Дюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА II. СОЦИАЛЬНЫЕ ПРИЧИНЫ И СОЦИАЛЬНЫЕ ТИПЫ

ГЛАВА II. ЭГОИСТИЧЕСКОЕ САМОУБИЙСТВО

Рассмотрим, каким образом различные вероисповедания влияют на самоубийство.

I

Если посмотреть на европейскую картину самоубийств, то с первого взгляда бросится в глаза, что в чисто католических странах, как-то в Италии, Португалии и Испании, самоубийства развиты очень мало, тогда как максимум их наблюдается в протестантских странах, в Пруссии, Саксонии и Дании. Нижеследующие средние цифры, выведенные Морселли, подтверждают это первое впечатление.

Среднее число самоубийств на 1 млн жителей:

Государства протестантские 190

" смешанные (прот. и кат.) 96

" римско-католические 58

" греко-католические 40

Впрочем, низкий уровень самоубийств у греко-католиков не может быть с уверенностью приписан влиянию религии, так как цивилизация этих стран резко отличается от цивилизации других европейских наций, а следовательно, эти культурные различия и могут оказаться причиной неодинаково выраженной наклонности к самоубийству. Но нельзя сказать того же самого относительно большинства католических и протестантских обществ. Бесспорно, не все эти страны находятся на одинаковом моральном и интеллектуальном уровне, но сходство между ними настолько велико, что мы имеем некоторое право приписать различию вероисповедного культа тот очевидный контраст, который они собой представляют по отношению к самоубийству.

Это первое сравнение носит, однако, слишком суммарный характер; несмотря на свое несомненное сходство, та социальная среда, в которой живет население этих различных стран, не вполне однородна. Цивилизация Испании и Португалии во многом уступает Германии, и это обстоятельство может быть причиной того, что развитие самоубийства в них неодинаково. Для того чтобы избежать этой ошибки и с большей достоверностью определить влияния католичества и протестантизма на наклонность к самоубийству, надо сравнить роль этих двух религий внутри одного и того же общества.

Среди больших государств, входящих в состав Германской империи, наименьшее число самоубийств приходится на долю Баварии. Там едва насчитывается до 90 годовых случаев на 1 млн жителей начиная с 1874 г ., тогда как в Пруссии в 1871 —1875 гг. их было 133, в герцогстве Баденском — 156, в Вюртемберге — 162, в Саксонии — 300; в то же время именно здесь более всего католиков: 713,2 на 1000 жителей. Если мы, с другой стороны, сравним различные провинции этого королевства, то увидим, что число самоубийств прямо пропорционально числу протестантов и обратно пропорционально числу католиков.

Вышеизложенный закон подтверждается не только соответствием средних чисел, но все числа первого столбца превышают числа второго, а числа второго превышают числа третьего, без всякого исключения. То же самое мы видим и в Пруссии. В 14 сопоставленных провинциях мы имеем только два незначительных исключения: Силезия, которая в силу относительно высокого числа самоубийств должна была бы стоять во втором столбце, находится только в третьем, тогда как, наоборот, Померания стоит в первом столбце, в то время как ее место должно бы быть во втором.

В этой стране встречается и немецкое, и французское население, и потому в ней можно наблюдать в отдельности влияние культа каждой из этих двух рас. Католические кантоны независимо от национальности их населения дают в 4 или в 5 раз меньше самоубийств, чем протестантские. Следовательно, влияние религии так велико, что превышает всякое другое.

Мы видим, что везде, без всякого исключения, среди протестантов насчитывается большее число самоубийств, чем среди населения других вероисповеданий. Отклонения наблюдаются между минимумом в 20— 30% и максимумом в 300%. Напрасно Мауг против такой согласованности фактов приводит исключение в лице Норвегии и Швеции, где хотя население и протестантское, но число самоубийств невелико. Прежде всего, как мы уже заметили в начале этой главы, эти международные сравнения недостаточно убедительны, если они не относятся к большому числу сравниваемых стран; но даже и в этом последнем случае они не могут играть большой роли. Между жителями Скандинавского полуострова и населением Центральной Европы существует слишком явное различие, вследствие чего протестантизм, естественно, не в состоянии оказывать на тех и других вполне одинакового влияния. Кроме того, хотя сам по себе процент самоубийств в этих двух странах недостаточно высок, он все же представляется относительно довольно значительным, если принять во внимание то скромное место, которое занимают эти страны среди цивилизованных народов Европы. Нет никакого основания предполагать, что эти народы находятся на более высоком интеллектуальном уровне, чем Италия, хотя в них население лишает себя жизни в 2—3 раза больше (вместо 40—67. 90—100 случаев на 1 млн жит.). Не является ли протестантство определяющей причиной этого относительного возрастания? Таким образом, данный факт не только не подрывает установленного нами закона, но, напротив, служит его подтверждению.

