Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Аллахвердян А. Г., Г. Ю. Мошкова, А. В. Юревич, М. Г. Ярошевский. Психология науки

ОГЛАВЛЕНИЕ

Вместо заключения

Вместо заключения авторы считают целесообразным извиниться, а если получится, и оправдаться перед читателем, попытавшись смягчить его возможное недоумение.
Одним из главных свойств нашей системы образования является ее категоричность: марксистская традиция построения более строгого знания, нежели позволяет реальность, провоцировала авторов учебников отвечать даже на те вопросы, ответы на которые ни им, ни науке в целом неизвестны. Поэтому у читателя мог возникнуть законный вопрос: где же целостная система психологического знания о науке, где психологическая теория ее развития, где четкие и ясные решения, которые он, возможно, ожидал найти в этой книге? Вместо всего этого авторы предложили ему сочетание весьма разношерстных сюжетов, едва ли способное считаться системой знания.
К сожалению, иначе и быть не могло. Психология науки - одна из самых юных научных дисциплин, еще не породившая того, чем могут похвастаться более зрелые науки: глобальных обобщений, формализованных теорий, законченных концепций. Когда целостная концепция не вызрела естественным образом, ее форсирование привело бы к созданию преждевременной и искусственной системы знания, что не входило в планы авторов. Кроме того, иногда описание отдельных сюжетов содержит не менее ценную и поучительную информацию, чем законченные концепции. И авторы надеются, что психологическое описание "живой", не уложенной в какие-либо строгие концептуальные схемы науки, ярких эпизодов из ее истории, характеров и поступков таких людей, как Ньютон, Мендель, Сеченов, позволят передать "дух" науки, представив ее в новом, непривычном для читателя свете.
И все-таки одного глобального обобщения трудно избежать. Методология науки - не какой-либо отдельной научной дисциплины, а науки в целом - пережила три парадигмальных периода. Первый характеризовался тем, что в научном знании считалось возможным выражать лишь то, что относится к изучаемым наукой объектам. Второй был ознаменован включением в это знание сведений о средствах познания, что произошло в результате появления теории относительности, осознания важной роли позиции наблюдателя и т. д. Особенностью третьего периода является легализация субъекта в качестве неэлимини-

291

руемой составной части познания и, соответственно, признание зависимости научного знания не только от позиции наблюдателя, но и от его индивидуальных особенностей (Степин, 1989). Вывод, к которому подводит эта книга, заключается в том, что, в соответствии с тенденцией нарастания роли субъекта познавательного процесса, в методологии науки грядет и уже утверждается новая парадигма. Ее суть состоит в признании важной роли не только познающего субъекта, но и осуществляемого им рефлексивного процесса в качестве составной части научного познания.
В процессе познания познающий субъект мыслит не только об изучаемых объектах, но и о себе самом, в частности о том, как он мыслит, соотносит свои мысли и действия с общепринятыми или локальными нормами, подвергает анализу поведение коллег, выстраивает более или менее эксплицированный образ науки в целом и т. д. Весь этот многообразный и многоуровневый рефлексивный пласт науки оказывает большое влияние на процесс научного познания, являясь его крайне существенной составной частью. Подобная рефлексия - такая же важная и неэлиминируемая слагаемая научного познания, как сам познающий субъект, легализованный третьей парадигмой в методологии науки, и средства познания, акцентированные второй парадигмой.
Новая парадигма приходит в науку как старый знакомый, имея древние корни в философских идеях Р. Декарта и других философов о том, что мышление субъекта о себе самом является составной частью его мышления о вещах, и часто его мышление о вещах начинается с мышления о себе самом. Эта мысль, долгое время отвергавшаяся или обходившаяся естествоиспытателями, стремившимися к "чистоте" и "бессубъектности" знания, сейчас переживает не только методологическую легализацию, но и институционализацию. Проявлением последней является формирование науки о самой науке - науковедения - и его составных частей, в частности психологии науки, которые служат основными формами организованной саморефлексии науки.
Легализация рефлексивного пласта науки нуждается в уточнении. Естественно, никто и никогда не запрещал ученым думать о себе самих, своих коллегах, науке в целом и т. д. Речь идет о признании всего этого не сопутствующими обстоятельствами, а необходимой составной частью научного познания, о невозможности познавать внешний мир без рефлексии о том, как этот мир познается, без опоры на то знание, которое создается самоанализом познающего субъекта.
Данное утверждение имеет далеко простирающиеся методологические следствия. Саморефлексия ученого (и научного сообщества) превращается в научный метод, который столь же не-

