Кернберг О. Отношения любви: Норма и патология

ОГЛАВЛЕНИЕ

9. МАЗОХИСТИЧЕСКАЯ ПАТОЛОГИЯ

МАЗОХИЗМ. ОБЩИЙ ОБЗОР

С моей точки зрения, к мазохизму относится широкий спектр феноменов, как нормальных, так и патологических, имеющих общее качество аутодеструктивности и получения сознательного или бессознательного удовольствия от страдания. Границы этой области нечетки. На одном полюсе мы обнаруживаем столь мощную саморазрушительность, что самоустранение или устранение самоосознания является ведущей мотивирующей силой (Грин (1983) называл это “нарциссизмом смерти”), так что мазохистическая психопатология плавно переходит в психопатологию примитивной и тяжелой агрессии.
На другом конце спектра здоровая способность жертвовать собой за семью, других или за идеал, воплощающая сублиматорные функции исходящей от Супер-Эго готовности к страданию, не может быть сочтена патологической. Наша продолжительная инфантильная зависимость и обязательная интернализированная родительская власть во время растянутого детства и подросткового возраста делают почти невозможным формирование Супер-Эго, которое не включало бы мазохистские компоненты, то есть существуют некоторая бессознательно мотивированная потребность к страданиям и ее основные движущие механизмы.
Между этими двумя полюсами располагается широкий спектр мазохистической психопатологии, общие элементы которого сосредоточены вокруг бессознательных конфликтов, связанных с сексуальностью и Супер-Эго. Моральный мазохизм требует платы за получение удовольствия: в отношениях между Я и интроектом Супер-Эго происходит трансформация страдания в эротическое удовольствие, интеграция агрессии внутри любви. В соответствии с бессознательным чувством вины, страдать по воле наказующего интроекта означает возвращать себе любовь объекта и единство с ним; таким путем агрессия ассимилируется любовью. Та же динамика присутствует в сексуальном мазохизме как специфической перверсии: необходимое для сексуального удовлетворения переживание боли, подчинения и унижения является бессознательным наказанием за запретные эдиповы аспекты генитальной сексуальности.
Мазохизм как часть полиморфной перверзивной инфантильной сексуальности составляет, как мы видели, ключевой аспект сексуального возбуждения, в основе которого лежит потенциально эротическая реакция на переживание дискретной физической боли и символическое превращение этой способности (то есть трансформации боли в сексуальное возбуждение) в способность растворять, или интегрировать, ненависть в любви (Кернберг, 1991). Как подчеркнули Брауншвейг и Фейн (1971, 1975), первоначально объект сексуального желания – это дразнящий объект, это чувственно стимулирующая и фрустрирующая мать; а эротическое возбуждение вместе с его агрессивным компонентом представляет собой базисную реакцию на желаемый, фрустрирующий и возбуждающий объект.
В оптимальных обстоятельствах связанные с болью аспекты эротического возбуждения трансформируются в удовольствие, усиливая сексуальное возбуждение и ощущение близости с эротическим объектом. Интернализация эротического объекта, объекта желания, включает также и требования, предъявляемые этим объектам как условия сохранения любви. Основная бессознательная фантазия может быть выражена следующим образом: “Ты причиняешь мне боль – это часть твоего ответа на мое желание. Я принимаю боль как часть твоей любви – она скрепляет нашу близость. Испытывая наслаждение от причиненной тобой боли, я уподобляюсь тебе”. Требования со стороны объекта также могут быть трансформированы в неосознаваемый моральный кодекс, находящий выражение в базисной бессознательной фантазии, которая может быть выражена примерно так: “Я принимаю твое наказание – оно должно быть справедливо уже потому, что исходит от тебя. Я заслуживаю его тем, что удерживаю твою любовь, и в страдании я сохраню тебя и твою любовь”. Агрессивные импликации боли (агрессия, исходящая от желаемого объекта или приписываемая ему, и гневная реакция на боль) таким образом переплетены или сплавлены с любовью как неотъемлемая часть эротического возбуждения – это подчеркивали Брауншвейг и Фейн (1971) и Столлер (199la) – и как часть “моральной защиты”, описанной Фэйрберном (1954).
В качестве иллюстрации может быть рассмотрен случай одной сорокалетней женщины с депрессивно-мазохистической личностной структурой. В процессе психоанализа она после многих лет брака сумела избавиться от неспособности достигать оргазма со своим мужем. На одной из сессий у пациентки появилась фантазия в переносе: она приходит на сессию, полностью раздевается, а я так впечатлен ее грудью и гениталиями, что становлюсь полным рабом ее желаний, сексуально возбуждаюсь, и у нас происходит половой акт. И тогда она, в свою очередь, готова стать моей рабыней, пренебречь всеми своими обязательствами и следовать за мной.
Единственная дочь строгой матери, нетерпимой к любым проявлениям сексуальности, и сердечно относившегося к ней, но в то же время дистанцированного отца, который подолгу не бывал дома, она мгновенно осознала связь между своим желанием сексуальных отношений со мной и своим бунтом против матери, выраженным в желании отобрать у нее отца. Делая меня рабом, она одновременно удовлетворяла свое желание полного принятия мною ее гениталий и ее сексуальности и наказывала меня за предпочтение других женщин (ее матери). Предлагая себя в качестве рабыни, она искупала свою вину. Кроме того, пациентка переживала отыгрывание фантазии рабства как возбуждающее выражение агрессии, при котором она могла не опасаться ее блокирующего эффекта в отношении сексуального удовольствия. Напротив, она знала, что эта агрессия усилит удовлетворенность полной близости и слияния благодаря реципрокности позиций раб-хозяин. После этой сессии она впервые в жизни попросила своего мужа в процессе сексуального акта сильно сдавить ей соски; он сделал это, придя в сильное сексуальное возбуждение, и в свою очередь позволил ей расцарапать ему спину до крови, и они впервые вместе пережили мощный оргазм.
Когда мы анализировали этот опыт, у пациентки возникла фантазия о муже как о голодном, фрустрированном младенце, кусающем груди своей матери, и о себе как о могущественной, понимающей, дающей матери, которая в состоянии удовлетворить его нужды, терпя его агрессию. Одновременно она ощущала себя сексуальной женщиной, находящейся в отношениях с мужем-младенцем, – который, таким образом, отнюдь не является грозным отцом, – а также мстящей отцу, покинувшему ее, и мужу, причинившему ей боль, заставляя последнего, в свою очередь, истекать кровью. И пациентка чувствовала: когда она царапает и одновременно крепко обнимает мужа, их слияние усиливается, так же как усиливается ее ощущение возможности своего участия в его оргазме, а его – в своем оргазме. Эта женщина, приближавшаяся к завершению курса психоанализа, была способна сформулировать важные аспекты нормального сексуального возбуждения и эротического желания.
Слиянию с объектом желания, однако, способствует не только сильное эротическое возбуждение и любовь, но также интенсивная боль и ненависть, как предположил Якобсон (1971). Когда взаимодействие с матерью носит хронически агрессивный – насильственный, фрустрирующий, провоцирующий характер, интенсивная физическая или психическая боль младенца не может быть интегрирована в нормальную эротическую реакцию или, хотя и садистические, но защищающие и внушающие доверие предшественники Супер-Эго, и потому эта боль непосредственно трансформируется в агрессию. Основывая свое предположение на исследованиях Столлера (1975а), Фрейберга (1982), Галенсона (1983, 1988), Херцога (1983) и других, Гроссман (1986, 1991) считает, что чрезмерная боль трансформируется в агрессию и чрезмерная агрессия искажает развитие всех психических структур и препятствует проработке агрессии через фантазии, что является противоположным их непосредственному проявлению в поведении. Вслед за Андрэ Грином (1986) можно также сказать, что чрезмерная агрессия ограничивает сферу бессознательного психического опыта первичной соматизацией и отреагированием (acting out).
В экстремальных случаях чрезмерная агрессия находит выражение в примитивной аутодеструктивности. Тяжелые заболевания в раннем возрасте, сопровождающиеся продолжительной болью, физическое или сексуальное насилие, хронически травмирующие и хаотические отношения с родительским объектом – все это может вести к тяжелой деструктивности и аутодеструктивности, порождающей синдром злокачественного нарциссизма (Кернберг, 1992). Этот синдром характеризуется патологически грандиозным Я, пропитанным агрессией, обусловленной слиянием Я с садистическим объектом. Соответствующая фантазия может быть описана следующим образом: “Я – наедине с моими страхом, яростью и болью. Становясь единым целым со своим мучителем, я могу защитить себя путем разрушения себя или своего самосознавания. Теперь мне уже не нужно бояться боли или смерти: причиняя их себе или другим, я приобретаю превосходство над всеми остальными, навлекающими на себя эти беды или страшащимися их”.
В менее экстремальных случаях садистический объект может быть интернализован в целостное, однако садистическое Супер-Эго, слияние с которым отражается в морально оправдываемом желании разрушить себя. Эта ситуация может приводить к иллюзорному убеждению в собственной “плохости”, характерному для психотической депрессии, к стремлению уничтожить фантазийное плохое Я и неосознаваемой фантазии воссоединения с любимым объектом посредством самопожертвования. При еще менее тяжелых обстоятельствах мазохистические страдания могут создавать ощущение нравственного превосходства; тип пациентов, который можно назвать “копилкой несправедливостей”, репрезентирует это более умеренное компромиссное образование морального мазохизма,
Не только Супер-Эго впитывает агрессию в форме интернализации наказующего, но все-таки нужного объекта желаний: эротический мазохизм также может “контейнировать” агрессию, причем не в обычных садо-мазохистических аспектах сексуального возбуждения, а в своеобразии сексуального возбуждения, связанного с полным подчинением объекту желания и стремлением быть униженным этим объектом. Мазохизм как ограничительная, жертвенная сексуальная практика трансформирует, таким образом, обычную полиморфную перверзивную инфантильную сексуальность в “парафилию”, или перверсию в строгом смысле этого слова. К тому же в этом случае мазохизм, интернализируя садистический объект, способствует ограждению психического развития от генерализованного насыщения Супер-Эго агрессией. Похоже, что эти два вида психической организации формируются отдельно друг от друга в случаях, когда физическое или сексуальное злоупотребление или насилие было относительно ограниченным, или при инцесте, имевшем место в контексте других, сравнительно нормальных объектных отношений, или когда наказание само по себе носило эротическую окраску при избиении и подобных взаимодействиях.
Ранняя сексуальная перверсия может впоследствии быть усилена защитами от кастрационной тревоги и бессознательного чувства вины, проистекающих из более поздних эдиповых конфликтов, и в конечном счете “контейнировать” эти конфликты. Однако господство жесткого, но хорошо интегрированного Супер-Эго, интернализирующего репрессивную сексуальную мораль, может способствовать трансформации раннего сексуального мазохизма в моральный мазохизм, на символическом уровне преобразуя сексуальную боль, подчинение и унижение в психическое страдание, подчинение Супер-Эго и отреагирование бессознательного чувства вины в унижении или самоуничижительном поведении.
