Кимелев Ю. Полякова Т. Наука и религия

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 2. Христианство и наука в Западной Европе эпохи средневековья

Астрономическое и физическое знание в XIII—XV веках

XIII век явился заметной вехой в истории всей европейской науки и особенно астрономии. Античная астрономия писалась по-гречески, поэтому перевод основных астрономических трактатов с греческого и арабского означал по сути дела создание латинского астрономического знания. В XII в. Европа уже имела латинские переводы «Синтаксиса» Птолемея, произведений Евклида, Аристотеля, Архимеда, астрономические таблицы аль-Хорезми и работы арабских астрономов — аль-Баттани и Тахиб Ибн Корры. В начале XIII в. к этим переводам добавились переводы произведений Александра Афродизийского и Прокла. В 1217 г . Михаил Скотт переводит «Книгу по астрономии» аль-Битруи, а также комментарии Ибн Рушда к аристотелевским трактатам «Физика» и «О небе», а в 1271 г . Вильем из Мербека переводит комментарий Симпликия к аристотелевскому трактату «О небе». Именно эти переводы и легли в основу развития европейской астрономии.

Благодаря переводам Михаила Скотта и Вильема из Мербека европейская наука унаследовала астрономию в том виде, в каком она закончила свое развитие в эпоху поздней античности, вкупе с комментариями Прокла, Симпликия, аль-Битруи и Ибп Рушда. Эти комментарии не только ничего не дали для решения ее базисного противоречия, но еще и усилили его, доведя до апории.

Напомним, что развитие античной астрономии привело к созданию астрономической системы Птолемея, которая резко противоречила принципам аристотелевской физики. Это противоречие между системой гомоцентрических сфер Аристотеля, физически обоснованной и потому общепринятой в качестве базисной картины мира, и эпициклически-эксцентрической системой Птолемея. Невозможность решить проблемы наблюдательной астрономии не нарушая принципы аристотелевской физики выявила противоречие между физикой и астрономией и привела последующих комментаторов к следующим выводам относительно статуса астрономического знания. Прокл а за ним Симпликий выдвинули «фикционалистскую» интерпретацию астрономии Птолемея, согласно которой (интерпретации) единственно истинной астрономической теорией является физически обоснованная теория гомоцентрических сфер Аристотеля. Эпициклически-эксцентрическая система мира Птолемея, нарушающая последовательное проведение геоцентрического принципа, признавалась фикцией, удобной для описания наблюдаемых движений светил и разного рода предсказаний.

Эта интерпретация была повторена арабскими и еврейскими учеными и философами — аль-Битруи, Ибн Рушдом, Маймонидом и в такой форме появилась в XIII в. на латинском Западе. Здесь этой проблемой занимался Фома Аквинский, в трудах которого это базисное противоречие античной астрономии получило предельное заострение. Фома Аквинский признавал систему гомоцентрических сфер Аристотеля единственно истинной, поскольку она согласовалась с физическими принципами. Эпициклически-эксцентрическую астрономию он считал полезной для предсказания явлений, однако подчеркивал, что из этого еще не следовала ее истинность. Здесь Фома следовал за Ибн Рушдом, заявляя, что истинные следования не гарантируют истинности гипотез. В «Сумме теологии» он писал: «Астрологический аргумент относительно эксцентрических и эпициклических движений выдвигается на том основании, что с их помощью можно спасти видимые явления движения небесных тел. Но этот аргумент не является полностью убедительным, поскольку спасение возможно и с помощью иных оснований». Фома не только не исключал возможность других гипотез, но и допускал их появление в будущем, в процессе развития астрономического знания. И в комментарии к аристотелевскому трактату «О небе» он утверждал, что гипотезы, принятые астрономами, не являются необходимо истинными. Хотя явления и объясняются через принятие этих гипотез, тем не менее нельзя сказать, что эти гипотезы истинны. Небесные явления, возможно, могут быть объяснены посредством еще неизвестных гипотез. Здесь же Фома в сжатом виде изложил историю астрономии и показал, что Птолемей хотя и дал убедительное толкование порядка следования планет, но на вопрос существования аномалий он не дал удовлетворительного ответа, поскольку все попытки их объяснения означали отклонение от аристотелевских принципов. «Спасение явлений» воспринимается Фомой как опасный противопринцип. Он дает понять, что попытки математической астрономии, возможно, полностью несостоятельны. В такой оценке он еще резче чем Прокл разводит физическую и математическую астрономии, ставя под вопрос саму возможность познания на основе математического рассуждения.

В результате расчленение физической и математической астрономии, осуществленное Проклом и Симпликием, приобретает в средневековье дисциплинарное разделение. С этого времени обучение астрономии осуществляется на факультете свободных искусств или медицинском, теория же гомоцентрических сфер рассматривается на теологических факультетах в рамках аристотелевской метафизики.

