Лей В. Экзотическая зоология

(Главы из книги, опубликованные в сб-ке «Книга тайн-11». М., «Мистерия», 1996. Перевод с англ. Н. Непомнящего)

ЭТОТ «УЖАСНЫЙ СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК»...

Где-то в высокогорных долинах Индии, рядом с высочайшими пиками мира живет Неведомое или, вернее, Необъяснимое. Свидетельства о нем состоят главным образом из "следов. Они ведут к самым вершинам, эти загадочные следы на снегу. И они изменчивы, ибо зависят по размерам и глубине от солнечных лучей и состояния снежного покрова.

Местные жители этого региона заявляют, что следы оставляют существа пугливые и неприветливые, не ведомые белым пришельцам и не имеющие собственного имени в европейских языках. Белые пришельцы предпочитают оставаться при мнении, что следы оставляют белые медведи, которые могут быть пугливыми даже в состоянии голода. Но местное население усиленно это отрицает: не медведи, а снежные люди оставляют такие следы, а они, белые люди, натыкаются лишь на следы, им не дано встретить тех, кто их оставил...

Любого, кто спустился с Гималаев, спрашивают, не слышал ли он что-то о снежном человеке, не хочет ли он записать свои впечатления или воспоминания своих друзей, которым повезло больше. Все такие заметки начинаются более-менее одинаково: «Тайна возникла одновременно с началом первой экспедиции на Эверест в 1921 году». Именно так начиналось сообщение руководителя этого восхождения полковника С. К. Говарда-Бери, который в сопровождении пяти других европейских участников и 26 проводников из числа местных жителей попытался взобраться по северному склону Эвереста в сентябре того самого года. Используя в качестве плацдарма ледник, экспедиция устремилась к Лхакца Ла, проходу на высоте 22 тысяч футов. Там на абсолютно сухом снегу они увидели следы зайцев и лисиц. Но их изумлению не было границ, когда взорам их предстали отпечатки, которые могли оставить голые ступни человека...

Носильщики, как пишет полковник Говард-Бери, в один голос заявили, что это следы метохкангми (В журналах и газетах можно встретить это слово во многих вариантах написания. Мы придерживаемся тут транскрипции В. Меррея, участника экспедиции на Эверест 1951 г ., который был знаком с языками местных жителей. - прим. переводчика). Они добавили, что слово это переводится, в отличие от других, употребляемых для этого существа, — мирка, йети, согпа — означает: кангми — снежный человек, а метох — возглас, соответствующий понятию «ужасный», «страшный». Сам полковник заявил, что «что-то неведомое должно водиться здесь, типа расы снежных людей» (но он высказал предположение, будто следы — волчьи), однако пресса никак не отреагировала на его объяснение.

Хотя сообщение об этом восхождении и обошло множество газет и иллюстрированных еженедельников, сама возможность встречи на огромных высотах с диким человеком рассматривалась как фантастика. Да местные жители просто морочат голову европейцам! Такой взгляд живет и поныне. Но ведь полковник был не первым, кто сообщил о таинственных следах и вообще о «снежном человеке». Самый первый источник, известный нам, — книга майора Уэдделла, который, как видно из титульного листа его произведения, был медиком в индийской армии. Книга называлась «В Гималаях» и вышла в Лондоне в 1899 году, а сама экспедиция из Дарджилинга в северо-восточный Сикким имела место десятилетием раньше. На странице 223 можно прочитать такой абзац:

«Несколько крупных следов на снегу пересекли наши собственные отпечатки и уходили к высоким пикам. Похоже, они принадлежали диким волосатым людям, которые, по преданию, живут среди вечных снегов и связаны с мифическим белым львом, чей рык слышен в бурю. Вера в них жива у жителей Тибета. Но никто не мог дать мне точный ответ...»

Майор Уэдделл в поисках лучшего объяснения высказал предположение, что следы могут принадлежать медведю.

Еще один достаточно сомнительный источник, предшествовавший сообщению полковника Говарда-Бери, — книга французского автора Жана Маркес-Ривера. Она называется «Тайная Индия и ее магия», и одно это уже наводит на скептические мысли. Маркес-Риверу какой-то странник рассказал, что эти существа — раса гигантов, не медведей и не обезьян, которые говорят на неведомом языке. Странник заявил, что участвовал в экспедиции местных жителей по их следам и видел «снежного человека». Десять или «больше» их сидело кружком, они были ростом 10—12 футов, били в барабан и раскачивались, как бы отправляя некий сложный обряд. «Волосы покрывали их тело, они были голыми на такой высоте, и уныние отражалось на их жутких лицах».

Никому не обязательно верить в эти случаи, но все они описаны совершенно независимо друг от друга и являются дополнительными штрихами всей этой истории. Еще одно подтверждение большого распространения и схожести поверья подоспело в 1922 году от руководителя второй экспедиции на Эверест генерала Брюса. Остановившись на постой в монастыре Ронгбук, что расположился к северу от горы, он спросил ламу, слышал ли тот что-нибудь о метахконгми. Лама отреагировал так, будто его спросили о совершенно обычном обитателе этих мест, и сказал, что да, пять таких существ живут дальше по долине Ронгбук.

Генерал Брюс решил было, что нельзя не воспользоваться такой возможностью и не прикоснуться к этой загадке — на это можно потратить время и силы. Но решение свое так и не выполнил, убоявшись, что отклонится от главной цели. Все-таки у его экспедиции были весьма конкретные задачи, связанные с военными действиями. То было главной ошибкой. Кто знает, что было бы, пойди Брюс по адресу, указанному ламой? Скорее всего, Брюс просто не поверил в «снежного человека».

В 1922 году в Бомбее появилось новое сообщение - итальянца Н. А. Томбази, вернувшегося из фотоэкспедиции с южных отрогов ледникового района Канченджанги. Синьор Томбази просто заявил: «Я видел «снежного человека» на высоте 15 тысяч футов». Вот отрывок из его сообщения:

«Ослепительный свет мешал мне разглядеть что-либо на протяжении некоторого времени, но скоро я четко увидел объект в 2—3 сотнях ярдов ниже по долине. Несомненно, фигура напоминала человеческую, двигалась она вверх по склону и остановилась, чтобы сорвать ветку рододендрона. Она выглядела темной на фоне снега и была явно без одежды. Через некоторое время она зашла в ложбину и потерялась из виду. Я осмотрел следы, которые оказались по глубине схожими с людскими, но большими по размеру. Следы пяти пальцев и подъем были очевидны, но отпечаток пятки нечеткий. Следы, несомненно, принадлежали двуногому существу. Длина шага в 12—18 дюймов обычна для мужчины, который никуда не торопится. Что касается следов, то пятка не всегда отпечатывается или нечетка».

Так же как сообщение Говард-Бери о таинственных следах оказались не первыми, так и строки Томбази о том, как он видел, тоже не оригинальны. Раньше, чем он, видел «снежного человека» некто Элвес, опубликовавший об этом сообщение в трудах лондонского Зоологического общества в 1915 году. То было свидетельство не самого Элвеса, а егеря Ди Гента, несшего службу возле Дарджилинга и утверждавшего, что заметил человекообразные фигуры, которые местные жители называли согпа, возвышающиеся над кустарником. Они больше походили на обезьян, чем на людей, говорит Гент, и покрыты были длинной желтовато-коричневой шерстью. Длина их шага составляла 1,5—2 фута на плоской поверхности почвы. Но в некоторых местах они как бы «ходили на коленях», так что следы пальцев как бы указывали назад. Это весьма важные наблюдения, особенно если учесть, что некоторые предания тибетцев утверждают, что ноги у «снежного человека» повернуты пальцами вовнутрь. (Именно это и вызывает недоверчивый смех у оппонентов.) .

Хронологическая история, поведанная английским исследователем Хью Найтом, располагается между случаем Элвеса и Гента с одной стороны, и сообщением Томбази — с другой. К сожалению, я не смог найти оригинал рассказа Найта, так что эта информация оказалась вторичной и, видимо, искаженной. Хью Найт заявил, что встретил «снежного человека», который не ожидал его появления, на близком расстоянии. Он был ростом с высокого человека с выпуклой грудью и длинными руками. Шерсть была желтоватая, с мягким длинным волосом. В нем угадывались монголоидные черты и вывернутые неуклюжие конечности. Явно неодетое существо держало нечто наподобие лука. Оно сразу же убежало, больше Найт его не видел.

Еще один человек выступил в защиту «снежного человека» со своим сообщением — Рональд Каульбах, известный географ и путешественник. В 1936 году он напал на следы, которые были похожи на отпечатки ног человекообразного существа. Это было между реками Чу и Салвин. Следов было около пяти. С Кауль-бахом были четыре носильщика-шерпа. Все четверо верили в существование метохкангми, но лишь двое заявили, что эти следы оставлены им, двое других предпочли сказать, что следы принадлежат снежному барсу.

Каульбах подчеркнул, что «в этой части страны никогда не водились медведи», но ему сказали позже, что следы могли оставить панды или неизвестные обезьяны, но Каульбах продолжал упорствовать, что ни обезьяны, ни панды здесь не водятся, но даже если бы водились, то ни за что не пересекают линию снегов. Он бы мог сказать (но не сделал этого), что сам факт открытия нового вида обезьяны тоже был бы знаменательным событием в зоологии.

Тот медведь, которому приписывали неведомые следы, известен американским зоологам как Ursus actors pruinosus. Этот подвид бурого медведя действительно встречается в Гималаях, но не везде, и по размерам приближается к американским гризли. Цвет шерсти палевый, может быть даже белым. И, когда он шагает, задняя нога стирает след передней, создавая этакий общий смазанный след. Вот как описывает Фрэнк Смит в своей книге «Долина цветов» эту ситуацию:

«Четыре дюйма снега выпали неожиданно, и стало очевидно, что следы появились накануне вечером после того, как солнце убавило мощь своих лучей, за ночь подморозило, и следы определились во всех деталях. На равнине они не превышали 13 дюймов в длину и 6 в ширину, но по мере того как цепочка уходила вверх, они становились 8 дюймов в длину, а ширина была той же. Длина шага была от 18 дюймов до 2 футов на равнине, но гораздо меньше по мере подъема. Ступни сначала были развернуты наружу, как у человека. Имелись четкие оттиски пальцев, 1,5 дюйма длины и 3/4 дюйма ширины, но в отличие от человеческих располагались сим-метерично...

Мои снимки были проявлены в фирме «Кодак» в Бомбее при условиях, исключающих возможности подлога и фальшивки, и обследованы профессором Джулианом Хаксли, секретарем британского Зоологического общества, доктором Мартином Хинтоном, зоологом музея естественной истории в Лондоне, и мистером Р. Поконом. Вывод был таков: следы оставлены медведем. Сначала был назван один подвид — Ursus actors pruinosus, но потом мнение изменили, назвав U. a. Isabellinus, распространенный в Западных и Центральных Гималаях. Следы похожи по размерам и типу и вряд ли их оставило какое-нибудь иное животное».

Было бы, конечно, хорошо, если бы снимки мистера Смита дали что-то еще, кроме такого вывода. Но это еще не произошло, хотя его носильщики-шерпы были явно смущены этими следами: им же хорошо знаком смазанный медвежий след. Кроме того, отпечатки лап медведя и «снежного человека», случалось, находили рядом...

Много историй о встречах странных следов появились перед второй мировой войной, которая прервала поиски в Гималаях. В 1937 году Эрих Щиптон и X. Тилмэн предприняли экспедицию в Каракорум. Один из ее участников с двумя шерпами посетил редко навещаемый район — Снежное озеро и нашел там следы: «Они были округлые, около фута в диаметре, 9 дюймов шириной и отстояли на 18 дюймов друг от друга. Они располагались точно по прямой линии и не накладывались, как это бывало в случае с четвероногими животными. Шерпы сказали, что следы йети».

Спустя несколько дней те же шерпы в соседней снежной долине распознали следы медведя. Эрик Шиптон сам видел такие же круглые следы, слегка присыпанные снегом. А X. Тилмэн, который поначалу относил веру в йети к предрассудкам, публично изменил свое мнение (Томбази тоже сначала проявлял скептицизм, называя йети призрачным увлечением, пока однажды сам не увидел одно такое существо. - прим. Переводчика). И хотя эти следы не несли в себе деталей, важно, что они располагались по прямой линии. Медведи так не ходят. Правда, лисы и другие мелкие хищники оставляют ровные цепочки следов. В Европе говорят: «Лисица прошла как по веревочке», но так могут ходить только мелкие животные. Крупному животному нужно иметь ноги, как у верблюда, чтобы оставить подобный след, или же быть двуногим...

Нельзя не упомянуть об одном шерпе, который сопровождал Шиптона, — Сене Тенцинге. Тот видел не только следы йети, но и самого их обладателя. В ноябре 1949 года большая группа шерпов собралась перед монастырем Тхьянгбоче на религиозный фестиваль. Монастырь расположен на склоне холма на высоте 13 тысяч футов не так далеко от Эвереста. Гору можно видеть из окон монастыря. Шерпы собрались на лугу, граничащем с лесом. И именно из леса неожиданно появился йети. Ближние шерпы были в 80 футах от него, они потом рассказывали, что он был того же роста, что и oни сами, и что все тело было покрыто, кроме лица, красновато-коричневой шерстью.

Э. Шиптон, У. Меррей и другие исследователи были лично знакомы с Тенцингом и имели возможность беседовать с ним вскоре после события. Дело было в британском посольстве в Катманду, шерпа пригласили войти, он был одет в походную форму — ботинки с шипами и плотные штаны. Непальцы рассматривали его с полчаса. Они позже рассказывали, что Тенцинг настолько обстоятельно поведал эту историю, что его вряд ли можно заподозрить в фальсификации.

Потом была экспедиция 1951 года, и появились новые свидетельства. У. Меррей поведал одну историю в «Скотс мэгэзин» (том 59, № 2, май 1953 год): «В начале ноября мы перебрались с Эвереста в Сола Комбу в Непале и обследовали неизвестные отроги в 30—40 милях к западу. Наша группа разделилась. Шиптон и Уорд проникли в самое сердце Гауришанкара — дикого конгломерата высоких ледяных пиков, проникли через проход на 20-тысячефутовой высоте, сейчас названный Менлунг Ла. Бурдийон и я шли за ним с отставанием на несколько дней (после своих более северных исследований). От Менлунг Ла мы просочились в западный ледник. Там на высоте 18 тысяч футов на его покрытой снегом поверхности натолкнулись на следы двуногих, сильно отличающихся от отпечатков ног Шиптона и Уорда. Мы пошли по этим следам вглубь ледника на две мили и не могли не отметить, что те, кто их оставил, выбирали лучший маршрут среди нагромождения льда. Владельцы следов выбирали ходы среди торосов снега и льда, находя оптимальные варианты для продвижения вперед. По своему виду следы соответствовали предыдущим описаниям находок такого рода.

Через две мили ледник начал обрастать трещинами и след резко завернул вправо на каменистую равнину, где и затерялся. Мы сами пошли по морене, отметив несколько стад диких коз и овец. Наверное, здесь были и йети.

Найдя Шиптона и Уорда, мы застали их за разглядыванием точно таких следов, которые они обнаружили за несколько дней до нас, когда отпечатки были совсем свежие.

Когда снег сырой и тяжелый, йети оставляют лишь глубокий отпечаток ступни, а когда слой снега тонкий и подмороженный, отпечатывается пятка и различимы пять пальцев. Когда йети перепрыгивает или перешагивает трещину или яму, след особенно четко виден на противоположной стороне. Следы были 8 дюймов ширины и 12,5 — длины, расстояние между отпечатками составляло 9—10 дюймов. Тенцинг, сопровождавший Шиптона, определил следы двух йети. Он хорошо знал медвежьи следы и сказал, что эти — не медвежьи...

Э. Шиптон, шедший по свежим следам, заснял их, и снимок доказывает, что эти следы действительно не медвежьи.

Науке неизвестно животное, обитающее в этом районе, чтобы оно оставляло такие следы (Доктор У. Сван из колледжа в Сан-Франциско обратил внимание на тесное сходство между следами, снятыми Шиптоном, и тти, что снял Карл Экли в Африке — следами горной гориллы. «Сайенс», т. 127, 18.04.1958 г.). И хотя они напоминают человеческие, но явно к таковым не относятся. Этот факт важен также, ибо в дополнение к утверждению о том, что они медвежьи, волчьи, обезьяньи и так далее, некоторые люди считают, что их оставили аскеты-индуисты, отшельники и т. д. Конечно, аскеты, которые ходят голыми, и отшельники существуют, но они оставляют все же человеческие следы 10 дюймов длины и 4 — ширины».

Явно следы оставляет кто-то еще, кроме этих животных и отшельников. Меррей заключает свою статью на юмористической ноте: «Что же это такое — «ужасный снежный человек»? Думаю, не что иное как йети, метохкангми, мирка или согпа».

Но что такое метохкангми? Перед тем, как попытаться ответить на этот вопрос, хочу перелистать еще несколько журналов и книг. Андре Рош из швейцарской экспедиции 1952 года сообщал о нескольких группах следов, наводящих на мысль о том, будто семья переселялась из долины, как только экспедиция входила в нее. Весной 1954 года лондонская «Дейли мейл» послала экспедицию в Непал на поиски «снежного человека», по результатом был не сам снежный человек, а книга о нем: Ральф Иззард, «Загадка снежного человека», Нью-Йорк, 1955 (Книга вышла у нас на русском языке. - прим. ред.). Таким же образом собралась весьма милая коллекция газетных историй со всех континентов, и только настоящие исследователи могут определить значимость того или иного сообщения, сопоставив факты.

Пока эта экспедиция была в пути, полковник К- Н. Рана, директор правительственного бюро шахт Непала, сообщил, что два непальца захватили в плен двух снежных людей. Один из них ребенок. Но информация пришла слишком поздно. Поиск ничего не дал, они исчезли. Отмечалось, что случай этот не такой уж необычный в этой стране ледников, высоких пиков, снежных перевалов, но раздражало опять одно и то же. В другом случае еще один йети, самец, был захвачен местными жителями. Они ненадежно связали его, но особь отказалась есть, что бы ей ни предлагали, и умерла в пути. Не сознавая, что мертвое животное представляет такую же ценность, как и живое, непальцы избавились от трупа и явились к властям лишь с историей своих злоключений. К сожалению, в правдивость таких историй мало кто верит сегодня.

