Кречмер Э. Строение тела и характер

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 14. ГЕНИАЛЬНЫЕ

Высокоодаренные вследствие своей малочисленности мало пригодны для статистический исследований, но зато среди них более резко выражены индивидуальности. В этой главе дело идет не о том, чтобы доказать принципиально новое, а о том, чтобы проверить выводы, полученные на большом материале относительно немногих великих людей и установить у них более тонкие черты. Мы надеемся позже опубликовать индивидуальные анализы гениальных, некоторыми чертами которых мы воспользовались в последних главах, поэтому мы даем здесь лишь сжатый обзор. Наша методика была такова, что мы вначале исследовали индивидуальную психологию таких талантов, которые позже заболели несомненными циркулярными и шизофреническими психозами или происходили из семей, которые были к этому предрасположены. Позже, затем, оказалось возможным с помощью обширных вспомогательных средств исследования строения тела(1) дифференцировать известное количество гениальных или, лучше сказать, оказалось возможным на основании строения тела подтвердить и дополнить уже полученные по методу сравнительной психологии группы. Если мы применим комбинированно все методы — сравнительную индивидуальную психологию, исследование душевнобольных гениев и сравнение типов строения тела, то мы получим прочно установленные эмпирические группы.

В первую очередь это касается поэтов и писателей, которые лучше всего подходят во всех отношениях для индивидуально-психологических целей. Здесь мы имеем богатый и легко доступный материал в портретах и биографических заметках. Здесь мы имеем прежде всего собственное описание индивидуального темперамента во всех поэтических произведениях как крайне важный объективный психологический документ, не существующий в такой форме ни в одной из других гениальных групп. Мы поэтому несколько подробнее останавливаемся на поэтическом творчестве, которое, являясь объективным отпечатком темперамента, дает

--------------

(1) Что касается рисунков в этом отделе, следует отметить, что мы преднамеренно выбрали наименее известные и отдаленные портреты, которые вследствие этого не совсем подходят для сравнений. Портреты, на которых основаны наши выводы, так верны исторически, так известны и легко доступны, что их незачем здесь приводить. Мы также намеренно не касались здесь национальных и расовых проблем, так как до сих пор при сравнении портретов и индивидуальной психологии среди европейских народов получались аналогичные результаты. Было бы, разумеется, легко ограничиться здесь только немецкими фигурами. — Мы умышленно не касались той важной роли, которая принадлежит, кроме индивидуальной конституции великих вождей, духу времени и массам.

[ 17'9 ]

нам верное научное изображение чувствований даже тех талантливых личностей, которые не работают на художественном поприще.

ЦИКЛОТИМИЧЕСКИЕ ТЕМПЕРАМЕНТЫ ХУДОЖНИКОВ

Соответственно циклотимическим темпераментам здесь вначале ясно выделяются обе группы реалистов и юмористов. Чтобы характеризовать тип в его важнейших вариантах, мы назовем (обращая всегда внимание только на темперамент, не придавая значения большей или меньшей продуктивности) имена — Лютера, Лизелотт фон-Перальц, мать Гете, Готфрида Келлера, Готфельда, Фрица Рейтера, Германа Курца, Генриха Зейделя.

Все только что названные личности имеют типичное пикническое строение тела или резко выступающие пикнические компоненты. В психиатрическом отношении у них любопытно следующее: Герман Курц был циркулярным с типичными маниакальными приступами; Фриц Рейтер страдал периодическими расстройствами настроения, отчасти с дипсоманической окраской, отчасти с типично маниакально-депрессивной; мать Гете, сама отличавшаяся здоровым гипоманиакальным характером, имела дочь, у которой бывали приступы меланхолии, и сына — поэта, который страдал легкими периодическими колебаниями настроения; у Лютера наблюдались сильные, отчасти эндогенные, колебания настроения и отдельные приступы тоски с резкими физическими сопутствующими симптомами (как, например, в 1527 году); у Готфрида Келлера семья матери была по-видимому маниакально-депрессивной ( 2 ) .

Мы находим следовательно в группе реалистов и юмористов биологическую связь с пикническим строением тела, с одной стороны, и с маниакально-депрессивным кругом в самом широком смысле — с другой.

Реалисты и юмористы циклотимического типа темперамента так тесно связаны между собой, что их вряд ли можно разделить на две отдельные группы. Произведения циклотимических реалистов, как Готфрида Келлера, Иеремии Готгельфа, Германа Курца, совершенно пропитаны юмористическими чертами; у юмористов же типа Фрица Рейтера склонность к подробному, поразительно реалистическому описанию составляет существенную черту их характера. На основании психологических документов, как, например, письма Лизелотт и матери Гете, нельзя вообще решить вопроса, относятся ли они к юмористическому или к реалистическому типу. Но особенно любопытно, что там, где мы находим описание действительности без юмора или гениальное остроумное описание без разукрашивания действительности, как у группы Гейне — Вольтер, там и психические и физические стигматы циклотимического конституционального круга значительно модифицируются или совершенно исчезают.

Циклотимические реалисты и юмористы как литературная группа характеризуются теми же чертами, какие мы уже вообще выделили у циклоидов и циклотимиков: простая человечность и естественность, прямодушная честность, любовь к жизни, любовь ко всему, что существует, особенно к самому человеку и народу, здравый смысл и трезвые моральные взгляды, умение ценить добродетельное и добродушно смеяться даже над худшими негодяями. Умиротворяющий смех и умиротворяющий гнев. Способность грубо накричать и неспособность быть колким и злым.

----------------

( 2 ) Личное сообщение Блейера

[180]

Четкая литературная черта нашей группы — это очень небольшое количество лирических и драматических талантов и, напротив, элективное стремление к нестилизованной прозе и к эпически-пространному рассказу. “Влечение к содержанию”, употребляя терминологию Шиллера, преобладает “над влечением к форме”. Поэтическая красота у циклотимиков заключается в обилии красок, богатстве и душевной теплоте отдельных описаний, но не в общем построении (типичный пример — “Зеленый Генрих”). В этом одновременно состоит их сила и слабость. Наряду с циклотимически-реалистическим рассказом роман шизотимика производит впечатление бесцветного, между тем циклотимический характер описания по шизотимическому критерию лишен форм, существенное не выделяется от несущественного, нет сжатости, диспозиции, нет тонкой постановки проблем, нет драматической воли, пафоса, величия. Черта тривиальности яснее выступает, когда мы в группе реалистично-циклотимических темпераментов среднего типа переходим от крупных литераторов к незначительным талантам.

В отдельных произведениях мы находим диатетические наслоения, от гипоманиакального до созерцательного, между тем как среди продуктивных людей (даже не касаясь поэтов) вряд ли можно встретить простые мрачные типы. На крайнем гипоманиакальном полюсе стоит стиль письма Лизелотт в его блестящей юмористической естественности и несдержанной грубоватой форме, переходящей иногда границы тонкого эстетического вкуса. Письма матери Гете, спокойной, солнечно-гипоманиакальной, производят впечатление как бы более смягченного и утонченного издания Лизелотт. Также у Лютера, в его литературном творчестве, можно видеть грубую естественность, насыщенность, бессистемность и отсутствие формы. Образность, народность, чувственность его языка достигают высшего предела. У всех трех — врожденный дар писать письма и рассказывать с непосредственным тяготением к родному языку, нет обдуманной преднамеренности, нет плана построения предложения. Как только они в хорошем настроении, каждое слово, в их устах принимает характер чего-то забавного и живого, и случайные мысли нанизываются одна на другую.

На другом конце циклотимического ряда стоят созерцательные фигуры типа Готфрида Келлера ( 3 ) (и у Гете в циклотимических сторонах его характера много черт этого типа) — люди, которые близко подходят к вещам, с любовью осматривают их, исследуют, ощупывают, тщательно собирают материал и, спокойно творя, точно и с любовью изображают действительность. Известная любовь к простым людям и к полному описанию деталей сказывается уже у Готфрида Келлера и еще яснее выступает у Зейделя и Готгельфа.