292

обходим, сколь и другие методы науки. Это означает, что ученых, и не только психологов, но и, скажем, физиков или химиков следует обучать саморефлексии, как их обучают специальным методам их наук, а также снабжать теми знаниями, которые отработало науковедение - организованная саморефлексия науки. В структуре подобного знания не последнее (если не первое) место должно занять и психологическое знание о науке - даже при всей своей аморфности и неполноте.
Можно выдвинуть предположение о том, что углубление саморефлексии научного сообщества - сообщение ученым нау-коведческих знаний о науке и, соответственно, разрушение традиционных мифов о ней смогут повысить продуктивность их труда. А психология науки может сыграть терапевтическую роль, сравнимую с ролью психоаналитика, возвращающего человека к полноценной жизни путем углубления его саморефлексии и разрушения неверных представлений о самом себе. Конечно, это только гипотеза, но гипотеза, заслуживающая того, чтобы быть проверенной, поскольку в случае ее подтверждения наука обретет новый и богатый ресурс.
Эта роль имеет не только собственно терапевтическую, но и
просветительскую сторону. Подобно тому, как 3. Фрейд не только открыл новые способы лечения и лечил больных, но и существенно расширил понимание психической жизни, показав, что она не ограничивается сознанием, психология науки расширяет понимание того, что представляет собой наука. Подобно психоаналитику, психология науки эксплицирует и расшифровывает "бессознательное" науки - реальные мотивы, ценности и потребности ученых, тщательно подавляемые "сознанием" науки, ее "цензурой", создаваемой мифами о ней и ее официальными нормами.
Иногда, конечно, легче жить мифами, чем реальностью, и высвечивание скрытой стороны науки Дж. Гилберт и М. Мал-кей не без основания сравнивают с вскрытием "ящика Пандоры" - со всеми вытекающими отсюда последствиями (Гилберт, Малкей, 1987). Но, во-первых, уже не единичные попытки такого вскрытия показывают, что в этом "ящике Пандоры" можно обнаружить и много хорошего, например те пристрастность и эмоциональность ученых, которые идут на пользу науке. Во-вторых, подобные "ящики" правомерно открывать из одного лишь любопытства, ибо любое знание лучше неведения. В-третьих, - и здесь снова уместна аналогия с психотерапией - чтобы излечить науку от ее болезней, эти болезни надо сначала диагностировать, что невозможно сделать, если видеть ее сквозь призму мифов о вечно здоровом организме.