Наиболее осязаемый «объект животного происхождения» хранится в монастыре Тхьянгбоче. Это так называемый скальп йети. Ральф Иззард упоминает многих людей, которые .видели его и не нашли ни одного шва, что является доказательством подлинности. Лама не хочет расставаться с ним, что вполне понятно, но особо почетным посетителям его показывают. В 1953 году монастырь осматривал Навнит Парекх из Бомбейского общества естественной истории и был удостоен чести быть подведенным к скальпу. Воспользовавшись расположением старого ламы, Парекх не преминул выдернуть пару волос из скальпа, которые он срочно отослал в Брунсвик, штат Нью-Йорк, другу Леону Хаусмэну — для осмотра и идентификации. Доктор Хаусмэн склонен думать, что «скальп» — шапка, сделанная из меха с плеч или задней части крупного млекопитающего. Пряди волос не принадлежат ни обезьяне лангуру, ни медведю и ни одному из возможных родственников. Пряди очень старые, их возраст может исчисляться столетиями.

В конце Хаусмэн отметил, что если это действительно шапка, то животное, из шерсти которого она сделана, должно быть родом не из Непала и не из Тибета.

В 1957 году охота на «снежного человека» сотрудников «Дейли мейл» была повторена частной экспедицией, но снова без заметных результатов. Позже в том же году один из участников советской экспедиции на Памире заявил, что видел объект на расстоянии. Памир находится на территории Таджикистана и целью экспедиции был поиск гидроресурсов. В один из дней А. Пронин, гидролог, увидел «снежного человека» на горной вершине и наблюдал его в течение пяти минут. Существо было коренастым, у него были длинные руки. Тело покрыто серо-коричневой шерстью, сообщал А. Пронин в «Комсомольской правде». Спустя три дня А. Пронин увидел его на том месте. Было это в августе 1957 года. Я не знаю, что русские думают по поводу «снежного человека», тем более что сообщения в основном приходили из «капиталистических» стран, но свидетельства соотечественников заставили их проявить активность. Была создана специальная группа, среди ее участников оказался геолог и исследователь Сергей Обручев и историк Б. Поршнев. В ноябре 1958 года коллектив группы сделал заявление, в котором утверждались две вещи: первое — существование «снежного человека» понемногу подтверждается, и второе — место его обитания находится в пустынях Тибета и провинции Синзян в северо-западном Китае. Один из русских исследователей высказал предположение, что неудачи поисков, проводившихся до сих пор, возникли из-за того, что они искали не там.

«Многие тибетцы встречали это существо, — писали русские, — они говорят о нем, как о животном, передвигающемся на двух ногах, с коричневой блестящей шерстью и длинными волосами на голове. Лицо похоже и на обезьянье, и на человечье. Охотники часто находят остатки его пищи, например, кроличьи потроха. Но заявляют, что те употребляют и растительную пищу.

Сегодня, когда набралось достаточное количество фактов и наблюдений, можно сделать несколько выводов. Объяснение феномену предлагается такое.

1. Это — обезьяна лангур. Совершенно беспочвенное заключение. Лангуры передвигаются на четырех ногах, они не такие массивные и там, где встречаются, они хорошо известны местному населению.

2. Следы оставляют медведи, так как они иногда ходят на задних лапах. Несомненно, некоторые следы действительно оставлены медведями, но медведи лишь эпизодически встают на задние лапы. Следы, обнаруженные Шиптоном, никоим образом нельзя отнести к медвежьим.

3. Следы оставляет милодон, гигантский ленивец. Гипотеза абсурдна и подходит лишь потому, что милодон тоже ходит на задних лапах и обладает длинной шерстью, защищающей его от холода. Но все ленивцы — живущие и вымершие — обитатели Нового Света.

4. Йети — примитивный тип человека, может быть, исчезнувший гигантопитек или же человекообразная обезьяна. Это единственное заслуживающее рассмотрения утверждение.

На сегодняшний день сохранилось три вида человекообразных обезьян, различных по типу и внешности. Два живут в Африке — шимпанзе и горилла, третий — орангутан — в Юго-Восточной Азии. Все они отличаются прямохождением. Шимпанзе делает, это лучше, чем орангутаны. Но ни один из них не ходит исключительно на задних ногах, они часто прибегают к ходьбе на четвереньках.

Горная горилла способна выдерживать достаточно низкие температуры и наименее обволошена по сравнению с остальными, в то время как оранг, живущий во влажных лесах Суматры, имеет наиболее длинную шерсть, хотя и не очень плотную.

Загадку нельзя решить одним лишь утверждением, что какая-то неведомая человекообразная обезьяна живет в Центральной Азии. Однако это не так уж и невозможно. Человекообразные обезьяны жили в Азии в геологическом прошлом и могли походить на тех животных, что были названы в связи со «снежным человеком»: и панда, и лангур первоначально обитали в субтропических областях. Горы росли, район становился более холодным, и гигантская панда (гигантский енот) привыкла к меняющимся условиям — это было лучше, чем мигрировать: Проблему пищи удалось решить: она перешла полностью на ростки бамбука, тропическое растение, оказавшееся выносливым и способным расти в прохладном климате.

Лангур, долгое время остававшийся мифическим животным, пока его не открыл преподобный отец Арман Давид, тоже выбрал прохладные горные леса, ошеломив зоологов своим экстравагантным видом на снежных склонах, за что и получил имя снежной обезьяны.

Само собой, все эти животные и не забирались выше линии снегов, где нет кормовой базы для растительноядных животных.

То, что случилось с лангуром и пандой, могло произойти с любой человекообразной обезьяной. Но простое утверждение о существовании центрально азиатского эквивалента Торной гориллы не решает проблему! Ведь нужно допустить наличие обезьяны с такими особыми данными, как постоянное прямохождение. Трудно предположить,, для чего обезьяне оставаться в холодном лесу. Ну ладно, лес есть лес. Но нужно еще помнить, что она допускала еще и плотоядную диету. Но и это можно себе представить в тяжелых климатических условиях. Но как рассматривать свидетельство Хыо Найта об орудиях труда у таких животных?

Значит, стоит говорить о чем-то или о ком-то более близком к человеку — проточеловеке? И образ вымершего гигантопитека снова возникает перед нами. Между двумя мировыми войнами в Восточной Азии произошли интересные вещи. Еще в 1891 году голландский врач Эжен Дюбуа нашел череп (без челюстей) и бедро недалеко от Нгави на Яве. «Собственником» этих частей тела стал питекантропус эректус, прямоходящий обезьяночеловек. И все вопросы вертелись вокруг одного: был ли это уже человек или еще обезьяна. Мнения разделились. Новые свидетельства появились в 1929 году. Доктор Д. Блэк получил примитивные черепа из окрестностей Пекина. Их обладателя назвали синантропом и признали человеческим существом. Нашли и сходства с питекантропом, указывающие на то, что питекантроп тоже мог быть человеком. Затем Ява дала еще материал по питекантропу: в январе 1939 года на Яву приехал доктор Р. фон Кенигсвальд, там уже работал его соотечественник Франц фон Вайденрайх. Кенигсвальд прихватил с собой нижнюю челюсть, на ней сохранились зубы, несомненно, уже человеческие. Но был и зазор между передними зубами и клыками, которые всегда считались типичными для антропоидов. Несмотря на это, оба антрополога сочли челюсть человеческой из-за зубов, невзирая на то, что она оказалась слишком крупной для человека...

После некоторых колебаний новый тип получил название питекантропус робустус. Потом Кенигсвальд нашел еще две челюсти, обе возле Сангирана на Яве. Первую нельзя было классифицировать, так как не хватало многих зубов. Другая была, несомненно, человеческой, но она оказалась слишком крупной даже для питекан-тропуса робустуса! Кенигсвальд решил, что она относится еще к одному типу, и назвал его мегантропус палеояваникус — большой человек со старой Явы. Выступая с одной из лекций, Вайденрайх сказал: «Мы не ошибемся, утверждая, что мегантропус достигал по размерам, сложению и силе параметров крупного самца гориллы».

Но оснований для сомнений было достаточно. В природе всегда встречались отдельные индивидуумы — гиганты с патологическими изменениями из-за нарушения гормонального развития. Это явление получило название акромегалитического гигантизма. Где гарантия, что челюсть не принадлежала именно такой особи? Вайденрайх был готов к такой постановке вопроса. У акромегалистического гиганта увеличение отмечено лишь в нижних частях, сопровождаясь непропорционально крупным подбородком. Челюсть же мегантропуса крупная вся целиком, и у него вообще нет подбородка.

Далее, зубы у гиганта — с патологией обычных размеров. Зубы мегантропуса соответствуют остальной кости. Значит, заключили антропологи, ничего патологического в той кости нет. Она просто крупная и принадлежит примитивному человеку с ростом и силой гориллы, но более разумному. (Еще одну удивительную находку Кенигвальд сделал позже).

Китайцы называют все ископаемые кости костями дракона и зубами дракона и приписывают им чудодейственные лечебные свойства. Поэтому они держат в секрете места, где их находят, и западным ученым приходится покупать их в аптеках. Именно в аптеке Кенигсвальду удалось купить три крупных коренных зуба (без корня), которые выглядели как человеческие, но были в 6 раз крупнее, чем соответствующие коренные зубы современного человека. Кенигсвальд отнес их к гигантопитеку, но Вайденрайх заявил, что лучше назвать их хозяина гигантотропусом. Если соотнести размеры зубов с размерами тела, то существо должно было в два раза превышать по росту гориллу.

Все это доказывает наличие в Азии нескольких типов человекообразных существ. Что касается йети, то тут имеются две возможности: или это человекообразная обезьяна, отличающаяся от других подобных существ, акклиматизировавшаяся в здешнем климате, или это потомок древнего типа существ, именуемых «снежными людьми»...

СУДЬБА «МАВРИКИЙСКОГО ЛЕБЕДЯ»

По-научному эта птица называлась Didus ineptus, и жила она на острове Маврикий. Иначе говоря, «жил-был дронт»... Нет, если хорошенько подумать, так начинать не стоит, ведь история дронта — быль и такое начало окажется ненаучной примитивизацией. Давайте будем более точными.

Во времена, когда ледниковая эпоха захватила высокие широты, на Маврикии, или Зваанейланде, или Иль-де-Франсе жила крупная нелетающая птица из отряда голубиных и называлась додо, или додоерс, или дронт, но так же и dinde sauvage, gekapte Zwaan, Walchvogel или значилась под некоторыми другими именами, а по-научному Didus ineptus или Raphus circullatus, что в строгом научном смысле одно и то же, но хронологически Raphus circullatus идет первым.

Наконец-то разобрались. Такое название полностью соответствует требованиям, предъявляемым к газетчикам, — все факты должны кратко излагаться в первых двух абзацах.

Но я не могу избавиться от ощущения, что кое-кому из читателей уже известны эти факты, и им не захочется читать дальше. И лучше мне заварить всю эту кашу снова, на сей раз с точными отсылками и исходными данными.

К востоку от Мадагаскара, протянувшись вдоль 20 параллели к югу от экватора, лежат три довольно крупных острова. Сейчас они называются Реюньон, Маврикий и Родригес. По крайней мере, именно под этими названиями они значатся в последних изданиях адмиралтейских карт, как британских, так и американских. По неясной причине, когда зависимый от Маврикия Родригес шлет на Маврикий депеши, то название пишется через «с» на конце. Я делаю это замечание лишь для того, чтобы подчеркнуть, что разница в написании названия острова — лишь самая малая из всех сложностей и загадок, с которыми нам предстоит встретиться. Далее пойдут проблемы куда более серьезные.

Трудно сказать, кто именно открыл эти острова. Существует по меньшей мере одна старая карта, где этим трем островам даны арабские имена. Совершенно очевидно, что арабские торговые суда сюда заплывали, но не обратили особого внимания на свое открытие, поскольку острова были необитаемы, а торговать на необитаемых островах чрезвычайно трудно.

Во всяком случае, арабы не потрудились с достаточным тщанием определить местоположение островов. На вышеупомянутой карте они расположены по вершинам равностороннего треугольника и обозначены слишком близко к Мадагаскару.

Европейскими первооткрывателями были португальцы, но, как ни странно, лишь со второго захода португальский первооткрыватель дал островам свое имя.

Этим человеком был Диого Фернандиш Перейра, который плавал в этих водах в 1507 году. 9 феврали он обнаружил остров, расположенный в 400 милях к востоку от Мадагаскара, и назвал его Санта-Аполлоння. Должно быть, это современный Реюньон. Вскоре корабль Перейры «Серне» наткнулся на нынешний Маврикий. Моряки высадились на берег и назвали остров по имени своего корабля — Илья ду Серне.

Это, отметим сразу, привело к двум проблемам. Много позже, где-то в середине XIX века, кто-то, кто явно не знал, как назывался корабль Перейры, задал вопрос: а почему этот навигатор назвал остров по имени острова Серне, упоминавшегося Плинием Старшим? Но где бы ни был расположен остров Серне Плиния, он явно не мог находиться к востоку от Мадагаскара.

Другая загадка возникла вскоре после вояжа Перейры. Голландские путешественники, которые прибыли на Маврикий, уже зная, что он называется Серне, предположили, что название это возникло в результате неправильного написания слова «сigne» — лебедь, и что Перейра подумал, будто додо — это лебеди. Голландцев мало беспокоили проблемы зоологии; они «перевели» название, данное Диого Перейрой, на голландский, как Зваанейланд.

Перейра двигался по направлению к Индии, и в том же году, чуть позже, открыл Родригес. Поначалу остров был назван Доминго Фриз, но также и Диего Родригес. Голландцы, очевидно, нашли это название труднопроизносимым, и говорили об острове, называвшемся Diego Ray, что было потом галлицизировано и превратилось в Dygarroys; однако сами французы называли остров Иль Марианна.

Шестью годами позже прибыл второй «первооткрыватель», Педро Маскареньяс, он посетил только Маврикий и Реюньон. По сему поводу Маврикий переименован не был, но Сант-Аполлония (Реюньон) получил название Mascarenhas или Mascaragne, и по сей день острова называются Маскаренскими островами.

Последующая история островов была столь же сложна, как и ее начало. Реюньон, самый большой из островов — площадью 970 квадратных миль — был официально аннексирован Францией в 1638 году; совершил это некий капитан Юбер из Дьеппа.

Я не знаю, почему одной аннексии не хватило, чтобы считаться официальной, но существует исторический факт — она была повторена от имени Людовика XIII в 1643 году и затем еще раз в 1649 году Этьеном де Флакуром, который изменил название Маскареньяс на Иль Бурбон. После Великой Французской революции это название, естественно, должно было кануть в вечность, и было восстановлено название Реюньон. Ход истории легко проследить по переименованиям, поскольку вскоре остров стал называться Иль Бонапарт. И с 1848 года он вновь — Реюньон.

Но если смотреть на Реюньон не с точки зрения политики, это — вулканический остров с тремя довольно высокими горными пиками. Самый высокий называется Riton des neiges. Другую возвышенность жители острова .называют просто Вулкан, но Вулкан состоит из более чем одного пика. Первый именуется Кратер Бори и давно потух. Второй кратер, известный как Fournaise, действует.

На острове, имеющем такое географическое положение, конечно же, должны произрастать тропические фрукты, и здесь есть плантации бананов и хлебные деревья, не говоря уже о кокосовых пальмах. Но все эти растения завезены на остров, а изначально здесь произрастали карликовый бамбук, один из видов казуарин и растение, известное под фирменным названием «красный tacamahac» — то есть Calophyllum spurium.

Второй остров, Маврикий, несколько меньше, чем Реюньон (около 720 квадратных миль), и также вулканического происхождения. Но вся вулканическая активность на Маврикии осталась в далеком прошлом. Названия трех самых высоких гор на острове носят следы тех, кто владел им в прежние времена. Самая высокая Гора Черной реки. Вторая Mt. Pieter Botha, а третья Pouce.

Остров окружен коралловыми рифами, и капитанам следует их знать хорошо, но здесь есть прекрасная естественная бухта. Два эти обстоятельства побудили голландцев аннексировать остров в 1598 году, они и дали ему его нынешнее название в честь князя Морица Нассауского.

Голландцы оставили Маврикий в 1710 году. Более чем полстолетия (с 1715 по 1767 год) островом владели французы, и они называли его Иль де Франс. В 1810 году его захватили англичане, и они восстановили голландское название.

Сейчас Маврикий известен как «остров специй», на нем произрастают различные специи, ананасы, манго, авокадо и бананы, а также сахарный тростник. Но изначальная его растительность еще представлена железным деревом, черным деревом, деревом путешественников и бамбуком. Конечно, одомашненные животные появились на обоих островах, но Маврикий настолько отличился в этом отношении — олень, который здесь встречается, прибыл с Явы, а не из.Европы.

Что же касается Родригеса, история его схожа, но несколько короче. Площадь его равняется всего лишь 43 квадратным милям. Он вулканического происхождения, самая большая возвышенность — гора Mtumon, остров вплотную окружен коралловыми рифами. Им по очереди владели голландцы, французы и англичане. Во всех случаях первопоселенцами были либо лица депортированные, либо отправившиеся в добровольное изгнание, иные из них были бунтовщиками, иные бежали сюда, спасаясь от религиозных преследовании.

И хотя обо всем этом следовало рассказать, чтобы дать определенный фон повествованию, ни один из этих фактов острова не прославил. Правда, в некотором роде прославился Маврикий, но и то лишь среди филателистов, поскольку давняя филателистическая ошибка сделала марки этого острова настоящим раритетом. Но эти Маскаренские острова знамениты тем, что они были родиной птицы додо и ее сородичей.

Недостаток места не позволяет нам рассказывать об истории Маскаренских островов, наполненной бесчисленными загадками — неясностями, поэтому обратимся к дронтам. Первыми об их существовании сообщили голландцы, они же привезли первыми и живые образцы в Европу. Здесь их запечатлели художники, по большей части голландские, но, к сожалению, не очень точно.

Однако самую грубую ошибку совершили англичане. Около 1637 года живой маврикийский додо был доставлен в Англию. Он прожил здесь некоторое время, а после его смерти было сделано чучело, его поместили в 1656 году в музей Трэйдескант в Лондоне. Несколько десятилетий спустя чучело додо перевели в музей Ашмолин в Оксфорде. Это произошло в 1683 году — как мы теперь знаем, через два года после того, как последний живущий додо был зарисован на Маврикии неким Бенджамином Гарри.

В 1755 году куратор музея Ашмолин решил, что изъеденное молью чучело наносит урон его прекрасной коллекции, и распорядился выбросить додо на помойку. В последний момент кто-то оторвал голову (частично разрушившуюся) и одну ногу (в прекрасном состоянии). И сейчас это, пожалуй, редчайшие из зафиксированных образцов.

Но даже эта краткая история содержит один поразительный факт. Первым ученым, включившим додо в 1605 году в числе экзотических птиц в книгу по естественной истории, был Карл Клузиус. Позже Карл Линней дал птице научное название, и, совершенно естественно, додо вошел в зоологические труды Бюффона во Франции и Блюменбаха в Германии.

