Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ллойд Демоз. Психоистория

ОГЛАВЛЕНИЕ

6. Исторические групповые фантазии

В предыдущих главах я ввел и использовал понятие «исторические групповые фантазии» как часть моей психогенной теории, описывающей, каким образом ценности, созданные в ходе эволюции отношений детей и родителей, претворяются в исторические изменения. В данном разделе исторические групповые фантазии определяются как такие разделяемые членами группы фантазии, которые являются (1) вытесненными на публичную сцену чувствами, связанными с индивидуальном поиском любви, и (2) позволяют людям использовать группу для высвобождения разделяемых индивидуальных чувств, (3) осуществлять подавленные желания, гнев и запреты, имеющие происхождение в схожем для всех детстве, и обеспечивать защиту от них. При этом (4) используются те же механизмы эго - расщепления, конденсации, реактивной формации и т. д. - что и в личных фантазиях, только (5) на групповом уровне фантазии выковываются в публичных дискуссиях (6) из материала недавних исторических событий, (7) распределяя групповые роли посредством психоклассов и (8) производя групповую динамику, которая может вести к краху групповой фантазии и к периоду параноидного коллапса, а также к намеренному ее восстановлению путем формирования групповой иллюзии, которая (9) проявляется в состоянии группового транса, могущего потребовать разрядки в насильственных исторических действиях.

Каждый из этих пунктов получит развернутую эмпирическую иллюстрацию в ходе дальнейшего изложения. Однако прежде всего, во избежание смешения понятия исторических групповых фантазий с такими понятиями, как «миф», «групповое сознание» и «национальный характер», я коротко разъясню, что подразумеваю под каждым из девяти элементов моего понятия.

(1) «Являются вытесненными, на публичную сцену чувствами, связанными с индивидуальным поиском любви». С тех пор, как Фрейд написал первую в мире психоисторическую статью «Леонардо да Винчи и воспоминания о его детстве» почти семьдесят лет тому назад,2 утверждение, что исторические групповые фантазии есть перенесенные на публичный уровень личные эмоции, стало банальностью. Но было далеко не столь очевидно, что в основе своей эти вытесненные чувства происходят от поисков человеком любви, что это перемещение, выходящее на уровень политики и религии, начинается в семье. Как многие психотерапевты до сих пор не признают, что их задача - помочь пациенту пройти «путь самораскрытия, цель которого - любовь» (слова Рубена Фаина3), так же и большинство историков до сих пор не признают, что предмет их исследования включает перенесенные на другой уровень эмоции, которые постоянно порождаются все теми же попытками дать и получить любовь.

Нетрудно представить людей, желающих получить любовь от лидера или группы или дать им свою любовь, но гораздо труднее вообразить, каким образом такие кровавые исторические события, как войны и революции, могут быть результатом поиска индивидом любви. Однако, если поразмыслить, это, быть может, покажется не сложнее, чем представить убийство или самоубийство составной частью поиска любви индивидом - к этому уже пришла психология личности. Только осознав, какое количество людей страдает внутренней пустотой, отчаянно цепляется за возможность любви, одержимо безудержной яростью - печальный результат отсутствия любви в большинстве семей на протяжении всей истории - психоисторик начинает оценивать всю значимость переноса на публичный уровень этой драмы неосуществленной любви, разочарования и враждебности.

Перенос влияния семьи на политическую и религиозную деятельность происходит двумя путями: (а) непрямым путем - стиль воспитания детей каждой эпохи дает определенный тип личности, который, в конечном счете, определяет групповые фантазии данного поколения, и (б) прямым путем - психосексуальные конфликты между мужчинами и женщинами, мужчинами и мужчинами в любой период истории являются источником исторических групповых фантазий, в какой бы искаженной форме ни предстали эти эротические фантазии, спроецированные и нашедшие проявление в историческом событии.

Я долго ломал голову над проблемой основных движущих сил, меняющих исторические групповые фантазии. В предыдущих статьях я пользовался рабочей теорией, что само течение времени служит достаточной причиной упадка и краха групповых фантазий, когда фантазийный лидер начинает восприниматься как слабый - явления, обнаруженные мной в ходе исследования эмпирического материала. Обоснование приводилось следующее; поскольку у групповых фантазий такая важная защитная функция, они по своей природе неустойчивы и, подобно защитным образованиям на уровне личности, подвержены разрушению - как из-за того. что подавляемое все равно выбивается в конце концов из-под заслона, так и из-за несоответствия действительности требованиям фантазии. В последнем из этих двух факторов особенно важную роль играет неспособность реального лидера оправдать ожидания, которые возлагаются на него как на фантазийного лидера - ведь группе требуется что-то вроде волшебного родителя, без всяких усилий справляющегося с эмоциональными потребностями и конфликтами группы. Вот почему в этой работе я до сих пор был склонен рассматривать взаимоотношения лидера и группы в более или менее материнском, доэдиповом ключе.

По мере исследования этого доэдипового материала в предыдущих статьях с использованием модели «лидера, терпящего неудачу в роли родителя» я подходил ко все более и более ранней символике в историческом материале, пока, наконец, в очерке «Джимми Картер и американская фантазия» не набросал теорию стадий групповой фантазии - «сила», «трещина», «крах» и «переворот» - и не провел параллель этих стадий с этапами самого раннего доэдипового события - рождения. Однако, чем больше я работал с историческим материалом, тем больше убеждался, что эта параллель с этапами рождения -лишь часть более сложной картины. Эти четыре стадии групповой фантазии, открытые мной эмпирически на историческом материале, проявляются не только в образных сравнениях, связанных с родами, они охватывают всю основную гамму ощущений группы, которые в конце концов сводятся к убежденности, что лидер ведет ее к краху. Обнаруженную мной символику «рождения заново» теперь можно поместить в более универсальную и всеобъемлющую схему. Теперь уже не актуален вопрос, присутствует ли родовая символика в историческом материале, ведь ее настолько много, что ни один психоисторик не сможет не обратить внимания на желание исторических групп родиться заново. На этот раз перед нами стоит вопрос, какое значение имеет групповая фантазия рождения, какую функцию она выполняет для группы. Начиная со стадии «краха», использование связанной с насилием символики рождения возрастает - как и связанной с насилием оральной, анальной и эдиповой символики - и причина этого в крушении сдерживающей групповой фантазии, которая держала в узде подавленные желания и обеспечивала защиту от них.

Мои предыдущие экскурсы в доэдипов материал были полезны для понимания символического содержания регрессивных фаз исторических групповых фантазий, но ограниченность рабочей модели, использованной в предыдущих статьях, стала причиной того, что я делал акцент на отношениях группы с лидером как с заботливой матерью. Будучи воспитанным на фрейдовском психоанализе, я часто задавал себе вопрос: «Где же в истории проявления эдипова комплекса?» Ведь в религии и политике нет в явном виде матери, которой надо добиваться, и отца, которого следует убить, и непохоже, чтобы история была открыто эротична. Если всех врагов, внешних и внутренних, рассматривать как отцов, то в политике только отцы. (А в религии только матери?) Такая ситуация долго приводила меня в замешательство. Лишь когда я подверг сомнению основную модель, рассматривающую лидера прежде всего как кормильца и воспитателя, а также традиционную модель политики как распределения благ, я стал склоняться к более всеобъемлющей модели, которая содержала бы трактовку движущих сил групповой фантазии помимо идеи «естественного ослабления заботы».

Ответ найти нетрудно, если задан правильный вопрос, звучащий так: «Если исторические группы регрессируют к различным доэдиповым ролям, связанным с материнской заботой, то что же является тем пунктом, от которого начинается регресс?» Ответ такой же, как и в случае с индивидуальными неврозами: эдцпов конфликт.

Но кто же в исторических групповых фантазиях отец и кто мать? Ответ вряд ли будет столь уж очевиден; на его поиск уйдет вся остальная часть главы. Сейчас я полагаю, что воображаемый отец - это обычно фантазийный лидер, а матерью является обычно сама группа. Стало быть, главная сила, благодаря которой групповая фантазия движется с одной стадии на другую, и которую, следовательно, можно объявить основным источником движения всей истории - это постоянный перенос эротических фантазий, в том числе доэдиповых, организуемых эдиповой драмой убийства лидера-отца ради завоевания группы-матери.

Был ли лидер выбран группой, или он пришел к власти иначе и правит «силой», не столь уж важно. Если он и избирается, то выбирают его для того, чтобы потом сместить. Если говорить более точно, он должен каким-то образом справиться с неизбежным разочарованием группы и с ненавистью - то ли приняв героическую оборонительную позу, то ли отведя гнев на врагов, то ли путем своей собственной символической смерти. Не имеет значения и то что отдельные члены группы в принципе не могут «завоевать» группу как мать. Лидер-отец воспринимается как «обладатель» группы-матери, и любое действие индивида в истории носит след влияния этой основной групповой фантазии. Нарастание разочарования и гнева в адрес лидера - причина краха эффективной групповой фантазии и ощущения, что лидер слабеет; избежать этого лидер может, только если предпримет меры по укреплению своей кажущейся власти над группой, предстанет ее героическим спасителем или сумеет отвести гнев от себя на кого-нибудь другого.

Различные альтернативные пути, выбираемые фантазийными лидерами и историческими группами в попытке решить личные эмоциональные проблемы, будут в центре внимания последующих эмпирических разделов этой главы. В этой вводной теоретической части я хотел бы подчеркнуть странную роль лидера в нашей психогенной модели исторических групповых фантазий. В такихобщепринятых моделях истории, как те, что предлагает политическая наука или социология, под лидером понимают соответственно источник власти или распределителя заботы. В моей же психогенной модели имеют место и та, и другая роли, но только в регрессивной позиции. Они имеют лишь побочное значение в разыгрывающейся первоначальной драме сдерживания от эдипова конфликта и защиты от него. Поэтому роли, связанные с властью и с материнской заботой, меняются в истории взависимости от эволюционной стадии, достигнутой групповой фантазией, - иными словами, в зависимости от формы эротической жизни, характерной для данной исторической стадии.

Что представляют собой эти изменения формы исторических групповых фантазий, станет ясно дальше. Прежде всего, я хотел бы сделать одно замечание по поводу эмоциональной задачи фантазийного лидера. Конечно, лидер должен быть в достаточной мере мазохистом, чтобы принять на себя постоянную эдипову ненависть индивидов, составляющих группу, но ему надо быть в достаточной степени и садистом, чтобы солидаризироваться с ненавистью группы и убедить ее перевести этот гнев на кого-то другого. Разумеется, такой перенос негативных чувств часто подразумевает принятие лидером ответственности за чудовищные действия, предпринимаемые людьми, так что той толики садизма, которая в норме присутствует в каждом из нас, недостаточно для эффективного фантазийного лидера. Вдобавок лидер должен находить достаточное удовольствием «безумных» мыслях и поступках, чтобы позволить себе быть приемником постоянных психотических проекций группы - различной степени потери реальности, раскола личности, параноидальной подозрительности, мании величия, безудержной ярости и других форм психотического страха. Единственное, что действительно не нужно фантазийному лидеру - так это зрелость. Сплошь и рядом лидеры «успешно» руководят, несмотря на крайнюю эмоциональную расстроенность своей личности - тому доказательством служат Наполеоны и Сталины всех времен и народов.

Как станет видно из дальнейших разделов, тот факт, что групповая фантазия эпохи определяется меняющейся формой эротической жизни, ставит для психоистории одну из важнейших ее задач: определить уровень взаимоотношений междутолами, достигнутый в ходе исторического развития личности, в каждую эпоху и в каждой группе. Психоистория пола существует еще только в проекте, но мы обладаем достаточным материалом, чтобы проследить, как эволюция сексуальных отношений отражается на истории. Любой шаг вперед в сексуальных отношениях между мужчинами и женщинами, будь это новая идеализация женщины в куртуазной любви средневековья, попытки исследовать сексуальность в браке в начале нового времени, изменения семьи под влиянием викторианского движения за права женщин или эмоциональные последствия современного феминистского движения - это всегда источник тревог, желаний, гнева и чувства вины, которые в любую эпоху переносятся в сферу политики и религии. По мере эволюции стилей воспитания детей, конфликты, вызванные эдиповым комплексом, решаются на все более высоком уровне, а следствием и индикатором этого процесса являются сексуальные отношения, меняющиеся от эпохи к эпохе, от группы к группе. Это справедливо и в отношении психоистории гомосексуальных чувств, до которых докопаться еще труднее, но которые играют решающую роль в понимании всех отношений власти между мужчинами. В самом деле, при изучении «власти» оказывается, что она является вопросом не столько военной силы сколько степени и формы гомосексуального подчинения большинства меньшинству в разные эпохи - то есть это один из предметов психоистории пола.

Психогенная теория исторических групповых фантазий меняет направление каузальных связей между социальными институтами и частными эмоциями людей, любовью и ненавистью, принятое в других теориях истории, на обратное. С точки зрения психогенной теории личные эмоции не «отражают» экономическую или социальную «базу» определенного периода, а определяют экономические и социальные формы каждой эпохи. Например, авторы, утверждающие приоритет социальных явлений, - от Фридриха Энгельса до Стивена Маркуса - приходят к выводу, что собственническое обращение мужей с женами было отражением экономической собственности на материальные блага, а сексуальное отношение к женщине, выражающееся капиталистическими терминами наподобие «сохранение» и «потребление», тоже пошло из экономической сферы. По моему мнению, дело обстоит как раз наоборот. В семьях подрастающих детей приучают так относиться к своему телу, что те боятся собственной сексуальности и следуют определенному сексуальному кодексу, по которому надо «приберегать» желания для брака (а уже отсюда следует бережливость относительно товаров). Став взрослыми, эти дети проецируют эти сексуальные установки на экономическую сферу и вырабатывают групповую фантазию эротического материализма, помогающего им справиться с собственными сексуальными страхами. Идея «сбережения» и «растраты» мужской спермы постоянно присутствует в истории сексуальности, начиная с Аристотеля, поэтому вряд ли нова в капиталистическом периоде. В данном случае новым для групповой фантазии является то, что с сексуальной фантазией переплетаются деньги, и схема перераспределения денег служит защитой от страха кастрации. В реальном мире значительному количеству людей только в половой сфере действительно приходится бороться с желанием «растратить», а капиталисты на самом деле редко «копят» для укрепления своего капитала, как рисует их капиталистическая групповая фантазия. Так что стрелка причинно-следственной связи идет от психосексуальной сферы к экономической, а не наоборот.

Этот же принцип, разумеется, справедлив и для проекций эдиповых конфликтов, ненависти и любви на другие исторические групповые фантазии разных эпох. Одно из главных преимуществ исторических групповых фантазий - то, что перенос интрапсихических конфликтов на исторический уровень позволяет использовать групповое разделение для удовлетворения чувственных влечений (либидо) с помощью «хорошей» части группы и одновременного высвобождения подавленного возмущения против «плохой» ее части; при этом нет той раздражающей двойственности которая неизбежна в межличностных отношениях.

Все это имеет непосредственное отношение к тому психоисторическому открытию, что конечным результатом всех существовавших до сих пор в истории стилей воспитания детей были взрослые, которые в личной жизни более или менее сурово осуждали свои самые глубинные чувства и использовали исторический уровень для проекции этих чувств на других людей и другие группы, осуждая их уже в других людях. Таким образом, именно от умения психоисторика осознать ключевую роль переноса любви и ненависти на историческую арену зависит, сможет ли он (или она) разглядеть закономерность за ошеломляющей пестротой исторических событий, часто обманчивых и странных, удастся ли обнаружить в символах различных эпох - от Христа на кресте до ядерного гриба Хиросимы - их эротические групповые фантазии. Неспособность осознать это важнейшее положение приведет ко взгляду на исторические события как на уникальные явления, недоступные для научного исследования. Упором на вытесненные эмоциональные конфликты психоисторик радикально отличается от тех, кто при изучении истории подчеркивает потребность в равновесии внутри общества (социология) или понятие «культуры» как причины (антропология), или же считает, что исторические события - это прежде всего реакция на предыдущие исторические события (повествовательная история).

(2) «Позволяют людям использовать группы, чтобы освобождать разделяемые индивидуальные чувства». Одна из основ психоистории - принцип, гласящий, что индивиды получают большую психологическую выгоду, организуясь в группы и формируя, а затем воплощая групповые фантазии - такой выгоды не могут дать просто личные фантазии. Для психоисторика недостаточно одного лишь признания того факта, что в ходе групповой жизни каким-то образом формируются новые, разделяемые всеми фантазии, ведь такая формулировка затрагивает очень важный вопрос: какие же преимущества получают индивиды, организуясь в группы?

Едва ли можно усомниться, что для психического благополучия индивида исторические групповые фантазии просто необходимы. Люди, лишенные важнейших своих групповых фантазий, пусть даже их личная фантазия останется в полном порядке, почувствуют себя близкими к помешательству. Пожалуй, самые трагические примеры можно найти в докладах антропологов о группах, внезапно «декультурированных» в результате травматичного контакта с Западом или другими цивилизациями, потерявших свои ритуалы и верования. Трагическая утрата традиционных групповых фантазий ведет обычно к такому взрыву личных страхов. что. как правило, им на смену быстро приходят новые групповые фантазии апокалиптического содержания.5 Судя по всему, опаснее всего для человека - остаться без групповой фантазии, хуже положения не бывает.

Например. Германия и до первой мировой войны терпела поражения, но в тот раз проигрыш наступил так неожиданно, что Большинство немцев, как говорит в своей: работе Бинион, почувствовала «парализующий ужас», «настоящую панику», «полнейшее моральное крушение» со «столь катастрофическими и роковыми последствиями», что даже групповая фантазия об «ударе в спину», о коварном внутреннем враге не спасла от взрыва страхов.6 Это было не просто поражение в войне, а внезапное устранение фантазии о непобедимости Германии - другие военные поражения не приводили к таким жестоким групповым травмам. Как пишет Бинион: «Красноречивая запись сделана о поражении в дневнике одного немецкого моряка в октябре 1918 г.: «Мы проиграли войну, и как будто наступила ночь... немецкий народ оказался в кромешной тьме. Что с нами будет теперь? Поражение обрушилось на нас сразу всей тяжестью...» Есть масса других поразительных свидетельств моральных последствий провала. Вот что говорит Франц Шаувекер: «В один миг рассеялись самые грандиозные мечты. Внезапно оказалось, что все было зря. Мир теперь кажется бессмысленным». Эрнст Юнгер сначала почувствовал себя слабым и ранимым, потом развились «симптомы, которые, как при хронической болезни, проявлялись то более, то менее четко, но полностью не исчезали. Было, например, такое чувство, как будто что-то очень сильно давит...»7

Итак. группа понесла скорее не материальный, а психологический урон, который, по всеобщим ощущениям, был гораздо опаснее, хотя и утрачены были «всего лишь фантазии». Здесь следует подчеркнуть, что я никоим образом не хочу сказать, что человеческая история - это проекции личных страхов, и ничего больше, или что история определяется исключительно историческими групповыми фантазиями. Как и любые группы, исторические группы должны выполнять достаточно большую реальную работу, а не только иметь дело с фантазиями, и эта работа определяется материальной действительностью в не меньшей степени, чем психологической. Когда группа страдает от эпидемии чумы, извержения вулкана или от нашествия монгольских орд, эти материальные события, несомненно, влияют на историю группы, и для выяснения их причин следует обратиться к наукам эпидемиологии, вулканологии и демографии. Психоистория же, в качестве самостоятельной науки об исторической мотивации, посредством теории исторических групповых фантазий может объяснить, чего можно ожидать в различных ситуациях от групп различного психосексуального уровня, с различным типом личности, с разной силой эго, страхами и способами решений конфликтов. Что же касается вопроса, что «важнее» в какой-либо момент истории для группы - психологическая или материальная действительность, то все зависит от того, что является для нее более грозным - извержение Везувия или свои собственные групповые фантазии.

(3) «Осуществлять подавленные желания, гневи запреты, имеющие происхождение в схожем для всех детстве, и обеспечивать защиту от них: То, что одна из главных функций исторических групповых фантазий - помочь справиться с подавленными желаниями, гневом и запретами, коренящимися в детстве, является, пожалуй, самой полемичной частью понятия, ведь историки в общеупотребимом смысле ни в чем так не уверены, как в том, что публичные действия взрослых обусловлены предыдущими историческими действиями взрослых, а не характером отношений в семье. Одна нация выигрывает войну у другой, та строит фантазию мести... конечно же, причиной фантазии становится военный разгром. Однако здравый смысл в данном случае ошибается, ведь военное поражение очень часто не приводит к фантазии мести. Лишь когда историческое событие решает важную подсознательную задачу, оно действительно имеет большие последствия. (То же относится и к личным событиям, ведь если событие детства, каким бы оно ни было «драматичным», не вплетается в личную фантазию, которой движет желание, оно не оказывает влияния на дальнейшую жизнь.) Если военное поражение не будет подсознательно связано с подавленным гневом чисто личной сферы, то оно не вызовет у народа фантазий национальной мести, люди просто скажут друг другу: «Слава Богу, что наконец-то это все позади. Давайте не будем больше ввязываться в эти ужасные войны».

Все это не означает, что исход исторического события сам по себе «не имеет значения». На самом деле, это достаточно важно - победила или проиграла Германия в первой мировой войне. Вопрос в том, насколько это было важно и что это означало. Строго говоря, утверждать, что поражение Германии в первой мировой войне стало причиной второй мировой войны, настолько же ошибочно, как утверждать, что человек развелся во втором браке потому, что этим же окончился первый - на самом деле оба брака окончились неудачей по причинам, связанным с детством этого человека, его психосексуальным развитием и чертами личности в настоящий момент. Одна из наиболее настоятельных, но в то же время наиболее благодарных задач психоисторика - найти истоки исторической групповой фантазии в детстве и проследить схему ее развития, сходную для членов. группы. Задача эта требует досконального знания истории детства исследуемой группы, эмпирического исследования типичных для группы схем психосексуального развития, скрупулезной работы по изучению биографий характерных фигур, сыгравших важную роль в формировании и осуществлении групповой фантазии, и мастерства в прослеживании связей между обстоятельствами детства и замаскированным содержанием групповой фантазии.

(4) «При этом используются те же механизмы эго - расщепления, конденсации, реактивной формации - что и в личных фантазиях». Чтобы расшифровать историческую групповую фантазию, психоисторик должен в совершенстве знать все защитные механизмы эго, с помощью которых интерпретируют личные фантазии, сновидения и мифы, как это описывается в психоаналитической литературе за последние восемьдесят лет, а кроме того, уметь открывать новые механизмы, характерные только для групповой фантазии. Иногда эти искажения очевидны, по крайней мере, тому, кто сам не участвует в исследуемой групповой фантазии - ведь легче всего анализировать фантазии других людей, которые сам не разделяешь. Но в большинстве случаев буквально годы уходят на разгадку и разоблачение нескольких уровней маскировки, под которыми скрывается суть таких с виду простых, а на самом деле крайне запутанных и нагроможденных исторических групповых фантазий, как «крестовые походы», «охота за ведьмами», «божественное право королей», «протестантское мученичество», «сецессия Юга», «Дело Дрейфуса», «ноябрьские преступники», «еврейские отравители», «Кубинский ракетный кризис» и т. д. Кроме того, исторических групповых фантазий в один и тот же момент присутствует несколько, они связаны друг с другом и, подобно личным фантазиям, могут быть классифицированы в соответствии со своими психологическими взаимосвязями в эмоциональной жизни обладающих ими людей.

(5) «Выковываются в публичных дискуссия». Чтобы фантазия считалась исторической групповой фантазией, недостаточно, чтобы она всеми разделялась, - она должна еще сформироваться в течение некоторого периода времени через публичное общение. Люди, лежащие на пляже, могут в какой-то момент все сразу разделять фантазию, будто занимаются на солнце любовью, но она остается на уровне личной фантазии, просто появившейся одновременно у большого количества людей. Групповая фантазия открыто развивается в течение некоторого времени, когда разные люди предлагают различные ее варианты, пока не будет найдена оптимальная формулировка, отвечающая подсознательным потребностям наибольшего числа людей в данный исторический момент.

Тем, кто не понимает всей грандиозности эмоциональной работы, идущей, пока формируется групповая фантазия, идея ее публичного обсуждения покажется просто смешной. Мой излюбленный пример работы, идущей в период формирования исторической групповой фантазии - первые теологические диспуты христиан, как, например, Никейский собор в 325 г. н.э., где можно отчетливо пронаблюдать процесс выковывания такого образа христианского божества, который удовлетворил бы эмоциональные потребности людей того времени. Был ли Христос богом или человеком; как он страдал; как умер; насколько он был отделен от Бога;

испражнялся ли он; как он родился; осталась ли девственная плева его матери в целости после его рождения и т. д. - все эти вопросы были обусловлены страхами и затрагивали мощные личные фантазии детства, разделявшиеся тогда всеми. Наблюдая диспуты по вопросу, был ли Христос «единосущен по плоти», начинаешь осознавать, какая мелочно-педантичная, но в то же время очень важная работа по формированию групповой фантазии идет на ее ранних стадиях.

Конечно же, публичный характер дискуссий в период формирования фантазии облегчает работу психоисторика, потому что дает документальные свидетельства без которых не разглядеть конфликтующие эмоциональные течения внутри групповой фантазии, ведь ожесточенные споры из-за мелких разногласий в начале процесса формирования часто бывают проявлением подсознательных конфликтов, которые в окончательной формулировке предстают в сглаженном и полностью замаскированном виде. В нашем примере за никейской формулой - Христос «из одной субстанции с нами по его человечности» - скрывается сгусток личных фантазий, в котором весьма трудно, если вообще возможно, разобраться, зная лишь эту окончательную формулировку. Точно .так же психотерапевт не разберется в том сгустке, который представляет собой сновидение, если не прибегнет к свободным ассоциациям. Психоисторик часто пользуется обширнейшей документацией, которая, как и свободные ассоциации, позволяет обнаружить фантазии и страхи, скрывающиеся за окончательной формулировкой, - в данном случае никейской формуле предшествует вся история арианской полемики.

Разумеется, факт «публичных дискуссий» на стадии формирования групповой фантазии не означает, что подсознательное содержание фантазии всегда проявляется в них в явном, незамаскированном виде. Как мы подробно разберем вскоре, общение по поводу групповых фантазий происходит посредством зашифрованного языка: эмоционально сильных образов, метафор, сравнений, языка тела и других словосочетаний и выражений с большой эмоциональной нагрузкой, которые тщательно спрятаны среди более нейтрального контекста, с тем чтобы отрицать выход этих эмоций на уровень сознания.

(6) «Из материала недавних исторических событий». Основной догмат повествующей истории, гласящий, что любое историческое событие - это просто реакция на предыдущие исторические события, оказывается рациональным обоснованием групповой фантазии, поддерживающим ее существование. Насколько очевидным кажется человеку, участвующему в групповой фантазии, что нации просто реагируют на события «единственным возможным для них образом», настолько трудно психоисторику показать подсознательный выбор, скрытые цели и мотивацию исторических «ошибок». Исторические «ошибки», как и «обмолвки» в частной жизни, мотивированы. В самом деле, ведь понятие «Мюнхенской ошибки», которое можно найти в любом труде по истории второй мировой войны, тоже является частью групповой фантазии. Кто, как не психоисторики, изобретет науку об ошибках, которая докопается до скрытой мотивации ошибок вместо того, чтобы принимать мнение общественности той или иной эпохи.

Как я уже заметил раньше, исторические события только в том случае приобретают эмоциональную значимость, если занимают определенное место в формирующейся впоследствии групповой фантазии. Иначе историческое событие не оставит следа, каким бы ни было его «реальное» значение, - оно уйдет, как зыбь на воде, если только не потребуется в дальнейшем для каких-либо новых групповых фантазий. Люди удивляются, почему, например, интерес к Холокосту растет и падает, как будто удовлетворяя какие-то скрытые потребности каждого поколения, но на самом деле это не исключение, а закономерность, применимая к любому историческому событию. Она становится наиболее очевидной, когда имеешь дело с далекими историческими событиями (все кажется более очевидным в отдаленном прошлом, ведь чем сильнее наше детство отличается от детства людей какой-либо эпохи, тем меньше мы разделяем их групповые фантазии). Услышав, например, как англичане в 1066 г. объяснили успех вторжения Вильгельма - они, англичане, слишком часто отправляли своих детей в Ирландию, и поэтому Бог на них прогневался - мы улыбнемся: какую абсурдную связь они установили между двумя историческими событиями. Однако сами мы постоянно делаем то же самое, пытаясь скрыть фантазийные мотивы своих нынешних исторических действий.

Один свежий пример: когда Америка узнала, что на 38-й широте идут бои между Северной и Южной Кореей, последовал вывод, что Северная Корея предприняла одностороннее вторжение в Южную Корею под командованием русских. В этом даже мало кто усомнился. Доказательства обратного просто проигнорировали - что Северная Корея не была мобилизирована для войны, что президенту Южной Кореи Ли Сын Ману угрожало смещение законодательной властью, и поэтому у него был резон спровоцировать войну, что Россия только перед этим вышла из Совета Безопасности ООН и явно не ожидала этих боев - все эти доводы оставили без внимания в «порыве единства и чувстве облегчения», которое испытала вся Америка, узнав о войне.8 На американского союзника «напали» - как же можно было не «ответить»? На самом деле у Америки было много вариантов, как поступить, а виновниками того, что конфликт проявился, были мы сами, несколькими неделями раньше объявив Корею вне своего оборонного периметра, - но это все были неприятные факты, отброшенные групповой фантазией, которой нападение было стимулом, а передвижение наших войск ответом. Задача модели «стимула - ответа», как и бихевиористских рассуждений, - на самом деле скрыть, а не выявить мотивы; в данном случае типичный повествовательный историк со своим бихевиористским подходом маскирует внутренний источник нашего желания воевать в Корее.

(7) «Распределяя групповые роли. посредством психоклассов». Историческая драма, вызываемая последовательными циклами групповых фантазий, включает разделение различных групповых ролей, которое, как я считаю, отражает скорее психоклассы (стили воспитания детей), чем экономические классы. Основной тезис, на котором базируется психогенная теория истории, гласит, что эволюция стилей воспитания дает новые исторические типы личности, из нескольких таких типов личности состоит общество в любой момент времени, ценности наиболее передового психокласса сталкиваются с ценностями остальных, более старых, и это-то столкновение ценностей и отражается затем в каждой новой групповой фантазии. В этих драмах исторические роли распределяются между психоклассами, которые лишь очень приблизительно совпадают с экономическими классами.

В этом контексте весьма показательным будет сравнение ролей в революциях, приведших к созданию современных национальных государств. Во Франции в восемнадцатом веке стили воспитания детей серьезно отличались в разных экономических классах, поэтому во Французской революции разделение ролей сильнее, чем в других странах, совпадало с экономическими классами (что и дало Марксу эмпирическую основу для экономической теории истории). А вот в Англии, где разные стили воспитания детей были привязаны больше к различным религиозным группам, в гражданскую войну раскол пошел скорее по религиозному, чем по экономическому признаку. В случае же с Американской революцией все признают, что ни экономическими, ни религиозными причинами не объяснить, почему тот или иной индивид становился повстанцем или роялистом; только изучив семьи и установив, чем отличалось детство членов двух групп, можно понять групповые роли. В американской гражданской войне страна раскололась на Север и Юг в первую очередь не из-за экономических интересов, а потому, что такое географическое разделение очень точно совпало с разделением на психоклассы - Север изначально заселялся более передовыми психоклассами, главным образом, целыми семьями, бежавшими от преследования за свои передовые религиозные взгляды, в то время как поселенцы Юга в большинстве своем были (1) холостыми мужчинами, (2) поздними сыновьями, отвергнутыми своей семьей и получившими меньше родительской заботы по сравнению со старшими братьями, и (3) каторжниками, слугами и другими личностями низкого психогенного уровня. Таким образом, даже когда группа на первый взгляд кажется расколотой по экономическому, религиозному или географическому признаку, на самом деле раскол объясняется распределением ролей между психоклассами.

Распределение ролей между психоклассами является, несомненно, главным открытием большого числа научных работ по прикладному психоанализу с тех пор, как Адорно в своей «Авторитарной личности» продемонстрировал связь авторитарного воспитания детей с авторитарной политической позицией. И все же законченная теория психоклассов как основного механизма распределения ролей в любой исторический период еще ждет своего часа - я считаю, в равной степени из-за трудностей концептуализации такой фундаментальной идеи и из-за недостатка эмпирического материала по историческим стилям воспитания детей и типам личности.9

Как бы то ни было, в моей психогенной теории заложено представление об истории как об эволюции исторической личности - которую я расцениваю как прогрессивную, направленную на повышение зрелости личности, - выраженной в циклах групповой фантазии, что в сочетании дает спиральную модель истории (вместо более простых линейной или циклической), где каждый виток спирали представляет собой попытку более зрелого решения проблемы сосуществования в группе. На каждом витке представители более передового психокласса становятся «либералами» данного периода, отождествляясь с ид (отрицая в то же время его инфантильное содержание), опасаясь больше всего внутреннего раскола и ища гарантии своей сохранности в мятежах, а члены менее передового психокласса становятся «консерваторами», отождествляются с суперэго (отрицая его инфантильное содержание), боятся главным образом «благодарности» потомков, а гарантии своей сохранности ищут в порядке. Каждая из этих подгрупп является частичным выразителем психологической правды, и вместе они выполняют эмоциональные задачи, связанные с решением исторических проблем группы.

(8) «Производя групповую динамику, которая может вести к краху групповой фантазии и к, периоду параноидного коллапса, а также к намеренному ее восстановлению путем формирования групповой иллюзии». Групповая фантазия требуетот фантазийного лидера, чтобы он постоянно выдерживал атаки на свою «власть» над группой; в то же время попытки лидера противостоять им, поддерживая свой имидж магическими и героическими усилиями, обречены на неудачу. Поэтому любая групповая фантазия в конце концов приходит к стадии «краха», когда лидер воспринимается как крайне слабый, неспособный к материнской заботе о стране и все более бессильный сдержать растущие гнев и страх в группе. Крах защитных механизмов эго высвобождает связанный до того материал на всех психосексуальных уровнях - группа приходит к состоянию, которое аналогично предпараноидальному состоянию индивида как раз перед формированием параноидного расстройства.10 У предпараноидных индивидов часто какая-нибудь новая жизненная ситуация удаляет из эмоциональной жизни фигуру важного «авторитарного» лидера, который направлял и организовывал его или ее жизнь и придавал ей смысл. Такое отсутствие руководства и сдерживания вызывает коллапс структуры индивида, а затем формируется новая параноидная вспышка - попытка замены.11 В отношении этого коллапса структуры плодотворным может оказаться подход с любой теоретической позиции: его можно рассматривать как коллапс функции эго (дезинтеграция страхов по Фрейду), как коллапс структуры личности (страх самораспада по Кохуту), как коллапс альфа-функции (рассеяние контактного барьера по Биону) или коллапс чревного окружения (основные перинатальные матрицы по Грофу, стадия 2). В случае с историческими группами такой «параноидный коллапс» важной групповой фантазии дает исторический момент крайней тревоги, нарциссического гнева и замешательства, поскольку одна из функций исторических групповых фантазий - перераспределение страхов посредством раздачи исторических ролей. Коллапс действующей фантазии грозит как высвобождением связанных до того элементов ид и суперэго, так и тотальной дезинтеграцией личности. Группу охватывает беспредметный параноидный ужас, часто с религиозным апокалиптическим оттенком. В этот период «параноидного коллапса» наиболее резко проявляется страх сексуальной вседозволенности и политической анархии; оральные, анальные и эдиповы конфликты, долгое время до того скрытые, прорываются на уровень публичного сознания и проявляются в языке публичных выступлений; резко распространяются фантазии рождения заново и фантазии тысячелетнего царства.

Такие периоды «параноидного коллапса», когда групповые фантазии анархии, сексуальной вседозволенности и рождения заново расцветают пышным цветом, наиболее ярко были выражены в период Реформации и в начале нового времени. Например, во время Английской Реформации крах католической мифологии привел к широкому распространению страха того, что изменение ритуала вызовет взрыв дикой «звериной свободы плоти» анабаптистов, анархическое насилие сакраментариев (многие из которых на самом деле были пацифистами) и т.д.12 Сходным образом перед Английской гражданской войной опасались всплеска адюльтеров и инцеста среди «людей пятой монархии» и других,13 Французской революции предшествовал параноидный «Великий страх»14, а Американской революции - беспочвенные фантазии насчет заговоров, присутствовавшие у обеих сторон, и т.д. Как мы подробно разберем чуть позже, любая связанная с насилием групповая иллюзия в истории всегда предваряется периодом «параноидного коллапса», который может носить название папистского заговора, галльской опасности, желтой опасности, действий иностранцев, подрывной деятельности или коммунистической чистки. Все это несет функцию конкретизации беспредметного гнева и страхов группы после краха групповой фантазии.

В период краха группа часто раскалывается на противостоящие лагеря, более враждебные друг другу, чем это обычно бывает. Каждая подгруппа объявляет другую настоящей угрозой порядку, иерархии и авторитету, проецируя на нее весь материал ид, а сама отождествляет себя с моралистическим суперэго. В других случаях группам милленариев, составляющим меньшинство, часто неприкрыто эксцентричным в том, что касается членского состава и целей, поручается задача осуществления страхов периода коллапса - до этого момента большое общество уделяет мало внимания этим группам, но теперь проявляет явный интерес и даже благоговеет как перед представителями эмоционального состояния большинства. Поскольку фантазийный лидер на этой стадии кажется крайне слабым и беспомощным, эти «сумасшедшие» группы-представители выглядят одновременно бесконтрольными и по каким-то причинам крайне важными -группы ли это нацистской молодежи, милленарии, революционно настроенные большевики или параноидные маккартисты они при своих скромных размерах способны загипнотизировать остальное большинство, поскольку отражают главные эмоциональные конфликты момента параноидного коллапса гораздо лучше, чем будничный фантазийный лидер.

Что касается периода параноидного коллапса, следует предостеречь: он не имеет ничего общего с периодами экономического коллапса, как постулирует большинство социологических теорий. Действительно, экономические спады почти всегда сопровождаются снижением параноидного содержания, а лидеры в периоды низкой экономической активности относительно бездеятельны в отношении внешней политики. Лишь когда эмоциональные ценности группы терпят крах, начинается поиск фантазийного лидера, который был бы активен во внешней политике и провоцировал другие нации с тем, чтобы вызвать как можно больше кризисных областей, на основе которых будут сформированы групповые иллюзии в целях восстановления психологической стабильности группы.

Групповая иллюзия - это особенно иррациональная и связанная с насилием групповая фантазия, принимаемая индивидами, чтобы избавиться от ощущений параноидного коллапса и снять невыносимое состояние эмоционального диссонанса между относительно спокойным внешним миром и той сумятицей, что царит во внутреннем мире. Невыносимая двойственность стадии коллапса теперь преодолевается путем раскола: подавленный нарциссический гнев направляется на врага, в то время как неосуществленная любовь и мания величия проецируются на саму группу. Страна теперь рассматривается как бесконечно любимая и лучшая, но которой угрожают извне - опасность видят не в собственной враждебности.

Поскольку устранение «грешных» чувств играет центральную роль в групповых иллюзиях, совсем не случаен тот факт, что они часто принимают форму крестовых походов. Крестовые походы средневековья являются классическим примером насильственных групповых действий, предпринимаемых с объявленной целью очищения души от всех грехов, ведь эти походы собирали столько участников благодаря обещанию такого очищения. Психологическая цель групповой иллюзии на самом деле та же, что и у всех жертвоприношений и обрядов с козлом отпущения в примитивных и древних обществах - очищение от скверны и грязи (то есть, сексуальных и враждебных желаний) путем их переноса на жертву-заменитель, что предпринимается для восстановления стабильность группы.15

Как и индивидуальные иллюзии, групповые иллюзий всегда формируются с восстановительной целью. Они часто формируются в ходе драматического происшествия, которое можно определить как «момент группового психотического инсайта», когда какие-то определенные враги внезапно начинают восприниматься в качестве причины конкретной тягостной ситуации данного момента. Вот как описывает аналогичный момент формирования параноидной иллюзии индивида психоаналитик О. А. Уилл: «Когда общение не удается, изоляция нарастает, и страдалец оказывается втянутым в какой-то кошмар, обуреваемый ощущением, будто необходимо срочно придать смысл непостижимым явлениям, с ним происходящим. Он ищет простую формулу, которая все расставит по местам, и если он неудачик. то может выработать параноидное решение с характерной манией величия, распределением вины среди окружающих и постоянным пересмотром взгляда на прошлое и настоящее - тем самым он пытается вновь обрести и защитить «систему», которая ослабит страхи».17

Затем эта групповая иллюзия заимствует и структурирует необходимый авторитарный компонент старой групповой фантазии, на этот раз в новой, менее рациональной, более навязчивой и насильственной форме. Если групповая иллюзия сосредоточивается на внешнем по отношению к группе враге, и группа начинает войну, некогда слабый фантазийный лидер начинает теперь считаться «жестким», «боевым», а его ненавистные эдиповы аспекты отщепляются и переносятся на внешнего врага. Если групповая иллюзия обращается на внутреннего врага, лидер может стать «жестким», принявшись за искоренение «еврейских отравителей», «внутренних коммунистических заговоров» или «буржуазных врагов народа». Если это милленаристская групповая фантазия, группа может объединиться вокруг «жесткой» мессианской фигуры, которая с легкостью разделит весь мир на тех. кто достоин спасения, и тех, кого погубит грядущий Апокалипсис.

Наконец, если это цареубийственная групповая фантазия, то старый «слабый» лидер, вероятно, будет уничтожен, на самом деле или в фантазии, под руководством нового «жесткого», революционного лидера. Как бы то ни было, групповая иллюзия дает облегчение ют страхов» замешательства и двойственности параноидного коллапса, утверждая новую авторитарную фигуру, которая организует групповую фантазию, правда, на этот раз ее компоненты более иррациональны - она более параноидная, менее гибкая, более непреложная и делающая упор на власть, более нетерпимая, с большей склонностью к насилию и с мегаломанией.

Такой «момент группового психотического инсайта» может занимать большой отрезок времени, на протяжении которого различные элементы иллюзии вырабатывается разными группами-представителями,18 отколовшимися для развития групповой иллюзии. Однако, групповая иллюзия может сформироваться и довольно быстро, особенно если группа долго искала иллюзорный выход из состояния коллапса. Например, эффективным организатором групповой иллюзии часто бывает убийство. Оно может повлечь войну, как «выстрел в Сараево», или внутриполитические преследования - так убийство вызвало Хрустальную ночь и усилило гонения на евреев, ведь после затяжного периода параноидного коллапса убийства будят совершенно определенные чувства вроде: «А-а-а! Ведь я знал, что враг действительно есть, что он не только у меня в голове!», которые как раз и необходимы, чтобы оправдать соответствующую групповую иллюзию, что «Германию действительно душат враги» и «евреи на самом деле отравляют кровь». Может показаться, будто драматические внешние события играют роль пускового механизма для иллюзорного решения - к примеру, распространившийся после пожара рейхстага вымысел, что это результат действий заговорщиков, позволил Гитлеру объединить под своей властью Германию - однако на самом деле момент психотического инсайта наступает уже после того. как групповая иллюзия сформировалась. Например, как мы вскоре разберем подробнее, групповая иллюзия, будто Фидель Кастро - опасный представитель власти русских и подлежит уничтожению американскими силами, на самом деле сформировалась в июле 1962 г. Лишь в сентябре, уже после того, как конгресс дал Кеннеди особые военные полномочия по отношению к Кастро, Америка послала на Кубу самолеты U-2, которые и обнаружили ракеты, сыгравшие роль пускового механизма в развитии конфронтации, основанной на иллюзии и известной под названием Кубинского ракетного кризиса.

Вот почему для психоисторика, изучающего периоды, в которые основная групповая фантазия претерпевает распад, так важно внимательно приглядываться к признакам того, что параноидный коллапс мог уже произойти и групповая иллюзия уже могла сформироваться. Как впервые указал Салливэн,19 у индивидов этот переход к иллюзорной фазе сопровождается чувством сверхъестественной жути, подозрительностью и замешательством - все эти ощущения исчезают, когда происходит иллюзорный инсайт, поскольку все слабости и недостатки, которые в фазе коллапса индивид чувствовал «в себе», в иллюзорной фазе начинают проецироваться на врага, так что мир снова обретает смысл, каким бы опасным ни стал в результате настоящий враг. Такая групповая динамика объясняет остававшийся до сих пор без объяснения факт, обнаруженный политическими психологами Хольсти и Нортом20: когда они построили график изменения «индекса паранойи» и провели анализ содержания сообщений немецких средств массовой информации перед первой мировой войной, то увидели, что параноидное содержание достигло высшей точки в тот самый момент, когда было принято решение о вступлении в войну, - то есть в момент психотического инсайта, формирования групповой иллюзии. Затем, согласно их графику, страхи резко спадали, поскольку мир вновь «обрел смысл», раз уже был установлен внешний враг и принято решение с ним бороться, пусть даже до объявления настоящей войны еще не дошло. Какими бы бедственными ни были предстоящие четыре года кровавой бойни, они казались уже меньшим несчастьем по сравнению с ужасными чувствами внутреннего коллапса и беспредметного гнева, оставшимися позади.

(9) «Которые проявляются в состоянии группового транса, могущего потребовать разрядки в насильственных исторических действиях». Чем больше я изучал исторические групповые иллюзии последних десяти лет и пытался проникнуться чувствами индивидов, которые прослеживал по документам, тем больше понимал, что во время этого исследования во мне самом происходит нечто весьма странное. Работая с важнейшими документами, я чувствовал, как голова моя будто наполняется ватой, память притупляется, и я начинал осознавать, что чувствую себя крайне беспомощным перед проблемой, которую пытаюсь решить, - словно в изучении групповых иллюзий, особенно войны, было нечто, все время пытавшееся от меня ускользнуть и ставившее предмет изучения в особый разряд, за пределы всего круга проблем, с которыми я когда-либо сталкивался. Я начинал чувствовать себя словно в трансе, в состоянии, которое я каким-то образом разделял с изучаемыми людьми. У меня появилось подозрение, что люди, участвующие в групповой иллюзии, сами пребывают в групповом трансе, когда нормальные законы логики как бы временно теряют силу.

Очень хорошо передал это состояние группового транса Сол Беллоу. Пытаясь обдумать проблему войны, Беллоу заметил, как становится «очень сонным... бодрое состояние приходит и уходит по каким-то таинственным причинам... Иногда мне кажется, будто я сам нахожусь под неким страшным гипнотическим влиянием - я одновременно видел и не видел беды нашего времени. Я собственной персоной испытываю и терплю это чередующееся разгорание и угасание и вижу, что другие тоже этому подвержены. Я хорошо знаю историю первой мировой войны и русской революции, видел Освенцим и Гулаг, Биафру и Бангладеш, Буэнос-Айрес и Бейрут, но вернувшись к фактам, я снова обнаруживаю, что теряю нить. Тогда я опять начинаю подозревать влияние некой отвлекающей силы - бесовской воли, затрудняющей наше понимание. Я напрягаюсь, как могу. стараясь обдумать... не бродим ли мы, слегка одурманенные хлороформом».21

Групповой транс включает все атрибуты основных процессов индивидуального иллюзорного мышления, используя многие из тех механизмов, которые Кляйнианская школа называет параноидно-шизоидной позицией, но только здесь алогичное мышление единодушно поддерживается группой. Вот почему групповое сумасшествие гораздо сильнее - и менее изучено - по сравнению с индивидуальным. Вот лишь некоторые из наиболее общих правил мышления в состоянии группового транса:

(а) Противоположности, никогда не противоречат друг другу. Евреи могут одновременно быть и презренными слабаками, и всемогущими отравителями - эти два образа не влияют друг на друга; Россия может рушиться и быть неэффективной, но в то же самое время находиться на пике могущества и стремлений к экспансии; можно считать (что мы и делаем в настоящее время), что в истории войны происходят регулярно, и в какой-нибудь другой стране война, раз произойдя, вскоре обязательно повторится, но в то же время планировать свою жизнь, исходя из аксиомы, что на нашем веку войн не будет. Противоположные утверждения, которые при нормальном, здравом мышлении видоизменились бы под влиянием друг друга, в трансовом мышлении просто сосуществуют бок о бок.

(б) «Ошибки» плодятся. Когда, например. Трумэн разрешил Макартуру продолжить наступление на север в Корее, несмотря на предупреждения Китая, что он ответит военными действиями, это назвали «ошибкой», вопреки массе свидетельств, доказывающих, что «ошибки» такого рода мотивированы. Мюнхен -«ошибка», Перл-Харбор - «ошибка», залив Свиней - «ошибка», Вьетнам - «ошибка», все это «ошибки», а нежелания.

(в) Два плюс два равняется ноль. Чем больше риск, тем меньше он осознается в групповом трансе. Говоря словами Эйхмана: «Когда гибнут сотни - это катастрофа. Когда пять миллионов - это статистика». Когда президент Кеннеди во всеуслышанье объявил нам по телевидению, что отклонил предложение Хрущева обменять кубинские ракеты на наши устаревшие турецкие ракеты и намекнул, что вскоре будет вынужден предпринять вторжение в Кубу, хотя при этом сто миллионов американцев могут погибнуть от русских ракет, мы все кивнули в знак одобрения из глубин своего группового транса - конечно, цифра была чересчур грандиозна, чтобы иметь личную значимость.

(г) Личные затруднения заменяют политику. Вот как президент Кеннеди резюмировал отношения Америки с Россией в начале своей бытности президентом: «Если Хрущев захочет макнуть меня носом в грязь, между нами все кончено». Со своей стороны, Хрущев во время Кубинского ракетного кризиса признает, что Россия мыслит такими же сумасшедшими «персонализированными» категориями:

«Когда я спросил военных советников, могут ли они дать гарантию, что эти ножницы не повлекут гибель пятисот миллионов людей, они посмотрели на меня как на сумасшедшего или, того хуже, как на предателя... Самая большая трагедия, по их мнению, заключается не в том, что наша страна может быть полностью разорена и разрушена, а в том. что китайцы или албанцы могут обвинить нас в примиренчестве или в слабости. Поэтому я сказал себе: «К черту этих маньяков. Если я добьюсь от Соединенных Штатов гарантии, что они не станут свергать правительство Кубы, я уберу ракеты». Так оно и вышло. И поэтому сейчас меня ругают китайцы и албанцы. Они говорят, будто я испугался вороньего пугала. Какая все это чепуха! Какая мне будет радость от того, что в последние часы своей жизни я буду знать, что, хотя наша великая страна и Соединенные Штаты полностью лежат в развалинах, национальная честь Советского Союза сохранена?»22

Все «персонализированные» реакции, свойственные состоянию группового транса, принимают за аксиому, что внешний по отношению к группе мир внезапно становится полон «другими», которые из кожи вон лезут, стремясь унизить нацию, а особенно ее лидера. По сути, в периоды группового транса внешняя политика настолько связана с унижением, что поиск группового психотического инсайта обычно принимает форму «поиска способа унизить другого». Это результат двух групповых процессов стадии коллапса. Во-первых, лидер чувствует по отношению к себе растущий гнев группы, в том числе постоянные атаки на его чувство собственного достоинства, но не признает, что этот гнев исходит от его собственной группы, а приписывает его внешнему миру: «Не американский народ пытается меня унизить, а русские». Внимательный анализ обвинений, которым, по мнению лидера, он подвергается со стороны внешних групп, показывает, что многие из них - почти в точности те же обвинения, что он слышит от членов собственной группы. Параллельно протекает и второй процесс, в котором как группа, так и ее фантазийный лидер, сталкиваясь с крахом защитной структуры, с саморазрушением личности, испытывают крайнюю степень нарциссического гнева и приобретают склонность к унижению. «Унижающий чужак» - это просто критический, обвинительный, преследующий отклик суперэго, спроецированный на других: «Американские ценности рушатся, и все, что мы из себя представляем - это лишь масса эгоистических желаний - русские видят, как низко мы пали и пытаются унизить нас».

(д) «Ничто не реально, все - фантазии». В групповом трансе процесс дереализации настолько силен, что я не знаю ни одного примера, чтобы какая-либо нация, вступая в войну, удосужилась бы подсчитать, какие жертвы, человеческие и материальные, повлекут за собой такие действия. Смерти представляются чем-то совершенно нереальным организаторам этих действий, ведь ими движет иллюзорный транс. Например, за время Вьетнамской войны Пентагон ни разу не попытался сделать точный подсчет жертв среди мирного населения, даже той его части, которую мы, подразумевалось, защищали. Когда в 1966 г. один студент Гарвардского университета спросил госсекретаря по обороне Макнамару, слывшего человеком, знающим истинные цифры, сколько мирных жителей погибло во Вьетнаме, тот признался, что просто не имеет об этом понятия.

Человеческие жертвы имеют свою функцию в состоянии группового транса - они обосновывают свойственное групповой иллюзии внутреннее насилие. Если по каким-то Причинам людей погибает недостаточно для соответствия внутренней фантазии, начинает казаться, что что-то не на месте. Вот что сказал Никсон, когда людские потери американцев резко пошли на спад к концу Вьетнамской войны: «Показатели американских потерь во Вьетнаме снова достигли очень низкого уровня. Но я-то знаю, что это могут быть происки коммунистов, которые добиваются эскалации боев, что дастся мне гораздо тяжелее».23

(е) Историческая амнезия - это правило. В наш век на войне погибло 100 миллионов человек, а на планете находится разрушительная сила мощностью в 10000 тонн тротила на душу населения, включая мужчин, женщин и детей, но когда просто напоминаешь, что нас, возможно, ждет страшная катастрофа, как правило, встречаешь пустые взгляды и рискуешь прослыть неуравновешенным типом. Историческая амнезия - один из первых симптомов группового транса. То, что войны и революции всегда случаются неожиданно, может быть связано вовсе не с тем, что насилие трудно предсказать, а с тем, что на библиотечных полках после таких событий все равно оказывается больше книг о ювелирном искусстве, чем о войнах - настолько сильна в нас потребность отрицать само существование своих групповых иллюзий.

(ж) Цели исчезают, а действие становится неотвратимым. Один из самых поразительных результатов мышления группового транса - это то, что ни одна революция, война или другая групповая иллюзия не начинается с какой-то определенной целью, которой призвано достичь данное действие. Логическое допущение, что каждый военный лидер имеет план действий на тот момент, когда война будет выиграна, на самом деле неверно. Хотя и предполагается часто, что войны и революции имеют экономическую причину, никогда еще группа не составляла документ, в котором излагались бы экономические последствия предполагаемого действия. Если бы на самом деле так и было, этих действий не было бы, поскольку это крайне неэкономичный способ добиваться желаемого. Целью является действие само по себе, а не его последствия. Когда в Японии проигнорировали сообщения разведки, единодушно содержавшие один вывод: «США в любом конфликте победит Японию», когда в Германии проигнорировали предупреждения разведки о том, что война как с Россией, так и с Англией неизбежно закончится поражением Германии, когда президент Джонсон проигнорировал прогноз ЦРУ:

«Массированная бомбардировка Северного Вьетнама не принесет победы», то во всех этих случаях мы сталкиваемся не просто с «оптимизмом». Целью здесь являлось насилие и эмоциональная отдушина, которую представляет собой само действие, а не его вероятные последствия, выраженные в осязаемом результате, хотя даже самые ревностные сторонники войны могли считать главным именно материальный результат, В групповом трансе действие становится неотвратимым, поскольку в нем осуществляются иллюзорные мотивы. Начинает господствовать мышление, в буквальном смысле свойственное сумасшедшим -оно допускает такие идеи, как «предупредительная война» или «лучше смерть, чем коммунизм».

(з) Насилие как императив. Поскольку на стадии групповой иллюзии враг, внутренний или внешний, служит в качестве вместилища проекций, побуждение к действию подразумевает потребность в уничтожении носителя этих спроецированных чувств. Весь беспредметный гнев фазы параноидного коллапса теперь ставится на службу организованной групповой иллюзии, и враг расценивается хуже преступника, он существует лишь для того, чтобы его убить. Разумеется, официальный враг - не единственная жертва - кроме него группа косвенно убивает множество собственных представителей ид, свою молодежь, которая находится в наиболее сексуальной и агрессивной жизненной фазе.

Групповая иллюзия столь сильна, что успешный результат насильственных действий группы, который явно зависит лишь от силового перевеса, группой всегда рассматривается как подтверждение превосходства моральных ценностей самой групповой фантазии. Так, успех или неудача Америки в «войнах против коммунизма», например, в Корее или во Вьетнаме, расцениваются как указание на успех или неудачу американских либеральных ценностей; различные победы древних Афин или Спарты почему-то считаются доказательством преимуществ соответствующей политической системы; разгром испанской армады указывает на величие елизаветинских ценностей; поражение американского Юга в войне против Севера связывается с моральным превосходством аболиционизма и т. д. Все военные триумфы принято объяснять мужеством и превосходством «победившей» системы групповой фантазии, но такие объяснения фактически утверждают, что прав сильнейший, и отрицают посылку, согласно которой любое насильственное действие - это по сути провал, а не триумф истинных человеческих ценностей.

Подведу итог. Концепция исторической групповой фантазии включает теорию истории, разворачивающейся в циклах попыток индивидуумов сформировать большие группы вокруг разделяемых систем фантазии, основанных на переносе личных психосексуальных конфликтов психоклассов все более и более высокого уровня, причем каждый цикл достигает высшей точки в момент параноидного коллапса групповой фантазии и воплощения групповой иллюзии для освобождения от разделяемых чувств внутреннего хаоса и гнева. Эти циклы имеют место благодаря психоисторической динамике группы, которая относится к сфере психе, существующей независимо от индивидуального невроза, но вытекающей из его содержания. Независимость стадий исторической групповой фантазии от стадий индивидуального невроза вызывает странное ощущение разрыва между публичной и индивидуальной сферами, которое отражается в дискуссиях типа: «Были ли немцы действительно больны, пойдя за Гитлером?» или «Сошла ли Америка с ума во время Вьетнамской войны?» Одна и та же совокупность индивидов - с одним и тем же уровнем зрелости, с одними и теми же индивидуальными психическими расстройствами и степенью психотичности - в один момент цикла групповой фантазии могут успешно справляться с задачей связывания своих страхов при «сильном» фантазийном лидере, а несколькими годами позже уходить на войну, при полном отсутствии изменений индивидуальной психодинамики, или «личного здоровья». Мы «дружно сходим с ума» по ходу цикла групповой фантазии, занимающего от нескольких лет до нескольких десятков лет, следуя психоисторической групповой динамике, которая совершенно не зависит от циклов индивидуальных расстройств, от изменений в моделях воспитания детей или от каких-либо других критериев.

В отличие от той «естественной терапии», которая, я считаю, происходит на протяжении истории в семьях, когда следующие поколения взрослых пытаются лучше воспитывать своих детей, чем это делали их собственные родители, прохождение через последовательные циклы групповых фантазий, по моему мнению, не является терапевтическим. На самом деле связанное с групповой иллюзией насилие травмирующе действует на индивида, на семью и на способность родителей перейти к более зрелой психической структуре следующего поколения. Таким образом, историю можно рассматривать как состязание между терапией, происходящей по мере эволюции семьи, и травмами, причиненными насилием групповой иллюзии.

Задачей остальных разделов этой главы будет дать эмпирический материал, доказывающий мою теорию о том, что исторические группы время от времени бросает от устойчивой групповой фантазии к параноидному коллапсу, а затем к групповой иллюзии в соответствии с групповой динамикой, как это уже было мной описано. Однако, прежде всего я хотел бы ознакомить читателя с новым техническим приемом - фантазийным анализом, который, я полагаю, может помочь в задаче выявления конкретных исторических групповых фантазий, скрытых в массе доступного психоисторику эмпирического материала.

ФАНТАЗИЙНЫЙ АНАЛИЗ НИКСОНОВСКИХ МАГНИТОФОННЫХ ЗАПИСЕЙ

Частью понятия исторической групповой фантазии является предположение, что основная масса публичных выступлений, которые постоянно анализируют психоисторики, имеет защитный характер, и функция их - обмануть рассудок, заставить его принять рационалистические доводы, под которыми на самом деле скрывается разделяемое членами группы фантазийное послание. Хотя это чисто защитное содержание само по себе представляет интерес, и игнорировать его нельзя, скрытую за ним групповую фантазию можно с легкостью разглядеть, лишь выбрав и последовательно выписав большинство слов с сильной эмоциональной окраской - тогда только всплывут темы и взаимосвязи, которые в противном случае остаются. погребенными под массой защитного материала.

Один полезный, как я убедился за последние несколько лет, прием заключается в тщательном разборе исторического документа - будь это газетная статья, речь президента или протокол заседания комиссии конгресса, в выписывании метафор, сравнений, телесных образов, слов, выражающих сильные чувства, повторяющихся фраз и символических выражений, а затем в анализе их содержания. Такую процедуру, которой я дал название «фантазийный анализ», проводить довольно легко, если сначала оценить оригинальный материал с точки зрения очевидного содержания и удовлетворить свое разумное желание - знать, что же автор хочет сказать о «реальных» событиях. Затем, когда документ полностью уложится в уме, его следует пересмотреть исключительно с точки зрения фантазийного содержания. Фантазийное содержание документа редко составляет больше одного процента от общего текста, и вычленить его можно с помощью следующих восьми правил:

1. Фиксируйте все метафоры и сравнения независимо от контекста. Сказать это проще, чем выполнить - история этимологии показывает, что все идиоматические выражения вначале имеют метафорический оттенок и лишь после долгого употребления приобретают совершенно конкретный смысл. Пограничные случаи лучше фиксировать, чем оставлять без внимания - например, выражение «отрезать руки» начинает приобретать фантазийный оттенок (на совещании по разоружению) в сочетании с другими фантазийными словами, в буквальном смысле выражающими идею отрезания человеческой руки.

2. Фиксируйте все телесные образы, слова, выражающие сильные чувства, яркие эмоциональные состояния. Слова «убить», «смерть», «любовь», «ненависть» и т.д. явно представляют собой важные эмоциональные сообщения, но какую замечательную картину мы увидим, когда соотнесем частоту их повторяемости в тексте с одновременным отрицанием их важности и защитой от эмоциональной значимости этих слов. На заседаниях, где решается вопрос о вступлении в войну, часто большая часть времени тратится на обсуждение процедурных вопросов на очень скучном и неэмоциональном языке, но как только присутствующие начинают засыпать, дискуссия переходит к выражениям типа: «прикончить спорный законопроект» или «продвижение законопроекта зашло в мертвый тупик», здесь психоисторик должен быть настороже, чтобы уловить слова «прикончить» и «мертвый».

3. Фиксируйте все повторяющиеся, необычные или неуместные использования слов. Это требует полного сосредоточения, особенно при анализе большого документа, ведь повторения часто оказываются на большом удалении друг от друга в тексте, а «необычность» слова или фразы зависит от контекста. Например, когда в одном документе, относящемся к русской революции, несколько раз повторяется слово «дебют» (обозначающее революцию), его следует зафиксировать как важное необычное слово, которое является носителем особенно мощного эмоционального послания. .

4. Фиксируйте все слова и выражения явного символического характера, особенно политические термины - флаги и т.д., хотя и на семейную символику следует обращать внимание, а также на любые другие выражения с явным символическим смыслом.

5. Исключите все отрицания. Оратор, который выходит на трибуну и начинает: «Сегодня я не хотел бы говорить о войнах, революциях, смерти, страхе и разрушении», конечно, выражает то самое позитивное послание, которое отрицает. Все отрицания составляют часть защитной, а не фантазийной структуры: как сказал когда-то Фрейд, подсознание не знает отрицаний.

6. Исключите все субъекты и объекты. Основной защитный прием включает проекцию субъекта и (или) объекта, поэтому при выяснении истинного субъекта/объекта фантазии не следует ориентироваться на оратора. Если в документе говорится «русские трещат по швам», выписываются лишь слова «трещат по швам»; а трещат ли действительно русские по швам или это сам оратор (и его группа) чувствует, будто трещит по швам, выяснится из другого источника.

7. Фиксируйте все открытые реакции группы: смех, моменты спада напряжения на собраниях и заседаниях, обмолвки, слова в сторону, напряженное молчание и т.д., везде, где это только возможно.

8. Обращайте внимание на длительное отсутствие образов. Если в протоколе собрания или заседания идут целые страницы диалога без единого образа, сделайте в скобках пометку в своем анализе, ведь это указывает на отсутствие группового развития и означает, что групповая фантазия по каким-то причинам строго подавляется.

Чтобы проиллюстрировать, какого рода новые темы и взаимосвязи можно обнаружить благодаря данному методу, в этом разделе главы я воспользуюсь свежим историческим документом, никсоновскими магнитофонными записями, и на следующих нескольких страницах представлю каждое отдельное слово фантазийного языка, обнаруженное при помощи перечисленных правил, - результат полного фантазийного анализа 800 страниц магнитофонных записей, впоследствии дополненных и исправленных в докладе судебной комиссии, сличившей версию Белого дома с доступным оригиналом магнитофонных записей.24 В качестве неформальной проверки на надежность я сверил свой список отобранных слов и выражений с версиями нескольких коллег, следовавших тем же правилам. У всех был практически тот же список фантазийных слов, лишь в некоторых случаях у них оказывалось несколько дополнительных слов. которым я не придал значения. (Предлагаю читателям самим проверить надежность метода на легко доступном тексте магнитофонных записей.)

Ниже я целиком воспроизвожу все прозвучавшие на двух первых совещаниях, в сентябре 1972 г. и в феврале 1973 г., предложения, где появлялись фантазийные слова, и выделяю эти слова жирным шрифтом, так что читатель может исследовать и соседствующий с ними материал. Кроме того, в скобках я указываю номер страницы, с тем, чтобы дать представление о встречаемости в тексте фантазийных слов, которая не столь уж велика. Вот что дает анализ первых двух совещаний, оба происходили между Никсоном и Джоном Дином:

15.09.72 г.: Ничто не грозит с треском рухнуть... Как вы знаете, это помойное ведро с червями - то, что творится... способ, которым вы со всем этим справлялись, напоминает мне очень искусное затыкание пальцами течи, которая появилась здесь и появляется там(61). Поэтому вы лишь изо всех сил пытаетесь застегнуться на все пуговицы(66).

20.02.73 г.: ...похоже, что здесь-то оно и всплывет и они за это ухватятся(70). Они бы ему устроили горячее сиденье (72). ...Оно будет жарким, я думаю, что они настроены жестко. Я думаю, что каким-то образом они собираются пролить кровь, но я также абсолютно уверен, что если кто-нибудь будет равнять на это их весло...(81)... Врачи говорят, что у бедного старого джентльмена опухоль... у него мозговая опухоль (82)„Д даже самого смутного представления не имею. История с Салливэном - вот где могла произойти утечка относительно истории с «Тайм Мэгэзин», вокруг которой мы выстраиваем сплошную каменную стену (84). Из моей канцелярии никогда не было утечки. Из моей канцелярии никогда не будет утечки. Я не собираюсь допытываться, как происходит утечка, и я не хочу узнать, что утечка происходит через вас (86)...Я пытался вдолбить это в его толстый череп. Он не твердолобый... (90) ...Я планирую серию мозговых штурмов с некоторыми людьми из прессы... Вы знаете, я мелкая рыбенка(91).

Первое, на что обращаешь внимание, следя за номерами страниц. - это спорадический характер фантазийного содержания. Это выглядит так, будто участники совещания несколько минут стараются удерживаться от применения фантазийного языка, затем позволяют себе несколько ярких эмоциональных фраз - короткую вспышку, и опять на несколько минут возвращаются к отрицанию или к решению рабочих задач. (Я обнаружил, что это вообще свойственно ^большинству совещаний и заседаний, не только тем, которые я изучаю по протоколам, но и тем, в которых участвую сам. Каждый раз, когда группа в течение пяти или десяти минут обходилась без какого бы то ни было фантазийного языка, я чувствовал неловкость, эмоциональную неопределенность, ощущал себя выброшенным из группового развития, пока новая вспышка фантазийного языка не снимала напряжение и не возвращала мне контакт с текущей групповой фантазией, выраженной в очень сжатой форме.)

При изучении выделенных жирным шрифтом фантазийпых слов из приведенного выше текста обнаруживается несколько тем и образов, на которые раньше я лично не обращал внимания, хотя и до этого несколько раз прочитывал текст магнитофонных записей от начала до конца. Разумеется, каждый, кто прочтет результаты фантазийного анализа какого-либо текста, станет толковать их по-своему, приписывая их различным чувствам и темам, однако существование этих тем должно будет признать большинство психоаналитиков. В данном тексте прежде всего внимание привлечет упоминание чего-то маленького («мелкая рыбешка», «черви»), ощущение плавания в жидкой среде («течь», «весло», «всплывет»), идея вместилища («ведро», «застегнуться на все пуговицы»), угроза краха («с треском рухнуть») и, быть может, две дополнительные темы - раненая голова («толстый череп», «твердолобый», «мозговая опухоль», «мозговые штурмы», «каменная стена») и уязвимый тыл («горячее сиденье»). Разумеется, сопоставлять эти темы каждый будет в зависимости от своей теоретической ориентации. Одни психоаналитики сделают, возможно, упор на протекающую плотину. Другие могут обратить внимание прежде всего на детские образы уязвимости, на стремление застегнуть свои чувства на все пуговицы, на ощущение грозящей опасности, а кто-то может углядеть здесь фантазию, связанную с образом плода, плавающего в протекающей матке. Однако какой бы ни была интерпретация, исходная тема четко различима и будет развита дальше по ходу совещаний: ее суть в том, что ограничения, которые до этого сдерживали группу, теперь оказались под угрозой разрушения, и может хлынуть поток опасных чувств.

Следующее совещание, в марте 1973 г., в котором участвовали Хэйлдмэн, Дин и Никсон, демонстрирует нам уже гораздо более богатую символику на те самые темы, с которыми вы теперь знакомы (здесь и далее я буду воспроизводить лишь фантазийные слова каждого совещания):

13.03.73 г.: ...в ящике комода… рывок и ткань… прятать... тянет вниз... рывок и ткань... кусающий ядро... взрывом развеять над ним дымку... застрять на этом... перейти по этому мосту... небольшая бомба... кусок динамита... убрать щит... трещина... операция по очищению... удар… трудный орешек... высохшая яма... дорога под уклон... дорога под уклон... дорога под уклон... лягаться... под уклон... под уклон... ситуация, как в домино... последний глоток воздуха... доносчик... доносчик... доносчик... они вышвырнули его в ад... истэблишмент гибнет... растет, снося стены... медвежий капкан... настоящая бомба... раскаленный.

Теперь групповые чувства, похоже, достигли четвертой стадии своего развития. Первоначальные мягкие образы чего-то просто горячего, с легкими трещинами и утечками, превращаются в символику настоящего взрыва («динамит», «настоящая бомба», «взрыв», «раскаленный», «медвежий капкан»), а сдерживающие группу ограничения предстают гораздо более уязвимыми («истэблишмент гибнет», «убрать щит», «трещина», «под уклон», «снося стены», «спрятать», «доносчик», «последний глоток воздуха»). Насильственный характер символики прошел еще несколько делений воображаемой шкалы, начинает чувствоваться растущий гнев и страх, а также символика краха и опасности, характерная для четвертой стадии.

То, что участники ощущают эти гнев и опасность одновременно и как что-то внешнее по отношению к себе, то есть, как часть групповых чувств, и как внутреннее, то есть, как часть собственной подсознательной фантазийной системы, станет ясно по ходу изложения. Следует заметить, что по крайней мере один из участников, Дин, как раз на это и указывал, когда впоследствии вспоминал этот период при даче секретных показаний по поводу тех совещаний перед юридическим комитетом Белого дома. Во время этих показаний Дин дважды говорил, что чувствовал себя в этот период «беременным». Один из членов комитета решил, что ослышался, и переспросил: «Мистер Дин, я рискую показаться нетактичным, но правильно ли я понял: во время показаний вы по крайней мере два раза сказали, что были беременны?» «Да, я употребил эту фразу», - ответил Дин. Члены комиссии, будто не веря ушам, повторили по складам: «Бе-ре-мен-ны?» «Я был беремен тайной, когда начинал давать показания, я говорил, что чувствую себя дамой, которая поначалу сопротивлялась, но потом все равно оказалась беременна»,- ответил Дин. В дальнейших показаниях он снова подтвердил, что чувствует уотергейтскую тайну внутри себя, и снова сказал, что чувствует себя так, будто действительно зачал через «изнасилование».26 В ходе дальнейшего анализа этого и других совещаний станет очевидно, что высказанные Дином чувства относятся прежде всего к растущим внутренним гневу и тревоге, и только во вторую очередь к воспринимаемой им внешней «реальной» обстановке в группе.

Неделей позже Дин начал свое совещание с Никсоном знаменитой речью о «раковой опухоли, разрастающейся на институте президентства» - образ, на самом деле введенный в групповой процесс самим Никсоном, употребившем его в ходе процитированного выше февральского совещания: Никсон сказал о «мозговой опухоли», и Дин продолжил этот образ. (В действительности Никсон часто использовал образ «рака» на протяжении своей карьеры, правда, чаще всего, как и большинство политиков, по поводу внешнеполитических дел. Так, в 1962 г. он сказал: «Куба - это рак»,25 и это выражение могло получить распространение.) Вот как звучит фантазийный анализ этого совещания (советую читателю прочитать весь этот фрагмент вслух);

21.03.73 г.: ...рак внутри - растущий... растущий... растущий... взрыв... взрыв... бедствие... рыба или готовая наживка... удары... удар... безжалостно толкает... Белому дому не везет... Белый дом... Белый дом... толкающий... прорваться на свободу... сдерживание... удерживать... взорваться... растущий рак... взрывающийся... пробку на бутылку... удары... растущий... растущий... удары... скрыть... ломающий... они оберегают собственный зад... защитить мою задницу... испуганный... взрывается... сломанный... куски... над этой пропастью... удар... горячий... удары... вниз по дороге... тянет назад... скрыть это... захоронить... накаляться... накаляться... куски и ошметки... сломанный... куски и ошметки... истечь кровью и погибнуть...висящий...выдувая свист… опускаться в дым... раскрыться... вырваться на свободу… упирающийся дракон... разъедание... разъедание... долгая дорога... они защищают собственный зад...взрываться... крах... растущий рак... вычистить его... вычистить рак... вырезать рак... удар. Первое, что следует заметить по поводу этого совещания, которое замечательно своей выразительностью и эмоциональным единством, - это то, что в марте 1973 г. ситуация с Уотергей-том на самом деле была далека от «накала», так что язык совещания никоим образом не был обусловлен страхом перед разглашением тайны. И действительно. Никсон был только что переизбран огромным большинством, Уотергейт не был доведен до судебного разбирательства, и последствия этого дела удалось свести к минимуму. После этого самого совещания Ханту заплатили за молчание, и тайну успешно удавалось скрыть. Как разберем мы в этой статье, язык, свидетельствующий о лавинообразном нарастании внутреннего насилия, в своем появлении на несколько дней, недель или месяцев упреждает реальную, внешне опасную ситуацию. Как постулирует наша теория групповых исторических фантазий, коллапс групповой фантазии и зарождение фантазий растущего внутреннего насилия вначале лишь ощущаются внутренне (и об этом свидетельствует язык приведенного выше фрагмента) как «рост раковой опухоли», которая вот-вот «взорвется» кровоточащими «кусками и ошметками» -образы «параноидного коллапса», характерные для этой стадии -и только потом, когда группа превращает фантазию в реальность, переходят в разряд внешних обстоятельств.

Все это совершенно ясно просматривается в данном совещании от 21 марта. Сначала группа испытывает внутренний гнев и чувство краха, и лишь под конец совещания президент говорит «возьмите это» - о взятке за молчание, которую надо передать Ханту, - то есть совершает преступление против правосудия, одно из основных обвинений, за которые ему будет грозить импичмент. Участники совещания вначале лишь испытывали чувство параноидного коллапса и только потом перешли к совершению незаконного акта, посредством которого под паранойю была подведена реальная основа и определено иллюзорное решение - фантазийная смерть лидера, «дымящийся пистолет», из которого он сам выстрелит себе в висок. Остальные члены группы, присутствовавшие на совещании, «не пошли» с Никсоном; они приказали ему найти выход из невыносимого состояния гнева и коллапса, которое все они на себе испытывали.

Вторая достойная внимания особенность в языке этого совещания - сильный анальный оттенок той жажды насилия, которая в нем выражается: очевидная анальная направленность слов «защитить мою задницу», «оберегают собственный зад» и т. п., или замаскированная символика «толкания», «дутья», «выхода» и «вычищения». А также удаленные из текста бранные слова, которые, по всеобщему признанию, содержат главным образом анальную символику. Это полностью справедливо и для нынешних политических выступлений, как показывает их фантазийный анализ: анальная враждебность составляет основу, с которой уже комбинируются оральный и эдипов компоненты. Группы более низкого психогенного уровня личности, например, примитивные племена, обладают менее строгим анальным воспитанием и могут заменять анальную символику на более раннюю - к примеру, все большее и большее осквернение группы опасной менструальной кровью. Однако, в данном случае туалетное воспитание начиналось рано и было строгим в 20-30-е гг., когда росло большинство американцев, составляющих психокласс, поэтому символика в значительной степени анальная. Все участники совещания (примерно в середине к Дину и Никсону присоединились Эрлихман и Хэйлдмэн), независимо от предмета обсуждения (а предметы были очень разными), подбирая метафоры, сравнения или эмоционально яркие выражения, выказывали одни и те же чувства, одну и ту же фантазию, которая к концу совещания превратилась в решение: «Мы должны как можно быстрее вычистить взрывоопасное дерьмо-гнев, или мы все взорвемся кровоточащими кусками и ошметками».

Чувства, характерные для параноидного коллапса в современных групповых фантазиях, те же, что ив момент «жертвенного кризиса»27 в примитивных группах. Чувство нарастающего осквернения группы - главным образом ощущение растущего насилия - требует очищения через принесение в жертву заменителя, козла отпущения, чтобы восстановить «социальную фабрику», эффективную групповую фантазию. Выступает ли в роли священной жертвы настоящий козел отпущения (животное или человек), или враг (внешний или внутренний по отношению к группе), или сам лидер (как в ежегодном жертвоприношении божественных королей, которых проносят под очистительным дождем, чтобы группа избавилась от скверны) - этого мы здесь касаться не будем, ведь объект нашего внимания - стадии групповой фантазии, а не возможности, предоставляемые исторической ситуацией. В нашем случае причиной выбора такого иллюзорного решения, как «самоубийство лидера», была отчасти личность самого Никсона; кроме того, сразу после окончания Вьетнамской войны еще одна война вряд ли пришлась бы кому-нибудь по вкусу. Никсон фактически начал свое движение к суицидальному варианту уже на следующий день после перевыборов, когда сказал, что чувствует себя близким к краху и «подобным исчерпавшемуся вулкану»,27 и попытался побороть это состояние, попросив разрешения на отставку всего штата Белого дома и кабинета и начав тем самым программу, которую планировал как полную «реорганизацию»; она обеспечила отчуждение целой исполнительной ветви, вызвала утечки и привела к падению Никсона. В разгаре уотергейтского кризиса Никсон почти ухитрился было найти внешнего врага, необходимого, чтобы направить гнев наружу: октябрьская красная тревога, когда он вообразил, что Советский Союз планирует высадить на Ближнем Востоке экспедиционные войска, и в первый раз после Кубинского ракетного кризиса привел американские войска в боевую готовность к широкомасштабным действиям. Однако никсоновский «кризис» был слишком искусственным, Россия уклонилась от конфронтации, и перед Никсоном снова не оставалось никакой иной групповой иллюзии, лишь политическое самоубийство. Здесь я хотел бы подчеркнуть, что цареубийство, самоубийство, война, революция, хилиазм - это все групповые иллюзии, к которым прибегают в случае надобности, и все они выполняют функцию ритуала группового очищения, ритуала, предназначенного переводить на кого-нибудь растущий гнев, очищать группу от насилия и возрождать ее с новой, более устойчивой групповой фантазией.

Следует обратить внимание и на третий момент. Каждый из четырех участников совещания 21 марта разделял групповую фантазию и вносил вклад в ее развитие, несмотря на то, что личности их были совершенно разные. Обстоятельное изучение помогло бы понять, каким образом каждый вносил в символику каждой стадии групповой фантазии вклад из своего личного психосексуального опыта. Например, подсознательная гомосексуальность Джона Дина часто становилась ясна из его вклада - когда он признавался, что чувствует себя «изнасилованным» и «беременным» Уотергейтом. Никсон, со своей стороны, часто выказывал сильную личную озабоченность смертью, и корни здесь кроются в его подсознательном чувстве вины за смерть брата,29 поэтому он находился в числе тех, кто в наибольшей степени был автором символики смерти в развивающейся групповой фантазии - «система управления гибнет», «растущий рак» и т.д. Сходным образом можно проследить - и это очень хорошо удалось Ротенбергу30 - что озабоченность Никсона кражами со взломом, подслушиванием, соглядатайством, записью разговоров на магнитофон, подозрения в слежке, в незаконном вскрытии почты, постоянное устранение «утечек» восходит к его детским вуайеристским желаниям. Наш фантазийный анализ магнитофонных записей в данный момент фокусируется на изменениях структуры и содержания, чтобы описать стадии развития, и может показаться, что пренебрегает биографическими величинами в групповом процессе, которые при полном психоисторическом исследовании группы, несомненно, должны быть включены в рассмотрение. И все же, несмотря на то, что мы исследуем всегда только личный гнев и не считаем, будто существует групповой гайст, или «невидимая рука», направляющая групповые «потребности», каждый член группы вносит в развитие групповой фантазии вклад из собственного кладезя подсознательных эмоций способом, который всегда соответствует стадии групповой динамики.

Что касается материала, фантазийным анализом которого мы до сих пор занимались, - тайных разговоров, происходивших в Овальном кабинете, то самым неожиданным здесь является то, что эмоции, разделявшиеся и развивавшиеся президентом и его помощниками, разделялись и развивались одновременно всей Америкой как единым целым. Проводя фантазийный анализ газетных передовиц, статей в еженедельниках, карикатур и другого разделяемого эмоционального материала, обнаруживаешь ту же самую смену содержания от стадии «трещины» в конце 1972 г., с ее страхом перед нарастающим гневом, до параноидной стадии «краха» в марте-апреле 1973 г. уже с более открытым и яростным гневом.

Как и в случае с магнитофонными записями, в средствах массовой информации символика первоначально не связана с дискуссиями по поводу уотергейтских событий - национальные средства массовой информации в тот момент еще не обратили на них внимания (расследование комиссии сената началось позднее). Групповая фантазия в то же время разделяется на подсознательном уровне всеми в безобидной на первый взгляд форме. В сентябре фантазийный язык прессы в заголовках статей, передовицах и карикатурах сосредоточивается на образах трещины, растущего давления и на страхе грядущего взрыва - в точности ту же картину дает нам фантазийный анализ разговоров в Овальном кабинете. К примеру, еженедельники используют в заголовках передовиц фантазийный язык, делая на нем акцент: «Растущее давление вследствие длительного контроля», «Даем трещину под натиском преступности», «Где деловые трения наиболее горячи», или помещают карикатуры, изображающие тикающую бомбу с ярлыком: «Повышение федерального налога, установленное на взрыв после выборов».31 «Ю-Эс ньюс» за 18 сентября, со своими типичными обложкой и передовицей, помещает на видном месте вопрос: «Сколь велик ожидающий нас бум?», выражающий страх перед грядущим «великим бумом»; фантазийный анализ статьи под таким заголовком звучит следующим образом: бум... бум... бум... опасность... суперстимул... бум... пар... безудержный... давление.32

Следует напомнить, что в сентябре 1972 г. американскими самолетами и танками уничтожались тысячи мирных жителей Вьетнама, но этот факт почти не упоминался в национальных еженедельниках. Групповая фантазия была, как обычно, сравнительно равнодушна к действительности, сосредоточившись на своей символике стадии «трещины» и на страхе перед «грядущим бумом», когда эдипов гнев, адресованный фантазийному лидеру, грозил выйти из-под контроля, вызывая чувства, которые удобнее было спроецировать на обыденные домашние дела, чем на Вьетнам, находившийся на последней стадии.

2 октября «Ю-Эс ньюс» взволнован предполагаемым «расколом» Демократической партии, и в статье под заголовком «Сумеют ли демократы возродить свою партию? Раскол коалиции Нового курса» следующим образом проецируют разделяемое всей страной внутренние чувство трещины и грядущего насилия: раскол... оползень... водораздел- распад... спаянный... откол... скольжение... война... нависшая беда... потерпевший крах... слабость... бедствие.33

Тут я хотел бы заметить, что не раскол Демократической партии был на самом деле тем самым «грядущим бедствием», которого так боялся республиканский еженедельник, а «беда», исходящая от скрытого внутреннего эмоционального состояния нации. Аналогичным образом и язык выступления Никсона, когда он произносил речь в День труда, еще находился на более мягкой стадии «трещины», и символика этой фазы использовалась в том смысле, что «ценообразование трещит по швам»: труд робота... как роботы... война... трещина... резать... сдавливать... калечит... отрезать от пирога... выпечь пирог побольше... ненависть... страх... фундамент... пересидеть.34

По контрасту с этой речью в двух выступлениях Никсона, сделанных восемью месяцами позже, в апреле и мае 1973-го, звучат страх перед насилием и взрывом и потребность вычистить групповую скверну, характерные для стадии «коллапса». Первое выступление в День вооруженных сил кажется скучным и лишено моментов оживления (вспомним, что к этому времени Вьетнамская война уже завершилась и на планете царил мир): войны... кризис... похоронили... спинной хребет... война... война... взрывоопасный кризис… война... войны... рубить сплеча... ломать... отрезать... война… отрезать... режущий... отрезать... удар... война… война... война… 35

Второе выступление перед конгрессом в мае 1973 г. посвящено энергетической политике, теме на первый взгляд скучной; однако в нем скрыто множество посланий об очистке группы от опасной скверны (по моему наблюдению, на стадии краха в циклах групповой фантазии возрастает внимание прессы к . вопросам загрязнения окружающей среды): кризис... кризис... очистить... очистить... очистить... опасность... очистить... очистить... столкновение... загрязненные... накаляться... опасность... очистить... удаление отходов... захоронение... отходы... очистить... разрушительный... опасный... фрагментированный. Обратите внимание, что многие из этих слов совершенно не относятся к самой энергетике. Суть предлагаемого энергетического законодательства была вовсе не в «очищении от загрязнения», на которое делался особый акцент в выступлении; слова «разрушительный» и «опасный» относятся к утверждению Никсона, что США добьются большего «путем взаимовыгодного сотрудничества, чем через разрушительную конкуренцию или опасную конфронтацию»; слово «фрагментированный» - из фразы Никсона о текущем состоянии правительственной организации, отвечающей за энергетику, и т.д. Однако фантазийный язык замаскированных посланий явно свидетельствует о сдвиге в сторону стадии «параноидного коллапса», что показывают и совещания в Овальном кабинете.

К весне 1973 г. еженедельники тоже заполняются языком, в котором насилие выражено куда сильнее, чем перед этим в сентябре. В некоторых статьях растущее насилие открыто защищается, например, в статье под заголовком: «Большой толчок к применению смертной казни». Однако по большей части фан-тазийные послания по прежнему замаскированы, особенно в сфере экономики. В период, когда уровень инфляции в Америке был еще приемлем и составлял однозначное число, «Ю-Эс ньюс» поместил на самом видном месте статью, где предполагается «Растущий ажиотаж вокруг цен... Потребители, профсоюзы, законодатели - все готовы к борьбе», и рисунок, изображавший разъяренного быка с надписью «цены на мясо», подчеркивавший «гнев и отчаяние» нации. 9 апреля еженедельник поместил другую статью о том, что национальное «Отчаяние по поводу цен на продукты доходит до предела», в которой было не меньше трех карикатур с разъяренными быками, один из них с пронзенной головой, а другого закалывали разгневанные домохозяйки. Самое интересное, что всех этих разъяренных быков и кипящих гневом домохозяек независимо друг от друга рисовали три карикатуриста - в Колумбусе, штат Джорджия, в Вашингтоне, округ Колумбия, и в Луисвилле, штат Кентукки - которые ориентировались лишь на «настроение нации».

Телесные образы, используемые карикатуристами данной нации, как правило, наилучшим образом помогают определить стадию групповой фантазии нации. Так. на стадии «трещины» в сентябре 1972 г. Хэрблок берет символику трещины за основу своих карикатур - посвященную карикатурам главу в книге, написанную о том периоде, он озаглавливает «Трещины в дамбе»36 и изображает запертые двери Белого дома, готовые рухнуть (иллюстрация 1). В июне, на стадии «коллапса», его карикатуры изображают падающие стены и хлынувшие в зал очистительные потоки воды - главу об этом периоде он назвал «Потоп» (иллюстрация 2).

Оставив теперь анализ национальной прессы и вернувшись к никсоновским магнитофонным записям, мы увидим с помощью фантазийного анализа, что следующие три совещания в Овальном кабинете продолжают, и даже в еще более явной форме, тему «вычищения скверны накопившегося гнева»:

22.03: на цыпочках... перейти мост... бой... отодранный... выудить крупную рыбу... раскатанный... высовываться-высовываться... высовывается... тяжкий груз... затушить пожар... заколоченный... выйти наружу... из-под колпака... очистить... хороший малый... очистить... очистить... очистить... 27.03: вырезать... осел в этом деле... апельсины и яблоки... разболтанный... щекотливое положение... апельсины и яблоки... большая анфилада... отвлекающий маневр... кровоточащий... прыгнуть вниз... поток... встречные течения... почистить, как чистят собаке зубы... 30.03: утечка... в руках... скрыть... скрыть. К этому моменту Ханту уже была уплачена взятка за молчание, и кто-то должен был сделать следующий шаг, поручив некоторым членам группы разоблачить беззаконие, о чем говорит приведенный выше фантазийный язык, с тем, чтобы «выудить крупную рыбу» и «вычистить» грязь, «как чистят собаке зубы», после чего все станут «хорошими малыми». Тема снятия невыносимого эмоционального гнета, «вытаскивания пробки из сосуда», в котором было закупорено накопившееся дерьмо-гнев, очищения группы от скверны замаячила в самом начале решающего совещания от 8 апреля, фантазийный анализ которого звучит следующим образом: вытащил пробку... вытащил пробку... вытащить пробку. В тот день Джон Дин, подсознательно действуя как представитель потребностей группы, переходит на сторону расследующих уотергейтское дело и рассказывает им все, что знает сам. Перед этим Дин даже сообщает по телефону о своих намерениях Хэйлдмэну. но, разумеется, не говорит, что выполняет команду «вытащить пробку», сдерживающую чувства группы. Запись следующего совещания, которое происходит в тот же день, 8 апреля, между Никсоном, Хэйлдмэном и Эрлихманом, в тот самый момент, когда Дин разбалтывает секреты, показывает, что участники отлично знают, что происходит между Дином и следователями, - они начинают воображать, каким «болезненным» будет процесс «очищения», что это «вскрытие нарыва» будет как «отравление ядом», как «колоссальной силы взрыв», как «разорвавшаяся бомба»:

8.04: накрыть... накрытый... удар... отрезать... работа для мешочника... разжалованный... я выше своей головы не прыгну... накрыть... накрыть... соломинка, подкосившая слона... кусать ядро... убивает... убивает... лишить последней соломинки... поймать за хвост... вращает глазами... тайна... тайна... кусать ядро... принять яд... сдаться... сдаться... ведет на скамью подсудимых... тайна... тайна... тайна... изнасилования не избежать... рушится... сдержать... колоссальный взрыв... глотнуть газа... очиститесь сами... кусать... бить.,, взрыв бомбы... боль... болезненный... испортить весь пирог... нарыв следует вскрыть... накалиться... вскрыть нарыв... спрятать... прилипший... деньги пропадают.

В последующих совещаниях продолжает фигурировать анальная символика гнева, который следует спустить «в канализацию», признается даже, что настроение у группы такое, будто она «восемь месяцев страдала запором и вдруг получила возможность сходить в туалет, что и собирается с удовольствием сделать»:

14.04: в канализацию... рухнуть... удар... лайковые перчатки... рыболовная сеть... чистая совесть... замораживание... замораживание... собачья драка... драка... вытащить из меня... растрезвонить... большой мешок... на гвоздике- накалиться... щекотливое положение... погиб в этой воде... дал течь... равнодушный индюк... плюньте на него... плюньте... держать под полным контролем- тащить орущего и брыкающегося... крупная рыба... восемь месяцев страдали запором и вдруг получили возможность сходить в туалет, что и собираются с удовольствием сделать... бить по плечам и по голове… вылететь... чепуха на постном масле- зловоние- липкий... дикарь... мешок со всякой разностью... машинка для выжимания белья… обтекает и просачивается... проглотить- убрать мусор... сиамские близнецы- 15.04: крупная рыба... связаться... к этому пупу- мелкая рыбешка... отлив... большой прилив.

Анальное насилие отчетливо проступает в приведенной выше символике смывания нечистот: «зловонная» и «липкая» «крупная рыба», «чепуха на постном масле», «туалет», содержимое которого следует спустить в «канализацию» и смыть «большим приливом», покончив тем самым с «восьмимесячным запором» (восемь месяцев прошло с момента создания первого комитета Белого дома. Банковского дела Пэтмана и комитета по денежному обращению, которые приступили к расследованию Уотергейта).

Следующее совещание от 14 апреля отражает резкое ослабление гнева и параноидной тревоги, испытываемые группой после упомянутого очищения. Несмотря на то, что для публики никаких изменений в ситуации с Уотергейтом не произошло, это первое из записанных на ленту совещаний, где вообще нет фантазийного языка! В последующих двух совещаниях очень мало фантазийного языка («Чистая работа… шлепнулся в грязь… ногами в огонь... шлепнулся в грязь… шлепнулся в грязь… вырезать рак»), а затем идет второе по счету совещание (16 апреля), в котором полностью отсутствует фантазийный язык. В этот момент в Овальном кабинете господствует групповая фантазия, что нарыв вскрыт. Как в Германии «индекс паранойи» резко пошел на спад после решения кайзера о войне, что продемонстрировали Холсти и Нортон в цитируемой выше работе, так и здесь иллюзорное решение снимает тревогу фазы параноидного коллапса.

К сожалению, если лидеру суждено быть для группы козлом отпущения, если он подлежит замене новым «сильным» лидером, способным организовать новую групповую фантазию, которая поможет нации эффективно связать свои эмоции, то принесение в жертву второстепенных фигур, окружающих лидера, лишь на короткое время снимает гнет. Карикатуры Хэрблока опять подводят итог происходящему, когда наиболее приближенных к лидеру лиц одного за другим сбрасывают со скалы жертвоприношений.

Ясно, что Никсон неосознанно помогал столкнуть каждого из своих помощников, чтобы отсрочить день своей собственной отставки. Он даже признал это сам, допустив «оговорку по Фрейду», когда 17 ноября выступал перед Ассоциацией главных редакторов Ассошиэйтед Пресс и заявил, подразумевая Хэйлдмэна и Эрлихмана: «Я считаю обоих, как и других обвиняемых, виновными...» - в «Тайме» сочли нужным поместить примечание: «Здесь м-р Никсон оговорился - он хотел сказать наоборот».37 Если необходимо было жертвовать тем или иным из друзей, Никсон чувствовал, что это единственный способ отсрочить свою собственную политическую смерть. В «Мемуарах» он сравнивает свое решение отправить в отставку Хэйлдмэна и Эрлихмана с самокастрацией: «Я чувствую себя так, будто отрезал себе сначала одну руку, а потом другую. Ампутация [была] необходима, чтобы выжить...»38

Фантазийный анализ последней недели, запечатленной на магнитофонных лентах, показывает, что после принесения в жертву всех заменителей группа вновь начала испытывать давление, и потребность в «вытаскивании пробки», и хотя была надежда, что это произойдет без «боли», что сам лидер не «шлепнется в грязь», все знали, что в конце концов лидеру придется «признать поражение» и выдержать мучительную «смерть»:

16.04: чистоплотный... отбивать удары...отбивать удары... подвешенный... по дороге... вытащить... равнодушный индюк... равнодушный индюк... тянуть веревку... связать по рукам и ногам... связать по рукам и ногам... в шесть рядов... в шесть рядов... чистить... горящий... гореть...боль... выкрикивать... мой хвост... хлынувший... крупная рыба... шлепнуться в грязь... идти по доске... шлепается... в шесть рядов... отбросы... удар... кишки... в шесть рядов... в шесть рядов... заткнуть дыру... вытащил пробку... полная грудь... кусать ядро... болезненный... признать поражение... уладить... уладить... полная тарелка... 17.04: обгрызенный... тащить вверх... вытаскивать... спасти свою шею... выйти наружу... выйти наружу... съеденный живьем... дал течь... дал течь... задница... в супе... бомбоубежище... обгрызенный... гниющие отбросы... максимальное давление суда... толкать вверх вагоны... связывающий нам руки... крупная рыба... мелкая рыбешка... перелетающий с цветка на цветок... оставляющий свою пыльцу... задница... задница... утечка... разъеденный... разъеденный... рак в сердце... решительное хирургическое вмешательство... в шесть рядов... ерунда на постном масле... шкура... дает течь... протекает и протекает... дает течь... вниз по трубе... вытащить пробку... выгнать из всех нас злое начало... плакал, Как ребенок... разрушил... разрушил... кричать... удар... протекает... протекает... протекает... яд... протекает... протекает... выпихнули его... из кармана... скрутить... подвешенный... напуганный... дыба... заколоченный... мешок... ураган... смерть... ранит... состряпал... кричал... ломается... изнасилования нельзя было избежать... смыть... 18.04: протекающий... протекающий... протекающий... пороховая бочка... выйти наружу... 19.04: убитый... смерть... убивает... убивает... убивает... овечка на заклание... паника... 27.04: задница... убивать... убивать... вырвать из него злое начало... игра в кости... крупная рыба... давление... разрубить гордиев узел... убить... убить... тот же мешок... тот же мешок... чистить... 30.04: сердце... ловушка.

По мере приближения конца рабочим термином группы, конечно, становится слово «убивать». Нагляднее всего передает настроение группы опять-таки Хэрблок. удачно пользуясь образом песочных часов, чтобы изобразить опорожнение от дерьма-гнева, низложение фантазийного лидера и даже символ рождения.

Таким образом, драма групповой фантазии Никсона завершилась, гнев группы убил слабого фантазийного лидера, принесение его в жертву сыграло для группы роль очищения, национальные чувства будто возродились, и новый, сильный фантазийный лидер взялся за работу по упорядочению эмоциональных конфликтов группы.

Здесь читатель может возразить, сказав, что мой выбор Никсона в качестве иллюстрации того, как лидер групповой фантазии слабеет и терпит крах, - это просто подтасовка, ведь Никсон - единственный президент в истории Америки, которого выгнали из Белого дома. Что же происходит с сильными лидерами, таким как Эйзенхауэр или Кеннеди, которые пользовались доверием нации и лично не были готовы к саморазрушительным действиям? Несомненно их нация не воспринимала как слабеющих и умирающих; несомненно, нация не испытывала в 50-х и в начале 60-х гг. циклы нарастающего осквернения, параноидного коллапса, групповых иллюзий и связанных с ними действий и символического возрождения. Кроме того, не могла ли нация в никсоновский период по каким-то причинам характеризоваться особой расположенностью к анальным образам очищения, составляющих пока что большую часть нашего материала? Уотергейтское дело ведь касается секретов, а хранение семейных тайн, согласно психоаналитику Теодору Джейкобсу, возбуждает фантазии, которые ращаются вокруг проблемы анального контроля.39 Чтобы ответить на эти возражения, в следующем разделе я собираюсь привести примеры из своего фантазийного анализа общественных документов тех лет, когда у руководства были Эйзенхауэр и Кеннеди, а также проследить основные стадии тех трех циклов групповой фантазии, которые, как я обнаружил, имели место на протяжении этого одиннадцатилетнего отрезка американской истории.

ТРИ ЦИКЛА ГРУППОВОЙ ФАНТАЗИИ ПРИ ПРЕЗИДЕНТАХ ЭЙЗЕНХАУЭРЕ И КЕННЕДИ

Избирательные кампании Эйзенхауэра и Кеннеди, как и избирательные кампании вообще всех кандидатов в президенты, были насыщены эдиповыми групповыми фантазиями о том, что «подающие надежду» стараются «добиться благосклонности» и в конце концов «завоевать сердце» группы. Даже не погружаясь в подробный анализ символики их избирательных кампаний, можно почувствовать, что вокруг их избрания создалась какая-то особая атмосфера, что большие ожидания нации по их поводу стали причиной приписывания им «харизматических» лидерских черт, благодаря чему этих двух президентов в большей степени идеализировали в качестве «мужей» материнской группы, чем всех остальных. По американским политическим традициям победившего кандидата показывают по телевидению и в газетах чаще всего в момент, когда он обнимает жену, а не когда он жмет руку кандидату на пост вице-президента или организатору избирательной кампании. (Снимки чаще всего делаются с высоты трех футов от пола, а эдилов комплекс относится к возрасту пяти лет.) И конечно же, первые несколько недель после избрания этих лидеров характеризовались как «любовь с народом», «медовый месяц», полный надежд и ожиданий. Группа в роли матери - это и невидимый наблюдатель, и главный приз во всех политических действиях, а вопрос, кто добьется группы в роли матери - лидер или оппозиция - является подоплекой повседневной политики.

Разумеется, популярность американских президентов тщательно определяет Институт общественного мнения, проводя в масштабах нации опросы о доверии людей к лидеру. Постоянное снижение популярности лидера после его выборов, составляющее часть моей психогенной теории - это нормальный процесс, без которого не обходится ни один президентский срок. Во всех трех графиках я добавил вертикальную черту, отмечающую аналогичный для всех графиков момент, который, по моим наблюдениям, становился поворотной точкой - военная групповая иллюзия, переходящая в период параноидного коллапса: Тайваньский кризис. Ливанский кризис и Кубинский ракетный кризис. Как можно видеть на графиках, в каждом случае доверие нации к лидеру на некоторое время восстанавливалось после того, как предпринимались групповые иллюзорные действия, но потом снова падало.

Хотя три групповые иллюзии были связаны с военными передвижками и с риском войны, во всех трех случаях как-то удавалось избежать открытого насилия, и намек на объяснение можно найти в том факте, что и Эйзенхауэр, и Кеннеди были поздними сыновьями. Как показал Ирвин Харрис,40 самой короткой и наименее кровопролитной в истории Америки войной оказалась та единственная, которой руководил поздний ребенок - испано-американская война под руководством Мак-Кинли. Во всех остальных случаях нация выбирала своим военным лидером героического первого сына, воспитанного с типично родительской позиции, а не более миролюбивого позднего ребенка, с которым общались как с равным. Хотя то, каким по счету родился в семье лидер, вряд ли может служить гарантией мира или войны, данные, которые приводит Харрис, несомненно, статистически значимы.

В этом разделе главы я собираюсь привести подборку подвергнутых фантазийному анализу документов и ими проиллюстрировать. как давление национальной групповой фантазии на Эйзенхауэра и Кеннеди стало причиной трех кризисов, которые играли роль группового иллюзорного выхода из повторяющейся ситуации потери доверия к лидеру. Из всех президентов, чьи публичные выступления я изучал с точки зрения фантазийного анализа, Эйзенхауэр отличается несравненно более спокойным стилем речи, чем все остальные. Доля фантазийного содержания в его выступлениях обычно очень низка - одно фантазийное слово на тысячу, по сравнению с другими президентами, у которых этот показатель в десять раз выше. Его спокойствие нагоняло скуку на репортеров, но оно успокаивающе действовало на страну и помогло ему стать единственным за полвека президентом, сумевшим избежать войн и опасных конфронтации. Эйзенхауэр прекрасно осознавал последствия групповых фантазийных проекций на свою личность и на пресс-конференциях отвечал на тревожные вопросы репортеров в таком духе: «Тот или иной незначительный инцидент меня не смутит. Меня больше напугало мнение экспертов по вопросу мира и войны, так что этого я не боюсь».41 Своей способностью маневрировать в самый разгар того, что другие называли «кризисом», он как бы подшучивал над нацией, но это была, тем не менее, наиболее зрелая черта его в качестве лидера.

Победа Эйзенхауэра на выборах с подавляющим числом голосов помогла ему окончить Корейскую войну, оставаясь при этом «сильным» лидером в начале 1953 г. Даже когда у русских в августе 1953 г. появилась ядерная бомба - пожалуй, самое важное из всех «реальных» событий 50-х гг. - Эйзенхауэр сумел сохранить относительное спокойствие, отвечая на пресс-конференции на тревожные вопросы следующим образом:

«Не стоит никого в этом мире до смерти пугать... напуганные люди неспособны к разумным решениям. Поэтому следует осознать нашу собственную силу - силу свободного мира, силу Америки - и в то же время взвесить опасности и риск».42 Полный фантазийный анализ этой пресс-конференции, от которой многое зависело, начинается с официального отклика Эйзенхауэра на известие о ядерной бомбе, содержащего небольшое количество фантазийных слов типа «война-смерть», но очень скоро в его речи начинает отмечаться стандартная символика «напряженности» и «ломки», свойственная стадии «трещины»:

30.09.53 г.: сердце... напряженность... война... война... война... смерть... смерть... утечка... утечка... утечка... в мельнице... напряженность... сломанный... сломанный... сломанный... напряжение у преграды... ломать.43 В начале 1954 г. Эйзенхауэр, несмотря на снижение своей популярности с 75% в предыдущие шесть недель до 65%, продолжал относительно спокойно реагировать на давление конгресса, пытавшегося навязать военное вторжение в Индокитай. Когда в апреле Франция действительно попросила Америку направить помощь. Эйзенхауэр ошеломил всех, заявив, что это невозможно без официального объявления войны конгрессом!

Даже после майского поражения в Дьенбьенфу Эйзенхауэр указал, что остальной Индокитай не рухнул, «как карточный домик». Адмирал Рэдфорд на это ответил, что мы должны сбросить на Вьетнам атомную бомбу, а «Ныосуик» возвестил, что «американским руководством достигнут критический момент послевоенной эры».44 Заголовками наподобие «Западный альянс дает трещину, политические деятели, похоже, беспомощны» или «Администрация Эйзенхауэра шагала осторожно, малейшая ошибка может стать политически роковой» пресса нагнетала ощущение грядущего краха групповой фантазии и доверия нации к фантазийному лидеру. Усиливались нападки на попытки Эйзенхауэра мирно договориться с Россией, а за кампанией Маккарти по «ослаблению коммунизма» все следили с одобрением и восхищением.

В конце 1954 г. популярность Эйзенхауэра упала до низшей точки. Некоторые конгрессмены боялись, что Америка окажется «в атомном тупике с коммунизмом», а некоторые сенаторы начали ратовать за военную блокаду Китая в отместку за обстрел нескольких крошечных островков в открытом море. На пресс-конференции 2 декабря Эйзенхауэр впервые стал интенсивно использовать символику «параноидного коллапса»:

2.12.54 г.: война... война... провал... уничтожение... оскорбительный... гнев... фрустрация... как следует выругаться... война... война... веселье... война... война... гнев... возмущение.., война... война... война... война... война... война... война... жесткий... любовь... застрелить. Большая часть этого фантазийного языка на пресс-конференции 2 декабря относится к комментариям Эйзенхауэра для корреспондентов, которые следует привести полностью, поскольку в них выражено удивительно четкое понимание того факта, что истоки фантазии войны - в национальном настроении, и цель ее - восстановительная:

«У нас есть две линии поведения, и я хотел бы сказать несколько слов лично от себя: во многих отношениях самая легкая линия поведения для президента, для администрации - это усвоить себе резкий, дерзкий, почти оскорбительный тон. Президент испытывает точно такой же гнев, такое же возмущение, такое же чувство, близкое к фрустрации, что и другие американцы, и прежде всего его тянет как следует выругаться.

Но я хочу, чтобы все поняли, что человек, взявший на себя ответственность за дела государства, уже не может давать волю таким чувствам; он должен подумать о последствиях. Итак, это был бы самый легкий путь, но такое поведение приводит к войне. А теперь давайте подумаем о войне. Когда нация вступит в войну, автоматически произойдет объединение народа. Если мы возьмем на себя беды и тревоги, связанные с войной, нация по традиции построится в колонны и пойдет за лидером. Наша задача, таким образом, сводится к тому, чтобы просто понять это. что и означает выиграть войну. Сейчас нация начинает буквально переполняться рвением, вы можете почувствовать это повсюду. Это фактически смешение разных вещей - дела и веселья. Великий Ли сказал: «Хорошо, что войны так ужасны; иначе мы бы слишком к ним пристрастились...»45 Благодаря четкому осознанию этого давления, направленного на вступление в войну, в которой нация объединилась бы и очистилась, Эйзенхауэр мастерски нашел выход из фазы параноидного коллапса в конце 1954 г. Начал он с того, что обратился к конгрессу со специальным военным посланием, в котором запросил полномочия военного времени, удовлетворив таким образом потребность в высвобождении фантазии насилия. Однако, выступая с публичным заявлением о «готовности к борьбе», в тон с выступлениями Джона Фостера Даллеса, угрожавшего Китаю атомной бомбой (Даллес заявил перед Национальным советом безопасности, что «существует по крайней мере равная вероятность того, что Соединенным Штатам придется вступить в войну и применить атомное оружие»46), Эйзенхауэр в то же время эвакуировал войска с островов в Тайваньском проливе, чего и хотел Китай! Групповая иллюзия, что Америка наконец-то повела себя с кем-то «жестко», была получена с помощью одних лишь слов и военной возни, а Эйзенхауэр сумел направить враждебность нации за пределы страны ив то же время рассчитывал, что Китай не ответит на военные маневры. На следующий день Эйзенхауэр и Даллес угрожали Китаю атомной бомбой, а Даллес, фанатик холодной войны, у которого голова кружилась от успеха военного маневра, заявил, что у китайцев «голова кружится от успешного курса агрессивного фанатизма», подобного курсу Гитлера, и что Китай «опаснее и провоцирует войну больше», чем даже Советский Союз47 Пресса принялась еще дальше развивать фантазию насилия, возвещая в заголовках, как «Ньюсу-ик»: «Рождение политики», «На боевые посты» или «Размышления Айка о войне», или рассуждая о нашем вероятном стремительном броске в мировую катастрофу.48

После эвакуации войск с островов пресса ожидала возмездия китайцев за наши фантазии насилия («война может быть через несколько недель»), но на самом деле все по-прежнему было спокойно. «Ньюсуик» объявил, что противник «трепещет», и популярность Эйзенхауэра начала взбираться на новый пик. Поскольку страна в фантазийном отношении вернулась на стадию «сильного лидера», отпала необходимость делать кого-либо представителем своего параноидного гнева, и Маккарти исчез из центра внимания прессы.

После переизбрания Эйзенхауэра в конце 1956 г. его сила в качестве лидера снова начала истощаться, но когда обострился ближневосточный конфликт, а русские послали войска в Восточную Европу, он еще мог вторично удержать Америку от военного Вмешательства, поскольку фантазийный язык в национальных средствах массовой информации находился еще на довольно устойчивом уровне. Например, когда Китай вновь обстрелял Куе-май и Мацу, еженедельники помещали об этом событии крохотные статьи, едва удостоивая вниманием столь остро стоявший незадолго до того вопрос о применении атомной угрозы. В середине 1957 г. в статьях под заголовками «Популярность Айка -скольжение вниз?» вновь стал фигурировать язык, свойственный состоянию коллапса и нарастающего гнева, только на этот раз гнев проецировался на Россию - «Ньюсуик» на первой странице поместил историю о хрущевском «Скандале в Кремле», о воображаемом «взрыве» и «чистке кадров» в Москве.49 В свою очередь, Соединенные Штаты изображались «В боевом настроении», но когда в октябре 1957 г. Россия запустила спутник, американская вера в собственные «ценности» была полностью подорвана. Мы «шагнули в новую эру» благодаря «завоеванию красных», и страна предалась мазохистской оргии на тему «унизившей» нас победы русских в «мировой войне науки».50 Унижение исходило от проецируемого критического суперэго, в буквальном смысле материализованного в русском спутнике, как писал портландский «Орегонец», «честно говоря, ужас берет от того, что этот спутник таращитсд на нас сверху»51 «Такого единства цели на Западе не было со второй мировой войны»52, - обнадеживала пресса, но через несколько месяцев, в начале 1958 г., стали возникать сомнения в «единстве цели», пресса вопрошала: «Интеллектуальный вызов: готовы ли мы к нему?», и, наконец, вернулась к главному вопросу: «Сердимся на Айка?»53

К маю эти постоянные параноидные послания уже настолько повлияли на Эйзенхауэра, что по стилю своей речи он начал приближаться к прессе. Фантазийный анализ его обращения на обеде для Республиканского национального комитета начинается с образа некой «злой силы», которая «вырисовывается» перед Америкой:

6.05.58 г.: угроза... злая сила... враждебный... разрушение... взрывоопасный... уничтожить... убить... смертельная угроза... связаны по рукам... дезинтеграция... ослабление... волна... отбросить назад... стрелять... война... война.54

Поскольку на международной арене в то время было довольно спокойно, начался поиск группового иллюзорного выхода из ситуации параноидного коллапса. Через три недели случились два незначительных происшествия, которые и стали искомым спусковым крючком. Первый - это драка, устроенная в Венесуэле демонстрантами, угрожавшими Никсону во время его визита в страну. Эйзенхауэр направил туда американские войска «на случай, если полиция Венесуэлы не сможет его защитить». Второй и более важный произошел в Ливане; несколько обычных уличных демонстраций против своего проамериканского президента. На эти два происшествия американцы отреагировали так, будто не слышали об уличных акциях протеста, происходивших ранее, а «Ньюсуик» озаглавил статью об этих инцидентах: «Взрывная волна: глобальный кризис ударил и по США».55 Высвободились эмоции такой силы, что ими оказались заражены и другие страницы еженедельника: обычная для «Ньюсуик» статья о статусе. Аляски получила заголовок «Сердце Аляски забилось быстрее. Царит ожидание решительного часа», а заголовок статьи о заурядном расследовании в конгрессе «Мания в Вашингтоне» был вынесен на обложку.56

В течение недели Эйзенхауэр направил эту «ударную волну, от которой быстрее бьется сердце», в русло военной акции: он направил в тихий тогда Ливан американскую морскую пехоту - акция, которая, по словам Питера Лайона, официального биографа Эйзенхауэра, сильно удивила продавцов мороженого и пляжников, принимавших солнечные ванны на тихом побережье страны».57 Согласно сообщениям прессы. Америка «ступила на грань войны» потому, что «интервенция не так рискованна, как бездействие, чреватое катастрофой». Огромное облегчение испытала нация, когда «катастрофа, с минуты на минуту грозившая разразиться, была предотвращена».58 И как нетрудно было предсказать, рейтинг Эйзенхауэра снова возрос.

Однако к тому времени, как на пост президента стал претендовать Джон Ф. Кеннеди, популярность Эйзенхауэра опять стала снижаться, и Кеннеди смог победить на выборах благодаря антиэйзенхауэровской программе, в которой обещал «снова привести Америку в движение». Избрав Кеннеди с имиджем борца, Америка тем самым провозгласила, что с нее довольно миротворческих попыток пятидесятых годов. Если возникали новые границы, которые следовало завоевывать, то американцам надо было еще найти «новых индейцев», чтобы было с кем сражаться, так что оставался еще маленький вопрос - против кого Америка хочет «направить свое движение». Значительная часть символики «новых границ», которые следует завоевывать, отражает глубинные чувства отчаяния и одиночества, ведь они составляют часть символики границы - изолированного аванпоста с очень слабой связью с цивилизацией - удачного символа поведения Америки в тот период, зачастую варварского, нецивилизованного. Итак, депрессивные пятидесятые сменились маниакальными шестидесятыми - десятилетием, породившим угрозу ядерного Холокоста, самую долгую из американских войн, которая явилась отражением маниакального личностного содержания, и, наконец, обширнейшую экономическую экспансию, невиданную еще в мировой истории. Такое чередование депрессивных и маниакальных периодов национальной групповой фантазии - явление, хорошо известное политологам59 (до сих пор, однако, избегавшим давать ему рациональное объяснение) - нация испытала на себе сразу же после избрания Кеннеди. Решения действовать «висели в воздухе» уже в самом начале президентского срока Кеннеди, они нашли отражение в мегаломании мессианского образа, который проецировался на нового президента.

Фантазийная символика в прессе и на пресс-конференциях Кеннеди обнаруживала гораздо более стремительное движение к стадии краха, чем обычно, - возможно, этому способствовал провал операции по вторжению на Кубу (в то же время Кеннеди не смог бросить туда американские войска, потому что групповая фантазия в начале его срока находилась еще на слишком стабильной фазе, не было еще необходимого группового гнева, который мог бы высвободиться). Возможно, первоначальные великие ожидания по поводу Кеннеди были на самом деле защитой от жестокого отчаяния, и в таком случае следовало ожидать быстрого разочарования и потери доверия в течение всего одного года. Как бы то ни было, в концу августа первого года руководства Кеннеди, когда русские возвели Берлинскую стену, фантазийный язык прессы уже достиг стадии параноидного коллапса, и Кеннеди отреагировал тем, что отправил на действительную военную службу резервистов и направил на Фридрихштрассе американские танки. Пресса снова объявляла, что «мы стоим на грани войны». Карикатуры на обложках некоторых еженедельников намекали, что ООН распадается, сообщалось, что школьники видят по ночам кошмары атомного уничтожения, начались Великие дебаты по поводу бомбоубежищ, а «Ю-Эс ньюс» начал регулярно печатать статьи на тему: «Война - ее вероятность сегодня».60

Чувства Америки, связанные с состоянием параноидного коллапса, на этот раз проецировались на Россию, о которой вдруг начали говорить, что ее «тянет во все стороны», что «в Кремле крупные неприятности», что она «в состоянии напряжения и неопределенности и как будто отягощена каким-то бременем».61 В этот период, в первые месяцы 1962 г., пресса высказывалась о Кубе очень мягко. Русские войска и техника уже были на острове, но этот общепризнанный факт, казалось, никого не заботил, а статья под названием «Взгляд Фиделя Кастро на Кубу изнутри» показывала лишь фотографии счастливых кубинцев и русских в плавательных бассейнах.62 Кеннеди сам сказал тогда Бену Брэдли, что русские войска и техника на Кубе представляют для нас небольшой интерес, ибо мало чем отличаются по значению от присутствия наших собственных войск в Турции:

«Президент сказал, что присутствие семнадцатитысячных советских войск на Кубе, в 90 милях от США, рассматривают как отдельный факт, но ситуация меняется, если знаешь, что в Турции размещены двадцатисемитысячные войска США, причем у самой границы Советского Союза. Он предупредил меня, что эту информацию разглашать не следует... для него было бы политическим самоубийством приравнивать эти две силы. «Политически неблагоразумно истолковывать проблемы Хрущева только в таком ключе», - сказал он спокойно».63 Однако внутренние групповые фантазийные чувства краха, гнева и параноидного страха, которые испытывались в этот момент, не могли долго оставаться беспредметными. Рейтинг Кеннеди снижался быстро, а каждый новый номер «Ю-Эс ньюс» объявлял о «крахе» какой-либо из враждебных наций - Китая, России, Восточной Германии, всегда обязательно с типичным параноидным ощущением сверхъестественной жути: «Тайна Хрущева: что кроется за спокойным тоном Кремля?», «Растущая тайна хрущевского спокойствия - готовит ли он скрытую западню?» 64

Такого рода параноидные подозрения не могли больше подавляться. На Кубе или в России не произошло ничего существенно нового, но фантазийный анализ пресс-конференции Кеннеди в июле 1962 г. выявляет скрытый язык, совершенно отчетливо сообщающий о наступлении коллапса (хотя единственным событием, которое могли представить как «бедственное», было голосование по medicare):

23.07.62 г.: опасность... опасность... ныряет... бедственный... сточная труба... сточная труба... ослабший... хаос... хаотичный... опасный... взрыв.65

Чувства хаоса и гнева не могли больше сдерживаться, и Кеннеди неожиданно «обнаружил», что на Кубе тысячи русских, и те же самые 90 миль расстояния внезапно стали казаться провокацией. В начале сентября Кеннеди предупредил Хрущева, чтобы тот не присылал на Кубу «наступательное вооружение», и дополнительно призвал на действительную службу 150000 резервистов, хотя знал, что на Кубе имеется лишь «оборонительное вооружение» в виде обычных установок «земля-воздух» (SAM) с радиусом действия 25 миль. Средства массовой информации получили, наконец, «психотический инсайт», благодаря которому теперь знали, за счет какой страны будет найдено иллюзорное решение; до сих пор Куба практически отсутствовала на их страницах, теперь же обложки запестрели такими статьями, как:

«Война на Кубе? Война на Кубе, между США и Россией, все ближе - Советский Союз имеет военную базу с передовым оснащением у самого берега Флориды». 66

На самом деле в это время на Кубе не было никаких наступательных русских ракет (как показывает тщательное воссоздание засекреченного ранее материала, в сентябре у США не было ни доказательств, ни даже оснований подозревать наличие на Кубе русских наступательных ракет), и самое большее, что могла предположить пресса, - это присутствие поблизости русских ракетоносных подводных лодок. Разведка самолетами U-2 давала отрицательные результаты, как и другие наблюдения ЦРУ, однако жребий был брошен, и страна двигалась к групповому трансу. 17 сентября собралась секретная объединенная комиссия по международным отношениям и вооруженным силам, чтобы обсудить резолюцию, дающую президенту полномочия силой предотвращать создание Россией военной базы на Кубе. Полный фантазийный анализ этого долгого заседания выявляет истинное настроение нации до обнаружения русских наступательных ракет:

17.09.62: нападение... нападение... слабеть... нападение... вторжение... вторжение... умереть... стерпеть... страх... возведение ... блокада... блокада... война... вторгнуться... крах... потерпел крах... крах... падать... возведение... сила... блокада... блокада... блокада... война... война... война... блокада... война... колючки... огонь... гореть… сердце... нападение... война... бои... бой… Холокост… сердитый... сердце... покрывать... опасность... угроза... опасность... нос к носу... горячий... горячий... война... война... блокада... блокада... война... блокада… война... блокада... блокада… война... воина... война... война... страх... страх... война... блокада... блокада… блокада-война... блокада... война... блокада... война… война-война... война... война... война… война… блокада… блокада... война... война... война... блокада… удушить... запутанный... война... война... война… сражение... обстрел... погиб… погиб… война… цыпленок и яйцо.67 Напечатанный в «Ю-Эс ныос» обзор мнения американского народа тоже был исполнен сильных выражений, в единственный вопрос, который, судя по всему, остался без ответа, - это следует ли Америке объявить блокаду Кубы или вторгнуться на остров без предупреждения: «Вторгнуться и вышвырнуть русских вон... Нам надо что-то предпринять… Наступило время пресечь разгул этого изменника и его красной банды. Надо устроить полнейшую блокаду Кубы… используя весь арсенал имеющихся в нашем распоряжении средств, вычистить это процветающее гадючье гнездо... Куба уподобилась раку. Если русских придется убивать, то они сами на это напросились» 68

Лишь 14 октября, спустя целый месяц, после частичной блокады, осуществленной под давлением прессы и большинства конгресса, требовавших полной военной блокады и/или вторжения, пилотом самолета U-2 была обнаружена гипотетическая русская база наступательных ракет. 69 Наконец-то Америка получила «объективное основание» для своей групповой иллюзии. Не то чтобы вновь обнаруженные русские ракеты грозили изменить баланс сил - каждый, от Кеннеди до любого военного, был согласен, что вызов чисто психологический. Как недавно выразился Юджин Ростоу, бывший вице-секретарь государства: «Почему нас так взволновал Кубинский ракетный кризис? Ведь ракеты были и на советских подводных лодках. Кроме того, США можно было обстрелять ракетами и из самого Советского Союза, а также с бомбардировщиков. Но кубинский эпизод заслуживает изучения тем, что тогда мы были готовы туда отправиться. В стране царил гнев и ощущение угрозы, и это было крайне опасно».70

«Психотический инсайт», будто кубинские ракеты представляют для Америки невыносимую угрозу, которую следует немедленно устранить военными действиями, а не дипломатическими мерами, подразумевает наличие по крайней мере двух основных иллюзорных элементов - рациональных обоснований, каждое из которых требует от Кеннеди явной лжи по отношению к американской публике. Во-первых, он заявил, что Америка вынуждена прибегнуть к военным действиям, поскольку переговоры займут время, а ракеты в это время могут прийти в боеготовность - это и само по себе опасно для Америки, и ослабит позицию Кеннеди на переговорах. Такое рациональное обоснование оказывается лживым в свете рассекреченного недавно сообщения ЦРУ, из которого становится ясно: не позднее чем 22 октября Кеннеди знал, что ракеты уже находятся в состоянии боеготовности, и он просто солгал американской публике, утверждая обратное.71 Так что не было причин для спешки, для волнительных военных столкновений в открытом море с советскими судами - не было, если не считать, конечно, потребностей групповой иллюзии.

Второе рациональное обоснование, необходимое для поддержания иллюзии, заключалось в отсутствии приемлемого варианта взаимного соглашения при той игре в кошки-мышки, в которую играли две страны и которая неизбежно должна была закончиться обменом ядерными ударами. На самом же деле Хрущевым был предложен прекрасный вариант соглашения: Россия уберет свои ракеты с Кубы при условии, что Америка уберет свои ракеты из Турции, от советских границ, К тому времени правительство уже признало американские ракеты в Турции совершенно бесполезными, а Кеннеди несколькими месяцами раньше даже намекал на возможность их одностороннего устранения, поэтому с точки зрения американских интересов такое соглашение было бы очень даже разумным, Эдлай Стивенсон предлагал такое решение ExComm-группе еще до предложения Хрущева, 20 октября, но многие сочли его «трусом», и это обвинение преследовало его до конца работы в ООН. 72 Раз уж целью было военное унижение иллюзорного врага, то любое мирное решение посчитали бы «трусостью». Реальная значимость ракет в Турции была столь невелика для членов ЕхComm-группы, что в ходе обсуждения многие из них высказались в поддержку, как сказал один историк, «безумной схемы... сначала разоружить ракеты в Турции и известить об этом Советский Союз, затем бомбардировать точки размещения советских ракет и вторгнуться на Кубу».73 Такой сценарий, по которому сначала решается проблема, а потом происходит насильственное вторжение, несомненно, разоблачает иллюзорную мотивацию всей затеянной истории!

Столь сильно было влияние группового транса, что, когда Кеннеди сказал американцам о невозможности принять предложение России обменяться ракетами, вся страна поверила в это без вопросов, предпочитая рисковать десятками миллионов жизней. Лишь 16 процентов населения страны было против военных действий при всем том, что трое из пяти считали, что «обстрелы» в таком случае неизбежны, а каждый пятый полагал, что это приведет к третьей мировой войне. При опросах общественного мнения ответы в основном звучали так: «Давно пора было» или «Нас слишком долго притесняли». Такое настроение нации сделало Кеннеди чрезвычайно щедрым на военные угрозы. Он не только готовился к вторжению и сосредоточил на юге Флориды четверть миллиона людей и 180 кораблей, но и 156 готовых к пуску ICBM, а также, по словам офицера военно-воздушных сил, обязанностью которого в тот момент было передавать американские послания, отправил в Россию сообщение об этом:

«В послании говорилось, что у США есть 1300 ядерных ракет, и названы они в честь советских городов, на которые наведены. [Генерал] Киган утверждает, что в момент, когда Никита Хрущев на своей черноморской даче получил это послание (через несколько часов после его отправления), у него был с визитом один офицер с Ближнего Востока. Этот офицер потом сказал, что Хрущев побледнел. На столе стояло четыре телефона, и он пытался звонить по всем сразу, вызывая Москву. В тот же день русские корабли повернули назад».74 Военное «унижение» Хрущева со стороны Кеннеди, долженствовавшее привести к смещению русского лидера и предпринятое Кеннеди для того, чтобы самому не подвергнуться унижению, длилось, тем не менее, слишком короткий промежуток времени, чтобы полностью удовлетворить потребность американского гнева в эмоциональном очищении. Хотя мне и не вполне ясно, в чем конкретно в данном случае состояло надлежащее очищение эмоций, пресса явно недоумевала по поводу быстроты случившегося и вопрошала, действительно ли Америка «победила». «Ю-Эс ньюс» задавал волнующие каждого вопросы: «Обойдется ли теперь без настоящей войны? Мир вдруг снова стал спокоен... Великие вопросы: почему он спокоен? что бы это значило?»75 Рейтинг популярности Кеннеди, резко подпрыгнувший во время кризиса, скоро снова упал до предыдущего уровня, и открытые нападки на него возобновились с полной силой. Сказывалось недостаточное эмоциональное очищение. Результаты опроса общественного мнения в масштабах нации преподносились под такими заголовками: «Большая головоломка: странное настроение Америки сегодня. Люди сбиты с толку и не знают, чему верить... причудливое настроение...»76 Это-то «странное настроение» и побуждает меня предположить, не могло ли убийство Кеннеди в конце года, связанное в уме Освальда с Кубой, быть в некотором смысле актом, выполненным по поручению нации, пусть даже мы никогда и не узнаем истинных мотивов Освальда.77 Вспомнив газеты, полные нападок на Кеннеди за то, что он чересчур мягко поступил с Кубой, как раз в то время, когда тот отправлялся в Даллас, вспомнив его утверждение после ракетного кризиса, что, если бы не военные перемещения, «не миновать было бы импичмента», так и хочется задать вопрос: насколько американский фантазийный гнев способствовал его смерти? И каким образом групповая фантазия осуществилась через помраченный рассудок больного убийцы?

После убийства Кеннеди очередной американской групповой иллюзией была, несомненно. Вьетнамская война. Когда в 1964 г. доверие к Джонсону начало неудержимо снижаться, страх по поводу «неминуемого краха» стал настойчиво проецироваться на «гибнущую империю Хрущева»,78 и появились точь-в-точь такие же карикатуры,79 что и приведенные на иллюстрации 1 карикатуры Хэрблока «коллапсного» содержания, изображавшие дверь в кабинет президента, которая ломается от давления снаружи. Немного спустя во Вьетнаме начали воевать первые американские войска. Более того, Никсон, которому война досталась от предшественника, тоже начал вскоре (в 1969 г.) получать от страны послания о коллапсе, придумал им же самим так названную «Теорию безумца»: «с виду иррационален... с пальцем на ядерной кнопке»,80 и оккупировал Камбоджу, тем самым погрузив Америку в еще одну групповую иллюзию. Однако, я не хотел бы здесь приводить документальные свидетельства того, как месяц за месяцем развивались эти два цикла групповой фантазии, приведшие к войнам во Вьетнаме и в Камбодже, ведь они повторяют все ту же схему военной групповой иллюзии, которую мы уже подробно разбирали, а предпочел бы проанализировать один-единственный за последние 25 лет пример, когда президент попытался выйти из ситуации краха своей популярности путем мирных переговоров. Хотя мы и видели выше, как Эйзенхауэр использовал мирную эвакуацию войск с принадлежавших Китаю островов, чтобы предстать перед нацией героем и восстановить доверие к себе, эта акция все же таила в себе опасность - ведь это был, в конце концов, военной маневр. Тот единственный случай за рассматриваемый здесь 25-летний период, когда президент успешно восстановил доверие к себе исключительно путем мирных усилий - это организованная Джимми Картером в Кэмп-Дэвиде встреча в верхах по Ближнему Востоку.

ДЖИММИ КАРТЕР: ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ В КЭМП-ДЭВИДЕ

В то время, когда пишутся эти строки (начало 1979 г.), уже не вернуть того настроения идеализации и мессианских надежд, которое царило во время избрания Джимми Картера. В нашей книге «Джимми Картер и американская фантазия»,81 в своей главе «Картер и утопическая групповая фантазия» Джон Гартман показал, что съезд демократов был пронизан утопической символикой слияния с идеальной матерью, а также групповыми фантазиями милленаристских и мессианских ожиданий рождения заново, которые лишь во вторую очередь следует приписать личной религиозной истории Картера. Широко распространились карикатуры, изображавшие Картера ребенком внутри арахисового орешка, готовым вот-вот родиться, или Христом, гуляющим по воде, или другие мессианские намеки - например, Джимми Картер в роли «спасителя», J.C. Исчезновение этой идеализации можно видеть на графике рейтинга популярности президента, который неуклонно падает вплоть до мирных переговоров по Ближнему Востоку. Месяц за месяцем рассматривая историю этого падения, а затем восстановления, мы увидим, что это нечто замечательное.

Как показывает график, до сентября 1977 г. не наблюдалось отчетливой поворотной точки, начиная с которой рейтинг популярности начал бы падать. Это отражено и в моем фантазийном анализе прессы и пресс-конференций президента, которые как раз в это время и начинали подавать первые признаки падения. Важнейшим символическим событием, возвестившим о наступлении этой стадии, было дело Берта Ланса, незначительный инцидент, который был использован ради целей групповой фантазии и приковал к себе внимание всей нации в сентябре. Относительно идеализированного сверх всяких пределов лидера главный вопрос стоит обычно так: «Бросит ли он нас?», поэтому и дело Ланса было воспринято как проблема оставления: «бросит ли» Джимми Картер «своего самого близкого друга» (уполномоченного представителя нации), и «лишится ли» Картер, в свою очередь, «своего ближайшего и самого надежного наперсника».82

Драма раздулась до невероятных размеров. Ланса расписывали как ребенка, которого хотят бросить, хотя это был «здоровенный мужчина, который заполнял собой все свидетельское кресло и смотрелся в нем, как медведь на детском стульчике».83 Вскоре в этой драме оставления начала использоваться символика рождения, выражавшая страх по поводу разлучения.

У меня есть привычка проводить фантазийный анализ вечерних теленовостей, припоминая образы, появившиеся на «Эн-Би-Си найтли ньюс». (Чтобы проделать фантазийный анализ телевидения, я всегда выключаю звук и пропускаю изображения только говорящих людей, вспоминая лишь те сцены, которые непосредственно отражают телесные образы, несущие фантазийное содержание.) 21 сентября, когда Картер еще обдумывал, «бросить ли» ему Ланса, вечерние новости начались с торжественного заявления Картера по поводу дела, а затем стали развивать групповое фантазийное содержание в «Третьем разделе», который по замыслу «более светлый», но, по моим наблюдениям, используется для передачи скрытых фантазийных посланий по поводу новостей, открывающих передачу. В тот особенный день показали самку гориллы, преждевременно родившую детеныша; камера задержалась на горилле, когда она подняла детеныша, и в это время шли ' рассуждения, должна ли она его вскармливать; наконец, самка опустила детеныша на землю. Удивляясь легкости, с которой мы все приняли идею потратить миллионы телевизионных долларов только на то, чтобы провести съемку кормящих горилл и показать это десяткам миллионов людей в качестве «развлечения», я подумал, что на следующий день Картер примет решение. Назавтра утренние газеты сообщали: Картер бросил Ланса, а в «Нью-Йорк таймс» Картера показали на первой странице плачущим (до сих пор снимки на первой странице изображали исключительно «сильного» Картера). Сгорая от нетерпения узнать, каким же на этот раз будет групповое фантазийное послание, я включил «Эн-Би-Си найтли ньюс» и снова посмотрел «Третий раздел». Конечно же, длинный отрывок был посвящен разлучению, на этот раз двух малышей - сиамских близнецов, соединенных в пояснице, этот образ совершенно отчетливо символизировал Картера и Ланса так же, как и взаимоотношения фантазийного лидера и группы. Камеры сосредоточили внимание на няньке, которая показала всем телезрителям, как малыши спокойны вместе и как они плачут после разлучения.

В этот момент в средствах массовой информации и начала появляться символика «коллапса». «Ньюсуик» и «Тайм» в одну и ту же неделю независимо друг от друга вышли с одинаковыми карикатурами на обложках, изображавшими превосходный символ коллапса: бьющееся яйцо, Берт Ланс в виде Шалтая-Болтая, падающего со стены. В «Нью-йоркском книжном обозрении» Картера изображали «близким к краху», статья носила заголовок «Картер проткнут пикой». По данным опроса общественного мнения, проведенного перед решением по делу Ланса, 67% населения считало, что Ланс должен уйти, а 21 % - что ему следует остаться,84 так что решение, несомненно, было популярным. Ланс был, само собой, и символом оставления, и козлом отпущения, на которого гнев переводился с фантазийного лидера. На карикатурах он предстает как объект священного жертвоприношения, как жертва, которую сталкивают с вершины, так же точно, как Никсона изображали сталкивающим со скалы своих помощников.

Хотя драма оставления и была вызвана запросами нации, ее окутывала печаль, которая и осталась после того, как все завершилось. Джозефа Крафта интересовало, почему дело Ланса раздули «вне всякой меры», но он не смог постичь, почему оно оставляло такой печальный осадок. Что важнее всего, доверие к Картеру, по данным опросов, начало стремительно снижаться. Приведем результаты фантазийного анализа статьи в «Ю-Эс ньюс» под названием «Картеровы горести» (с карикатурой Картера, тонущего в болоте):

7.11.77 г.: увязнуть... болото... борется... резкое падение... разъеденный... нанесен ущерб... в тисках... согнул... потоп... барахтанье... в темноте... вода. «Вашингтон пост» под заголовком «Трещины в сенате» сообщил, что «тщательно выстроенный фасад сената разбился на кусочки».85 Эванс и Новак назвали Картера «некомпетентным в политике» и заявили, что его «разбитый» имидж оставляет институт президентства в «опасно ослабленном состоянии».86 А обозреватель «Нью репаблик» заметил: «Со времен Трумэна я еще не видел, чтобы репортеры и обозреватели так покровительственно и снисходительно относились к президенту».87 Сам Картер начал использовать фразы типа: «Мировая экономика может развалиться» (когда не прошло его энергетическое законодательство), а 8 ноября зачитал специальное телевизионное обращение на тему энергетики, фантазийное содержание которого составляла типичная символика стадии коллапса:

8.11.77 г.: схватиться в борьбе... последняя стадия... давление... жертвоприношение... критический... критический... сточная труба... болезненный... толкает... давление... действовать.

В «Ю-Эс ньюс» было проективно объявлено, что «В России грядет кризис»,89 а в начале 1978 г. средства массовой информации непрестанно подстегивали Картера «пойти в решительное наступление» на безработицу, на инфляцию, на энергетическую проблему, на кого-нибудь, на что-нибудь.

На пресс-конференции Картера 8 марта 1978 г. символика коллапса была выражена еще более четко и передавала вопль всей страны, взывающей о действиях, которые только и помогут снять «чудовищное давление». Все это выявляет фантазийный анализ пресс-конференции:

Вопрос: ухудшение... крах?

Ответ: ухудшение... быстрое нарастание... быстрое нарастание... ухудшение.

О: мертвая точка.

В: мертвый?

В: напряжение?

О: вооруженный до зубов... напряжение... сцепленный.

В: действия... действия?

О: действовать... действовать немедленно... страшное давление... кризис.

В карикатурах и заголовках преобладали образы удушаемых страны и Картера - так, Картера на карикатурах душили гориллоподобные коммунисты или драконы всех сортов, подписанные «инфляция», или же он учреждал министерство энергетики с надписью «ЗАДУШЕНО ПРИ РОЖДЕНИИ».90 Во избавление от ощущения удушья страна непрестанно требовала от Картера, чтобы тот на кого-нибудь рассердился, - так один обозреватель в статье под заголовком «Если бы только бедный Картер мог рассердиться» призывал его «родиться заново, на этот раз в качестве жесткого, решительного президента».91

Потеря реальности и эмоциональный диссонанс, связанные с групповой фантазией, усугублялись по мере того, как неосознанные групповые чувства неразберихи, хаоса, гнева и осквернения все больше и больше приходили в противоречие с реальной обстановкой в стране, которая характеризовалась самыми высокими за всю историю показателями валового национального продукта и дохода на душу населения, наименьшим процентом людей за чертой бедности и отсутствием войн или внутренних неурядиц. Вот как резюмирует ощущения этого момента «Уолл стрит джорнэл»:

«Мы все разок-другой испытали это на себе. В доме все прекрасно, семья здорова, дети в школе успевают, дела на работе как нельзя лучше. И все же мы просыпаемся по ночам с тревожным чувством, что вот-вот случится что-то плохое. Психологи называют это «свободно плавающей тревогой».92

Летом, когда процент людей, одобряющих политику Картера, снизился, по данным опросов, с 67% до 39% - после Трумэна еще ни один президент не котировался так низко в аналогичный момент своего срока - необходимость для Картера совершить что-нибудь героическое достигла высшей точки. Но когда в сфере внешней политики подвернулся случай ввести в действие вооруженные силы США - вторжение катангцев в Заир - Картер воздержался от этого. Средства массовой информации призывали к немедленным действиям, выпуская карикатуры, на которых Картер бил Брежнева кулаками по лицу, и объявляли: «Мы на грани конфронтации с Советским Союзом, самой серьезной с начала семидесятых, когда был кризис за кризисом по поводу Берлина, и Советский Союз подло разместил в Кубе наступательные ракеты».93 Однако в языке, который употреблял Картер, все еще делался упор на «скованность», как, например, на пресс-конференции, состоявшейся в разгар заирских событий:

26.05.78 г.: насилие... убийство... смертоносная атака... бремя... скованность... скованность... скованность... скованность... скованность... ущерб... накалять... удар... сердце... связаны по рукам... связывает руки... скованность.94

Очень важен вопрос, почему Картер в это время воздержался от каких-либо военных действий. (В нашей книге «Джимми Картер и американская фантазия» я предсказывал, что групповая фантазия как раз в это время достигнет крайней стадии коллапса, а потому нужно ожидать, что Картер сдастся перед подсознательным давлением нации, подталкивающей к поиску повода для военной конфронтации.) Прежде всего следует заметить, что эти мелкие африканские раздоры, в которых к тому же многое было неясно, не были подходящим объектом, на который можно было бы проецировать национальный гнев. Картер попытался убедить всех, что к этим событиям сильно приложил руку настоящий враг. Куба, но самое большее, что сумел - заявить, что «Куба знала о планах Катанги по вторжению, но не сделала ничего, чтобы удержать его от пресечения границы» - то есть, обвинить ее просто в бездействии. Во-вторых, согласно И. Ф. Стоуну,95 Картер на самом деле попытался вовлечь США в вооруженный конфликт (и это представляется вполне возможным), однако столкнулся с поправкой Кларка-Танни, запрещающей прямое или косвенное вмешательство в дела Анголы без специального разрешения конгресса. Как сообщается, затем он попытался сговориться как с сенатором Кларком, так и с сенатором Берчем Бэйхом и добиться поддержки, достаточной, чтобы можно было говорить, что вопрос об интервенции с конгрессом выяснен. И Кларк, и Бэйх отказались пойти навстречу, что и могло быть причиной постоянного использования Картером фантазийных слов: «скованность... руки связаны... скованность» на цитированной выше пресс-конференции по поводу событий в Заире. Когда африканский инцидент миновал, оказавшись совершенно незначительным событием, каковым на самом деле и являлся, Картер 7 июня выступил с большой речью, предупреждая Советский Союз: если он не «прекратит тактику конфронтации», то рискует «усугубить» напряженность в отношениях с Америкой - выступление настолько изобиловало проекциями, что даже Советский Союз нашел его «странным». 96

Как бы то ни было, возможность совершить героический поступок ушла, и популярность Картера снова скатывалась вниз. Страна не простила Картеру упущенный момент, на него со всех сторон сыпались обвинения в крайней слабости. Вот как резюмировал настроение нации в конце июня один комментатор:

КАРТЕР, ПРЕЗИДЕНТ.ФЛЮГЕР. На стене в офисе одного из его советников висит графическая иллюстрация его слабости - диаграмма, на которой вычерчена кривая его популярности на фоне кривых популярности других президентов в аналогичный период своего срока. Шестнадцать месяцев в Белом доме - и он установил новый рекорд, опустившись ниже Гарри Трумэна и Джерри Форда.

Мало кто в Вашингтоне сомневается в слабости президента. Весь его аппарат принимает это как факт. На Капитолийском холме это учитывают как друзья, так и недруги. Уровень непопулярности президента измеряют службы общественного мнения; большая часть прессы хватается за эту тему и делает ее поводом для веселья; русские пользуются слабостью президента, или мы просто этого боимся.97

В мире не происходило ничего, что могло бы послужить предметом проекций, и единственным поприщем, где Картер мог бы исполнить свою мессианскую роль, оставались теперь мирные переговоры по Ближнему Востоку. Хотя инициатива в ходе этих переговоров принадлежала в основном Садату, американская пресса расценила их результат - достижение договоренности - как мессианский триумф Картера. На обложке «Ньюсуик» Картер показывал зубы в громадном оскале, его увенчивала надпись:

«РОДИЛСЯ СНОВА!»; похожий портрет Картера поместил и «Тайме», тут же была показана растущая кривая его популярности и красовался заголовок: «КАРТЕР ПРОРВАЛСЯ». «Нью репаблик» подытожил мессианские чувства по поводу Кэмп-Дэвида следующим образом: «Картер работал в Кэмп-Дэвиде днем и ночью, подбадривая, умасливая, убеждая. Хмельные от пунша репортеры начали понимать смысл происходящего: «Да, это правда. Красное море расступилось. Джимми Картер ведет их через него».98 В следующий месяц от пунша была пьяна вся страна. Опросы Института общественного мнения показывали скачок рейтинга Картера на 11 пунктов; Джордж Уилл в «Ньюсуик» сказал: «Переговоры подействовали на Вашингтон, как чистый кислород на потухающие уголья, [как] вспышка эйфории», и «Ньюсуик» озаглавил свой материал о переговорах так: «МОЖЕТ ЛИ ВОЛШЕБСТВО ПРОДОЛЖАТЬСЯ ДАЛЬШЕ?» 99

Разумеется, волшебство долго не продлилось - такова судьба всех магических решений эмоциональных проблем. Кривая популярности снова заскользила вниз. К своему удивлению, Картер обнаружил, что второй мирный триумф не дал ему ничего; фактически результаты переговоров в начале 1979 г. расценивались как отрицательные, а не положительные - статья об этом событии Джозефа Крафта носила название «Ближневосточный триумф Картера указывает на слабость США».100 В то время, когда пишутся эти строки (март 1979 г.), фантазийный язык, как и следовало ожидать, по своей символике вернулся к тем же самым коллапсу и гневу, которые предшествовали Кэмп-Дэвиду, популярность Картера упала до 36%, еще ниже того уровня, который был перед Кэмп-Дэввдом, передовые статьи предсказывают «сложение» Картером «полномочий», а на карикатурах (три из них приводятся на иллюстрации 11) беспомощный Картер не может ничего поделать с ревущим великаном, который, как бы он ни назывался, олицетворяет наш собственный огромный гнев.

Героическая роль миротворца явно лишь на короткое время приостановила развитие групповой фантазии. Сейчас, в начале 1979 г., я не могу предсказать, как будет вымещаться присутствующий в нас в данное время гнев, характер и сроки этого процесса. К тому времени, когда вы будете это читать, вам, наверное, уже станет известно, каким образом разрешился параноидный коллапс 1979 г. и кто стал козлом отпущения нашего национального гнева.

ВОСЕМНАДЦАТЬ ОСНОВНЫХ ЦИКЛОВ ИСТОРИЧЕСКОЙ ГРУППОВОЙ ФАНТАЗИИ В АМЕРИКЕ

История похожа на длительный курс психотерапии. Можно выбрать для рассмотрения короткий промежуток времени и месяц за месяцем прослеживать колебания групповой тревоги и гнева, в том числе все войны, конфронтации и моменты незначительного восстановления доверия к лидеру - так до сих пор поступал в этом очерке я. А можно взять большой отрезок истории, опустить все ненасильственные конфронтации и смещения лидеров и рассматривать лишь основные войны и революции, наиболее важные ритуалы очищения, насильственные групповые иллюзии, освобождающие нацию от гнева в достаточной степени, чтобы обеспечить хотя бы несколько мирных лет. В этом последнем разделе главы я дам краткий обзор восемнадцати основных циклов групповой фантазии в американской истории, начиная с ее истоков, с рассмотрением важнейших параноидных эпизодов, которые предшествовали каждой насильственной групповой иллюзии.

Направление, изучающее циклы насилия в истории наций, только-только начинает развиваться, но уже можно суверенностью установить многие закономерности. Новейшие исследования периодических всплесков национального насилия, выполненные Дентоном и Филипсом101 и основанные на оригинальных статистических данных по периоду 1480-1900 гг., перемежающихся с материалом Квинси Райта, пионера в изучении войн, поддерживают более ранние исследования в разных странах в том, что существует основной 25-летний цикл насилия. Таблица 1 охватывает период в 365 лет и показывает 17 основных американских войн, дающих в среднем 21-летний цикл, то есть, более короткий по сравнению со средним 25-летним мировым циклом. Мирные периоды в Америке имели минимальную длительность четыре года - в конце 18-го века, и максимальную 34 года - когда наша страна только начинала свою историю как колония. Однако в среднем войны происходили каждые 21 год, то есть, как только очередное новое поколение достигало боеспособного возраста, американскую молодежь швыряли в пасть Молоху в качестве жертвоприношения, удовлетворяющего национальную потребность в групповом очищении.

То, что войнам и революциям предшествуют основные параноидные эпизоды - идея, только-только начинающая доходить до сознания тех историков, мышление которых открыто влиянию психоанализа. Первый из таких историков, Ричард Хофстадтер, более десяти лет назад обрисовал в общих чертах то, что называл «параноидный стиль в американской политике», и описал, как параноидное «брожение, связанное с подозрительностью и неудовлетворенностью... накатывает волнами различной силы» на протяжении большей части американской истории.102 Хотя Хофетадтер дал лишь несколько примеров таких брожений и не связал их с войнами и революциями, его противоречивый анализ повторяющегося употребления в политической жизни типичной параноидной символики - все же хорошее начало для психоисторического исследования нашей темы.

Однако, самое интересное явление, происходящее в последнее время среди американских историков, - это медленное осознание'традиционными исследователями важности параноидных процессов в их собственном предмете исследования. Например, американские историки долгое время считали абсурдным утверждение, что лидеры Американской революции вынашивали теорию заговора против них. Для историков не составляло труда эмпирически опровергнуть тот факт, что колонии считали себя жертвами «постоянного, упорного и неослабного» заговора со стороны Британии - полагая лидеров революции разумными людьми, историки игнорировали их параноидные теории. Когда Бернард Бэйлин написал серию книг, в которых высказывал мысль, что историкам следует принимать теории заговора всерьез, что это были «реальные страхи, настоящие тревоги», что идеология колоний была по большей части «нездоровой, патологической, параноидальной», 103 он произвел а американской историографии собственную революцию. Такие историки, как Джек Грин, Ричард Бушмен и Гордон Вуд пытались подвести разумную основу под эти теории заговора, но тайна была окончательно раскрыта молодым историком Джеймсом Хатсоном, опубликовавшим недавно статью «Американская революция: триумф или иллюзия?»:

«Историки не могут позволить себе признать, что изучаемые ими идеи патологичны, ведь в таком случае они рискуют лишиться контроля над предметом своих исследований, который перейдет к психологам. [Кроме того] поскольку американская нация - продукт Американской революции, теория, дискредитирующая революцию, на первый взгляд опровергает американский опыт. Была ли революция вызвана пандемией преследования? Если это так, то Соединенные Штаты были зачаты не на свободе, как хотел Линкольн, а в безумии - идея, которая своей «кощунственностью» повергает в шок большую часть историков».104

Аналогичным образом, когда другой молодой историк, Джордж Форджи, недавно издал книгу «Отцеубийство в поделенном доме: психологическая интерпретация Линкольна и его века»,105 довольно точно изобразив Американскую гражданскую войну как перенесенный ритуал братоубийства, в котором «хорошие» братья убивают «плохих» братьев в качестве козлов отпущения, он решил, что открыл нечто уникальное, присущее только этому периоду и происходящее от особой потребности свергнуть «отцов-основателей», а не один из примеров групповой фантазийной динамики, которая свойственна вообще всей истории. Но даже имея такой недостаток, книга Форджи мастерски объясняет психодинамику, лежавшую в основе теории заговора как южан, так и северян, а также собственной теории заговора самого Линкольна, на которой строилось все его политическое мышление, - эта теория, по словам Форджи, «озадачивает ученых и даже приводит их в замешательство, настолько мало имеет общего с событиями, которые призвана объяснять».106

В настоящее Время некоторые историки принимают идею, что параноидные чувства могут фигурировать в истории, но они все же далеки от понимания, что беем войнам и революциям предшествуют параноидные периоды, и что сами войны и революции представляют собой восстановительную попытку справиться с эмоциями, порожденными в параноидный период. В настоящей статье я не стану приводить погодовые свидетельства развития каждого из основных циклов американской групповой фантазии, перечисленных в таблице 1, - эту задачу оставлю для своей следующей книги «Психоистория Запада». Здесь я могу показать лишь некоторые варианты эпизодов параноидного коллапса, породивших семнадцать основных американских войн и революций.

Наиболее ранние периоды параноидного коллапса, имевшие отношение к американским колонистам, разумеется, были сосредоточены на политический и религиозной обстановке в Англии. Начались они с широкого распространения страхов по поводу папистского заговора в армий и среди королевского двора, которые подогревали лондонскую чернь в 1640 г., а в 1642 г. привели к вспышке насилия - английской гражданской войне. Как уже было упомянуто, апокалиптические милленаристские доктрины в то время получили широкое распространение как в Англии, так и среди колонистов, а некоторое время спустя таким группам, как Люди пятой монархии, было поручено выражать параноидный страх перед неминуемыми бедствиями и переворотами, которые, как ожидалось, должны были сопровождать «содрогание Земли и Неба» вслед за казнью короля Карла.107 Здесь даже не обязательно пользоваться фантазийным анализом - на любого, кто прочтет памфлеты, речи и проповеди, сочиненные и произнесенные перед гражданской войной, не может не произвести впечатления навязчивость символики параноидного коллапса, а ведь американские колонисты шаг за шагом разделяли групповые фантазии своих английских собратьев. Центром оставалась Британия - это было правилом вплоть до приобретения Америкой независимости. Внутреннее возбуждение, вызванное Славной революцией 1688 г., колонисты выместили, напав на Канаду, что получило название Войны короля Уильяма; европейская война за испанское наследие на рубеже столетий в Америке воплотилась в виде Войны королевы Анны в южных колониях, и т. д.

Хотя в этот ранний период страхи, присущие параноидному коллапсу, были связаны с политической обстановкой в Англии, долгий мирный промежуток - с 1714-го по 1738 г., при королях Георге I и Георге II - вызвал в колониях накопление огромной эмоциональной напряженности. Дойдя до высшей точки, эта напряженность вылилась в настолько полный крах старых ценностей, что у историков этот период получил название Первого Великого пробуждения Америки. Начавшись с широко распространенных личных переживаний обращения в 1720-х, в колониях 30-х годов оно переросло в массовые собрания, на которых переживалось возрождение - благодаря им «крах старых ценностей» и «бунт против заветов отцов» привел к «глубокому ужасу перед приближающейся смертью и Страшным Судом» и к травматичнои потере самоограничении - явлениям, типичным для любых сильных переживаний обращения. Пожалуй, самое интересное, что замечаешь, анализируя таблицу 1, - то, что все три Великих пробуждения Америки происходили под конец долгого периода мира: Первое пробуждение - после 24 мирных лет (1714-1738 гг.) при королях Георгах, второе - после 30-летнего мирного периода (1815-1845 гг.), начавшегося при Мэдисоне и Монро, а третье - после 31 года мира (1866-1897 гг.), последовавших за гражданской войной. Все три пробуждения включали типичные для параноидного коллапса групповые фантазии, которые могли строиться на личном опыте обращения (первое), на перфекционистской безгрешности и национальных политических акциях (второе) или на социальном реформизме (третье). Предшествуют ли движениям Великого пробуждения наций долгие периоды мира или нет - интересный вопрос, который мы оставим для дальнейшего сравнительного психоисторического исследования, однако в случае с Америкой можно сказать, что так оно и было.

Проблема состоит, конечно, в том, чтобы определить, какова должна быть степень эмоционального переворота, чтобы можно было говорить о пробуждении, ведь в моей психогенной теории исторических групповых фантазий все периоды параноидного коллапса носят черты, свидетельствующие о существовании фантазий «пробуждения», в явной или скрытой форме. Так, когда историк изучает период перед войнами с французами и индейцами, он находит неоспоримые доказательства, что в это время происходило то, что мы называем «американским гражданским милленаризмом»,109 и упорно пытается отделить эти апокалиптические милленаристские групповые фантазии от таких же фантазий первого Великого пробуждения за десяток лет до того, считая, что групповые фантазии пробуждения к тому времени «миновали». Однако фантазии параноидного коллапса - это не болезни, которые то «вспыхивают», то «проходят»; это периодические разделяемые эмоциональные состояния. Когда американцам в 1750 г. стала мерещиться «галльская опасность» и появился страх, что, по словам Джона Меллена, «земли будут отданы диким зверям, жители - преданы мечу, праведники - огню мученичества, наши жены - изнасилованы, а наши сыновья и дочери - подвергнуты пыткам и смерти»,110 это было выражение спроецированной циклической параноидной фантазии, обычной для многих периодов американской истории, только изложенной в данном случае на милленаристском языке колониального периода. То же можно сказать и о наступившем вскоре после этого кризисе закона о гербовом сборе, о котором историки заключают: «В ответе правительства как на закон о гербовом сборе, так и на попытку учредить американскую епархию, следует отметить использование навязчивой идеологии гражданского милленаризма»111 1750-х годов - говоря так, они на самом деле отмечают сходство символики параноидного коллапса обоих периодов и апокалиптического с изрядной долей мании величия чувства богоизбранности для жизни в эпоху конца и для борьбы с Антихристом в космической войне между добром и злом. Изменился лишь объект иллюзий. Перед этим война с Францией рассматривалась как уничтожение Антихриста, теперь же, в революцию, велась апокалиптическая борьба с сатанинским заговором против свободной Америки.

Как было замечено ранее, традиционные историки постоянно обнаруживают, что их исследования ведут к психологическому объяснению этих воин и революций, но они резко останавливаются каждый раз, когда открывают такого рода факты. Например, Эсмонд Райт, ведущий историк Американской революции, завершает свой труд по этому периоду112 вопросом: «Что же вызвало Американскую революцию?», делая вывод, что она не была вызвана ни налогами, ни отсутствием представителей в парламенте - этого хотели немногие колонисты, ни задолженностью плантаторов, ни желанием колоний участвовать в принятии решений, ни британской политикой в отношении каких-либо разногласий. Он признает, что поставлен в тупик, и приходит к выводу, что революция обусловлена в первую очередь не «мотивами», а «слабостью исполнительной власти», не тиранией, а ее противоположностью - крахом авторитета. Однако констатация слабости и краха правительства - это лишь описание исторической обстановки, а не объяснение ее причин. Когда Джеймс Хатсон, наконец, вопрошает, не следует ли «распространение параноидных иллюзорных идей» во время революции назвать «коллективным безумием»,113 он оказывается единственным. кто подходит вплотную к моему понятию исторических групповых фантазий. Остальные эпизодьГ параноидного коллапса, перечисленные в таблице 1, по большей части хорошо знакомы любому, кто изучал американскую историю. Нет нужды заново разбирать параноидное содержание, например, заговора иллюминатов, дела X-Y-Z, законов о чужестранцах и о подстрекательстве, принятых перед началом необъявленной морской войны с Францией в 1799 г.; «военной лихорадки» перед войной 1812 года, которая порой, кажется, не имеет отношения к вопросу, следует ли напасть на Англию или Францию «ради национальной славы»,114 или аналогичной военной лихорадки перед Мексиканской войной 1846 года и перед «блестящей маленькой войной» (по выражению Джона Хэя) с Испанией в 1898 г. О риторике аболиционизма, проникнутой чувствами личной греховности и вины, ощущением краха национального единства, параноидными теориями заговора и потребностью, по словам самого Линкольна, в «искуплении национальной кровью»,115 в настоящее время написано достаточно, чтобы заподозрить, что Американская гражданская война была иллюзорным крестовым походом ради очищения. Точно так же можно предположить вслед за психоисториком Майклом Полом Роджином, что американские индейцы при их насильственном покорении играли роль козлов отпущения - особенно при Эндрю Джексоне, которого преследовали образы «младенцев, зарезанных, искромсанных, зверски убитых, разорванных на куски» индейцами,116 - и что они служили «отдушиной», по которой направлялось параноидное насилие в долгий мирный период между войной 1812-го года и Мексиканской войной.

Наконец, две мировые войны, в которых участвовала Америка, а особенно вторая мировая война, на первый взгляд, в наибольшей степени подвергают сомнению мою теорию внутренней групповой фантазии как источника войн и революций. Обе войны кажутся «хорошими» крестовыми походами Америки во имя спасения европейской свободы, и наше эмоциональное участие в этом образе столь велико, что в настоящей работе я не хотел бы даже вскользь затрагивать вопрос о групповой фантазии как причине вступления Америки в эти войны. (Как раз этой задачей и занимается в настоящее время мой коллега Дэвид Бэйсел в своих психоисторических исследованиях истоков второй мировой войны.) Цель данной главы - лишь показать, что теория применима к большинству американских войн, но ее применимость ко всем войнам остается non Liquet (вопрос неясен - лат.), пока не будут проведены дальнейшие исследования.

В таблице 1 есть еще одна часть, заслуживающая упоминания в рамках данного очерка об исторических групповых фантазиях. В первой колонке приводятся «Основные групповые фантазии» каждого периода американской истории. Термины, дающиеся под этим заголовком, объясняются далее, в таблице 2. Развернутое обсуждение этих обширных исторических категорий я хотел бы опять-таки перенести в свою будущую книгу «Психоистория Запада», однако считаю нужным обрисовать основные пути формирования групповых фантазий в каждый исторический период.

В античности детоубийственный стиль воспитания давал шизоидную личность, использовавшую примитивное расщепление и массивную проекцию на богов, привидения и магические предметы. Когда такие люди формировали группы, их фантазии строились на системе магии родства, которая постоянно защищала от инфантицидных воспоминаний посредством самых разных жертвенных ритуалов, когда воспоминания снова и снова проигрывались и уничтожались в ходе символического жертвоприношения и рождения заново. Результатом оставляющего стиля воспитания детей, с античности до позднего средневековья, был психокласс с типом личности, который я называю аутичным, - он примерно соответствует «пограничной» личности в терминологии современных психоаналитиков и отличается чувством одиночества, легкостью перехода в психотические состояния и выхода из них, сознанием незначительности своего влияния на действительность, эмоциональной вязкостью, беспомощностью при отсутствии авторитета, неспособностью контролировать свои импульсы, а кроме того, нарциссической манией величия и сверхидеализацией. Поскольку средневековая личность уже в меньшей степени использует примитивное расщепление и проекцию, она не является главным образом магической, а свои исторические групповые фантазии строит на феодально-иерархической, а не родовой структуре. Феодальные узы - или другие личные узы там, где феодальная система была формально менее развита, - позволяли закрепиться и тем самым избавится от чувства брошенности в детстве, а большинство ритуалов церкви и государства вращаются прежде всего вокруг фантазий слияния с группой членства - феодальной или монашеской. В эпоху Возрождения, при амбивалентном стиле воспитания, забота о ребенке была достаточно последовательной, чтобы избавить подрастающего ребенка от резкого разделения матери на идеализированную (Мария) и греховную (Ева) части. Благодаря этому люди впервые смогли почувствовать настоящую вину по отношению к матери как к целому (открытая Кляйн депрессивная позиции; протестантизм, положивший конец культу Девы Марии). Так появилась депрессивная личность, которая впервые в истории интернализовала конфликты в своей личной жизни, подавляя их, а не проецируя, и первыми людьми нового времени стали пуритане.

С этого момента меняется задача эволюции исторической личности - до этого она шла в направлении интернализации проецируемых частей самого себя, теперь ее задачей стало ослабление интрапсихических конфликтов. В этот период основные групповые фантазии организуются вокруг патерналистского абсолютизма, в котором абсолютистский король впервые в истории выступает в качестве идеализированного отца, который позволяет отделиться от амбивалентной матери, позволяет расти и со всеми детьми обращается одинаково, хотя и рискует при этом, что его свергнут революционными действиями. В восемнадцатом веке сверхконтролирующий навязывающий стиль воспитания, начало раннего приучения к туалету привели к распространению анально-компульсивной личности, которая сосредоточена не столько на идеализированном лидере (или династии), сколько на групповых границах (нации), так что групповые фантазии расистского национализма формируются именно в этот период. Национальные границы выступают заменой личных границ, а попытка стереть память о раннем анальном навязчивом контроле выражается в расистских фантазиях «чистоты группы». Наконец, социализирующий стиль детства, в настоящее время преобладающий на Западе, позволяет различным типам тревожной личности избавиться от беспокойства по поводу расовой чистоты и переносит групповые фантазии в экономическую сферу, так что социальная мысль организуется по большей части классовой борьбой (эротический материализм).

Даже из такого беглого наброска видно, как различные стили личности формируют разные исторические групповые фантазии. Например, любая группа может переносить оральные страхи в свои исторические групповые фантазии, но инфантицидному психоклассу огромное кусачее чудовище представится в виде магического призрака, оставляющему психоклассу - в виде черта или ведьмы, амбивалентному психоклассу - в виде Антихриста, для навязывающего психокласса оно воплотится в еврее или негре, а для социализирующего - в коммунисте или капиталисте. Большинство кусачих чудищ, которых мы видим сегодня на газетных карикатурах, снабжено надписью «ИНФЛЯЦИЯ», и это отражает главную фантазию эротического материализма, будто в настоящее время всех нас делает несчастными просто сильная нехватка товаров.

Этим коротким замечанием насчет стиля исторических групповых фантазий различных эпох я и завершаю эту главу, имеющую целью обрисовать теоретически последовательную и эмпирически доказуемую психогенную теорию истории. Хотелось бы надеяться, что с помощью разработанного мной понятийного аппарата я смогу теперь завершить свою «Психоисторию Запада», в которой для каждого периода истории Запада подробно разбираются все имеющиеся свидетельства относительно детства, исторической личности - включая сновидения и психосексуальное развитие - и относительно исторических институтов и групповых фантазий. Надеюсь, что смогу убедительно показать, как второе следует из первого. В любой период исторический тип личности представлен широким диапазоном, однако писать о динамике целого диапазона средневековой личности не сложнее, чем психоаналитику писать о динамике, общей для всего диапазона пограничной личности (я считаю эти два понятия тождественными). И хотя основные исторические групповые фантазии расшифровать нелегко, разгадка подсознательного смысла христианства, национализма или капитализма становится гораздо более легкой задачей, когда собрано много информации о детстве, сновидениях и сексуальной жизни людей, которые испытывают в данных групповых фантазиях потребность. Но и тогда самая волнующая задача психоистории будет еще впереди. Со временем мы сможем осознать исторические групповые фантазии, которые подсознательно разделяем, передать их друг другу и действовать вместе. Возможно, это будет первый шаг по уменьшению их иллюзорной власти над нами.
ПРИМЕЧАНИЯ

1. Lloyd deMause, «The Independence of Psychohistory», in deMause, editor. The New Psychohistory. New York: Psychohistory Press, 1975; deMause, «The Formation of the American Personality Through Psychospeciatioh», The Journal of Psychohistory 4 (1976); 1-30; deMause, «The Psychogenic Theory of History»,The Journal of Psychohistory 4 (1977): 253-267; deMause, «Jimmy Carter and American Fantasy», in deMause and Henry Ehel, eds. Jimmy Carter and American Fantasy. New York: Psychohistory Press, 1977, pp. 9-31.

2. Sigmund Freud, Standard Edition, Vol. XI. pp. 63-136.

3. Reuben Fine, «Search for Love» in Arthur Burton & Associates. Twelve Therapists. San Francisco: Jossey-Bass, 1972, p. 232.

4. Frederich Engels, The Origin of the Family, Private Property, and the State. London, 1884. Steven Marcus, The Other Victorians. New York, 1966. The Dark Angel: Aspects of Victorian Sexuality. New York, 1978.

5. New Heaven, New Earth: A Study of Millenarian Activities. New York:

Schocken Books, 1969. Weston La Barre, The Ghost Dance: The Origins of Religion. New York: Dell, 1972.

6. Rudolph Binion, Hitler Among the Germans. New York: Elsevier, 1976, P. 80.

7. pp. 80-81.

8. I.F. Stone, The Hidden History of the Korean War. New York, 1952, pp. 1-72. 06 Bert Cochran, Harry Truman and the Crisis Presidency. New York: Funk and Wagnalls, 1973, p. 316.

9. Glenn Davis b Childhood and History in America. New York: Psvchohistorv Press. 1976.

10. L. Kovar, «A Reconsideration of Paranoia». Psychiatry 29 (1966): 289-305.

11. W. W. Meissner, The Paranoid Process. New York: Jason Aronson, 1978, pp. 136-8.

12. William Saffady «Fears of Sexual License During the English Reformation», History of Childhood Quarterly: The Journal of Psychohislory 1 (1973): 89-97.

13. Robert Ashton, The English Civil War: Conservatism and Revolution 1603-1649. .London: Weidynfeld and Nicolson, 1971. p. 155: B. S. Carp, The Fifth Monarchy Men: A Study in Seventeenth Century English Millenarianism. Totowa, N.J,: Rowman and Littlefield, 1972.

14. George Lefebvre, The Great Fear of 1789. New York: Pantheon, 1973.

15. Rene Girard, Violence and the Sacred. Baltimore: John Hopkins Press, 1972.

16 S. Arieti, «Introductory Notes on the Psychoanalytic Therapy of Schizophrenics» in A. Burton, cd. Psychotherapy of the Psychoses. New York: Basic Books, 1961, pp. 68-89.

17. 0. A. Will, «Process. Psychotherapy and Schizophrenia» in A. Burton, ed. Psychotherapy of the Psychoses. New York: Basic Books, 1961, p. 18.

18. Uyod DeMause, «The Psychogenic Theory of History». The Journal of Psychohislory 4 (1977): 259.

19. Harry Stack Sullivan, Concepts of Modern Psychiatry. New York:

Norton, 1953.

20. Ole R. Holsti and Robert C. North. «The History of Human Conflict» in Etton B. McNeiE, ed. The Nature of Human Conflict. Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1965.

21. Saul Bellow, To Jerusalem and Back: A Personal Account. New York, 1977. p. 111.

22. Norman Cousins, «The Cuban Missile Crisis: An Anniversary», Saturday Review, October 15, 1977, p. 4.

23. Steven Ketman, Push Comes to Shove: The Escalation of Student Protest. Boston, 1970, p. 60; Richard Nixon, The Memoirs of Richard Nixon. New York: Grosset & Dunlap, p. 404.

24. The White House Transcripts: Submission of Recorded Presidential Conversations to the Committee on the Judiciary of the House of Representatives by President Nixon. New York: Bantam Books, 1974; U.S. Congress. «Hearings Before the Committee on the Judiciary. House of Representatives, 93rd Congress. Comparison of White House and Judiciary Committee Transcripts of Eight Recorded Presidential Conversations». Washington: U.S. Government Printing Office, 1974, ser. no. 34.

25. New York Times. September 19, 1962, p. 3.

26. Edward Mezvins. A Term to Remember. New York: Coward, McCann, Geoghegan, 1977, pp. 167-8.

27. Rene Girard, Violence and the Sacred, pp. 8ff.

28. Nixon, Memoirs, pp. 768-9.

29. James W. Hamilton, «Some Reflections on Richard Nixon in the Light of His Resignation and Farewell Speeches», Journal of Psychohislory 4 (1977): 491-511.

30. Alan B. Rothenberg, «Why Nixon Taped Himself: Infantile Fantasies Behind Watergate», Psychoanalytic Review 62 (1975): 201-223. Richard D. Mann et al., Interpersonal Styles and Group Development. New York: Wiley, 1967.

31. U.S. News and World Report, September 18, 1972,

32. U.S. News and World Report, September 18, 1972, pp. 13-15.

33. U.S. News and World Report. October 2, 1972. pp. 24-27.

34. Public Papers of the Presidents of the United Stales. Richard Nixon.

1972. Washington, D.C.: U. S. Government Printing Office, 1975. 35- Public Papers of the Presidents of the United States. Richard Nixon. 1973. Washington, D.C.: U. S. Government Printing Office, 1975.

36. Herbert Block, Herblock Special Report. New York: Norton, 1974.

37. Quoted in Rothenberg, «Why Nixon Taped Himself», Psychoanalytic Review 62 (1975): 202.

38. Nixon, Memoirs, p. 849.

39. Theodore J. Jacobs, paper given at the New York Psychoanalytic Society, «Secrets, alliances and family fictions: Some psychoanalytic observations». March 13, 1979. Herbert M. Atherton, Political Prints in the Age of Hogarth: A Study in Ideographic Representation of Politics- Oxford: Clarendon Press, 1974.

40. Irving D. Harris, «The Psychologies of Presidents», History of Childhood Quarterly: The Journal of Psvchohisiory 3 (1976): 337-350.

41. Public Papers of the Presidents of the United Stales. Dwight Eisenhower. 1953. Washington, D.C.: U. S, Government Printing Office, 1960. p. 41.

42. p. 618.

43. Там же.

44. Newsweek, June 7, 1954, p. 41.

45. Public Papers of the Presidents of the United Slates. Dwight

Eisenhower. 1954. Washington, D.C.: U. S. Government Printing Office, 1960, p. 1075.

46. Peter Lyon, Elsenhower: Portrait of the Hero. Boston: Little, Brown, 1974, p. 639.

47. Там же, p. 640.

48. Newsweek, January 31, 1955, p. 19; February 7, 1955, p. 26; February 14,1955.-p.19.

49. Newsweek, July 15, 1957.

50. Newsweek, October 14, 1957, p. 38.

51. William Manchester, The Glory and the Dream, Boston: Little, Brown, 1973, p. 789.

52. Newsweek, November 18, 1957, p. 37.

53. Newsweek, January 20, 1958. March 10, 1958. p. 27.

54. Public Papers of the Presidents of the United States. Dwight Elsenhower. 1958. Washington, D.C.: U. S- Government Printing Office. 1960, p. 329.

55. Newsweek, May 26, 1958, p. 23.

56. Newsweek, July 7, 1958, p. 9; July 21, 1958, oojioxkb.

57. Lyon, Eisenhower, p. 773.

58. Newsweek, July 28, 1958, pp. 15, 24.

59. Arthur Schlesinger, «Tides in American Politics», Yale Review 29 (1939): 217-30; Frank L. Klingberg, «The Historical Alteration of Moods in American Foreign Policy». World Politics 4 (1952): 239-273; David C. McClelland «Love and Power: The Psychological Signals of War», Psychology Today, January 1975, pp. 44-48.

60. Newsweek, October 2,1961, November 6, 1961, U.S. News and World Report, January 1. 1962, p. 25; January 8, 1962, p. 40.

61. U.S. News and World Report, January 29, 1962.

62. U.S. News and World Report, February 12, 1962, p. 43.

63. Benjamin C. Bradlee, «Conversations with Kennedy» Playboy, April, 1965, p. 176.

64. U.S. News and World Report, May 14, 1962, p. 52.

65. Public Papers of the Presidents of the United States. John F. Kennedy. 1962. Washington, D.C.: U. S. Government Printing Office, 1963.

66. U.S. News and World Report. September 17, 1962, p. 37.

67. U.S. Congress. Senate Committee on Foreign Relations and the Committee on Armed Services, 87th Congress, 2nd session. Situation in Cuba. Washington, D.C.: U.S. Government Printing Office, 1962.

68. U.S. News and World Report, September 24, 1962, pp. 47-8.

69. David Detzer, The Brink: Cuban Missile Crisis, 1962. New York: Thomas Y. Crowell, 1979, p. 97; Arthur M. Schlesinger, Jr., A Thousand Days: John F. Kennedy in the White House. Boston, 1965, pp. 799-801.

70. William Whitworth, Naive Questions about War and Peace. New York: W. W. Norton, 1970, p. 24.

71. Barton J. Bernstein. «The Week We Almost Went to War». Bulletin of the Atomic Scientists, February 1976, p. 17.

72. Detzer, The Brink, p. 157.

73. Barton J. Bernstein, «Kennedy Brinkmanships, Inquiry, April 2,1979, p. 21.

74. H. R. Haldeman, The Ends of Power. New York: New York Times Books, 1978. p. 93.

75. U.S. News and World Report, December 17, 1962, p. 54.

76. U.S. News and World Report, February 25. 1963, p. 31.

77. Daniel Schorr, «The Assassins». New York Review of Books, October 13,1977, pp. 14-21.

78. U.S. News and World Report, October 26, 1964.

79. U.S. News and World Report, December 7, 1964, p. 31.

80. William Shawcross, «Dr. Kissinger Goes to War», Harpers. April, 1979, p. 40.

81. Lloyd deMause and Henry Ebel, eds.. Jimmy Carter and American Fantasy. New York: Psychohistory Press, 1977.

82. U.S. News and World Report, September 19, 1977, p. 25.

83. The New York Times, September 16, 1977. p. A23.

84. Washington Post, September 25, 1977, p. C7.

85. Washington Post, October 9, 1977. p. A3.

86. Washington Post, October 10, 1977, p. A23.

87. The New Republic, December 17. 1977, p. 1.

88. New York Times, November 9, 1977, p. A20.

89. U.S. News and World Report, December 2. 1977, p. 23.

90. U.S. News and World Report, March 6, 1978, p. 29.

91. New York Post, April 21, 1978, p. 19.

92. Vermont Royster, Wall Street Journal. March 1, 1978.

93. U.S. News and World Report, June 12, 1978, p. 19; Carl Rowan, New York Post, June 5, 1978, p. 23.

94. New York Times, May 26, 1978, p. A 10.

95. I. F. Stone, «Carter, Africa and Salt»,.New York Review of Books. June 12, 1978, pp. 22-26.

96. New York Times, June 8, 1978, p. Al.

97. The Guardian. June 25, 1978, p. 17.

98. The New Republic, September 30, 1978, p. 3.

99. Newsweek, October 2, 1978, pp. 110,, 22-23.

100. New York Post. March 15, 1979, p. 23.

101. Frank H. Denton and Warren Phillips, «Some Patterns in the History of Violence». Conflict Resolution 12 (1968): 182-195.

102. Richard Hofstadter, The Paranoid Style in American Politics and Other Essays. New York: Alfred A. Knopf, 1965, p. 6.

103. James H. Hutson, «The American Revolution: The Triumph of a Delusion?» in Erich Angermann, ed.. New Wine in Old Skins. Stuttgart, 1976, pp. 177-194.

104. Там же, p. 177.

105. George B. Forgie, Patricide in the House Divided: A Psychological Interpretation of Lincoln and His Age. New York: W. W. Norton, 1979.

106. Там же p.259.

107. B. S. Capp, The Fifth Monarchy Men: A Study in Seventeenth-century English Millenarianism. Totbwa, N.J.; Rowman and Littlefield, 1972.

108. William G. McLoughlin, Revivals, Awakenings, and Reform: An Essay on Religion and Social Change in America, 1607-1977. Chicago: University of Chicago Press, 1968.

109. Nathan 0. Hatch, «The Origins of Civil Millennialism in America: New England Clergymen, War with France, and the Revolutions», William and Mary Quarterly, 3d ser., 31 (1974): 4070430.

110. John Melten, The Duty of ail to be ready for future Impending Events. Boston, 1756, pp. 19-20.

111. Hatch, tOrigins of Civil Mitlennialisnu, p. 428.

112. Esmond Wright, Fabric of Freedom 1763-1800. Rev. Ed. N.Y.: Hill and Wang, 1968, pp. 96-102.

113. Hutson, «The American Revolution: The Triumph of a Delusion?», p. 188.

114. Bradford Perkins, Prologue to War: England and the United Slates 1805-1812. Berkeley: University of California Press, 1968.

115. Peter F. Walker, Moral Choices: Memory, Desire and Imagination in Nineteenth-Century American Abolitionism. Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1978.

116. Michael Paul Rogin, Fathers and Children: Andrew Jackson and the Subjection of the American Indian. New York: Alfred A. Knopf. 1975, p. 147.


Обратно в раздел психология












 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.