293

Впрочем, сейчас науке, возможно, необходима терапия совсем другого рода - излечение не комплексов, порождаемых бессознательным, а комплекса наличия бессознательного. Наука до сих пор стыдится своей реальной жизни - амбициозности ученых, их стремления к славе, открытия истины в обход установленных правил и т. д., стремясь все это скрыть за ширмой официальных норм и мифов. Подобная стыдливость вряд ли оправдана, ибо, как было показано в этой книге, кажущаяся иррациональность "теневой" науки весьма рациональна, "бессознательное" науки служит могучим источником ее жизненной энергии, а общество наверняка простит Ньютону его скверный нрав или Эйнштейну плохое обращение с женой за совершенные ими открытия. Так что ни сама наука, ни ее авторитет в обществе не пострадают от легализации ее "бессознательного", как не пострадал моральный авторитет человечества от признания подверженности человека неосознанным инстинктам.
В сказанном о терапевтических и просветительских возможностях психологии науки заключен ответ на вопрос, который в наш прагматичный век просто неприлично не сформулировать: какие практические результаты она может дать? Само по себе распространение психологических знаний о науке, расширяющее ее рефлексивное поле, а следовательно, совершенствующее ее метод, может дать ощутимые практические результаты. Ну и, конечно, специальные методы стимуляции научного творчества, организации коллективного творческого процесса, такие как, широко известный брейнсторминг или менее известные синектика и др., могут тоже быть очень полезными. А стало быть, обучение им, равно как и преподавание психологии науки, целесообразно ввести во всех вузах, которые готовят будущих ученых.
Психология науки как благодарное дитя двух родителей - науки в целом и психологии - может быть полезна им обоим. В психологии ученых многие психологические реалии, такие, например, как мотивация достижения, проявляются с особой остротой, а психологические закономерности познания особенно рельефно проступают в познании научном. Поэтому психология науки способна не только опираться на базовое психологическое знание, но и возвратить долг материнской науке, обогатив ее знанием, добытым при изучении ученых.
Нетрудно вообразить и широкое развертывание в научных учреждениях той работы, которую психологи традиционно выполняют в других типах организаций. Ее основные направления: 1) отбор сотрудников, по своему психологическому складу наиболее отвечающих задачам организации, 2) оценка личностных качеств и профессиональных способностей ее персонала, 3) раз-

294

личные приемы оптимизации деятельности (психотренинг, ролевые игры, социодрама и др.), позволяющие достичь максимальной синергии - оптимального эффекта от коллективности, объединения индивидуальных усилий.
Объединения ученых от мала (лабораторий) до велика (дисциплинарных сообществ) - это, как правило, разновидности организаций, и к ним, в принципе, применимы те стандартные приемы отбора персонала, его оценки и организации коллективной деятельности, которые используются в других видах организаций. Однако они имеют и свою специфику, выражающую особенности научного труда и ученых как людей своеобразного психологического склада. Поэтому работа психолога в научных организациях должна быть основана на взаимодополнении традиционных и нетрадиционных, разработанных именно для них методов практической психологии. Так, например, в процессе отбора будущих ученых общий творческий потенциал (диагностируемый с помощью таких методов, как тесты Торранса, Медника и Баррона) не менее важен, чем какие-либо специальные профессиональные навыки. А достижение в научных группах максимальной синергии предполагает обеспечение их "полной" ролевой струкутуры, т. е. наличия представителей всех основных научно-исследовательских ролей - генератора идей, критика и эрудита и др. Дополнение традиционных методов прикладной психологии знанием о психологической специфике ученых и научного труда должно составить основу практической психологии науки, которая потенциально способна не только улучшать психологическое состояние ученых (что важно само по себе), но и ускорять совершение новых научных открытий.
Возможно, сейчас все это выглядит как благие мечты, но следует учесть, что, как свидетельствует история науки, многие научные открытия явно "задержались" из-за всевозможных психологических барьеров - плохого отношения к их авторам, неготовности общества, да и научного сообщества к принятию некоторых идей, эмоциональных проблем и психологических комплексов, свойственных самим ученым и нарастающих пропорционально усложнению науки. И психологу здесь есть над чем поработать. В частности, можно согласиться с Л. Кьюби в том, что организованная психологическая помощь ученым и психологическая подготовка к научной карьере способны не только избавить их от многих психологических проблем, но и повысить их творческий потенциал, а следовательно, ускорить развитие науки и всего человечества ( Kubie, 1960).
Быть может, кому-то покажется чрезмерным отождествлять развитие науки и развитие человечества. Подобный скептик мо-