Благодаря Фоме аристотелевское учение приобрело в области наук о природе статус догматического авторитета. Христианизированные физико-космологические воззрения Аристотеля получили нормативное значение. Это означало, что в области наук о природе христианское мировоззрение наконец-то получило свою собственную, освященную авторитетом церкви, картину мира. С этого времени все вырабатываемое новое естественнонаучное знание, а также реактуализация старых теорий получают свой критерий истинности и своего верховного судью — соответствие или несоответствие Аристотелю.

Проблема онтологического статуса эпициклов и экс-центров широко обсуждалась в Парижском университете и в XIV в. Жан Буридан (1295—1358) отрицал их реальное существование и рассматривал лишь как удобные фикции на основе того, что круговое движение небесных тел должно обязательно осуществляться вокруг кого-то тела. Математическая точка не может быть центром движения. Поэтому эпициклы и эксцентры просто невозможны. Удобными фикциями, не имеющими отношения к реальности, считали эксцентры и эпициклы Ричард Уолингфорд (1292-1336) и Генри Гессенский (1325 —1397). Эта точка зрения была общепринятой не только в Париже и Оксфорде, но и во всей астрономии того времени.

Дисциплинарное расчленение астрономии, осуществленное Фомой Аквинским, привело к тому, что математическая астрономия стала существовать и развиваться более-менее автономно от физической, причем преимущественно под влиянием практических нужд. Уже в XIII в. началась деятельность по составлению астрономических таблиц и звездных календарей. Предпринимались также попытки написания самостоятельных трактатов, но они не отличались оригинальностью. Наиболее известным среди них был трактат Сакробоско «О сфере» (между 1244—1256), использовавшийся во всех университетских курсах по астрономии еще и в XIV — XV вв. Этот трактат состоит из четырех частей. В первой части рассматриваются понятия сферы, ее центра, оси, полюса мира, определяются количество сфер мироздания и присущие им движения, приводятся доказательства сферичности мира и повествуется о пяти аристотелевских элементах, из которых состоит мир. Во второй части рассматриваются те круговые движения, которые присущи девяти сферам. В третьей обсуждаются восходы и заходы, неодинаковая продолжительность дня и другие явления, связанные с движением Солнца. Четвертая часть посвящена рассмотрению механизма движения планет (каждая планета, исключая Солнце, движется по деференту и эпициклу), дается понятие экванта, исследуются причины затмений. Этот трактат был элементарной работой, описывавшей простейшие астрономические явления. Он был элементарным пересказом античной астрономии, почти полностью лишенным математического аппарата александрийской математической астрономии. Более того, Сакробоско излагал систему мира (который он называл «машиной»), ссылаясь на Птолемея, однако воспроизводил систему девяти сфер, куда более примитивную, но ставшую общераспространенной в Европе.

Приблизительно в то же время, что и Сакробоско, Роберт Гроссетест в Оксфорде написал одноименный трактат «О сфере». Так же как и Сакробоско, Гроссетест называл мир «машиной». Его «машина мира» состояла из обычного набора концентрических колец, вращающихся вокруг стационарной Земли. Твердая Земля окружена водой, воздухом и огнем. Затем идут сферы Луны, Меркурия, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера, Сатурна и неподвижных звезд, последняя называется также небесной твердью. Все окружает девятая сфера — перводвигатель. Гроссетест описывал зодиак и другие астрономические явления, такие, как восходы и заходы небесных светил, рассматривал равномерное движение планет и сферы неподвижных звезд, явление прецессии, затмений Луны и Солнца.

Сравнение работ Сакробоско и Гроссетеста, проделанное Г. Небельсиком, свидетельствует о том, что Сакробоско глубже и ближе к Птолемею излагает проблемы астрономии, чем Гроссетест. Именно поэтому работа Гроссетеста осталась в тени трактата Сакробоско.

Вторым по известности и распространенности в астрономической практике после трактата Сакробоско был анонимный трактат «Теории планет» ( 1300 г .), предположительно написанный Герардом Кремонским. В нем содержится восемь глав: 1) теория движения Солнца;

2) теория различных движений Луны; 3) теория движения головы Дракона; 4) теория движений трех верхних планет; 5) теория движений Венеры и Меркурия; 6) попятные движения планет; 7) широтные характеристики планет; 8) определение характеристик планет. В университетских астрономических курсах этот трактат изучался после работы Сакробоско и сопровождался таблицами и трактатами, посвященными астрономическим инструментам. В «Теории планет» несколько шире, чем в трактате «О сфере», разбирается механизм планетарных движений, но и он лишен строгой математической формы изложения и просто популярно повторяет основные положения «Синтаксиса» Птолемея.

Большое значение для восстановления знания античной астрономии имело создание «Альфонсовых таблиц», составленных в течение третьей четверти XIII в. как часть широкой научной и литературной программы, выдвинутой Альфонсом Х Кастильским. Из Испании они попали в Париж, где им в 1327 г . была придана новая форма Иоанном Саксонским, и уже в этой форме они получили широкое распространение на латинском Западе.

