Ялом И. Лечение от любви

ОГЛАВЛЕНИЕ

10. В ПОИСКАХ СНОВИДЦА

- Секс - корень всего. Разве это не то, что Вы, ребята, все время говорите? Ну, в моем-то случае Вы правы. Взгляните на эту схему. Она демонстрирует некоторые интересные связи между мигренями и моей сексуальной жизнью.

Достав из портфеля толстый рулон, Марвин попросил меня подержать один край и старательно развернул трехфутовый график, на котором он педантично отмечал все приступы мигрени и все сексуальные опыты за последние несколько месяцев. Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить сложность диаграммы. Каждая мигрень, ее интенсивность, продолжительность и лечение были обозначены синим. Каждое сексуальное возбуждение, отмеченное красным, оценивалось по пятибалльной шкале согласно успехам Марвина: отдельно отмечались преждевременная эякуляция и импотенция - с различением между невозможностью сохранить эрекцию и невозможностью ее иметь.

Все это было трудно уяснить с одного взгляда.

- Тщательно проделанная работа, - сказал я. - Она должна была занять у Вас несколько дней.

- Мне нравилось этим заниматься. У меня это получается. Люди забывают, что у нас, бухгалтеров, есть графические способности, которые никогда не используются в работе со счетами. Вот, посмотрите на июль: четыре приступа мигрени и каждый сопровождался либо импотенцией, либо сексуальным актом, оцениваемым в один-два балла.

Я наблюдал за пальцем Марвина, указывающим на графики мигрени и импотенции. Он был прав: совпадение было впечатляющим, но меня все это начинало раздражать. Мой распорядок был нарушен. Мы только что начали наш первый сеанс, и я многое хотел бы узнать, прежде чем почувствую себя готовым исследовать схему Марвина. Но он так настойчиво развернул ее передо мной, что мне ничего не оставалось, кроме как наблюдать за его шершавым пальцем, прослеживающим любовные поражения прошлого июля.

Шесть месяцев назад у Марвина в возрасте 64 лет внезапно впервые в жизни начались ужасные мигрени. Он проконсультировался с невропатологом, который безуспешно пытался вылечить головные боли Марвина, а затем направил его ко мне.

Я увидел Марвина впервые всего несколько минут назад, когда вышел в приемную, чтобы встретить его. Он сидел там терпеливо - маленький, круглолицый мужчина с блестящей лысиной и совиными глазами, которые никогда не мигали, когда он глядел через огромные отсвечивающие хромированные очки.

Вскоре я узнал, что Марвин особено интересуется очками. После рукопожатия его первыми словами по дороге в мой кабинет был комплимент моей оправе и вопрос, кто ее делал. Я полагаю, что упал в его мнении, когда признал свое невежество в отношении имени производителя. Моя репутация упала еще ниже, когда я перевернул очки, чтобы прочесть клеймо на дужке, и обнаружил, что без очков не могу этого сделать. Я сразу понял, что, поскольку другие мои очки остались дома, нет иного способа сообщить Марвину обыкновенную информацию, которая его интересовала, поэтому я передал ему очки, чтобы он сам прочел этикетку. Увы, у него тоже было слабое зрение, и несколько первых минут сеанса ушли на поиски очков для чтения.

Прежде чем расспросить его в своей привычной манере, я обнаружил себя со всех сторон окруженным красно-синими схемами Марвина. Нет, в таком начале не было ничего хорошего. К тому же я только что закончил тяжелый, изнурительный сеанс с пожилой, немного чокнутой вдовой, у которой недавно украли сумочку. Часть моих мыслей еще оставалась с нею, и я вынужден был подстегнуть себя, чтобы перевести все внимание на Марвина.

Получив только короткую записку от невропатолога, я практически ничего не знал о Марвине, и после того как закончился ритуал обмена очками, начал с вопроса: "Какие жалобы?" Именно тут он и высказался в том духе, что "Вы, ребята, думаете, что секс - это корень всех проблем".

Я свернул рулон, сказал Марвину, что хотел бы подробно изучить его позже, и попытался восстановить ритм сеанса, попросив рассказать мне всю историю своего заболевания с самого начала.

Он сказал, что примерно шесть месяцев назад впервые в жизни начал страдать от головных болей. Симптомы были такие же, как при классической мигрени: предваряющая зрительная аура (вспыхивающие огни) и жесточайшие боли односторонней локализации, которые на несколько часов делали его ни на что не способным и часто требовали отдыха в постели в затемненной комнате.

- И Вы говорите, у Вас есть веские причины полагать, что Ваша сексуальная активность связана с мигренями?

- Вам это может показаться странным - для мужчины моего возраста и положения, - но Вы не можете отрицать факты. Вот доказательство! - он указал на рулон, теперь спокойно свернувшийся на моем столе. - Каждому приступу мигрени за последние четыре месяца на двадцать четыре часа предшествовала сексуальная неудача.

Марвин говорил четко и педантично. Очевидно, он подготовил эту речь заранее.

- В последний год я переживаю непроизвольные смены настроения. Я быстро перехожу от хорошего самочувствия к ощущению конца света. Но не делайте поспешных выводов, - для большей убедительности он потряс пальцем. - Когда я говорю, что чувствую себя хорошо, это не значит, что я маниакален - я уже прошел этот путь с невропатологом, который пытался лечить меня от маниакально-депрессивного расстройства литием - не добившись этим ничего, кроме осложнения на почки. Я могу понять, почему с докторами судятся. Вы когда-нибудь встречали случай маниакально-депрессивного психоза, начавшегося в 64 года? Вы верите, что мне нужно принимать литий?

Его вопросы раздражали меня. Они меня отвлекали, и я не знал, как на них ответить. Он что, подал в суд на своего невропатолога? Я не хотел быть втянутым в это. Слишком много вещей, с которыми надо разбираться. Я апеллировал к эффективности.

- Я буду рад вернуться к этим вопросам позже, но мы сможем лучше всего использовать наше время сегодня, если услышим всю Вашу историю болезни от начала до конца.

- Вы правы! Не нужно сбиваться с курса. Таким образом, как я говорил, я мечусь туда-сюда между хорошим самочувствием и чувством тревоги и депрессии - того и другого сразу - и всегда именно в депрессивном состоянии случаются приступы головной боли. У меня не было ни одной, пока это не началось полгода назад.

- А связь между сексом и депрессией?

- Я шел к этому...

Осторожнее, подумал я. Мое нетерпение показательно. Ясно, что он, а не я, собирается излагать все именно так. Ради Христа, прекрати подталкивать его!

- Ну, в это трудно поверить, но за последние 12 месяцев мое настроение полностью зависит от секса. Если у меня хороший сексуальный контакт с женою, мир кажется светлым. Если нет - депрессия и головные боли!

- Расскажите мне о своих депрессиях. На что они похожи?

- Как обычная депрессия. Я подавлен.

- Расскажите об этом побольше.

- Что сказать? Все выглядит черным.

- О чем Вы думаете во время депрессий?

- Ни о чем. В этом-то и проблема. Разве это не признак депрессии?

- Иногда, когда люди подавлены, у них в голове крутятся определенные мысли.

- Я занимаюсь самобичеванием.

- Как?

- Я начинаю чувствовать, что всегда буду терпеть неудачи в сексе, что моя жизнь как мужчины закончилась. Когда начинается депрессия, я жду мигрени через двадцать четыре часа. Другие доктора говорили мне, что я попал в заколдованный круг. Давайте посмотрим, как он работает: когда я подавлен, я становлюсь импотентом, а потом из-за своей импотенции я становлюсь еще более подавленным. Вот так. Но понимание не может разорвать заколдованный круг.

- Что может разбить его?

- Вы можете подумать, что спустя шесть месяцев я должен знать ответ. Я неплохой наблюдатель, всегда был таким. За это хорошему бухгалтеру и платят. Но я не уверен. Иногда у меня удачный секс, и все снова хорошо. Почему в этот день, а не в другой? Я не имею понятия.

Так продолжался наш сеанс. Объяснения Марвина были несколько резкими, точными, но скудными и наполненными клише, вопросами и комментариями других врачей. Он оставался в рамках клинического описания. Говорил о подробностях своей сексуальной жизни и не выказывал при этом ни смущения, ни стыда, ни каких-либо более глубоких чувств.

Один раз я попытался прорваться через наигранное добродушие "крепкого парня":

- Марвин, Вам, должно быть, нелегко говорить с незнакомым человеком об интимных аспектах своей жизни. Вы упомянули, что раньше никогда не беседовали с психиатрами.

- Дело не в интимности, а в психиатрии - я не верю психиатрам.

- Вы не верите в наше существование? - неуклюжая попытка пошутить, но Марвин не заметил ее.

- Нет-нет, не в этом дело. Просто я им не доверяю. И моя жена Филис тоже. Мы знакомы с двумя супружескими парами, которые консультировались у психиатров по поводу своих семейных проблем. Обе закончили в суде делом о разводе. Вы не можете обвинить меня в том, что я насторожен, не так ли?

К концу сеанса я был пока не способен дать рекомендацию и предложил еще один консультационный сеанс. Мы пожали друг другу руки, и, когда он покидал мой кабинет, я осознал, что рад его уходу. И сожалею, что придется еще раз с ним увидеться.

Марвин меня раздражал. Но почему? Из-за его поверхностности, поддразнивания, указывания пальцем и панибратского тона? Или из-за его намека на судебное разбирательство со своим невропатологом - и попытки втянуть меня в это? Или потому, что он управлял сеансом? Он навязал мне весь ход сеанса: сначала этим идиотским вопросом об очках, а затем своим распоряжением развернуть его схему, хотел я этого или нет. Я бы с удовольствием разорвал ее в клочья и наслаждался каждой минутой этого действия.

Но почему столь сильное раздражение? Ну, сорвал Марвин обычный ход сеанса. Ну и что? Он напрямик и весьма точно сказал мне, что его беспокоит. Он работал очень хорошо, если учитывать его отношение к психиатрии. В конце концов, его схема была полезна. Если бы это была моя идея, я был бы ею доволен. Может быть, проблема была не в нем, а во мне? Неужели я стал таким нудным и старым? Так погряз в рутине, что при первом же сеансе, который идет не совсем так, как мне хотелось бы, я становлюсь раздражительным и топаю ногами?