Но к 1800 году никто уже не видел додо. Доступные рисунки не казались убедительными. Мало того, что они выглядели карикатурно, они еще и не совпадали друг с другом.

Некоторые ученые, пытаясь навести порядок и вымести мусор из научной литературы, начали сомневаться, а была ли вообще когда-нибудь такая птица?

Во всяком случае, Дж. С. Дункан из Оксфорда счел необходимым в 1828 году написать работу, озаглавленную: «Сводный обзор данных, в соответствии с которыми натуралисты считают, что факт существования додо, или на острове Иль де Франс, или близлежащих островах, было возможно до недавнего времени». Можно сказать, что мистер Дункан спас додо от вторичного исчезновения — на сей раз из научной литературы.

Но давайте обратимся к первоисточникам. Первым, кто написал о додо, был голландский адмирал Якоб Корнелисзоон ван Нек, который прибыл на Маврикий во главе эскадры из восьми кораблей. Четыре из них вернулись в Голландию в 1599 году, остальные четыре — в 1601-м. Описание, сделанное адмиралом вам Неком, появилось на голландском в 1601 году, в том же году было переведено на английский, французский и латынь, а годом позже — на немецкий языки.

Несмотря на этот опубликованный труд, остается ряд неясных вопросов. Возможно, оригинальные записи были сделаны еще на борту корабля, потом они были снабжены подробностями, чтобы придать повествованию вид, пригодный для публикации — мы не знаем, сделал ли это сам адмирал, или его издатель. Далее, один старый натуралист, который никогда не покидал Европы, дал описание додо; этот натуралист говорил, что скопировал описание с оригинального дневника адмирала ван Нека, но этого описания нет ни в одном из известных изданий этого дневника.

Отрывок из дневника адмирала, в котором содержится первое упоминание о додо, гласит:

«Голубые попуган, весьма многочисленные здесь (имеется в виду Маврикий. — Авт.), как и другие птицы; среди них есть одна, весьма приметная по размерам, ибо больше наших лебедей, с огромной головой, до половины покрытой перьями, как бы капюшоном. У этих птиц нет крыльев, вместо которых три или четыре черноватых выдающихся пера. Хвост состоит из нескольких мягких загнутых внутрь перьев пепельного цвета. Этих птиц мы называли «валфогель», потому как чем больше и дольше их варишь, тем тверже и безвкуснее они становились. Тем не менее, их брюшко и грудка приятны на вкус и легко перевариваются».

Голландское слово «валфогель» в буквальном переводе означает «тошнотворные птицы», но это ведет к одной из многочисленных ошибок, которые сопровождают краткую историю додо.

Спустя два столетия в немецких книгах появилось утверждение, что на Маврикии водились так называемые «лесные птицы». Возможно, на Маврикии водились, да и сейчас водятся, различные лесные птицы, но «лесная птица» — «валфогель» — это был всего лишь неправильный перевод голландского слова. Дело в том, что в те давние времена в любом языке правописание было еще весьма неупорядоченным, так что, возможно, кто-то предложил, что слово «wafgh» — всего лишь неправильное написание слова «Waldt», а в те времена немецкое слово «Wald» — «лес» часто писали как «Waldt».

Поскольку мы уже коснулись вопроса о названии птицы, постараемся по возможности рассеять возникающие и здесь трудности — как будто других трудностей не хватает.

В одной из последних,очень подробных работ о додо — автором ее является маркиз Масауйи Хашисука — было зафиксировано не более, не менее, как семьдесят девять разных наименований додо. Но путаница не столь велика, как можно было бы предположить, взглянув на это число, ибо названия легко классифицируются по нескольким группам.

В одну группу входят названия, стремящиеся к описательности. По большей части это французские наименования, как, например, austrache eneapuchonne (страус в капюшоне) и cygne capuchonne (дикий индюк). В другую группу вюодят правильные и неправильные переводы голландских названий. Сами голландские названия представляют собой либо варианты на тему Walghvogels, либо описательные названия, сходные с только что упомянутыми французскими.

Еще два слова представляют собой нечто вроде «эксклюзивных названий». Первое — додо, с такими вариантами как dodaars или dodaarts, второе — дронт (dronte).

Вполне вероятно, что название «додо» имеет португальские корни, поскольку в письме, написанном в 1628 году Эммануэлем Олтэмом, говорится об «очень странных птицах, которых эти португальцы называют dodo».

Тот факт, что Олтэм написал два этих слога отдельно, «наводит на подозрения», как выражается одна моя знакомая французская леди, поскольку такое разделение меняет произношение (дело в том, что слово «dodo» по-английски произносится как «доудоу», хотя в русской транскрипции уже утвердилось написание буквенное, а не по правилам английского произношения. Если же по-английски эти два слова произносить раздельно, то получится «дуду» — пер.). Так что подозрения возникают — или, точнее, проявляются отчетливо — поскольку на староголландском или старонемецком на-зания писались как doedoe или dudu, что в обоих случаях, произносилось как «дуду». Поскольку у такого слова нет реального значения ни в одном из языков, стало быть, можно со всей определенностью утверждать, что название это имитировало крик птицы.

Голландские варианты dod-aars или dod-aers достаточно понятны для людей, говорящих по-английски, особенно если вспомнить описательное замечание, сделанное на голландском — «ende heeft cen rond gat» («и у птицы толстый огузок» — как сообщал нам ван Нек) или «rond van stuiten» («круглая корма» — как написал капитан Биллем ван Вест-анден в 1602 году). (Автор, видимо, имеет в виду английский глагол «dodder» — «ковылять, переваливаться с ноги на ногу». — Пер.).

Однако происхождение слова дронт, которое одинаково часто, наряду с додо, встречалось как в голландских, так и в немецких источниках, до сих пор объяснить не удалось. Англичанин Эйч. И. Стрикленд, который написал в 1848 году первую книгу о додо — эта книга до сих пор великолепно читается — предполагает, что этот термин был создан датскими моряками на основе глагола «drunte», что означает «медленно передвигаться». Это весьма вольное допущение, поскольку как раз датчане, в отличие от многих, ничем не поспешествовали истории нашей; к тому же вообще неизвестно, правильно ли подобное определение. Мы ведь просто не знаем, действительно ли додо были медлительны, нет ни одного свидетельства в пользу подобного предположения.

Голландский зоолог А. С. Оудеманс — тот самый, который написал 600-страничную книгу о Морском Змее — указывал в другой своей книге, посвященной исключительно додо, что в среднеголландском языке существовал глагол «dronten»—(ныне это слово считается неприличным. Но тогда оно имело значение «обрюзгший» или «раздутый», «надменный, чванный»), и это предположение звучит куда правдоподобнее. Профессор Оудеманс считает, что название дропт было образовано именно от этого слова.

История будет неполной, если не упомянуть о тех птицах, которые были вывезены с острова живыми. Если бы не случайное замечание в дневнике Питера Манди — он служит в «Ист-индийской компании» с 1628 по 1634 год — мы бы так никогда и не узнали, что две птицы были привезены в Индию. Но его запись вполне определенно гласит: «Додо, странные птицы, в два раза больше, чем гуси, но неплавающие и нелетающие, имели раздвоенные лапы; я видел двух из них в Шуратте (первое британское поселение в Индии, основано в 1612 году, — Авт.), птицы были привезены оттуда (с Маврикия. — Авт.).

Так же существует и случайное упоминание о том, что одна из птиц была вывезена в Японию, но несмотря на многочисленные попытки японских ученых найти упоминание об этом в японских хрониках и книгах не удалось.

Опираясь, с одной стороны, на подобные сообщения и, с другой, на зарисовки или сообщения о существовавших рисунках, сделанных с натуры, доктор Хашисука насчитал двенадцать особей додо, доставленных с Маврикия в Европу: одна попала в Италию, две — в Англию, и девять (пять мужских особей и четыре женских) — в Голландию.

В других книгах, особенно в работах, в которых к рисункам относятся как к рисункам, а не как орнитологическим иллюстрациям, обычно упоминается большое число. Но, возможно, это объясняется тем, что в расчет берутся рисунки и картины, сделанные с более ранних рисунков. По большей части это происходит из-за того, что подсчитавшие не делали различий между серым мав-рикийским додо и подобными птицами, доставленными с других Маскаренских островов.

Но ни один из списков, как образцов, так и рисунков, не может считаться окончательным. В 1914 или 1915 году немецкий ученый доктор С. Киллерманн предпринял систематическую охоту на додо по музеям, библиотекам и картинным галереям, и открыл около полдюжины рисунков, которые раньше не учитывались. Возможно, и сейчас кто-то может повторить успех Киллерманна — если есть желание, время и деньги. Как уже упоминалось, Клузиус скопировал свое описание с потерянного оригинала дневника ван Нека. Возможно, и этот дневник еще где-то существует. Также известно, что некий безымянный художник, который плыл на одном из кораблей эскадры под командованием адмирала Волфарта Хармансзоона, сделал несколько зарисовок додо с натуры, когда корабли прибыли на Маврикий в 1602 году. Оригиналы сейчас «утеряны», но, может, кто-то найдет и их.

Подобным же образом считается утерянным одно из нескольких написанных маслом изображений додо, сделанных Роландом Савери.

Короче говоря, хотя поле деятельности в поисках додо уже давно — не целина, почва для усердного исследователя еще достаточно плодородна.

Одна из ранних и лучших зарисовок маврикийского додо с натуры — это рисунок карандашом и чернилами, сделанный Андрианом ван де Венне. Он был сделан в 1626 году. Именно это изображение кажется нам сейчас стандартным изображением додо. Тем не хменее, именно профессор Оудеманс первым осознал, что у додо, должно быть, существуют два «стандартных вида» — один для периода, когда додо нагуливал жир, и другой — для периода голодания. Это допущение проясняет некоторые старые зарисовки, которые выглядят как карикатуры; последнее впечатление подтверждается еще и тем, что некоторые из рисунков были сделаны с додо в период линьки.

Идея Оудеманса дает возможность выстроить все эти рисунки в определенной логической последовательности: до линьки, в разгар линьки, после линьки, в «толстый» и «тощий» периоды. Но почему птица, жившая на тропическом острове, где запасы пищи примерно одинаковы в любое время года, должна в определенные периоды проходить через стадию нагуливания жира — это пока объяснить не удалось.

Маврикийский додо исчез между 1681 (в тот год прозвучало последнее упоминание о живом додо) и 1693 годами, когда впервые додо не был упомянут в сделанном на месте списке животных острова. К 1750 году люди, жившие на острове, даже и не знали, что на Маврикии была когда-то такая птица.

Спустя столетие жил на Маврикии человек, который был очень усердным натуралистом. Этот человек, Джордж Кларк, не только знал о додо, но твердо решил найти его останки. Но только где искать?

На первый взгляд, картина выглядела отнюдь не многообещающей.

«Фактически, — писал Кларк, — на Маврикии нет такого места, где бы почва носила такой характер, чтобы сохранить случайные захоронения, попавшие в нее. Почва делится на четыре категории: твердые глины; большие массы камней, формирующие хаотическую поверхность; вкрапления застывшей лавы, которую местные называют «paves», сквозь которую не может проникнуть в нижние слои ничего; и суглинок, перемешанный с осколками пористого базальта — последний слишком многочислен и создает слишком толстый слой, чтобы что-то могло проникнуть в его массу под действием собственной тяжести. Кроме того, тропические дожди, сила которых хорошо известна, в некоторых местах настолько вымывают поверхность и достигают такой мощи, что сдвигают с места камни весом в сотни фунтов».

Написав это, Кларк внезапно пришел к новой идее. Если эти тропические дожди смывают с поверхности все, куда попадает то, что они смыли? Что, если кости додо были смыты в одну из рек? Одна из частей этой дельты представляла собой топь, прозванную местными жителями Le mare aux songes. Мистер Кларк сказал себе, что надо копать здесь, как только у него найдется время и средства, чтобы оплатить сей труд.

Он начал раскопки около 1863 года и нашел на дне одного из болот большое количество костей додо, и к огромному удивлению местных жителей-креолов, которые стояли вокруг и с раздражением взирали, как на поверхность их собственного острова извлекается то, о чем не было известно даже старикам. Теперь в результате успешных раскопок Джорджа Кларка стало ясно, что представлял собой скелет додо. Фактически, это был именно тот материал, который мог разрешить проблемы, созданные авторами рисунков, — которые не знали анатомии, по крайней мере, птичьей анатомии.

И хотя нет ни одного музея, который мог бы похвастаться аутентичными додо, есть несколько музеев, гордящихся аутентичными скелетами додо, подобно тому скелету, который был собран для Смитсоновского института Норманом Эйч. Боссом.

В американском музее естественной истории в Нью-Йорке также есть такой скелет, но этот экспонат побуждает случайных посетителей задуматься и над тем, сколько же может существовать шкура с перьями?

Дело в том, что музей располагает реставрированным образцом, выполненным в таксидермической студии Роуленд Вард в Лондоне. Ноги и голова скопированы с имеющихся образцов. Перья взяты от других птиц, соответствующего — насколько возможно об этом судить — цвета и размера. Додо дан в период нагулянного жира, поскольку именно этот его вид нам наиболее хорошо известен по рисункам.

ДРУГИЕ ОСТРОВА? ДРУГИЕ ДОДО?

Острова Маврикий и Реюньон разделяют около 130 миль открытого морского пространства. Это не слишком большое расстояние для птиц с достаточной силой крыльев, и нет ничего удивительного в том, что одни и те же редкие виды встречаются на обоих островах и даже на Мадагаскаре. Но для нелетающей птицы 130 миль открытого морского пространства — все равно, что три тысячи миль: она не может перекрыть ни то, ни другое расстояние. И совершенно очевидно, что Маврикийский додо не мог добраться до Реюньона. Так же как и нелетающая птица Реюньона не могла попасть на Маврикий. Тогда, логически рассуждая, следовало признать: если на Реньоне существовал додо, он должен был отличаться от птицы с Маврикия. Их предки, скорее всего еще умевшие летать, когда они добрались до Маскарен-ских островов, были, несомненно, общими. Но даже краткая разлука — в геологическом значении времени — порождает весьма существенные различия.

Да, на Реюньоне был додо, и он отличался от додо с Маврикия, но в течение более чем ста лет натуралисты изо всех сил старались не замечать этих отличий. Хотя на них указывают даже самые ранние свидетельства. Некий англичанин по имени Дж. Тэттон в 1625 году опубликовал рассказ о путешествии, совершенном им около двенадцати лет назад под водительством капитана Кастлтона.

Сообщая о Реюньоне, он пишет: «Здесь достаточно ходящих по земле птиц, как больших, так и маленьких, достаточно голубей, больших попугаев и подобных им; и огромная птица, столь же большая, как индюк, очень толстая и такая короткокрылая, что она не может летать, по цвету она белая, по поведению почти что ручная; так же ведут себя и многие другие птицы, как если бы они никогда тревожимы не были и не боялись выстрелов».

Вторым человеком, который видел додо на Реюньоне и написал о нем, был голландский путешественник Биллем Ийсбрантсзоон Бонеткое ван Хоорн. В 1619 году он провел здесь три недели, и не только описал птицу, которая, несомненно, была додо, но упоминал о ней как о «Dad-cerser». К сожалению, он ничего не сказал о ее окрасе.

Позднее исследователи встречали рисунки додо, которые не совпадали с другими зарисовками этой птицы. На этих рисунках у додо не только было белое оперение, но и желтые перья на крыльях, они отличались также и в других отношениях. Ноги были тоньше и длиннее, другой формы хвост и клюв.

Сейчас очевидно, что и на рисунках, на которых представлены только маврикийские додо, клюв может разниться — все дело в том, что во время линьки доде также сбрасывали оболочку клюва. Но, похоже, что на всех рисунках белых додо оболочка находится на месте. Все рисунки сделаны двумя художниками — Питером Голштейном, около 1640 года, и Питером Витхоосом, около 1685 года. Поскольку маловероятно, что одна и та же взрослая особь может прожить около сорока пяти лет в неволе, это указывает на то, что в Европу было завезено два экземпляра белых додо.

Более поздние натуралисты не смогли выделить явных различий, этого не сделал даже Эйч. И. Стрикленд в своем монументальном труде ( 1848 г .).

Белый додо был представлен науке в качестве отдельного образца лишь в 1907 году, когда достопочтенный У. Ротшильд опубликовал свою работу «Исчезнувшие птицы». (Эта работа имела подзаголовок: «Попытка об.ъединить в одном томе краткий отчет о тех птицах, которые исчезли в исторические времена и т. п.», но краткий отчет был величиной «ин фолио» и содержал не менее 45 цветных вставок).

Научное определение, предложенное для этих птиц, было Didus borbonikus. В 1937 году доктор Хашисука изменил это научное определение (по причинам, которые для нас не представляют здесь интереса) на Victoriornis imperialis.

Возможно, потому, что поверхность Реюньона более гористая, чем поверхность Маврикия, белый додо (а там водится имеенно такой!) просуществовал дольше, чем додо с Маврикия. Существует копия отчета, который Mahe de la Bourdonnais в бытность свою губернатором обоих островов, послал во Францию. Неизвестно, дошел ли первый экземпляр отчета до Франции — это нигде документально не зафиксировано — но известно, что Mahe de la Bourdonnais был губернатором с 1735 по 1746 год, то есть много лет спустя после того, как исчез маврикийский додо.

Впервые додо с Реюньона перестали упоминать в обзорах, начиная с 1801 года. Возможно, птицы стали жертвами собак, крыс и свиней во второй половине восемнадцатого столетия.

Теперь отправимся на третий из Маскаренских островов, Родригес. Здесь селились, когда не было лучшего выбора. Сначала это были французские гугеноты, маленькая группа, состоявшая всего лишь из одиннадцати мужчин. В руководители они избрали человека, которому в то время было слегка за пятьдесят, по имени Франсуа Лега.

Голландское судно, на котором плыли французские протестанты, покинуло родину 4 сентября 1690 года, и прибыло на Реюньон 3 апреля следующего года. Что там произошло — до сих пор не ясно, но, похоже, в Голландии полагали, что французы ушли с острова. Когда капитан корабля понял, что это предположение было ошибочным, он не причалил к берегу, а отправился прямиком на Родригес, где французские гугеноты оставались около двух лет. Потом они построили корабль и отплыли на Маврикий.

Их ждала горькая и бессмысленная одиссея. Спустя полгода после того, как они высадились на Маврикии, их обнаружил губернатор, и, после нескольких месяцев раздумий, повелел им всем отправиться жить на маленький скалистый островок недалеко от берегов Маврикия. Они были узниками этого островка в течение трех лет, а затем их, по-прежнему как узников, отправили кораблем в Батавию на Яву. Год спустя они были отпущены и посланы в Голландию уже как свободные люди, куда они и прибыли в июне 1698 года.