С середины XIII в. в Европе активизируется наблюдательная астрономическая практика. Она подчинена, главным образом, целям составления таблиц для вычисления дат церковных праздников. До середины XIII в. в систематичности и точности наблюдений первенствовали арабы, но с середины XIII в. лидерство перешло к латинским астрономам. С этого времени астрономия европейского Запада развивается на своей собственной основе. Широкое распространение получают различные астрономические инструменты, прежде всего астролябия и квадрант, создаются небесные карты и глобусы. Во второй половине XIV столетия выходит в свет «Трактат по астролябии» Джефри Чосера.

Расширение практики астрономических наблюдений и неудовлетворительность астрономических таблиц привели к необходимости проведения календарной реформы. Идея реформы принадлежит Роберту Гроссетесту и Роджеру Бэкону. Папа Климент VI приказал астрономам Жану де Муру и Фирмину де Беллевалю составить на эту тему доклад, который они и подготовили для него в 1345 г . Другой доклад был составлен кардиналом Пьером д'Элли для Констанцского собора в 1414— 1418 гг.

Однако несмотря на громадный скачок, который сделала европейская астрономия в XIII—XIV вв., ее достижений было недостаточно для осуществления такого дела, как календарная реформа. Во-первых, слишком мала была эмпирическая база астрономии. Все существовавшие астрономические таблицы были полны ошибок и плохо пригодны для практической деятельности. Например, лунные затмения 1450—1460 гг. наступали часом позднее, чем должны были происходить согласно Альфонсинским таблицам. Марс находился от звезды, с которой должен был совпадать, на расстоянии 2 градусов и т. д. Необходимо было создать новые таблицы, описать изменившуюся картину неба. Дело в том, что центр работы астрономов переместился из Александрии в Центральную и Северную Европу. А в результате получилось, что картина движения небесных светил, часы их восхода и захода не совпадали с наблюдаемыми Птолемеем. Поэтому уточнение таблиц потребовало новых систематических наблюдений.

Во-вторых, была еще и такая трудность, что среди многочисленных существовавших в то время переводов «Синтаксиса» не было ни одного достоверного. Поэтому следовало обратиться к оригинальному тексту, в котором были собраны и обработаны все астрономические знания древнего мира. Нужно было осуществить научный и филологический анализ текста, сличить рукописи, исправить ошибки переписчиков и комментаторов сделать грамотный перевод. Все это стало возможным не ранее конца XV — начала XVI в., поскольку лишь к этому периоду был накоплен достаточный опыт в критическом изучении и издании античной классики.

В-третьих, проблема состояла не только в филологическом анализе «Синтаксиса»: необходимо было еще понять его, что оказалось делом чрезвычайной сложности, поскольку в области математики Птолемей и его арабские комментаторы были далеко впереди европейских ученых. По свидетельству В. И. Вернадского, в XV в. в Европе еще не было развитой алгебры и тригонометрии, не говоря уже о более высоких разделах анализа. Математика того времени ограничивалась евклидовой геометрией и арифметическими задачами из области чисел и отдельными связанными с ними проблемами решений многоугольников. Кроме того, работа вовсе не была систематической: результаты одних терялись, другие вынуждены были начинать все сначала. Исключение составляли, пожалуй, только математики Мертоновского колледжа (XIV в.). Джону Модиту (ум. 1310), Томасу Бредвардину (ум. 1349) и Ричарду Уоллингфорду удалось выйти на уровень, сравнимый с арабской математической ученостью.

Только в XV в. в Европе появились астрономы, творчество которых можно оценивать по канонам александрийской математической астрономии. О состоянии астрономии и математики в XV—XVI веках см.:

Вернадский В. И. Очерки по истории современного научного мировоззрения. Лекция 10 // Вернадский В. И. В конце XIV — начале XV в. в Венском университете возник небольшой кружок математиков, занимающихся проблемами улучшения математических приемов, необходимых для исправления теории неба. Из среды этих математиков, находившихся под влиянием ученых Парижского университета, вышли Пурбах (1423—1461) и Региомонтан (1436— 1476).

Пурбах, получивший широкое гуманистическое образование и обладавший незаурядным филологическим талантом, начал с того, что принялся за филологический анализ «Синтаксиса» и перевод его на латинский язык. Кроме того, он усовершенствовал вычислительные методы «Синтаксиса», выработал начала тригонометрии и первые ввел тригонометрию в европейские астрономические вычисления. Он делал самостоятельные астрономические наблюдения и даже сохранились свидетельства улучшения им астрономических приборов. Наибольшей известностью он обязан трактату «Новые теории планет» получившему широчайшее признание и служившему учебником в университетских курсах астрономии. Его трактат основывался на птолемеевской теории и учитывал достижения арабских астрономов. Известным результатом Пурбаха было обнаружение им того факта, что Солнце занимает особое место среди планет: движение планет по эпициклам жестко скоррелировано с периодом обращения Солнца вокруг Земли. Однако он не сделал никаких выводов из этого факта, поскольку был убежден в верности геоцентрической космологии.

