Качанов Ю.Л. Начало социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

глава 8. О НАИВНОЙ И АНГАЖИРОВАННОЙ СОЦИОЛОГИИ

...Влияние писателя огромно, оно намного превосходит непосредственно
совершаемые им действия - настолько, что скудная реальность его действий
вообще не перетекает на его влияние, которое не может по-настоящему
опереться на нее, чтобы развернуться во всю ширь.
М. Бланшо. Литература и право на смерть

Мысль - всегда немного одиночество. Когда ее ангажируют, она может
отклониться [в сторону]. Я знаю это. Я понял это будучи ректором в 1933 году
в трагический момент немецкой истории. Я ошибся. Остается ли философией
ангажированная философия? Что знает философ о том способе, которым философия
реально воздействует на людей и историю?
Беседа с Хайдеггером. "L'Express", 20-26 oct. 1969

"Беспредпосылочной" науки не существует, поэтому необходимо исследовать
то, что в глазах ученого обладает очевидностью, понятно само по себе -
таков, согласно М. Веберу [85], императив социологии. Одной из важнейших
предпосылок конвенциональных понятий, входящих в "здравый смысл"
социологического сообщества, являются политические представления. Социология
внутренне связана с политикой, поскольку изучает устройство социального
мира, который политика пытается "обустроить"92.
В социологических понятиях a priori задано то, что следует произвести с
их помощью, причем трансцендентальное калькируется с эмпирического,
изначальное "в(дение" выводится из перцептивного "зрения" (ср. [86]).
Интерпретируя различие между априорным и эмпирическим как различие между
объективированным и необъективированным, необходимо отказаться от понимания
априорного как трансцендентального и признать его исторический [87, с. 215],
социокультурный и, следовательно, политический характер. Априорные
установления не могут подкрепляться фактами, поскольку они сами задают
рамки, "...в которых вообще могут выступать факты"; процесс их обоснования
заканчивается в "историческом фоне", который сам, в свою очередь,
образовался из другой "фоновой глубины" [88]. Иными словами, социологическая
концепция (как интерсубъективно конститутивный для социологического опыта
априорный элемент) не есть слепок или "отражение" содержания социального
мира, она активно продуцирует само это содержание, исходя, в том числе, из
социокультурного опыта социолога. Этот жизненный опыт, даже если он
переживается как радикально деполитизированный, на самом деле является
продуктом политического производства.
Приравнивая социологический опыт к социальному, исследователь нередко не
конструирует эксплицитно свой предмет, а использует легитимные практические
схемы, составляющие доксу. Какова "диалектика" понятийно выраженного
социологического знания и легитимных практических схем, проявляющихся в
классификациях и иерархизациях, вuдениях и делениях социального мира,
которые зафиксированы в дискурсе государства и СМИ, системе образования и
"массовой культуре", а также в практиках агентов? Практическая схема
"содержится" в исполнении любой практики. Легитимная практическая схема не
только "заключена" в осуществлении легитимной практики, но и полагается
социологией как одно из условий ее возможности93. Утверждается
непосредственность и неопровержимость легитимной практической схемы, ибо
считается, что она всегда предпослана свершающимся практикам. Но легитимная
практическая схема не есть знание, тем более, - тематическое или предметное.
Она может стать пред-знанием или предпонятием доксы, может даже оформиться в
социологическое понятие, но для этого необходима деятельность профессионалов
научного производства. Однако насколько понятие сконструировано посредством
рефлексии над нетематической практической схемой, настолько понятие не может
ее отрицать: понятие будет неадекватным, если оно опровергается условиями
своей возможности. В частности, практические схемы агентов составляют часть
такого социологического факта, как "нация", в силу чего социологическое
понятие "нация" не может им противоречить, но включает в себя определенные
смыслы соответствующих социальных действий94.
Тематическое, понятийное выражение легитимных практических схем
реализуется как "синтез a priori" (не по И. Канту), формулирующий новое
знание с всеобщей и необходимой значимостью, а потому исполняющий роль
"парадигмы" содержательных суждений в пределах социологии в целом.
Социо-логически схема такого "синтеза" выглядит следующим образом.