295

жет к тому же злорадно напомнить, что, хотя в научных коллективах практических психологов ждет море работы, они предпочитают прилагать свои усилия в организациях совсем другого рода - в банках, торговых фирмах и т. д., где гонорары и перспективы совсем иные. И он будет во многом прав, но той сиюминутной правдой, которая подчас хуже лжи. Да, действительно, человечество, причем не только наша страна, но и относительно благополучный Запад, сейчас переживает заметное разочарование в науке и не слишком благоволит к ней. Щедро финансируются и быстро развиваются лишь те направления научных исследований, которые обещают дать быстрый практический эффект, - в основном различные компьютерные разработки, а фундаментальные науки влачат нелегкое существование.
Давно подмечено, что современное общество, пропитанное "здесь и теперь-психологией", в основном ценит науку не за фундаментальное знание и перспективы полетов в другие миры, а за то, что непосредственно влияет на его быт и создается прикладной наукой, которая медленнее утилизирует, "переваривает" фундаментальное знание, чем фундаментальная наука его производит. В результате порой возникает "затоваривание" фундаментального научного знания, что наблюдается и сейчас, вследствие чего "время научных открытий сменилось временем использования плодов этих открытий, когда науке дается временная (надо полагать) отставка" (Кефели, 1997, с. 23). Но научное знание - не тот товар, который может залежаться надолго. Не обязательно быть фанатиком науки, чтобы предположить, что прикладная наука вскоре "переварит" это знание и состояние пресыщенности вновь сменится острым голодом. И наука снова обретет свое первостепенное место в обществе, а стало быть, окажутся востребованными все средства ускорения ее развития, в том числе и психология науки.
Придирчивый читатель, возможно, будет неудовлетворен размытостью границ этой дисциплины, не найдя в книге ответа на вопрос, где начинается психология науки и где она заканчивается, гранича с другими науковедческими дисциплинами. В угоду такому читателю, конечно, можно было бы пойти по пути весьма распространенных в психологии искусственных и подчас анекдотических дефиниций, согласно которым, например, общая психология перерастает в социальную психологию там, где вместе собирается не менее трех человек, коллектив отличается от группы наличием общих целей и ценностей и т. п. Но авторы сочли, что анекдотов в психологической науке и так хватает, и не следует делать ее глупее, чем она есть. Пафос этой книги - показать, что наука насквозь психологична и, соответственно,

296

нельзя выделить какую-либо одну ее грань в качестве собственно психологической. Нельзя, вопреки стараниям позитивистов и других сторонников очищения науки от всего субъективного, сделать и обратное - вычленить в науке то, что не является психологическим, как нельзя, удалив у человека нервную систему, утверждать, что оставшееся является человеком.
Развивая эту метафору, совокупность психологических процессов, включенных в структуру научной деятельности, можно охарактеризовать как нервную систему науки, без которой та не только была бы мертва, но и не могла бы считаться наукой. И психологическое можно обнаружить всюду, где есть сама наука: не только в мыслях, эмоциях и поступках ученых, во взаимоотношениях между ними и т. д., но даже в том, что традиционно считалось очищенным от психологических наслоений - в научном знании и в его главном "носителе" - научных текстах. Поэтому сама наука и психологическое в ней разделимы лишь в абстракции. Социологи М. Линч и Д. Боген недавно констатировали, что "социальный контекст науки не является внешним "фактором", действующим в лабораториях, или окружающей науку сетью институций, а представляет собой матрицу продуцирования фактов и артефактов" (Lynch, Bogen, 1997, р. 483). Психологический контекст науки тоже можно охарактеризовать как "матрицу продуцирования фактов и артефактов", т. е. как важную деталь в механизме производства научного знания, как саму науку, а не набор сопутствующих ей внешних обстоятельств.
И все же общее "местоположение" психологических факторов научной деятельности следует указать, ибо при всей искусственности подобной "географии" она позволяет яснее очертить их роль. Они опосредуют влияние социокультурного контекста науки на систему научного знания, как бы встраиваясь между ними. Любые глобальные социальные события влияют на развитие научного знания, но это влияние всегда опосредовано изменениями в психологии познающего субъекта - его стиля мышления, установок, ценностных ориентации и др. То же самое происходит на уровне микросоциального контекста науки: социальные причины поведения ученых действуют посредством психологических мотивов. То есть психологическое в науке - это трансформатор социального в когнитивное, важнейшее и необходимое связующее звено между ними.
Этот "трансформатор" может направлять энергию науки и людей, которые ей служат, в самых разных, подчас противоположных направлениях. Во многом поэтому наука противоречива и антиномична. В ней есть все: и объективность, и субъективность, и поиск истины, и ее искажения, и бескорыстие ученых,