На этот факт обратил внимание его ученик Региомонтан — крупнейший среди астрономов докоперниканской эпохи. В отличие от своего учителя он попытался осмыслить это совпадение и писал в одном из своих писем о необходимости учета движения Земли. Однако в опубликованных им работах эта идея не нашла отражения — возможно, потому, что, как писал Ретик, Региомонтан «ушел из жизни раньше, чем воздвиг свои колонны». Ретик И. Георгия Иоахима Ретика о «Книгах вращении» Николая Коперника первое повествование к Иоанну Шонеру// Коперник Н. О вращениях небесных сфер. Малый комментарии. Послание против Вернера. Упсальская запись.

Региомонтан внес большой вклад в развитие тригонометрии, открыл ряд ее теорем, дал первое на Западе ее систематическое изложение, независимое от приложения к астрономии, впервые вычислил точные таблицы синусов, закончив этим работы Пурбаха и издав их под названием «Таблицы направлений». В 1474 г . он опубликовал сокращенный перевод «Синтаксиса», работу над которым начал еще Пурбах,— под названием «Извлечения из Альмагеста Птолемея». Эта работа была сделана по греческому экземпляру «Синтаксиса», привезенному в Европу бежавшим из Византии кардиналом Виссарионом.

Наибольшую же известность Региомонтану принесли его эфемериды, в которых были вычислены положения Солнца, Луны и планет с 1475 по 1506 гг. Эти эфемериды получили широкую известность и распространение но только среди ученых и астрономов, но и среди практиков-мореплавателей. Их имели и ими пользовались Васко да Гама, Колумб, Веспуччи. Таблицы Региомонтана представляли частное исправление Альфонсовых и не всегда сходились с наблюдениями, но были высоко оценены практиками.

Значение творчества Пурбаха и Региомонтана трудно переоценить. Они занимались тяжелейшей работой по восстановлению математической астрономической традиции, по расчистке поля для дальнейших исследований. Однако сколько-нибудь оригинального (по сравнению с Птолемеем) вклада Пурбах и Региомонтан не сделали. Современный историк науки О. Джинджерич утверждает, что анализ деятельности этих крупнейших астрономов XV в. показывает, что в те времена европейские астрономы только подошли к адекватному пониманию Птолемея.

В последние десятилетия широкое хождение получила концепция «кризиса птолемеевской астрономии» в эпоху средневековья. Этой концепции придерживался, в частности, современный западный историк и философ науки Т. Кун. Он заявлял, что средневековые астрономы, добавляя все новые и новые круги в астрономическую схему, просто залатывали прорехи птолемеевской системы, чтобы принудительно добиться ее соответствия наблюдениям. «Но время шло, и ученый, взглянув на полезные результаты, достигнутые нормальным исследованием благодаря усилиям многих астрономов, мог увидеть, что путаница в астрономии возрастала много быстрее, чем ее точность, и что корректировка расхождения в одном месте влекла за собой появление расхождения в другом». Кун Т. Структура научных революций. Говоря, что путаница в астрономии возрастала много быстрее, чем ее точность, и что корректировка расхождения в одном месте влекла за собой появление расхождения в другом, Кун, тем не менее, не в состоянии указать ни одного исторического примера такой корректировки.

Для доказательства того, что астрономия XIV— XV вв. не вышла за рамки Птолемеевой теории, и не предпринимала каких-либо ее модификаций, О. Джинджерич исследовал эфемериды XV столетия. Он предположил, что если бы такие улучшения птолемеевской системы имели место в XV в., то они необходимо были бы использованы И. Штоффлером, одним из выдающихся астрономов того времени, в его широко известном «Новом альманахе», вышедшем в Ульме в 1499 г . (для периода 1499—1531 гг.). Для проверки этой гипотезы он составил на основе Альфонсовых таблиц свои собственные эфемериды, которые точно совпадали с эфемеридами И. Штоффлера, и это убедило его в том, что и И. Штоф-флер использовал неизменную птолемеевскую систему, как она представлена в Альфонсовых таблицах. В результате исследования звездных альманахов XIII—XV вв. Джинджеричем был сделан вывод, что для предсказания планетарных движений еще в 1500 г . использовалась классическая (немодифицированная) птолемеевская теория.

«Я убежден,— пишет по этому поводу Джинджерич,— что усложненная система Птолемея с дополнительным количеством кругов явилась мифом последующего осмысления ситуации». Таким образом, нельзя говорить о «кризисе» теории Птолемея. Можно лишь зафиксировать тот факт, что к 1500 г . европейская астрономия вполне овладела античным наследием.

Мы уже говорили, что в отношении к теории эпициклов и эксцентров средневековые схоласты выступили единым фронтом, приняв их в качестве удобных математических фикций, однако в отношении широко понимаемой космологии Аристотеля, включающей в астрономию и физику, такое единство отсутствовало. Томистская линия развития астрономии оказалась тупиковой. Все предпринимаемые попытки спасти теорию гомоцентрических сфер Аристотеля, улучшить ее не увенчались успехом.

