Библиотека
Теология
Конфессии
Иностранные языки
Другие проекты
|
Ваш комментарий о книге
Омельченко О. Римское право
IV СУДОПРОИЗВОДСТВО ПО ИСКАМ ЧАСТНОГО ПРАВА
IV.1. Общие начала частной правозащиты и судебного порядка
(IV.1.1) Внесудебная защита частных прав.
В еще большей степени, нежели при посягательстве на публичный правопорядок, в случаях нарушений частных прав дело защиты от таких посягательств, в традиции римской юстиции, находилось в воле и в силах индивидуального гражданина и производилось только в порядке частного обвинения, т.е. возбуждаемого, формулируемого, поддерживаемого и доказываемого иска не иначе, как самим потерпевшим. Особое значение, которое римская юридическая традиция придавала индивидуальному праву требовать охраны своих прав и интересов в личной и имущественной сферах, выразилось в том, что с самого начала своего формирования римское право не разделяло материальное содержание правовой нормы от способа ее правовой защиты. Более того, право на ту или другую вещь, на реализацию того или другого действия изначально подразумевало, что законом формулированы совершенно конкретные юридические гарантии и требования по поводу защиты этой вещи или этих действий.
Должное правовое поведение индивида, как уже отмечалось, это было поведение в пределах своих прав. Выход за эти пределы создавал либо вполне безразличную для права ситуацию (когда не совершалось посягательства на интересы третьих лиц), либо ситуацию, сопряженную с посягательством на общественные или частные интересы. Общественный интерес гарантировался уголовно-правовой защитой, нарушение прав частных лиц требовало от них самостоятельных частных действий. Эти действия могли быть юридическими, или правовыми, и внеправовыми.
Защиту нарушенных прав допускалось осуществлять в порядке самоуправства. Но для того, чтобы самоуправство было санкционировано, т.е. признано правом допустимым, чтобы оно было сочтено дозволенной самозащитой, оно должно было отвечать некоторым дополнительным требованиям.
Прежде всего в порядке самозащиты можно было отражать только насильственное нарушение своих прав. Во-вторых, самозащита должна была направляться на защиту реальных, а не мнимых прав, признанных и охраняемых в юридическом порядке. В-третьих, самозащита должна была осуществляться только непосредственно потерпевшим субъектом (а не по его поручению, от его имени, наемником и т.д.). Презюмировалось, что для признания их самозащитой действия не могли быть превентивными, а только ответными, притом непосредственно в момент нарушения прав. В этих случаях ответное применение силы считалось дозволенным и их последствия — правовыми: Vim vi repellere licet.
Восстановление нарушенных не в порядке насилия прав запрещалось. Не допускалось и самоуправное восстановление своих прав post factum. Можно было и признавалось допустимым применять силу для обеспечения последующей возможности восстановить свои права в законном судебном порядке (например, допускалось насильственное задержание должника, пытающегося скрыться). Если заинтересованное лицо самовольно и самоуправно пыталось отстоять свои права (вернуть долг, заставить исполнить обязательство и т.п.), то в любом случае оно лишалось этим самым последующих возможностей предъявить судебные требования по поводу своих прав, в ряде случаев лишалось прав на спорную вещь, а также могло в свою очередь понести штрафные санкции от другой стороны.
Правовые, или юридические, действия по охране и восстановлению своих частных прав предполагали обращение к уполномоченной на рассмотрение таких споров инстанции, общественному или государственному суду (judicium). Заинтересованные лица выступали в особых ролях истца и ответчика, их действия в общей форме обозначались как право требовать (agere) и возражать (negare). Предполагались общие формы регламентации этих действий: так, истец должен был представить вполне конкретное требование не только со стороны права, но и в отношении фактических обстоятельств («Ищущий должен быть уверен в деле, ибо это в его власти — когда начинать спор... »), тогда как ответчику могло быть извинительно незнание фактических обстоятельств требования, и это незнание не служило поводом для проигрыша дела; бремя доказывания обоснованности требования лежало на истце — «отрицание не нужно доказывать».
Переход к судебным, или правовым, формам защиты своего частного права был связан как бы взаимным согласием истца и ответчика относительно порядка и последствий этого обращения. В случае третейского гражданского суда это согласие всегда составляет индивидуальный акт; в случае обыкновенного, государственного или общественного суда это согласие предписывается санкционированными традицией и правом процессуальными формами. И в той, и в другой ситуации само рассмотрение дела, его оценка, тем более признание решения и последующей санкции требовали хотя бы условного взаимного согласия о принципах судопроизводства. Таким образом исторически сформировались некоторые общие презумпции процессуального права — своего рода аксиомы, молчаливо признававшиеся за неоспоримые в ходе судебного разбирательства, без которых правовое решение спора было бы невозможно. В итоге эти презумпции составили и некоторые общие черты процессуальной культуры, основанной римской юридической традицией.
Судебное участие сторон и судоговорение исходило из требования подчинения авторитету судьи: «Добросовестность и честность судьи не подвергаются сомнению, но его знание права и фактов может оспариваться». Вынося решение, судья не обязан был давать им объяснения, тем более доказывать, почему он избрал тот или другой вариант исхода дела. В противном случае судья терял бы свое процессуальное положение и превращался в двойника-истца и двойника-ответчика в одном лице.