Франсуа Лега оставался там недолго, он отправился в Англию, где переписал свой дневник и подготовил его к публикации. В 1708 году дневник Лега был издан как на французском, так и в английском переводе.

И другие путешественники, побывавшие на Родригесе до Лега, говорили, что здесь есть додо, но Лега был первым, кто прожил на острове достаточно длительное время. К тому же, Лега умел рисовать. Он снабдил свою книгу иллюстрациями, и нет никаких сомнений, что зарисовки были сделаны на острове, поскольку среди них были достаточно сложные карты и планы.

Среди всех птиц на острове, — говорится в английском издании, — самой замечательной является птица, которая носит имя «отшельник», и которая тем не менее здесь в изобилии. Перья самцов коричнево-серого цвета, ноги и клюв как у индюка, но несколько более загнутый. У них едва ли есть хвост, но их задняя часть покрыта перьями и круглая, как круп лошади; они выше индюков... Кость крыла становится к концу крупнее и образует небольшую круглую массу под перьями, величиной с мушкетную пулю. Это, а также клюв являются главными орудиями защиты птицы. Ее трудно поймать в лесу, но легко на открытом пространстве, поскольку мы бегаем быстрее, чем они... Некоторые из самцов весят сорок пять фунтов». Лега сообщал, что самцы имеют коричневую окраску, а самки либо коричневые, либо «светлее, цвета волос блондинов»; скорее всего, более темный окрас принадлежит самкам постарше. Он также упоминал, что у самок есть «что-то вроде головной повязки, похожей на ту головную повязку, что носят вдовы, расположена она над клювом», и что более светлые перья на грудке образуют по виду то, что напоминает грудь женщины. Таким образом, рисунки, сделанные Лега, запечатлели самок, поскольку у самцов отсутствуют эти характеристики.

Других изображений «отшельника», кроме рисунков Лега, не существует. Тем не менее, как в случае и с маврикийским додо, существуют кости «отшельников», найденные на Родригесе, так что была возможность почти полностью реконструировать несколько их скелетов.

Но и в этой истории есть штрихи, которые были добавлены позже.

В 1761 году должно было состояться знаменитое солнечное затмение — между Землей и Солнцем должна была пройти планета Венера, а географическое положение острова Родригес говорило о том, что самые удачные наблюдения можно было сделать именно на нем. С этой целью на Родригес прибыл аббат Пингре. В дополнение к астрономическим отчетам, ради которых и было совершено путешествие, аббат Пингре сообщал, что на острове все еще встречаются «отшельники». Он был последним человеком, который видел их здесь.

Спустя пять лет коллега и соотечественник Пингре Ле Монье решил, что эту экспедицию следовало бы каким-то образом увековечить. Он открыл группу малых звезд в пространстве между созвездиями Весов, Скорпиона и Дракона, которая могла бы быть сгруппирована в новое созвездие Solitarius в честь Пингре, острова Родригес и прохождения Венеры.

Но ему требовался рисунок «отшельника», а поскольку его соотечественник Бриссон недавно опубликовал огромную книгу о птицах, он был уверен, что найдет там требуемый рисунок. Проглядев оглавление, он нашел слово «Solitaire» и скопировал рисунок на своей звездной карте. Я не знаю, узнал ли когда-нибудь Ле Монье о том, что скопированный им рисунок представлял дронта-отшельника!

Еще один штрих связан с именем Джеффроя Эткинсона, профессора романской литературы, который написал несколько книг с названиями «Необыкновенные путешествия во французской литературе до 1700 года», «Необыкновенные путешествия во французской литературе с 1700 по 1720 г .г.» и так далее. Лично я не смог ими увлечься; это основательные работы, но у меня сложилось впечатление, что Эткинсон знал литературу и ничего более.

Теперь, от Хашисуки, я узнал, что Эткинсон в 1921 году выбросил за борт своих «необыкновенных путешествий» Лега, заявив, что Лета никогда не путешествовал! Он-де мог «проследить» каждый факт в дневнике Лега до его «первоисточника». Так, описание мыса Доброй Надежды было взято из такой-то книги, рассказ о строительстве лодки из чьих-то мемуаров.

Но один биолог, который прочел об этом, был весьма заинтригован. Дело в том, что Лега, говоря об анатомическом строении «отшельника», указал совершенно верные факты, что потом было подтверждено ископаемыми скелетами птицы, но прочесть об этом Лега нигде не мог.

Пока биологи все еще размышляли над предметом, два французских библиотекаря очень вежливо потребовали, чтобы Эткинсон ответил на несколько простых вопросов, а именно:

Если Лега никогда не огибал мыса Доброй Надежды, почему в архивах Кейптауна хранятся записи о корабле, его прибытии, отправлении и так далее, причем эти даты совпадают с датами, содержащимися в записках Лега? Далее, если Лега никогда не видел острова Родригес, почему некоторые из ранних карт острова (но не карты Лега) повторяют названия, данные на Карте Лега? Почему в официальных донесениях с Маврикия содержатся сведения о прибытии, тюремном заключении и депортации беженцев с Родригеса? И, в заключение, почему есть соответствие между записями Лега и записями командующего флотом об отправлении на Батавию и возвращении оттуда?

Ну, в конце концов, одного Эткинсон добился. До него никто не сомневался в истинности записей Лега. А сейчас мы уверены, что они не могут быть подвержены сомнению.

Остается лишь назвать научное определение, данное «отшельнику» Лега. Это Perzophaps solitarins. Первое из этих двух слов состоит в свою очередь из двух греческих слов, которые означают: «pegos» — «передвигающийся пешком» и «phaps» — «голубь».

Некоторые читатели, которые знают кое-что об истории додо, могут удивиться, почему я не процитировал некоторые из хорошо известных источников, касающихся данного вопроса. Например, то, что писал сэр Гэмон Л'Эстранж в своих мемуарах:

«Около 1638 года я гулял по лондонским улицам и увидел странную картину — странную птицу, которая была обернута куском ткани: я сам в компании одного или двух людей подошел поближе, чтобы рассмотреть ее. Она была заключена в домик, и это была очень большая птица, больше, чем петух-индюк, такая же длинноногая и большелапая, но толще и крупнее и более высокая и прямая, окрашенная впереди на грудке как петух-фазан, а на спине в мышино-коричневый или в красновато-коричневый цвет. Хранитель называл эту птицу додо, и в ее кормушке в домике лежали большие камни-голыши, некоторые в размер крупного мускатного ореха, и эти камни хранитель давал ей в нашем присутствии, говоря, что она ест их (наверное, для пищеварения), и хотя я не помню, чтобы хранителя об этом спрашивали, тем не менее я уверен, что она выбрасывает их потом опять».

Причина, по которой я не привел это описание ранее, кроется в том, что описанная птица скорее всего не является додо, хотя хранитель и называл ее этим именем. Окрас не соответствует ни данным о сером маврикийском додо, ни о белом додо с острова Реюньон. Не соответствует действительности и сравнение с индюком по части «высоты и прямой осанки».

Как подчеркивает доктор Хашисука, это описание птицы типа «отшельника», а не додо. Должно быть, то, что сэр Гэмон в этом описании употребил имя додо, и заставило прежних исследователей предполагать, что речь идет именно о додо,'и, вероятно, о том самом экземпляре, который был потом выставлен в виде чучела в музее Трэйдескант, а затем выброшен на помойку.

Но описания птицы с Реюньона, которые не совсем «подходили», существовали всегда.

Так, существовало описание, сделанное французом по имени Карре, который прибыл на Реюньон в 1668 году: «Я видел там птицу, которую я нигде больше не встречал: население острова называет ее Oiseau solitaire (отшельник), поскольку со всей уверенностью можно сказать, она любит одиночество и встречается только в самых уединенных местах; никто не видел, чтобы эти птицы собирались по две или по три; они всегда в одиночестве. Она почти ничем не отличается от индюка, только у нее более длинные ноги». Другое очень похожее описание исходит от господина Дюбуа, который явился на Реюньон в 1669 году. Он регистрировал всех увиденных им птиц, и когда он дошел до отшельников, он написал: «Этих птиц называют так, потому что они всегда в одиночестве. Они столь же велики, как большие гуси, с белым оперением, а кончики крыльев и хвоста черные. Перья на хвосте похожи на перья страуса, у них длинная шея, клюв как у вальдшнепа, но крупнее; ноги и лапы похожи на те, что у индюка.

Утверждения Карре и особенно Дюбуа заставили Стрикленда предположить, что на Реюньоне существовали как додо, так и «отшельники».

Ротшильд, основательно взвесив все показания, также предположил, что, должно быть, на Реюньоне существовали две разные птицы — либо два вида додо, которые были весьма непохожи друг на друга, либо додо и «отшельник», напоминающий по типу того, что жил на Родригесе.

Спустя десять лет после Ротшильда А. С. Оудеманс решил, что все подобные предположения были ошибочными. Люди, которые описывали птиц, возможно, были не совсем внимательны и не обратили внимания на то, что птицы находятся в стадии линьки. Основным аргументом Оудеманса было то, что никто из наблюдателей не описывал одновременно, бок о бок, оба типа птиц.

Как ни грустно это заявлять, но таких описаний действительно нет ни у кого. Но, собрав вместе и прочитав все эти отчеты, вы получите впечатление, что птица, которую называли «отшельник», встречалась на Реюньоне чаще, чем белый додо. Кроме того, Реюньон — достаточно большой остров, и у этих двух птиц могли быть различные ареалы обитания.

Это ирония судьбы, но дело в том, что профессор Оудеманс сам представил свидетельства существования «отшельника» в дополнение к тому, что существовал на Родригесе.

Во время первой мировой войны профессор Оудеманс отдыхал со своей женой на острове Walcheren, и в Veere он увидел на фасаде одного из домов камень. Надпись на камне гласила, что изображен на нем страус, так же четко видна была дата: 1561 год. Оудемансу сразу же стало ясно, что, кем бы ни была эта птица, это был не страус. Но это мог бы бить додо. Если так, то это было самое раннее из известных изображений додо.

Здесь воспроизводится это изображение. Профессор Оудеманс прислал мне отпечаток в 1936 году, когда мы состояли с ним в переписке, в основном, по поводу лох-несского чудовища.

Но это мог быть додо в момент отощания, полагал Оудеманс, и уж никак не мог быть «отшельник» с Родри-геса. Лега был весьма категоричен, когда писал, что у «отшельника» нет хвоста и имеется лишь покрытый перьями огузок. А взгляните на хвостовое оперение, писал мне Оудеманс. Почти как у африканского страуса или как у додо.

Однако, разгадка заключается в том, что это изображен не «отшельник» с Родригеса, а «отшельник» с Реюньона (ныне именуемый Orruthaptera solitaria), a хвостовые перья столь отчетливо видны и у так называемого додо из Флоренции, одном из рисунков, найденных доктором С. Киллерманном. Этот рисунок, как считается сейчас, изображает самца с острова Реюньон, в то время как другой рисунок, также найденный Киллерманном, изображает самку.

Сравнив этот рисунок с рисунком самки «отшельника», сделанном на Родригесе Лега, каждый может увидеть и чем эти две птицы схожи, и в чем они отличаются. Есть еще один рисунок той же птицы, ныне он находится в университете Макджилл в Монреале. Это итальянский оригинал, представленный под № 29 в так называемой «Книге перьев», составленной Дионисио Минаджио в Милане в 1618 году. Она содержит 156 листов, на которых изображены птицы, в большинстве своем в сценах охоты.

Самое интересное это то, что птицы не нарисованы. Изображения их составлены из настоящих клювов, ног и перьев. К несчастью, изображение реюньонского «отшельника» фальсифицировано. То есть клюв и ноги нарисованы, а для изображения тела использованы перья других птиц. Но это, несомненно, тот же додо, что и на флорентийском рисунке.

Карре подтверждает, что были попытки доставить реюньопских «отшельников» в Европу — он пишет, что два из них были посланы королю (Франции), но умерли на корабле от «меланхолии». В некоторых других случаях доставка прошла более удачно. В 1561 году голландский резчик по камню должен был иметь модель. Один самец, скорее всего, был доставлен в Италию около 1618 года. Мы знаем, что один был выставлен для всеобщего обозрения в Лондоне около 1638 года, и есть также свидетельства того, что одна мужская особь была доставлена в Вену где-то около 1657 года.

У нашей истории есть постскриптум, который можно назвать «додо из Назарета».

Случай этот был великолепно прояснен Иосифом Кристиановичем Хамелем из Русской Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге, который опубликовал довольно подробное исследование в бюллетене физико-математической секции в 1848 году.

Профессор Хамель, изучив все источники, обнаружил весьма убедительное свидетельство. Как вы помните, голландцы называли додо «валгфогелс», то есть «тошнотворные птицы», поскольку на вкус они были весьма неприятны. Французы перевели это название правильно — oiseaux de nausee. Но некий Франсуа Коше, который провел две недели на Маврикии в 1638 году, писал о додо как о птицах Назарета. Он, наверное, подумал, что слово на самом деле означает Nazaret, что сходно по звучанию на французском. А раньше на морских картах было место под названием Назарет, причем оно было расположено недалеко. Оно существует и по сей день, только теперь так называется отмель, хотя на ранних картах так назывался остров. Профессор Хамель полагал, что это была обыкновенная ошибка.

Возможно, он был прав. Но когда голландский профессор Оудеманс проверил старые карты, то обнаружил, что название Назарет располагалось не рядом с островом, о котором мы теперь знаем, что это никакой не остров, а рядом с ним существующим крохотным островком, который на современных картах носит название Тромлен.

Об острове Тромлен известно немногое. Похоже, что он не имеет никакого значения, поскольку в последнем издании адмиралтейских карт говорится, что он может быть расположен и в пяти милях от отмеченного на карте места. Возможно, создатели старых карт, которые просматривал профессор Оудеманс, попросту написали рядом с ним «Назарет», поскольку знали, что где-то там находится место с таким названием.

Но Оудеманс заявил, что додо не может быть вычеркнут навсегда из списка живых птиц, пока не будет исследован островок Тромлен.

В принципе, Оудеманс прав: пока есть неисследованные пути, охоту на додо нельзя считать законченной.

Но таких исследований проведено не было. И пока они не сделаны, и пока не представлены другие факты, я предпочитаю придерживаться объяснения, данного профессором Хамелем.

АФРИКАНСКАЯ РАПСОДИЯ

На юго-западе Африки, в двадцати милях вглубь континента, расположено гиблое место, называемое «Намиб». Географически оно тянется от Моссамедиша на севере до Уолфиш-бея на юге. В этой пустыне и только в ней живет один реликт, само существование которого доказывает стабильность и неприкосновенность Черного континента. Реликт этот — не животное, а растение. Немецкий путешественник Фридрих Вельвич, исследуя эти места по заданию португальского короля, открыл его в 1860 году и назвал тумбоа батнези. Но потом название поменяли в честь открывателя — вельвичия мирабнлис. Вторая часть названия (mirabilis — удивительная, лат.) подтверждается фактически. Ведь это дерево, достигающее в расцвете лет всего 18 дюймов высоты! Но это не конкурент японским бонсаи: она коротка, но не маленькая! Ее ствол, хотя и не бывает двух футов высотой, имеет в диаметре четыре фута, а окружность всего растения — 13—14 футов длины. Они такие плотные и «кожаные», что даже голодные животные оставляют свои попытки откусить кусочек.

Теоретически листья должны достигать 4 футов в ширину, но никто еще не находил неповрежденных листьев вельвичии — их, похоже, не бывает, поскольку жилкование в листьях только параллельное, и такие плоскости легко ломаются даже на ветру. Получается, что лист расщепляется вдоль длины и представляет собой несколько ленточек, шелестящих на ветру.

Странное растение заякорено в грунте мощным корнем 5 футов длины, полностью оно выглядит как гигантская морковка. Вначале думали, что корень уходит вниз до грунтовых вод, но это оказалось ошибочным предположением, ибо тогда ему нужно было бы иметь длину 30—40 футов. У растения иной способ получать воду, оно берет ее у туманов, проливающихся дождем именно над вельвичиями, именно поэтому они растут как раз в этом месте... не дальше и не ближе. Туманы несут и определенное количество соли, и вельвичия использует ее; так как не может расти в несоленой почве.

Среди растений вельвичия занимает нишу вроде той, что заняла гаттерия среди пресмыкающихся. Действительно, они относятся к одной геологической эпохе. Как известно, Африка — одна из самых стабильных масс суши, и в этом ее можно сравнить с Австралией, но, в отличие от Австралии, Африка не была столь долгое время изолирована от остального мира. Много раз на протяжении своей геологической истории она была связана с землями на севере (Европой) и северо-востоке (Азией).

Исходя из этого факта, ученые заключают: флора и фауна в Африке сравнительно молодая, но поскольку континент большой, то вполне возможно, что более древние формы выжили в определенных местах. Именно их и находят на континенте. Есть целый сонм сравнительно молодых животных — слонов, зебр, антилоп. Но есть и посланцы древних эпох, и вельвичия — один из таких примеров.

Правда, не все такие экстравагантные, как она. Есть совсем обычные, что даже не подумаешь, что они какие-то необычные. Первый пример. Даманы. Распространены по всему континенту и даже в Палестине. Внешне даман выглядит как длинноногий жирный обаятельный грызун. Виды, жившие в Палестине, получили в Библии имя «сафан», но никто в Европе не догадывался, что оно означает и не видел само животное. Так как в контексте шла речь о чем-то маленьком и злобном, Мартин Лютер в свое время перевел «сафан» как «кролик». Натуралист и врач Питер Симон Паллас считал их грызунами. Это было ошибкой, так как строением зубов даманы отличаются от грызунов.

Кювье, также исходя из строения зубов, назвал их «носорогами в миниатюре», да и другие исследователи пришли к выводу, что они относятся к копытным. Они основывались на том, что строение ноги похоже на конечности копытных, а желудок напоминает лошадиный. Само по себе это совсем не было странным, ведь имелись миниатюрные формы копытных, но история даманов (они населяют Африку от Палестины до бурских земель с особой древесной формой в Либерии) получила неожиданный поворот, когда палеонтологи начали копать в Фаюмском оазисе в Египте. Пласты Фаюма принадлежат к среднему и позднему эоцену, и это довольно обидно, все равно что прийти в театр в конце второго акта. Куда заманчивее снять показания с предыдущего периода — палеоцена. Все не должно было измениться быстро. Судя по тому, что показывает следующий период, там имелось, во-первых, млекопитающее размером с тапира, названное по имени озера Моерис — моеритерием. Оно превосходило по многим показателям последующих мастодонтов и слонов, но не являлось их прямым предком. Скорее всего, то была боковая линия. И был там даман ростом с небольшого медведя. Но что действительно удивительно, что среди тех ранних копытных были и морские коровы, и они — это сегодня доказано — более близки к даманам, чем к кроликам, как и слоны.

