривает личность как социальный продукт, обнаруживая механизм ее формирования в ролевом взаимодействии. Роли устанавливают границы подобающего поведения индивида в определенной ситуации. В процессе ролевого исполнения происходит интериоризация связанных с ролью значений. Необходимое во взаимодействии «принятие роли другого» обеспечивает, согласно Миду, превращение внешнего социального контроля в самоконтроль и формирование человеческого «Я». Сознательная регуляция поведения описывается как непрерывное соотнесение представления о своей роли с представлением о самом себе, со своим «Я». «Я» как то, что может быть объектом для себя самого, является в сущности

526 Глава 22. Заключительная
социальным образованием и возникает в ходе реализации социального опыта» [73, р. 140].
По существу Мид трактует окружающий мир как совокупность реакций и форм поведения, как своеобразную «серию ситуаций». В разрешении индивидами возникающих перед ними ситуационных проблем он видит исходный элемент социального процесса. Развивая идеи У. Джеймса и Ч. Кули, Мид создал теорию «зеркального «Я». Согласно этой теории, самосознание индивида есть продукт социального взаимодействия, в ходе которого индивид приучается видеть в себе некий объект, причем определяющее значение здесь приобретает коллективная установка соответствующей социальной группы (или некоего организованного сообщества).
Согласно концепции «символического интеракционизма» в изложении Г. Блумера, люди действуют по отношению к объектам, ориентируясь прежде всего на значения, которые придают этим объектам, а не на их субстанциональную природу. Эти значения формируются и переформировываются в процессе социального взаимодействия. Социальная реальность далека от того, чтобы быть стабильной. Она подвижна и конвенциональна и является продуктом взаимосогласования значений между тесно взаимосвязанными совокупностями действующих лиц — акторов. Эти лица вовлечены в бесконечный поток интерпретаций, оценок, определений и переопределений ситуаций, так что лишь четкие индуктивные процедуры могут помочь в деле объяснения поведения [24].
Отсюда делается вывод, что любая социологическая теория, которая выводится дедуктивно, не может дать истинного объяснения человеческому поведению ввиду его конкретной ситуационной обусловленности и изменчивого характера. В этой связи «символический интеракционизм» можно рассматривать как «антитеоретическую социологическую теорию, которая в принципе отказывается выйти за пределы частных характеристик социальных процессов... Эта концепция заходит слишком далеко в отклонении концептуального обобщения и абстракции» [30, с. 574—575].
Следуя терминологии М. Вебера, развивавшего ранее во многом сходные идеи, некоторые социологи называют символический интеракционизм «теорией действия». Другие именуют его «ролевой теорией», хотя в этом случае обычно упускаются из виду важные аспекты характерного для «символического интеракционизма» образа социальной реальности. Символические интеракционисты, ссылаясь на Ньюкома, введшего ряд их положений в «психологически ориентированную» социальную психологию («ролевая теория Ньюкома»), все же подчеркивают отличия своего подхода от ньюкомовского. Точно так же они отмежевываются и от структурно-функционалистской теории. А. Роуз, например, видит главные отличия в том, что интеракционисты рассматривают социальную жизнь «в процессе», а не в равновесии, и отрицают «наследственную тенден-

3. Конфронтация социологических идей 527
цию к гомеостазису». Наконец, в отличие от бихевиоризма в социологии, социологического позитивизма и их современного синтеза и прочих натуралистически ориентированных концепций сторонники рассматриваемого направления подчеркивают, что не физические стимулы сами по себе, а их интерпретация индивидом, «определяющим ситуацию», вызывает подлежащие изучению «реакции».
В том, что касается признания роли накопленного социального опыта в регуляции индивидуального поведения, символический интеракционизм кажется весьма близким психологическим концепциям «культурного детерминизма». Однако его сторонники отказываются рассматривать личность просто как продукт культуры. Во-первых, говорят интеракционисты, значительная часть взаимодействий между людьми происходит не с помощью определенных культурой (конвенциальных) символов, а посредством естественных знаков, так что многое, чему обучаются люди, не зависит от специфических особенностей культур, в которых они воспитываются.
Во-вторых, утверждают сторонники этой концепции, большинство обусловленных культурой требований к индивиду определяет границы его поведения, а вовсе не личностные «вариации» внутри этих границ. В-третьих, по их мнению, культурные предписания чаще всего отнесены к стандартизованным ситуациям и к определенным ролям, вовне которых личность обладает некоторой свободой выбора. В-четвертых, полагают они, некоторые культурные экспектации требуют не соответствия традиционным способам поведения, а новых форм, не предусмотренных культурой (таковы, например, творческие профессии — ученый, художник и пр.). В-пятых, говорят последователи интеракционизма, культурные значения, посредством которых индивид подходит к объектам, определяют лишь возможное, но не обязательно необходимое поведение в отношении объектов. Так, определив, что перед ним стул, человек может сесть на него, но вовсе не должен только и делать, что сидеть на стуле. В-шестых, продолжают они, культура, особенно в развитых обществах, не представляет собой внутреннего однородного единства. Очень часто индивид оказывается перед конфликтом противоположных требований. В-седьмых, отмечают интеракционисты, концепции культурного детерминизма не могут объяснить, каким же образом разрешается данный конфликт. Они не моделируют творческих возможностей человеческой личности, как это делает, например, «символический интеракционизм» в теории символического мышления или в учении о ролевых конфликтах и защитных механизмах. И наконец, заключают сторонники интеракционизма, культурный детерминизм не учитывает влияния биогенетических и психогенетических факторов. «Если личность, — пишет американский социальный психолог Т. Шибутани, — это продукт культуры, то каждый разделяющий общее культурное

