Франц фон М. Толкование волшебных сказок

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 7. Тень, анима и анимус в волшебных сказках

Хотя почти все в волшебных сказках в конечном счете вращается вокруг символа Самости (или «упорядочивает» с его помощью), во многих из них также можно обнаружить мотивы, заставляющие нас вспомнить о таких понятиях Юнга, как тень, анимус и анима. В дальнейшем я дам интерпретацию образцов каждого из этих мотивов. Но прежде чем перейти к этому, нам еще раз необходимо осознать, что мы имеем дело не с личными, индивидуальными аспектами человеческой психики, а с лежащими в ее основании объективными безличными субструктурами.

Появление тени

Сама по себе фигура тени отчасти принадлежит личному бессознательному, отчасти — коллективному. В волшебных сказках может проявить себя только коллективный аспект, например тень героя. Эта фигура возникает в качестве героя-тени, более примитивного и инстинктивного, нежели сам герой, но вовсе не обязательно стоящего ниже него в нравственном отношении. В некоторых волшебных сказках герой (или героиня) не имеют спутника-тени, однако имеют в своем психическом облике как положительные, так и отрицательные черты, порой явно демонические. Следовательно, мы должны задать себе вопрос, какие психологические обстоятельства влияют на то, что образ героя расщепляется на светлую фигуру и зловещего компаньона. Подобное разделение часто имеет место в сновидениях в тех случаях, когда сначала появляется не известная сновидцу фигура, и тогда наметившийся раскол указывает, что подступившее содержание только частично приемлемо для сознания.

Осознание чего-либо предполагает выбор, осуществляемый эго. Обычно только какой-нибудь один аспект бессознательного содержания можно осознать за раз, вследствие чего другие аспекты отвергаются сознанием. Поэтому тень героя являет собой тот аспект архетипа, который был отброшен коллективным сознанием.

Несмотря на то что фигура тени в волшебных сказках является архетипической, из характерного для нее поведения можно многое узнать об ассимиляции тени в личностной сфере. В качестве иллюстрации я возьму норвежскую сказку «Принц Кольцо». (В моем распоряжении имеется ее вариант под названием «Снати-Снати» — из составленного Аделиной Риттерхаус сборника народных сказок: «Die Neuislandischen Volksmarchen», Halle, 1902.) Будучи принадлежащей сфере коллективного, эта сказка тем не менее дает нам аналогии для понимания трудностей, связанных с интеграцией тени в индивидуальной сфере, и показывает, какие черты этого процесса являются типичными и всеобщими.

Принц Кольцо

Королевский сын, Ринг (Ring — «Кольцо» — Прим. рус. пер.), возвращаясь как-то с охоты, был зачарован видом стремительно бегущей оленихи, особенно его поразило золотое кольцо, сиявшее вокруг ее рогов. Пустившись за ней в погоню, он отбился от своих спутников и незаметно попал в густой туман, в котором потерял преследуемое животное из виду. Долго королевский сын выбирался из леса, пока наконец не выехал к берегу моря, где увидел женщину, склонившуюся над бочкой. Приблизившись, он увидел на дне бочки золотое кольцо, а женщина, словно угадывая его желание, предложила ему взять его. Когда королевич потянулся к кольцу, то обнаружил, что у бочки обманное дно: чем глубже он засовывал в нее руку, тем дальше оказывалось кольцо. Когда он почти наполовину свесился через край бочки, женщина резко подтолкнула его внутрь, быстро задраила крышку и покатила бочку к набегавшей волне прибоя. Отхлынувшая волна унесла бочку с королевичем далеко в море. Прошло много времени, прежде чем бочку прибило к берегу, и королевич, выбравшись из своего заточения, обнаружил, что находится на незнакомом острове. Не успел он хорошенько осмотреться вокруг, как огромный великан с любопытством приподнял его высоко воздух и понес к себе домой, чтобы показать своей жене-великанше. Супружеская чета уже немолодых великанов обращалась очень приветливо с королевским сыном и выполняла любое его желание. Великан охотно показал юноше свои сокровища, запретив лишь заходить на кухню. Постепенно королевича стало разбирать любопытство, ему захотелось узнать, что же находится на кухне, и дважды он почти уже был готов переступить ее порог, но что-то его останавливало. На третий раз ему все-таки хватило смелости зайти туда, и он увидел там собаку, повторившую несколько раз человеческим голосом: «Выбери меня, принц Ринг! Выбери меня!»

Спустя некоторое время великаны, предчувствуя близкую смерть, сказали Рингу, что они собираются оставить этот мир и предлагают ему выбрать себе что-нибудь из их сокровищ. Королевичу вспомнилась настойчивая просьба собаки, и он попросил подарить ему то, что находится на кухне. Великанам не очень понравился его выбор, но в конце концов они согласились. Собака, которую звали Снати-Снати, узнав, что теперь она будет с Рингом, прыгала от радости как безумная, так что принц был даже немного напуган.

Вскоре принц и собака предприняли путешествие в королевство, находящееся на материке, и Снати-Снати научил Ринга попросить у короля небольшую комнату во дворце, где бы они могли вдвоем провести зиму в качестве гостей. Король радушно принял принца, но лицо Раудера, королевского министра, потемнело при этом от ревности. Он вынудил короля устроить состязание между ним и новым гостем в рубке деревьев: сильнейшим в этом состязании станет тот, кто сможет расчистить больше места в лесу за один день. Снати-Снати настоял на том, чтобы Ринг взял два топора, и наутро вместе с принцем приступил к выполнению трудного задания. К вечеру Снати-Снати срубил почти вдвое больше деревьев, чем министр. Тогда, подстрекаемый министром, король приказал Рингу убить двух диких быков в лесу и вернуться с их шкурами и рогами. Во время схватки с быками принц был сбит с ног, но снова к нему на помощь пришел СнатиСнати и растерзал быков. Затем он снял с них шкуры и рога и отнес в королевский замок, а Рингу были возданы почести за совершенный подвиг. После этого Ринг получил задание вернуть королю три самые ценные вещи, оказавшиеся к тому времени захваченными семьей великанов с соседней горы: золоченый наряд, позолоченную шахматную доску и слиток чистого золота. Если бы ему удалось отобрать их у великанов, он смог бы взять в жены королевскую дочь.

Взяв с собой большой мешок соли, Ринг начал карабкаться, держась за хвост собаки, по уступам скалистой горы. Когда он с трудом достиг вершины, то обнаружил там пещеру. Заглянув в ее отверстие, он разглядел в полумраке фигуры четырех великанов, спящих вокруг костра, над которым висел котел с варившейся овсяной кашей. Долго не раздумывая, Ринг вывалил соль в котел. Когда великаны проснулись, то с жадностью накинулись на еду, но не успела великанша-мать проглотить ее пару раз, как заревела, почувствовав непереносимую жажду, и взмолилась, чтобы дочь принесла ей воды. Дочь согласилась, однако с условием, что она получит за это золотой слиток. После ужасной сцены великанша-мать отдала ей золото. Когда дочь не вернулась, старуха послала за водой своего сына, который сначала выпросил у нее золоченый наряд, а затем, подобно сестре, как в воду канул. К той же уловке прибегнул муж: великанши, взявший с собой позолоченную шахматную доску, правда, через некоторое время он снова, подобно приведению, появился в пещере, и с ним пришлось окончательно расправиться. После этого принц и Снати-Снати встретились лицом к лицу с ужасной великаншей, которая была к тому же и колдуньей, причем, как объяснил Снати-Снати, любое оружие было бессильно против нее; ее можно было убить только с помощью овсяной каши и раскаленного докрасна железа. Когда ведьма увидела собаку у входа в пещеру, то злобно проворчала: «А-а, вот кто погубил мою семью — ты и принц Ринг!» Они сразились в отчаянной схватке, и ведьма нашла в ней свою смерть. Предав огню трупы великанов, Ринг и Снати-Снати вернулись с сокровищами во дворец, где принц был тут же помолвлен с дочерью короля.

Вечером накануне свадьбы собака уговорила принца поменяться с ней ночью местами — так, чтобы она спала в постели принца, а он спал на полу. Ночью Раудер, задумавший убить принца, тайком проник в спальню с обнаженным мечом в руках и приблизился к постели принца. Но стоило ему взмахнуть мечом, как Снати-Снати подпрыгнул и откусил ему правую руку. Утром на приеме у короля Раудер обвинил Ринга в том, что тот безо всякой причины напал на него и отрубил ему руку. В ответ Ринг предъявил отрубленную руку, все так же крепко сжимавшую в руке меч, и король, при виде такой несомненной улики, приказал повесить своего министра.

Ринг женился на принцессе, и во время брачной ночи Снати-Снати было позволено лежать в изножье кровати. Ночью он вновь обрел свой настоящий облик — королевского сына, тоже по имени Ринг, которого его мачеха с помощью чар превратила в пса, а избавиться от заклятья он мог только в том случае, если проведет ночь в изножье кровати королевского сына. Олениха с золотым кольцом вокруг, рогов, женщина на морском берегу и, наконец, страшная великанша-колдунья представляли собой на самом деле различные личины его мачехи, которая во что бы то ни стало хотела помешать его спасению.

Пересказанную мною сказку открывает образ охотящегося принца. Героями многих волшебных сказок — фактически их большей части — являются члены королевского семейства; в остальных волшебных сказках герои — обыкновенные люди, вроде бедных крестьян, мельников, беглых солдат и т. п. Однако в нашей сказке центральная фигура представляет собой будущего короля, то есть тот, пока еще бессознательный элемент, который способен стать новой коллективной доминантой и от которого зависит сделать возможным более глубокое понимание Самости.

Принц преследует самку оленя, которая несет на своих рогах золотое кольцо. Греческой параллелью этому образу является керинейская лань с золотыми рогами, священное животное Артемиды, которую Геракл преследовал в течение года, но убивать которую не имел права. Другие параллели можно найти в работе Карла Пшмадта «...» (Carl Pschmadt «Die Sage von der verfolgten Hinde», Diss. Greifswald, 1911). В одной из версий этого мифа Геракл в конце концов находит лань в саду Гесперид, среди яблоневых деревьев, плоды которых даруют вечную молодость. Артимида, прославленная охотница, сама нередко превращается в мифах в олениху; иными словами, охотник и преследуемое им животное втайне тождественны.

Лань часто указывает путь или находит наиболее удобное место для переправы через реку. С другой стороны, она иногда заманивает героя туда, где его ждет беда или даже смерть, приводя его к пропасти, увлекая за собой в море или в болото. Она может также вскармливать молоком сироту или покинутого родителями ребенка. Олень-самец зачастую несет между своими рогами кольцо или драгоценный крест, наконец, у него просто могут быть золотые рога. (Изображая именно самку оленя, причем с рогами, которых у самок не бывает, наша волшебная сказка подчеркивает, что олень перед нами женского пола — а это мотив анимы — и одновременно наделяет ее мужской чертой в виде рогов, как бы подразумевая, что этот олень — существо гермофродитное, соединяющее в себе элементы анимы и тени.) В одном средневековом тексте объясняется, что когда олень-самец чувствует приближение старости, то он сначала проглатывает змею, а затем жадно пьет воду, чтобы змея захлебнулась у него в желудке; но в то же самое время змея отравляет его своим ядом, и самец, чтобы очиститься от него, должен сбросить свои рога. Если яд удален, у него могут вырасти новые рога. «Следовательно,— заключает отец Церкви,— олень-самец знает секрет самообновления; он сбрасывает свои рога, а нам тем же образом следует научиться "отбрасывать" свою гордыню». Сбрасывание рогов служит, по-видимому, природной основой всех мифологических трансформаций, приписываемых оленю в фольклоре. В средневековой медицине, например, существовало мнение, что косточка от сердца оленя помогает при сердечных заболеваниях.

Подводя итог, можно сказать, что олень символизирует собой бессознательный фактор, который показывает путь, ведущий к решающему событию: либо к омоложению (т. е. радикальной перемене в личности или в отношении к любимому человеку), либо к посещению потустороннего мира (например, сада Гесперид), либо даже к смерти. Кроме того, олень выступает в качестве носителя света и символов мандалы (круга и креста). Подобно Меркурию или Гермесу, олень, по-видимому, является типичным психопомпом — проводником в бессознательное. Выполняя роль своеобразного моста к более глубинным пластам психического, он выражает собой некое бессознательное содержание, которое притягивает к себе сознание и ведет его к новому знанию и новым открытиям. Символизируя инстинктивную мудрость, присущую человеческой природе, олень производит своим внешним видом чарующее действие на людей и являет собой тот неизвестный психический фактор, который наделяет сновидение смыслом. Связанный со смертью аспект, который присущ оленю, дает о себе знать, когда сознание занимает по отношению к этому неизвестному фактору отрицательную установку; такая установка вынуждает бессознательное проявляться своей разрушительной стороной.

В нашей сказке олениха несет на своих рогах кольцо (ring), и сына короля тоже зовут Ринг, благодаря чему мы догадываемся, что олень выражает существенный компонент натуры самого принца, а именно — незатронутую цивилизацией инстинктивную часть его души. Она предстает в качестве взаимодополняющей по отношению к той психической сущности, антропоморфный аспект которой являет собой принц. В начале сказки перед нами не имеющий достаточно определенной цели охотник, то есть человек, который еще не нашел своей индивидуальной формы самореализации. Внутренне незавершенный, он олицетворяет всего лишь возможность самоосознания, и поэтому ему необходимо найти собственную противоположность — примерно таким же образом, каким олень в вышеприведенной аллегории проглатывает и интегрирует свою противоположность в виде змеи (в некоторых вариантах сказки — в виде жабы). Отсюда можно заключить, что олень обладает секретом обновления принца и обретения им завершенности, символизируемой золотым кольцом.

Принц охотится в дремучем лесу (который является одни из символов бессознательной сферы) и теряет дорогу в тумане, настолько густом, что его глаза бессильны различить что-либо вокруг. Потеря в тумане своих спутников подразумевает изоляцию и одиночество — типичных спутников путешествия в бессознательное. Центр интересов индивида переместился от внешнего мира к внутреннему, однако внутренний мир по-прежнему непостижим. На этой стадии бессознательное ставит в тупик и кажется бессмысленным.

Олениха выводит принца к берегу моря, где сидит, склонившись над бочкой, некая злая женщина. Зачаровавшая принца вещь, кольцо, было очевидно, скинуто в бочку самкой оленя. Кольцо — символ Самости, особенно в качестве силы, образующей связь между частями целого; оно означает крайне важную для человека завершенность его внутреннего существа, а это — именно то, чего ищет принц. Погнавшись за золотым кольцом и зачарованный красотой оленихи, принц попадает в руки колдуньи, которая, как выясняется позже, не кто иная, как мачеха Снати-Снати. В мужской психологии мачеха является символом бессознательного в его деструктивном аспекте, т. е. символом всего того в бессознательном, что разрушает человеческие планы и засасывает подобно трясине.

Принц погружается в бочку, потянувшись вслед за кольцом. Мачеха быстро закрывает ее и скатывает в море, однако то, что может показаться бедствием, оборачивается для нашего героя удачей, потому что его выбрасывает на остров, где он находит Снати-Снати — своего магического двойника и спутника-помощника. Таким образом, фигура мачехи имеет двойственный характер: с одной стороны, она хочет погубить героя, а с другой — это приводит к реализации потенциальных возможностей его личности. Будучи устрашающей матерью, она олицетворяет естественное сопротивление, блокирующее развитие высшего сознания,— сопротивление, которое мобилизует лучшие качества героя. Другими словами, преследуя героя, она помогает ему. В качестве второй жены короля мачеха, в некотором смысле, является ложной женой, и поскольку она принадлежит к старой системе, представленной в лице короля то должна символизировать собой то тупое, косное бессознательное, которое сопутствует родовым общественным установлениям и всячески сопротивляется тенденции к развитию нового состояния сознания. Тень принца находится в полном подчинении у этого неподатливого, негативно окрашенного бессознательного.

Когда бочку с героем уносит морской волной, то бочка становится сосудом, удерживающим его на морской поверхности, и в этом отношении она выполняет материнскую роль и осуществляет защитную функцию, более того само ее наличие позволяет морским течениям отнести героя в предназначенное место. Однако, если взглянуть на ситуацию, приняв негативную точку зрения, то бочка служит знаком регрессии в материнское чрево и по существу, представляет собой тюрьму, в которой принц изолирован от мира. В этом образе крайнее замешательство вместо с ощущением потерянности и неспособности выбраться наружу, подсказанные уже мотивом густого тумана, усиливаются в высшей степени. С психологической точки зрения ситуацию можно интерпретировать как состояние одержимости архетипом, в данном случае — одержимости архетипом матери. Можно говорить о том, что принц сейчас находится под воздействием чар отрицательного образа матери, то есть матери, которая пытается отрезать его от жизни и поглотить.

Бочка соответствует киту в библейской истории о пророке Ионе, и путешествие в ней принца — это типичное «плавание по ночному морю»; иными словами, это путешествие выражает собой состояние перехода, во время которого герой заключен, как в сосуде, в том, что можно рассматривать как вариант материнского образа. Но значение бочки не исчерпывается тем, что она становится тюрьмой для принца; ведь одновременно она не позволяет ему потонуть. Подобную ситуацию можно сравнивать с проявлением невроза, который стремится изолировать индивидума и таким образом защитить его. Состояние невротического одиночества позитивно, когда оно становится защитой, которая обеспечивает рост новых жизненных возможностей. Его можно рассматривать как своего рода инкубационный период, назначение которого — достижение внутренней завершенности сознающей себя и определенно сформированной личностью, в результате чего она становится более реальна. Таков смысл бочки для принца Ринга.

Так же, как и бочка, остров — еще один символ изоляции. В большинстве случаев на нем расположено волшебное царство, населенное обитателями иного мира, в данном случае — великанами. Острова нередко становятся пристанищем для проекций бессознательной психической сферы; существуют, например, острова мертвых, и в «Одиссее» не отпускающая героя из своих владений нимфа Калипсо («та, что скрывает») и волшебница Кирка — обе живут на островах и, в известном смысле, обе являются богинями смерти. В нашей сказке пребывание на острове не является конечной целью героя, он—всего лишь очередная стадия в процессе перехода. В море бессознательного такой остров представляет собой отколовшуюся часть сознательной психики (как известно, на дне моря острова обычно имеют связь с материком), иначе говоря — автономный комплекс, совершенно отделившийся от эго и обладающий своего рода собственным интеллектом. Магнетически притягивающий и ускользающий, такой комплекс становится подводной скалой в сознании, и может оказывать неуловимое и коварное воздействие.

У неразвитых людей часто встречаются несочетаемые и совершенно обособленные комплексы, которые в известной мере перечеркивают друг друга: например, в принципе несовместимые христианские и языческие представления, которые не осознаются их носителем в качестве противоречащих друг другу. Комплекс создает свое собственное «поле сознания», существующее независимо от изначального поля, где старая точка зрения еще продолжает господствовать, а это значит, что каждое из этих полей становится как бы суверенным островом со своими собственными гаванями и средствами сообщения.

На подобного рода острове, куда и попадает наш герой, обитают великаны. Характерными особенностями великанов являются их огромные размеры и тесная связь с природными явлениями; народная молва, например, говорит, что когда гремит гром, то это великаны играют в шары, или что это разносится стук их гиганских молотов о небесную наковальню; беспорядочные скопления каменных глыб — след от игры великанов в бросание камней, а когда появляется туман, то это означает, что великанши развесили сушиться выстиранное белье. Существуют разные семейства великанов: грозовые великаны, подземные великаны и т. д. В мифологическом плане великаны часто предстают в качестве «древнейших людей», созданных во время творения, расой, которая впоследствии вымерла: «В то время были на земле исполины» (Быт. VI, 4). В некоторых космогониях они изображаются предшественниками человеческих существ, которым не удалось добиться успеха на своем поприще. Например, в «Эдде» рассказывается о великане по имени Сутр, который изображается с мечом, разделяющим противоположные полюса, огонь и лед, а затем — о создании великана Имира из смешения этих противоположностей (потом Имир был зарезан, а из его внутренностей, подобно червям появились гномы). В греческой мифологии великанами являются титаны, восставшие против Зевса и пораженные его молниями. Орфическая традиция говорит, что люди возникли из дыма, поднявшегося от сгоревшей плоти титанов. В другом варианте великаны опьянели, что сделало их высокомерными, и были в наказание за это уничтожены богами; а люди затем наследовали их землю. Таким образом, великаны — это раса сверхъестественных существ, более древняя, чем люди, и только наполовину человеческая. Они воплощают в себе эмоциональные аспекты грубой физической силы, те, которые еще не достигли области человеческого сознания. Великаны обладают чудовищной силой и одновременно славятся своей тупостью. Их легко обмануть, они постоянно становятся жертвами собственных аффектов и поэтому беспомощны, несмотря на всю свою силу. Мощные эмоциональные импульсы, которые они собой символизируют, являются, однако, укорененными в архетипической подпочве, и когда мы оказываемся во власти подобных, сметающих все ограничения, импульсов, то — взвешенные, вне себя от ярости, озверевшие — становимся похожи на берсеркеров и так же плохо соображаем в этот момент, как великаны; мы обнаруживаем невероятную силу, а немного погодя — полное ее отсутствие и упадок духа. При более счастливом стечении обстоятельств человек может испытывать состояние необыкновенного восторга и вдохновения, как это видно из рассказов о святых, которые с помощью великанов воздвигали за одну ночь целые храмы. Это означает, что такого рода необузданные и полуосознанные эмоции можно направить в положительное русло; тогда доведенный до белого каления человек способен совершить великие дела.

На острове, куда попадает принц Ринг, живет супружеская чета великанов. Отметим, что в начале сказки ничего не говорится о родителях героя; фактически образ родителей отсутствует — для волшебной сказки достаточно необычная лакуна,— и, следовательно, есть основания предполагать, что великаны являются их энергетическим эквивалентом, архаической формой родителей. То, что король с королевой отсутствуют и великаны принимают на себя их функции, может означать, что в сознании героя более нет руководящего начала и оно поэтому регрессировало к своим архаическим формам. В сознании всегда присутствует некоторого рода господствующая сила, и когда это руководящее и направляющее начало испытывает колебания, то наблюдается возврат к более ранним формам его проявления. Например, в Швейцарии идеал свободы был почитаем в образе мистической невесты,— идеал, который связывал всех швейцарцев узами добровольной общности, и всякий раз, когда возникала угроза извне, он снова оживал. Однако в мирные времена он становится недоступен для людей, и взамен у них возрождается тяга к объединениям на корпоративной основе. Сегодня во всем мире приходится наблюдать подобную картину: когда великаны, то есть неконтролируемые коллективные, эмоциональные силы, правят бал на земле. Общество, само того не сознавая, позволило управлять собой примитивному и архаическому началу.

На кухне у великанов Ринг обнаруживает собаку по кличке Снати-Снати, которая суть не что иное, как alter ego нашего героя, его другая сторона. Исторически кухня представляет собой центр дома и поэтому является местом поклонения домашним богам. Изображения домашних богов ставили на кухонной печи, а в доисторические времена мертвых захоранивали прямо под очагом. В качестве места, где пища подвергается химической трансформации, кухню можно рассматривать как налог человеческого желудка. Она является средоточием эмоции, взятой как с ее обжигающей и поглощающей стороны, так и с точки зрения ее освещающей и согревающей функции, причем оба последних качества свидетельствуют о том, что свет мудрости невозможен без огня страсти. Если собака в нашей сказке находится на кухне, то это означает, что она символизирует комплекс, активность которого проявляется главным образом в эмоциональной сфере.

Великаны оберегают Снати-Снати и как своего рода тайну, и отчасти как сына. Запретная комната, скрывающая за своими дверями ужасную тайну,— это широко распространенный мотив. В такой комнате обычно хранится нечто необыкновенное и страшное, символизируя собой, в свою очередь, комплекс, который полностью вытеснен и изолирован, то есть нечто абсолютно несовместимое с сознательной установкой. По этой-то причине мы неохотно приближаемся к запретной комнате, хотя в то же самое время чувствуем, что она манит нас к себе и вызывает желание войти.

Нередко тот, кто находится в запретной комнате, приходит в ярость при виде того, кто все-таки решается войти,— иными словами, комплекс тоже противится открытию двери. Отмеченная несовместимость вызывает сопротивление попыткам ее осознания, с обеих сторон — и со стороны комплекса, и со стороны сознания, в результате чего они отталкивают друг друга, подобно двум отрицательным зарядам электрического тока. Можно, следовательно, утверждать, что вытеснение — это энергетический процесс, получающий поддержку с обеих сторон. (Многие психологические феномены получают более убедительное объяснение, если допустить, что психическая жизнь обладает особенностями, имеющими аналогию в мире физических явлений. Юнг подробно анализирует эту аналогию в своих статьях — «О природе сновидений» и «О психической энергии», которые вошли в восьмой том его Полного собрания сочинений, имеющий название «Структура и динамика психического».)

В нашей сказке собака сразу же откликается, когда приближается принц. Она не чудовище и не божество, но искренне привязана к человеку, является его верным союзником, если, разумеется, не учитывать того, что в качестве животного она все-таки очень далека от героя. Тот факт, что великаны не возражали сколько-нибудь решительно против того, чтобы Ринг забрал собаку (что означает легкую ассимиляцию им содержаний, репрезентируемых собакой), показывает, что сопротивление со стороны бессознательного отсутствует и что вследствие этого между человеческим сознанием и сферой инстинктов нет сколько-нибудь сильного напряжения, что, кстати, дает представление о приблизительном времени создания этой сказки, а именно — вскоре после обращения в христианство северных народов, где-то между XI и XIV веками.

Предприняв путешествие на материк, герой вместе с собакой прибывает ко двору некоего короля, где Снати-Снати советует ему попросить у короля выделить им комнату во дворце, где бы они могли провести зиму. Среди обитателей дворца — король, его дочь и вероломный Раудер (или Раут). Следует отметить, что этот король (а отнюдь не отец принца Ринга) является отцом анимы героя и что мать при этом отсутствует; ее отсутствие обусловлено тем фактом, что и Ринг, и собака находятся под воздействием отрицательного материнского образа. Более того, сокровища, принадлежащие королю, находятся уже не у него, а припрятаны у злой великанши, которая живет со своим семейством на высокой горе.

Министр Раудер, нередко его зовут Рот (Rot) или Ротхут (Rot-hut), то есть Красный или Красная шляпа, а это имена, намекающие на неистовство его эмоций) — фигура, часто встречающаяся в северных волшебных сказках. (Для сравнения сошлюсь на сказку братьев Гримм «Ференанд Верный и Ференанд Неверный», в которой персонифицирующая тень фигура, дает советы королю по поводу того, что должен делать герой, двойник тени.) Этот клеветник из числа придворных короля представляет собой разрушительный аспект тени героя — ее стремление все расстраивать, сея семена вражды и раздоров. Поскольку принц Ринг слишком пассивен и слишком добр, Раудер олицетворяет его еще не ассимилированные темные эмоции и побуждения — ревность, ненависть и кровожадность. Но у этого злого министра существенно важная функция, ибо он придумывает задания, с помощью которых Ринг может отличиться; он провоцирует принца совершать героические поступки, и тем самым злая тень приобретает положительное значение и люциферианские светоносные свойства. Раудер — это движущая сила в бессознательном, которая является злой только постольку, поскольку ее функция не понята, и которая аннигилируется, как только герой завоевывает себе дочь и королевство. Вообще, утрата темной тенью своей власти, когда герой одерживает триумф, представляет собой типичную развязку (denouement). Фигура Раудера была бы излишней, если бы герой был энергичен и полностью подготовлен для выполнения поставленных перед ним задач. Подобно Мефистофелю, Раудер невольно становится орудием роста. Если взглянуть с точки зрения природы, эта тема затрагивает проблему зла. Как эта, так и другие волшебные сказки показывают, что злые побуждения способны стать источником увеличения области нашего сознания. Похоже, что природа придерживается именно такой точки зрения и делает все так, как мы только что видели.

Если мы в состоянии заметить собственную жадность, ревность, злобу, ненависть и т. п., то их можно использовать во благо, потому что в подобных разрушительных эмоциях хранится много жизненной силы, так что имея в своем распоряжении этот мощный заряд энергии, его вполне можно обратить на положительные цели.

Господствующая черта в облике этого лживого и коварного мажордома — зависть, а зависть — это не что иное, как неправильно понятое неодолимое желание, таящееся в глубине нашей души, достичь чего-то, чем мы в свое время пренебрегли. Она возникает из смутного ощущения несовершенства нашего характера, несовершенства, которое нуждается в осознании; зависть указывает на отсутствие, которое может быть восполнено. Предмет зависти воплощает собой то, что мы, возможно, и сами могли бы создать или достичь, а что этого не случилось,— ошибка, которую можно исправить.

Фигура Раудера демонстрирует в своем поведении не столько животное или инстинктивное, сколько низменное и расчетливое, то есть те качества тени, о которых герой мог и должен был бы иметь представление, ибо они представляют собой содержания, которые «в расплавленном виде» должны стать составной частью архетипа героя. Это вызывает следующий вопрос: в какой степени такого рода негативные факторы оказывают поддержку позиции короля? Иногда эти факторы находят воплощение в короле, и в этом случае он сам задает герою трудновыполнимые задачи, поскольку новая система, персонифицируемая героем, должна наглядно доказать, что она сильнее и лучше старой; иными словами, что при новой системе состояние коллективного психического здоровья значительно улучшится, а культурная жизнь станет богаче и насыщенней. Вот где тайная причина того, почему старый король задает невероятно трудные задачи стремящемуся наследовать его королевскую власть юноше. Нечто подобное мы наблюдаем в ранний период противоборства между христианством и старыми языческими богами. Первые христиане ощущали себя более жизнеспособными по сравнению с окружающими, их отличительными чертами были кипучая энергия, свежий энтузиазм и оптимистический взгляд на вещи, кроме того, они были очень активны в социальном плане, в то время как язычники представляли собой, как правило, разочарованных людей с утомленной и состарившейся прежде времени душой. В силу подобного положения дел исход их противоборства был предрешен. Людям свойственно искать признаки большей жизненности и присоединяться к тому движению, которое всем своим видом показывает, что, влившись в его ряды, будешь чувствовать себя лучше и станешь лучше. Именно таким образом новая система наглядно доказывает свое превосходство и завоевывает аниму (дочь короля), иными словами, сердца людей.

Служба при дворе у иноземного короля—повторяющийся в сказках мотив, и герой, поступающий на такую службу, всегда впоследствии наследует королевский трон. Подобный мотив возникает всякий раз, когда господствующий принцип коллективного сознания начинает становиться тягостным для людей, а это означает, что для него пришло время уступить свое место другому.

Если мы теперь обратимся к задачам, выполняемым героем, то обнаружим, что они по большей части имеют отношение к достижениям цивилизации: это может быть приручение или убийство диких животных, труд земледельца, построение храма за одну ночь и т. п. Одной из задач, выпадающих на долю героя в данной сказке, становится рубка деревьев, т. е. расчистка места, где «свет» сознания мог бы проникнуть в коллективное бессознательное и овладеть его частью. Лес — это область пространства, где видимость ограничена, где легко потерять дорогу, где не исключена встреча с хищными зверями и непредвиденными опасностями, и следовательно, подобно морю, лес — это символ бессознательного. На заре человечества люди жили в джунглях и густых лесах, и расчистка леса (создание внутри него полян) была одной из ступеней в развитии культуры. Бессознательное — это дикая природа, поглощающая всякую человеческую попытку, и в этом она подобна лесу, в отношении к которому первобытный человек должен был постоянно сохранять бдительность.

Помимо уже сказанного, лес являет собой растительную жизнь, будучи органической формой, которая получает питание непосредственно из земли и преобразует почву. При помощи растений неорганическая материя становится живой. Поскольку растения частично получают питание от минеральных элементов, содержащихся в земле, они знаменуют собой форму жизни, которая тесно связана с неорганической материей, и в этом можно видеть параллель жизни тела в его сокровенной связи с бессознательным.

Для того чтобы справиться с поставленными перед ним трудными задачами, принцу Рингу необходима помощь его другой, теневой, стороны в виде собаки, которая все больше и больше берет на себя в этой сказке инициативу. Между принцем и собакой устанавливается все более тесный союз, и герой таким образом получает помощь со стороны инстинктов в облике позитивной тени. С другой стороны, благодаря постоянно приходящему ему на помощь инстинкту, герой обретает крайне необходимое ему чувство реальности и укорененности в жизни.

Второе задание, полученное Рингом, заключается в том, чтобы одолеть диких быков. Убийство быка занимало первостепенное место в ритуалах мистерий, посвященных Митре, следы которых еще можно встретить в Испании и Мексике. Убить быка — значит подтвердить и продемонстрировать господство человеческого сознания над необузданными, эмоциональными животными силами. В наши дни бык отнюдь не доминирующая фигура в бессознательной психике; напротив, наша проблема — как найти путь назад, к нашей инстинктивной животной жизни. Что касается анализируемой сказки, то тут герою необходимо подтвердить свое самообладание и мужские качества до того, как появится возможность спасти собаку. Следующая часть сказки связана с великанами, от которых герой должен получить обратно украденные сокровища. Для нас весьма важно в данном случае то, что действие в сказке происходит на горе. В индийских религиях гора соотносится с богиней-матерью. Благодаря своей близости к небу, она часто становится местом откровения, как это видно в случае с преображением Христа. Во многих мифах творения гора имеет значение места ориентации, например появление в начале мироздания четырех гор, обозначающих четыре стороны света. Апостолы и духовные пастыри Церкви нередко отождествлялись Отцами Церкви с горами. Ришар Сен-Викторский истолковывает гору, на которую взошел Христос, как символ познания самого себя, открывающий путь к боговдохновенной мудрости пророков. Нередко гора — это цель долгих поисков или место перехода в вечность. Мотив горы, помимо всего прочего, обозначает Самость.

Если суммировать различные аспекты символики горы, проявившиеся в нашей сказке, то можно заметить, что гора здесь в лице матери-великанши имеет определенную связь с богиней луны. Гора также обозначает место, которое отмечает момент на жизненном пути, где герой после напряженных усилий, связанных с взбиранием на гору, становится ориентированным в мире и обретает стойкость и познание самого себя,— ценности, приобретаемые благодаря усилиям, направленным на развитие сознания в процессе индивидуации. Фактически первостепенная роль здесь принадлежит всему тому, что связано с матерью, и для решения проблем в этом плане от героя требуются огромные усилия и способность полагаться в необходимых случаях на свой инстинкт. Именно в силу этой причины Ринг позволяет своей собаке руководить собой.

Знание самого себя символизируют драгоценности из чистого золота, которые принц добывает на горе, и, кроме того, символом такого знания служит соль, которую Ринг вываливает в котел с кашей, вызывая этим муки непереносимой жажды у великанов, жажды, вынуждающей их одного за другим покидать пещеру, с тем чтобы исчезнуть навсегда.

Соль — это часть моря, и ее неотъемлемым свойство является горечь, напоминающая нам о вкусе морской воды. Представление о горечи ассоциируется также со слезами и далее в этом ряду — с печалью, разочарованием и утратой. В латинском языке слово соль (sal) означает также «остроумие» или «тонкую шутку». Соль в алхимии называют «солью мудрости», поскольку она наделяет нас духовной силой, дающей проницательность, и выражает собой мистический мировой принцип — подобно сере или ртути. Таким образом, мудрость скептический склад ума, щемящее чувство печали и колкая ирония — вес одинаково могут быть символизируемы солью. Некоторые алхимики рекомендуют соль в качестве единственного средства, с помощью которого можно победить дьявола. С другой стороны, в алхимии часто возносятся хвалы соли как воплощающей начала эроса, и она получает название «того, что открывает и соединяет». Отсюда можно заключить, что соль символизирует собой мудрость эроса, его горечь, наряду с его животворной силой, мудрость, приобретаемую человеком в муках любовного чувства.

В нашей сказке именно принцип эроса заставляет героя отправиться на поиски сокровищ, действие же соли разобщает великанов и делает их уязвимыми для хитростей героя. Последнего характеризует духовная установка, которой присуща большая, по сравнению с малосообразительными великанами, находчивость и изобретательность.

Если подвести предварительный итог рассмотрению аспектов тени в этой сказке, то мы увидим, что налицо две теневые фигуры: собака и Раудер, то есть животный двойник и злонамеренный человеческий двойник, два вида тени, одна из которых — положительная, другая — отрицательная. Собака связана с героем узами тесной дружбы, тогда как Раудера ничто с героем особенно не связывает, и появляется он в его жизни только на непродолжительное время, чтобы затем исчезнуть навсегда. У каждого из двойников своя роль, но оба они «отыграли» ее, как только герой соединяется со своей анимой.

Хотя нам трудно сказать что-либо сверх того, что собака представляет собой неизвестную часть человеческой психики, ту часть, которая лучше всего выражается через образ собаки, живущей в нашей душе (подобно всем символам, он сам по себе лучше всего выражает то, что за ним стоит), но если мы все же захотим очертить смысловые границы этого образа, то можем вспомнить, что в древности собаку рассматривали в качестве гаранта вечной жизни. (Например, Кербер, охраняющий ворота подземного царства Аида, и изображения собак на древнеримских надгробиях.) В египетской мифологии бог Анубис, изображаемый в виде человека с головой шакала, является проводником в подземный мир, и существует предание, что именно он собрал вместе расчлененное тело Осириса. Жрец, исполнявший обряд мумификации, облачался в обычное для Анибуса одеяние. В Древней Греции собака считалась имеющей отношение к богу врачевания Асклепию, поскольку ей известно, какую траву нужно есть, чтобы вылечить себя. Вообще, в отношениях с человеком собаке принадлежит весьма позитивная роль: она — его друг, страж и поводырь. Но не следует забывать и о том, что в качестве переносчика возбудителя бешенства, или водобоязни, ее очень опасались в прежние времена, вплоть до того, что в ней видели источник эпидемий и всякого рода пагубы. Из всех животных собака в наибольшей степени приспосабливается к человеку, наиболее чутко реагирует на его настроения, копирует его привычки и понимает, чего от нее ожидают в той или иной ситуации. Она воплощает сущность того, что отличает родственные взаимоотношения.

Снати-Снати, однако, в действительности вовсе не собака, и в финале сказки мы узнаем, что это принц, которого тоже зовут Ринг и который тоже оказался во власти злых чар великанши, в итоге побежденной. Он бессилен освободиться от них до тех пор, пока не переспит в изножье кровати, на которой будет вместе с ним спать принц, носящий его имя, и поэтому можно говорить о том, что собака в этой сказке репрезентирует такое инстинктивное побуждение, которое превращается впоследствии в человеческое качество. Можно также добавить, что это животное влечение, которое нуждается в том, чтобы быть интегрированным, сдерживает в определенных рамках скрытую напряженность героя. Собака — это инстинктивный аспект, существенно дополняющий психику героя, усвоение которого приводит к пониманию героем самого себя в реальном мире, имеющем не одно, а несколько измерений.

Тень, представленную в лице Раудера, иногда заменяют в других сказках два брата героя, клевещущих на него за его спиной. Эти два брата персонифицируют собой тенденцию к одностороннему развитию — или слишком «духовному», или слишком инстинктивному. У Раудера завистливая натура, следствием чего и является опасная тенденция к односторонности. Он символизирует в своем лице неистовую одержимость, но осуществляет при этом положительную функцию, навязывая герою трудновыполнимые задачи. Тем не менее, когда появляется анима, он должен уйти.

В конце концов Раудер пытается убить героя — и тогда подвергается атаке со стороны собаки, иначе говоря, со стороны инстинкта, атаке, которая обезоруживает его и разрушает весь его замысел. Пытаясь убить Ринга, Раудер раскрывает свои карты, замахиваясь рукой (букв, «выставляет свою руку».— Прим. рус. пер.), и собака откусывает эту руку. Терпение крайне важно, когда имеешь дело со злыми силами. Кто может перенести все испытания, не теряя самообладания, тот побеждает. Существуют даже сказки, изображающие пари между героем и злым духом, при котором первый из участников, который даст волю своим эмоциям, должен расплачиваться за это своей жизнью. Потеря самообладания всегда подразумевает сужение сознания, регресс к примитивным или попросту животным формам реагирования.

Раудер представлял из себя грозную силу, пока его оружием в борьбе с Рингом были проницательность и расчетливость, но затем он становится пленником собственной животной ярости, саморазрушительной по своей природе, и в этом причина того, почему именно животное, собака, берет над ним верх. Его фигура символизирует собой частицу неассимилируемого зла в психическом, зла, которое сопротивляется сублимации и от которого необходимо избавиться. Один алхимик заметил, что в prima materia имеется некоторое «неподатливое» количество terra damnata (проклятой земли), которое сводит на нет все наши усилия осуществить трансформацию и должно быть исторгнуто. Далеко не все темные побуждения заслуживают искупления; некоторые из них, пропитавшиеся злом, ни в коем случае нельзя выпускать на свободу, а напротив, следует безжалостно подавлять. То, что идет против природы, против инстинктов, нужно останавливать, не боясь применить силу, и искоренять. Используя выражение «ассимиляция тени», мы подразумеваем, что оно приложимо к инфантильным, примитивным, неразвитым сторонам нашей натуры, представленным в образах ребенка, собаки или незнакомца. Однако неразвитое неразвитому — рознь: существуют и смертоносные зародыши, которые способны разрушить человеческое существо и должны быть отторгнуты. Их наличие означает, что мы должны время от времени проявлять твердость и не принимать без разбору всего, что поднимается из бессознательного.

В конце сказки выясняется, что Снати-Снати — принц, и невольно возникает вопрос, почему он был превращен в собаку. Дело в данном случае связано с двойственной природой инстинкта —- феномена, допускающего разное толкование. Биологи рассматривают его как значимый, но неосознанный способ поведения животных, как врожденную модель поведения, которую только высшие животные способны видоизменять. Эта модель, или паттерн, слагается под воздействием двух факторов: физической активности и картины или образа этой активности, которые необходимы для того, чтобы питать последнюю энергией. Образ выполняет функцию катализатора физического действия и выражает его значение. Обычно эти два фактора существуют и работают вместе, но они могут быть и разделены. Если первоначальный образ замещается каким-либо другим, инстинктивное поведение может стать прикрепленным к этому новому для него образу. Например, вальдшнепы, выведенные в инкубаторе, адресовали свой брачный танец безжизненным башмакам обслуживающего персонала, поскольку на этих башмаках «отпечатался» для них образ матери. Подобные образы и есть то, что мы называем архетипами.

Следовательно, в Снати-Снати можно видеть психический паттерн или образ, в котором процесс самореализации проявляется сначала в виде инстинкта, однако такого инстинкта, внутри которого скрывается дополняющая его человеческая сторона. То, что подобная внутренняя тенденция находит выражение в облике собаки, проистекает из ложного понимания индивидуации, из некоего коллективного ошибочного представления, за которое упорно держится сознание; отсюда и проклятие мачехи. В любую эпоху в любом обществе можно обнаружить широко распространенные в нем убеждения относительно того, что определяет направление индивидуации. Так, если говорить о средневековье, то такой, определяющей характер индивидуации, идеей было убеждение, что человек должен всю свою жизнь и внутреннее поведение сообразовывать с жизнью Христа. В наши дни весьма распространено мнение, что мы здоровы, довольны собой и можем считать себя зрелыми людьми, если наши физические инстинкты функционируют нормально, особенно — сексуальный инстинкт. Для фрейдистов, например, корень всех зол лежит в сексуальном подавлении; если в эротических отправлениях личности все идет своим естественным образом, значит, все в порядке и никаких проблем не должно возникать. Приверженцы такого убеждения направляют свою энергию на достижение означенной цели, но при этом нередко обнаруживают, что не способны, действуя подобным образом, избавиться от определенной заторможенности своих рефлексов. Именно вследствие того, что они придают слишком большое значение тому, что в принципе совершается непроизвольно, оно не может происходить естественным образом. Люди обременяют инстинкт психологическими упованиями и вкладывают мистическую идею спасения в биологический факт. В результате на животную сферу проецируется нечто, что не имеет к ней отношения. Примеры подобного смешения можно наблюдать и в тех случаях, когда установление коммунистического или иного социального порядка в стране встречается ее гражданами такими проявлениями восторга, словно смысл жизни полностью открылся для них и осуществление высочайших идеалов теперь уже не за горами. То же самое можно сказать и о присущем некоторым культурам идеале воителя — в том виде, как его возродили национал-социалисты. Последние, по существу, ввели идеал индивидуации в свою программу, но этот идеал у них был искажен и обездушен ложной, коллективистского толка, интерпретацией. Молодежь Германии отдала ему свою преданность, свой пыл и готовность к самопожертвованию, потому что он был тождественен для нее с тем, что мы называем индивидуацией. Идеализм и готовность к самопожертвованию сами по себе, конечно, замечательны, но, к сожалению, им было дано ложное направление. Поскольку идеал золотого века является изначально символом Самости, он прочно захватил их воображение. Или возьмем другую фантастическую идею, культивировавшуюся в те годы в Германии, а именно, что женщины должны рожать детей для фюрера. В основе этой идеи лежала мысль, что женская производительная сила должна быть подчинена руководящему духовному началу, что женщины не должны производить детей на свет, подобно животным, но под эгидой руководящего жизненного принципа. Однако этот замысел искажался присутствовавшим в нем элементом проекции и неправильным представлением о духовном развитии, в котором слишком большое значение придавалось материальному (биологическому) фактору, вследствие чего женщины духовно принижали себя.

Когда символические факторы, ответственные за символизацию подвергаются вытеснению, они заполняют собой сферу инстинктов, и, следовательно, необходимо отделить их для того, чтобы подлинные инстинкты могли функционировать без перегрузки. Как я уже говорила, когда люди придают чрезмерное значение сексу, то они вносят в животную сферу нечто, что к ней не относится, и немало усилий приходится в результате приложить, чтобы дать инстинктам возможность функционировать более или менее согласованно.

Если мы представим путешествие принца как бы нанесенным на географическую карту, то окажется, что проделанный им маршрут имеет круговую форму, подобную кольцу, так как четвертая остановка здесь неявно идентична первой, поскольку обе находятся под контролем мачехи.

Герой в конечном счете попадает в то место, откуда начинал свое путешествие, однако в результате своего движения по кругу получил собаку (Ринга 2-го), принцессу и королевство. В психическом плане это движение в целом можно охарактеризовать как процесс непрерывного приращения, приближения к законченности и совершенству, как процесс, который упорядочен наподобие мандалы. Подобная модель (паттерн) в психическом типична для волшебных сказок.

По мере прохождения четырех основных пунктов маршрута мы вместе с героем все глубже и глубже погружаемся в сферу бессознательного. На переходе от второго к третьему этапу пути герой ведет за собой собаку, однако на переходе от третьего к четвертому уже собака руководит героем. Во время четвертой остановки все злые элементы исчезают: чета великанов на острове умирает от старости, остальные великаны, включая великаншу-колдунью, уничтожены, а Раудер повешен. Первый и четвертый этапы неявным образом идентичны друг другу поскольку имеют дело с одним и тем же психическим комплексом, представленным лишь на разных уровнях. Олениха, колдунья на берегу моря и великанша втайне являются одним и тем же лицом — тем, кто преследует и всячески вредит обоим Рингам.

На четвертом этапе, кроме того, осуществляется то, что до этого находилось в латентном состоянии: брак с анимой и освобождение второго принца из его собачьего плена (несколько ранее он уже был освобожден из заточения в запретной для других кухне). Только с достижением Самости тень и анима действительно покоряются герою, потому что только тогда психическая ситуация приобретает устойчивость. Четырехчастная структура довольно часто встречается в волшебных сказках, персонажами которых являются члены королевской семьи, и обычно в конце таких сказок перед нами группа, образуемая четырьмя лицами.

Таким образом, можно говорить о том, что взятая в целом данная волшебная сказка воспроизводит в символической форме процесс трансформации энергии внутри Самости, который вполне можно сравнить с трансформациями внутри атома или его ядра.

Анима бросает вызов

Заколдованная принцесса

У одно человека был сын по имени Петер, которому, когда он подрос, не хотелось больше оставаться дома, и поэтому он попросил выдать причитающуюся ему часть наследства в размере двадцати шиллингов и отправился в путь. Вскоре он увидел лежащего прямо в поле мертвого человека, который, как объяснили ему, остался непохороненным по причине полного отсутствия у него средств, и тогда Петер, у которого было доброе сердце, отдал свои двадцать шиллингов на то, чтобы мертвеца похоронили достойно, как положено по-человеческому обычаю.

После этого наш герой продолжил свой путь, и через некоторое время его нагнал незнакомый путник. Разговорившись, они решили дальше путешествовать вместе. Так пришли они в город, где все было затянуто в черное в знак траура по принцессе, оказавшейся во власти чар злого горного духа. Им сказали, что ищущим ее руки принцесса загадывает три загадки, и если очередному претенденту не удается отгадать их, то она его убивает. Несмотря на то, что пока еще никому не удалось снять чары с принцессы (а это можно было сделать, лишь разгадав загадки) и многие уже расстались из-за этого с жизнью, Петер решает попытать счастья. Его спутник, который на самом деле был духом похороненного благодаря Петеру человека, предложил ему свою помощь. Он привязал к спине Петера большие крылья, вручил ему .железный прут и сказал, чтобы на следующую ночь он следовал по воздуху за принцессой, куда бы та ни полетела, и бил ее при этом прутом. Однако главной его задачей, сказал спутник, будет проникновение в то место, где она встречается с горным духом, и запомнить все, о чем они будут говорить.

С наступлением ночи Петер подлетел к окнам принцессы и, спрятавшись под карнизом, стал ждать. Когда окно распахнулось и из него вылетела принцесса, он полетел за ней следом, изо всех сил стегая ее своим прутом. Вскоре они подлетели к высокой горе, которая раздвинулась перед ними, и они оба оказались в огромном зале, где Петер смог разглядеть в темноте лишь несколько звезд, рассыпанных у него над головой, и жертвенник, расположенный у входа. Тут принцесса бросилась в объятия горного демона — старика с белой как снег бородой и с глазами, похожими на пылающие угли. Принцесса сообщила, что завтра должен прибыть очередной искатель ее руки и ей нужна загадки, которая поставила бы его в тупик. В ответ горный демон клятвенно заверил ее, что ей необходимо убить этого человека. «Чем больше человеческой крови ты прольешь, тем больше будешь моей на деле, а не на словах»,— сказал он,— «и тем чище станешь в моих глазах. Подумай во время приема о белой лошади своего отца и потребуй от жениха угадать, о чем ты сейчас думаешь». После этого принцесса улетела к себе в дворец и заснула.

На следующее утро Петер вошел представиться принцессе и застал ее сидящей на диване с выражением легкой печали на прекрасном и кротком лице. По ее виду едва ли можно было догадаться, что она уже отправила на тот свет девятерых мужчин. Она спросила Петера: «О чем я сейчас думаю?» Не колеблясь ни секунды он ответил: «О белой лошади своего отца». Принцесса побледнела и велела ему прийти на следующий день за новой загадкой.

В эту ночь Петер снова поджидал у окна принцессу, но когда он вслед за ней влетел в зал внутри горы, то увидел на жертвеннике рыбу с шипами, освещаемую сверху луной. На следующее утро принцесса во время приема подумала о мече своего отца, и Петер вновь дал правильный ответ.

На следующую ночь дух, помощник Петера, вооружил его мечом и двумя железными прутьями. На этот раз Петер увидел на жертвеннике рядом с колючей рыбой огненное колесо, а сверху на них лился свет солнца — такой яркий, что он был вынужден спрятаться за алтарь, чтобы его не заметили. Он услышал, как горный дух решил, что лучше всего, если последняя загадка будет загадана о его собственной голове. «Потому что ни один смертный не способен помыслить о ней»,— заверил он принцессу. И вот, как только принцесса отправилась назад, Петер не долго думая отрубил горному духу голову, положил ее себе в мешок и полетел вслед за принцессой, стегая ее что было сил железными прутьями.

На следующее утро, когда она предложила ему отгадать новую загадку, Петер бросил голову горного духа к ее ногам и сказал: «Вот то, о чем ты думаешь». Принцесса, охваченная одновременно и ужасом, и радостью, упала в обморок, а когда пришла себя, то согласилась выйти замуж: за Петера.

В день свадьбы компаньон предупредил Петера, чтобы тот, прежде чем ложиться с невестой спать, заранее поставил рядом с постелью чан с водой. «И как только невеста взойдет на ложе, надо будет столкнуть ее в этот чан», — сказал он. И добавил: «Тогда она превратится в ворона. Ни за что не выпускай этого ворона из воды — и она станет голубем. Опусти голубя под воду, и тогда она предстанет в своем подлинном виде — кроткая и нежная, как ангел». Сказав все это, компаньон Петера исчез.

Петер поступил согласно его совету, спас принцессу и через некоторое время стал королем. (Deutsche Mdrchen seit Grimm, S. 237—Немецкие сказки, собранные после братьев Гримм, с. 237).

В аналогичной норвежской сказке имеют место следующие замещения и вариации: человек, чьи похороны герой оплачивает, оказывается виноторговцем, у которого вошло в обыкновение разбавлять свое вино водой. Горный дух здесь заменен троллем, к которому принцесса каждую ночь отправляется верхом на козле. Вместо отгадывания загадок герой должен предъявлять предметы, о которых принцесса в данный момент подумать, а именно — ножницы, катушку с золотыми нитками и голову тролля. Прежде чем герой и его спутник достигнут владений принцессы, им необходимо одолеть трех ведьм и переправиться через реку. Переправа становится возможной после того, как дух, спутник героя, перебрасывает катушку с золотыми нитками на противоположный берег реки, и катушка сама без посторонней помощи возвращается назад. Золотая нить раскручивается с катушки от берега к берегу до тех пор, пока из нее таким образом не образуется мост, достаточно прочный для того, чтобы человек мог перейти по нему. В конце сказки, уже после того, как он получил руку принцессы, герой должен искупать ее в молоке и сечь заранее приготовленными прутьями до тех пор, пока с нее не сойдет кожа тролля; в противном случае она вынуждена будет убить его. Желая отблагодарить своего компаньона за помощь, герой обещает уступить ему половину того, что он приобрел; в результате, спустя пять лет, компаньон неожиданно появляется, чтобы получить обещанную половину, и требует от героя ни много ни мало как разделить пополам его ребенка. Однако когда он видит, что герой готов ради верности данному слову принести кровавую жертву, то освобождает его отданного им обязательства и признается, что теперь, когда он таким образом уплатил своей старый долг, он может спокойно отправиться на небеса. Труп, который попадается герою,— это обычно труп какого-нибудь бедняги, скончавшегося в долгах, или же труп преступника либо самоубийцы. В этом параллельном варианте сказки тень имеет человеческую природу или предстает в виде духа, а не появляется в животном облике, как это было в сказке о принце Ринге: вместо животного персонификацией тени здесь становится в моральном отношении неполноценная личность — мошенник, разбавляющий вино водой.

Если вернуться к основной версии сказки, то здесь персонажу, в котором персонифицирована тень, недостает жизненной энергии (деньги — это энергия), и как следствие этого он впадает в крайнюю бедность и должен заново добиваться признания со стороны людей. Тень репрезентирует здесь нереализованную сторону внутренней жизни героя, потенциальные качества, которые не стали еще органической частью его характера и поступков. Не редкость, когда в психике активно развиваются автономные комплексы, а эго и не подозревает об их существовании, однако рано или поздно эти комплексы должны будут констеллироваться и проявиться, поначалу обыкновенно в малоприятной форме.

Если бы мы оказались на месте Петера в этой сказке, то нам было бы естественно предполагать, наткнувшись на труп в поле, что мы не несем за него никакой ответственности, однако ситуация меняется, когда труп является нашей собственной тенью, что подразумевает уже нашу ответственность. Только сознательная и ответственная жизненная позиция (аттитьюд), занятая нами, превращает нашу тень в друга. Пожертвование всех денег, которые имелись на похороны трупа, означает, что мы проявляем заботу о тени и передаем ей часть своей энергии. Тех, кто отказывается это делать, тень водит за нос, а сама живет мошенничеством — разбавляя вино водой. У подобной тени бесчестная натура: выдавая обыкновенную воду за гораздо более ценный, требующий значительных усилий для своего изготовления продукт — вино, тень пытается получить большее за меньшее. Ее преступление заключается в уклонении от необходимого в каждом деле труда.

В античную эпоху считалось проявлением высокомерия пить чистое, не разбавленное водой вино, исключение делалось лишь для дионисийских мистерий, когда употребляли чистое вино, чтобы достичь состояния религиозной экзальтации. Однако подобная практика не выходила за рамки ритуала, то есть осуществлялась в исключительных случаях и не имела места в повседневной жизни. В христианском символизме мессы вино символизирует кровь Христа, точнее — его божественную природу, тогда как вода символизирует его человеческую природу (а хлеб — его тело). Я упоминаю об этом только для того, чтобы подчеркнуть, что исторически сложилось так, что вино соотносили с существованием духовным, а воду — с обычным. Вина персонажа, персонифицирующего в этой сказке тень, в том, что в повседневной жизни он затемняет различие между божественным и человеческим, смешивая то, что следует четко различать. Сам по себе акт смешения можно простить, труднее простить нечестность, которая состоит в стремлении сбыть свой товар в качестве подлинного, а не подделки. Люди, которыми руководит их тень, обманывают самих себя, когда полагают, что в основе их поведения лежат высоконравственные мотивы, тогда как на самом деле ими движет самая грубая жажда власти. Тень смешивает вещи довольно-таки неряшливым образом, перепутывает, например, факты как таковые с мнениями о них. Люди дурачат себя, когда принимают сексуальные фантазии за мистические переживания. Между тем следует называть вещи своими именами и не выдавать относящееся к физической сфере за духовное. Если мы соединяем вино с водой, то должны это делать сознательно, а не тайком от самих себя. По существу, тень имеет хорошую идею, но осуществляется она ею не на том уровне, на котором следовало бы, а на архаическом. Когда мы не осознаем существования у нас тени, то невольно фальсифицируем свою личность.

У стремления получать большее за меньшее тоже имеется свой скрытый психологический смысл. Людям вообще свойственно уклоняться от трудных, индивидуальных путей решения жизненных проблем. У мужчин нередко имеется тайное убежище, где они легко могут получить все нужное им в данный момент, а женщины, которые любят или ревнуют, прекрасно знают, как устраивать сцены для того, чтобы добиться своего. Подобное поведение отражает общий человеческий недостаток, ибо тень по своей природе — невоспитанное, хамоватое существо и действует именно таким образом. Если есть возможность получить от дела прибыль, не вкладывая в него упорного труда, тень просто не может не воспользоваться такой возможностью. Вот почему способность не искать легких путей — это обычно признак высокой внутренней дисциплины и культуры.

Исходная ситуация нашей сказки тоже характеризуется недостатком психической энергии, а это вызывает в людях своего рода жадность и заставляет их плутовать. У того, кто по-настоящему захвачен своей внутренней жизнью, нет ни времени, ни сил для интриг или уловок. Но пока анима не освобождена и остается в плену, жизненный поток останавливается, а это направляет запертую энергию на алчные и злые замыслы.

Так как тень — это часть души, которая не встречает понимания и с презрением отвергается, то ей ничего другого не остается, как убить себя. Если мы заходим слишком далеко в подавлении тени, если наша позиции по отношению к ней остается неизменно жесткой и суровой, то неизжитый комплекс должен умереть. В этом состоит цель аскетики. Когда герой предает тело умершего бедняги земле (иначе говоря, реальности), то тень, существовавшая до этого в виде трупа, исчезает, а затем появляется снова — теперь уже в качестве духа или призрака. Тень возвращается, но уже в духовном аспекте, а это означает, что проблема тени по-прежнему существует, но на качественно более высоком уровне.

Характер нашего героя тоже помогает лучше понять природу тени. Петер не сын короля, а самый обыкновенный парень, никому не известный, рядовой человек. (Нередко у такого рода героя нет даже имени.) Он олицетворяет собой среднего человека, который представляет собой не что иное, как аспект Самости — Антропос — вечное человеческое существо в само# обычной, но тем не менее извечной форме. (В этой связи уместно вспомнить, что в Германии Христа часто называют Knecht, что означает «слуга, работник».) Фигура тени выполняет компенсаторную функцию, так как благодаря ее присутствию герой обретает внутреннюю завершенность. Между тем путь этого «простого человека», Петера, ведет от общей и простонародной формы к особой — королевской (психологический смысл которой обсуждался нами выше).

Осознание Самости в сказке может быть достигнуто и пережито посредством таких совершенно различных категорий героев, как принц или обыкновенный помощник конюха. Мы видим, например, как молодые люди нередко идентифицируют себя внутренне с «тайным принцем» или сверхъестественным существом. Множество других, наоборот, хотело бы быть прежде всего обыкновенными людьми — такими же, как все. Каждая из этих крайних форм втайне тоскует по другой, и вместе они образуют, по существу, две стороны Антропоса, Человека. Бессознательное настаивает на существовании обеих сторон потому, что цель индивидуации, как это ни парадоксально, заключается в том, чтобы стать более индивидуальным, более обособленным от коллектива, а следовательно, и более человечным. Герой в сказках нередко предстает в роли беглого солдата. Он порвал с коллективной организацией общества, и на его долю выпадают испытания совершенно особого рода. В нашей сказке тень трансформируется в потустороннего духа. Это — слуга-компаньон, и именно благодаря его знаниям и умениям мальчишеская простоватость героя подвергается необходимой шлифовке. Поэтому насколько герой здесь недалек, настолько его тень находчива; Ринг же, являясь принцем, занимал высокое положение, поэтому его тень была воплощением инстинктивного начала.

Герой отдает все свое наследство на похороны неизвестного ему человека. Это намного больше того, что принято делать в таких случаях и даже намного превосходит возможности денежных средств самого героя, то есть перед нами типично героическая жизненная позиция. Отношения с тенью улажены с помощью похорон, так что она не притязает более на человеческую жизнь. После захоронения она не возвращается к жизни, а трансформируется в дух в той сфере, где может обрести покой.

На обеспечение героем похорон тени можно смотреть с двух точек зрения: с одной стороны, он отдает деньги (то есть энергию), с другой — освобождается от беспокойств, связанных с тенью. Признать наличие у себя тени — значит быть готовым предоставить положенное ей место. В нашей сказке тени предоставляется возможность осуществить ее собственные намерения, и это влечет за собой ее одухотворение. Когда тень осознана лишь наполовину, то — как всякое «ни рыба ни мясо» — доставляет, в силу своей неопределенности, особенно много хлопот душе. Одухотворение тени происходит вследствие того, что недавно приобретенный компаньон — тень — начинает играть ведущую роль в решении задач, возникающих перед героем, становится распорядителем судьбы, то есть в конечном счете выполняет ту же роль, что и Мефистофель в «Фаусте». Только отбрасывая тень, мы принадлежим миру реальности. Тень вовлекает человека в безотлагательность конкретных жизненных ситуаций, требующих решения «здесь и сейчас», и таким образом создает реальную биографию человека, всегда склонного предполагать, что он есть только то, что о себе думает. Однако обычно во внимание принимается как раз биография, создаваемая тенью.

И только позднее, когда тень отчасти уже ассимилирована, эго становится способным в известных пределах управлять собственной судьбой. Затем, однако, другое содержание бессознательного, а именно Самость, главным образом берет на себя функцию устроения судьбы, и это объясняет, почему в нашей сказке тень-компаньон позднее исчезает.

У героя нашей сказки совершенно отсутствует какая бы то ни была цель. Дома он не связан никакими обязательствами, во время странствий по чужим краям он не стремится попасть в какое-либо определенное место. Все это — хорошая предпосылка для героического поступка, момент, на котором обычно акцентируется внимание в сказках. Ему становится скучно дома, он забирает свою часть наследства и отправляется куда глаза глядят — все это свидетельствует о том, что энергия уже покинула сознание и усилила бессознательное. Нам только тогда открывается тайна бессознательного как реальности, когда мы простодушно следуем за ним, повинуясь зову своего любопытства, а не тогда, когда мы расчетливо хотим использовать силу бессознательного для осуществления какого-нибудь сознательного замысла.

Как только первый шаг для решения проблемы, связанной с тенью, сделан, анима активизируется. В сходной норвежской параллели нашей сказки у анимы — кожа тролля, что можно понимать в том смысле, что она олицетворяет более старый, примитивный уклад жизни и имеет языческую природу. В нордической мифологии анима часто предстает в сверхъестественном и троллеподобном виде, и тогда она символизирует собой вызов традиционной христианской жизни, нравственной и безопасной. Для того чтобы амплифици-ровать этот аспект анимы, давайте отвлечемся на время от нашей сказки и рассмотрим пару скандинавских. Первая из них — история человека, ставшего калекой в результате отказа иметь что-либо общее со своей языческой анимой.

Невидимая церковь

Школьный учитель Этнедалъ любил проводить свой каникулярный отпуск в полном одиночестве — в хижине, затерянной в горах. Однажды, находясь там, он услышал звон церковных колоколов, а так как никакой церкви поблизости не было, он с удивлением огляделся по сторонам и вдруг увидел группу людей в воскресной одежде, движущихся мимо его хижины по тропинке, которой раньше никогда там не было. Он пошел вслед за ними и вскоре вышел к небольшой деревянной церкви, которую тоже видел впервые. Проповедь старого пастора произвела на него сильное впечатление, но он заметил, что имя Иисуса Христа ни разу не упоминалось в ней, да и положенного в конце благословения тоже почему-то не было.

После службы учителя пригласили зайти в дом пастора, и там, в разговоре за чашкой чая, пасторская дочь сообщила ему, что ее отец уже очень стар, и спросила, не хотел бы учитель занять место отца, когда тот умрет. Учитель попросил дать ему время хорошенько подумать. Дочь согласилась и сказала, что дает ему на размышление целый год. Как только она произнесла эти слова, Этнедалъ обнаружил, что опять находится в знакомом месте в лесу, недалеко от своей хижины. Несколько дней учитель ходил озадаченным, но потом забыл о случившемся с ним.

На следующий год он снова проводил каникулы в своей горной хижине. Заметив, что крыша кое-где пострадала от непогоды он взял топор и забрался наверх, чтобы заняться ее починкой. Неожиданно он почувствовал, что кто-то спускается по тропинке прямо к его хижине. Это была дочь пастора. Увидев учителя, она спросила, готов ли он принять должность пастора. Он ответил ей: «Если я скажу "да", я не смогу ответить за это перед Богом и своей совестью — поэтому я должен отказаться». В то же мгновенье девушка исчезла, а учитель совершенно непроизвольно опустил топор на собственное колено, отчего стал калекой на всю жизнь. (Nordische Marchen, Vol. II, Jenf, Diederichs, 1915, s. 22.)

Эта история показывает, что подавление анимы из соображений общепринятой морали приводит к настоящему психическому «членовредительству». Если мы слишком высоко забираемся (на крышу), то теряем присущий нам от природы контакт с землей (ногу). С другой стороны, в фигуре анимы здесь трудно не узнать языческого демона.

А вот другой пример того, к каким печальным последствиям приводит неподходящий способ решения той же самой проблемы.

Лесная женщина

Один дровосек увидел однажды в густом лесу прекрасную женщину, которая что-то шила. К его ногам подкатилась ее катушка с нитками. Женщина попросила дровосека подать ей катушку, и тот исполнил просьбу, хотя и понимал, что это означало то, что он покоряется ее чарам. На следующую ночь, когда дровосек безуспешно пытался заснуть в избушке, где он жил со своими товарищами, вчерашняя женщина пришла и позвала его за собой. Они пошли в горы, где все дышало красотой и покоем.

Здесь им постепенно овладело безумие. Однажды, когда эта женщина, оказавшаяся троллем, принесла ему что-то поесть, он увидел, что у нее коровий хвост, и недолго думая крепко зажал его в расщелине древесного ствола; затем он написал на хвосте имя Христа. Женщина тут же в панике унеслась, а ее хвост остался прищемленным деревом, и мужчина вдруг понял, что его пищей здесь был исключительно коровий навоз.

Через некоторое время, блуждая по лесу, он наткнулся на хижину и обнаружил в ней женщину и ребенка—обоих с коровьими хвостами. Женщина, увидев вошедшего, сказала ребенку: «Сходи принеси своему отцу глоток пива». Дровосек в ужасе выбежал из хижины. Затем он благополучно добрался до своей деревни, но до конца своих дней производил впечатление слегка чокнутого. (Там же, с. 194.)

Эта история демонстрирует, насколько опасны чары анимы для мужчины, эго и воля которого лишены необходимой стойкости. Поддаться аниме — значит потерять контакт с людьми и полностью одичать, хотя, с другой стороны, подавление анимы влечет за собой потерю духовности и энергии.

Тот же тип опасной анимы появляется в истории, рассказываемой южноамериканскими индейцами из племени черенте.

Звезда

Юноша, который вместе со своими сверстниками жил в «доме холостых», каждую ночь с томлением смотрел на сверкающую на небе звезду и думал: «Какая жалость, что я не могу весь день носить тебя в своей бутыли и любоваться тобой». Как-то ночью, очнувшись от глубокого сна, в котором ему снилась все та же звезда, он увидел рядом со своей постелью девушку с прекрасными глазами, излучающими из глубины яркий свет. Она сказала ему, что она и есть та самая звезда, что привлекла его на небе, и что она обладает способностью уменьшаться в размере, так что вполне могла бы уместиться в бутылке и тогда постоянно будет рядом с ним.

Ночь они проводили вместе, но с наступлением дня, когда юноша помещал девушку в свою бутылку, ее глаза сверкали, как у дикой кошки. Вскоре юноша отчего-то сильно загрустил; смутные опасения, беспокоившие его, подтвердились, когда девушка сказала, что должна его покинуть. Она прикоснулась к дереву волшебным прутом и оно выросло у него на глазах до самых облаков, дав девушке возможность подняться на небо. Против своей воли юноша последовал за ней, хотя она умоляла его не делать этого. И вот. добравшись до вершины, он стал свидетелем необычного празднества, которое уже было в полном разгаре. Особенно страшно стало юноше при виде скелетов, танцующих по кругу, и почувствовав, что у него мутится ум, он поспешил удалиться. Тут снова появилась девушка-звезда и сказала, чтобы он принял очистительную ванну, однако ванна уже не помогла юноше. Когда он спустился на землю, голова его раскалывалась от чудовищной боли — и вскоре он умер. (S. Am. Indianische Marchen, Cherente, s. 206 — Сказки индейцев Южной Америки, глава: «Черенте», с. 206.)

Из этой истории видно, что индейцы хорошо понимали опасную обольстительность архетипических образов коллективного бессознательного, знали об их способности уводить от реальности. Они обнаружили, что, хотя звезды, казалось бы, и предвещают счастье, на небесах отнюдь не царит блаженство.

Анима изображается как чудесный, помогающий герою дух и в то же самое время как свирепое животное. Она часто появляется похожей на смерть и наводящей ужас, и в таких случаях важно держать сознание подальше от бессознательного. Собственно, по этой причине, как бы желая предостеречь человека, бессознательное предстает, принимая вид смертельной опасности. Это общий мотив для сказок всех народов мира. Таким образом, герою необходимо оберегать себя от воздействия отравляющих психических содержаний и не поддаваться всему тому, от чего он испытывает странное очарование: ни фантазиям, возникающим в глубине собственной души, ни соблазнительным и опасным домогательствам извне. Поэтому аниму — особенно на ранних ступенях культуры — приходится иногда держать взаперти, что ограничивает и ослабляет се возможности. По существу, это означает отталкивание и обесценивание комплекса, и вот тут анима предстает в облике злобного, со сверкающими глазами животного. Ее реакция вызывается сознательной, дневной установкой героя, но зато ночью она вновь обретает свой божественный вид.

Христианская религия тоже использует представление о бутыли, в которую запирается анима для того, чтобы ввести в определенные границы и сдержать ее взрывчатые силы, а именно — культ Девы Марии, которая одновременно — и сосуд для матери, и образ мужской анимы. Хотя такое сознательное сдерживание часто, действительно, необходимо, существует опасность, что оно будет сохраняться и тогда, когда будет уже не нужно и даже вредно. От способности почувствовать и точно выбрать нужный момент зависит, сможем ли мы прекратить сдерживание прежде, чем в бессознательном накопится слишком много изолированной психической энергии, готовой в любой момент смести созданные нами преграды.

В «Заколдованной принцессе» герой должен преодолеть немало трудностей, прежде чем достигнет анимы, тогда как в альтернативной версии героя и его компаньона преследуют три ведьмы. Ведьма нередко суть первоначальная манифестация анимы и часто имеет сходство с материнским образом, подобно мачехе в «Принце Ринге».

Компаньон Петера перебрасывает катушку с золотыми нитками через реку, чтобы образовался мост. После того как приятели переправились, они успевают вовремя разобрать его, чтобы не дать возможности переправиться преследующим их ведьмам, и в результате те погибают в воде. Золотая нить в данном случае символизирует тайну связь с исполненным множества смыслов бессознательным. Это — незримые узы, связывающие вещи в единое целое, нить судьбы, которую ткут наши бессознательные проекции.

В этой сказке компаньон Петера выполняет роль надличностного проводника судьбы, и именно у него находится катушка с нитью, которую он бросает на другой берег. Катушка, порхающая туда и обратно, подобно челноку ткацкого станка, балансирует на опасной грани между неопределенным настоящим и ближайшим будущим до тех пор, пока мост, по которому они должны пройти, не приобретает достаточной прочности. Таким способом можно бросать проекции, позволяющие герою в итоге совершить переход от характерного для него состояния разобщенности с миром. Зачастую имеет место колебание между противоположностями — до тех пор, пока человек не обретает твердости, необходимой для того, чтобы совершить переход; иными словами, в наших силах изменить свою внутреннюю установку.

Герой приходит в город, в котором царит траур по принцессе, оказавшейся во власти злых чар, и узнает, что уже не один принц погиб, пытаясь спасти ее. Анима, по существу, околдована и в ловушке, потому что не понят процесс, совершающийся в бессознательном; отсюда ее загадки, на которые должен сначала ответить искатель ее руки. Загадки анимы означают, что она не понимает себя и еще не нашла своего места внутри целостной системы психики. Более того она не способна разрешить эту проблему собственными силами, но нуждается в помощи сознания. С другой стороны, герой находится в таком же затруднительном положении, ибо он тоже еще не нашел своего места и тоже не знает себя. Таким образом, загадка— это нечто, что находится между ними, нечто, что они должны решить вместе. Это — загадка правильных взаимоотношений. Загадка невольно напоминает нам о сфинксе, тоже наполовину являющемуся животным, подобно девушке, одетой в кожу тролля в норвежской версии этой сказки. Классический вопрос сфинкса в мифе об Эдипе касается «существования» человека, по-прежнему остающегося величайшей тайной, которую мы не в силах понять.

Когда проблема анимы не понята, то анима оказывается во власти дурного настроения, подобно принцессе в сказке, которая, как мы убедились, существо капризное, и становится или молчаливой и угрюмой, или раздраженной и истеричной. Анима ставит моральную проблему, несмотря на то, что сама она — вне морали. Нет ничего удивительного в том, что она создает самые запутанные и сложные проблемы, но она же и высвобождается из своего плена, когда герой доказывает, что он действительно достоин так называться, и тогда она ведет его к более высокой форме сознания.

Тень, в облике компаньона, снабжает героя крыльями, так что теперь он способен летать в мире анимы. Это подразумевает возникновение новой установки в сознании и определенную его спиритуализацию, поскольку наличие крыльев у человека ассоциируется скорее с его воображаемым, нежели земным существованием. Способность переноситься в мир фантазии — существенная предпосылка для обнаружения анимы; нам необходимо время от времени освобождаться от земной реальности, по крайней мере, пытаться представить себе такое освобождение с помощью фантазии. Не в меньшей степени необходима и отстраненность: способность к объективному, незашоренному взгляду на вещи и готовность наблюдать, не вмешиваясь и не осуждая.

Кроме того, компаньон снабжает героя прутом — орудием критики, долженствующий умерить мощное воздействие анимы. Прут служит знаком безжалостности, необходимой для того, чтобы наказать аниму за ее кровожадное и демоническое поведение. Герой должен следовать за ней, оставаться вместе с ней, но тем не менее подвергать суровой критике отрицательную сторону ее натуры. Хотя он хлешет ее изо всех сил прутом, прут не должен быть настолько твердым, чтобы заставить ее упасть на землю.

Принцесса, подобно бессознательному, образует единое целое с природой и, следовательно, не способна различать. Сознание превосходит ее в способности адаптироваться к ситуации, потому что оно обычно более хладнокровно и находчиво; обладает терпением и хорошо улавливает различия. Тогда как бессознательное, будучи частью природы, ничем не сдерживаемое, так же беспокойно и мощно, как стихия. Еще не ставшие человеческими порывы бессознательного нередко поэтому предстают в образе великанов, символизирующих собой инстинктивную силу, устремленную к прорыву вверх. Несмотря на свою мощь, великаны, как правило, легко попадаются на удочку, а это означает, что необходимы благоразумие и житейская мудрость для того, чтобы придать энергии бессознательного нужное направление.

Гора, в которую влетает Петер со своим компаньоном, означает самопознание и усилия, которые требуются от человека для того, чтобы проникнуть внутрь нее. Именно здесь герой должен узнать тайну анимы.

Горный дух соотносится с архетипом мудрого старца, который нередко состоит со своей мнимой дочерью, рабски преданной ему, в подобии инцестуозной связи. То, что в его чертоге стоит жертвенник, наводит на мысль о каких-то тайных религиозных обрядах, совершающихся здесь, а его самого можно рассматривать в качестве своего рода жреца. Вместе с тем есть что-то хтоническое, ассоциирующееся с преисподней в облике этого «отца» анимы. У него много общего с драконом, или Змеем (в сходной русской сказке о трех перышках) — темным, языческим божеством. Он часто ставит перед героем, добивающимся руки его «дочери», непреодолимые задачи — и тогда анима предлагает герою отгадать придуманные им загадки. Горный дух, стоящий за анимой, символизирует собой глубоко затаенный и исполненный смысла план или стремление, руководящее ею,— а это подразумевает, что в скрывающемся за анимой таятся возможности внутреннего развития для героя. «Отец» анимы — это жизненная мудрость более высокого порядка, обладающая знанием законов бессознательного. О том, что горный дух представляет собой надличностную силу, свидетельствуют жертвенник и рыба на нем, служащая предметом поклонения. Этот дух есть часть того духа и мудрости, которыми пренебрегли в ходе развития цивилизации. В норвежском варианте этой сказки горный дух персонифицирован в тролле, являющемся любовником принцессы, а у тролля имеется козел, который часто есть не что иное, как териоморфная форма дьявола. Тролль в этом варианте сказки — всего лишь природный дух и боится героя.

Идея духа генетически находится в близком родстве с представлением, что душа человека задерживается какое-то время на земле после его смерти. Подобная идея духа получает развитие в результате взаимодействия, возникающего между ее субъективным и объективным аспектами. Дикари переживают дух как совершенно иное по • отношению к ним, чисто объективное явление, тогда как мы склонны считать, что духовный опыт имеет субъективную природу. Тем не менее дух первоначально был — ив значительной степени продолжает оставаться — автономным архетипическим фактором.

В волшебных сказках старец выступает обычно в роли помощника, появляющегося тогда, когда герой оказывается в затруднительном положении и нуждается в совете и руководстве. Он олицетворяет собой концентрацию умственных сил и способность целенаправленной рефлексии; и что еще важнее — он вносит собой подлинное объективное мышление. Таким образом, у этого символа духа имеются как объективно-нейтральный, так и положительный и отрицательный аспекты. Если старец в какой-либо сказке выступает в качестве только положительной или только отрицательной фигуры, то он выражает собой лишь половину сущности архетипического старца, и в этой связи на память невольно приходит «двоящийся» образ Мерлина. В рассмотренной нами сказке старец — это, если так можно выразиться, не что иное, как анимус анимы, и это можно понимать в том смысле, что за героиней этой сказки (анимой) в данном случае стоит объективный дух.

Подобные, связанные с горами, фигуры — устойчивый мотив народных легенд и поверий; таков, например, Барбаросса народных преданий (См. словарную статью «Berg» в «Handworterbuch des Aberglaubens), в алхимии же это — Меркурий, который предстает то мальчиком, то старцем, то несущим гибель, то вдохновляющим и чей характер зависит от установки алхимика (См.: С. G. Jung. Psychology and Alchemy и Alchemical Studies в С. W. 12, 13). В алхимических историях тот, кто занимается алхимией, нередко ищет истину в недрах гор, где и встречает некоего старца, в котором мы с полным основанием можем видеть фигуру Гермеса-Меркурия. Этот дух есть цель, и в то же самое время — вдохновение, ведущее к цели. Его называют «другом Бога», он является обладателем ключа или книги и хранителем всех тайн. В более позднюю эпоху алхимики задавались вопросом, в каком отношении к христианскому Богу находится эта фигура, несущая в себе черты Меркурия, и приходили к заключению, что в ней следует видеть хтоническое отражение Бого-образа.

Храм внутри горы — тоже часто встречающийся мотив в европейских волшебных сказках. Сооружение, воздвигнутое человеческими руками внутри горы, означает наличие некой структурированной формы в бессознательном, иначе говоря, представляет собой какое-то культурное движение, которое внезапно прекратило свое существование или оказалось искорененным, вместо того чтобы влиться в основное русло развития культуры. Такого рода здание символизирует внезапно прерванный культурный подъем, разрыв в развитии культуры, подобный, например, неожиданному отказу в 17 столетии от алхимии и от квалитативного взгляда на природу (в пользу исключительно квантитативного подхода). В результате такого резкого разрыва отторгнутое культурное движение остается невредимым, но существует в дальнейшем лишь в виде ставшего анахронизмом фрагмента традиции, не оказывая вследствие своей изоляции сколько-нибудь реального воздействия на умы.

Рабская зависимость анимы от горного духа объясняется тем, что он знает, что нужно для того, чтобы она почувствовала себя живой и полной сил. Наше современное сознание не только не уделяет душе необходимого времени или сил, но и пытается вообще забыть о ее существовании. Следовательно, можно говорить о том, что анима в нашей сказке льнет к горному духу потому, что чувствует, что его обещание сделать ее жизнь более богатой и полной — не пустые слова; это имеет прямую связь с тем, что горный дух — язычник, и обусловлено тем, что языческое мировоззрение (Weltanschauung), в известных отношениях, открывает для мужской анимы гораздо более широкие жизненные возможности.

Ключ к пониманию того, почему горный дух здесь предстает как в виде подчеркнуто нехристианской фигуры, надо, по-видимому, искать во времени создания этой сказки. Волшебные сказки — точно гак же, как архетипические сновидения — находятся в связи с медленно протекающим в коллективном бессознательном поступательным процессом. Требуется немало времени, чтобы смысл, который они в себе несут, пустил корни и проник в сознание, поэтому мы можем датировать их лишь с погрешностью в триста лет. Наша сказка должна быть отнесена к сравнительно позднему времени, а именно к веку Просвещения, когда мы становимся свидетелями приложения фундаментальных христианских доктрин к вполне земным вещам; так например, Иоганн Кеплер считал, что земной мир является отображением Св. Троицы: он усматривал в трехмерности пространства образ Троицы, утверждая далее, что единое Божество есть сфера, центром которой является Бог Отец, поверхность, или внешняя сторона, соответствует Богу Сыну, а радиусы между ними — Святому Духу. Согласно Кеплеру, все существа, сотворенные Богом, стремятся принять сферическую форму, т. е. подражают Творцу. Не без основания полагают, что эпоху Просвещения, взятую в целом, можно охарактеризовать как тип культуры, имеющий своим основанием тринитарную форму мышления, которая выражает, вообще говоря, достаточно несовершенную точку зрения, исключающую наличие проблемы зла и иррациональных элементов в природе. Это привело к возникновению оппозиции между этим новым стилем мышления и предшествовавшим ему. Новое мышление, вследствие своей отчужденности от иррационального и души, было и остается таким же односторонним, как и прежнее. Для того чтобы уравновесить новую тенденцию, люди, унаследовавшие традиционный тип мышления, более энергично заявляют о своих убеждениях. Обе стороны образуют два обособленных лагеря, но ни один из них не способен восполнить собой другой, чтобы устранить его недостатки.

Первый предмет, который горный дух предлагает принцессе загадать, с тем чтобы поставить в тупик героя, — это белая лошадь ее отца, и здесь косвенно вводится новый образ и новый персонаж — король, реальный отец анимы. Как я уже говорила, король иногда символизирует собой отживающую свой век систему духовного и светского мироустройства. Вполне возможно, что отец анимы служит символом износившегося и затертого христианского мировоззрения (Weltanschauung), при этом отвергающий, в противоположность ему, господствующую религию горный дух тоже в значительной степени выполняет функцию отца. То, что с горным духом связывается бурный подъем либидо, нарастающий в бессознательном, свидетельствует, что перед нами полный жизненной силы архетип, причем то, что он был когда-то вытеснен, делает его особенно опасным. Герой должен быть начеку перед лицом обеих противоположностей, каждая из которых равно обозначена королевской фигурой, ибо, подобно всем крайним противоположностям, они непостижимым образом тождественны друг другу. Что касается королевской лошади, то она является символом бессознательных сил, находящихся в распоряжении сознания.[7]

Второй предмет, который должна загадать принцесса, — это меч. Он символизирует справедливость, власть, решительность (вспомним Александра, разрубившего гордиев узел ударом меча) и способность к различению — как при понимании, так и в своем волеизъявлении. Мотив меча играет важную роль в алхимии;[8] дракона, например, разрубают мечом, и это означает попытку различения инстинктивных побуждений, с тем чтобы смутные бессознательные содержания сделались более определенными. Мы должны разрубить первоматерию (prima materia) «своим собственным мечом»: иными словами, для того чтобы стать хозяином свободного либидо, которое предлагается нам бессознательным, необходимо принять сознательное решение. Это означает, что решение относительно того, какой линии держаться, должно приниматься сознательной личностью, и способность к такому решению является существенной предпосылкой для того, чтобы бессознательное могло идти «перед. «Возьми меч! Разруби дракона!» — тогда что-нибудь в тебе да разовьется. В обряде богослужения меч символизирует Логос, а в Апокалипсисе меч — это Логос, выступающий как окончательное Слово Бога, творящее суд над миром. Пламенный меч, «обращающийся» перед Эдемским садом и не позволяющий в него войти, получает объяснение в алхимии как гнев Ветхозаветного Бога. В гностической же системе Симона Мага пламенный меч истолковывается как страсть, которая и отделяет землю от рая. Меч может также иметь и отрицательное значение, а именно — несущего гибель, преждевременно обрывающего жизнь. Подобно коню, меч обозначает либидо, содержащееся в бессознательном, заряд психической энергии. Конь и меч, таким образом, оказываются связанными между собой, хотя разница в том, что меч — это орудие, изготовленное человеком, тогда как конь — это инстинктивно-непроизвольное либидо.

Третий предмет, о котором должна подумать принцесса, — голова горного духа, вещь, которую не в состоянии вообразить никто из смертных. Греческие алхимики заявляли, что в головном мозге сокрыта величайшая тайна. Платон в «Тимее» отмечает, что голова повторяет шарообразную форму Вселенной, иными словами — Бога. Соответственно, она несет в себе божественные тайны человека. Вероятно, этим в какой-то степени объясняется, почему у дикарей мы нередко сталкиваемся с культом головы. Например, сабины погружали «золотоголового» человека, т. е. блондина, в масло, затем отрезали ему голову и использовали ее в качестве оракула. Алхимики называли себя «детьми золотой головы», а алхимик Зосима учил, что омега (Q) являет собой величайшую тайну. Кроме того, голова в алхимии является символом Самости. При помощи головы мы получаем ключ к решению внутренних проблем. В более позднее время голову интерпретировали как сущность (essence) или смысл. Что касается слов горного духа, что «ни один смертный не способен помыслить о ней», то они означают, что человек не в состоянии постичь эту сокровенную тайну. В нашей сказке именно голова горного духа (которая вскоре будет отрублена) придумывает загадки и, следовательно, служит источником всех загадок анимы. Таким образом, приобретение героем этой головы является решением его проблемы, потому что, обладая ею, он становится способен понять свои сокровенные психические процессы.

Три мысленно представленных объекта — лошадь, меч и голова — являются отражением того факта, что старая система сознания еще обладает определенной волей и энергией, хотя ее динамика и смысл вернулись к исходному бессознательному состоянию. Следовательно, налицо раскол между энергией сознания и покинувшим сознание и пребывающим в бессознательном смыслом, что является, между прочим, основной проблемой нашего времени.

Рассмотрим теперь символы, обнаруживающие свое присутствие в храме горного духа. Во время первого появления здесь героя он видит только несколько звезд, чертог же погружен в темноту, и на жертвеннике ничего нет. Редкие, беспорядочно проступающие на небе звезды суть скрытые, в беспорядке рассеянные зародыши сознания.

Во время второго его появления над храмом сияет луна, а на жертвеннике лежит рыба с шипами. Луна, символ женского начала, означает женскую установку по отношению к внутреннему и внешнему миру, установку, для которой характерны приятие и чуткая восприимчивость к тому, что происходит. В китайской поэзии появление луны иногда означает, что на смену напряжению борьбы приходят отдых и успокоение.

Греческий философ Анаксимандр высказывал предположение, что человек произошел от иглистой рыбы. Рыба известна в качестве христианского символа; апостолы были названы Христом «ловцами человеков», рыба же (ichthys, что расшифровывается как Иисус Христос сын Божий Спаситель.—Прим. рус. ред.) является для христиан символом самого Христа и вследствие этого входит в состав праздничной евхаристической пищи. Как Христос, так и рыба являются символами Самости. Христос, таким образом, отводит от природы содержащуюся в символе рыбы проекцию, высвобождая тем самым от этого бремени природу и сосредоточивая проекцию на себе. Рыбе принадлежит также выдающаяся роль в астрологии, поскольку именно этот знак зодиака оказывает влияние на развитие событий в первые два тысячелетия христианской эры. Однако этот знак составлен из двух рыб, расположенных параллельно, но смотрящих в разные стороны, одна, из которых символизирует Христа, другая — анти-Христа. Иглистая рыба, о которой идет речь в нашей сказке, указывает, по-видимому, на анти-Христа — центральное, но дьявольское содержание бессознательного. Это — не дающее к себе подступиться, колючее, ускользающее содержание бессознательного, и достижение которого связано с большим трудом и риском. В Средние века в рыбе видели символ земных наслаждений, «потому что она необыкновенно прожорлива»; а возможно, также и потому, что Левиафан представлял из себя чудовищных размеров рыбу. В еврейской традиции утверждается, что мясо Левиафана станет для благочестивых евхаристической пищей в день Страшного суда. Поскольку мясо Левиафана считалось в этой традиции чистой пищей, то это подразумевало обретение бессмертия. (Отметим наличие здесь определенной амбивалентности, ибо в рыбе также видели символ похотливости и прочих низменных инстинктов.) В Индии рыба тоже связывалась с символом спасения. Бог Ману превратился в рыбу и спас священные книги от потопа. В алхимии часто упоминается «рыба в форме шара посреди океана» — без костей и удивительной толщины, позднее эту рыбу связывали с ярко святящейся рыбой, вызывающей у людей жар. Медуза — огонь в море — интерпретировалась алхимиками как символ божественной любви или адского огня. Комбинации из подобных несопоставимых аспектов широко представлены в алхимическом символизме. В отличие от христианства, для которого брак небес и ада есть нечто абсолютно недопустимое, в алхимии предпочтение всегда отдается парадоксальному решению.

В психологическом плане рыба — отдаленное, труднодоступное содержание бессознательного, сумма потенциальной энергии, заряженной возможностями, которым, однако, недостает ясности. Это — либидинозный символ для относительно неопределенного, не поддающегося уточнению количества психической энергии, направленность и пути преобразования которой остаются неясными. Амбивалентность, характеризующая все, что связано с рыбой, проистекает из того, что мы имеем здесь дело с содержанием, находящимся ниже порога сознания.

Во время третьего появления героя чертог горного духа ярко освещен лучами солнца. (Смена предметов, открывающихся каждый раз глазам героя, наводит на мысль о постепенности освещения его бессознательного — вплоть до обретения способности ясно различать тайные пружины своей души.) Полуночное солнце внутри горы заставляет вспомнить полночный солнечный свет, идущий снизу, который герой Апулея увидел в царстве мертвых.[9] Ведь не только эго вносит свет, но и само бессознательное имеет «латентное сознание». Это полночное солнце и есть, по-видимому, первоначальная форма сознания, т. е. коллективное сознание, в отличие от эго-сознания. В принципе, нечто подобное свойственно дикарям и детям — ощущение того, что это известно, которое вовсе не тождественно ощущению «я это знаю». Свет в бессознательном поначалу имеет характер нецентрированного, рассеянного свечения. В мифах творения создание света нередко разделяется на две стадии: сначала рождение света как такового, затем — рождение солнца. В Книге Бытия, например, Бог создает свет уже в первый день творения и только на четвертый день создает солнце и луну.

На жертвеннике лежит огненное колесо. В Индии колесо — символ власти и победы, помогающий обрести силу и указывающий путь.[10] Это — колесо освобождения, движущееся правильным образом в правильном направлении и символизирующее постепенный рост в человеке религиозного сознания. В позднейшую эпоху символ колеса приобретает другой, более зловещий аспект в качестве круговорота перерождений, бессмысленного повторения по кругу жизненного процесса, которого необходимо попытаться избежать. В обоих случаях колесо служит символом самодвижущейся силы бессознательного, иначе говоря — Самости. Совершать свой жизненный путь в согласии с внутренним ритмом души (psyche), огненного колеса,— цель индийца. Он стремится сверять каждый свой шаг с «курсом», заданным Самостью. Однако Самость приобретает характер отрицательного фактора, причиняет муки, если ее намерения поняты неправильно; тогда-то загадки и остаются без ответа. Во времена древнего Вавилона открытие гороскопа, или астрологического круга, знаменовало появление представления о роковом колесе, посредством которого человека затягивает в «колесо» собственной судьбы. Перед Христом преклонялись, в частности, и потому, что он был единственным, кто смог снять гнет колеса рождений — тем, что дал верующим в него возможность второго, духовного, рождения. С другой стороны, в Средние века Фортуна всегда изображалась с колесом (чем-то напоминающим колесо рулетки), что должно было означать безрассудное вмешательство слепой судьбы в жизнь людей, которые, в действительности, просто являются пленниками своего бессознательного. Алхимики нередко воспринимали свою работу как движущийся по кругу процесс непрерывного очищения. Круговое движение алхимического колеса приводит к унификации противоположностей: небо становится земным, земля — небесной. Для алхимиков это мировое колесо всеобщего круговорота вещей находилось в ряду положительных символов. Даже Бога символически изображали с помощью колеса. Никлаус фон дер Флюэ (Niklaus von der Flue), швейцарский мистик и святой, имел наводящее ужас видение Бога, который явился ему покрытый огромным колесом. Описывая увиденное именно таким образом, он, по-видимому, пытался в какой-то степени смягчить испытанный им ужас и сделать открывшееся более приемлемым и понятным. В кавказской легенде Бог убивает героя, неистового и бесстрашного воина, направив на него огненное колесо, которое сокрушает и испепеляет стоящего на его пути; с помощью колеса находит здесь выражение представление о мстительной, зловещей стороне божества. Во время праздничных гуляний, приуроченных к дню летнего солнцестояния, которые традиционно проводятся во всех сельских районах Германии, гуляющие скатывают с гор огненные колеса. Хотя в этом обычае можно видеть остатки ритуальных действий, направленных на поддержание и усиление активности солнца, его можно также связать с пониманием солнца как символа, служащего источником возникновения сознания в бессознательном. Среди германских народов широко распространено поверье, что еще не получившие воплощения человеческие души крутятся в воздухе подобно огненным колесам.

Колесо, образованное из огня, указывает на самопроизвольное движение психического, проявляющееся в виде страсти или эмоционального импульса, то есть указывает на тот, всегда неожиданный для нас, подъем либидо из недр бессознательного, который как бы воспламеняет нас. Когда это происходит, то невольно хочется сказать: «Эта мысль вертится у меня в голове, словно колесо». Подобным же образом вращающееся колесо может служить хорошей иллюстрацией бессмысленного движения по кругу, характерного для невротического сознания. Это случается, когда человек потерял связь со своей внутренней жизнью и поэтому не чувствует индивидуального, т. е. единственного и неповторимого, смысла своего существования.

В нашей сказке колесо вследствие своей круглой формы обнаруживает соответствие с головой горного духа — символом Самости в ее темном аспекте. У индейцев Южной Америки имеется сказка, наглядно подтверждающая мысль, что голове может быть присущ совершенно разрушительный аспект. В этой сказке череп сверхъестественным образом начинает крутиться, у него появляются крылья и когти, и он превращается в демоническое, смертоносное существо, которое охотится на людей и жадно пожирает свою добычу. Это связано с отделением головы от тела и ее автономностью. Резкий отрыв головы от тела в психологическом отношении губителен для человека.

Очень часто король в волшебных сказках нуждается в живой воде. Это означает, что он потерял вкус к жизни. Однако в нашем случае тем, кто утратил смысл жизни, является как раз анима, и, в еще большей степени, это относится к стоящему за ней горному духу, утратившему всякую надежду. Неуравновешенное поведение анимы свидетельствует об отсутствии правильного соотношения между сознанием и бессознательным.

Подобно вампирам, анима и горный дух любят кровь своих жертв. Мотив вампиризма распространен во всем мире. Души умерших в Гадесе, которым Одиссей должен сначала принести кровавую жертву, являются вампирами. Их жажда крови, в сущности, — не что иное, как страстное желание бессознательных содержаний прорваться в сознание. Если им отказывают в этом, они начинают отсасывать энергию из сознания, делая человека утомленным и вялым. В нашей сказке мы имеем дело с попыткой бессознательных содержаний привлечь к себе внимание сознания с целью добиться признания как своей реальности, так и своих нужд, а также с целью что-то сообщить сознанию.

Получив голову горного духа, герой тем самым интегрирует ее знание и мудрость. Владея ими, он разрушает чары, в плену которых оказалась принцесса. Хотя она и освобождена от чар, но тем не менее еще не спасена, потому что символическая голова была понята героем только в негативной форме. Отсечение головы подразумевает отделение данного особого содержания от его коллективного бессознательного фона в результате интуитивного осознания героем специфического характера этого содержания. Таким способом герой интегрирует часть смысла, но понять этот смысл во всей его полноте, равно как и в связи с коллективным бессознательным, ему не под силу. Другими словами, несмотря на то, что он оказался способен различить (то есть отделить) скрытую за принцессой основную причину нарушения порядка и тем самым устранить ее, он все же не смог осознать ее суть; да ему, вероятно, никогда и не было известно о существовании бога древних германцев Вотана. Позитивный аспект полученной головы, т. е. более глубокое понимание того, кто одержим ею, мог бы проявиться лишь с помощью процесса трансформации — наподобие тогоб что происходит чуть позже в анимс.

Мы сможем гораздо лучше понять многие из европейских волшебных сказок, если обратимся к неисчерпаемому запасу символов в алхимических текстах. Ценность этого источника в качестве сравнительного материала очень велика по той причине, что алхимические спекуляции являлись попыткой соединить в коллективном сознании природные языческие склонности с присущими христианству элементами. Односторонняя спиритуализация, свойственная христианству, привела в определенных классах общества к отчуждению человека от инстинкта. Как отмечает Юнг в «Психологии и алхимии», мы подвергаемся влиянию христианства на более высоких уровнях психического, но если посмотреть на более низкие уровни — там мы остаемся совершенными язычниками. Хотя волшебные сказки, в большей своей части, носят всецело языческий характер, некоторые из них, особенно относящиеся к более позднему времени, и в частности, та, которую мы только что рассматривали, содержат в себе символы, которые становятся понятны лишь в том случае, если видеть в них попытку бессознательного заново объединить вытесненную языческую традицию с находящейся под влиянием христианства сферой сознания.

Существует, однако, одно важное различие между волшебными сказками и сочинениями алхимиков: последние не только продуцировали символы посредством проекции своего бессознательного на химические вещества, но и теоретизировали по поводу своих открытий. Их тексты не только изобилуют символами, но и несут в себе множество интересных, в некотором смысле психологических ассоциаций, связанных с такими символами. В этом отношении алхимические образы вполне могут выполнять роль связующего звена между во многом отдаленными от нас образами волшебной сказки и миром современного сознания.

В алхимическом процессе мы постоянно имеем дело с такими стадиями, которые описываются в модели психологического развития личности и находят себе соответствие при рафинировании грубой prima materia в золото, а именно nigredo — латинское слово, обозначающее потемнение материала, подвергшегося обработке огнем; albedo — белое вещество, которое при отмывании превращается в серебро; и rubedo (краснота), когда в результате дальнейшего нагревания серебро превращается в золото.

Albedo указывает на первые проблески понимания индивидом реальности бессознательного (что открывает возможности для достижения им более объективной установки) и одновременно на снижение уровня сознания, без чего такие проблески были бы невозможны. Albedo подразумевает холодный, беспристрастный взгляд на мир, стадию в духовном развитии, на которой все представляется отдаленным и смутным, словно бы увиденным при свете луны. Поэтому и говорят, что на стадии albedo женственность (the femine) и луна правят миром. Albedo подразумевает также чуткое отношение к бессознательному. «Промывание», или «отстирывание»,— это тяжелое испытание, заключающееся в осознании человеком неизбежности тени; в этом отличие этой стадии от предыдущей, nigredo, когда происходит первая, наводящая ужас встреча с тенью лицом к лицу; однако как бы ни была она мучительна, вслед за ней должна последовать работа, выражающаяся в воздействии на худшее в нас, что имеет место и в анализе.

Алхимики называют это «тяжелой работой». Если достигнут прогресс albedo, основное напряжение, связанное с такой работой, заметно уменьшается. Тогда простого подогрева достаточно, чтобы albedo перешло в rubedo — управляемую солнцем стадию, возвещающую о новом состоянии сознания. Солнце и луна, краснокожий раб и белая женщина, суть противоположности, которые часто сочетаются браком, знаменуя этим союз объективного сознания с анимой, мужского Логоса с женственным внутренним началом. Благодаря этому союзу все больше и больше энергии начинает постепенно поступать в сознание, создавая условия для позитивного отношения к миру, для любви и творческой активности.

Образ горного духа наводит на мысль о Сатурне, символизирующем в алхимии темный, архаический, «все-еще-не-додуманный-до-конца» спор, который необходимо сделать достоянием сознания, то есть отрубленной головы. Сатурн суть голова, круглая вещь, или «разрушающая вода» (Зосима называет Сатурн омегой или головой). Судя по всему, этот динамичный горный дух все-таки не является богом, но жрецом или другим лицом, призванным служить богу. Он раб огненного колеса. Уже отнюдь не антропоморфная фигура Самости должна стоять за ним. Отправление культа в горном храме таит в себе опасность, потому что руководство богослужением здесь осуществляется коллективным бессознательным.

Как я уже ранее отмечала, в северных странах Меркурия отчасти отождествляли в Вотаном, о чем достаточно ясно свидетельствует материал волшебных сказок. В результате отсечения алхимии от культурного процесса, с одной стороны, и упадка фольклора, с другой, у людей в их бессознательном были оборваны связи с языческими богами. До того как это случилось, именно в алхимии, фольклоре и астрологии у языческих богов было прибежище для существования. Через указанные три сферы, по существу, проходила для них последняя линия обороны.

Повторяю, горный дух не спасен. Спасена лишь анима. Таким образом, глубочайшая проблема осталась неразрешенной, осталось, начиная с 17 века, смутное предчувствие, что Вотан не умер, что он жив и ждет только часа, чтобы пробудиться в германской душе (psyche).

В нашей сказки с устранением горного духа опасности для героя не кончаются. Во время брачной ночи герой должен трижды погрузить принцессу в воду, пока она не станет самой собой. В норвежской версии сказки ей необходимо смыть с себя кожу тролля в молоке. В мистериях древности молоку принадлежала важная роль в качестве пищи для как бы заново рожденного посвященного. Во время дионисийских оргий, совершавшихся в горах, менады пили молоко и мед, текущие прямо из земли. Молоко и мед служили также пищей для заново родившегося через обряд крещения человека в первые века христианства. В Книге Песий Песней Соломона молоко восхваляется как знак благосклонности и доброты Бога. Апостол Павел называет новообращенных христиан детьми, пьющими молоко нового учения. Молоко — знак начала божественного возрождения Бога в человеке. В Древней Греции молоко приносилось в жертву хтоническим богам и недавно умершим. В подобных случаях молоку принадлежит катартическая функция (в этой связи уместно вспомнить распространенные в германском мире суеверия, связанные с демонами, занятие которых — чинить людям всевозможные помехи, например, заколдовывать молоко, вследствие чего оно становится «снятым» поэтому против них предписывается целый ряд предосторожностей). Следовательно, мытье анимы в молоке имеет целью очистить ее от демонических элементов, равно как и от связи со смертью.

Кожа животного или тролля, покрывающая героиню или героя волшебных сказок, свидетельствует об их пока еще не спасенной, не искупленной природе. Анима может носить грязную одежду и, выражаясь алхимическим языком, быть «голубем, спрятанным в свинце». И в этом случае мытье или же чистка нередко производятся в неверно выбранное время. Следствием этого является то, что недостаточно развившиеся психологические содержания при отмывании неожиданно проявляют себя в отталкивающем виде, например, в облике анимуса, пребывающего в негативном состоянии. Тогда положительные тенденции, скрытые в бессознательных содержаниях, остаются нереализованными и не только изменяются до неузнаваемости, но и загрязняют инстинкты, материализуясь в принимающих уродливую форму порывах; к примеру, духовные устремления человека находят для себя выражение в пристрастии к спиртному. Действительно, большинство невротических симптомов, «скрывая под собой» существенно важные положительные содержания бессознательного, чем-то весьма напоминают кожу тролля.

В немецкой версии нашей сказки после первого погружения анимы в чан с водой она оборачивается вороном, после второго — голубем, и это явно вследствие того, что ей присущ элемент непостоянства. Только тем, что она репрезентирует неуправляемое, капризное, ускользающее содержание, можно объяснить ее частое появление в волшебных сказках в виде птицы.

В христианском мире существовало представление о том, что ворон являет собой воплощение грешника, а также и дьявола (см. «Словарь немецких суеверий» — Handworterbuch des deutschen Aberglaubens). С другой стороны, в античную эпоху ворон имел отношение к культу солнечного бога Аполлона, а в алхимии же он символизирует nigredo (черноту) и меланхолические мысли. Старик, обитающий внутри горы, и с ним ворон,— это довольно часто встречающийся в волшебных сказках образ.

С другой стороны, голубь является птицей Венеры. В Евангелии от Иоанна он символизирует собой Святой Дух, а в алхимии служит символом albedo. Необходимо проводить различие между двумя вышеназванными аспектами анимы, поскольку ее птичья природа указывает на принадлежность иному миру, тогда как своей женской стороной она, напротив, связана с нашим миром. Непостоянную, ускользающую птичью природу необходимо выпустить, или отделить, с помощью принудительной ванны. (Сравним эту ситуация с требованием к герою, чтобы он разделил пополам собственного ребенка, иными словами, чтобы он был готов добровольно отделить сознание от бессознательного.)

Такая ванна является своего рода крещением, трансформацией через посредство бессознательного. Практически это выражается в том, что герой как бы заталкивает аниму назад, в бессознательное, что подразумевает наличие у него критической установки по отношению к тому, что пробуждается и входит в сознание. Подобная установка необходима, потому что анима и реакции, которые она вызывает у мужчины, несмотря на их, по всей видимости, человеческий характер, очень часто вводят в заблуждение. По этой причине мужчине всегда следует относиться с известной долей скептицизма к воодушевлению, источником которого является анима, спрашивая себя: «Это и в самом деле мое собственное чувство?», ибо подобное чувство у мужчины действительно может быть лирическим и парящим, подобно жаворонку в небе, но оно же может быть кровожадным и готовым ринуться на добычу, как коршун (настроение, которое едва ли можно называть подлинно человеческим). В этом отношении принудительная молочная ванна в норвежском варианте данной сказки служит той же самой цели — очищению анимы и снятию с нее проклятия; иначе говоря, это — акт различения (discrimination).

Последнее, чем обеспокоен компаньон героя (а он является духом умершего), связано, как мы помним, с процедурой очищения анимы. Когда брачная ночь анимы с героем благополучно доведена до конца, он исчезает, превращаясь в полностью бесплотное существо. На самом деле он больше чем просто теневая фигура. По существу, он — вдохновляющий, творческий дух. Но он может действенно проявить себя в этом качестве лишь тогда, когда анима утрачивает свои демонические свойства. Лишь тогда он способен занять подобающее ему место.

После того как брак героя с его анимой осуществился, задача тени выполнена, как это было и в сказке о принце Ринге. Следовательно, взаимоотношения с тенью не являются в данном случае основной целью, скорее, она заключается в том, чтобы обрести подлинную внутреннюю цель, после чего битва добра со злом перестает занимать центральное место в жизни человека.

Женская тень

Волшебных сказок, в которых рассказывалось бы о героине и ее тени, не так уж много. Обычной моделью таких сказок является банальная история о доброй и злой сестрах, в конце которой одна возвращается с богатыми подарками, другая же сурово наказывается. Еще одна модель — история девушки, которая подвергается гонениям со стороны злой мачехи, заставляющей ее выполнять самую черную работу или даже просто выгоняющей из дому. (Эти две фигуры одинаково удобны и при интерпретации данного сюжета с мужской точки зрения — в качестве двух аспектов анимы.) Женская тень редко встречается в волшебных сказках, потому что женщины, в отличие от мужчин, не столь резко отделены от своей тени. Если такое отделение в женщине и происходит, то оно обычно является результатом воздействия анимуса, потому что у женщин натура и инстинкт гораздо в большей степени равняются друг на друга, нежели у мужчин. Женская психика демонстрирует тенденцию раскачиваться, подобно маятнику, от одной противоположности к другой — от эго к тени и наоборот, подобно тому, как луна переходит от ущерба к полной фазе и снова идет на ущерб. Тем не менее, имеется одна сказка, с помощью которой, как мне думается, можно составить себе некоторое представление о проблеме женской тени. В ней, как это часто бывает в волшебных сказках, проблема тени переплетается с проблемой анимуса.

Лохматая макушка

Король и королева, у которых не было собственных детей, удочерили маленькую девочку. Как-то раз, когда она играла со своим золотым мячом, на нее загляделись проходившие мимо нищенка и ее маленькая дочь. Король и королева хотели прогнать их, но маленькая нищенка сказала им, что ее матери известно, что нужно сделать, чтобы у королевы появились дети. После того как ее угостили вином, старая нищенка поведала королеве, что та должна перед отходом ко сну искупаться в двух чанах, а затем выплеснуть воду под кровать; если она так сделает, то увидит на следующее утро под своей кроватью два распустившихся цветка: один — очень красивый, а второй — неприятный на вид; королеве надо будет съесть только красивый цветок.

Когда утром королева съела выросший под ее кроватью яркий красивый цветок, он оказался таким вкусным, что она не смогла удержаться, чтобы не съесть заодно и второй — черный и безобразный. Когда в положенное время она разрешилась от бремени, то у родившейся девочки было уродливое тельце и землистый цвет кожи. Не успев появиться на свет, она схватила в руки деревянную мутовку и принялась скакать перед матерью верхом на козле. Говорить она тоже начала с первых минут. Следом за ней королева родила девочку необычайной красоты. Родившуюся первой назвали Шаггитоп (Shaggy-Top), что значит «вихрастая макушка», потому что ее голова и часть лица были покрыты стоявшими торчком жесткими вихрами. Дурнушка очень сдружилась со своей младшей сестрой.

Как-то в сочельник до них донесся страшный шум, который подняли женщины-тролли, отмечавшие праздник поблизости от дворца, и Шаггитоп вышла со своей мутовкой на улицу, чтобы прогнать их. Ее прекрасная сестра тоже выглянула за дверь, и в этот момент оказавшаяся рядом троллиха оторвала у нее голову и приставила взамен голову теленка.

Тогда Шаггитоп села со своей несчастной сестрой на корабль и поплыла в землю женщин-троллей, там она нашла ее голову под окном жилища троллей и бросились наутек. Троллихи пустились за ней в погоню, но она успела взбежать на корабль и вернула голову сестры на прежнее место.

Вскоре приплыли они в страну, которой правил недавно овдовевший король, у которого был единственный сын. Этот король, увидев прекрасную принцессу, сестру Шаггитоп, захотел жениться на ней. Однако Шаггитоп поставила условием, что это произойдет лишь в том случае, если на ней самой женится принц, сын этого короля, так что королю ничего не оставалось, как строить двойную свадьбу, невзирая на протесты сына, которому совсем не хотелось жениться на такой уродине, как Шаггитоп.

В день свадьбы Шаггитоп сказала принцу, чтобы он спросил ее, почему она приехала на свадьбу на козле, да еще таком безобразном. Когда он так и сделал, Шаггитоп ответила, что, это не так, ведь на саамом деле у нее отличная лошадь, и вслед за тем козел, действительно, превратился в прекрасного коня. Подобным же образом мутовка превратилась в серебряный веер, торчащие во все стороны вихры на голове — в золотую корону, а сама она — в такую ослепительную красавицу, что даже сестре было до нее далеко. Последовавшая за этим брачная церемония оказалась куда более радостным событием, чем можно было предположить, (см. «Zottelhaube» из сборника «Nor-dische Volksmdrchen», Vol. II»)

Ассимиляция верхнего и нижнего здесь аналогична ассимиляции, наблюдавшейся нами в «Принце Ринге». И снова тень спасена благодаря тому, что становится осознанной,— из чего, по-видимому, можно заключить, что для мужчины и женщины тень представляет, в действительности, одну и ту же проблему.

Мотив бездетных короля и королевы обычно предшествует в сказках мотиву чудесного рождения весьма необычного ребенка. Сама по себе бездетность является свидетельством того, что связь с созидающей основой, или «почвой психического», нарушена и образовалась пропасть между ценностями и представлениями коллективного сознания и темной, плодородной почвой бессознательных, архетипических процессов трансформации.

Мы можем рассматривать два центральных образа сказки — прекрасную принцессу и Шаггитоп — в качестве образующих параллель Рингу и Снати-Снати. Согласно нашему предположению, Ринг представляет собой некий импульс в коллективном бессознательном, стремящийся создать новую форму сознания. А в Шаггитоп, скорее всего, персонифицируется побуждение к восстановлению ощущения эмоциональной связи с глубинами бессознательного и с природой, поскольку в жизни, как правило, задача обновления эмоциональных ценностей ложится именно на женщин.

Перед тем как у нее наконец появляются собственные дети, королева делает максимум возможного, чтобы исправить создавшуюся ситуацию, удочеряя чужую девочку. Это в высшей степени позитивное решение вызывает (подобно магии — посредством аналогии) оплодотворяющее воздействие в «лоне» бессознательного. При помощи золотого шара, который, вполне возможно, играет здесь роль символа Самости, приемное дитя привлекает внимание маленькой нищенки и ее матери. Функция символа Самости заключается в том, чтобы объединять темные и светлые аспекты психического; когда это происходит, то констеллируется всепорождающая мать-природа: старая нищенка как раз и воплощает собой инстинктивное знание, которым обладает природа.

Нищенка дает королеве вполне определенный совет: вылить воду, в которой она будет мыться, под кровать, а затем съесть один из выросших в этой воде цветков. Сохранение грязной воды в спальне, скорее всего, означает, что королеве следует не отбрасывать свою темную сторону, а наоборот, принять ее в самой интимной для себя обстановке, потому что в этой грязной воде — ее тени — скрыто также и ее собственное плодородие. По-видимому, в этом и заключается древний материнский секрет старой нищенки.

Яркий цветок и темный цветок как бы предвосхищают противоположность в самой природе будущих дочерей. Цветы выступают знаком их пока еще не рожденных душ, и они также символизируют чувство. Съедая оба цветка — вместо того чтобы ограничиться одним из них,— королева тем самым невольно обнаруживает свое побуждение, направленное на то, чтобы интегрировать весь спектр бессознательного, а не только его более яркий аспект. Поступая таким образом, она, кроме того, впадает в грех непослушания — хотя это является «приносящим удачу» (beata culpa), что приводит к новым затруднениям, но вместе с тем и к более высокому уровню осознания. С аналогичным мотивом мы уже имели дело в случае, когда Ринг открывал дверь запретной кухни и нашел там Снати-Снати.

Шаггитоп, в качестве тени новой формы жизни, с избытком наделена способностями и инициативой. То, что она так быстро становится взрослой, указывает на ее демонические качества и во многом общую с духами природу, тогда как козел, на котором она скачет, является животным Тора и наводит на мысль, что сущность Шаггитоп имеет отношение к дионисийскому хтоническому и языческому миру. Мутовка характеризует ее существо, во многом подобное ведьме, той ведьме, которая постоянно собирается что-то состряпать, с помощью помешивания, усиливая неразбериху в чувствах, с тем чтобы довести их до точки кипения. Меховой чепец вместо волос на голове — характерный признак связи с животным миром и одновременно символ одержимости анимусом. В некоторых сказках преследуемая отцом героиня надевает лохматый головной убор, и это действие свидетельствует о регрессии в животную сферу, вызванной затруднениями с проблемой анимуса. Поэтому Шаггитоп и выглядит таким образом, как будто элемент в бессознательном крепко прилип к ней, что подразумевает власть над ней животных порывов и эмоций. Однако так дело обстоит только снаружи — как это было и в случае со Снати-Снати.

В северных странах языческий слой в бессознательном еще очень сильно дает о себе знать, и поэтому тролли изображены справляющими свой главный праздник, день летнего солнцестояния, накануне Рождества. Когда принцесса с любопытством глазеет на них, стоя в дверях дворца, тролли хватают ее голову и заменяют головой теленка. В скандинавском фольклоре коровьи хвосты нередко встречаются и у самых троллей, и мы можем заключить из подобной перестановки голов, что принцесса подвергается ассимиляции со стороны троллей; она в буквальном смысле слова теряет голову и становится одержимой содержаниями коллективного бессознательного. Можно предположить, что временами она делается совершенно слабоумной, неловкой и неспособной внятно выражать свои мысли. Это происходит оттого, что вся ее эмоциональная жизнь подпала под контроль темных сил бессознательного, а объяснить происходящее в ее душе сама она не в состоянии.

Шаггитоп, не в пример ей, способна перехитрить троллей и помочь своей сестре избавиться от ее плачевного состояния, и объясняется это тем, что она с троллями, до известной степени, одной породы. Подобно тому как Снати-Снати гораздо лучше Ринга знал, что нужно сделать, чтобы одолеть великанов, так и Шаггитоп оказывается искуснее троллей.

После того как Шаггитоп спасает свою сестру, рассказ получает неожиданный поворот: вместо того чтобы плыть домой, сестры продолжают свое путешествие и прибывают в чужое королевство, при этом ничего не говорится о присутствии там каких-либо женщин, а только о короле-вдовце и его сыне. Поскольку первый королевский двор был представлен несколькими женщинами и бесплодным королем, то во втором королевстве мы обнаруживаем элементы, компенсирующие недостававшее в первом случае. Эти две сферы подобны двум взаимно уравновешивающим друг друга частям психики; незавершенные в отдельности, они образуют целостность только соединенные вместе. Поэтому нет ничего удивительного в том, что когда король предлагает прекрасной принцессе свою руку, то Шаггитоп вынуждена требовать руку принца. Двойная свадьба приводит к образованию того, что Юнг называет брачной четверицей — квадратным символом Самости. (См. К. Г. Юнг, «Психология переноса» в «Практике психотерапии», С. W. 16.)

Шаггитоп спасена не только благодаря тому, что содействует бракосочетанию сестры (что еще раз заставляет вспомнить Снати-Снати), но и с помощью ряда вопросов, которые она просит принца задать ей. Это напоминает легенду о Парсифале, в которой герой поначалу не в состоянии задать спасительный вопрос, поскольку сознание его еще чересчур незрело для того, чтобы почувствовать то, что бесшумно растет и тянется к свету в его собственном бессознательном. Шаггитоп выполняет функцию решительных, динамичного посредника в бессознательном, понуждающего сознание осознать то, что стремится быть осознанным. Здесь мы имеем прекрасный пример того, как сама природа бессознательного пытается подтолкнуть человека к достижению нового, более высокого уровня сознания. Этот импульс имеет свою отправную точку в своем первоисточнике — в тени, но сначала постепенно, а затем полностью очеловечивается.

Общая структура этой волшебной сказки интересна тем, какое место в ней занимают четверичные системы. Мы имеем две группы из четырех лиц. Сперва это — король и королева, их приемная дочь и ее бедная сверстница, отношения между которыми далеки от гармонии.

Оказавшееся полезным вмешательство старой нищенки приводит к тому, что появляется вторая пара девочек — Шаггитоп и прекрасная принцесса, которые занимают место первой пары детей. Вторжение троллей, нарушающее спокойствие в доме, указывает на то, что эта новая четверица носит еще весьма искусственный характер и слишком обособлена по отношению к глубинной жизни бессознательного. Когда принцесса и Шаггитоп выходят замуж за короля и его сына, они совместно образуют новую четверицу. В этой новой группе можно видеть образцовую репрезентацию Самости — аналогично группе из четырех персон в финале «Принца Ринга». И вновь — сказка начинается с символа Самости и достигает своей кульминации с его же появлением, репрезентируя, таким образом, неизменно повторяющиеся процессы в подобного рода ядерных образованиях коллективной психики.

Возможности анимуса

Анимус, по-видимому, не столь часто встречается в литературе, как анима, однако в фольклоре мы находим очень впечатляющие отражения этого архетипа. Кроме того, волшебные сказки предлагают нам модели, показывающие, какие отношения связывают женщину с этой внутренней фигурой — в противоположность способу обращения с анимой мужчины. Дело в данном случае не сводится к простой инверсии. Каждая ступень в осознании анимуса качественно отличается от аналогичной ступени в осознании анимы. Хорошим примером этого является следующая сказка.

Дроздобород

У одного короля дочь — очень красивая, но такая гордая и надменная и такая любительница насмехаться над людьми, что отказывала всем своим женихам одному за другим. В каждом из них она находила какой-нибудь смешной недостаток. Одному из своих женихов, у которого был слегка заостренный подбородок, она в насмешку дала прозвище Дроздобород, и того прозвали с тех пор Королъ-Дроздобород. В конце концов старый король, выведенный из себя таким поведением дочери, дал клятву, что отдаст ее за первого же нищего, который появится у дворца. И вскоре, когда под окнами зазвучала скрипка нищего музыканта, которая привлекла внимание короля, он осуществил свою угрозу, отдав скрипачу в жены свою дочь (в одном из вариантов для привлечения внимания используется золоченая прялка).

Принцесса становится женой нищего скрипача, но она не способна вести домашнее хозяйство, и муле недоволен ею. Он заставляет ее стряпать, затем плести корзины и прясть пряжу, но ни с одной работой она не может справиться. Наконец, он поручает ей торговать глиняной посудой на рынке. Но однажды пьяный гусар разбивает ее посуду, во весь опор проскакав на своем коне. Дома муж бранит ее за понесенные убытки и говорит, что она не годится ни для какой приличной работы, поэтому придется отправить ее в соседний королевский замок в качестве посудомойки.

Однажды ночью бедная женщина узнает, что в замке будет бал по случаю женитьбы принца. Она украдкой поднимается наверх, чтобы посмотреть сквозь неплотно прикрытые двери на танцы. Слуги бросают ей объедки, и она собирает их в свои карманы, чтобы отнести домой. И вот, когда она с грустью смотрит из-за спин слуг на танцующие пары, к ней неожиданно приближается принц, хозяин замка, и приглашает на танец. Покраснев от смущения, бедняжка отказывается и пытается выскользнуть из зала, но в это время, к полному ее стыду, объедки начинают сыпаться из ее карманов. Принц, однако, догоняет ее и признается, что он и есть тот самый Король-Дроздобород, над которым она когда-то так безжалостно посмеялась, а кроме того, еще и ее нищий муж-музыкант, за которого он себя выдавал после ее отказа, а также и гусар, перебивший ее горшки, и что весь этот маскарад он затеял для того, чтобы сломить ее гордость и наказать за высокомерие. (Grimm's Fai/y Tales, Routledge, 1948, London, 244.)

Имя «Дроздобород» (Trushbeard) имеет структурное сходство с «Синей Бородой» (Bluebeard), однако Синяя Борода — убийца, и ничего более; он не способен преобразить своих жен, равно как не способен и сам преобразиться. Он воплощает вызывающие сходство со смертью, свирепые аспекты анимуса в его наиболее дьявольской форме; от него можно лишь бежать. С анимусом в таком обличье мы часто встречаемся в мифологии. (См. так же.«Чудо-птица» и «Разбойник-жених»).

Это обстоятельство выдвигает важное различие между анимой и анимусом. Мужчина в своем первобытном качестве — охотника и воина — приучен убивать, и анимус, обладая мужской природой, как бы разделяет с ним эту предрасположенность. Напротив того предназначение женщины заключается в служении жизни, и, действительно, анима вовлекает мужчину в жизнь. Другая характерная черта анимы, а именно ее всецело смертоносный аспект, в сказках проявляется не часто; скорее можно говорить о том, что анима представляет для мужчины архетип жизни.

Анимус в его негативной форме образует, по-видимому, противоположность такой установке. Он уводит женщину от жизни и таким образом «убивает» для нее жизнь. Он имеет отношение к царству духов и стране смерти. Иногда анимус может прямо выступать как персонификация смерти, например, во французской сказке из собрания Дидериха (Diederich) под названием «Жена Смерти», содержание которой излагается ниже (Franzosische Volks-marchen, S 141).

Некая женщина отказывает всем своим поклонникам, но принимает предложение Смерти, когда тот появляется. Пока муле отсутствует по своим делам, она одна Живет в его замке. Брат этой женщины приезжает к ней в гости, чтобы посмотреть на сады Смерти, и они вдвоем совершают по ним прогулку. После этого брат решает освободить сестру, вернув ее снова к жизни, и тут она обнаруживает, что, пока она отсутствовала, прошло пять тысяч лет.

В цыганской сказке с таким же названием рассказывается приблизительно следующее:

Как-то вечером у дверей уединенно стоящей хижины, где живет одинокая бедная девушка, появляется незнакомый путник с просьбой о ночлеге. В течение нескольких дней он получает у девушки кров и пищу и, в конце концов, влюбляется в нее. Они женятся, а вскоре она видит сон, в котором ее муж является перед ней весь белый и холодный, из чего явствует что он — Король Мертвых. Вскоре после этого муж вынужден на время расстаться с ней, чтобы вернуться к своему скорбному занятию. Когда же наконец он открывает жене, что он действительно, не кто иной, как Смерть, та умирает от удара, пораженная ужасом. (Zigeunermarchen, S. 117).

Благодаря анимусу у нас часто возникает ощущение отделенности от жизни. Мы чувствуем себя измученными и не способными жить дальше. В этом проявляется пагубная сторона влияния анимуса на женщину. Он перекрывает каналы, связывающие ее с жизнью.

В своем стремлении изолировать женщину от внешнего мира анимус может принимать вид отца. В «Дроздобороде» рядом с принцессой нет никого, кроме отца, поэтому неприступность принцессы, отказывающей всем без исключения женихам, очевидно, как-то связана с тем, что она живет одна с отцом. Презрительная, осмеивающая, критическая установка, занятая ею по отношению к женихам, типична для женщин, которыми управляет анимус. Такая установка напрочь разрывает все связи с людьми.

Высокомерие дочери в подобной ситуации только по видимости вызывает гнев отца, в действительности же отец нередко сам привязывает дочь к себе и создает препятствия на пути предполагаемых женихов. Всякий раз, когда на заднем плане можно обнаружить в себе подобную установку, невольно убеждаешься в столь характерной для психологии родителей амбивалентности, когда они, с одной стороны, оберегают своих детей от встречи с реальной жизнью, а с другой — проявляют недовольство, что те оказываются не способны начать самостоятельную жизнь, покинув родной дом. (Отношения матерей со своими сыновьями очень часто развиваются по этой же схеме.) В качестве компенсации такой ситуации отцовский комплекс, вырабатывающийся в дочери, пытается причинить боль могущественному отцу тем, что заставляет девушку останавливать свой выбор на явно недостойных ее поклонниках.

В другой сказке анимус появляется сначала в образе старика, который позднее превращается в юношу, что является способом сообщить нам, что старик — отцовский образ — это только временный аспект анимуса и что под этой маской скрывается юноша.

Более яркий пример изолирующего воздействия анимуса даст сказка, в которой отец буквальном смысле запирает свою прекрасную дочь в каменный сундук. Впоследствии бедный юноша освобождает ее из заточения, и они вместе спасаются бегством. В туркменской сказке «Волшебный конь» отец отдает свою дочь дэву, злому духу, в обмен за ответ на загадку. В балканской сказке «Девушка и вампир» (Balkanmarchen, там же) юноша, являющийся на самом деле вампиром, обманом увозит девушку и помещает ее в могилу на кладбище. Она убегает через подземный ход в лес и молит Бога о каком-нибудь ящике, в котором она могла бы спрятаться. Для того чтобы стать недосягаемой для вампира, девушке приходится испытать все неудобства пребывания в полностью закупоренном пространстве, с тем чтобы, в сущности, защитить себя от анимуса.

Угрожающее воздействие анимуса и женскую защитную реакцию на него обычно трудно разделить, так тесно они слиты, и это лишний раз напоминает нам о двойственном характере, который носит деятельность анимуса. Анимус способен либо превращать женщину в парализованное в своих действиях пришибленное существо, либо, наоборот, делать се очень агрессивной. Женщины становятся или мужеподобными и самоуверенными, или, наоборот, демонстрирующими в своем поведении склонность к рассеянности, как если бы их душа во время общения была где-то в другом месте, что, возможно, и делает их очаровательно женственными, но несколько похожими на сомнамбулу; а все дело в том, что такие женщины совершают в эти минуты чудесные путешествия с анимусом-любовником, полностью погружаясь под его воздействием в грезы наяву, в чем едва ли отдают себе отчет.

Если вернуться к приводимой выше сказке, то появляющийся там принц открывает ящик с томящейся в нем девушкой, выпускает ее на свободу, и они женятся. Образы наглухо запечатанной коробки и каменного сундука призваны передать состояние отрезанности от жизни, которое испытывает одержимая анимусом женщина. В противоположность этому, если вы обладаете агрессивным анимусом и стараетесь вести себя непринужденно, то именно анимусу всегда принадлежит решающая роль в ваших действиях. Однако некоторые женщины не хотят быть агрессивными и чересчур требовательными, а в результате не дают выхода своему анимусу. Они попросту не знают, как обращаться с анимусом, и поэтому, во избежание возможных осложнений с ним, предпочитают быть подчеркнуто вежливыми и крайне сдержанными в своих проявлениях, замыкаясь в себе и становясь в каком-то смысле собственными узницами. Такое положение вещей тоже нельзя считать нормальным, но оно проистекает из противодействия женщины своему анимусу. В одной норвежской сказке некая женщина вынуждена носить деревянную накидку. Такое обременительное одеяние, изготовленное из жесткой природной ткани, дает наглядное выражение скованности в отношениях индивида с миром, а также того бремени, каким становится для человека подобная защитная броня. В этом смысле мотив неожиданного попадания в западню — как он реализуется, например, в эпизоде, когда ведьма на морском берегу сталкивает Ринга в бочку — говорит не только о том, что человек стал жертвой злых чар, но и о том, что в результате действия этих чар он получил своеобразную защиту. В историческом плане, анимус — подобно аниме — имеет дохристианский облик. Дроздобород (Drosselbart) — одно из имен Вотана, также как и «Конебород» (Rossbart).

В сказке про Короля Дроздоборода дело сдвигается с мертвой точки, когда выведенный из себя отец решает выдать свою дочь за первого попавшегося бедняка. В вариантах этой сказки девушку может, например, пленить прекрасное пение нищего певца за окном, а в скандинавской параллели героиню зачаровывает вид золоченой прялки в руках нищего. Иными словами, анимус обладает для героини этих сказок чарующей и притягательной силой.

Прядение пряжи имеет отношение к принятию желаемого за действительное. Вотан—повелитель желаний, который выражает самую суть такого рода магического мышления. Ср.: «Желание вращает колеса мысли». Как прялка, так и само прядение присущи Вотану, и не случайно в нашей сказке девушка вынуждена прясть, чтобы материально поддержать своего мужа. Анимус, таким образом, овладел ее собственно женской активностью. Опасность, скрывающаяся в анимусе, который берет на себя собственно женскую активность, заключается в том, что это приводит к утрате женщиной способности мыслить реально. Следствием этого являются вялость и апатия, овладевающие ею, поэтому, вместо того чтобы думать, она лениво «прядет» свои грезы и разматывает нить воплощающих ее желания, фантазий, а то и того хуже — плетет заговоры и интриги. Дочь короля в «Дроздобородс» погружена именно в такого рода бессознательную деятельность.

Другая роль, в которой может выступать анимус,— это роль бедного слуги. С неожиданной отвагой, проявляемой им несмотря на его скромное обличье, мы сталкиваемся в одной сибирской сказке.

Жила одинокая женщина, у которой никого не было, кроме ее слуги. Отец женщины, от которого ей достался слуга, уже умер, и в слуге проснулась непокорность. Тем не менее, когда ей понадобилось сшить себе шубу, он согласился пойти и убить для этого медведя. После того как он справился с этой задачей, женщина стала давать ему все более трудные поручения, но каждый раз слуга справлялся с ними. И оказалось, что, хотя слуга и выглядел бедным, на самом деле он был очень богат.

Анимус производит впечатление бедного человека и зачастую ничем не обнаруживает великих сокровищ, имеющихся в его распоряжении. Выступая в данной роли—бедняка или нищего — он заставляет женщину поверить, что и у нее самой ничего нет. Это — наказание за предубеждение против бессознательного, а именно обеднение сознательной жизни, перерастающее в привычку критиковать других и самого себя.

Женившись на принцессе, скрипач как бы ненароком рассказывает ей о богатстве Дроздоборода, и принцесса горько сожалеет, что в свое время отказала ему. Испытывать раскаяние из-за того, что в свое время не удалось сделать, очень характерно для женщины, находящейся во власти анимуса. Оплакивание того, что могло бы быть, но упущено нами,— это суррогат чувства вины. В отличие от подлинного чувства вины, такое оплакивание совершенно бесплодно. Мы впадаем в отчаяние из-за того, что наши надежды полностью рухнули, а значит и жизнь, в целом, не удалась.

На первых порах ее семейной жизни принцесса не способна выполнять работу по дому, и в этом можно видеть еще один симптом воздействия анимуса, о том же самом свидетельствуют обычно апатичность, инертность и безжизненно тусклый, застывший взгляд, который появляется у женщины. Иногда это выглядит как проявление чисто женской пассивности, однако надо учесть, что женщина в таком, напоминающем транс, состоянии не восприимчива — она находится под наркотическим воздействием инертности анимуса, и поистине на это время «заключена в каменный сундук».

Живя с мужем в лачуге, принцесса вынуждена заниматься уборкой дома, а кроме того, плести корзины для продажи, что унижает ее и усиливает в ней чувство своей неполноценности. Для того чтобы умерить заносчивую амбициозность женщины, анимус нередко принуждает ее вести образ жизни, который гораздо ниже ее реальных возможностей. В результате, если она не способна приспособиться к тому, что не совпадает с ее высокими идеалами, то в полном отчаянии погружается в какую-нибудь сугубо прозаичную деятельность. Пример такого мышления, оперирующего крайностями: «Если я не могу выйти замуж на бога, я выйду замуж за последнего нищего». В то же самое время безграничная гордость, питающая подобный образ мыслей, никуда не исчезает, подогреваемая тайными мечтами о славе и известности. Таким образом смирение и надменность взаимно переплетены.

Погружение женщины в какую-нибудь сугубо прозаическую деятельность — это тоже своего рода компенсация, долженствующая убедить ее снова стать женственной. Давление анимуса может иметь различные последствия: оно может, в частности, сделать женщину женственной в более глубоком смысле, однако при условии, что она допускает сам факт собственной одержимости анимусом и что-то делает для того, чтобы найти его энергии приложение в реальной жизни. Если она находит для него поле деятельности — предприняв, скажем, какое-нибудь специальное исследование или выполняя какую-нибудь мужскую работу — то это может дать работу анимусу и одновременно способствовать оживлению ее эмоциональной жизни и возвращению к собственно женской деятельности. Наихудший случай, когда женщина является обладательницей мощного ани-Nryca и как раз в силу этой причины ничего не делает, чтобы изжить его; в результате она буквально скована в своей внутренней жизни мнениями анимуса, и хотя она может тщательно избегать любой работы, которая выглядит мало-мальски мужской, женственности ей от этого не прибавляется, скорее — наоборот.

Поскольку принцесса не могла справиться ни с одной из порученных ей работ, муж посылает ее торговать глиняными горшками на рынке. Всякого рода сосуды являются женским символом, и принцессу, таким образом, понуждают продавать свою женственность по низкой цене— чересчур дешево и оптом. Чем сильнее женщина одержима анимусом, тем более она ощущает себя отделенной от мужчин какой-то невидимой стеной и тем мучительнее для нее попытки установить с ними дружественные отношения. И хотя она может получать определенную компенсацию, беря на себя инициативу в любовных делах, но ни подлинной любви, ни настоящей страсти в подобных отношениях быть не может. Если бы она действительно, обладала хорошим контактом с мужчинами, то для нее не было бы необходимости быть такой подчеркнуто самоуверенной. Она усвоила эту манеру поведения благодаря смутному осознанию того, что что-то не так в ее отношениях с мужчинами, и делает отчаянные попытки возместить то, что было утрачено вследствие навязанного ей анимусом отчуждения от мужчин. Однако это незаметно приводит ее к новой катастрофе. Новая атака со стороны анимуса неминуемо должна последовать, и в нашей сказке так и происходит: пьяный гусар вдребезги разбивает все ее горшки. Выходка гусара символизирует собой грубую эмоциональную вспышку. Неистовый, неуправляемый анимус разносит все вдребезги, ясно давая понять, что подобная публичная демонстрация ее женской природы не срабатывает.

Жизнь с мужем-нищим приводит, помимо всего прочего, и к ее последнему унижению. Это происходит, когда девушка пытается хотя бы краешком глаза полюбоваться на роскошь королевского двора, празднующего свадьбу Дроздоборода. Подглядывание через дверную щель указывает, согласно «И Цзин» (Книге Перемен), на то, что имеет место слишком узкий и слишком субъективный взгляд на вещи. При такой зашоренности взгляда мы не способны увидеть то, чем действительно обладаем. Неполноценность женщины, думающей, что она должна восхищаться другими и испытывать к ним тайную зависть, заключается в том, что она не способна оценить свои действительные достоинства.

Постоянно чувствуя себя голодной, она охотно подбирает объедки, бросаемые ей слугами, и тут, к величайшему ее стыду, ее жадность и ничтожество оказываются выставлены на всеобщее обозрение — в тот момент, когда пища начинает вываливаться из ее карманов на пол. Она готова получать жизненно необходимое на любых условиях и не может предположить, что оно положено ей по праву. Королевская дочь, подбирающая объедки, бросаемые ей слугами? Больший позор трудно себе представить. И она, действительно, в этот момент стыдится и презирает себя, но унижение в данном случае — это как раз то, что необходимо, ибо, как мы увидим дальше, героиня после этого осознает, что она, в конце концов, королевская дочь. И только тогда ей открывается, что Дроздобород, о потере которого она сожалела,— это в действительности ее муж.

В рассматриваемой сказке анимус — в качестве Дроздоборода, буйствующего гусара и мужа-нищего — выступает в трех ролях, что, как известно, любит делать Вотан. О последнем рассказывается, что он скачет верхом на белом коне, возглавляя конницу неистовых всадников ночи, которые иногда изображаются держащими в руках свои головы. Эта легенда, которую иногда еще приходится слышать из уст простых крестьян, опирается на древнее представление о Вотане как вожде мертвых воинов, шествующих в Вальхаллу. В качестве злых духов они все еще охотятся в дремучих лесах, и увидеть их — значит принять смерть, что немедленно вливает умершего в их ряды.

Часто Вотан странствует под видом нищего или неведомого путника в ночи, и всегда его лицо слегка закрыто, потому что у него только один глаз. Незнакомец входит, произносит несколько слов, а затем исчезает,— и только позже становится ясно, что это был Вотан. Он называет себя хозяином земли, и в психологическом отношении это справедливо: неведомым хозяином земли по-прежнему остается архетипический Вотан. (См. статью «Вотан» у К. Г. Юнга Civilization in Transition. С. W. 10.)

Имя Вотана заставляет вспомнить об еще одном из его характерных признаков: он принимает териоморфный вид, а именно с конем. Коня Вотана зовут Слейпнир, он — белой или черной масти, с восемью ногами, быстрый как ветер. Это указывает на то, что, хотя анимус в большей мере представляет собой нечто вроде архаического божественного духа, он тесно связан так же и с нашей инстинктивной, животной природой. В бессознательном дух и инстинкт не являются противоположностями. Напротив, новые ростки духа нередко заявляют о себе поначалу стремительным наплывом сексуального либидо или инстинктивными импульсами и только позднее получают развитие в ином плане. Это происходит оттого, что новые ростки духа человека генерируются самим духом природы, который наследует неисчерпаемое богатство смысла, заложенного в структуре любого из наших инстинктов. В женщинах дух еще не дифференцировался и сохраняет свои архаические (эмоциональные и инстинктивные) особенности, поэтому женщины обычно возбуждаются, когда они и в самом деле по-настоящему мыслят.

Животный аспект анимуса предстает перед нами в хорошо известной сказке «Красавица и Чудовище», однако этот мотив сравнительно редко встречается в волшебных сказках. Далеко не столь известный пример — туркменская сказка под названием «Волшебный конь».

Девушка садится на волшебного коня и спасается бегством от своего похитителя — дэва, который является демоном пустыни. Но это только временное спасение, а затем демон догоняет ее.

В конце концов, конь вместе с дэвом ныряет в море, в результате чего дэв теряет свою силу. Тогда конь приказывает девушке убить его. Когда она так и поступает, конь превращается в восхитительный дворец, а его четыре ноги становятся четырьмя колоннами, расположенными по углам здания. В конечном счете девушка вновь соединяется со своим настоящим возлюбленным — юным принцем.

Анимус в этой сказке — злой дух, с одной стороны, а с другой — животное, оказывающее помощь. Когда анимус принимает вид явно разрушительного и дьявольского духа, тогда на помощь должны прийти инстинкты.

Единственный способ решения проблемы анимуса для женщины заключается в том, что она просто должна терпеть до последнего. И действительно, нет такого решения этой проблемы, которое не было бы сопряжено со страданием, а страдание, по-видимому, неотъемлемо от жизни женщины. В тех случаях, когда женщине необходимо избавиться от состояния одержимости каким-либо духом или вампиром, многого можно достичь, заняв предельно пассивную позицию по отношению к своему анимусу, и часто самый мудрый совет, который можно дать женщине в такой ситуации,— это не делать в настоящий момент ничего. Есть в нашей жизни периоды, когда мы можем лишь ждать и в то же время стараемся укрепить себя посредством сохранения в памяти положительных аспектов анимуса. Преодолеть свою одержимость каким-либо бессознательным содержанием, выскользнув из его объятий,— это подвиг, заслуживающий не меньшей награды, чем любая героическая победа. Это — мотив «чудесного бегства», символизирующий ситуацию, в которой лучше спасаться бегством от бессознательного, чем пытаться победить его, и тем самым действительно избежать опасности быть поглощенным им.

Мотив чудесного бегства нетрудно заметить в сибирской сказке «Девушка и злой дух» (Marchen aus Sibirien, s. 81). Героиня этой сказки, которая в своей жизни никогда не встречала людей и не могла бы сказать, кто ее родители, пасет северных оленей. Она бродит по тундре, привлекая их к себе пением волшебных песен.

И здесь мы снова встречаемся с мотивом одиночества, выступающим в качестве продромального (предшествующего началу заболевания.— Прим. рус. пер.) симптома особого индивидуального развития личности. Это — ситуация, в которой легко может хлынуть поток эмоционально окрашенных образов из бессознательного, вызывая самые неожиданные реакции. Про девушку в этой сказке не скажешь, что она сильно нуждается или же страдает от голода: она умеет стряпать и способна позаботиться о себе, а кроме того, благодаря волшебному очарованию своего пения, она может управлять стадом оленей, послушно следующим за ней по тундре. Другими словами, она, в отличие от героини вышеприведенной сибирской сказки, находчива, более одаренна и психически здорова, а ее магические способности говорят о том, что она обладает умением давать выражение содержаниям бессознательного. (Занимаясь анализом, порой видишь, что ситуация опасна в силу того, что способ, каким пациент представляет себе и выражает беспокойные, угрожающие содержания бессознательного, и слишком слаб, и слишком узок. За этим может скрываться нищета чувств и неспособность дарить любовь, равно как скудость ума и духа; ибо старые мехи не годятся для молодого вина. Песни, льющиеся из уст девушки, вероятно, пришли из ее родового прошлого, а это обычно означает, что ею унаследована от предков благоприятная констелляция основных элементов родовой психики. Но в ее жизни отсутствуют человеческие связи. Быть отрезанной от общества — величайшая опасность для женщин, поскольку без контакта с людьми она легко погружается в бессознательное состояние и оказывается под властью негативного анимуса.

Дальше в этой сказке рассказывается о том, что неожиданно пара огромных челюстей спустилась с небес — словно пропасть, разверзшаяся от неба до земли. Эта широко разинутая, всепоглощающая пасть суть бездна абсолютной бессознательности. И тут девушка с силой бросает на землю позади себя свой пастушеский посох.

Посох является знаком власти и права вершить суд, то есть двух царственных прерогатив, символизируемых королевским скипетром. Посох ассоциируется также с Путем и выступает как принцип, дающий направление в бессознательном. Посох епископа, например, интерпретировался церковью как символ авторитетности христианского учения, то есть как то, что указывает путь и позволяет принимать решения. Таким образом, в женском психическом посох — это форма анимуса. В античную эпоху золотой жезл или магический скипетр относятся к атрибутам Меркурия и символизируют его способность приводить в определенную систему неподатливые и трудноуправляемые элементы в бессознательном.

Если у нас имеется посох, значит мы уже не полностью пассивны: у нас есть направление.

Девушка убегает, бросая позади себя принадлежащий ей волшебный гребень и волшебный красный платок. Разбрасывание на оставляемом за собой пути каких-либо предметов — характерная особенность «чудесного бегства». Акт выбрасывания ценных вещей имеет значение жертвоприношения; обычно вещи бросают через свое плечо умершему, духам или дьяволу — с целью умилостивить тех, кому мы не смеем смотреть в лицо без страха. Отказ от ценного имущества в момент спасения бегством можно принять за проявление паники, однако тот, кто в подобной ситуации решает занять оборонительную позицию и защищаться до конца, легко может быть сражен гораздо более сильной нападающей стороной, тогда как освобождение себя от лишних вещей делает спасающегося более мобильным. Есть ситуации, в которых совершенно необходимо отказаться быть нуждающимся в чем-либо, и именно таким способом мы выскальзываем из-под созданного этой ситуацией гнета, нас там как бы больше нет, поэтому ничто и не может нас сбить с пути. Когда мы сталкиваемся лицом к лицу с безнадежно скверной ситуацией, нам необходимо просто собраться с духом и совершить прыжок на дно самой пассивной простоты и непритязательности, и благодаря этому мы можем пережить, казалось бы, безвыходную ситуацию.

Более того, вещи, которые оказались пожертвованными, превращаются в препятствия на пути преследователя. Гребень сразу превращается в лес и становится частью природы — волосами Матери-Земли. Его трансформация в природный объект говорит о том, что первоначально он являлся неотъемлемой частью природы. Фактически нет такой мысли, орудия или предмета, которые не вели бы своего происхождения из природы, то есть из бессознательного психического. Мы жертвуем бессознательному то, что некогда было отторгнуто у него.

Назначение гребня—приводить волосы в порядок, а также скреплять их. Волосы являются источником магической силы, или мана. Считается, что завитки волос, сохраняемые в качестве памятного подарка, поддерживают связь одного человека с другим через время и расстояние. Обрезание волос и принесение их в жертву часто означает подчинение новому коллективному состоянию — включающего в себя отречение от старого и рождение заново. Прическа нередко является выражением культурного Weltanschauung. В сказках примитивных народов порой рассказывается, что демонов, после того как их схватили, расчесали гребнем и вычесали из них вшей, что подразумевает, что путаница, существующая в бессознательном, должна быть выправлена, все должно быть упорядочено и доведено до сознания. Благодаря такой смысловой нагрузке пациенту в начале анализа нередко снятся волосы, находящиеся в диком беспорядке. Гребень, таким образом, репрезентирует способность придавать нашим мыслям упорядоченность, ясность и осознанность.

Красный платок, от которого девушка отказывается, превращается в пламя, вырастающее до самого неба. Отказ от посоха и гребня означал отказ от попытки привести в боевую готовность свои силы или придумать какой-либо план спасения. Теперь же появление пламени указывает на то, что девушка устанавливает внутреннюю дистанцию между собой и своими чувствами и эмоциями, сознательно умаляя себя до состояния самой пассивной простоты и непритязательности.

Далее разинутые от земли до неба челюсти пожирают выросший из гребня лес и изрыгают слюну на пламя. Вода и огонь борются в бессознательном, а между тем девушка убегает от опасности, проскальзывая между этими двумя противоположностями.

Затем она проходит через четыре трансформации в животных, причем каждое новое животное, в которое она превращается, является более быстроногим, чем ему предшествующее. Теперь героиня может полагаться только на свою внутреннюю животную сущность. Ей необходимо забыть о своих высших способностях и «зарыться» глубоко внутрь себя — до своего инстинктивного уровня. В мгновенья неминуемой опасности не следует ни размышлять, ни чувствовать, ни пытаться спастись, вступая в борьбу, но нужно низвести себя до простоты животного. Восточный принцип, заключающийся в том, чтобы «ничего не делать», который принимается в качестве осознанной установки, приносит успех там, где энергичное сопротивление приводит обычно к поражению. Наше эго отстраняется и как бы пропадает. И это все, что может сделать человека в определенные минуты своей жизни. Вот тогда-то преследующему его демону и приходится пожирать лес и бороться с огнем.

Девушка превращается в медведя, в ушах у которого медные колокольчики.

Колокольчики и сходные с ними издающие звук инструменты используются для того, чтобы отгонять злых духов. (Церковные колокола первоначально служили для этой же цели.) Звуки колокола возвещают также приближение решающего момента, подобно барабанной дроби или раскату грому, и настраивают слушающего на соответствующий лад, заставляя его почувствовать, что решающее событие вот-вот произойдет (такую роль выполняет, например, тройной удар колокола возвещающий начало мессы). Колокольчики в ушах медведя, в которого превратилась девушка, не допускают проникновения всех прочих звуков, то есть тех звуков, к которым она не должна прислушиваться, потому что их действие на нее равносильно действию яда, если иметь в виду под этими звуками слова, которые нашептывает ей негативный анимус. Когда мы благосклонно выслушиваем их и перенимаем убеждения и способы поведения, которые не подходят нам, то, по существу, подвергаемся отравляющему воздействию. Сосудом, воспринимающим и передающим это губительное воздействие, является ухо, и колокольчики в данном случае — это защита против пагубного действия анимуса.

Сказка заканчивается тем, что смертельно уставшая девушка без чувств падает на землю перед каким-то белым шатром, а перед ней неожиданно возникает в образе прекрасного юноши преследовавший ее злой дух. Она спасалась от него бегством — для того, чтобы прибежать к нему. Ее упорство в следовании единственным, инстинктивно правильно выбранным курсом вызвало эффект энантиодромии — с тем результатом, что грозный демон трансформировался в приятного юношу. В действительности же тайное намерение преследователя в том и заключалось, чтобы привести девушку к своему белому шатру. У юноши три брата, моложе его возрастом, и девушке предоставляется право выбрать из этих четырех братьев одного себе в мужья. В этих четырех фигурах находит выражение ее внутреннее равновесие и целостность. Три равных фигуры почти всегда служат знаком фатальной констелляции: три измерения пространства и три аспекта времени — прошлое, настоящее и будущее -— суть сосуды судьбы. В данном случае три брата могут быть восприняты как три низшие функции девушки; трое плюс еще один, всего четверо, а это предвещает осуществление индивидуации. Девушка останавливает свой выбор на самом старшем, т. е. четвертом, потому что сознает, что исполнение ее судьбы связано с принятием того самого духа, который неотступно преследовал ее.

Примером магического бегства, заканчивающегося трагически, может служить другая сибирская сказка.

Женщина, ставшая пауком

Одни женщина, которая не в силах больше переносить дурной характере своего отца, уходит из дома. Она находит человеческую голову и забирает ее с собой, чтобы, вернувшись домой, разговаривать с пей. Отец за стеной слышит ее беседу и воображает, что она разговаривает с настоящим мужчиной. Когда он обнаруживает, что это не так, то в ярости выбрасывает голову в навозную кучу. Оттуда голова скатывается в море, оставляя позади себя кровавый след. Женщина идет по этому следу и приходит к дому, в котором обнаруживает целое семейство, состоящее из голов. Но голова, на самом деле являющаяся демоном, оскорблена унижением, которое она претерпела от отца девушки, и не желает больше разговаривать с ней.

Женщина в полном отчаянии огибает дом не в том направлении. Таким образом, она попадает на тот свет (то есть на небо), где мужчина в медной ладье с помощью волшебных песен заставляет ее раздеться. Нагая, она следует за ним до самого его дома, а когда он на время отлучается, она находит себе убежище в соседнем жилище, где обитает женщина-паук и куда ей строго-настрого было запрещено заходить. Хозяйка запретного дома, маленькая, прядущая пряжу старушка, объясняет женщине, что мужчина в медной лодке собирается убить ее. Он — лунный дух, и все люди на земле поклоняются ему.

После этого женщина открывает дверь в полу дома лунного духа, и ей становится видно, как люди внизу на земле, совершают таинства и приносят жертвы. Затем она получает от женщины-паука веревку, с помощью которой она может спуститься на землю, но с условием, что когда она достигнет земли, то ей следует непременно открыть глаза. Она спускается, однако ей не удается открыть глаза вовремя, и она прекращается в паука. (Knud Rasmussen, Die Gabe des Adlers, Frankfurt, S. 107).

Когда читаешь эту сказку, возникает ощущение, что имеешь дело с действительно приснившимся некой женщине сновидением или даже с отражением реальных событий. Такое ощущение часто возникает при знакомстве со сказками, рассказываемыми у примитивных народов, поскольку они еще не успели сублимироваться до волшебных сказок и приобрести свойственную им легкость и пластичность, а гораздо больше напоминают собой индивидуальный отчет о каком-либо архетипическом переживании.

У героини этой сказки негативный отцовский комплекс, и в силу этого она особенно нуждается в том, чтобы развивать свой анимус, хотя в то же самое время ее негативный комплекс всячески препятствует ей в этом. Вот почему ее первая попытка найти себе собеседника приводит к тому, что она завязывает знакомство с черепом, который живет в море (в действительности же это — дух, который в верхнем мире принимает вид черепа). Среди представителей примитивных культур распространено мнение, что череп продолжает жить после смерти человека и тождественен с духом, или привидением. То, что героиня пытается установить контакт, разговаривая с черепом, означает, что ее духовная природа не находит себе воплощения, а следовательно, нереальна. Эта ее природа не соединена с инстинктами и эмоциями и не может выразить себя. Отсюда сухой, интеллектуальный способ рассмотрения вещей, буквально умерщвляющий все, с чем бы ни приходилось иметь дело. В этом плане уже то, что героиня делает попытку установить связь с внутренней силой, движущей ею, т. е. с анимусом, означает определенный прогресс, хотя каждый шаг вперед в этом направлении сопряжен с угрозой вызвать бешеную атаку со стороны агрессивных тенденций анимуса. Здесь в дело вмешивается отец. Он вышвыривает голову, больно раня ее при этом, что в целом означает, что растущая духовная природа героини оскорблена и подавлена традиционными и условными мнениями, равно как и соображениями так называемого благоразумия. Вследствие всего этого дух, который мог бы быть осознан женщиной в своем подлинном значении, исчезает в пучине коллективного бессознательного.

Женщина огибает жилище в неправильном направлении, против часовой стрелки, а это указывает на то, что, вместо того чтобы попытаться осознать случившееся, она еще больше погружается в пучину бессознательного. Впадая в отчаяние, которое все глубже и глубже проникает в ее душу, она незаметно достигает неба, переступая пределы земной сферы и попадая в царство чистых архетипов. В этом своем движении она даже как бы перескакивает через коллективное бессознательное, которое символизируется океаном. Ведь в океане еще имеет место животная жизнь, тогда как на небесах обитают только архетипические фигуры.

Волшебник в медной ладье являет собой новую форму анимуса, будучи более сильным, но менее человечным и в большей мере, овладевшим женщиной по сравнению с черепом. Он похож на волшебного любовника, любовника-призрака, и позднее героиня узнает, что это лунный дух, которому все женщины племени возносят свои мотивы. Лунный дух— форма, часто принимаемая анимусом, с помощью которой он привлекает к себе женщин и уводит их от жизни. В известном смысле только слабостью сознания у примитивного человека можно объяснить то, что в этой сказке он изображается в качестве существа, крайне опасного для женщины.

Если индивид, обладающий развитым сознанием, смутно ощущает, что подчинение анимусу сулит ему вхождение в полосу какой-то интересной, исполненной значения деятельности, то бесполезно в такой ситуации обращаться в бегство или пытаться подвергать интеллектуальной проверке смысл обещаемого анимусом. Вместо этого нам следует использовать энергию, поступающую от анимуса, наиболее подходящим образом, занявшись какой-либо мужской деятельностью, например, такой как интеллектуальная творческая работа; иными словами, войти в подчинение и оказаться во власти некой силы. Аналогичным образом мощный материнский комплекс нельзя подчинить силами одного только интеллекта. Прискорбное состояние одержимости таким комплексом способно явиться судьбоносным, напоминающим о необходимости осознанно и с полной ответственностью приступить к процессу собственной индивидуа-ции. В тех случаях, когда отцовский или материнский комплекс осознается нами как нечто более сильное, чем эго, его можно принять в качестве составной части нашей индивидуальности.

После встречи с лунным духом у нашей героини открывается способность видеть религиозные обряды и жертвоприношения, совершающиеся внизу, на Земле. Иными словами, подобно провидцам, она видит то, чего не видят другие, и ей грозит перспектива стать ясновидящей, с неизбежной в таких случаях долей безумия. Поэтому, почуяв эту опасность, ее женский инстинкт, воплощенный в женщине-пауке, пробуждает в ней желание вернуться на Землю.

Прядущая женщина, или женщина-паук, часто встречается в мифах индейцев Северной Америки и является фигурой, как правило, неоднозначной. В настоящей сказке у нее много общих черт с темной женщиной в ящике из сказки, которая будет приведена чуть ниже, поскольку и в том, и в другом случае мы имеем дело с фигурой Самости, исполненной, по самой ее сути, неисчислимых возможностей.

Женщина-паук снабжает другую женщину веревкой, с помощью которой та может снова попасть на Землю. (Большинство женщин имеет склонность время от времени задумываться над собственной жизнью, погружаясь при этом в водоворот из фантазий и предположений. Однако стоит нам в такой ситуации коснуться реальности, и мы обретаем точку опоры — а тем самым и точку зрения,— позволяющую нам вырваться из круга пустых фантазий. Один из способов добиться этого — записывать наши фантазии и размышления, поскольку, давая им внешнее выражение, мы перестаем отождествлять себя с ними. Фиксация подобных, анимусом питаемых, фантазий на бумаге заметно ослабляет их и позволяет нам освободиться из-под их власти. Когда мы встречаемся на очной ставке с собственными мыслями, выраженными в письменной форме, нам открывается, что в них является не более чем субъективным мнением, а что, напротив, соответствует действительности; подобный анализ подразумевает способность к внутреннему росту.) Героине сказано, что когда она достигнет земли, то ей нужно будет быстро открыть свои глаза, иными словами, от нее потребуется максимум усилий для того, чтобы почувствовать и осознать свое действительное состояние. Однако, как ни прискорбно, ей не удается этого сделать, и поэтому она превращается в паука. Она на всю жизнь остается пряхой (spinster — означает также «старая дева».— Прим. рус. пер.), а все дело в том, что ей был дарован внутренний религиозный опыт, но она оказалась не в состоянии сделать этот опыт полезным для своего племени и для самой себя.

Другое испытание для одержимой анимусом женщины изображается в приводимой ниже сказке.

Женщина, которая стала женой Луны и Келе

Женщина, от которой отказался ее муж, настолько ослабла от голода, что могла передвигаться только на четвереньках. Дважды она добиралась до жилища Луны-мужчины и съедала пищу, лежавшую на столе. На третий раз он схватил ее как раз в тот момент, когда она ела, а узнав, что у нее нет мужа, решил взять ее себе в жены. Каждый день на пустых тарелках, стоявших на столе, чудесным образом появлялась пища. Когда Дуна-мужчина уходил, то неизменно запрещал жене открывать один из стоявших в доме сундуков и заглядывать в него. Соблазн, однако, оказался непреодолим для героини, и, заглянув в сундук, она нашла в нем незнакомую женщину, с лицом наполовину красным, наполовину — черным. Именно она тайным образом снабжала супругов пищей, но теперь, попав на свежий воздух, умерла. Когда Луна-мужчина вернулся, то обнаружил, что жена ослушалась, и страшно рассердился. Он вернул умершую женщину из сундука к жизни, а жену отправил к ее отцу, сказав, что не способен контролировать ее и что у нее прежнего мужа, несомненно, имелись серьезные причины отказаться от нее.

Разгневанный возвращением дочери, отец вызвал с помощью заклинаний злого духа и сказал, что готов отдать ему свою дочь в жены. Вызванный демон, по имени Келе, питался человеческим мясом: даже труп собственного брата женщины он притащил домой, чтобы и она его попробовала. Тем временем появившаяся лисичка дает женщине совет: сшить сапоги для Келе. Когда она бросила ему сделанные сапоги, сверху на них тут же опустилась нить паутины, по которой героиня смогла взобраться в дом женщины-паука. Преследуемая Келе, она продолжала взбираться вверх, до тех пор пока не достигла тверди, а именно — Северной звезды, являвшейся творцом всего и величайшим божеством. Келе, который тоже прибыл туда, заточила в сундук Полярная Звезда, проникшаяся сочувствием к .женщине. Келе чуть не умер в нем и был освобожден с условием, что не будет больше преследовать эту женщину.

Она вернулась на землю и заставила своего отца принести в .жертву богу, у которого она побывала, северного оленя. Вскоре после этого отец, а затем и дочь — умерли. (Такое бесцветное, лишенное каких-либо признаков развязки окончание характерно для сказок, рассказываемых среди примитивных народов (См.: Mdrchen aus Sibirien, s. 121.)

Главное действующее лицо этой сказки — женщина, покинутая мужем, и чуть позже Луна-мужчина объявляет, что, несомненно, должна была быть причина, заставившая его так поступить.

Подчеркиваются одиночество, бедность и голод — типичные состояния, к которым приводит одержимость анимусом. Установка (аттитьюд) женщины в значительной степени обусловливает события, которые с ней происходят. Анимус способствует развитию в женщинах чувства одиночества, тогда как анима заставляет мужчин очертя голову пускаться в любовные авантюры, порождая неразбериху в жизни и в чувствах. Голод — тоже не менее характерная черта. Женщина нуждается в жизни, в связях с людьми и в том, чтобы принимать участие в деятельности, которая была бы значимой. Ее голод отчасти проистекает из печального осознания того, что не находят применения дарованные ей способности, которые пребывают в спящем состоянии. Анимус вносит свой вклад в ее беспокойство, и в итоге она никогда не чувствует себя удовлетворенной; поэтому для одержимой анимусом женщины всегда необходимо делать чуть больше, чем обычно требуется. Не понимая, что проблема, с которой они столкнулись, внутреннего происхождения, такие женщины полагают, что если они будут посещать как можно больше интересных мест, тратить больше денег и окружать себя еще большим количеством друзей, то их жизненный голод будут утолен.

Лунный бог нередко появляется в волшебных сказках в облике таинственного, невидимого любовника замужней женщины. Луна в мифах и сновидениях иногда предстает в виде мужчины, иногда — в виде женщины, а порой — в образе гермафродитоподобного существа. В принципе, можно установить, что определяет в этих случаях пол луны.

Луна тесно связана с солнцем, однако она — меньшее светило, обязанное своим светом солнцу. Солнце же воистину божество, оно — источник сознания в бессознательном и представляет собой активный психический фактор, способный вызывать рост осознания. Луна, однако, тоже является символом сознания, но сознания примитивного, расплывчатого и диффузного — иными словами, слабо отдающего себе отчет. Когда солнце — женского рода, как это имеет место в немецком языке, то это подразумевает, что источник сознания все еще находится в бессознательном, что в самом сознании, которому еще далеко до зрелости, которое перегружено дефинициями и дистинкциями, царит сероватый полусвет-полумрак. Способность интуитивно представлять себе строящееся здание уже в законченном виде, свойственная, например, балийцам, может служить хорошей иллюстрацией подобного состояния: на острове Бали при постройке зданий мастера самых разных профессий принимаются за дело, руководствуясь не указаниями архитектора или готовым планом, а исключительно внутренним чутьем, как если бы оно давало им «кальку с чертежа». Когда различные части сооружения собраны вместе, то выясняется, что они как нельзя лучше подходят друг другу, хотя каждая из них, повторяем, изготавливалась в индивидуальном порядке. Таким способом создается гармоничное в архитектурном отношении сооружение. Очевидно, что начало порядка, которое, подобно солнцу, освещает бессознательное, изнутри оказывает действие этих балийских мастеров.

Луна служит наглядным примером того же самого принципа, что и солнце, но в более женственном, менее концентрированном и менее интенсивном варианте; это — тоже свет сознания, но более мягкий свет. (Принцип сознания, действующий в героине только что рассмотренной сказки, очень неопределенен. Это связано с тем, что она находится в состоянии одержимости анимусом, поскольку характерной особенностью анимуса является неопределенность его общих и направленных на осуществление в будущем целей, при том что он крайне настойчив, когда дело доходит до частностей.) В мифологии луна ассоциируется со змеями, ночными животными, духами умерших и богами подземного мира. В алхимии ее называют «дитя Сатурна». Для Парацельса луна — источник отравы, подобно глазам женщин в период, когда луна тревожит их кровь. Он верил, что луна — это дух, который способен обновляться и снова становиться ребенком, и по этой причине легко подвержен воздействию женского злого глаза. Именно таким образом звездный дух сначала впитывает яд, а затем «льет» свои губительные чары на мужчин, заглядевшихся на луну. Слова Парацельса можно интерпретировать в том смысле, что пагубные мнения, обязательные своим происхождением анимусу, способны непосредственно проникать в бессознательное других людей, вследствие чего создается впечатление, что они отравлены непонятно чем и как. Такие мнения заражают воздух и губительно действуют на окружающую нас жизненную среду, мы же, ничего не подозревая, вдыхаем их. Убеждения анимуса сильнее западают в душу, чем просто неверные мнения, а следовательно, значительно труднее распознать их и отбросить.

Лунное божество в рассмотренной нами сказке — неоднозначно; оно. а точнее — он (Луна-мужчина), скрывает в сундуке женщину — темную женскую сторону природы. Эта женщина неразвита, утаивается им от других и как бы похоронена в сундуке, как в могиле, но она важна тем, что существует и обеспечивает питанием; иными словами, она являет собой пред-форму, или предтечу, Самости. В данном случае она стоит за анимусом (Луной-мужчиной) в качестве поддерживающей его фигуры. Горный дух тоже являлся скрытым вместилищем энергии, незримо для других стоящим за принцессой-анимой, но он представлял собой явно злонамеренную фигуру, тогда как женщина в сундуке воспринимается скорее как изрядно потускневшая богиня плодородия.

Ослушавшись своего мужа (Луну-мужчину) и открыв сундук, героиня невольно убивает темную женщину. В данном случае проступок, за который расплачивается своей жизнью невинная жертва,— это не что иное, как вариация темы преждевременного просвещения, мотива, с которым мы встречаемся в античных историях об Амуре и Психее и об Орфее и Эвридике, а также в сказке братьев Гримм «Певчий попрыгун-жаворонок». Смысл этого мотива заключается в том, что всему свое время, ибо одержимость зачастую становится причиной систематической бестактности со стороны женщины. При встрече с любыми признаками жизни она не может удержаться от того, чтобы не полюбопытствовать; в результате все, чему следовало бы оставаться в полумраке заднего плана сознания, все, что нуждается в темноте для своего роста, вытаскивается на свет и гибнет. Матери с подобным нравом стараются обычно вытянуть все секреты из своих детей, не понимая, что тем самым нарушают спонтанность их роста, лишают их возможности развития. Такая безжалостная установка болезненно действует и на всех окружающих.

Женщину в нашей сказке (покинутую мужем и утратившую ощущение себя как женщины) любопытство толкает познакомиться со скрытой от нее стороной жизни Луны-мужчины. Необузданное любопытство в женщине является выражением своего рода первобытной мужественности. Когда она одержима таким не в меру любопытным, влекущим ее как собаку по следу духом, то она постоянно делает что-то не то и поэтому всегда ошибается.

Луна-мужчина отсылает женщину обратно к ее отцу. Хотя об отце ранее в сказке ничего не говорилось, есть основания полагать, что именно он посеял семена того, что привело к не слишком счастливому ее окончанию. То, что в финале отец и дочь умирают одновременно, показывает, насколько тесно они связаны родственными узами. После того как женщина вынуждена с позором вернуться к отцу, именно его проклятие приговаривает ее к жизни со злым духом. Согласно первобытным верованиям, выраженное таким образом пожелание может придать форму еще не родившимся событиям и способствовать их появлению из чрева материнского лона времени. Проклятие, обрекающее дочь на жизнь со злым духом, недвусмысленно указывает на то, что именно отец во многом несет ответственность за то, что его дочь находится во власти анимуса.

Злой дух Келе поедает трупы, что является типичным для негативного анимуса. Подобно тому как вампиры пьют кровь, так и духи пожирают тело — для того, чтобы стать видимыми; они завладевают трупом и устраивают пиршество, чтобы обрести субстанцию в форме поедаемого ими трупа. Таким образом, духи посредством колдовства превращают себя в трупы. Вампиры, как хорошо известно, питаются живыми людьми. Их страстное желание жить за счет жизней других проистекает из их отчаяния, вызванного тем, что они изгнаны из мира живых. Одержимая анимусом женщина процветает за счет жизней тех, кто составляет ее окружение, потому что собственные источники эмоциональной жизни и эроса сокрыты от нее. С психологической точки зрения духи есть не что иное, как содержания бессознательного. Пожирание трупов выражает в символической форме, что комплексы и другие бессознательные содержания отчаянно стараются прорваться в сознание и претвориться в живых людях. Волчий голод духа нуждающегося в теле, — это не встречающая признания неутоленная тоска по полнокровной жизни.

В противоположность этому, красно-черная женщина в запретном сундуке дарует волшебную пищу и выступает в качестве поддерживающей жизнь. Несмотря на это, вторая женщина не может принять ее, поскольку для нее не согласуются темная женщина и Лунный бог; она не способна иметь дело с неразвитой фигурой Самости, равно как и стать более женственной. Между выступающей в качестве защитницы героини Полярной Звездой и злым, пожирающим трупы людей, Келе — подобная же несовместимость. Оба суть божественные начала, вовлеченные в вечную войну.

Подобно женщине из уже упоминавшейся турменской сказки «Волшебный конь», героине удается спастись от злого духа с помощью животного. Ставя дух и природу в непримиримую оппозицию друг к другу, анимус может привести к болезненному расколу женской психики, граничащему с патологическим раздвоением личности. Когда это происходит, женщина должна довериться своему инстинкту. В этом случае ее инстинктивная природа предстает в фольклоре в образе лисы. В Китае и Японии лиса — животное-оборотень, способное напускать чары. Колдуньи имеют обыкновение появляться в виде лис. Случаи женской истерии и эпилепсии объясняются здесь как следствие порчи, напущенной лисами. Для китайцев и японцев лиса — столь же выражающее женскую сущность животное, как для нас кошка, и символизирует, кроме всего прочего, примитивную, инстинктивную природу женщины.

Лиса в нашей сказке советует женщине бросить Келе сапоги, чтобы задержать его в то время как женщина будет взбираться по паутине, спущенной сверху, на небо. (Ср.: Sartori, «Der Schuh im Volks-glauben» Zeitschrift fur Volkskunde, 1894, s. 41, 148, 282.) Сапог — символ власти, поэтому мы говорим «быть под чьей-либо пятой, каблуком или «занять место отца» (букв, «влезть в отцовские сапоги».— Прим. рус. пер.). Одежда может представлять или персону, т. е. нашу внешнюю установку, или внутреннюю установку, и поэтому смена одежды в таинствах знаменовала переход к просвещенному взгляду на жизнь. Сапоги — самая нижняя часть нашей одежды, символизирующая нашу точку зрения (букв. Standpoint, «точку стояния».—. Прим, рус. пер.) относительно реальности, то есть насколько твердо наши ноги стоят на земле; мерой нашей силы служит то, насколько прочно земля поддерживает нас.

Бросание сапог в сторону Келе — своеобразный жест умиротворения, цель которого — отвлечь демона от преследования. Необходимо чем-то пожертвовать для того, чтобы выскользнуть из его лап. В данном случае в жертву приносится старая точка зрения. Оказавшись в тисках анимуса, ни одна женщина не способна отказаться от какой бы то ни было власти, имеющейся у нее в распоряжении, или от своей убежденности в том, что поступать таким образом — правильно, необходимо и весьма полезно. Убеждения женщины, с которыми она прочно сжилась, которые стали ее второй натурой, берут, как правило, свое начало в мужском мышлении далеко не лучшего образца; но чем менее она сама способна дать оценку этим убеждениям, тем более страстно она к ним привязывается. Это является причиной устойчивости ее одержимости анимусом. К несчастью, такая женщина неспособна представить, что в чем-то не права, и всегда уверена, что виноваты другие. Лиса, в сущности, говорит ей: «Не ожесточайся. Расслабься немного. Согласись, что в чем-то ты не права и увидишь, что получится».

Мы увидим, что стоило героине последовать совету лисы, как тут же сверху спускается паутинная нить, давая ей средство достичь Полярной Звезды, а это означает, что анимус очистился до своей высшей формы — образа Бога. (Параллель ему образует София — высшая, наиболее духовная форма анимы.) Если мы поглубже задумаемся над тем, что же из себя представляет анимус, то придем к выводу, что он есть божество и что через отношение к нему в этой форме женщина вступает в сферу подлинного религиозного опыта. Встреча с Полярной Звездой в ее настоящей сущности становится для женщины в этой сказке личным переживанием Бога.

Когда Келе преследует ее и штурмует небесные высоты, между ним и Полярной Звездой вспыхивает конфликт на космическом уровне, в результате чего женщина оказывается в положении между двух вступивших в решительную схватку мировых начал, начал добра и зла — Бога и Дьявола. Когда Полярная Звезда открывает свой сундук, вокруг разливается яркий свет, а когда закрывает — на землю падает снег. В итоге злой дух брошен Полярной Звездой в этот сундук и испытывает жестокие мучения от лучей света. Анимус время от времени нуждается в суровом обращении с ним со стороны высшей силы.

Попав на небо, героиня отдаляется от человеческой реальности, и это не позволяет ей прийти к какому-либо определенному решению. Наверно, любая женщина, оказавшаяся в ее положении, чувствовала бы себя на грани психоза, попеременно оказываясь одержимой чрезмерно негативным или позитивным анимусом. Эта сказка служит хорошим примером, демонстрирующим случаи слабого сознания, что естественно предполагает в первобытной культуре. Следовательно, есть смысл в том, что говорит женщине Полярная Звезда: «Отправлялась бы ты лучше домой, тебе лучше вернуться на Землю». Полярная Звезда требует от женщины принесения в жертву двух оленей, зная, что жертвоприношение необходимо для того, чтобы вернуться к земной жизни. (С подобным мотивом мы встречаемся в сказке братьев Гримм «Золотая птица».) Спуск с облаков фантазии на землю таит в себе определенную опасность. В один момент все наши усилия и труд могут пойти насмарку. Например, мы понимаем нашу проблему в том виде, как она предстала перед нами в сновидении, но как мы собираемся решать ее практически, остается для нас вопросом. В этой ситуации напрашивается решение, предлагаемое самой жизнью, а именно — принять в ней действенное участие. С этой проблемой сталкиваешься лишь тогда, когда необходимо реализовать скрытые возможности своей натуры в творческом труде.

Возвращение к реальности принимает иную форму, когда возникают практические проблемы, вынуждающие нас вернуться из полного опасностей поиска в бессознательном. Проблемы возникают и в том случае, когда у одного человека получают развитие индивидуальные взаимоотношения с другим, и в результате он сталкивается с неодобрением и враждебностью мира. Всегда есть опасность, что мы полностью отвергнем свой бессознательный опыт или отнесемся к нему с циничным равнодушием, как к чему-то заурядному, или, как в уже рассмотренной нами сказке, погрузимся в мечты и забудем о реальности, изживая свои фантазии, тогда как от нас требуется адаптация к реальности.

В историях, рассказываемых в примитивных племенах, не редкость, что, когда благополучный конец, по всей видимости, уже совсем близок, все неожиданно распадается. В нашей сказке отец и дочь умирают, и нет никаких признаков снятия идентификации, существующей между ними, так что проблема одержимости анимусом в целом остается неосознанной.

Часто для женщины крайне необходимо вырваться из-под губительной для нее власти анимуса. Наша сказка рассказывает о такой попытке, однако связанный с нею психический опыт, взятый в его целом, остается ведом лишь подсознанию. Аналогичное взаимодействие в бессознательном изображается в одной южноамериканской сказке, где анима в виде скелета танцует в загробном царстве, вслед за чем следует смерть героя. Наиболее архаичные из примитивных сказок пронизаны, как правило, меланхолией, поскольку многим примитивным племенам свойственно переживать содержания бессознательного как нечто гнетущее, горестное и пугающее. Эта сторона бессознательного особенно остро ощущается прежде всего теми, кому необходимо вступить в настоящую жизнь, то есть молодыми людьми и теми, кто ведет слишком уединенный и скрытный образ жизни, поэтому подъем героя из глубин бессознательного, когда он полностью завершен, по своему значению равен главнейшему из его подвигов — убийству дракона.

Другая сибирская сказка, которая может служить примером реализации анимуса,— это «Девушка и череп». В начале ее девушка, живущая со своими престарелыми родителями, находит в лесной чаще череп. Она приносит его домой и начинает беседовать с ним. Когда родители узнают об этом, то приходят в ужас и, решив, что она — это Келе, то есть злой дух, прогоняют ее.

То, что анимус первоначально появляется в этой сказке в виде черепа, обнаруживает его имеющую отношение к смерти природу. Алхимики использовали череп в качестве сосуда для приготовления prima materia. В соответствии с примитивными верованиями, череп заключает в себе бессмертную сущность смертных существ, и отсюда берут свое начало охота за черепами и разнообразные формы поклонения черепу. Для индейцев Северной Америки снимаемые ими скальпы содержат в себе саму сущность убитого врага. В рассматриваемой сейчас сказке череп снова репрезентирует анимус в его смертоносном аспекте, особенно в том, что касается его деятельности, связанной с головой (такой как отравление женщин пагубными мнениями или их ослеплением при виде сокровищ бессознательного).

Родители приходят к печальному заключению, что их дочь превратилась в злого духа, Келе, после того как стала его женой, и что спасти ее уже невозможно. Их недоверчивое отношение к дочери — типичный признак свойственного первобытному человеку страха оказаться во власти духов, поскольку эти последние, будучи по своей природе многочисленны, разнообразны по виду и вездесущи, представляют постоянную угрозу для человека. Представление о черепе как о духе соотносится с головой (или интеллектом), приобретшей чрезмерную автономность и отделившейся от инстинктов; в таком состоянии она способна неудержимо нестись к собственной гибели. С другой стороны, череп — это символ Самости. (Сторона, с которой открывается то или иное бессознательное содержание, зависит от сознательной установки, исходя из которой рассматривают это содержание.)

Поняв, что их дочь одержима злым духом, старые родители ломают свой дом и вместе со всеми своими пожитками переправляются на другой берег реки. Дочь была у них единственным ребенком и не имела товарищей, которые бы помогли ей вступить в жизнь. Подобная ситуация, например, когда родители поздно женятся или у них долго нет детей, часто становится причиной самых серьезных затруднений в жизни людей, иногда приводящих к трагическим последствиям. То, что девушка принесла череп к себе в комнату, вызывает враждебную реакцию со стороны окружающих, пробуждает страх и ненависть в душе родителей. Анимус, с которым женщина не связана родственными отношениями, часто притягивает к себе враждебные чувства (направленные, естественно, на саму женщину), при том что она и не подозревает об их истинной причине. Негативные реакции других людей на ее поведение — знак того, что существенная часть ее личности не реализована. Среда пытается вызвать ее раздражение и как бы подтолкнуть к осознанию того, что ей чего-то недостает.

Когда девушку покидают, она обращается к черепу с упреками, виня его в своем вынужденном одиночестве. Череп советует ей собрать побольше хвороста, сделать костер и броситься в него, чтобы таким способом он мог получить себе тело.

Огонь обычно символизирует эмоцию, а также страсть, которая способна зажигать других или распространять свет. Жертвы сжигаются для того, чтобы уничтожить их физическую природу, после чего образ, или сущность, может подняться вместе с дымом к богам. Когда, однако, сжигается «духовное создание», огню предается тело. Страсть заставляет нас жертвовать чересчур независимой, чересчур интеллектуальной установкой, и страсть же дает возможность пресуществиться в нас духу. Когда мы испытываем страдания, вызываемые страстью, дух для нас — это уже не отвлеченная идея, но непосредственно переживаемая психическая реальность. Вот почему череп упрашивает девушку бросить его в огонь. «В противном случае,— говорит он ей,— мы оба страдаем напрасно». Необходимо победить страдание страданием — через добровольное принятие страдания. Подвергнуть череп огненной пытке — значит побороть огонь огнем и рассчитаться за мучения, которые она претерпела из-за него. Анимус пробуждает страсть в женщине. Его планы, намерения и прихоти вызывают у нее неуверенность в себе и заставляют, несмотря на сопротивление ее женственной, пассивной природы, выйти в мир, чтобы неизбежно столкнуться с противодействием его стихий. В том случае если женщине удается добиться успеха в мужском мире, на мужском поприще, то начинаются новые страдания, вызванные стремлением сузить сферу своей деятельности или вообще отказаться от нее, для того чтобы вернуть свою женственность.

В алхимии огонь часто символизирует нашу вовлеченность в работу и равнозначен страсти, с которой мы отдаемся различным стадиям алхимического процесса.

Череп говорит девушке, что она должна закрыть глаза и ни в косм случае не смотреть на огонь. Здесь мы снова имеем дело с мотивом слишком раннего просвещения. Нам не следует постигать чисто интеллектуальным образом все происходящее в психическом, поскольку внутренние события невозможно строго определить и подвести под ту или иную категорию; нередко необходимо обуздать свое любопытство и просто ждать. Тем не менее только сильная личность способна сдерживать свое нетерпение, с тем чтобы дать возможность элементам психического вступить во взаимодействие, не подглядывая при этом за происходящим, в то время как более слабое сознание нуждается в немедленном истолковании увиденного сна, потому что до такой степени боится неопределенности и «темноты» ситуации. Девушке приходится ожидать, чем все закончится, в полной темноте, слыша только гул бушующего пламени и вслед за тем обрывки человеческих голосов и конского ржанья. Чувствую страх, оставаться тем не менее твердым и не поддаваться панике есть признак душевной силы, обретаемой человеком по ту сторону как надежды, так и отчаяния. Однако многие люди не могут ждать и склонны в такой ситуации принимать внезапные решения. Тем самым они нарушают предначертанное себе судьбой, грубо вмешиваясь в ее таинственный ход. В конце концов, когда девушка открывает глаза, перед ней стоит мужчина, одетый в звериные шкуры и окруженный людьми и животными. Он очень богат, и девушка становится его женой, поэтому у нее теперь мощный положительный анимус, что позволяет ей получать все удовольствия от жизни. Через некоторое время ей наносят визит ее родители, и она убивает их, угощая расколотыми мозговыми костями, которые слишком велики и поэтому застревают у них в горле.

Мотив родства

Существует довольно большое количество сказок, главных героев которых можно интерпретировать в качестве символизирующих собой аниму или анимус. В этих сказках изображаются присущие человеческому обществу модели (patterns) родственных взаимоотношений: отношения, существующие между мужчиной и женщиной и основные события психической жизни вне зависимости от различий мужского и женского. Большинство сказок, рассказывающих об их совместном спасении, принадлежат к этому типу.

В таких сказках дети часто выступают в главных ролях, например в известной сказке «Гензель и Гретель». Поскольку дети сравнительно мало дифференцированы в сексуальном и психическом отношении, они стоят гораздо ближе к гермафродитному первосуществу. Таким образом, дите — это вполне подходящий символ для Самости — сокровенной, скрытой в будущем внутренней целостности и в то же самое время еще не получивших развития граней нашей индивидуальности. Дитя служит прекрасным образом невинности и способности удивляться, сохранившихся в нас с незапамятных времен, являя собой и ту часть нашей собственной детскости, которой мы пренебрегли, а также до того не существовавшую начальную форму будущей индивидуальности. С этой точки зрения высказывание «ребенок — отец мужчины» имеет более глубокий смысл, чем это может показаться на первый взгляд.

Сказки, о которых идет речь, имеют дело не с человеческими и индивидуальными факторами, но с развертыванием архетипов; в них показываются способы, какими архетипы вступают в отношения друг с другом внутри коллективного бессознательного.

У меня под рукой волшебная сказка, в которой соединение мужского и женского психического представлено с точки зрения бессознательного; тем не менее, как сможет убедиться читатель, реальность женского психического открывается здесь с куда большей ясностью, нежели реальность мужского.

Белая невеста и черная невеста

Как-то раз Бог явился одной женщине, ее дочери и ее падчерице в образе нищего и попросил их показать ему дорогу в ближайшую деревню. Женщина и ее дочь лишь посмеялись над ним, падчерица же вызвалась помочь путнику и проводила его до деревни. Божественное воздаяние не заставило себя долго ждать — женщина и ее дочь стали черны и безобразны, а падчерице Господь даровал три блага: необычайную красоту, кошелек, который никогда не пустел, и Царство Небесное, ожидавшее ее после смерти.

У падчерицы был брат, по имени Регинер, который служил королевским кучером, считавший свою сестру такой красавицей, что написал с нее портрет и каждый день любовался на него. Однажды король услышал од этом портрете и захотел посмотреть на него. Красота изображенной на нем девушки так подействовала на него, что он тут же в нее влюбился и приказал кучеру доставить ее во дворец. Брат и сестра поехали к королю, взяв с собой черную мачеху и такую же черную и безобразную сводную сестру. На пути во дворец завистливая мачеха столкнула свою красавицу падчерицу в реку, обвинив в случившемся Регинера, который был брошен за это по приказу короля в яму, полную змей. Далее с помощью чар мачеха полностью околдовала короля и заставила его жениться на своей безобразной дочери.

Падчерица, однако, не утонула: она превратилась в белую уточку, которая три ночи подряд приплывала к королевской кухне и обращалась с вопросами к мальчику-поваренку. Поваренок рассказал королю о необыкновенной уточке, и на четвертую ночь король отправился посмотреть на чудо. Как только уточка увидела короля, она мгновенно обернулась прекрасной девушкой — той самой, что была изображена на портрете Регинера. Затем она рассказала королю о вероломстве мачехи и своих злоключениях, и тот сурово наказал злую ведьму и ее черную дочь, приказал освободить Регинера из змеиной ямы и женился на прекрасной невесте. (Из собрания братьев Гримм.)

Женщина, ее дочь и падчерица могут рассматриваться в качестве триады, представляющей женское психическое. Женщина в этой триаде будет представлять сознательную установку, в то время как ее родная дочь, являющаяся отрицательным персонажем, представляет собой тень, а Регинер, ее сводный брат, символизирует анимус. Падчерица, при такой расстановке, является четвертой и символизирует подлинную внутреннюю природу и источник обновления в женском психическом. Тем не менее она сможет вполне реализовать себя только в том случае, если установит связь с различающим началом логоса, олицетворяемым королем.

Король не принадлежит к этой группе, состоящей из четверых, но он является одной из трех мужских фигур, где две другие представлены кучером, который осуществляет связь с анимой, и поваренком, с помощью которого у короля открываются глаза на происходящее в собственной душе.

Бог является первой триаде, состоящей из женщин и двух ее дочерей, и щедро награждает ту из них, которая показывает ему путь, тогда как двух других проклинает, в результате чего они становятся черными; иными словами, на них опускается пелена бессознательности. Их грех заключается в том, что они отказались показать Богу путь, и это наводит на мысль, что Бог нуждается в помощи со стороны человека. Он хочет, чтобы человек стал средством для достижения высшего сознания. В мистическом смысле это означает, что человеческая душа (psyche) — это место, где Бог осознает себя.

Поскольку обе женщины отказались помогать ему в осуществлении этой задачи, они расплачиваются за это тем, что теряют право на свою человеческую сущность и превращаются в ведьм. Накрытые темной пеленой бессознательности, они перестают выступать в качестве представительниц женского сознания, каковыми являются в начале сказки, и начинают выполнять роль негативной анимы. Когда подобное случается, то практически невозможно отличить женщину, не сознающую себя, от мужской анимы. В психологическом плане, различия между ними нет. Женщина, оказавшаяся затерянной в океане бессознательного, не уверена в самой себе, ей недостает воли и способности к критическому суждению. Такая, лишенная внутренней определенности, женщина охотно и легко исполняет для мужчины роль анимы. Действительно, чем меньше она сознает себя, тем лучше у нее получается роль анимы. Именно по этой причине некоторые женщины не испытывают особого желания лучше понимать себя; если они поймут себя, то потеряют способность быть чаровницей-анимой и, как следствие этого, утратят свою власть над мужчинами. Сходным образом, поведение мужчины, который погружен в бессознательное, обнаруживает аналогию в поведении женского анимуса. У одержимого мужчины, например у Гитлера, налицо все характерные черты анимуса; он подпадает под действие любой сильной эмоции, полон принятых без рассуждения мнений и испытывает слабость к дешевым и поучительным сентенциям, нередко впадая при этом в экзальтацию. Прекрасную белую невесту сталкивают в реку, и она уплывает прочь в виде белой уточки, а вслед за тем и Регинер (то есть анимус), в чью задачу входило доставить невесту короля (что подразумевает реальный контакт с Логосом), брошен в полную змей яму. Однако занимающая весьма скромное положение при дворе тень короля, в облике поваренка, содействует выяснению истины.

Когда король отрубает уточке голову, она снова превращается в прекрасную девушку. Если какое-либо психическое содержание не осознается, то есть не получает признания в собственно человеческой сфере, оно регрессирует в сферу инстинктов, как мы это видели в случае Снати-Снати. После того как с ведьмой и ее родной дочерью покончено, образуется мандала из четырех персонажей: короля, белой невесты, освобожденного из ямы Регинера и поваренка.

Хотя в этой сказке есть еще очень много того, о чем можно было бы поговорить, я обратилась к ней исключительно с целью показать, каким образом персонаж, представляющий в ней женское сознание, в то же самое время может быть идентифицирован с негативной анимой у мужчины.

Несмотря на то что сюжеты сказок многообразны и освещают самые разные аспекты действительности, в них всегда присутствуют сходные мотивы, связанные с такими, например, персонажами, как ведьма, падчерица, король и т. п., а также всегда есть нечто общее в развитии событий, всегда налицо тот же самый энергичный способ дсйствования, что в совокупности служит нам подсказкой, помогающей в понимании на нечто очень важное. Тот факт, что сюжетные линии, которые являются сквозными, имеют общую направленность (благодаря чему несколько сказок могут быть соединены в цепочку, где каждая новая сказка образует звено, которое развивает смысл предыдущего), заставляет предположить, что порядок, в соответствии с которым они расположены, принадлежит к самым основам бытия. У меня такое ощущение, что когда волшебные сказки объединены в однородные группы и интерпретируются относительно друг друга, то они имеют в своем основании единую трансцендентальную архетипическую систему. Подобно тому как кристалл может на свету играть любой из своих многочисленных граней, так и каждая разновидность сказки, открывая нашему мысленному взору определенные аспекты, неизбежно оставляет в тени другие. Так, в одной сказке можно увидеть с особенной отчетливостью одни архетипы, тогда как в другой проступают уже совсем иные. Вместе с тем существуют группы сказок, в которых каждая сказка соотносится с одной и той же конфигурацией архетипов.

Возникает искушение попытаться построить абстрактную модель общей структуры коллективного бессознательного, представив ее в виде кристалла, сущность которого остается одной и той же, но проявляет себя в десятках тысяч волшебных сказок. Однако я не верю, чтобы это было возможно, поскольку исхожу из того, что мы имеем здесь дело с транцендентальным порядком, аналогичным строению атома, которое, как говорят физики, невозможно описать в том виде, как оно существует само по себе, ибо трехмерные модели неизбежно искажают его. Какую бы полезную роль ни выполняли иногда схемы, происходящее в четырехмерном мире остается недоступным для нашего понимания.

И все же, хотя внутренний, духовный строй и не поддается схематизации, мы тем не менее можем получить о нем определенное представление, убеждаясь в процессе анализа, что самые различные сказки неизменно вращаются вокруг одного и того же, а именно — Самости.