Уэлвуд Д. Пробуждение сердца. Западный и восточный подход к психотерапии и терапевтическим отношениям

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть Третья. РАБОТА С ЛЮДЬМИ

Глава 18

Энн Кэсон, Викторио Томпсон. РАБОТА СО СТАРИКАМИ И УМИРАЮЩИМИ

Энн Кэсон и Виктория Томпсон – основательницы и исполнительные директора "Дана Хоум Кэйр", нововведения в области службы по уходу за пожилыми и умирающими людьми с филиалами в Чикаго и Боулдере, штат Колорадо.

"Дана Хоум Кэйр" предлагает альтернативный подход к уходу на дому за пожилыми людьми и инвалидами; этот подход основан на принципах, вытекающих из практики медитации. Существует целый мир различий между уходом за человеком в его доме и уходом в специальном заведении. Люди, вырванные из своего окружения, особенно пожилые люди, часто оказываются смущены и дезориентированы. Поскольку необходимость в услугах специального заведения в общем является результатом некоторого кризиса и демонстрирует неспособность данного лица к независимому функционированию, общая травма у таких людей оказывается огромной. Уход за ними, осуществляемый в их собственном доме, при правильном выполнении представляет собой гораздо более мягкий подход. Клиенты могут оставаться в знакомом окружении, и им оказывают помощь в домашних мелочах, с которыми они более не в состоянии справляться. Хотя повседневная рутина одевания, приготовления пищи и выполнения врачебных назначений очень важна сама по себе, эти процедуры, кроме того, предоставляют уникальную возможность работы с состоянием ума клиента. В течение последних двух лет в основу нашей работы со стариками и умирающими было положено множество понятий. Эти понятия возникли, по мере того как мы начали обсуждение вопроса о том, чем занимается наш штат.

Обычно, думая о старости и смерти, люди полагают, что этих переживаний они еще не имеют. Смерть – это что-то такое, что еще должно когда-то прийти, нечто таинственное и загадочное, но в то же время далекое и пугающее. Наш подход к этим явлениям состоит в том, что в действительности они нам весьма знакомы; фактически они представляют собой постоянно присутствующие у нас психологические переживания. Когда после выпивки вы просыпаетесь с неприятным ощущением разбитости, чувствуя во рту запах сигарет, когда ваш рот напоминает забитый сажей дымоход, это чувство измученности и есть старость; ваши ощущения не являются свежими, у вас нет никакой надежды, нет причины идти дальше. Такое переживание знакомо каждому из нас. Мы также постоянно переживаем смерть, когда оказываемся отделены от любимых нами людей или вещей.

В нашей стране уход за стариками и умирающими имеет уникальный характер: с этими людьми работает только медицинский персонал. Существует несколько агентств по социальной службе, есть некоторые люди с благими намерениями; но большинство населения относится к старым или умирающим людям не иначе, как к неразрешимой проблеме. Такое табу появилось потому, что люди испытывают неудобство именно из-за того, что знакомы с этими переживаниями. Старость и смерть не являются чуждыми нам фактами – они все время находятся прямо здесь, перед нами. В нашей работе мы подходим к делу с некоторым чувством знакомства с этими фактами, и такой подход оказывается первым раскрытием в подлинных взаимоотношениях. Все же задача – не из простых. В то время как мы полагаем, что нам знакомы переживания старости и смерти, у нас нет документальных подтверждений этому, нет доказательства, что переживаемые нами смерть и утраты и разделения представляют собой одно и то же явление. Мы совершаем прыжок на веру, принимаем на веру знакомый характер этих фактов, не располагая в то же время подлинным знанием, не обладая истинной уверенностью. Незнание фактически представляет собой огромный источник наслаждения, свежего воздуха. Если бы кто-то из нас обладал подлинным знанием, его работу можно было бы поручить компьютеру. Быть способным сделать жест, открыться по отношению к этим ситуациям, обращаться с ними как со знакомыми, в то же время не зная их по-настоящему, – это огромное великодушие и теплота. Такое отношение доходит до самого ординарного уровня. Когда мы видим старика, свернувшегося в постели, вцепившегося в одеяло и кажущегося трупом, мы можем почувствовать присутствие смерти – и отнестись к ней с дружелюбием.

Это заставляет нас признать факт собственной смертности. Наше собственное, нежно бьющееся сердце в какой-то момент остановится, прекратится движение крови в сосудах. Чувство смертности, общее для нас с клиентом, освобождает нас от мелких забот и навязчивых мыслей, которые есть у нас обоих. Знание этого факта позволяет нам прикасаться к жизни других людей с чувством некоторой общности с ними. То, что испытывают они, – это то, что испытываем и мы; поэтому нам можно работать с ними.

Другое возникающее здесь основное понятие возникает из точки зрения буддизма на ум. Очень просто описать ум, говоря, что мы и наш ум – одно и то же; между нами нет различия. Так, например, мы можем вместе с нашими клиентами видеть их салфеточки, картинки на стене, их безделушки, привычки, симпатии и антипатии и по всем этим вещам понять, что они и их мир – это одно и то же. Когда мы вступаем в их мир, мы вступаем в него со своим миром. Мы также создаем и особую атмосферу – тем, как мы чувствуем, тем, как одеты, тем, как держимся. Мы вносим эти вещи в их мир, и здесь проявляется качество растворения: мы не знаем, кому принадлежит этот мир; появляется также ощущение некоторого неудобства в отношениях между клиентами и нами. Вследствие этого качества неясности во взаимоотношениях нет ничего предсказуемого. Нам нет надобности сосредоточивать все свое внимание на клиентах, как если бы они были букашками под микроскопом; нам не надо рассматривать их в деталях, чтобы узнать, кто они такие. Если мы сумеем принять весь их мир как послание, позволить ему дать нам некоторое представление о том, как работать с ними, тогда и мы, и они сможем освободиться от напряженности во взаимоотношениях. Нам не нужно будет чересчур сосредоточиваться на них, а для них это создаст меньше затруднений.

Поэтому мы принимаем ситуацию как знакомую, принимаем смерть и старость как не чуждые для нас явления; мы видим в них часть своего опыта. Мы принимаем добро и смертность как нечто общее для нас всех. Такова основа нашей работы.

Старые люди могут сильно чувствовать свою изолированность; у них наблюдается ослабление умственных способностей или полная их утрата. Глаза и уши более не работают в полную силу, и это отрезает человека от остального мира. Снижена и способность к движению – не действуют должным образом руки и ноги. Становится труднее выходить в широкий мир; а когда-то это было так легко. Когда человеку уже за восемьдесят, он, весьма вероятно, потерял спутника жизни, а его друзья, видимо, тоже попали в приюты для престарелых.

Такая изолированность порождает гнев и депрессию. Ваши умственные способности утрачены, вы одиноки, вы знаете, что это такое – тесная дружба, искрящаяся, полная доброжелательства. Когда же вы стары и в течение долгого времени лишены друзей, это вызывает подавленность. Ваш мир становится короче и уже. Вы заперты в одном доме, часто даже в одной комнате этого дома, иногда даже находитесь только на одной кровати. Однако, по мере того как ваш мир уменьшается, происходит странная вещь: вы проявляете высокое осознание атмосферы и всех деталей внутри этой атмосферы.

Вместе со старостью приходит также и общее ощущение беспочвенности, когда вы освобождаетесь от своей жизни. Появляется страх смерти; вы не уверены в том, что сможете дожить даже до конца дня. Эти страх и неуверенность оказываются настолько сильными, что возникает реакция сжатия и уплотненности. Люди становятся чрезвычайно привязаны к своей мелочной рутине, к своим устойчивым представлениям о том, какими должны быть вещи. Это очень интересная ситуация: расширение и сжатие совершаются одновременно.