528 Глава 22. Заключительная
наследие, должен быть похож на остальных. Что нуждается в объяснении, так это тот факт, что каждый человек не похож на других» [7, р. 446]. И далее: «Нужно сказать для ясности, что такие понятия, как «культура» и «социальная структура», абстрактны; абстракции только в общем виде описывают то, что делают люди, но никого не принуждают ничего делать» [7, р. 147—148].
Таковы критические претензии интеракционистов в адрес большинства современных социологических подходов. Именно на отмеченных аспектах социальных взаимодействий и сосредоточивают свое внимание сторонники этой концепции. В свою очередь уязвимость многих положений символического интеракционизма бросается в глаза представителям других школ зарубежной социальной психологии. Так, по их мнению, сторонники «символического интеракционизма» недопустимо пренебрегают исследованием биогенетических и психогенетических факторов, а иногда и вовсе отрицают их существование, крайне мало внимания уделяют и бессознательным процессам в человеческом поведении, в результате чего затрудняется изучение мотиваций, а познание реальных «движущих сил» человеческого поведения подменяется описанием заданного культурой «словаря мотивов» или других форм «рационализации» совершаемых поступков. Слабым местом «символического интеракционизма» признается и игнорирование играющих колоссальную роль в жизни современных обществ политических и идеологических отношений: интеракционисты предпочитают изучать повседневную жизнь небольших групп и обыденное сознание их членов. Разумеется, закономерности, полученные на такого рода материале, могут играть лишь весьма ограниченную роль в объяснении реальных фактов социального поведения, детерминируемого не только совокупностью явлений и объектов непосредственной ситуации деятельности, но и социальными макроструктурами, которые интеракционисты во внимание не принимают (да и не могут принять, не переступив границ собственного теоретического подхода).
Внимание к миру значений неизбежно приводит исследователей этой ориентации к поиску места и роли знания в жизни человека. А это, в свою очередь, означает, что в сфере внимания оказывается вопрос о значении социологического знания для общества и человека. Решение этого вопроса составляет центральный аспект социологического направления, которое можно назвать гуманистическим и которое представляет собой различные модификации так называемой критической социологии Франкфуртской школы и феноменологической философии. Трактовка роли социологического знания о социальном изменении достаточно характерна для западных социологов нетрадиционного направления: А. Гоулднера, Р. Фридрихса и др. Они исходят из положения, что социальный мир изменяется потому, что человек его познает. Иными словами, познанная социальная закономерность перестает быть закономер-

3. Конфронтация социологических идей 529
ностью в строгом смысле этого слова. Само познание изменяет ее, добавляет к ней новые компоненты, делает ее иной. Такое познание, по мнению сторонников этой концепции, расширяет сферу человеческой свободы, ибо, изменяя условия жизнедеятельности человека, знание обеспечивает ему расширение сферы реализации собственных возможностей. Социология, считают они, обладает теоретическим и методологическим аппаратом, наилучшим образом приспособленным к познанию социальной реальности.
Исходя из положения о том, что человек — творец социального мира, способный изменять его, но в то же время нередко попадающий в плен тех значений, которые когда-то были порождены им самим, сторонники этого направления отмечают, что социология может указать человеку те границы, которые он сам себе устанавливает: уже само обнаружение данного факта есть, с их точки зрения, известный шаг по пути к реализации свободы человека. Но это не все: социология как наука о людях и для людей должна, по их мнению, руководствуясь идеалами гуманизма, изыскивать пути уменьшения ограничений. Таким образом, социология наделяется статусом некой особой науки «освобождения». Однако, помня о том, что социальный мир рассматривается в рамках этого подхода как мир значений, и, следовательно, социальное изменение — это замена одних значений другими, т. е., по существу, изменение систем ценностей, можно сказать, что сторонники этой ориентации остаются в плену идеалистических представлений. Они считают, что распространение социологических знаний само по себе способно привести к социальному изменению без коренных изменений в материальной сфере общественного бытия, т, е. стоят на позициях просветительства.
В 60-х годах среди социологов Запада резко повысился интерес к работам немецкого философа феноменологического направления Э. Гуссерля и соответственно известное развитие получила так называемая феноменологическая социология. Большое влияние на развитие этой дисциплины оказали труды австрийского философа А. Шюца. В центре внимания Шюца находится проблема «интерсубъективности». Проблема состоит в том, «как мы понимаем друг друга, как формируется общее восприятие и общее представление о мире» [74, р. 46]. Шюцевские анализы интерсубъективности составили фундамент «социологии обыденного знания» — одной из наиболее разработанных на сегодняшний день концепций феноменологической социологии.
Каждый человек, пишет Шюц, обладает уникальной биографией и воспринимает мир по-своему. Однако этим не исключается «взаимность перспектив», благодаря существованию которой становится возможным взаимодействие людей друг с другом. Человек, согласно Шюцу, воспринимает внешний мир — вещи, события — как типы. «Типизирующим медиумом», посредством которого передается социально обусловленное знание, являются словарь и

530

Глава 22. Заключительная



синтаксис повседневной речи. Представителями типов являются и люди. Однако воспринимаются они с различной степенью анонимности. Поэтому наиболее важной для понимания человеком социального мира оказывается такая категория социальных индивидов, как «сотоварищи», с которыми его связывают «мы-отношения».
В состав обыденного знания входит также и арсенал практических действий, которые Шюц называл «эффективными рецептами для использования типичных средств для достижения типичных целей в типичных ситуациях». Однако эти «верные рецепты» не всегда оказываются годными, тогда индивид ищет другие. Так, по мере развертывания индивидуальной биографии растет его опыт. Этот процесс называется у феноменологов «наслаиванием». Слой за слоем новое знание «вписывается» в уже имеющиеся типы или же дает начало ядру, вокруг которого вырастает новая типическая структура.
Обыденный, повседневный мир, по Шюцу, является «высшей реальностью», наиболее важной для человеческого познания. По отношению к ней вырабатывается особая, т. е. естественная установка. Однако в «высшей реальности» существуют конечные области значений, в рамках которых человек может позволить себе сомневаться и ставить под вопрос свои обыденные суждения, К ним относятся магия, религия и наука. Каждая из «реальностей», порождаемых конечными областями значений, воспринимается человеком как реальная, Пока она занимает его внимание. Невозможен, однако, гладкий переход от одной области значения к другой: они дискретны. Переход осуществляется путем «скачка сознания» [74, р. 48—49].
Для социолога наибольший интерес представляет та «конечная область значения», в которой он специализируется, т. е. социология. Он работает в области реальности, резко контрастирующей с повседневным миром. Его задача состоит в формулировании ясных и последовательных объяснений предмета, который по самой своей природе неясен и непоследователен. Для этого, т. е. для своих собственных научных целей, социолог должен конструировать типы тех типов, которые исследуемые объекты конструируют для своих практических целей. Социологические понятия, следовательно, представляют собой идеальные типы идеальных типов, или, по Шюцу, «конструкты второго порядка» [74, р. 49].
В теории «множественных реальностей» в трактовке связи социологии с обыденной жизнью обнаруживается ярко выраженный мировоззренческий аспект феноменологической социологии. «Если не подходить более абстрактно, — отметил Меннелл, — множественность реальностей создает впечатление релятивности и даже субъективности истины в силу того, что оказываются правомерными все взгляды на реальность» [74, с. 49].
«Феноменологические» идеи Шюца привлекли внимание целого ряда западных социологов. Были предприняты попытки соединить методологические положения феноменологии с другими