Что касается евреев, то их наклонность к самоубийству всегда слабее, чем у протестантов; в большинстве случаев она слабее также, хотя и в меньшей пропорции, чем у католиков. Но тем не менее случается, что это последнее соотношение нарушается, особенно в новейшее время. Вплоть до половины XIX в. евреи лишали себя жизни меньше, чем католики всех стран, исключая Баварию; только начиная с 1870 г . они стали утрачивать свою привилегию в этом отношении, но и то очень редко случается, чтобы число самоубийств среди евреев было многим выше, чем среди католиков. Не надо забывать, что евреи более, чем какие бы то ни было другие вероисповедные группы, живут в городах и занимаются интеллигентными профессиями. В связи с этим у них наклонность к самоубийству должна развиться сильнее, чем в людях, исповедующих другие веры, под влиянием причин, не зависящих от религии.

Раз, не смотря на это отягощающее влияние, процент самоубийц иудейского вероисповедания так слаб, то если бы положение евреев было одинаково со всеми другими народностями, эта религия давала бы, несомненно, всего меньше самоубийств. Перейдем теперь к объяснению установленных фактов.

II

Если вспомнить, что повсюду евреи являются ничтожным меньшинством и что почти во всех подвергшихся наблюдению странах в меньшинстве оказались и католики, то естественно и соблазнительно именно в этом обстоятельстве видеть причину относительно малого количества добровольных смертей среди этих двух культов.

Нельзя не признать того факта, что наименее многочисленные культы в стране, принужденные бороться против враждебности окружающего их населения, обязаны для поддержания своего существования установить в своей среде суровый контроль и подчиниться исключительно строгой дисциплине. Для того чтобы оправдать оказываемую им терпимость, к тому же крайне непрочную, им приходится развивать в себе особенно высокую нравственную устойчивость.

Помимо этих общих соображений некоторые факты действительно подтверждают, что этот специальный фактор имеет известное влияние на процент самоубийств. В Пруссии мы имеем резко выраженное католическое меньшинство: католики составляют только '/ общего населения и лишают себя жизни в 3 раза меньше, чем протестанты. Разница эта уменьшается в Баварии, где / населения — католики; число добровольных смертей 3 среди этих последних относится к числу самоубийств среди протестантов как 100 к 275, а в некоторые периоды даже как 100 к 238. Наконец, в Австрии, почти всецело католической стране, на 155 случаев самоубийства среди протестантов приходится 100 случаев среди католиков. Поэтому кажется, что там, где протестанты составляют меньшинство, наклонность к самоубийству вообще уменьшается.

Но во-первых, самоубийство встречает, вообще говоря, очень снисходительное отношение к себе; и боязнь легкого порицания едва ли может оказать на него такое сильное воздействие, даже если дело идет о меньшинстве, положение которого заставляет обращать усиленное внимание на общественное мнение. Самоубийство является актом, никого собой не задевающим, и потому обилие самоубийств не приносит никакого ущерба той группе, которая более других предрасположена к нему, и не может восстановить общество против этой группы, как это было бы, без сомнения, при наличности в ней большого числа убийств и преступлений. Кроме того, религиозная нетерпимость, когда она особенно сильно выражена, приводит часто к обратным результатам. Вместо того чтобы заставить диссидентов более уважать мнение большинства, она побуждает их совершенно не считаться с этим последним. Когда люди чувствуют себя под гнетом непобедимой враждебности, то у них пропадает всякая охота бороться с нею, и сплошь да рядом гонимые элементы лишь с большим упорством начинают отстаивать в своих нравах и обычаях как раз то, что вызывает особенное порицание. Именно это и происходило чаще всего среди евреев, и поэтому подлежит большому сомнению, чтобы их исключительное преимущество в смысле самоубийства не имело других причин, кроме относительной малочисленности.

Во всяком случае, этого объяснения недостаточно для понимания взаимоотношения между католиками и протестантами. Если в Австрии и Баварии, где преобладает католицизм, оказываемое им умеряющее влияние на развитие самоубийств действует с меньшей интенсивностью, то все же оно еще очень значительно; значит, своим влиянием католицизм обязан не тому, что в некоторых странах он является меньшинством. Какова бы ни была относительная часть каждого из этих двух культов в общей массе населения, всюду, где удалось сравнить их влияние на самоубийство, можно было констатировать тот факт, что протестанты лишают себя жизни значительно чаще, чем католики.

Есть даже страны, как, например, Верхний Пфальц, Верхняя Бавария, где население почти исключительно католическое (92—96%) и где все-таки приходится 309 и 423 случая самоубийства среди протестантов на 100 самоубийц-католиков. Соотношение это поднимается даже до 528% в Нижней Баварии, где не насчитывается и одного протестанта на 100 жителей. Поэтому если в таком значительном колебании числа самоубийств, представляемом двумя данными религиями, и играют некоторую роль неизбежная осторожность и осмотрительность, присущие меньшинству, то в главной своей части это различие вызвано какими-нибудь другими причинами.