Кроме томистской линии развития астрономии в рамках средневековой философии природы существовала и другая, не менее мощная линия, которая привела в конце средних веков к росту эмпиризма, размыванию аристотелизма. Размывание корпуса аристотелевского знания и, прежде всего, его физики и космологии, связано с тем фактом, что некоторые их положения противоречили основным догматам христианской теологии, в частности, идеям свободы воли бога и божественного всемогущества.

Аристотелевский космос являл собою упорядоченное образование, в котором все было законосообразно и причинно обусловлено. Этот детерминизм аристотелевской физики и метафизики ограничивал свободу бога. Именно поэтому проникновение аристотелизма на латинский Запад вызвало в XIII в. бурные дискуссии в Парижском университете, результатом которых было осуждение в 1277 г . Парижским епископом Этьеном Тампье 219 тезисов. Осуждение 1277 г . было направлено против идей философского детерминизма и необходимости, почерпнутых из греко-арабских источников, особенно из работ Аристотеля и Аверроэса. Схоластические представители этого естественнонаучного детерминизма были готовы отрицать божественное творение мира, а также то, что бог мог сотворить более, чем один мир, что он мог двигать этот мир по прямой линии, оставляя позади пустое пространство, что он мог сотворить акцидент без субъекта и т. д. Способность бога сотворить эти и другие вещи была невозможна в природном мире Аристотеля и потому отрицалась и существенно ограничивалась ими. Именно такие притязания аристотелевской натурфилософии, ограничивающие свободу воли бога сотворить все что угодно, за исключением логического противоречия, были подвергнуты осуждению.

Несмотря на то что формально «Осуждение» ограничилось областью Парижского епископства, реально оно имело очень широкое влияние. Современные исследователи единодушны в том, что Осуждение 1277 г . существенно ограничивало претензии философии как независимой дисциплины, естественного разума и опыта и подчеркивало божественное всемогущество. Дунс Скотт, Уильям Оккам и их многочисленные последователи подчеркивали случайность божественного творения и его всемогущество совершить все что угодно, за исключением того, что содержит в себе логическое противоречие. Таким образом, все, что доказывал Аристотель относительно природного мира, могло с легкостью быть отменено или изменено абсолютной волей бога.

В истории философии и науки существуют две прямо противоположные оценки Осуждения 1277 г . с точки зрения его роли в дальнейшем развитии науки. Согласно первой, высказанной Пьером Дюгемом, «Осуждение» есть рождение науки Нового времени. А если следовать второй, принадлежащей Александру Койре, то окажется, что дискуссии об условиях возможности множества миров, которые бог мог бы сотворить, если бы захотел, но не сотворил, поскольку не захотел, были ограничены рамками теологических споров и не имели никакого значения для развития ни средневековой науки, ни науки Нового времени. Несколько отличную, пожалуй, промежуточную позицию в этом вопросе занимают современные американские ученые из Центра медиевистских и ренессансных исследований Калифорнийского университета Э муди и Э. Грант. Оценку А. Койре они считают неверной, а утверждения П. Дюгема несколько экстравагантными. «Вряд ли правомерно искать в Осуждении 1277 года истоки науки Нового времени, но является несомненным, что некоторые статьи его, а именно 34 и 49, оказали существенное влияние на дальнейшее развитие науки». Мы считаем возможным присоединиться к мнению Муди и Гранта, поскольку очевидно, что если даже статья 34, утверждающая, что бог мог сотворить более чем один мир, и статья 49 — что бог мог двигать небеса или мир прямолинейно, оставляя позади пустоту,— и не имели, как утверждает Койре, позитивных следствий для науки Нового времени, тем не менее, они оказали существенное влияние на ее развитие через критику аристотелевского знания, подтачивая и размывая основы его физики и космологии.

Аргументы против идеи возможности многих миров были высказаны задолго до 1277 г ., еще в трактате «О сфере» Сакробоско. Первый аргумент основывался на идее невозможности пустого пространства, доказанной Аристотелем в четвертой книге его «Физики»: если бы существовало несколько миров, они необходимо должны были бы находиться в разных местах, так как одно место может занимать только одно тело, т. е. между ними должно быть промежуточное пространство. Это пространство должно или быть занято телом, но это невозможно, так как это тело не может принадлежать ни к одному из миров, или быть пустым, однако пустого пространства, как показал Аристотель, не существует.

Второй аргумент против множественности миров Сакробоско черпал из первой книги трактата «О небе», где Аристотель утверждал, что если другие миры и существуют, их элементы и движения будут идентичны элементам и движениям нашего мира, а поэтому должны иметь один и тот же центр и одну периферию, т. е. необходимо должен существовать один мир.