Судоговорение должно подчиняться требованию реальности и экономности, спор должен находиться в сфере права (а не вопросов, например, о материальных свойствах вещи, проблем науки, культуры, техники и т.п.). Признавалось, что доказательства и обоснования должны быть направлены на обстоятельства дела с точки зрения права: «В вещах явных ошибается тот, кто прибегает к авторитету закона, ибо очевидные истины не подлежат доказыванию». Не следовало доказывать, что ночь — темное время суток, что долг следует возвращать и т.п. В отношении двойственности правовых предписаний следовало руководствоваться общепринятыми правилами: «основания для исключений должны быть доказаны» — тогда как применение нормы закона в качестве правила не подлежало обоснованию.
Судебное рассмотрение и решение должно быть справедливым в отношении людей, т.е. граждан. Задача суда в том, чтобы не только установить обстоятельства дела, но и дать оценку им с точки зрения права, которое, в римской юриспруденции, было, в том числе наукой о добром и справедливом. «По делам, где намерения добрые, хотя бы вещи и потерпели, да будет постановление возможно более гибким». Все сомнения, неясности должны истолковываться возможно более благосклонно по отношению к тем, на кого предполагалось возлагать ответственность по делу.
Судебная роль судьи должна быть ограничена содержанием требования. Судья — не властитель, не наставник, не представитель римского народа, не религиозный авторитет. В его задачи не входит восстанавливать вообще справедливость, вообще выяснять облик истца или ответчика, ход их жизни и т.п. Решение должно приниматься только в соответствии с заявлениями сторон и представленными доказательствами, вынесенное решение не может своим содержанием предписанием и предписанием превосходить требование. В последнем обстоятельстве заключалась одна из важных особенностей римского процессуального порядка: суд по частным искам был своего рода арбитром с ограниченной содержанием требования задачей. По тем или другим причинам истец мог заявить требование не в полном объеме, как то следовало бы по обстоятельствам дела, но исследование всех обстоятельств не входило в задачу суда.
Презюмировались определенные качества судьи, которые были критериями для отношения ко всем его процессуальным действиям: судья должен всегда иметь в виду справедливость и ничего не постановлять по собственному усмотрению или желанию, но только по законам и по праву. Сомнения в этих качествах, которые бы ставили под сомнения процессуальные действия, должны быть доказаны и выражались только в праве отвода судьи, но не оспаривания одних его действий при согласии с другими.
Судебное решение, вынесенное в итоге судоговорения, предписывалось принимать за истину в отношении сути и обстоятельств дела. Это было важнейшей презумпцией, гарантирующей нормальный ход разбирательства: вряд ли могло быть серьезным отношение к процессуальной процедуре, к правому обоснованию, если изначально отношение сторон к постановлению было бы иным. Без такого признания разрушался бы ход правосудия, хотя это не исключало в дальнейшем оспаривания истинности решения с помощью дополнительных обоснований и доказательств в порядке пересмотра решения.
Требование по поводу защиты своего права в римской юстиции должно было носить определенную и завершенную (по своему содержанию) форму конкретного иска (actio). Особенность всей системы римского права состояла в том, что иск сочетал в себе и процессуальное средство, при помощи которого реализовывалась защита права частного лица, и материальное содержание права: одно было невозможно без другого. Восстановить свое право в отношении той или другой вещи, участия в том или другом правоотношении, согласно римской традиции, значило заявить точную претензию, вполне самостоятельную по содержанию, об ограждении от тех или иных действий со стороны ответчика, либо, напротив, о совершении в пользу истца конкретного действия. Иногда обобщенное право подразумевало для его реализации несколько самостоятельных исков, каждый из которых был направлен только на часть охраняемого или защищаемого правомочия (например, признание взаимных обязанностей покупателя и продавца подразумевало, что каждому правом устанавливалась целая серия конкретных исков по поводу ущемления в чем-то его прав, вытекающих из сделки: отдельно иск о недоброкачественности вещи, отдельно — иск об уменьшении покупной цены, отдельно — о непрепятствовании перехода вещи во владение, — и напротив, общего требования о выполнении обязательств по сделке в римском праве не было).
Формулирование искового требования составляло поэтому очень существенную часть римского судопроизводства в области частного права. Истец должен был выразить свое требование в строгом учете законных предписаний по конкретному поводу. Если же содержание требования не было прямо предусмотрено законом, то от судебной власти (претора в классическую эпоху) зависело, дать ли право на иск по предъявленному поводу или отказать в нем. Кроме этого, иск должен был заключать некоторые общие реквизиты, которые стали в свою очередь основанием для классификации исков по нескольким общим категориям.
По своей правовой направленности иски могли бьпъ личные (actio in personam) и вещные (actio in rem). Личный иск имел своим адресатом только вполне определенное лицо, своими предыдущими действиями уже вступившее в правоотношения с истцом — «который мы заявляем против того, кто ответственен или по договору, или вследствие правонарушения, т.е. личный иск бывает тогда, когда мы формируем исковое требование таким образом, что ответчик должен или передать, или сделать, или предоставить что-либо». Вещный иск — это было требование по поводу защиты прав в отношении какой-то вещи: «когда мы заявляем и утверждаем, что телесная вещь наша, или начинаем спор о том, что мы имеем какое-либо правомочие в отношении...». Направленность иска предопределяла, что будет обосновываться и, напротив, исключается из обоснования в ходе процесса.
По своему характеру иски могли быть определенными и неопределенными. Определенный иск был требованием по поводу какой-то вещи или какого-то права к однозначно ясному ответчику (например, к известному лицу, присвоившему вещь). Неопределенным было общее требование о восстановлении своих прав на вещь и адресовалось бы всякому, кто своими действиями оказался бы прикосновенным к посягательству.