По дороге домой в тот вечер я продолжал думать о двух Марвинах - Марвине-человеке и Марвине-идее. Марвин из плоти и крови был неинтересен и раздражал меня. Но Марвин как проект был интригующим. Подумайте об этой необычной истории: первый раз в жизни устойчивый, прозаичный, совершенно здоровый до этого 64-летний мужчина, который занимается сексом с одной и той же женщиной 41 год, внезапно становится обостренно чувствителен к своим сексуальным успехам. Его самочувствие превращается в заложника его же сексуальной деятельности. Это событие жестоко (его мигрени исключительно сильные), неожиданно (до этого секс не создавал никаких необычных проблем) и внезапно (проявилось в полную силу ровно 6 месяцев назад). Шесть месяцев назад! Очевидно, ключ лежал здесь, и я начал второй сеанс с изучения событий, случившихся полгода назад. Какие изменения в жизни произошли тогда?

- Ничего существенного, - сказал Марвин.

- Невозможно, - настаивал я и задавал тот же самый вопрос по-другому. Наконец, я узнал, что шесть месяцев назад Марвин принял решение уйти на пенсию и продать свою бухгалтерскую фирму. Информация добывалась медленно, не потому, что он не хотел рассказывать мне об отставке, а потому что он не придавал этому событию большого значения.

Я думал по-другому. Вехи человеческой жизни всегда значительны, и немногие могут сравниться по важности с отставкой. Как может быть, чтобы отставка не вызывала глубоких чувств по поводу жизненного пути, его прохождения, всего жизненного замысла и его значения? Для тех, кто заглядывает в себя, уход на пенсию - это время подведения жизненных итогов, время осознания своей конечности и приближения смерти.

Но не для Марвина.

- Проблемы с отставкой? Вы, должно быть, смеетесь. Я для этого и работал - так что теперь могу уволиться.

- Не обнаружили ли Вы, что скучаете по чему-нибудь, связанному с работой?

- Только по головной боли. И я догадываюсь, что Вы можете об этом сказать - что я нашел способ взять ее с собой! Я имею в виду мигрень. - Марвин ухмыльнулся, довольный удачной шуткой. - Серьезно, за эти годы работа мне наскучила и опостылела. По чему, как Вы думаете, мне скучать - по новым бланкам счетов?

- Иногда отставка пробуждает важные чувства, поскольку это серьезная жизненная веха. Она напоминает нам, что жизнь проходит. Как долго Вы работали? 45 лет? А теперь Вы внезапно прекратили и перешли на новую стадию. Когда я уйду на пенсию, думаю, что яснее, чем когда-либо, осознаю, что жизнь имеет начало и конец, что я медленно двигаюсь от одной точки к другой и теперь приближаюсь к концу.

- Моя работа связана с деньгами. Таковы правила игры. В действительности отставка означает только одно: что я заработал достаточно денег и мне не нужно зарабатывать больше. В чем проблема? Я могу жить на проценты и ни в чем не нуждаться .

- Но, Марвин, что это значит - не работать больше? Всю свою жизнь Вы работали. Весь смысл Вашей жизни Вы черпали в работе. Мне кажется, есть нечто пугающее в том, чтобы бросить это.

- Кому это надо? Вот некоторые из моих компаньонов гробят себя, накапливая достаточно денег, чтобы можно было жить на проценты от процентов. Вот что я называю безумием - это им нужен психиатр.

Vorbeireden, vorbeireden * : мы говорили невпопад, не понимая друг друга. Вновь и вновь я предлагал Марвину заглянуть внутрь, принять, хотя бы на минуту, абсолютную точку зрения, определить глубинные проблемы своего существования - чувство своей конечности, старения и угасания, страх смерти, источник жизненных целей. Но мы говорили вразнобой. Он не понимал, игнорировал меня. Казалось, он скользит по поверхности вещей.

Устав путешествовать в одиночку по этим маленьким подземным шахтам, я решил держаться поближе к заботам Марвина. Мы поговорили о работе. Я узнал, что когда он был маленьким, родители и учителя считали его математическим вундеркиндом. В восемь лет он неудачно прослушивался для радиопередачи "Детская викторина". Но он никогда не обращал внимания на эти старые оценки.

Я заметил, что он вздохнул, говоря об этом, и спросил:

- Это должно было быть большой раной для Вас. Насколько она исцелилась?

Он предположил, что я, наверное, слишком молод, чтобы помнить, как много восьмилетних мальчиков безуспешно прослушивались для "Детской викторины".

- Чувства не всегда следуют рациональным правилам. Обычно нет.

- Если бы я предавался чувствам всякий раз, когда мне причиняли боль, я бы ничего не добился.

- Я заметил, что Вам очень трудно говорить о своих ранах.

- Я был один из сотен. Это не было большим горем.

- Я заметил также, что всякий раз, когда я пытаюсь приблизиться к Вам, Вы даете мне понять, что ни в чем не нуждаетесь.

- Я здесь, чтобы получить помощь. Я отвечу на все Ваши вопросы.

Было ясно, что прямым обращением ничего не добиться. Пройдет много времени, прежде чем Марвин сможет признаться в своей уязвимости. Я ограничился собиранием фактов. Марвин вырос в Нью-Йорке, единственный ребенок в бедной семье еврейских эмигрантов первого поколения. Он был первым по математике в маленьком городском колледже и экстерном окончил школу. Но он поторопился жениться - они с Филис встречались с 15 лет - и, поскольку не мог рассчитывать на чью-то материальную поддержку, решил стать школьным учителем.

После шести лет преподавания тригонометрии Марвин понял, что с него хватит. Он пришел к выводу, что главное в жизни - это быть богатым. Мысль о том, чтобы получать скудную учительскую зарплату еще 35 лет, была невыносима. Он был уверен, что решение преподавать в школе - серьезная ошибка, и в 30 лет занялся ее исправлением. После ускоренных бухгалтерских курсов он сказал "Прощайте!" своим ученикам и коллегам и открыл бухгалтерскую фирму, которая в конце концов оказалась очень прибыльной. С помощью удачных вложений в калифорнийскую недвижимость он стал богатым человеком.

- Это возвращает нас в сегодняшний день, Марвин. Куда лежит Ваш жизненный путь теперь?

- Ну, как я уже сказал, нет смысла больше накапливать деньги. У меня нет детей, - его голос стал мрачным, - нет бедных родственников, нет желаний, чтобы потратить их на что-то.

- Мне показалось, что в Вашем голосе была печаль, когда Вы говорили, что не имеете детей.

- Это старая история. Тогда я был разочарован, но это было очень давно, 35 лет назад. У меня много планов. Я хочу путешествовать. Я хочу пополнять мои коллекции - возможно, они заменяют мне детей - марки, плакаты к политическим компаниям, старая бейсбольная форма и "Ридер'с Дайджест".

Затем я изучил отношения Марвина с женой, которые, как он настаивал, были абсолютно гармоничными.

- Спустя сорок один год я все еще чувствую, что моя жена - великолепная женщина. Я не люблю расставаться с ней, даже на одну ночь. В самом деле, у меня теплеет внутри, когда я вижу ее в конце дня. Все мое напряжение проходит. Возможно, она для меня что-то вроде валиума.

По словам Марвина, их сексуальная жизнь была прекрасной до того, как начались эти неприятности полгода назад: несмотря на 41 год, казалось, сохранились и желание, и страсть. Когда начались периодические неудачи Марвина, Филис вначале проявила большое понимание и терпение, но в последние два месяца стала раздраженной. Только две недели назад она пожаловалась на то, что устала "чувствовать себя плохо", то есть возбуждаться и затем не испытывать удовлетворения.

Марвин придавал большое значение чувствам Филис и был очень расстроен тем, что не доставляет ей удовольствия. Он целыми днями ходил мрачный после своих неудач, и восстановление его равновесия целиком зависело от нее. Иногда она воодушевляла его одним лишь уверением, что по-прежнему считает его сильным мужчиной, но обычно ему требовалось какое-нибудь физическое утешение. Она мыла его в душе, брила, делала ему массаж, брала его мягкий пенис в рот и держала там нежно, пока он не наполнялся жизнью.

Как и в первый раз, я был поражен тем, что сам Марвин нисколько не удивлен своим собственным рассказом. Где было его любопытство по поводу того, что его жизнь изменилась столь драматическим образом, что его самообладание, счастье, само желание жить теперь целиком зависели от упругости его пениса?

Теперь пришло время дать Марвину рекомендации насчет лечения. Я не думал, что он подходящий кандидат для глубинной терапии. Причин было несколько. Мне всегда было трудно лечить тех, у кого отсутствовало любопытство. Я мог бы помочь ему обнаружить любопытство, но этот тонкий и долгий процесс не подходил для Марвина, который хотел быстрого и эффективного лечения. Когда я обдумал два прошедших сеанса, то осознал также, что он сопротивлялся любым моим попыткам проникнуть в его чувства глубже. Казалось, он не понимает - мы говорили вразнобой, он не интересовался внутренним смыслом событий. Он сопротивлялся и моим попыткам прямо вовлечь его в личный разговор: например, когда я спросил о его ранах или указал на то, что он игнорирует мои попытки приблизиться.

Я уже собирался дать ему формальную рекомендацию начать курс бихевиоральной терапии (подход, основанный на изменении конкретных аспектов поведения, в частности, супружеского общения и сексуальных установок и действий), когда, в добавление к своим мыслям, Марвин упомянул, что в течение недели у него было несколько сновидений.

Я расспрашивал о снах на первом сеансе, и, как и многие другие пациенты, он ответил, что хотя видит сны каждую ночь, не может вспомнить подробности ни одного из них. Я посоветовал ему держать блокнот рядом с кроватью, чтобы записывать сны, но Марвин, казалось, так мало интересуется своим внутренним миром, что я сомневался, послушается ли он меня, и даже не спросил об этом на следующем сеансе.

Теперь он достал блокнот и прочел серию сновидений:

Филис разгневалась и поругалась со мной. Она ушла домой. Но когда я провожал ее туда, она исчезла. Я испугался, что найду ее мертвой в большом соборе на вершине горы. Затем я пытаюсь влезть через окно в комнату, где должно находиться ее тело. Я на узком выступе высоко над землей. Я не могу двигаться вперед, но он слишком узкий, чтобы развернуться и идти назад. Я боюсь, что упаду, а затем мне становится страшно, что я спрыгну вниз и покончу с собой.

Мы с Филис раздеты и собираемся заняться любовью. Вентворт, мой партнер, который весит 250 фунтов , находится в комнате. Его мать за дверью. Приходится завязать ему глаза, чтобы мы могли продолжать. Когда я выхожу, я не знаю, что сказать его матери о том, почему мы завязали ему глаза.

Прямо перед входом в мой офис стоит цыганский табор. Все цыгане ужасно грязные - руки, одежда, сумки, которые они носят с собой. Я слышу, как мужчины шепчут и договариваются о чем-то с подозрительным видом. Я удивляюсь, как власти разрешают им открыто разбивать лагерь.