Описанные личности надо считать основной группой циклотимических темпераментов у поэтов. Коснемся теперь вариантов и пограничных типов. Еще одну родственную группу можно характеризовать именами И.Р. Геббеля и В. Буша(4). Тот и другой отличаются смешанным строением тела; у Геббеля ясно выступает пикническое (особенно на фронтальных очертаниях лица), у Буша оно еще хорошо заметно в портретах более пожилого возраста. Оба в литературном стиле обнаруживают настоящую реалистически-юмористическую, человеколюбиво сияющую душевную теплоту, но у них отсутствует эпическая полнота и отмечается искание внешних форм. Они умеют выделить существенное, в нескольких характерных штрихах передать сюжет; у Буша кроме того блестящая стихотворная форма. Их

---------------

(3) Мы не можем подробнее остановиться на шизоидных налетах Готфрида Келлера.

(4) Юморист Буш страдал явными циркулярно-депрессивными расстройствами настроения.

[181]

стиль анекдотичен или сжат, как в эпиграмме, заострен, обдуман, грациозен ( 5 ) . У Буша к этому присоединяется еще важное в диагностическом отношении стремление к философской рефлексии и черта нелюдимого чудака.

Буша и Геббеля можно рассматривать как переходные формы от собственно циклотимических юмористов, рассказчиков типа Фрица Рейтера к группе талантов, полных остроумия, сарказма, иронии и сатиры, которых можно характеризовать именами Гейне, Вольтера, Фридриха Великого и Ницше; эта группа принадлежит уже главным образом к шизотимическому типу. У первых трех строение тела уже ясно указывает на это, а у Ницше — только частично (резко втянутое основание черепа, густая борода и волосы, подобно тому как это имеет место при высоких башенных черепах (глава V). У Гейне и Фридриха Великого мы находим еще черты, родственные циклотимическому юмору. В остальном ясно обнаруживается родственная связь людей, полных остроумия и иронии, с шизотимической группой в их индивидуально-психологических взаимоотношениях: у Гейне — в его романтически-сентиментальной части личности, у Вольтера — в патетической, у старого Фрица Рейтера — в его недоверчивости, человеконенавистничестве и резкой холодности. Ницше можно рассматривать как прототип таланта, лишенного юмора. Его насыщенные идеями мысли не носят в себе радости, а всегда насыщены пафосом. По складу личности он — классический психэстетик с типичной пропорцией нежного, тонкого чувства и холодного сознания властелина. Мы не хотим здесь подвергать психологическому анализу тип человека, обладающего остроумием и иронией; отметим только, что его внутренняя связь с шизотимическим способом чувствовать в отношении остроумия заключается прежде всего в порывистости, склонности к антитезе и утонченности чувствований, а в отношении иронии и сарказма — в аутистической гиперэстетической установке аффекта, свойственной его характеру. В этом смысле для нас становится внутренне понятной эмпирически-биологическая связь с шизотимическими темпераментами. Мы можем остроумно-ироническое рассматривать как шизотимическую параллель к циклотимическому юмору.

У юмористических писателей, которые обнаруживают “сентиментальные” налеты в смысле шиллеровской эстетики, т.е. напускную детскость, рефлексию, пафос, элегическую трогательность, формы строения тела также очень смешаны, как, например, у Клаудиуса и Жана Поля (последний однако с сильными пикническими компонентами). У Раабе с его резким налетом рефлексии и пафоса анатомическое строение лица напоминает шизотимиков. Надо уделять внимание всем этим видоизменениям и частичным компонентам, хотя их и нельзя окончательно изучить на основании немногих имеющихся в нашем распоряжении примеров.

Что же касается вариантов поэтического реализма, то мы встречаем более редкую форму, которая не отличается особенной душевной теплотой, а скорее — холодностью и сухостью и в своем юморе немного саркастична; это приблизительно тип Фонтана. Во многих индивидуальных психологических чертах он близко примыкает к циклотимикам и имеет много пикнического в соматическом отношении. Также и критики со свежим темпераментом, естественностью, юмором и здравым смыслом, каковы Лессинг и Т. Вишер, имеют, несмотря на сильные наслоения, близкое отношение к циклотимической группе, на что впрочем также

----------------

(5) Грациозное не следует смешивать с гипоманиакальным. Чистый гипоманиак топорен, груб, отнюдь не грациозен. Психически грациозные люди. которых я лично знаю, отличаются астеническим строением тела, причем однако иногда обнаруживаются гипоманиакальные черты. Грациозное представляет собою вероятно конституциональное наслоение гипоманиакальных и гиперэстетических черт.

[182]

указывает и строение их тела. Там, где, напротив, реализм строго выражен и лишен юмора, мы в индивидуально-психологическом отношении и по строению тела приближаемся опять к шизотимическому кругу, как, например, у Дросте-Гюльсгофа (типично астеническое строение тела), где реализм сильно переплетается с романтикой и любовью к природе, или у Геббеля, где он сочетается с мучительными и трагическими чувствованиями.

Ясные переходные формы к шизотимической группе составляют прежде всего тот тип, представителей которого обыкновенно называют натуралистами. Здесь имеет еще место реалистическое наблюдение, но отсутствует спокойная созерцательность, наивность, растворяющаяся в мире объектов, душевная любовь к существующему, и здесь совершенно нет юмора, — появляются пафос, известные тенденции, страстные напряжения, отрицание действительности и даже субъективно-карикатурные искажения. Это — искусство не теплых диатетических средних тонов, а резких психэстетических антитез. И реалистическое изображение только служит этим антитезам. Мы здесь можем образовать ряд, идущий от циклотимиков к шизотимикам, который начинается приблизительно с Золя, с его выраженной склонностью к чистому наблюдению, к полноте, к эпической предметности, становится через Ибсена и Гергарда Гауптмана все драматически антитетичнее и субъективнее и кончается в ряде психэстетических аутистов, к которому принадлежит Стриндберг и близко примыкает Толстой. Если сравнить портреты, начиная с Золя и кончая Толстым, то можно установить такого же рода переход от пикнического лица к шизотимическому длинному лицу.

ШИЗОТИМИЧЕСКИЕ ТЕМПЕРАМЕНТЫ ХУДОЖНИКОВ

Шиллер в своих статьях по эстетике в диференцировке “наивного” и “сентиментального” поэтического творчества, “влечения к содержанию” и “влечения к форме” интуитивно создал точные понятия, установил множество черт, которые отделяют друг от друга циклотимические и шизотимические темпераменты. В общем биологическое исследование дает блестящее подтверждение его эстетических анализов, которые в известных отдельных пунктах, например, при группировке комического (где у Шиллера как шизотимика, отсутствует полное чувствование), нуждаются в исправлении. Помимо того мы не так охотно берем особенно выдающихся людей в качестве примеров, так как крупные гении, как, например, Гете, Шекспир или Руссо, биологически являясь очень сложными наслоениями и синтезами, по своей конституциональной чистоте уступают многим небольшим талантам.

Чтобы характеризовать основную группу шизотимических поэтических темпераментов, мы назовем следующие имена: Шиллер, Кернер, Уланд, Тассо, Хольдерлин, Новалис, Платен.

Это главным образом группы патетиков, романтиков, художников формы и стиля с общей тенденцией к идеалистическому по форме и содержанию.

Строение тела названных художников ясно обнаруживает их шизотимическую природу. Все они стройны, тонки и худы. Красивые угловые профили можно видеть у Уланда, Тассо, Новалиса и Платена(6). Кернер на не идеализированных

----------------

(6) Очень распространенные портреты Платена совершенно стилизованы и мало пригодны. Вообще надо сравнивать все существующие портреты различных возрастов и написанные различными художниками, в противном случае можно сделать ложные заключения. Не всегда портреты, написанные зна-

[183]

портретах обнаруживает совершенно астенический habitus с длинным носом и гипопластическим узким подбородком. Высокая, худая фигура Шиллера с чрезмерно длинными конечностями, нежной кожей, овальным лицом, с очень высокой средней частый лица и подбородка, с длинным острым носом — всем известна.

Хольдерлин и вероятно Тассо страдали шизофреническими психозами. Платен имел извращенные влечения и был шизоидным психопатом. Шиллер и Новалис умерли от туберкулеза, о конституциональных взаимоотношениях которого с шизофреническим кругом мы уже раньше говорили.

Патетики представляют собой активные фигуры с сильным темпераментом и влечениями, между тем как романтики объединяют среди шизотимиков нежных, женственных, далеко стоящих от мира людей. Трагический пафос — это борьба аутистической души против реальной действительности. Подробно об этом мы говорили в главах о шизоидных личностях. Пафос и нежная мечтательность, внешние совершенно противоположные, тесно связаны между собой в индивидуально-психологическом отношении. Героическое и идиллическое являются шизотимическими настроениями, дополняющими друг друга. Средние тона, спокойное наслаждение жизнью и предоставление пользоваться ею другим отсутствуют у гиперэстетичных шизотимиков. Героическое, а также идиллическое являются крайними, эксцентричными настроениями, где аффект переходит в свою противоположность. Шизотимическая психика, истощенная пафосом, героической борьбой, неожиданно впадает в потребность абсолютного контраста, в слезливую нежность и в мечтательно-идиллическое спокойствие. В темпераменте Шиллера, который отличается стойкостью, громадной энергией, храбростью, сквозь героические черты проскальзывает нежность. Нет крупных драматических государственных актов без нескольких мечтательных сцен любви, которые никогда не носят характера наивной чувственности, как у циклотимиков, но постоянно отличаются сентиментальной эксцентричностью. В этих героических интермиссиях имеется также типичная окраска настроения, независимо от того, под каким заголовком они написаны. Или же, например, в лирике Шиллера, где мы изображаемого в идеалистических апофеозах Геракла встречаем к нашему удивлению, как пастуха из Руссо, стерегущим овец и плетущим у источника венки из цветов.

У Руссо патетические и идиллические элементы настроения находятся в равновесии. Но и там, где идиллическое, романтически-нежное стремление к уединению преобладает, как у Хольдерлина, мы слышим сдержанный пафос; мало того — звучит даже бурная трагическая страсть героического юноши Гипериона.

Героическое и идиллическое в психэстетической шкале темпераментов так же тесно переплетены между собой, как реалистическое и юмористическое в диатетических пропорциях.

----------------

менитыми художниками, являются лучшими. Так, например, в приятных штрихах Дюрера шизотимики имеют слишком закругленные формы; наоборот, в грубых политипажных рисунках из периода реформации находится много характерного в анатомическом отношении. Портретами немецкого классически романтического периода надо пользоваться с большой осторожностью и сравнивать по возможности с словесными описаниями.

Тенденция к идеализации за счет характерного в анатомическом отношении была в это время очень велика.

Фотографические снимки являются более достоверными, чем живопись, но и здесь освещение и сдвиг в перспективе могут иногда вводить в заблуждение.

Но при сравнении большого количества изображений знаменитых людей можно придти к научно пригодным результатам, тем более, что многие из резко выраженных темпераментов столь четки по своему лицу и строению тела, что самые худшие портреты их не могут затушевать. В основе этой главы лежат подробные сравнения портретов сотен знаменитых людей разных европейских народов.

[184]

Как у циклотимиков преобладает широкая объективность в прозаическом рассказе, так у шизотимиков решительно преобладает лирическое и драматическое. Это — необычайно важная черта, которая характеризует произведения обеих групп поэтов с объективностью документа или естественно-научного эксперимента. У циклотимиков — объективность, растворение в мире объектов. Сам поэт в своих автобиографиях изображается как предмет среди предметов, спокойно улыбающимся с той же объективностью, с теми же видоизменениями в пространстве, как и остальное. У шизотимика аутистический контраст: здесь — “я”, там — внешний мир. “Я” — или как лирически мечтающее, занятое самим собой или анализом своих собственных чувствований, или — в антитезе, как трагический герой в конфликте с окружающим миром, жалким, искаженным, враждебным и дурным: или победа или гибель. Среднего в выборе у шизотимика нет. Рассказы шизотимика никогда не бывают объективными — они пропитаны лиризмом, как Гиперион и Генрих из Офтердингена; богаты чувствами и описаниями природы, но бедны людьми и действиями. Или они антитетичны, трагичны, загадочны, патетически бичующи, как у Стриндберга, Толстого, ярко натуралистичны, — или с намеками на экспрессионизм.

Трагические драматурги без шизотимических компонентов личности немыслимы. Значительные немецкие драматурги наряду с Шиллером — Грильпарцер, Геббель, Клейст, Отто Людвиг, Граббе — имеют в своей личности эти шизотимические черты как преобладающие факторы; у Грильпарцера, Геббеля, Людвига и Граббе — также строение тела совершенно определенное и своеобразно дифференцированное; почти гипопластическое, детское лицо Клейста дает указания в этом же смысле. У Геббеля и у Клейста, и особенно ясно у Шиллера (кроме пожалуй Валленштейна), мы находим никогда не исчезающее вполне стремление использовать слабые юмористически-конституциональные компоненты писателя для художественного усиления драматически-патетического действия. В записках и письмах Шиллера по поводу Валленштейна эта проблема психологически ясно выявляется в осознанном характере этого писателя. Между тем Шиллер в своих позднейших произведениях также сознательно был склонен к греческо-французским тенденциям чисто шизотимической стилизованной трагедии при строгом выключении реалистически-юмористического.

Эта глубоко биологически обусловленная дилемма не получила до сих пор вполне удовлетворительного разрешения. Лишь только циклотимический, реалистично-юмористический элемент, как у Шекспира, становится сильным самостоятельным фактом, — он угрожает превратить строгое построение трагедии в нечто бесформенное; напротив, при полном его исключении по типу великих французских трагедий драма начинает застывать в своего рода математике чувствовании с твердыми формулами, типами и диалектическими антитезами. Трудные вопросы эстетики становятся ясными, если можно к ним приложить биологический критерий. Юмористическое и патетическое являются чуждыми друг другу конституциональными элементами, которые с трудом сочетаются между собою. Этим объясняется и тот факт, что в драматических произведениях всех культурных народов лучше процветает трагедия, чем комедия высокого стиля, что комедия эмпирически всегда является скромным дополнением драматического, несмотря на то, что она теоретиками уже издавна считалась высшим совершенством поэтического ис-

--------------

( 7 ) Шиллер, как известно, боролся с крайними тенденциями французской драмы. Все же он близок к этой форме стиля. Он борется против тех моментов, которые слишком сильно были заложены в нем самом.

[185]

кусства и всюду была предметом поисков и желаний. Циклотимику свойственен юмор, но он не понимает драматизма; у шизотимика есть драматический пафос и чувство формы, но зато нет юмора.

Наряду с патетическим мы назвали романтическое как важнейший тип художественного стиля шизотимиков. Романтическое имеет для нас совершенно точный смысл, который отличается от расплывчатого традиционного значения этого слова или включает в себя лишь главную часть его. Патетик — это аутист, ведущий борьбу. Романтик в нашем смысле — это аутист, который без борьбы уходит в мир фантазии. Различные вещи, которые в литературном отношении отличаются друг от друга, психологически почти равноценны. Хольдерлин уходит в благородную чистоту стиля древней Греции; Тассо и Новалис — в мистический, благоговейный мрак христианского средневековья; Руссо — в буколистическую тишину мнимой природы и мнимого первобытного человека; другие предаются сказочной фантазии. Одних называют классиками, других — романтиками в обычном смысле, третьих — буколиками и идилликами(8). Если мы подойдем к соответственным художественным личностям с точки зрения индивидуальной психологии, то они окажутся по своим шизотимическим качествам совершенно сходными друг с другом. Это — особенно нежные гиперэстетики с незначительными астеническими качествами и с незначительной импульсивной силой. Мы подробно анализировали в прежних главах их психологический механизм: постоянная уязвимость, отчужденность от действительности и внешнего мира, мечтательное бегство в среду, которая не причиняет боли, и расцвет, подобно тепличному растению, чуждого действительности внутреннего мира грез и желаний. В характерологическом отношении интересно видеть, как резко выраженные шизотимические романтики Новалис и Хольдерлин мечтательно чтут шизотимика Шиллера с совершенно иным складом, между тем как личности со многими конституциональными сочетаниями группы Тика — Шлегеля отдают предпочтение сложным художественным натурам Гете и Шекспира.

Обычно слово “романтика” имеет еще и то значение, которое мы не хотим игнорировать. Оно означает понимание истинно народного, народных песен, самобытного и исторически завершенного. Здесь от романтического идут широкие переходы к циклотимической стороне, к чувственно конкретному, эмпирическому и юмористическому. Уже у преимущественно шизотимических романтиков, как у Уланда и Эйхендорфа, эта сторона ясно выступает. Но своеобразно благоприятное сочетание фантастически нежного и народно-юмористического мы находим у родственных темпераментов Мерике и Морица Швинда (а также у Кернера). У всех трех проглядывает и в строении тела пикнический компонент. Эти диатетически психэстетические наслоения в склонности к сказкам Швинда и Мерике выступают гармоничнее, чем соединение юмора с пафосом, которое, не касаясь немногих счастливых исключений, всегда является ломким.

Это можно сказать о содержании; что же касается художественных форм шизотимиков, то шизотимический стиль вращается, как мы раньше видели, между двумя полярными противоположностями: между изящным, сдержанным чувством стиля и рифмованным формализмом, с одной стороны, и небрежностью, неряшли-

----------------

(8) От идиллического шизотимического характера существуют широкие переходы к циклотимически окрашенной идиллической поэзии, которую можно характеризовать именами Гесснера, Морике. Шгифтера. Гесснер в физическом отношении был ярким пикником, а оба других имели резко выступающие пикнические компоненты. При этом типе идилликов реалистическая живопись (Штифтер), или, как у Гесснера, веселость и довольство свидетельствуют о родственной связи с циклотимическим темпераментом.

[186]

востью, даже грубой неэстетичностью, циничным пренебрежением и совершенным игнорированием всякого чувства формы и приличия — с другой. Или же он неожиданно переходит от напыщенной торжественности к пошлой банальности. Если у циклотимика всегда отмечается недостаток в форме, то шизотимик — или виртуоз формы или впадает в грубую бесформенность. То же самое и частной жизни, где циклотимик любит приятное и уютное, между тем как чистый шизотимик имеет только выбор между джентльменом и бродягой.

Мы здесь не станем останавливаться подробнее на шизотимическом игнорировании формы. Оно проявляется эпизодически в небольших революциях (новейших) художников, как “буря”, “натиск”, как крикливо-патетическая, как натуралистическая и экспрессионистская ненависть к формам. Она может закончиться, как у Граббе, саморазрушением или, как у поэта Ленца, шизофреническим психозом, или же она, как у Шиллера, может остаться как стадия периода созревания, как переходная стадия к аристократическим художественным формам. Именно на развитии Шиллера можно видеть, как радикальная ненависть к формам и классическая художественность в формах, будучи биологически тесно связанными, развиваются одна из другой как фазы одной и той же личности. И развитие с его шизотимическими сторонами творчества обнаруживает аналогичные моменты развития от “бури и натиска” к торжественному, сдержанному тайному советнику и к великолепному стилисту-классику периода Ифигении и Тассо. Но у Гете период “бури и натиска” пропитан циклотимическими элементами в стиле Геца из Берлихингена.

Хорошим примером в современной литературе может служить Гергард Гауптман: сначала яркий натурализм, а затем, к общему удивлению, красивая форма, фантастическая романтика. Нередко у шизотимиков и обратное развитие: бесчувственный формализм в периоде полового созревания, заканчивающийся позже ненавистью к формам. Автобиографические статьи Толстого изображают это характерное превращение. В более сильных степенях оно вызывается главным образом психотическими толчками или эквивалентами психоза. Юношеский период типичных циклотимиков не обнаруживает аналогичных резких контрастов, и даже маниакально-депрессивная смена фаз вызывает в художественном стиле лишь слабые текучие изменения настроения, так как выраженная депрессивная фаза благодаря меланхолической задержке вскоре прекращает художественное творчество.

Поэты мировой скорби являются гиперэстетичными шизоидами, а не чистыми циклотимиками (Ленау).

Шизотимический художественный формализм обнаруживается в умении строго систематически построить все художественное произведение, особенно у драматургов; в создавании отдельных форм, в предпочтении звучных стихов, чистого ритма и изысканных выражений. Эта тенденция к формальному художественному языку проходит через все типы шиллеровского, хольдерлинского и платенского склада. Мы в качестве примера особенно выделили Платена, так как шизотимическую красоту форм он выявляет почти в чистой культуре. Гете так характеризует это отсутствие всякой циклотимической душевной теплоты, говоря о Платене: “У него отсутствует любовь; он так же мало любит читателей и других поэтов, как самого себя”.

Другим проявлением шизотимического искусства, который отличается от стиля Хольдерлина, выражающегося в чопорной торжественности, является стиль Уланда. Вращаясь между настроением романтизма и шиллеровского пафоса, он кроме того выработал художественную форму, вообще встречающуюся у шизоти-

[187]

миков, — лирику, которая передает насыщенное содержание настроения в коротких, несложных четверостишиях, звучащих так же просто, как наивная народная песня. Это свойство родственно пожалуй способности известных шизотимиков к эпиграммам и остротам, а также стремлению к науке и к сильной концентрации.

У шизотимических поэтов среднего типа отдельные художественные красоты выражаются в звучности, в музыкальности речи, которые здесь пышно расцветают; у циклотимиков же художественная сила таится в зрительном, в пластической образности ( 9 ) отдельного выражения и в сценичном изображении. Эту наивную оптическую предметность мы совершенно не находим у чистых шизотимиков. И их образные выражения могут быть очень богаты, но они выбираются с известной логической сознательностью, как у Шиллера, красочно, без стойкой сценической предметности, переплетаются между собой, отличаются туманным символизмом и звучат, как у Хольдерлина. Эти четкие различия стиля можно ощутить, если сравнить писателей Лютера, Готфрида Келлера, Фрица Рейтера с Шиллером, Хольдерлином, Платеном.

У менее одаренных в художественном отношении шизотимический формализм становится театральным актерством или педантической сухостью, или всюду проглядывающей логической рефлексией.

ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫЕ ИСКУССТВА

В изобразительных искусствах мы находим приблизительно такие же различия в стиле, как у поэтов, только там они более затушеваны вследствие различия технических навыков и направлений. Мы находим много простой объективности у пикнических циклотимиков, как Ганс Тома, много, много поразительной жизненной свежести в картинах Франца Гальса, который был толстяком и вел веселый образ жизни; на другой стороне, у типичных шизотимиков, мы находим тенденцию к классическим красивым формам, как у Фейербаха, и к крайнему пафосу, как у Микеланджело и Грюневальда ( 10 ) .

Особенного внимания заслуживает лишь экспрессионизм, чисто шизотимическая художественная форма, совершенно совпадающая в своих существенных тенденциях с художественным творчеством, которое мы находим на картинах одаренных душевнобольных шизофреников. Эта аналогия впрочем с эстетической точки зрения не является ни похвалой, ни порицанием, а лишь простым фактом, который не нравится только обывателям. В психологическом отношении это направление во всяком случае очень интересно. То, что мы здесь называем экспрессионизмом, имеет различные психологические компоненты, которые, как мы видели, являются типично шизотимическими: 1. Тенденция к крайней стилизации, кубические компоненты. 2. Тенденция к пафосу, к созданию крайне выразительного действия в красках и жестах, даже с сознательным риском карикатурного иска-

-----------------

( 9 ) Заслуживает внимания комбинация задатков — художественных и поэтических — у циклотимических художников: Гете, Г. Келлера, Ф. Рейтера и Вильгельма Буша.

( 10 ) Строение тела последних трех ясно шизотимическое (не вполне, к сожалению, достоверные автопортреты Грюневальда обнаруживают формы углового профиля). В психиатрическом отношении надо сказать следующее: брат отца Фейербаха страдал неизлечимым юношеским психозом (вероятно шизофренией), у отца бывали гиперэстетические расстройства настроения. Сам Фейербах был склонен временами к бреду преследования. У Микеланджело это еще яснее: у его отца мы находим приступы бреда преследования, которые по меньшей мере близко примыкают к шизофреническому кругу . О жизни Грюневальда почти ничего неизвестно, за исключением того, что он в позднем возрасте сделался “меланхолическим чудаком”, что дает указания на его шизоидность.

[188]

жения. Это — экспрессионистический компонент в более узком смысле, который в первую очередь указывает на родственную связь современного направления в художестве с его средневековым родоначальником Грюневальдом. Некоторые из этих тенденций таятся у гениальных шизотимиков даже при различных внешних художественных приемах — в формах Ренессанса у Микеланджело и в готическом стиле Грюневальда (стоит только сопоставить очень родственный выразительный пафос жестов и контрастных движений в изображениях Воскресения Христа у Грюневальда и в рисунках Микеланджело). 3. Аутистический компонент: тенденциозное игнорирование реальной формы, нежелание рисовать вещи такими, каковы они в действительности, даже тогда, когда уклонение от реальной формы не дает повода для стилизованного или патетически-экспрессионистического изображения. 4. Наконец, компонент, которым обусловлены известные шизофренические механизмы мышления. Таков — компонент сновидений, выраженная склонность к перемещениям, сгущениям и образованиям символов в смысле Фрейда. Такие механизмы, как, например, изображение нескольких гетерогенных моментов на той же картине (лицо крестьянина, который в одно и то же время изображает ландшафт пахотного поля), мы находим часто в произведениях современных экспрессионистических художников.

Для анализа соответственных типов темперамента в музыке отсутствуют пока еще опорные пункты, так как известные великие композиторы преимущественно обнаруживают сложные биологические наслоения, а относительно небольших талантов только специалист может собрать достаточный материал.

ТИПЫ УЧЕНЫХ

Ученые, как и люди практических действий, в меньшей степени, чем поэты, оставили после себя объективный материал, ценный в индивидуально-психологическом отношении. Поэтому мы их коснемся бегло, тем более, что у них повторяются известные уже нам черты. Затем у этих групп, не касаясь нескольких великих людей, отсутствуют доступные портреты и прежде всего тщательно разработанные с точки зрения индивидуальной психологии биографии. Существующие биографии либо перечисляют внешние факты жизни, либо представляют собою популярно составленные занимательные панегирики.

Интересно, как в последнее десятилетие переместился телесный тип ученых. В старое время, особенно среди теологов, философов, юристов, доминировали больше лептозомные — длинные, узкие, резко очерченные лица, фигуры, как Эразм, Меланхтон, Спиноза и Кант. С XIX же столетия среди естествоиспытателей стали преобладать пикнические фигуры. Очень грубым методом может служить сравнение больших коллекций портретов. Я, например, сопоставил коллекции портретов 1802 г . — теологов, философов, юристов — и среди 60 портретов нашел приблизительно 35 типов строения тела, родственных шизоидной группе (Schizaff in ), 15 — сильно смешанных и 9 — пикнических. В иллюстрированном врачебном календаре я насчитал среди известных медиков XIX столетия: пикников — 68, неясно выраженных — 39, шизотимиков — 11.

Каковы бы ни были ошибки в таком суммарном методе, все-таки различия в пользу родственных шизоидной группе форм строения тела у представителей абстрактной и метафизической науки прошлых столетий и в пользу — пикников — у наглядно описывающих естествоиспытателей столь значительны, что мы их не можем игнорировать.

[189]

Нелегко выбрать отдельные примеры для циклотимических темпераментов у исследователей, так как великие люди имеют различные конституциональные наслоения, а биографии менее значительных исследователей недостаточно разработаны. Современная эмпирическая медицина открывается тремя преимущественно пикническими фигурами: Бергаве, Свитен и Альбрехт Галлер. Типичным же пикником является Гмелин, известный как ботаник и географ, как исследователь Сибири, как предшественник А. Гумбольдта. Среди известных естествоиспытателей и врачей многие обнаруживают пикнический habitus или ясные пикнические компоненты. Мы назовем, например, Галля, Дарвина, Роберта Майера (циркулярные психозы), Вернера Сименса (энергичный практик), Бунзена (солнечно-юмористичный, практический темперамент), Пастера, Роберта Коха.

Приблизительное представление о циклотимических исследователях можно получить, если назвать имена Альбрехта Галлера, Гете и Александра Гумбольдта, причем мы должны каждый раз игнорировать более слабые шизотимические налеты конституции. В биологическом смысле надо предпослать, что Галлер страдал значительным ожирением и перенес приступ депрессии, что Гете был сыном типичной циклотимической матери, сам страдал легкими периодическими колебаниями настроения и временами был склонен к тучности, что А. Гумбольдт в пожилом возрасте имел типичное лицо пикника и обнаруживал преимущественно циклотимную психику с подвижностью, добросердечностью и юмором.

Следующие черты являются общими для этих исследователей: 1. Громадный экстенсивный характер работы, увлечение различными областями науки, многосторонность и душевная подвижность, которая охватывает все отрасли человеческого знания, и наряду с этим сильные художественные тенденции. 2. Наглядно эмпирическое направление в работе, склонность собирать, накоплять и описывать конкретный научный материал, наивная любовь к чувственному, к непосредственному созерцанию и “ощупыванию” самих предметов. “Он слишком много ощупывает”. — говорит Шиллер о Гете, — изречение, которое является одинаково характерным для обоих. Науки, которые они предпочитают, являются наглядно-описательными: ботаника, анатомия, физиология, геология, этнология. 3. В негативном смысле, по крайней мере у Гете(11) и у Гумбольдта, инстинктивная и подчеркиваемая антипатия ко всему систематизирующему, теоретически конструктивному и метафизическому, ко всем философским и теологическим притязаниям, которые не имеют прочного фундамента и не основаны на чувственном опыте. “Верь своим чувствам, они не обманут тебя”, — таков научный девиз Гете, между тем все остальное для него является “неисследованным”, таким, что можно признавать только с осторожностью. Гумбольдт в старости говорил со своим юмористическим равнодушием, что “он не желает заниматься пустяками потустороннего мира”. Гете, несмотря на все старания Шиллера, только поверхностно познакомился с философией Канта, а Гумбольдт отвергал достигнувшего тогда своего кульминационного пункта философа Гегеля.

Поскольку мы можем судить, принимая во внимание трудность исследования материала, эти экстенсивные, наглядно-эмпирические живые, близкие к жизни описательные науки, по-видимому, ближе всего подходят у циклотимическим темпераментам. Во всяком случае, они вполне соответствуют типу темперамента,

-----------------

(11) У Гете соответственно его сильным шизотимическим налетам сильно менялись вкусы. Временами он был склонен к мистически-метафизическому. Можно ясно видеть, как боролись между собой в нем два направления чувствований.

[190]

как это мы видели у циклотимических людей вообще, и особенно ясно при эпически широком реализме циклотимических художников.

Наряду с таким стремлением к научному исследованию у практически работающих ученых циклотимиков обнаруживается еще склонность к популяризации в доступных народу произведениях, статьях и лекциях; у Александра Гумбольдта она, например, очень ясна и вероятно стоит в связи с подвижностью, наглядностью, красноречием и суетливостью, с качествами, свойственными гипоманиакальному темпераменту. Она одновременно заключает в себе положительные и отрицательные стороны, подобно тому как циклотимические свойства наглядного эмпиризма таят в себе известный недостаток в концентрации, системе и в углубленной работе мысли. Отсутствует то, что для шизотимика Шиллера является высшим принципом работы — умение из мельчайших крупинок накоплять наивысшую силу.

Если мы в естественных науках от наглядно описательных перейдем к более n очному теоретическому крылу — к физике и математике, то, нам кажется, возрастает число исследователей, личности которых следует отнести к шизотимической группе, как в отношении строения тела, так и индивидуальной психологии. Не подлежит сомнению, что среди математиков встречается много типичных шизотимиков; среди известных математиков прошлых столетий обнаруживают резкие шизоидные стигматы в строении тела — Коперник, Кеплер, Лейбниц, Ньютон, Фарадей. Красивые пикники очень редко попадаются среди них. Мебиус на основании своих тщательных исследований ( 12 ) говорит, что большинство математиков принадлежит к нервозным, что среди них часто встречаются своеобразные характеры, оригиналы и чудаки. У Ампера по-видимому был приступ шизофренического расстройства, а неясный психоз Ньютона скорее всего можно толковать как легкую позднюю шизофрению. Психозы Кардана и Паскаля Мебиус считает “истерическими”. Старший Болиан был шизоидным психопатом. Мебиус подчеркивает редкость соединения способностей к медицине и математике у одних и тех же лиц, что совпадает с нашими конституциональными исследованиями. Напротив, способности к математике и философии довольно часто встречаются одновременно.

Среди философов, строгих систематиков и метафизиков встречается очень много шизотимиков. Это соответствует преобладанию “влечения к формам” над “влечением к содержанию”, любви к строгому построению, к чисто формальному, склонности к сверхчувственному и ирреальному, подобно тому как мы это видели у шизотимических поэтов. Мы можем здесь различать две часто переходящие друг в друга группы: 1. Людей точной, ясной логики и системы типа Канта, которые соответствуют в поэтическом творчестве художникам формы со строгим стилем и драматургам. 2. Романтических метафизиков типа Шеллинга, которые имеют связь с поэтами-романтиками. У менее значительных теософов это шизотимическое направление мышления благодаря кататимическим механизмам может достигнуть необычайных степеней логической расплывчатости и то порывистой, то схематически конструктивной произвольности.

Тот и другой склад мышления, несмотря на внешние различия, тесно связаны между собою в биологическом отношении. У точных представителей критики познания типа Канта мы находим наряду с этим сильную потребность в метафизике, желание смотреть “на звездное небо, стоящее надо мной”, искание априорных, сверхчувственных, религиозно-нравственных постулатов. Между тем романтики

------------

( 12 ) P.J. Mobius, U ber die An l age zur Mathematik.

[191]

мысли, особенно незначительные, расплывчатые, обнаруживают ясную склонность к конструктивно-абстрактному описанию своих идеи. Поэтому приходится постоянно удивляться, когда мы находим у самых точных мыслителей известный “мистический уголок”, который мы напрасно будем искать у эксквизитно-наглядных эмпириков типа Александра Гумбольдта.

Это взаимоотношение между систематической точностью и мистической реальностью мышления принадлежит к такого рода явлениям, которые никогда нельзя a priori предположить и которые мы, так сказать, против воли устанавливаем на основании опыта. Еще более ясно, чем у здоровых шизотимиков, выступает это взаимоотношение в мышлении душевнобольных шизофреников, где господствующее иррациональное содержание, например, мистически религиозного характера, выливается в чистую схему понятий, цифр, номеров и геометрических фигур.

Что же касается биологической основы, то среди части видных философов, там, где у нас имеются в распоряжении хорошие портреты и достаточное количество биографических заметок, мы установили ряд эксквизитных шизотимиков в отношении строения тела и психики. Напротив, пикников среди них очень мало. Среди 27 обследованных до сих пор философов-классиков мы не нашли ни одного с пикническим строением тела, а пикнические налеты здесь встречаются в очень умеренном количестве ( 13 ) . Тяжелыми астениками являются Кант, Спиноза, Якоби и Мендельсон; Спиноза кроме того страдал туберкулезом. Красивые шизотимические лица, кроме названных, мы встречаем у Локка, Вольтера, Лотце, Шиллера , Гегеля (высокая средняя часть лица), Д.Ф. Штрауса, Гамана, Гердера, В. Гумбольдта, Фенелона, Гемстериуса, Кьеркегора. Резко выраженные стигматы строения тела шизотимического характера обнаруживает Фихте (громадный нос) и Шлейермахер в юношеских портретах (склонность к угловому профилю, к укороченной форме яйцеобразного лица, астенический habitus); у того и другого в позднем возрасте присоединились пикнические компоненты, что имеет свою параллель и в их индивидуальной психологии.

Из старых гуманистов особенно Эразм и Меланхтон отличались типичным шизотимическим строением тела и характером. Шеллинг, по описанию и по портретам, не всегда согласующимся, по-видимому, отличался смешанным строением тела; в психическом отношении он был выраженным шизотимиком: “неугомонного характера”, недоступен и раздражителен в общении с людьми, совершенно лишен юмора и веселости, в беседе большей частью в “состоянии какого-то напряжения, которое с трудом исчезает”, резко альтернативен и склонен к комплексной, параноидной установке. В молодые годы можно было обнаружить в его характере контрастирующие черты — склонность понимать природу в смысле Гете и склонность к критически-антиромантичному, “эпикурейскому” мировоззрению. Возможно, что все эти циклотимические черты идут параллельно с пикническими компонентами строения тела. Кант в своей частной жизни представляет шизотимический тип “отчужденного от мира идеалиста” в его самой чистой и высшей форме — со спартанской умеренностью в потребностях, с детской наивностью и крайне идеалистической нравственностью ( 14 ) . Лейбниц со своим оптимистически-полипрагматическим характером составляет в телесном и психическом отношении

---------------

(13) Пикнические стигматы в лице мы до сих пор встречали главным образом у Руссо, Шеллинга и Шопенгауера.

(14) Контрастирует с частичной склонностью к общительности и удовольствиям.

[192]

переходный тип между шизотимической и циклотимической группой ученых, но все-таки он является преимущественно астеником.

В частном образе жизни шизотимиков мы находим у некоторых групп непрактичность и кабинетную ученость (тип Канта, Ньютона), у других — героически-фанатические черты шизотимического характера (тип Фихте, Шеллинга) в противоположность уступчивости, живости, подвижности, умению жить полной жизнью у циклотимиков типа Гумбольдта и Гете.

Полученные до сих пор результаты относительно природных склонностей ученых, при указанных трудностях собирания обширного материала, должны быть еще проверены и требуют к себе осторожного отношения. Они касаются главным образом только хорошо выраженных оригинальных талантов. Между тем у ученых среднего типа экзогенные случайности — случайности господствующей в науке моды, полученного образования и всей окружающей среды — играют гораздо большую роль в избрании направления, как и вообще при выборе профессий, чем конституциональные моменты. Только немногие люди (это конечно касается и других групп) отличаются такой односторонней шизотимической или циклотимической конституцией, чтобы они при добром желании и хороших способностях не могли проникнуться противоположным способом мышления и чувствований, если только этого требуют внешние обстоятельства. И только немногие специальные отрасли науки так односторонне направлены только на наглядное или только на систематическое, что не могут привлекать к себе противоположный тип.

ВОЖДИ И ГЕРОИ

Как циклотимические, так и шизотимические темпераменты в определенных пропорциях дают благоприятные шансы для практической деятельности. В других же соотношениях, например, циклотимики-меланхолики, а с шизотимической стороны — гиперэстетики, лишенные аффекта, тупые и дефективные типы, дают на ответственных практических постах отрицательные результаты. Шизоидные преступники типа “безумных цезарей” могут причинить громадное зло.

Здесь нас интересуют только продуктивные практические стороны темперамента в их гениальных проявлениях. На циклотимической стороне мы находим в гипоманиакальном темпераменте многочисленные благоприятные факторы: размах, оптимизм, храбрость, подвижность, текучую практическую энергию. Затем, переходя к средним состояниям, — здравый смысл, практический инстинкт, душевность, умение обращаться с людьми. У чистых циклотимиков, наоборот, отсутствует твердость характера, идеалистическое напряжение, принципиальная последовательность и методичность. Циклотимический металл сам по себе слишком мягок. У великих вождей преимущественно циклотимического темперамента мы находим поэтому, поскольку мы пока можем судить, значительные шизотимические наслоения. На основании нескольких исторических примеров можно выделить среди циклотимиков следующие типы вождей:

1. Храбрые борцы, народные герои.

2. Живые организаторы крупного масштаба.

3. Примиряющие политики.

Последние ближе примыкают к средним состояниям, между тем как первые две группы обязаны своей силой гипоманиакальным компонентам.

Блестящим примером гениального вождя, который сочетает в себе эти обе стороны циклотимического характера, является Мирабо, разумный руководитель

[193]

первого периода французской революции. В соматическом отношении — это фигура с округленными формами и короткими членами, полная темперамента и мягкости — словом, типичный пикник.

Он обладал качествами храброго борца, осторожностью и способностями примиряющего политика: пламенный дух, полный ораторского таланта и пылающей чувственности, полный остроумия и сознания собственного достоинства; при этом всегда справедлив и примирителен, весельчак, кутила, игрок, постоянный должник, но добродушный как дитя, человек, который любил пожить и давал жить другим, друг человека, совавший каждому нищему деньги в руку, беспечный, доступный, всюду пользовавшийся популярностью и кичившийся ею; мастер популярно выражаться, умевший руководить при самых горячих прениях, пропитанный тонким юмором и умевший в самый сухой официальный документ вставить умное замечание и прекрасный оборот; лишенный скрупулезности и не отличавшийся очень высокой моралью, но великодушный, со здравым смыслом и свободный от фанатизма и доктрины.

В новейшей истории Германии мы видели ловких дипломатов пикнически-циклотимической конституции, отчасти мягкосердечных, великодушных, подвижных, неутомимых организаторов, как Фридрих Науманн, отчасти любезных, внимательных, приспособляющихся, как князь Бюлов, отчасти с наивным самомнением, полипрагматичных дилетантов.

Из группы крупных организаторов мы назовем в качестве примера великого техника и изобретателя Вернера Сименса, имевшего характерную голову с резко изогнутым носом, молниеносный взгляд, закругленные пикнические формы лица. Натура завоевателя, полная энергии, любви к жизни, отваги, свежести, мужественности и эластичности; творческая натура, создававшая все новые планы и идеи, не взирая на опасность; современный крупный промышленник громадной предприимчивости, который, не имея раньше никаких средств, с “головокружительной быстротой” завоевал мир и основал крупнейшие предприятия в России и за океаном, веселая, изобилующая силой личность, большой оптимист, искренний, гордый, храбрый и совершенно не сентиментальный. Более мягкое проявление этого типа представляет собой Бодельшвинг, известный как психотерапевт и социальный организатор крупного масштаба, отличавшийся оптимизмом, отвагой, человеколюбием и оригинальным юмором. Его конституция обнаруживает еще яснее пикнические гипоманиакальные черты. Если мы людей этого типа называем организаторами, то центр тяжести их организаторской силы лежит скорее уже в гипоманиакальном первичном аффекте, в стремлении создавать и завоевывать, а не в систематической разработке.

Из типа народных героев, борцов и воинов мы назовем имена Блюхера и Лютера, причем в сложной личности Лютера мы освещаем одну главную сторону его характера, не касаясь меланхолических и шизотимических черт. Тот и другой при сильно выраженных циклотимически-гипоманиакальных чертах темперамента обнаруживают склонность к эндогенным колебаниям настроения (у Блюхера депрессивные психозы), а Лютер — также и пикнический habitus. С другой стороны, у них выступают и сильные шизотимические конституциональные налеты: Блюхер отличался атипическим строением тела; у него был душевнобольной сын, вероятно шизофреник. В отношении Лютера наводят на мысль о шизотимических чертах портреты и характерология его родителей и его собственные изображения в дни молодости (склонность к угловому профилю). Эти гетерогенные налеты обусловливают вероятно у обоих стойкость воли и намеки на фанатизм.

[194]

В их типе отсутствует дух примиренности одной и организаторский талант другой из названных групп. Их величие заключается в их пылающем огне, который — типично для гипоманиака, особенно при первом порыве, — воспламеняет, увлекает за собой все окружающее, предоставляя другим заниматься отделкой. Бессистемная политика Лютера, зависящая от настроения (крестьянская война), и пикническая тучность немецких князей налагают на первый период германской реформации циклотимический отпечаток. Блюхер и Лютер были людьми беспримерной популярности. Народу нравится в них героическое и детское, их гнев и смелость, яркий и грубый язык, их прямодушие и природный ум.

Совершенно иного склада герои шизотимических темпераментов. Их успехи главным образом обусловлены следующими чертами шизотимической характерологии: настойчивостью и систематической последовательностью, их непритязательностью, спартанской строгостью, стоической выносливостью, холодностью в отношении к судьбам отдельных личностей, с одной стороны, и утонченным этическим чувством и неподкупной справедливостью — с другой; в особенности своим тонким чутьем к стонам слабых и раненых, гиперэстетическим состраданием, отвращением и пафосом по отношению к народным страданиям, по отношению к дурному обращению с угнетенными классами и склонностью к идеализму вообще. Обратной стороной этих преимуществ является известная склонность к доктринерству, односторонне узкому и фанатичному, недостаток доброжелательности, приятного, естественного человеколюбия, понимания конкретной ситуации и особенностей отдельных личностей.

Их можно подразделить на следующие группы:

1. Чистые идеалисты и моралисты.

2. Деспоты и фанатики.

3. Люди холодного расчета.

Прежде всего несколько слов о последней группе, как менее важной. Такие черты можно видеть в дипломатических способностях князя Меттерниха, человека с резко выраженными шизотимическими формами лица. В шиллеровском описании полководца Валленштейна ясно выступает эта осторожность, скрупулезная холодность, расчетливость в умении властвовать над людьми и ситуациями, в парадоксальном, но биологически-естественном сочетании с мистические метафизическими наклонностями шизотимика. Более пассивным вариантом этой примирительной, холодно-дипломатической, бездушной тактики является поведение Эразма в период реформации. Здесь следует вспомнить портрет Эразма, писанный Гольбейном, который может заменить любую характеристику, настолько хорошо в нем передано как анатомическое строение, так и выражение лица Эразма. Вольтер — худой, хитрый, саркастический человечек. “Будьте добродетельны”, — пишет он своим друзьям.

Подобно тому как шизотимический круг, полный антитезами, всегда заключает в себе крайности и лишен средних положений, так и этому холодному, гибкому и отчасти аморальному типу противостоит патетическая страстность и строгая последовательность чистых моралистов и идеалистов. Именами Канта, Шиллера и Руссо можно характеризовать эту группу.

Особенность этих натур заключается в том, что они, не принимая участия в практической жизни, за исключением Шиллера, и неспособные к этому, все-таки благодаря простому высказыванию своих мыслей творили великие дела, которые по своей силе и длительности значительно превосходят исторические деяния упомянутых практических людей расчета. Непостоянный, робкий гиперэстетик Руссо, нелюдимый отшельник со скрытым сенситивным бредом преследования, из своего

[195]

убежища взволновал душу французского народа и дал непосредственные стимулы для Великой революции: “Природа”, “Право человека”, “Государственный договор”. Он создал такие девизы, исполнения которых только и ждала жаждущая деятельности современность. Железный “категорический императив” Канта и идеализм Канта и Шиллера вообще стоят в близкой, хотя и не прямой связи с великими освободительными войнами и налагают даже отпечаток на известный период истории Пруссии.

Действие этих и многих других незначительных шизотимиков на современников обусловливается резкой альтернативностью их чувствований и логических формулировок. Это не люди, которые всюду видят большую или меньшую степень хорошего или плохого, которые всюду находят реальные возможности и выходы. Они не видят возможности, но только грубую невозможность. Они не видят путей, а знают только один путь. Либо одно — либо другое. Здесь — в рай, там — в ад. Горячая ненависть смешивается с трогательной благожелательностью. Яркие карикатуры шиллеровских юношеских драм, утопический идеализм Руссо, категорический императив: “Ты можешь, так как ты должен”, — так вырисовывается у них одна линия, которая кажется прямой и простой, так отчеканивают они горячие и холодные крылатые слова, сильные лозунги, которые до мозга костей пронизывают полусгнившую, трусливую современность. Они — герои великих переворотов, которым не нужно реалистов, когда невозможное становится единственной возможностью.

Аутистическое мышление не становится здесь реальностью (это невозможно), но делается сильно действующим ферментом при превращении одной исторической реальности в другую. При известных исторически заостренных ситуациях эти ферментативные действия аутистических лозунгов, даже и фанатиков и утопистов среднего типа, влияют сильнее, чем реально-политические эксперименты и соображения. Это ферментативное действие аутистической мысли, односторонней, резко заостренной антитетической идеи мы наблюдаем даже в этическом учении великого мыслителя Канта, которое возникло в тиши кабинета без всякого пафоса, без всякого желания действовать на массы. Уже часто такой невинный девиз из тихого кабинета ученого встречал звучный резонанс в пафосе повседневных боев и даже воспламенял насыщенную атмосферу той или иной эпохи, что приводило в ужас самого виновника.

В этом заключается внутреннее родство между идеализмом и революционностью — то, что нас ведет к типу шизотимических фанатиков и деспотов. Все элементы высоконапряженного нравственного идеализма мы находим в фигурах группы Савонаролы, Кальвина, Робеспьера ( 15 ) , т.е. резко альтернативную этическую установку, аутистическую одержимость идеями современников, беспощадную ненависть к реальному миру, к прекрасному, к удовольствиям, ко всему тому, что улыбается, цветет и бьет ключом. Ничего не остается кроме чистой, голой этической религиозной схемы. Человечество, сделавшееся добродетельным благодаря страху, окруженное со всех сторон решетками. Если показывается кто-нибудь, который в малейшей степени нарушает категорический императив или игнорирует его, — тот лишается головы. Здесь ярче всех Робеспьер. Кровопийца? Нет, — ученик Руссо и сын нежной матери, робкий, нежный мечтатель, бледная добродетельная фигура, выдающийся учитель жизни; не понимает ужасов. Он углублен в чтение “Contrat social”, своей любимой книги, идеи которой он претворяет в действительность с педантичной тщательностью. Он не чувствует, что творит, и продолжает

--------------

(15) Красивой параллельной фигурой из истории германской революции является Карл Фоллен.

[196]

посылать на гильотину с неподкупной справедливостью. Он ничего не чувствует кроме добродетели и идеала. Он не чувствует, что это причиняет страдание. При этом он пишет стихи, как Хольдерлин, и проливает слезы умиления, когда говорит. Простой, приличный, скромный, мягкий, нежный семьянин, который больше всего боится оваций и дам.

В истории имеется мало личностей, которые представляют собой такую классически чистую культуру шизотимических качеств в их странных контрастах, как это мы видим у Робеспьера: резкая эмоциональная холодность наряду с эксцентричностью, героическим пафосом, фанатической настойчивостью и внезапным отказом от решений, скрытая замкнутость при верности своим принципам. Что-то угрюмое, недоверчивое, напыщенное, педантичное, робкое. Добродетельный убийца, варвар из гуманности, “фанатик холодной, но безумной рефлексии”.

Он — своеобразный идеалист. Мирабо, его циклотимический антипод, сказал о нем, покачивая головой: “Этот человек верит во все, что говорит”.

Эту шизотимическую триаду — идеализм, фанатизм, деспотизм — мы находим у более крупной и глубокой личности Кальвина. Робеспьер действует как его карикатурный двойник в другом столетии. Идеалистически-теократическое революционное господство Савонаролы во Флоренции, Кальвина в Женеве и Робеспьера в Париже имеет много любопытных исторических аналогий.

Из-под рясы Савонаролы выглядывает угрожающий угловой профиль ( 16 ) . Шизотимическое творчество незначительных людей быстро преходяще, между тем религиозное учение Кальвина, как каменный монумент великого шизотимического ума, лишь постепенно проникало в умы людей и держалось столетиями, со строгой организацией в построении, холодное, систематическое, полное нравоучений и фанатической силы убеждения, нетерпимое — чистая мысль и чистое слово, — без образа, без смеха, без души, без юмора, без примирения. Заклятый враг всех диатетических аффектов.

Менее известно то, что Кальвин из теологических мотивов в течение четырех лет казнил 50 человек, и еще больше сослал. Циклотимик Лютер думает по этому поводу, что “палачи не являются лучшими докторами”.

Наконец, в хладнокровной героической стойкости Фридриха Великого шизотимическая сила характера празднует свой величайший триумф. Просвещенный абсолютизм его государства, во всех мелочах отражающий его личность, был удивительным машинообразным шизотимическим произведением из абстрактного, категорического чувства долга, спартанской простоты и суровости, внушенного автоматизма, монументальной педантичности, точной логической систематики, руководимый самим королем в смысле философски абстрактно окрашенного, разумного и добродетельного идеализма, причем строгая схема справедливости пе-

--------------

( 16 ) В биологическом отношении следует отметить: лицо Кальвина обнаруживает крайние шизотимические формы, какие только можно встретить на исторических портретах (худое, очень вытянутое лицо с чрезмерно высокой средней его частью, длинный, резкий нос, на некоторых портретах — гипопластическая нижняя челюсть). Робеспьер был сыном туберкулезной матери и душевнобольного отца. Он сам был стройный, бледнолицый, худой, болезненного вида, с низким лбом и загнутым носом. Во время возбуждения у него бывали тикообразные подергивания лопатки, его смех производил впечатление гримасничанья, его телесные движения были деревянны и машинообразны.

(17) В биологическом отношении следует отметить следующее. Старый Фриц был низкого роста и худ и имел классический угловой профиль. Три его предка были из дома Вельфов. Род Вельфов у ближайших кровных родственников обнаруживал типичную картину тяжелых шизоидных чудаков с разрозненными психозами вероятно шизофренического характера; этот шизоидный ход наследственности ведет затем к душевнобольному шизофренику — баварскому королю Людвигу II и его брату Отто (ср. Stromhayer u. Sommer).

[197]

рекрещивается иногда с прихотью деспота и едким сарказмом. Этот схематический, шизотимический основной фундамент государственной мысли Фридриха Великого смягчается значительными реалистически-юмористическими компонентами его характера, которые практически используются широко. Только это циклотимическое наслоение довершает у него прилагательное “Великий”.

“Неукротимый характер”, “гранит”, говорит Каролина о Шеллинге.

Благородство, широкий размах мысли, стойкость при неприятных ситуациях, твердость, чистота и цельность личности, героизм — вот жизненная форма великих шизотимиков. Таким был Шиллер. Все половинчатое и надломленное он отбрасывает от себя беспощадно. Пусть гибнут граждане, пусть гибнет Шлегель, пусть гибнет все, что не живет и не может умереть. Остается только — идеал и воля. “Тверд как скала, — говорит несколько охлажденный его посещением Жан Поль, — полон драгоценных камней, полон сил, но без любви”. Гете(18) даже в старости, когда думает о своем друге, говорит с торжественным подчеркиванием: “Он был как Христос, и таким нужно быть”.

-------------

(18) Цитировано по различным изречениям старого Гете.