Мы находим объяснение в самой природе двух интересующих нас религиозных систем. Та и другая в одинаковой степени запрещают и осуждают самоубийство; на него не только обрушиваются самые суровые моральные кары, но обе религии учат, что за гробом начинается новая жизнь, где люди будут нести наказание за свои грехи, к числу которых и протестантизм, и католицизм относят самоубийство. Наконец, и в том и в другом культе запрещение убивать себя носит божественный характер; мы имеем здесь не какое-нибудь логическое умозаключение, а авторитет самого Бога. Поэтому если протестантизм благоприятствует большому числу самоубийств, то вовсе не потому, что относится к нему иначе, чем католицизм. Но раз в этом частном случае обе религии выставляют одно и то же нравственное требование, то неодинаковая степень влияния их на число самоубийств должна иметь своей причиной какое-нибудь из более общих свойств, отличающих их друг от друга.

Единственным существенным различием между католицизмом и протестантизмом является тот факт, что второй в гораздо большей степени допускает свободу исследования, чем первый. Уже одним тем, что протестантизм представляет собой идеалистическую религию, он дает гораздо больше места для мысли и размышления, чем греко-латинский политеизм или монотеизм евреев. Он не довольствуется машинальными обрядами, но хочет управлять сознанием людей. Он обращается к человеческому сознанию и даже в тот момент, когда призывает разум к слепому подчинению, сам говорит на языке разума. С другой стороны, не подлежит сомнению, что католик принимает свою веру в готовом виде, без всякого критического следования. Он не может подвергать ее даже исторической проверке, так как ему запрещено пользоваться оригиналами тех текстов, на которые она опирается. Для того чтобы религиозное предание осталось неприкосновенным, с поразительным искусством построена целая организованная иерархия авторитетов. Все, что является новизной, внушает ужас правоверной католической мысли.

Протестант в большей степени является творцом своей веры; Библия находится в его руках, и ему не запрещено толковать ее в любом направлении. Даже самая структура протестантского культа обнаруживает его религиозный индивидуализм. Нигде, кроме Англии, не существует иерархической организации протестантского духовенства; священник так же, как и каждый верующий, подчинен только самому себе и своей совести; он представляет собой только более осведомленного руководителя, чем все обыкновенные верующие, но не облечен никаким специальным авторитетом в сфере толкования догмы. Но что лучше всего доказывает, что эта свобода мысли, провозглашенная деятелями реформации, не осталась только платоническим утверждением, так это непрекращающийся рост различных сект, являющих собой такой живой контраст по сравнению с нераздельным единством католической церкви.

Таким образом, мы пришли к первому выводу, что наклонность протестантов к самоубийству должна находиться в зависимости от того духа свободомыслия, которым проникнута эта религия. Постараемся подробно разобраться в этой зависимости, так как сама свободная мысль есть следствие других причин. Когда протестантство только что появилось на свет, когда люди, после того как они в течение долгих лет воспринимали свою веру в незыблемо традиционном виде, потребовали себе права творить ее самим, то произошло это не в силу внутренних преимуществ свободного искания, ибо свобода несет с собой столько же страдания, сколько и радости. Свобода стала для них отныне неустранимой потребностью. И эта потребность в свободе имеет только одну причину: упадок традиционных верований. Если бы традиция действовала с неослабевающей силой, то не было бы повода зародиться критике; если бы авторитет предания оставался непоколебленным, то не явилась бы дерзкая мысль проверить самый его источник. Критическое мышление развивается только под давлением необходимости, т. е. лишь тогда, когда известная группа непроверенных разумом идей и чувств, которые до этого времени оказывались достаточными для того, чтобы руководить человеческими поступками, теряет свою силу и значение. Рефлексия заполняет образовавшуюся пустоту, а не создает эту последнюю. Равным образом критическое мышление начинает угасать по мере того, как мысль и воля людей превращаются в автоматические привычки, и, наоборот, пробуждается только одновременно с дезорганизацией установившегося обихода. Критика только тогда восстает против общественного мнения, когда оно уже не имеет прежней силы, т.е. не является уже в полной мере общественным. Если требования критики не носят характера только временного и преходящего кризиса, а принимают хроническую форму, если индивидуальное сознание настойчиво и неуклонно настаивает на своей автономии, то это значит, что новые мысли не успели еще кристаллизоваться, что мысль еще мечется по всем направлениям и не в состоянии заступить место старого убеждения. Если бы образовалась новая система верований, которая представилась бы всем настолько же неоспоримой, как и предыдущая, то никто бы и не подумал ее оспаривать. Самое обсуждение таких верований кажется чем-то недозволенным, потому что идеи, разделяемые всем обществом, приобретают авторитет, делающий их неприкосновенной святыней и ставящий их выше всякой возможности спора и необходимости доказательства. Для того чтобы убеждения сделались более терпимыми, надо, чтобы они стали менее полными и общими и чтобы назревшие уже противоречия поколебали их силу.

