Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века

Под редакцией: Шляпентоха В., Шубкина В., Ядова В.

(ПО МАТЕРИАЛАМ МЕЖДУНАРОДНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I. Страх перед будущим в современном мире: теоретические аспекты (В. Шляпентох, С. Матвеева)

Глава 2. Страх как социальный феномен

Страх, различные его формы, являются необходимой эмоциональной составляющей жизни практически каждого индивидуума, группы и общества. Способность испытывать страх и боязнь заложена в человеческом мозгу. Как удалось недавно выяснить британским нейрохирургам, в мозгу имеется специальный центр, который отвечает за боязнь и страх, испытываемые человеком в экстремальных ситуациях. Этот участок мозга, в зависимости от степени угрозы, подает сигналы другим участкам мозга, которые определяют модель поведения человека. Возможно, что это открытие потенциально сделает человека менее зависимым от переживаемых им чувств. Однако биологически “бесстрашный человек” был бы уже иным существом, ибо страх, рациональный или нет, служит, подобно физической боли, сигналом опасности. Его возникновение оповещает о потенциальных и реальных угрозах благосостоянию и даже самому существованию людей, групп или обществ.
Вместе с тем, хотя страх как сигнал потенциально негативного развития, событий или процессов является постоянным компонентом человеческой жизни, он столь же неуклонно компенсируется различными “перекрывающими” механизмами, которые облегчают и даже подавляют это чувство. Типы и интенсивность различных страхов, также как и интеракции между страхами и их антидотами, изменяются исторически; они также различаются в обществах и культурах. Имеют место и зависимости от этапа жизненного цикла. Уже Аристотель в своей “Риторике” заметил, что молодые люди менее подвержены страху, но и более безрассудны, тогда как более старые осторожны и осмотрительны. Эти вариации детерминируются многочисленными факторами, весьма различными по своей природе, начиная от истории наций до их текущих экономических настроений.

Страх — чувство и эмоция
Приходится признать, что в социальной науке до сих пор остается более распространенной скорее негативная, чем позитивная оценка эмоционально-волевой сферы человека. В оппозиции “разум — эмоции” вторым отдается подчиненное место. Их рассматривают скорее как дезорганизующее и разрушительное начало, которое должно быть подчинено разуму и управляться последним. Данная традиция исторически сложилась в процессе наблюдения над такими эмоциями, как гнев, ярость, паника, которые было легче видеть и которые резко выделялись на общем более ровном эмоциональном фоне жизнедеятельности личности. Эта оценка имеет также и религиозные корни, идущие еще от борьбы христианства с язычеством. Как известно, христианская аскетическая традиция дискредитировала эмоции и чувства, связав их со злом и грехом. Правда, эта строгая оценка касалась скорее других эмоций, чем страха. Последний должен был помогать богобоязненным, а значит, праведным людям справляться с искушениями, возбуждающими у них запретные чувства. Страх в религиозной этике не относился к запрещенным чувствам. Благоговейный страх, соединенный с любовью, по отношению к богу, страх, смешанный с отвращением, — отношение к греху и злу.
Конструктивисты и, в частности, психолог Магда Арнольд (1) связали эмоции с когнитивными процессами и оценкой ситуации или стимула. Более конкретно эту проблему изучали американские психологи Ф.Элсворт (Phoebe C. Ellsworth) и К.Смит (Craig A. Smith) (2), которым удалось разработать систему зависимостей между определенными эмоциями и комбинациями оценок. Страх оказался связанным с неуверенностью. Он также обычно объединялся с другими негативными эмоциями, как, например, тревога, гнев, ярость, ужас, стресс, паника, апатия и депрессия.
Другая познавательная традиция оценивает эмоциональную сферу человека более позитивно. Во-первых, эмоции и чувства рассматриваются в своей самоценности. Во-вторых, признается важность чувств и эмоций как источника творчества, установления ассоциативных связей и вдохновения. Кроме того теоретики указывают на важность чувств для развития способности к пониманию и эмпатии, необходимых для взаимодействия людей. Исследователи, придерживающиеся этой традиции, подчеркивают, что чувства и эмоции важны как мотивирующий фактор. Жизненно необходимыми качествами является также адаптивная функция чувств. В этом же смысле может быть истолковано представление о связи испытанного человеком чувства страха и более осторожном его поведении в результате полученного опыта. Эта традиция, идущая от Аристотеля и Цицерона, также важна для понимания социальных функций страхов, в том числе массовых. Она может быть интерпретирована в терминах научения более эффективному (правильному, комфортному и т.д.) поведению.
Понимание конструктивистами страха как функции оценок подводит к необходимости рассматривать его через связи с окружающей средой, и в частности, социальной и культурной средой. Важно также подчеркнуть, что страх оказывается предметом научения. Это особенно четко видно на одной из теорий, объясняющих фобии или неконтролируемые иррациональные страхи. Так, испуг отца или матери, наблюдаемый ребенком, может привести к появлению у него фобии как наученного свойства. Страх, который такой ребенок перенял от своих родителей, может превратиться в чувство, неподвластное разуму. Идея о внушенных или наученных страхах представляется весьма важной для изучения социальных проблем возникновения и распространения страхов в обществе.

Типология страхов
Специфичные и универсальные страхи
Общепризнано, что страх есть сдерживающее начало, формирующееся под влиянием различных факторов. Так называемый “объективный характер” воспринятой угрозы только один из них, однако часто решающий. Так же как и упоминавшимся уже Гуду и Бен-Иегуде (1994), авторам близка позиция “умеренного социального конструктивизма”, которая позволяет избежать крайностей наивного реализма, с одной стороны, и тотального релятивизма, сторонящегося “объективной действительности” как важной категории анализа, с другой.
Несомненно, что образы страхов изменяются в ходе истории. Например, содержание и репертуар страхов в Средневековье были во многих аспектах другими, чем теперь, а повсеместно встречающийся страх перед упадком нравственности не только изменяет свои формы и конкретное содержание от одного периода к другому в пределах одной и той же культуры, но также различается по этим и другим параметрам в разных культурах (3).
В дополнение к исторически и культурно детерминированным страхам, однако, имеется также некоторое число универсальных страхов, которые воспроизводятся с небольшими вариациями в разное время и в разных культурах. Среди них — страхи перед природными бедствиями, войной и утратой независимости для этнической группы или нации, боязнь голода, критического снижения уровня жизни, анархии и преступлений в обществе. Сходства в страхах, встречающиеся в различное время в разных культурах дает возможность современным ученым раскрыть содержание документов прошлого, посвященных различным катастрофическим угрозам, начиная от библейских пророчеств до апокалипсических предсказаний лидеров современных сект.

Социализированный и несоциализированный страх
Как известно, К.Леви-Строс различал “сырое” и “вареное”, т.е. природное и культурное начала. Продолжением этих идей выступает различение, соответственно, “сырого” (raw) и “почтительного” (respectful) страхов (4). Первый — несоциализированный, более близкий к природным реакциям живого существа на опасности существования. Второй — социализированный. Исторически второй тип страха реализовался как страх перед авторитетом. Почтительность, вежливость, самоограничение перед лицом кого-то или чего-то, оцениваемого как более значительное, чем данная личность, лицо или установление, социальный институт или вещь — характеристики второго типа. Таким был страх детей перед отцом в традиционной семье, членов племени перед вождем и, наконец, перед тем высшим авторитетом, каким является Бог. Не случайно, страх и благоговение обозначаются одним и тем же словом (awe). Социализированный страх смешан с уважением, послушанием как добровольным самопринуждением личности к выполнению ею определенных действий.
Социализированный страх является тем социальным отношением, которое оставляет место самоуважению личности. Он основан на признании иерархических отношений нормой, определяющей взаимные права и обязанности всех лиц, вовлеченных в это отношение. Длительный опыт социальной жизни, основанной на нормах обычного и юридического права, лежит за “почтительным” страхом перед авторитетом. Эти нормы определяли не только права и обязанности авторитета, но и лица, этот авторитет признающего.
В Новое время “почтительный” страх был перенесен на государство, его законы.
В ситуации аномии социализированный страх разрушается, ибо разрушены старые нормы, тогда как новые еще не сложились. Нигилизм часто является результирующей этой социальной ситуации.
Особую опасность для существования социализированного страха представляют длительные аномии, которые могут складываться в процессе глубоких социальных сдвигов, охватывающих большие массы людей. Здесь можно сослаться на случай России. В России традиционный страх перед авторитетом начал разрушаться еще в прошлом веке. Страна попала в исторически сложную ситуацию, чреватую широким распространением процессов разрушения традиционных норм при слабом формировании новых. Это было характерно и для столичных городов, и для традиционной деревни. Так, освобождение крестьян от личной зависимости перед землевладельцами освободило их и от традиционных патриархальных связей, в частности, разрушило и “почтительный” страх перед авторитетом. Это означало лишение покровительства и защиты. Не случайно, после реформы 1861 года было замечено, что крепостной крестьянин по сравнению с освобожденным выглядит более уверенно. Тогда как первый держится с известным достоинством, второй суетится и кажется каким-то потерянным. Наблюдение это весьма праводоподобно, ибо крепостной крестьянин имел установившиеся отношения со своим хозяином, возможно прав у него было не так много, но он хорошо знал их, так же как и свои обязанности. Освобожденный крестьянин вместе со свободой лишился того, что в современной России называют “крышей”. Одинокий, без ясных прав и обязанностей, он оказался один на один со всем миром. Результатом могла быть и стала тревога и неуверенность. Былой социализированный (“вареный”) страх перед хозяином уступил место дикому несоциализированному “сырому” страху перед неизвестностью. Такой “сырой” страх перед будущим стал питательной средой для роста иррациональных страхов, неопределенных экзистенциальных страхов перед опасностями существования.
В ситуации массовых крестьянских миграций начала ХХ века традиционный “почтительный” страх перед авторитетом разрушился вовсе. Любовь и благоговение, смешанное со страхом, перед высшими авторитетами, в этой ситуации пострадали не менее, если даже не больше.
Несколько волн нигилизма, которые пережила Россия, раз за разом ослабляли страх перед каким-либо конкретным выражением авторитета. Интеллигентский атеизм и массовое двоеверие подточили благоговейный страх перед Богом. Реформы, урезавшие права землевладельцев, не могли не ударить по авторитету помещичьего сословия. Государство и его законы, которые являются воспреемниками традиционных патриархальных и средневековых авторитетов, в России воспринимались негативно (что сохраняется во многом и до сих пор).
В современной России “почтительный” страх настолько ослаблен, что иногда приходится задумываться, существует ли он там вообще.

Страхи индивидуальные и массовые
Индивидуальные страхи бесконечны по своему содержанию. Типологически, однако, они могут быть разделены на сугубо личностные страхи, подчас вполне уникальные, так происходит тогда, когда данный индивид опасается чего-то или кого-то, чего или кого обычно другие люди не опасаются, и страхи, разделяемые многими людьми (группой, обществом, человечеством в целом).
Массовые страхи — социально приемлемая форма, в которой находят выражение индивидуальные страхи. Массовые страхи создаются в процессе социальной и культурной коммуникации. Достаточно часто они стереотипизированы.
Культурные антропологи, изучавшие проблему рисков, пришли к убеждению, что культура, культурные нормы и ценности являются определяющими в оценке опасностей и рисков (5). Таким же образом культура определяет и страхи. Некоторые распространенные страхи в массовом обществе могут быть рассмотрены как элементы массовой культуры. Например, в последние годы в американском обществе резко усилился страх перед курением как вредной привычкой и фактором повышенного риска заболевания раком легких. За годы публичного говорения курение и курящие превратились в “культурную тему”, которая обросла массой выступлений, газетных и журнальных статей, монографий, научных исследований, радио- и теледиспутов. Публичный дискурс и массовая озабоченность этой проблемой привели к значительным сдвигам в массовом поведении. Резко снизился процент курящих. В публичных местах ревностно соблюдается разделение мест для курящих и некурящих. В ряде учреждений запретили курить вообще. Правами курящих как меньшинства, которое может оказаться ущемленным некурящим большинством, озаботились борцы за права человека. Дебаты о табачных компаниях, требования и претензии к ним развернулись на всех уровнях государственного управления, включая сенат и высшую федеральную власть. Принимаемые властями решения и последующие действия, как и действия общественных организаций и частных лиц, ориентированы на создание общественной атмосферы, ограничивающей курение рамками сугубо личных решений, касающихся конкретно самого курящего человека и его ответственности за свое собственное здоровье и жизнь.
Массовыми могут быть признаны любые общераспространенные страхи. Такие страхи отражают иерархию ценностей и предпочтений, сложившихся в определенном обществе, его слоях и группах. Их содержание охватывает наиболее значимые сферы индивидуальной и общественной жизни.
Часто люди испытывают страх по отношению к чему-то определенному, потому что в их культуре это что-то считается страшным. Например, масоны страшны не потому, что вред, причиненный ими, имеет источником семейный, личный или исторический опыт, но потому, что существуют соответствующие культурные предрассудки. То же самое можно сказать и о распространенных страхах перед определенными предметами, объектами и ситуациями, начиная от простого суеверного страха перед переходящим дорогу черным котом до рафинированного, но такого же по сути суеверного страха перед “магическими” числами и расположением звезд.
Массовые страхи часто ориентированы на ситуации, складывающиеся в социальной среде, и их динамика гибко следует за этими ситуациями как любое массовое настроение. Как элемент массовых настроений страхи достаточно подвижны, они могут выдвигаться вперед и даже доходить до уровня паники (некоторые из этих ситуационных страхов были описаны в уже упоминавшейся книге “Моральная паника”). Похоже, что подчас волны страхов подобны клапану, и их функция состоит в “выпускании пара”, т.е. снижении уровня тревожности, накопившейся в обществе. В то же время некоторые страхи задерживаются достаточно долго, сохраняясь как значимый элемент общего эмоционального фона социальной жизни. Такие страхи запоминаются надолго. Обычно они возникают вокруг серьезных проблем, бедствий и ущербов, таких, например, как война, длительный экономический или политический кризис, революция. Подобные массовые страхи откладываются в “коллективной памяти чувств” того или иного общества и уходят в “копилку” культурного наследия. Отождествление немца с фашистом и страх перед ним как перед фашистом сохранялся в России достаточно долго после окончания войны. Ужас перед татаро-монголами, когда-то сжигавшими русские города и убивавшими его жителей, был пронесен через столетия.
Массовые страхи сильно различаются от страны к стране, что будет показано нами далее на примере сравнения главных американских и русских страхов.
Имеет также смысл различать идеологические страхи как форму социальных страхов и конкретные общераспространенные страхи обыденной жизни.
Идеологические страхи внушаются государственной пропагандистской машиной. Советская идеология, например, активно насаждала страх перед США и другими западными странами. В годы приграничных споров между СССР и Китаем был силен массовый страх перед китайским нашествием. В сталинские времена боялись “врагов народа”. В то же время люди поддаются внушению тогда, когда это отвечает, хотя бы в какой-то степени, их осознанным или неосознанным страхам. Идеология в данном случае дает этим страхам понятийное и образное выражение. Так, страх перед Западом опирался на сильно развитый страх перед внешним миром деревенских жителей и новых городских переселенцев. Суеверный страх перед “вредительством” был перенесен на указанных государственными авторитетами “врагов народа”.
Страхи обыденной жизни в большей степени отражают семейный и личный опыт. Часто они идут из детства и связаны со стремлением защитить себя от различных опасностей окружающей среды: страх перед пожаром, наводнением, острыми предметами, которыми можно обрезаться; боязнь утопления, падения с высоты, электричества, встречи с опасными незнакомцами и т.д.

Страхи рациональные и иррациональные
Страх рационален по самой своей адаптивной функции, помогая человеку воспринять угрозу и отреагировать на нее. Те страхи, которые направлены на ясно воспринимаемую определенную угрозу, имеющую высокую вероятность реализации, можно оценить как рациональные. Наука и управление постоянно занимались и занимаются такого рода страхами. Обычно их называют опасностями или угрозами. Метеорологи постоянно отслеживают состояние погоды, пытаясь предсказать грядущие стихийные бедствия. Вулканологи наблюдают за спящими и действующими вулканами. Экологи предупреждают о глобальной опасности человечеству, связанной с его совокупной хозяйственной деятельностью. Экономисты постоянно следят за состоянием различных экономических институтов и экономическим поведением населения, стремясь предвидеть возможные негативные эффекты, например, такие как инфляция, массовые банкротства, панику на биржах и т.д. Многочисленные спасательные службы организованы и действуют во всех областях жизни, начиная от знаменитой американской службы 911 до психологической помощи так называемых “телефонов доверия”, оказывающих помощь людям, находящимся в стрессовой психологической ситуации. Все эти люди своей деятельностью отвечают на рациональные человеческие страхи.
Однако страхи могут оказываться независимыми от рационально-когнитивных процессов, т.е. носить “иррациональный характер”. Здесь мы можем опереться на многих видных ученых прошлого, которые были склонны интерпретировать поведение обычных людей как главным образом иррациональное.
Среди ним мы можем назвать таких классических авторов, как Макс Вебер, несмотря на его внимание к роли “рациональности” в человеческом обществе, Вилфредо Парето, Карл Маннгейм и Зигмунд Фрейд. Классические теоретики поведения толпы, прежде всего Габриэль Тард и Густав Ле Бон, также принадлежат к этой группе.
Высокая степень иррациональности в человеческом поведении, где высока роль эмоциональных факторов, признается явно или неявно, в большей или меньшей степени, теми учеными, которые изучали коллективное поведение и социальные движения в 1970-м и 1980-м (6).
Один из главных источников иррациональных страхов — интересы идеологов и политиков, которые намеренно и весьма рационально использовали необоснованные страхи для того, чтобы достичь своих целей, о чем будет более подробно сказано ниже.
Существует много примеров широкого распространения иррациональных страхов, включая массовую истерию и коллективные заблуждения. Обращение к истории также свидетельствует о большом числе такого рода примеров. Один из них — события вокруг радиопередачи “Война миров” в 1938 году (7). Другой — широкое распространение конспиративных теорий (8). Согласно результатам нашего российского опроса 1996 года, тема “Сионизм и еврейский заговор” вызвала “некоторый интерес” у 18 процентов россиян, “сильный страх” — у 5 процентов и “постоянный страх” — менее чем у 1 процента. Вопрос о “масонах и их попытках установить контроль над миром” вызвал “некоторый интерес” у 15 процентов, “ сильный страх “ у 8 процентов и “постоянный страх” у 2 процентов.
В дополнение к конспиративным теориям можно назвать другие, очевидно, необоснованные концепции, которые подкрепляют многочисленные катастрофические предсказания: фаталистические теории; мистические теории; псевдомарксистские (интересы социальных групп и классов) теории; и криминальные теории. Относительный вес этих теорий, измеряемый их воздействием на массы, варьируется в чрезвычайно широких пределах от группы к группе, и от одной страны до другой.
Конспиративные теории широко распространяются в современной России. Влиятельная националистическая газета “Завтра” систематически публикует статьи, посвещенные различным теориям заговора 1991-1998 годов, включая те, в которых описываются планы западных стран и сионистов уничтожить Россию, ее экономику, культуру, этнос и население.
Элементы абсурдного катастрофизма были всегда представлены в Америке. Ричард Хофстадтер (Richard Hofstadter) писал “о параноидальном стиле американской политики”. Один современный американский журналист говорил о текущей тенденции интерпретировать мир “в терминах тупых заговоров, которые в различных эпохах сосредотачивают внимание публики на таких несхожих между собой группах, как коммунисты, масоны, католики, евреи, международные банкиры, мормоны, иностранные золототорговцы и баварские иллюминаты”.

Динамика социальных страхов: от непосредственных угроз
к угрозам символическим
Социальная функция страха, значимая для организации жизни человека и сообществ и облегчающая управление, является необходимой. Иначе говоря, страх является необходимым условием нормального функционирования сообществ. Исторический прогресс, однако, заключается в том, что непосредственный страх перед физическим насилием уступает место другим видам страха.
Подобное смещение происходит с глубокой древности. В древних сообществах безотказно действовал страх-отлучения-от сообщества. Единство личности и сообщества было тогда настолько неразрывным, что подобное отлучение-изгнание было почти равносильно смерти.
Столь же древен по своему происхождению страх-стыд. Согласно Библии, Адам и Ева узнали его немедленно после вкушения плода с древа познания. Иными словами, с того момента, как стали мыслящими людьми. Этот страх является одной из основ культуры до сих пор. Страх-стыд был прочной уздой, направлявшей человека по пути самообуздывания его стихийных стремлений, несоциализированного поведения, в традиционном обществе. Как хорошо известно, моральное давление на индивида в семье, локальных сообществах оказывается именно с помощью стыда. Страх перед подобным чувством, его невыносимость для человека, действенность подобного типа морального принуждения чрезвычайно велики в деревенских сообществах. Страх перед утратой чести был действенным регулятором человеческого поведения в высших сословиях традиционных обществ. Этот страх, согласно героической воинской этике, был сильнее страха смерти. Добровольная смерть предпочиталась утрате чести. Человек, утративший свою честь, мог быть подвергнут остракизму. К бесчестным девушкам и женщинам, как известно, применялись еще более строгие меры наказания. Не случайно, существовал обычай водить по деревне раздетую догола женщину, обвиненную в утрате чести. Здесь прямая апелляция к страху-стыду, который должен был удержать женское население деревень от соблазнов нарушить принятые нормы поведения. В французских деревнях эта традиция была жива еще в конце прошлого века. В России подобный обычай сохранялся и в начале нынешнего века. Причем женщину били (см. рассказ М.Горького “Вывод”), т.е. поскольку она не устрашилась нарушения моральных норм, ее наказывали, прибегая не только к публичному осмеянию, но к прямому физическому воздействию (9).
Традиционные виды моральной регуляции, как известно, во многом утрачивались в условиях переселения крестьян в города. События в России не являются здесь исключением. Как и везде, анонимность, безличность городских связей, резко контрастировававшие с привычной адресностью, персонализмом деревенских отношений, привели в массовых масштабах горожан-новичков к освобождению от моральных пут, в том числе прежде всего от страха как регулятора поведения. Учитывая, что за годы советской власти горожанами стало более 165 миллионов человек, подобное освобождение от страха как регулятора поведения означало реальное ослабление выработанных традиционной культурой моральных принудителей к социально одобряемому поведению.
В этом, кстати, одна из причин возвращения к более простым и непосредственным формам физического принуждения. Страх перед утратой жизни в результате насилия пришел на смену страху-стыду.
В годы советской власти население состояло в основном из горожан в первом поколении. Их культура была столь сильно маргинализирована, что маргинальность может считаться общей характеристикой общества. Особенностью этого общества была сильная разрушенность традиционных форм регуляции, в частности, были повреждены социальные чувства, в том числе некоторые формы страха-стыда. Можно сказать, что в эти годы произошла десоциализация страха-стыда. Не стыдно стало лгать, не держать слово, не хранить верность в семейных отношениях и т.д. (10).
Все разрушения культурных форм стыда вели к реанимации не так давно ушедших или уходящих форм моральной регуляции. Не в последнюю очередь восстанавливался страх перед прямым физическим насилием. Это состояние общественного сознания сыграло свою роль в установлении тоталитарных видов страха (см. главу 7).