Социологические суждения о сущих социального мира обосновываются рефлексией
над производящими/воспроизводящими их практиками агентов, а также
социальными условиями возможности практик. Практические схемы - одно из
условий возможности практик. "Главные утверждения" социологии получены
изучением легитимных практик (нелегитимные определяются через отклонение от
них, т. е. как девиантные) и их условий, поэтому теоретическая рефлексия
осуществляется над легитимными практическими схемами95. В свою очередь,
легитимные практические схемы суть интериоризированные объективные структуры
и поэтому имеют всеобщее значение96. Легитимные практические схемы выступают
субъективным моментом социальных отношений. Они доступны непосредственному
пониманию и выражают единичный и случайный опыт агентов так, как если бы он
был всеобщим и необходимым структурным инвариантом социального мира. A
priori социологической теории (под коим мы подразумеваем эмпирическое
историческое a priori) "субъективно" обладает признаками безусловной
необходимости, непосредственной доступности пониманию и достоверности. Речь
не идет о том, что эти абсолютные признаки даны абсолютно: "безусловная
необходимость" есть социально обусловленное представление о "безусловной
необходимости"97. (Это относится и к "непосредственной доступности
пониманию" и "абсолютной достоверности".) Какая же позиция эффективнее
других может сформировать представления об абсолютности своих представлений?
Государство, претендующее (успешно) на монополию легитимного символического
насилия98.
Согласно Э. Дюркгейму и Э. Кассиреру, П. Бурдье и Н. Элиасу, П. Бергеру и
Т. Лукману, политический порядок - это порядок в основном символический:
политические структуры суть объективированные представления и, в частности,
системы классификации сущих социального мира. Поэтому политическая борьба
имеет символическую природу и ведется, в сущности, за сохранение или
изменение сложившейся социально-политической структуры посредством
сохранения или изменения в(дения социального мира, которое можно трактовать
как легитимную систему социально-политической классификации. Внешней целью
политической борьбы выступает монополия использования материальных и
символических ресурсов государства, а истинной - монополия производства и
распространения системы легитимной классификации социального мира, потому
что именно она, в конечном счете, обусловливает политические практики.
Точнее, с одной стороны, система социально-политической классификации
воздействует на агентов, которые ее принимают, с другой - практики этих
агентов воздействуют на социальную действительность, приближая ее к
легитимному представлению о ней.
Социология не может существовать в некоем интеллектуальном утопическом
поле, независящем от политически заряженного здравого смысла99,
предпонятийных очевидностей исторического и социокультурного "фона" и т. п.
Мы всегда мыслим в пространстве предстающих в качестве очевидных,
"натурализованных" обыкновений, которые управляют мышлением и освобождают
нас от размышления.
Поэтому гетерогенной частью социологии является не-на-учное в ней,
например, политика. Политика не только в смысле радикально "иного"
социологии, но и как условие ее возможности100. С одной стороны, утверждая
автономию социологии, мы ставим ее в зависимость от внесоциологических
определений (философии, политики...), с другой, утверждая полноту социологии
как опыта, мы не полагаем ничего внешнего по отношению к ней (но вместе с
тем теряем внешние гарантии). Этому соответствуют два образа социологии: как
материализованной "системы метафор истины" и как политического
(государственного, общественного) "аппарата". Они несводимы друг к другу, и
точка зрения на социологию каждого исследователя зависит от того, по какую
"сторону баррикады" он в данный момент находится.
Важнейшим средством социологического объяснения является классификация -
система соподчиненных понятий (логических классов объектов социального
мира), - которая раскрывает отношения между исследуемыми объектами и
ориентирует социолога в их многообразии. Социальные классификации,
зафиксированные в доксе, "непосредственно примыкают" к социологическим: и те
и другие представляют собой иерархизированные системы понятий, объекты
социального мира в которых "...не просто расположены изолированными друг от
друга группами; эти группы поддерживают между собой определенные отношения,
а их совокупность образует единое целое" [89]. Но иерархия логических
классов объектов социального мира означает или отражает их действительную
социальную - и/или политическую - иерархию, т. е. существующие между ними
отношения господства/подчинения/независимости. Поэтому всякая
социологическая классификация имеет политические коннотации, она изначально
"...есть способ подавления: латинское слово ordo имеет два значения:
"порядок" и "угроза"" [90] и в силу этого политически нагружена. Ближайшим
образом, социолог не стоит перед выбором: быть или не быть втянутым в
политическую борьбу: он всегда либо находится под сенью или в свете
Власти101, либо осиян своей внеположностью ей. Граница между энкратическими
(принадлежащими власти) и акратическими (внеположными ей) теориями
применительно к социологии коррелирует с различием между основанными
непосредственно на доксе и парадоксальными теориями102.
Что такое "наивная социологическая теория"? Перефразируя И. Канта,
теоретическую наивность можно назвать "вспышкой" доксы, противостоящей тому,
что стало "второй натурой" социолога - научному производству и его
критической рефлексии [91]. От наивного социолога требуется, чтобы докса
"одержала в нем победу" над наукой, "...произойдет ли это помимо осознания и
воли личности или будет полностью осознано последней" [92]. Наивность есть
самоочевидность социолога для самого себя, она служит его самооправданием.
Сущность самоочевидности и самооправдания - воля к власти. Наивный социолог
глаголет "от имени и по поручению" доксы, делающей его непогрешимым и
устраняющей основания для различения научных и политических смыслов.
Докса - не только своеобразное хранилище расхожих "истин", в котором
аккумулируются представления о правдоподобном, но и "архив" в значении,
которое придавал этому термину М. Фуко, т. е. закон того, что может быть
высказано (см.: [26]). Правдоподобное может не соответствовать
действительности, но оно всегда отвечает обыденным представлениям о
социально возможном, а наивная социология опирается именно на них.
Воспринимаясь как нечто очевидное, не подлежащее сомнению, правдоподобное,
усвоенное наивной социологией, вполне соответствует роли массовой
социологии, коль скоро "массовый читатель" потребляет ее наравне с
журналистикой, публицистикой или астрологией. В наивной социологической
теории любое суждение оказывается носителем политического начала, зависящего
от требований текущего момента. Поскольку наивный социолог не разорвал с
предпонятиями, постольку он не мыслит себя вне связи с "широкой публикой",
"массовой аудиторией".
Наивная социология прячет под личиной "естественной социологической
установки" то, что надлежит мыслить как буквальное - отношение
вовлеченности, политическую заинтересованность. Политические ценности
выступают в качестве вненаучной опоры для наивного социолога, не
производящего ни репрезентативной, ни конструктивной теории: он лишь
объективирует свое практическое чувство, прибегает к символическим
стратегиям, непосредственно побуждающим к политическим действиям. Из этого
не следует, что наивная социология всегда исходит из ложных представлений о
социальной действительности, но в любом случае она не стремится к
максимальной интеллектуальной ясности.
Наивный социолог, утверждающий беспредпосылочность своей науки, находится
в плену у непосредственной очевидности доксы как совокупности достоверных
"фактов". Таким образом очевидность приобретает нормативный характер:
неправдоподобие приравнивается к трансгрессии и осуждается с позиций
"естественных" моральных и политических ценностей.
Наивная социология преподносит историческую доксу как природу и поэтому
выполняет функцию мифа: она не отрицает сложившегося положения вещей -
напротив, она говорит о нем, но "очищает" социальные ситуации и факты,
"...осмысливает их как нечто невинное, природно-вечное, делает их ясными -
но не объясненными, а всего лишь констатированными" [93]. Натурализуя,
деполитизируя политику, наивная теория тавтологически воспроизводит дискурс
мобилизации, дискурс основания политического движения или государства.
Наивная социология, объясняя, утверждает и подтверждает социальный мир и
политический порядок103. "Социологический разум" здесь полагает себя как
"волю в воле" (ср. [94]).
Социологическая теория либо представляет и выражает доксу, либо,
отправляясь от доксы как от исходного пункта, производит радикальный разрыв
с ней. Первое делает теорию наивной, второе - ангажированной104. Согласно
Ж.-П. Сартру, социолог всегда engag( - захвачен, вовлечен, втянут в
политику, причастен ей, volens nolens делает политический выбор. Но можно
быть "политиком неведомо для себя", "наивно", доксически, а можно
"ангажироваться" - взять на себя ответственность за свои практики,
отрефлектировать свою профессиональную причастность к
производству/воспроизводству политического порядка. Социолог - "человек,
называющий все по имени" - наделен символической властью. Ангажированный
социолог знает, что его теоретические суждения - практики, он знает, что
изображать социальную действительность "...значит изменять и что невозможно
обнажать, не задумав изменить"; знает, "...что он - человек, впервые
называющий то, что еще не было названо или не осмеливалось открыть свое имя,
он знает, чт( заставляет "возникнуть" слово "любовь" и слово "ненависть" и
что вместе с этими словами возникнут и ненависть и любовь между людьми,
которые еще не определили своих чувств" [95]. Ангажированный социолог не
вырабатывает "политическую волю других" непосредственно, но изучает доксу,
очевидности, здравый смысл, тем самым "переоценивая ценности", подвергая
анализу, привычные способы мышления и действия, а это подготавливает
возможность новой "политической воли" [96].
Ангажированный социолог пытается не применять свои политические убеждения
как регуляторы профессиональной деятельности. Различие "истина/не-истина" не
должно стать политическим вопросом - вот к чему он стремится. Вместе с тем,
ангажированный социолог осознает, что его наука не способна производить
"окончательные результаты", поскольку во многих сферах социального мира
невозможно достичь консенсуса по поводу "образа желаемого результата", и
полярные концепции могут различаться не столько своим когнитивным статусом,
сколько объективированными в них интересами (ср. [97]).
Различие наивной и ангажированной социологии, выявляя два подхода к
доксе, - в одном случае она имплицитно принята, в другом эксплицитно
внеположена, - имеет принципиальное значение для понимания сути
"политического участия" социолога. Наивный социолог стремится поучать и
руководить (вспомним "социологию перестройки" и сменившую ее "социологию
перехода к рынку"), определяет себя и политического агента через взаимную
рефлективную подмену - социолог как политик, а политик как социолог,- и
поэтому его научный текст имплицитно содержит в себе фигуру чтения и
понимания, свойственную автобиографии [98]; ангажированный социолог лишь
предоставляет в распоряжение агентов неизбежно ограниченные и исторически
условные объяснения социального мира. Наивный социолог пишет
непосредственно, ангажированный - опосредствует свои тексты предвосхищением
их рецепции. Наивный социолог стремится непосредственно - через политические
институты или "элиту" - влиять на "реальную политику", причем hic et nunc, а
импульсы, исходящие от ангажированного социолога, действуют лишь через
письмо, причем это действие отложено: он пишет для будущего.
Энкратический - в терминологии Р. Барта - язык наивной социологии
"...нечеток, расплывчат, выглядит как "природный"...; это язык массовой
культуры (большой прессы, радио, телевидения)..." [99]. Напротив того,
акратический язык ангажированной социологии "...резко обособлен, отделен от
доксы (то есть парадоксален); присущая ему энергия разрыва порождена его
систематичностью..." [там же].
Социология не может реализоваться как поиск и истолкование смысла
доксических истин. Поэтому ангажированная социологическая теория не только
социализирует доксу в качестве своего необходимого условия, но и разрывает с
нею, пытаясь объяснить ее, установить границы, вычленить и адекватно
отрефлектировать "политическое бессознательное", содержащееся в здравом
смысле. Ангажированная социология объясняет и критикует доксу, а наивная -
определяет и утверждает, воспроизводит ее.
(((
Социальная действительность выступает условием и конечной целью
социологии. Поэтому социолог занимается всеми конкретно-историческими
социальными вопросами, которые могут в том или ином смысле, прямо или
косвенно, иметь своим следствием изменение социального мира. По этим
вопросам он занимает позицию внутри самой социологии. Но эта внутринаучная
позиция объективно коннотирует с какой-либо из актуально существующих
политических позиций. Социологическая теория политически ответственна, все
понятия и утверждения в ней обозначают определенную позицию, причем не
только по отношению к другим социологическим теориям, но и по отношению к
социальной действительности, полю политики и государству (ср. [100]). Однако
коннотация социологической и политической позиций не обязывает его к
политической и общественной деятельности или участию в партийном
строительстве. Политическое участие социолога составляет политическую
проблему, разрешаемую по-разному в зависимости от научной позиции.
Политическому выбору социолога предшествует социологический выбор.
Присутствие легитимирует притязания социологии на эпистемологическую и
нормативную общезначимость. Отказ от субстанциального характера присутствия
приводит к невозможности обоснования социологического познания с помощью
трансцендентальных сущностей. Претензии социологической концепции на
общезначимость неизбежно выступают как властные и могут быть подтверждены в
символической борьбе не в силу метафизической фундированности очевидным
присутствием или непосредственной достоверностью концепции, а в силу ее
социального превосходства. Социологическая теория завоевывает право на
существования благодаря гомологии между научной позицией и доминирующей
социальной позицией. Подобно тому, как любая критика метафизических
оснований социальной теории сама метафизически нагружена, любая критика
социальной ангажированности социологической теории как таковой является, в
свою очередь, социально ангажированной. Поэтому мы не уповаем на то, что
настоящая социология еще впереди, что завтра она состоится в полной мере.
Это также несбыточно, как и социология вне социальной действительности. Мы
не пытаемся воплотиться во что-то большее, нежели мы сами, но желали бы
открыть для всех социологов возможность стать теми, кем они в
действительности являются - социологами и/или политиками - по выбору. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология