Стефаненко Т. Этнопсихология

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть четвертая. ПСИХОЛОГИЯ МЕЖЭТНИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ

Глава 1. Межэтнические отношения и когнитивные процессы

1.1. Отношения межгрупповые и межличностные

Межэтнические отношения могут быть проанализирова­ны с разных точек зрения, поэтому изучением проблем, ка­сающихся межэтнических отношений, занимаются многие науки – культурантропология, политология, социология, экономика, история, психология. Мы же ограничимся лишь их социально-психологическим анализом.

Как уже отмечалось в первой части учебного пособия, психология межэтнических отношений занимает особое ме­сто среди ветвей этнопсихологии, так как является состав­ной частью социальной психологии и лишь косвенно связана как с культурантропологаей, так и с остальными отраслями психологии. Не следует забывать, что не существует особых, свойственных исключительно межэтническим отношениям, психологических явлений и процессов: все они являются универсальными для межгрупповых отношений, на которые мы и будем ссылаться в этой части книги.

В мировой науке нет четкости в обозначении рассматри­ваемой нами области: термины «межгрупповые отношения», «межгрупповое поведение», «межгрупловое взаимодействие» и даже «межгрупповой конфликт» употребляются почти как равнозначные. Термин «межгрупповой конфликт» не подхо­дит для обозначения всей изучаемой области: хотя конфликт­ные отношения между группами – неотъемлемое свойство человеческого общества, такое же неотъемлемое свойство – сотрудничество и даже интеграция групп. Некоторые иссле­дователи даже в самом конфликте выделяют две основные стадии – конфронтации и интеграции.

Не полностью отражают сферу наших интересов и тер­мины «межгрупповое поведение» и «межгрупповое взаимо­действие». Они подразумевают наблюдаемый компонент межгрупповых отношений, но не включают психологичес­кие процессы и явления, которые непосредственно не на­блюдаются, но играют важную роль в жизнедеятельности индивидов и групп.

Например, предубеждения – негативные социальные уста­новки (аттитюды) – не обязательно сопровождаются диск­риминационным поведением. В социальной психологии давно установлено, что между аттитюдами и поведением сущест­вует расхождение, которое получило название «парадокса Лапьера» по фамилии автора знаменитого эксперимента, про­веденного в 1934 г. в США. Обнаруженное расхождение за­ключалось в том, что персонал гостиниц и ресторанов оказывал радушный прием китайцам, путешествовавшим вме­сте с Лапьером по США, но очень многие ответы на письма с просьбой принять китайцев, разосланные исследователем через полгода, были отрицательными.

Дело даже не в том, что предубеждения оказались более негативными, чем реальное поведение. Результаты некоторых исследований показали обратное соотношение. Например, в экс­перименте, проведенном в США в 60-е гг., домовладельцы намного чаще соглашались сдать квартиру семье афроамери-канцев, если переговоры велись по телефону, чем при лич­ном визите потенциальных квартиросъемщиков (см. Бороноев, Павленко, 1994). Важно другое: исследуя только наблюдаемое поведение, мы пройдем мимо многих психологических явле­ний, которые могут рано или поздно на нем сказаться. У персонала отелей в эксперименте Лапьера при реальном контакте с китайцами могла «включиться» социальная уста­новка на ситуацию, так как они были заинтересованы в за­полнении номеров. Но это вовсе не означает, что в другом месте и в другое время они бы не проявили дискриминации по отношению к китайцам, которые были в 30-е гг. в США низкостатусным, угнетаемым меньшинством.

Итак, межэтнические отношения – это не только отно­шения между группами (соперничество либо сотрудниче­ство). В эту область нужно включить и отношения к группам, которые проявляются в представлениях о них – от позитивных образов до предрассудков. В наши дни значительный вклад в понимаемые таким образом межгрупповые отношения вно­сит информация, распространяемая средствами массовой ком­муникации и создающая своего рода «вторую реальность» в субъективном мире человека. Отношения между группами могут возникать и без непосредственного взаимодействия между ними, что не раз обнаруживалось в эмпирических ис­следованиях. Так, среди этнических стереотипов, выявлен­ных в США в начале 30-х гг., наиболее негативными у белых американцев оказались не образы афроамериканца или пред­ставителя какого-либо другого дискриминируемого мень­шинства, а турка, хотя сомнительно, что большинство респондентов были знакомы хотя бы с одним выходцем из Турции.

Из всех близких по значению понятий мы выбрали наи­более широкий термин – «межгрупповые отношения». С точки зрения здравого смысла кажется достаточно очевидным, что межгрупповые отношения – это отношения между группа­ми, в том числе между этническими общностями, т.е. отно­шения, объектом и субъектом которых являются группы. Однако многие социальные психологи под межгрупповыми отношениями понимают прежде всего – и даже исключи­тельно – отношения между индивидами как представителя­ми конкретных групп. Такой точки зрения придерживался и британский социальный психолог А.Тэшфел (1919–1982), который все отношения между людьми располагал на кон­тинууме, полюса которого составляют межличностные отно­шения и межгрупповые отношения между представителями конкретных и ясно различимых групп (см. Tajfel , 1981).

Но при такой постановке вопроса практически все отношения между людьми окажутся межгрупповыми. Так как человек одно­временно является членом многих групп, то хотя бы одна из его групповых принадлежностей будет отличаться от групповой при­надлежности людей, с которыми он вступает в контакт: общаться могут люди одного возраста, одного пола, одной профессии, но если они идентифицируют себя с разными этносами, на их взаи­модействие большое влияние будут оказывать как особенности двух групп, так и взаимоотношения между ними.

Даже семейный конфликт придется рассматривать как межэтнический, если муж и жена имеют разную национальность, и один из них в пылу ссоры прибегнет к последнему аргументу: «Все вы русские (татары, грузины и т.д.) такие – ленивые, глупые, жадные и т.п.»

На самом деле любые отношения одного индивида как представителя группы к другому индивиду как представите­лю другой группы неизбежно приобретают «личностную» окраску, что и порождает такой предмет исследования, как межличностные отношения. Строго говоря, «чистые» меж­личностные отношения, на которые не влияет принадлеж­ность общающихся к каким-либо группам, можно представить лишь как полюс некоего теоретического континуума, на дру­гом полюсе которого располагаются тоже межличностные отношения, но в максимальной степени подвергающиеся вли­янию межгрупповых отношений. А подавляющее большин­ство случаев взаимоотношений между людьми находятся в разной степени отдаленности от полюсов. Одни и те же люди в одних обстоятельствах будут взаимодействовать в большей степени как индивиды, а в других – в большей степени как члены группы.

Степень влияния межгрупповых отношений на отношения межличностные зависит от того, насколько включенные в них люди воспринимают себя и других (и/или воспринимаются дру­гими) прежде всего как членов какой-либо группы. Так, члены групп этнических меньшинств часто считают, и во многих слу­чаях совершенно обоснованно, что отношения к ним окружаю­щих основано на восприятии их группового членства, а не личностных характеристик. Например, подавляющее боль­шинство «нерусских» жителей Петербурга (71,6%), опрошен­ных в 1995 г., отметили, что сталкивались с антипатией к себе именно по национальным мотивам (см. Сикевич, 1996).

В максимальной степени межгрупповые отношения про­являются в отношениях межличностных, если группы нахо­дятся в состоянии конфликта. Люди старшего поколения, бывавшие в Прибалтике в советские времена, могут вспом­нить, что иногда продавщицы в магазинах или прохожие на улицах «не понимали» обращенных к ним по-русски вопро­сов. Но приезжий из России осознавал, что продавщица, выросшая в многонациональном городе и окончившая со­ветскую школу, просто не могла не знать русского языка. Отказ его использовать отражал сложные межгрупповые отношения и мог рассматриваться как проявление граждан­ского неповиновения эстонцев, латышей или литовцев, стре­мившихся к восстановлению государственной независимости.

Отсутствие единодушия при разграничении межгрупповых и межличностных отношений не случайно. Вполне вероятно, что многие психологи рассматривают межгрупповые отноше­ния не как реальные отношения между группами, а как отно­шения между их членами из-за боязни «потерять» предмет исследования. Действительно, межгрупповые отношения, осо­бенно отношения между этническими и другими большими социальными группами, детерминированы политическими, эко­номическими, культурными процессами, идущими в обществе, и поэтому составляют предмет изучения прежде всего не соци­альной психологии, а других наук – социологии, политологии и т.п. Но и у социальных психологов есть поле для деятельно­сти, только их задача – изучение отражения реальных меж­групповых отношений в сознании людей, прежде всего анализ содержания и механизмов межгруппового восприятия .

Исходя из определения межгрупповых отношений как от­ношений между группами, мы будем рассматривать и межгруп­повое восприятие как взаимное восприятие групп, а не отдельных их членов – как групповое образование, обладающее характе­ристиками, отличающими его от восприятия межличностного. Среди них следует выделить, во-первых, структурные харак­теристики: 1) согласованность – высокую степень совпаде­ния представлений членов какой-либо группы о ней самой или чужой группе; 2) унифицированность – высокую степень пере­носа представлений о группе на ее отдельных членов. Во-вто­рых, динамическую характеристику – большую устойчивость (ригидность, консервативность) межгрупповых социально-перцептивных процессов по сравнению с процессами межлич­ностными. И в-третьих, содержательную характеристику – тесную связь когнитивных и эмоциональных компонентов, боль­шую оценочность, чем при восприятии межличностном (см. Агеев, 1983). Так, согласованными, унифицированными, устойчивыми и эмоционально окрашенными представлениями о группах являются этнические стереотипы, к анализу которых мы еще вернемся.

1.2. Психологические детерминанты межэтнических отношений

Феномены межгруппового восприятия детерминированы не только реальными межгрупповыми отношениями и шире – социальным контекстом. Существует и вторая – психологичес­кая – линия детерминации, поэтому необходим учет лежащих в их основе когнитивных процессов. Их рассмотрение следует начать с базового процесса категоризации, с помощью кото­рого люди интерпретируют окружающий мир и свое место в нем. Иными словами, это процесс, приводящий к порождению в сознании человека образа мира . А.Н.Леонтьев, отмечая, что «...проблема восприятия должна ставиться как проблема по­строения в сознании индивида многомерного образа мира, обра­за реальности», подчеркивал, что мерность или категориальность мира суть характеристика образа мира, не имманентная самому образу. Т.е. когнитивный процесс категоризации отражает ка­тегориальность объективного мира (Леонтьев, 1983, с.254).

Пунктом согласия большинства исследователей, принад­лежащих к различным отраслям знаний и теоретическим ориентациям, является подчеркивание важности принципа биполярности, в соответствии с которым протекает категори­зация. Предполагается, что в архаическом мышлении поня­тия рождались парами, так как возникали из сравнения – понятие света появилось одновременно с понятием тьмы, покоя – с движением, жизни – со смертью. Древнейшая система категоризации, основанная на принципе биполяр­ности, сохранила поразительную устойчивость до наших дней. В соответствии с этим принципом происходит и категориза­ция общностей, членами которых люди себя воспринимают («мы»), и тех, которые они не воспринимают своими («они»).

Распределение людей по группам, категоризация на «мы» – «они» происходит при построении образа социального мира, если вслед за А.Я.Гуревичем, выделяя универ­сальные, т.е. присущие человеку на любом этапе его исто­рии, но изменчивые по своему содержанию в разных культурах, категории, разделять их на «природный космос» и «социальный космос» (см. Гуревич, 1984).

Этнические общности занимают важное место среди множест­ва социальных категорий – социальных классов, профессий, со­циальных ролей, религиозной принадлежности, политических пристрастий и т.п. При построении иерархии социальных катего­рий они оказываются на одном из верхних уровней, вслед за кате­горизацией людей как членов рода Homo sapiens (см. Rosch , 1978).

А по мнению российского историка Б.Ф.Поршнева, эт­нические категории и появились следом за этой глобальной категорией и ее противоположностью (люди – нелюди). Поршнев попытался вывести психологические детерминан­ты межгрупповых отношений из материалов человеческой истории и рассмотреть процессы, связанные с идентифика­цией индивида с группой, начиная с самых истоков станов­ления человечества как социальной общности. Согласно его гипотезе, субъективное «мы» появляется, когда люди по­встречались и обособились от каких-либо «они», т.е. осозна­ли бинарную оппозицию «они – нелюди, мы – люди»:

«Первое человеческое психологическое отношение – это не са­мосознание первобытной родовой общины, а отношение людей к своим близким животнообразным предкам и тем самым ощу­щение ими себя именно как людей, а не как членов своей общи­ны» (Поршнев, 1979, с.83).

По мере вымирания и истребления палеоантропов та же психологическая схема распространилась на отношения между группами людей: общинами, родами, племенами. Но и в этом случае «мы» – это всегда люди, а в принадлежности к людям членов чужой группы у первобытного человека могли возник­нуть сомнения. Пример, подтверждающий гипотезу Поршнева, можно привести из исследований австралийских аборигенов:

«Аборигены считали соседние группы, сходные по языку и куль­туре, близкородственными и называли их «дьянду». Для всех дру­гих групп у них имелся термин «нгаи», означавший «чужаки, враги»... Вместе с тем отношение к нгаи было дифференциро­ванным. Тех из них, кто жил по соседству и с кем контакты имелись, аборигены считали «бин», т.е. людьми по своему физическому облику. Что же касается населения, жившего вдале­ке, то аборигены сомневались в его принадлежности к разряду людей» (История первобытного общества, 1986, с.466).

На это указывают и весьма многочисленные этнонимы со значением «люди», например, у многих народов Сибири и Даль­него Востока – нанайцев, нивхов, кетов и др. А самоназва­ние чукчей – луораветланы – «настоящие люди». Отзвук подобного отношения к чужим мы обнаружим и в русском названии народа, который сам себя называет deutsch . В древ­нерусском языке словом немец обозначали как человека, говорящего неясно, непонятно, так и иностранца: чужест­ранцы, не говорящие по-русски, воспринимались почти не­мыми, а значит, если и людьми, то достаточно ущербными.

В концепции Поршнева речь идет о процессах категориза­ции (на «мы» и «они»), социальной идентификации и соци­альной дифференциации, если использовать категориальную сетку британских исследователей А.Тэшфела и Дж.Тернера, получившую широкое распространение в мировой социальной психологии (см. Tajfel , Turner , 1986). Употребляя разные терми­ны, они выдвигают общий психологический принцип, соглас­но которому дифференциация (оценочное сравнение) категоризуемых групп неразрывно связана с другим когнитив­ным процессом – групповой идентификацией (осознанием при­надлежности к группе). Или, по меткому выражению Поршнева: «всякое противопоставление объединяет, всякое объединение противопоставляет, мера противопоставления есть мера объе­динения» (Поршнев, 1973, с. 14).

Позиции советского и британских исследователей не пол­ностью совпадают. Поршнев настаивает на первичности «они» по отношению к «мы», т.е. на первичности межгрупповой дифференциации. Поддержку этой точке зрения можно най­ти в истории первобытного общества, для которого очень долго было характерно диффузное этническое самосознание. Например, у раннеземледельческих групп:

«Нередко самоназваний вообще не было, но зато всегда име­лись названия для иноязычных и/или инокультурных соседей, что указывает на наличие этнического сознания. Иногда группа использовала в качестве самоназвания прозвище, данное ей соседями, если только оно не имело ярко выраженного негатив­ного оттенка» (История первобытного общества, 1986, с. 476-477) .

