Руднев В.П. Характеры и расстройства личности

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I. ПАТОГРАФИЯ ХАРАКТЕРА

Глава 3. АПОЛОГИЯ ИСТЕРИИ

МИРРА ЛОХВИЦКАЯ

Поэзия Мирры Лохвицкой представляет собой вполне ортодоксальный истерический дискурс с той лишь оговоркой, что первые ее стихи были написаны в конце 1880-х годов, когда ей было 20 лет, и именно ее стихи повлияли на дальнейшее развитие истерического дискурса в поэзии русского "серебряного века" (в частности, на Бальмонта и Северянина).
О том, какую большую роль играет цвет в стихах Лохвицкой, можно было составить представление из примеров, приведенных выше. Другие два универсальных мотива истерического дискурса - слез (плача и рыданий) и струящегося потока воды - также представлены у нее весьма широко. Приведем эти примеры для закрепления своеобразного морфологического тестирования истерического дискурса:
Я плачу... но это последние слезы; но вдруг притаился шумливый ручей; "Ты наша., нет, моя!.." Нет! Слезы умиленья; И соловей все плакал у окна; И под журчание струи, Я в косы длинные свои Вплетала незабудки; Ни слезы, Ни рыданья Не изменили мне; Взметая вверх клубы алмазной пыли, Струи фонтанов пламенные били; Я плакала... Веселья каждый звук; Теснится грудь... и плачу я; Плакать не стану в бесплодном мученье; Ах, не плачьте! Не надо мне вздохов и слез; Вечер настал, притаились ручьи; Один фонтан поет, журчит - И бьет струей неугомонной.
У Лохвицкой чрезвычайно разработана мифология соответствий между природными и сексуальными событиями, где весна - пора любви, ветер - дыхание возлюбленного, гроза - порыв страсти, дождь - кульминация любовного акта. Однако особенность лирики Мирры в том, что ее героиня относится ко всему происходящему не так гипертимически энтузиастично, как Северянин, но амбивалентно, с опаской и некоторой долей горечи. С одной стороны,
Дождя дождалася природа; Леса шумят: "гроза идет!" -
и вроде бы все хорошо, но, с другой стороны, героиня прячется от грозы:
Защитой каменного свода Манит меня прохладный грот.
Лирическая героиня стихов Лохвицкой явно боится потери девственности.
Вхожу... темно и душно стало... Вот звучно грянул первый гром...
92
Его раскатам я внимала, Томясь в убежище своем.
Соблазн велик -
То не грозы ли обаянье Так взволновать меня могло?.. Вдруг чье-то жарко дыханье Мне грудь и плечи обожгло...
Далее, очевидно, произошла какая-то сильная травма, потому что в следующих строках говорится:
За миг блаженства - век страданья!..
<...>
Ужели первою грозою
Вся жизнь изломана моя?!
Интересно, что, как бы энергично ни изображала Мирра Лохвицкая пылкую страсть в других своих стихотворениях, внимательное чтение приводит к выводу, что воспевает она не любовь, а уклонение от любви, которое оценивается как нечто спасительное. Вот, например, текст, озаглавленный "Пень торжествующей любви":
Мы вместе наконец!.. Мы счастливы, как боги!..
Нам хорошо вдвоем! И если нас гроза застигнет по дороге, Меня накроешь ты под ветром и дождем
Своим плащом!
И если резвый ключ или поток мятежный Мы встретим на пути, - ты на руках своих возьмешь с любовью нежной Чрез волны бурные меня перенести, -
Меня спасти!
В сущности, героиня призывает своего возлюбленного не к любви, а к спасению от любви - грозы, ветра, дождя, волны, - призывает его накрыть ее плащом. Может быть, идея "за миг блаженства - век страданья" означает возможность забеременеть и героиня призывает возлюбленного всего лишь к "здоровому сексу" ("Меня накроешь ты под ветром и дождем / Своим плащом")?
Так или иначе, истерический дискурс Мирры Лохвицкой в целом прежде всего сублимирует (а это один из классических истерических способов вытеснения - перенесения симптома снизу вверх [Брилл 1996]), по-видимому, травму потери девственности. Вероятно, именно поэтому в поэти-
93
ческом мире поэтессы главным символом является цветок (как, впрочем, и в целом в истерическом дискурсе, поскольку цвет прежде всего принадлежит именно цветку). Цветы присутствуют почти во всех стихотворениях Мирры, поэтому мы даже не будем приводить примеры. Рассмотрим лишь те случаи, когда ситуация дефлорации воспроизводится почти нарративно. В этом смысле представляет интерес стихотворение "Среди цветов", практически повторяющее сюжет знаменитой песенки вагантов "Я скромной девушкой была". Мы имеем в виду строки
Пошла я как-то на лужок Flores adunare. И захотел меня дружок Ibi deflorare.
У Мирры читаем:
Вчера гуляя у ручья, Я думала: вся жизнь моя - Лишь шалости да шутки, И, под журчание струи, Я в косы длинные свои Вплетала незабудки.
Потом появляется мужчина, пытающийся эти девственные цветочки сорвать, но девушка в страхе убегает и после этого не знает, как относиться ко всему произошедшему (то есть в данном случае, к счастью, не произошедшему).
В другом стихотворении - "Во сне" имеет место реализация вытесненного желания смерти дефлоратору в качестве мести за содеянное (впрочем, героиня здесь сама выступает в роли соблазнительницы:
Мне снилося, что яблони цвели. Что были мы детьми и, радуясь, как дети, Сбирала их цветы опавшие - с земли. Что было так светло, так весело на свете... Мне снилося, что яблони цвели...
"Смотри наверх, - сказала я, - скорей.
Там бело-розовый бутон раскрылся новый,
Сорви его, достань!" По прихоти моей
Ты влез на дерево, но, спрыгнуть вниз готовый,
Упал на груду сучьев и камней.
И умер ты...
В этом стихотворении, как это и положено во фрейдистском сне, происходит совмещение, и цветок, олицетворяющий невинность, приобретает фал-
94
лические очертания (бело-розовый бутон). Эта ассоциация находит подтверждение в другом тексте, где этот символ приобретает уже зловещие размеры:
Там, где музыка, слышится шум тростника, И под солнцем роскошного края Распускается венчик гиганта-цветка, Всею радугой красок играя.
Почему истерическая душа так болезненно переживает потерю девственности, почему так трепетно она относится к неприкосновенности и целостности своего тела, так одновременно хочет и не хочет любви? Ответ кроется в нарциссических истоках истерии. Потому что само тело нарцисса-истерика - это цветок, обращенный любовью к самому себе или, по крайней мере, к объекту, подобному себе, то есть к гомосексуальному объекту. Поэтому потеря девственности, целостности тела для истерического сознания равнозначна утрате идентичности, некой невосполнимой порче, после которой девушку ожидает только смерть, ведь у сорванного цветка нет никаких шансов выжить.
В дальнейшем тягостное переживание потери девственности, несмотря на многочисленные сексуальные стихотворные манифесты вроде знаменитого "Я жажду знойных наслаждений", действительно переходит у Мирры Лохвицкой во влечение к смерти, которая воспринимается как единственная возможность символической репродукции девственного состояния:
Я хочу умереть молодой, Не любя, не грустя ни о ком; Золотой закатиться звездой, Облететь неувядшим цветком.
Через несколько лет после написания этого стихотворения, в 1905 году, в возрасте 36 лет Мирра Лохвицкая действительно умирает.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел психология