Как когда-то заметил Кёлер, изучение мышления предъявляет особые требования к мышлению самого исследователя. Развитие психологических представлений о высших формах познавательной активности оказалось очень сложным, до сих пор далеко не законченным процессом. Для ассоцианизма мышление вообще было областью интересов логики и математики, а не психологии. Вюрцбургская школа, обнаружившая целенаправленность психики, подчеркивала роль создаваемых задачей установок, или детерминирующих тенденций. Отто Зельц (Selz, 1924) добавил к ассоциациям и детерминирующим тенденциям новый структурный элемент — репрезентацию проблемной ситуации. Это представление условий и требований к решению понималось им как антиципирующая схема, то есть обобщенная структура знания, предвосхищающая искомое решение. Гештальтпсихологи, в свою очередь, отметили, что следование определенной установке может играть и негативную роль, препятствуя нахождению нетривиального решения. Центральным для них стало различение репродуктивного и продуктивного мышления. Первый вид мышления направлен на воспроизведение привычных подходов, второй имеет творческий, креативный характер.
К этим работам и восходят современные исследования, для которых характерна трактовка высших форм познания как процессов преобразования знаний. Мышление описывается при этом как взаимодействие концептуальных структур и операций над ними. С культурно-исторической точки зрения, сила нашего мышления состоит в том, что оно опирается на систему концептуального знания. Его слабость — в слишком большой зависимости от этой системы, препятствующей творческим достижениям. В новых ситуациях использование одних только имеющихся знаний оказывается недостаточным, необходимой становится метакогнитивная активность. Преобразование знаний оказывается столь сложным процессом, поскольку оно создает субъективно незнакомые ситуации. Поэтому решение продуктивных задач требует особых личностно-волевых качеств и, во-вторых, опирается на быстро развивающиеся в антропогенезе пре-фронтальные области коры. Вместе с тем, концептуальные структуры и метапознавательные координации образуют лишь «верхушку айсберга» механизмов человеческого интеллекта. Исследования выявляют и другие, более древние в эволюционном отношении уровни организации. Вырисовывающаяся глобальная архитектура, GrandDesignинтеллекта, состоит, по меньшей мере, из шести таких уровней. Их совместная работа позволяет дать описание познавательной активности, сопоставимое 178       по сложности с ее феноменологией и нейрофизиологией.

8.1 Высшие познавательные функции
8.1.1 Разнообразие подходов и моделей

Перед тем как начать действовать в новой ситуации, мы обычно стараемся подумать. Как подойти к объяснению того, что собственно при этом происходит? Можно допустить, что мысль работает по образцу очень сложной компьютерной программы, возможно, целого пакета таких программ типа современной операционной системы. Поскольку в творческом мышлении и в решении повседневных задач важную роль играет воображение, для многих авторов, начиная с Аристотеля, суть мышления состоит в манипулировании образами. Еще один подход возник в рамках прикладных исследований, направленных на оценку индивидуальных различий в интеллектуальных способностях. Этот психометрический подход может сочетаться с анализом возрастных изменений, хотя развитие может изучаться и с точки зрения его общих механизмов, как, например, в классических работах Выготского и Пиаже. Наконец, можно попытаться выделить мозговые механизмы, специфически влияющие на процессы решения задач и другие интеллектуальные достижения. Все эти подходы не исключают друг друга, но они по-разному расставляют акценты в исследованиях познания.
Первый подход, возникший в рамках работ по искусственному интеллекту, связан с созданием глобальных когнитивных моделей, которые были подробно рассмотрены нами в главе по представлению знаний (см. 6.4.1). Как отмечалось, по замыслу они напоминают сверхтеории необихевиористов. Намерения авторов заключались в моделировании возможно более широкого круга задач, от формирования навыков (см. 5.1.1) до умозаключений (см. 8.2.2). Вопросам мышления специально посвящена теория решения задач человеком А. Ныоэлла и Г. Саймона. Следуя более ранним идеям Дункера и Зельца, они использовали важное разграничение между процедурами, с необходимостью ведущими к решению, или алгоритмами, и эвристиками — упрощенными стратегиями, зачастую ускоряющими нахождение решения, но не гарантирующими его со 100% вероятностью.
Основными эвристиками, выделенными этими авторами, стали «анализ средств и целей» (means-ends analysis) и репрезентация задачи в виде проблемного пространства разноуровневых целей и средств. Современный вариант этой теории — предложенная в середине 1980-х годов Ньюэллом и усовершенствованная затем его учениками (см. Laird & Rosenbloom, 1996) модель Soar. Эта модель также выделяет иерархию подцелей и работает с пространством потенциальных состояний проблемной ситуации (см. 8.3.2). По мнению Дж.Р. Андерсона, автора конкурирующей модели ACT-R, центральным механизмом мышления являются умозаключения по аналогии. Когда мы сталкиваемся с новой проблемной ситуацией, мы часто пытаемся найти пример какой-нибудь похожей задачи с известным решением. Этот процесс представляет собой нахождение сходства между

элементами и их отношениями в разных областях знаний. Такое решение не всегда будет идеальным, однако оно может быть полезным первым приближением. Иначе говоря, умозаключение по аналогии также является разновидностью эвристических способов решения задач.
Сегодня, как отмечалось, формальные модели перестали играть в когнитивной науке прежнюю центральную роль, уступив или разделив ее с другими подходами. В искусственном интеллекте под влиянием за-' дач, связанных с контролем локомоций и действий мобильных роботов, возникла проблема гибкой адаптации базы знаний в ответ на изменения ситуации (см. 6.4.1 и 9.2.2). Эта проблема фрейма может быть решена скорее в рамках альтернативных подходов, таких как нейронные сети (ней-роинтеллект — см. 2.3.3) или теория ментальных моделей (см. 8.2.3). В последней мышление описывается как мысленное экспериментирование с наглядными моделями ситуации. Изменения в мире вносятся в ментальную модель, а их последствия селективно «считываются» из нее по мере необходимости. Кроме того, резко возросло значение нейрофизиологических данных, соответствие которым стало важным критерием правдоподобности когнитивного моделирования. Поэтому, в частности, последние работы по ACT-Rопираются на данные нейровизуализации (Anderson et al., 2003; Taatgen & van Rijn, 2005). Некоторые критики подчеркивают, что такие модели не учитывают социального контекста развития мышления и его зависимости от метакогнитивных процессов (за исключением АНАЛОГИИ — см. 8.1.3), трансформирующих знания в соответствии с требованиями задачи (Glaser & Chi, 1988).
Следует отметить также заметное оживление дискуссий вокруг более традиционных психометрических исследований индивидуальных различий познавательных способностей. Сами эти исследования, в свою очередь, стали значительно более когнитивно ориентированными. В самом деле, вопрос об основных структурных компонентах познавательной активности равнозначен вопросу о функциях и структуре интеллекта.
Слово «интеллект», вошедшее в европейские языки в 17-м веке, является латинским переводом древнегреческого понятия «нус» — «ум». Этнолингвистические данные свидетельствуют о том, что в разных языках мира существует множество частично синонимичных понятий, указывающих на проявление умственных способностей. К такому интуитивному прототипу апеллирует определение интеллекта, предложенное Торндайком: «Интеллект — это то качество психики (мозга или поведения, если это кому-то больше нравится), по отношению к которому Аристотель, Платон, Фукидид и им подобные более всего отличались от афинских идиотов того времени»1. Данное определение не является
1 H.H. Непейвода обратил наше внимание на то, что в Древней Греции слово «идио-тес» означало человека, принципиально уклоняющегося от гражданской жизни (народных собраний, государственных должностей, общих обрядов). Этот частный случай показывает, насколько неточно данное, казалось бы, очень удачное определение. Фукидид отличался от «афинских идиотов» именно активной гражданской позицией, а не интел-180        лектом. Аристотель же вообще был практически «идиотом».

единственным. В литературе насчитывается свыше 60 определений, отражающих разные трактовки проблемы, вплоть до полуиронического замечания Боринга: «Интеллект — это то, что измеряется тестами интеллекта». Это определение указывает на операциональный характер психометрического подхода, породившего много измерительных процедур, или тестов, но сравнительно мало общепризнанных научных знаний. Поскольку житейская категория «умный человек» имеет различные оттенки в разных культурных контекстах, психометрический подход направлен в основном на анализ академических способностей, лежащих в основе понятия «хороший ученик».
Наиболее распространенные тесты интеллекта, такие как шкала Станфорд-Бине и шкалы интеллекта Векслера, представляют собой батареи стандартизированных задач (заданий), диагностирующих различные познавательные процессы. К ним относятся знание лексики родного языка, непосредственное запоминание, узнавание конфигураций, решение силлогистических задач, пространственные преобразования типа мысленного вращения и т.п. Получаемые с помощью разных заданий оценки обычно в большей или меньшей степени коррелируют друг с другом. Это позволяет предположить, что на самом деле успешность выполнения множества разных задач определяется ограниченным числом одних и тех же базовых способностей. Для поиска этих способностей в психометрике используется факторный анализ. Индивидуальные оценки в некотором задании, как правило, трактуются как результат аддитивного вклада факторов (способностей), лежащих в основе выполнения всех тестовых заданий. Данный подход удобен, поскольку достижения индивида в ? тестовых заданий описываются комбинацией К способностей, число которых значительно меньше Р. Психометрические теории отличаются особенностями используемых математических моделей, числом выделяемых способностей и их содержательной интерпретацией.
Исторически самой первой такой концепцией можно считать одно-факторную психометрическую модель интеллекта, которая возникла в самом начале 20-го века, еще до появления факторного анализа в работах Бине, Симона и их сотрудников, проведенных по заказу французского министерства народного образования. В рамках этой модели можно (причем несколькими математико-статистическими способами, например, через нахождение отношения числа задач, решенных индивидом, к числу задач, обычно решаемых детьми его возраста) ввести представление о некотором единственном, нормально распределенном параметре — коэффициенте интеллекта (IQ= англ. intelligencequotient), который характеризует индивидуальную силу интеллекта. Большинство других психометрических моделей исходит из предположения о существовании не одной, а нескольких, качественно различных базовых способностей.

181

Так, двухфакторная модель одного из основателей психометрики Чарльза Спирмена предполагает существование единого для всех заданий фактора общего интеллекта (g = general) и целой группы специальных способностей (s — special). Другая популярная двухфакторная модель напоминает неоднократно упоминавшуюся нами выше модель двойного кодирования Паивио (см. 5.3.1), но была создана примерно десятилетием раньше. Речь идет о модели Д. Векслера, связанной с из-' мерением коэффициентов вербального и невербального (или практического) интеллекта. В модели первичных факторов интеллекта Л. Терсто-уна выделяются уже семь базовых способностей: скорость восприятия, счет, легкость нахождения слова, вербальное понимание, оценка пространственных отношений, непосредственное запоминание, индуктивное и дедуктивное рассуждения. Центральным для следующей модели, разработанной Раймондом Кетеллом, является различение кристаллизованного и текучего интеллекта. Кристаллизованный интеллект состоит из шести факторов, напоминающих первичные умственные способности модели Терстоуна. Они формируются под влиянием окружения и текучего интеллекта. Последний понимается как врожденный, связанный со свойствами нервной системы потенциал абстрактного мышления, позволяющего нам справляться с относительно новыми проблемными ситуациями2.
Есть ряд оснований для критики психометрического подхода. В силу статистического характера парадигмы результаты в значительной мере определяются алгоритмами факторного или другого вида многомерного математического анализа· в этот анализ можно «войти» без всяких представлений об интеллекте и личности, а «выйти» с некоторым подобием психологической концепции. Вместе с тем математическая задача нахождения факторов не определена, пока не сделаны некоторые допущения об отношениях между ними. Обычное предположение состоит в статистической независимости факторов, но иногда допускается возможность корреляции между ними. Серьезной является и другая проблема. Особенности интеллектуальной активности глубоко индивидуальны: всякий человек, про которого можно сказать, что он умен, умен на свой собственный лад. Факторный анализ выделяет гипотетическую структуру, которая характеризует скорее типы решаемых задач, чем деятельность решающего задачу.
Поэтому некоторые из психометрических моделей интеллекта создавались с учетом определенных теоретических представлений об организации когнитивных процессов. Так, если перечисленные выше модели объединяет индуктивный способ построения, то модель структуры интеллекта, предложенная в 1960-е годы Дж. Гилфордом, претендует на
2 Современные психогенетические исследования не подтверждают мнение Кетелла о большей генетической обусловленности текучего интеллекта по сравнению с кристаллизованным (Guthke & Beckmann, 2003). Более того, накапливаются данные о том, что текучий интеллект, который идентифицируется сегодня с экзекутивными функциями, зависит прежде всего от социоэмоционального развития ребенка (Blair, 2005 in press). Последнее определяет формирование связей префронтальных областей коры со структура-182        ми лимбической системы и влияет, тем самым, на параметры рабочей памяти.

статус дедуктивной теории. Основой для нее послужила простая схема «стимул — организм — реакция». Сочетание четырех типов стимульного материала (фигуративный, символьный, семантический, социальный), пяти типов внутренних операций (узнавание, запоминание, оценка, конвергентное и дивергентное мышление) и шести типов поведенческих ответов (таких как классификация и трансформация материала) задает в общей сложности 120 факторов интеллекта этой модели (впоследствии число постулируемых факторов увеличилось до 150). Интерес представляет не сама эта достаточно произвольная модель, сколько инициированное ею изучение социального интеллекта и «дивергентного мышления». Последнее характеризуется нестандартностью решений и часто идентифицируется с креативностью (см. 8.3.2). Имеющиеся данные свидетельствуют об относительно слабой корреляции креативности с общим интеллектом. Кроме того, социальный интеллект в этих исследованиях коррелирует с показателями вербального интеллекта.
В последние два десятилетия отдельные задания тестов интеллекта стали предметом когнитивного анализа, позволившего разобраться в природе психометрических корреляций3. Например, скорость решения задач, требующих доступа к внутреннему лексикону, коррелирует с оценками вербального интеллекта на уровне 0,8. В то же время успешность верификации предложений, описывающих пространственные сцены, коррелирует с этой скоростью лишь на уровне 0,3. Причина этих различий состоит в том, что задачи верификации могут решаться не только путем сравнения двух вербальных описаний, но и с помощью другой стратегии — через преобразование предложения в квазипространственную ментальную модель и сравнение последней со сценой (см. 7.3.1 и 8.2.2). Выбор стратегий ОПИСАНИЕ или ПРЕДСТАВЛИВА-НИЕ может контролироваться произвольно, хотя с возрастом вероятность «визуального решения» снижается. Таким образом, экспериментальные исследования позволяют объяснить столь характерные для психометрики случаи слабой положительной корреляции: одно и то же задание может быть не только связано с разными процессами у разных индивидов, но и, более того, по-разному решаться одним и тем же индивидом в разные моменты времени.
3 В ранний период когнитивных исследований, когда едва ли не основным методом
было измерение времени реакции (см. 2.2.3), широкую известность получило предполо
жение Ганса Айзенка и Артура Дженсена, что основным коррелятом общего интеллекта g
является параметр скорости нервных процессов. За счет миллисекундных различий в тече
ние ряда лет у «быстрых» индивидов происходит накопление большего объема знаний и
умений, что и находит выражение в высоких показателях IQ. Однако, похоже, исследова
ния не подтверждают эту точку зрения. Так, оказалось, что IQ коррелирует со временем
реакции выбора, но не с величиной простой двигательной реакции (см. 1.2.1 и 5.2.3). В
настоящее время популярной становится другая гипотеза, объясняющая различия обще
го интеллекта индивидуальной пластичностью синоптических связей. Операционализа-
ция этой гипотезы, а следовательно, и основание для ее эмпирической проверки пока
отсутствуют.                                                                                                                                             183

Из числа современных психометрических моделей следует выделить прежде всего тройственную теорию интеллекта Роберта Стернбер-га (Sternberg, 2003). В некоторых из работ этого автора и его коллег ее обозначение меняются, в частности, в последние годы данный подход часто называется «теорией успешного интеллекта». Теория Стернберга рассматривает различные методологические контексты изучения интеллекта и, как видно из названия, состоит из трех частей, или «субтеорий». В первой анализируется структура процессов, лежащих в основе интеллекта, во второй — особенности задач, пригодных для измерения способностей, в третьей — контексты использования этих способностей в реальных условиях. Наибольший интерес представляют выделяемые Стернбергом компоненты интеллектуальных способностей. Речь также идет о трехзвенной структуре: 1) творческом интеллекте, 2) процессах, связанных с накоплением знаний, — компонентном или аналитическом интеллекте, 3) механизмах, обеспечивающих практическое применение знаний и творческих решений, — практическом интеллекте.
Как показывают проводимые Р. Стернбергом и его группой исследования, каждый из этих трех «блоков способностей» может быть оценен относительно независимо друг от друга с помощью специализированных тестов (прежде всего SternbergMultidimensionalAbilitiesTest). Полученные данные могут быть использованы далее для решения прикладных задач, например, для соответствующего структурирования учебного (или профессионального) окружения и оптимизации требований к конкретному студенту или сотруднику. Профиль предъявляемых требований должен соответствовать при этом профилю индивидуального развития каждого из компонентов тройственной модели. Стернберг отмечает, что его модель возникла из рассмотрения когнитивных исследований последних лет. Действительно, компоненты этой диагностической модели легко идентифицируются, во-первых, с метапознанием — процессами, используемыми для планирования, контроля и управления, и, во-вторых, с концептуальными структурами. Что касается «блока» практического интеллекта, то он, по крайней мере в своей основе, связан с предметными действиями и обслуживающими их сенсомотор-ными процессами.
Работы Р. Стернберга демонстрируют успешное, поддержанное потоком публикаций выделение ограниченного числа когнитивных механизмов как основы теории умственных способностей. В других концепциях число этих механизмов оказывается иным. Широко известной стала, например, теория множественных интеллектов Говарда Гарднера (Gardner, 1999), впервые сформулированная в середине 1980-х годов (то есть почти одновременно с гипотезой модулярности Фодора — см. 2.3.2). Гарднер исходит из предположения о сосуществовании в каждом из нас до 8 различных интеллектов: пространственного, лингвистического, музыкального, логико-математического, натуралистического (связанного 184

со склонностью к наблюдению и классификации природных явлений), телесно-кинестетического, межличностного (социального) и внутри-личностного (определяющего богатство духовной жизни). Подход Гарднера несколько напоминает поздние работы Бартлетта (см. 1.4.3), но обосновывается, главным образом, ссылками на биографические данные. В случае большинства когнитивных работ речь идет обычно о более аналитических исследованиях. В одном из них на основе анализа корреляций и факторизации результатов множества частных когнитивных заданий было выделено в общей сложности 52 (!) разновидности способностей (Fleischman & Quaintance, 1984).
Мы временно прервем обсуждение общей архитектуры высших форм познания (оно будет продолжено в конце данного раздела), чтобы рассмотреть исключительно влиятельный до настоящего времени подход к изучению интеллекта, возникший в рамках концепции генетической эпистемологии Жана Пиаже (см. 1.4.1). В юности, работая в лаборатории Бине и Симона, Пиаже участвовал в сборе данных психометрических тестов. Вместо того чтобы ограничиться подсчетом числа правильно решенных заданий, он обратил внимание на характер допускаемых детьми различного возраста ошибок. Гипотеза о систематическом характере ошибок, отражающих качественные особенности мышления на разных стадиях развития, легла в основу внушительного, охватившего более шести десятилетий цикла исследований Пиаже и его сотрудников, прежде всего Барбель Инельдер.
Теория стадий развития интеллекта относится к хрестоматийному материалу современной психологии и хорошо известна каждому психологу, по крайней мере в общих чертах4. Самая первая из ее четырех стадий, стадия сенсомоторного интеллекта, соответствует возрастному периоду от рождения до примерно середины второго года жизни. Ее характерной особенностью является отсутствие внутреннего (как чувственно-образного, так и символического) плана деятельности — вся активность разворачивается первоначально только во внешнем, доступном непосредственному восприятию мире. Формирующиеся в результате адаптации движений к свойствам объектов устойчивые схемы сенсомоторной активности постепенно закладывают основу для протопонятий, например, для представления о постоянстве существования предмета, после чего (в возрасте 6—7 месяцев) младенец впервые начинает искать объект, исчезнувший из его поля зрения.
Формирование схем действия и овладение речью образуют основу для перехода на следующую стадию. Она называется в теории Пиаже до-операциональным мышлением, поскольку появляющиеся на этой стадии изменения перцептивных образов и символьных репрезентаций еще не

4 До сих пор одним из лучших источников информации по генетической эпистемоло
гии Пиаже остается фундаментальная монография американского исследователя когни
тивного развития, автора понятия «метапамять» Джона Флейвела (Флейвел, 1967).                                     185

имеют системности логико-математических операций, в частности, они не обладают свойством обратимости5. Для дооперационального мышления (от 2 до 7 лет) типичны разнообразные проявления эгоцентризма, ставшие известными как феномены Пиаже. Ребенок не может описать ситуацию из перспективы своего собеседника. Он испытывает трудности в контроле согласованности последовательных высказываний. Его оценки физических величин обнаруживают непонимание законов сохранения вещества и количества, например, оценки количества жидкости в сосуде могут зависеть от формы сосуда, а оценка числа объектов — от их взаимного расположения. Для третьей стадии, или стадии конкретных операций (с 7 до 11 лет), характерно преодоление феноменов эгоцентризма. Это развитие, называемое Пиаже децентрацией, объясняется в его теории появлением обратимых когнитивных операций, которые первоначально применяются лишь по отношению к конкретному и известному из собственного опыта материалу. Данное ограничение в свою очередь снимается на стадии формальных операций, достигаемой обычно в возрасте 11—13 лет. Эта последняя стадия знаменует окончание процесса созревания абстрактной, применимой по отношению к любому материалу ментальной логики взрослого человека.
Как отдельные положения, так и общие принципы теории Пиаже до сих пор вызывают оживленные дискуссии. Многие авторы, особенно в когнитивной лингвистике и психолингвистике, склонны видеть в этой модели развития доказательство телесной заземленности семантики языка (см. 7.4.2). В то же время у теории Пиаже возникают проблемы с экспериментальными данными. Исследования восприятия в первые недели и месяцы жизни не подтверждают тезис о раннем солипсизме младенца по принципу «outofsightoutofmind». Представление о постоянстве существования предмета, вместо того чтобы постепенно формироваться в результате сенсомоторного взаимодействия с окружением, скорее предшествует такому взаимодействию, то есть оказывается чем-то вроде кантианской априорной категории (см. 3.4.3 и 9.4.2). Сомнения вызывает и характеристика последней стадии развития как периода доминирования абстрактно-логического мышления. Фактический материал данной главы свидетельствует о специализации мышления, его зависимости от характеристик материала, в терминах которого сформулированы условия задачи. Чисто логические умозаключения, напротив, не являются сильной стороной мышления даже у взрослых, по прочим критериям вполне образованных и разумных людей (см. 8.2.3).
5 В теории Пиаже обратимость — это логико-математическое понятие. Оно используется им в том же смысле, в каком в арифметике и алгебре результаты сложения могут быть «обращены» вычитанием, а в геометрии и географии, покинув некоторый пункт в северо-восточном направлении, мы всегда можем вернуться к нему же, двигаясь на юго-186        запад (см. 8.1.3).

В начале 1930-х Л.С. Выготский высказал в адрес подхода Пиаже ряд критических замечаний, которые сегодня начинают определять характер исследований развития высших познавательных процессов. Выготский выступил, как известно, против представления о развитии мышления и речи как процессов внутреннего созревания, подчеркнув значение коммуникативного взаимодействия ребенка с его социальным окружением6. Как будет показано в последующих разделах данной главы, коммуникативная прагматика является ключом к пониманию многих стандартных феноменов нашего мышления (см. 8.2.3 и 8.4.2). В рамках этого же круга идей более понятны открытия последних лет, постепенно выявляющие основания для иной периодизации стадий когнитивного развития (см. 9.4.1).
Одной из ярких страниц исследований развития стало открытие в начале 1990-х годов индивидуальной теории психики (theoryofmind— То Ai). Она представляет собой знание ребенка о собственном знании и знании других как отличном от собственного. Без такого метазнания ребенок упорно, вопреки очевидным фактам, приписывает окружающим те же знания о ситуации, которыми располагает сам. Он не различает знания по источнику и времени их возникновения, что говорит о несформированности высших форм памяти и рефлексивного сознания (см. 5.4.3). Индивидуальная теория психики важна и для сложных форм коммуникации: если другой располагает тем же знанием, что и я, то не имеет смысла пытаться ввести его в заблуждение или ждать от него сообщений, содержащих коммуникативный «подвох» (см. 7.4.1). Исследования (Bischof-Koehler, 1999; Perner & Ruffman, 2005) показывают, что ТоМ формируется в возрасте трех-четырех лет, то есть в середине стадии «дооперационального интеллекта» и значительно позже появления правильной в семантико-синтаксическом отношении речи. Если индивидуальная теория психики не развивается, то возникают проблемы с социальным интеллектом и появляются симптомы умственной отсталости, которые свидетельствуют, по крайней мере, об аутизме.
Этот незамеченный генетической эпистемологией переход на новый уровень развития обеспечивается изменениями в числе синапсов и показателях метаболической активности, которые достигают в возрасте 4—5 лет их пиковых значений (см. 9.4.2)7. В этом же возрасте происходит
6 Производная от этого тезиса Выготского идея измерения способностей не в статичес
ких ситуациях, а во взаимодействии ребенка со взрослым — внутри зоны ближайшего разви
тия — становится все более привлекательной для современной психометрики, где она по
лучила название динамического тестирования. Несмотря на трудности контроля, возни
кающие в ситуации взаимодействия двух людей, есть первые примеры успешной реализа
ции этой идеи в исследованиях интеллекта (Guthke & Beckmann, 2003; Sternberg et al., 2002).
7 Переход к отслеживанию и учету ментальных состояний других людей можно опи
сать и в терминах теории Пиаже, а именно как преодоление изначального эгоцентризма
ментальных структур ребенка на основе процессов децентрации. Проблематичность та
кого описания, в частности, состоит в неадекватности понятия «эгоцентризм», вместо
которого следовало бы говорить о «моноцентричности» сознания ребенка в первые три
года жизни (см. Bischof-Koehler, 2000).                                                                                                  187

интенсивное созревание анатомических связей (миелинация аксонов) префронтальных структур коры с другими областями мозга. Позднее поражения префронтальных отделов коры (в особенности справа) ведут к избирательным нарушениям в функционировании индивидуальной теории психики и высших познавательных процессов (Stuss et al., 2001). Мы отмечали выше, что когнитивные механизмы можно описывать в соответствии с градиентами их эволюционного становления — их «вертикальным измерением» (см. 2.4.3). В этой главе нам предстоит рассмотреть наиболее высокий из уровней когнитивной организации. Первой особенностью относящихся к этому уровню форм мышления, памяти, восприятия и речи является их рефлексивный, личностно-смысловой характер. Второй — связь с работой филогенетически наиболее новых, префронтальных структур коры. Нам придется, однако, сначала остановиться на классической проблеме отношения мышления и речи.
8.1.2 Мышление и речь — мышление для речи
Мнение, что мышление есть язык или, по крайней мере «язык про себя», широко распространено в истории науки. Столь же широко представлено мнение, что мышление (и познание в целом) определяется особенностями естественного языка. Эта точка зрения была популярна в течение 19-го столетия. По словам Вильгельма фон Гумбольдта: «Так как восприятие и деятельность человека зависят от его представлений, то его отношение к предметам целиком обусловлено языком... Каждый язык описывает вокруг своего носителя невидимый круг, покинуть который можно лишь вступив в другой круг». В 20-м веке американский лингвист Эдвард Сэпир, а затем антрополог Бенжамин Ли Уорф выступили с близким тезисом, получившим название гипотезы лингвистической относительности (гипотеза Сэпира—Уорфа). Согласно Уорфу, «Мир предстает перед нами в качестве калейдоскопического потока впечатлений, которые должны быть организованы нашим разумом, а значит, прежде всего лингвистической системой нашего разума... "Реальный мир" строится на основе языковых навыков группы... Мы видим, слышим, чувствуем и мыслим так, а не иначе, главным образом потому, что языковые навыки нашего общества предопределяют выбор интерпретаций». В психолингвистике иногда различают сильную и слабую версии гипотезы лингвистической относительности. Сильная версия в духе Гумбольдта и Уорфа, согласно которой язык полностью определяет особенности мышления, маловероятна, например, из-за существования афазических расстройств, не ведущих к нарушению мышления, и противоположных случаев успешного развития устной и даже письменной речи на фоне выраженного отставания интеллекта (как в случае синдрома Уильямса — см. 2.3.2). Слабая версия допускает локальные взаимодей-188       ствия этих двух относительно автономных областей. Своеобразным
J

испытательным полигоном для проверки гипотезы лингвистической относительности со времен Гладстоуна8 стало изучение восприятия и узнавания цвета в зависимости от особенностей цветовой лексики языка.
Наиболее известными стали межкультурные данные, полученные Элеонорой Рош. В начале 1970-х годов она провела эксперименты по шкалированию цвета с охотниками за черепами из племени дани, обнаруженного этнографами в горах Новой Гвинеи. Язык дани замечателен простотой его словарного состава, в частности, тем, что для обозначения цветов и их оттенков в нем есть всего лишь два слова. Одно из них используется для обозначения всех темных и холодных цветов, а другое — всех светлых и теплых. Рош использовала стандартную психофизическую процедуру построения модели субъективной близости цветовых оттенков. Она показывала своим испытуемым цветную карточку и затем, сразу или после некоторой паузы, просила найти этот цвет среди нескольких цветных карточек. На основании данных о частоте ошибок (смешении цветов) с помощью многомерного шкалирования можно построить пространственную модель, в которой точками будут представлены отдельные цвета, а расстояние между точками будет соответствовать субъективному сходству цветов. Эти эксперименты показали, что пространственные модели воспринимаемого и узнаваемого оттенков у дани и у студентов Калифорнийского университета (контрольная группа) в целом очень похожи, несмотря на значительные различия языковых средств кодирования цвета.
Обширные этнолингвистические исследования подтверждают предположение о том, что представленность цветовой терминологии в языках мира отражает в первую очередь процессы постепенного выявления контрастных или оппонентных цветов (Berlin & Kay, 1969; Kay, 2001). Как мы видели, в языке племени дани есть лишь два цветовых термина, причем они используются для обозначения светло-теплых и темно-холодных тонов. Если в некотором языке для обозначения цветов есть три слова, то к светлому и темному добавляется красный (правильнее было бы сказать, что из комплекса светло-теплых цветов выделяется красный). При большем числе цветовых терминов, как правило, возникают названия для желтого, а также для синего и зеленого. Лишь затем появляются названия для разнообразных оттенков этих основных (базовых) тонов. Особая роль оппонентных цветов связана, во-первых, с их экологической значимостью, так как они наиболее эффективно категоризу-ют многообразие потенциально воспринимаемых оттенков, и, во-вторых, с существованием физиологических, частично субкортикальных механизмов, кодирующих спектральные характеристики цвета по принципу контраста светлого и темного, зеленого и красного, желтого и синего (см. 3.1.3).
8 Британский премьер-министр и специалист по классической филологии Уильям
Гладстоун опубликовал в 1858 году работу, в которой на основании анализа встречающих
ся в текстах Гомера необычных для современного читателя образных сравнений высказал
предположение, что у древних греков отсутствовало восприятие синего цвета, а оценка
тональности других цветов была искажена.                                                                                           189

Некоторые языки, причем обычно экваториального пояса, не различают синий и зеленый. Причиной этого может быть желтая пигментация кожи и тканей глазного яблока, выполняющая функцию защитного оптического фильтра от чрезмерного ультрафиолетового излучения. Интересно, что в русском языке этой коротковолновой части спектра, напротив, соответствуют даже не два, как в других европейских языках, а три базовых названия, включающие термин «голубой», который используется для обозначения светлого и ненасыщенного синего цвета. Проведенные уже в 1990-е годы сравнения таких языков, как русский (12 базовых цветов), английский (11) и сетсвана (5), выявили некоторое влияние лексикона на запоминание цвета, особенно в ситуациях, требовавших называния оттенков. Основным результатом, однако, была высокая степень сходства как восприятия, так и узнавания цвета в различных языках. Таким образом, на материале цветовой лексики предсказания гипотезы Сэпира—Уорфа не подтверждаются. Скорее всего, язык лишь выявляет здесь специфику механизмов восприятия цвета и перцептивной памяти, изначально имеющих невербальный характер.
Было бы, конечно, ошибкой считать, что столь общее теоретическое предположение, как гипотеза лингвистической относительности, может быть проверено в одной, сравнительно узкой и к тому же не имеющей прямого отношения к мышлению области. В самые последние годы накапливаются данные, заставляющие признать факт взаимодействия особенностей семантики и синтаксиса речи с более сложными познавательными процессами, чем процессы восприятия и узнавания оттенков цвета. Так, согласно данным межкультурных исследований, оценки личностных характеристик испытуемыми-билингвами, одинаково хорошо владеющими китайским и английским языками, зависят от того, какой язык они используют для оценок (Eysenck, 2004)9.
Детальному анализу были подвергнуты особенности языков американских индейцев. Один из языков индейцев майя — язык юкатек — и основные европейские языки выделяют различные признаки объектов. Например, говоря о свече, носитель этого языка обязательно должен уточнить: одна, длинная, тонкая, из воска. По-видимому, существительные юкатек в значительной степени описывают объекты не столько как индивидуальные предметы, сколько как неоформленные субстанции. Психологические тесты на классификацию предметов показали, что носители языка юкатек действительно скорее ориентируются на сам материал предмета и в меньшей степени учитывают форму, чем это обычно делают в аналогичных ситуациях носители европейских языков.
9 Имеющиеся на этот счет данные, впрочем, довольно противоречивы. В ряде исследований с билингвистическими испытуемыми смена языка с местного на английский не оказывала влияния на специфические стратегии понимания (Ishii, Reyes & Kitayama, 2003) и категоризации (Nisbett et al., 2001). Поэтому есть основания обсуждать как лингвистическую, так и культурную относительность, а главное, вероятную ко-эволюцию культур и 190        языков.