Таким образом, я описал три уровня психической организации, на которых примитивная мощная агрессия инкорпорируется в психический аппарат: примитивная самодеструктивность, эротический мазохизм и моральный мазохизм. На каждом из этих уровней вторичные нарциссические разработки мазохистических тенденций способствуют рационализированию и вторичным защитам пациента по отношению к характерологическим, поведенческим манифестациям этих мазохистических паттернов.
Примитивная агрессия в оптимальном случае интегрируется как садомазохистический элемент эротического возбуждения; в несколько менее благоприятном варианте она контейнируется мазохистической перверсией, не обязательно “загрязняя” при этом общую структуру характера, что могло бы быть следствием дальнейшего патологического развития Супер-Эго. Однако если эротический мазохизм и даже мазохистическая перверсия не могут выполнить эту “контейнирующую” функцию, человек оказывается предрасположен к моральному мазохизму. Но и моральный мазохизм сам по себе, присутствуя в контексте чрезвычайно жесткой, но хорошо интегрированной структуры Супер-Эго, может ограничивать аутодеструктивное воздействие мазохизма – по сути, контейнировать его. Если же чрезмерная агрессия из примитивной аутодеструктивности выливается вначале в сексуальную перверсию, а затем в садомазохистическое личностное развитие, то она может порождать самые тяжелые случаи садомазохистической личности, в которых соединены воедино сексуальная перверсия, тяжелая нарциссическая патология и садомазохистические личностные черты со значительной аутодеструктивностью.

МАЗОХИЗМ У МУЖЧИН И ЖЕНЩИН

Как и все сексуальные перверсии, мазохизм чаще встречается у мужчин, чем у женщин (Баумайстер 1989). Термином “перверсия” я обозначаю необходимую и исключительную организацию сексуального поведения с доминированием частичного инстинктивного влечения. Данные эмпирических исследований, полученных в США и Европе, сильно варьируют (Кинси и др., 1953; Грин и Грин, 1974; Хант, 1974; Шпенглер, 1977; Скотт, 1983; Вейнберг и Каммель, 1983; Баумайстер, 1989; Арндт, 1991). Что касается Соединенных Штатов, то, согласно этим данным, примерно 5—10% взрослого населения привычно практикуют тот или иной род мазохистической сексуальной активности. Несомненно, имеются культурные различия в отношении распространенности мазохизма как перверсии в целом, а также его доминирующих форм.
Между мужчинами и женщинами существуют как сходство, так и отличия в сексуальных мазохистских фантазиях и проявлениях. Необходимым условием оргазма у мужчины являются фантазии и сексуальная активность, отражающие стремление к тому, чтобы быть подчиняемым, поддразниваемым, возбуждаемым, принуждаемым к повиновению могущественной жестокой женщиной. У женщины фантазии и активность связаны с унижением в результате демонстрации себя другим и изнасилования сильным, опасным, незнакомым мужчиной. Баумайстер (1989) сообщает, что мужской мазохизм обычно сопряжен с большей болью и страданием и с большим акцентом на унижении, неверности сексуального партнера, участии публики и трансвестизме. В противоположность этому, женский мазохизм чаще связан с болью менее сильной, с наказанием в контексте интимных отношений, сексуальных проявлений как унижения и с пассивными зрителями. Мужской мазохизм обычно достигает кульминации в оргазме вне генитального акта, в то время как женский мазохизм обычно получает кульминацию в генитальном сексе, хотя не обязательно завершается оргазмом.
Психоаналитический подход помогает прояснить эти различия: на эдиповом уровне центральные движущие силы сексуального мазохизма, так же как и перверсий в целом, включают интенсивную кастрационную тревогу, связанную с мощными агрессивными аспектами эдиповых конфликтов (которые могут также включать значительную доэдипову агрессию) и защитной акцентуацией прегенитальной сексуальности как ограждения от опасности кастрации. Предположительно, относительно большая частота сексуальных перверсий у мужчин обусловлена большей интенсивностью кастрационной тревоги. МакДугал (в личной беседе) привлек внимание к более примитивному и диффузному характеру кастрационной тревоги у женщин – к их бессознательному страху общей телесной деструкции – как к главному динамическому фактору, который объясняет их различные защитные структуры от кастрационной тревоги.
Шассге-Смиржель (1984b) рассматривает перверсии у пациентов с пограничной патологией как соединение доэдиповой агрессии с эдипово-обусловленной кастрационной тревогой. Доэдипова агрессия путем проекции усиливает кастрационную тревогу эдипова происхождения. Шассге-Смиржель особо указала на регрессию к анальной сексуальности как лежащую в основе бессознательного отрицания различий между поколениями и полами, защитной идеализации перверсий, обесценивания генитального акта и общей деградированности объектных отношений.
Принадлежащие Шассге-Смиржель (1970, 1984b), a также Брауншвейгу и Фейну (1971) описания развития эдиповой ситуации у мальчиков и у девочек дают более специфические объяснения различий в характере фантазий при мужском и женском мазохизме. Для мужчины доминирование со стороны могущественной женщины воплощает фантазии маленького мальчика об отношениях с могущественной и подавляющей матерью, одновременно служа искуплению вины за эдипово преступление и нарциссическую фантазию о том, что его маленький пенис столь же способен удовлетворить мать, что и пенис отца. Трансвеститные фантазии и проявления в мужском мазохизме – типичный “феминный мазохизм” у мужчин – одновременно символизируют и отрицают кастрационную тревогу. У женщин бессознательная фантазия о предпочтении в качестве сексуального объекта могущественным, дистанцированным, потенциально угрожающим и в то же время соблазняющим отцом соединяется с искуплением вины благодаря принуждению, сексуальному унижению и оставлению. У обоих полов мазохистические сценарии акцентируют дразнящий, провокативный характер фрустрирующих и стимулирующих сексуальных взаимодействий – базовую динамику сексуального возбуждения, восходящую к эротическому качеству отношений мать-младенец (Брауншвейг и Фейн, 1971, 1975). Этот аспект поддразнивания может проявляться непосредственно в отношениях к женщинам согласно мужским мазохистическим сценариям. Мазохистические сценарии женщин, связанные с образом отца, могут также нести отпечаток мазохистических отношений с матерью.
Если мазохизм как сексуальная перверсия больше присущ мужчинам, в отношении морального мазохизма не обнаружено такого перевеса в ту или иную сторону. Причины могут заключаться в психодинамических и социальных факторах. Мне кажется разумным предположение о том, что патерналистская культура стимулирует характерологический мазохизм у женщин и садистические компоненты сексуальности у мужчин, толкая, таким образом, к сексуализации мазохизма у мужчин, но укрепляя его трансформацию в характерологические паттерны у женщин. Как отмечено феминистски настроенными авторами (Томпсон, 1942; Митчелл, 1974; Бенджамин, 1986) по поводу отношений подчинения, важно отличать объективное угнетение от бессознательного удовольствия, хотя один фактор может дополнять другой. Объективный гнет может деформировать паттерны получения удовольствия. Культурные установки могут, например, усиливать садистические паттерны у женщин с маскулинной идентификацией: культурные стереотипы доступны для использования в тендерных фантазиях. К тому же идеология может быть утилизирована для рационализации бессознательных истоков структуры характера.
Клинические характеристики депрессивно-мазохистической личности (Кернберг, 1992) могут быть обнаружены как у мужчин, так и у женщин, но обычно они стабильно проявляются в разных жизненных ситуациях. По моим наблюдениям, мазохистические любовные отношения встречаются чаще у женщин, чем у мужчин, но мазохистическое подчинение в рабочих отношениях, возможно, чаще встречается у мужчин. Я думаю, что терапевты-мужчины могут зачастую недооценивать степень отыгрывания мазохистических паттернов подчиненного поведения у мужчин на работе. Опять же, следует различать объективно присутствующую дискриминацию женщин в профессиональном отношении и широко распространенную культурно-адаптивную подчиненность мужчин авторитету и власти. Следует добавить, что если глубоко исследовать позиции мужчин в любовных отношениях, то за социально-адаптивным “садистическим” фасадом начнут вырисовываться значительные бессознательные мазохистические компоненты. Исследование отношения женщин к учебе и работе также вскрывает существенные мазохистические элементы, такие, например, как преждевременный отказ от конкуренции и игнорирование возможностей продвижения в карьере.
В ранней психоаналитической литературе – возможно, лучшим примером которой может служить работа Дойча “Психология женщин” (1944—45 гг.), – подчеркивалась более высокая предрасположенность женщин к мазохизму, связываемая с биологическими факторами (такими, как менструации), психологически выраженными в бессознательном допущении кастрации, находящем подтверждение также в болезненности родов. Согласно этим источникам, имеется тесная связь между женственностью и пассивностью и недоразвитием определенных характеристик женского Супер-Эго. Эти ранние взгляды с тех пор получили резко отрицательную оценку (Столлер, 1968; Шассге-Смиржель, 1970; Митчелл, 1974; Шафер, 1974; Блюм, 1976; Шодороу, 1978; Персон, 1983). На повестке дня все еще стоит задача отслеживания влияния на формирование морального мазохизма культурных стереотипов, адаптации к специфическим социальным и культурным проблемам, идеологических обязательств, бессознательной динамики и биологических предрасположенностей.

ЛЮБОВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ ПРИ МАЗОХИЗМЕ

У женщин с депрессивно-мазохистической личностной организацией мазохистические любовные отношения нередко составляют доминирующую психопатологию. Довольно часто бывает так, что пережитая в подростковом или юношеском возрасте влюбленность в идеализируемого, недоступного, фрустрирующего или глубоко разочаровывающего мужчину накладывает отпечаток на будущую любовную жизнь женщины. Влюбленность в “недоступного” мужчину может приводить либо к романтическим встречам в бесперспективных ситуациях, завершающихся разочарованием, либо к питаемым в течение многих лет романтическим фантазиям о том, что могло бы быть. Влюбленность в недоступного мужчину вообще можно считать нормальным проявлением реактивации эдиповых конфликтов в юности, но для отношений, о которых здесь идет речь, характерно сохранение и в особенности усиление переживания любви именно после того, как выясняется ее безнадежность. В последующих отношениях у этих женщин не наблюдается характерного для нормального развития постепенного преодоления идеализации недоступных мужчин и более реалистичного выбора объектов. Фиксация на травме вынуждает их бесконечно воспроизводить один и тот же опыт.
У женщины с мазохистической психопатологией проявления сексуальных страхов и запретов могут чередоваться с импульсивными сексуальными контактами при неприятных или даже опасных обстоятельствах. Примером может служить пациентка, воспитанная в условиях пуританского и карательного отношения к любому сексуальному опыту и имевшая романы с несколькими мужчинами, в которых она неизменно противилась любой сексуальной близости. Ее первый сексуальный контакт произошел с мужчиной, которого она знала всего одну ночь; его агрессивная и даже потенциально угрожающая манера поведения оказала на нее мощное соблазняющее воздействие.
Мазохистические женщины с хорошо интегрированными функциями Супер-Эго и невротической личностной организацией в начале своей сексуальной жизни могут испытывать некоторую сексуальную скованность, а затем, порой случайно, им доводится пережить в сексуальном взаимодействии опыт, связанный с особенной болезненностью, унизительностью или подчиненностью, вокруг которого и формируется сексуальная перверсия. Например, когда во время сексуального акта одной пациентки с депрессивно-мазохистической личностной структурой ее любовник, игриво демонстрируя ей свое доминирование, так сильно вывернул ее руку, что боль стала невыносимой, она впервые испытала оргазм при сексуальном акте. Этот опыт положил начало паттерну мазохистических сексуальных отношений: для максимального возбуждения и оргазма ее руки должны были быть скручены за спиной.
И в этом случае имеет место отклонение от нормальной интеграции садомазохистических фантазий и переживаний. Ранний травматический сексуальный опыт может дать начало мазохистическим фантазиям, сопровождающим и стимулирующим сексуальный акт при условии удовлетворяющих любовных отношений и сексуальных взаимодействий. В особенности устойчивы бывают мастурбационные фантазии, что равносильно замкнутому в себе мазохистическому сценарию, порожденному ранней подростковой инициацией в сексуальную жизнь. Дамские романы, эти ориентированные на женщин продукты массовой культуры (столь не похожие на стандартные порнографические романы для мужчин), обычно повествуют об отношениях неопытной молодой женщины со знаменитым, неприступным, непостоянным, привлекательным, но опасным или угрожающим мужчиной, зачастую пользующимся дурной славой. Вопреки всему, после многочисленных разочарований и неудач, после опасностей соперничества с другими, могущественными женщинами, героиня в конце концов оказывается в объятиях этого великого мужчины (чьи положительные качества к тому моменту восстановлены в правах) и теряет сознание на его руках.
Типично мужские фантазии и переживания ранней юности типа “мадонна-проститутка” под влиянием мазохистической психопатологии непомерно разрастаются. Обычно “невозможная любовь” включает в себя крайнюю идеализацию любимой женщины – доступной или недоступной, и связанный с этим запрет препятствует установлению отношений, в то время как сексуальная активность мужчины ограничена мастурбационными фантазиями отношений или самими сексуальными отношениями с обесцененными женщинами, которые могут включать черты садизма, но при этом переживаются как фрустрирующие, постыдные или унизительные. Идеализация сопровождается скованностью, недостатком напора, бессознательной тенденцией оставлять поле боя сопернику или провоцировать обстоятельства, заранее гарантирующие неуспех.
Как у женщин, так и у мужчин безответное чувство усиливает любовь, вместо того что бы ослаблять ее, как положено при нормальной печали. У мазохистических мужчин и женщин годами можно наблюдать обыкновение влюбляться в “невозможных” людей, чрезмерно подчиняться идеализированному партнеру и именно этой подчиненностью бессознательно подрывать отношения, одновременно отрицая возможность других, более удовлетворяющих отношений.
То, что для женщин более, чем для мужчин, характерны длинные цепочки неудачных романов, часто объясняется ссылками на культурное давление, которое подкрепляет и даже провоцирует и поощряет поведение женщин, заведомо обрекающее их на неудачи, а также на ограничения, вызванные экономической эксплуатацией женщин, нежеланными беременностями и культурным одобрением садистического поведения у мужчин. Все это действительно мощные воздействующие факторы, однако не следует упускать из виду, что у женщин раньше, чем у мужчин, формируется способность устанавливать глубокие объектные отношения в контексте сексуального взаимодействия – способность, которая берет начало в переключении маленькой девочки с матери на отца как объект в начале эдипова периода, когда маленький мальчик, напротив, сохраняет устойчивую привязанность к первоначальному объекту. Женщины раньше мужчин обретают способность быть преданными в любви, и их мазохистические привязанности могут усиливаться от одной к другой.
Четкие ранние отличия в психосексуальном развитии мальчиков и девочек сглаживаются во взрослой жизни. Вероятно, наибольшие различия между мужчинами и женщинами имеют место в поздний юношеский и ранний взрослый периоды, когда женщины должны ассимилировать новое сознание менструации, вынашивания ребенка и материнства, в то время как мужчины – прийти к принятию своей мощной амбивалентности по отношению к матери, неизменному первичному любовному объекту. В любовных отношениях пациентов после тридцати и сорока лет по сравнению с теми, кому еще нет тридцати, лучше видны отличия ситуации мазохистической патологии характера и обычных жизненных перипетий.
Врач, влюбленный в свою красивую и творческую жену-художницу, поощрял ее дружбу с другими художниками (мужского пола), погружаясь в свою профессиональную деятельность настолько, что эмоциональные нужды жены оказывались все более и более фрустрированы. Когда же она оставила его ради одного из своих друзей-художников, он впал в тяжелую депрессию и был готов сквозь пальцы смотреть на ее романы с другими мужчинами. Аналитическое исследование обнаружило, что неразрешенное чувство вины по поводу сильного соперничества с эдиповым отцом и связанное с этим желание гомосексуально подчиниться ему, побуждало врача бессознательно толкать жену в объятия других мужчин, при этом идентифицируясь с ней. Он интенсивно идеализировал недоступных женщин, служивших для него репрезентацией матери, которая умерла в его раннем детстве, и бессознательно воссоздавал фантазийные отношения с утраченной матерью.
Важно различать преимущественно мазохистические личности с вторичным нарциссическим подкреплением мазохистических моделей и собственно нарциссические личности, промискуитет которых нередко напоминает мазохистические паттерны. Преимущественно нарциссические личности имеют тенденцию идеализировать потенциальных партнеров, когда те кажутся недоступными, и обесценивать их, как только становится ясно, что они доступны; для них представляет огромную трудность терпеть обычные фрустрации и амбивалентности любовных отношений. Мазохистические личности ищут высоко идеализированных, потенциально недоступных партнеров, но они способны к глубоким объектным отношениям, особенно с фрустрирующими и садистическими партнерами. Однако в клинической реальности сложные комбинации затрудняют проведение этой прогностически важной дифференциации на этапе первичного сбора данных (Купер 1988). Когда в процессе психоаналитической терапии нарциссических личностей приходит конец их патологическому грандиозному Я, то они от неконтролируемого сексуального промискуитета могут переходить к установлению мазохистических любовных отношений; в данном случае состояние мазохистической преданности по сравнению с прежней изоляцией может восприниматься как облегчение.
До сих пор я говорил об индивидуальных мазохистических паттернах. Бессознательный сговор партнеров может превратить удовлетворительные отношения в кошмарный сон. Чаще всего происходит так, что взаимная проекция требований и запретов садистического Супер-Эго подкрепляется взаимно провоцирующим вину поведением партнеров, идентифицировавшихся с собственными интроектами садистического Супер-Эго. Один или оба партнера часто имеют хроническую тенденцию подчиняться невыполнимым требованиям другого, обусловленную иррациональной виной, а затем восставать против этих требований с потенциальным ущербом для самих себя.
Несколько зависимый мужчина был женат на женщине с тяжелым депрессивно-мазохистическим личностным расстройством и характерологической депрессией. Ей ничего не стоило начать переживать, что ее не уважают собственный муж, друзья, родственники, а он приспосабливался к ней, пытаясь убеждать друзей и родственников быть особенно тактичными по отношению к ней. В то время как окружающие считали его подкаблучником, сам он винил себя за то, что считал своей неспособностью сделать более приемлемой жизнь своей одаренной и чрезмерно впечатлительной жены. Она же использовала его мотивируемое чувством вины поведение для того, чтобы укрепляться в своем убеждении, что он плохо с ней обращается, и полагала, что злая судьба обрекла ее жить с настоящим бесчувственным чудовищем. Проекция на него своего бессознательного чувства вины временно облегчала ее депрессию. Однако то, что он принимал ее обвинения, служило для нее дополнительным подтверждением ее оскорбленных чувств и питало дальнейшую депрессию. Эта женщина отыгрывала эдипово подчинение по отношению к садистической, провоцирующей вину матери, при этом бессознательно надеясь на спасение могущественным хорошим отцом; примирительное же поведение мужа еще более усиливало ее подчиненность матери.
Мужчина с давним паттерном неудачника на работе и паранояльной позицией по отношению к власти, авторитетам и начальству – как он считал, источнику его проблем – был женат на сильной, опекающей женщине, которая пожертвовала карьерой, чтобы посвятить себя мужу, чьими достижениями она чрезвычайно восхищалась. Дома он находил безопасное убежище от реальных и воображаемых нападок на работе, а она удовлетворяла свою потребность быть опекающей и дающей. С годами, однако, она не могла не заметить, что муж вносит собственный вклад в трудности, которые он испытывает. Боясь своего раздражения его поведением на работе и чувствуя себя виноватой в несоответствии своему представлению об идеальной жене, она становилась еще более заботливой, при этом все более замыкаясь социально. Он, в свою очередь, становился все более зависимым от нее, находя подтверждение своему, убеждению, что мир несправедлив. Он начал злиться на свою возраставшую зависимость, но ему трудно было признаться в этой злости даже самому себе – настолько он боялся лишиться единственной поддержки. Ее чувство вины по поводу собственной неадекватности и его страх дать выход своей фрустрации постепенно нарастали. Жена, пытаясь справиться с усиливающейся тревогой, начала злоупотреблять лекарственными препаратами, и это в конце концов привело их в терапию.
Еще один распространенный стереотип – то, что можно назвать “мазохистическими сделками”: индивид или пара бессознательно жертвует важной жизненной сферой ради успеха и удовлетворения во всех остальных. Эта игра в русскую рулетку с судьбой, приводящая к вовлечению в угрожающие ситуации, в которых могут быть разрушены фундаментальные жизненные ожидания, – еще одна форма отыгрывания глубинных мазохистических потребностей.
В русскую рулетку можно играть и нападая на любимого человека и таким образом провоцируя отрицание со стороны объекта любви, при этом надеясь, что любовь все же победит. Интеллигентная, напряженно работающая, творческая, привлекательная женщина была замужем за человеком с аналогичными качествами. Ее муж – пробивающий свою дорогу молодой профессионал с неразрешенными проблемами отношения к власти, с тенденцией бросать вызов тем, кого воспринимал как доминирующие отцовские фигуры и “прятаться под крылом” сильных, опекающих женщин. Он был сыном преуспевающего, вызывавшего восхищение, но эмоционально недоступного отца, с которым он, по своему бессознательному ощущению, не мог конкурировать. Его жена была дочерью доминантной, деспотичной, склонной к ипохондрии, глубоко неудовлетворенной женщины, обращавшейся с мужем как с рабом и бесцеремонно вмешивавшейся в жизнь всех своих уже обзаведшихся собственными семьями детей; пациентка бессознательно воспроизводила подобное поведение в отношениях с собственным мужем.
Она критиковала его за “чрезмерную” преданность работе и недостаточное внимание к ее нуждам; он реагировал на ее критику то мотивированным виной поведением, то длительными отлучками из дома, воспроизводящими недоступность его отца. Она бессознательно воссоздавала атмосферу напряжения и хаоса, присущую ее родительскому дому, а он, бессознательно чувствуя себя потерпевшим поражение, поскольку не мог конкурировать с успешным отцом, вел себя бессознательно покорным образом. Терапевтическое вмешательство произошло как раз перед опасным срывом в их отношениях, который, по сути, должен был соответствовать мазохистическому подчинению женщины ее собственной интернализированной матери и символически подтверждать его эдипово поражение.
Идеологическая рационализация мазохистических выборов имеет важную функцию “увековечивания” садомазохистических отношений. Моральное самоутверждение или даже чувство превосходства, обусловленное сохранением отношений с садистическим, но “стоящим ниже” партнером, например, супругом с алкогольной зависимостью или принадлежащим к гонимому меньшинству, либо рационализацией сохранения нестерпимых отношений “ради детей”, может быть вкладом в защитную систему. Эту ситуацию необходимо дифференцировать от ситуации объективных социальных или экономических ограничений, не позволяющих супругу, с которым плохо обращаются, ликвидировать непереносимые отношения.
Использование детей для оправдания сохранения выраженно мазохистических отношений – ситуация, аналогичная откладыванию беременности до тех пор, когда она становится невозможной уже по биологическим причинам. Эта последняя ситуация служит значимым центром, вокруг которого концентрируются многие мазохистические паттерны. Женщина, которой удавалось бессознательно рационализировать отсрочку замужества и рождения ребенка до достижения почти пятидесяти лет, может впоследствии сформировать вторичную идеологическую систему, согласно которой то, что она не может иметь ребенка, оправдывает ее “несчастность” на всю оставшуюся жизнь.
Формирование совместной системы ценностей, цементирующей союз партнеров и обеспечивающей им свободу от конвенциональных культурных установок, может быть наполнено идеологическими схемами, рационализирующими мазохистическое развитие их отношений. И традиционный конвенциональный взгляд на задачи женщин как ограниченные “детьми, церковью и кухней”, и идеология освобождения женщин в равной мере могут быть поставлены на службу мазохистическим тенденциям. Женщина может, например, отвергнуть стереотипы женственности и вместе с ними – уход за своей внешностью, или может с бессознательно пораженческой целью рационализировать враждебную провокативность по отношению к мужчинам. Реальный прошлый опыт пребывания в роли жертвы – например, физического насилия или инцеста – на поверхностном уровне нередко обусловливает ощущение неких своих прав, а на более глубоком – идентификацию с агрессором, интернализованным в Супер-Эго, в результате чего ситуация дурного обращения воссоздается снова и снова, и позиция жертвы становится постоянной.

ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕНОСА

Среди множества способов раскрытия мазохистической патологии в процессе аналитической терапии существуют распространенные варианты ее развертывания в переносе, описанные ниже. Ранняя идеализация аналитика может быть характерна для пациента, фокусирующегося на внешнем, плохом, преследующем объекте, с последующей неспособностью покинуть этот плохой объект или противостоять ему. Типичной является ситуация мужчины, вовлеченного в отношения с женщиной, которую он описывает как хронически фрустрирующую, обесценивающую, провоцирующую, эксгибиционистичную, но которую он не в состоянии оставить, несмотря на очевидные бессознательные корни подобного положения дел. Опыт показывает, что такой пациент рано или поздно начинает сетовать на неспособность аналитика помочь ему или принимается обвинять его в попытках разрушить потенциально хорошие отношения! Таким образом, идеализированный аналитик превращается в преследующий объект.
Интерпретация такого развития переноса может обнажить значительную мазохистическую патологию, вскрывая бессознательную потребность пациента трансформировать потенциально полезные отношения в плохие по той причине, что для него нестерпимо быть объектом помощи. Это отражает бессознательное чувство вины и мазохистические истоки смещения ненависти от считающегося “абсолютно плохим” объекта на “абсолютно хороший”. Часто на более глубинном уровне такой перенос позволяет исследовать мстительную агрессию по отношению к прошлому “абсолютно хорошему” объекту, в котором пациент нуждался, но который его фрустрировал. Другие черты этого переноса – бессознательная идентификация с агрессором, о которой свидетельствует защита пациентом прошлых объектных отношений, и тайная удовлетворенность чувством морального превосходства, которое доставляет позиция страдающей жертвы.
Негативные терапевтические реакции, обусловленные бессознательным чувством вины, типичны при терапии пациентов с тяжелым мазохизмом. Например, одна пациентка воспринимала меня как критичного, нетерпеливого и властного именно тогда, когда находилась под угрозой действия собственных пораженческих паттернов поведения, а я пытался интерпретировать ее соблазн разрушить возникшие перед ней перспективные возможности, будучи озабочен саморазрушительными процессами, порождаемыми ею в собственной жизни. Та же самая пациентка воспринимала меня как теплого и понимающего человека, когда она ссылалась на свое саморазрушительное поведение, а я воздерживался от интерпретаций. В конце концов я смог прояснить и интерпретировать ее бессознательные усилия создать такую ситуацию в переносе, когда бы она рассказывала мне об ужасных событиях в своей жизни, а я тепло и эмпатично ее слушал, не будучи в состоянии помочь, таким образом вступая в скрытый сговор с ее саморазрушительностью. При попытке же помочь ей она бы незамедлительно восприняла меня как атакующего врага. В переносе она бессознательно пыталась трансформировать меня в завистливый и садистический материнский интроект.
Некоторые мазохистические пациенты способны порождать в аналитике яркие фантазии спасения, “соблазняя” его на попытки помочь им только для того, чтобы продемонстрировать, насколько неправильна или бесполезна эта помощь. Как уже упоминалось в главе 8, такие попытки соблазнения могут сексуализироваться и в контрперносе отражаться как фантазии спасения, имеющие мощный эротический компонент.
Пациенты с мазохистической личностной организацией могут неявно отказываться предоставлять полную информацию о собственном вкладе в свои трудности, защищая таким образом свое мазохистическое отреагирование. В этом случае аналитик также оказывается в позиции, когда он воспринимается пациентом как симпатизирующий ему, до тех пор, пока не пытается объективно оценить ситуацию, – тогда его тут же гневно обвиняют в переходе на сторону врага. Важно донести до пациента в интерпретации тот факт, что он бессознательно ставит аналитика в положение, когда тот обречен фрустрировать его нужды.
Некоторые мазохистические пациенты настаивают на том, что им становится хуже, что терапия вредит им, но в то же время они отказываются рассмотреть возможность того, что аналитик действительно не в состоянии помочь им, и разумно было бы обратиться за посторонней консультацией или подыскать другого терапевта. Некоторые из таких пациентов упорно твердят, что они согласны на “этого терапевта или никакого”, только на эту терапию или на самоубийство, ясно обнаруживая свою фиксацию на текущем терапевтическом опыте как вредной, хронически травматической ситуации – фиксацию на “абсолютно плохом” внутреннем объекте, спроецированном на аналитика. В контрпереносе аналитик может чувствовать стремление прекратить терапию данного пациента; поэтому крайне важно, чтобы это контртрансферентное желание вылилось в систематический анализ поведения пациента в переносе, направленного на провоцирование аналитика.
При работе с пациентами с организованной мазохистической перверсией одной из ранних задач терапии является анализ защитных аспектов идеализации ими своего сексуального мазохизма. В бессознательном значении перверсии и ее отражения в переносе мы нередко обнаруживаем псевдоидеализацию как сексуального мазохизма, так и аналитика. Такая псевдоидеализиция на бессознательном уровне отражает замещение генитального пениса анальным, фекальным пенисом, регрессию из эдипова мира объектных отношений в анальный и соответствующий “как бы” (as it) оттенок переноса, обусловленный отрицанием эдиповых конфликтов, описанным Шассге-Смиржель (1948б; 1991). В данной ситуации особое внимание следует обратить на “как бы” аспекты ассоциативного материала и переноса – динамику, в особенности прослеживающуюся у мужчин. У женщин за мазохистическими фантазиями изнасилования мужчинами-садистами мы часто обнаруживаем неосознаваемый образ вторгающейся, фаллической матери. Неудивительно, что женщины с мазохистической личностной организацией склонны поддаваться соблазну вступить в деструктивные сексуальные отношения с неэтичными терапевтами, что еще более осложняет их терапию у последующих терапевтов. Женщины с нарциссической личностной организацией могут стремиться к соблазнению терапевта как свидетельству окончательного триумфа над ним.
Чувство близости, даже слияния, при взаимодействии с объективно опасным, садистическим объектом в контексте садомазохистического сценария как существенного аспекта сексуальных взаимодействий обычно указывает на тяжелую доэдипову травматизацию и фиксацию на необходимом, но травмирующем объекте. Пациенты с подобной динамикой развивают сильный, относительно мало эротизированный садомазохистический перенос, в противоположность пациентам со значительной эротизацией переноса, чьи садомазохистические фантазии отражают бессознательную реактивацию первичной сцены, соответствующей продвинутой эдиповой стадии. Фантазийная идентификация с обоими родителями в сексуальном акте и мазохистическое искупление вины, связанной с эдиповым триумфом, может соединяться с нарциссической фантазией двуполости, когда нет нужды вступать в пугающие зависимые отношения с каким-либо объектом. Это весьма распространенная динамика у нарциссических пациентов.
В более ранней работе (1992) я сообщал о своем опыте психоаналитической терапии некоторых пациентов с тяжелым садомазохистическим переносом, которые, казалось, отвергали любые попытки интерпретации в течение многих месяцев. Основной чертой их переноса были постоянные обвинения меня в якобы разочаровывающем, агрессивном, вторгающемся, холодном или обесценивающем поведении по отношению к ним, при отсутствии какой-либо возможности прояснить фантастический или преувеличенный характер этих претензий. Это является выражением тяжелой регрессии в переносе у непограничных или непсихотических в обычной ситуации пациентов. После кропотливого изучения каждого случая, который, в восприятии пациента, оправдывал подобные обвинения, я по-прежнему не в состоянии был что-либо доказать, прежде всего потому, что с очевидностью невозможно было связать эти переживания с их предшественниками в прошлом. Тогда я решил конфронтировать пациентов со своим полным несогласием с их мнением о моем дурном обращении с ними. Одновременно я подчеркивал, что моим намерением было не убедить их в правильности моей позиции, а выявить несовместимость нашего восприятия реальности в определенных точках, чтобы сделать ее объектом аналитического исследования. Такой подход позволил мне постепенно обозначить то, что можно назвать истинной потерей чувства реальности в переносе, “психотическим ядром” переноса, и возвести эту несовместимость наших реальностей к ее генетическим предшественникам. Разумеется, такой путь требует от аналитика в критические моменты терапии тщательного отслеживания своей позиции в контрпереносе.