По своему содержанию иски могли быть сложными и простыми. Простой иск предусматривал единичное требование: выполнить такое-то действие, вернуть вещь в распоряжение истца и т.д. Важнейшим примером сложного иска стала кондикция (condictio) — общее требование, обуславливавшее комплексное восстановление прав и понесенного при нарушении прав ущерба (например, возврат вещи и штраф за нее, выполнение обязательства и возмещение неосновательного обогащения, либо материального вреда истцу из-за просрочки и т.п.).
По обусловленности своего содержания правом иски подразделялись на иски строгого права (a. stricti) и иски доброй совести (а. bоnае fidae). Различие было историческим и формальным и касалось только классического римского права. Первые должны были быть заявлены в точном соответствии с предписаниями закона, и любое отступление от законной нормы приводило к отклонению иска. Вторые предъявлялись на основе конкретного предписания высшей судебной власти, главным образом при помощи аналогии, и не были связаны формальными обстоятельствами.
Всего можно выделить до 30 разных типов исковых требований, признававшихся римским правом, в зависимости от направленности, объема, способа исполнения заявленных требований и др.
Римское право не выработало вполне специальных условий, ограничивающих по времени право на заявки ление исковых требований. Погасительная, или исковая, давность (praescriptio) переплеталась в обосновании своих требований с приобретательной давностью, вытекавшей из специфических вещных прав (см. § VI.3). Особенностью общего судебно-процессуального подхода было то, что пропуск установленного законом времени считался как бы погашавшим собственно материальное право, а не в ограниченном виде право требовать восстановления своего права.
Исковые требования, основанные на обычном праве, считались погашенными «за незапамятными временами», т.е. когда живущие в данное время люди не могли точно вспомнить время возникновения коллизии; традиционно «незапамятность времен» наступала в третьем поколении. Исковые требования, основанные на законных предписаниях, считались погашенными по истечении 30 лет с момента возникновения основания для претензии — безразлично, касалось ли дело вещных или личных исков (в исключительных случаях законодательство императоров устанавливало давность в 40 лет). До этого, в классическом римском праве все иски считались как бы постоянными и не имевшими ограничений по времени (actiones perpetuae).
Течение исковой давности могло быть приостановлено вследствие уважительных причин. Однако точно не определялось, в каком порядке будет осуществляться: восстановлением ли срока post factum решением суда или предварительным запросом о вычете из предписанного законом времени заявленного срока.
Погасительная давность в отношении сложных исков могла быть также двоякой: полной, когда в целом погашалось все требование (р. totalis), частичной, когда считалось погашенным, например, право требовать штрафной санкции за неисполнение, но сохранялось право требовать исполнения (возврата вещи и т.д.).
На особом положении были иски, вытекавшие из наследственного права. По общему правилу, требование о восстановлении в правах наследства, особенно если не было дано силы завещательному законному распоряжению, не имело погасительной давности и сохраняло правовые основания на протяжении жизни всех наследственных поколений, которые имели право наследования или непосредственно, или по праву представления.
Исторически первой развитой формой судопроизводства по частным искам в римской юстиции стал легисакционный процесс. Свое происхождение его наименование вело от исков строгого права, т.е. основанных исключительно на предписаниях закона (и прежде всего древнейших Законов XII Таблиц) — legis actiones. Соблюдение требований легисакционного процесса предполагало, что претензии заявителя-истца строго подзаконны и формальны, что иск не заключает элементов аналогии и что речь будет идти только о предусмотренных законом последствиях, хотя бы они не представляли для истца преимущественного интереса. Этот элемент — узаконенности и правовой упрощенности — в более явном или скрытом виде присутствует в любом гражданском споре.
Легисакционный процесс предполагал соблюдение некоторых общих судопроизводственных черт. Во-первых, для судебного действия, безусловно, требовалось личное присутствие истца и ответчика, любое препятствие к таковому не только прекращало ход разбирательства, но вообще исключало продолжение разбора дела. Во-вторых, обеспечение присутствия необходимых для разбирательства лиц, в первую очередь ответчика, было делом истца, судебная инстанция играла чисто пассивную роль. Истцу разрешалось принудительно приглашать ответчика в суд, вплоть до насильственного обеспечения явки (запрещалось «тащить в суд» насильственно гражданина, участвующего в религиозной церемонии, магистрата, жениха из свадебной процессии и т.п.). В-третьих, участие ответчика в разбирательстве должно было обеспечиваться поручительством третьих лиц (vadimonium), которые словесно или под материальный залог гарантировали явку ответчика на все стадии слушания дела и исполнение решения суда.
В зависимости от способов действий заинтересованных лиц и содержания требований, а также возможных последствий исполнения судебного решения сложилось 5 конкретных видов легисакционного процесса.
1) Процесс-пари, или legis actio sacramento. Эта была наиболее общая усредненная форма процессуальных действий по любым узаконенным в своем содержании спорам. Стороны в строго формальных выражениях и торжественно высказывали свои претензии друг к другу и назначали залог, который должен был в частности свидетельствовать и серьезность судебного обращения. Формально суд решал вопрос о принадлежности залога, который символизировал предмет претензии: выигравший дело получал свой залог обратно.
В виде процесса-пари могли рассматриваться как личные (из обязательственного права), так и вещные иски. Во втором случае требовалось представление и самой вещи налицо либо символическим куском (например, при споре об участке земли — кусок дерна и т.п.). Истец, держа в руках особую палку — vindicta, — утверждал свое право на вещь, ответчик со своей стороны говорил то же. При споре об обязательстве символическую роль играл предмет представленного залога. Вопрос и возражение были строго формальными: «По какому праву?» — «По моему!». Затем следовали определение залога, передача вещи на сохранение до решения суда, соглашение о свидетелях и т.п. Этим оканчивалась первая, судебно-властная стадия процесса. Затем стороны избирали непосредственно судью из третьих лиц (все вышеописанное шло перед лицом магистрата, как правило, претора), который и разбирал спор, основываясь на свободной оценке его существа, неформальном судоговорении и т.д.
2) Процесс «наложением руки», или legis actio per manus injectionem. Эта форма применялась только по некоторым конкретно предписанным законами искам из обязательств. Проведение процесса и возбуждение дела в виде «наложения руки» было обусловлено предварительным оформлением обязательства в виде сделки-nexum, следствием чего было признание возможности наступления личной ответственности за долг (или, иначе, сделки самозаклада). Истец-кредитор должен был лично задержать ответчика, сопроводив действие произнесением предписанных правом слов: «Чтобы ты уплатил мне долг... или я накладываю руку». Далее, как предписывалось Законами XII Таблиц, должнику-ответчику давалась отсрочка в 30 дней, затем 60 дней своего рода «временно-обязанного состояния» под властью кредитора. Особенностью этого вида. процесса было то, что сам ответчик не мог оспаривать долг — это должен был сделать за него другой, третье лицо — vindex (отстранив руку истца, vindex как бы принимал ответственность на себя, причем при выяснении неосновательности его вмешательства он присуждался к выплате долга в двойном размере). Как правило, это был родственник или патрон ответчика, а сам вид процесса был тесным образом связан с круговой общинно-родовой соответственностью.
3) Процесс посредством жертвы, или legis actio per pignoris capionem. Этот вид легисакционного процесса первоначально был связан только с обязательствами по купле-продаже животных для жертвоприношений, а затем в общей форме перешел на все претензии по этому договору в древнейшем праве. В случае неплатежа за переданную вещь истец, произнося определенные торжественные слова, самоуправно забирал вещь обратно (либо иную вещь, принадлежавшую должнику в качестве залога); сделать это предписывалось только в праздничный день. Последующие претензии и судоговорение проходили порядком, сходным процессу-пари.
4) Процесс «назначением судьи», или legis actio per judieus postulationem. В этом виде легисакционного процесса центральное место занимал обмен истца и ответчика торжественными процессуальными формулами, имевшими только косвенное отношение к сути их спора и, как правило, представлявшего вынужденное обращение к суду для закрепления тех или иных правомочий, прямо не предусмотренных правом и законами (как бы фиктивно применяя законные процессуальные средства). Истец должен был произнести слова: «Я утверждаю, что ты мне по твоему торжественному обещанию должен... и я спрашиваю: дашь или оспариваешь». Ответчик либо признавал иск, либо произносил отрицательные слова — и далее шло назначение судьи. Обыкновенно в этой форме проходили споры о разделе наследства, о разделе общей собственности и т.п.
5) Процесс «под условием», или legis actio per condictionem. Этот вид процесса был связан только с неопределенными исками и, по-видимому, при обязательствах вследствие кражи. Требование истца заявлялось аналогично предыдущему виду легисакционного процесса, ответное возражение ответчика предполагало отсрочку, а далее процедуру, сходную с последствиями судоговорения после нексума.
Характерной особенностью всех видов легисакционного процесса было подразделение судебной процедуры на две стадии: так называемое «возведение к праву» (in jure) и «обращение к правосудию» (in judicio). Первая стадия была собственно провозглашением частной претензии перед законным магистратом в специально предназначенном месте. (Специальное место на римском форуме классической эпохи, то, где были выставлены Законы XII Таблиц, где стояло курульное кресло и т.д. и имело официальное наименование in jure, «под правом».) Вторая стадия была менее формальным собственно разбором дела по существу. В процедурах, разрешенных в ходе первой стадии, значителен был элемент самоуправства. Два вида легисакционного процесса — посредством наложения руки и посредством животного — были, на деле, чистым произволом, и единственное, что придавало им характер не разбоя или грабежа, — это произнесение торжественных слов и, по-видимому, предполагаемое присутствие при том свидетелей. Первая стадия, вернее ее рождение, традиционно была связана с судом понтификов, т.е. религиозным по смыслу, поэтому сохранение в процедуре торжественного начала было весьма существенным.
Для последующего развития процесса легисакционные виды и формы важны тем, что в них сложилось подразделение на вчинение иска, сопровождавшееся его формальным признанием со стороны управомоченной судебной власти, и на собственно судоговорение, которое пока никак не регламентировалось.
Возникновение новой судебной процедуры — формулярного процесса — связывается с историческим перерождением исходных видов легисакционного судопроизводства. Ввиду большей гибкости на первый план по общеупотребительности стали постепенно выходить виды, связанные со свободным назначением судьи. Легисакционное судоговорение становилось по преимуществу обрядовой стороной, а собственно установление судебной истины и разрешение споров осуществлялось в иных, не строго предписанных законами условиях. Законодательством II—I вв. до н.э. было, наконец, прямо установлено преимущество новых форм судебного разбирательства, основанных на активной роли преторской юстиции.
Смысл формулярного процесса (actiones per formulas) заключался в том, что юридический предмет спора формулировала не сторона, заявлявшая исковое требование, а претор. Истец и ответчик излагали дело перед магистратом в любых выражениях, принимая во внимание, прежде всего свой действительный интерес и обстоятельства реальные, а не то, что предполагалось по аналогичному случаю требованиями древнего права, как-то было ранее. Претор уяснял юридическую сущность спора (т.е. играл одновременно роль и юрисконсульта, и своего рода представителя высшего правового надзора) и излагал эту сущность в специальной записке, адресованной судье — formula. Предписания формулы не были прямо связаны с требованиями закона по поводу дела и только подразумевались в ней, а, по сути, она представляла воплощение собственного преторского правотворчества, на которое они были уполномочены объемом своей власти. Формулы были типическими, — например, «Если человек Стих по праву квиритов есть Авла Агерия, то приговори Нумерия Негидия, если нет, оправдай». (Примеры, формул, присутствовавшие в римской правовой литературе, использовали типовые имена, производные от agere и negare.) В отличие от древнего права и от формальных предписаний закона судопроизводство по формуле предусматривало альтернативность исхода дела по одному иску, т.е. было и более экономным, и более гибким. Формула поступала к судье, который вел судопроизводство по-прежнему в свободной манере, как и было на стадии injudicio.
Формулы не были совершенно произвольными, а отражали практику преторской юстиции. Единожды предоставив возможность защитить право по новым основаниям, в последующем претор не мог отказать в принятии аналогичного иска (т.е. это был своего рода обязательный прецедент). Но закрепление новых формул было очень сложным. И здесь римская юстиция далеко не отошла от прежнего формализма.
Составление формулы — юридического предписания для судьи — было целью первой стадии процесса при формулярном производстве дела по частным искам и основанием судоговорения во второй стадии.
Формула начиналась наименованием судьи, которому предстояло рассматривать дело в дальнейшем. То есть властные функции претора здесь проявлялись более значительно, поскольку этим установлением пресекалась возможность свободного выбора судьи в дальнейшем. Затем в ее содержании предполагались некоторые определенные по характеру части: 1) intentio — изложение исковой претензии в возможно более упрощенном виде, но с обязательным наименованием истца и ответчика, поручителей (если такие были); эта часть формулы должна была также заключать и формулирование собственно объекта спора и характера оспариваемого правомочия; 2) condemnatio — поручение судье, где ему предписывались варианты его процессуальных решений в общем виде; 3) demonstratio — краткое перечисление фактов и обстоятельств дела, если предметом спора были претензии по поводу действий, происшедших в разное время, порождавших разные по своей юридической сути правомочия, и т.п.; эта часть формулы была факультативной и предпосылалась intentio. Еще одной, также факультативной частью формулы была 4) adjudicatio — поручение, которая заключала либо первую, либо вторую часть и содержала предписание передать определенную вещь, а за нее уплатить; это было особенно важно, если спор касался и третьх заинтересованных лиц (например, при купле-продаже краденой вещи, при споре о наследстве и т.д.).
Безусловно, обязательной частью формулы была только intentio; иногда обращение к суду и было направлено только на установление юридического его существа, т.е. признания правомочия на основании факта.
По своему построению и внутреннему содержанию различные части формулы могли быть разных типов в зависимости от претензий истца и от направленности преторского предписания.
По содержанию intentia могли быть вещными и личными (в первом случае спор шел о вещных правах, во втором — об обязательственных отношениях), строгого права и доброй совести (первые в точности следовали ранее установленным требованиям по этому случаю и ссылались на соответствующие нормы, вторые содержали свободное истолкование, ссылаясь на интересы «оборота», справедливости, порядочности и т.п.), определенными и неопределенными (идет ли речь о конкретной вещи или сделке в известном объеме претензий, либо когда общая сумма претензий истца еще должна была быть выяснена в ходе разбирательства). По типам эти варианты следовали классификации исков и были неразрывны с регулированием форм этих процессуальных средств.
Различными могли быть и condemnatia. Определенное поручение заключалось в точном следовании судьи указанию претора о размере выплаты, которую следовало присудить, либо, напротив, в которой следовало отказать по обстоятельствам дела. Неопределенным поручение считалось тогда, когда, по общему указанию претора, судье еще предстояло установить точный размер предмета обязательственного спора либо оценить имущество, но сам факт наличия этой суммы в споре полагался установленным. Наконец, поручение могло быть примерным (cum taxania), когда претор устанавливал судье высший (или низший) предел взыскания, которое ему следовало наложить по разбору всех обстоятельств спора.
Формула могла содержать и специальные добавочные элементы. Самым важным из таких была исключающая оговорка (exceptio). Посредством признанной правомерным процессуальным средством (сформулированным по требованию уже не истца, а ответчика) эксцепции ответчик, признавая требование истца в принципе обоснованным, выражал несогласие с иском либо по мотивам его завышенности, либо по мотиву его несправедливости и т.п. В эксцепции ответчик, как правило, указывал на дополнительные условия, которыми сделка было обставлена при ее заключении, ссылался на заблуждение или обман, которые подвинули его на ее заключение (хотя в принципе оспорить сделку по формальным основаниям не мог), оговаривал наличие отсрочки при выплате по обязательству и т.п. Эксцепция была важной частью intentio или demonstratio, в силу принадлежности этим разделам формулы ее содержание не могло быть игнорируемо при судоговорении. Эксцепции были не произвольными, а должны были точно соответствовать тому, что закрепилось в практике. Ранее других установилось право ссылаться на недобросовестность исца при заключении сделки (exeptio doli), на запрет закона или претора и т.д. Возражение пусть и субъективно обоснованое, но не принятое правовой практикой, в формулу не включалось.
Другим добавочным элементом была praescriptio — предписание. Обычно она располагалось перед intentio и была как бы отрицательным условием, ограничивающим предмет спора при выяснении некоторых предварительных обстоятельств; если эти обстоятельства выяснялись в пользу ответчика, судоговорение прекращалось вообще, если в пользу истца — то действовали те части формулы, которыми исковому требованию придавалось строго ограниченное значение. Наконец, формула могла содержать оговорку о произвольном решении спора. Согласно этой оговорке, например, могло предлагаться, что если ответчик вернет вещь, служащую предметом спора, то этим будет оправдан, если же упрямствует, то оценка вещи может быть предоставлена истцу, не связанному в этом отношении ничем, и т.п.
Наличие строго определенных составных частей формулы как выражения существа дела, различные оговорки, допускавшиеся в формулу по строго подзаконным основаниям, обязательность ряда уточнений свидетельствует, что формальные начала были достаточно весомыми и в ходе формулярного процесса.
Как и легисакционный процесс, формулярное судопроизводство считалось сохраняющим нормальный порядок частного суда (ordo judiciorum privatorum). Coxpaнялось и типичное для предыдущего процесса деление на две стадии — in jure и in judicio.
Основным органом юстиции при формулярном процессе был претор, в провинциальных общинах-муниципиях — магистраты (по двое). Истец и ответчик являлись лично к претору или к магистратам. Вместо насильственного привода в обыкновение был введен штраф на неявившегося. Процесс на всех его стадиях истец и ответчик вели лично, но уже допускались и представители. По признании иска истец получал дополнительный признаваемый иск об исполнении постановленного решения. Если intentio была неопределенной, то назначался еще особый судья для выяснения количественной стороны претензии либо установления денежной суммы, лежащей в основе иска. Если этих особых условий не было, то следовала формулировка заявления в стадии in jure; могли быть предложены встречные вопросы ответчика и т.п. После присяги сторон эта стадия завершалась.
Составление формулы, в котором участвовали лично или через представителей истец и ответчик, становилось, таким образом, своего рода договором сторон относительно содержания претензии и содержания возможного взыскания; в принципе, формулярный процесс допускал тем самым и упрощение спора в интересах обеих сторон, возможность найти меру полюбовного соглашения в рамках судоговорения. Из этого общего значения формулы и смысла первой стадии вытекали некоторые всеобщие требования к судопроизводству по частным искам, характерные и для всего последующего судебного процесса. Во-первых, отрицалась возможность повторного иска по тому же делу с теми же или сходными требованиями — ne bis de eadem re sit actio. Во-вторых, составляя формулу, стороны как бы оформляли новое правоотношение между ними, которым до некоторой степени обязывались друг перед другом и за отступления от которого терпели и процессуальные ограничения, и иные неблагоприятные последствия. В-третьих, записанное при составлении формулы полагалось как неизменное на всем последующем ходе процесса или судоговорения, ни истец, ни ответчик не могли приводить иных доводов, иначе представлять фактические или юридические обстоятельства дела.
Вторая стадия процесса — in judicio — находилась в руках профессиональных судей (как правило, коллегии судей). Рассмотрение дела должно было произойти не позднее 18 месяцев после составления формулы. Стороны выступали перед судьей второй стадии процесса в абсолютно равноправном положении, пользовались равной свободой в освещении обстоятельств дела, равным правом отрицать и доказывать. Судья считался как бы творцом нового правоотношения между сторонами, следуя первоначальному предписанию формулы, закреплял ее предписания конкретным судебным постановлением, выступая в роли судьи-арбитра (judices arbitri): Jus facet unter pares. Исполнение судебного решения стало представлять специальную дополнительную стадию в общем ходе судопроизводства. Для добровольного исполнения судебного постановления сторонам давалось 30 дней. Принудительное исполнение судебного решения происходило в виде специально регламентированных процедур — executio. Исполнение могло быть направлено против личности должника (например, отпущение раба на свободу, выдача вора головой потерпевшему и т.п.) или против имущества его. В последнем случае executio принимала специальный характер, когда исполнение касалось какой-то определенной вещи (безразлично: была ли эта вещь предметом спора, залога или объектом взыскания); или универсальный характер, когда исполнение направлялось на все имущество должника в полном объеме. В этой последней ситуации универсальное исполнение могло принимать особый характер конкурса по отношению ко всем имуществам и имущественным правам должника. Детальная регламентация порядка проведения конкурсного исполнения относится уже к самым поздним временам рецепированного римского права.
Переход к формулярному процессу при рассмотрении исков частного права объективно вывел претора на первый план судопроизводства и связанного с ним правотворчества. Именно за ним было при этом порядке решающее слово в понимании, толковании, применении норм закона и права. В известном смысле только с формулярным процессом было связано развитие такого источника римского права, как jus honorarium, или jus praetorium. При легисакционном процессе, при строго подзаконном понимании существа исковых требований и возможных истребуемых взысканий претор, по сути, не мог изменить или остановить процесс, и от него только зависело санкционировать своею властью судоговорение. В этом отношении, первоначально роль претора была отчасти пассивной: он мог корректировать процедуру судоговорения только с помощью точных предписаний закона, и где закон молчал, там был бессилен и претор.
При формулярном процессе претор занял уже центральное место. Он мог вообще отказаться составить формулу по тем или иным общеправовым обстоятельствам, а тем самым сделать цивильное право практически ничтожным, мог, напротив, дать иск по основаниям, прямо не предусмотренным законом или правовой традицией, прибегая к соображениям справедливости, целесообразности, необходимости соблюдать интересы народа и государства и т.п. («Претор помогает людям, которые ошиблись или были обмануты».) Претор мог, наконец, прибегнуть к специфическим средствам чисто преторской защиты права, опираясь не столько на судебно-правовую, сколько на административную сторону своей публичной власти.
Эта новая роль претора имела свои как положительные, так и отрицательные стороны в отношении правовой обоснованности судебного процесса в целом.