Интенсивные исследования проводятся в области пространственного восприятия и познания. При категоризации пространства мы можем пользоваться несколькими разными системами отсчета. В низкоуровневой пространственной активности (локомоции и целевые движения) для нас привычны эгоцентрические координаты: «слева», «справа», «спереди», «сзади». В случае предметных действий, обслуживаемых фокальным вниманием, на первый план выступает внутренняя геометрия самого предмета (так называемые аллоцентрические координаты). Выбор системы отсчета, таким образом, не всегда связан с собственным телом. Он зависит также от распределения внимания и от социальной ситуации, в частности, направленности внимания собеседника. Лектор, объясняющий в аудитории материал студентам, может использовать относительные координаты «слева» и «справа», но экзоцентри-ческим образом, используя перспективу сидящих перед ним студентов. В некоторых языках и культурах существенное влияние на выбор систем координат оказывают социально-культурные факторы — японцы в отличие от европейцев склонны описывать ситуацию, исходя из перспективы лица, имеющего относительно высокий социальный статус (Herrmann & Grabowski, 1994).
В целом ряде языков нет слов для, казалось бы, столь естественных эгоцентрических направлений, а есть только названия абсолютных направлений, отдаленным аналогом которых могут быть используемые нами географические координаты «север», «юг», «восток», «запад» (см. 6.4.3). Такие языки часто встречаются в относительно замкнутых ареалах — на островах Тихого океана, а также в горных регионах мира, от Центральной Америки до Непала. Существование в условиях глобального градиента высот определяет в последнем случае основную пространственную ось когнитивных репрезентаций: «вверх по склону» — «вниз по склону». Присутствие в мышлении и повседневном общении носителей этих языков абсолютной системы координат обнаруживается и в разнообразных невербальных задачах, от узнавания конфигурации расположенных на столе объектов до задач навигационного типа. В результате при перемещениях, в том числе и вне своего ареала обитания, они лучше ориентируются по отношению к невидимым в данный момент объектам, чем испытуемые, опирающиеся на эгоцентрические системы отсчета (Levinson, 1996).
Чтобы обнаружить зависимость познавательных процессов от особенностей языка, не обязательно участвовать в этнографических экспедициях. Так, грамматика немецкого языка предъявляет особые требования к фонологической рабочей памяти, поскольку критический компонент, отрицание, может стоять в конце предложения. Турецкий язык предписывает использование разных форм глаголов в зависимости от того, был ли говорящий непосредственным свидетелем описываемых событий или же узнал о них из других источников. Возможные
191

следствия из этого факта для «амнезии на источник» — основной проблемы эпизодической памяти (см. 5.3.2), насколько нам известно, еще не проверялись эмпирически. Другой пример: во французском и испанском языках глаголы абстрактны, тогда как в русском и финском они требуют подробной спецификации характера действия. Для носителя русского языка змея «выползает», человек «выходит», птица «вылетает» — во всех этих случаях можно использовать единственный французский глагол «sortir» («покидать»). Эти различия вполне могли бы влиять на характер распределения внимания и на интерпретацию эпизодов, но опять же соответствующие эксперименты нам не известны.
Еще одно интересное различие между, казалось бы, близкими языками состоит в том, что там, где английский язык допускает описание потока последовательных изменений, использование немецких глаголов движения неявно предполагает указание цели. Вероятная причина этого состоит в специфике «лингвистического аспекта (вида)» — английской «ing»-OBoft формы глаголов. Она позволяет описывать процесс как состояние изменения, происходящего сейчас — безотносительно к прошлому и будущему. Отсутствие подобной формы глаголов в немецком языке навязывает более целостное понимание событий, где всякое действие и изменение предполагают начало, а также более или менее целесообразный конец. Для немца «корабль опускается на дно», тогда как для англичан (а также, очевидно, и для русских) корабль просто тонет в данный момент: «is sinking». Возможно, именно поэтому удается обнаружить заметные различия в описании последовательности событий носителями английского и немецкого языков. Различия возникают, отчасти, и при наблюдении событий — в отличие от англичан немцы чаще ищут глазами возможную конечную точку некоторого движения, даже если это движение состоит всего лишь в перемещении группы утят по двору.
В табл. 8.1 приведены данные недавнего исследования особенностей пересказа содержания короткого мультипликационного фильма испытуемыми, говорящими на различных языках (Stutterheim & Nuese, 2003). В качестве контрольной группы были выбраны алжирские
Таблица 8.1. Количество сообщаемых событий и относительное число упоминаемых целей действия при пересказе фильма испытуемыми трех языковых групп (по: Stutterheim & Nuese, 2003)

Общее число упоминаний	Язык пересказа немецкий          английский     арабский (алж.)
Событий	11,2**	21,5	19,7
Целей/событий	5,75**	1,80	1,63

192

'р < 0,01

а языки отличаются характером средств, позволяющих выражать отдельные аспекты этих принципов.
Дифференцированное обоснование этой точки зрения можно найти в работах по сравнению языков. Здесь же можно найти указания на то, что понимается под «когнитивными универсалиями». По мнению известного русского лингвиста А.Е. Кибрика, наиболее общий когнитивный принцип состоит в нашей чувствительности к различию нормального (естественного, ожидаемого) и атипичного (маловероятного, неестественного). В отношении языковых проявлений этого принципа, говорящий стремится выражать нормальное положение дел в мире простейшими языковыми средствами, или даже вообще не выражать, и, напротив, использовать специальные кодирующие средства {маркирование) для менее типичного случая (см. Кибрик, 2003, 2004)12.
Примером действенности когнитивных универсалий может служить категория числа. Во всех известных языках для кодирования единственного числа счетных объектов используется меньше, или, по крайней мере, не больше «лингвистического материала», чем для кодирования множественного (дом — дома, day — days, Schrank — Schraenke). Совершенно очевидно, что в случае счетных объектов именно форма единственного числа является «дефолтной», когнитивно нормальной. Иначе обстоит дело со словами, обозначающими собирательные совокупности объектов. Здесь менее типичной, лингвистически более сложной и поэтому специально маркируемой оказывается форма единственного числа (ср., например, в русском языке: морковка — морковь, брусничина — брусника, песчинка — песок).
Другой пример действенности того же принципа связан с феноменом анафоры — замены существительных и личных имен местоимениями, а иногда и так называемой «нулевой формой», когда референт вообще явно не присутствует в тексте, даже в форме местоимения, хотя постоянно имеется в виду по существу (см. 7.1.3). Использование «нулевой формы» характерно для кратких биографических описаний: «Родился в 1869 году. Учился в Санкт-Петербургском университете» и т.д. Чем менее явно некто или нечто упоминается «по имени» собственно в корпусе речи, тем выраженнее может быть при прочих равных условиях их психологическое присутствие в качестве когнитивных референтов. Следует заметить, что поскольку одушевленные референты психологически (когнитивно) особенно важны, они в первую очередь привлекают наше внимание. Именно поэтому они, как показывают исследования, значительно чаще замещаются местоимениями и «нулевой формой», чем неодушевленные референты.
Еще один универсальный когнитивный принцип связан с существованием личной сферы говорящего-слушающего и с языковым маркированием психологической близости к ней. Для этого в различных языках
12 В силу важнейшей роли маркирования в функционировании речи мы склонны счи-194        тать ее особой метакогнитивной операцией — метапроцедурой (см. 8.1.3).

мира используется хорошо известная иерархия личных местоимений. Обычно она имеет примерно следующий вид:
я > мы > ты > вы > он/она > они.
Вместе с тем, существуют языки с несколько иной функциональной иерархией, в частности, выявляющей доминирование перспективы второго лица «ты» над «я» и «мы» (см. также в 6.4.3 о так называемой эго-центричностиречи). В любом случае когнитивно нормальным, не требующим специального маркирования является случай, когда первые лица играют роль активного начала, то есть роль АГЕНСов высказывания, тогда как лица в правой части иерархии личных местоимений и безличные объекты — роль ПАЦИЕНСов (см. 7.3.2). Всякие отклонения от этого ожидаемого случая требуют использования специальных языковых средств13.
Третий универсальный принцип, причем, несомненно, не только перцептивной, но и когнитивной организации, хорошо известен в психологии. Он состоит в разделении любой осознаваемой нами ситуации на фигуру и фон (см. 1.3.1, 3.3.1 и 7.3.2). Когнитивная лингвистика повторно открыла существование фигуры и фона около трех десятилетий назад, после чего был обнаружен целый ряд обусловленных этим разделением речевых и коммуникативных феноменов (Talmi, 1978). Существование данного принципа организации, в частности, предписывает особое маркирование того, что должно стать фигурой, или, другими словами, того, что вводится в фокальную зону совместного внимания участников процесса коммуникации (Мельчук, Иорданская, 1995; Clark, 1992).
Наконец, четвертый принцип, который также выявили кросслингви-стические исследования Е.А. Кибрика и его коллег, связан с существованием и отражением в языке шкалы различных семантических отношений обладания: от отношения части тела (как правило, неотделяемой) к его обладателю до сугубо ситуативного отношения между более или менее случайным предметом и действующим с ним в данный момент актором. Чем прочнее отношения обладания («неотчуждаемая принадлежность» > «отчуждаемая принадлежность»), тем выше оказывается вероятность использования при их описании в разных языках мира средств речевого маркирования. Этот последний принцип потенциально относится к сфере социальных отношений и товарообмена, в последнее время привлекающей особое внимания специалистов по эволюционной психологии (см. 8.2.3).
Когнитивные универсалии обычно выявляются посредством языка, так что фактически мы наблюдаем некоторые коммуникативные
13 То, насколько тонко язык реагирует на близость другого человека к личной сфере,
можно проиллюстрировать употреблением местоимений «ты» и «вы». Обычно мы не
можем, не нарушив границ личной сферы, обратиться к незнакомому взрослому чело
веку на «ты». Однако такое обращение вполне естественно по отношению к незнакомо
му ребенку, а также к домашним животным («Дай, Джим, на счастье лапу мне»). Суще
ствуют обстоятельства, когда вполне возможно включение в личную сферу и незнако
мого взрослого, а именно тогда, когда существует хотя бы потенциальная угроза для его
жизни: «Берегись автомобиля», «Не стой под стрелой!» и даже «Ну как мы себя чувству
ем?» (Апресян, 1995)                                                                                                                                195

феномены. Если высшие познавательные процессы неоднородны, то мышление вне сферы коммуникации может быть отличным от мышления в области социальных взаимодействий, неотделимых от коммуникации и речи (см. 8.4.2). Эти соображения определяют еще одну теоретическую позицию, получившую название «мышление для речи». Согласно этой точке зрения, конкретный язык не просто выражает доступными ему средствами универсальные принципы мышления, но существует и обратная зависимость — некоторое подмножество процессов мышления включено в обслуживание коммуникации и адаптивно меняется в зависимости от особенностей средств выражения конкретного языка (Slobin, 1996). Так, в приведенном выше примере описания событий англо- и немецкоязычными испытуемыми (см. табл. 8.1) различия между двумя группами наблюдались только в контексте актуальной или потенциальной коммуникативной задачи. Если испытуемые просто должны были молча отмечать эпизоды фильма, нажимая пальцем на кнопку, количество выделяемых этими группами событий сравнивалось между собой.
Главный итог нескольких десятилетий когнитивных исследований тезиса о «лингвистической относительности» познаний — перевод этой фундаментальной проблемы из области преимущественно философских споров в плоскость эмпирического анализа, где полем проверки гипотез служат десятки и сотни реально существующих языковых сообществ. Разнообразие, специфичность и часто достаточно очевидные пути операционализации гипотез отличают подобные исследования от основной массы межкультурных (и культурно-исторических) работ, не учитывающих как раз особенности .конкретных языков, прежде всего то, что обязательно должно получить выражение в словесном описании событий, и то, на что можно не обращать особого внимания. Разумеется, необходима дополнительная проверка этих новых данных и дальнейшее обсуждение наметившихся подходов, чтобы можно было с уверенностью сказать, в каких контекстах деятельности и на каких уровнях когнитивной организации происходит взаимодействие мышления и речевой активности.

8.1.3 Метапознание и творческое воображение

Материал, который собран здесь, во многом спекулятивен. Тем не менее необходимо продолжить начатое выше (см. 5.3.3 и 8.1.1 ) обсуждение метакогнитивных координации, поскольку только в этом случае представления о функциональной организации познания приобретают определенную законченность, позволяющую перейти к анализу продуктивного мышления (Величковский, 19866). «Метапознание» (meta-cognition— · «метакогниция») является обобщением понятия метапамять, введен-196

ного в исследованиях развития запоминания в 1970-е годы (см. 5.4.2). Если метапамять означает знания о возможностях и функционировании памяти, то под метапознанием понимаются механизмы, посредством которых мы отдаем себе отчет о содержании и особенностях любых познавательных функций, как наших собственных, так и других людей. Можно ожидать, что эти процессы имеют не только «глубинные», но и доступные рефлексивному сознанию компоненты (см. 7.4.1). Мы рассмотрим сначала вопросы об основной функции и о специфике субъективной «окраски» метакогнитивных координации (координации уровня F), a затем перейдем к анализу их роли в качестве средств творческого воображения.
К первому вопросу лучше подойти со стороны нейрофизиологических механизмов. В чем состоит общая функция связанных с префрон-тальными областями процессов? Хорошо известна роль лобных долей в планировании деятельности и контроле действий (см. 4.4.2), но можно ли выделить при этом специфические аспекты, относящиеся к познанию? Речь идет о классической проблеме нейропсихологии, так как эти функции настолько разнообразны, что, казалось бы, не имеют общего набора признаков. Ответ позволяют найти эксперименты на обезьянах, в которых животное должно было найти пищу в одном из двух контейнеров. При разрушении передних отделов коры животное не могло выучить простое, но, так сказать, «контрфактическое» правило — «пища находится не там, где она последний раз показывалась» (Deacon, 1996). Исследования с применением трехмерного мозгового картирования показывают, что активация префронтальных областей обычно сопровождает выполнение всякого нового действия, при котором необходимо активно подавлять тенденции использования уже известных правил и способов работы (Reichte, 1999)14. Наиболее базовая функция префронтальных отделов мозга может состоять поэтому в выходе за рамки актуально знаемого, или, в усиленной формулировке, в преодолении знания.
Близкие особенности обнаруживают и процессы творческого мышления. В психологии мышление понимается как преобразование знаний в соответствии с требованиями задачи. Сохранение и репродуктивное использование знания описывалось нами ранее в связи с функционированием уровня концептуальных структур ? (см. 5.3.3 и 6.3.3). Продуктивная работа со знанием значительно сложнее. Она предполагает наличие метакогнитивного компонента знания о знании, а также владение общими приемами — назовем их метапроцедурами, с помощью которых
14 Об этом же свидетельствует простая, но несколько необычная глазодвигательная
задача — тест антисаккад, используемая для быстрого определения сохранности пре
фронтальных функций. В этом тесте испытуемый должен при внезапном появлении объек
та на периферии поля зрения переводить взор в противоположную от этого объекта сто
рону. Пациенты с нарушениями передних отделов мозга прекрасно фиксируют объект
при его появлении. Однако они не способны противостоять этой естественной тенден
ции и при выполнении теста антисаккад совершают значительное число ошибок.                            197

могут осуществляться преобразования знания и стратегический контроль активности15. Очевидно, что для сколько-нибудь систематической творческой работы необходимо наличие и некоторой достаточно устойчивой системы мотивирующих ее ценностных ориентиров (см. 8.3.2 и 9.4.3).
Вклад уровня метапознавательных координации F в познавательные процессы состоит прежде всего в релятивизации и изменении концептуальной модели мира, которая создается на базе координации нижележащих уровней. Метакогнитивные координации позволяют нам справляться с ситуациями, характеризующимися относительной новизной. Это объясняет их важнейшую роль в процессах продуктивного мышления и в обеспечении действительно оригинальных интеллектуальных достижений — недаром Б.Л. Пастернак назвал творчество «ездой в незнаемое» (см. 8.4.3). Вводя структуры знаний в новые контексты и осуществляя трансформации как самих представляемых объектов, так и их отношений (в частности, меняя онтологические, истинностные параметры знания — см. 6.3.1), мы способны создавать модели подчеркнуто субъективных, гипотетических и даже абсурдных ситуаций.
Базовым механизмом создания таких моделей является рассмотренный в предыдущей главе механизм порождения ментальных пространств, с характерной для последних относительной непроницаемостью границ и оттенком «нереальности» («как если бы» реальности — см. 7.4.1). Например, в качестве ментального пространства место фантастических событий обычно отделено от остального мира: на начальных этапах развития этого литературного жанра события развивались на некоем острове (ср. остров Utopia— букв, «место, которого нет»), в наше время — на космическом корабле, отдаленной планете или в особом измерении привычного жизненного окружения. «Как если бы» семантика освобождает наше мышление и поведение от безусловной привязки к знаниям и актуальному восприятию. Ее возникновение в онтогенезе, по-видимому, связано с развитием символическо-ролевой игры (pretendedplay), которая появляется обычно примерно в возрасте двух лет, то есть несколько раньше индивидуальной теории психики. В такой игре предметам начинают приписываться значения, не совпадающие с их перцептивным обликом и известной из опыта функцией.
Центральной темой психологии мышления является решение задач (см. 8.3.1). Релевантные для процессов решения задач смысловые контексты задаются модальными фреймами «долженствовать», «мочь» и «хотеть» (в двух значениях последнего — «желать» и «намереваться»).
15 Как мы неоднократно отмечали в предыдущих главах, в связи с развитием взглядов на рабочую память и внимание в психологии сложилось представление об исполнительных, экзекутивных процессах (см. 5.2.3). По выполняемой ими роли они напоминают то, что мы понимаем под метапроцедурами. Однако для нас существенна роль метапроцедур как психологических средств трансформации знаний и порождения новых смысловых контекстов. Их список, таким образом, более разнообразен, а реализуемые функции вы-198        ходят за рамки задач кратковременного запоминания.

В качестве психологических глаголов эти фреймы служат также операторами создания ментальных пространств. Обрамление проблемной ситуации интенционально-волевыми контекстами ХОЧУ или ДОЛЖЕН означает принятие задачи, за которым следует вопрос МОГУ ЛИ, в свою очередь образующий ментальный контекст для усилий, направленных на непосредственное достижение цели. Рассмотрение этих же контекстов часто является центральным в моральной философии и этике. Так, признавая общезначимость нравственных обязательств, мы, согласно Канту, должны верить, что наша воля свободна, что мы сами способны предписывать себе те или иные правила поведения (см. 1.1.3 и 9.4.1). Вместо обоснования «я должен» посредством «я могу», Кант выдвигает в «Критике практического разума» правило «ты можешь, потому что ты должен». Надо сказать, что при принятии решений в повседневных ситуациях последовательность контекстов действительно может быть и другой, например, МОГУ [ХОЧУ ЛИ[... ]].
Не приходится удивляться, что именно эти аспекты планирования и организации деятельности оказываются нарушены при поражениях префронтальных структур коры. В случае дезэкзекутивного (в прошлом называвшегося лобным) синдрома обычный для здорового взрослого человека внутренний, или эндогенный, контроль деятельности сменяется экзогенным, навязанным извне. Поражения часто ведут к тому, что не только имеющиеся знания (уровень Е), но и актуальная предметная ситуация (D и С) начинают доминировать, диктуя особенности поведения — соответствующую картину гештальтпсихологи называли «полевым поведением». Так, видя предмет, пациент не может удержаться от того, чтобы не взять его и не начать с ним манипулировать (см. 4.4.2). В зависимости от локализации поражения возможно возникновение проблем с согласованием компонентов действия во времени, в особенности затруднения с его остановкой. В последнем случае возникают персеверации — бессмысленные повторы разнообразных фрагментов действия или действия в целом (Гольдберг, 2004).
Нарушения в стабильности деятельности сопровождаются отклонениями в социальном поведении и искажениями структуры личности. Особенно явно при этом страдают интегративные, связанные с рефлексивным сознанием процессы. Пациент может много знать и в целом даже адекватно оценивать ситуацию, однако он испытывает большие трудности на пути к принятию, казалось бы, очевидного решения. Если же когнитивно решение принято, то за ним совсем не обязательно следуют соответствующие действия. При поражениях префронтальных отделов коры также может меняться характер субъективной «окраски» ситуации, прежде всего исчезать впечатление новизны — все кажется давно знакомым, таким же, каким было всегда (см. 5.1.1). Поскольку уровень метакогнитивных координации F реагирует именно на новизну и необычность, этот факт дополняет картину селективного нарушения высших нейрофизиологических механизмов познания.

199

В чем состоят признаки ситуаций, выходящих за рамки компетенции концептуальных структур и с необходимостью вовлекающих мета-когнитивные координации? Общее разделение могло бы противопоставлять, с одной стороны, ожидаемое, обыденное, типичное, заурядное, а с другой — неожиданное, важное, гипотетическое, фантастическое, абсурдное, заведомо невозможное положение дел в мире. Похожее различение, кстати, является центральным при анализе выделенных в лингвистике «когнитивных универсалий» (см. 8.1.2). Оно маркируется в языке с помощью специальных семантико-синтаксических средств, таких как сослагательное наклонение. Особой нагрузки префронтальных механизмов требует работа с ментальными моделями контрфактических и фантастических ситуаций. Характерно, что аутисты, у которых не сформирована или ослаблена индивидуальная теория психики (см. 8.1.1), могут представить себе довольно сложные ситуации, но только в том случае, если они остаются правдоподобными (Scott & Baron-Cohen, 1996).
Что касается средств метакогнитивных координации, то, насколько нам позволяют судить наши ограниченные знания, до сих пор они в явном виде рассматривались лишь в философии (Аристотель, Кант и относительно малоизвестный немецкий философ начала 20-го века Вайхингер — Vaihinger, 1911), поэтике (как средства повышения поэтической выразительности — Жолковский, Щеглов, 1996) и, отчасти, в работах по теории изобретательского творчества (Альтшулер, 1973). Очень условно их можно было бы разделить на как минимум пять групп механизмов.
Первая группа включает наиболее общие метапроцедуры понимания, такие как КОНТРОЛЬ, РЕКУРСИЯ, АНАЛОГИЯ, СОВМЕЩЕНИЕ/СРАВНЕНИЕ, ВАРЬИРОВАНИЕ (включая ОТРИЦАНИЕ). Они имеют универсальный характер и могут применяться по отношению к самым различным компонентам концептуальной «базы знаний», чем и объясняет их особое значение для разнообразных мыслительных процессов. Вторая группа — это метапроцедуры воображения. К ним относятся ПРЕДСТАВЛИВАНИЕ, ВРАЩЕНИЕ, УВЕЛИЧЕНИЕ/ УМЕНЬШЕНИЕ (ZOOMING), ИНВЕРСИЯ, а также ТРАНСФОРМАЦИЯ в различных вариантах. Они позволяют строить пространственно-временные ментальные модели ситуаций и подвергать их изменениям, напоминающим изменения, которые возникают в ходе предметной деятельности. Третья группа могла бы быть названа метапроцедурами вербализации и коммуникации. В эту группу входят стратегии ОПИСАНИЕ/НАЗЫВАНИЕ, МАРКИРОВАНИЕ, МЕТАФОРИЗАЦИЯ, ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ, а также знание принципов кооперативного (и, безусловно, конфликтного) общения, основных комму-200

никативных жанров и некоторых более специальных правил построения/интерпретации речевых высказываний16. Четвертая группа содержит эвристики мышления и принятия решений (такие как АНАЛИЗ СРЕДСТВ/ЦЕЛЕЙ и ДОСТУПНОСТЬ — см. 8.1.1 и 8.4.1), а также относительно эксплицитные правила, позволяющие решать задачи в различных областях деятельности. Диапазон последних чрезвычайно широк: от профессиональных правил и принципов до житейских, иногда довольно противоречивых истин — ср. «Куй железо, пока горячо», но одновременно «Семь раз отмерь, один раз отрежь». Пятая группа связана с наименее изученными процессами порождения интенционалъно-личностных и волевых контекстов, определяющих выбор целей и ту или иную общую направленность активности. Мы упоминали их выше как модальностные фреймы МОГУ, ДОЛЖЕН, ХОЧУ. Рассмотрение ценностных и моти-вационных факторов не входит в число основных задач этой книги, но без их упоминания любое обсуждение метакогнитивных координации оказывается в принципе неполным (см. 9.4.3).
Начнем анализ метапроцедур с подчеркивания того обстоятельства, что общая установка на ПОНИМАНИЕ (а, скажем, не на НАПАДЕНИЕ или БЕГСТВО) является предпосылкой и основой развернутой познавательной деятельности. Эта деятельность может происходить в режиме ОПИСАНИЯ, предпочтительном в любом потенциально коммуникативном контексте, и/или ПРЕДСТАВЛИВАНИЯ, то есть обычно визуализации, ведущей к построению пространственных ментальных моделей. КОНТРОЛЬ подавляет иррелевантные ассоциации и, тем самым, служит важнейшим условием достижения поставленной цели и даже критерием интеллекта (см. 4.3.1 и 8.1.1). Так, решение самых сложных задач не оставляет впечатления интеллектуальных достижений, если оно осуществляется под гипнозом или по детальным указаниям извне. Метапроцедура АНАЛОГИЯ (так же как и ее речевой вариант МЕТАФОРИЗАЦИЯ — см. 7.4.2) часто играет критическую роль в процессах решения задач, поскольку она делает возможным выявление полезного, но замаскированного включенностью в другие концептуальные контексты знания.
РЕКУРСИЯ — это вложение ментальных репрезентаций друг в друга. Она важна для самосознания, рефлексивного мышления и социально-
16 К числу этих «семантико-синтаксических эвристик» относится, например, правило
«Первое существительное — агенс предложения», открываемое ребенком в возрасте при
мерно четырех лет. Впоследствие такие правила «обрастают» декларативными ограниче
ниями на условия применения («Первое существительное — агенс предложения, если оно
в именительном падеже») и переводятся из сферы метакогнитивных координации на уро
вень концентуальных структур ? (см. 7.3.2 и 9.4.2).                                                                            201

го интеллекта — способности к анализу ситуации из перспективы другого человека. Вместе с тем, по мнению М. Хаузера, Н. Хомского и Т. Фитча (Hauser, Chomsky & Fitch, 2002), возможность РЕКУРСИИ является главной чертой человеческой речи, отличающей ее от систем коммуникации у животных (см. 1.3.3). Выразительное описание этой метапроцедуры оставил в «Разговоре о Данте» О.Э. Мандельштам: «Образное мышление у Данта...: представьте себе самолет... который на полном ходу конструирует и спускает другую машину. Эта летательная машина так же точно, будучи поглощена собственным ходом, все же успевает собрать и выпустить еще третью. Для точности моего наводящего и вспомогательного сравнения прибавлю, что сборка и спуск этих выбрасываемых во время полета технически немыслимых новых машин является не добавочной и посторонней функцией летящего аэроплана, но составляет необходимейшую принадлежность и часть самого полета и обуславливает его возможность и безопасность в не меньшей степени, чем исправность руля и бесперебойность мотора».
Еще одна метапроцедура — ВАРЬИРОВАНИЕ — препятствует персевераторному повторению и заставляет нас вносить хотя бы поверхностные изменения в последовательные действия и мысли17. ВАРЬИРОВАНИЕ играет значительную роль в процессах решения задач и в художественном творчестве. Так, как уже отмечалось, для поэтического мира Б.Л. Пастернака характерно соединение в одном эпизоде обыденного и необычайного. Местом такого СОВМЕЩЕНИЯ обычно является окно — в его произведениях имеется множество упоминаний окон и их мельчайших деталей, ни одно из которых, как правило, не повторяется (Жолковский, 1978). ВАРЬИРОВАНИЕ, в комбинации с метапроцедурой КОНТРОЛЬ, останавливает активность, если последняя начинает приобретать монотонный, повторяющийся характер. Примером может быть «зацикливание» мысли в случае попыток понять логические парадоксы, скажем, оценить истинность утверждения «Каждое предложение этой книги ошибочно» с учетом того, что данное утверждение само является одним из предложений этой книги.
Некоторые из числа глобальных метапроцедур имеют аристотелевские корни. К ним прежде всего относится СОВМЕЩЕНИЕ — прием контрастирования, описанный в «Риторике» Аристотеля. СОВМЕЩЕНИЕ столь эффективно благодаря мобилизации внимания (alerting + orienting), провоцируемого необычным сочетанием сопоставляемых содержаний (см. 4.3.3 и 4.4.1). Как особый художественный прием повышения выразительности, эта метапроцедура очень широко
17 Исходный феномен был обнаружен в исследованиях психологического пресыщения, проведенных в 1920-е годы Анитой Карстен под руководством Курта Левина. В этих экспериментах было установлено, что при необходимости сотни раз повторять некоторое простое действие, например написание буквы «А», испытуемые постепенно начинают 202        вносить в,него множество все более причудливых изменений.

использовалась поэтами-романтиками и неоромантиками, например, в виде контрастирования покоя и интенсивного движения у A.C. Пушкина («Друг милый, предадимся бегу нетерпеливого коня»), или же соединения в одном эпизоде обыденного и чрезвычайного, содержащего тайну у Б.Л. Пастернака («На окна и балкон, где жарились оладьи, смотрел весь южный склон в серебряном окладе»)18.
К Аристотелю («О душе») восходит и само различение понятий phantasia и dianoia, которые соответствуют современным понятиям творческое воображение и дискурсивное, или рассудочное, мышление. В течение большей части истории христианской цивилизации воображение резко противопоставлялось рассудку и рассматривалось как низшая способность, вводящая человека в грех и заблуждение. Это отношение выразил математик и убежденный христианин Блез Паскаль, называвший воображение «подругой ошибок и заблуждений» и даже «мерзкой способностью, враждебной разуму». Хотя со временем разум стал ассоциироваться с наукой, а не религией, критическое отношение к воображению сохранялось вплоть до конца 18-го века. Именно поэты-романтики изменили эту традицию, подчеркнув связь воображения с художественным вдохновением (Блэйк и Пушкин) и с мышлением неаналитического, синтетического типа (Шейли).
К началу 20-го века воображение было реабилитировано и в математике, о чем свидетельствует известное замечание Гильберта об одном из учеников: «Он стал поэтом — для математики ему не хватило воображения». В современной логике и философии понимание воображения как фундаментального механизма научного мышления связано с работами основателя логико-математического интуитивизма, голландца Л.Э.Я. Брауэра и американского логика Сола Кринке, создавшего концепцию семантики возможных миров (Kripke, 1982). В этой концепции в качестве обязательных рассматриваются и контрфактические утверждения о референтах имен и терминов, вне зависимости от того, существуют они или нет.
Творческое воображение как особое субъективное состояние, очевидно, отличается от обыденного сознания, например, описанного экзистенциализмом состояния бытия-в-мире (ср. пушкинское «И забываю мир — и в сладкой тишине я сладко усыплен моим воображеньем, и пробуждается поэзия во мне»). С точки зрения развиваемой нами уровневой концепции, ведущим уровнем построения «поэтической модели мира»
18 На материале поэтического творчества СОВМЕЩЕНИЕ было подробно рассмот
рено А.К. Жолковским и Ю.К. Щегловым (1996). В крайнем выражении оно лежит в ос
нове характерной пушкинской темы грозящей опасности, которую создает для героя вне
запное оживление неподвижной до тех пор статуи: «Каменный гость», «Медный всад
ник», «Сказка о золотом петушке». Роман Якобсон (1987), к работам которого восходят
исследования средств повышения поэтической выразительности, показал связь этой темы
с обстоятельствами биографии Пушкина.                                                                                             203

204

(Апресян, 1995) является уровень F, тогда как «просто мир» (обыденное, ноэтическое сознание) дан нам в координациях других уровней, прежде всего ? и D. Вместе с тем, воображение есть процесс, который включает множество фоновых координации из этих нижележащих по отношению к метапознанию уровней. Обычно результаты попыток вообразить самую невероятную ситуацию сразу же обнаруживают ограничения со стороны существующего знания. В когнитивной психологии отмечалось, что, пытаясь представить себе «автомобиль с глазами» или «кита с сигарой», мы всегда строим далеко не случайные образы. Так, сигара наверняка будет торчать у кита во рту, а, скажем, не на спине, наподобие трубы. В этом случае явно выступает включенность понятия «сигара» в схему лица (уровень концептуальных структур Е).
Иногда процессы воображения обнаруживают влияние еще более специализированного, лексико-грамматического знания. В начале 20-го века в Институте психологии Московского университета были проведены эксперименты, в которых испытуемые должны были персонифицировать дни недсли. Неожиданно для участников этих экспериментов пятница, среда и суббота оказались чаще представленными женскими персонажами, тогда как понедельник, вторник и четверг — мужскими. Данный эффект, специфичный, по понятным причинам, только для русского языка, демонстрирует зависимость, казалось бы, совершенно произвольных процессов творческого воображения от относительно технических параметров единиц внутреннего лексикона, а именно от грамматической категории рода. Эта же категория может имплицитно влиять в качестве фоновой переменной и на интерпретацию сложного невербального материала. Например, в немецком языке слово «смерть» мужского {der Tod), а не женского'рода, как в русском, поэтому русский зритель может совершенно неправильно понять замысел автора банальной немецкой картины второй половины 19-го века, изображающей безобразного старика, подкрадывающегося к юной девушке.
Творческое воображение вовлекает разные группы метапроцедур, а не только те, которые обеспечивают визуализацию объектов и их трансформации. В самом деле, с точки зрения возможных областей применения, между группами метапроцедур нет жестких границ. Процессы вербального ОПИСАНИЯ могут рассматриваться как средства управления «конвенциональным воображением» (см. 7.3.2). Кроме того, воображение опирается на семантические связи ОПИСАНИЯ, освобождающие познавательные процессы от связи с актуальными стимулами и реакциями (см. 4.4.2). С другой стороны, типичные метапроцедуры пространственно-предметного воображения включены в процессы речевого общения и понимания, а их сочетание во многом определяет индивидуальные особенности литературного творчества — «поэтическую модель мира».

Так, в произведениях одного из наиболее сложных для понимания русских поэтов-авангардистов В. Хлебникова основными приемами создания фантастических ситуаций служат СОВМЕЩЕНИЕ, ТРАНСФОРМАЦИЯ и ИНВЕРСИЯ объектов, их связей, пространственных, временных и социальных отношений (Жолковский, Щеглов, 1996). Сдвиги и совмещения временных перспектив приводят к тому, что сограждане автора оказываются то в Киевской Руси, то в Древнем Египте. ИНВЕРСИЯ шкалы времени приводит (в пьесе «Мирсконца») к обращению естественного хода жизни героев — сюжетный ход, встречающийся, кстати, и у современных американских фантастов, явно не испытавших влияния русской авангардистской поэзии начала 20-го века. Частыми вариантами используемых в произведениях авторов разных исторических эпох метапроцедур являются ТРАНСФОРМАЦИЯ идентичности действующих лиц и предметов, УВЕЛИЧЕНИЕ и УМЕНЬШЕНИЕ их физических размеров или социального «веса» (ср. аналогичные приемы гиперболы и литоты, хорошо известные в риторике и коммуникативной прагматике), а также ИНВЕРСИЯ социальных ролей, ведущая, скажем, к обращению статуса людей и животных19.
Художественное творчество не является, конечно, продуктом одного лишь свободного воображения, так как оно неизбежно имеет дело с фоновыми координациями из уровней ? и D. В результате возникают гибридные ментальные пространства, сочетающие свойства реальности, вымысла и определенного эмоционально-личностного отношения. Некоторым из таких ментальных пространств суждено было стать «идеализированными ментальными моделями» общекультурного значения (Петербург Достоевского, Дублин Джойса, Тоскана Пруста, Киев и Москва Булгакова). Феноменологию возникновения подобных «как если бы» объектов выразительно описал Иван Бунин: «Да вот Полоцк, что меня тянуло туда? С этим словом... у меня давно соединилось предание о князе Всеславе, которое я когда-то прочитал еще в отрочестве... С тех пор Полоцк всегда представлялся мне совершенно чудесным в своей древности и грубости: какой-то темный, дикий зимний день, какой-то бревенчатый Кремль с деревянными церквами и черными избами... Когда я наконец попал в действительный Полоцк, я, разумеется, не нашел в нем ни малейшего подобия выдуманному. И все-таки во мне и до сих пор два Полоцка — тот, выдуманный, и действительный»20.
19    Играющее центральную роль в теории Пиаже понятие «обратимость», по-видимо
му, связано с метапроцедурой ИНВЕРСИЯ. В свою очередь, последняя может быть выра
жением ВАРЬИРОВАНИЯ (ОТРИЦАНИЯ), а равно компонентом важнейшей общей
метапроцедуры КОНТРОЛЬ.
20    Близкое описание можно найти у Марселя Пруста («По направлению к Свану»):
«Эти названия навсегда впитали в себя представление, которое осталось у меня об этих
городах, но зато они их видоизменили, подчинили их воссоздание во мне своим законам;
вследствие этого они приукрасили мое представление, сделали нормандские и тоскан
ские города, какими я их себе рисовал, непохожими на настоящие... Образы эти... были
очень упрощены... мне удавалось втиснуть в них от силы две-три главнейшие "достопри
мечательности" города, и там они жались одна к другой... Быть может, эти образы дей
ствовали на меня так сильно именно своей упрощенностью».                                                             205

вания гипотез. Дедуктивные умозаключения, напротив, по определению связаны с однозначно заданным выводом частного из общего. Кроме того, в логике (по предложению Пирса) рассматривают так называемые абдуктивные умозаключения, представляющие собой вывод от частного к частному. Примером абдукции часто могут служить умозаключения по аналогии. Надо сказать, что противопоставление этих понятий в современной психологии не является жестким. Изменение трактовки в направлении меньшей четкости границ обусловлено пониманием того, что, во-первых, всякое умозаключение может включать как обобщение, так и конкретизацию имеющихся знаний. Во-вторых, существование определенной логической формы умозаключения совсем не означает, что испытуемый будет следовать ей в выборе психологических средств решения21.
Различные формы умозаключений (индукция, аналогия, дедукция и т.д.), а равно процессы решения собственно мыслительных задач объединяют и их общие эволюционно-мозговые механизмы, названные нами выше уровнем метокогнитивных координации (уровень F). Как свидетельствуют нейропсихологические данные (Waltz et al., 1999), с увеличением сложности дедуктивных и, в равной мере, индуктивных умозаключений пациенты с префронтальными поражениями начинают стремительно отставать в выполнении задач от двух контрольных групп — нормальных испытуемых и пациентов с поражениями височных областей коры. Центральная роль префронтальной коры (прежде всего ее дорзо-латеральных отделов) в решении задач на индуктивные и дедуктивные умозаключения подтверждается и данными трехмерного мозгового картирования.
Значительная часть экспериментальных исследований индуктивных умозаключений связана с процессами категоризации, поскольку функционирование этих процессов часто можно рассматривать в контексте индуктивного образования понятий. Акт категоризации предмета рассматривается при этом как заключение, а доступные для анализа признаки предмета выполняют функцию посылок (см. 6.2.1). Индуктивный потенциал понятий зависит от их уровня абстрактности внутри некоторой категориальной области. Чем выше уровень абстрактности (например, «Если X живое существо, то у X есть обмен веществ»), тем больше вероятность того, что внутрикатегориалъный вывод окажется верным. Правда, в силу большой общности такого вывода его практическое значение скорее всего будет минимальным. Кроме того, данная схема индуктивного вывода успешно работает лишь в тех, относительно редких
% 21 В конце данного подраздела мы рассмотрим теорему Байеса, представляющую со
бой однозначное логико-математическое решение задач на переход от априорной к апос
териорной вероятности событий. Эти задачи играют чрезвычайно важную роль в разно
образных диагностических ситуациях. Однако в обычных условиях мы никогда не пользу
емся этой теоремой — судя по всему, мы просто не являемся байесовскими существами.             207

случаях, когда организация понятий внутри категории может быть представлена как строго иерархическая семантическая сеть (см. 6.2.2).
Категории могут использоваться для умозаключений о других понятиях и категориях. Эффективность подобной межкатегориальной индукции зависит от ряда факторов. Прежде всего, для быстрого вывода желательна высокая степень сходства категории-посылки и категории-заключения: мы можем быть готовы сразу перенести некоторое свойство мышей на крыс, но вряд ли без дополнительных размышлений предположим наличие этого свойства у лосей или кенгуру. Еще одним фактором является степень типичности категории-посылки: индуктивный вывод облегчается, если его основой (посылкой) служит утверждение о некотором типичном для своей категории объекте. Третьим релевантным фактором является степень абстрактности целевой категории (категории-заключения). Можно было бы ожидать, что умозаключения облегчаются, если абстрактность и, соответственно, степень общности вывода относительно невысока. Парадоксальным образом, субъективная легкость умозаключения увеличивается с увеличением его абстрактности. Нам проще сделать вывод «Если вороны имеют свойство Р, то птицы имеют свойство Р», чем вывод «Если вороны имеют свойство Р, то дятлы имеют свойство Р», хотя все, что утверждается о птицах, справедливо также и по отношению к дятлам!
Исключительно важное значение для процессов мышления имеет использование межкатегориального и межситуативного подобия, связанное с умозаключениями по аналогии. В основе использования АНАЛОГИИ как особой метапроцедуры лежит эвристическое допущение, что если две различные семантические рбласти или две ситуации сходны в некотором отношении, то они вполне могут быть похожи и в других, в том числе релевантных для решения задачи отношениях. С точки зрения функциональной организации, вывод по аналогии рассматривается как процесс, включающий несколько основных компонентов: 1) выделение структуры проблемной (целевой) области, 2) обращение к памяти в поиске сходной и более известной семантической области-источника, 3) взаимное отображение структуры отношений в этих двух областях для установления соответствия, 4) собственно вывод.
Методом изучения аналогий долгое время (а в направленных на оценку индивидуальных различий психометрических исследованиях интеллекта и до сих пор — см. 8.1.1) были упрощенные задачи дополнения или проверки правдоподобности конструкций типа «Адвокат относится к клиенту, как доктор к...?». По той же общей схеме возможно конструирование невербальных, обычно геометрических задач на поиск и верификацию аналогий. Некоторые тестовые задания и невербальные тесты интеллекта в целом, подобные известным Прогрессивным матрицам Равена (см. рис. 8.1), относятся к категории задач на выделение аналогии и индуктивного обобщения. В последние годы эта проблема-208       тика начинает рассматриваться в более широком контексте индукции

Рис. 8.1. Пример задачи, построенной по типу заданий невербального теста «Прогрессивные матрицы Равена».
практического знания и способов решения задач. При этом используется тот факт, что индукция схем решения и даже просто способность заметить подсказку, полезную для решения задачи, предполагают проведение как раз умозаключения по аналогии.
Начало бесконечной цепочке экспериментов с изучением эффективности подсказки при решении задач положил в своей (так никогда и не защищенной) диссертации Карл Дункер. В наиболее известной из введенных им в психологический оборот задач испытуемым предлагается найти способ облучения раковой опухоли внутренних органов без разрушения окружающих здоровых тканей. Решение состоит в применении нескольких слабых источников излучения, расположенных под углом друг к другу и конвергирующих на опухоли, либо во вращении такого источника вокруг пациента. В современных исследованиях, так же как и во времена исследований Дункера, лишь около 10% испытуемых способны самостоятельно найти правильное решение (хотя как раз это решение уже свыше 40 лет практически используется в медицинской радиологии!).
Классический вопрос психологии мышления состоит в том, какого рода информация используется для усмотрения аналогии между этой проблемной ситуацией и другими, более очевидными примерами решения. В ряде недавних экспериментов испытуемым в неявной форме давалась информация, позволявшая найти принципиальное — «функциональное» — решение основной задачи. Например, через короткое время после неудачной попытки решения основной дункеровской задачи их знакомили с историей некоего античного полководца, взявшего укрепленную крепость благодаря тому, что он разделил свою армию на несколько меньших отрядов и одновременно атаковал крепость с

209

210

разных сторон. В этом случае около 40% испытуемых спонтанно усматривали связь двух ситуаций и решали задачу с облучением опухоли. Этот результат подтверждает мнение Дункера о трудностях с усмотрением глубинного сходства при различиях конкретного материала. При прямом указании на возможное сходство ситуаций решение находили уже 80% испытуемых. Самостоятельное усмотрение связи скорее удавалось тем испытуемым, которые были ориентированы прежде всего на ПОНИМАНИЕ, а не на ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ потенциально релевантных способов решения из памяти.
Существует несколько в основном пропозициональных моделей вывода по аналогии. Соответствующий модуль, в частности, имеет система ACT-R Дж.Р. Андерсона (см. 6.4.1 и 8 1 1). Модели работают со сходством элементов и их отношений. В них, правда, используется очень обедненная и заранее «препарированная» на пропозиции информация. Более интересна коннекционистская модель LISA (Learning and Inference with Schemas and Analogies), осуществляющая просмотр текстов и выделяющая семантически похожие фрагменты (Hummel & Holyoak, 1997). При этом моделируются два этапа вывода: 1) процессы поиска в памяти; 2) отображение схематической структуры области-источника на область-цель. Согласно модели, поиск в памяти ограничен по ресурсам, тогда как взаимное отображение структур знания осуществляется автоматически, не требуя нашего полного внимания. Эти допущения, возможно, объясняют не только особенности умозаключений по аналогии, но и известные характеристики мышления вообще, а именно мучительный, связанный с концентрацией внимания процесс переформулирования условий задачи, а затем внезапное, как бы само собой возникающее решение — финальный аккорд, удачно описываемый бюлеровским термином «ага-реакция» (гештальтпсихологи называли это «инсайтом» — см. 1.3.1 и 8.3.2).
В самое последнее время для изучения аналогии (а равно метафоры) в качестве базы знаний начинают использоваться модели семантики языка, которые создаются с помощью латентного семантического анализа и похожих статистико-математических методов (см. 6.1.1 и 7.4.2). Так, модель EMMA (Environmental Model of Analogy) использует многомерные данные о частоте различных словосочетаний в языке для быстрого генерирования гипотез о сходстве слов и словосочетаний (Ramscar & Yarlett, 2003). Мерой сходства при этом служит косинус угла между соответствующими векторными репрезентациями. Подобный поиск в памяти выполняет функцию предварительной фильтрации, за которой следует этап проверки удачности аналогии. Этот второй этап в рамках модели, впрочем, пока никак не объясняется, как слишком сложный. Надо сказать, что EMMA не знает прагматики и поэтому генерирует набор гипотез на основании одних лишь лексико-семантических признаков, оценивая, например, текст «Ромео и Джульетты» на основании сходства используемых слов как в целом более похожий на «Двенадцатую ночь», чем на «Вестсайдскую историю».

Особое практическое значение имеют разнообразные прогнозы — индуктивные умозаключения по отношению к будущему. Обращенность в будущее обусловливает тот факт, что все прогнозы осуществляются в характерной для продуктивного воображения (и метапознания в целом) модальности «как если бы-» (см. 8.1.3). Ретроспективные сравнения показывают, что в наших прогнозах и оценках возможной динамики событий обычно довольно велика доля ошибок. В особенности судьба многих научных открытий и технологических инноваций демонстрирует характерный переход от первоначальных заключений типа «Этого не может быть, поскольку этого не может быть никогда» к последующему «Кто же этого не знает?». Телефон, радио, самолет, телевидение, ядерное оружие и атомная энергетика вначале не были оценены по достоинству даже экспертами22. Почему же прогнозы часто столь ненадежны?
Психологические исследования выявляют несколько возможных причин ошибочных прогнозов. Во-первых, для наших оценок характерна линеаризация тенденций, которые на самом деле имеют характер нелинейных взаимодействий. Как показал немецкий психолог Дитрих Дёрнер (2001), даже специалисты, отвечающие за мониторинг и прогнозирование таких явлений, как распространение СПИДа или возможности неконтролируемой реакции расщепления ядерного топлива, обычно оценивают динамику этих процессов в терминах линейных изменений, а не экспоненциально распространяющейся эпидемии (цепной реакции). Во-вторых, для нас типичен учет лишь нескольких, обычно не более двух-трех, измерений. Поэтому, в частности, нам трудно понять теорию относительности Эйнштейна, оперирующую представлениями о четырехмерных величинах (см. 6.4.3). Эти же трудности, по-видимому, испытывали и члены Нобелевского комитета, после долгих дискуссий так и не присудившие Эйнштейну премию за теорию относительности (он получил ее позднее за менее существенный в контексте других его научных достижений анализ фотоэффекта)23.
22    Ряд таких примеров содержит история информатики В начале 1950-х годов комис
сия британского Королевского общества должна была определить потребность Велико
британии в компьютерах После детальной проработки вопроса комиссия пришла к выво
ду, что стране в будущем могут понадобиться   два компьютера один для баллистических
расчетов и второй на тот случаи, если первый выйдет из строя Позднее, в конце 1960-х
годов на Западе вышло несколько футуристических прогнозов, в том числе знаменитая
книга Алвина Тойфера «Шок будущего» Ни одна из этих работ не содержала упоминания
Микропроцессора, появившегося парой лет позднее и изменившего облик множества тех
нических устройств По-видимому, мы делаем сегодня аналогичные ошибки (см 7 4 3)
23    Мы уже отмечали, что, возможно, онтологический состав наших концептуальных
структур не полон (см 6 3 1). В них отсутствует аппарат для интерпретации множествен
ных нелинейных взаимодействий, которые трактуются нами либо как изолированные
события, либо как субстанции Нобелевский лауреат Илья Пригожий (1917—2003) в ис
следованиях так называемых диссипативных систем создал современную теорию таких
процессов                                                                                                                                                  211

Наконец, при прогнозах мы обычно делаем грубые ошибки, работая с данными, которые представлены в форме вероятностей. Ошибки при работе с вероятностями — особенно слабый пункт наших умозаключений. Вместе с другими аналогичными ошибками они обсуждаются в психологической литературе последних десятилетий под общим названием «когнитивные иллюзии». Дело не только в том, что мы обычно недооцениваем вероятность высоковероятных событий и несколько переоцениваем возможность низковероятных24. Наряду с другими неожиданными особенностями процессов принятия решений (см. 8.4.1), для нас характерно непонимание простейших свойств вероятностей, например того, что вероятность совместного возникновения двух и более событий обязательно меньше вероятности каждого из этих событий в отдельности.
Классическая иллюстрация подобной ошибки конъюнкции вероятностей {conjunction fallacy) известна как «задача Линды». В задаче, предложенной Даниелом Канеманом и Амосом Тверски, дается описание некоторой молодой женщины по имени Линда. Для нее характерна широта интересов, самостоятельность, высокая социальная ангажированность. Испытуемых просят затем выбрать более вероятную из двух гипотез: 1) «Линда работает в банке» и 2) « Линда работает в банке и участвует в женском движении». Подавляющее большинство выбирает как «более вероятную» вторую гипотезу, упуская из вида, что вероятность совместного возникновения двух событий («работает в банке» и «участвует в женском движении») не может быть выше вероятности одного из них («работает в банке»). Серьезные трудности также возникают с пониманием ситуаций, в которых нужно учитывать суммирование вероятностей. Это можно показать на примере простой вероятностной задачи-игры с колпачками (так называемая Monty Hall Dilemma), популярной в 1990-е годы в западных телевикторинах и научно-популярных журналах.
Рассмотрим такую игру с тремя колпачками, под одним из которых экспериментатор прячет банкноту в 100 долларов. Угадав правильный колпачок, испытуемый получает эту банкноту, в противном случае не получает ничего. Условия игры заключаются в следующем. Испытуемый начинает играть и выбирает себе один колпачок, но при этом не должен открывать его. Затем выбор осуществляет экспериментатор, переворачивая один из двух оставшихся в его распоряжении колпачков. При этом он намеренно выбирает пустой колпачок, внятно объявляя об этом испытуемому и возможным зрителям. На следующем и последнем этапе испытуемому предоставляется возможность выбора — он может либо открыть свой колпачок либо поменять его на последний, оставшийся у экспериментатора.
24 Математические модели, учитывающие завышенную субъективную оценку возможности маловероятных событий, используются страховыми компаниями, позволяя им на-212        капливать финансовые средства за счет мнительности клиентов.

Как показывают результаты обширных исследований этой задачи, большинство испытуемых категорически отказывается обменивать первоначально выбранный ими колпачок на второй колпачок экспериментатора. Надо сказать, что подобная стратегия весьма спорна, так как она ведет к систематическим неудачам. Попробуем проанализировать задачу с самого начала, подсчитав на этот раз вероятности различных исходов. Априорная вероятность того, что под колпачком лежит купюра равна 1/3. Вероятность, что она лежит под одним из двух колпачков равна 2/3. Если экспериментатор открывает пустой колпачок, то это значит, что купюра может находиться под вторым из его колпачков, причем с двойной вероятностью 2/3! Обмен своего колпачка на второй колпачок экспериментатора и есть тот шанс, который позволяет испытуемому добиться устойчивого успеха в достаточно продолжительной серии подобных экспериментов. При обычной стратегии отказа от обмена испытуемый будет проигрывать примерно в двух случаях из трех25.
Гораздо более серьезные практические последствия имеет другая особенность вероятностных оценок и рассуждений человека, а именно слабый учет базовой, априорной вероятности событий. Так, если известно, что одно из двух заболеваний встречается в 100 раз чаще, чем другое, то при одинаковой симптоматике имеет смысл (по крайней мере, с точки зрения рационального использования времени и средств) обратить особое внимание на углубленную проверку возможности более частотного заболевания. Как свидетельствуют результаты эмпирических исследований, часто, особенно неопытными врачами, вероятности этих двух заболеваний продолжают рассматриваться как практически более или менее равные.
Широкую известность в когнитивной психологии и далеко за ее пределами в последние годы получила так называемая задача маммографии. Задача состоит в вынесении диагностического суждения. Пусть вероятность рака груди у женщин в возрасте свыше 40 лет составляет примерно 1% (идеализированные, в действительности даже несколько заниженные данные). Если такое заболевание имеется, то стандартная диагностическая процедура, называемая маммографией, выявляет его в 80% случаев. Однако иногда маммограмма оказывается положительной и у здоровых женщин, а именно у 10% не имеющих рака груди женщин маммографическое обследование ведет к ошибкам ложных тревог. Предположим теперь, что в некотором конкретном случае результат обследования оказался положительным, то есть получены данные о воз-
25 Как показал американский психолог Стивен Сиси (см. Ceci, Rosenblum & DeBruyn,
1999), так поступают и многие испытуемые с высшим, в том числе математическим обра
зованием. Согласно его сообщению, эту задачу не смогли решить даже два Нобелевских
лауреата по физике. Смысл ситуации был, однако, сразу же понятен неграмотным улич
ным мальчишкам из Рио-де-Жанейро. Британский журнал «The Economist» посвятил
недавно этой задаче подборку материалов: обследование сотрудников редакции показа
ло, что правильно решить задачу смог лишь главный редактор.                                                        213

можности заболевания. Какова вероятность того, что данная пациентка действительно больна раком груди?
Разумеется, по своей сути это первый вопрос, который возникает в любых ситуациях диагностических оценок. От ответа на этот вопрос прямо зависят последующие события и профессиональное поведение проводящих обследование (или расследование) лиц. Тем удивительнее, что не только обычные испытуемые, но даже многие специалисты, включая известных радиологов и хирургов, не могут дать на него правильный ответ, оценивая такую вероятность как лежащую где-то в диапазоне от 70 до 90%. При этом они в среднем ошибаются в 10 раз! Следует отметить, что подобные ошибки наблюдаются не только в описанной ситуации диагностики рака груди, но также и в некоторых других диагностических ситуациях (для мужчин классической ситуацией является диагностика рака простаты), в том числе вне медицинского контекста, например, при оценке причин технических неполадок или возможной виновности подозреваемых в судебных процессах, ведущихся на основании косвенных улик.
Формально для решения подобных задач должна использоваться теорема Байеса. Она позволяет осуществить переход от априорной вероятности некоторого события (то есть в данном случае от известной заранее общей вероятности данного заболевания в популяции) к его апостериорной вероятности — вероятность заболевания при позитивном исходе теста. Соответствующая формула, учитывающая также вероятности положительного исхода диагностического теста при наличии (вероятность «попаданий») и при отсутствии заболевания (вероятность «ложных тревог») выглядит следующим'образом:
Р(Н) ¦ Р(+тест|Н)

где ? — вероятность, ? — ситуация истинности проверяемой гипотезы (наличие заболевания), «—Н» — ошибочность проверяемой гипотезы (отсутствие заболевания), «+тест» — положительный исход диагностического теста, «|» — символ, вводящий выражение «при условии, что». Если подставить в эту формулу приведенные выше данные задачи маммографии, то искомая вероятность заболевания раком груди при условии, что результат диагностического теста был положительным, оказывается лишь несколько больше 7%:

Медицинские или юридические оценки требуют, таким образом, нашего внимательного критического анализа, особенно если они основаны, как это повсеместно принято сегодня, на данных, представленных в вероятностной (или процентной) форме. В истории европейской философии Локк и Лейбниц в равной мере подчеркивали роль расчета

вероятностей, так как наша жизнь проходит «в сумерках неопределенности, а не в солнечных лучах уверенности». Теория рациональности эпохи Просвещения исходила из представления о том, что логика и теория вероятности описывают законы мышления, с той, правда, оговоркой, что речь идет о мышлении образованных, или просвещенных, людей — hommes eclaire. По замечанию французского математика Пьера-Симона Лапласа, «Теория вероятности представляет собой не что иное, как здравый смысл, выраженный в математической форме».
Если считать теорию вероятности синонимом рациональности, то напрашивается общий пессимистический вывод о природе наших интеллектуальных способностей. Надо сказать, однако, что рассмотренные выше, часто действительно драматические ошибки не должны считаться проявлением фатальной иррациональности мышления человека. Ошибки возникают, главным образом, при использовании вероятностного формата представления данных, который не всегда оптимален с точки зрения условий эволюции нашего мышления26. Кроме, того, испытуемые могут иначе интерпретировать условия задачи, полагая, что экспериментатор следует принципу неоперативности (см. 7.4.1) и сообщает только релевантную информацию (скажем, о «социальной ангажированности Линды»), которая должна быть учтена в их ответе. Как будет показано в конце данного раздела, изменение формулировок посылок иногда приводит к тому, что решение проблемы маммографии и ряда аналогичных задач становится заметно более успешным (см. 8.2.3). Для полноты картины вначале нужно рассмотреть психологические механизмы дедуктивных умозаключений.
8.2.2 Дедуктивные умозаключения
При традиционном, ориентированном на формализацию подходе к мышлению основной сферой приложения усилий исследователей должно было бы стать изучение процессов решения задач на относительно простые логические умозаключения силлогистического типа. Всякое логическое исчисление включает (помимо синтаксических правил, необходимых для проверки правильности построения формул) набор аксиом и правила вывода, которые определяют возможные дедукции из аксиом или производных от них утверждений. Поскольку в повседневной жизни мы редко сталкиваемся с необходимостью доказательства логико-математических теорем и больше озабочены тем, чтобы не нарушать логику в своих последовательных высказываниях и действиях, то и возможные аксиомы организации познавательных процессов не
26 Характерно, что автор этой математико-статистической теоремы, преподобный Томас Байес (1702—1761) так и не стал публиковать при жизни свою «теорему о приращении знания», поскольку сомневался в ее приложимости к повседневным рассуждениям.         215

считались до самого последнего времени играющими сколько-нибудь значительную роль в исследованиях мышления. Большинство работ посвящено анализу дедуктивных умозаключений, связанных с переходом от общего к частному знанию.
Хотя с логической точки зрения дедуктивный вывод, в отличие от индуктивного, строго детерминистичен, в психологии с дедукцией связано отнюдь не меньшее число проблем. Их экспериментальное изучение началось около ста лет назад. Полученные к концу 1930-х годов данные были собраны и проанализированы Робертом Вудвортсом (русский перевод, 1950). Основным обнаруженным феноменом оказался эффект атмосферы, согласно которому создаваемая общим видом посылок «атмосфера» настраивает испытуемого (предположительно по типу прайминга) на принятие одних выводов и отбрасывание других. В современной интерпретации «эффект атмосферы» сводится к двум эмпирическим правилам. Во-первых, если по крайней мере одна посылка отрицательна, то и вывод будет сформулирован скорее в отрицательной форме; в противном случае он будет утвердительным. Во-вторых, если по крайней мере одна посылка является частной (то есть содержит квантор «некоторые»), то и вывод будет скорее частным. В противном случае он будет сформулирован в универсальной форме, для которой характерно использование кванторов «все» или «ни один».
Анализ этого эффекта породил в когнитивной психологии множество противоречивых данных. Дело в том, что эти правила совпадают с двумя из трех законов логически правильного рассуждения, установленных еще в средневековой схоластической логике. Поэтому «эффект атмосферы» не позволяет сказать что-либо особенно содержательное о психологических процессах, лежащих в основе решения силлогизмов. Кроме того, иногда этот эффект почему-то не срабатывает. Одним из проблематичных примеров является следующий силлогизм: «Некоторые пчеловоды — художники» «Ни один химик не является пчеловодом»
Как показали эксперименты (Johnson-Laird & Steedman, 1978), из 20 испытуемых 12 сразу заявили, что на основе этих посылок нельзя сделать однозначный вывод. В конце концов лишь двое испытуемых смогли дать правильный ответ:
«Некоторые художники — не химики»,
хотя этот вывод полностью соответствует как первому, так и второму правилу «эффекта атмосферы».
В последние десятилетия наряду с эмпирическими исследованиями предпринимались попытки создания психологически обоснованной теории силлогического вывода. Дж. Эриксон (Erickson, 1974) выдвинул теоретико-множественную модель, основанную на предположении, что посылки мысленно репрезентируются в виде кругов Эйлера. Вывод де- лается на основе систематического сравнения этих пространственных

представлений. Р. Стернберг и M. Тернер (см. Sternberg, 1977) также исходят из теоретико-множественных представлений, но полагают, что умозаключение включает детальный анализ посылок, направленный на выделение дизъюнктивных порций соответствующих множеств. Ошибки возникают, согласно этим авторам, из-за ограниченности объема оперативной памяти, препятствующей исчерпывающей репрезентации условий. Третья группа авторов развивает так называемое «рационалистическое направление» в психологии мышления, основательницей которого является ученица Вертхаймера Мэри Хэнли. Рационализм проявляется в трактовке процессов решения силлогизмов как преобразования информации в соответствии с законами математической логики. Вывод осуществляется путем перестановки аргументов в исходных посылках и перебора следствий.
Хотя эти теоретические модели и позволяют предсказать некоторые данные типа «эффекта атмосферы» (психологическая реальность которого, как мы видели, может быть поставлена под сомнение), в целом ни одна из них не дает объяснения некоторым известным в течение довольно продолжительного времени особенностям логического вывода у человека. Так, Аристотель (в «Логике») отмечал, что некоторые модусы силлогизмов являются естественными — «совершенными» — и значительно быстрее ведут к ответу, чем другие. В особенности силлогизм общего вида AB, ВС -> АС является более естественным, чем силлогизмы любого другого вида. Ускорение ответа обусловлено перцептивным сходством соседствующих элементов посылок. Заметим, что такое перцептивное сходство не гарантирует истинности умозаключений и может служить источником ошибок. Рассмотрим «совершенный силлогизм» с одним нечетким квантором «почти все»: «Все А есть В. Почти все В есть С». Большинство испытуемых быстро делает из этих посылок вывод «Почти все А есть С». Этот вывод ошибочен, как легко видеть из следующего конкретного примера: «Все академики — ученые. Почти все ученые моложе 50 лет».
Ориентированным на формальную логику подходам к дедуктивному выводу противостоит теория ментальных моделей, разработанная одним из учеников Бартлетта, психологом из Принстонского университета Филиппом Джонсон-Лэйрдом (Johnson-Laird, 1978; 1999). Этот автор подчеркивает, что логические правила могут быть использованы для проверки правильности вывода, но они в принципе не могут объяснить, почему из некоторых посылок в определенных условиях был сделан данный вывод, так как, во-первых, всегда существует бесконечное число логически правильных следствий и, во-вторых, имеются различные логические системы (например, открытое множество так называемых модальных логик). Если формальная логика трактуется как основа мышления человека, что характерно для многих когнитивных исследований, то необходимо сначала решить вопрос о том, какая логическая система лучше всего подходит для описания процессов мышления.

217

Теория Джонсон-Лэйрда, почти четверть века определяющая работы в этой области, состоит из двух частей. Первая часть представляет собой качественное описание психологических процессов, разворачивающихся при решении силлогизмов. Вторая — довольно простую компьютерную программу, моделирующую некоторые существенные моменты первой части теории. Остановимся несколько подробнее на содержательных представлениях этого автора. Они заключаются в описании процессов умозаключений как особого рода мысленного экспериментирования: сначала конструируется ментальная модель (образ) ситуации и релевантных индивидов, между ними распределяются роли, а затем проводится проверка модели «на прочность» к различного рода мысленным трансформациям.
Пусть испытуемый должен сделать вывод из следующих посылок:
«Все врачи — художники»,
«Все поэты — художники».
Предполагается, что для этого он представляет себе некоторое помещение с находящимися там людьми — акторами и распределяет между ними роли врача, художника и поэта не противоречащим посылкам образом. Поскольку сделать это можно бесконечным числом способов, вводятся дополнительные эвристические правила, ограничивающие разнообразие представлений. Согласно первому из таких правил, испытуемый всегда старается дать как можно больше ролей каждому актору. Тем самым сокращается число действующих лиц, а плотность связей между разными ролями становится максимальной. Если испытуемый представил себе пять акторов, то использование данного правила могло бы привести к следующему распределению ролей:
врач = художник = поэт
врач = художник = поэт
(художник)
(художник)
(художник),
где скобки означают, что релевантные индивиды могут существовать, а могут и не существовать. На этом этапе решения испытуемый мог бы сделать ошибочный вывод «Все врачи — поэты» или «Все поэты — врачи».
Однако имеется еще и другое правило, заключающееся в том, что построенная мысленная модель должна подвергаться «испытанию на прочность» путем проверки необходимости именно того распределения ролей, которое было осуществлено в самом начале процесса умозаключения. Применение этого второго правила позволяет немедленно установить, что следующая перестановка ролей также не нарушает исходных посылок:
врач = художник = поэт
врач = художник
художник = поэт
(художник)
(художник)
218

Вывод (пока все еще ошибочный) мог бы состоять в утверждении, что «Некоторые врачи — поэты» или «Некоторые поэты — врачи». Но дальнейшая проверка должна показать, что посылки не нарушаются и в следующей ситуации:
врач = художник
врач = художник
художник = поэт
художник = поэт
(художник)
Достаточно терпеливый и настойчивый испытуемый должен, следовательно, прийти к правильному выводу о невозможности однозначного логического заключения из исходных посьиок.
Любопытно, что данная теория, не содержащая в себе правил логического вывода, оказалась, как свидетельствуют экспериментальные исследования, более адекватной, чем перечисленные выше формальнологические модели27. Подход Джонсон-Лэйрда особенно успешен при работе с описаниями простых пространственных ситуаций. Пусть даны посылки:
«Лампа находится справа от кружки»
«Книга — слева от кружки»
«Часы — перед книгой»
«Ваза — перед лампой»
Заключение, к которому при некотором напряжении воображения и рабочей памяти может прийти каждый, состоит в том, что «Часы находятся слева от вазы» (либо «Ваза — справа от часов»). Согласно теории ментальных моделей, испытуемый мысленно конструирует по описанию условий нечто вроде следующей структуры:
книга                      кружка                  лампа
часы                                                   ваза
Легко видеть, что вывод непосредственно следует или, вернее, просто «считывается» из ментальной модели. Поскольку мы не можем построить альтернативную модель, которая соответствовала бы данным посылкам и одновременно противоречила бы сделанному выводу, то дедукция считается правильной.
Развиваемый Джонсон-Лэйрдом подход позволяет показать, что во многих повседневных ситуациях осуществления умозаключений не выполняются некоторые обязательные для символьного подхода требования, прежде всего, правило транзитивности. Пусть даны посылки: «Маша находится справа от Иры», «Ира — справа от Аллы», «Алла —
27 В частности, эта модель позволяет иметь дело с посылками, несущими слишком
сложное для теоретико-множественной и пропозициональной репрезентаций содержа
ние, например посылками, представляющими собой высказывания следующего вида:
«Всякий мужчина любит женщину, которая его любит» или «Некоторые родственники
каждого крестьянина и некоторые родственники каждого горожанина знают друг друга»
(Хинтикка, 1980).                                                                                                                                     219

модель понимания предложений, разработанную Чарльзом Филлмором (см. 7.3.2). В том и другом случае когнитивная активность описывается как некоторое организуемое нами и разворачивающееся перед нашим мысленным взором действие. Близки и критические замечания по отношению к этим двум концепциям: как и в случае теории глубинных семантических ролей, в теории Джонсон-Лэйрда слишком велика произвольность интерпретации. Эта теория до сих пор остается неполной, так что иногда трудно однозначно сказать, в чем конкретно состоят ее предсказания. Вводя в рассмотрение роль схематического пространственного знания и процессов его оперативного изменения, она во всех других отношениях, подобно формальным теориям силлогического вывода (Андерсон, 2002), связана с объяснением мыслительных процессов лишь в относительно абстрактных, искусственных условиях28.
Требование «экологической валидности», сформулированное в 1940-е годы учеником Бюлера Эгоном Брунсвиком, остается актуальным для когнитивных исследований в данной области, так как лабораторные эксперименты на абстрактном материале не вскрывают подлинных возможностей мышления. Преодоление этого недостатка наметилось в ряде работ, подчеркивающих возможность специализации процессов умозаключения. Наряду со сферой пространственной ориентации и предметных действий, затронутой в работах Джонсон-Лэйрда, одной из таких областей может быть область межличностного взаимодействия и коммуникации. В конечном счете любой психологический эксперимент, особенно при изучении высших познавательных процессов, представляет собой ситуацию межличностного взаимодействия экспериментатора и испытуемого, в которой испытуемый пытается использовать для понимания инструкции (и ожидаемого от него поведения) принципы коммуникативной прагматики (см. 7.4.1).
8.2.3 Специализация и прагматика умозаключений
Главная дилемма исследований мышления состоит в понимании мыслительных операций либо как универсальных, применимых по отношению к любому материалу средств, либо в их трактовке как специальных приемов решения задач, используемых лишь в специфических обстоятельствах и по отношению к конкретному материалу. Возникшая на волне функционализма (см. 1.2.3) философия прагматизма призывает удовлетворяться частным, но практически полезным решением. В этом
28 Предпринятые в последнее время эксперименты с картированием мозговой актив
ности свидетельствуют о том, что эффективность ментальных моделей в качестве сред
ства решения задач на дедуктивные умозаключения определяется не столько процессами
визуализации, сколько опорой на амодальные пространственные схемы. Визуализация
сама по себе может затруднять нахождение решения (Knauff et al., 2003).                                         221

контексте можно рассматривать представление об эвристиках мышления, равно как и о столь же нестрогих принципах коммуникативной прагматики. Проведенный выше анализ процессов умозаключений показал, что при использовании абстрактно-математической формы представления данных испытуемые допускают грубые ошибки в оценке возможностей тех или иных событий, например вероятности заболевания в зависимости от имеющихся диагностических данных. Как обстоит дело со следующим важным этапом мышления — проверкой возникающих в результате умозаключений гипотез?
Имеющиеся результаты свидетельствуют о том, что подобно индуктивным умозаключениям проверка гипотез сопровождается характерными ошибками. Как мы только что отмечали, испытуемые склонны проверять правильность условных утверждений с помощью подтверждающих примеров, хотя использование опровергающих было бы более адекватным. Введенное в теорию ментальных моделей несколько лет назад «правило истинности» соответствует известной из социальной психологии и исследований принятия решения особенности мыслительных процессов, называемой установкой на подтверждение {confirmation bias). Она заключается в том, что мы обычно активно ищем подтверждающие некоторое правило или гипотезу примеры и игнорируем опровергающие (см. 8.4.1). Отсюда, в частности, следует, что в случае задач, требующих работы с явно ошибочными, или контрфактическими, ситуациями, должны наблюдаться систематические ошибки.
Наиболее известная демонстрация таких ошибок была предложена несколько десятилетий назад английским психологом Питером Уэйзе-ном — отсюда название задача выбора Уэйзена {Wason selection task). В исходном варианте задачи (он показан на рис. 8.2А) испытуемому предъявляют четыре карточки, на которых находятся символы: «Е», «К», «4» и «7». Испытуемому объясняют при этом, что каждая карточка имеет цифру на одной стороне и букву на другой. Ему далее сообщают гипотетическое правило, согласно которому:
«Если карточка имеет на одной стороне гласную букву, то на другой
она обязательно должна иметь нечетную цифру».
Задача состоит в том, чтобы указать минимальное количество карточек, которые нужно перевернуть, чтобы проверить справедливость этого правила. Менее 20% всех испытуемых правильно указывает карточки с символом «Е» и «4». Подавляющее большинство выбирает карточки «Е» и «7». Выбор «7» при этом, разумеется, является ошибочным. В самом деле, логическая импликация «если..., то...» не является обратимой — проверяемое правило никак не связано с обратным по отношению к нему утверждением, что если на одной стороне карточки нечетная цифра, то на другой должна быть гласная буква. Решая эту задачу, испытуемые обычно упускают возможность проверить данные, опровергающие
гипотезу. 222

Рис. 8.2. Задача выбора Уэйзена в абстрактном (А) и конкретном (Б) вариантах.

Согласно распространенной интерпретации, возникающая ошибка отражает установку испытуемого на работу с элементами, явно упомянутыми в правиле. Подобная интерпретация может быть верной в случае приведенного абстрактного варианта задачи. Она, однако, не объясняет, почему при более конкретных условиях эта ошибка не наблюдается или, по крайней мере, не наблюдается в столь выраженной форме. Например, когда карточки содержали названия городов и средств транспорта — «Лондон», «Манчестер», «поезд», «машина», а проверяемым правилом было «Если мне нужно в Манчестер, я еду на поезде», большинство (британских) испытуемых рассуждали совершенно правильно, сразу выбирая «Манчестер» и «машина». На рис. 8.2Б показан еще один пример конкретных условий, в которых необходимо проверить правильность подготовки письма к отправлению: «Если письмо запечатано, то на обратной стороне должна быть почтовая марка». В последние годы в этой области исследований развернулась интенсивная дискуссия — возникает ли улучшение выбора за счет использования конкретного материала как такового или же критическое значение имеет что-то другое?
Многочисленные данные свидетельствуют о том, что при использовании конкретного материала, если он не опирается на специальные предметные знания, улучшения решения не происходит. Например, в варианте задачи, обыгрывающей ситуацию посылки почтовых отправлений («Если письмо запечатано, то на обратной стороне должна быть почтовая марка стоимостью не менее одного евро»), ошибки допускались скорее испытуемыми-американцами, имеющими отличную от европейской почтовую систему и поэтому не обладающими соответствующими знаниями. С другой стороны, вариант с городами и средствами транспорта перестает облегчать решение, если названия английских городов

223

предъявляются американцам или русским. Точно так же русские испытуемые не используют преимуществ конкретной формулировки, если им предлагаются карточки «Петербург», «Владивосток», «поезд», «самолет», но проверяемое правило задается в непространственной форме: «Если я думаю о Владивостоке, я вспоминаю самолет».
Интригующие (и, безусловно, требующие дополнительной эмпирической проверки) результаты дают эксперименты, в которых проверяемое правило является абстрактным, но включает в явном виде отрицание следствия, например, в следующей форме: «Если на одной стороне есть буква Е, то на другой стороне нет цифры 4». При этом наблюдается обращение типичных результатов: улучшение решения задачи выбора в абстрактном варианте и ухудшение в конкретном! В самом предварительном плане можно предположить, что обработка фрейма-отрицания «неверно, что...» выполняет роль своеобразного метаоператора ОТРИЦАНИЯ, активирующего установку на поиск контрпримеров в абстрактном варианте задачи. В то же время в более конкретном варианте присутствие такого метаоператора может приводить к интерференции с глобальной метапроцедурой ПРЕДСТАВЛИВАНИЕ, ведь представить всегда несколько проще то, «что есть», а не то, «чего нет» (Величков-ский, 19866).
Особую область, в которой наблюдается заметное улучшение наших способностей решать задачу выбора Уэйзена, образуют контексты обязательства, обещания или разрешения. Речь идет, очевидно, о так называемых речевых актах, изучаемых коммуникативной прагматикой (см. 7.1.2 и 7.4.1). Когда задача выбора сформулирована так, что позволяет предположить один из подобных контекстов социального взаимодействия между людьми, испытуемые неожиданно начинают значительно более критически, а следовательно, и более эффективно проверять соответствие заданного правила действительности. Согласно предложенной К. Холи-уоком и П. Ченгом (Holyoak & Cheng, 1995) теории прагматических схем вывода, психологические механизмы умозаключений развиваются в контексте целей наших социальных действий. Это в общем виде объясняет изменение эффективности вывода при сохранении его логической основы. Интересно, что выраженное улучшение имеет место даже в достаточно абстрактном варианте задачи. Так, в модификации «Если некто собирается совершить действие А, то он должен сначала выполнить условие Р» задачу правильно решают 61% испытуемых, а вне подобного условно-прагматического контекста — только 19%.
Популярными становятся идеи похожего подхода, получившего громкое название эволюционной психологии. Основатели этого подхода, калифорнийские исследователи Лида Космидес и Джон Туби (Cosmides & Tooby, 1994) придерживаются радикальной версии концепции модулярной организации психики (см. 2.3.2). По их мнению, подлинные возможности интеллекта могут быть установлены только в некоторых узких
областях жизнедеятельности, а именно там, где они имеют значение для 224

выживания и социобиологической успешности. Важнейшей такой областью является сфера отношений обмена и взаимных услуг, регулируемая фундаментальным принципом социального договора: «Если я делаю что-то для тебя, ты должен сделать нечто эквивалентное для меня». В подобных, типичных для социальной жизни Homo sapiens ситуациях наша интеллектуальная активность направлена на отслеживание того, не имеем ли мы дело с человеком, пользующимся нашими ресурсами, но не дающим взамен ничего равноценного и, тем самым, нарушающим принцип социального договора.
В чем все-таки причина возникающего в социальном контексте улучшения проверки правил путем поиска опровергающих примеров — может быть, просто в высокой степени знакомости подобных ситуаций? По мнению Космидес и Туби, мы используем для решения таких задач нечто вроде специализированного врожденного модуля обработки социальной информации, называемого ими «алгоритмом обнаружения обманщика». Высокая эффективность проверки правил, попадающих в категорию «социальный договор», была многократно показана в последние годы на сложном и незнакомом (с точки зрения имен участников и названий объектов обмена) испытуемым этнографическом материале. Упоминание эволюционного аспекта становления когнитивных процессов приобретает в новейших исследованиях мышления все более важное значение. Берлинский психолог Герд Гигеренцер, разделяющий взгляды «эволюционистов», нашел для этого подхода возможность серьезного практического применения. В начале этого раздела мы упоминали трудности работы с вероятностями, особенно в случае необходимости использования теоремы Байеса. Самым известным примером допускаемых при этом ошибок является рассмотренная выше задача маммографии (см. 8.2.1). По мнению Гигеренцера, специфические трудности понимания условных вероятностей обусловлены тем, что вероятностный формат представления данных получил распространение лишь в последние 150—200 лет и наше мышление не адаптировалось к нему. В контексте эволюционного развития тысячелетий значительно более привычна работа с конкретными случаями, или, как их называет Гигеренцер, естественными частотами.
В самом деле, если типичные задачи на условные вероятности переформулировать в терминах естественных частот, то испытуемые, допускавшие ранее серьезные ошибки, неожиданно начинают решать их значительно более успешно. Примером может служить следующий вариант иначе сформулированной, но идентичной в отношении числовых параметров задачи маммографии:
«Пусть имеется группа из 1000 женщин, 10 из которых больны раком груди. Применение диагностического теста, называемого маммографией, ведет к положительному результату у 8 из числа
больных и у 99 здоровых женщин. Как велика доля женщин с
225

раком груди среди всех женщин с положительной маммограм-мой?»
Такое описание задачи позволяет прежде всего легко, путем сложения 8 и 99, найти общее количество женщин с положительной маммо-граммой. На втором и последнем этапе решения задачи нужно, конечно, еще попытаться разделить 8 на 107 (то есть 8 + 99), но практически всем сразу становится ясно, что эта величина меньше 8%, то есть никак не может быть близкой к 80%.
Аналогичное улучшение понимания наблюдается при переходе к естественным частотам и в случае некоторых других задач, решение которых обычно сопровождается возникновением «когнитивных иллюзий». Например, получаемые с помощью этого подхода данные показывают очевидным для каждого образом, что вероятность действительного заражения синдромом приобретенного иммунодефицита (СПИДа) при положительном исходе соответствующего диагностического теста оказывается равной примерно 50%, то есть остается серьезный шанс на отсутствие заболевания. Этот вывод оказался неожиданным не только для обычных испытуемых, но и для тех медицинских работников, в прямые обязанности которых входило консультирование людей, обращающихся за помощью в связи с возможностью этого заболевания. Гигеренцер и его коллеги предлагают поэтому срочно ввести методы интерпретации и оценки диагностических ситуаций в терминах естественных частот в курсы обучения будущих врачей, а также юристов (Gigerenzer, 2001).
В дипломной работе, выполненной под нашим руководством Анкой Гош (Gosch, 2003), был предпринят сравнительный анализ решения задачи маммографии и описанной в начале данного раздела задачи с колпачками (Monty Hall Dilemma) в зависимости от нескольких различных вариантов их формулирования. Этот анализ выявил определенные различия между этими задачами и одновременно их общее отличие от задачи выбора Уэйзена. Если в случае последней критический социальный контекст («поиск обманщика») улучшает решение, то для задачи с колпачками именно недоверие испытуемых к искренности экспериментатора (ожидание подвоха) служит одним из основных препятствий для рассмотрения ситуации с точки зрения ее абстрактной математической структуры. Переход к частотам был эффективен только в случае задачи маммографии. Для задачи с колпачками критически важными оказались другие условия. Так, склонность испытуемых к рассмотрению математической структуры ситуации несколько возрастала, если эта задача формулировалась, так сказать, «изнутри», из перспективы ее восприятия экспериментатором. Иными словами, подобно перцептивным иллюзиям, разные «когнитивные иллюзии», несомненно, имеют различные причины. Переход к частотам и в особенности введение условий задачи в социальный контекст не являются универсальными средствами от всех возникающих при попытках применения логики или теории вероятностей затруднений. 226

Таблица 8.2. Время реакции ответов (в сек) испытуемых на вопросы о возможных и необходимых вариантах поведения (по: Bell & Johnson-Laird, 1998)

Ответы испытуемого	Характер вопросов «возможность»                «необходимость»
ДА	18,3	27,5
НЕТ	22,4	23,2

Хотя взгляды представителей «эволюционной психологии» интересны в теоретическом отношении и, сверх того, практически значимы, не все авторы считают ссылку на эволюционную адаптацию достаточной для полноценного объяснения обнаруженных эффектов. Во-первых, общей проблемой эволюционных объяснений является то, что они не могут быть экспериментально доказаны или опровергнуты. Во-вторых, судя по всему, иногда удается найти и более простые объяснения. Так, для Джонсон-Лэйрдa (Johnson-Laird, 1999) улучшение результатов, достигаемое в ряде задач с помощью формата естественных частот, объясняется тем, что в этом случае облегчается применение ментальных моделей. Теория ментальных моделей позволяет также более детально проанализировать механизмы, лежащие в основе прагматических схем, в частности, таких важных для произвольной регуляции поведения ин-тенционально-волевых установок, как МОГУ и ДОЛЖЕН (см. 8.1.3).
В самом деле, для конструирования представления о чем-то возможном — модальность «могу» — в принципе достаточно построения единственной подтверждающей модели. Иначе обстоит дело с модальностями «должно» и «необходимо». Чтобы показать, что различные альтернативы, кроме одной, невозможны, должны быть построены (или, по крайней мере, обозначены) модели всех возможных ситуаций. В терминологии современной логики, речь идет о моделях множества «возможных миров». В. Белл и Ф. Джонсон-Лэйрд (Bell & Johnson-Laird, 1998) предположили поэтому, что в задачах на умозаключения положительные ответы на вопросы о возможности некоторого положения дел в мире или формы поведения (поступка) должны даваться быстрее, чем отрицательные ответы. Напротив, в случае вопросов о необходимости («долженствовании») относительно более быстрыми должны быть отрицательные ответы — ведь для опровержения необходимости достаточно одного примера, тогда как ее подтверждение связано с построением и проверкой целого ряда ментальных моделей.
Эти предсказания теории ментальных моделей подтверждаются экспериментально (см. табл. 8.2)29. Интересно, что, согласно этой точке зрения, понимание и подтверждение возможного в целом оказывается

29 Этот результат нетривиален еще и потому, что в хронометрических экспериментах отрицательные ответы требуют, как правило, больше времени, чем положительные.