Земля под моим домом размывается водой. У меня есть огромный бур, и я знаю, что должен пробурить скважину в шестьдесят пять футов, чтобы спасти дом. Я наталкиваюсь на твердую породу, и вибрация заставляет меня проснуться.

Удивительные сны! Откуда они пришли? Возможно ли, чтобы они могли присниться Марвину? Я оглянулся, как бы надеясь увидеть кого-то другого, сидящего напротив меня. Но он все еще был здесь, терпеливо ожидая моего следующего вопроса, - с пустыми глазами, прячущимися за стеклами очков.

У нас осталось всего несколько минут. Я спросил Марвина, есть ли у него какие-нибудь ассоциации в связи с элементами этих сновидений. Они были для него загадкой. Я спрашивал о снах, и он их мне дал. Вот и все.

Несмотря на сны, я все-таки порекомендовал курс супружеской терапии, возможно, 8 или 12 сеансов. Я предложил несколько возможностей: я сам могу встретиться с ними обоими, или направить их к кому-то другому, или направить Филис с терапевту-женщине на пару сеансов и затем всем четверым - мне, Марвину, Филис и ее терапевту - встретиться для совместного обсуждения.

Марвин внимательно выслушал то, что я сказал, но его мимика была такой застывшей, что я совершенно не понял, о чем он думает. Когда я спросил, как он к этому относится, Марвин принял странно официальный тон и сказал:

- Я рассмотрю Ваши предложения и дам Вам знать о своем решении.

Был ли он разочарован? Чувствовал ли себя отвергнутым? Я ни в чем не мог быть уверен. В то время мне казалось, что я дал правильную рекомендацию.

Расстройство Марвина было острым и поддавалось, как я думал, короткой когнитивно-бихевиоральному терапии. Кроме того, я был убежден, что он не получит пользы от индивидуальной терапии. Все говорило против этого: он слишком сильно сопротивлялся; на профессиональном языке он имел слишком мало "психологических наклонностей".

Однако было жаль, что я упустил возможность глубинной работы с ним: динамика его ситуации изумляла меня. Я был уверен, что мое первое впечатление близко к истине: отставка разожгла в нем тревогу по поводу конечности жизни, старения и смерти, и Марвин пытался справиться с этой тревогой с помощью сексуального мастерства. На сексуальный акт было поставлено так много, что он оказался переоцененным и перегруженным.

Я полагал, что Марвин ошибался, считая секс основой своих проблем. Как раз наоборот - секс служил неэффективным средством, с помощью которого он пытался справиться с тревогой, исходящей из более фундаментальных источников. Иногда, как впервые показал Фрейд, тревога, вызванная сексуальностью, выражается другими, косвенными средствами. Возможно, столь же часто случается обратное: тревога другого рода маскируется под сексуальную тревогу . Сон о гигантском буре выразил это как нельзя ясно: земля под ногами Марвина размывалась (распространенный зрительный образ отсутствия опоры), и он пытался справиться с этим с помощью бурения - с помощью своего пениса длиной 65 футов (то есть 65 лет)!

Другие сны доказывали существование дикого мира под безмятежной внешностью Марвина - мира, кишащего смертью, убийствами, самоубийствами, яростью к Филис, страхом перед грязными и угрожающими фантомами, появляющимися изнутри. Особенно загадочным был мужчина с завязанными глазами в комнате, где Марвин и Филис собирались заняться любовью. Исследуя сексуальные проблемы, всегда важно выяснить: не присутствует ли при любовном акте кто-то третий? Присутствие других - призраков родителей, соперников, других любовников - сильно осложняет сексуальный акт.

Нет, бихевиоральная терапия была наилучшим выбором. Лучше всего было держать закрытой крышку этого подземного мира. Чем больше я думал об этом, тем больше был доволен, что сдержал свое любопытство и действовал планомерно и бескорыстно в интересах пациента.

Но рациональность и точность в психотерапии редко вознаграждаются. Через несколько дней Марвин позвонил и попросил о новой встрече. Я ожидал, что Филис придет с ним, но он пришел один и выглядел встревоженным и осунувшимся. Никаких вступительных ритуалов в тот день не последовало. Он перешел сразу к делу:

- Сегодня плохой день. Я чувствую себя несчастным. Но сначала я хочу сказать, что высоко ценю рекомендацию, которую Вы дали на прошлой неделе. Честно говоря, я ожидал, что Вы посоветуете мне приходить к Вам четыре раза в неделю ближайшие три или четыре года. Меня предупреждали, что Вы, психиатры, делаете это независимо от проблемы. Не то что я виню Вас - в конце концов, это бизнес, и Вы, ребята, должны на что-то жить.

Ваш совет насчет супружеской терапии имеет смысл для меня. У нас с Филис действительно есть некоторые проблемы в общении, больше, чем я рассказал Вам на прошлой неделе. На самом деле я приукрасил ситуацию для Вас. У меня были некоторые трудности с сексом - не такие серьезные, как сейчас, - которые заставляли мое настроение колебаться в течение двадцати лет. Поэтому я решил последовать Вашему совету, но Филис не согласилась. Она отказалась пойти к священнику, к супружескому терапевту, к сексологу - ко всем. Я просил ее прийти один раз и поговорить с Вами, но у нее мозоль на пятке.

- Как это произошло?

- Я дойду до этого, но сначала я хочу обсудить еще две вещи. - Марвин остановился. Вначале я подумал, что он должен перевести дух: он выпалил свой монолог на одном дыхании. Но Марвин отвернулся, высморкался и тайком вытер глаза.

Затем он продолжил:

- Я качусь вниз. На этой неделе у меня была самая ужасная мигрень, и мне пришлось обратиться в медпункт, чтобы сделать инъекцию.

- Я подумал, что Вы сегодня выглядите утомленным.

- Головные боли убивают меня. Но еще хуже, что я не могу спать. Прошлой ночью мне приснился кошмар, который разбудил меня около двух часов утра, и я проигрывал его весь остаток ночи. Я все еще не могу выкинуть его из головы.

- Давайте перейдем к нему.

Марвин начал читать сон таким механическим голосом, что я остановил его и применил старое изобретение Фрица Перлза: попросил его начать сначала и описать сон в настоящем времени, как будто он переживает его прямо сейчас. Марвин отложил свой блокнот и по памяти повторил:

Двое мужчин, очень высоких, бледных и худых. В полном молчании они скользят по темному полю. Они одеты во все черное. В высоких черных шляпах трубочистов, длинных черных пальто, черных гетрах и ботинках, они напоминают викторианских гробовщиков или лакеев. Внезапно они подходят к коляске, где лежит маленькая девочка, завернутая в черные пеленки. Не произнося ни слова, один из мужчин начинает толкать коляску. Проехав короткое расстояние, он останавливается, обходит коляску вокруг и своей черной тростью, у которой теперь раскаленный добела наконечник, разворачивает пеленки и медленно вводит белый наконечник в вагину младенца.

Этот сон поверг меня в оцепенение. В моем сознании сразу же возникли четкие образы. Я с изумлением посмотрел на Марвина, который, казалось, не был тронут и не оценил мощь своего собственного творения, и мне пришло в голову, что это не его сон, это не может быть его сон. Такого рода сон не мог исходить от него : он был просто медиумом, чьи губы произносили текст. Каким образом, спрашивал я себя, мне встретиться со сновидцем?

В самом деле, Марвин укрепил эту странную догадку. У него не было чувства близости с этим сном, и он относился к нему как к какому-то чужому тексту. Он все еще переживал страх, когда пересказывал его, и тряс головой, как будто пытался отогнать неприятное впечатление от этого сна.

Я сосредоточился на тревоге.

- Почему сон был кошмаром? Какая конкретно часть сна была пугающей?

- Когда я думаю об этом теперь , то последняя часть - введение трости в вагину ребенка - кажется ужасающей. Но не тогда, когда я видел этот сон . Тогда кошмаром казалось все остальное - бесшумные шаги, чернота, дурные предчувствия. Весь сон был пропитан страхом.

- Какое чувство во сне было по поводу введения трости в вагину младенца?

- Вообще говоря, эта часть казалась почти успокаивающей, как будто она усмиряла сон - или, скорее, пыталась. На самом деле нет. Все это не имеет никакого смысла для меня. Я никогда не верил в сны.

Я хотел задержаться на этом сне, но должен был вернуться к требованиям момента. Тот факт, что Филис отказалась поговорить со мной даже один раз, чтобы помочь мужу, который был в кризисе сейчас, разрушало созданную Марвином картину идиллического, гармоничного брака. Я должен был действовать осторожно, из-за его страха (который Филис, очевидно, разделяла), что терапевты суют свой нос в семейные проблемы и потом смеются над ними, но я должен был быть уверен, что она твердо настроена против супружеской терапии. На прошлой неделе я спрашивал себя, не чувствовал ли Марвин себя отвергнутым мной. Возможно, это была уловка, чтобы манипулировать мной и заставить предложить ему индивидуальную терапию. Как много усилий на самом деле приложил Марвин, чтобы убедить Филис вместе с ним участвовать в лечении?

Марвин заверил меня, что она очень устойчива в своих привычках.

- Я говорил Вам, что она не верит в психиатрию, но это идет гораздо дальше. Она не ходит ни к каким врачам, она не проходила гинекологического обследования 15 лет. Единственное, что я в состоянии сделать, - это свозить ее к дантисту, когда у нее болит зуб.

Внезапно, когда я спросил о других примерах устойчивости привычек Филис, выяснилось нечто неожиданное.

- Ну, можно, наверное, сказать Вам правду. Нет смысла тратить деньги, сидя здесь и говоря Вам неправду. У Филис есть проблемы. Главное - она боится выходить из дома. Это имеет название. Я его забыл.

- Агорафобия?

- Да, точно. У нее это многие годы. Она редко выходит из дома по какой-либо причине, кроме... - голос Марвина стал тихим и таинственным, - кроме одной: избежать другого страха.

- Какого другого страха?

- Страха посещения гостей!

Он продолжал объяснять, что они не приглашали гостей домой многие годы, - нет, десятилетия. Если ситуация этого требует - например, если родственники приезжают из другого города, - Филис приглашает их в ресторан.

- В недорогой ресторан, потому что Филис ненавидит тратить деньги. Деньги - еще одна причина, - добавил Марвин, - по которой она против психотерапии.

Более того, Филис не разрешает и Марвину принимать дома гостей. Пару недель назад, например, знакомые, приехавшие из другого города, позвонили и попросили разрешения осмотреть его коллекцию политических плакатов. Он не стал даже спрашивать Филис: знал, что она поднимет шум. Поэтому, как и много раз прежде, он провел большую часть дня, пакуя свою коллекцию, чтобы выставить ее в своем офисе.