Короче, даман относится к древнейшим копытным, которые развивались дальше самостоятельно.

Проблема дамана заставила меня пойти немного дальше. Живущие ныне млекопитающие распадаются на три большие группы. Первая — яйцекладущие. Вторая — сумчатые. Все, что выше, — плацентные — по той причине, что самки в период беременности образуют плаценту. Но кто из них создал нижний слой своих представителей? Это должны быть животные с плацентой, но без сумки, не специализированные в каком-либо направлении. Это те, из которых вышли все наши плацентные, все наши зоосады. С геологической точки зрения такие примитивные сумчатые возникли в ранние этапы третичного периода, и если повезет, их можно откопать и в поздних меловых отложениях.

Все они сегодня с нами, без них остались только Австралия и Новая Зеландия. Они всеядные, с предпочтением живой пищи. Аппетит у них всех чудовищный. В Европе насекомоядные в основном темноокрашенные, им не нужна окраска в подземных туннелях, но в Южной Африке — и буры их хорошо знают — водятся златокроты с золотистого окраса шкуркой, и их родственники в Австралии тоже такой же расцветки.

Так как насекомоядные населяют весь мир, Африку можно назвать родиной особо удивительных форм. О кротах мы уже сказали, а землеройки тут самые крупные, как, например, слоновые. К тому же, они дневные. Самая крупная из африканских землероек — выдровая, с телом длиной до 12 дюймов и прямым мускулистым хвостом 14—16 дюймов длины. Термин «насекомоядное» к ней, впрочем, не особенно применим. Больше подходит определение Р. Лидекера — выдровая, или А. Сандерсона — гигантская водяная, так как рацион у нее состоит главным образом из пресноводных рыб. Но так думали раньше. Однако Катберт Кристи, английский естествоиспытатель, рассказал в книге «Большая охота и пигмеи», что однажды на плоском камне у реки увидел осколки пресноводных моллюсков, съеденных этими зверьками...

Ископаемые формы выдровых землероек пока неизвестны, и мы не можем вычислить их возраст. Но известно другое родственное им существо из позднего мела-палеорикта, одно из ранних насекомоядных, какие только известны науке. Этот тип развился в самостоятельную ветвь.

Тут еще что-то можно понять. Но когда коснемся ориктеропуса — тут найдет коса на камень. Греческое название, которое я упомянул, обозначает «копатель». Наиболее известное голландское имя — аардварк, «земляная свинья». Это имя буры дали ему из кулинарных соображений, так как в копченом виде мясо напоминает окорок.

Но не стоило говорить об аардварке, если бы он был один. Их целых три, живущих в разных районах Африки. Самый мелкий — эфиопский, обитающий, судя по названию, в Северо-Восточной Африке. Капский аардварк значительно крупнее, 5—6 футов длины, его, кстати, открыли первым. И самый новый — трубкозуб Эриксона, живет во влажных лесах Веле, Мубанги и Итури в Центральной Африке (По иной классификации, все трубкозубы относятся к одному виду, а описанные животные—подвиды). Глядя на места его обитания, нетрудно догадаться, почему его открыли лишь в начале 50-х годов. (Два первых давно известны науке, но время их открытия неизвестно).

С эфиопскими видами вообще произошла странная вещь. Кроме Египта и Средиземноморского побережья ни одна часть Африки не была так известна в древности, как Эфиопия. Но до середины прошлого века сами эфиопы не имели представления о своем трубкозубе. Австрийскому путешественнику Теодору фон Хойглину местные жители рассказывали, что у них водится плотоядное существо с головой крокодила, ослиными ушами и хвостом обезьяны. Так как Хойглин знал об ориктеропусе (голландского названия он не слышал), он понял, о ком речь; ему, конечно, помогли «ослиные уши» — достаточно точное определение, а что касается «крокодильей морды», то здесь явно произошло смещение в сторону плотоядных наклонностей...

Точный год открытия капского аардварка неизвестен, но вот первые сообщения: в 1719 году в Германии вышел том «Описание мыса Доброй Надежды» историка Питера Кольба. После выпуска книги Кольб вернулся в Южную Африку и стал магистром и ректором школы в одном маленьком городке.

К сожалению, эта книга больше посвящена населению Южной Африки, а что касается животных, то речь здесь идет лишь о домашних питомцах. Но имеется и главка «Кровожадные и опасные звери», а кроме того в III части 5 глава объединила животных, которых Кольб посчитал неопасными. Один из параграфов озаглавлен «О свиньях», где говорится о четырех видах свиней в данном районе. Два завезены человеком (с Явы и из Европы), третий вид — игольчатая свинья — дикобраз, а далее следует такой текст: «Четвертая называется земляной свиньей, она чем-то напоминает красную свинью из Европы, но у нее вытянутый череп и острое рыло, но нет зубов (Кольб имел в виду клыки), и немного щетины. Хвост длинный, ноги тоже длинные и прямые. Он живет в земле и проделывает в ней ходы с огромной скоростью. Стоит ему углубиться в землю мордой и передними лапами, как человек уже не в состоянии за ним угнаться. Если он голоден, то ищет муравейник (Кольб подразумевает термитник). Он оглядывается, нет ли опасности, ложится и запускает язык так далеко, как только может. Муравьи (термиты) налепляются на язык. Потом он их глотает. И так пока не насытится. Мясо его приятно на вкус, похоже на молодую кабанятину и весьма полезное. Европейцы и готтентоты часто охотятся на этих животных. Их очень легко убить, накинув на шею удавку».

Странно, но в строчки магистра Кольба мало кто поверил. Когда французский натуралист граф Бюффон собирал материал для своего естественнонаучного труда, он знал историю Кольба благодаря переводу и решил, что животное это мифическое, однако последующие сообщения заставили Бюффона изменить свое мнение, и в последнее издание своей книги он уже внес зверя как ориктеропа.

Трудно поверить в его способность закапываться при столь внушительных размерах. Но правда то, что двое с лопатами не могут за ним угнаться! Имеется свидетельство, что трубкозуб успел скрыться под землей, спасаясь от льва, который был буквально в нескольких прыжках от него. Есть и сведения, что трубкозуб может на какие-то мгновения становиться двуногим и бежит на задних лапах. Было бы хорошо заснять это на пленку. Пропорции его тела подсказывают, что это не так уж и невозможно.

Медленно передвигаясь, трубкозуб ставит ступню таким образом, что отпечаток передней ноги перекрывается следом задней. В результате получается «комплексный» след, как будто проползла гигантская ящерица, и это нередко было источником мифических историй и заблуждений.

Благодаря мощным челюстям и невероятной силе лап у аардварка мало врагов, кроме, конечно, человека. А среди животных — питон, который может забраться в нору и сожрать потомство.

Теперь зададимся вопросом, какое животное, ныне здравствующее или вымершее, может считаться ему близким родственником? Поиск среди ископаемых форм особо не помог. Единственный известный ископаемый тип, добытый в почве на острове Самос и в Персии,— орикоптер годри. Когда его впервые описали в 1888 году, то описание мало отличалось от тех данных, что получены о живом капском трубкозубе. Позднее, конечно, обнаружили мелкие различия, так что самский трубкозуб — четвертый вид, правда, исчезнувший...

В 1918 году У. Метью сделал оригинальный вывод о том, что аардварки могут быть примитивными копытными. Сегодня эта идея в целом принята, но была впервые поддержана лишь спустя 30 лет, когда в бассейне реки Сан-Хуан в американском штате Нью-Мексико откопали останки крупного животного, назвав его эктоконус. Это оказалось весьма древнее млекопитающее, принадлежавшее к предкам современных копытных. Хотя у него был явно «жидковатый» хвост, а ноги не приспособлены для копания, оно являло довольно тесное сходство по всем показателям с трубкозубыми. А по размерам напоминало гигантов, водящихся в лесах Итури.

Профессор Метью не провозгласил эктоконуса предком африканского копателя. «Это общее сходство не влечет за собой тесное родство, но во многом указывает, что современные трубкозубы с небольшими изменениями сохранились до наших дней...»

Какое-то время зоологи думали, что есть какая-то связь между аардварком и другим очень древним африканским животным — панголином. Неспециалисты, видевшие панголина в музее, принимали его за огромную сосновую шишку или же гигантскую ящерицу с крупной чешуей.

Но на самом деле это не ящерица. Сегодня панголинов 7 видов. Три живут в Азии, об этом говорят и их имена — индийский, китайский и малайский (по другой классификации азиатские виды называются так: индийский, ушастый и яванский ящеры), четыре других — в Африке к югу от Сахары. Кстати, все четыре водятся во влажных лесах Итури, которые прозвали африканским затерянным миром. Длиннохвостый и белобрюхий ящеры предпочитают деревья почве, остальные — гигантский и степной — копатели. Все питаются термитами и другими насекомыми. Их ископаемые предки обнаружены в отложениях миоцена в Европе.

Они не принадлежат к муравьям-армадилло, как поначалу думали, не относятся они к муравьям, с которыми их поначалу объединили из-за функционального сходства. И не являются родственниками трубкозубов.

Это панголины — и все тут — некий отросток от древнего дерева, которые «окаменели» так рано в эволюционной истории, что дошли неизменными до наших дней.

Для палеонтологов все эти выжившие с древних времен млекопитающие образуют так называемую староафриканскую фауну. Это совсем не та фауна, с которой мы с вами знакомы по книжкам о сафари и по зоопаркам. Все это — поздние пришельцы, появившиеся, когда был прочный мост между Восточной Европой (сегодняшними Балканами), Малой Азией и Восточной Африкой. Европа тем временем представляла собой удивительную смесь африканских животных в американских лесах. Леса древней Европы состояли из больших кипарисов, карликовых и обыкновенных пальм, дубов, росших бок о бок. Здесь жили множество жирафов, зебровидных лошадей, слонов, крупных кошачьих, орды обезьян, носороги и гиены.

Ледниковая эпоха разрушила этот рай. Холод истребил тропики, оставив подобие их в Грузии, так как Альпы преградили путь льдам. Часть животных привыкла к холодам — волосатые мамонты, шерстистые носороги и другие виды, но большинство все же вымерли. Только тем животным, что жили к югу от Альп, не нужно было приспосабливаться, они могли мигрировать к югу. Поэтому-то становится ясно, почему африканские формы так похожи сегодня на мир греческого плиоцена, предшествовавшего ледниковой эпохе!

Недалеко от местечка Марафон есть небольшое поселение под названием Пикерми. В 1835 году сюда приехал английский археолог Джордж Финли для раскопок. Он ничего не нашел, если не считать древних костей. Но когда он показал их орнитологу Ликдермайеру, то ученый проявил к ним большой интерес и упросил Финли копать дальше. Оба специалиста накопали целую коллекцию ископаемых останков, которые привезли в Афины и подарили местному обществу естественной истории.

Дальше было вот что. Баварский солдат буквально споткнулся о скопище костей в ложе речки Мегалохевны, что текла по соседству. Полости костей были наполнены блестящими кристаллами, которые солдат поначалу принял за алмазы. Предвкушая богатую жизнь, он отправился в Мюнхен, к профессору Андреасу Вагнеру, Вагнер распознал среди костей челюсть ископаемой обезьяны. Он опубликовал сообщение об открытии ископаемой европейской обезьяны, и с тех пор на реке Мегалохевне начались систематические раскопки.

Речка та когда-то была шире и пробила глубокий каньон в сухой почве, по которому и текла 4 миллиона лет. Множество животных падали и погибали в этом ущелье. Так образовалось то, что позже назвали «фауна Пикерми», и современная африканская фауна — не что иное, как расширенный вариант этого «кладбища» с добавлением типичного представителя этой фауны — элладотерия, который очень напоминал жирафа, но имел более короткие ноги и шею чуть длиннее лошадиной. Родственник этого животного, тоже ископаемый, был открыт на острове Самос и назван был самотерий. Оба считались полностью вымершими — до 1900 года! А потом в Африке открыли окапи.

Палеонтологи буквально вытаращили глаза — только что убитое животное — точная копия их греческих находок! И неудивительно, что долго они говорили о нем, как о живом элладотерии. Они могли бы сказать — живой самотерий, но термин этот не был бы правильным. Дело в том, что имеются различия между этими тремя видами. Короче говоря, окапи занимает среднее положение между двумя ископаемыми видами из Греции — с одной стороны, и современными жирафами — с другой.

Первое появление окапи в прессе относится к 1890 году, когда вышла книга Г. Стенли «В дебрях Африки». Говоря о языке вамбутти, одного из племен пигмеев бассейна Конго, Стенли рассказал, что вамбутти, с которыми он говорил, знают слово «осел» — атти. И что они поймали одного в силки. Сэр Гарри Джонсон, считающийся первооткрывателем окапи, подивился этому тогда. Он знал, что зебры избегают густых зарослей. Если пигмей вамбутти говорил правду — а он вряд ли мог обманывать — существовала какая-то разновидность зебры, которая не покидала леса, или же нечто похожее на осла — на той же территории. И Джонсон решил исследовать этот вопрос. Наступил 1900 год.

В письме, адресованном в Зоологическое общество 31 августа 1900 года, он писал: «Когда я несколько месяцев занимался группой пигмеев, захваченных бандитом-немцем (их возвращение домой было предметом моих поездок в Свободное государство Конго), я спрашивал их по этому поводу: и они отвечали, что называют это животное «окапи». Они рассказали, что оно окрашено в темные тона до серого по верхней части тела, полосы опускаются на грудь, ляжки и ноги.

Едва я добрался до бельгийского пограничного пункта Мбени, как начал расспрашивать людей, и меня обещали отвести в места, где можно добыть одно такое существо. И здесь его тоже называют «окапи». Правда, бельгийцы утверждают, что голова у него очень длинная. Меня поначалу обрадовали, что есть шкура,.но потом оказалось, что ее украли, чтобы изготовить пояса и патронташи. Но куски какие-то нашли, и я пошлю их вам при первой возможности. Явно они не относятся ни к зебре, ни к ослам. К сожалению, куски представляют собой лишь полоски кожи... Нам не удалось увидеть живого представителя в лесу, но чиновники из Бельгии обещали мне прислать полную шкуру и череп».

Две ленточки из шкуры окапи демонстрировались в декабре 1900 года на заседании Зоологического общества и, судя по ним, ученые решили, что в лесах Конго живет неизвестный вид зебры. Он был назван экуус джонстони (?). В июне 1901 года полная шкура и череп прибыли в Лондон. И наконец-то зоологи поняли, что речь идет о совершенно новом животном, которому профессор Рей Ланкастер из отдела естественной истории Британского музея дал название Окапиа Джонстони — оно и сегодня таково.

Когда положение новоявленного представителя парнокопытных укрепилось, и нескольких полных шкур и скелетов прибыли в Лондон и Брюссель, заняв место в музеях, директора всех зоопарков мира принялись мечтать о новом живом экспонате. Конечно, полностью повторить условия влажного тропического леса зоопарки не могли, но ведь многие африканские животные адаптировались к непривычной среде и даже к новым рационам. В Конго были направлены несколько экспедиций, нацеленных, кроме всего прочего, на поимку живых окапи. Германской экспедиции под руководством Адольфа Фридриха, герцога Мекленбургского, удалось подстрелить несколько особей для музейных экспозиций. Но больше повезло американской группе Герберта Лэнга, добывшего живого окапи для зоопарка в Бронксе (Нью-Йорк), хотя экспедиция работала для американского музея естественной истории и в ее состав входил молодой ученый Джеймс Чепин, которого местные жители назвали «лотото на Ланги» — «сын Лэнга».

«Сын Лэнга» установил, почему так долго окапи «не открывался». Он писал в бюллетене Зоологического общества Нью-Йорка:

«Окапи как настоящий отшельник сохранил за собой единственное убежище, куда заказан путь белому человеку, — его родиной считается одно из самых нездоровых мест на земле. Окапи населяет узкую полоску в 700 миль длиной и 140 шириной в 600 милях от любых берегов. У энтузиастов, посещающих разные уголки Африки, нет желания забираться в эти дебри. Повторяю, несмотря на тропическую роскошь, это одно из самых гиблых мест на нашей планете. Днем атмосфера здесь просто невыносима, местные жители стали практиковать каннибализм, и тысяча могил белых людей — немые свидетели печального конца молодых, когда-то полных сил авантюристов».

Надежды Лэнга на отправку живого окапи в Новый Свет не оправдались по целому ряду непредвиденных обстоятельств. Первый зверь был молодым и прожил некоторое время на бельгийской станции на реке Итури. Но долго не протянул. Второго, тоже молодого, поймали люди Лэнга в 1909 году. Его удалось приручить и кормить концентрированным сгущенным молоком. Но молока хватило на 4 дня, и прежде чем подвезли новый корм, он погиб.

И позже, после нескольких неудачных попыток, окапи удалось наконец доставить в американские зоопарки.

Но, когда окапи предстал перед нами во всей красе, оказалось, что мы давно знаем его! По знаменитому фризу в Персеполе! Персидские рельефы изображают различные делегации с дарами Ксерксу, в V веке до нашей эры. Фрагмент барельефа содержит рисунок трех невооруженных людей негроидного типа, ведомых персидским воином. Первый из них не несет ничего, второй — какой-то сосуд, а третий — слоновый бивень и ведет... окапи! Он несколько отличается от тех, что известны нам. Может, 2500 лет назад имелся еще один вид, или же скульптор сделал несколько ошибок, вылепляя животное. Или он делал свою работу по памяти некоторое время спустя?

Возвращаясь к открытию окапи, вспомним, какую реакцию оно вызвало у зоологов и дельцов — она была разной, но смысл сводился к следующему: что там еще припасла Африка? Слухов и непроверенных сообщений было множество. Трудность была в том, чтобы доказать достоверность того или иного известия и снарядить экспедицию. Вырос интерес к одному месту — Либерии, а именно, к одному местному животному, скрывающемуся под названием «нигбве». Говорили, что оно крупное, черное, опасное. Самым первым источником, поступившим с Перечного берега, были записки голландского исследователя Даппера. Судя по описанию, речь шла о трех видах диких свиней. Две встречались часто и были обычны. Третья, более крупная, с одним большим клыком, именовалась «опасной».

То была полная загадка. Потом кто-то предположил, что именно такую дикую свинью описал в 1844 году американец Сэмюэл Мортон.