Однако Сакробоско знал, что, несмотря на эти физические аргументы, существует немало теологов, которые, полагаясь на божественное всемогущество, утверждают возможность множественности миров. В ответ на это Сакробоско заявлял, что бог действительно всемогущ и если бы захотел, то сотворил бы не один мир, однако, природа его такова, что он не может сделать это одновременно. Таким образом, Сакробоско использовал традиционную схоластическую аргументацию, разведя актуальное и потенциальное творение. Аналогичным образом, между прочим, аргументировал в пользу невозможности множественности миров Фома Аквинский. Бог безусловно может создать множество миров, но если они будут подобны нашему, то они излишни, если же они различны, то ни один из них не будет совершенен, так как ни один не будет вмещать в себя тотальность природы чувственных вещей. В этом случае потребуется объединить все различные миры, чтобы создать совершенный мир. Поэтому лучше создать один совершенный мир, чем множество несовершенных.

Разделение божественного могущества на актуальное и потенциальное было традиционным выходом из противоречия аристотелевской физики и идеи божественного всемогущества. Однако после Осуждения 1277 г . содержание и характер аргументов резко меняются. Вырабатываются две различные позиции. Представители первой, будучи вынужденными признать способность бога создать сколько угодно миров, считали множественность миров физически невозможной и даже искали аргументы для подобного доказательства. Наиболее известным представителем этой позиции был Жан Жанден. Представители второй позиции не только серьезно рассматривали возможность того, что бог мог создать много миров, но предполагали, что он действительно создал их, и на этой почве критиковали традиционные аргументы аристотелевской физики. Среди приверженцев этой позиции были Годфри Фонтейн, Ричард Миддлтонский, Раймунд Луллий, Йоган Базолис, Уильям Оккам, Уолтер Барлей, Роберт Холкот, Уильям Уормский, Гаэтано да Тьене, Николай Орем, Томас Страссбургский. Именно этими схоластами была проделана работа по критическому пересмотру оснований аристотелевской физики и космологии, в частности, его утверждения одного единого центра Вселенной.

В первой книге трактата «О небе» Аристотель на основании идеи о том, что каждый элемент обладает только одним естественным движением, утверждал, что формально одинаковые элементы в различных мирах будут двигаться либо к одному центру, либо к периферии, из чего, например, вытекало абсурдное следствие, что частицы земли будут естественно двигаться в одном мире к центру, а в другом — к периферии. Это следствие нарушало фундаментальный принцип Аристотеля, согласно которому любой элемент обладает только одним естественным движением и поэтому предположение возможности многих миров оказывалось абсурдным. При рассмотрении этого положения Аристотеля Ричард Миддлтонский около 1300 г ., комментируя «Сентенции» Петра Ломбардского, писал, что даже если бы миры, которые создал бог, и были идентичны, как это утверждает Аристотель, из этого вовсе не следовало бы, что земля или ее частицы естественно двигались в одном мире к центру, а в другом — к периферии, так как необходимо обладали бы одним естественным местом. Ричард утверждал, что каждый мир — самостоятелен и самодостаточен, имеет свой собственный центр и периферию. А это значило, что если бы бог захотел создать много миров, то среди них не должно было бы существовать единственного и привилегированного центра.

Эта контраргументация получила широкое распространение в XIV столетии. Точно так же, как Ричард Миддлтонский, Уильям Оккам считал, что во Вселенной отсутствует привилегированный центр. Каждый из возможных миров является суверенным. То же самое в своих «Вопросах» к аристотелевскому трактату «О небе» писал и Жан Буридан, характеризуя аристотелевскую аргументацию в пользу существования одного мира и отрицание множественности миров как «недоказательные».

Кардинальный пересмотр аристотелевской космологии в рамках дискуссии о множественности миров был осуществлен Николаем Оремом (ум. 1382) в комментарии все к тому же аристотелевскому трактату «О небе», написанном им в 1377 г . Орем начинает с того, что переопределяет значения понятий «вверх» и «вниз» через их отношение к «легкому» и «тяжелому». Отказываясь от их трактовки как абсолютных, он утверждает, что тело может быть охарактеризовано как тяжелое и движущееся вниз, когда оно окружено легкими телами, где движение этих последних будет движением вверх. Их значение оказывается, таким образом, совершенно относительным. Такое взаимоотносительное понимание легкого и тяжелого, верха и низа делает излишним понятие естественного места. Далее рассуждение следует таким образом, что поскольку земля тяжелее всех окружающих ее тел, постольку она необходимо помещается в центре. Как видим, Николай Орем предложил новое объяснение направленности движения элементов, которое было прямо противоположно аристотелевскому.