Эта новая информация еще яснее показала, что Марвину и Филис необходима супружеская терапия. Но теперь появилось новое затруднение. Первые сны Марвина изобиловали глубинными образами, поэтому неделю назад я боялся, что индивидуальная терапия сорвет печать с этого бурлящего бессознательного, и думал, что супружеская терапия будет безопаснее. Однако теперь, получив доказательство тяжелой патологии в их отношениях, я спрашивал, не разбудит ли демонов также и семейная терапия.

Я повторил Марвину, что, рассмотрев все это, по-прежнему предлагаю избрать бихевиорально ориентированную семейную терапию. Но супружеская терапия требует супружеской пары, и если Филис еще не готова прийти (что он немедленно подтвердил), я готов провести с ним пробный курс индивидуальной терапии.

- Но приготовьтесь, индивидуальное лечение, скорее всего, потребует многих месяцев, возможно, года или больше, и это не будет розовый сад. Могут возникнуть болезненные мысли или воспоминания, которые на время заставят Вас чувствовать себя еще хуже, чем сейчас.

Марвин заявил, что уже думал об этом в течение последних нескольких дней и желает начать немедленно. Мы договорились встречаться два раза в неделю.

Было очевидно, что оба мы соглашаемся на это с оговорками. Марвин продолжал скептически относиться к психотерапии и демонстрировал мало заинтересованности во внутреннем путешествии. Он согласился на терапию только потому, что мигрень поставила его на колени и ему некуда было больше обратиться. Я, со своей стороны, тоже был пессимистически настроен в отношении лечения: я согласился работать с ним, потому что не видел возможности осуществить другую терапию.

Но я мог направить его к кому-то еще. Была еще одна причина - этот голос, голос того существа, которое создавало столь поразительные сны. Где-то внутри Марвина был заточен сновидец, передающий важное экзистенциальное послание. Я снова погрузился в атмосферу сновидения, в темный, молчаливый мир угрюмых мужчин, черного поля, завернутого в черные пеленки младенца. Я вспомнил раскаленный наконечник трости и сексуальный акт, который был вовсе не сексом, а просто тщетной попыткой рассеять страх.

Интересно, если бы маскировка была не нужна, если бы сновидец мог говорить со мной прямо, что он мог бы сказать?

"Я стар. Я в конце своего жизненного пути. У меня нет детей, и я встречаю смерть, дрожа от страха. Я задыхаюсь в темноте. Я задыхаюсь от этого молчания смерти. Мне кажется, я знаю способ. Я пытаюсь проткнуть эту черноту своим сексуальным талисманом. Но этого недостаточно".

Но это были мои размышления, а не Марвина. Я попросил его ассоциировать по поводу сна, подумать о нем, сказать первое, что приходит на ум. Ничего не приходило, он просто покачал головой.

- Вы отрицательно качаете головой, почти не подумав. Попробуйте еще раз. Дайте себе шанс. Выберите любую часть сна и позвольте себе поэкспериментировать с ней.

Все равно ничего.

- Что Вы думаете о раскаленной добела трости?

Марвин усмехнулся:

- Я спрашивал себя, когда Вы до этого доберетесь! Разве я не говорил раньше, что Вы, ребята, рассматриваете секс как корень всех вещей?

Его обвинения звучали для меня иронически, поскольку если я и был в чем-то убежден в отношении его случая, так это в том, что источником его трудностей был вовсе не секс .

- Но это Ваш сон, Марвин. И Ваша трость. Вы ее создали, что Вы имели в виду? И что для Вас означают аллюзии смерти - гробовщики, молчание, чернота, вся атмосфера мрака и ужаса?

Имея выбор между интерпретацией сновидения с точки зрения смерти или секса, Марвин сразу же выбрал последнее.

- Ну, возможно, Вам будет интересно одно сексуальное событие, случившееся вчера днем - примерно за десять часов до этого сна. Я лежал в постели, все еще не поправившись после приступа мигрени. Филис пришла и сделала мне массаж головы и шеи. Затем она продолжала массировать мне спину, затем ноги, а затем пенис. Она раздела меня, а затем сняла с себя всю одежду.

Должно быть, это было необычным событием: Марвин говорил мне, что почти всегда он был инициатором секса. Я подозревал, что Филис хотела искупить свою вину за отказ посетить супружеского терапевта.

- Вначале я не реагировал.

- Почему?

- По правде говоря, я боялся. Я только что оправился от моей самой тяжелой мигрени и боялся, что не смогу и заработаю еще одну мигрень. Но Филис начала сосать мой член и возбудила меня. Я никогда не видел, чтобы она была такой настойчивой. Наконец, я сказал: "Ладно, возможно, как следует потрахаться - это как раз то, что надо, чтобы избавиться от этого напряжения", - Марвин замолчал.

- Почему Вы остановились?

- Я пытаюсь вспомнить ее точные слова. Так или иначе, мы начали заниматься любовью. Все было отлично, но как раз тогда, когда я был готов кончить, Филис сказала: "Есть и другие причины заниматься любовью, кроме избавления от напряжения". Ну и все! Я сразу потерял потенцию.

- Марвин, Вы сказали Филис прямо, что Вы чувствуете из-за ее выбора времени?

- Она неудачно выбрала время - и всегда так делала. Но я был слишком раздражен, чтобы говорить. Боялся того, что могу сказать. Если я ляпну что-нибудь не то, она может превратить мою жизнь в ад - совсем прекратит всякие сексуальные контакты.

- Что именно Вы могли сказать?

- Я боюсь моих импульсов - моих сексуальных и убийственных импульсов.

- Что Вы имеете в виду?

- Вы помните, несколько лет назад в новостях сообщалось о мужчине, который убил свою жену, вылив на нее кислоту? Ужасный случай! Но я часто вспоминал это преступление. Я могу понять, как ярость к женщине могла привести к такому преступлению.

О Господи! Бессознательное Марвина было ближе к поверхности, чем я думал. Помня о том, что я не хотел выпускать на поверхность его примитивные чувства - по крайней мере, на ранней стадии лечения - я переключился с убийства на секс.

- Марвин, Вы сказали, что боитесь также своих сексуальных импульсов. Что Вы имели в виду?

- Мое сексуальное влечение всегда было слишком сильным. Мне говорили, что это характерно для многих лысых мужчин. Признак большого количества мужских гормонов. Это правда?

Я не хотел поощрять отвлекающих разговоров. Я проигнорировал вопрос.

- Продолжайте.

- Да, и я вынужден был всю жизнь сдерживать его, потому что у Филис были твердые представления о том, сколько секса у нас должно быть. И всегда было одно и то же - два раза в неделю, с некоторыми исключениями в праздники и в дни рождения.

- У Вас были какие-то чувства по этому поводу?

- Иногда. Но иногда я думаю, что ограничения полезны. Без них я превратился бы в дикаря.

Это замечание было любопытным.

- Что значит "превратиться в дикаря"? Вы имеете в виду внебрачные связи?

Мой вопрос шокировал Марвина:

- Я никогда не изменял Филис! И никогда не буду!

- Да, но что тогда означает "превратиться в дикаря"?

Марвин выглядел озадаченным. У меня было ощущение, что он говорил об этих вещах впервые. Я хотел, чтобы он продолжал, и просто ждал.

- Я не знаю, что я имею в виду, но иногда я спрашиваю себя, что было бы, если бы я был женат на женщине с таким же сексуальным влечением, как у меня, на женщине, которая хочет секса и наслаждается им так же, как я.

- Что Вы об этом думаете? Что Ваша жизнь была бы совсем иной?

- Постойте. Я не должен был говорить "наслаждаться". Филис получает удовольствие от секса. Но она, похоже, никогда не хочет его. Вместо этого она... как бы это сказать?.. допускает его - если я удовлетворяю ее. Именно в такие моменты я чувствую себя обманутым и злюсь.

Марвин остановился. Он расстегнул свой воротник, потер шею и покрутил головой. Он снимал напряжение, но мне показалось, что он как бы озирается по сторонам, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.

- Кажется, Вам неудобно. Что Вы чувствуете?

- Я чувствую себя предателем. Как будто я не должен был говорить этих вещей о Филис. Мне почему-то кажется, что она узнает об этом.

- Вы приписываете ей слишком большую власть. Рано или поздно нам придется все об этом выяснить.

В течение первых нескольких недель терапии Марвин продолжал быть подкупающе откровенным. В общем и целом он вел себя гораздо лучше, чем я ожидал. Он сотрудничал со мной; он оставил свой воинственный скептицизм в отношении психиатрии; он делал домашние задания, приходил на сеанс подготовленным и хотел получить, как он выразился, хороший доход от своих капиталовложений. Его доверие к терапии стимулировалось неожиданно быстрыми дивидендами: его мигрени таинственно и полностью исчезли, как только он начал лечение (хотя его резкие колебания настроения, порожденные сексом, продолжались).

В течение первой фазы терапии мы концентрировались на двух моментах: его браке и (в меньшей степени, из-за его сопротивления) на значении его отставки. Но я очень осторожно выбирал верную линию. Я чувствовал себя, как хирург, который готовит операционное поле, но избегает глубоких разрезов. Я хотел, чтобы Марвин исследовал эти вопросы, но не слишком ретиво - чтобы не нарушить шаткое равновесие, установившееся между ним и Филис (что заставит его сразу же прекратить терапию), и не вызвать дополнительный страх смерти (что приведет к возобновлению мигреней).

В то же самое время, когда я проводил эту мягкую, очень конкретную терапию с Марвином, я был также вовлечен в волнующий диалог со сновидцем, этим исключительно просвещенным гомункулусом, который жил - или, можно сказать, был заперт - внутри Марвина, причем последний либо не подозревал о существовании сновидца, либо с добродушным безразличием позволял мне общаться с ним. Пока мы с Марвином прогуливались и беседовали на поверхностном уровне, сновидец выплескивал постоянный поток сообщений из глубин.

Возможно, мой диалог со сновидцем был целесообразным. Возможно, я тормозил работу с Марвином из-за своего увлечения сновидцем. Помню, что каждый сеанс я начинал не с чувством удовольствия видеть Марвина, а с предвкушением нового разговора со сновидцем.

Иногда сны, как те первые, были пугающим выражением онтологической тревоги; иногда они предвещали нечто, что должно случиться в терапии; иногда они были своеобразными пояснениями к терапии и давали точный перевод осторожных высказываний Марвина.

После нескольких первых сеансов я начал получать обнадеживающие послания:

Учитель в школе-интернате ищет детей, которым хочется порисовать на большом белом холсте. Позже я говорю об этом маленькому пухленькому мальчику - очевидно, это я сам, - и он так радуется, что начинает кричать.

Послание безошибочно:

"Марвин чувствует, что кто-то - несомненно, это терапевт, - дает ему возможность все начать сначала. Как это прекрасно - получить еще один шанс, написать свою жизнь заново на чистом холсте".

Последовали и другие обнадеживающие сны:

Я на свадьбе. Ко мне подходит женщина и говорит, что она моя давно забытая дочь. Она среднего возраста и одета в теплые коричневые тона. У нас есть только пара часов, чтобы поговорить. Я спрашиваю, как она живет, но она не может говорить об этом. Я расстроен, когда она уходит, но мы договариваемся переписываться.

Послание:

"Марвин впервые открывает свою дочь - женственную, мягкую, чувствительную часть самого себя. Он изумлен. Возможности ограничены. Он хочет установить постоянную коммуникацию. Возможно, он надеется присоединить этот только что открытый островок самого себя".

Другой сон:

Я выглядываю в окно и слышу какую-то возню в кустах. Это кошка охотится за мышкой. Мне становится жалко мышку и я выхожу из дома. Я обнаруживаю двух маленьких котят, которые еще не открыли глаза. Я спешу сказать Филис о них, потому что она обожает котят.

Послание:

"Марвин понимает, в самом деле понимает, что его глаза были закрыты и что он, наконец, готовится открыть их. Он рад за Филис, которая тоже собирается открыть свои глаза. Но будь осторожен, он подозревает, что ты играешь с ним в кошки-мышки".

Вскоре я получил и другие предупреждения:

Мы с Филис обедаем в убогом ресторанчике. Обслуживание очень плохое. Официанта никогда нет на месте, когда он вам нужен. Филис говорит ему, что он грязно и плохо одет. Я удивлен, что еда такая хорошая.

Послание:

"Он строит козни против тебя. Филис хочет выкинуть тебя из их жизни. Ты являешься большой угрозой для них обоих. Будь осторожен. Не попади под перекрестный огонь. Как бы хороша ни была твоя еда, ты не подходишь для этой женщины".

И затем - сон, содержащий необычные претензии:

Я наблюдаю пересадку сердца. Хирург прилег отдохнуть. Кто-то обвиняет его в том, что он занят только процессом пересадки и не интересуется всеми грязными обстоятельствами получения донорского сердца. Хирург признает, что это правда. Операционная сестра говорит, что у нее нет такой привилегии - ей приходится видеть всю эту кухню.

Послание:

"Пересадка сердца - это, разумеется, психотерапия. [Браво, мой дорогой друг-сновидец! "Пересадка сердца" - какой вдохновляющий образ психотерапии!] Марвин чувствует, что ты холоден и не увлечен и что у тебя мало личного интереса к его жизни - как он стал таким человеком, каким является сегодня".

Сновидец подсказывал мне, как действовать. У меня никогда не было подобного наставника. Я был так изумлен сновидцем, что упустил из виду его мотивацию. Действовал ли он как агент Марвина, чтобы помочь мне помочь ему? Надеялся ли он, что если Марвин изменится, то он, сновидец, получит освобождение, соединившись с Марвином? Или он, главным образом, стремился преодолеть свою собственную изоляцию, предпринимая усилия, чтобы сохранить отношения со мной?

Но, какой бы ни была его мотивация, совет был мудрым. Он прав: я не был искренне увлечен Марвином. Мы оставались на столь формальном уровне, что даже называть друг друга по имени было неудобно. Марвин держался очень серьезно: практически он был единственным из моих пациентов, с которым я не шутил и не смеялся. Я часто пытался сосредоточить внимание на наших отношениях, но, кроме нескольких колкостей на первых сеансах (в духе "Вы, ребята, думаете, что секс - основа всех вещей"), он вообще не обращался ко мне. Он относился ко мне с большим уважением и почтением и обычно отвечал на мои вопросы о его чувствах ко мне утверждениями, что, должно быть, я знаю свое дело, раз его мигрени больше не возобновляются.

Спустя шесть месяцев я уже немного теплее относился к Марвину, но по-прежнему не был к нему глубоко привязан. Это было очень страшно, поскольку я обожал сновидца - его мужество и бескомпромиссную честность. Время от времени я насильно заставлял себя вспоминать, что сновидец и был Марвином, что сновидец открывал доступ к самому ядру личности Марвина - к тому центральному "Я", которое обладает абсолютной мудростью и самопознанием.

Сновидец был прав, что я не окунулся в детали происхождения того сердца, которое пересаживалось: я был слишком невнимателен к переживаниям и бессознательным схемам детской жизни Марвина. Поэтому следующие два сеанса я посвятил детальному изучению его детства. Одна из самых интересных вещей, которые мне удалось узнать, заключалась в том, что когда Марвину было семь или восемь лет, семью потрясло некое таинственное событие, в результате которого его мать навсегда выставила его отца из своей спальни. Хотя в содержание события Марвина никогда не посвящали, он полагает сейчас, на основании нескольких случайных замечаний матери, что его отец либо был уличен в неверности, либо был страстным игроком.

После изгнания отца Марвину, младшему сыну, пришлось стать постоянным компаньоном матери: его работой было сопровождать ее повсюду. Годами он терпел насмешки друзей по поводу романа с собственной матерью.

Нет нужды говорить, что новые обязанности Марвина не увеличили любовь к нему отца, который стал редким гостем в семье, затем просто тенью и вскоре исчез навсегда. Через два года его старший брат получил от отца открытку, что он жив-здоров и уверен, что семье без него живется лучше, чем с ним.

Очевидно, что было серьезное основание для возникновения эдиповских проблем в отношениях Марвина с женщинами. Его отношения с матерью были исключительно и даже излишне интимными, продолжительными и близкими и имели печальные последствия для его отношений с мужчинами; в самом деле, он воображал, что каким-то образом повлиял на исчезновение своего отца. Неудивительно поэтому, что Марвин остерегался соревнования с мужчинами и необычайно стеснялся женщин. Его первое настоящее свидание с Филис было его последним первым свиданием: Филис и он крепко держались друг за друга, пока не поженились. Она была на шесть лет моложе Марвина, так же застенчива и столь же неопытна в общении с противоположным полом.

Эти сеансы воспоминаний были, на мой взгляд, довольно продуктивными. Я познакомился с персонажами, населяющими сознание Марвина, выявил (и продемонстрировал ему) определенные важные структуры, повторяющиеся на протяжении жизни: например, способ, каким он воссоздавал родительскую структуру в своем собственном браке - его жена, как и жена его отца, держала в руках контроль, отказывая ему в сексуальной благосклонности.

Когда обнаружился этот материал, стало возможным понять нынешние проблемы Марвина с трех совершенно различных точек зрения: экзистенциальной (с упором на онтологическую тревогу, вызванную прохождением важного жизненного этапа); фрейдистской (с подчеркиванием эдиповской тревоги, вызванной слиянием сексуального акта с примитивной катастрофической тревогой); и коммуникационной (с подчеркиванием того, как последние жизненные события нарушили динамическое равновесие в браке. Вскоре возникли и другие подтверждения этой точки зрения.)

Марвин, как всегда, очень старался сообщить всю необходимую информацию, но, хотя его сны требовали этого, он вскоре потерял интерес к изучению происхождения своих жизненных моделей. Однажды он заметил, что эти пыльные от времени факты принадлежат другой эпохе, почти другому столетию. Он также произнес со вздохом, что мы обсуждали драму, все персонажи которой, за исключением его самого, мертвы.

Сновидец вскоре подал мне несколько сообщений о реакции Марвина на наш исторический экскурс:

Я вижу машину любопытной формы, похожую на большой длинный ящик на колесах. Она черная и блестит, как лакированная кожа. Я поражен тем, что единственные окна расположены сзади, и они настолько кривые, что через них абсолютно ничего нельзя увидеть.

У другого автомобиля проблемы с зеркалом заднего вида. У него окна с фильтром, который двигается туда-сюда, но его заело.

Я с большим успехом читаю лекцию. Затем начинаются проблемы с проектором слайдов. Вначале я не могу вынуть из проектора один слайд, чтобы заменить его другим. На этом слайде изображена мужская голова. Затем я не могу навести фокус. Затем на экран начинают проецироваться головы зрителей. Я передвигаюсь по аудитории, чтобы найти место для оптимальной картинки, но никак не могу увидеть слайд целиком.

Послание, которое, как я полагал, передает мне сновидец:

"Я пытаюсь смотреть назад, но зрение меня подводит. Нет задних окон. Нет зеркала заднего вида. Головы мешают увидеть слайд. Прошлое, подлинная история, хроника реальных событий невосстановима. Голова на слайде - моя голова, мой взгляд, моя память - встает на пути. Я вижу прошлое только сквозь призму настоящего - не то, что я знал и испытывал тогда, но то, как я переживаю это теперь. Историческая реконструкция - это неудачная попытка убрать с пути мешающие головы зрителей.

Не только прошлое навсегда утрачено, но и будущее тоже за семью печатями. Черная и лаковая машина, ящик, мой гроб не имеет также и передних окон".

Постепенно, слегка подталкиваемый мной, Марвин начал погружаться в более глубокие воды. Возможно, он подслушал отрывки моего разговора со сновидцем. Его первая ассоциация с машиной, забавным черным ящиком на колесах, была: "Это не гроб". Заметив мои поднятые брови, он улыбнулся и сказал:

- Разве не один из Вас, ребята, сказал, что протестуя слишком много, Вы сами себя выдаете?

- У машины не было передних окон, Марвин. Подумайте об этом. Что приходит Вам в голову?

- Я не знаю. Без передних окон ты не знаешь, куда направляешься.

- Как можно применить это к Вам, к тому, с чем Вы сталкиваетесь сейчас в жизни?

- Отставка. Я немного медлителен, но начинаю это понимать. Однако я не грущу об отставке. Почему я ничего не чувствую?

- Чувство здесь. Оно прорывается во сне. Может быть, его слишком больно испытывать. Может быть, боль выбирает более короткий маршрут и обращается на другие вещи. Вспомните, как часто Вы говорили: "Почему я должен так расстраиваться из-за своих сексуальных неудач? Это бессмысленно". Одна из наших главных задач - это сортировка чувств и отнесение их к той ситуации, которой они принадлежат.

Вскоре он сообщил серию снов, открыто отражающих мотивы старения и смерти. Например, ему снилось, что он ходит по большому подземному недостроенному зданию.

Один сон особенно подействовал на него:

Я вижу Сьюзен Дженнингс. Она работает в книжном магазине. Она выглядит подавленной, и я подхожу к ней, чтобы посочувствовать. Я говорю ей, что знаю других, еще шестерых, кто чувствует себя точно так же. Я смотрю на нее, а ее лицо покрыто уродливыми слизистыми шрамами. Я просыпаюсь крайне испуганным.