Поэтому если можно утверждать, что провозглашенная свобода мысли умножает ереси, то надо прибавить, что сама порождается ересями, что она может стать желанной и получить фактическое осуществление лишь как принцип, позволяющий скрытым или полуявным ересям развиться вполне свободно. Следовательно, если протестантизм уделяет больше места индивидуальной мысли, нежели католичество, значит, он беднее верованиями и меньше зависит от установившихся обычаев. Религиозное общество не может существовать без коллективного credo , и оно тем более едино и тем более сильно, чем более распространено это credo . Оно не соединяет людей путем обмена взаимных услуг — этой временной связи, которая мирится с различиями и даже предполагает последние, но не в состоянии их примирить. Религия объединяет людей, только привязывая их к одной и той же системе учений, и единство это тем сильнее, чем более широкое поле охватывает данная система и чем солиднее она построена. Чем больше лежит религиозного отпечатка на образе мыслей и действий данного общества, чем полнее, следовательно, исключена здесь возможность свободного исследования, тем сильнее мысль о Боге проникает во все детали человеческого существования и направляет к одной цели все индивидуальные воли. Наоборот, чем сильнее в группе верующих проявляются частные суждения, тем менее ее роль в жизни людей, тем слабее ее сплоченность и жизненность. Мы пришли, таким образом, к заключению, что перевес на стороне протестантизма в сфере самоубийств происходит оттого, что эта церковь по существу своему менее целостна, нежели католическая.

Этим же объясняется положение, занимаемое в данном случае иудейством. В самом деле, то осуждение, с которым к нему издавна относится христианство, создало среди евреев необыкновенно сильное чувство солидарности. Необходимость бороться со всеобщим враждебным отношением, невозможность даже свободно общаться с остальною частью населения замкнули евреев в тесный сплоченный круг; поэтому каждая еврейская община сделалась маленьким социальным целым, компактным и единым, и притом весьма ярко сознающим это свое единство. Внутри его все живут и мыслят одинаково, индивидуальные расхождения становятся почти невозможными в силу общих условий существования и тщательного неуклонного наблюдения всех над каждым. Таким образом, религиозный союз евреев, замкнутый в самом себе, в силу той нетерпимости, предметом которой он был, оказался более тесным, чем все другие. Поэтому по аналогии с тем, что мы только что видели по отношению к протестантизму, слабая степень предрасположения евреев к самоубийству объясняется именно этою причиной в противовес обстоятельствам разного рода, которые, наоборот, должны были бы усилить в них эту наклонность. Конечно, с одной стороны, этим преимуществом евреи обязаны окружающей их враждебности; но если она и оказала такое влияние, то не потому, что она внушила им более высокие правила нравственности, а потому, что заставила их вести более сплоченный образ жизни; евреев предохраняет от самоубийства тот факт, что религиозное общество, к которому они принадлежат, крепко сцементировано. Но все же гнетущий их остракизм является только одной из причин этой особенности; самый характер еврейской религии оказывает на наклонность к самоубийству немалое влияние. В самом деле, иудейство, как и все религии низшего порядка, представляет собою по существу собрание правил и обычаев, самым тщательным образом регламентирующих все детали человеческого существования, не оставляя почти ничего на свободное усмотрение индивидуальной воли.

III

Несколько фактов подтверждают предыдущее объяснение. Во-первых, среди всех больших стран с протестантским населением {Англия является страной с наименьшим числом самоубийств: в ней насчитывается около 80 самоубийств на 1 млн жителей, тогда как в реформатских общинах Германской империи мы имеем от 140—400 случаев. В то же время никто не скажет, чтобы идейная и деловая жизнь была развита в Англии менее сильно, чем в какой-нибудь другой страну Надо принять во внимание, что одновременно с этим англиканская церковь значительно более сплочена, чем другие протестантские церкви. Правда, обыкновенно Англию считают классической страной индивидуальной свободы, но на самом деле факты указывают на то, что число верований и правил поведения общих и обязательных, а следовательно, изъятых из сферы индивидуального усмотрения, более значительно в Англии, чем в Германии. Во-первых, в Англии закон до сих пор санкционирует много религиозных предписаний, как, например, закон о соблюдении воскресенья, закон, запрещающий выводить на сцене лиц из Священного писания, или закон, который еще недавно требовал от каждого депутата чего-то вроде присяги, и т. д. Затем хорошо известно, как сильно и общерасп-ространено в Англии уважение традиций, и, само собой разумеется, эта черта проявляется в религиозной области не менее, чем во всех остальных. Сильное развитие традиционализма всегда подавляет самодеятельность индивида. Наконец, из всего протестантского духовенства одно только англиканское имеет иерархическую организацию. Эта внешняя организация является, конечно, показателем внутреннего единства, которое несовместимо с ясно выраженным религиозным индивидуализмом.

Кроме того, Англия является той протестантской страной, где число духовенства особенно велико. В 1876 г . на каждого служителя культа там приходилось 908 прихожан, тогда как в Венгрии их было 932, в Голландии —100, в Дании— 1300, в Швейцарии—1440, в Германии —1600. Но число священников отнюдь нельзя считать незначительной подробностью и только поверхностной чертой, не стоящей ни в каком отношении к внутренней природе религии. Доказательством этого служит уже то обстоятельство, что везде католическое духовенство гораздо многочисленнее, чем протестантское. В Италии на одного священника приходится 267 католиков, в Испании — 419, в Португалии— 536, в Швейцарии — 540, во Франции — 823, в Бельгии—1050. Это объясняется тем, что священник представляет собою естественный орган для выражения веры и традиции и что здесь, как и всюду, орган развивается в той же мере, как и та функция, которой он служит: чем интенсивнее религиозная жизнь, тем большее число людей нужно для руководства ею; чем больше догм и правил, которые не могут быть предоставлены личному толкованию, тем больше надо компетентных авторитетов для объяснения их смысла; с другой стороны, чем многочисленнее авторитеты, тем лучше они проникают в души индивидов и лучше овладевают ими. Таким образом, Англия не только не опровергает нашей теории, но служит для нее подтверждением и проверкой. Если протестантизм не производит в ней тех же результатов, что и на континенте, то это значит, что религиозное общество в Англии имеет очень сплоченную организацию и тем самым приближается к католической церкви.

Но у нас есть и еще один аргумент, более общего характера.

Стремление к свободному исследованию может удиться лишь вместе со стремлением к образованию. В самом деле, знание является единственным средством, которым располагает мышление для достижения своих целей. Когда лишенные смысла верования и обычаи теряют свой авторитет, то для того, чтобы заменить их другими, необходимо обратиться к просвещенному сознанию, высшей формой которого является наука; в основании своем эти два стремления составляют одно и то же и являются результатом одной и той же причины. В общем, люди стремятся к образованию только по мере того, как они освобождаются от ярма традиции, так как, пока она владеет умами, она заменяет собою все и не терпит соперничества никакой иной силы. Наоборот, люди начинают стремиться к свету с того момента, когда новые потребности перестают находить себе удовлетворение в окружающей темноте устаревших и изживших себя обычаев. Именно поэтому философия, первичная и синтетическая форма науки, выступает на сцену, когда религия теряет свою власть, но не раньше этого момента; непосредственно за тем она дает начало прогрессивно размножающимся частичным отраслям знания, по мере того как в свою очередь развивается вызвавшая ее потребность. Поэтому если мы не ошиблись, если прогрессивное падение коллективных и обычных предрассудков предрасполагает к самоубийству и если именно этим обстоятельством определяется повышенная наклонность к нему среди протестантов, то мы должны ожидать наличности следующих двух фактов: 1) стремление к образованию должно быть сильнее у протестантов, чем у католиков; 2) поскольку стремление это указывает на упадок общепринятых верований, постольку оно должно, вообще говоря, изменяться пропорционально числу самоубийств.

Подтверждается ли эта двойная гипотеза фактами?

Если сравнивать только вершины католической Франции и протестантской Германии, т. е. только самые высшие классы этих двух наций, то, по-видимому, Франция может выдержать сравнение с Германией. В больших центрах Франции наука находится на той же степени развития, как и у ее соседей; даже можно с достоверностью сказать, что многие протестантские центры уступают ей в этом смысле. Но если в высших слоях этих двух стран стремление к образованию ощущается с одинаковой силой, то нельзя сказать того же самого про низы народной массы; и если в обеих сравниваемых странах просвещение достигает почти той же максимальной интенсивности, то средняя интенсивность во Франции слабее, чем в Германии. То же можно сказать обо всех вообще католических нациях при сравнении их с нациями протестантскими. Можно предполагать, что в области высшей культуры первые не уступают вторым, но совершенно другую картину представляет сравнение интенсивности народного образования. Тогда как у протестантских народов (Саксония, Норвегия, Швеция, Баден, Дания и Пруссия) в течение 1877—1878 гг. на 1000 детей школьного возраста, т. е. от 6—12 лет, 957 человек в среднем посещали школу, католические страны (Франция, Австро-Венгрия, Испания, Италия) за тот же период насчитывали только 667 человек на 1000, т. е. на 31% меньше. То же самое мы видим в 1874—1875 и 1860—1861 гг. Пруссия, в которой это число ниже, чем во всех других протестантских странах, стоит в этом отношении все-таки выше Франции, идущей во главе католических стран: в Пруссии 897 обучающихся детей приходится на 1000, а во Франции только 766. Из всей Германии больше всего католиков в Баварии, и она насчитывает больше всего неграмотных. Из всех провинций Баварии наиболее сильным католическим духом проникнут Верхний Пфальц, и в нем больше всего число новобранцев, не умеющих ни читать, ни писать (15% в 1871 г .). То же совпадение мы видим в Пруссии, в Прусской провинции и в герцогстве Познань. Наконец, во всем королевстве в 1871 г . насчитывалось неграмотных на 1000 протестантов 29 человек и на 1000 католиков — 152. То же соотношение наблюдается среди женщин этих двух вероисповеданий.