4. Когерентность современных социологических теорий 531
теоретическими схемами и социальными дисциплинами: в единый комплекс сводятся феноменология, некоторые идеи М. Шелера и К. Маннгейма, экзистенциалистские представления, положения семантики, лингвистики и т. д. Теоретические работы подобного рода весьма эклектичны, и среди них пока нет ни одной, содержащей завершенную теоретическую модель общества.
Наиболее своеобразно положения феноменологической социологии Шюца были восприняты двумя различными школами. Первую из них — школу феноменологической социологии знания возглавили П. Бергер и Т. Лукман, вторую, получившую имя «этно-методологии», — Г. Гарфинкель.
П. Бергера и Т. Лукмана отличает от Шюца стремление обосновать необходимость «узаконения» символических универсалий общества.
Теория «легитимизации», развиваемая этими американскими социологами, исходит из того, что внутренняя нестабильность человеческого организма требует «создания самим человеком устойчивой жизненной среды». В этих целях они предлагают институ-ционализацию значений и моделей действий человека в «обыденном мире».
«Этнометодологи» (Г. Гарфинкель, А. Сикурел, Д. Дуглас, П. Мак-хью и др.) полагают, что, вступая во взаимодействие, каждый индивид имеет представление о том, как будет или должно протекать это взаимодействие, причем представления эти организуются в согласии с нормами и требованиями, отличными от норм и требований общепринятого рационального суждения. Отсюда программное положение этнометодологии: «Черты рациональности поведения должны быть выявлены в самом поведении» [53, р. 43].
Именно поиски этой мифологизированной рациональности, которая не может быть схвачена объективными методами социального познания, и являются предметом этнометодологии.
Поиски эти привели сторонников этнометодологии к отрицанию объективного существования объективных норм, социальных структур, общества вообще. Человек сам в процессе обыденной жизни создает социальные нормы, в соответствии с которыми он организует свое поведение или отказывается от норм, если они перестают соответствовать его обыденным представлениям, полагают этнометодологи.
4. Когерентность современных социологических теорий
Итак, западная теоретическая социология, как мы могли убедиться, развивается в рамках двух основных парадигм — макросо-циологической и микросоциологической. В обоих случаях мы наблю-

532 Глава 22. Заключительная
дали как доведение внутренней логики парадигмы до экстремальных пределов (например, в случае этнометодологии), так и поиски компромиссных решений — иногда более, иногда менее успешны.
В последнее десятилетие наиболее четко обозначилась общая тенденция к конвергенции противостоящих ранее друг другу парадигм, иначе говоря — к переходу от многовариантного к монопарадигматическому статусу социологической науки, от теоретического плюрализма к теоретическому монизму. Идея когерентности социологических теорий исходит из гипотетической возможности объединения структурных теорий и теорий социального действия в интегративную социологическую теорию.
Попытки раздвинуть рамки бихевиористского «догматизма» и выйти на социетальный уровень исследования мы могли наблюдать, например, в теории социального обмена П. Влау. Аналогичные встречные попытки имели место у структурных функционалистов (Т. Парсонс, Р. Мертон и др.). Особенно заметна эта тенденция макро-микроинтеграции у социологов более молодого поколения (Дж. Александер, Э. Гидденс, Р. Коллинз, К. Нор-Цетина, М. Хечтер), отвергающих макроэкстремизм структурных функционалистов и структуралистов и микроэкстремизм бихевиористов, феноменологов, этнометодологов. Эта тенденция обещает стать, по замечанию Р. Коллинза, областью значительного продвижения в ближайшем будущем [32, р. 1350]. С. Эйзенштадт и X. Хелле еще более категоричны: «Конфронтация между макро- и микротеорией принадлежат прошлому» [44, с. 3].
Тенденция интегративного понимания макро- и микроуровней социальной реальности проявились в 80-х годах в теории «структурации» Э. Гидденса [55], в идеях «интеграции теории действия и теории систем» Ю. Хабермаса [57, с. 343], интеграции социального действия и социального порядка Дж. Александера [11], «микрооснования явлений макроуровня» Р. Коллинза [34], «интеграции рационального выбора с более макросоциологическими проблемами» М. Хечтера [58, с. 59], интегративного подхода к социальному действию и поведению систем Дж. Коулмена [31], «взаимоотношения между действующими субъектами и социальными отношениями» Б. Хиндеса [60], «интегративного обмена» Р. Эмерсона [47], «структурной теории действия» Р. Берта [28], «методологического индивидуализма» Р. Вудона [26] и ряде других.
Наличие феномена когерентности микро- и макротеорий, микро- и макроуровней социальной реальности не означает, что проблема противостояния этих уровней полностью снята.
Перечисленные теории обосновывают когерентность микро- и макроуровней социальной реальности, идею интеграции микро- и макротеорий с весьма различных концептуальных позиций. Представители различных социологических школ акцентируют либо микро-, либо макроуровни, т. е. отдают известную дань микро-

4. Когерентность современных социологических теорий 533
или макроэкстремизму. Но, несмотря на это, анализ теоретических работ, опубликованных в 80-е годы, позволяет предположить, что проблема микро-макроинтеграции играет важную роль в современной социологической литературе, и ее решение, возможно, будет означать переход к качественно новому уровню социологического мышления.
Основным тезисом теории струюпурации Э. Гидденса является утверждение, что каждое исследование в социальных науках или истории имеет дело с взаимосвязью действия и структуры. (При этом неважно, структура ли определяет действие, или наоборот.)
Гидденс считает, что само различение микро- и макроуровней «не особенно полезно», что лучшим примером «интегративной социологической парадигмы» являются работы К.Маркса. Основной сферой исследования социальных наук, утверждает он, является не опыт индивидуального субъекта, не какая бы то ни было форма социальной тотальности, а «социальный опыт; упорядоченный во времени и пространстве» [55, с. 2].
Отправной точкой в теории Гидденса является человеческая деятельность, которую он рассматривает как «рекурсивную». «Это означает, что деятельность не привносится в бытие социальными субъектами, а непрерывно воссоздается ими с помощью тех же средств, которыми они выражают себя как деятельные субъекты. В процессе самой этой деятельности и через нее субъекты производят условия, которые делают эту деятельность возможной» [55, с. 2]. Онтологическим основанием концепции является не сознание («конструирование социальной реальности») и не социальная структура, а диалектическая взаимосвязь между деятельностью и обстоятельствами, в которых эта деятельность осуществляется во времени и пространстве. Человек как деятель является не просто осознающим себя, а еще и регулирующим непрерывный поток социальных действий и обстоятельств. Он способен к рационализации или к выработке стереотипов, посредством которых поддерживается непрерывное понимание им причин своей деятельности.
' Рационализацию действия Гидденс сопоставляет с его мотивацией: мотивация включает желание субъекта, побуждающее к действию, она в большей степени, чем рационализация, является стимулом, притом стимулом многоаспектным, более того — всеобъемлющим; но она часто не осознанна, хотя значима в социальном поведении.
Гидденса интересуют структура и функции сознания действующего субъекта. Он различает дискурсивное (способность облекать мысли в слова) и практическое (способность облекать мысли в действия) сознание. Последнее играет в теории структурации более важную роль, что сближает ее с микротеориями (символический интеракционизм, феноменологическая социология). Подчеркивая акциональный характер действия (действие не намерение, а

534 Глава 22. Заключительная
то, что стало реальным событием), Гидденс связывает действие с властью, т. е. со способностью субъекта сделать выбор и изменить ситуацию. Власть «логически первична по отношению к субъективности».
Теория структурации трактует структуру как двуединую сущность. Структура определяется как «структурирующее начало (правила и ресурсы), позволяющее осуществить «увязывание» времени и пространства в социальных системах». Благодаря этому структурному началу возможно существование сходных социальных практик в различных временных и пространственных рамках в «системной форме» [55, с. 17]. Социальные системы — это структурно организованная репродуцированная социальная практика или репродуцированные отношения между субъектами или коллективами, организованные как регулярная социальная практика [55, с. 17, 25]. Структурное начало проявляется и в социальных системах («репродуцированной практике»), и в «образах, сформированных памятью, ориентирующих поведение индивидов, способных к накоплению знания». Гидденс, таким образом, связывает структуру и с макро- (социальные системы) и с микроуровнями (память). Одно из основных положений теории структурации состоит в том, что «правила и ресурсы, выявляющиеся в процессе социального действия и его воспроизводства, служат одновременно средствами воспроизводства системы» [55, с. 19].
Таким образом, свойства социальных систем рассматриваются и как средство, и как результат практической деятельности индивидов; и эти системные свойства, в свою очередь, рекурсивно организуют практику индивидов.
Интегративная теория «социального действия и социальных систем» Ю. Хабермаса акцентирует дифференциацию между «жизненным миром» и более крупномасштабными социальными системами и подсистемами. Исследовать рационализацию этих двух категорий нужно, по Хабермасу, раздельно, иначе теория систем может поглотить теорию действия.
Социетальная рационализация означает институционализацию нормативной системы, рационализация «жизненного мира» предполагает «взаимодействия, направляемые не нормативно предписанным соглашением, а — прямо или косвенно — посредством коммуникативно достигнутого понимания» [57, с. 340]. Иначе говоря, рационализация жизненного мира заключается в свободном, не навязанном извне согласии.
Хабермас утверждает, что в современном мире рационализация (как действия, так и системы) происходит неравномерно. Социальная система рационализируется более редко, чем жизненный мир. В результате возникает социальное противоречие. Над обновленным жизненным миром начинает господствовать устаревшая социетальная система. Вследствие этого повседневная жизнь

4. Когерентность современных социологических теорий 535
человека становится все более убогой и бесцветной, жизненный мир — все более безлюдным.
Разрешение проблемы, с точки зрения Хабермаса, лежит в социетальной «деколонизации» жизненного мира, открывающей возможность рационализации в форме свободного коммуникативного согласия.
Хабермас исследовал проблемы интеграции социального действия и социальных систем и на теоретическом, и на онтологическом уровнях. В первом случае он стремился связать теорию действия и теорию систем. Во втором обосновать связь между жизненным миром и социальной системой.
Значительный интерес представляют в плане нашего обзора интегративных тенденций в социологии теоретические исследования Дж. Александера, известные под названием многомерной социологии. Он попытался сформулировать «новую теоретическую логику социологии». Она покоится на двух основаниях. Первое — проблема социального действия или особая природа норм и мотивации [11, с. 70]. Второе — проблема порядка («каким образом множество действий становится взаимосвязанным и упорядоченным» [11, с. 90]).
Александер, как отмечает Дж. Ритцер [83, с. 491], предполагает существование макро-микроконтинуума (единства «индивидуального» и «коллективного» уровней анализа), отражающего социальный порядок в обществе. В плане макроконтинуума социальный порядок создается извне и носит коллективистский характер. В плане микроконтинуума он складывается из интериоризованных сил и носит характер индивидуалистический. Действие включает в себя «материалистическо-идеалистический» континуум, который также предполагает макро- и микроизмерения. В «идеалистическом» измерении континуума действие описывается как нормативное (макросубъективность), нерациональное и аффективное, в «материалистическом» оно является инструментальным (микрообъективность), рациональным и обусловленным.
Александер считает, что два континуума социального действия и социального порядка можно соединить. Однако, выступая за всеобъемлющий теоретический подход к пониманию социальной реальности и взаимодействию ее уровней, Александер в конечном счете резко ограничивает свою концепцию. Заключительный вывод ее гласит: «Общий абрис социальной теории может быть выведен только из коллективистской перспективы». Социальные теоретики, утверждает Александер, должны выбирать либо коллективистскую, либо индивидуалистическую перспективу. Если они выбирают первую, то они могут легко присоединить относительно небольшой элемент «индивидуального соглашения». Если же выбирают вторую, они обречены на «индивидуалистическую дилемму»: для объяснения феноменов беспорядоч-

536

Глава 22. Заключительная



ности им придется вводить в свою теорию сверхиндивидуальные сущности. Эта дилемма может быть разрешена только через преодоление индивидуализма.
Ритцер справедливо отмечает, что, несмотря на ряд обещающих ходов, Александер в конечном счете все-таки преувеличивает значение макро (субъективных) феноменов, что значительно снижает ценность его вклада в развитие теории макро-микроинтеграции.
Р. Коллинз предложил концепцию радикальной микросоциологии. Он пытается отойти от своего изначального этнометодоло-гического редукционизма, поднимая уровень анализа до изучения взаимодействия и арены взаимодействия: предметом исследования он избирает взаимодействие так называемых ритуальных цепей, или индивидуальных цепей интеракционального опыта, перекрещивающихся друг с другом в пространстве и времени [34, с. 998]. Однако, критикуя структурных функционалистов с их преимущественным интересом к микрообъективным и макросубъективным явлениям, он педалирует индивидуальный фактор: только люди способны что-либо реально сделать; структуры, организации, классы и общества принципиально неспособны к какому бы то ни было реальному действию. А отсюда любое причинное объяснение неизбежно сводится к действиям реальных индивидов [32, с. 12]. Таким образом, Коллинз стремится доказать, что все макрофеномены могут быть сведены к комбинации микрособытий. Он утверждает, что социальные структуры могут быть эмпирически переведены в модели повторяемых микроинтеракций [34, с. 985]. По замыслу, его теория является попыткой построить макросоциологию на радикально эмпирических микрооснованиях, что явилось бы, по его мнению, значительной подвижкой к более адекватной социологической науке.
В действительности, как видим, микротеории преобладают у Коллинза над макротеориями.
Аналогичной, хотя менее радикальной ориентации придерживается и К. Нор-Цетина [10]. Она пишет: «Я... верю в то, что кажется парадоксом, а именно в то, что через микросоциологические подходы мы узнаем больше всего о макропорядке, потому что именно эти подходы посредством своего откровенного эмпиризма предоставят нам хотя бы мимолетное впечатление о реальности, которую мы ищем. Конечно, мы не получим скорого понимания того, что является целью вопроса, микроскопически регистрируя непосредственное взаимодействие. Однако этого может быть достаточно для начала, на первое время, чтобы услышать пульс макропорядка» [10, с. 41—42].
Более интегративную позицию занимает А. Сикурел, утверждающий, что «ни микроструктуры, ни макроструктуры не являются изолированными уровнями анализа. Они всегда взаимодейст-

4. Когерентность современных социологических теорий 537
вуют друг с другом, несмотря на проблематическое удобство исследования только одного из двух уровней анализа» [30, с. 54].
М. Хечтер стремится объединить микро- и макроуровни исследования посредством концепции «рационального выбора». Он критикует «нормативный» и «структурный» подходы, ограничивающие субъекта в возможностях выбора способа достижения цели: с его точки зрения, любые структурные и нормативные принуждения оставляют индивиду возможность такого выбора. В сущности, основное внимание Хечтера направлено скорее на развитие концепции выбора, чем на обоснование интегративного подхода. Концепция «рационального выбора» — одна из модификаций микроуровневой теории социального действия.
Д. Коулмен, теоретик обмена, последовательно критиковавший структурный функционализм, формулирует еще один вариант интегративной теории социального действия: «оказывается, что центральных проблем две: каким образом целенаправленные действия субъектов складываются в поведение системного уровня и как, с другой стороны, эти целенаправленные действия формируются принуждениями, проистекающими из поведения системы» [31, с. 1312]. Коулмен полагает, что следует учитывать понятия «намерения», «целенаправленности» и «гомеостаза», но ограниченно, только на уровне действующих субъектов в социальной системе, а не на уровне самой системы.
Таким образом, американский социолог пытается реконструировать теорию социального действия, обращаясь к ее микрооснове: социальным действиям отдельных людей или «корпоративных субъектов».
Теория Коулмена представляет, на наш взгляд, попытку распространить концепцию «теоретического гуманизма» на интерпретацию социальной реальности и ее процессов. Это одна из разновидностей микротеоретического подхода к социальной реальности.
Избежать крайностей «теоретического гуманизма» и структурализма попытался Б. Хиндес. Согласно его интерпретации, теоретический гуманизм трактует социальную жизнь с точки зрения «конституирующих действий индивидов» [60, с. 113]. Тем самым Хиндес противопоставляет свою теорию структурализму, анализирующему социальную жизнь в плане функционирования социальных целостностей. В противовес микроэкстремизму теоретического гуманизма и структуралистскому макроэкстремизму Хиндес предлагает «всеобъемлющую» интегративную концепцию социальной реальности, состоящую в «радикально антиредукционистском подходе» — в допущении, что социальные феномены всегда зависят от определенных и определимых факторов. Эти факторы включают решения и действия субъектов, а также социальные условия, внешние по отношению к индивиду и несводимые к какому бы то ни было общему принципу объясне-

538 Глава 22. Заключительная
ния. Действующие субъекты, по Хиндесу, одновременно и способны творить, и ограничены принуждением, они могут изменить социальную реальность, но не сразу и не в одиночку.
Р. Эмерсон и его ученики разработали вариант "теории обмена, акцентирующий макро- и микросвязь. Эмерсон формулирует основной принцип своей концепции как попытку расширить теорию и исследование обмена с микроуровня до макроуровня через изучение структур сети обмена. Его комментирует его последовательница К. Кук: использование понятия сетей обмена, отмечает она, способствует развитию теории, которая «закроет концептуальную брешь» между изолированными индивидами или диадами и более крупными агрегатами индивидов (например, формальные группы или ассоциации, организации, соседства, политические партии и т. д.). Эмерсон и Кук исходят из основных посылок микроуровневой теории обмена. «Обменный подход, — отмечает Эмерсон, — в первую очередь сосредоточивает внимание на выгодах, получаемых и привносимых людьми в процессе социального взаимодействия» [47, с. 31].
Эмерсон выделяет три основных аспекта теории обмена: во-первых, люди, которым события выгодны, стремятся «рационально» содействовать этим событиям; во-вторых, люди могут пресытиться, и тогда указанные события перестанут восприниматься как выгодные; в-третьих, выгоды, получаемые людьми через участие в социальных процессах, зависят от того, что они в состоянии предоставить в обмен. Поэтому теория обмена «фокусируется на потоке выгод от одних индивидов к другим через социальное взаимодействие» [47, с. 33].
Эмерсон различает экономическую и социальную теорию обмена. Первая сосредоточивается на изолированных, независимых сделках между людьми; вторая — на «повторяющихся сделках между взаимозависимыми субъектами» или «взаимозависимыми, более или менее связанными социальными отношениями» [47, с. 36]. Изложение своего варианта теории обмена Эмерсон начинает с психологии обмена, продвигаясь затем в направлении более макроуровневых феноменов. Он критикует Дж. Хоманса и других теоретиков обмена за слишком сильный акцент на взаимодействие и неадекватно малое внимание к психологической стороне обмена.
Анализируя диадический обмен, Эмерсон заключает, что такие важные социальные феномены, как власть или возможность эксплуатации других, не могут изучаться на примере изолированной пары: «Власть в любом социологически значимом смысле является социально-структурным феноменом» [47, с. 45—46].
Применение теории обмена к коллективному действующему субъекту предполагает исследование межорганизационного обмена. Идея «сетей обмена» связана с изучением обменных отношений между позициями внутри социальных сетей. Теория «обменных

4. Когерентность современных социологических теорий 539
сетей», или социальных структур, состоящих из двух или более взаимосвязанных обменных отношений (исторически сложившихся, устойчивых серий обменов) между действующими субъектами, имеет, по мнению Эмерсона и Кук, теоретические преимущества, так как позволяет применить хорошо разработанные категории диадического обмена к макроуровням анализа.
Эмерсонова теория обмена представляет собой шаг в сближении со структурализмом. Если Хоманс и Блау относят обмен к психологическим процессам, из которых складываются структурные модели взаимодействия, то для Эмерсона структурные модели заданы извне и индивид выбирает из наличных те формы или стереотипы поведения, которые обещают краткосрочные или долгосрочные выгоды. Теория обмена Эмерсона движется в макроструктуралистском направлении.
Макротеоретическая трактовка социальной реальности и ее процессов представлена и в работах Р. Берта [28]. Он был первым из теоретиков социальных сетей, стремившихся разработать интегративный макро-микроподход.
Берт развивает концепцию, которая, по его мнению, позволит, избежать разрыва между «атомистическим» (индивидуальным) и нормативным (включенным в структуру) действием, — концепцию, которая является не синтезом двух существующих перспектив, а третьей точкой зрения, призванной объединить обе. Он обозначил свою перспективу как структурную. Хотя действия индивидов целенаправленны (поиски выгод), их стереотипы поведения и восприятия, их деятельностный потенциал полностью определяются социальной структурой. Однако действия, вызванные структурными принуждениями, могут привести к изменению самой структуры, тогда возникнут новые принуждения.
Р. Будон назвал свою интегративную теорию «методологическим индивидуализмом». В качестве «логических атомов» исследования он рассматривает индивидов, включенных в систему взаимодействия. Он возражает против принятия в качестве простейшей единицы анализа агрегата (класс, группа, нация) .
В центре внимания Будона индивидуальный действующий субъект — как в микро-, так и в макроплане. Он описывает «человека социологического» (homo sociologicus), противопоставляя его «человеку экономическому» (homo economicus). «Человек социологический» делает не то, что он предпочитает, а то, что его заставляют делать привычка, интериоризованные ценности, а в более общем плане — этические, когнитивные и физические условия. При этом подчеркивается, что выбор субъектом поведения определяется, по крайней мере частично, структурой ситуации и его положением в ней. Резюмируя свою теоретическую позицию, французский социолог утверждает, что действующий субъект обладает некоторой автономией, варьирующей в зависимости от контекста.

540 Глава 22. Заключительная
Итак, нельзя не признать, что в. решении проблемы интеграции «действия» и «структуры» в западноевропейской и американской социологии сделан серьезный шаг. Обозначена тенденция когерентности социологических теорий. Но она пока остается лишь тенденцией, не приводя к окончательному решению проблемы.
Идея организации структуры социологического знания вокруг ее центральной проблемы, на наш взгляд, является плодотворной. Различные социологические парадигмы обосновали различные структурные элементы социальной реальности. Социологические теории дали интерпретацию взаимодействий различных комбинаций этих элементов и раскрыли (с большей или меньшей степенью обоснованности) их значение в жизнедеятельности общества. На основе этих теорий были проведены многочисленные конкретные исследования уровней социальной реальности: микро и макро, субъективного и объективного.
Социология, как любая научная дисциплина, самоопределяется по специфическому для нее относительно самостоятельному множеству сущностно взаимосвязанных проблем. Если между проблемами данной науки слабые связи, то следует отобрать одну или несколько центральных проблем, с которыми соотносятся другие. Рассмотрим две такие центральные проблемы, выдвинутые социологами.
Первая, обоснованная в исследованиях Р. Тернера [93], обозначена как проблема социального порядка. Вторая, проблема уровней социальной реальности, получила развитие в трудах Дж. Ритцера [83].
Проблема «социального порядка» первоначально была сформулирована еще Т. Гоббсом: как возможно существование общества, организованной общественной жизни? Избрание в качестве организующего звена социологии проблемы социального порядка можно оспаривать прежде всего по соображениям идеологическим, поскольку широко распространено (и не только среди советских ученых) мнение, будто стремление организовать социологическую теорию вокруг проблемы социального порядка свидетельствует о консервативных идеологических позициях исследователя. Учитывая это обстоятельство, можно признать несомненной заслугой Тернера четкое отделение логических и историко-социологических оснований выбора проблемы порядка центром теоретических исследований от идеологических соображений. В частности, он обращает внимание на ту простую мысль, что сама идея человеческого общества предполагает порядок и что его противоречия и изменения (в том числе революционные) можно представить только исходя из него же. Эта центральная проблема порядка ставится Тернером как вопрос об условиях, при которых формируются, поддерживаются, изменяются и разрушаются различные виды социальной организации.
Многообразные процессы, которые формируют организацию индивидов, групп и других социальных единиц, иными словами,

4. Когерентность современных социологических теорий 541
преобразуют их взаимодействие в социальную систему, Тернер обозначает общим термином «институционализация». Основная проблема социологической теории предстает как задача объяснения процессов институционализации и деинетитуционализации. С этой точки зрения комплексы понятий, объясняющие отношения внутри малой группы взаимодействующих индивидов, между группами, между большими организациями и т. д., составляют разные уровни анализа более общего процесса институционализации. И основная задача парадигмы «социального порядка» — выявить, на какие стороны и черты процесса институционализации в первую очередь указывают те или иные социологические теории, с тем чтобы, комбинируя их результаты, подготовить почву для комплексного решения теоретической проблемы порядка.
Идея Дж. Ритцера об организации социологического знания вокруг модели «уровней социальной реальности» предполагает исследование взаимодействия четырех уровней: макро—микро и объективного—субъективного. По его мнению, интегральная модель социальной реальности включает макрообъективные явления (например, бюрократия), макросубъективные структуры (например, ценности), микрообъективные феномены (например, типы взаимодействия) и микросубъективные факты (например, процесс конструирования субъектом социальной реальности).
Практическое значение интегральной модели социальной реальности заключается в том, что при подготовке и проведении любого значимого социологического исследования она позволяет, во-первых, установить реальные взаимосвязи между различными уровнями социальной реальности, во-вторых, Служит основанием классификации изучаемых явлений и, в-третьих, требует применения адекватной этим явлениям методики и техники.
Ритцер попытался интерпретировать интегральную модель социальной реальности в связи с основными парадигмами западноевропейской и американской социологии: макрообъективному и мак-росубъективному уровню соответствует так называемая парадигма «социальных фактов»; макросубъективному и частично микросубъективному (это касается ментальных процессов) уровням — парадигма «социальных дефиниций», а микросубъективному уровню — парадигма «социального поведения» (поскольку в последнем исключаются ментальные процессы).
Подход к социологическим парадигмам с точки зрения их связи с уровнями социальной реальности, согласно Ритцеру, создаст многообещающую перспективу выработки интегральной социологической парадигмы.
Ритцер установил или, вернее, выявил взаимосвязь социологических парадигм, каждая из которых, претендуя на универсальность, в то же время решает, и весьма основательно, ряд проблем, связанных с изучением и пониманием социальной реальности (на-

542 Глава 22. Заключительная
пример, роль символов и значений в детерминации социального поведения индивида и т. д.). Например, символический интеракционизм, акцентируя микросубъективный и микрообъективный уровни социальной реальности, в то же время обращается к анализу макроуровней этой реальности.
Предложенные Тернером и Ритцером теоретические модели имеют несомненное эвристическое и практическое значение для упрочения парадигматического статуса социологии. Но это лишь первый шаг в данном направлении. Изолированный «логико-социологический» подход к анализу современного состояния социологического знания, как правило, оказывается не в состоянии адекватно оценить систему теоретической мысли того или иного социолога либо социологической теории в целом. Дело в том, что вследствие «чисто» логико-социологического анализа системы мысли оказываются разъяты на отдельные утверждения, отвечающие произвольно избранным критериям «научности».
В действительности же внешне эквивалентные понятия и утверждения вовсе не равнозначны, если рассматривать их в составе соответствующих теоретических систем, в которых они выполняют различные функции. Подобную операцию разъятия Тернер произвел, в частности, с социологической концепцией К. Маркса, продемонстрировав в результате формальное тождество некоторых ее положений с тезисами современных теорий конфликта. Тернер игнорирует коренные различия содержательных аспектов сопоставляемых концепций. Целостный, истинно социологический подход к теории Маркса показал бы абсолютно разную социально-классовую направленность внешне аналогичных суждений. Общий логико-социологический подход не отменяет специального методологического анализа теорий, но вносит в него необходимые коррективы. Кроме оценок теоретических позиций с точки зрения универсально отвлеченных критериев научного знания об обществе в целом не меньшее значение приобретает анализ роли, которую эти позиции — являются ли они в свете позднейшего опыта «истинными» или «ложными», «научными» или «ненаучными» — играли и играют в жизни тех конкретных сообществ и групп, в которых они возникли, привились и функционировали в качестве адекватного общественного знания. Такой аспект анализа и у Д. Тернера, и у Дж. Ритцера, и у многих других представленных нами теоретиков отсутствует. И в свете того, что было сказано выше о почти неизбежной фрагментарности сравнительного логико-методологического анализа понятий и утверждений разных теорий, дальняя цель авторов не кажется такой уж ясной и бесспорной. Не обернется ли будущая комбинация из наследия рассматриваемых им «парадигматических перспектив» западной социологии вместо синтетического разрешения проблем социального порядка и построения модели уровней социальной реальности насильственной эклек-

Литература : 543
тикой понятий, суждений и примеров, вырванных из своего контекста? Такое вполне может случиться.
Однако, несмотря на эти критические замечания, анализ внутренней логической структуры основных парадигм западной социологии и попытки их синтеза представляют несомненный интерес. Более того, начали вырисовываться контуры второго плана в интеграции западной социологической мысли. Он состоит в выявлении внутренних связей двух главных проблем. А эти связи реально существуют. На различных уровнях социальной реальности в их различных комбинациях усиливается или ослабевает действие интеграционных или дезинтеграционных факторов, определяющих качество социального порядка, степень организации или дезорганизации социальной жизни общества.
Поиски в направлении единой теории («метатеории») продолжаются. Собственно, идея такой метатеории родилась с рождением социальной мысли. Вспомним Гоббса с его вопросом: как вообще возможно существование общества, организованной социальной жизни? Более специальный пример — теоретизирование Э. Дюркгейма («Социологический метод», 1899).
В конце XX столетия, после продолжительных дебатов социологических школ, каждая из которых, углубляясь в исследование какой-либо из сторон социальной реальности, могла абстрагироваться от других ее сторон, наука об обществе вновь возвращается к интегративной тенденции. Возвращается на качественно новом этапе, обогащенная изощренной методикой эмпирического исследования, использованием достижений многих наук — психологии и философии, истории и этнографии, а также других отраслей естественного и общественного знания.
Литература
1. Автономова Н. С. Рассудок, разум, рациональность. М., 1988.
2. Автономова Н. С. Философские проблемы структурного ана
лиза в гуманитарных науках. М., 1977.
3. Критика современной буржуазной теоретической социоло-
гии. М., 1977,.
4. Миллс Р. Властвующая элита. М., 1954.
5. Мюрдалъ Г, Современная проблема третьего мира. М., 1972.
6. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М.,
1977.
7. Шибутани Т. Социальная психология. М., 1969.
8. Adams E Skinner on freedom and dignity // South. J. Philos.
1973. № 2.

544 Глава 22. Заключительная
9. Adorno Т., Frenkel-Brunswick E., Leninson В., Stanford N.
The authoritarian personality. N.Y., 1950.
10. Advances in social theory and methodology / Ed. K. Knorr-
Cetina, A. Cicourel. N.Y., 1981.
11. Alexander J. Theoretical logic in sociology. Berkeley, 1982.
Vol. 1. Positivism, presuppositions and current controversies.
12. Baali P., Moore M. The extended deliberatian:Definitions of
sociology (1951—1970) // Sociol. and Social Res. 1972. Vol. 56.
13. Behavioral Sociology / Ed. D. Bushell. N.Y.,1969.
14. Bell D. The coming of post-industrial society. N.Y., 1973.
15. Bell D. The cultural contradictions of capitalism. N.Y., 1976.
16. Bell D. The end of American exeptionalism // Publ. Inte
rests. 1975. № 41.
17. Bell D. The end of ideology. N.Y., 1960.
18. Bell D. The revolution of rising entitlements. N.Y., 1975.
19. Bell B. Toward the great installation. Reflections on culture
and religion in a post-industrial age // Soc. Res. 1975. Vol. 42, № 3.
20. Biderman A. D.,Sharp L. M. Evolution research. Provement
and method // Social Sci. Inform. 1972. Vol. 11 (3/4).
21. Bierstedt R. The social order. N.Y., 1974.
22. Birnbaum N. Toward a critical sociology. N.Y., 1971.
23. Beau P. Exchange and power in social life. N.Y., 1964.
24. Blumer H. Symbolic interactionism. Perspective and method.
N.Y., 1969.
25. Bottomore T. Sociological theory and the study of social con
flict // Theoretical sociology / Ed. R. McRinney, E.Tiryakian. N.Y.,
1970.

26. Boudon R. The logic of social action. An introduction to
sociological analysis. L., 1979—1981.
27. Buck G. L, Jacobson A. L. Soc. evolution a. structural-func
tional analysis; An american test // Amer. Sociol. Rev. 1986. Vol. 33,
№3.
28. Burth R. Toward a structural theory of action: Network
models of social structure, perception and action. N.Y., 1982.
29. Campbell A., Converse P., Rogers W. The guality of American
life. N.Y., 1976.
30. Cicourel A. Notes on the integration of micro- and macro-
levels of analysis // Advances in social theory and methodology /
Ed. K. Knorr-Cetina, A. Cicourel. N.Y., 1981.
31. Coleman J. Social theory, social research and a theory of
action // Amer. J. Sociol. 1986. Vol. 91.

Литература 545
32. Collins R. Conflict sociology: Toward an explanatory science //
Amer. Sociol. Rev. 1975. № 45.
33. Collins R. Is 1980's Sociology in the Doldrums? // Amer. J.
Sociol. 1986. Vol. 91.
34. Collins R. On the microfoundations of maerosociology //
Ibid. 1981. Vol. 86.
35. Compendium social statistics. N.Y., 1967.
36. Coofc K. S. Emerson's contributions to social exchange theory //
Social exchange theory. Beverly Hills (Calif.), 1989.
37. Coser L. The functions of social conflict. Geneve, 1956.
38. Coser L. Masters of sociological thouht. N.Y., 1977.
39. Dahrendorf M. Class and class conflict in industrial society.
Stanford, 1959.
40. Demographic yearbook 1971. N.Y., 1972.
41. Dictionary of sociology and related science / Ed. H. P. Fair-
child. Totowa; N.Y., 1968.
42. Dollard I. Caste and class in southern town. N.Y., 1937.
43. Eisenstadt S. Social change, differentiation and evolution //
Amer. Sociol. Rev. 1964. Vol. 29, № 3.
44. Eisenstadt S. N., Helle H. J. General introduction to perspec
tives on sociological theory // Macro-sociological theory / Ed.
S. N. Eisenstadt, H J. Helle. E, 1985.
45. Elias N. Was ist Soziologie? Miinchen, 1970.
46. Ellul J. The technological society. N.Y., 1965.

47. Emerson R. Social exchange theory // Social psychology:
Social perspectives / Ed. M. Rosenberg, R. H. Turner. N.Y., 1981.
48. Executive office president, budget highlight fiscal year 1973.
Wash. (D.C.), 1972.
49. Foucault M. Folie et deraison. Histoire de la folie a 1'age
classique. P., 1961.
50 Foucault M. Naissance de la clinique. P., 1963.
51. Foucault M. Surveiller et punir. P., 1975.
52. Friedrichs R. The Potential impact of B.F. Skinner upon
American sociology // Amer. Sociol. 1974. Vol. 9, № 1.
53. Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology. Englewood-Cliffs
(N.Y.), 1967.
54. General introduction to perspectives on sociological theory.
Macrosociological theory / Ed. S. N, Eisenstadt, H. J. Helle. L., 1985.
55. Giddens A. The constitution of society: Outline of the theory
of structuration. Berkeley, 1984.
56. Good W. I. Principles of sociology. N.Y., 1977.

546 Глава. 22. Заключительная
57. Habermas J. The theory of communicative action. Boston,
1984. Vol. 1. Reason and Rationalization of Society.
58. Hechter M. Introduction // The microfoundations of mac-
rosociology / Ed. M. Hechter. Philadelphia, 1983.
59. Hechter M. A theory of group solidarity // The microsocio-
logy / Ed. M. Hechter. Philadelphia, 1983.
60. Hindess B. Actors and social relations // Sociological theory
in transition / Ed. M. L. Wardell, S. P. Turner. Boston, 1986.
61. Homans G. The nature of social science. N.Y., 1967.
62. Horowitz I. The treatment of conflict in sociological litera
ture // Intern. J.Group Tensions. 1971. Vol. 1, № 4.
63. Kinsey A., Pomeray W., Martin C. Sexual behaviour in the
human male. Jamale, 1948.
64. Kinsey A., Pomeray W., Martin C. Sexual behaviour in the
human female, 1950.
65. Lazarsfeld P., Thielens W. The academic mind. Illinois, 1958.
66. L6vi-Strauss C. Mythologiques. P., 1964—1971. Vol. 1—4.
67. L6vi-Strauss C. La pensee sauvage. P., 1962.
68. L&vi-Strauss C. La voie des masques. Geneve, 1975. T. 1—2.
69. Lynd R., Lynd H. Middletown. N.Y., 1929.
70. Lynd R., Lynd H. Middletown in transition. N.Y., 1957.
71. Macrosociological theory. Perspectives on sociological theory /
Ed. S. N.Eisenstadt H. J. Helle. L., 1985. Vol. 1.
72. Mayo E. The human problems of an industrial civilization.
N.Y., 1946.
73. Mead G. Mind, self and society. Chicago, 1934.
74. Mennell St. Sociological theory, uses and utilities. N.Y.; L.,
1974.
75. Modern dictionary of sociology / Ed. G. A. Theodorson,
A. G. Theodorson. N.Y., 1969.
76. Mumford L. The myth of the machine.Technics and human
development N.Y., 1967.
77. Murdal G. An American dilemma. N.Y., 1944.
78. Parsons T. Societies: Evolutionary and comparative per
spective. New Jersey, 1966.
79. Parsons T. The social system. Glencoe, 1951.
80. Parsons Т., Shils E. A. Toward a general theory of action.
Cambridge, 1951.

81. Parsons Т., Shils E. A. Working papers in the theory of
action. N.Y., 1953.
82. Richmond A. Colour prejudice in Britain. L., 1954.

Литература 547
83. Ritzer G. Sociological Theory. N.Y., 1988.
84. Roethlisberger F., Dickson W. Management and the worker.
Boston, 1939.
85. Root L. E. The challenge // The challenge of system analysis /
Ed. G. Kelleher. N.Y.
86. SmelserN. Sociology. N.Y., 1973.
87. Smith R. W., Preston F. W. Sociology. N.Y., 1977.
88. Stauffer S. The American soldier. N.Y., 1949—1950. Vol. 1—4.
89. Study guide to accompany I.Robertson: Sociology. N.Y., 1977.
90. Tavics J. A. Survey of popular attitudes toward technology //
Technol. and Culture. 1972. Vol. 13, № 4.
91. Thomas W.,Znaniecki F. The Polish peasant in Europe and
America. N.Y., 1927.
92. Thrasher F. The gang. Chicago, 1927.
92a. Touraine A. The post-industrial society. N.Y., 1971.
93. Turner H. The structure of sociological theory. Homewood
(III). 1978
94. Weber M. Theory of social and economic organization. N.Y.,
1968.
95. Whyte W. Street corner society. Chicago, 1943.
96. Wirth L. The getto. Chicago, 1928.
97. Zorbaugh H. The gold coast and the slim. Chicago, 1929.