С этим сном Марвин работал хорошо.

- Сьюзен Дженнингс? Сьюзен Дженнингс? Я знал ее сорок пять лет назад в колледже. Я не думаю, что с тех пор хоть раз думал о ней.

- Подумайте о ней теперь. Что Вам приходит в голову?

- Я вижу ее лицо - круглое, пухленькое, большие очки.

- Напоминает Вам кого-нибудь?

- Нет, но я знаю, что Вы хотите сказать - что она похожа на меня: круглое лицо и огромные очки.

- Как насчет "шести других"?

- Да, есть кое-что. Вчера я говорил с Филис обо всех наших друзьях, которые умерли, и еще о газетной заметке о людях, которые умерли сразу же, как только ушли на пенсию. Я читал университетский бюллетень и узнал, что шесть человек с моего курса умерли. Должно быть, это те "шесть других, которые чувствуют себя так же" в моем сне. Потрясающе!

- Здесь большая доля страха смерти, Марвин, - в этом сне и во всех остальных кошмарах. Каждый человек боится смерти. Я не встречал никого, кто не боялся бы. Но большинство людей приспосабливаются к нему годами. В Вашем случае он появился внезапно. У меня сильное чувство, что именно мысли об отставке стимулировали его.

Марвин упомянул, что самое сильное впечатление произвел на него первый сон, приснившийся шесть месяцев назад, о двух мрачных мужчинах, белой трости и младенце. Эти образы продолжали атаковать его сознание - особенно образ мрачных викторианских могильщиков. Возможно, сказал он, это символ его самого: он понял пару лет назад, что всю свою жизнь себя хоронил.

Марвин начинал меня изумлять. Он рискнул опуститься в такие глубины, что я с трудом мог поверить, что беседую с тем же самым человеком. Когда я спросил его, что произошло пару лет назад, он описал случай, который ни разу никому не рассказывал, даже Филис. Листая номер "Психологии сегодня" в приемной дантиста, он заинтересовался статьей, где предлагалось попытаться представить себе последний, самый главный разговор со всеми важными людьми в вашей жизни, которые умерли.

Однажды, когда он был один, он попробовал это сделать. Он представил, что говорит с отцом о том, как скучает по нему и как бы ему хотелось узнать его поближе. Отец не ответил. Марвин представил, что говорит последнее "Прости!" своей матери, сидящей напротив в своем любимом кресле-качалке. Он говорил слова, но никаких чувств не испытывал. Он стиснул зубы и попытался вызвать чувства силой.

Но они не появлялись. Он сконцентрировался на значении слова "никогда" - что он никогда , никогда больше ее не увидит. Но ничего не получалось. Он закричал вслух: "Я никогда не увижу тебя снова!" Опять ничего. И тогда он понял, что похоронил себя.

В тот день он плакал в моем кабинете. Он плакал обо всем, что упустил, об убитых годах своей жизни. Как это печально, сказал Марвин, что он ждал до сих пор, чтобы попытаться стать живым. Впервые я почувствовал близость к Марвину. Когда он плакал, я обнял его за плечи.

К концу этого сеанса я чувствовал себя измотанным, но был очень тронут. Я подумал о том что, наконец, мы сломали разделяющий нас барьер: в конце концов Марвин и сновидец слились и говорили одним голосом.

Марвин почувствовал себя лучше после нашего сеанса и был полон оптимизма, пока через несколько дней не произошло любопытное событие. Они с Филис только что начали сексуальный акт, когда он неожиданно сказал: "Возможно, доктор прав, возможно, моя тревога насчет секса - это на самом деле страх смерти!" Как только он проговорил это, как сразу же - фууук! - произошла внезапная и неприятная преждевременная эякуляция. Филис была, понятным образом, раздражена его выбором темы для маленького сексуального разговора. Марвин сразу же начал ругать себя за бестактность по отношению к ней и за свою сексуальную неудачу, и впал в глубокую депрессию. Вскоре я получил тревожное, умоляющее послание от сновидца:

Я внес в дом новую мебель, но никак не могу закрыть входную дверь. Кто-то установил там устройство, чтобы дверь оставалось открытой. Затем я вижу десять или двенадцать человек с вещами за дверью. Это ужасные, злые люди, особенно одна беззубая сгорбленная старуха, лицо которой напоминает мне лицо Сьюзен Дженнингс. Она также напоминает мне Мадам Дефарж из фильма "Сказка о двух городах" - ту, которая вязала рядом с гильотиной, когда с нее скатывались головы.

Послание:

"Марвин очень напуган. Он слишком многое и слишком быстро осознал. Он знает теперь, что его ждет смерть. Он открыл дверь осознанию; но теперь он боится, что слишком многое выйдет наружу, что дверь заело и он не сможет больше ее закрыть".

Затем последовали пугающие сны с похожими посланиями:

Ночь, я сижу высоко на балконе какого-то здания. Я слышу, как внизу, в темноте, маленький ребенок плачет и зовет на помощь. Я говорю, что иду к нему, потому что я единственный, кто может ему помочь. Но когда я начинаю спускаться во тьму, лестница становится все уже и уже, и хлипкие перила ломаются у меня в руках. Я боюсь идти дальше.

Послание:

"Существуют жизненно важные части меня, которые были похоронены всю мою жизнь - маленький мальчик, женщина, художник, искатель смысла. Я знаю, что похоронил себя заживо и оставил большую часть своей жизни непрожитой. Но сейчас я не могу опускаться в эти области. Я не могу справиться со страхом и сожалением".

И еще один сон:

У меня экзамен. Я держу в руках зачетку и помню, что не ответил на последний вопрос. Я в панике. Я пытаюсь вернуть зачетку, но уже истекло время. Я договариваюсь встретиться со своим сыном после экзамена.

Послание:

"Теперь я понимаю, что не сделал того, что мог бы сделать в жизни. И курс, и экзамен окончены. Мне хотелось бы сделать все по-другому. Тот последний вопрос на экзамене, какой он был? Возможно, если бы я выбрал другой путь, сделал что-то другое, стал бы кем-то другим - не школьным учителем, не богатым финансистом... Но уже слишком поздно, слишком поздно менять какие-либо из моих ответов. Время вышло. Если бы только у меня был сын, я бы через него проник в будущее, перешагнув смертельную черту".

Позже, той же ночью:

Я карабкаюсь по горной тропе. Я вижу несколько человек, пытающихся среди ночи перестроить дом. Я знаю, что этого нельзя сделать, и пытаюсь сказать им об этом, но они не слышат меня. Затем я слышу, как кто-то снизу зовет меня по имени. Это моя мать пытается вернуть меня. Она говорит, что у нее для меня послание. Оно о том, что кто-то умирает. Я знаю, что это я умираю. Я просыпаюсь в холодном поту.

Послание:

"Слишком поздно. Невозможно перестроить твой дом среди ночи - изменить курс, который ты избрал, в тот момент, когда ты готовишься вступить в океан смерти. Сейчас я в том возрасте, в каком умерла моя мать. Я пережил ее и понял, что смерть неизбежна. Я не могу изменить будущее, потому что прошлое догоняет меня".

Эти послания сновидца звучали все громче и громче. Я должен был прислушаться к ним. Они требовали, чтобы я сориентировался и подвел итог тому, что произошло в процессе терапии.

Марвин двигался быстро, возможно, слишком быстро. Вначале он был человеком без интуиции: он не мог и не хотел обратить свой взгляд внутрь. За относительно короткий период в шесть месяцев он сделал потрясающие открытия. Он узнал, что у него, как у новорожденного котенка, были закрыты глаза. Он узнал, что глубоко внутри есть богатый, густо населенный мир, который вызывает ужасный страх, но и дает искупление через просветление.

Поверхность вещей больше не привлекала его: он был меньше увлечен своими коллекциями марок и "Ридерс Дайджест". У него теперь открылись глаза на экзистенциальные факты жизни, он столкнулся с неизбежностью смерти и невозможностью спасения.

Марвин пробудился быстрее, чем я ожидал; в конце концов, он, вероятно, тоже слушал голос своего сновидца. Вначале он жаждал понять, но вскоре энтузиазм уступил место сильному чувству сожаления. Он сожалел о своем прошлом и безвозвратных потерях. Больше всего он сожалел о пустотах в своей жизни: о своем неиспользованном потенциале, о детях, которых у него не было, об отце, которого он не знал, о доме, который никогда не был наполнен родственниками и друзьями, о работе, которая могла бы иметь больше смысла, чем накопление денег. Наконец, он жалел самого себя, пленного сновидца, маленького мальчика, зовущего на помощь из темноты.

Он знал, что не прожил той жизни, какую действительно хотел прожить. Возможно, еще можно это сделать. Возможно, еще есть время написать свою жизнь заново на большом чистом холсте. Он начал поворачивать ручки потайных дверей, перешептываться с неизвестной дочерью, спрашивать, куда ушел его исчезнувший отец.

Но он обогнал сам себя. Он зашел слишком далеко и теперь был отделен от обоих берегов: прошлое было темным и невосполнимым; будущее закрыто. Было слишком поздно: его дом был построен, последний экзамен сдан. Он открыл ворота осознания только для того, чтобы выпустить через них страх смерти.

Иногда страх смерти рассматривается как нечто универсальное и тривиальное. Кто, в конце концов, не знает о собственной смерти и не боится ее? Но одно дело - знать о смерти вообще и совсем другое - ощущать смерть каждой клеточкой своего тела. Такое осознание смерти возникает редко, иногда только один или два раза в жизни, и этот ужас Марвин испытывал ночь за ночью.

Против своего страха у него не было даже самой распространенной защиты: не имея детей, он не мог успокоить себя иллюзией бессмертия через потомство; у него не было твердых религиозных убеждений - веры ни в сохранение сознания в загробной жизни, ни во всемогущее защищающее божество; не испытывал он и удовлетворения от самореализации в жизни. (Как правило, чем меньше у человека чувство, что он достиг чего-то в жизни, тем больше у него страх смерти.) Хуже всего то, что Марвин не предвидел никакого конца этого страха. Образ сновидения был четким: демоны вырвались наружу, и он не мог избавиться от них, захлопнув дверь, так как она не закрывалась.

Итак, мы с Марвином достигли решающего пункта, к которому неизбежно приводит полное осознание. Это время, когда человек оказывается у края пропасти и решает, как ему противостоять безжалостным жизненным фактам: смерти, одиночеству, отсутствию твердой основы и смысла. Разумеется, решения нет. Выбор возможен лишь между различными позициями: быть "решительным", или "вовлеченным", или бросить "мужественный вызов", или стоически принимать ситуацию, или отказаться от рациональности и довериться Божественному провидению.