Когда мы впервые входим в дом другого человека, возникает вопрос о том, кто такие мы и кто такой он. У нас есть всевозможные представления; например, мы считаем, что старушки должны быть чистыми, что старики не должны много пить. Нам нужно немного освободиться от этих представлений, постараться сдержать свои суждения и обратить внимание на существующее окружение. Какова здешняя атмосфера? Мы рассматриваем драпировку стен, слышим рассказ о том, как эта расцветка была подобрана для стен сорок лет назад. Мы глядим на все эти мелкие безделушки, на пепельницу, купленную на всемирной ярмарке 1939 года, на семейные фотографии, на книги и рецепты. И мы узнаем кое-что об этом человеке, о том, что для него важно.

Входя в этот дом, мы стараемся не быть чересчур вооруженными; мы входим не как профессионалы. Мы не носим формы; у нас нет кипы записных книжек, бланков и прочих профессиональных принадлежностей. Не будучи чрезмерно вооружены, мы можем дать ситуации возможность затронуть нас. Мы обладаем подходом, который можно выразить словами "коснись и уходи!". Мы входим в комнату какой-нибудь Элизы, садимся; она начинает рассказывать нам о том, как ей плохо – болят суставы, никто не заботится о ней. Мы обнаруживаем, что погрузились в ее болезненное состояние; затем мы внезапно что-то вспоминаем – и освобождаемся от этого состояния. Можно отнестись к этому с чувством юмора; мы просто почувствовали ее переживание, а потом освободились от него. Возможно, мы почувствуем, что Элизе надо делать то-то и то-то. Можно освободиться и от этого чувства.

Процесс этот оказывается длительным: очень мягко войти, обращая внимание на окружение, быть затронутыми, затрагивающими и освобожденными. Так идет дело на всем протяжении взаимоотношений.

Узнавая какую-то пожилую женщину, такую, как наша Элиза, узнавая ее мир, мы до некоторой степени чувствуем, каким является ее личный путь, что она делала всю свою жизнь, какие вещи имеют для нее значение. Обычно мы вступаем в контакт с каким-либо человеком тогда, когда в его жизненном странствии что-то сломалось. Это может быть следствием перелома бедра или другого физического нездоровья, сопровождаемого тяжелой депрессией, развивающейся вместе со старостью. Мы узнаем эту женщину, мы становимся ее друзьями. Мы выясняем подробности ее пути, выясняем, какой надлом возник на этом пути, выясняем, какой была ее дисциплина, и работаем с ней, так, чтобы она смогла продолжить свое странствие. Дело может оказаться очень простым; выход иногда заключается в том, чтобы она возобновила игру в бридж с каким-то партнером и к ней возвратилась уверенность в себе. Затем она, возможно, окажется в состоянии ходить в гости и играть в бридж в компании друзей. Мы делаем саму ситуацию способной информировать нас о том, как нам следует действовать.

Подлинное товарищество позволяет проявиться некоторой свободе от напряженности. Такое товарищество наступает благодаря пониманию, интересу и любознательности по отношению к какому-то человеку, когда мы разделяем с ним его проблемы. Дружба – это в действительности весьма обычная вещь. Многие люди приходят к нам, потому что хотят работать с умирающими. У них имеются особые представления об этой работе. Им кажется, что нужно будет сидеть у кровати умирающего, держать его за руку, давать ему советы в последние мгновенья жизни. Наш опыт свидетельствует о том, что такой взгляд на вещи оказывается романтическим.

А на самом деле работа со старыми или умирающими людьми весьма утомительна. Вы сидите около такого человека; вам нужно давать ему глоток воды, растирать ноги. Ничего большего вы сделать не в состоянии, и это очень тягостно. Весьма важно, как вы относитесь к этой скуке. Если вы не в состоянии с ней справиться, вы мечетесь по сторонам и делаете всевозможные бесполезные вещи. Способность пребывать со скукой – это великий дар практикующего медитацию. Мы очень хорошо привыкли к скуке, поэтому она не повергает нас в такую панику, как это бывает у большинства профессионалов по уходу за больными.

Точно так же мы можем быть откровенны с людьми по поводу смерти. Когда они открываются перед нами, мы не отступаем, мы не говорим: "Ну, никогда нельзя знать заранее, возможно, вы будете жить долго!" Обычно такую роль как раз играет семья – постоянную роль прикрытия, которая становится игрой в стиле Кафки: перед нами умирающий человек, а в его присутствии каждый член семьи говорит о предстоящем летнем отдыхе. Напротив, мы способны войти в ситуацию и на вопрос пациента: "Я умираю?" – ответить: "Да". Мы можем находиться вместе с ним, можем вместе с ним испытывать печаль. Мы гораздо скорее найдем последнее слово у самого клиента, чем в какой-нибудь формуле. Мы даем людям возможность выразить свое собственное понимание смерти. Какой-нибудь человек может говорить о том, что он одинок, очень одинок. Существуют всевозможные представления о смерти. В процессе взаимоотношений для нас очень важно никогда не проецировать собственных идей о смерти на умирающего, в особенности в последние мгновенья его жизни. Если мы поступим таким образом, тогда подлинное общение не сможет возникнуть, потому что мы окажемся слишком заняты сохранением собственного мнения. Поэтому у нас должно существовать чувство мягкости и уважения к взглядам умирающего. Наш подход в том и заключается, что мы, говоря честно, не знаем, что происходит после смерти. В действительности не существует никакого способа узнать это. У нас могут быть свои собственные убеждения; но для других людей вопрос здесь стоит не об убеждениях: они входят в ту дверь, в которую мы еще не входили; им придется войти туда в одиночестве. По существу то, о чем мы говорим, – это чувство очень печального расставания: нам будет не хватать этого человека, когда он уйдет. Здесь просто забота о нем, о том, в каком положении он находится.

Многие из наших клиентов убеждены в том, что, поскольку они испытывают страдания, они, должно быть, сделали что-то плохое. Эта проблема возникает у человека, когда он стареет и готовится к смерти. Если бы Бог был добр, а вы были бы хорошим человеком, тогда вы должны были бы оставаться бессмертными. Каким-то образом выходит, что вы страдаете, вы прикованы к постели, вы теряете силы и должны умереть. Это должно означать или то, что Бог не существует, или что Он недобр, или что дурны вы сами. Появляется огромное чувство наказания, развивается особое отношение, которое тяжким бременем давит на клиента. Если это чувство хоть немного ослабеет, это и будет результатом нашей работы. Мы работаем, чтобы старые люди почувствовали непостоянство жизни. В их положении это может открыть путь к некоторому юмору, даже к удовольствию.

Мы сами также должны чувствовать это непостоянство, чувствовать желание освободиться от каких бы то ни было личных желаний по отношению к клиентам. Ниже мы приводим пример работы с некоей Беатрис. Это хорошая иллюстрация данного принципа. Мы выходили ее после перелома бедра, когда она находилась в состоянии психоза; мы наблюдали за тем, как она раскрывается, как работает с окружающим миром. И вот она начинает отходить от мира, потому что готова умереть. Мы надеялись на легко принятую смерть, на чувство счастливого путешествия; однако нам приходится освободиться также и от этой надежды. Скоро она умрет, и нам нужно будет расстаться с ней; больше мы не увидимся.

Нам необходимо отказаться от каких бы то ни было надежд относительно умирающего человека. У нас всегда есть склонность укреплять себя, почувствовать, что мы выполняем по-настоящему хорошую работу, что люди хорошо о нас думают, что мы сами – прекрасные люди. Фактически же, чем более тесным становится наше общение с людьми, тем больше жалоб мы слышим от них; и это вызывает у нас сильное раздражение, потому что мы считаем, что нас следует ценить за нашу хорошую работу. Чем больше мы вкладываем в нее сил, тем больше полагаем, что заслуживаем высокого уважения; однако с тем большей вероятностью мы обнаружим, что люди, за которыми мы ухаживаем, считают, что мы получаем от них какую-то выгоду, что требуем от них слишком много денег, не обращаем на них должного внимания. Это приносит нам огорчения; но в этом факте, кажется, тоже заключена часть интимного общения. Чем более мы сближаемся, тем сильнее проявляется их болезненное состояние, тем реже они "ведут себя наилучшим образом". Вам надо просто продолжать работу, относиться к ней терпеливо и внимательно.

Существует множество причин, чтобы вообще не заниматься подобной работой; однако мы почему-то заняты ею, и это замечательно. Награда приходит в виде тесной связи с чьей-то чужой жизнью; это похоже на то, как если бы слуга приобрел такое огромное значение в чьей-то жизни, что без него не могут обойтись. Мы должны принять беспочвенность ситуации. Мы просто находимся здесь, мы работаем; и в некотором смысле реальной необходимости для этого нет.

В то же время мы действительно обладаем своеобразным чувством ситуации. Мы чувствуем в смерти некоторое осуществление. Человек живет как можно более полно, и умирает он возможно более полно. Все дело в том, чтобы целиком включиться в переживание, сохраняя наивысшее возможное осознание. В работе с клиентами путь подхода к смерти оказывается таким же, как и путь подхода к жизни. Мы предлагаем некоторую атмосферу приятия и призываем клиента участвовать в ней вместе с нами. Если клиент поступает именно так, тогда мы интуитивно чувствуем, что делать; возникает подлинное общение. Оно воздействует на нас так же, как и на клиента.

Случай из практики

Беатрис, семидесятидевятилетняя вдова, в ноябре 1977 года упала и сломала бедро. В то время она жила одна в собственном доме; несчастный случай обернулся тяжелейшей травмой. Она пролежала на полу пять часов; наконец ей удалось подползти к телефону и вызвать дочь; та отвезла ее в больницу. После операции, длившейся довольно долго, длительного послеоперационного периода и физиотерапевтического лечения Беатрис с дочерью принялись обсуждать планы на будущее; им пришлось выбирать между домом для инвалидов и уходом на дому. Именно тогда они обратились за помощью в "Дана Хоум Кэйр".

Впервые мы увидели Беатрис в больнице в декабре 1977 года. Она сидела в кресле-каталке; это была крошечная женщина, однако казавшаяся крепкой, бодрой и приятной. Выяснилось, что она провела много времени, по ее словам, "в раздумьях" о том, возвращаться ли ей в свой дом. Даже при первой кратковременной встрече Беатрис выглядела далекой, как бы ушедшей в себя. Она совершенно глуха; и было трудно решить, насколько это чувство отдаленности является результатом ослабления ее психических способностей.

Когда мы во второй раз отправились навестить Беатрис в больнице, мы взяли с собой супружескую пару, нанятую для того, чтобы жить вместе с ней, когда она вернется домой. Беатрис встретила Брэда и Дженет очень приветливо и выразила надежду, что им понравится ее дом. Во время всего визита Беатрис спрашивала нас о том, нужно ли ей вставать, в каком кресле она будет сидеть и т. п. Она казалась ошеломленной и неспособной принимать простейшие решения; хотя и выражала смятение прямо, но продолжала вести себя как принято в обществе.

На следующий день мы навестили ее в больнице вместе со Сьюзен – членом правления, которая должна будет работать с Беатрис. Как только мы вошли, Беатрис заявила: "Не подходите к ванной, в ней бомбы, и, если вы войдете, они взорвутся". Затем она принялась рассказывать долгую и сбивчивую историю о том, как сделать пристройку к ее дому. Лишь немногое из сказанного имело какой-то смысл.

Через несколько дней из больницы поступило сообщение о том, что Беатрис начала проявлять агрессивность и непослушание, а ее речь стала невнятной. Лечащий врач обследовал ее, но не нашел никакого физиологического объяснения ее поведению. Тогда он прописал ей халдол наиболее сильное успокоительное средство; оно снизило агрессивность Беатрис, ноне уменьшило помраченности ее сознания. После долгого обсуждения положения с дочерью, которая побывала во всех домах для престарелых в округе, мы решили забрать Беатрис домой.