Возможность делать цивильное право фактически ничтожным путем новоизложенной формулы вполне объективно могла приводить к злоупотреблениям субъективного свойства. Тому же вполне могло послужить избыточное понимание превалирования интересов справедливости момента над нормой права, пусть и древнего. Однако положительное значение преторской юстиции было неизмеримо большим.
Оценка обстоятельств дела с точки зрения справедливости была ранее всего отказом от строгого формализма старого права, оторванного от меняющихся обстоятельств жизни. Одним из путей преодоления такого формализма стала практика отказа или отложения иска по причинам чисто процессуального свойства denegatio. По отпадении препятствующих обстоятельств (достижения истцом требуемой возрастной или семейной самостоятельности, возбуждения дела надлежащим субъектом) иск мог быть повторен или возбужден заново, тогда как ранее легисакционный процесс изначально погашал и материальное требование по обстоятельствам чисто процессуальным. В основание судебного требования претор мог положить фактическое положение дел, а не их переосмысление с точки зрения права (formula in factum conceptae); будучи изложенным, в формуле, это фактическое положение дел становилось для судьи правовыми границами рассмотрения спора. Наконец, формула могла быть составлена с т.н. фиктивным элементом, который вводился в изложение существа дела и правовую оценку спора. Это было наиболее важное изобретение преторской юстиции, которое позволяло предельно распространительно толковать нормы права и закона, не отказываясь от них формально, а тем самым и придавать совершенно новым по содержанию правоотношению и спорам вполне законное значение.
Сложился также новый круг специфически преторских способов защиты прав по поводу частных жалоб, предварявших или сопровождавших предполагаемое исковое заявление.
Претор мог лично рассмотреть фактические обстоятельства спора, который послужил поводом к обращению. Если дело касалось нарушения вещных прав, он мог, опираясь на полномочия imperium, сделать специальное и конкретно адресованное распоряжение (interdictum) о запрещении тех или иных действий до рассмотрения дела в законном процессуальном порядке либо вообще запрещении действий без специального рассмотрения. Интердикты были нескольких разновидностей: а) с приказанием восстановить владение обратившегося за приказом лица в отношении той или иной вещи, вышедшей неправомерно из его обладания; б) с приказанием предъявить вещь, которая служила предметом спора, либо которой само существование должно было обусловить продолжение или отсутствие судебного разбирательства; в) с приказанием запретить насилие в отношении личности либо прав обратившегося за преторской защитой лица; г) специальный владельческий интердикт, которым закреплялось специальное вещное право — «право обладания» — в качестве временного заменителя полноценного права собственности в отношении вещей, переход которых требовал некоторых дополнительных формальностей или обстоятельств по цивильному праву.
Другими средствами преторской защиты было фиктивное оформление торжественных обещаний — stipulationes — от участвующих в деле сторон, которые как бы независимо от юридического содержания спора создавали основу для взаимных связывающих действий или обязательств, как правило, чисто личного характера. Из этого преторского действия сформировалась возможность в будущем для судебного рассмотрения исков и требований не материального свойства — о моральном вреде и т.п. Хотя в практике римской юриспруденции были случаи, когда в этом виде решались споры абсолютно неюридического содержания: например, два полководца спорили о том, кто сыграл главную роль в победе римских легионов в известном сражении. Специфически преторским средством внесудебного поддержания правового состояния был ввод во владение имуществом от имени власти магистрата, который как бы заменял соответствующие неопределенные иски (как правило, по поводу наследства, присужденного имущества и т.п.). В особо исключительных случаях, когда невозможно было дать защиту в рамках права (сделка была оформлена в соответствии со всеми требованиями закона и т.п.), но содержание требования было признано справедливым, претор прибегал к реституции (restitutio in integrum) — полному восстановлению того положения, которое было характерно для сторон по поводу интересовавшей их сделки до ее заключения (например, в отношении сделок, заключенных несовершеннолетними, сделок, заключенных под влиянием обмана, насилия и т.п.). Естественно, что реституции предшествовало предварительное выяснение фактических обстоятельств дела; таким образом, она была как бы заменителем второй стадии процесса, основываясь уже только на преторских полномочиях.
В своем правотворчестве претор стал широко использовать принципиально новые категории толкования права — презумпции и фикции. Наряду с собственно юридической нормой эти категории создавали новую юридическую культуру, реализовавшуюся в рамках формулярного процесса.
Презумпции представляли правовые предположения, характеризующие на основании предварительно выясненных фактов другие, не строго доказанные, а только предполагаемые. Презумпция играла рационализирующую роль в процессе, поскольку освобождала от необходимости предварительно доказывать все, даже мельчайшие взаимосвязи фактов и правоотношений. Вместе с тем презумпция не была неоспоримой; в большинстве случаев допускалось, что в ходе процесса презумпции могут быть доказательно опровергнуты, но это опровержение представляет специальную задачу для заинтересованной стороны. Так, например, презюмировалось, что все имущество жены (в сомнительных или вообще не основанных на юридических доказательствах случаях) приобретено ею за счет супруга; эта презумпция вытекала из общих принципов римского брачно-семейного права. Но заинтересованная сторона имела право доказать обратное — в отношении конкретных имуществ и конкретных прав.
Фикции представляли постулирование несуществующего как бы существующим при помощи приемов аналогического истолкования права. В отличие от презумпций фикции всегда были неопровержимы. Тем самым они создавали в преторской юстиции новые правовые последствия. Фикции не были идеальным орудием правотворчества, они были скорее вынужденным приемом в силу невозможности отказаться от формализма старых законов и вообще от привязанности процессуальных средств к точным и завершенным нормам неразвитого права. Создание фикций было подчинено принципу справедливости в праве, поэтому с их помощью — при соблюдении прочих законных условий — оформлялось неформальное наследование, неформальное закрепление вещных прав. Фикции использовались в нескольких наиболее типических случаях. Во-первых, для защиты признанных справедливыми требований со стороны сословие или граждански неполноправных лиц (например, иностранцев), которые путем фиктивного допущения приравнивались к полноправным римским гражданам и тем самым могли полноценно заявить о своих имущественных претензиях. Во-вторых, для защиты требований, вытекавших из совершенно новых ситуаций, не предусмотренных прежними формальными легисакционными процедурами — в этом случае торжественные формулы, которыми давалось право на иск, видоизменялись применительно к новым обстоятельствам. В-третьих, для защиты требований, вообще признаваемых только на основании преторского права и не находивших себе ранее исков в рамках традиционных правовых норм. Судье оставалось только установить соответствие обстоятельств дела и предъявленных требований предписаниям преторской формулы, заключавшей такую фикцию, и вынести решение.
Формулярное судопроизводство было объективно переходным типом процесса и потому исторически недолговечным. В самих своих принципах оно предусматривало появление новых начал: разделение на две стадии с преимущественными полномочиями претора в юридической формулировке спора вызывало обоснованное недоверие к судье «второй стадии», а при отсутствии права на обжалование судебных решений — недоверие к вообще возможностям судебной процедуры. Кроме этого, как уже отмечалось, в ряде случаев ищущая сторона могла прибегнуть не к судебным, а к административным способам защиты прав, применявшихся властью претора. С изменением вообще административной системы, с установлением бюрократически соподчиненной иерархии, в том числе и ведомств юстиции, характерных для монархических порядков, сложились условия для разбора частных исков в нетрадиционном порядке. Собственной высшей властью государь стал предоставлять право гражданского суда любому магистрату — вне зависимости от полномочий imperium. Это право (jus cognitionis) считалось как бы делегированием полномочий, поэтому суд шел от имени верховной власти. Одновременно магистраты получали и возможность решать дела вне традиционной процедуры (extra ordinem judiciorum privatorum).
В новом процессе отсутствовало столь важное для прежних видов разделение на две стадии. Вызов в суд и судебное рассмотрение дела осуществлялись уже при значимом участии государственной власти в лице ее чиновников или судей.
Жалоба истца подавалась в судебное место согласно установленной подсудности; она заносилась в протокол и затем сообщалась ответчику. Если стороны зафиксировали дополнительными действиями свои намерения оспаривать заявление и вести спор по делу, то назначалось судоговорение по выясненному таким образом предмету. Явка сторон в суд не была уже безусловным требованием, широкое развитие получило представительство; возможно, было рассмотрение дела и при неявке одной из сторон. Судья разбирал дело по существу, оценивал его с точки зрения права и выносил постановление-приговор (decretum). Приговор по частным искам мог предусматривать исполнение в денежной форме или в натуре — причем безразлично к тому, что конкретно по этому поводу предусматривала норма закона. На приговор допускалась apellatio — обжалование, которое подавалось по иерархической подчиненности: обычно начальнику провинции, города и т.п. Исполнение приговора также уже не требовало специальных дополнительных исков или процессуальных действий, а производилось «вооруженной рукой». В связи с утверждением экстраординарного порядка рассмотрения дел при судах стали вводиться и должности судебных исполнителей, тесно связанных с административными или полицейскими властями территории.
Экстраординарное судопроизводство характеризовалось принципиально новыми процессуальными чертами. Во-первых, для него был в наибольшей мере характерен принцип состязательности; суд сам не собирал фактических данных по делу, а выступал в роли принудительного посредника. Во-вторых, судопроизводство становилось все более и более закрытым, с ограниченной публичностью судоговорения — вплоть до того, что рассмотрение дел стало проходить в административных закрытых помещениях. В-третьих, превалировать стало письменное ведение и закрепление основных судебных процедур; составление судейских протоколов стало представлять новый своеобразный элемент судопроизводственных действий, важный для соблюдения интересов сторон. Наконец, экстраординарное производство стало предусматривать обязательные судебные пошлины — на покрытие канцелярских расходов, на досудебную подготовку дела и т.п., а в итоге вообще за участие государственного суда в разборе частного дела.
Ответвлением экстраординарного судопроизводства было т.н. либеллярное рассмотрение частных исков — полностью письменным порядком (откуда и наименование) и в завершенно-канцелярской форме. Исковое прошение подавалось письменно, суд проверял формальное соответствие жалобы требованиям закона и с посыльным пересылал копию заявления ответчику. Возражения ответчика представлялись также в суд в письменном виде. Допускался еще один обмен письменными возражениями между истцом и ответчиком. Разбор дела осуществлялся по-прежнему и сводился, по сути, только к проверке достоверности ранее изложенного на бумаге. При определенных обстоятельствах такое рассмотрение дела вообще могло произойти и без участия истца и ответчика непосредственно (либо с участием их поверенных). Приговор и судебное исполнение были аналогичны экстраординарному общему процессу. Правда, такое чисто либеллярное рассморение дел допускалось только в малозначительных исках, как правило, требующих только однозначного решения о судебном исполнении или отказе в нем, а не выяснения юридической сущности спора, сложных обстоятельств дела и т.д.
Когниционный и либеллярный виды процесса классической эпохи стали главными формами, повлиявшими на характер судопроизводства и в эпоху рецепции римского права.
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Право и Юриспруденция
|
|