Я не знал, что будет делать Марвин, и не знал, чем еще ему помочь. Я помню, что ждал каждого нового сеанса с любопытством, какой выбор он сделает. Что это будет? Совершит ли он свое собственное открытие? Не найдет ли он способ успокоить себя очередным самообманом? Не примет ли он в конце концов религиозную веру? Или он найдет силу и поддержку в одном из решений философии жизни ? Никогда я так глубоко не осознавал двойственную роль терапевта как участника и одновременно наблюдателя. Хотя теперь я был эмоционально вовлечен и беспокоился о том, что произойдет с Марвином, в то же время я осознавал, что нахожусь в привилегированной позиции наблюдателя зарождающейся веры.

Марвин по-прежнему чувствовал тревогу и подавленность, но продолжал с азартом работать в психотерапии. Мое уважение к нему возрастало. Я думал, что он прекратит терапию гораздо раньше. Что заставляло его продолжать?

Он говорил, что несколько причин. Во-первых, он больше не страдал мигренями. Во-вторых, он запомнил мое предупреждение при первой встрече, что в терапии бывают периоды, когда ты чувствуешь себя хуже; он доверял моим словам о том, что его нынешняя тревога - необходимая стадия терапии и что она пройдет. Кроме того, он был убежден, что в процессе терапии, должно быть, произошло нечто важное: за прошедшие 5 месяцев он узнал о себе больше, чем за предыдущие 64 года!

Произошло и еще нечто совершенно неожиданное. Его отношения с Филис претерпели существенные изменения.

- Мы говорим теперь гораздо чаще и откровеннее, чем раньше. Я не знаю точно, когда это началось. Когда мы с Вами начали встречаться, Филис вдруг стала очень активно стремиться беседовать со мной. Это было неспроста. Я думаю, она хотела убедить меня, что мы можем с ней разговаривать и без всякого терапевта.

Но в последние несколько недель это происходит по-другому. Теперь мы действительно разговариваем. Я рассказываю Филис все, о чем мы с Вами говорим на каждом сеансе. Фактически она ждет моего возвращения у двери и становится нетерпеливой, когда я откладываю рассказ, - например, предлагаю подождать до обеда.

- Что именно ее больше всего интересует?

- Почти все. Я говорил Вам, что Филис не любит тратить деньги - она предпочитает распродажи. Мы шутим насчет того, что получаем двойную терапию за одинарную цену.

- Ну что ж, я рад такой сделке.

- Думаю, наиболее важным для Филис было то, что я рассказал ей о нашем обсуждении моей работы, о том, как я разочарован, что не сделал большего с моими способностями, что посвятил жизнь зарабатыванию денег и никогда не задумывался о том, что я могу дать миру. Это ее очень потрясло. Она сказала, что если это верно в моем случае, то тем более верно для нее - она прожила абсолютно эгоцентричную жизнь, никогда ничего не делала для других.

- Она много сделала для Вас.

- Я напомнил ей об этом. Вначале она поблагодарила меня за эти слова, но позже, обдумав их, сказала, что не уверена - возможно, она помогала мне, а может быть, в каком-то смысле стояла у меня на пути.

- Как это?

- Она упомянула все, о чем я Вам рассказывал: как отвадила от дома всех друзей, как отказывалась путешествовать и отучила от этого меня - я когда-нибудь говорил Вам об этом? Больше всего она сожалеет о своей бездетности и о своем отказе много лет назад лечиться от бесплодия.

- Марвин, я поражен. Такая откровенность, такая искренность! Как вы оба добились этого? О таких вещах тяжело говорить, правда, тяжело.

Он продолжал рассказывать о том, что Филис заплатила за свое понимание - она стала очень набожной. Однажды ночью он не мог заснуть и услышал какой-то шепот из ее комнаты. (Они спали в разных комнатах из-за его храпа.) Марвин тихонько подошел и увидел Филис стоящей на коленях у постели и повторяющей одну и ту же молитву: "Матерь Божья защитит меня. Матерь Божья защитит меня. Матерь Божья защитит меня".

Эта сцена сильно подействовала на Марвина, хотя ему и трудно было это сформулировать. Думаю, он был переполнен жалостью - жалостью к Филис, к себе, ко всем маленьким людям, у которых не осталось надежды. Думаю, он понял, что ее молитва была магическим заклинанием, защитой против ужасов жизни.

Наконец, ему удалось в ту ночь заснуть, и он увидел сон:

В большой, полной людей комнате на пьедестале стоит статуя женского божества. Она похожа на Христа, но одета в развевающуюся светло-оранжевую одежду. В другом конце комнаты находится актриса в длинном белом платье. Актриса и статуя меняются местами. Каким-то образом они меняются платьями, статуя спускается вниз, а актриса поднимается на пьедестал.

Марвин сказал, что в конце концов понял: сон означал, что он превратил женщин в богинь и верил, что будет спасен, если ублажит их. Вот почему он всегда боялся гнева Филис, и поэтому, когда был встревожен, испытывал такое облегчение от ее сексуальных ласок.

- Особенно оральный секс, - кажется, я говорил Вам, что когда я в панике, она берет мой пенис в рот и все мои неприятные чувства сразу рассеиваются. Это не секс - Вы всю дорогу об этом твердили, и теперь я понял, что это правда, - мой пенис может оставаться совершенно мягким. Это просто означает, что она полностью принимает меня и я становлюсь частью ее.

- Вы действительно наделили ее магической силой - как богиню. Она может исцелить Вас простой улыбкой, прикосновением, тем, что принимает Вас в себя. Не удивительно, что Вы прилагаете столько усилий, чтобы не расстроить ее. Но проблема в том, что секс превратился в нечто медицинское - даже больше того - секс становится делом жизни и смерти, и Ваше выживание зависит от слияния с этой женщиной. Не удивительно, что секс стал вызывать трудности. Он должен быть любовным, радостным действием, а не защитой от опасности. С таким отношением к сексу любой - включая меня - имел бы проблемы с потенцией.

Марвин достал записную книжку и написал несколько строк. Несколько недель назад я был раздражен, когда он впервые начал делать заметки, но он так успешно прогрессировал, что я стал уважать все его мнемонические средства.

- Давайте проверим, правильно ли я понял. Согласно Вашей теории, то, что я называю сексом, часто не есть секс, - по крайней мере, не хороший секс, - а просто способ защитить себя от страха, особенно от страха старения и смерти. И когда у меня не получается, то это не потому, что я потерял сексуальность как мужчина, а потому, что я жду от секса того, что он не может дать.

- Точно. И тому много доказательств. Это сон о двух могильщиках и трости с белым наконечником. Это сон о грунтовых водах, размывающих Ваш дом, который Вы пытаетесь спасти, пробурив гигантскую скважину. Это чувство физического слияния с Филис, которое Вы только что описали, - замаскированное под секс, но, как Вы заметили, не являющееся сексом.

- Итак, есть две проблемы. Во-первых, я жду от секса того, что он не в силах мне дать. Во-вторых, я наделил Филис почти сверхъестественной властью исцелять или защищать меня.

- И все это прошло, когда Вы услышали ее повторяющуюся отчаянную молитву.

- Именно тогда я понял, как она уязвима, - не Филис только, а все женщины. Нет, не только женщины, а все вообще. Я делал то же самое, что и Филис, - надеялся на магию.

- Итак, Вы зависите от ее силы, защищающей Вас, а она, в свою очередь, умоляет о защите с помощью магического заклинания, - посмотрим, с чем же это Вас оставляет.

- Есть еще кое-что важное. Посмотрим на все это с точки зрения Филис: если она из любви к Вам принимает роль богини, которую Вы на нее возложили, подумайте, как влияет эта роль на ее собственные возможности роста. Чтобы оставаться на своем пьедестале, она никогда не должна говорить с Вами о своей боли и своих страхах - или до сих пор не должна была.

- Постойте. Дайте мне записать. Я собираюсь объяснить все про Филис, - Марвин торопливо записывал.

- Так что в каком-то смысле она следовала Вашим невысказанным желаниям, когда скрывала свои слабости и притворялась более сильной, чем на самом деле. Я подозреваю, что это одна из причин, по которой она вначале отказалась от терапии, - другими словами, она поддерживала Ваше желание, чтобы она не менялась. Я также подозреваю, что если Вы спросите ее теперь, она сможет прийти.

- Ну и ну, мы и в самом деле настроены на одну волну. Мы с Филис уже обсуждали это, и она готова с Вами поговорить.

Теперь к терапии подключилась Филис. Она пришла вместе с Марвином на следующий сеанс - привлекательная, милая женщина, которая усилием воли преодолела свое смущение и на нашем сеансе втроем была смелой и откровенной.

Наши догадки насчет Филис оказались близки к истине: она часто вынуждена была скрывать свое чувство слабости, чтобы не разочаровывать Марвина. И, конечно, она должна была быть особенно заботливой, когда он был расстроен - в последнее время это означало, что она должна была быть заботливой почти постоянно.

Но ее поведение определялось не только реакцией на проблемы Марвина. Филис сталкивалась и со многими личными проблемами, самой болезненной из них было отсутствие образования и то, что интеллектуально она отстает от большинства людей, особенно от Марвина. Одна из причин, по которым она боялась и избегала социальных контактов, состояла в том, что кто-нибудь мог спросить ее: "Чем Вы занимаетесь?" Она избегала длинных разговоров, так как могло выясниться, что она никогда не училась в колледже. Всякий раз, когда Филис сравнивала себя с другими, она неизменно приходила к выводу, что они лучше информированы, более умны, социально приспособлены, уверены в себе и интересны.

- Возможно, - предположил я, - единственная область, в которой Вы могли сохранить власть, - это секс. Это та сфера, где Марвин нуждается в Вас и не может одержать над Вами верх.

Вначале Филис колебалась с ответом, но потом слова нашлись сами:

- Думаю, я должна была иметь что-то , что хотел Марвин. Во многих других отношениях он очень самодостаточен. Я часто чувствую, как мало я могу ему предложить. Я не смогла иметь детей, я боюсь людей, я никогда не работала вне дома, у меня нет ни талантов, ни способностей.

Она остановилась, вытерла глаза и сказала, обращаясь к Марвину:

- Видишь, я могу плакать, если разрешу себе.

Потом Филис снова повернулась ко мне:

- Марвин сказал Вам, что говорит со мной о том, что Вы здесь обсуждаете. Так что я тоже участвую в терапии. Некоторые темы потрясли меня, они относятся больше ко мне, чем к нему.

- Например?

- Например, сожаление. Это как раз про меня. Я часто сожалею о том, что сделала со своей жизнью, или, точнее, чего не сделала.