Мы разработали программу ухода в течение всех двадцати четырех часов. Брэд и Дженет живут с ней; они заняты большую часть вечера и всю ночь. Сьюзен и другие члены правления приходят по утрам, днем, иногда вечерами. Из-за депрессии Беатрис мы решили, что лучше всего устраивать короткие дежурства, сменяясь через пять часов и не превышая этого срока. Наш план ухода состоял в том, чтобы узнать ее и заботиться о ее основных потребностях – обеспечить личный уход, питание, домашнее хозяйство и т.д.

Когда Беатрис приехала домой, ее сильнейшие страдания проявились со всей очевидностью. Она испытывала страх и смятение. Ей не хотелось вставать с постели; она требовала, чтобы все занавеси были опущены, отказывалась есть, потому что, как она заявляла, во рту находится металл. У нее появились "двойное зрение, двойное осязание и двойной слух". Она боялась упасть; приходилось привязывать ее к кровати или креслу. Но несмотря на все эти страдания, как будто сохранялась и значительная доля разума. Наша задача состояла в том, чтобы создать такую атмосферу, которая, благодаря общению и пониманию, вызвала бы расцвет этого глубинного разума.

В течение первых двух недель, продолжая работу по основному уходу, мы также обращали внимание на свое поведение; мы старались понять, какие вещи являются предметами ее забот, чтобы "подстроиться" к ее окружению. Так, у окна висела кормушка, из которой питались птицы и белки. Опрятный и чистый домик был полон книг и пластинок с классической музыкой. Соседи рассказали нам, что двор Беатрис всегда был самым красивым в округе, что она любит цветы, траву, деревья. Ее гардероб находился в полном порядке, одежда говорила о разборчивом вкусе.

На еженедельных встречах правления мы делились своими переживаниями, связанными с Беатрис, подбадривали друг друга, обсуждали мельчайшие детали ухода за ней и возможности совместной работы.

Беатрис, казалось, была стойкой личностью; она никогда не ездила в автомобиле, а всегда ходила пешком. Она вела свою родословную от первых поселенцев и считала себя женщиной этого типа. Она страдала артритом, и ей сказали, что она должна вести активный образ жизни, потому что в противном случае придется пользоваться инвалидным креслом-каталкой. Поэтому ходьба и активность имели для нее большое значение; она любила проводить время на воздухе, наблюдать за птицами, копаться в земле, ухаживать за растениями. Ей всегда нравилось чтение, ее интересовали музыка и театр. Для работы во дворе она одевалась похуже, но в город всегда выходила в модной, до мелочей продуманной одежде. Это была умная и проницательная женщина, обладавшая чувством юмора.

По мере того как мы все лучше узнавали Беатрис, начал вырисовываться и план ухода. Мы принялись мягко и настойчиво убеждать ее одеваться каждый день; мы расчесывали ей волосы, красили губы, ставили ее перед зеркалом, чтобы она посмотрела на себя. Одеванье долго сердило ее; однажды, когда мы помогали ей надеть платье, она начала молиться: "О, Господь на небесах, лишь Ты знаешь, как работает ум этой женщины. Молю Тебя, спаси и сохрани меня! Благодарю Тебя. Аминь!" В течение этого периода правление не принимало всерьез ее чувства немощи, гнева или депрессии. Существовало определенное понимание ее боли, но вместе с тем чувствовалось, что она способна освободиться, способна видеть сквозь страдания и даже улавливать комичность всей ситуации.

Сьюзен приносила ей журналы мод; они с Беатрис начали рассматривать их; Дженет приносила свежие цветы из цветочного магазина; днем все четверо пили чай.

Беатрис посетил физиотерапевт и дал ей упражнения для ходьбы с палкой; она снова смогла ходить. Для нее, женщины активного типа, ходьба была очень важной. Все ее чувство странствия оказалось нарушено из-за неспособности ходить. То же самое произошло и с чтением. Члены правления начали читать ей вслух, доставали книги с крупным шрифтом и поощряли ее к чтению. Этот период оказался для Беатрис полным дел; много дел оказалось и у правления. Беатрис нужно было выполнять упражнения, каждый день ходить, помогать при уборке комнат, вытирать посуду. Она также занималась лепкой, писала акварели, часто слушала музыку.

Хотя Беатрис много и успешно работала, она начала говорить о своем чувстве пустоты и одиночества. Она не знала, что делать с собой. Она чувствовала, что ее жизнь "необычна", и называла дом "больницей".

Как-то Беатрис нашла целую корзинку рождественских открыток, доставленных во время ее болезни; она забыла о них. Теперь Беатрис занялась чтением, прочла их все, вспомнила всех приславших их людей и начала писать им письма. Несколько недель она писала эти письма и погружалась в воспоминания. Она стала думать о своей жизни до несчастного случая; когда воспоминания всплывали в памяти непроизвольно, она сильно сердилась.

От привязанности к ухаживающим Беатрис переходила к гневу на свое положение. Это время опять-таки оказалось трудным для персонала. Было нелегко выслушивать выражения ее гнева, жалобы и причитания: "Ах, бедная я, бедная!.." Все же мы чувствовали подлинную симпатию к Беатрис и могли заметить, что ей становится лучше.

Мы решили, что необходимо поощрять Беатрис к большей независимости, придать ей больше уверенности; поэтому мы согласились на весьма постепенное сокращение программы ухода, так, чтобы она могла на некоторое время оставаться дома одна. Мы начали с промежутка лишь в тридцать минут. Ее это возмутило; ей показалось, что ее оставляют в одиночестве только ради нашего удобства. Но постепенно она стала более довольной собой и менее пугливой. В конце концов мы установили такую программу ухода, когда жившая в доме пара готовила завтрак и обед и обеспечивала утренний уход с девяти до половины первого. Теперь Беатрис оставалась одна днем, а часто и по вечерам.

Постепенно она перешла от домашнего затворничества к прогулкам в саду, а затем к длительным прогулкам по окрестным местам. Скоро она стала выходить в свет – за покупками, к парикмахеру, на прием к врачу, иногда закусывала в ресторане. По праздникам она навещает своих родных в Денвере.

Настоящего улучшения в данном случае нет. Беатрис достигла наивысшего уровня несколько месяцев назад, а сейчас она начинает угасать. Книжка для записей в ее доме полна жизненных деталей: о том, как ей лечат зубы, о том, что сказал доктор о ногтях на ногах, об отеках ног, о том, ходить ей пешком или нет, что есть при запорах; здесь же списки покупок. Все же есть некоторый смысл в том, что мы установили взаимоотношения с ее подавленностью, в том, что замедлили свои дела, чтобы правильно понять детали ее жизни. Теперь, когда ее умственные и физические способности еще более снижаются, Беатрис до некоторой степени продолжает ощущать горечь и одиночество. Она пытается писать письма и забывает указать адрес; затем, когда кто-то напоминает ей об этом, она обижается и может тут же сказать: "Если бы вы не создавали здесь такого беспорядка, я вспомнила бы все сама". Она думает, что в саду живет какая-то маленькая девочка; эта девочка плачет и хочет войти в дом. Когда Беатрис не удается найти какую-нибудь вещь, она уверена, что ее стащила эта девочка. Мы испытываем чувство печали при виде того, как наш старый друг угасает и приближается к смерти. Теперь наша цель заключается не в том, чтобы помочь ей поправиться, а в том, чтобы сохранить атмосферу общения и понимания, которая приведет к некоторому реализму и чувству юмора по поводу нашей общей ситуации. На днях Беатрис сказала: "Люди живут, стареют и умирают; нет смысла сокрушаться об этом"