А Тэшфел все когнитивные процессы выстраивает в це­почку, в которой идентификация предшествует дифферен­циации. Но это различие не столь важно, так как выделение последовательности когнитивных процессов – научная аб­стракция: в реальности два процесса неотделимы друг от друга, и в зависимости от обстоятельств один из них может быть более определенным, осознанным, чем другой.

В ситуации конфликта одна из сторон может быть отвер­гаема очень широким блоком этнических общностей, для которых важнее обособление от «они», чем уподобление: «именно... «они» наделяются однозначной этнической ха­рактеристикой, и поэтому борьба с ними воспринимается как борьба с конкретным носителем чуждой культуры и чу­жих национальных интересов» (Ямское, 1997, с.217). Напри­мер, живущие в Приднестровье русские, украинцы и даже молдаване объединились в борьбе с руководством Республи­ки Молдова против «румынизации».

1.3. Социальная и этническая идентичность

Единый процесс дифференциации/идентификации приво­дит к формированию социальной идентичности. По опреде­лению А. Тэшфела, социальная идентичность – «это та часть Я-концепции индивида, которая возникает из осознания своего членства в социальной группе (или группах) вместе с ценностным и эмоциональным значением, придаваемым это­му членству» ( Tajfel , 1981 а, с. 255). Добавим, что в самом общем смысле социальная идентичность есть результат про­цесса сравнения своей группы с другими социальными общ­ностями.

Этническая идентичность – составная часть социальной идентичности личности, психологическая категория, которая относится к осознанию своей принадлежности к определенной этнической общности. При этом, во-первых, необходимо раз­водить понятия этнической идентичности и этничности – социологической категории, относящейся к определению этнической принадлежности по ряду объективных призна­ков (этнической принадлежности родителей, месту рожде­ния, языку, культуре), и иметь в виду, что в реальной жизни этническая идентичность далеко не всегда совпадает с офи­циальной этничностью. Во-вторых, следует помнить, что этническая идентичность не сводится и может не совпадать с декларируемой идентичностью (причислением себя к этни­ческой общности), которая проявляется в самоназвании.

Этническая идентичность – это, в первую очередь, ре­зультат когнитивно-эмоционального процесса осознания себя представителем этноса, определенная степень отождествле­ния себя с ним и отделения от других этносов. Представля­ется, что смысл данного понятия хорошо отражает термин, предложенный Г.Г.Шпетом (1996), рассматривавшим этни­ческую идентичность как переживание своего тождества с одной этнической общностью и отделения от других .

Считая этническую идентичность составной частью со­циальной идентичности, современные исследователи в то же время предпринимают попытки выделить присущие толь­ко ей особенности. Так, американский этнолог Ж.Девос рассматривает этническую идентичность как форму идентич­ности, воплощенную в культурной традиции и обращенную в прошлое в отличие от других форм, ориентированных на настоящее или будущее. Можно согласиться с Г.У.Соддатовой, что еще одной особенностью этнической идентичности является мифологичность, так как «ее главная опора – идея или миф об общих культуре, происхождении, истории» (Солдатова, 1998, с.48).

В структуре этнической идентичности обычно выделяют два основных компонента – когнитивный (знания, пред­ставления об особенностях собственной группы и осознание себя ее членом на основе этнодифференцирующих призна­ков) и аффективный (оценка качеств собственной группы, отношение к членству в ней, значимость этого членства). Некоторые авторы, излишне расширяя, на наш взгляд, по­нятие этнической идентичности, выделяют еще и ее пове­денческий компонент, понимая его как реальный механизм не только осознания, но и проявления себя членом опреде­ленной группы, «построение системы отношений и действий в различных этноконтактных ситуациях» (Дробижева и др., 1996, с.296).

1.4. Когнитивный и аффективный компоненты этнической идентичности

В моделях, предложенных разными исследователями, исполь­зуются самые разные термины для обозначения составных час­тей когнитивного компонента этнической идентичности – этнические ориентации, групповые концепции и др. Но самыми важными признаются, во-первых, этническая осведомленность, которая включает знания об этнических группах – своей и чу­жих, их истории, обычаях, особенностях культуры, и во-вто­рых, этническое самоназвание.

На основе знаний о своей и чужих этнических группах фор­мируется комплекс представлений, образующих систему этно­дифференцирующих признаков. Как уже отмечалось в первой части учебного пособия, в качестве этнодифференцирую­щих могут выступать самые разные признаки: язык, ценнос­ти и нормы, историческая память, религия, представления о родной земле, миф об общих предках, национальный харак­тер, народное и профессиональное искусство. Среди них могут оказаться сущие – на взгляд стороннего наблюдателя – мелочи, например некоторые элементы материальной куль­туры, которые считают значимыми для своей идентифика­ции корейцы, проживающие в Средней Азии: особая терка для резки овощей, национальный маленький столик, удлиненные подушки, машинка для резки лапши (см. Левкович, Мин, 1996). Значение и роль признаков в восприятии членов этноса меняются в зависимости от стадии консолидации эт­носа, от особенностей исторической ситуации, от специфи­ки этнического окружения.

Первой формой этнической идентичности, возникшей у охотников и собирателей «предэтнических общин», историки первобытного общества считают «сознание родства по крови и по браку» (История первобытного общества, 1986, с.466). Эти два вида родства в ту эпоху не различались, фактическое род­ство не обособлялось от фиктивного, широко распространен был обычай адопции – не только детей, но и взрослых. Прева­лировали представления о единстве людей в настоящем време­ни, т.е. представления о горизонтальном родстве. Этническая идентичность была диффузной, этнические самоназвания не имели большого значения и могли время от времени меняться.

С переходом к оседлости и производящему хозяйству, появлением такой формы недвижимой собственности, как обработанная земля, общины стали все больше отличаться по образу жизни и уровню социально-экономического раз­вития, что привело к их обособлению. В процессе межгруппо­вого сравнения у некоторых племен просыпалась более четкая этническая идентичность. На смену представлений о гори­зонтальном родстве пришла вторая форма идентичности – осознание общности происхождения. Иными словами, фор­мируется идея вертикального родства, которая проявляется: а) в мифах о происхождении народа в мифические времена от прародителей – культурных героев ; б) в культе предков – духов умерших в реальные времена представителей племени. Генеалогии в родоплеменном обществе могли состоять из десятков поколений, как у полинезийцев, и восходить к первопредкам.

Укрупнение общностей, развитие связей между ними при­водят к появлению все новых этнодифференцирующих призна­ков. Например, разделение этносов на «мы» – «они» может быть зафиксировано в границах, отделяющих родину от тер­ритории «варваров»: этническая идентичность выражается через идею территориальной общности, «родной земли», «родиноцентризма», как у китайцев, которые, по их представ­лениям жили в «срединном царстве». В настоящее время тесная связь этнической идентичности с чувством родины харак­терна для титульных этносов независимых государств, обра­зовавшихся на руинах советской империи. Эти народы, как и титульные народы республик России, рассматривают терри­торию этноконсолидирующим фактором и связывают ста­новление государственной целостности с родной землей.

Родиноцентризму нередко сопутствует этническая эндога­мия – запрещение вступать в брак с представителями «чужо­го» народа. Этническая эндогамия может быть относительной: у горных народов Вьетнама нет абсолютного запрета жениться на девушках из соседней общности, но существуют представле­ния об их лени и дурном характере.

К XVIII веку сложилось этнолингвистическое и культурное единство многих европейских общностей, поэтому в Новое вре­мя важнейшими этнодифференцирующими признаками стали восприниматься родной язык и культура. В обьщенном сознании часто происходит фактическое отождествление языка и народа: так, по данным этносоциологических исследований в 70-е гг. нашего века две трети русских определяли свою этническую идентичность по языку.

Язык действительно является одним из важнейших этно-дифференцирующих признаков. Но в последние десятилетия ис­следователи многих стран все больше внимания уделяют тому неоспоримому факту, что в некоторых исторических ситуациях этническая идентичность связана не столько с реальным ис­пользованием языка всеми членами этноса, сколько с его символической ролью в процессах формирования чувства род­ственности с общностью и межгрупповой дифференциации.

В ситуации этнической мобилизации подобные тенден­ции были выявлены, например, у части греков-туркофонов в Грузии, указавших в качестве родного языка греческий и тем самым продемонстрировавших несовпадение языкового предпочтения с реальным языковым поведением (см. Акла-ев, 1990). Еще более однозначные результаты были получены в Казахстане, где в начале 90-х гг. наступил новый период языкового развития – был принят Закон о языке и созданы условия для приоритетного положения и развития казахско­го языка как государственного. Привязанность студентов-ка­захов к этническому языку как символу единства народа наглядно проявилась в том, что 98,1% респондентов считают его родным, хотя у 25% опрошенных доминантным является русский язык, а 8% практически не владеют казахским. В ответах на многие вопросы русскоязычные казахи проде­монстрировали не реальное использование этнического язы­ка, а желаемое языковое поведение. Так, почти половина из них уверяла, что общается в семье преимущественно по-казахски, хотя это не соответствует их языковой компетент­ности. Можно предположить высокую степень предпочтения этнического языка у этих респондентов: обычно именно дома люди говорят на том языке, на котором хотят, ведь выбор «семейного» языка регулируется самостоятельно, а не опре­деляется социальными правилами и нормами.

Показательны и ответы респондентов на вопрос об эмоцио­нальном отношении к беседе двух казахов, разговаривающих по-казахски, по-русски и на двух языках. Если билингвы эмо­ционально нейтральны по отношению ко всем трем вариантам общения, то у трети русскоязычных респондентов раздражение вызывает беседа двух казахов на русском языке – единственно возможная для них самих. Почти половину из них раздражает и беседа на двух языках, а общение на казахском языке вызывает чувство горечи и зависти. Иными словами, радикальными в отношении использования этнического языка оказались не владеющие им студенты, которые продемонстрировали неудов­летворенные воинственные аттитюды. А толерантными к ис­пользованию русского языка – при общем предпочтении казахского – оказались студенты, свободно владеющие двумя языками (см. Донцов, Стефаненко, Уталиева, 1997).

Стоит добавить, что в нашем исследовании респонденты высоко оценили еще один символический признак этничес­кой идентичности – общность исторической судьбы. В этом случае прослеживалась несомненная связь с компетентнос­тью в казахском языке: чем в меньшей степени респонденты им владели, тем более значимой среди этнодифференцирующих признаков они считали общность исторической судьбы. Эти результаты подтверждают давно отмеченный исследователями факт, что в современных условиях унификации этни­ческих культур наряду с неуклонным сокращением количе­ства этнодифференцирующих признаков возрастает роль общности исторической судьбы как символа единства наро­да. Это проявляется, в частности, в интересе к исторической литературе. Так, отечественные этносоциологи еще в 70-е гг. обнаружили, что наиболее популярным литературным жан­ром у грузин и узбеков является исторический роман (см. Дробижева, 1991). У русских в те годы историческая па­мять не была столь остро актуализирована, но уже в следую­щем десятилетии волна интереса к собственному прошлому докатилась и до них, а исторические романы В.Пикуля – за неимением других – зачитывались до дыр.

Этническая идентичность – это не только осознание сво­ей тождественности с этнической общностью, но и ее оцен­ка, значимость членства в ней, разделяемые этнические чувства. Как совершенно справедливо отмечает Г.У.Солдато-ва, «достоинство, гордость, обиды, страхи являются важ­нейшими критериями межэтнического сравнения. Эти чувства опираются на глубокие эмоциональные связи с этнической общностью и моральные обязательства по отношению к ней, формирующиеся в процессе социализации индивида» (Солдатова, 1998, с.49).

Отношение к собственной этнической общности проявляет­ся в этнических аттитюдах. Позитивные аттитюды включают удовлетворенность членством в этнической общности, желание принадлежать ей, гордость за достижения своего народа.

При исследовании чувств, испытываемых представителями титульных народов республик России – татарами, якутами, ту­винцами – по отношению к собственным этническим общнос­тям, было обнаружено, что за последние десять лет все они стали воспринимать свою группу как более привлекательную. Повышение этносоциального статуса этих народов в новой социальной реальности сопряжено с ростом чувства само­уважения, что проявляется в усилении чувства гордости и в снижении чувства стыда за свой народ (см. Солдатова, 1998). Наличие негативных аттитюдов к собственной этничес­кой общности включает отрицание собственной этнической идентичности, чувство униженности, предпочтение других групп в качестве референтных. В том же исследовании Солдатовой было обнаружено, что у русских, проживающих в рес­публиках России, привлекательность собственной этничес­кой группы снизилась:

«За последние годы они испытали немало разочарований, свя­занных с их исторической судьбой. Преобладание в целом чувства стыда за свой народ над чувством гордости отражает рост среди русских противоположных солидаризации процессов отчуждения от своей этнической группы» (Солдатова, 1998, с.30–31).

Утрата позитивного восприятия своей этнической общности была обнаружена Н.М.Лебедевой после распада СССР и у русских, проживающих в странах нового зарубежья: многие из них переживают негативные чувства, связанные с этни­ческой принадлежностью – стыд, обиду, ущемленность, униженность (от 6,3% опрошенных в Казахстане до 71,4% в Эстонии). Исследовательница особо подчеркивает – рост негативно окрашенных этнических аттитюдов русских ново­го зарубежья сопровождает пробуждение у них этнической идентичности, связанное с кардинальными изменениями в жизни общества, в котором они живут (см. Лебедева, 1997 а). В следующей главе мы более подробно проанализируем проб­лемы формирования этнической идентичности у детей и ее трансформации у взрослых.

ЛИТЕРАТУРА ДЛЯ ЧТЕНИЯ

Донцов А.И., Стефаненко Т.Г., Уталиева Ж. Т. Язык как фактор этнической идентичности//Вопросы психологии. 1997. № 4. С.75–86.

Левкович В.П., Пешкова Н.Г. Социально-психологические аспек­ты проблемы этнического сознания // Социальная психология и общественная практика / Под ред. Е.В.Шороховой, В.П.Левкович. М.: Наука, 1985. С.138-153.

Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М.: Наука, 1979. С.73-126.

Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М.: Смысл, 1998. С.40–63.

При этом следует учитывать, что межгрупповое воспри­ятие, как и социальное восприятие в целом, не сводится к понятию «перцепция» в общепсихологическом смысле, а вклю­чает всю область познания людьми друг друга (см. Андреева, 1997).

Как равнозначные употребляются понятия картина мира, модель мира.

Кстати говоря, самоназвание немцев восходит к древне-германскому слову teuta – «люди, народ» (см. Агеева, 1990).

Гипотезе о первичности осознания межгрупповых разли­чий по отношению к осознанию межгруппового сходства соот­ветствуют и эффекты, обнаруженные на других уровнях психологического анализа. Так, по утверждению Л.С.Выготско­го, ребенок осознает различие раньше, так как само осознание отношения сходства требует более сложной и позже развиваю­щейся структуры обобщения, чем осознание отношений разли­чия (см. Выготский, 1982). А при изучении стереотипов было обнаружено, что на первоначальном этапе идентификации себя с группой другая группа («они») имеет более выраженную качественную определенность (см. Агеев, 1990).

В настоящее время все большее внимание исследовате­лей привлекает также идея о том, что этническая идентичность содержит в себе, кроме поверхностного осознаваемого, более глубокий неосознаваемый слой (см. Солдатова, 1998).

В роли прародителей выступали как тотемические зооантропоморфные первопредки (радужный змей у австралийцев, сивый волк у монголов и т.п.), так и первочеловек, например Мануу индийцев.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел психология