В основе этих космологических взглядов лежали совершенно новые физические идеи, разработанные в Париже Жаном Буриданом и Николаем Оремом. Предложенная ими теория движения тола стала значительным событием в развитии физики. Согласно Аристотелю, движение тела осуществляется благодаря силе, с которой его толкает вперед вытесненный этим телом воздух. Движение возможно только как функция взаимодействия тела и среды. Буридан же рассматривает движение как результат двигательной силы, полученной телом в результате броска. Причем он фиксирует у тела наличие тенденции к продолжению движения в направлении броска (импульс). Импульс, считает Буридан, сохранялся бы вечно, если бы не уменьшался и не искажался встречным сопротивлением среды, или чем-либо склоняющим к обратному движению. Здесь налицо предвосхищение фундаментального для современной динамики принципа инерции. Понятие импульса используется Буриданом и для объяснения таких явлений, как свободное падение, вибрация струны, вращательное движение. Он определяет импульс количественно, как функцию от количества вещества и скорости, предугадывая здесь понятие момента в классической механике.

Орем, так же как и Буридан, пересматривает аристотелевскую теорию движения и создает свою теорию гравитации, согласно которой гравитация является не отношением физической сущности и естественного места, как у Аристотеля, а отношением между физическими сущностями. С этой точки зрения любое тело может двигаться не только по отношению к Земле, а огонь — к периферии универсума, но и по отношению к другим телам. Коперник впоследствии часто использовал физику Буридана и Орема, опровергая на ее основе аргументы Аристотеля против движения Земли.

Итак, необходимо отметить следующее. Дискуссия относительно абсолютной власти бога создать столько миров, сколько он хотел, подняла физические проблемы, породившие решения, большинство из которых не согласовывалось или прямо противоречило принципам аристотелевской физики и космологии, либо требовало адаптации аристотелевских принципов к ситуациям и условиям, которые сам Аристотель никогда не рассматривал. Особое значение имел тот факт, что дискуссия о возможной множественности миров разрушила саму основу аристотелевского космоса — геоцентризм, Земля перестала рассматриваться как единственно возможный центр Универсума.

Имманентная критика аристотелизма не замедлила сказаться в астрономии. В XIV в. развернулась широкая дискуссия относительно возможности суточного вращения Земли. Одни утверждали, что суточное вращение Земли невозможно, поскольку подобная гипотеза не соответствует видимым астрономическим явлениям. Согласно мнению других, гипотеза суточного вращения Земли более предпочтительна, поскольку лучше «спасает» астрономические явления. Третьи же утверждали, что обе гипотезы одинаково соответствуют видимым явлениям. Первую точку зрения представляли Майронис, Альберт Саксонский и Пьер де Лилль. Вторая не связана с какими-либо определенными именами. Сведения о ней мы имеем из очень коротких ремарок Майрониса, из которых ясно, что ее приверженцы не утверждают движение Земли как физически реальное. Исторически наиболее плодотворной оказалась третья точка зрения, которую представляли Жан Буридан и Николай Орем.

Жан Буридан утверждал, что относительность движения не позволяет нам определить, движется ли Земля или сфера Солнца. Он писал: «Если плыть на корабле и вообразить, что он находится в покое, а затем посмотреть на корабль, который действительно находится в покое, то покажется, что движется этот второй корабль... Аналогично этому можно утверждать, что сфера Солнца находится в покое, а Земля, несущая нас, движется». Буридан считал, что для астронома вполне достаточным является метод, спасающий видимость, независимо от того, так ли это в действительности. Явления могут быть спасены любым из этих методов, следовательно, выбирается тот метод, который больше правится. Этот выбор у Буридана определяется классическими физическими аргументами аристотелевской физики, которые использовал в свое время еще Птолемей в защиту идеи неподвижности Земли и с которыми пришлось бороться Галилею в защиту коперниканской системы мира. Буридан апеллировал к тому факту, что если бы Земля двигалась, то стрела, брошенная вертикально вверх, должна была бы упасть западнее, а не в той же точке, откуда была брошена.

Николай Орем, так же как и Буридан, отрицал движение Земли, однако его аргументация носила иной характер. Он указывал, что аргументы Буридана против движения Земли на самом деле свидетельствуют в пользу ее движения — воздух движется вместе с Землей и переносит стрелу, поэтому стрела и падает обратно в ту же самую точку. Эту мысль Орем подтверждал следующей аналогией: «Если человек находится на палубе корабля, движущегося очень быстро на восток, не зная об этом движении, и опускает свою руку вниз, ему покажется, что его рука проделывает только движение вниз... Я утверждаю поэтому, что никакой опыт никоим образом не может доказать, что осуществляет суточное движение:

Небеса или Земля». Показывая, что обе гипотезы одинаково приемлемы, и что ни разум, ни опыт не в состоянии сделать выбор, Орем разрешает проблему в пользу истины веры, а не разума.

Хотя, казалось бы, основным итогом дискуссий было подтверждение принципа статического геоцентризма, тем не менее, оно было подтверждением за отсутствием аргументов против. В дискуссии явно звучал мотив, что никакой опыт не может свидетельствовать в пользу суточного движения «Небес или Земли». Между тем уже древние указывали, что явления одинаково «спасаются» как движением Земли, так и движением Солнца. А физические аргументы Аристотеля безоговорочно «останавливали» Землю. Николай Орем разработал аргументы, направленные именно против аристотелевской физики. Их-то, эти аргументы против аристотелевского доказательства неподвижности Земли, позже почти буквально повторил Коперник.