Мортон добыл единственный череп, который вроде бы принадлежал крупной свинье, но Сэмюэл понял, что никоим образом не свинья, а нечто напоминающее гиппопотама, но родство не подтверждалось, и поэтому Мортон записал «хоеропсис». Другое название — карликовый гиппопотам, намного меньше по размерам обычного бегемота. Сегодня уже доказано, что два вида — совсем не братья, а, скажем, кузены, как Мортон и заключил в свое время, обследовав череп.

В 80-е годы прошлого века цельные скелеты животных, добытых местными охотниками, осматривал и голландец Бюттикофер, и немец Швайцер. Бюттикофер не видел существо живым, и поэтому шкуры были препарированы в музеях и ошибочно обозначены как «вымершее животное». Для экспертов стало очевидно, что гиппопотам-пигмей — как раз и есть третья свинья Даппера. Он крупнее двух предыдущих, черен и имеет подобие зуба, который «свидетельствует о его невероятной силе».

К концу 1910 года Карл Гагенбек уяснил с достаточной долей вероятности, что неправильно названный карлик живет в лесах Либерии, и выделил из своих подручных ловцов одного самого способного — Ганса Шомбургка. То было авантюрное предприятие, но Шомбургк не пускался в дело, которое до него уже кто-то делал. Местные власти уверяли ловца, что такого животного нет, оно вымерло и вообще вряд ли было. Белые служащие пароходных агентств дружески советовали пойти поохотиться на слонов — больше будет пользы, но он был уверен в себе и целеустремлен как никогда. Была середина дождливого сезона, но Шомбургку невыносима была сама мысль пережидать дожди в родном Гамбурге, наоборот, он считал, что это время наиболее подходящее для охоты на неведомое животное.

Первое открытие в этой эпопее касалось обыкновенного гиппопотама. Он водится на территории Либерии, несмотря на уверения ученых в обратном. Некий французский вельможа видел его здесь еще в 1724 году, но потом об этом факте забыли.

Наконец Шомбургк прибыл в район, где нигбве не считали сказкой. Жители знали о нем хорошо и даже имели против него заговор. «Он была большой свин, любить вода, но он быть большой колдун, мы бояться много-много». «Он есть зуб как ноги, режет человека две штука сразу». «Шомбургк спросил их, и они ответили: да, они помнят масса Коффелина (так причудливо изменилась фамилия Бюттинкофера), тому тоже нужен был нигбве. «Да, — объяснил Шомбургк, — но массе он нужен был мертвый, а мне живой».

Это безобидное слово повлекло за собой целое передвижение всего племени, от стариков до детей, к палатке охотника. Все они осмотрели его самым добросовестным образом, а он стоял тихо и лишь потом спросил о причине такого необычного действа. Ему доверительно сообщили, что храбрые охотники сочли его сумасшедшим, больше ничем нельзя было объяснить странное желание поймать нигбве живым. А так как никто в деревне не видел белого сумасшедшего человека, то вот все и пришли посмотреть.

В конце концов Шомбургк добился помощи. И 13 июня 1911 года он первым из белых увидел живого карликового бегемота в естественных условиях. Тот стоял в 20 футах от него, но добыть зверя не представилось возможности. То есть, можно было выстрелить, но права на это у охотника не было. Животное, считавшееся исчезнувшим с лица Земли 25 лет назад, существовало. Но было весьма редким, даже последним из могикан. Выстрел мог нанести урон всей зоологической науке. И он дал ему уйти...

Охота на нигбве в том году кончилась, реки разлились, дождливый сезон снова вошел в свои права. Шомбургк вернулся в Монровию и рассказал о своей встрече с карликовым бегемотом. Никто ему не поверил. Ведь никому нее доводилось видеть мифическое исчезнувшее животное! Шомбургк отнесся ко всему этому спокойно. Он вернулся в Гамбург и в конце 1912 года отправился во вторую экспедицию в Либерию — по следам хоеропсиса.

На этот раз ему повезло: 28 февраля 1913 года он подстрелил первого «карлика». Его шкура выставлена сегодня в музее Франкфурта-на-Майне. Но прежде чем снять ее, Шомбургк тщательно измерил параметры: 172 сантиметра от кончика носа до кончика хвоста. Но диаметр тела, рядом с задними ногами, составил 173 сантиметра !

Шомбургк обнаружил, чю хоеропсис куда меньше приспособлен к водному образу жизни, чем его большой кузен. Также обнаружились замечательные зубы, которые и породили самые невероятные истории. Когда Шомбургк поймал «карлика», выяснилось, что легенды не соответствуют действительности: маленький гиппопо оказался доверчивым и миролюбивым существом, куда более приятным в «общении», чем его родственник, известный с античных времен.

Карликовый бегемот сегодня довольно часто встречается в зоопарках, но вот другое открытие, происшедшее между случаями с окапи и «карликом», там не представлено. Его тоже звали «черной свиньей», и это в действительности оказалась свинья. Слухи о ней ходили несколько лет и столько же лет росли сомнения — не одно ли это и то же животное — опасная черная свинья из Либерии и то же существо из лесов Итури?

Вопрос был частично разрешен, когда в 1904 году капитан восточноафриканских королевских стрелков Мейнерцхаген добыл череп одной особи и шкуры другой. Их осмотрели в Британском музее и заочно дали имя Нуlochoerus meinertzhageni. Эта самая большая дикая свинья Африки имеет сегодня четыре разновидности в экваториальных областях континента. Цвет шкуры у нее действительно черный, а голова непропорционально крупная даже для диких свиней. Клыки массивные и длинные.

В экспедициях так нередко бывает — ученые собирают материалы по одной теме, а тут, пожалуйста, другое. Так вышло с предприятием Герберта Лэнга. Искали окапи, а нашли... На этот раз главным действующим лицом был тот самый доктор Джеймс Чэпин, которого местные жители нарекли «сыном Лэнга». Особь, которую предстояло открыть, была крупной птицей, а местом действия явились Нью-Йорк, Бельгия и восточная часть влажных лесов между Стенлевилем и озером Эдварда.

Еще во время первой экспедиции за окапи Чэпина часто удивляли большие красивые перья, которыми украшали себя местные жители, втыкая их в прически. Несколько таких перьев он и привез с собой в Америку в 1915 году. Целый пучок разных перьев, извлеченных из голов африканцев, подвергся, наконец, обследованию и классификации — все, кроме одного большого пера. Оно могло принадлежать кому-то из кукушек. Но размеры! По стволу оно напоминало оперение гвинейской курицы, но по цвету ей явно не соответствовало. Чэпин решил, что это неоткрытая птица, и отложил перо до поры до времени.

В июне 1936 года Чэпин поехал в Бельгию, в музей под Брюсселем. Там была хорошая коллекция чучел птиц. (Результаты его работы опубликованы во втором томе его монографии о птицах Бельгийского Конго.) После дружеской беседы с Генри Шутеденом, директором музея, он принялся за работу. Проходя по дальнему коридору, где мало кто вообще появлялся, он заметил пару ярких птиц на верхотуре кабинета. Выглядели они необычно. Позже доктор Чэпин напишет в статье в «Нэчурэл хистори»:

«Заметь я этих птиц в каком-то другом музее — не обратил бы на них внимания. Но в этом были исключительно «африканские» птицы, которых я знаю, но таких никогда не видел. Они крупнее, чем домашние куры, одна с черным отливом, другая — рыжеватая. Их окраска мне что-то напоминала. Мы спустили их сверху и прочли на подставке табличку: «Pavo eristatus, молодые вывезенные».

Сегодня латинское слово «пава» означает «павлин», но тогда Чэпин подумал, что табличка неверная. Птицы были мельче павлинов (наверное, потому, что молодые), но у черной особи были шпоры, что доказывало, что она взрослая. Но главное здесь другое. Павлины, как хорошо было известно Чэпину, живут в Азии, а не в Африке. Ни павлинов, ни фазанов в Африке никогда не находили. Доктор Чэпин пишет: «Семейство фазаньих достаточно представлено в Африке, но настоящих фазанов здесь нет. Единственная птица, которая называется фазаном в Западной Африке, на самом деле — гигантский представитель семейства турако — родственник кукушек».

Наверняка эти два странных чучела прибыли из Азии, рассуждал Чэпин.

Но среди азиатских птиц тожене было таких. Более-того, первая из них была точно такая же, чьи перья привез доктор Чэпин из Конго 22 года назад!

На вопрос, откуда прибыли эти птицы, мог ответить только доктор Шутеден. Перед первой мировой войной компания Касаи имела монополию на торговлю со всем Свободным Государством Южное Конго. Чиновники насобирали там множество птиц и в 1914 году вся коллекция была переведена в музей — всего более шестидесяти большей частью хорошо известных птиц. Среди них были и два тех самых «павлина»...

Может быть, это результат скрещивания африканских кур с азиатскими павлинами? Все терялось в догадках. И еще эти таинственные перья! Спустя некоторое время орнитолог присутствовал на ленче со своим конголезским знакомым М. де Порпиньи, который был инженером на золотых приисках в Конго в 1911 году. Приступили к еде, и инженер вспомнил о птице, которую ему подали в 1930 году на шахте Ангуму, расположенной в лесу почти у экватора, недалеко от озера Эдуарда. Местные охотники подстрелили птицу, которую он ни разу не видел за все двадцать лет работы в Конго. Чэпин попросил описать ее и, я думаю, он не ведал, что ел в тот момент...

То была та самая птица, которой принадлежали таинственные перья и которая попала к чиновникам касайской компании как «молодой павлин». Да, трудно было поверить, что леса Конго прячут неизвестного представителя семейства фазаньих! К характерным чертам его относится жесткий белый хохолок на голове самца.

Нужно было прояснить еще несколько пунктов. Перо из крыла самки было послано по почте в Нью-Йорк, чтобы сравнить с крылом 1914 года. Они были признаны идентичными. Затем необходимо было исключить возможность гибридизации тех музейных образцов. Было признано, что это не гибриды.

И только тогда доктор Чэпин понял, что сделал открытие. Он назвал птицу Afropars corgensis — африканский павлин из Конго. Он опубликовал это сообщение в специальном журнале, откуда его перепечатали конголезские и брюссельские газеты. Откликнулись несколько человек, которые видели и застрелили таких вот птиц. Полицейский офицер по фамилии Р. Гелдоф написал, что таксидермировал тушку и послал в Эклю, Бельгия, она и сейчас там, но у зоолога не хватило времени встретиться с женщиной.

Собравшись наскоро и получив двухмесячное довольствие от нью-йоркского музея, Чэпин вылетел из Брюсселя 19 июня 1937 года. Одновременно несколько человек в Бельгийском Конго получили приказ застрелить павлина, и к прилету зоолога две особи уже были убиты. Оказалось, что здесь птицы не такие уж редкие, как представлялось раньше, местные жители их хорошо знали, называя «итунду» (на языке бакуму или «нгове» на языке вабали). Последнее название — имитация крика павлина.

16 июля 1937 года Чэпин увидел своего первого живого африканского павлина, «крупного самца, который поднялся в воздух, судорожно маша крыльями». Сопровождавший Чэпина охотник Аньяси выстрелил, но промахнулся. И пока они провожали взглядами птицу, рядом возникла другая. Павлина они добыли. Чэпин улетел в Порт-Белл, Уганда, взяв с собой драгоценные экземпляры.

Научный мир был растревожен открытием. Африка, утерявшая было марку загадочного континента, цивилизованная, с гидростанциями, отелями, магистралями и аэропортами — неожиданно снова предстала в романтическом ореоле, явив миру новую крупную птицу, оглашающую ночь громкими криками.

Абзац в учебниках зоологии о том, что павлины водятся только в Азии, пришлось вычеркивать. Они есть и в Африке, и родство между ними такое же, как между жирафами и окапи. Жирафы и азиатские павлины — очень молодые и специализированные формы, в то время как окапи и африканские павлины — более древние и примитивные, и оба прятались в одних.и тех же влажных тропических лесах.

Конголезский павлин вновь поднял старый и по-прежнему открытый вопрос — кто еще прячется от глаз ученых в африканских дебрях?..

ОСТРОВА МОА

Дело было в 1642 году от Рождества Христова. Место действия — резиденция губернатора голландской Ост-Индии. Шла конференция под председательством губернатора Восточных Индий Мейнхера Антона ван Димена. В конце заседания капитан Абель Янсзон Тасман получил приказ «проследовать на судне «Хемскирк» к неведомому берегу Новой Голландии и под парусом пройти вдоль ее берегов на юг до тех пор, пока не представится возможность повернуть на восток или на запад также в силу искривления упомянутого берега».

Капитан Тасман отплыл из Батавии и сделал все, как было приказано. Побережье Новой Голландии — то, что мы сегодня называем западным берегом Австралии — не заставило его поворачивать на запад, как ожидалось. Наоборот, он через некоторое время смог повернуть на восток и вскоре увидел то, что несомненно должно было быть Южным мысом. Тасман подумал, что это южная оконечность континента, и назвал район этот Земли Вандимена, в честь губернатора, отправившего его в этот исследовательский вояж.

Но на самом деле это была даже не Австралия. Тасман не подозревал о наличии Бассова пролива, и то оказалась южная оконечность большого острова, названного в его честь — Тасманией.

Однако Тасман не пошел вокруг него. У него был приказ продолжить плавание, пока возможно, и обнаружить открытое море к востоку от Новой Голландии. Говоря сегодняшним языком, ему нужно было обогнуть Австралию — возможно ли это было?! И Тасман направил форштевень своего «Хемскирка» на восток и прошел еще тысячу миль. В декабре 1642 года он снова увидел землю — «огромную высокую крутую местность». И хотя нидерландская провинция Зеландия не была ни высокорасположенной, ни крутой в виду приближающегося к ней путешественника, Тасман назвал землю Новой Зеландией — таковой она и осталась.

В течение века, как ни странно, здесь никто не бывал. В ноябре 1769 года другой парусник появился у берегов Новой Зеландии, но с иной стороны. То был «Индевр» Джеймса Кука. Кук в отличие от Тасмана высадился и установил контакты с маори, местными жителями. С помощью переводчиков капитану Куку удалось переговорить с вождем Тавайхуре и расспросить его, кроме всего прочего, о животных, населяющих остров. Тавайхуре рассказал об огромной ящерице-людоеде, которой, как мы знаем, здесь не было никогда. Но он ничего не поведал о подлинных животных острова! Можно только гадать, понял ли он вообще вопрос, или то было одно из проявлений политеса, о котором Ханс Шомбургк предупреждал сто пятьдесят лет спустя. Если бы это «интервью не окончилось столь непродуктивно, натуралист при Куке Джозеф Бэнкс мог бы привезти множество зверей и птиц домой в Англию. Но он вернулся практически с пустыми руками, и новозеландские живые древности поступали в руки науки в час по чайной ложке, и даже даты здесь неизвестны...

Со временем Новая Зеландия явила миру пять различных зоологических загадок. Три из них были разгаданы. Две — нет. Первым из чудес новозеландцев была птица, известная сегодня всем — киви. Капитан Барклей с «Провиденс» послал шкуру в Англию. Дело было в 1814 году, и птица была тогда никому, кроме маори, неведома. Никто даже не знал, откуда та шкурка — купили ли ее у местных жителей, или птицу застрелили сами матросы. Знали лишь, что она из Новой Зеландии.

Она была ростом с петуха, бескрыла и бесхвоста, с перьями, похожими на волосы, словом, совершенно не соответствовала поговорке, что птицу узнают по перьям. У нее огромные четырехпалые лапы и большой, как у бекаса, клюв, а ноздри располагаются на самом его конце. Во всяком случае, птица выглядела более как шутка таксидермиста нежели как настоящее творение природы. Если бы еще натуралистам было знать, что она кладет яйца, равные по весу четверти взрослой особи, они бы вовсе не поверили в такое. Они и не верили — десятилетиями, пока сами не увидели в зоопарках, что все на самом деле обстоит именно так.

Первым, кто обследовал шкуру, был профессор Джон Лэгам, который после долгих колебаний назвал птицу бескрылым пингвином, но после признал, что это «не совсем удачное наименование». «Форма ноги не очень уж похожа на дронтовую и пальцы не соединены перепонкой, но может быть, они съедены насекомыми?» Так или иначе, Лэгам не отважился дать окончательное имя, его дал птице зоолог Джордж Шоу — аптерикс (бескрылая).

Следующим шагом было установить родство киви с другими птицами, и это сделал, явно некорректно, доктор Темминк. Руководствуясь изображением ноги, он поместил аптерикса, киви идидуса и дронта в один зоологический порядок, для которого приготовил название «инертес». И он поставил его вслед за пингвинами, чтобы показать родство. Путаница была полная! На самом деле, пингвины совершенно особая группа птиц, их родословная во многом не ясна, но несомненно, они отделились от нелетающих птиц. Они летают, но под водой! Киви же относятся к группе, которая либо прекратила летать миллионы лет назад, либо не летала никогда. Что касается додо, или дронта, то он вообще относится к голубиным и потерял свои летные качества из-за избытка веса.

Многие другие зоологи недалеко ушли от Теммин-ка и дали киви аналогичные названия, но все же они были ближе к истине, например, у немцев. У них она именовалась — страус-бекас, но потом почему-то ее стали относить к куриным, среди которых киви и находились до самого начала XX века. И это несмотря на то, что еще в 1833 году английский зоолог Уильям Ярелл твердо установил, с какими птицами нужно породнить киви. А именно с австралийским страусом эму, нанду Южной Америки и африканским страусом, а также австралийским казуаром — все из южного полушария! Конечно, они не такие уж близкие родственники, но, по крайней мере, имеют общие корни...

Что касается киви, то нужно употреблять этот вид во множественном числе, так как видов всего три. Самый распространенный — Apteryx australis, встречается на Северном и Южном островах Новой Зеландии, а также на острове Стюарта (A. australis делится на три подвида — киви Северного острова (A. a. mantelli), киви Южного острова (A. a. australis) и киви острова Стюарта (A. a. Xawryi)). Вид A. oveni — малая пятнистая киви — встречается на западе и Юге Южного острова, a A. haesti — большая пятнистая киви — на севере Южного острова. Все три вида настолько сходны в повадках, что их легко принять за один вид.

Сказать, что киви — ночные лесные птицы — значит только приблизительно описать их нрав. Днем они спят, сбившись в группку, а проснувшись, оказываются в оцепенении беспомощными. Вполне возможно, что дневной свет ослепляет их, так как птицы приспособлены для ночной деятельности. Киви снуют без устали по лесу, выискивая червей и насекомых, живущих в подстилке. Им помогает при этом великолепное обоняние, уникальное для птиц. Птицы бегают очень быстро и могут даже прыгать. До сих пор не выяснен вопрос, умеют ли они плавать. Часто они замирают в странной «стреноженной» позе, уткнув клюв в землю. Говорят, они даже спят в такой позиции.

Киви — это ключ к целому комплексу зоологических проблем. На Земле остались несколько птиц (кроме многих вымерших), сохранивших целый ряд необычных черт. Одна, отмеченная Яреллом, та, что они все живут в южном полушарии, может быть и случайной, мы не знаем. Но у всех у них нет крыльев, есть грудина, совсем не как у птиц (не хватает типичного высокого киля, к которому крепятся летательные мускулы), и перья в большинстве случаев упругие и похожие на волосы. Такие перья не годятся для полетов. Зоологи применяют для этой группы птиц термин Ratitae и выделяют их в самостоятельный отряд, конечно, к ним применимо какое-то иное слово, кроме «птица»...

Многие зоологи спорили, является ли археоптерикс предком этого отряда. Но подлинным предком Ratitae может быть протоптица, которая прошла длинный путь эволюции перьев, но так и не научилась летать.

Сегодня страусиные — крупные птицы, кроме киви. Это стало основой для утверждения, что киви — древняя форма страусиных.

В отличие от случая с киви, палеонтологическая история живого ископаемого — гаттерии достаточно хорошо известна. В пермский период, около 200 миллионов лет назад, существовало несколько отрядов примитивных рептилий. Некоторые из них полностью вымерли: другие эволюционировали в новые формы, кто-то превратился в сегодняшних черепах напрямую, но большинство нынешних черепах — недревние формы. Гаттерия оказалась среди выживших клювоголовых — ринхоцефалов.

Их останки находят в европейских отложениях триасового периода и в Южной Африке. В следующую эпоху — пермскую, ринхоцефалы сократились в числе, но распространились в Северной Америке, особенно много их находят в Вайоминге. Среди юрских клювоголовых можно выделить одну тварь — гомеозавра, который, будь он жив, был бы неотличим от гаттерии, разве что окраской!

В течение этого периода они добрались до Малайи и Новой Гвинеи по существовавшему тогда сухопутному мосту, через Новую Каледонию перешли в Новую Зеландию, в их сегодняшний дом.

Это было счастье, что по тому же мосту позже туда не сумели перебраться грызуны и хищники: гаттерия и киви были спасены.

Угроза возникла 150 лет назад с приходом белых поселенцев, которые привезли с собой свиней. Те резко сократили численность трехглазых ящериц. Ко времени прихода европейцев гаттерия жила на обоих больших островах. Новой Зеландии и скалистых осколках суши вокруг. Сегодня на островах ее больше нет, во всяком случае, по официальным данным, а кусочки суши в океане остались ее последним прибежищем.

Правительство страны сделало все возможное для того, чтобы сохранить последних уникальных животных. Запрещено не только убивать гаттерии, но и брать их в дом в качестве домашних животных. За последние десятилетия экспортировались считанные экземпляры — я играл с одной в зоопарке Сан-Диего, и несколько жили «частным образом» у одного зоолога из университета Виктории, который вывел их из яиц. Все остальные гаттерии живут в резерватах на скалистых островках, где безумно сложно причалить, опасно карабкаться и входить туда заказано всем, кроме нескольких зоологов — и тех с особыми правительственными пропусками. Именно от этих зоологов и получены сведения о повадках удивительных рептилий.

Пища состоит из мелких животных, больше всего в меню насекомых и червей, а также некрупных ящериц. Гаттерии хорошо плавают и любят воду. Могут выкопать отверстия в почве, но — что интересно — никогда не делают собственных нор, а занимают норы буревестников, которые представляют собой туннель сантиметров 12 в диаметре и 15 в высоту. Он плотно выложен сухой травой и ветками. Гаттерия, как только увидит готовую нору, сразу же туда заползает... Птицы особо не возражают. Они нашли общий язык друг с другом, образовав своего рода симбиоз, когда ящерица живет по одну сторону от входа, а буревестник — по другую. Конечно, у ущериц преимуществ побольше, и трудно понять, что выигрывают от всего этого птицы. Некоторые зоологи высказывают мнение, что гаттерии поддерживают чистоту в помещении, поедая остатки пищи, приносимой буревестниками, но это наверняка не главное.

В середине XIX века странные и поразительные сведения стали приходить из Новой Зеландии — об огромных птицах. Маори рассказывали белым торговцам, миссионерам и поселенцам об этих гигантах, и отдельные найденные кости доказывали, что это не игра воображения. Конечно, вряд ли это правда, рассуждали зоологи, но слухи ведь не рождаются на пустом месте... Маори, говоря об этих птицах, употребляли слово «моа». Вторая половина прошлого века прошла в истории взаимоотношений Европы и Новой Зеландии под знаком этого слова. Люди отправлялись с этим словом на устах в дальние путешествия к берегам неведомой земли.

Известный английский палеонтолог и зоолог Гидеон Алгернон Мэнтелл послал своего сына Уолтера в Новую Зеландию. Не за моа, а собрать зоологический материал. Поездка Уолтера Мэнтелла принесла большую пользу науке, но... увела ее на какое-то время от моа. Маори часто рассказывали о другой птице, но не моа, хотя и большой, на которую они охотились ради мяса. Название ее звучит по-разному. Маори Северного острова называют ее мохо. Южного — такахе. Несмотря на то, что особых лингвистических трудностей в общении с маори не было, ученые почему-то никак не могли дать ее описание — как же она выглядела, загадочная такахе, или мохо?

Где-то в 1847 году Уолтер Мэнтелл нашел в районе Вайгонгоро череп, грудину и некоторые части скелета. Сначала он подумал, что это очень крупный пастушок. Он упаковал кости и с предосторожностями отправил в Лондон, написав, что это может быть загадочная мохо, или такахе.

Гидеон Мэнтелл получил от сына груз, где вместе с костями такахе были и останки моа, и отправил Ричарду Оуэну. Тот вскоре установил, что маори говорят правду. На островах, кроме моа, водится еще одна довольно крупная птица — размером с гуся. Она не может летать, но крылья у нее есть, просто они не в состоянии поднять в воздух столь грузное тело. Родовое имя ей профессор предложил такое — ноторнис (южная птица), а видовое добавил в честь открывателя — мантелли. Так она и вошла в науку.

Два года спустя появился первый сюрприз. Он пришел с Южного острова, а вернее, с его самой южной части, которая на картах Новой Зеландии обычно обозначается как «проливы Юго-запада». Там много фьордов, глубоко врезавшихся в побережье и образующих островки. Они обычно очень маленькие, но есть два побольше — Секретарский и Резольюшн.

В 1849 году группа промысловиков высадилась на Резольюшн поохотиться на котиков. Накануне выпал снег, и кто-то из охотников обнаружил на снегу большие птичьи следы. Заинтересованные, они пошли по нему с собаками и вскоре увидели чудных птиц. Собаки бросились в погоню, а птицы помчались прочь с удивительной скоростью. Но вскоре собаки принесли хозяевам одну птицу. Она отбивалась лапами с яростью, поразившей даже бывалых охотников.

Конечно, промысловики не были натуралистами, но птица была явно «не та». Слишком крупная, с короткой шеей, с длинными крепкими ногами. Тяжелый клюв и ноги были красного цвета, перья на голове и горле — иссиня, пурпурно-синие на спине и шее. Часть спины и довольно маленькие крылья — оливково-зеленые, большие перья — крапчато-зеленые, а грудь и бока тела —• красивого пурпурно-голубого цвета. В перьях крыльев и хвоста больше металлического голубого оттенка, а нижняя сторона хвоста белая.

Пораженные окраской добычи, охотники не убили птицу, а поселили ее на судне, где она прожила 3—4 дня. Потом, не зная, что с ней делать дальше, ее убили, пожарили и съели. Но шкурку сберегли и продали потом, когда вернулись на базу.

По невероятному совпадению, она попала к тому самому Уолтеру Мэнтеллу, который приобрел останки из Вайнгонгоро на Северном острове. Все это он отправил отцу в Лондон. Там произошла немая сцена при получении посылки, ибо полувымершая форма с Северного острова оказалась живехонькой на Южном. Ученые сравнили рисунки возможного облика такахе с останками и еще больше поразились. Единственное теперь, что было им неведомо, — окраска.

Особь номер два появилась в 1851 году. По иронии судьбы, почти из тех мест — с Секретарского острова, где ее поймали сами маори. Обстоятельства поимки остались неведомыми, но маори совершили то, что и промысловики — съели птицу и сохранили шкурку. Она лежала в доме Мэнтелла и попала затем в Британский музей.

Получилось так, что первые две находки, сделанные новозеландцами — белыми и маори — не принесли науке удовлетворения. Теперь за дело взялись иностранцы. Австрийский парусник «Новара» за время кругосветного плавания, направляясь в южные моря, бросил якорь в порту Новой Зеландии. На борту был известный ученый Фердинанд фон Хохштеттер, человек энциклопедиуеских знаний. Он сделал все возможное, чтобы получить ноторниса, до сих пор известного по двум шкуркам и косточкам. Но остальные фрагменты скелета и внутренние органы не были известны зоологам. Никто не знал повадок, кроме того, что она скрытная и пугливая. Зоологи предполагали, что питается ноторнис растительным кормом. Несмотря на все усилия, профессору так и не удалось добыть такахе, хотя он и преуспел в других областях.

Немногим больше повезло и другим. Сэр Джеймс Гектор исследовал юго-западные области провинции Отато в 1863 году, и ему удалось найти маори, который добыл вторую птицу. Тот вовсе не считал, что птица редкая, и указал место, где «их полным-полно» — северозападная часть озера Те Анау, около небольшого озерца в долине, ведущей к Блай Саундс. Там сэр Джеймс слышал странные крики — «что-то вроде выпи с тонким свистом», но птицу не поймал. Никто не мог найти источник этих звуков.

В 1866 году знаток новозеландских птиц сэр Уолтер Лоури Баллер получил письмо от доктора Гектора, который писал ему, что «напал на след такахе возле Томпсон Саундс в средней части озера Те Анау в 1861—1862 годах». Гектор имел в виду исследование Гибсона, ботаника, новичка в Новой Зеландии, который видел большую птицу возле Мотупипи. Она была всего в футе от Гибсона в густой болотной траве. Описание походило на ноторниса. Доктора смущали два обстоятельства: первое — Гибсон не знал ничего о такахе и никогда не видел даже рисунка. Второе — Гибсон знал болотного петушка, нутехо у маори, и Porphyrio melanobusa у ученых, которые выглядят весьма похоже.

Болотный петушок, родственник такахе, похож на нее по окраске перьев, но клюв у него меньше, а ноги, наоборот, длиннее, с длинными пальцами, и вообще он более легкий по весу, кроме того, умеет летать и не такой редкий. Область его распространения не ограничивается Новой Зеландией, а охватывает Новую Гвинею, Австралию и острова вокруг Новой Зеландии.

Спустя два года после письма Гибсона, видевшего такахе, сэр Баллер имел разговор с сэром Джоджем Грэем, который дважды был губернатором Новой Зеландии, а позже стал ее премьер-министром. Он бывал в районе западных шхер, и маори говорили ему там, что «такахе полным полно там», в одной из долин на островке Презервэшн. Но сам Грэй не мог поехать туда и такахе не зидел. Он лишь передал рассказ маори и был уверен, что они говорят правду.

В это время в Англии готовилась к выпуску книга о вымерших птицах. Авторы включили в нее и Notornis mautelli, они были уверены, что ее нет на свете.

Через несколько лет после выхода этой книги охотник на кроликов с собакой расположился лагерем в провинции Отато на Южном острове около реки Марароа в 9 километрах от озера Те Анау. Однажды в декабре 1879 года собака приволокла ему красивую птицу, сильно покусанную, но живую. Охотник добил ее и повесил на веревке у палатки. В это время охотника навестил местный чиновник Коннор, который увидел птицу и признал в ней такахе. Он забрал ее с собой, осторожно освежевал, снял мясо с костей. Так первый полный скелет попал в Лондон.

Далее следует финансовая интерлюдия. Третья такахе была выставлена на аукционе в британской столице. На нем присутствовали сотрудник Британского музея, которому было поручено приобрести скелет, но не дороже, чем за сто фунтов. Тут же был представитель Дрезденского музея, у которого были более обширные полномочия. Следуя инструкции, Британский музей отступился, когда цена зашкалила за стофунтовую отметку. Посланник из Дрездена прибавил пять фунтов и вернулся в Саксонию с птицей. В Дрезденском музее ученые вооружились микроскопом и обнаружили большое количество мелких различий между формами Северного и Южного островов. Нет, то был ноторнис, но другой вид. Дрезденские ученые окрестили его Notornis hochstelleri — в честь австрийского исследователя.

Еще несколько лет прошло без находок, и снова раздались голоса, что та, последняя, была последней на самом деле. В ноябре 1884 года мистер Р. Генри нашел неполный скелет около того же озера Те Анау, а спустя еще 8 лет мистер Э. Гамильтон доставил еще два достаточно полных набора костей из тех же мест. Все скелеты выставлялись в новозеландских музеях с комментариями, что это все, что осталось от такахе. Часть скелетов перевезли в Англию — на всякий случай, чтобы не потерялись...

Приблизительно в это же время на сцену выходит другой австриец — Андреас Рейшек. Он был восхищен страной, будущее которой тогда (особенно это касалось коренных жителей) представлялось довольно трагичным. Маори были практически вымирающим этносом. Природа островов, приносимая в жертву британским коммерсантам, подвергалась разграблению. Фауна и флора были обречены, нужно было спасать то, что еще жило, и спасать немедленно. Рейшек приложил немало сил для этого, и написал книгу «Умирающий мир».

Рейшек провел на островах более десяти лет, пытаясь кроме всего прочего найти такахе, но так и не поймал ее, умирая с мыслью, что она исчезла с лица Земли. Теперь мы знаем, почему ему не повезло. Он искал слишком далеко на севере. Место, где он нашел бы ее, несомненно, — как раз там, где обозначили его маори в рассказе Гектору — берега озера Те Анау.

Надо сказать, что новозеландцы не проявляли большого восторга по поводу того, что все три экземпляра их редчайшей птицы покинули страну и заняли место в европейских музеях. И все же они добыли еще один экземпляр — случайно. Некий мистер Росс гулял по берету средних фьордов на озере Те Анау вечером 7 августа 1897 года. Собака неожиданно рванула в кустарник и вернулась с... такахе, правда, слегка «потраченной». Птица вскоре погибла, но Росс узнал ее сразу. Они с братом отнесли ее за 25 миль , на южный конец озера, и отослали оттуда в Инверкаргилл. Удалось препарировать не только скелет и шкуру, но и внутренние органы, и птицу продали новозеландскому правительству за 250 фунтов стерлингов. Птица до сих пор находится в экспозиции Дюнединского музея.

А потом — снова тишина... в течение полувека!

Из-за того, что ни одной такахе не появилось перед взорами ученых за столько лет, большинство специалистов заканчивали свои главы о ноторнисе фразой: «исключительно редка, возможно, вымерла». Впрочем, от прямого утверждения они всегда воздерживались. Время от времени приходили свидетельства о таинственных следах на снегу. Маори иногда сообщали, что такахе теперь живут высоко в горах и лишь изредка спускаются вниз к озеру.

Так или иначе, но надо признать, что район озера Те Анау никогда не был заброшенной и недоступной территорией, как, скажем, внутренние районы Гренландии или центральные пустыни Австралии. Передо мной цветной буклет, выпущенный туристским управлением под названием «Шхеры Милфорда». Это самые северные из фьордов юго-запада страны. В буклете рекомендуются наиболее интересные маршруты. Сначала турист прибывает в Ламсден, потом автобусом следует в Те Анау. Далее в его распоряжении пароходик и поездка в любую часть озера. Подходит он и к,восточной части озера, месту, где сегодня может встречаться такахе, оно заросло кустарником, это уютная долина между двух гор.

В 1947 году физик Джефри Орбелл из Инверкаргилла углубился в лес именно в этой части Те Анау. Лес понемногу редел, становилось больше травы. Орбелл стал подниматься в горы до 3 тысяч футов. Там он заметил небольшое озерцо, о котором ему говорили егеря. Но оно не было почему-то нанесено на карту. Орбелл и его спутники не только слышали там странные птичьи голоса, но и обнаружили еще кое-что более существенное: отпечаток лапы в грязи. Такахе ли принадлежал он? Позже оказалось, что — да.

Открытия на неведомом озере были для Орбелла неожиданностью. На следующий год, поздней осенью 1948-го, он вооружился камерами с цветной пленкой и сетями для ловли птиц. Такахее снова заметили и, что называется, забросили невод. И поймали сразу двух! Их осмотрели, зарисовали и сфотографировали, а затем отпустили. А Орбелл вернулся в Инверкаргилл, чтобы поведать людям быль об ожившей птице и проявить пленку.

В январе 1949 года он снова приехал в эти места, известные теперь как «земля такахе». Экспедиция удалась на славу. Он не только установил, что такахе — полные вегетарианцы (об этом Орбелл подозревал раньше), но и нашел гнезда. Само собой, они лежали на земле, ибо птица не умеет летать.

Экспедиция обследовала около 30 гнезд. Выяснилось, что пара производит каждый год только одного «цыпленка», но до сих пор это еще не проверенный факт. Маленькие такахе совершенно непохожи на своих родителей, они просто черные. В последние годы видели в общей сложности около двух десятков птиц и, по всей видимости, они принадлежат к двум основным колониям, в соседних долинах. Всего там, по оценкам, от 50 до 100 особей. А может, колоний и больше?

По результатам трех экспедиций Орбелла правительство приняло меры. Заповедными объявлены.гораздо большие территории, чем непосредственно ареал такахе в этой области. Они охватывают районы, где птицы могут обитать. Принимаются меры против возможных врагов такахе — различных грызунов. Новозеландцы берегут птицу, которую несколько раз вписывали в число вымерших. И, судя по судьбе гаттерии, они могут преуспеть в этом.

Как вы помните, Уолтер Мэнтелл отправлялся в Новую Зеландию в поисках моа, но прославился как первооткрыватель такахе. И, раскрывая тайну этой птицы, он постиг еще одну загадку, до сих пор не решенную. Эта тайна вошла в анналы науки самым благородным образом. Вечером 12 ноября 1850 года в королевском Зоологическом обществе Лондона состоялось собрание. Докладывал доктор Гидеон Алгернон Мэнтелл, и касался доклад уже известного ноторниса. Но у Мэнтелла было еще что сообщить собравшимся.