Но нам, пожалуй, возразят, что первоначальное образование не может служить мерилом для состояния общего образования страны; часто говорили, что не числом неграмотных измеряется степень образованности вообще. Согласимся с этим возражением, хотя, по правде сказать, различные степени образования более связаны между собою, чем это кажется, и трудно развиться одной, в то время как другая не развивается одновременно с ней. Во всяком случае, если уровень первоначальной культуры только в очень слабой степени отражает уровень культуры научной, то все же с достаточной точностью указывает, в какой мере народ, взятый в общей массе, испытывает жажду знаний; потребность в просвещении должна ощущаться в высшей степени, раз возникло стремление распространить его элементы вплоть до самых низших слоев населения. Для того чтобы предоставить в общее пользование средства к образованию, для того чтобы объявить невежество наказуемым по закону, народ должен считать прояснение и развитие сознания непременным условием своего бытия. В самом деле, если протестантские нации признали такую важность за образованием, то они это сделали потому, что считают необходимым каждому человеку доставить возможность читать и толковать Библию. В данный момент мы хотим определить среднюю интенсивность этой потребности и то значение, которое каждый народ приписывает науке, а не ценность его ученых и их открытий. С этой специальной точки зрения состояние высшего образования и чисто научного творчества было бы плохим критерием, так как оно показывало бы нам только то, что происходит в ограниченном кругу общества. Народное и общее образование в данном случае является более верным признаком.

Таким образом, доказав наше первое предложение, перейдем ко второму. Правда ли, что потребность в образовании в той мере, в какой она соответствует ослаблению господствующей веры, растет пропорционально числу самоубийств? Уже один тот факт, что протестанты более образованны, чем католики, и лишают себя жизни чаще, чем они, является, так сказать, первой презумпцией в пользу этого допущения. Но этот закон подтверждается не только сравнением одного вероисповедания с другими; он наблюдается в равной степени и внутри каждой вероисповедной группы. Италия — страна всецело католическая; народное образование и самоубийство распределяются в ней совершенно одинаковым образом.

Здесь соответствуют друг другу не только средние числа, но соответствие это простирается вплоть до мельчайших деталей; существует только одно исключение— Эмилия, где под влиянием местных причин число самоубийств не имеет никакого соотношения со степенью образования. Те же наблюдения можно произвести и во Франции. Больше всего неграмотных супругов в следующих департаментах (ниже 20%): Corrize , Corse , Cotes du Nord , La Dordogne , Finistire , Morlihan , Haute - Vienne ', все они относительно мало страдают от самоубийств. Среди департаментов, где свыше 10% супружеских пар абсолютно неграмотны, нет ни одного, принадлежащего к северо-востоку страны— классическому месту самоубийств во Франции.

Если мы будем сравнивать протестантские страны, то найдем такой же параллелизм. В Саксонии процент самоубийств больше, чем в Пруссии,— в Пруссии больше неграмотных, чем в Саксонии (5,52% вместо 1,3% в 1865 г .). Саксония отличается тем, что число школьников превышает в ней обязательную законную норму. На 1000 детей школьного возраста в 1877—1878 гг. было 1031 посещавших школы, т. е. многие из них продолжали свое обучение дальше установленного законом времени. Этого не наблюдается ни в какой другой стране. Наконец, Англия есть, как мы знаем, та из протестантских стран, где меньше всего совершается самоубийств, и она больше всех по образованию приближается к католическим странам. В 1865 г . в английском флоте было 23% матросов, не умевших читать, и 27% — не умевших писать.

Можно присоединить сюда еще целый ряд фактов, подтверждающих предыдущие данные. Стремление к знаниям особенно живо чувствуется среди представителей свободных профессий и вообще среди людей, принадлежащих к состоятельным классам, у которых умственная жизнь бьется усиленным темпом. И хотя статистика самоубийств по профессиям и классам не может быть установлена с полной достоверностью, но несомненно, что самоубийство всего больше развито в высших слоях общества. Во Франции в 1826—1860 гг. во главе самоубийц стояли люди свободных профессий: они дают 550 случаев на 1 млн людей той же профессиональной группы, тогда как непосредственно следующий за ними по числу самоубийств класс прислуги дает только 290. В Италии Морселли удалось рассмотреть отдельно самоубийства среди людей, специально занимающихся наукой, и он нашел, что здесь самоубийства более часты, чем в пределах какой бы то ни было иной профессии. В течение периода 1868—1876 гг. насчитывалось 482,6 случая на 1 млн жителей этой профессии; следующую ступень представляет собою армия — 401,1, а среднее число во всей стране равняется только 32. В Пруссии (1883— 1890 гг.) класс чиновников, который комплектуется с большим старанием и представляет собой поэтому избранную интеллигентную часть населения, превосходит все другие профессии по числу самоубийств; последнее равняется здесь 832; санитарная служба и педагогическая деятельность стоят по числу совершаемых в них самоубийств значительно ниже, хотя все же держатся на достаточно высоком уровне (439 и 301). То же наблюдается и в Баварии. Если оставить в стороне армию, которая по отношению к самоубийству занимает исключительное положение в силу причин, о которых речь будет ниже, то класс чиновников занимает второе место (454 случая самоубийства) и почти приближается к первому; очень незначительное превосходство оказывается на стороне людей, занимающихся торговлей, процент которых равняется 465 на 1 млн; искусство, литература и пресса отстают от него очень немного (416). Правда, в Бельгии и Вюртемберге образованные классы кажутся в этом отношении менее плодовитыми; но самый перечень и названия интеллигентных профессий там слишком мало определены, для того чтобы можно было приписывать большое значение этим двум исключениям.