Наряду с дискуссией о суточном вращении Земли на дальнейшее развитие астрономии непосредственное влияние оказала мысль об относительности вообще любого движения. Ни Орем, ни Буридан не формулировали принцип относительности. Он, как известно, был сформулирован только Галилеем, но идея о том, что явления одинаково описываются как движением Земли, так и движением Солнца, получает у них подтверждение в физике и направлены на критику аристотелевских физических аргументов. Идея относительности движения как земных, так и небесных тел вначале функционирует как рабочее правило и затем формулируется в астрономии как принцип наблюдательной эквивалентности гео- и геолиоцентрических систем.

Таковы вкратце были итоги развития аристотелевской физической астрономии в Европе в XIII—XIV вв.

Противоречие между представлениями о космическом детерминизме и идеей всемогущего и всесовершенного бога, обладающего абсолютной свободой воли, привело не только к расшатыванию физики и космологии Аристотеля у оксфордских и парижских схоластов, но и к созданию новой космологической системы, осуществленному Николаем Кузанским (1401—1464). В космологии Кузанца получили формулировку и нашли теологическое оправдание идеи тождественности законов небесного и земного миров, отсутствия центра Вселенной, ее бесконечности. Именно эти идеи Николая Кузанского являются наиболее значимыми с точки зрения развития астрономической картины мира.

В трактате «Об ученом незнании» он пишет: «Машина мира будет как бы иметь повсюду центр и нигде окружность. Ибо ее окружность и центр есть бог, который всюду и нигде». Прямым следствием идеи бесконечности мира было отрицание неподвижного центра Вселенной, и Земля была лишена своего центрального положения. «В самом деле,— пишет Николай Кузанский, — если бы он (мир. — Лет.) имел центр, то имел бы внешнюю окружность, а тем самым имел бы внутри самого себя свои начало и конец, то есть мир имел бы пределом что-то другое, и вне мира было бы еще это другое, и еще пространство. Подобное далеко от истины».

Разумеется, было бы неверно видеть в космологии Николая Кузанского, в его отрицании неподвижного центра Вселенной и утверждении движения Земли предвосхищение теории Коперника. Проблемы, которые он решал, были теолого-космологическими, а не проблемами наблюдательной математической астрономии. Но рассматривая аристотелевскую концепцию космоса и обнаруживая возможность его альтернативного видения, он тем самым открывал путь коперниканству.

Особое значение при этом имеют разработанные Кузанцем аргументы против аристотелевских космоса и физики. В первую очередь это касается критики концепции абсолютного покоя и движения у Аристотеля, которая лежит в основе замкнутого геоцентрического космоса. У Кузанца движение универсально, однако не абсолютно, у него, в отличие от Аристотеля, характеристика «абсолютный» применяется только к богу, а не к миру:

«абсолютное движение есть покой и бог, а в нем свернуто и заключено всякое движение». «Поэтому невозможно... чтобы у мировой машины (machina mundana) эти чувственные земля, воздух, огонь, или что бы то ни было еще, были фиксированным и неподвижным центром». Земля в силу этого не является неподвижным центром, ведь покой, согласно Кузанцу, присущ только богу, Земля же совершает колебательное движение относительно постоянно изменяющегося центра. Она является такой же «сверкающей планетой», как и все остальные.

Творчество Николая Кузанского с очевидностью доказывает, что христианское мировоззрение не связано необходимо с геоцентризмом, теологическая концепция бога не предопределяет предпочтение геоцентрической системы. Тем не менее, в силу историко-культурных причин геоцентрическая космология была важнейшим компонентом средневекового мировоззрения, только через размывание которого было возможно появление новой астрономии. Поскольку средневековое мировоззрение носило религиозно-теологический характер, то и размывание геоцентризма, ставшего органической частью этого мировоззрения, могло быть обусловлено только теологическими мотивами и осуществлено в рамках теологических дискуссий. Именно это и было проделано в Париже и Оксфорде в XIII—XIV вв. в период проникновения аристотелизма на Запад и борьбы с аверроизмом, и получило свое законченное выражение во взглядах Николая Кузанского.

Таким образом, в рамках схоластики и у Николая Кузанского была осуществлена систематическая критика физики и метафизики Аристотеля, поколеблен целый ряд положений, служивших основанием геоцентрической системы мира, и созданы условия для развития новой науки Только благодаря этой работе стал возможным отказ от геоцентрического принципа, обоснованного физикой Аристотеля. Именно эта работа средневековых схоластов по критике Аристотеля позволила Копернику, по словам Ретика, предоставить философии «с большей тщательностью и старанием разобрать, является ли доказанным, что центр Земли будет также и центром мира» и приступить к решению астрономических проблем на совершенно новых основаниях. Ретик И. Иоганна Ретика о «Книгах вращении» Николая Коперника первое повествование к Иоанну Шонеру.