— Небезынтересно отметить, что во время путешествия Уолтера Мэнтелла от полуострова Бэнкс до берегов Отаго он неоднократно слышал от местных жителей истории о таинственном четвероногом животном, но, конечно, не о крысе. После того, как он встал лагерем в Аровенца в области Тумару, маори уверили его, что в 10 милях вглубь территории живет четвероногое, которое они называют кауреке и что таких животных там так много, что их предки держали их в доме как домашних животных. Оно, по описаниям, было два фута длиной, с грубой шерстью и больше напоминало выдру, чем бобра или утконоса. Мэнтелл упросил нескольких маори отправиться в указанное место, но те вернулись, ничего не добыв. Мой сын же верит в это существо, и оно, по его словам, вымерло только-только в наши дни...

Это самое первое из опубликованных свидетельств о таинственном животном. Один из первых новозеландских журналистов Эрнест Диффепбах писал в своей книге «Путешествие по Новой Зеландии» (Лондон, 1843), что наземных зверей на островах не имеется. Известно, что из всех млекопитающих там обитают лишь летучие мыши. Одна из них близко родственная австралийской форме, другая типична только для Новой Зеландии. На местах их определяют как длиннохвостых п короткохвостых летучих мышей.

Маори рассказывали, что когда они прибывали на Ао-те-роа (длинное белое облако) с Гавайки, своего дома (скорее всего, это остров Райатеа в 120 милях к северо-западу от Таити) на каноэ, они доставили с собой собак, которых использовали как источник мяса. Основная волна мигрантов маори на Новую Зеландию была в 1350 году, но собак этих упоминал еще Кук как одно из млекопитающих, которых он видел. Другим была черная крыса, редкая в те времена, маори ели ее тоже. Маори называли эту крысу киоре, она получила латинское название mus maorium. Но зоологи еще в 1860 году не обнаружили различий между крысой маорийской и обычной, распространенной на островах Тихого океана, — Mus exulans. И Альфред Рассел Уоллес указал в своей известной книге «Островная жизнь» ( 1892 г .), что речь идет об обычной австралийской или европейской черной крысе, прибывшей на судах из Австралии.

Но загадочное четвероногое Мэнтелла имело и другие имена. Был такой исследователь из Бонна — Иоханн Франц фон Хааст. В декабре 1858 года он прибыл в Окленд, работал геологом и оставил свой след в этой науке, был он и музыкантом, играл на скрипке. Так вот, этот Хааст узнал название неведомого зверя. Маори именовали его вайтореке, или вайтотеке. Я не смог перевести его на английский, но в глоссарии, приложенном к книге Диффенбаха, «вайпа» означает «река», «вайеке» — болото или пруд, «вайере» — водопад, «вайкаре» — чистая вода, а «вайтанги» — шумная вода. Значит, у вайтореке что-то общее с водой, может, это означает «жить в воде» или что-то в этом роде.

Фердинанд Хохштеттер, приехав в Новую Зеландию, познакомился с Хаастом. Позже, когда он писал книгу об этой стране, обратился к нему — что нового тот может сообщить. Ответ Хааста напечатан в книге в качестве примечания:

«Мой друг Хааст пишет мне о вайтореке 6 июня 1861 года:

«В 3500 футах над уровнем моря, в нижнем течении реки Эшбертон (Южный остров, провинция Кантербери) в районе, где кроме меня, еще не ступала нога человека, я видел его следы во многих вариантах. Они похожи на отпечатки лап нашей выдры, но мельче. Само животное наблюдали двое джентльменов, у которых овечья ферма на берегу реки Херон неподалеку. Оба видели, что зверек темно-коричневатого цвета, ростом с кролика. Он издал свистящий звук и скрылся в воде среди зарослей». Это все, что мог сообщить Хохштеттер. Хааст так и не видел его самого, хотя следы попадались часто.

Но таинственный зверь появился в другом источнике. В 1855 году в Лондоне вышла книга преподобного Ричарда Тейлора «Те ика А Мауи, или Новая Зеландия и ее обитатели». Примечание на странице 394:

«Человек по имени Сеймур из Отаки говорит, что видел на Среднем острове близ Даски-бей, на юго-западном берегу, животное, которое он назвал мускусной крысой по запаху, который оно издавало. У него был толстый хвост и оно походило на фрукт кие-кие, похожий, в свою очередь, на хвост бобра. Это наблюдение подтвердилось данными местного натуралиста, который утверждал, что оно вдвое больше норвежской крысы и у него большой плоский хвост. Некто Том Криб, который катался на паруснике по соседству с Даски-бей в течение 25 лет, заявил, что хотя сам и не видел «бобра», но натыкался на его владения — выкопанные желобки в отвесном береге и норы, похожие на соты с двумя входами — один над плотиной, второй — под ней. Местные жители видели «крыс», которые, по их словам, «в момент» уходили под воду, когда люди приближались к ним...»

Со временем сообщения о вайкореке становились все реже и реже, пока совсем не прекратились, а в книгах о Новой Зеландии они содержались исключительно в примечаниях. Но натуралисты отдали бы все, чтобы узнать, кто же живет в местных реках и озерах. В Новой Зеландии сохранились киви и туатара и если там выжило какое-то животное, оно могло оказаться таким же древним, как они!

Район, где его можно поймать, довольно легко очертить. Все сообщения, за малым исключением, касались Южного острова, а точнее, его южной оконечности. Уолтер Мэнтелл слышал историю на восточном побережье близко к полуострову Бэнкса. Юлиус Хааст видел следы приблизительно там же. Таким образом, его ареал где-то в районе озера Херон и Даски-бей. Но самое первое сообщение тоже ведь пришло из Даски-бей! И опять же это примечание, на сей раз из уже упомянутой книги Уолеса «Островная жизнь»:

«Животное, описанное капитаном Куком в гавани Пикерс в Даски-бей («Второе путешествие Кука», том 1) может быть тем самым зверем. Он пишет: «Четвероногое животное было замечено 3—4 людьми, но так как все описания не совпадают друг с другом, я не могу сказать наверняка, что это за зверь. Все, однако, согласились, что он размером с кошку, на коротких ногах, мышиного цвета. Один из моряков, которому повезло больше других, заявил, что у зверька пушистый хвост, похожий на шакалий». Он не имел ничего общего и с местными собаками, по крайней мере, ни один свидетель не дал такого сравнения.

Прошу прощения, но это конец истории. Вайкореке так и не найден, и самое последнее свидетельство о нем — в книге У. Мартина «Книга о природе Новой Зеландии» 1930 года, и даже на этот раз — сноска: «Кроме двух видов летучих мышей в Новой Зеландии больше нет млекопитающих, хотя по-прежнему живы предания о какой-то местной выдре».

А теперь, наконец, о моа, охота за которыми и привела нас к такахе, а через них — к другим неведомым животным. Как и киви и гаттерия, моа известны человеку давно, но с какого точно времени — сказать уже невозможно. Большинство авторов лишь пересказывали из книжки в книжку разные басни и легенды.

Но есть хоть одна точная дата — 1839 год, когда первая кость моа попала в руки ученых. Таким исследователем оказался Ричард Оуэн и, по преданию, «неизвестный моряк» принес ее к нему и оставил, когда профессор был в отпуске. Когда Оуэн вернулся и осмотрел кость, то понял, что он перед открытием мирового значения. Он начал искать моряка, но тот как сквозь землю провалился. Словом, история в духе эпохи викторианской Англии. Но кость с обоими обломанными концами действительно существовала, и ее доставил в Англию хирург Джон Рул, и он виделся с Оуэном. Сначала тот не придал ей значения, приняв ее за «суповую кость» быка. Но по настоянию Рула он забрал ее с собой в музей, чтобы выяснить, кому же она может принадлежать. Когда же он увидел, что она очень похожа на страусиную, только невероятных размеров, он, мягко говоря, призадумался. Его коллеги, с которыми он обсуждал открытие, посоветовали не спешить с выводами — пусть появятся новые данные. Но Оуэн верил в свои силы и не нуждался в советчиках. Перед ним была кость птицы со строением страуса, но тяжелее и крупнее, и кость была не ископаемая! Значит, должны быть другие останки, если не живые птицы, решил он, и общественность в самой Новой Зеландии должна помочь ему! Он заказал 500 оттисков своего обращения и разослал среди миссионеров, торговых агентов, моряков в надежде на поддержку. Так случилось, что пока его материалы шли на дальние острова, появились новые доказательства — целое скопище костей моа.

Первыми сообщениями о Новой Зеландии были, несомненно, донесения Кука. Некоторые авторы писали, что когда корабль Кука бросил якорь, гигантская птица стояла на берегу и исчезла в чаще, когда лодка направилась к берегу. Сам Кук об этом не говорил: в его донесении нет, ничего, что бы указывало на существование моа. Так что молчание Кука расценивалось как доказательство того, что моа во время Кука уже существовал на островах.

С начала прошлого века много людей — главным образом, англичан — стали ездить в Новую Зеландию и писать книги о своих путешествиях. Странно, но шесть первых книг вообще моа не упоминали. Первой «ласточкой» стала книга Джоэла Полака, торговца, вышедшая в Лондоне в 1838 году. Он потерпел крушение на Северном острове в 1831 году и провел там шесть лет. Полак писал, что общался с маори, и те показывали ему большие кости. Он добавляет, что животные, которым они принадлежали, обитают на Южном острове, где они еще живы. К сожалению, Полак не говорит, кто ему это сказал. Маори? Или он сам сделал такой вывод?

Книга торговца Полака — обычное нехитрое повествование о жизни в Новой Зеландии, но упоминание о живых моа выделяет ее из числа других источников. Миссионер Уильям Коленсо упорно утверждает, что эта книга — мистификация. «Торговец Полак вообще не умел писать!» И не мог он видеть кости моа, он бы непременно прихватил их с собой! Все это Коленсо заявляет к тому, что не Полак, а он, преподобный отец, и был крестным отцом моа.

Не знаю, что вызвало такую нелюбовь Коленсо к Полаку. Наверное, сама книга о Новой Зеландии с именем Полака на обложке. Я прочел ее в нью-йоркской публичной библиотеке. И я не могу допустить, чтобы Полак, будучи торговцем, оказался неграмотным человеком! Зачем ему кости? Он торговал с людьми, которые не оценили бы их. Он переправлял товар в Китай, а там они явно ни к чему. Думаю, Полак знал, чем нужно торговать. Мистер Коленсо же слышал о моа от маори, который рассказал ему, будто большой старый моа устроил настоящий террор для местных жителей, живших вокруг горы Вакапунане. Он сам полагал, что это всего лишь легенда. Но когда узнал о моа от других людей, то решил летом 1841 и 1982 годов провести собственное расследование. Сам он так и не совершил путешествия, так как не сумел найти ни одного местного жителя, который бы согласился сопровождать его. Через несколько лет окрестные горы обследовали, но гиганта не обнаружили. Искал его крещеный маори. Человека, обратившего его в христианскую веру, звали преподобный отец Уильям Уильямс.

Собиратель костей моа, мистер Уильямс оказался более удачлив, чем остальные. И корзина с его находками отправилась тихим ходом в Лондон. Но тут вступили в силу странные британские таможенные законы, которые запрещали перевозку костей. В борьбу за кости включился сам Оуэн вместе с кооролевским зоологическим обществом, и результатом стал блестящий доклад палеонтолога о вымерших птицах Новой Зеландии на заседании общества.

Другим вопросом было — когда же вымерли моа и по какой причине? Что могли рассказать по этому поводу сами маори? Одна из легенд сохранилась благодаря губернатору Новой Зеландии Фиц Рою. В 1844 году он встретил старичка маори по имени Хауматанги. Старик с гордостью рассказал губернатору, что в детстве он видел капитана Кука. Это явно относится к путешествию 1773 года, и так как Хауматанги было около 85, значит к приезду Кука он был 13—14-летним подростком. Такое вполне можно допустить. Хауматанги рассказал, что последнего моа в его провинции видели за два года до этого. Думаю, что такое заявление имеет определенную ценность.

Другая история имела место попозже — о том, как вождь маори Кавена Паи-Паи мальчишкой принимал участие в охоте на моа. Событие относится к 1798—1799 годам. Два или три других маори, опрашиваемые в середине XIX столетия, вспоминали, как их деды рассказывали им, будто они еще охотились на моа. Они вспоминали детали, как атакованные моа становились на одну ногу и отбивались другой. Охотничий прием заключался в том, что несколько человек держало птицу в напряжении, а другие подбирались сзади с длинным тяжелым шестом и били по ноге, на которой стоял моа.

В 1858 году в Новую Зеландию поехал Фердинанд фон Хохштеттер. Он выслушал все истории, которые пересказал ему Юлиус фон Хааст. Конечно, Хохштеттер знал все ранние сообщения по Новой Зеландии и имел представление о том, что среди маори был нередок каннибализм. И он выдвинул теорию, которая вошла в книжки — на последующие 70 лет!

Маори прибыли в результате массовой миграции, это событие сегодняшние их потомки передают как «прибытие флота». В те времена на островах жило множество моа. Маори охотились на них ради мяса, и птицы эти были самыми крупными существами на островах. Их воспроизводство было медленным, утверждает Хохштеттер, и охота нарушила равновесие.

Кто-то менее известный, чем Хохштеттер, выдвинул другую теорию, по которой прибывшие маори застали уже вымиравших моа.

К концу прошлого века все, что было написано о моа, больше касалось разных теорий той или иной школы, нежели конкретных фактов. Те, кто утверждал, что моа вымерли рано, имели значительное число веских аргументов. Многим маори в промежутке между 1840 и 1860 годами показывали кости, и те признали, что они принадлежат именно этим птицам. Имелось несколько поговорок, в которых фигурировало слово «моа», типа: «исчезнуть, как моа». Считается, что это очень старые поговорки. Но тут. нужно учесть одно обстоятельство. Когда маори говорят: «Мой дед рассказывал мне...», не всегда можно воспринимать это буквально, ибо маори не делают различия между словами «дедушка» и «предок». Что касается старого Хауматанги, то он явно приукрашивал свои мемуары. И рассказы Паи-Паи можно воспринимать двояко. Первое: он действительно описал имевшие место события. Второе: он ничего не знал об охоте. Это основывается на факте, что имеется три свидетельства белых и только одно из них повторилось впоследствии.

Между тем, были обнаружены места, где убивали моа и варили их мясо — там нашли кости, то есть люди и животные несомненно жили одновременно. Осталось доказать — когда? Некоторые ученые считают, что на островах, кроме первых мигрантов «с флота» и маори как таковых, были еще так называемые, «охотники на моа». Другие их оспаривают, говоря, что именно маори охотились на гигантов. Эту идею опровергают сами маори. Они не хотят верить, что у них были другие предки, в называют «людей с флота» единственными прародителями, хотя маори значительно изменились на протяжении столетий.

Сегодня, кажется, все правы, хотя, как говорится, откуда смотреть. Значительное число стоянок охотников несомненно принадлежат маори. Некоторые другие явно не их, а иных ранних мигрантов, не организованных «во флот», как маори. Жалко, что охотники не умели рисовать и не запечатлевали своих жертв на скалах, как бушмены. Так что наши знания покоятся в прямом смысле слова на костях, найденных на всех трех островах. В отношении того, почему скелет — не главное доказательство их облика, представьте, какой археоптерикс получился бы у реконструкторов, имей они один скелет без перьев! Несколько перьев моа уцелели, но к каким именно видам они относились — неясно. Скорлупа яиц также не проясняет проблему, размер яиц не дает представления о параметрах самих птиц, их снесших. Как известно, яйца маленьких киви очень крупные. С другой стороны, яйца крупных казуаров относительно невелики.

Известны следы — и малых, и больших видов. Маленькие дают длину шага 20 дюймов , крупные — 30. Самые крупные похожи на отпечатки лап динозавров. Но есть определенная зависимость между размером следа и длиной шага — с одной стороны, и размерами птицы — с другой. И поэтому, по крайней мере, некоторые следы можно с уверенностью приписать тому или иному виду.

Моа ранних эпох сегодня делятся на пять основных родов, каждый с несколькими видами, которые достаточно сомнительны, так как от них имеются лишь незначительные фрагменты. Может быть, в наших научных книгах имеется куда больше видов, чем их существовало на самом деле, бывало ведь, что иногда самца и самку какого-то вымершего животного принимали за два разных вида, так как они значительно разнились по размерам.

Вот как можно представить себе эту картину.

Динорнис. Птицы, принадлежавшие к этому роду, были самыми рослыми в Новой Зеландии, их головы возвышались более чем на три метра над землей. Самым рослым среди них был динорнис максимус. У всех ди-норнисов были светлые кости.

Эуриаптерикс. Моа этого рода были приземистыми, невысокими, их рост не превышал двух метров. В отдаленные эпохи они были наиболее многочисленны. Известно пять четко определенных видов, шестой под сомнением.

Мегалоптерикс. Известно лишь два вида с Южного острова. Они крупнее обычных птиц, но мельче моа, не превышали полутора метров. Их можно было принять за гигантских киви.

Эгеус. Три вида, четвертый неизвестен, около полутора метров ростом.

Аномалаптерикс. Пять видов, четыре очень древние, ростом с мегалоптериксов, один вид достигал двух с лишним метров ростом — самый «молодой» из этого рода.

Закат эпохи моа труднообъясним. Ясно только, что даже если бы никто не заселил острова до капитана Кука, моа были бы крайне редки сегодня. Они медленно размножались, не умели летать и были очень глупыми. Мозг двухметрового моа был равен мозгу голубя.

Ученые попробовали определить возраст костей методом С-14. Замерили одну кость — 1300 лет! Но ученые не удовлетворились этим результатом. Дело в том, что замеренная кость принадлежала динорису, а Р. Дафф, директор Кантерберийского музея, и его сотрудники всегда считали, что эти птицы вымерли очень рано и что маори «с флота» встретили более поздних и приземистых эуриаптериксов.

Метод С-14 показал, что динорнис также жил и во времена прихода маори. Но особый интерес представляли изделия из кожи и перьев моа. У маори с Южного острова до сих пор много таких вещей, и Дафф датирует их XVII и XVIII веками. Но это представляется слишком далеким прошлым для таких вещей, ведь в Новой Зеландии климат влажный и органические вещества не могут храниться вечно. Эти вещи происходят с Южного острова, его самой южной кромки, того самого места, откуда получены рассказы о большой охоте на последних моа. Одна такая история занимает отрывок из книги сэра Уолтера Лоренса Баллера «История птиц Новой Зеландии», вышедшей в 1888 году: «Сэр Джордж Грэй рассказал мне, что в 1868 году он был на островке Презервейшн и встретил там группу из нескольких жителей, которые поведали ему о недавнем убийстве маленького моа, описали с чувством поимку 6 или 7 штук».