В этот момент мое сердце наполнилось симпатией к Филис, и я во что бы то ни стало захотел сказать ей что-нибудь ободряющее.

- Если мы слишком глубоко заглядываем в прошлое, легко переполниться сожалением. Но сейчас самое главное - обернуться к будущему. Мы должны подумать о переменах. Нельзя допустить, чтобы следующие пять лет Вы прожили так же, как те прошедшие пять лет, о которых сожалеете.

После короткого раздумья Филис ответила :

- Я хотела сказать, что слишком стара, чтобы что-то менять. Я чувствовала это последние тридцать лет. Тридцать лет! Вся моя жизнь прошла с чувством, что уже слишком поздно. Но то, как изменился Марвин за последние несколько недель, потрясло меня. Может быть, Вам это непонятно, но одно то, что я сегодня здесь, в кабинете психиатра, рассказываю о себе, - это уже огромный, огромный шаг вперед.

Я помню, что подумал, как удачно, что изменения Марвина побудили к изменениям и Филис. В терапии нередко происходит обратное. Фактически терапия часто вызывает напряжение в браке: если пациент изменяется, а его супруг остается в прежнем состоянии, то динамическое равновесие в браке нарушается. Пациент вынужден либо отказаться от развития, либо развиваться и рисковать союзом. Я был очень благодарен Филис за проявленную гибкость.

Последнее, что мы обсуждали, было возникновение симптомов Марвина. Я объяснял себе символическое значение отставки - экзистенциальную тревогу, лежащую в основе этой важной жизненной вехи, - как причину появления симптомов. Но Филис предложила дополнительное объяснение.

- Я уверена, что Вы знаете, о чем говорите, и что Марвин, должно быть, расстроен своей отставкой больше, чем подозревает. Но, сказать по правде, больше всего его отставкой расстроена я - а когда я чем-либо расстроена, Марвин тоже огорчается. Так устроены наши отношения. Если я грущу, даже тайком, он чувствует это и расстраивается. Иногда он таким образом берет на себя мою грусть.

Филис сказала это с такой легкостью, что я на минуту забыл, в каком она напряжении. Раньше она поглядывала на Марвина, произнося каждую свою фразу. Я не знал точно: для того ли, чтобы получить его поддержку, или чтобы убедиться, что он выдержит то, что она собирается сказать. Но сейчас она была захвачена тем, что говорила, и держалась совершенно свободно.

- Чем Вас расстроила отставка Марвина?

- Ну, во-первых, для него уход на пенсию означает возможность путешествовать. Я не знаю, много ли он говорил Вам о моем отношении к путешествиям. Я этим вовсе не горжусь, но мне тяжело покидать дом и пускаться в странствия по миру. Потом, мне не нравится, что Марвин будет теперь "хозяйничать" в доме. Последние сорок лет он был хозяином в своем офисе, а я - в доме. Теперь я знаю, что это и его дом тоже. Главным образом, это ведь его дом - он заплатил за него деньги. Но мне обидно слышать его разговоры о том, как он реконструирует дом, чтобы разместить свои разнообразные коллекции. Например, сейчас он пытается найти кого-то, кто сделает ему стеклянный обеденный стол, на котором он разместит свои политические листовки. Я не хочу есть на политических листовках. Я боюсь, что мы начнем ссориться. И... - она остановилась.

- Вы собирались сказать что-то еще, Филис?

- Ну, это труднее всего сказать. Я чувствую себя смущенной. Я боюсь, что когда Марвин будет оставаться дома, он увидит, как мало я каждый день делаю, и потеряет ко мне уважение.

Марвин просто взял ее за руку. Казалось, это было правильно. На протяжении всего сеанса он слушал с большим сочувствием. Никаких отвлекающих вопросов, никаких плоских шуток, никакого стремления удержаться на поверхности. Он заверил Филис, что путешествия важны для него, но не настолько, чтобы он не мог подождать до тех пор, пока она не будет готова к ним. Он открыто сказал ей, что самая важная в мире вещь для него - это их отношения и что он никогда не чувствовал к ней такой близости.

Я встречался с Филис и Марвином еще несколько раз. Я поддерживал их новый, более открытый тип общения и дал им несколько рекомендаций относительно сексуального поведения: как Филис может помочь Марвину сохранить эрекцию или избежать преждевременной эякуляции, как Марвину относиться к сексу менее механически и как он может довести Филис до оргазма мануально или орально, если потерял эрекцию.

Она была затворницей многие годы и редко выходила одна. Мне показалось, что пришло время разрушить эту схему. Я полагал, что смысл - по крайней мере, один из смыслов ее агорафобии - утратил актуальность и можно воздействовать на нее с помощью парадокса. Вначале я получил согласие Марвина, что он обещает, последовать любому моему совету чтобы помочь Филис преодолеть ее страх. Затем я велел ему говорить ей каждые два часа одни и те же слова (если он в это время на работе, то звонить и говорить по телефону): "Филис, пожалуйста, не уходи из дома. Мне нужно знать, что ты все время здесь, чтобы заботиться обо мне и защищать меня от моих страхов".

Глаза Филис расширились. Марвин посмотрел на меня недоверчиво. Я что, серьезно? Я сказал, что понимаю, как идиотски это звучит, но убедил их добросовестно последовать моим инструкциям.

Первые несколько раз, когда Марвин просил Филис не покидать дом, оба были смущены; это звучало искусственно и нелепо - она месяцами не выходила из дома. Но вскоре смущение сменилось раздражением. Марвин был радражен тем, что я взял с него обещание повторять эту дурацкую фразу. Филис знала, что Марвин следует моим инструкциям, но тоже была раздражена его приказаниями оставаться дома. Через несколько дней она пошла одна в библиотеку, потом за покупками, а на следующей неделе отправилась дальше, чем отваживалась за многие годы.

Я редко прибегаю к таким манипулятивным методам в психотерапии; обычно цена слишком высока - нужно жертвовать подлинностью терапевтического контакта. Но парадокс может быть эффективным в тех случаях, когда терапевтические основания прочны и предписываемое поведение разрушает смысл симптома. В данном случае агорафобия Филис была не ее , а их симптомом и служила сохранению супружеского равновесия: Филис всегда была в распоряжении Марвина; он мог совершать вылазки в мир, обеспечивать их безопасность, но сам чувствовал себя в безопасности, только будучи уверенным, что она всегда ждет его дома...

Была определенная ирония в моем использовании этой инструкции: экзистенциальный подход и манипулирование парадоксами - довольно странное сочетание. Но здесь последовательность выглядела естественной.

Марвин использовал в своих взаимоотношениях с Филис те прозрения, которые он получил, столкнувшись с глубинными источниками своего отчаянья. Несмотря на свою растерянность (проявившуюся в сновидении в виде неспособности перестроить дом среди ночи), он, тем не менее, добился радикальной перестройки своих отношений с женой. Оба - и Марвин, и Филис - теперь так заботились о развитии друг друга, что могли полноценно сотрудничать в деле искоренения симптома.

Изменение Марвина запустило спираль адаптации: освобожденная от своей ограничивающей роли, Филис буквально преобразилась за несколько недель и продолжила укреплять свои изменения в индивидуальной работе с другим терапевтом в следующем году.

Мы с Марвином встретились еще только дважды. Довольный достигнутым прогрессом, он понял, как он выразился, что получил хороший доход от своих инвестиций. Мигрени, которые были причиной его обращения за помощью, больше никогда не возвращались. Хотя у него еще случались колебания настроения (и они по-прежнему зависели от секса), их интенсивность значительно уменьшилась. Марвин считал, что теперь колебания настроения несравнимо меньше, чем все предыдущие двадцать лет.

Я тоже чувствовал удовлетворение от нашей работы. Всегда есть что-то еще, что можно было бы сделать, но в целом мы выполнили гораздо больше, чем я предполагал в начале работы. Тот факт, что кошмары Марвина прекратились, тоже был благоприятным. Хотя я больше не получал посланий от сновидца, я по ним не скучал. Марвин и сновидец слились воедино, и я говорил теперь с ними как с одним человеком.

Следующий раз я встретился с Марвином год спустя: я всегда назначаю пациентам встречу через год - как для их пользы, так и в личных познавательных целях. У меня есть привычка проигрывать для пациентов кусочек нашего первого сеанса, записанного на магнитофон. Марвин десять минут слушал с большим интересом, потом улыбнулся и сказал:

- Господи, кто этот осел?

Достижения Марвина были серьезными. Наблюдая подобную реакцию у многих пациентов, я начал рассматривать ее как надежный показатель изменений. Фактически Марвин говорил: "Сейчас я другой человек. Я с трудом узнаю того Марвина, которым был год назад. То, что я делал тогда - отказывался взглянуть правде в глаза, пытался контролировать или запугивать других, старался потрясти других своим интеллектом, добросовестностью, своими схемами - все это прошло. Я больше этого не делаю".

Это немалые достижения, они указывают на существенную перестройку личности. Но они столь тонкие по своему характеру, что обычно ускользают от исследовательских опросников.

Со своей обычной добросовестностью, Марвин явился с готовым отчетом, в котором оценивались задачи и достижения терапии. Вердикт был смешанным: в некоторых областях ему удалось сохранить изменения, в других он отступил назад. Во-первых, сообщил он мне, у Филис все хорошо: ее страх выходить из дома значительно уменьшился. Она участвовала в женской терапевтической группе и работала над своим страхом социальных контактов. Возможно, самым потрясающим было ее решение конструктивно бороться со своим смущением по поводу отсутствия образования - она записалась в колледж на несколько курсов для пожилых людей.

А что же Марвин? У него больше не было мигреней. Его колебания настроения сохранились, но были умеренными. Периодически у него были эпизоды импотенции, но он не так беспокоился об этом, как раньше. Он изменил свое мнение об отставке и теперь работал неполный день, но поменял сферу деятельности на более интересную для себя. У них с Филис по-прежнему очень хорошие отношения, но иногда он чувствовал себя заброшенным из-за ее новой деятельности.

А что мой старый друг, сновидец? Что с ним стало? Было ли у него сообщение для меня? Ночные кошмары у Марвина больше не повторялись, но в ночь накануне нашей встречи он увидел короткий и очень загадочный сон. Казалось, сон пытается ему что-то сказать. Возможно, предположил он, я смогу понять его.

Моя жена передо мной. Она раздета и стоит, расставив ноги. Я смотрю вдаль через треугольник, образованный ее ногами. Но все, что мне удается увидеть, далеко-далеко, у самого горизонта, - это лицо моей матери.

Последнее послание сновидца:

* Vorbeireden (нем.) - говорить, перебивая (не слушая) друг друга. - Прим. ред .