227

когнитивно значительно более простым действием, которое требует меньшего количества умственных усилий, чем понимание необходимого и должного В самом деле, понимание необходимости требует почти в полтора раза больше времени. Столь значительная разница во времени реакции, по-видимому, свидетельствует о дополнительной мыслительной активности, осуществляемой за счет использования ресурсов рабочей памяти Несомненно, что эти результаты, выявляющие когнитивные причины трудностей в принятии некоторых, казалось бы, совсем простых правил поведения, имеют не только психологическое, но также социокультурное значение
Данные о специализации мышления позволяют иначе поставить вопрос о причинах когнитивных иллюзий. В частности, обнаруженные первоначально в абстрактных вариантах задачи выбора ошибки не обязательно свидетельствуют об алогичности мышления. Логические связки имеют в естественном языке прагматический оттенок, отсутствующий в формальной логике. Когда импликация «Если А, то В» задана на условном материале, испытуемые могут ошибочно считать ее обратимой30. Более того, из-за невозможности доказательства правильности индуктивных умозаключений практически приемлемым для них часто оказывается поиск именно подтверждающих примеров. Рассмотрим гипотетическое утверждение «Все лебеди — белые». Поиск контрпримеров (для их обнаружения пришлось бы добраться до Австралии, где лебеди — черные), быстро мог бы стать занятием, слишком дорогостоящим для решения повседневных задач. Поэтому такое утверждение разумно принять как первое приближение, хотя оно и сделано на основании ограниченного числа подтверждающих примеров.
В зависимости от сферы деятельности существуют различные механизмы и, соответственно, разные критерии разумности познавательной активности. Ниже мы рассмотрим альтернативное представление о рациональности, разделяющее практически приемлемые (возможные) и теоретически нормативные, но практически невозможные решения (см. 8.4.1). Вместе с тем, такое разделение не должно быть слишком строгим. В науке односторонняя установка на подтверждение рано или поздно корректируется если не самим автором теории, то его часто заранее скептически настроенными коллегами. Сомнение столь важно для научного мышления, поскольку любое обобщение справедливо лишь в той мере, в какой для него нет контрпримера. Важность поиска
30 Импликация — не единственная логическая операция, аналоги которой в естественном языке имеют несколько другое значение Примером может служить союз «или», использование которого, в отличие от логической дизъюнкции, означает не только то, что по крайней мере одна из возможностей имеет место, но и то, что говорящий не знает, какая именно Эта особенность связана с коммуникативной прагматикой (см 7 4 1) если бы говорящий знал, какая из возможностей реализуется в действительности, он бы так и сказал, придав своему высказыванию бульшую информативность ценой меньших усилий Следовательно, предполагая искренность коммуникативных намерений говоряще-228        го, необходимо допустить, что он этого просто не знает (Падучева, 1985)

Рис. 8.3. Ханойская башня: А. Исходное положение дисков; Б. Алгоритм решения задачи для случая трех дисков.

230

Особой популярностью при моделировании мышления длительное время пользовались достаточно однотипные задачи на перемещения: анаграммы, задача переливания жидкости, задачи перевозки ревнивых мужей и их жен, миссионеров и каннибалов, проблема монстров и т.д. На рис. 8.3 показан вариант одной из наиболее известных из числа таких задач, получившей название «Ханойская башня». Задача состоит в том, чтобы переместить фишки с левого на правый стержень. При этом каждый раз можно брать только одну фишку, а класть ее можно только на фишку больших размеров. При оптимальной стратегии эта задача решается за 2" — 1 шагов, где л — число фишек. Детальный психологический анализ решения этой задачи проводился в последние десятилетия многими авторами, причем иногда ее используют и в целях нейропсихо-логической диагностики (в несколько упрощенных вариантах, известных как «Лондонская башня» и «Торонтская башня»).
Возможности машинных программ также часто проверяются на задачах этого типа. Г. Саймон и Дж. Хайес (Simon & Hayes, 1976) проанализировали для тестирования своей программы протоколы контрольной группы — людей, процесс решения задачи которыми прослеживался с помощью классической методики рассуждения вслух Дункера. Проведенный анализ показал, что испытуемые беспокоились о правильном понимании условий, часто просили дать им дополнительные разъяснения и

проверяли допустимость тех или иных возможных шагов31. Надо сказать, что именно эти моменты в работе программы представлены не были. Эквивалентность результатов, очевидно, еще не означает совпадения процессов. В целом ориентированный на формальное моделирование подход привел к успехам главным образом в случае тех задач, где относительно однозначно определены условия, а решение может быть достигнуто с помощью выполнения последовательных операций над дискретными символами.
Было бы большой ошибкой, конечно, недооценивать потенциал символьного подхода. Все более быстрый алгоритмический перебор вариантов — основа эффективности компьютерных систем, позволившая им в последнее время более чем успешно соревноваться с человеком даже в таких традиционных областях интеллектуальных достижений, как шахматы (см. 8.3.3). Человек должен решать задачи иначе, опираясь на эвристические методы. Не случайно отклонение от механического перебора считается одним из критериев действительно разумного решения. В популярной истории математики хорошо известен рассказ о юном Гауссе, нашедшем новое решение некоторой сравнительно легкой, но чрезвычайно скучной задачи. Согласно этой истории (или легенде), учитель, чтобы освободить себе какое-то время, дал школьникам задачу найти сумму всех чисел от 1 до 100. К его удивлению, уже через пару минут один из мальчиков — это был Карл Гаусс — сообщил, что задача решена. В отличие от прямого решения 1 + 2 + 3 и т.д. он выбрал непрямой путь, начав суммирование одновременно с двух концов ряда:
(1 + 100) + (2 + 99) + (3 + 98)... = 101 ? 50 = 505032.
Определенные способности к манипуляции пространственными структурами, поиску решения «в обход», а не «в лоб», предполагаются множеством так называемых малых мыслительных задач, широко применяемых в психологии для иллюстрации закономерностей мышления. Рассмотрим следующую задачу, требующую известного переосмысления стратегии решения (задача упоминается в книге А.Р. Лурия 1979 года, посвященной мнемонисту Ш.). Пусть в университетской библиотеке на полке рядом стоят два тома руководства по когнитивной науке. Каждый
31    Подобные исследования справедливо критикуются за опору на рассуждение вслух.
Согласно распространенной точке зрения, самоотчеты отражают лишь гипотезы, кото
рые конструирует субъект, пытаясь дать причинно-следственное объяснение своего по
ведения (см. 4.4,3). Параллельный анализ самоотчетов и движений глаз испытуемых сви
детельствует о том, что лишь часть активности, связанной с процессами решения задач,
находит отражение в вербальных отчетах. Серьезная проблема состоит также в интерфе
ренции рассуждения вслух с процессами самого решения (см. 1.1.3).
32    Наглядная интерпретация этой же задачи состоит в ее представливании как выклады
вания поверхности, состоящей из увеличивающихся на единицу рядов квадратов. Такая
поверхность будет иметь форму прямоугольного треугольника. Удвоив число квадратов,
можно увидеть, что искомое решение эквивалентно нахождению половины площади пря
моугольника со сторонами ЮОи 101. Общее аналитическое решения для подобного приме
ра арифметической прогрессии, конечно же, выглядит следующим образом: 0,5п ¦ (п + 1).        231

том имеет объем 400 страниц. Червяк начинает работать с этим материалом и успевает за какое-то время продвинуться от первой страницы первого тома до последней страницы второго. Спрашивается, сколько всего страниц прогрыз червяк? Напрашивающийся сразу же ответ «800 страниц» ошибочен. Для решения нужно постараться наглядно представить, как именно будут стоять оба тома на полке при их правильной ориентации. Очевидно, первая страница первого тома и последняя второго будут разделены при этом только обложками. Следовательно, червяк прогрызет всего лишь две страницы.
В чем специфическая трудность этой задачи? Только в том, что, услышав в условиях данные о количестве страниц в сочетании с вопросом «сколько?», мы ошибочно интерпретируем эту задачу как математическую. На рис. 8.4 приведены две задачи «графическо-математического» типа, решение которых мы предоставляем читателю. Эта пара задач позволяет проиллюстрировать феномен функциональной фиксированности, который использовался гештальтпсихологами для критики взглядов представителей вюрцбургской школы (см. 1.3.1). Дело в том, что задачи несколько отличаются принципом их решения. При этом внешне они очень похожи, поэтому возникает впечатление, что во втором случае можно просто применить старое решение, или, иначе говоря, использовать опирающуюся на функции памяти метапроцедуру ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ, тогда как необходимыми являются ПОНИМАНИЕ и ВАРЬИРОВАНИЕ с одновременным подавлением (метапроцедура КОНТРОЛЬ) тенденции к повторению. В результате «фиксированности» на ошибочном подходе испытуемые тратят на решение второй задачи больше времени, чем на решение первой.

Большинство рассмотренных в этой главе задач решается легче, когда они даны на конкретном материале, что свидетельствует о роли процессов пространственного воображения. Для современных «эволюционистов» (см. 8.2.3) и сторонников концепции «телесной заземлен-ности» семантики (см. 7.4.2) это ожидаемый результат, объясняемый первичностью манипулятивной активности с предметами. Вместе с тем имеются и другие задачи, которые требуют абстрактно-символьного ОПИСАНИЯ условий. Опора на стратегию наглядного ПРЕДСТАВЛИ-ВАНИЯ может вести при этом к выраженным ошибкам.

Хорошим примером служит предложенная английским психологом Ричардом Грегори задача на определение толщины сложенного 50 раз пополам листа папиросной бумаги. Большинство испытуемых пытается наглядно представить процесс последовательного складывания очень тонкого и очень широкого листа. В этом случае они обычно называют величину порядка одного-двух метров. На самом деле в результате этой процедуры, по сути дела представляющей собой возведение двойки (с некоторым коэффициентом, равным толщине листа) в 50-ю степень, должна была бы получиться величина, сопоставимая с расстоянием от Земли до Солнца! В другой задаче того же общего типа испытуемым предлагается представить себе тонкий шнур, плотно опоясывающий Землю по экватору, а затем добавить к нему метровый отрезок. Необходимо определить примерную величину зазора между шнуром и земной поверхностью, возникающего в результате ослабления натяжения шнура. Читатель может самостоятельно найти решение этой задачи. Заметим только, что решение ведет к игнорированию размеров опоясываемого объекта: оно является тем же самым в случае Земли и теннисного мяча.
Рассмотрим еще одну задачу, известную как задача про безумного орла. Пусть в одно и то же время из города А и города Б, расположенных на расстоянии 100 км друг от друга, навстречу друг другу отправляются два поезда. Скорость каждого из них равна 50 км/час. В момент начала движения с паровоза одного из поездов взлетает орел, который летит навстречу другому поезду со скоростью 100 км/час. Долетев до второго поезда, орел немедленно поворачивает назад и летит к первому поезду, от которого немедленно летит к другому и т.д. Спрашивается, сколько всего километров пролетит орел до момента встречи поездов? В подобной формулировке задача навязывает яркий зрительный образ летающего вперед и назад орла. Знающего математику человека это заставляет строить алгебраические уравнения, учитывающие постоянное сокращение расстояния между поездами. Задача решается тогда путем суммирования ряда чисел, соответствующих расстояниям, которые на каждом этапе пролетает орел. Правильное, то есть в данном случае простое решения состоит в... игнорировании траектории полетов орла. В самом деле, двигаясь с относительной скоростью 100 км/час (50 + 50) поезда должны пройти 100 км. Следовательно, встреча произойдет через 1 час после начала движения. За это время орел пролетит точно 100 км.
Попробуем подвести некоторые предварительные итоги анализа решения задач. Уже в классической немецкой психологии мышление стало описываться как преобразование проблемной ситуации. Вюрцбур-жцы подчеркивали при этом целенаправленность и абстрактный характер мыслительных операций, гештальтисты — спонтанность трансформаций, неожиданно ведущих к усмотрению решения, инсайту (см. 1.3.1 ). По сравнению с этими направлениями когнитивные исследования,
233

234

во-первых, позволили описать эвристики, используемые в процессах решения (см. 8.1.1 и 8.4.1), и, во-вторых, добавили представление о множественном выборе: выборе формата репрезентации условий и выборе метаопераций, используемых для трансформации этих условий. Для успешности решения, следовательно, большое значение имеет соответствие представления условий тем метапроцедурам, которые используются для достижения решения.
Еще один существенный результат исследований последних лет состоит в выявлении коммуникативной природы мышления и, соответственно, многих возникающих при решении задач затруднений. В особенности малые мыслительные задачи, примеры которых были приведены на предыдущих страницах, специально сконструированы так, чтобы вводить читателя/слушателя в заблуждение, навязывая своими формулировками неоптимальные репрезентации и/или средства их трансформации. В этом отношении использующие их психологи прямо нарушают один из грайсовских принципов коммуникативной прагматики, который предписывает говорящему быть релевантным (так называемая максима отношения — см. 7.4.1). Что касается испытуемых, то они значительно усложняют себе путь к решению, заранее ожидая поддержки со стороны экспериментатора и стараясь быть кооперативными: «Если экспериментатор сообщает мне все эти сведения, я должен обязательно попытаться использовать их в моем решении задачи».
Таким образом, мышление как решение задач — это прежде всего искусство выбора и отбора: выбора общего формата репрезентации условий и соответствующих метапроцедур, а также отсеивания (с кроющейся за ним метапроцедурой КОНТРОЛЬ) подчас очень заметных, но иррелевантных с точки зрения разрешения проблемы деталей. Подобное отсеивание иррелевантных и даже намеренно вводящих в заблуждение деталей делает возможной более полную концентрацию на существенных для решения моментах. Судя по всему, эти процессы по их значимости выходят далеко за рамки собственно психологических исследований малых мыслительных задач, представляя собой одну из основ значительно более сложных интеллектуальных достижений, например, открытий Коперника или Галилея. Ведь эти открытия противоречили не только общепринятому «академическому знанию», но и непосредственно наблюдаемым «физическим фактам», таким как видимое движение Солнца относительно неподвижного горизонта и, несомненно, более высокая скорость падения тяжелых тел по сравнению с легкими.

8.3.2 Сложные проблемы, творчество и открытие

Для повседневных ситуаций, в которых человек должен продемонстрировать свою разумность и интеллектуальные способности, характерно то, что они частично знакомы субъекту и могут быть отнесены к определенной семантической области. Далее, они не разбиты на дискретные, не связанные друг с другом «задачи», имеющие однозначные ответы. Нам самим приходится выделять проблемы, ставить и корректировать цели, находить средства их достижения, контролировать развитие событий — в особенности последствия собственных действий и поступков, так как в реальных условиях решение одной проблемы почти всегда порождает несколько новых. Поскольку ситуация обладает собственной динамикой, контроль должен вестись с опережением событий, в режиме антиципации: правильное решение в момент времени t, перестает быть таковым в некоторый последующий момент t2. Наконец, в реальной жизни почти не бывает чисто когнитивных проблем: их постановка и процессы решения переплетаются с интересами и ресурсами других людей, социальных групп и общества в целом33. Иными словами, мир предстает перед мыслящим и действующим человеком как сложная открытая система.
Примеров изучения проблемных ситуаций подобного уровня сложности в когнитивной психологии до последнего времени было очень мало. Особенно интересным направлением стал анализ процессов решения сложных практических задач в реальном или моделируемом компьютером окружении. Дональд Бродбент (Broadbent, 1977), который и в этом отношении оказался первооткрывателем, провел самые ранние эксперименты с анализом особенностей когнитивных процессов испытуемых, пытавшихся управлять работой сложной, включавшей множество переменных компьютерной моделью экономики Великобритании.
Наиболее полными исследованиями такого рода являются получившие широкую известность работы немецкого психолога Дитриха Дёрнера (Doerner, 1986). В одной из них испытуемые должны были в течение «десяти лет» управлять небольшой административно-хозяйственной единицей — вымышленным городком «Лохаузен» и окружающей его территорией. Коммуна «Лохаузен» была смоделирована с помощью компьютерной программы как сеть из примерно 2000 взаимодействующих экономических, экологических, демографических и политических переменных. Испытуемые могли вызвать любую исходную информацию о состоянии системы, должны были самостоятельно оценивать ее и предпринимать адекватные действия, направленные на процветание
33 Исключением являются, конечно, задачи с математическими объектами. Одна их них связана с нахождением так называемых «чисел-близнецов» — пар простых чисел, разделенных всего лишь одной позицией, таких как 3 и 5, 5 и 7, 11 и 13, 17 и 19, 29 и 31... Возникает впечатление, что такие пары будут встречаться на оси натуральных чисел вновь и вновь, но в общем виде это предположение, кажется, до сих пор остается недоказанным.         235

Решение реальных жизненных задач обнаруживает также выраженную зависимость от использования метапроцедуры ПРЕДСТАВЛИВАНИЕ. Подобная зависимость от наглядно-действенных средств репрезентации и преобразования проблемной ситуации противоречит ожиданиям, основанным на компьютерной метафоре. Уже на примере понимания отдельных предложений и отрывков текста мы видели, что оно не может быть сведено к манипулированию символами (см. 7.3.1). Существует большое число свидетельств значения наглядно-действенного мышления в научной деятельности. Научная оценка этих свидетельств должна осуществляться с учетом того, что сами возможности нашего воображения относительно тесно связаны с имеющимися концептуальными структурами (см. 8.1.1).
Примером служит замечание польского физика Леопольда Инфель-да: «Фарадей и Бор обладали богатым воображением и были наделены гениальной прозорливостью. Фарадей видел силовые линии электрических и магнитных полей, тогда как для остальных там существовала пустота, свободная от физических проблем. Достаточно один раз слышать Бора, видеть движения его рук, образы и модели, которые он воспроизводит, чтобы понять, что Бор действительно видит, как построен атом, что он мыслит образами, непрерывно возникающими перед его глазами» (цит. по: Швырев, 1978, с. 38). Опора на зрительные представления совсем неудивительна в этих случаях, поскольку и Фарадею и Бору удалось создать чрезвычайно успешные наглядные модели изучаемых объектов. Так, Фарадей, использовав рассыпанные на листе бумаги металлические опилки, смог выявить характерный узор силовых линий, возникающих у одного полюса магнита и исчезающих у другого. 20 годами позже, ближе к концу 19-го века Джеймс Клерк Максвелл увидел сходство этого рисунка с распределением струй протекающей в сужающемся канале жидкости, создав на основе данной АНАЛОГИИ с гидродинамикой математическую теорию электромагнитных явлений. Бор также воспользовался АНАЛОГИЕЙ, на этот раз между строением атома и Солнечной системой. Его планетарная модель атома предполагала существование ядра и переменного количества электронов-планет, вращающихся вокруг ядра на определенных орбитах.
В популярной истории науки особенно подчеркивается роль сновидений и/или игры воображения при открытии Ф.А. Кекуле в 1865 году кольцевого строения молекулы бензола и при создании (четырьмя годами позже) Периодической системы элементов Д.И. Менделеевым. Интересный обзор данных о роли зрительных образов в творчестве выдающихся физиков, химиков, математиков, инженеров, физиологов, биологов, скульпторов и композиторов 20-го века был написан Роджером Шепар-дом (Shepard, 1978a). Проведенный этим автором анализ говорит о возможной роли процессов мысленного ВРАЩЕНИЯ в создании Ф. Криком и Дж. Уотсоном в 1953 году модели двойной спирали ДНК. Исследование Шепарда значительно дополняет тот фактический материал, который собран в известных работах Ж. Адамара и М. Вертхаймера. Явным пробелом в ней является только отсутствие упоминания роли воображения в        237

238

литературном творчестве (см. 8.1.3). Достаточно вспомнить, с какой точностью воссоздана Ф.М. Достоевским и М.А. Булгаковым топография Петербурга, Киева и Москвы — реальная пространственная сцена описанных в их романах вымышленных и фантастических событий.
И все же наметившийся акцент на роли образного мышления в научных открытиях требует коррекции. Так, знаменитому «химическому пасьянсу» и последующему сну Д.И. Менделеева (они датируются второй половиной дня 17 февраля 1869 года) предшествовало десятилетие, в течение которого он пытался найти основания для классификации примерно 60 известных тогда химических элементов, по его собственному замечанию, «перепортив массу бумаги». Менделеев сравнительно рано пришел к выводу, что в основу систематики должны быть положены атомные веса, а не один из множества других, обсуждавшихся в то время параметров. Вторым приближением стало понимание того, что зависимость свойств элементов от атомного веса периодически меняется — наблюдается «как бы период свойств». Наконец, последнее крупное препятствие на пути к Периодической системе было взято, когда Менделеев заметил, что сами «группы периодичности» обнаруживают сходство «через одну», что нашло свое выражение в различиях заполнения четных и нечетных строк таблицы элементов. Как отмечает современный исследователь: «Менделееву предстояло не просто в один прекрасный день удачно разложить "химический пасьянс" да вовремя увидеть нужный сон..., но проделать... работу по осмыслению громадной, разноречивой и не всегда точной информации и концептуального аппарата химии» (Дмитриев, 2001, с. 37).
Итак, всякое открытие представляет собой прежде всего процесс концептуального изменения (см. 6.3.1). В психологии подобную точку зрения раньше других авторов сформулировал Макс Вертхаймер (Вертгеймер, 1987), подчеркнувший, что открцтие — это не механически достигнутый новый результат, а более глубокое понимание ситуации, меняющее значение составляющих ее компонентов. К этой точки зрения он пришел на основании реконструкции открытий Галилея и Эйнштейна, причем уникальность его исследования состоит в том, что с последним, коллегой по физическому факультету Берлинского университета (см. 1.3.1), Вертхаймер мог вести длительные доверительные беседы.
По Вертхаймеру, центральной для Галилея была работа с понятием ускорения. Упростив измерение скорости падения рассмотрением движения шара по наклонной плоскости, Галилей установил, что ускорение постепенно и симметрично (в случаях отрицательного ускорения при движении шара вверх и положительного при движении шара вниз) уменьшается по абсолютной величине с уменьшением наклона поверхности. Иными словами, если представить ускорение как непрерывную функцию от угла наклона, то при нулевом наклоне ускорение должно быть равным нулю, из чего и следует гениальный «закон инерции» — всякое тело сохраняет сообщенную ему скорость при движении в горизонтальной плоскости (см. 6.4.3). Это открытие позволило снять основное возражение против теории Коперника. Предположим, что Земля действительно вращается вокруг своей оси относительно неподвижного Солнца, причем с очень большой скоростью, позволяющей ей совер-

шить полный оборот за 24 часа. Тогда упавший с башни камень должен приземлиться не у ее основания, а на некотором расстоянии от него, ведь за время падения башня успеет сдвинутся вместе с Землей. Опыты (для них идеально подходила Пизанская башня) показали, что никакого отклонения места падения не происходит, казалось бы, опровергая гелиоцентрическую теорию. Закон инерции объясняет этот результат тем, что падающий камень одновременно продолжает по инерции двигаться вместе с башней.
Исходным пунктом создания теории относительности стал мысленный эксперимент, который Эйнштейн провел в возрасте 16 лет, представив себя движущимся вместе с пучком света с леденящей воображение скоростью 300 000 км/с35. При этом он натолкнулся на трудности описания наблюдаемых «в полете» объектов и событий в терминах сначала световых, а затем — спустя несколько лет, после знакомства с теорией Максвелла, — и электромагнитных колебаний. В теории Максвелла скорость света фигурирует в качестве константы, независимой от выбора системы отсчета. Поэтому Эйнштейн (как и крупнейший французский математик Анри Пуанкаре) не стал считать артефактами озадачившие современников результаты экспериментов, авторы которых не нашли изменения скорости света в зависимости от направления движения Земли—к удаленному астрономическому источнику света или от него. Эйнштейн усомнился сначала в относительности скорости света (правило сложения скоростей галилеевско-ньютоновской механики), а затем и в абсолютности времени. Специальная теория относительности зафиксировала новое понимание пространства, движения и времени, причем понятие времени впервые получило здесь операциональную трактовку, связанную с процедурами измерения одновременности.
Карл Дункер назвал мышление «борьбой, в которой куется ее собственное оружие». Эта метафора напоминает описание образного мышления Данте, данное О.Э. Мандельштамом (как серия порождаемых самолетом на лету «технически немыслимых», новых летательных аппаратов — см. 8.1.3). В обоих случаях речь идет о том, что ментальные пространства, организующие процесс решения всякой достаточно сложной задачи, создаются по ходу самого решения. Эти сравнения, однако, не должны быть поняты как указание на исключительно внутренний характер активности, порождающей решения «из глубины собственного духа». Последнее было бы неверно, учитывая существование восприятий, фактов, мнений и фрагментов концептуального знания, между которыми объективно возникают или латентно сохраняются противоречия. Мышление состоит в обнаружении и преодолении противоречий: противоречия формы и содержания в художественном творчестве,
35 Хотя такого рода динамическое СОВМЕЩЕНИЕ себя с потоком света крайне не
обычно с точки зрения обыденного сознания (то есть координации уровня Е), оно впол
не может спонтанно встречаться и встречается в художественном воображении (см. 8.1.3),
например, в поэтической моделе мира Мандельштама — ср. «О, как же я хочу, не чуемый
никем, лететь вослед лучу, где нет меня совсем...».                                                                              239

конфликта различных способов описания (ре-репрезентации) объекта исследования в фундаментальной науке, наконец, так называемого «технического противоречия» в случае прикладных разработок и изобретательского творчества (Альтшулер, 1973). Именно поэтому мышление лучше описывается в терминах диалектического развития (см. 1.4.1), чем посредством правил традиционной формальной логики.
Для прояснения деталей ментального экспериментирования, которое приводит к решению проблем, необходимо принять во внимание существование нескольких глобальных метапроцедур, упоминавшихся в первом разделе этой главы (см. 8.1.3). Важнейшими являются РЕКУРСИЯ и ВАРЬИРОВАНИЕ. Первая делает возможным многократное вложение ментальных пространств друг в друга. Ряд особенностей мышления человека можно интерпретировать как результат использования именно этой метапроцедуры. Мы имеем в виду прежде всего психологическое структурирование задачи, выделение в ее составе иерархии целей, отмечаемое многими исследователями36. Во-вторых, это происходящее по ходу подобного структурирования «погружение в задачу», связанное с выходом из сферы актуального осознания не только первоначального намерения («зачем?»), но также и требуемого общего решения. Третьей характерной особенностью является повторное осознание исходных намерений по мере снятия соответствующих противоречий, что, видимо, объясняется уменьшением числа вложенных друг в друга ментальных пространств. Такая актуализация исходных смысловых контекстов, происходящая в результате преодоления промежуточных препятствий, делает понятным, почему в личностном отношении сложным может оказаться период после достижения конечной цели — известно, что «время после победы опасно для победителя».
Вторая метапроцедура — ВАРЬИРОВАНИЕ — обеспечивает максимальное разнообразие поверхностных реализаций ментальных контекстов в терминах пространственных, фигуративных, лексических, грамматических, семантических и прагматических характеристик. Поскольку некоторые фрагменты таких меняющихся репрезентаций сами оказываются метаоператорами, их выделение и осуществление соответствующих преобразований может вести сначала к «функциональному решению», а затем и к полному снятию противоречия. Например, появление компонента «неверно, что...» при, казалось бы, совершенно эквивалентных переформулировках условий стандартной задачи выбора Уэйзена может приводить, как мы видели в предыдущем разделе (см. 8.2.3), к возникновению установки на поиск контрпримеров и связанному с этим росту числа правильных решений.
Упомянем и некоторые другие метапроцедуры, участвующие в процессах решения. Мы уже отмечали критическую роль КОНТРОЛЯ для
36 В последнее время появились первые нейрофизиологические исследования процессов целеобразования, а также до сих пор несколько загадочного инсайта (бюлеровской «Ara-реакции», русского «озарения» и т.д. — см. 1.3.1). Эти работы свидетельствуют об особой роли правых префронтальных и фронтополярных областей — наиболее передних 240        отделов коры мозга (Bowden et al., 2005).

подавления и игнорирования мешающих решению задачи сведений (см. 4.4.3 и 8.3.1). Практически неограниченным источником необходимой для творческих решений вариативности служит использование кросскон-текстуального подобия, на котором основаны процессы нахождения метафорических сравнений и умозаключения по аналогии. Специфика МЕ-ТАФОРИЗАЦИИ как особой метапроцедуры состоит в повышенных требованиях к необычности, а также в преимущественной связи с вербальными репрезентациями (см. 7.4.2). В случае АНАЛОГИИ столь жестких требований к оригинальности нет, поэтому сходство может устанавливаться здесь и между структурами близких предметных областей.
Для творческого мышления далее характерно использование метапроцедуры СОВМЕЩЕНИЕ. Хорошим примером является классическая задача про буддийского монаха, который на рассвете начинает подниматься в гору и к вечеру доходит до вершины. На следующий день он спускается вниз по той же тропинке. Вопрос состоит в том, существует ли точка на склоне горы, в которой монах оказывается в одно и то же время в первый и во второй день своего путешествия. Эта задача становится тривиально простой, если образно совместить оба дня и представить себе траектории движения поднимающегося и спускающегося монаха во времени. Совершенно очевидно, что эти траектории обязательно будут пересекаться в некоторой точке пространства и времени.
Существенно, что СОВМЕЩЕНИЕ — как это вообще характерно для метапроцедур — может применяться также и по отношению к онтологическим категориям, потенциальные последствия чего оказываются тем значительнее, чем дальше находятся друг от друга соответствующие области (Chi & Roscoe, 2002). Примером может служить недавнее предположение, согласно которому язва желудка и некоторые сердечно-сосудистые заболевания связаны в первую очередь не с повышенной кислотностью, отложением солей или липидов, а с бактериальной инфекцией. В этом последнем варианте объяснения реализуется СОВМЕЩЕНИЕ категорий неживого и живого, что означает более радикальное изменение знания о природе, в также о диагностике и лечении заболеваний. Британская исследовательница творчества Маргарет Воден (Boden, 2004) подчеркивает значения манипулятивных ТРАНСФОРМАЦИИ концептуальных структур, называемых ею «концептуальными пространствами»37. Так, ОТРИЦАНИЕ принципа тональной гармонии (Артуром Шёнбергом) стало важным этапом в новейшей истории европейской музыкальной культуры, а ОТРИЦАНИЕ одного из центральных постулатов классической математики (постулата о параллельных прямых) позволило Н.И. Лобачевскому создать новую область, неевклидову геометрию (см. 6.1.1).
37 Под последними она понимает установившиеся стили и формы мышления в раз
личных областях деятельности, такие как форма тональной гармонии в музыке, реа
лизм в живописи, приемы работы с ароматическими веществами в химии или же посту
латы евклидовой геометрии и вытекающие из них способы доказательства теорем. Ины
ми словами, речь идет скорее о расширении понятий «жанр» (см. 6.3.3) и «идеализиро
ванная ментальная модель» (8.1.3), чем о внешне похожем понятии «ментальное про
странство» (7.4.1).                                                                                                                                        241

В основе нашей наивной модели мира лежит (не всегда обоснованное) убеждение в согласованности ее компонентов, поэтому всякое ментальное пространство, содержащие явно противоречивые элементы, имеет контрфактический оттенок. Поскольку творческое мышление в известном смысле отрицает общепринятое, то, как мы неоднократно отмечали, огромную роль в нем играет психологическая готовность к работе с гипотетическими и контрфактическими ситуациями. Характерным приемом научного доказательства, возникновение которого знаменует, по мнению некоторых историков науки, появление самого научного мышления, является reductio ad absurdum. Этот прием рассуждения предполагает последовательное движение мысли в контрфактическом ментальном пространстве. Точно так же эксперимент, или гипотетико-де-дуктивный метод — главный в арсенале методов научного поиска, основан не на простой констатации относящихся к реальности фактов, а на выводе следствий из моделей гипотетических ситуаций и критической проверке этих следствий38.
В разных языках этимология слов, связанных с открытием, обнаруживает прямую связь с непосредственным действием и восприятием. Но эффективность научной деятельности определяется, помимо наличных знаний и когнитивных стратегий, рядом других, менее специфичных личностных особенностей, традиционно относимых к эмоционально-волевой сфере. По замечанию Эйнштейна, сделанному им в одном из писем, хороший характер может быть важнее для научной работы, чем ум или интеллект. Это замечание, конечно, не следует понимать слишком буквально, но оно отражает значимость социально-информационных и социально-воспитательных аспектов занятия наукой. Каждый преподаватель, имеющий опыт подготовки будущих исследователей, знает, насколько важна при этом доверительная поддержка любых проявлений бескорыстной любознательности самих студентов. Регулирующая роль мотивов проявляется в том, что общая познавательная активность, с которой коррелируют некоторые тесты креативности (см. 8.4.1), принимает форму именно интеллектуальной любознательности, а не бытового любопытства.
Многочисленные указания на значение нравственного начала, выдержки, характера, независимости, сильной воли содержит, в частности, литература о Н.И. Лобачевском, Д.И. Менделееве, Ч. Дарвине, А. Пуанкаре, В.И. Вернадском, A.A. Ухтомском, А. Эйнштейне, Н. Боре,
38 Эксперимент потому является особенно мощным инструментом познания, что часто он ведет нас дальше, чем мы могли себе представить до его проведения. По признанию видного исследователя внимания и памяти Невилла Морея (личное сообщение, октябрь 2003), ни один из проведенных им экспериментов не подтвердил полностью первоначальных предположений. Научные публикации, как правило, тщательно маскируют степень несоответствия результатов и гипотез в реальной исследовательской практике (о 242        нашей склонности пересматривать прогнозы «задним числом» — см. 8.4.1).

П.Л. Капице, а также их переписка. В некоторых психологических работах (например, Теплов, 1997) показано значение волевых черт личности при решении проблем полководцем, администратором, политическим деятелем. Без этих качеств трудно представить себе продолжительную напряженную работу в условиях неопределенности перспектив предпринимаемых усилий. Вертхаймер описывает состояние научного поиска следующим образом: «Я обнаружил подобный ход развития во многих действительно великих интеллектуальных свершениях — то же чувство направленного напряжения при туманности, неопределенности реальной ситуации. В каком-то смысле форма, которую примет решение, "вертится на кончике языка", но ее невозможно ухватить. Это состояние может продолжаться в течение многих месяцев, сопровождаясь многодневной депрессией, и, хотя очевидно, что успех незначителен, человек не может оставить проблему» (Вертгеймер, 1987, с. 226)39.
В последние годы начинают разворачиваться исследования мудрости. В отличие от процессов мышления Как решения задач, житейская мудрость обнаруживает другую возрастную динамику (см. 9.4.2). Обычно она проявляется лишь тогда, когда возрастная инволюция префрон-тальных функций уже сказывается на успешности выполнения традиционных тестов интеллекта. Хотя существуют попытки психометрического анализа мудрости (Staudinger & Pasupathi, 2003), на наш взгляд, наиболее интересный подход связан с ее анализом в контексте изменения содержания метакогнитивных координации. В фокусе осознания оказывается при этом не столько знание и даже не знание о знании, сколько знание о незнании. Свидетельством совершенно особого мироощущения служит признание Исаака Ньютона, сравнившего себя с мальчиком, играющим в камушки на берегу океана Непознанного, или, например, ретроспективное замечание Эйнштейна: «Нормальный взрослый человек едва ли станет размышлять о проблемах пространства и времени. Он полагает, что разобрался в этом еще в детстве. Я же, напротив, развивался интеллектуально так медленно, что, только став взрослым, начал раздумывать о природе пространства и времени»40.
39    В поэтческой форме это выражено в творческом кредо Б.Л. Пастернака: «И оку
наться в неизвестность, и прятать в ней свои шаги, как прячется в тумане местность, ког
да в ней не видать ни зги. Другие по живому следу пройдут твой путь за пядью пядь, но
пораженья от победы ты сам не должен отличать. И должен ни единой долькой не отре
каться от лица, но быть живым, живым и только, живым и только — до конца».
40    Важную роль в развитии мудрости играет накопление и осмысление негативного
опыта. Преодолевая трудности и переживая неизбежные потери, мы начинаем понимать
смысл простых житейских истин, которые в концентрированном виде выражают обще
человеческие ценности. Не случайно состояния выхода из острого стресса часто сопро
вождаются внезапным интересом и постоянным возвращением к давно известным жи
тейским истинам, типа «Жизнь пройти — не поле перейти» (см. 5.4.1).                                              243

8.3.3 Решение задач экспертами

С 80-х годов прошлого века одним из важных направлений когнитивных исследований стало сравнение особенностей знаний и познавательных процессов экспертов и новичков. В это время, как мы видели (см. 2.3.1), была установлена несостоятельность первых попыток создания глобальных моделей мышления и систем искусственного интеллекта. Поэтому внимание когнитивного сообщества переключилось на анализ знаний и умений в специальных, относительно узких областях. Конечной целью этих усилий является создание экспертных систем — компьютерных программ, которые могут оперировать со знаниями в определенной проблемной области, обеспечивая выработку рекомендаций и решение задач (см. 9.2.1). За последние четверть века было создано значительное число прототипов экспертных систем особенно в области медицины (Джексон, 2001). Их практическое использование наталкивается на ряд проблем, в частности, юридического характера. Серьезной проблемой продолжает оставаться также психологический этап выявления знаний экспертов — для решения возникающих при этом задач на границе с когнитивной психологией была создана специальная прикладная дисциплина, инженерия знаний (Ларичев и др., 1989).
Изучение природы экспертных знаний и оценок в когнитивной психологии отличается от технически ориентированных работ по инженерии знаний своей академической направленностью. По предложению Герберта Саймона, в качестве общего определения обычно принимается, что «эксперт» — это человек, успешно работающий в некоторой области не менее 10 лет. Конечно такое определение очень условно. За это время в профессиях с выраженной социальной составляющей, таких как медицина и педагогика, может — вследствие монотонии и стресса — произойти эмоционально-мотивационное «выгорание» {burn-out syndrom), снижающее качество решений и даже ведущее к личностным изменениям. Теоретически эти различия иногда пытаются описать в терминах «рутинной» versus «гибкой» (то есть «настоящей») экспертизы (Robertson, 2001). Что касается эмпирических работ, то в них предпочтение отдается областям, в которых существует возможность для относительно объективных оценок уровня экспертизы. Своеобразной дрозофилой исследования решения задач экспертами стали шахматы, с их общепризнанной системой международного рейтинга.
Самые первые работы по анализу особенностей мышления и памяти шахматистов мастерского класса были проведены еще в конце 19-го века Рибо. Согласно его мнению, эффективность мышления хороших шахматистов связана с формированием более абстрактных, схематических представлений, отличающихся от конкретных зрительных образов начинающих игроков. В этом же направлении можно интерпретировать результаты работ известного голландского шахматиста (и психолога —
244

зрительном характере лежащих в основе экспертных знаний шахматистов репрезентаций.
Наиболее известное теоретическое обобщение подобных данных было дано Саймоном и его учениками. В ряде исследований, выполненных, в частности, с помощью регистрации движений глаз, они выдвинули предположение, что основу компетентности шахматистов составляет знание тысяч, возможно десятков тысяч типичных конфигураций типа миллеровских «кусков» (см. 2.1.2), объединенных в более крупные схемы. В уточнение этих идей Ф. Гобе и Г. Саймон (Gobet & Simon, 1996) предложили теорию шаблонов, согласно которой экспертное знание хранится в памяти в более абстрактной форме, чем актуальное расположение фигур на доске. Каждый такой шаблон состоит из постоянного ядра (объемом до 12 фигур) и некоторого набора свободных «посадочных мест», которые могут заполняться почти случайным образом. Преимущество выдающихся шахматистов связано с более широким ассортиментом шаблонов, так как в случае их извлечения из памяти они непосредственно подсказывают следующий ход.
Этот подход, однако, вызывает ряд критических замечаний. Так, К. Эриксон и У. Кинч (Ericsson & Kintsch, 1995) усомнились в том, что схематические единицы организации экспертных знаний могут «монтироваться» из «кусков» (chunks) информации, фиксированных в кратковременной памяти. Они приводят множество фактов, свидетельствующих о том, что развитие экспертизы в определенной предметной области прежде всего ведет к ослаблению и даже исчезновению влияния ограниченной по своему объему кратковременной памяти на процессы переработки информации. Поэтому они считают процессы кодирования и извлечения экспертных знаний непосредственно связанными с долговременной памятью. Соответствующий формирующийся в ходе накопления опыта «интерфейс» восприятия и долговременной памяти называется ими долговременной рабочей памятью (см. 5.2.2).
Значительная часть возражений других авторов направлена на критику сведения природы экспертизы к функциям и содержанию памяти. Американский психолог Дэнис Холдинг первым установил факты, противоречащие одностороннему акценту на знания (память) в исследованиях экспертизы. В задаче на запоминание шахматных позиций он показал, что и случайные конфигурации могут воспроизводиться экспертами лучше, если дать на их решение несколько больше времени, чем это делалось обычно. По мнению этого автора, умение экспертов находить лучшие решения связано не столько с готовыми шаблонами, используемыми для быстрого опознания конфигураций, сколько с процессами активного поиска, изменения и более успешной интерпретации материала.
Тестом для проверки различных подходов может быть анализ воз-246       можной зависимости успешности принимаемых решений от имеюще-

гося для этого времени. С этой точки зрения можно, например, проанализировать игру одного из выдающихся современных шахматистов Гарри Каспарова с несколькими противниками или с же компьютером при варьировании времени, отводимого на игру. Если основу компетентности образуют перцептивные шаблоны, то можно ожидать отсутствия влияния фактора времени на уровень игры многолетнего чемпиона мира. Имеющиеся данные не подтверждают это ожидание — рейтинг его ходов оказывается примерно на 100 пунктов ниже при симультанной игре, чем при игре с единственным противником. Кроме того, анализ игр Каспарова с компьютером Deep Blue фирмы IBM, равно как и последующих игр Крамника и вновь Каспарова с немецкой программой Deep Fritz, показывает, что с уменьшением времени на отдельные ходы эксперт-человек явно начинает играть хуже, так что относительный рейтинг ходов компьютера возрастает. Иными словами, эмпирические данные содержат указание на определенную развернутость обработки информации человеком во времени. Следовательно, природа экспертизы в этой специфической области не может быть сведена к «симультанному узнаванию».
В какой степени полученные при изучении шахмат представления о природе экспертизы переносимы на другие области? В ряде исследований анализировались различия экспертов и новичков в таких областях, как чтение, жонглирование, медицинская диагностика, педагогика, программирование, физика и инженерные профессии (Glaser & Chi, 1988). «Ключевые характеристики», отличающие экспертов, состоят в следующем:

1. эксперты выделяются знаниями и умениями, главным образом, в
   своей специфической области;
2. эксперты способны воспринимать обширные осмысленные кон
   фигурации, релевантные их области экспертизы;
3. эксперты обладают более быстрыми навыками и в целом быстрее
   решают задачи, делая меньшее число ошибок;
4. по отношению к релевантному материалу эксперты демонстрируют
   лучшую память;
5. эксперты рассматривают задачи с точки зрения глубоких семанти
   ческих связей, тогда как новички обращают внимание прежде все
   го на поверхностные перцептивные признаки;
6. эксперты уделяют относительно много времени качественному
   анализу задачи;
7. эксперты демонстрируют лучшее знание собственных знаний и бо
   лее совершенные стратегии метакогнитивного контроля.
   Эсперты в разных областях не просто больше знают, но в полном

смысле слова более чувствительны к релевантным характеристикам ситуации. По-видимому, это отражает приобретение соответствующими процессами статуса автоматизмов и их перевод с уровня концептуальных структур ? на уровень перцептивного узнавания D. В результате       247

опытный шахматист сразу видит при мимолетном показе, что позиция белых предпочтительнее, врач отмечает, что у входящего в кабинет пациента больна печень, инженер-строитель чувствует скрытое от других напряжение металлоконструкций и т.д. Вместе с тем, речь явно идет не только об автоматизации, поскольку решение задач экспертами, как правило, обнаруживает значительную гибкость, умение рассматривать несколько альтернативных интерпретаций42. Хотя эту гибкость можно объяснить происходящим при автоматизации освобождением внимания, важно, что освобождающиеся ресурсы позволяют иметь дело с новыми задачами, решение которых невозможно в автоматическом режиме, путем извлечения готовых схем из памяти. Таким образом, развитие экспертизы происходит сразу на нескольких уровнях организации: от перцептивных автоматизмов до метакогнитивных стратегий уровня F.
В литературе по психологии экспертизы (Zeitz, 1997) интенсивно обсуждается роль изменений концептуальных структур, которые ведут к появлению так называемых умеренно абстрактных концептуальных репрезентаций (MACRs, moderately abstract conceptual representations). По сути дела, подобные схемы увязывают между собой слой чрезвычайно абстрактных, в частности научных, понятий со специализированными, зависящими от контекста применения житейскими понятиями (см. 6.2.3). Результатом этой интеграции является, с одной стороны, «декон-текстуализация» практического знания и, с другой, «заземление» теоретического. Таким схематическим знанием оказывается проще манипулировать — концептуальные схемы средней абстрактности облегчают вывод по аналогии и перенос решения из одной предметной области в другую. Роль репрезентаций среднего уровня абстрактности, как мы видели, выявляется также в исследованиях категоризации (см. 6.2.2) и управления большими системами (см. 8.3.2). Для выдающихся индивидуальных достижений в области практического интеллекта характерно гибкое сочетание глобальной и локальной перспектив. Так, Наполеон, по замечанию Тарле, был способен «одновременно видеть и деревья, и лес, и чуть ли не каждый сук на каждом дереве».
Важным направлением междисциплинарной работы в когнитивной науке является создание формальных моделей обучения экспертным знаниям и основанных на них экспертных обучающих систем. Наиболее известная современная психологическая модель такого рода, ACT-R
42 Иногда, впрочем, эксперты оказаваются склонны к ошибкам, которые могут избежать новички. Так, в медицинской радиологии эксперты демонстрируют более консервативные стратегии принятия решений, чем начинающие врачи, что обуславливает относительно большее количество ошибок типа «пропуск сигнала» у первых и типа «ложная тревога» у вторых. В терминах теории обнаружения сигнала (см. 2.1.2) эксперты в этой области демонстрируют более высокую чувствительностью (d') и одновременно высокое положение критерия (?). Неизвестно, какую роль в этом случае может играть характерный для медицинских профессий и развивающийся с задержкой порядка 10 лет синдром 248        выгорания.

Дж.Р. Андерсона, трактует обучение односторонне, как преобразование (компиляцию) декларативных (утвердительных) констатации в эксплицитные правила с их последующей процедурализацией и автоматизацией (см. 6.4.1 и 8.1.1). Как мы видели, обучение и формирование экспертизы одновременно происходят на нескольких уровнях, причем частично с самого начала вне сферы сознательного контроля (см. 5.4.1). Кроме того, данная модель применима только по отношению к четко описываемым областям, таким как математика и навыки программирования.
Примером успешного симбиоза психологии и искусственного интеллекта служат работы О.И. Ларичева и его коллег (Ларичев, Нарыжный, 1999).Так, им удалось значительно ускорить обучение студентов-медиков дифференциальной диагностике двух похожих по проявлениям заболеваний: тромбоэмболии легочной артерии и острого инфаркта миа-карда. Практикующий врач обычно сталкивается лишь с несколькими такими случаями в год. Их дифференциация основана на учете примерно десяти сложных признаков (таких как параметры ЭКГ и клинический состав крови), причем диагностические навыки вырабатываются годами и не имеют четких правил. Проранжировав признаки по характерности, авторы прежде всего аппроксимировали систему решающих правил, остающихся в явном виде неизвестными даже экспертам. Затем они в течение двух дней (по четыре часа ежедневно) тренировали студентов-медиков в различении обоих заболеваний на материале 500 инсценированных ситуаций. Эта тренировка привела к 95% уровню правильных диагностических решений. Хотя через неделю эффективность решений снизилась до 85%, ее удалось вновь поднять до прежнего уровня всего лишь после часового тренинга. Система решающих правил при этом в целом осталась для испытуемых неявной, что, по мнению авторов, имеет и положительную сторону, связанную с особой прочностью имплицитной памяти (см. 5.1.3).
Традиционно высшие достижения в определенной области интерпретируются как проявление особой личностной диспозиции в форме одаренности, таланта или гениальности. Хотя когнитологи пока не осмеливаются объяснять творчество Моцарта, военные успехи Наполеона или открытия Эйнштейна в терминах приобретения и применения экспертных знаний, открытая дискуссия развернулась в последнее десятилетие вокруг понятия «талант». Несмотря на расшифровку генома человека и быстрое развитие психогенетики, имеющиеся данные о врожденных способностях чрезвычайно противоречивы (см. 9.4.2). Вполне возможно, что в случае таланта речь идет о псевдопонятии, за которым кроется длительное, продолжающееся десятилетиями обучение (Howe, Davidson & Sloboda, 1998). Ряд исследований формирования экспертизы показывает, что оно может вести к выдающимся результатам, при отсутствии каких-либо особых общих предпосылок столь высоких достижений. Лица, являющиеся экспертами в очень специфических областях, таких как футбол, рыбная ловля или лошадиные скачки, могут обладать сложными когнитивными репрезентациями в этих областях знания при среднем или даже низком уровне общего интеллекта.

8.4. Принятие решений и структура интеллекта
8.4.1 Эвристики и принятие решений

При всей увлекательности изучения собственно познания в практическом плане существенно, какие решения мы принимаем и что делаем, основываясь на нашем понимании ситуации. Область принятия решений настолько важна, что в последние годы ее иногда выделяют как особую науку о решениях {decision science). В течение большей части 20-го века человек трактовался в экономических и производных от них концепциях как рациональное, максимизирующее выигрыш (или полезность тех или иных действий) существо. Соответственно, в этой области доминировали логико-математические исследования операций, на которые ориентировались частные экономические и психологические работы. На этом предположении основаны, в частности, взгляды влиятельной сегодня чикагской школы позитивной экономики, созданной лауреатом Нобелевской премии по экономике Милтоном Фридманом. Методология позитивной экономики связана, во-первых, с игнорированием эмпирических исследований поведения субъектов экономических процессов и, во-вторых, с допущением полной прозрачности самой экономики.
Хотя в русскоязычной аудитории особые сомнения вызывает, наверное, последнее предположение, нас будет интересовать только тезис о возможности игнорирования субъекта. Направлением экономики, рассматривавшим специфику индивидуальных решений, была субъективистская школа Кейнса. Дж.М. Кейне (1883—1946) пояснял свою мысль о субъективизме рыночной экономики аналогией с «конкурсами красоты», проводившимися в 1930-е годы американскими газетами. Читатель должен угадать 6 самых красивых девушек из примерно 100, участвующих в конкурсе. «Красота» не имеет объективного определения и поэтому задается общим количеством выборов некоторой претендентки в письмах читателей. Зная об этом, здравомыслящий человек не станет называть тех девушек, которых он сам считает самыми красивыми, а попытается угадать, кого может считать красивыми большинство. На этом начинает раскручиваться спираль взаимных рефлексивных ходов. Аналогичные проблемы возникают, по Кейнсу, в случае рынка акций и других ценных бумаг. Ценность определяется при этом не объективными факторами, а совокупными ожиданиями покупателей. Эти стандартные ожидания, казалось бы, и нужно угадать. Но эту задачу могут ставить себе и другие участники рынка. Поэтому покупатель должен попытаться сформировать ожидания об ожиданиях ожиданий движения курса ценных бумаг. Предсказуемая реакция будет состоять в увеличении глубины рефлексии — и далее, до бесконечности.
Кейнс подчеркивал поэтому, что «человеческие решения, влияющие на будущее..., не могут зависеть от строго математических ожиданий, поскольку для таких ожиданий нет оснований» (Keynes, 1936, р. 162). 250

Чтобы найти конструктивный выход из этой ситуации, нужно было бы провести уточняющие психологические эксперименты. Целью таких экспериментов могло бы стать установление реальной глубины типичных для человека рефлексивных ходов (в действительности, эта глубина довольно ограничена — см. 8.4.3). Вместо этого возобладало мнение, что «невидимая рука рынка» (знаменитое выражение Адама Смита, 1723— 1790) как-нибудь обратит на благо общества эгоистические устремления остающихся принципиально рациональными субъектов экономических решений. Абстрактная модель homo economicus, при всех обстоятельствах максимизирующего свой выигрыш, надолго стала стандартной моделью человека в экономических, психологических и социологических исследованиях.
Проведенные американскими психологами Даниелом Канеманом и Амосом Тверски43 в 1970 и 1980-е годы классические исследования особенностей принятия решений человеком серьезно поколебали данную точку зрения. В результате этого в когнитивной науке стало весьма популярным мнение, что представители биологического вида Homo sapiens sapiens обнаруживают в процессах принятия решений не просто ограниченную рациональность (так полагал в последние годы жизни Герберт Саймон), но, возможно, нечто большее — систематическую подверженность нашего мышления «когнитивным иллюзиям».
Работы Канемана и Тверски прежде всего связаны с выделением двух упрощающих принятие решений метапроцедур, или эвристик. Под эвристикой репрезентативности понимается простая стратегия сравнения неизвестного с известным. Определяющим при таком сравнении является общее сходство с типичным видом известных нам из опыта событий (см. 6.2.3). Так, если, подбросив 3 раза монетку, мы вновь и вновь находим решку, то нам кажется, что вероятность выпадения орла при четвертой попытке должна быть выше 50% — ведь известно же, что общая частотность обоих событий, выпадения орла и решки, примерно одинакова. На самом деле, конечно, в каждой попытке вероятности исходов остаются равными и не зависящими от предыстории. Следствием использования этой эвристики является так называемая ловушка игрока — когда в некоторой азартной игре случается полоса невезения, то возникает впечатление, что после очередной неудачи вероятность удачи нарастает и нужно только рискнуть еще один, последний раз. В сочетании с тем обстоятельством, что в негативном эмоциональном контексте мы часто обнаруживаем повышенную готовность к риску (см. ниже в этом подразделе), это может вести к еще более серьезным потерям.
4I В 2002 году Даниел Канеман получил за эти исследования Нобелевскую премию по
экономике, став третьим лауреатом этой высшей научной награды в истории психологи
ческой науки (после психофизиолога Роджера Сперри и исследователя мышления Гер
берта Саймона). Амос Тверски умер в 1996 году.                                                                               251

Второй классической стратегией принятия решений является, согласно Канеману и Тверски, эвристика доступности — мы принимаем решение на основании наиболее доступной нам информации, предпочитая искать решение «не там, где потеряли, а там, где больше света». Каких слов в русском языке больше — с буквой «н» на первом месте или на третьем? Обычно большинство людей полагает, что слов с «н» на первом месте больше. Очевидной причиной подобного, ошибочного вывода является значительно более эффективный поиск слов в памяти (внутреннем лексиконе) по первой букве. Другой, еще более яркий вариант этого эффекта связан с англоязычной лексикой. Испытуемым предлагалось в серии проб определить, сколько всего слов с некоторыми графическими характеристиками может встретиться в массиве текста, состоящем из 10 000 слов. Оказалось, что испытуемые оценивают число слов с суффиксом «ing» на конце как примерно в 3 раза большее, чем число слов с «п» на предпоследней позиции (!).
Любое выделение информации меняет параметры доступности и, тем самым, способно повлиять на наши оценки и решения. Так, большинство опрошенных американцев считает, что убийства случаются чаще, чем самоубийства. На самом деле, конечно, количество самоубийств значительно выше, но они крайне редко освещаются телевидением и газетами. Другой пример: распространенное мнение об особой опасности авиаполетов. В действительности, с учетом преодолеваемых дистанций, поезда примерно в два раза, а автотранспорт более чем в 4 раза опаснее самолетов. Вероятная причина ошибочных представлений состоит в том, что авиакатастрофы широко обсуждаются средствами массовой коммуникации44.
Иногда сообщаемая нам информация оказывает референтное влияние, то есть выполняет функцию системы отсчета (см. 3.1.2), хотя она заведомо иррелевантна. В одной из работ Канемана и Тверски испытуемые должны были определить число африканских государств, имеющих членство в ООН. Во время ответа испытуемым на экране показывалось какое-нибудь случайно выбрасываемое рулеткой число. Если таким числом было, скажем, 17, то оценка числа государств оказывалась меньше, чем в том случае, когда на экране возникало число 68. Практический аспект использования эвристики доступности связан с рекламным бизнесом, где дорогостоящая «раскрутка брэнда» обычно окупает себя
44 Интересно, что влиянию эвристики доступности подвержены не только наивные испытуемые, но и эксперты. После состоявшихся выборов политологи совершенно иначе начинают оценивать шансы кандидатов перед выборами, корректируя «задним числом» и, похоже, без особых «задних мыслей» свои более ранние оценки. Точно так же даже опытные врачи меняют свои оценки вероятности некоторого заболевания на основе описания группы симптомов, если им одновременно с этим описанием предъявляются несколько различающиеся списки болезней. Проблемы с вероятностными оценками 252        заболеваний, впрочем, хорошо известны (см. 8.2.1).

за счет повышения знакомости и, соответственно, доступности информации о продукте.
Близкие факторы влияют даже на оценку логичности аргументов. Американские психологи Л. Росс и Р. Нисбетт (1999) сообщают об экспериментах, в которых испытуемые наблюдали за спором нескольких персонажей на театральной сцене: подсветка лица или простое движение — во время дискуссии один из актеров начинал ходить взад и вперед по сцене — увеличивали последующую оценку важности приводимых им логических аргументов. Причины этих эффектов не совсем понятны. Нет также данных о том, насколько стабильными оказываются подобные результаты. Возможно, привлечение непроизвольного внимания за счет особой перцептивной заметности яркого пятна и движения позволяет провести более детальную обработку соответствующего сообщения, однако это происходит в ущерб пониманию других, в частности ситуативных, сведений45.
К числу эффектов, обусловленных эвристикой доступности, по-видимому, относится стратегия межличностных оценок, известная как фундаментальная ошибка атрибуции. Суть этой типичной (и исключительно важной для существования многих разделов психологии) ошибки состоит в том, что различия в наблюдаемом поведении обычно приписываются нами постоянным личностным «диспозициям» людей, хотя они могут объясняться и сугубо ситуативными обстоятельствами (см. также 6.2.3 и 6.4.3). Первые исследования эффектов атрибуции были проведены в середине 20-го века Фрицем Хайдером. Эти эффекты легко интерпретируются с помощью открытого гештальтпсихологами закона разделения видимой сцены на фигуру и фон (см. 2.1.1). Фигурой при этом обычно становятся действия и поступки наблюдаемого нами человека — именно он привлекает наше внимание и, следовательно, именно он в первую очередь сознательно воспринимается нами. Что касается ситуации, то она выполняет функцию фона, — как и полагается фону, ситуация при этом отступает на задний план, не подвергаясь детальному психологическому анализу.
В результате подобной асимметрии обработки иногда возникают поразительные примеры игнорирования ситуативной обусловленности наблюдаемого поведения. Так, в одном из экспериментов большой группе испытуемых предлагалось поиграть в вопросы и ответы по типу бесчисленных телевикторин (Росс, Нисбетт, 1999). На глазах у всех группа разбивалась случайным образом на две части. Испытуемые первой подгруппы становились зрителями-судьями. Вторая подгруппа вновь делилась случайным образом. Четные ее члены получали возможность придумать
45 Использование динамических зрительных и акустических эффектов, которые авто
матически привлекают внимание наблюдателя (см. 4.4.1), во все большей степени харак
терно не только для коммерческой рекламы и поп-культуры в целом, но и для современ
ных компьютерных программ презентации данных научных исследований.                                              253

Таблица 8.3. Результаты экспериментов на оценку общего уровня знаний, демонстрирующие фундаментальную ошибку атрибуции

Оцениваемая подгруппа	Оценка группой наблюдателей	Оценка отвечающими	Оценка спрашивающими
спрашивающие	0,73	0,68	0,63
отвечающие	0,46	0,56	0,61

и задать какие-нибудь сложные вопросы. Нечетные должны были попытаться на эти вопросы ответить. После окончания эксперимента все участники оценивали общий уровень знаний тех испытуемых, которые задавали вопросы, и тех, которые отвечали на них. Результаты приведены в табл. 8.3. Как видно из таблицы, те испытуемые, которые в силу сугубо случайных обстоятельств получали возможность задавать вопросы (основанные на их собственном, идеосинкретическом знании), получили более высокие оценки знаний и интеллекта, чем испытуемые, которые столь же случайно были вынуждены отвечать на эти вопросы. Различия отсутствовали лишь в оценках группы задававших вопросы, очевидно, сохранивших способность критической оценки своих достижений46.
В терминах рационального выбора особенно сложно объяснить обнаруженный Канеманом и Тверски эффект обрамления {framing effect), связанный с эмоциональным тоном событий. Влияние эмоционального контекста можно проиллюстрировать следующим простым примером. Что бы вы предпочли: 1) получить 100 евро или 2) бросить монетку и с вероятностью 50% либо не получить ничего, либо получить 200 евро? В подобном позитивном контексте большинство людей выбирает первую возможность, демонстрируя нечто вроде стратегии «Хватай деньги и беги!». Рассмотрим, однако, другую, формально симметричную задачу. Что бы вы предпочли: 1 ) отдать 100 евро или 2) бросить монетку и с вероятностью 50% либо ничего не отдавать, либо отдать 200 евро? В этом случае многие неожиданно обнаруживают склонность к риску и выбирают вариант с бросанием монеты. Перспектива потери (негативный эмоциональный контекст) скорее, чем перспектива выигрыша (позитивный эмоциональный контекст), заставляет нас предпринимать какие-то дополнительные действия, в том числе связанные с дополнительным риском (см. 9.4.3)47.

254

46    Можно лишь догадываться, какую роль подобные эффекты играют в случае экзаме
национных оценок и в любых других ситуациях, при которых в силу социальных обстоя
тельств лишь одна из сторон может задавать вопросы, другая же должна на них отвечать.
47    Канеман и Тверски (см. Kahneman, 2003) попытались построить теорию принятия
решений (теорию перспективы — англ. prospect theory), основанную на эмпирических

Еще интереснее следующая задача Канемана и Тверски. Предположим, что в некотором городе вспыхнула эпидемия трудноизлечимой болезни. Всего заболело 600 человек. Существуют два альтернативных способа лечения, А и Б. Если использовать вариант Л, то будут вьшечены 200. Если использовать вариант лечения Б, то с вероятностью 1/3 удастся вылечить 600 больных, но с вероятностью 2/3 могут погибнут все 600. Когда задача представлена ц этой форме, то примерно 72% испытуемых выбирает вариант лечения А, хотя математическое ожидание излечения при использовании варианта Б (то есть при многократном повторном его выборе в случае возникновения аналогичных ситуаций) также составляет 200 вылеченных пациентов. Эта задача, однако, может быть переформулирована, казалось бы, несущественным образом. Пусть в некотором городе вспыхнула серьезная эпидемия, так что в общей сложности заболело 600 человек. Если использовать вариант лечения А, то погибнут 400 человек. При использовании варианта Б с вероятность 1/3 можно будет спасти всех, но с вероятностью 2/3 все 600 больных погибнут. Несмотря на то, что данная задача формально полностью идентична предыдущей, в этом случае 78% испытуемых выбирают вариант лечения Б.
Проблематичной в объяснении решения этой задачи (она также известна в литературе как «дилемма генерала» — некий полководец вынужден при выходе из окружения жертвовать частью своих солдат для спасения остальных) вновь оказывается коммуникативно-прагматическая интерпретация некоторых из высказываний. Когда мы читаем или слышим «будут вылечены 200 человек», то известная незакрытость этой фразы оставляет шанс на то, что речь идет в действительности о «как минимум 200», то есть число вылеченных может оказаться и несколько больше. При переформулировке «погибнут 400» опять же возможное прочтение близко интерпретации «как минимум 400». Таким образом, в прагматическом отношении (см. 7.4.1) оба варианта задачи по их смыслу далеко не эквивалентны, что, скорее всего, и находит отражение в принимаемых испытуемыми решениях. Это предположение было отчасти подтверждено в одной из последующих работ, где среди прочего менялось количество больных и степень их близости к испытуемому (Wang, 1996). Если общее число заболевших было небольшим (6 или 60), то эффект контекста становился менее выраженным и приоритет отдавался выбору вероятностного варианта. Этот последний был более приемлем с точки зрения принципа социальной справедливости, так как он давал шанс на выздоровление каждому заболевшему (см. 8.4.2).
данных об особенностях решений человека, в частности, на выявленной в связи с анали
зом эффекта обрамления асимметрии решений в контексте возможных потерь или при
обретений. Эта теория не получила, однако, большого распространения, так как спорны
ми остаются сами положенные в ее основу феномены. В недавней попытке объяснить
обнаруженную Канеманом и Тверски асимметрию стратегий принятия решений в ситуа
циях выигрыша или проигрыша было высказано предположение, что испытуемые про
сто всеми силами стараются избежать отрицательных эмоций (Anderson, 2003). Возмож
ная эвристическая функция эмоций будет рассмотрена нами ниже (см. 8.4.2 и 9.4.3).                                 255

С анализом прагматики, то есть с учетом социального контекста ситуации и различий того, что сказано и что только подразумевается, связана наметившаяся в последнее время реабилитация типичных особенностей решений, основанных на упрощающих процессы поиска эвристиках. Даже простейшие эвристики — и именно в этом состоит их исходная интерпретация в логике, математике и психологии — могут быть полезны как предварительная основа решений в условиях, когда мы не располагаем всеми необходимыми для оптимального решения сведениями либо, как тоже часто бывает в реальных условиях, такое решение объективно невозможно. Речь может идти о более или менее обоснованном — и в этом смысле вполне разумном — принятии решений с одновременной экономией времени и сил на процессах поиска информации.
Простейшей стратегией принятия решений является вариант эвристик доступности и репрезентативности, получивший название эвристики знакомости. В одной из работ Герда Гигеренцера и его коллег (Goldstein & Gigerenzer, 2002) испытуемым в Германии или США предлагалось указать город с большим населением в парах городов Биле-фельд — Ганновер, Сан-Антонио — Сан-Диего. Оказалось, что немецкие испытуемые, никогда не слышавшие о Сан-Антонио в отличие от Сан-Диего, быстрее дают правильный ответ (Сан-Диего), чем американские студенты, располагающие некоторыми знаниями об этих городах. Обратная картина наблюдалась в случае оценки немецких городов Билефельда и Ганновера. Испытуемые явно используют что-то вроде правила «Раз я никогда ничего не слышал об этом городе, значит, он должен быть совсем небольшим». Существуют и более серьезные примеры применения данной эвристики. Так, инвесторы, практически ничего не знающие о компаниях, представленных на американской бирже технологических акций NASDAQ, и слышавшие лишь о наиболее крупных фирмах, таких как Microsoft, в конце концов оказываются примерно столь же успешными (или неуспешными), как и большинство экспертов, одновременно с ними работающих на этом рынке48.
Это делает понятным еще одну причину распространенности эвристик — они облегчают КОНТРОЛЬ, обеспечивая эффективный отбор часто действительно важнейшей информации. На последнем примере, впрочем, можно вновь видеть потенциальные опасности подобных упрощенных стратегий. В случае покупки технологических акций негативной стороной опоры на эвристику знакомости является то, что ведущие компании ведут рынок не только на стадии общего роста, но и на стадии
48 Эвристика знакомости используется в работе одной из наиболее известных в настоящее время систем поиска информации в Интернете, Google. Информация предоставляется пользователю прежде всего в порядке общей частоты ссылок на некоторую страницу, так как на основе одного лишь совпадения с критериальными понятиями может быть 256        одновременно выделено слишком большое их число.

так называемого «медвежьего рынка», то есть в период снижающихся котировок, когда они могут лидировать в падении курса. Таким образом, фундаментальная проблема оптимизации наших решений и действий в конечном счете состоит именно в том, что полной информацией о будущем развитии событий не располагает никто.
Итак, насколько рационально мышление человека? Чтобы ответ стал очевидным, можно предложить незначительное изменение этого вопроса: «Может ли человек мыслить математически?». Совершенно ясно, что люди могут использовать, а могут и не использовать приемы математического рассуждения в зависимости от специальной подготовки, а также индивидуальных и ситуативных факторов. Это же справедливо и по отношению к мышлению. Сложность реальных ситуаций такова, что мы неизбежно будем совершать ошибки, в особенности при использовании неестественного формата представления знаний, недостаточной практики или неполной теоретической работы с моделями возможных миров. Осознание этих успехов и неудач и ведет к формулировке логических законов, — процесс, который, кстати, продолжается до сих пор (Kripke, 1982; Непейвода, 2000). Поэтому современная трактовка вопроса связана с различением прагматической рациональности, обеспечивающей успех в определенной области деятельности, и формальной рациональности, которая служит предметом конструирования в математической логике.
8.4.2 Новые веяния в исследованиях решений
Новые аспекты анализа процессов принятия решения в когнитивной науке связаны с более полным учетом социальных, психологических и коммуникативных переменных, то есть с контекстами, в которых применение универсальных нормативных моделей из математических исследований операций и из теории вероятностей перестает играть прежнюю центральную роль. Причины этого можно проиллюстрировать старой английской притчей о городском дурачке. В одном маленьком городе жил-был известный всем дурачок. Он был так глуп, что, когда однажды кто-то предложил ему на выбор фунт или шиллинг, подумав, выбрал шиллинг. Узнав об этой немыслимой глупости жители города наперебой стали предлагать ему выбрать между шиллингом и фунтом и всякий раз он настойчиво выбирал шиллинг. Этой странной привычке он, кажется, не изменил до сих пор... (напомним, что один фунт равен 12 шиллингам). Мораль этой притчи такова: сделайте «глупый» выбор, и у вас может появиться новый шанс в жизни!
• Под вопросом прежде всего оказывается принцип максимизации полезности. В самом начале этого раздела мы упоминали длительное время доминировавшее в экономике мнение, согласно которому человек есть рациональное, максимизирующее выигрыш (или полезность тех или       257

особенности психологическую успешность решений? В примере с таксистами нужно было бы, безусловно, учитывать еще и то обстоятельство, что речь идет о высоких нагрузках и одновременно о довольно низком уровне жизни. Чтобы выдерживать подобный режим нагрузок, они должны иметь возможность спокойно отдохнуть после тяжелого рабочего дня, чтобы полностью восстановить свои силы. Если учесть, что дневной заработок существенно влияет на настроение, то понятно, что без достижения очень конкретно поставленных целей подобная рекреация может быть затруднена.
Рассмотрим другой, возможно, более близкий многим пример. Предположим, что некоторая немолодая супружеская пара накопила 30 000 долларов, чтобы через несколько лет купить загородный домик, о котором они мечтали всю жизнь. Деньги положены ими в банк, где приносят 5% дополнительных доходов в год. Кроме того, месяц назад супруги купили себе новый автомобиль за 10 000 долларов. Для оплаты этой покупки они взяли кредит под 10% годовых. Что можно сказать о всей этой ситуации? Для любого финансового консультанта расходы и доходы спланированы в данном случае неоптимально — чтобы оплатить покупку машины, нужно было бы просто снять деньги со счета и, таким образом, избежать выплаты относительно высоких процентов за взятый кредит. Тем не менее большинство людей, которые знакомятся с описанием этой ситуации, считают, что супруги все-таки поступили правильно. Очевидно, реализация мечты связана с отслеживанием движения средств по совершенно особому ментальному счету, отличному от счета, используемого при решениях о перемещении денег для оплаты повседневных или, по крайней мере, достаточно обычных покупок50.
Можно привести десятки других примеров подобного рода, демонстрирующих существование имплицитной стратегии распределения денежных средств на качественно различные ментальные счета. Представьте себе, что два студента идут вечером развлечься в казино — разумеется, после интенсивных занятий в университетской библиотеке. Перед самым входом один из них находит 20 долларов. Оплатив вход (каждый должен заплатить при этом 20 долларов), они попадают внутрь заведения, где второй студент также неожиданно находит 20 долларов. Спрашивается, какой из двух студентов скорее всего попробует сыграть в рулетку (ставка составляет 20 долларов)? С формальной точки зрения незапланированный рост капитала каждого из студентов совершенно одинаков. Тем не менее, по мнению большинства людей, знакомящихся с этим описанием, рискнуть скорее должен второй студент. Простейшее объяснение подобного единодушия состоит в том, что КОНТРОЛЬ легко
50 При этом вновь можно констатировать непосредственную связь этой психологи
ческой особенности принятия решений с практикуемыми торговыми фирмами в индуст
риальных масштабах методами предоставления кредитов (с завышенными процентами)
для покупки товаров длительного пользования.                                                                                           259

(или даже случайно) полученных, а следовательно, сравнительно безболезненно инвестируемых средств опять же ведется по своему особому ментальному счету, из которого первый студент уже выплатил находившуюся «там» сумму за вход в казино.
В литературе наблюдается целый поток простых экспериментов, в которых вновь и вновь подтверждается, что люди вовсе не стремятся при всех условиях к максимальной выгоде (например, Medin et al., 1999). Так, обычно мало кто согласен продать «любимую кошку» или «любимую собаку», но при этом может быть готов, по крайней мере в ответах на вопросы экспериментатора, подарить их детскому санаторию. Даже за крупную сумму денег практически никто не соглашается продать свое «обручальное кольцо». Ситуация меняется, если тем же испытуемым предлагается подумать о возможной продаже «золотого кольца». В одной из работ испытуемым-студентам предъявлялись варианты следующего воображаемого сценария. Пусть два бывших выпускника университета — президент крупной компании и учитель гимназии — дарят своему университету по 500 долларов. Едва ли стоит удивляться, что лишь 20% студентов оценивают личность президента фирмы положительно, хотя практически все они одобрительно отзываются о школьном учителе. Предположим, однако, что президент компании дарит университету первое издание стихов известного поэта, причем рыночная стоимость издания также составляет 500 долларов. Хотя сумма не меняется и остается, с точки зрения возможных доходов данного лица, незначительной, этот поступок и лично президент внезапно начинают положительно оцениваться подавляющим большинством респондентов.
Иными словами, вместо абстрактной величины полезности, выражаемой с помощью известного «всеобщего эквивалента», наши предпочтения, оценки и решения определяются качественно различными системами ценностей. Новейшие исследования антропологов, сопоставивших влияние просоциальных и эгоистических интересов в различных культурах, продемонстрировали решающее влияние первых, причем это влияние можно было предсказать на основе данных об экономической организации и структуре социального взаимодействия: чем выше был уровень интеграции и поощрения кооперации, тем выраженнее были проявления просоциальности в экспериментах (Henrich et al., 2005 in press). Надо признать, что здесь мы затрагиваем одну из центральных междисциплинарных проблем когнитивной науки. Совмещение чисто функционалистски, то есть, в конце концов, прагматически ориентированных концепций психологии, лингвистики и нейрофизиологии с аксеологическими (то есть буквально задающими «ось», общее направление), ценностно ориентированными концепциями этики, теории права и моральной философии не всегда проходит гладко. Более того, для многих представителей последней группы дисциплин знания — даже имеющие априорный характер (подобный катего-
260

рическому императиву Канта (см. 1.1.3 и 9.4.3) — не являются основой морали51.
Одновременно, в связи с упоминанием ценностной основы решений, возникает два новых вопроса. Первый заключается в том, насколько сами моральные суждения могут быть результатом применения эвристик, чреватых возникновением не просто перцептивных или когнитивных, а, так сказать, «нравственных иллюзий»? Второй вопрос связан с личностным аспектом принятия решений. Остановимся вначале на первом из этих вопросов. В последнее время он стал предметом экспериментальных исследований. Главная методическая трудность состоит в отсутствии очевидной основы измерения степени «правильности» или «ошибочности» решений, подобной ошибкам в оценке физических параметров объектов при перцептивных иллюзиях или искажениям фактических знаний, с изучением которых первоначально имел дело подход Канемана и Тверски. Тем не менее в последнее время, похоже, удалось выделить ряд интуитивных эвристик, влияющих на решение моральных, политических и юридических проблем (Slovic et al., 2002; Sunstein, 2005 in press)52.
Особенностью решений здесь часто является использование относительно простых, связанных с эмоциями принципов. Руководствуясь такими принципами, мы выдвигаем неограниченные требования в условиях ограниченности ресурсов. Так, поскольку сознательно причинять вред другим людям плохо, всякая компания, которая ограничивает инвестиции в безопасность своих продуктов (пусть они и осуществляются на беспрецедентно высоком уровне), оценивается общественностью отрицательно. Особенно плохо, когда в вопросах морали начинают фигурировать деньги. Поэтому, например, широкая общественность считает аморальной идею торговли лицензиями на загрязнение окружающей среды, как это предусмотрено так называемым Киотеким протоколом. Отвратительно, когда нам во вред используется наше доверие, скажем, вред причиняется инструментами, продаваемыми (!) в качестве средств повышения уровня безопасности и защиты. Здесь явно нарушается принцип социального договора, уже упоминавшийся в одном, из предыдущих разделов данной главы (см. 8.2.3). Подобный обман доверия имеет место, когда причиной смерти в автокатастрофе становятся подушки
51 В литературе по теории этических концепций и философии морали иногда проводится различение между «когнитивизмом» и «нонкогнитивизмом». Признаком «когни-тивизма» служит трактовка нравственных норм как логических суждений, объективно являющихся либо истинными, либо ложными (Максимов, 2003). «Когнитивизм» мета-этики затрагивает, таким образом, лишь раннюю версию когнитивной науки, когда в ней доминировал символьный подход с типичной для него логико-пропозициональной трактовкой знаний (см. 2.3.2 и 9.4.1).
32 Термин «эвристики» в контексте анализа истоков нравственного поведения впер
вые применил немецкий гештальтпеихолог Карл Дункер (Dunker, 1939). В этом же кон
тексте в последнее время анализируются базовые матафоры языка, задающие семантику
понятий «мораль» и «нравственность» (Lakoff, 2005).                                                                        261

262
безопасности. В своих оценках таких фактов люди склонны игнорировать почти десятикратное общее улучшение безопасности, связанное с использованием этих средств. Точно так же многие родители озабочены скорее маловероятным побочным риском от прививок, чем риском от значительно более серьезных заболеваний, против которых эти прививки предназначены.
Другая группа моральных эвристик влияет на выбор наказания в юридической практике. Надо сказать, что в этой области видную роль играет принцип сходного случая, то есть по сути дела эвристика зна-комости, а значит, стоящие за ней классические эвристики репрезентативности и доступности. Согласно эвристике возмущения, предлагаемое наказание (то есть, по сути дела, возмездие) оказывается пропорциональным степени эмоционального возмущения, которое вызвало в нас то или иное деяние. В результате подобного, очень понятного подхода отступают на задний план и часто игнорируются контекст и последствия наказания. Пусть две фармацевтические компании должны быть наказаны за вредные для здоровья пациентов побочные эффекты от приема их лекарств. Как показывают эксперименты, предлагаемые наказания не зависят от информации о том, что предполагает делать руководство компаний после вынесения приговора — прекратить выпуск в принципе очень важного медикамента или же усилить исследования, направленные на устранение побочных эффектов. В серии других экспериментов было также показано, что предлагаемые наказания не зависят от сообщаемой вероятности раскрытия того или иного преступления. При этом игнорируется, что суммарная профилактическая эффективность наказания связана и с тем, насколько такое наказание неотвратимо.
Особенно сложными и противоречивыми оказываются моральные дилеммы, относящиеся к вопросам жизни и смерти. В попытках их разрешения, несомненно, присутствует древняя моральная эвристика, согласно которой человек не должен думать и действовать, как если бы он был Богом («Бог дал, Boi и взял»). Мы с относительным доверием относимся к естественному порядку вещей и поэтому предпочитаем не вмешиваться в него, то есть скорее воздерживаемся от каких-либо действий в случае сомнений экзистенциального порядка. С этим обстоятельством может быть связана часть трудностей, на которые наталкивается внедрение новых биотехнологий, таких как методы генной инженерии, и в частности клонирование. На другом полюсе актуальных общественных дискуссий находится проблема допустимости смертной казни. Согласно некоторым новым исследованиям, существование высшей меры наказания, по-видимому, имеет сдерживающий эффект (утверждается, чТо в статистическом отношении одно такое наказание может предотвращать до 18 убийств — см. Dezhbakhsh, Rubin & Shephard, 2003). Не является ли тогда отсутствие законодательной инициативы, морально и религиозно обоснованное бездействие, своего рода нравственной иллюзией, на деле ведущей к гибели невинных людей? На этот вопрос трудно дать однозначный ответ, если не иметь ясного представления о возможности судебных ошибок и злоупотреблений.

Говоря об аксеологических основах проблемы принятия решений, необходимо также отметить связанные с ними выраженные индивидуальные различия. С этой точки зрения, нельзя не признать, что большинство рассмотренных выше психологических исследований принятия решений довольно односторонни и обычно не выявляют того фундаментального обстоятельства, что решения, которые мы принимаем, в наиболее яркой форме характеризуют нашу личность. В последние годы получены данные, свидетельствующие о том, что изменение политических, религиозных и социальных ценностей, означающее радикальное изменение личности пациента, наблюдается прежде всего при поражениях правых префронтальных и орбитофронтальных отделов коры (Milleret al., 2001). Эти аспекты принятия решений начинают интенсивно исследоваться сегодня в рамках нового интердисциплинарного подхода, получившего название нейроэкономика53. Но сам вопрос, конечно, выходит далеко за рамки нейрокогнитивных исследований. Так, согласно Аристотелю, «некоторое лицо имеет характер, если обнаруживает в своих речах и поступках какой-то определенный выбор» («Поэтика»).
Спектр возможных вариаций этого вопроса иллюстрирует история мировой культуры. В популярной литературе по психологии и культурологии широко известна гипотеза Б. Снелла и Дж. Джейнса, согласно которой рефлексивное (автоноэтическое — см. 4.4.3) сознание впервые возникло в Древней Греции в конце так называемых Темных веков, на рубеже II и I тысячелетий до нашей эры. Герои древнейших эпосов не принимали решения, механически следуя в своем поведении социальным предписаниям. Одним из примеров этого может быть Агамемнон в «Илиаде», который делает не то, что он хочет или считает необходимым делать, а то, что ему приказывают боги. Другой герой Гомера, Одиссей, , напротив, представляется нам вполне живой личностью с мышлением, в принципе, современного нам типа. Он не только пытается понять ситуацию, но и принимает самостоятельные решения, демонстрируя незаурядные хитрость и волю в их реализации. Это отчетливо видно в архе-типическом для психологических механизмов произвольного действия эпизоде, когда Одиссей, предвосхищая влияние пения сирен, просит попутчиков привязать его к мачте, а им затыкает уши воском.
Изображение известных каждому индивидуальных мук сомнения — состояний «амехании» или «стасии» (буквально «стояния», отсутствия
53 Нейроэкономика представляет собой самую молодую ветвь нейрокогнитивных ис
следований, число ссылок на которую выросло с начала 2003 по конец 2004 года с 0 до при
мерно 25 000. Аналогичную динамику демонстрирует и родственная субдисциплина — ней-
ромаркетинг. Основным направлением здесь является мозговое картирование изменений,
связанных с восприятием рекламы, предпочтением тех или иных продуктов и в особен
ности с принятием решений и оценкой честности поведения партнеров/противников в
стратегических играх (в этих работах вновь выявляется особая роль передней поясной
извилины и правых префронтальных областей — например, Sanfey et al, 2003). Типичные
исследования включают также моделирование процессов коллективных решений посред
ством искусственных нейронных сетей.                                                                                                      263

действия) — впервые появляется в классической греческой трагедии, примерно в 5-м веке до нашей эры54. Причина трагедии — это неразрешимая, ведущая к гибели героя коллизия двух различных систем ценностей: чаще всего семейного и общественного долга. В разрешении коллизии, однако, еще длительное время нет отблеска личности героя. Центральная для европейской цивилизации тема свободного и, следовательно, ответственного решения личности впервые высвечивается Еван-гелиевским сюжетом. Но в художественной литературе принятие личностного решения становится очевидным значительно позже, в «Гамлете» Шекспира. Эта трагедия насыщена метакогнитивными приемами, активизирующими работу рефлексивного мышления: СОВМЕЩЕНИЕ света и тьмы, АНАЛОГИЯ виденья и видения, РЕКУРСИЯ отражения (театральное представление) и его же упрощенного отражения — сцена театра в театре, в третьем акте55. Под влиянием психологии и философской феноменологии уже в 20-м веке возникла целая линия литературных произведений, изображающих процессы принятия решений из перспективы первого лица. К числу героев «литературы первого лица» относятся, например, Сван Пруста, Клим Самгин Горького, Пнин Набокова, Пушкин Тынянова, Посторонний Камю (Степанов, 1984).
В когнитивно ориентированных работах по истории, социологии, философии морали и политологии практические решения описываются с точки зрения взаимодействия трех компонентов: во-первых, представлений о мире (ситуации), во-вторых, системы ценностей субъекта (под «субъектом» при этом может пониматься и коллективный субъект, например государство) и, в-третьих, его представлений о себе, прежде всего, об имеющихся у него ресурсах действия (Сергеев, Цымбурский, 1990). Предполагается, что на пути от мысли к действию осуществляется двойной выбор — целеполагающий (выбор, реализующий смысловые установки) и целеобслуживающии (определяющий адекватные условиям операции и ресурсы). На рис. 8.5 показана схема, включающая эти компоненты, а также такие промежуточные конструкты, как «интересы» и «возможности». Первые порождаются из сопоставления модели мира и ценностей, тогда как вторые — из сопоставления модели мира и ресурсов. Целеполагающий выбор, таким образом, всегда является компромиссом между интересами и возможностями, ограничивающими друг друга. Целеобслуживающии выбор имеет более технический характер.
54     Как неоднократно отмечалось в литературе по истории культуры, этот короткий
период между Персидскими и Пелопонесскими войнами чрезвычайно интересен с точки
зрения эволюции сознания и интеллекта. Другое метакогнитивное или, точнее, метаязы-
ковое открытие — выделение в составе речи гласных и согласных звуков и их обозначе
ние особыми графемами — произошло несколько раньше, в 8—9-м веке. При этом ис
пользовались знаки финикийского шрифта, который первоначально возник как силла
бический, не различавший гласные звуки как таковые (см. 7.2.1).
55    В живописи такое же значение для утверждения идеала свободной личности имели
264        работы Джотто (фрески капеллы Скровеньи в Падуе) и Гойи.

Рис. 8.5. Базовая когнитивная модель принятия решений (по: Сергеев, Цымбурский, 1990).
Он ведет к формулированию задачи и связан с выбором средств достижения поставленной цели.
Этот подход вводит аксеологические компоненты в механизмы принятия решений, подчеркивая, что в исследованиях процессов принятия решений существенны не только целесообразность средств, но и соответствие самих выбранных целей системе ценностей. Система ценностей относится к числу метакогнитивных переменных, наряду с моделями себя и других, а также метапроцедурами, позволяющими работать с онтологическими параметрами знания. Как мы видели, категория цели длительное время рассматривалась в научной психологии как пережиток аристотелевского способа образования понятий (см. 1.3.2). В последние десятилетия с появлением сначала кибернетики и позднее когнитивной психологии эта категория стала общепринятой. Таким образом, в центре внимания исследователей оказались познавательные процессы, отвечающие на вопросы «что?» и «как?», а также предположительно лежащие в их основе декларативные и, соответственно, процедурные формы знания. При этом вопрос «зачем?» первоначально выпал из рассмотрения как .непсихологический или, в лучшем случае, относящийся к психологии мотивации и личности (см. 4.1.1 и 9.4.3).

265

Надо сказать, что в большом мире, вне стен психологических лабораторий игнорирование тесной взаимосвязи целей и ценностей может вести к весьма опасному фетишизму целей Он особенно характерен для военно-политической практики, с древнейших времен основанной на задаче последовательного ослабления и уничтожения противника (по принципу «Карфаген должен быть разрушен»). Новейшая история содержит примеры затяжных разрушительных конфликтов, подобных американской войне во Вьетнаме и, несколько позже, советской интервенции в Афганистане, когда сотни специалистов по принятию решений пытались найти все новые средства достижения поставленных однажды военно-стратегических целей, вместо того чтобы проверить их соответствие национальным интересам и общечеловеческим ценностям. В конце концов потерял свой смысл и характерный для 19-го и первой половины 20-го веков принцип массовой войны, ведущейся до полного поражения противника — в условиях развития ядерного оружия «победный конец» стал перспективой гибели и самого победителя.
Психологическим сигналом кризисного состояния связки «ценности — цели» является внезапное понимание абсурдности происходящего, стимулирующее работу по переосмыслению ситуации и изменению стратегических целей (мотивов). Для возникновения впечатления абсурдности недостаточно поверхностных противоречий воспринимаемой действительности и ее ментальной модели. Существенно возникновение противоречий между онтологическими переменными семантических категорий (см. 6.3.1). Примерами таких противоречий можно считать семантику описанного в романе Оруэлла «1984» языка New speak с заменой понятий «война» и «мир», а также ряд противоречий в массовой пропаганде советского периода истории России. Среди них выделяются лозунг освобождения пролетариата, менее всего стремящегося «освободиться» от отношений наемного труда, a также призыв защищать мир любыми средствами и, следовательно, перспектива уничтожения человечества из гуманистических побуждений. Таким образом, массовая пропаганда могла оказать крайне спорное влияние на модель мира и мотивы деятельности советских людей, внеся вклад в создание атмосферы абсурдности и в исчезновение ценностной основы для принимаемых решений и совместных действий.
Если пути анализа целеполагания только намечаются, интерес психологов, философов, историков и политологов к выбору средств достижения целей как к основной проблематике психологии мышления традиционно велик. Примеры мышления в политике, правда, замаскированы ограничениями ресурсов, действиями контрагентов и собственной динамикой событий («фортуной»). Политик должен противопоставить этому личную энергию, проницательность, умение быстро реагировать на меняющиеся обстоятельства и гибкость в выборе средств, «оправдываемых целью». В память о флорентийском политологе Никколо Макиавелли релевантный набор личностных качеств называют макиавеллизмом. Метакогнитивный аспект состоит здесь в способности увлечь (или 266      нейтрализовать) других действующих лиц, объединив их ресурсы для

достижения поставленных целей. Этим искусством, например, владел Бисмарк, деятельность которого обнаруживает глубокую иерархию целей и подцелей — от преследования постоянных национальных интересов до множества фланкирующих действий, включающих диффамацию и другие приемы влияния на отношения внутри политической элиты Европы56. Не случайно уход Бисмарка разбалансировал всю систему европейской безопасности конца 19-го века, что дважды ввергало Германию в войну на два фронта.
Еще одно важное личностное измерение этих работ связано с анализом когнитивных стилей. В дифференциальной психологии это понятие часто трактуется очень «уплощенно», например, как «полезависи-мость» — относительная зависимость перцептивных оценок некоторого параметра (такого как ориентация линии или величина объекта) от перцептивных же характеристик «поля» окружающих объектов. При этом до последнего времени не учитывалась как раз специфика высших познавательных процессов, состоящая в их связи с принятием решений и метакогнитивным контролем »(Холодная, 2003). С точки зрения предъявляемых к ним требований, особый интерес могут представлять типологические особенности военно-политических решений (Теплов, 1945/1961). «На войне, — отмечал Клаузевиц, — события развиваются не так, как мы этого ожидаем. Вблизи они кажутся совсем другими, чем на расстоянии... Во время военных действий генерал постоянно бомбардируется сообщениями, которые могут быть как истинными, так и ложными. Он сталкивается с ошибками, возникающими из-за страха, незнания или поспешности; с невыполнением приказов, порожденным правильной или ошибочной интерпретацией ситуации, враждебной волей, верно или ложно понятым чувством долга, ленью или же полной потерей сил; с событиями, которые никто не мог заранее предвидеть... Тот, кто поддастся этому напору, никогда не сможет довести до конца ни одной операции» (Clausewitz, 1976, р. 193).
Один из вариантов выделяемых при этом стилей — это жесткая связь целей и средств с почти алгоритмической фиксацией планируемых действий в пространстве и времени, по образцу изображенной в «Войне и мире» схемы «Erste Kolonne marschiert, zweite Kolonne marschiert...». В новейшей истории Европы примером подобного подхода может служить детальнейший план военной компании 1914 года, разработанный начальником немецкого генерального штаба фон Шлиффеном. Весь этот
56 Анализ когнитивной сложности деятельности Бисмарка позволяет выделить до
6уровней рефлексивной поддержки процессов принятия решений, что контрастирует с
одним или, максимум, двумя уровнями в случае других известных политиков того вре
мени (см. 8.4.3) Максимальную глубину (сывше 10 уровней!) когнитивно ориентиро
ванным историкам удалось обнаружить у византийского царедворца и историографа
11-го века Михаила Пселла, успешно пережившего нескольких императоров (Луков,
Сергеев, 1983)                                                                                                                                           267

план, однако, был основан на допущении, что русская армия не успеет отмобилизоваться до нанесения решающего удара по французским войскам. Похожую кардинальную ошибку немецкий генштаб повторил и в ходе русской компании 1941 года, когда по плану противник должен был быть разгромлен до наступления зимы57.
В другом варианте цели фиксируются относительно жестко, зато тактические средства выбираются предельно гибко, в зависимости от актуального развития ситуации. Этот двухуровневый стиль был характерен для военно-политических решений Наполеона, отмечавшего в конце жизни, что он никогда не верил в реализуемость планов, претендующих на установление длинной цепочки причинно-следственных связей. Несколько загадочным для современников и потомков остается при этом когнитивный стиль главного контрагента Наполеона в войне 1812 года — М.И. Кутузова, который, не выиграв в этой компании полностью ни одного сражения, уничтожил армию Наполеона и сохранил в целости русские силы. Для его характеристики следует, во-первых, постулировать существование ценностного уровня регуляции, задающего личностную устойчивость и временную перспективу, перекрывающую рамки продолжительности собственно войсковых операций. Во-вторых, мы сталкиваемся здесь с примером экологического мышления, когда принимаемые решения настолько соответствуют условиям среды, что иногда возникает впечатление, что ни волевых решений, ни лежащих в их основе мысленных усилий и не было, а все произошло в силу стечения обстоятельств (см. 9.3.3).
8.4.3 Функциональная структура интеллекта
В первом разделе этой главы (см. 8.1.1) мы рассмотрели некоторые типичные исследования интеллекта, отметив недостаточность корреляционных подходов и чисто операциональных определений. Наиболее систематичная попытка построения общей теории интеллекта была предпринята в прошлом века Пиаже, однако в свете новых фактов, установленных, главным образом, уже после его смерти, эта теория вызывает множество критических замечаний. Ученики и научные наслед-
57 Одна из новых версий событий 1941 года дает метакогнитивное объяснение поведению советского руководства непосредственно перед нападением, возникшим вследствие этого тяжелым потерям и .. последующему поражению вермахта. Согласно этому объяснению, Сталина подвела его индивидуальная теория психики (см. 8.1.3) противника. Он не мог представить, что войну против России можно начать без запасов зимней одежды Поэтому усилия советской разведки были направлены на отслеживание закупок немецкой армии. Сталин якобы сам просматривал информацию о ценах на овчину и шерсть на европейских товарных рынках, игнорируя сведения, поступавшие от резидентов и по дипломатическим каналам Гитлер же понадеялся на завершение кампании до наступления 268        холодов — выиграл ряд сражений и проиграл войну.

никй Пиаже сегодня, с одной стороны, склонны уделять значительно большее внимание социокультурному контексту развития в духе критических замечаний Выготского, а с другой, стремятся найти замену столь характерному для этой теории предположению о существовании универсальной «ментальной логики». Возможность описания более специфических механизмов высших форм интеллектуальной активности некоторые из них видят в метапознании. В частности, ближайшая сотрудница Пиаже Барбель Инельдер ввела в когнитивные исследования термин «метапроцедуры», а американский историк генетической эпистемологии Джон Флейвел — понятие «метапамять».
Подводя итоги анализа механизмов и проявлений высших познавательных процессов, здесь можно еще раз вспомнить классическое исследование «Лохаузен» Дитриха Дёрнера (см. 8.3.2), свидетельствующее об отсутствии корреляции успешности управления сложными системами с основными тестами интеллекта. Таким же оказался результат применения тестов креативности, или дивергентного мышления. Мотивация испытуемых не была критической переменной, так как она менялась лишь к концу эксперимента, когда явно намечались контуры успеха или неудачи. Показателем, различавшим успешных и неуспешных испытуемых, была общая установка на ПОНИМАНИЕ, выражавшаяся в числе вопросов о состоянии системы. Существенными были также метакогнитивный КОНТРОЛЬ и организация семантической памяти. Присутствие в последней репрезентаций среднего уровня абстрактности позволяло, с одной стороны, «заземлять» представления о ситуативно адекватных действиях, а с другой — выделять общие характеристики ситуации и на основании умозаключений по АНАЛОГИИ переносить способ решения на новые области. «Конвергенция» и «дивергенция» мышления, следовательно, выступили не как независимые факторы, а как моменты единой активности аналитико-синтетическо-го типа58.
Поразительна именно эта высокая степень интеграции разнородных компонентов познавательных процессов. Любое действие, любое решение в разных своих аспектах регулируется и управляется различными механизмами, которые, по крайней мере в норме, обычно согласованы друг с другом. Это видно на примере простого действия срывания яблока с ветки, которое обеспечивается целым рядом уровней: от скорее
58 К числу уроков этого исследования относится вывод о высокой эффективности гло
бальных экспертных оценкок' там, где психометрические тесты не позволяли дифферен
цировать испытуемых, проводившие эксперимент психологи постепенно научились уз
навать успешных и неуспешных испытуемых. Аналогичные выводы можно сделать и на
основании опыта применения тестов интеллекта в школе. Как правило, глобальная оценка
учителя служит лучшим предиктором будущих успехов, чем результаты психометричес
ких тестов. В этом случае, правда, следует еще учитывать возможное влияние эффекта
самореализующегося пророчества                                                                                                        269

Таблица 8.4. Уровни когнитивной организации и регуляции поведения — модель Grand Design (по: Величковский, 19866, с изменениями)

Код	Название	Основная функция	Примеры феноменов	Форма осознания	Субстрат
F	Мета-когнитивные координации	Релятивизация и перестройка концептуальной модели мира, саморегуляция/ самоконтроль	Индивидуальная теория психики, коммуникативная прагматика, творческое воображение, ментальные пространства	Личностный смысл, рефлексия и самосознание	Префронтальная кора включая орбитофронталь-ные отделы (в особенности справа), передняя поясная извилина, гиппокамп (?)
?	Концептуальные структуры	Фиксация и дополнение концептуальной модели мира, речевая коммуникация	Эффекты семантической близости и контраста, категоризация и вербализация, схемы событий, карты-обозрение и «когнитивные коллажи»	Значение, обыденное сознание, образы-представления	Теменно-височные, височные и префронтальные отделы коры (особенно слева), парагиппокампаль-ные структуры
D	Предметное восприятие	Действия и имитация движений с учетом специфики предметов	Движения и восприятия, отражающие индивидуальность предметов, восприятие сходства, фокальное внимание, карты-путь	Перцептивный образ, восприятие формы и других аспектов предметов	Затылочно-височные и нижневисочные отделы коры, премоторная кора
С	Пространственное поле	Движения с учетом метрики внешнего пространства	Локализация объектов в непосредственном окружении, амбьентное внимание, простые когнитивные карты	Пространственные ощущения, восприятие своего движения в окружении	Новая часть базальных ганглиев (стриатум), проекционные и заднете-менные зоны коры, моторная кора
В	Синергии	Контроль уровня А и координация работы мышечных групп тела	Двшательные ритмико-цикли-ческие штампы, двигательные автоматизмы, «схема тела»	Проприо-и тангорецептор-ные ощущения	Таламус и древняя часть базальных ганглиев (глобус паллидум)
А	Палеокине-тические регуляции	Регуляция тонуса и простейшие защитные, ориентировочные и вестибулярные реакции	Тонические, палеовестибуляр-ные и оптомоторные рефлексы	Протопатичес-кая чувствительность	Спинной мозг, стволовые отделы головного мозга и средний мозг

инструментария в соответствии с пространственными характеристиками ситуации и, что существенно (см. 9.4.3), их аффективной разметкой.
Что дает уровневый подход с точки зрения анализа проблем когнитивной науки? Способности и все без какого-либо исключения традиционные познавательные функции оказываются при таком подходе сложными, многоуровневыми образованиями. Простейшие из них — их традиционно называют «ощущениями» — связаны с работой трех из этих уровней (А, В и С), причем соответствующая уровню А протопатическая чувствительность столь примитивна, что даже сам термин «ощущение» кажется в этом случае неоправданно интеллектуальным59.
Столь же неоднородны в отношении «вертикального» измерения и более центральные для когнитивной науки процессы. Разнообразные феномены восприятия в основном реализуются посредством уровней пространственного поля (С) и действий (D). Они стали широко известны в последние 30 лет под совсем другими именами (см. 3.4.2), но главное в представлениях об их функциях сохранилось — разделение динамической локализации (вопрос «где?» с модификацией «как?») и идентификации объектов (вопрос «что?»). Память в виде ее различных подсистем (см. 5.3.3) требует участия, по меньшей мере, трех уровней (D, ? и F), тогда как мышление и воображение, главным образом, двух (Е и F), хотя и с возможными фоновыми координациями из нижележащих механизмов. Например, не только пространственное воображение, но и (как показано в теории ментальных моделей — см. 8.2.2) процессы решения силлогистических задач обычно опираются на специфические ресурсы и навыки уровня пространственного поля С. Механизмы восприятия и порождения речи распределены между тремя уровнями (D, ? и F). Лишь наиболее творческие аспекты речевых функций, подобные формированию коммуникативных интенций, применению пропозициональных установок, пониманию и порождению поэтического текста (см. 7.4.1), требуют участия уровня метакогнитивных координации F.
Чрезвычайно сложен вопрос о месте сознания в этой модели. По мнению Бернштейна, нами осознается содержание работы ведущего для решения данной задачи уровня. Иными словами, сознание ориентирует деятельность по отношению к содержанию решаемой задачи, обеспечивая, тем самым, функциональную интеграцию мозговых механизмов (см. 5.3.3). Кроме того, по Бернштейну, степень отчетливости сознания
59 Протопатическую чувствительность описал в начале 20-го века английский невролог Генри Хэд, наблюдавший в опытах на себе восстановление болевых и тактильных ощущений после перерезки нерва. Оказалось, что вначале восстанавливалась некоторая общая раздражимость, без четкой локализации места раздражения (наличие таких пространственных «локальных знаков» вообще-то считалось до этого необходимым признаком ощущений). Эту смутную раздражимость Хэд и описал как филогенетически древнюю, протопатическую ступень развития ощущений. И.М. Сеченов использовал ранее в 272        сходном контексте термин «темные чувства».

увеличивается при движении от низших к высшим уровням. Следует добавить, что при таком движении радикально меняется и качество феноменов сознания, как показано в предпоследнем столбце табл. 8.4. В этом ряду различных форм осознания (awareness) классическому представлению философии об интроспекции (восприятии собственных ментальных состояний) и рефлексивном сознании (самосознании, или автоноэ-тическом сознании современных авторов) отвечают лишь координации уровня F60. В 20-м веке феноменология, экзистенционализм и гештальт-психология, с их установкой на изучение наивного восприятия мира, описали нерефлексивные формы осознания, характерные для уровней от ? до С. Современные нейрофилософия и психология осваивают и другие «пласты» явлений сознания, исследуя, например, парадоксальные закономерности хронических (Grahek, 2001; Ramachandran, & Hirstein, 1998) и острых (Kahneman et al., 1993) болей.
Вместе с тем, спектр состояний сознания шире списка его форм, ориентирующих наши попытки решить те или иные поведенческие и когнитивные задачи. Подобно наблюдаемому из внешней позиции («от 3-го лица») поведению, субъективный образ ситуации в общем случае есть амальгама вкладов разноуровневых механизмов (это впервые отметил еще Кант — см. 1.1.3). Относительно явное выделение ведущего уровня и, соответственно, доминирующей формы осознания происходит только тогда, когда возникает некоторая проблемная ситуация, явно принимаемая нами в качестве требующей решения задачи. При этом же условии возникают эффекты внимания, которые, как мы отмечали (см. 4.1.1 и 4.4.2), отнюдь не синонимичны сознанию. В эндогенном варианте эффекты внимания являются результатом воздействий более высоких уровней на нижележащие (прежде всего F на Е, а также ? на D, С и В) и соответствуют контрольным компонентам координационной структуры действия в целом. Работа любого из уровней в фоновом режиме остается вне сферы сознания, хотя при этом она вполне может иметь произвольный и контролируемый («интенциональный» и «внимательный») характер.
Несколько неудобное следствие такого рода анализа состоит в том, что он заставляет признать возможность и даже регулярность нерефлексивных состояний сознания, которые не являются осознанными с точки зрения традиционных философских представлений об интроспекции и сознании. Существуют лингвистический и концептуальный подходы к проблеме «бессознательного сознания». Лексико-лингвис-тический аспект связан просто с различными вариантами перевода русского термина «сознание» в разных языках. В том же английском
• № Участие механизмов уровня F, судя по всему, является необходимым, но не доста
точным условием самосознания, так как лишь часть этих механизмов (прежде всего ме-
диобазальные и фронтополярные структуры, особенно справа) реализует функции само
контроля, личностной оценки и регуляции социального поведения (см. 4.4.2 и 9.4.3).                    273

274

языке один из возможных переводов — «awareness» — не имеет выраженного рефлексивного оттенка термина «consciousness» (см. 4.4.3). В концептуальном отношении нам известно сегодня, что значительная часть познавательных процессов вообще не ведет к формированию эксплицитной эпизодической памяти, необходимой для любого устойчивого анализа переживаний. Без достаточных возможностей для ретроспекции невозможной оказывается также и интроспекция. В частности, как отмечалось (см. 3.4.1 и 4.2.3), пространственный поиск и вполне целенаправленные сенсомоторные взаимодействия в рамках уровня С («дор-зальной системы») не сопровождаются эксплицитным запоминанием, протекая как бы в вечном настоящем времени.
Далее, актуально нами, видимо, осознается прежде всего само изменение модуса осознания, связанное со сменой задачи и с межуровневыми переходами. Феномены сознания демонстрируют здесь их подверженность общему принципу работы биологических систем — адаптации к абсолютным параметрам ситуации. Весь фактический материал психофизики свидетельствует о повышенной чувствительности именно к изменениям. При движении «сверху вниз» уровневые переходы рефлексивно осознаются как волевое усилие (судя по некоторым данным, это осознание происходит с задержкой по отношению к реальным изменениям и может иметь более или менее выраженный иллюзорный характер — см. 4.4.3) и произвольное (эндогенное) внимание. Переходы в противоположном направлении, когда некоторый уровень не справляется с задачей имеющимися у него средствами и апеллирует к более мощным механизмам, также хорошо известны в психологии. Они описываются законом Клапареда (см. 1.2.3), согласно которому осознание возникает в случае нарушения привычного протекания действий. В этом последнем контексте было бы интересно проанализировать ориентировочный рефлекс и другие разновидности реакций на значимость (новизну) воспринимаемых событий (см. 4.4.1 и 5.1.1).
Сами механизмы вертикальной интеграции, то есть межуровневых взаимодействий и переходов, пока в значительной степени неясны. В отношении их нейрофизиологических проявлений можно предположить, что они как-то связаны с изменениями фазовой когерентности интегральных ритмов мозга, а также с использованием различных ней-ротрансмиттеров, которые, в свою очередь, участвуют в регуляции интегральных ритмов (см. 4.3.3 и 5.3.3). С точки зрения феноменологии этих переходов, наше рефлексивное сознание (уровень F), несомненно, имеет частичный доступ к содержанию работы филогенетически более старых механизмов. Так, мы можем более или менее отчетливо осознать интероцептивные, болевые и тактильные ощущения в некоторой части тела, если такая задача вдруг возникнет объективно или мы почему-то поставим ее перед собой произвольно. Используя аналогию из вычислительной техники, можно сказать, что новые эволюционные приобретения демонстрируют в отношении их координационных возможностей нечто вроде асимметричной — «снизу вверх» — совместимости (upwards compatibility) программных продуктов, когда функциональные возможности относительно примитивных программ предыдущих поколений

могут быть, в известной мере, использованы более современными операционными системами61.
В опубликованной только сейчас монографии 1930-х годов H.A. Берн-штейн (2003) подробно останавливается на проблеме сознания (не имея, впрочем, возможности использовать для ее анализа свою уровневую концепцию, созданную десятилетием позже). Он очень проницательно выделяет при этом два, по его словам, «объективных явления», характеризующих сознание. Речь идет о произвольности и о связи феноменов сознания с самонаблюдением. За прошедшие 70 лет мы действительно научились объективно различать произвольные и автоматические процессы (см. 4.3.2 и 5.1.3). Говоря о связи сознания с интроспекцией, Бернштейн имеет в виду не жесткую связь, а потенциальную доступность некоторого класса феноменов рефлексивному контролю. Так, он отмечает, что «...процесс самонаблюдения не течет параллельно с процессом наблюдаемых в себе психических явлений, а чередуется с ним и перебивает его...» (2003, с. 217). Все это похоже на принцип частичной межуровневой совместимости, очерченный в предыдущем абзаце. Современные исследования также подтверждают мысль H.A. Бернштейна об объективности самонаблюдения. Проявлением рефлексивного контроля является вертикальная интеграция уровневых механизмов (см. 3.4.1 и 5.3.3). Кроме того, самонаблюдение может заметно менять протекание отдельных процессов, например, приводить к сбоям в выполнении сложного навыка (см. 5.4.2) и модифицировать аффективные реакции (см. 9.4.3).
Наше предположение о природе феноменального сознания (то есть собственно квалий, или «чувственной ткани образа» — см. 1.2.1 и 4.4.3) состоит в том, что она может быть связана с возможностью широкого спонтанного обследования окружения. Опосредованная движениями глаз вместе с поворотами головы и корпуса возможность получения в любой момент информации об окружении объясняет главную особенность перцептивного образа — впечатление обширного, стабильного, красочного и детального видимого мира. Если ответа на спонтанный запрос нет (или если ответ не меняется), то феноменальная «картинка» исчезает, как это происходит в экспериментах с длительной сенсорной депривацией или со стабилизацией изображения на сетчатке. Та же гипотеза моторных запросов и сенсорных ответов как основы феноменального сознания может объяснять его нарушения при паркинсонизме — заболевании, связанном с дефицитом дофамина. Причина, возможно, состоит в том, что как раз этот нейромедиатор опосредует процессы ме-такогнитивного контроля, а также (вместе с ацетилхолином) активного поиска в рамках «дорзального потока» и его префронтального продолжения — дорзолатеральной префронтальной коры (см. 4.3.3 и 9.4.3). В пользу данной гипотезы говорит и пробуждение сознания (к сожалению,
·" Хотя данная аналогия может показаться противоречащей нашей отчасти скепти
ческой оценке компьютерной метафоры (см. 2.1.3 и 2.2.3), речь идет об общем принципе
эволюции систем. Совместимость результатов каждого нового крупного продвижения с
предыдущими достижениями имеет фундаментальное биологическое значение, в против
ном случае «филогенетический зверинец» наследуемых компонентов поведения в какой-
то момент просто перестал бы быть управляемым.                                                                                    275

лишь временное), которое наблюдается при дофаминозамещающей фармакотерапии.
Совершенно иными, на первый взгляд, представляются механизмы высших форм сознания. Как поэтическое (см. 4.4.3 и 5.3.2), так и рефлексивное, автоноэтическое сознание в значительной мере имеют социокультурную и коммуникативную основу. Они, казалось бы, освобождены от связи с нейрофизиологическим субстратом и необходимости чувственной подпитки. Но это впечатление явно ошибочно (см. 6.1.3 и 8.1.1). Интересны случаи ретроспективного описания состояний «сознания без речи» пациентами-афазиками, прошедшими успешную нейро-психологическую реабилитацию (Т.Г. Визель, личное сообщение, март 2004). Оказывается, невозможность спонтанно найти слово для выражения своих мыслей также может приводить к явным изменениям чувственного образа ситуации, сопровождающимся ощущением несвободы, а также впечатлением сужения и общего затемнения поля зрения — подобного описанному Мандельштамом и вдохновлявшему многих психологов, начиная с Л.С. Выготского, «чертогу теней» («Я слово позабыл что я хотел сказать... и мысль бесплотная в чертог теней вернется»). Рефлексивная оценка при этом, правда, сохраняется. Кроме того, воспринимаемая яркость сцены зависит от эмоционального тона, так что в будущем предстоит выяснить, какой вклад вносит в описанные феномены очень частое в подобных случаях состояние психологической депрессии.
Префронтальные механизмы уровня F обладают наиболее мощными интегративными возможностями. Они располагают прямыми нейро-анатомическими связями со всеми другими уровнями (включая и уровень А). Эти связи, которые образуют несколько специализированных петель, обычно вовлекающих также задние («гностические», в терминологии А.Р. Лурия — см. 2.4.3) структуры коры и подкорковые центры, будут рассмотрены нами в следующей главе (см. 9.4.3). При их участии реализуются процессы продуктивного мышления, принятия решений, самоконтроля и межличностного общения (коль скоро последнее не сводится к разыгрыванию одного из фиксированных на уровне ? «сценариев» поведения). Совершенно аналогично обстоит дело с обеспечением интеллектуальных достижений. Если в случае уровней А, В и С речь идет о сравнительно элементарных сенсомоторных и перцептивных функциях, то уже уровень предметных действий D реализует весьма сложные процессы, в частности, некоторые когнитивные автоматизмы, лежащие в основе решения экспертных задач. Важность уровня ? иллюстрируется тем обстоятельством, что большинство психометрических тестов интеллекта имеет отношение к этому уровню знаний и культурных навыков.
Особое значение для выбора и конечного успеха наших начинаний имеют процессы, реализуемые уровнем F. Хотя некоторые из намеченного нами в начале этой главы списка метакогнитивных координации позволяют работать преимущественно с вербальными, а другие с образными компонентами знаний, в целом именно они определяют индиви-276       дуальные различия в общих способностях (см. 8.1.1). Так, хорошие

«решатели» тратят сравнительно много времени на ПОНИМАНИЕ задачи и создание адекватной репрезентации (ОПИСАНИЕ и/или ПРЕД-СТАВЛИВАНИЕ) условий. Плохие начинают сразу же искать ответ в памяти (ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ). Лишь первая стратегия дает возможность обобщить приемы решения и перенести их в случае необходимости на проблемные ситуации в другой предметной области. Успешность решения реальных жизненных задач определяется не столько количеством знаний, сколько ВАРЬИРОВАНИЕМ подходов к решению и критическим КОНТРОЛЕМ их применимости, а также умением «видеть», что информация, полученная в одном контексте, пригодна для использования в другом (АНАЛОГИЯ и МЕТАФОРИЗАЦИЯ).
Уровню F, формирующемуся прежде всего в связи с появлением индивидуальной теории психики (см. 5.4.3 и 8.1.1), принадлежит ведущая роль и в механизмах социального интеллекта и коммуникативной прагматики. При этом, в частности, очень важна метапроцедура РЕКУРСИЯ, позволяющая осуществлять вложение ментальных пространств друг в друга (см. 7.4.1 и 8.3.2). Поскольку в ряду таких вложений могут с некоторыми вариациями многократно повторяться образы «Я» и «значимого другого», возникают столь характерные для координации уровня F эффекты диалогичности, рефлексивности и стереоскопичности: мы часто замечаем, что ведем с кем-то внутренний диалог, смотрим на себя со стороны глазами окружающих, оцениваем других в зависимости от того, как они предположительно оценивают нас, пытаемся представить, как бы мы поступили на месте другого либо другой человек повел бы себя в нашей ситуации, и т.д.
Сложность экспериментального изучения этих процессов объясняет тот факт, что в когнитивной науке они до последнего времени анализировались в основном на литературном материале. В связи с интересом к особенностям «дедуктивного метода» Шерлока Холмса, примечательна следующая цитата из «Обряда дома Месгрейвов»: «Вы знаете мой метод... Уотсон: я ставлю себя на место действующего лица и, прежде всего уяснив для себя его умственный уровень, пытаюсь вообразить, как бы я сам поступил при аналогичных обстоятельствах». В русском литературоведении признанным «героем рефлексии» является лермонтовский Печорин. Интеллектуальное превосходство Печорина над окружением в значительной степени является превосходством в полноте и глубине рефлексии, ведущей его от одного успеха к другому. Но и его возможности рекурсивного построения ментальных пространств небезграничны — в «Тамани» Печорин едва не погибает, «не подумав, что могут подумать, что он может донести». Таким образом, проблематичной стала ситуация, потребовавшая трехслойной конструкции ментальных пространств, или второго уровня рефлексии.
Ограничения в глубине рефлексии характеризуют индивидуальную когнитивную сложность решений (равно как и индивидуальную теорию психики — см. 5.4.3 и 8.1.1) и в этом качестве более интересны, чем другие показатели когнитивной сложности, например, опирающиеся на        277

параметры репрезентаций уровня ? оценки числа независимых семантических измерений, используемых при классификации понятий. Не совсем понятна связь этих ограничений с объемом рабочей памяти, поскольку последняя тестируется в совсем иных ситуациях. Скорее можно ожидать некоторой корреляции с долговременной рабочей памятью, учитывающей степень развития экспертных знаний в определенной области (см. 5.3.2 и 8.3.3). Как мы отмечали, анализ деятельности Бисмарка (по материалам его собственных мемуаров) позволяет выделить до 6 уровней стратегического планирования, в отличие от 1—2 уровней у других известных немецких и европейских политиков того времени62. Интересно, что этими же числами обычно оценивается глубина проработки решений в современных игровых методиках изучения стратегического интеллекта (Colman, 2003). При этом лишь очень незначительное число испытуемых — менее 10% — демонстрирует способность работать на втором уровне рефлексии.
Предположение Хомского о продуктивном использовании РЕКУРСИИ сыграло важную роль в критике бихевиористских теорий развития языка и в возникновении когнитивного подхода (см. 1.3.3). Эмпирические данные говорят о том, что эта продуктивность ограниченна. В реальных диалоговых ситуациях (а не в письменной, вынесенной вовне речи — см. 7.2.1 и 7.3.2) рекурсивные вложения довольно редки, а если они и встречаются, то их глубина не превышает одного-двух. Речевое взаимодействие также обнаруживает многочисленные признаки редукции сложности, когда анализ и продуктивное порождение заменяются имитацией по типу прайминга, настраивающей нас на фонетику, семантику и синтаксис речи собеседника (см. 7.1.2). Из-за отмеченных ограничений рефлексивное управление заменяется где только возможно следованием системе правил. Например, чтобы избежать постоянного мысленного моделирования намерений каждого встречного, в особенно опасном сегменте поведения — дорожном движении вводится строгая регламентация. Более того, функции рефлексивного управления постепенно передаются автоматам, таким как проектируемые адаптивные системы поддержки (AAS = Adaptive Assistant Systems). Эти системы отслеживают состояние внимания и намерения человека, вмешиваясь только в том случае, когда для этого есть достаточные основания, например, когда водитель не увидел красного света светофора или не заметил выбежавшего на проезжую часть дороги ребенка (Величковский, 2003).
Заканчивая эту главу, следует поставить вопрос о реальности уровней, положенных нами в основу классификации когнитивных феноменов. Речь идет, как и в случае любой теории, о полезной абстракции,
62 В дипломатии специальным метакогнитивньш приемом использования знаний о подобных ограничениях является вариант диффамации, основанный на антиклише: «Я бы затруднился исключить возможность такого развития событий, при котором кто-либо мог бы заподозрить меня в неискренности, если бы я позволил себе высказать предположение относительно полной невозможности переговоров по данному вопросу». Избыточная рефлексия мнений третьих сторон, введение дополнительных модальностей и не 278        относящихся к делу деталей приводят здесь к потере смысла высказывания.

См. также
ЛЕКЦИЯ 8 И 9. МЫШЛЕНИЕ И ВООБРАЖЕНИЕ
Немов Р. Психология библиотека для студентов
Библиотека Гумер - Философия - Спиркин А.Г. Философия