297

и их стремление к славе и приоритету, и многое другое. Именно эта антиномичность превращает науку в живой и развивающийся организм, "молекулы" которого - отдельные ученые, живя по своим собственным законам, движутся в общем направлении, делая общее и очень полезное дело.
Противоречивы не только наука в целом, но и ученые. Они могут одновременно думать и о благе человечества, и о личных интересах, заботиться об объективности и быть крайне субъективными, стремиться к славе и почестям и одновременно "растворяться" в изучаемых проблемах. Возможно, именно эта личностная противоречивость обусловливает особый склад мышления ученых: исследования показывают, что они более толерант-ны к противоречиям, чем представители других профессиональных групп. И эта толерантность, тенденция видеть мир во всем многообразии его антиномий служит одной из основ эффективности науки, способности ученых познавать мир, который действительно противоречив. В сочетании друг с другом противоречивость этого мира, самой науки и ученых образует не противоречие, а гармонию, а противоречия возникли бы, если бы, скажем, неантиномичная наука изучала антиномичный мир или лишенные внутренних противоречий ученые развивали бы антиномичную науку.
Одним из проявлений характерного для науки антиномично-го взгляда на мир является ее тенденция к образованию противоположных, полярных методологических ориентации, таких, как субъективизм-объективизм, холизм-элементаризм, эндогенизм- экзогенизм, статизм-динамизм, индуктивизм-дедуктивизм и др. (Watson, 1977, и др.). Эти ориентации, в отличие от парадигм, описанных Т. Куном, не только "соизмеримы" друг с другом, но и обнаруживают способность к сотрудничеству и взаимообогащению, а методология науки, равно как и сама наука, развиваются через конструктивное противо- и одновременно взаимодействие таких противоположностей.
Антиномичность науки, естественно, выражается в многообразии ее образов. Ее можно изобразить и как изучение объективного мира, и как самовыражение познающего субъекта, и как бескорыстный поиск истины, и как стремление ученых к славе и почестям. Этим образам трудно мирно сосуществовать, выражающие их концепции противоборствуют, стремясь опровергнуть друг друга. Однако в действительности каждая из них отчасти верна, адекватно отражая одну из сторон науки. И каждая из них в какой-то мере неверна, стремясь представить эту сторону как единственную. Наука многолика, и эта многоликость, внутренняя противоречивость не подрывает ее основ, а,

298

напротив, как пытались показать авторы этой книги, служит условием ее развития.
Однажды науку удачно сравнили с пищей, которую едят многие, но каждый находит в ней свой собственный вкус, и поэтому выработать согласие о том, каков ее "настоящий" вкус, практически невозможно. Инициаторы данного сравнения к тому же добавили, что "дегустаторы" науки не только не научились дегустировать, но и вообще не умеют нормально есть, в результате чего способны распознавать лишь наиболее грубые вкусовые ощущения, но не различать более тонкие вкусы (The nature of creativity, 1988).
Если это и преувеличение, то совсем небольшое. Наука действительно очень мало знает о себе самой, объединить разрозненные знания о ней и выявить общие закономерности ее развития еще только предстоит. Чтобы добиться этого, есть только один путь - продолжать изучение науки во всей ее противоречивости и многоликости. Если у читателя после прочтения этой книги возникнет интерес к такому изучению, авторы сочтут свою главную задачу выполненной. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел психология












 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.