Далее мы видели, что во всех странах мира женщины убивают себя значительно реже, чем мужчины. К тому же женщина в общем гораздо менее образованна; психика ее подчинена авторитету традиции, в своем поведении она руководствуется установившимся мнением и не имеет особо интенсивных интеллектуальных потребностей. В Италии за период 1878—1879 гг. из 10000 мужчин 4808 не могли за неграмотностью подписать брачного контракта, а на 10000 женщин оказалось 7029 неграмотных. Во Франции в 1879 г . процент равнялся для мужчин 196 и для женщин 310 на 1000 браков. В Пруссии мы имеем ту же разницу между полами как среди католиков, так и среди протестантов. В Англии эта разница меньше, чем в каком-либо другом европейском государстве. В 1879 г . в ней насчитывалось 138 неграмотных мужчин против 185 женщин на 1000 браков, и начиная с 1851 г . соотношение это оставалось постоянным. Но Англия является также страной, где женщина по числу самоубийств ближе всего подходит к мужчине. На 1000 женских самоубийств там насчитывалось 2546 мужских в течение периода 1858—1860 гг., 2745 —в 1863—1867 гг., 2861 —в 1872—1876 гг., тогда как везде в других странах женщины убивают себя в 4—5 раз реже, чем мужчины. Наконец, в Соединенных Штатах мы находим в данном отношении почти противоположные условия, и потому пример этот будет для нас особенно поучителен. Негритянки, оказывается, имеют равное, если не высшее, образование по сравнению со своими мужьями. Несколько исследователей подтверждают, что у этих женщин наблюдается сильное предрасположение к самоубийству, иногда даже превышающее норму белых женщин. Пропорция в некоторых местах доходит до 350 на 1 млн.

Есть одно обстоятельство, которое, казалось бы, должно разрушить все наше построение/Из всех вероисповеданий меньше всего самоубийств наблюдается среди иудейского, а между тем нигде так повсеместно не распространено образование, как среди евреев; даже в смысле первоначального обучения евреи стоят по меньшей мере на одном уровне с протестантами. В Пруссии ( 1871 г .) на 1000 евреев обоего пола приходилось 66 неграмотных мужчин и 125 женщин; для протестантов мы имеем почти тождественные цифры: 66 мужчин и 114 женщин. Но в особенности высок по сравнению с другими культами процент евреев, получивших высшее и среднее образование. Это доказывается нижеследующими цифрами, заимствуемыми нами из прусской статистики (1875—1876 гг.):

Если принять во внимание относительную численность евреев и лиц других вероисповеданий, то окажется, что евреи посещают гимназии, реальные училища и другие средние учебные заведения приблизительно в 14 раз больше, чем католики, и в 7 раз больше, чем протестанты. Та же пропорция остается и для высшего образования. На 1000 католиков, посещающих учебные заведения всех разрядов, приходится только 1,3 доходящих до университета, на 1000 протестантов — 2,5; для евреев отношение это подымается до 16.

Но если евреи очень восприимчивы к образованию и чрезвычайно мало наклонны к самоубийству, то происхождение этого любопытного факта имеет специальное объяснение. Можно считать общим законом, что вероисповедное меньшинство, для того чтобы иметь опору против окружающей его всеобщей ненависти, или движимое простым чувством соревнования, стремится превзойти по образованию окружающее его население; в силу этих же причин протестанты проявляют больше стремления к знаниям, когда представляют собою меньшую часть населения.

Мы, таким образом, видим, что там, где протестантизм охватывает собою подавляющее большинство, процент протестантских школьников отстает от процента протестантов в общей массе населения. Но как только усиливается католическое меньшинство, разница между процентными отношениями обучающихся протестантов и католиков из отрицательной становится положительной, и эта положительная разница увеличивается по мере того, как уменьшается число протестантов. Католическое население также проявляет высшую степень стремления к образованию там, где оно является меньшинством.

Следовательно, евреи стремятся к образованию не потому, что они хотели бы заменить критическим мышлением свои укоренившиеся коллективные предрассудки, а только с целью быть лучше вооруженными в борьбе за существование. Образованность для еврея служит как бы средством компенсировать то неблагоприятное социальное положение, в какое ставит его ( общественное мнение, а иногда и законодательство. Сама по себе наука бессильна повлиять на традиционное мышление, пока оно не утратило своей силы, и поэтому еврей к своей обычной энергии присоединяет интеллектуальную культуру, причем первая ничуть не затрагивается второй. Это обстоятельство вполне объясняет нам сложность еврейской национальной физиономии: примитивный в некоторых отношениях еврей в то же время умеет быть человеком самой утонченной умственной культуры. В своем лице эта нация соединяет все преимущества сильной дисциплины, характеризующей маленькие коллективы прежнего времени, с благами интенсивной культуры, которые являются привилегией современных больших стран. Еврей усваивает себе всю интеллигентность нашего века, не зная его усталости и разочарования.

Если поэтому в данном исключительном случае интеллектуальное развитие не находится в прямом соотношении с количеством самоубийств, то это происходит оттого, что еврейская культурность имеет другое происхождение и другое значение, нежели обыкновенно. Исключение из общего правила становится только кажущимся и по существу только подтверждает выведенный нами закон. В самом деле, оно показывает, что если в образованной среде наклонность к самоубийству возрастает, то увеличение это обязано, как мы говорили выше, падению традиционных верований и утверждающемуся взамен старой веры моральному индивидуализму; но повышенная наклонность к самоубийству тотчас же исчезает, если стремление к образованию вызывается другими мотивами и направлено к другим целям.

IV

Предыдущая глава дает нам право сделать два важных вывода. Во-первых, мы видим теперь, почему самоубийство вообще прогрессирует параллельно с развитием науки, хотя вовсе не она определяет собой его возрастание. Наука здесь неповинна, и было бы крайне несправедливо обвинять ее; об этом достаточно убедительно свидетельствует пример евреев. Но два этих факта являются одновременно последствиями одного и того же общего состояния, которое они выражают в разных формах. Человек стремится к знанию и лишает себя жизни потому, что религиозная община, к которой он принадлежит, утратила для него свою сплоченность, но он не убивает себя потому, что получает образование; нельзя даже сказать, чтобы полученные им знания дезорганизовали его религиозное миросозерцание; наоборот, вместе с падением религии просыпается жажда знаний. Знания приобретаются не как орудие разрушения сложившихся убеждений, но человек ждет новых идей именно потому, что старый духовный мир уже изжил себя. Конечно, поскольку существует наука, она в состоянии от своего имени и полагаясь на свои силы бороться с традиционными понятиями и противопоставить им самое себя; но нападения ее были бы безрезультатны, если бы традиционные чувства и понятия не потеряли своей силы. Больше того, можно даже сказать, что и самая борьба не могла бы при этом условии зародиться. Вера не искореняется диалектическими рассуждениями; она только тогда рушится под ударами доказательств, когда основание ее потрясено уже другими причинами. Наука не только не является источником зла, она представляет собою единственное средство, которым мы располагаем для борьбы с ним. Как только течение вещей поколебало установившиеся верования, воскресить их искусственным образом ничто не может; но на нашем жизненном пути мы имеем только одного проводника— наше критическое мышление. Если социальный инстинкт ослабел, то остается только один руководитель— разум, и только при его посредстве может выработаться новое сознание. Как бы ни был опасен этот путь, другого выбора нет и колебаться невозможно. Пусть все те, кто с грустью и тревогой смотрит на разрушение старых верований, кто чувствует и сознает все трудности этого критического периода, не обвиняют науку за то зло, в котором она не только не повинна, но излечить которое она стремится. Пусть не смотрят на науку, как на враждебную силу; она вовсе не оказывает того губительного влияния, какое ей приписывают, но дает нам в руки единственное оружие для борьбы с тем самым разложением, продуктом которого она сама является. Осуждение науки не есть исход; авторитет исчезнувших традиций не оживет, если запечатать ее уста; осудив ее, мы окажемся только в еще более критическом положении, так как нам нечем будет заполнить образовавшуюся духовную пустоту. Правда, не следует увлекаться и видеть в образовании самодовлеющую цель, тогда как на самом деле оно служит только средством. Насильственные оковы не умертвят в человеческом разуме духа независимости, но точно так же недостаточно дать ему свободу для того, чтобы установить равновесие; надо, чтобы он правильно употребил данную ему свободу.

Далее мы видим, почему религия вообще оказывает профилактическое влияние на самоубийство; объяснение этому факту мы находим не в том, что, как иногда говорят, религия более резко осуждает самоубийство, нежели светская мораль, не в том, что мысль о Боге сообщает религиозным заветам исключительную власть над человеческой волей, и не в том, наконец, что перспектива будущей жизни и ужасных кар, ожидающих виновных, дает запретам религии большее значение, нежели человеческим законам. Протестант не менее сильно верит в Бога и в бессмертие души, нежели католик; больше того, религия, наименее склонная к самоубийству, а именно иудейство, в то же самое время оказывается единственной не запрещающей его формально, и именно здесь мысль о бессмертии играет наименьшую роль. В самом деле, Библия не содержит никаких запретов лишать себя жизни*, и, с другой стороны, представление о загробной, потусторонней жизни выражено в ней крайне неясно. Конечно, и в том и в другом отношении толкования раввинов мало-помалу заполнили пробелы священной книги, но абсолютного авторитета они все-таки не могут иметь. Поэтому благотворное влияние религии нельзя припи-сывать специальной природе религиозных идей; если она сохраняет человека от самоуничтожения, то это происходит не потому, что она внушает путем аргументов sui generis уважение к человеческой личности, но в силу того, что она является обществом; сущность этого общества состоит в известных общих верованиях и обычаях, признаваемых всеми верующими, освященных традицией и потому обязательных. Чем больше существует таких коллективных состояний сознания, чем они сильнее, тем крепче связана религиозная община, тем больше в ней содержится предохраняющих начал. Детали догматов и обрядов в данном случае имеют второстепенное значение. Суть в том, чтобы они по природе своей были способны с достаточною интенсивностью питать коллективную жизнь; и именно потому, что протестантская церковь не так тесно спаяна, как все остальные, она и не оказывает на самоубийство такого же умеряющего влияния.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология