Фукуяма Ф. Великий разрыв

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть первая. Великий Разрыв

Глава 4 Причины — демографические, экономические и культурные

Откуда рост преступности?

Предположив, что рост уровня преступности — не просто статистический артефакт, возникший после улучшения полицейской отчетности, следует задать несколько вопросов. Почему уровень преступности возрос столь драматично за относительно короткий период времени и в столь многих странах? Почему уровень стал снижаться или выравниваться в США и нескольких других западных странах? И почему азиатские развитые страны кажутся исключениями из этого паттерна?

Как и в случае с растущим уровнем разводов, первое и, наверное, наиболее прямолинейное объяснение росту уровня преступности, происходившему с 60-х до 80-х годов и после этого снизившемуся, — просто демографическое. В подавляющем большинстве случаев преступления совершаются молодыми мужчинами в возрасте 14—25 лет. Для этого, несомненно, существует генетическое основание, связанное с расположенностью мужчин к насилию и агрессии; следовательно, при увеличении рождаемости уровень преступности через 15— 25 лет также должен вырастать'. В США число молодых людей в возрасте от 14 до 24 лет между 1950-м и 1960 годами выросло на

2 миллиона, а в следующем десятилетии к этому добавилось еще 12 миллионов представителей данной возрастной группы — скачок, который сравнивали с нашествием варваров 2 . Огромный прирост числа молодых людей не только увеличил количество потенциальных преступников; их преобладание в молодежной культуре могло привести к более чем пропорциональному росту попыток оказывать неповиновение властям. Можно выявить влияние роста определенной возрастной группы, сравнивая количество преступлений не по всей популяции, а среди молодых мужчин в данном обществе. Если это сделать, большая часть кривых на диаграммах 2.1 и 2.2 сделается более пологими как на участках возрастания, так и на участках убывания. Действительно, тот факт, что в период «беби-бума» рождаемость в США возрастала более быстрыми темпами, чем в других развитых странах, частично объясняет более высокий уровень преступности в США в период между 60-ми и 90-ми годами 3 . Новая Зеландия, которая испытала еще более стремительный рост рождаемости после Второй мировой войны, чем США, также столкнулась с тем, что количество преступлений против собственности стало там возрастать быстрее в 70-х и 80-х годах.

Но «беби-бум» только частично может послужить объяснением растущему уровню преступности в 60-х и 70-х годах. Один криминолог подсчитал, что прирост количества убийств о США был в 10 раз выше, чем можно было ожидать, учитывая изменения только в демографической структуре населения страны". По данным исследований во многих странах, изменения в возрастной структуре населения не коррелируют в достаточной степени с ростом преступности 5 .

Второе объяснение связывает уровень преступности с модернизацией и связанными с ней феноменами — урбанизацией, увеличением плотности населения и наличием возможностей для совершения преступлений. Даже здравый смысл говорит нам, что в больших городах будет больше краж автомобилей и краж со взломом, чем в сельскохозяйственных районах, потому что преступникам легче найти автомобили и безлюдные дома в первом случае, нежели во втором. «Экологические» теории — такие, как теория Генри Шоу и Клиффорда Маккея, выдвинутая в 40-х годах 6 , или более поздняя теория Родни Старка — связывают преступность со специфическим видом окружающей среды: плотно заселенными городскими районами, территориями, где, кроме жилых домов, имеются производственные помещения, или кварталами, в которых отмечается большая текучесть населения 7 . Эти типы окружающей среды имеют тенденцию возникать по мере того, как общества экономически модернизируются, поэтому есть основания ожидать, что и уровень преступности будет расти по мере того, как люди переселяются с ферм и из деревень в городские районы.

Урбанизация и меняющаяся среда обитания — слабые объяснения растущему уровню преступности в развитых странах после 60-х годов. К I960 году рассматриваемые страны были уже индустриализированными, урбанизированными обществами; в 1965 году не происходило никакого внезапного переселения из деревни в город. В США гораздо больше убийств совершается на Юге, чем на Севере, более урбанизированном и более густонаселенном. Действительно, насилие на Юге — это в большой степени сельский феномен, и большинство наблюдателей полагают, что объяснения этому скорее культурные, чем экологические 8 . Япония, Корея, Гонконг и Сингапур входят в число наиболее многолюдных, перенаселенных урбанизированных стран в мире, и тем не менее там развитие не сопровождалось ростом преступности. На самом деле если согласиться с Джейн Джейкобс, считающей, что уровень преступности обратно пропорционален числу «глаз на улицах», то как раз такие типы городской среды, которые считаются порождающими преступность, — многолюдные улицы и кварталы, сочетающие жилые и производственные функции, — должны обнаруживать прямо противоположную тенденцию и высокий уровень социального капитала. Это говорит о том, что социальная среда играет гораздо более важную роль в порождении преступности, чем физическая, — одни и те же городские кварталы могут приходить в упадок и обновляться, когда их население меняется. Другими слонами, мы вернулись к признанию влияния социального капитала: преступность растет, потому что социальный капитал кпартала или общества уменьшается, и наоборот.

Третью категорию объяснений иногда называют «социальная гетерогенность» 9 . Иными словами, во многих обществах преступность имеет тенденцию концентрироваться среди расовых или этнических меньшинств; по мере того как общества становятся этнически более разнообразными (что происходит практически со всеми западными развитыми странами на протяжении жизни последних двух поколений), можно ожидать, что уровень преступности будет возрастать. Причина того, что уровень преступности часто более высок среди представителей национальных меньшинств, весьма вероятно сиязана, как считают криминологи Ричард Клоуард и Ллойд Один 10 , с тем фактом, что легальные пути социального про-лнижения для них в отличие от большинства членов общества перекрыты. В других случаях причиной может служить сам факт гетерогенности — поселения, жители которых слишком отличаются друг от друга в культурном, лингвистическом, религиозном или этническом плане, никогда не образуют сообществ, способных заставить своих членов соблюдать неформальные нормы. И наконец, не все меньшинства, поступательное развитие которых блокировано обществом большинства, порождают преступность в одной и той же степени. Более высокий уровень niK-ступности в определенных общинах может просто быть продуктом собственной культуры данного сообщества.

I) качестве универсального объяснения роста преступности социальная гетерогенность — вероятно, более влиятель ный фактор для Европы, чем для США. В США этническое разнообразие увеличилось в результате новой иммиграции, особенно из Латинской Америки и Азии. Не очевидно, однако, что общий уровень преступности среди испаноязычных иммигрантов значительно выше, чем среди родившихся в США; в любом случае начи ная с 60-х годов преступность увеличивалась среди групп коренных жителей так же, как и среди выходцев из-за рубезка. В Европе антииммигрантские настроения, которые эксплуатируют правые группы — такие, как Национальный фронт Жана-Мари Ле Пена во Франции и партия республиканцев в Германии, — в значительной мере питаются представлением, что иммигранты в гораздо большей степени, чем коренное население, ответственны за преступность. Но и здесь уровень преступности возрастает также и среди групп коренных жителей".

Следующее объяснение касается наркотиков. Исходя только из времени достижения зрелости поколением «беби-бума», мы должны были бы ожидать, что снижение преступности будет иметь место скорее в конце 80-х годов (как начало выравниваться количество разводов), нежели в конце 90-х. Одно из объяснений, почему число преступлений, связанных с насилием, оставалось высоким, а потом неожиданно быстро упало в конце 90-х годов, связано с появлением крэк-кокаи-на в американских городах в середине 80-х годов и с последующей стабилизацией рынков крэка 12 . Этот фактор, однако, объясняет не первоначальный рост преступности, а только продление ее волны.

Принимая во внимание ограниченность этих объяснений, мы вынуждены спросить: может быть, рост уровня преступности связан с другими аспектами Великого Разрыва — в частности, с более или менее одновременными изменениями в семье? В настоящий момент господствующая школа современной американской криминологии придерживается взгляда, что ранняя социализация детей — один из наиболее важ ных факторов, определяющих последующий уровень преступности. Другими словами, большинство людей не делают каждый день, основываясь на соотношении выгоды и риска, выпор — совершить преступление или нет, как иногда полагают представители школы рационального выбора. Подавляющее большинство людей подчиняются закону (особенно это касается серьезных преступлений), в силу сложившейся в достаточно юном возрасте привычки. Напротив, большинство преступлений совершается преступниками, которые уже совершали их неоднократно и у которых не был развит этот базовый уровень самоконтроля. Во многих случаях они действуют не рационально, а исходя из импульса. Поскольку они не способны предвидеть последствия, часто их не удерживает ожидание наказания.

Одним из наиболее известных криминологических исследований, которое продемонстрировало важность социализации в раннем детстве, — является работа Шелдона и Элеоноры Глюк, результаты которой были опубликованы в их книге «Разгадать юношеское правонарушение» 13 . Авторы проводили лонгитюдное исследование, наблюдая за одной и той же группой мальчиков из бедного района Бостона вплоть до достижения ими зрелости, стараясь выявить причины того, почему одни из них совершили преступления, а другие — вели продуктивную жизнь. Один из факторов, обнаруженных при исследовании, заключался в том, что мальчики, которые совершили преступления, продолжали иметь проблемы и в зрелом возрасте — последующее криминальное поведение, неудачи с браком, склонность к алкоголю или наркотикам, неспособность сохранить работу и т.п. Это заставляет предположить, что эта способность к самоконтролю развивается относительно рано и что это одна из наиболее важных сфер, в которых проявляется наличие или отсутствие создаваемого семьей социального капитала.

К такому же выводу пришли криминологи Тревис Хирши и Майкл Готтфредсон, которые считают, что более оправдан но говорить скорее о «криминальной карьере», чем об отдельных преступных актах, поскольку жизненное направление определяется социализацией в семье детей в относительно раннем возрасте 14 . Предпринятый Рольфом Лёбер и Магдой Сто-ухамер-Лёбер обзор многочисленных исследований связей между семьей и преступностью подтвердил то, что большинству людей известно на основании здравого смысла: родители оказывают влияние на последующее криминальное поведение своих детей пренебрежением к ним и конфликтами с ними, собственным девиантным поведением, супружескими конфликтами или отсутствием одного из родителей 15 .

Данные исследования Глюков были снова проанализированы в 90-х годах Робертом Сэмпсоном и Джоном Лаубом, которые обнаружили подтверждение важности того, что они назвали «ранжированным по возрасту неформальным социальный контролем», а также тот факт, что у детей, социализация которых не совершалась должным образом, криминальное поведение продолжается на протяжении всей жизни 16 . Позиция Сэмпсона и Лауба несколько отличается от взглядов Глюков и других теоретиков «контроля»: они пришли к выводу, что более поздние социальные отношения (например, в школе, на рабочем месте, со сверстниками и т.п.) также могут оказывать влияние на склонность индивида к криминальной карьере. Они считают, что не только семьи являются важным источником социального капитала; социальный капитал общины также может влиять на количество преступлений, хотя и не оспаривают базовую связь между семьей и преступностью или важность семьи для поддержания уровня социального капитала.

Может ли причина общего роста преступности в развитых странах после 1965 года корениться в распаде семьи? Не приходится сомневаться, что ухудшение семейной жизни, которое началось в этот период, в значительной мере ответственно за рост уровня преступности; имеется достаточное количество эмпирических данных, которые это подтверждают 17 . Рас

пад семьи часто оказывается важным промежуточным звеном в связи между бедностью и преступностью 18 ; бедные семьи — это не просто семьи, хорошему трудоустройству которых мешает недостаток образования или неудачное местожительство; часто это семьи, в которых нет отца, который мог бы дисциплинировать ребенка, поощрить его, послужить ролевой моделью или иначе способствовать его социализации.

С другой стороны, статистические соотношения между распадом семьи и преступностью не так очевидны, как могло бы показаться на первый взгляд, поскольку распад семьи часто коррелирует со множеством других факторов — таких, как бедность, плохая школа и неблагоприятное местожительство, которые также отражаются на социализации детей 19 . Трудно разобраться в значимости отдельных факторов, которые к тому же различаются от страны к стране. В Швеции, к примеру, окружение вне семьи — соседи, другие взрослые, работники детских дошкольных учреждений, учителя и т.п., — возможно, играют значительно большую роль в социализации детей, чем в США. Таким образом, негативные последствия воспитания детей в семье с одним родителем смягчаются.

Даже для США проблематично использовать данные о распаде семьи для объяснения растущего уровня преступности в 60-х годах. Если бы распад семьи был главным фактором, ответственным за преступность, можно было бы ожидать, что уровень преступности будет возрастать с отставанием на 15— 20 лет от роста числа разводов и внебрачной рождаемости, поскольку предположительно именно дети из распавшихся семей были бы на вершине криминальной волны. Однако преступность, количество разводов и внебрачная рождаемость начали расти в одно и то же время. Те молодые люди, которые совершали преступления в конце 60-х и начале 70-х годов, родились в период с 1945-го по 1960 год, во время послевоенного «беби-бума», когда стабильность американской семьи укреплялась. Очевидно, под оболочкой семейного уюта 50-х годов скрывалось что-то не совсем правильное, поскольку поколение, выросшее в нем, оказалось больше обычного склонно поддаваться искушениям зрелого возраста. Распад семьи, несомненно, имел какое-то отношение к сохранявшемуся высокому уровню преступности начала 90-х годов, но, по-видимому, начало Великого Разрыва нужно соотносить с факторами, общими как для преступности, так и для распада семьи.

И все же связь между семьей и преступностью, очевидно, существует и, как я подозреваю, в США является более тесной, чем в Европе или Японии. Вообще говоря, центральная проблема, с которой сталкивается любое общество, — это контроль за агрессией, честолюбием и потенциальным насилием со стороны своих молодых членов, направление их в безопасное и продуктивное русло. В большинстве человеческих обществ эту задачу почти всегда выполняют старшие мужчины, пытающиеся ритуализировать агрессию, ограничить доступ к женщинам и в целом установить нормы и правила, которые бы делали поведение молодых мужчин социально приемлемым 20 . Старший мужчина, который играет эту роль, может быть биологическим отцом молодого мужчины, но он также может быть старшим братом, дядей или взрослым членом семьи с материнской стороны. В современном американском обществе в таком качестве выступают инструкторы по строевой подготовке в морской пехоте, которые, как показал Томас Рикс в своей книге «Создать отряд», превосходно зарекомендовали себя, принимая неуправляемых мальчиков из распавшихся семей и превращая их в целеустремленных дисциплинированных мужчин 21 .

Я полагаю, что связь между распадом семьи и социальной дезорганизацией в Европе слабее, чем в Америке, не только потому, что там имеется более развитая система государственных социальных пособий, поддерживающая семьи с одним родителем, но также потому, что вокруг имеется больше мужчин, участвующих в социализации и воспитании мальчиков. В некоторых случаях это биологический отец, который продолжает сожительствовать с матерью, даже если он не состоит с ней в браке. В других случаях нормы поведения прививаются соседями, более отдаленными родственниками или просто другими членами данного сообщества. Намного меньшая степень физической, не говоря уже о социально-экономической, мобильности европейцев по сравнению с американцами означает, что население вообще и местные общины в частности более стабильны и гомогенны. Говоря словами Джейн Джейкобс, в типичном европейском городе имеется больше «глаз на улице», чем в типичном американском. Одинокие матери в Европе, таким образом, получают большую помощь в деле воспитания своих сыновей, чем в Америке.

Если мы перейдем от общего уровня преступности к распространенности жестокого обращения с детьми, то связь между возрастающим числом таких случаев и изменениями в структуре семьи станет гораздо более очевидной. Фонд защиты детей утверждает: если основываться на результатах опросов работников детских учреждений, то число детей, получивших серьезные травмы в результате насилия, между 1986-м и 1993 годами увеличилось почти в четыре раза — поистине удивительный рост для семилетнего периода 22 . Исследование министерства здравоохранения и социальных служб США показывает менее драматический, но все же значительный рост количества случаев физического, сексуального и эмоционального насилия над детьми в 1980—1993 годах 23 . Хотя склонная к сенсациям пресса часто преувеличивает болезненность восприятия публикой этих проблем 24 , имеются основания полагать, что число случаев насилия над детьми во время Великого Разрыва и в самом деле возросло.

С биологической точки зрения нас не должно было бы удивлять, что растущий уровень разводов и внебрачной рождаемости привел к жестокому обращению с детьми со стороны замещающих родителей, особенно мужчин, которые заинтересованы прежде всего в сексуальных отношениях с матерью и для которых дети в лучшем случае неудобство. Как пишут Мартин Дэйли и Марго Уилсон, двое психологов-эволюционистов, которые подробно изучали этот вопрос, «воз можно, наиболее точным предсказанием дарвинизма в отношении родительских мотивов является следующее: родители-заместители, как правило, будут заботиться о детях менее основательно, чем биологические родители» 25 . Они ссылаются на существование рассказов о Золушках, страдающих от злых отчимов и мачех, в фольклоре практически каждой культуры по всему миру. В городах с хорошей полицейской отчетностью, отдельно фиксирующей насилие, совершенное родителями-заместителями и биологическими родителями, ребенок имеет шанс пострадать от первого в 10—100 раз больше, чем от второго. Исследование, проведенное в Британии Фондом семейного воспитания, дает основания для подобных же выводов: вероятность того, что ребенок, живущий с обоими биологическими родителями, испытает жестокое обращение, в два раза меньше, чем для детей в среднем; для тех, кто живет только с матерью, вероятность этого больше в 1,7—2,3 раза, а для тех, кто живет с матерью и с отчимом, — больше в 2,8—5 раз 26 . Исследование жестокого обращения с детьми и пренебрежения родительскими обязанностями, проведенное министерством здравоохранения и социальных служб США, показало, что дети, живущие с одним родителем, страдают от жестокого обращения на уровне, который «по стандарту ущерба в 1,75 раза превышает средний уровень для детей, живущих с обоими родителями». Уровень пренебрежения родительскими обязанностями в семье с одним родителем был в 2,2 раза выше, чем в семьях с двумя родителями 27 . Иногда насилие, направленное на детей, выплескивается и на мать, становясь фактором риска и для нее тоже 28 .

Верно, что жестокое обращение с детьми в высокой степени коррелирует с доходом семьи и с другими показателями социально-экономического статуса, однако ни одно из упомянутых выше исследований не включало комплексного многофакторного анализа, который выявил бы вклад структуры класса и структуры семьи по отдельности. Бедность, конечно,

играет свою роль в распространении жестокого обращения с детьми, однако следует отметить, что уровень бедности (по крайней мере в США) имеет тенденцию меняться соответственно динамике экономических циклов и роста уровня бедности, который соответствовал бы значительному росту числа случаев жестокого обращения с детьми, не отмечено 29 . Как и другие аспекты Великого Разрыва, эти драматические сдвиги в социальных показателях трудно объяснимы изменением одних только общих экономических факторов.

Конечно, в мире имеется очень много заботливых отчимов и мачех, которые воспитывают своих приемных детей с не меньшей любовью и вниманием, чем если бы те были их собственным биологическим потомством 30 . Люди могут предпочитать кровных родственников, но обладают также способностью привязываться к другим созданиям, от детей до домашних животных. Более того, многие приемные родители проявляют повышенную заботу и тратят дополнительные усилия на своих приемных детей именно для того, чтобы показать, что у них нет любимчиков. Деликатность ситуации в заново образованных семьях, включающих приемных родителей, может привести к прямо противоположной проблеме, когда отчим не желает вмешиваться и проявлять строгость, так как считает, что не имеет права это делать, потому что не является биологическим родственником ребенка 31 .

Почему растет недоверие?

Говоря о доверии, ценностях и гражданском обществе, нужно объяснить два отдельных феномена: во-первых, почему произошел широко распространенный упадок доверия как к общественным институтам, так и к другим людям; во-вторых, как согласовать сдвиг в сторону уменьшения числа общеприемлемых норм с явным ростом количества и объема групп и сплоченности гражданского общества. Причины снижения доверия в американском контексте широко обсуждались. В свое время Роберт Патнам высказал мысль, что это снижение могло быть связано с распространением телевидения, поскольку первое поколение, выросшее глядя на экран, было поколением, которое пережило наиболее резкий упадок доверия 32 . Мало того, что содержание телевизионных передач, пропагандирующих секс и насилие, порождает цинизм, сам факт просмотра телепередач в уединении в собственной гостиной ограничивает возможности зрителей к личной социальной активности, поскольку средний житель страны смотрит телевизор более 4 часов в день.

Однако можно предположить, что общий феномен упадка доверия является комплексным и имеет различные причины, из которых телевидение лишь одна. Том Смит из Национального центра исследований общественного мнения провел многофакторный анализ данных опроса о доверии и нашел, как было отмечено выше (см. главу 2), что недостаток доверия коррелирует с низким социально-экономическим статусом, принадлежностью к меньшинствам, травматическими событиями в жизни, фундаменталистскими взглядами, принадлежностью не к основной церкви и принадлежностью к определенному поколению (т.е. поколению «беби-бума» или поколению X). Как легко догадаться, травматическими событиями в жизни, влияющими на степень доверия, являются совершенное против человека преступление и болезнь.

Какой из этих факторов изменился с 60-х годов столь резко, что это изменение могло бы объяснить уменьшение доверия? Неравенство доходов несколько возросло, и Эрик Ас-лейнер из Университета Мэриленда считает, что это могло послужить причиной некоторого роста недоверия 33 . Уровень бедности в этот период колебался, но в целом не вырос, и так называемое тяжелое положение среднего класса означало не столько падение реального дохода для огромного большинства американцев, сколько замораживание заработной платы.

Мы уже видели, что экономическая нестабильность этого периода — от нефтяного кризиса до сокращения рабочих мест — могла благоприятствовать росту цинизма.

Преступность претерпела заметный рост между 1965-м и 1995 годами, и есть веские основания полагать, что тот, кто некогда оказался жертвой преступления или видит по местным теленовостям калейдоскоп страшных криминальных историй, почувствует, наверное, недоверие не к близким друзьям и членам семьи, а к внешнему миру. Поэтому преступность может показаться важным фактором объяснения роста недоверия после 1965 года — вывод, вполне подтверждаемый более детальным анализом 34 .

Другое значительное социальное изменение, которое привело к травматическому жизненному опыту, — рост числа разводов и распад семьи. Руководствуясь здравым смыслом, можно предположить, что у детей, которые пережили развод родителей или постоянно видят приятелей своей матери-одиночки, обнаружится склонность к цинизму по отношению к взрослым вообще, что в значительной мере объясняет рост недоверия, отмечаемый по данным опросов. Однако в анализе Смита разводы родителей или воспитание в неполной семье не рассматриваются как важные объясняющие факторы 35 . С другой стороны, существует множество непрямых связей: распад семьи связан как с преступностью, так и с бедностью, и то и другое, несомненно, порождает цинизм. Исследование Уэнди Ран и Джона Трэнсью показывает, что отсутствие отца в семье увеличивает вероятность того, что для ребенка будут иметь значение материальные ценности, которые, в свою очередь, коррелируют с недостатком доверия 36 .

Религия, очевидно, имеет противоречивое воздействие на доверие; фундаменталисты, так же как и те, кто не посещает церковь, склонны проявлять меньше доверия, чем остальные. В то время как многие американцы верят, что их собственное общество стало более светским за последнее поколение, это справедливо прежде всего применительно к публичной сфере, где строгое разделение церкви и государства все больше усиливалось; но не очевидно, что в своей частной жизни американцы демонстрируют резкий упадок религиозной веры 37 . Однако возможно, что это уменьшение доверия частично может быть объяснено переходом к более светскому обществу — тенденция, которая парадоксальным образом усиливается одновременным ростом числа членов фундаменталистских церквей.

Тот факт, что представители более молодых поколений склонны проявлять меньше доверия, чем старшие, не объясняет роста недоверия; скорее возникает вопрос: почему молодые более циничны? С другой стороны, это показывает, что рост недоверия — не просто эффект жизненного цикла, т.е. нечто, свойственное людям на определенной стадии их жизни. Не является недоверчивость и характеристикой только одного поколения — скажем, поколения «беби-бума», — поскольку она, по-видимому, еще более характерна для представителей так называемого поколения X.

Можно доказать статистически, что растущая преступность и экономическая неуверенность имели негативное воздействие на доверие, и предположить, что распад семьи здесь также сыграл свою роль. Однако создается ощущение, что эмпирические измерения культурных изменений, которые обсуждались выше, — довольно грубые инструменты, и требуется оценить происходящее в большей мере с точки зрения качества.

Миниатюризация сообщества

Тот факт, что группы и участие в группах могут расти даже тогда, когда общество отходит от общепринятых ценностей и уровень доверия снижается, можно объяснить несколькими способами, каждый из которых согласуется с приведенным в начале этой книги общим утверждением, что наиболее важным изменением в современном обществе является рост индивидуализма. Произошла действительно важная трансформация природы американского гражданского общества, что, вероятно, приложимо и к другим развитым западным странам. Но то важное изменение, которое произошло, не может быть отражено никаким измерением численных показателей числа и размера организаций, что было темой так называемой полемики Патнама. Важные изменения носят качественный характер и заключаются в природе групп, которые сегодня становятся преобладающими, и в тех моральных отношениях, которые существуют между индивидами в обществе вообще.

Наиболее очевидный способ согласовать низкий уровень доверия и высокий уровень участия в группах должен быть связан с уменьшением того, что я назвал радиусом доверия. Рассмотрим случай вступления семьи в организацию наблюдения за порядком в квартале, которая патрулирует улицы, поскольку имел место неожиданный рост частоты ограблений. Наблюдение в квартале служит одной из токвилевских школ гражданства; в результате возникает новая группа, которую можно рассматривать как часть более широкого гражданского общества. Ее члены учатся сотрудничать друг с другом и, таким образом, создают социальный капитал. С другой стороны, причина, по которой организации существуют, в первую очередь является результатом существования преступности и недоверия, которое жители испытывают к тем в обществе, кто внушает им чувство опасности. Если рост гражданского общества основан на распространении таких защитных групп небольшого радиуса, то вполне можно ожидать, что уровень общего социального доверия будет понижаться.

Ситуация, в которой люди находили бы убежище в нетерпимых или активно агрессивных группах, которые уменьшают запас доверия в большом обществе, была бы даже еще хуже. Писатель-фантаст Нил Стивенсон нарисовал мрачную картину будущего США в своем романе «Лавина»: страна поделена на сотни тысяч отдельных «бургклавов» — по сути, представляющих собой объединения домовладельцев, которые превратились в суверенные территории, требующие для въезда паспорта и визы. В этом мире власть федерального правительства сведена к тем немногим обветшавшим строениям, которые оно по-прежнему занимает. Негры, байкеры, китайцы, даже расисты в закрытой коммуне под названием Новая Южная Африка — все ведут замкнутую жизнь, и отсутствие всяких знаний друг о друге порождает взаимную враждебность.

Современная Америка к этому еще не совсем пришла, но двигается в этом направлении. Трудно интерпретировать данные по ценностям или по гражданскому обществу как-либо иначе, кроме как заключить, что радиус доверия уменьшается — не только в США, но по всему развитому миру. Люди продолжают разделять общие нормы и ценности, в результате чего образуется социальный капитал, они вступают в группы и организации даже во все большем числе, но тип групп претерпел серьезные изменения. Авторитет большинства крупных организаций упал, а значение множества мелких ассоциаций в жизни людей возросло. Вместо того чтобы гордиться принадлежностью к большому и могущественному профсоюзу, работой в крупной корпорации или службой в армии, люди находят удовлетворение своей потребности в общении на занятиях аэробикой и в какой-нибудь новой секте, в группе взаимной поддержки или на чате Интернета. Вместо того чтобы признать авторитет церкви и пропагандируемые ею ценности, которые когда-то определяли культуру общества, люди сами выбирают свои приоритеты и объединяются в небольшие общины по принципу сходства во взглядах.

Этот переход к группам меньшего радиуса в политической сфере находит свое отражение в почти универсальном росте «групп по интересам» за счет политических партий, опирающихся на широкие слои населения. Политические партии — такие, как христианские демократы в Германии или лейбористская партия Британии — имеют последовательные идеологические позиции по всем проблемам, возникающим перед обществом, — от национальной обороны до социального обеспечения. Представляя, как правило, интересы определенного социального класса, партия объединяет представителей разнообразных течений и людей с разными взглядами. «Группа по интересам», с другой стороны, сосредоточивает внимание на отдельном вопросе — таком, как сохранение тропических лесов или развитие птицеводческих ферм в штатах Среднего Запада; она может быть международной по масштабам, но важность вопросов, с которыми она имеет дело, или число людей, которых она объединяет, гораздо менее внушительны.

Опросы, проведенные Аланом Вулфом среди представителей среднего класса, дают нам множество подтверждений, касающихся миниатюризации общества и морали в современном американском обществе. Вулф утверждает, что в современных Соединенных Штатах не идет никаких «культурных войн» между различными группами, непримиримо выступающими друг против друга. Причина того, что никто не находится в состоянии войны, в том, что, за исключением определенных вопросов — таких, как аборт или гомосексуальность, — большая часть среднего класса не верит ни во что достаточно сильно, чтобы навязывать свои ценности друг другу, и, таким образом, не имеет оснований для серьезного культурного противостояния. Многие из опрошенных Вулфом религиозны и озабочены моральными изъянами современного американского общества. Они также высоко ценят общность и могут быть довольно враждебными к тем, кто делает достижение общности более трудным, от проповедников расизма до увольняющих своих сотрудников корпораций. Однако они считают решительно невозможным судить о ценностях других людей. Они не стремятся навязывать свои религиозные или этические взгляды кому-либо другому и совершенно не приемлют идею о том, что внешняя власть в какой-либо форме должна предписывать им, как жить.

Вулф считает, что беззаботный моральный релятивизм — в конце концов, хорошая вещь: он ставит во главу угла терпимость, главную либеральную ценность, он принимает самые разные оттенки — от акций в поддержку особо защищаемых групп до феминизма и патриотизма; благодаря ему в центре американской моральной вселенной оказывается разделяемый всеми прагматизм. Вулф критикует консервативных интеллектуалов — таких, как Ирвинг Кристол и Роберт Борк — за утверждения, что большинство американцев хочет возврата к религиозной и моральной ортодоксии, на том основании, что, судя по данным опросов, американцы хотят выгод ортодоксии с ее сплоченностью общества и социальным порядком, но совершенно не намерены в сколько-нибудь значительной степени отказываться от личной свободы для достижения этих целей. Они сожалеют об утрате семейных ценностей, но не хотят лишиться свободы развода, они хотят приветливых семейных магазинов, но дорожат низкими ценами и широким выбором в торговых центрах. Как будто сбылось предсказание Эмиля Дюркгейма, что в современном обществе единственной ценностью, объединяющей людей, окажется ценность индивидуализма как такового: наибольшее негодование встречает морализаторство со стороны других людей 38 .

Мы пока не будем рассматривать вопрос, что предвещает упадок морали для будущего демократических обществ. Ясно, однако, что моральный релятивизм — это ключевое связующее звено между очевидно противоречащими друг другу уменьшением доверия и растущим гражданским обществом. Последнее основывается на разделяемых ценностях: чем более непререкаемы и общепризнаны эти ценности, тем сильнее общество и выше уровень общего общественного доверия. Однако рост индивидуализма и стремление к максимальной личной автономии приводят к тому, что сомнению подвергается правомерность власти во всех сферах, в особенности авторитет больших общественных институтов, которые наделены значительной властью.

Современные американцы — и современные европейцы также — стремятся к противоречащим друг другу ценностям. Они все больше испытывают недоверие к любого рода авторитетам, политическим или моральным, которые ограничивали бы их свободу выбора, но они также хотят чувства сплоченности и тех хороших вещей, которые вытекают из сплоченности, — таких, как взаимное признание, участие, принадлежность к группе и общность интересов. Сплоченность должна быть найдена в маленьких и более гибких группах и организациях, при условии, что членство в одной не препятствует членству в других, а вступление и выход из них не связаны с большими затратами. Люди оказываются, таким образом, в силах удовлетворить свои противоречивые желания общности и автономности. Однако при этом общины и группы оказываются меньше и слабее, чем существовавшие ранее. Каждое сообщество имеет все меньше общего с соседними, не говоря уже о том, что не обладает особым влиянием на своих членов. Круг людей, которым американцы могут доверять, неизбежно сужается. Сущность сдвига ценностей, лежащего в основании Великого Разрыва, заключается, таким образом, в росте морального индивидуализма и вытекающей из него миниатюризации общества.

Глава 5 Особая роль женщин

Мы убедились, что преступность и, в меньшей степени, дефицит доверия могут быть связаны с изменениями, которые имели место в структуре семьи. То, что семья претерпела такие драматические изменения за последние тридцать лет, несомненно, связано с двумя основными потрясениями, пережитыми обществом в 60-х и 70-х годах, — сексуальной революцией и всплеском феминизма. Многие люди рассматривают эти изменения как результат исключительно добровольного культурного выбора. Правые порицают упадок семейных ценностей, в то время как левые видят в существовании традиционных норм проявление эгоистических стремлений тех, кто не способен на большее. Однако изменения ценностей имели технологическое и экономическое развитие конца индустриальной эры, которое только и может объяснить время их возникновения. Это не значит, что люди не имеют свободы воли или не совершают морального выбора, но акты морального выбора имеют место в рамках определенного технологического и экономического контекста, что делает определенные исходы более вероятными в одни периоды времени, чем в другие.

Рождаемость

Доступность противозачаточных средств и легализация абортов во многих развитых странах начиная с б0-х годов — главное условие, объясняющее резкое падение рождаемости.

Однако противозачаточные средства и аборты — это только одна сторона дела. Многие страны — такие, как Франция и Япония — столкнулись с падением рождаемости еще до 60-х годов. Сама по себе возможность контроля за рождаемостью не объясняет того, почему рождаемость оказывается на определенном уровне. Почему общий уровень рождаемости Италии упал до 1,2, а не до 0,2? Ведь существование противозачаточных средств делает более низкую цифру столь же вероятной, как и ту, которая имеет место в действительности?

Демографы используют для объяснения уровня рождаемости, как правило, экономические модели. Их доводы таковы: родители желают детей так же, как они желают других экономических благ'. Конечно, они любят и ценят их, но не до такой степени, чтобы отказаться от всех других хороших вещей на свете. Стоимость ребенка состоит из ряда компонентов: прямых расходов на пищу, одежду, жилище и образование детей, и упущенной выгоды родителей, в особенности матерей, которые жертвуют временем и доходами на период воспитания ребенка. Расходы окупаются той любовью и привязанностью, которую родители питают к ребенку, а также, возможно, и напрямую, когда позднее он сможет зарабатывать деньги. Все же наличие детей означает односторонний перевод средств — от родителей к детям, и люди сопоставляют его с другими типами затрат.

В современном информационном обществе как прямые, так и косвенные расходы на детей значительно возросли. По мере того как благосостояние, выраженное в доходах на душу населения, увеличивается, а технологическая усложненность экономики усиливается, профессиональное мастерство и образование (то, что экономисты называют человеческим капиталом) становятся все более важными для жизненного успеха молодого человека. В бедных странах, таких, как Индия, дети могут становиться источниками дохода для семьи, начиная работать с семи-восьмилетнего возраста. В США, напротив, имеется немного видов хорошо оплачиваемой работы, которую мог бы выполнять восьмилетний ребенок, и все меньше работы даже для тех, кто имеет один только школьный аттестат. В 90-х годах затраты на то, чтобы дать одному ребенку четырехлетнее образование в колледже, могли доходить до $ 100 000. В то же время родители, особенно матери, вероятно, были бы частью работающего населения и получали бы более высокий доход. Для женщин цена перерыва в работе на несколько месяцев или лет, необходимых для воспитания ребенка, может исчисляться десятками и сотнями тысяч долларов. Биологические причины побуждают родителей стремиться к максимальному успеху своего репродуктивного поведения, но люди мыслят рационально и понимают, что их дети смогут чего-то добиться лишь в том случае, если получат необходимые навыки, образование и другие блага, без которых невозможна жизнь в современном обществе.

Хотя сказанное в целом удовлетворительно описывает ситуацию с рождаемостью, имеется много специфических факторов и аномалий, которым оно не дает достаточного объяснения. Почему, например, общий коэффициент рождаемости во Франции начал падать еще в XIX веке — раньше, чем в других странах с сопоставимым уровнем развития? Почему Япония, которая в 50-х годах имела гораздо более низкий ВВП на душу населения и гораздо меньшую долю работающих женщин, чем США, Британия, Канада, испытала неожиданное и резкое сокращение рождаемости, в то время как последние три страны испытывали «беби-бум» 2 ? Почему произошел сам «беби-бум»? И почему имеющая целью увеличение рождаемости политика Швеции, направленная на то, чтобы экономически поощрять многодетные семьи, дала результаты в 80-е годы, а в 90-е сделалась неэффективной?

Может показаться, что дополнительно к экономической модели рождаемость определяется также множеством других факторов, включая некоторые культурные, которые трудно

подвергнуть количественной оценке. Культурные влияния зачастую оказываются сильнее экономических. В США имеются общины — такие, как иудеи-хасиды или мормоны, — уровень рождаемости в которых значительно выше, чем для нации в среднем, поскольку их религиозные верования предписывают многодетность. Послевоенный «беби-бум» объясняется отсроченным исполнением желания иметь потомство представителями поколения, которое обзавелось бы семьями во время Депрессии и войны, и стремлением найти безопасность и уют семейной жизни после годов испытаний.

Подобным же образом трудно поверить, что падение рождаемости в Европе на протяжении последнего поколения не связано с изменениями культурных предпочтений относительно важности семейной жизни как таковой по сравнению с другими хорошими вещами, а является всего лишь поштучным подсчетом стоимости детей в плане затрат и упущенной выгоды 3 . Для многих образованных европейцев и американцев стало менее модным иметь детей и содержать семью. Одна молодая шведка, высказывание которой процитировала «Нью-Йорк тайме», объясняла: «Иногда мне кажется, что если у меня не будет ребенка, я, наверное, упущу что-то важное... Но ведь сегодня женщины наконец имеют столько возможностей жить так, как им хочется. Они путешествуют, работают, учатся. Это захватывает и требует многого. Вот я и не вижу, как все это совместить с обязанностями матери» 4 .

Тенденции рождаемости, в свою очередь, в некоторой степени объясняют рост количества разводов, который характерен для Великого Разрыва. Имеется тенденция к более частым разводам в первые несколько лет брака; поэтому в странах, переживших «беби-бум», можно ожидать увеличения числа разводов, когда дети, родившиеся в эти годы, достигнут возраста 20—30 лет. К тому же рост продолжительности жизни означает, что браки будут длиться дольше и скорее закончатся разводом, чем смертью одного из супругов. Следовательно, паттерны рождаемости и смертности, описанные выше, заставляют ожидать увеличения числа случаев расторжения брака в 70-х и 80-х годах.

Распад семей, который имел место в действительности, носил, однако, гораздо более драматический характер, чем этого можно было бы ожидать на основании этих демографических факторов, поэтому нужно искать другие причины. Однако прежде чем мы сможем выявить искомые социальные факторы, нужно понять биологический контекст, внутри которого эти изменения происходят.

Биологическое происхождение семьи

Одной из основополагающих составляющих антропологии после Боаса является идея, что не существует такого явления, как естественная, или нормальная человеческая семья. Значительная часть усилий антропологов посвящена изучению огромного разнообразия, существующего в системах родственных связей человека; выделить в них четко прослеживаемые универсальные закономерности трудно. Безусловно, тот тип семьи, который антропологи называют супружеской, или нуклеарной семьей из двух поколений и который был распространен в США в 50-х годах, не был характерным для большей части остального мира в тот период и не был типичным для многих западных обществ на ранних стадиях развития. Поэтому распад нуклеарной семьи на Западе начиная с 60-х не представлял ipso facto отклонения от определенной разновидности вековой нормы.

С другой стороны, если мы сравним родственные отношения человека в более широком контексте с таковыми у других видов животных, мы увидим, что они служат определенным целям эволюции, несмотря на все внешнее разнообразие. Мало кто стал бы спорить с мнением, что отношения между матерью и детьми имеют биологическое основание, как это имеет место и для других существ. При звуке плача новорожденного у матери начинает выделяться молоко, она инстинктивно кладет младенца на левую руку, поскольку звук сердцебиения матери ребенка успокаивает 5 . Множество исследований показывает, что мать и младенец спонтанно обмениваются информацией и взаимодействуют разнообразными способами, которые регулируются скорее генетически, нежели культурными традициями 6 . Присутствие матери жизненно важно для благополучия младенца; многие виды отклоняющегося поведения, которые проявляются в более поздние периоды жизни, могут иметь в своем истоке разрыв связи мать — ребенок в относительно раннем возрасте 7 .

Роль мужчины в воспитании детей более проблематична, и у других видов участие самца в выращивании потомства носит самый различный характер. Как бы ни нравилось людям смотреть на моногамную семью у птиц как на естественную модель человеческой семьи 8 , у подавляющего большинства видов, размножающихся половым путем, вклад самца в дело создания и выращивания потомства состоит немногим более чем в одном сперматозоиде. Это верно и для ближайших человеку высших приматов — человекообразных обезьян. Для шимпанзе, к примеру, характерен промискуитет, они не образуют устойчивых пар на сколько-нибудь заметный промежуток времени; хотя самцы обеспечивают защиту и пропитание зависящим от них членам родственной группы, детеныши шимпанзе растут фактически в семье с одним родителем. Степень участия самца в выращивании потомства для любого данного вида определяется характером ресурсов, которые необходимы для выживания молодняка в зависимости от среды обитания вида и способности самца их обеспечить 9 .

Что касается человека, то для мужчин характерны противоречивые устремления. С одной стороны, человеческие дети требуют гораздо большего участия родителей в их воспита нии, чем детеныши других видов, чем и определяется важная роль отца. Человеческие существа имеют такой большой мозг, что, несмотря на довольно длительный период вынашивания, рождаются неспособными к самостоятельной жизни; большая часть процесса созревания, которая у других животных происходит в течение беременности, у человеческого детеныша совершается уже после его рождения. Таким образом, ребенок появляется на свет более беспомощным, чем потомство большинства других видов животных, включая всех человекообразных обезьян. Ребенку требуется чрезвычайно долгое время для того, чтобы стать способным к самостоятельной жизни, и в течение этого времени он слаб, уязвим и зависим от своих родителей. Мать, конечно, является sine qua поп* для выживания малыша, но потребности младенца так велики, что и мужчина играет очень важную роль в их удовлетворении. Во времена охотников-собирателей, когда сформировалась генетика современного человека, мужчины были необходимы для поставки протеина в виде мяса животных и для защиты племени как от других человеческих групп, так и от неблагоприятных природных факторов. Это делает понятным, почему моногамная семья гораздо более распространена у человека, чем среди других животных.

С другой стороны, семейные связи оказываются довольно хрупкими в силу биологических факторов: для мужчины побудительные мотивы оставаться со своими детьми гораздо слабее, чем для женщины. Самое глубоко заложенное стремление любого животного — передать свои гены следующему и дальнейшим поколениям. Для женщины, как и для большинства матерей в животном царстве, это значит обеспечить своим детям как можно лучший набор генов, а в дальнейшем предоставить им ресурсы, необходимые для того, чтобы сделать их жизнеспособными и способными размножаться. Самки, как правило, обеспечивают более высокий уровень того,

• Sine qua поп (лат.) — необходимое условие. — Примеч. ред.

что биологи называют «родительским вкладом», чем самцы. В частности, среди млекопитающих самки должны вынашивать плод, выкармливать детеныша, находить еду для своих детей и, часто, защищать их от хищников или неблагоприятных природных факторов. Несмотря на то что у человека мужские особи делают для своих детей больше, чем самцы других видов, их вклад в выращивание потомства (и цена) остается меньшим, чем вклад женщин. Имеется, к примеру, довольно низкий естественный предел численности потомства, которое женщина способна выносить в течение жизни, по сравнению с числом детей, которых может зачать мужчина: женщина может родить в течение жизни примерно дюжину детей, в то время как мужчина может произвести тысячи. Женщина, таким образом, увеличит шансы передать свои гены, если предъявит к потенциальному супругу высокие требования — во-первых, чтобы обеспечить своим детям наилучшие гены из доступных, и, во-вторых, чтобы гарантировать им после рождения доступность ресурсов мужчины. Мужчины, с другой стороны, стремятся максимально увеличить свои шансы на передачу генов благодаря спариванию с как можно большим числом партнерш.

Тот факт, что женщины в своем выборе сексуального партнера, как правило, более избирательны, чем мужчины, верен не только практически для всех человеческих культур, но и для всех видов животных, которые размножаются половым путем.

По словам биолога Роберта Трайверса, «у большинства видов женские особи весьма разборчивы в своем выборе брачного партнера, в то время как мужские особи разборчивы намного менее. За самкой обычно ухаживает множество самцов, но она выбирает лишь одного или немногих. Этот выбор никоим образом не является случайным. Все исследования предпочтений самки в природе показывают, что ее выбор осуществляется строго определенным образом. Большинство самок одного и того же вида осуществ ляют свой выбор по одним и тем же критериям, в результате чего самка многократно спаривается с немногими самцами и совсем не спаривается со многими другими. Самцы же, напротив, ухаживают за многими самками и готовы совершить копуляцию с большинством из них или со всеми, если удастся. К тому же бывает, что самцы ухаживают и за неподходящими для этого объектами. К примеру, иногда можно наблюдать, как самцы ухаживают за другими самцами, за самками других видов, чучелами самок и за неодушевленными предметами. Иногда можно видеть, как они ухаживают за сочетаниями вышеперечисленных объектов 10 .

Согласно Трайверсу, имеется только несколько известных видов, у которых выбор потенциального супруга происходит в обратном порядке. К ним относятся плавунчик, мормонский сверчок и некоторые виды морских коньков".

Иными словами, мужчины биологически предрасположены к тому, чтобы быть менее разборчивыми, чем женщины, и в большей степени склонны к промискуитету*. Этот факт

* Можно задаться вопросом, как возможно, что гетеросексуальные мужчины могут проявлять больший промискуитет, чем гетеросексуальные женщины, если для каждого полового акта требуется партнер противоположного пола. Дело в том, что в большинстве обществ богатые или имеющие высокий статус мужчины имеют намного больше возможностей для сексуального общения с женщинами (и поэтому намного больше партнеров и детей от этих партнеров), чем имеющие низкий статус. Последние, вообще говоря, хотели бы иметь те же возможности, но просто не могут их получить. В некоторых выражение полигамных обществах (ацтекский император Монтесума имел предположительно четыре тысячи наложниц; индийский император Удаяма — шестнадцать тысяч, а китайский император — десять тысяч) это фактически означает, что существенная часть мужчин низкого статуса лишена возможности удовлетворять свои сексуальные потребности и иметь собственную семью. В современных обществах, где полигамия запрещена законом, имеющие высокий статус мужчины продолжают наслаждаться большими сексуальными возможностями. Единственное различие состоит в том, что главы американских корпораций имеют разных жен и детей от них последовательно, а не одновременно, как турецкие паши или китайские мандарины. Мужчины и женщины по-разному смотрят на физическую близость. Для мужчин это — возможность расстегнуть пояс; для женщин — шанс вовлечь мужчину в отношения большей близости. Даже если оба вступают в сексуальный контакт, их намерения различны, и один из участников в конце концов обычно остается обманутым. — Примеч. авт.

подтверждается повседневными наблюдениями мужской и женской сексуальности и объясняет, почему в основном мужчины, а не женщины являются потребителями проституции и порнографии. Оно объясняет и то, почему в среднем мужчины-гомосексуалы имеют намного больше партнеров, чем гетеросексуалы, а лесбиянки намного меньше; в первом случае причиной является не принадлежность геев к лицам с гомосексуальной ориентацией, а отсутствие женской избирательности, что и приводит к обилию партнеров 12 .

Биология, таким образом, говорит нам, что мужчина играет в семье определенную роль, заключающуюся в том, чтобы поставлять ресурсы женщине и ее детям, но указывает и на то, что эта роль легко разрушается. То, что мужчины остаются в моногамной паре и принимают активное участие в воспитании детей, меньше зависит от инстинкта, чем от тех социальных норм, санкций и давления, которые исходят от' общества. Как указывают антропологи Лайонел Тайгер и Робин Фоке, хотя нормы родственных отношений сильно меняются от культуры к культуре, лежащая в основе структура остается постоянной: «Как бы ни различались социальные системы, они должны иметь какие-нибудь средства для того, чтобы гарантировать связь матери с ребенком по меньшей мере до тех пор, пока ребенок не обретет способность самостоятельно передвигаться и не сможет выжить с реальным шансом достичь зрелости» 13 . Такие средства могут предоставлять отец, брат матери или другие члены сообщества, но это должно быть кем-то сделано. Проблема заключается в гарантиях выполнения этой функции: «Большая часть обществ создает детально разработанные и жесткие правила для того, чтобы удерживать соединяющиеся пары вместе. Эти правила вовсе не отражают естественности супружеских уз, а говорят о том, как на самом деле они ненадежны. Огромное разнообразие и власть обычаев, регулирующих родство и брак, — не выражение врожденной склонности образовывать семьи, а механизмы защиты матери и ребенка от потенциальной хрупкости супружеской связи» 14 .

Противоположные биологические побуждения, испытываемые мужчинами — содержать семью и избегать семейных обязательств, — могут объяснить разнообразие форм семьи и сложности возникновения семьи нуклеарной. Последняя вовсе не является ни исторически новым и преходящим образованием, как полагают ее критики, ни универсальным и естественным, как хотелось бы думать ее защитникам. С одной стороны, в XIX веке было принято считать (такого же мнения многие придерживаются до сих пор), что нуклеарная семья — это современное изобретение и появилась в результате индустриализации 15 . Ранее, как полагают, существовали большего размера родственные группы, такие, как племя или клан, в которых нуклеарные семьи составляли лишь незначительную часть. Такие кланы все еще встречаются на юге Китая, на Среднем Востоке и в других странах третьего мира. Со временем эти кланы распались на расширенные или сложные семьи, в которых три или более поколений жили совместно и вели общее хозяйство; затем, с приходом индустриальной революции, расширенные семьи распались на нуклеарные. Нуклеарная семья с такой точки зрения — только промежуточная станция, которая в будущем вполне может уступить место семьям с одним родителем или более свободным по форме типам семейных объединений.

На самом деле нуклеарная семья, не будучи универсальной, фактически занимает ведущее положение на протяжении всей человеческой истории в гораздо большей степени, чем изложенный выше подход предполагает, и являлась господствующей формой родства уже во времена охотников и собирателей 16 . Согласно антропологу Адаму Куперу, «современные социальные антропологи скептически смотрят на модели, которые были в ходу до недавнего времени и в которых африканские, американские и тихоокеанские общества

представлялись как ассоциации родственных объединений, растворяющих семью и индивида в большем коллективе связанных родством людей. Наоборот, нуклеарные семьи обнаруживаются повсеместно и оказываются наиболее важным семейным институтом; их главы осуществляют практический выбор политического объединения» 17 . Австралийские аборигены, островитяне южной части Тихого океана, пигмеи, бушмены Калахари и туземцы Амазонии — все они живут нукле-арными семьями 18 . Большие развернутые системы родства, изучаемые антропологами, сложились в результате возникновения сельского хозяйства. В некотором смысле новое появление нуклеарной семьи, которое, как показал историк Питер Ласлетт, произошло в северной Европе задолго до промышленного переворота, обозначает собой возврат к очень древнему паттерну 19 .

Таким образом, моногамные брачные отношения и нуклеарная семья не обязательно являются недавним историческим изобретением. Но, хотя отцы играют важную роль в человеческой семье и гораздо теснее связаны со своими детьми, чем это наблюдается у любой из человекообразных обезьян, характер этой роли сильно менялся с течением времени и в различных человеческих обществах. Другими словами, если с уверенностью можно сказать, что роль матери определена биологически, то роль отца в гораздо большей степени зависит от социальных факторов 20 . По словам Маргарет Мид, «когда-то на заре человеческой истории было осуществлено социальное нововведение: самцы стали кормить самок и малышей». Функцией мужчины, «который в человеческом обществе должен добывать пищу для женщин и детей», стало обеспечение ресурсами. Однако такое поведение является выученным, а потому легко может прекращаться: «Имеющиеся п нашем распоряжении данные показывают, что перед мужчинами и женщинами стоят разные задачи. Мужчинам нужно прививать желание обеспечивать других, и это поведение, будучи результатом научения, остается весьма неустойчивым и может легко прекратиться при социальных условиях, которые не обеспечивают эффективного научения» 21 . Другими словами, роль отца может быть самой различной в зависимости от культуры и традиции — от интенсивного участия в воспитании детей до сравнительно отстраненного присутствия в качестве защитника и строгого главы семейства или по большей части отсутствующего добытчика. Требуются большие усилия для того, чтобы разделить мать и новорожденного; напротив, обычно значительное количество усилий требуется для того, чтобы заставить отца принять участие в судьбе ребенка.

Контроль за рождаемостью и работающие женщины

Рассматривая родственные связи и семью в биологическом контексте, легче понять, почему за время жизни последних двух поколений начался столь быстрый распад нуклеар-ных семей. Семейные узы относительно неустойчивы, если оказываются своего рода обменом женского плодородия на ресурсы мужчины. До Великого Разрыва все западные общества имели соответствующие сложные наборы формальных и неформальных законов, правил, норм и обязательств для того, чтобы защитить мать и ребенка, ограничивая свободу отцов бросить одну семью и завести другую. Сегодня многие люди стали относиться к свадьбе как к публичному празднованию сексуального и эмоционального единения между двумя взрослыми людьми: поэтому-то в США и других развитых странах стали возможны однополые браки. Однако исторически институт брака сложился для того, чтобы дать законную защиту матери и ребенку и обеспечить предоставление отцом достаточных экономических ресурсов для того, чтобы ребенок смог превратиться в самостоятельного взрослого. Защита закона была дополнена также множеством неформальных норм.

Что ответственно за распад норм, ограничивающих свободу мужчины, и договора, на котором основывалась семья? Вскоре после окончания Второй мировой войны произошли два важных изменения. Первое касается новшеств в медицинских технологиях — в первую очередь появления противозачаточных таблеток, которые позволили женщинам лучше контролировать свой репродуктивный цикл. Второе — все увеличивающееся участие женщин в производственной деятельности в большинстве индустриальных стран и устойчивый рост их доходов по сравнению с доходами мужчин на протяжении следующих тридцати лет.

Значение противозачаточных средств состояло не просто в том, что они послужили причиной падения уровня рождаемости, поскольку рождаемость уже снижалась в некоторых странах еще с XIX века, до того как противозачаточные средства или аборты стали широко доступны 22 . В самом деле, если бы контроль за рождаемостью привел к уменьшению числа нежелательных беременностей, трудно было бы объяснить, почему доступность противозачаточных средств сопровождалась взрывом внебрачной рождаемости и ростом количества абортов 23 или почему применение противозачаточных средств положительно коррелирует с уровнем внебрачной рождаемости по всем странам, входящим в Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) 24 .

Главное воздействие Таблетки и сексуальной революции, которая последовала за ее появлением, состояло в том, что (как показали экономисты Дженет Йеллен, Джордж Акерлоф и Майкл Кац) они резко изменили представление о риске, связанном с сексом, и, таким образом, изменили поведение мужчин 15 . Причина того, что применение противозачаточных средств, количество абортов и число рожденных вне брака детей одновременно резко увеличились, заключается в падении четвертого показателя — числа вынужденных браков. По подсчетам экономистов, за периоде 1965-го по 1969 год пример но 59 % белых невест и 25 % чернокожих шли к алтарю уже беременными. Молодые люди в эти годы, очевидно, имели множество добрачных связей, но социальные последствия — такие, как появление незаконнорожденных детей — были смягчены нормами ответственности мужчины за детей, которых они произвели на свет. К периоду 1980—1984 годов эти пропорции снизились до 42 % и 11 % соответственно. Поскольку Таблетка и аборты впервые позволили женщинам вступать в сексуальные отношения, не беспокоясь о последствиях, мужчины почувствовали себя свободными от норм, требующих, чтобы они заботились о женщинах, которых они сделали беременными.

Второй фактор, который изменил поведение мужчин, — вступление женщин в ряды наемной рабочей силы. То, что доходы женщин должны отражаться на показателях распада семей, — мнение, разделяемое многими экономистами и наиболее полно отраженное Гэри Беккером в его «Трактате о семье» 26 . Предположение, которое стоит за этим соотношением, заключается в том, что многие браки заключаются на основе неполной информации: после свадьбы мужья и жены обнаруживают, что жизнь — это не бесконечный медовый месяц, что поведение их супруга изменилось по сравнению с тем, каким было до свадьбы, или что их собственные ожидания относительно партнера изменились. Замена супруга на более устраивающего или избавление от обременительного брака были ограничены тем обстоятельством, что многие женщины были неспособны содержать себя сами из-за отсутствия профессиональных навыков или опыта. По мере того как растут заработки женщин, они становятся более способными содержать себя и растить детей без мужа. Растущие доходы женщин увеличивают также косвенные расходы на детей и тем самым служат причиной снижения рождаемости. Меньшее число детей означает уменьшение того, что Беккер называет совместным капиталом в браке, а это делает развод более вероятным.

Убедительные эмпирические данные говорят о связи более высоких заработков женщин как с разводами, так и с внебрачной рождаемостью 27 . Диаграмма 5.1 отображает соотношение доли работающих женщин и уровня разводов в 1994 году для ряда стран ОЭСР. Точки лежат вдоль оси юго-запад — северо-восток, от Италии и Японии, которые имеют как меньшую долю работающих женщин, так и меньший уровень разводов, к скандинавским странам, таким как Швеция, имеющим высокие уровни по обоим показателям. Подобные же результаты можно получить, если построить диаграмму соотношения доли работающих женщин и внебрачной рождаемости.

Более трудноуловимым следствием большего участия женщин в производственной деятельности было дальнейшее ослабление норм ответственности мужчин и усиление тенденции, созданной доступностью противозачаточных средств. Разводясь с зависимой женщиной, муж сталкивался с перспективой либо выплачивать алименты, либо видеть, как его дети скатываются к нищете. Теперь, когда жены получают доход, сопоставимый с доходом их мужей, такая перспектива волнует мужчин в меньшей степени. Ослабление норм мужской ответственности усиливает, в свою очередь, потребность женщин в том, чтобы получить специальность, чтобы не зависеть от все более безответственных мужей. Поскольку существует значительная вероятность того, что брак закончится разводом, современные женщины поступали бы глупо, не готовя себя к работе.

Имеется много факторов, характеризующих переход от экономики индустриальной эры к экономике информационной эры, но один из самых важных касается природы работы как таковой. Информационная экономика заменяет материальный продукт информацией: вместо строительства новых дорог разрабатываются транспортные схемы, благодаря которым водители более эффективно используют существующие трассы; вместо хранения больших запасов сырья системы управления обеспечивают своевременную доставку на фабрики именно того количества, которое необходимо, и именно в тот момент, когда нужно. В таком мире услуги образуют гораздо большую часть национальной экономики, а традиционное производство сокращается. Человеческий капитал оплачивается все выше и выше. Не низкоквалифицированный продавец супермаркета, считывающий информацию с магнитной полоски товара с помощью считывающего устройства, получает высокую зарплату, а программист, который разработал это считывающее устройство.

В эпоху, когда автоматизация охватила все сферы производства, легко забыть, какой физически трудоемкой была большая часть работы на протяжении большей части промышленной революции. Согласно Шошане Зубофф, которая тонко уловила сущность перехода от индустриальной к информационной экономике во времена промышленной революции, рабо

чим приходилось гораздо больше полагаться на свое тело. По ее словам, уголь добывался киркой и лопатой — «инструментами самого примитивного рода, требующими предельного количества телесных усилий». Добыча глины требовала работы тяжелой киркой. Огромную массу шлама нужно было размешивать и уплотнять до нужной консистенции. Пекарни производили хлеб почти полностью при помощи ручного труда, и тяжелейшей операцией было приготовление теста, «обычно выполняемое в одном темном углу мужчиной, раздетым до пояса, которому приходилось с трудом освобождать пальцы от клейкой массы, в которую он яростно погружал стиснутые кулаки» 28 .

Не требующие высокой квалификации, сопряженные с тяжелым физическим трудом рабочие места имелись в изобилии. В 1914 году Генри Форд повысил в два раза обычный для того времени уровень заработной платы за час работы на своих автомобильных фабриках, предлагая пять долларов в день, потому что нуждался в привлечении низкоквалифицированной рабочей силы; Детройт был наводнен новыми рабочими и вырос в размере в несколько раз за первые несколько десятилетий XX века. Исследования показывают, что в начале столетия образование в колледже не давало больших преимуществ; заработная плата выпускников колледжа не только была ненамного выше заработной платы тех, кто имел только диплом средней школы, но выпускники колледжа к тому же теряли заработки за четыре года, которые могли приносить им жалованье и прочие выгоды 29 . Появление профсоюзов гарантировало устойчивый рост реальной заработной платы, что делало 40-е и 50-е годы золотым веком низкоквалифицированного труда голубых воротничков в автомобильной, металлургической, консервной и в других отраслях промышленности.

Этот мир, изобилующий вакансиями для низкоквалифицированных голубых воротничков, исчез в 70—80-х годах. В результате международной конкуренции, дерегулирования и — что наиболее важно — технологических изменений было создано множество новых рабочих мест, требующих высокой квалификации, и множество видов низкоквалифицированного труда начало исчезать. Внимание к образованию и, соответственно, разрыв между теми, кто получает четырехлетнее или более продолжительное высшее образование, и теми, у кого есть только диплом средней или неполной средней школы, стали устойчиво углубляться. Таблица 5.1 демонстрирует значительное уменьшение количества рабочих мест на производстве, которое имело место в странах Большой Семерки между 1970-м и 1990 годами, наиболее заметное в США и Великобритании.

В своей наиболее выраженной форме экономика эпохи информации заменяет физический труд умственным, а в таком мире женщинам неизбежно отводится гораздо большая роль. Между 1960-м и 1995 годами суммарная доля работающих женщин выросла в США с 35 % до 55 %; доля работающих женщин в возрасте от 20 до 29 лет в первые годы после рождения ребенка выросла с 40 % до 68 %. Доля работающих мужчин, с другой стороны, несколько снизилась: с 79 % до 71 %. Такие изменения имели место также по всему индустриализированному миру (см. диаграмму 5.2), особенно в Скандинавии. Доля работающих женщин в начале этого периода в Японии была выше, чем в большинстве европейских стран (предположительно по причине недостатка мужских рабочих рук в результате Тихоокеанской войны), но потом росла гораздо медленнее.

Помимо роста числа работающих женщин, доходы женщин тоже увеличивались. Диаграмма 5.3 показывает средние доходы мужчин и женщин, а также их соотношение в период между 1947-м и 1995 годами. Наблюдается устойчивый абсолютный прирост доходов у женщин на протяжении всего этого периода, хотя темп роста к 90-м годам несколько снизился. Экономисты, которые изучают этот феномен, относят увеличение доходов женщин за счет ряда факторов, включая опыт работы, связанное с ним повышение заработной платы, более высокий уровень образования и другие виды карьеры, выбираемые женщинами (скажем, юриста, а не школьного учителя) 30 . Скорее всего наиболее важный фактор — первый. Вместо того чтобы прерывать карьеру на несколько лет, чтобы растить детей, теряя таким образом трудовой стаж, опыт \ доступ к ответственной работе и руководящим должностям женщины стали рожать меньше детей и работать одновременно с воспитанием тех детей, которых все-таки родили Вместо того чтобы переходить на более традиционные дл? женщин профессии машинистки или клерка, они стали конкурировать с мужчинами в продвижении по службе.

Период с конца Второй мировой войны до начала 70-х годов был в общем благоприятным для американских мужчин — реальный их доход достиг своего пика в 1973 году. Действительно, относительное увеличение доходов было та

ково, что в первые годы «беби-бума» в конце 40-х годов и в 50-х годах соотношение доходов женщин и мужчин изменилось в пользу последних. Однако после 1973 года мужчины начали уступать свои позиции, так что к середине 90-х их средний реальный доход упал более чем на 13 % 31 .

Причины этого снижения, так же как и причины снижения доли мужчин в общем числе работающих, сложны. Последнее частично было следствием того обстоятельства, что большее число мужчин стало доживать до пенсии и, таким образом, добровольно оставлять работу в конце своей карьеры. Однако экономисты, изучающие рынок труда, обращают внимание и на другой важный фактор — молодые мужчины, особенно не имеющие достаточной квалификации и образования, все чаще отказываются работать, даже при наличии рабочих мест 32 . Действительно, для мужчин этой группы кризис был гораздо более острым, что показывает совокупная диаграмма. Рост неравенства доходов ударил по мужчинам сильнее, чем по женщинам; хотя мужчины, находящиеся на вершине распределения доходов, на всех парах летели вперед, мужчины, находящиеся внизу, столкнулись с тем, что их реальные доходы падают с поразительной быстротой 33 . Деиндустриализация была преимущественно мужским феноменом, поскольку в 80-х годах работу голубых воротничков выполняли 41 % мужчин и только 9 % женщин 34 . Проигрыш мужчин, несомненно, напрямую был связан с выигрышем женщин. Особенно это касалось нижних страт рынка рабочей силы: женщины, поступающие на работу, оказались сообразительнее, упорнее, амбициознее и побеждали мужчин в конкуренции за рабочие места 35 . Хотя мало кто из менеджеров по персоналу признается в этом, в ситуациях, когда мужчина и женщина с формально одинаковой квалификацией претендуют на одну и ту же низкоквалифицированную, но не тяжелую физически работу, они обычно предпочитают взять женщи ну, потому что знают, что ее поведение будет создавать меньше проблем, чем поведение мужчины.

Влияние, которое эти изменения оказали на семейную ситуацию представителей рабочего класса, очевидно. Вопреки распространенному мнению, женщины, получившие постоянную работу и увеличившийся доход в 70-е и 80-е годы, были не высокооплачиваемыми телеведущими или юристами, а относительно низкоквалифицированными работниками с заработками в нижней половине распределения доходов 36 . Относительная ценность мужа-рабочего неожиданно рухнула вниз. В противоположность той ситуации, которая существовала на поколение раньше, многие женщины из рабочего класса вдруг обнаружили, что они приносят в дом больше денег, чем их мужья или бойфренды. Положение, вероятно, усугублялось для низкоквалифицированных мужчин еще и тем, что женщинам легче заключить брак, продвигающий их вверх по социальной лестнице, чем мужчинам, оставляя тем меньший выбор возможных партнерш. Относительная важность производства может в некоторой степени объяснить различия в показателях распада семей; по США и Британии деиндустри-ализация ударила гораздо сильнее, чем по Германии и Японии, и они испытали более резкий рост количества разводов и численности внебрачных детей.

Этот кризис был особенно тяжел для молодых черных мужчин. Как правило, безработица среди молодежи возрастала и уменьшалась соответственно экономическим циклам, однако после экономических неурядиц 70-х годов уровень безработицы среди молодых черных мужчин поднялся, но не снизился так быстро, как можно было бы ожидать, когда в 80-е годы появилось много рабочих мест. На диаграмме 5.4 показаны уровни безработицы среди черных и среди белых тинейджеров. На протяжении большей части 70-х годов безработица среди черных мужчин была меньше, чем среди черных женщин; к 90-м годам она стала значительно выше.

Обратной стороной медали безработицы среди черных мужчин и замораживания их доходов было значительное увеличение заработков черных женщин. К концу 90-х годов черные женщины в большой степени догнали своих белых соотечественниц с точки зрения доходов, уровня образования, жизненных перспектив и т.п., как раз тогда, когда разрыв между черными и белыми мужчинами увеличился. Почему этот процесс произошел именно таким образом, являлся ли он следствием расизма, структурного дефекта в экономике или культурных проблем, присущих мужчинам-афроамериканцам, — одна из самых больших загадок этого времени 37 . (Проблема существует также и для белых тинейджеров мужского пола, хотя она и не так резко выражена.) Имеются данные о том, что рост участия черных женщин в работе по найму нельзя объяснить ничем, кроме влияния культурных факторов 38 .

Как было показано в работе Герберта Гутмана, несмотря на то что среди черных уровень нестабильности семьи был выше, чем у белых, существующие показатели распада семьи не имеют исторических прецедентов 39 . Аналитики — такие, как социолог Уильям Джулиус Уилсон — подчеркивают роль высокого уровня безработицы среди черных молодых мужчин в распаде городских семей и, как можно заключить из анализа данных по безработице, приведенных выше, в этом много правды". Однако, хотя нестабильность семьи особенно характерна для бедных афроамериканцев, она также затронула черные семьи среднего класса. Для последних соотношение доходов женщин и мужчин может быть более важно, чем относительный уровень безработицы. Диаграмма 5.5 позволяет сравнить изменения в соотношении среднего дохода женщин и мужчин среди черных жителей США по отношению ко всем жителям США в период между 1951-м и 1995 годами. Среди черных это отношение изменяется в пользу женщин гораздо быстрее, чем среди представителей других рас. Сразу после окончания войны эти соотношения были примерно одинаковы среди черных и среди всех американцев; к концу рассматриваемого периода черные женщины по сравнению с населением в среднем обогнали черных мужчин на 15 %. Когда это изменение в относительных заработках для людей, имеющих работу, сочетается с ростом безработицы среди черных мужчин по сравнению с безработицей среди женщин, становится ясно, что черные мужчины как группа потеряли за время жизни последнего поколения огромную часть своих позиций.

В соответствии с экономической теорией семьи, соотношение доходов женщин и мужчин, изображенное на диаграмме 5.3, во многом отражает судьбу американской семьи. В конце 40-х годов и в 50-х годах — в период «беби-бума», роста рождаемости и возврата к семейной жизни после потрясений военного времени — соотношение изменилось в пользу мужчин. Однако начиная с середины 60-х годов соотношение

стало меняться в пользу женщин, и этот более или менее непрерывный рост продолжался до середины 90-х годов, когда он начал несколько замедляться — по причинам, которые остаются загадкой для большинства исследователей 41 . Середина 60-х годов, как мы убедились, вполне может рассматриваться в качестве отправной точки Великого Разрыва.

Глава 4

Причины — демографические, экономические и культурные

Откуда рост преступности?

Предположив, что рост уровня преступности — не просто статистический артефакт, возникший после улучшения полицейской отчетности, следует задать несколько вопросов. Почему уровень преступности возрос столь драматично за относительно короткий период времени и в столь многих странах? Почему уровень стал снижаться или выравниваться в США и нескольких других западных странах? И почему азиатские развитые страны кажутся исключениями из этого паттерна?

Как и в случае с растущим уровнем разводов, первое и, наверное, наиболее прямолинейное объяснение росту уровня преступности, происходившему с 60-х до 80-х годов и после этого снизившемуся, — просто демографическое. В подавляющем большинстве случаев преступления совершаются молодыми мужчинами в возрасте 14—25 лет. Для этого, несомненно, существует генетическое основание, связанное с расположенностью мужчин к насилию и агрессии; следовательно, при увеличении рождаемости уровень преступности через 15— 25 лет также должен вырастать'. В США число молодых людей в возрасте от 14 до 24 лет между 1950-м и 1960 годами выросло на

2 миллиона, а в следующем десятилетии к этому добавилось еще 12 миллионов представителей данной возрастной группы — скачок, который сравнивали с нашествием варваров 2 . Огромный прирост числа молодых людей не только увеличил количество потенциальных преступников; их преобладание в молодежной культуре могло привести к более чем пропорциональному росту попыток оказывать неповиновение властям. Можно выявить влияние роста определенной возрастной группы, сравнивая количество преступлений не по всей популяции, а среди молодых мужчин в данном обществе. Если это сделать, большая часть кривых на диаграммах 2.1 и 2.2 сделается более пологими как на участках возрастания, так и на участках убывания. Действительно, тот факт, что в период «беби-бума» рождаемость в США возрастала более быстрыми темпами, чем в других развитых странах, частично объясняет более высокий уровень преступности в США в период между 60-ми и 90-ми годами 3 . Новая Зеландия, которая испытала еще более стремительный рост рождаемости после Второй мировой войны, чем США, также столкнулась с тем, что количество преступлений против собственности стало там возрастать быстрее в 70-х и 80-х годах.

Но «беби-бум» только частично может послужить объяснением растущему уровню преступности в 60-х и 70-х годах. Один криминолог подсчитал, что прирост количества убийств о США был в 10 раз выше, чем можно было ожидать, учитывая изменения только в демографической структуре населения страны". По данным исследований во многих странах, изменения в возрастной структуре населения не коррелируют в достаточной степени с ростом преступности 5 .

Второе объяснение связывает уровень преступности с модернизацией и связанными с ней феноменами — урбанизацией, увеличением плотности населения и наличием возможностей для совершения преступлений. Даже здравый смысл говорит нам, что в больших городах будет больше краж автомобилей и краж со взломом, чем в сельскохозяйственных районах, потому что преступникам легче найти автомобили и безлюдные дома в первом случае, нежели во втором. «Экологические» теории — такие, как теория Генри Шоу и Клиффорда Маккея, выдвинутая в 40-х годах 6 , или более поздняя теория Родни Старка — связывают преступность со специфическим видом окружающей среды: плотно заселенными городскими районами, территориями, где, кроме жилых домов, имеются производственные помещения, или кварталами, в которых отмечается большая текучесть населения 7 . Эти типы окружающей среды имеют тенденцию возникать по мере того, как общества экономически модернизируются, поэтому есть основания ожидать, что и уровень преступности будет расти по мере того, как люди переселяются с ферм и из деревень в городские районы.

Урбанизация и меняющаяся среда обитания — слабые объяснения растущему уровню преступности в развитых странах после 60-х годов. К I960 году рассматриваемые страны были уже индустриализированными, урбанизированными обществами; в 1965 году не происходило никакого внезапного переселения из деревни в город. В США гораздо больше убийств совершается на Юге, чем на Севере, более урбанизированном и более густонаселенном. Действительно, насилие на Юге — это в большой степени сельский феномен, и большинство наблюдателей полагают, что объяснения этому скорее культурные, чем экологические 8 . Япония, Корея, Гонконг и Сингапур входят в число наиболее многолюдных, перенаселенных урбанизированных стран в мире, и тем не менее там развитие не сопровождалось ростом преступности. На самом деле если согласиться с Джейн Джейкобс, считающей, что уровень преступности обратно пропорционален числу «глаз на улицах», то как раз такие типы городской среды, которые считаются порождающими преступность, — многолюдные улицы и кварталы, сочетающие жилые и производственные функции, — должны обнаруживать прямо противоположную тенденцию и высокий уровень социального капитала. Это говорит о том, что социальная среда играет гораздо более важную роль в порождении преступности, чем физическая, — одни и те же городские кварталы могут приходить в упадок и обновляться, когда их население меняется. Другими слонами, мы вернулись к признанию влияния социального капитала: преступность растет, потому что социальный капитал кпартала или общества уменьшается, и наоборот.

Третью категорию объяснений иногда называют «социальная гетерогенность» 9 . Иными словами, во многих обществах преступность имеет тенденцию концентрироваться среди расовых или этнических меньшинств; по мере того как общества становятся этнически более разнообразными (что происходит практически со всеми западными развитыми странами на протяжении жизни последних двух поколений), можно ожидать, что уровень преступности будет возрастать. Причина того, что уровень преступности часто более высок среди представителей национальных меньшинств, весьма вероятно сиязана, как считают криминологи Ричард Клоуард и Ллойд Один 10 , с тем фактом, что легальные пути социального про-лнижения для них в отличие от большинства членов общества перекрыты. В других случаях причиной может служить сам факт гетерогенности — поселения, жители которых слишком отличаются друг от друга в культурном, лингвистическом, религиозном или этническом плане, никогда не образуют сообществ, способных заставить своих членов соблюдать неформальные нормы. И наконец, не все меньшинства, поступательное развитие которых блокировано обществом большинства, порождают преступность в одной и той же степени. Более высокий уровень niK-ступности в определенных общинах может просто быть продуктом собственной культуры данного сообщества.

I) качестве универсального объяснения роста преступности социальная гетерогенность — вероятно, более влиятель ный фактор для Европы, чем для США. В США этническое разнообразие увеличилось в результате новой иммиграции, особенно из Латинской Америки и Азии. Не очевидно, однако, что общий уровень преступности среди испаноязычных иммигрантов значительно выше, чем среди родившихся в США; в любом случае начи ная с 60-х годов преступность увеличивалась среди групп коренных жителей так же, как и среди выходцев из-за рубезка. В Европе антииммигрантские настроения, которые эксплуатируют правые группы — такие, как Национальный фронт Жана-Мари Ле Пена во Франции и партия республиканцев в Германии, — в значительной мере питаются представлением, что иммигранты в гораздо большей степени, чем коренное население, ответственны за преступность. Но и здесь уровень преступности возрастает также и среди групп коренных жителей".

Следующее объяснение касается наркотиков. Исходя только из времени достижения зрелости поколением «беби-бума», мы должны были бы ожидать, что снижение преступности будет иметь место скорее в конце 80-х годов (как начало выравниваться количество разводов), нежели в конце 90-х. Одно из объяснений, почему число преступлений, связанных с насилием, оставалось высоким, а потом неожиданно быстро упало в конце 90-х годов, связано с появлением крэк-кокаи-на в американских городах в середине 80-х годов и с последующей стабилизацией рынков крэка 12 . Этот фактор, однако, объясняет не первоначальный рост преступности, а только продление ее волны.

Принимая во внимание ограниченность этих объяснений, мы вынуждены спросить: может быть, рост уровня преступности связан с другими аспектами Великого Разрыва — в частности, с более или менее одновременными изменениями в семье? В настоящий момент господствующая школа современной американской криминологии придерживается взгляда, что ранняя социализация детей — один из наиболее важ ных факторов, определяющих последующий уровень преступности. Другими словами, большинство людей не делают каждый день, основываясь на соотношении выгоды и риска, выпор — совершить преступление или нет, как иногда полагают представители школы рационального выбора. Подавляющее большинство людей подчиняются закону (особенно это касается серьезных преступлений), в силу сложившейся в достаточно юном возрасте привычки. Напротив, большинство преступлений совершается преступниками, которые уже совершали их неоднократно и у которых не был развит этот базовый уровень самоконтроля. Во многих случаях они действуют не рационально, а исходя из импульса. Поскольку они не способны предвидеть последствия, часто их не удерживает ожидание наказания.

Одним из наиболее известных криминологических исследований, которое продемонстрировало важность социализации в раннем детстве, — является работа Шелдона и Элеоноры Глюк, результаты которой были опубликованы в их книге «Разгадать юношеское правонарушение» 13 . Авторы проводили лонгитюдное исследование, наблюдая за одной и той же группой мальчиков из бедного района Бостона вплоть до достижения ими зрелости, стараясь выявить причины того, почему одни из них совершили преступления, а другие — вели продуктивную жизнь. Один из факторов, обнаруженных при исследовании, заключался в том, что мальчики, которые совершили преступления, продолжали иметь проблемы и в зрелом возрасте — последующее криминальное поведение, неудачи с браком, склонность к алкоголю или наркотикам, неспособность сохранить работу и т.п. Это заставляет предположить, что эта способность к самоконтролю развивается относительно рано и что это одна из наиболее важных сфер, в которых проявляется наличие или отсутствие создаваемого семьей социального капитала.

К такому же выводу пришли криминологи Тревис Хирши и Майкл Готтфредсон, которые считают, что более оправдан но говорить скорее о «криминальной карьере», чем об отдельных преступных актах, поскольку жизненное направление определяется социализацией в семье детей в относительно раннем возрасте 14 . Предпринятый Рольфом Лёбер и Магдой Сто-ухамер-Лёбер обзор многочисленных исследований связей между семьей и преступностью подтвердил то, что большинству людей известно на основании здравого смысла: родители оказывают влияние на последующее криминальное поведение своих детей пренебрежением к ним и конфликтами с ними, собственным девиантным поведением, супружескими конфликтами или отсутствием одного из родителей 15 .

Данные исследования Глюков были снова проанализированы в 90-х годах Робертом Сэмпсоном и Джоном Лаубом, которые обнаружили подтверждение важности того, что они назвали «ранжированным по возрасту неформальным социальный контролем», а также тот факт, что у детей, социализация которых не совершалась должным образом, криминальное поведение продолжается на протяжении всей жизни 16 . Позиция Сэмпсона и Лауба несколько отличается от взглядов Глюков и других теоретиков «контроля»: они пришли к выводу, что более поздние социальные отношения (например, в школе, на рабочем месте, со сверстниками и т.п.) также могут оказывать влияние на склонность индивида к криминальной карьере. Они считают, что не только семьи являются важным источником социального капитала; социальный капитал общины также может влиять на количество преступлений, хотя и не оспаривают базовую связь между семьей и преступностью или важность семьи для поддержания уровня социального капитала.

Может ли причина общего роста преступности в развитых странах после 1965 года корениться в распаде семьи? Не приходится сомневаться, что ухудшение семейной жизни, которое началось в этот период, в значительной мере ответственно за рост уровня преступности; имеется достаточное количество эмпирических данных, которые это подтверждают 17 . Рас

пад семьи часто оказывается важным промежуточным звеном в связи между бедностью и преступностью 18 ; бедные семьи — это не просто семьи, хорошему трудоустройству которых мешает недостаток образования или неудачное местожительство; часто это семьи, в которых нет отца, который мог бы дисциплинировать ребенка, поощрить его, послужить ролевой моделью или иначе способствовать его социализации.

С другой стороны, статистические соотношения между распадом семьи и преступностью не так очевидны, как могло бы показаться на первый взгляд, поскольку распад семьи часто коррелирует со множеством других факторов — таких, как бедность, плохая школа и неблагоприятное местожительство, которые также отражаются на социализации детей 19 . Трудно разобраться в значимости отдельных факторов, которые к тому же различаются от страны к стране. В Швеции, к примеру, окружение вне семьи — соседи, другие взрослые, работники детских дошкольных учреждений, учителя и т.п., — возможно, играют значительно большую роль в социализации детей, чем в США. Таким образом, негативные последствия воспитания детей в семье с одним родителем смягчаются.

Даже для США проблематично использовать данные о распаде семьи для объяснения растущего уровня преступности в 60-х годах. Если бы распад семьи был главным фактором, ответственным за преступность, можно было бы ожидать, что уровень преступности будет возрастать с отставанием на 15— 20 лет от роста числа разводов и внебрачной рождаемости, поскольку предположительно именно дети из распавшихся семей были бы на вершине криминальной волны. Однако преступность, количество разводов и внебрачная рождаемость начали расти в одно и то же время. Те молодые люди, которые совершали преступления в конце 60-х и начале 70-х годов, родились в период с 1945-го по 1960 год, во время послевоенного «беби-бума», когда стабильность американской семьи укреплялась. Очевидно, под оболочкой семейного уюта 50-х годов скрывалось что-то не совсем правильное, поскольку поколение, выросшее в нем, оказалось больше обычного склонно поддаваться искушениям зрелого возраста. Распад семьи, несомненно, имел какое-то отношение к сохранявшемуся высокому уровню преступности начала 90-х годов, но, по-видимому, начало Великого Разрыва нужно соотносить с факторами, общими как для преступности, так и для распада семьи.

И все же связь между семьей и преступностью, очевидно, существует и, как я подозреваю, в США является более тесной, чем в Европе или Японии. Вообще говоря, центральная проблема, с которой сталкивается любое общество, — это контроль за агрессией, честолюбием и потенциальным насилием со стороны своих молодых членов, направление их в безопасное и продуктивное русло. В большинстве человеческих обществ эту задачу почти всегда выполняют старшие мужчины, пытающиеся ритуализировать агрессию, ограничить доступ к женщинам и в целом установить нормы и правила, которые бы делали поведение молодых мужчин социально приемлемым 20 . Старший мужчина, который играет эту роль, может быть биологическим отцом молодого мужчины, но он также может быть старшим братом, дядей или взрослым членом семьи с материнской стороны. В современном американском обществе в таком качестве выступают инструкторы по строевой подготовке в морской пехоте, которые, как показал Томас Рикс в своей книге «Создать отряд», превосходно зарекомендовали себя, принимая неуправляемых мальчиков из распавшихся семей и превращая их в целеустремленных дисциплинированных мужчин 21 .

Я полагаю, что связь между распадом семьи и социальной дезорганизацией в Европе слабее, чем в Америке, не только потому, что там имеется более развитая система государственных социальных пособий, поддерживающая семьи с одним родителем, но также потому, что вокруг имеется больше мужчин, участвующих в социализации и воспитании мальчиков. В некоторых случаях это биологический отец, который продолжает сожительствовать с матерью, даже если он не состоит с ней в браке. В других случаях нормы поведения прививаются соседями, более отдаленными родственниками или просто другими членами данного сообщества. Намного меньшая степень физической, не говоря уже о социально-экономической, мобильности европейцев по сравнению с американцами означает, что население вообще и местные общины в частности более стабильны и гомогенны. Говоря словами Джейн Джейкобс, в типичном европейском городе имеется больше «глаз на улице», чем в типичном американском. Одинокие матери в Европе, таким образом, получают большую помощь в деле воспитания своих сыновей, чем в Америке.

Если мы перейдем от общего уровня преступности к распространенности жестокого обращения с детьми, то связь между возрастающим числом таких случаев и изменениями в структуре семьи станет гораздо более очевидной. Фонд защиты детей утверждает: если основываться на результатах опросов работников детских учреждений, то число детей, получивших серьезные травмы в результате насилия, между 1986-м и 1993 годами увеличилось почти в четыре раза — поистине удивительный рост для семилетнего периода 22 . Исследование министерства здравоохранения и социальных служб США показывает менее драматический, но все же значительный рост количества случаев физического, сексуального и эмоционального насилия над детьми в 1980—1993 годах 23 . Хотя склонная к сенсациям пресса часто преувеличивает болезненность восприятия публикой этих проблем 24 , имеются основания полагать, что число случаев насилия над детьми во время Великого Разрыва и в самом деле возросло.

С биологической точки зрения нас не должно было бы удивлять, что растущий уровень разводов и внебрачной рождаемости привел к жестокому обращению с детьми со стороны замещающих родителей, особенно мужчин, которые заинтересованы прежде всего в сексуальных отношениях с матерью и для которых дети в лучшем случае неудобство. Как пишут Мартин Дэйли и Марго Уилсон, двое психологов-эволюционистов, которые подробно изучали этот вопрос, «воз можно, наиболее точным предсказанием дарвинизма в отношении родительских мотивов является следующее: родители-заместители, как правило, будут заботиться о детях менее основательно, чем биологические родители» 25 . Они ссылаются на существование рассказов о Золушках, страдающих от злых отчимов и мачех, в фольклоре практически каждой культуры по всему миру. В городах с хорошей полицейской отчетностью, отдельно фиксирующей насилие, совершенное родителями-заместителями и биологическими родителями, ребенок имеет шанс пострадать от первого в 10—100 раз больше, чем от второго. Исследование, проведенное в Британии Фондом семейного воспитания, дает основания для подобных же выводов: вероятность того, что ребенок, живущий с обоими биологическими родителями, испытает жестокое обращение, в два раза меньше, чем для детей в среднем; для тех, кто живет только с матерью, вероятность этого больше в 1,7—2,3 раза, а для тех, кто живет с матерью и с отчимом, — больше в 2,8—5 раз 26 . Исследование жестокого обращения с детьми и пренебрежения родительскими обязанностями, проведенное министерством здравоохранения и социальных служб США, показало, что дети, живущие с одним родителем, страдают от жестокого обращения на уровне, который «по стандарту ущерба в 1,75 раза превышает средний уровень для детей, живущих с обоими родителями». Уровень пренебрежения родительскими обязанностями в семье с одним родителем был в 2,2 раза выше, чем в семьях с двумя родителями 27 . Иногда насилие, направленное на детей, выплескивается и на мать, становясь фактором риска и для нее тоже 28 .

Верно, что жестокое обращение с детьми в высокой степени коррелирует с доходом семьи и с другими показателями социально-экономического статуса, однако ни одно из упомянутых выше исследований не включало комплексного многофакторного анализа, который выявил бы вклад структуры класса и структуры семьи по отдельности. Бедность, конечно,

играет свою роль в распространении жестокого обращения с детьми, однако следует отметить, что уровень бедности (по крайней мере в США) имеет тенденцию меняться соответственно динамике экономических циклов и роста уровня бедности, который соответствовал бы значительному росту числа случаев жестокого обращения с детьми, не отмечено 29 . Как и другие аспекты Великого Разрыва, эти драматические сдвиги в социальных показателях трудно объяснимы изменением одних только общих экономических факторов.

Конечно, в мире имеется очень много заботливых отчимов и мачех, которые воспитывают своих приемных детей с не меньшей любовью и вниманием, чем если бы те были их собственным биологическим потомством 30 . Люди могут предпочитать кровных родственников, но обладают также способностью привязываться к другим созданиям, от детей до домашних животных. Более того, многие приемные родители проявляют повышенную заботу и тратят дополнительные усилия на своих приемных детей именно для того, чтобы показать, что у них нет любимчиков. Деликатность ситуации в заново образованных семьях, включающих приемных родителей, может привести к прямо противоположной проблеме, когда отчим не желает вмешиваться и проявлять строгость, так как считает, что не имеет права это делать, потому что не является биологическим родственником ребенка 31 .

Почему растет недоверие?

Говоря о доверии, ценностях и гражданском обществе, нужно объяснить два отдельных феномена: во-первых, почему произошел широко распространенный упадок доверия как к общественным институтам, так и к другим людям; во-вторых, как согласовать сдвиг в сторону уменьшения числа общеприемлемых норм с явным ростом количества и объема групп и сплоченности гражданского общества. Причины снижения доверия в американском контексте широко обсуждались. В свое время Роберт Патнам высказал мысль, что это снижение могло быть связано с распространением телевидения, поскольку первое поколение, выросшее глядя на экран, было поколением, которое пережило наиболее резкий упадок доверия 32 . Мало того, что содержание телевизионных передач, пропагандирующих секс и насилие, порождает цинизм, сам факт просмотра телепередач в уединении в собственной гостиной ограничивает возможности зрителей к личной социальной активности, поскольку средний житель страны смотрит телевизор более 4 часов в день.

Однако можно предположить, что общий феномен упадка доверия является комплексным и имеет различные причины, из которых телевидение лишь одна. Том Смит из Национального центра исследований общественного мнения провел многофакторный анализ данных опроса о доверии и нашел, как было отмечено выше (см. главу 2), что недостаток доверия коррелирует с низким социально-экономическим статусом, принадлежностью к меньшинствам, травматическими событиями в жизни, фундаменталистскими взглядами, принадлежностью не к основной церкви и принадлежностью к определенному поколению (т.е. поколению «беби-бума» или поколению X). Как легко догадаться, травматическими событиями в жизни, влияющими на степень доверия, являются совершенное против человека преступление и болезнь.

Какой из этих факторов изменился с 60-х годов столь резко, что это изменение могло бы объяснить уменьшение доверия? Неравенство доходов несколько возросло, и Эрик Ас-лейнер из Университета Мэриленда считает, что это могло послужить причиной некоторого роста недоверия 33 . Уровень бедности в этот период колебался, но в целом не вырос, и так называемое тяжелое положение среднего класса означало не столько падение реального дохода для огромного большинства американцев, сколько замораживание заработной платы.

Мы уже видели, что экономическая нестабильность этого периода — от нефтяного кризиса до сокращения рабочих мест — могла благоприятствовать росту цинизма.

Преступность претерпела заметный рост между 1965-м и 1995 годами, и есть веские основания полагать, что тот, кто некогда оказался жертвой преступления или видит по местным теленовостям калейдоскоп страшных криминальных историй, почувствует, наверное, недоверие не к близким друзьям и членам семьи, а к внешнему миру. Поэтому преступность может показаться важным фактором объяснения роста недоверия после 1965 года — вывод, вполне подтверждаемый более детальным анализом 34 .

Другое значительное социальное изменение, которое привело к травматическому жизненному опыту, — рост числа разводов и распад семьи. Руководствуясь здравым смыслом, можно предположить, что у детей, которые пережили развод родителей или постоянно видят приятелей своей матери-одиночки, обнаружится склонность к цинизму по отношению к взрослым вообще, что в значительной мере объясняет рост недоверия, отмечаемый по данным опросов. Однако в анализе Смита разводы родителей или воспитание в неполной семье не рассматриваются как важные объясняющие факторы 35 . С другой стороны, существует множество непрямых связей: распад семьи связан как с преступностью, так и с бедностью, и то и другое, несомненно, порождает цинизм. Исследование Уэнди Ран и Джона Трэнсью показывает, что отсутствие отца в семье увеличивает вероятность того, что для ребенка будут иметь значение материальные ценности, которые, в свою очередь, коррелируют с недостатком доверия 36 .

Религия, очевидно, имеет противоречивое воздействие на доверие; фундаменталисты, так же как и те, кто не посещает церковь, склонны проявлять меньше доверия, чем остальные. В то время как многие американцы верят, что их собственное общество стало более светским за последнее поколение, это справедливо прежде всего применительно к публичной сфере, где строгое разделение церкви и государства все больше усиливалось; но не очевидно, что в своей частной жизни американцы демонстрируют резкий упадок религиозной веры 37 . Однако возможно, что это уменьшение доверия частично может быть объяснено переходом к более светскому обществу — тенденция, которая парадоксальным образом усиливается одновременным ростом числа членов фундаменталистских церквей.

Тот факт, что представители более молодых поколений склонны проявлять меньше доверия, чем старшие, не объясняет роста недоверия; скорее возникает вопрос: почему молодые более циничны? С другой стороны, это показывает, что рост недоверия — не просто эффект жизненного цикла, т.е. нечто, свойственное людям на определенной стадии их жизни. Не является недоверчивость и характеристикой только одного поколения — скажем, поколения «беби-бума», — поскольку она, по-видимому, еще более характерна для представителей так называемого поколения X.

Можно доказать статистически, что растущая преступность и экономическая неуверенность имели негативное воздействие на доверие, и предположить, что распад семьи здесь также сыграл свою роль. Однако создается ощущение, что эмпирические измерения культурных изменений, которые обсуждались выше, — довольно грубые инструменты, и требуется оценить происходящее в большей мере с точки зрения качества.

Миниатюризация сообщества

Тот факт, что группы и участие в группах могут расти даже тогда, когда общество отходит от общепринятых ценностей и уровень доверия снижается, можно объяснить несколькими способами, каждый из которых согласуется с приведенным в начале этой книги общим утверждением, что наиболее важным изменением в современном обществе является рост индивидуализма. Произошла действительно важная трансформация природы американского гражданского общества, что, вероятно, приложимо и к другим развитым западным странам. Но то важное изменение, которое произошло, не может быть отражено никаким измерением численных показателей числа и размера организаций, что было темой так называемой полемики Патнама. Важные изменения носят качественный характер и заключаются в природе групп, которые сегодня становятся преобладающими, и в тех моральных отношениях, которые существуют между индивидами в обществе вообще.

Наиболее очевидный способ согласовать низкий уровень доверия и высокий уровень участия в группах должен быть связан с уменьшением того, что я назвал радиусом доверия. Рассмотрим случай вступления семьи в организацию наблюдения за порядком в квартале, которая патрулирует улицы, поскольку имел место неожиданный рост частоты ограблений. Наблюдение в квартале служит одной из токвилевских школ гражданства; в результате возникает новая группа, которую можно рассматривать как часть более широкого гражданского общества. Ее члены учатся сотрудничать друг с другом и, таким образом, создают социальный капитал. С другой стороны, причина, по которой организации существуют, в первую очередь является результатом существования преступности и недоверия, которое жители испытывают к тем в обществе, кто внушает им чувство опасности. Если рост гражданского общества основан на распространении таких защитных групп небольшого радиуса, то вполне можно ожидать, что уровень общего социального доверия будет понижаться.

Ситуация, в которой люди находили бы убежище в нетерпимых или активно агрессивных группах, которые уменьшают запас доверия в большом обществе, была бы даже еще хуже. Писатель-фантаст Нил Стивенсон нарисовал мрачную картину будущего США в своем романе «Лавина»: страна поделена на сотни тысяч отдельных «бургклавов» — по сути, представляющих собой объединения домовладельцев, которые превратились в суверенные территории, требующие для въезда паспорта и визы. В этом мире власть федерального правительства сведена к тем немногим обветшавшим строениям, которые оно по-прежнему занимает. Негры, байкеры, китайцы, даже расисты в закрытой коммуне под названием Новая Южная Африка — все ведут замкнутую жизнь, и отсутствие всяких знаний друг о друге порождает взаимную враждебность.

Современная Америка к этому еще не совсем пришла, но двигается в этом направлении. Трудно интерпретировать данные по ценностям или по гражданскому обществу как-либо иначе, кроме как заключить, что радиус доверия уменьшается — не только в США, но по всему развитому миру. Люди продолжают разделять общие нормы и ценности, в результате чего образуется социальный капитал, они вступают в группы и организации даже во все большем числе, но тип групп претерпел серьезные изменения. Авторитет большинства крупных организаций упал, а значение множества мелких ассоциаций в жизни людей возросло. Вместо того чтобы гордиться принадлежностью к большому и могущественному профсоюзу, работой в крупной корпорации или службой в армии, люди находят удовлетворение своей потребности в общении на занятиях аэробикой и в какой-нибудь новой секте, в группе взаимной поддержки или на чате Интернета. Вместо того чтобы признать авторитет церкви и пропагандируемые ею ценности, которые когда-то определяли культуру общества, люди сами выбирают свои приоритеты и объединяются в небольшие общины по принципу сходства во взглядах.

Этот переход к группам меньшего радиуса в политической сфере находит свое отражение в почти универсальном росте «групп по интересам» за счет политических партий, опирающихся на широкие слои населения. Политические партии — такие, как христианские демократы в Германии или лейбористская партия Британии — имеют последовательные идеологические позиции по всем проблемам, возникающим перед обществом, — от национальной обороны до социального обеспечения. Представляя, как правило, интересы определенного социального класса, партия объединяет представителей разнообразных течений и людей с разными взглядами. «Группа по интересам», с другой стороны, сосредоточивает внимание на отдельном вопросе — таком, как сохранение тропических лесов или развитие птицеводческих ферм в штатах Среднего Запада; она может быть международной по масштабам, но важность вопросов, с которыми она имеет дело, или число людей, которых она объединяет, гораздо менее внушительны.

Опросы, проведенные Аланом Вулфом среди представителей среднего класса, дают нам множество подтверждений, касающихся миниатюризации общества и морали в современном американском обществе. Вулф утверждает, что в современных Соединенных Штатах не идет никаких «культурных войн» между различными группами, непримиримо выступающими друг против друга. Причина того, что никто не находится в состоянии войны, в том, что, за исключением определенных вопросов — таких, как аборт или гомосексуальность, — большая часть среднего класса не верит ни во что достаточно сильно, чтобы навязывать свои ценности друг другу, и, таким образом, не имеет оснований для серьезного культурного противостояния. Многие из опрошенных Вулфом религиозны и озабочены моральными изъянами современного американского общества. Они также высоко ценят общность и могут быть довольно враждебными к тем, кто делает достижение общности более трудным, от проповедников расизма до увольняющих своих сотрудников корпораций. Однако они считают решительно невозможным судить о ценностях других людей. Они не стремятся навязывать свои религиозные или этические взгляды кому-либо другому и совершенно не приемлют идею о том, что внешняя власть в какой-либо форме должна предписывать им, как жить.

Вулф считает, что беззаботный моральный релятивизм — в конце концов, хорошая вещь: он ставит во главу угла терпимость, главную либеральную ценность, он принимает самые разные оттенки — от акций в поддержку особо защищаемых групп до феминизма и патриотизма; благодаря ему в центре американской моральной вселенной оказывается разделяемый всеми прагматизм. Вулф критикует консервативных интеллектуалов — таких, как Ирвинг Кристол и Роберт Борк — за утверждения, что большинство американцев хочет возврата к религиозной и моральной ортодоксии, на том основании, что, судя по данным опросов, американцы хотят выгод ортодоксии с ее сплоченностью общества и социальным порядком, но совершенно не намерены в сколько-нибудь значительной степени отказываться от личной свободы для достижения этих целей. Они сожалеют об утрате семейных ценностей, но не хотят лишиться свободы развода, они хотят приветливых семейных магазинов, но дорожат низкими ценами и широким выбором в торговых центрах. Как будто сбылось предсказание Эмиля Дюркгейма, что в современном обществе единственной ценностью, объединяющей людей, окажется ценность индивидуализма как такового: наибольшее негодование встречает морализаторство со стороны других людей 38 .

Мы пока не будем рассматривать вопрос, что предвещает упадок морали для будущего демократических обществ. Ясно, однако, что моральный релятивизм — это ключевое связующее звено между очевидно противоречащими друг другу уменьшением доверия и растущим гражданским обществом. Последнее основывается на разделяемых ценностях: чем более непререкаемы и общепризнаны эти ценности, тем сильнее общество и выше уровень общего общественного доверия. Однако рост индивидуализма и стремление к максимальной личной автономии приводят к тому, что сомнению подвергается правомерность власти во всех сферах, в особенности авторитет больших общественных институтов, которые наделены значительной властью.

Современные американцы — и современные европейцы также — стремятся к противоречащим друг другу ценностям. Они все больше испытывают недоверие к любого рода авторитетам, политическим или моральным, которые ограничивали бы их свободу выбора, но они также хотят чувства сплоченности и тех хороших вещей, которые вытекают из сплоченности, — таких, как взаимное признание, участие, принадлежность к группе и общность интересов. Сплоченность должна быть найдена в маленьких и более гибких группах и организациях, при условии, что членство в одной не препятствует членству в других, а вступление и выход из них не связаны с большими затратами. Люди оказываются, таким образом, в силах удовлетворить свои противоречивые желания общности и автономности. Однако при этом общины и группы оказываются меньше и слабее, чем существовавшие ранее. Каждое сообщество имеет все меньше общего с соседними, не говоря уже о том, что не обладает особым влиянием на своих членов. Круг людей, которым американцы могут доверять, неизбежно сужается. Сущность сдвига ценностей, лежащего в основании Великого Разрыва, заключается, таким образом, в росте морального индивидуализма и вытекающей из него миниатюризации общества.

Глава 5 Особая роль женщин

Мы убедились, что преступность и, в меньшей степени, дефицит доверия могут быть связаны с изменениями, которые имели место в структуре семьи. То, что семья претерпела такие драматические изменения за последние тридцать лет, несомненно, связано с двумя основными потрясениями, пережитыми обществом в 60-х и 70-х годах, — сексуальной революцией и всплеском феминизма. Многие люди рассматривают эти изменения как результат исключительно добровольного культурного выбора. Правые порицают упадок семейных ценностей, в то время как левые видят в существовании традиционных норм проявление эгоистических стремлений тех, кто не способен на большее. Однако изменения ценностей имели технологическое и экономическое развитие конца индустриальной эры, которое только и может объяснить время их возникновения. Это не значит, что люди не имеют свободы воли или не совершают морального выбора, но акты морального выбора имеют место в рамках определенного технологического и экономического контекста, что делает определенные исходы более вероятными в одни периоды времени, чем в другие.

Рождаемость

Доступность противозачаточных средств и легализация абортов во многих развитых странах начиная с б0-х годов — главное условие, объясняющее резкое падение рождаемости.

Однако противозачаточные средства и аборты — это только одна сторона дела. Многие страны — такие, как Франция и Япония — столкнулись с падением рождаемости еще до 60-х годов. Сама по себе возможность контроля за рождаемостью не объясняет того, почему рождаемость оказывается на определенном уровне. Почему общий уровень рождаемости Италии упал до 1,2, а не до 0,2? Ведь существование противозачаточных средств делает более низкую цифру столь же вероятной, как и ту, которая имеет место в действительности?

Демографы используют для объяснения уровня рождаемости, как правило, экономические модели. Их доводы таковы: родители желают детей так же, как они желают других экономических благ'. Конечно, они любят и ценят их, но не до такой степени, чтобы отказаться от всех других хороших вещей на свете. Стоимость ребенка состоит из ряда компонентов: прямых расходов на пищу, одежду, жилище и образование детей, и упущенной выгоды родителей, в особенности матерей, которые жертвуют временем и доходами на период воспитания ребенка. Расходы окупаются той любовью и привязанностью, которую родители питают к ребенку, а также, возможно, и напрямую, когда позднее он сможет зарабатывать деньги. Все же наличие детей означает односторонний перевод средств — от родителей к детям, и люди сопоставляют его с другими типами затрат.

В современном информационном обществе как прямые, так и косвенные расходы на детей значительно возросли. По мере того как благосостояние, выраженное в доходах на душу населения, увеличивается, а технологическая усложненность экономики усиливается, профессиональное мастерство и образование (то, что экономисты называют человеческим капиталом) становятся все более важными для жизненного успеха молодого человека. В бедных странах, таких, как Индия, дети могут становиться источниками дохода для семьи, начиная работать с семи-восьмилетнего возраста. В США, напротив, имеется немного видов хорошо оплачиваемой работы, которую мог бы выполнять восьмилетний ребенок, и все меньше работы даже для тех, кто имеет один только школьный аттестат. В 90-х годах затраты на то, чтобы дать одному ребенку четырехлетнее образование в колледже, могли доходить до $ 100 000. В то же время родители, особенно матери, вероятно, были бы частью работающего населения и получали бы более высокий доход. Для женщин цена перерыва в работе на несколько месяцев или лет, необходимых для воспитания ребенка, может исчисляться десятками и сотнями тысяч долларов. Биологические причины побуждают родителей стремиться к максимальному успеху своего репродуктивного поведения, но люди мыслят рационально и понимают, что их дети смогут чего-то добиться лишь в том случае, если получат необходимые навыки, образование и другие блага, без которых невозможна жизнь в современном обществе.

Хотя сказанное в целом удовлетворительно описывает ситуацию с рождаемостью, имеется много специфических факторов и аномалий, которым оно не дает достаточного объяснения. Почему, например, общий коэффициент рождаемости во Франции начал падать еще в XIX веке — раньше, чем в других странах с сопоставимым уровнем развития? Почему Япония, которая в 50-х годах имела гораздо более низкий ВВП на душу населения и гораздо меньшую долю работающих женщин, чем США, Британия, Канада, испытала неожиданное и резкое сокращение рождаемости, в то время как последние три страны испытывали «беби-бум» 2 ? Почему произошел сам «беби-бум»? И почему имеющая целью увеличение рождаемости политика Швеции, направленная на то, чтобы экономически поощрять многодетные семьи, дала результаты в 80-е годы, а в 90-е сделалась неэффективной?

Может показаться, что дополнительно к экономической модели рождаемость определяется также множеством других факторов, включая некоторые культурные, которые трудно

подвергнуть количественной оценке. Культурные влияния зачастую оказываются сильнее экономических. В США имеются общины — такие, как иудеи-хасиды или мормоны, — уровень рождаемости в которых значительно выше, чем для нации в среднем, поскольку их религиозные верования предписывают многодетность. Послевоенный «беби-бум» объясняется отсроченным исполнением желания иметь потомство представителями поколения, которое обзавелось бы семьями во время Депрессии и войны, и стремлением найти безопасность и уют семейной жизни после годов испытаний.

Подобным же образом трудно поверить, что падение рождаемости в Европе на протяжении последнего поколения не связано с изменениями культурных предпочтений относительно важности семейной жизни как таковой по сравнению с другими хорошими вещами, а является всего лишь поштучным подсчетом стоимости детей в плане затрат и упущенной выгоды 3 . Для многих образованных европейцев и американцев стало менее модным иметь детей и содержать семью. Одна молодая шведка, высказывание которой процитировала «Нью-Йорк тайме», объясняла: «Иногда мне кажется, что если у меня не будет ребенка, я, наверное, упущу что-то важное... Но ведь сегодня женщины наконец имеют столько возможностей жить так, как им хочется. Они путешествуют, работают, учатся. Это захватывает и требует многого. Вот я и не вижу, как все это совместить с обязанностями матери» 4 .

Тенденции рождаемости, в свою очередь, в некоторой степени объясняют рост количества разводов, который характерен для Великого Разрыва. Имеется тенденция к более частым разводам в первые несколько лет брака; поэтому в странах, переживших «беби-бум», можно ожидать увеличения числа разводов, когда дети, родившиеся в эти годы, достигнут возраста 20—30 лет. К тому же рост продолжительности жизни означает, что браки будут длиться дольше и скорее закончатся разводом, чем смертью одного из супругов. Следовательно, паттерны рождаемости и смертности, описанные выше, заставляют ожидать увеличения числа случаев расторжения брака в 70-х и 80-х годах.

Распад семей, который имел место в действительности, носил, однако, гораздо более драматический характер, чем этого можно было бы ожидать на основании этих демографических факторов, поэтому нужно искать другие причины. Однако прежде чем мы сможем выявить искомые социальные факторы, нужно понять биологический контекст, внутри которого эти изменения происходят.

Биологическое происхождение семьи

Одной из основополагающих составляющих антропологии после Боаса является идея, что не существует такого явления, как естественная, или нормальная человеческая семья. Значительная часть усилий антропологов посвящена изучению огромного разнообразия, существующего в системах родственных связей человека; выделить в них четко прослеживаемые универсальные закономерности трудно. Безусловно, тот тип семьи, который антропологи называют супружеской, или нуклеарной семьей из двух поколений и который был распространен в США в 50-х годах, не был характерным для большей части остального мира в тот период и не был типичным для многих западных обществ на ранних стадиях развития. Поэтому распад нуклеарной семьи на Западе начиная с 60-х не представлял ipso facto отклонения от определенной разновидности вековой нормы.

С другой стороны, если мы сравним родственные отношения человека в более широком контексте с таковыми у других видов животных, мы увидим, что они служат определенным целям эволюции, несмотря на все внешнее разнообразие. Мало кто стал бы спорить с мнением, что отношения между матерью и детьми имеют биологическое основание, как это имеет место и для других существ. При звуке плача новорожденного у матери начинает выделяться молоко, она инстинктивно кладет младенца на левую руку, поскольку звук сердцебиения матери ребенка успокаивает 5 . Множество исследований показывает, что мать и младенец спонтанно обмениваются информацией и взаимодействуют разнообразными способами, которые регулируются скорее генетически, нежели культурными традициями 6 . Присутствие матери жизненно важно для благополучия младенца; многие виды отклоняющегося поведения, которые проявляются в более поздние периоды жизни, могут иметь в своем истоке разрыв связи мать — ребенок в относительно раннем возрасте 7 .

Роль мужчины в воспитании детей более проблематична, и у других видов участие самца в выращивании потомства носит самый различный характер. Как бы ни нравилось людям смотреть на моногамную семью у птиц как на естественную модель человеческой семьи 8 , у подавляющего большинства видов, размножающихся половым путем, вклад самца в дело создания и выращивания потомства состоит немногим более чем в одном сперматозоиде. Это верно и для ближайших человеку высших приматов — человекообразных обезьян. Для шимпанзе, к примеру, характерен промискуитет, они не образуют устойчивых пар на сколько-нибудь заметный промежуток времени; хотя самцы обеспечивают защиту и пропитание зависящим от них членам родственной группы, детеныши шимпанзе растут фактически в семье с одним родителем. Степень участия самца в выращивании потомства для любого данного вида определяется характером ресурсов, которые необходимы для выживания молодняка в зависимости от среды обитания вида и способности самца их обеспечить 9 .

Что касается человека, то для мужчин характерны противоречивые устремления. С одной стороны, человеческие дети требуют гораздо большего участия родителей в их воспита нии, чем детеныши других видов, чем и определяется важная роль отца. Человеческие существа имеют такой большой мозг, что, несмотря на довольно длительный период вынашивания, рождаются неспособными к самостоятельной жизни; большая часть процесса созревания, которая у других животных происходит в течение беременности, у человеческого детеныша совершается уже после его рождения. Таким образом, ребенок появляется на свет более беспомощным, чем потомство большинства других видов животных, включая всех человекообразных обезьян. Ребенку требуется чрезвычайно долгое время для того, чтобы стать способным к самостоятельной жизни, и в течение этого времени он слаб, уязвим и зависим от своих родителей. Мать, конечно, является sine qua поп* для выживания малыша, но потребности младенца так велики, что и мужчина играет очень важную роль в их удовлетворении. Во времена охотников-собирателей, когда сформировалась генетика современного человека, мужчины были необходимы для поставки протеина в виде мяса животных и для защиты племени как от других человеческих групп, так и от неблагоприятных природных факторов. Это делает понятным, почему моногамная семья гораздо более распространена у человека, чем среди других животных.

С другой стороны, семейные связи оказываются довольно хрупкими в силу биологических факторов: для мужчины побудительные мотивы оставаться со своими детьми гораздо слабее, чем для женщины. Самое глубоко заложенное стремление любого животного — передать свои гены следующему и дальнейшим поколениям. Для женщины, как и для большинства матерей в животном царстве, это значит обеспечить своим детям как можно лучший набор генов, а в дальнейшем предоставить им ресурсы, необходимые для того, чтобы сделать их жизнеспособными и способными размножаться. Самки, как правило, обеспечивают более высокий уровень того,

• Sine qua поп (лат.) — необходимое условие. — Примеч. ред.

что биологи называют «родительским вкладом», чем самцы. В частности, среди млекопитающих самки должны вынашивать плод, выкармливать детеныша, находить еду для своих детей и, часто, защищать их от хищников или неблагоприятных природных факторов. Несмотря на то что у человека мужские особи делают для своих детей больше, чем самцы других видов, их вклад в выращивание потомства (и цена) остается меньшим, чем вклад женщин. Имеется, к примеру, довольно низкий естественный предел численности потомства, которое женщина способна выносить в течение жизни, по сравнению с числом детей, которых может зачать мужчина: женщина может родить в течение жизни примерно дюжину детей, в то время как мужчина может произвести тысячи. Женщина, таким образом, увеличит шансы передать свои гены, если предъявит к потенциальному супругу высокие требования — во-первых, чтобы обеспечить своим детям наилучшие гены из доступных, и, во-вторых, чтобы гарантировать им после рождения доступность ресурсов мужчины. Мужчины, с другой стороны, стремятся максимально увеличить свои шансы на передачу генов благодаря спариванию с как можно большим числом партнерш.

Тот факт, что женщины в своем выборе сексуального партнера, как правило, более избирательны, чем мужчины, верен не только практически для всех человеческих культур, но и для всех видов животных, которые размножаются половым путем.

По словам биолога Роберта Трайверса, «у большинства видов женские особи весьма разборчивы в своем выборе брачного партнера, в то время как мужские особи разборчивы намного менее. За самкой обычно ухаживает множество самцов, но она выбирает лишь одного или немногих. Этот выбор никоим образом не является случайным. Все исследования предпочтений самки в природе показывают, что ее выбор осуществляется строго определенным образом. Большинство самок одного и того же вида осуществ ляют свой выбор по одним и тем же критериям, в результате чего самка многократно спаривается с немногими самцами и совсем не спаривается со многими другими. Самцы же, напротив, ухаживают за многими самками и готовы совершить копуляцию с большинством из них или со всеми, если удастся. К тому же бывает, что самцы ухаживают и за неподходящими для этого объектами. К примеру, иногда можно наблюдать, как самцы ухаживают за другими самцами, за самками других видов, чучелами самок и за неодушевленными предметами. Иногда можно видеть, как они ухаживают за сочетаниями вышеперечисленных объектов 10 .

Согласно Трайверсу, имеется только несколько известных видов, у которых выбор потенциального супруга происходит в обратном порядке. К ним относятся плавунчик, мормонский сверчок и некоторые виды морских коньков".

Иными словами, мужчины биологически предрасположены к тому, чтобы быть менее разборчивыми, чем женщины, и в большей степени склонны к промискуитету*. Этот факт

* Можно задаться вопросом, как возможно, что гетеросексуальные мужчины могут проявлять больший промискуитет, чем гетеросексуальные женщины, если для каждого полового акта требуется партнер противоположного пола. Дело в том, что в большинстве обществ богатые или имеющие высокий статус мужчины имеют намного больше возможностей для сексуального общения с женщинами (и поэтому намного больше партнеров и детей от этих партнеров), чем имеющие низкий статус. Последние, вообще говоря, хотели бы иметь те же возможности, но просто не могут их получить. В некоторых выражение полигамных обществах (ацтекский император Монтесума имел предположительно четыре тысячи наложниц; индийский император Удаяма — шестнадцать тысяч, а китайский император — десять тысяч) это фактически означает, что существенная часть мужчин низкого статуса лишена возможности удовлетворять свои сексуальные потребности и иметь собственную семью. В современных обществах, где полигамия запрещена законом, имеющие высокий статус мужчины продолжают наслаждаться большими сексуальными возможностями. Единственное различие состоит в том, что главы американских корпораций имеют разных жен и детей от них последовательно, а не одновременно, как турецкие паши или китайские мандарины. Мужчины и женщины по-разному смотрят на физическую близость. Для мужчин это — возможность расстегнуть пояс; для женщин — шанс вовлечь мужчину в отношения большей близости. Даже если оба вступают в сексуальный контакт, их намерения различны, и один из участников в конце концов обычно остается обманутым. — Примеч. авт.

подтверждается повседневными наблюдениями мужской и женской сексуальности и объясняет, почему в основном мужчины, а не женщины являются потребителями проституции и порнографии. Оно объясняет и то, почему в среднем мужчины-гомосексуалы имеют намного больше партнеров, чем гетеросексуалы, а лесбиянки намного меньше; в первом случае причиной является не принадлежность геев к лицам с гомосексуальной ориентацией, а отсутствие женской избирательности, что и приводит к обилию партнеров 12 .

Биология, таким образом, говорит нам, что мужчина играет в семье определенную роль, заключающуюся в том, чтобы поставлять ресурсы женщине и ее детям, но указывает и на то, что эта роль легко разрушается. То, что мужчины остаются в моногамной паре и принимают активное участие в воспитании детей, меньше зависит от инстинкта, чем от тех социальных норм, санкций и давления, которые исходят от' общества. Как указывают антропологи Лайонел Тайгер и Робин Фоке, хотя нормы родственных отношений сильно меняются от культуры к культуре, лежащая в основе структура остается постоянной: «Как бы ни различались социальные системы, они должны иметь какие-нибудь средства для того, чтобы гарантировать связь матери с ребенком по меньшей мере до тех пор, пока ребенок не обретет способность самостоятельно передвигаться и не сможет выжить с реальным шансом достичь зрелости» 13 . Такие средства могут предоставлять отец, брат матери или другие члены сообщества, но это должно быть кем-то сделано. Проблема заключается в гарантиях выполнения этой функции: «Большая часть обществ создает детально разработанные и жесткие правила для того, чтобы удерживать соединяющиеся пары вместе. Эти правила вовсе не отражают естественности супружеских уз, а говорят о том, как на самом деле они ненадежны. Огромное разнообразие и власть обычаев, регулирующих родство и брак, — не выражение врожденной склонности образовывать семьи, а механизмы защиты матери и ребенка от потенциальной хрупкости супружеской связи» 14 .

Противоположные биологические побуждения, испытываемые мужчинами — содержать семью и избегать семейных обязательств, — могут объяснить разнообразие форм семьи и сложности возникновения семьи нуклеарной. Последняя вовсе не является ни исторически новым и преходящим образованием, как полагают ее критики, ни универсальным и естественным, как хотелось бы думать ее защитникам. С одной стороны, в XIX веке было принято считать (такого же мнения многие придерживаются до сих пор), что нуклеарная семья — это современное изобретение и появилась в результате индустриализации 15 . Ранее, как полагают, существовали большего размера родственные группы, такие, как племя или клан, в которых нуклеарные семьи составляли лишь незначительную часть. Такие кланы все еще встречаются на юге Китая, на Среднем Востоке и в других странах третьего мира. Со временем эти кланы распались на расширенные или сложные семьи, в которых три или более поколений жили совместно и вели общее хозяйство; затем, с приходом индустриальной революции, расширенные семьи распались на нуклеарные. Нуклеарная семья с такой точки зрения — только промежуточная станция, которая в будущем вполне может уступить место семьям с одним родителем или более свободным по форме типам семейных объединений.

На самом деле нуклеарная семья, не будучи универсальной, фактически занимает ведущее положение на протяжении всей человеческой истории в гораздо большей степени, чем изложенный выше подход предполагает, и являлась господствующей формой родства уже во времена охотников и собирателей 16 . Согласно антропологу Адаму Куперу, «современные социальные антропологи скептически смотрят на модели, которые были в ходу до недавнего времени и в которых африканские, американские и тихоокеанские общества

представлялись как ассоциации родственных объединений, растворяющих семью и индивида в большем коллективе связанных родством людей. Наоборот, нуклеарные семьи обнаруживаются повсеместно и оказываются наиболее важным семейным институтом; их главы осуществляют практический выбор политического объединения» 17 . Австралийские аборигены, островитяне южной части Тихого океана, пигмеи, бушмены Калахари и туземцы Амазонии — все они живут нукле-арными семьями 18 . Большие развернутые системы родства, изучаемые антропологами, сложились в результате возникновения сельского хозяйства. В некотором смысле новое появление нуклеарной семьи, которое, как показал историк Питер Ласлетт, произошло в северной Европе задолго до промышленного переворота, обозначает собой возврат к очень древнему паттерну 19 .

Таким образом, моногамные брачные отношения и нуклеарная семья не обязательно являются недавним историческим изобретением. Но, хотя отцы играют важную роль в человеческой семье и гораздо теснее связаны со своими детьми, чем это наблюдается у любой из человекообразных обезьян, характер этой роли сильно менялся с течением времени и в различных человеческих обществах. Другими словами, если с уверенностью можно сказать, что роль матери определена биологически, то роль отца в гораздо большей степени зависит от социальных факторов 20 . По словам Маргарет Мид, «когда-то на заре человеческой истории было осуществлено социальное нововведение: самцы стали кормить самок и малышей». Функцией мужчины, «который в человеческом обществе должен добывать пищу для женщин и детей», стало обеспечение ресурсами. Однако такое поведение является выученным, а потому легко может прекращаться: «Имеющиеся п нашем распоряжении данные показывают, что перед мужчинами и женщинами стоят разные задачи. Мужчинам нужно прививать желание обеспечивать других, и это поведение, будучи результатом научения, остается весьма неустойчивым и может легко прекратиться при социальных условиях, которые не обеспечивают эффективного научения» 21 . Другими словами, роль отца может быть самой различной в зависимости от культуры и традиции — от интенсивного участия в воспитании детей до сравнительно отстраненного присутствия в качестве защитника и строгого главы семейства или по большей части отсутствующего добытчика. Требуются большие усилия для того, чтобы разделить мать и новорожденного; напротив, обычно значительное количество усилий требуется для того, чтобы заставить отца принять участие в судьбе ребенка.

Контроль за рождаемостью и работающие женщины

Рассматривая родственные связи и семью в биологическом контексте, легче понять, почему за время жизни последних двух поколений начался столь быстрый распад нуклеар-ных семей. Семейные узы относительно неустойчивы, если оказываются своего рода обменом женского плодородия на ресурсы мужчины. До Великого Разрыва все западные общества имели соответствующие сложные наборы формальных и неформальных законов, правил, норм и обязательств для того, чтобы защитить мать и ребенка, ограничивая свободу отцов бросить одну семью и завести другую. Сегодня многие люди стали относиться к свадьбе как к публичному празднованию сексуального и эмоционального единения между двумя взрослыми людьми: поэтому-то в США и других развитых странах стали возможны однополые браки. Однако исторически институт брака сложился для того, чтобы дать законную защиту матери и ребенку и обеспечить предоставление отцом достаточных экономических ресурсов для того, чтобы ребенок смог превратиться в самостоятельного взрослого. Защита закона была дополнена также множеством неформальных норм.

Что ответственно за распад норм, ограничивающих свободу мужчины, и договора, на котором основывалась семья? Вскоре после окончания Второй мировой войны произошли два важных изменения. Первое касается новшеств в медицинских технологиях — в первую очередь появления противозачаточных таблеток, которые позволили женщинам лучше контролировать свой репродуктивный цикл. Второе — все увеличивающееся участие женщин в производственной деятельности в большинстве индустриальных стран и устойчивый рост их доходов по сравнению с доходами мужчин на протяжении следующих тридцати лет.

Значение противозачаточных средств состояло не просто в том, что они послужили причиной падения уровня рождаемости, поскольку рождаемость уже снижалась в некоторых странах еще с XIX века, до того как противозачаточные средства или аборты стали широко доступны 22 . В самом деле, если бы контроль за рождаемостью привел к уменьшению числа нежелательных беременностей, трудно было бы объяснить, почему доступность противозачаточных средств сопровождалась взрывом внебрачной рождаемости и ростом количества абортов 23 или почему применение противозачаточных средств положительно коррелирует с уровнем внебрачной рождаемости по всем странам, входящим в Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) 24 .

Главное воздействие Таблетки и сексуальной революции, которая последовала за ее появлением, состояло в том, что (как показали экономисты Дженет Йеллен, Джордж Акерлоф и Майкл Кац) они резко изменили представление о риске, связанном с сексом, и, таким образом, изменили поведение мужчин 15 . Причина того, что применение противозачаточных средств, количество абортов и число рожденных вне брака детей одновременно резко увеличились, заключается в падении четвертого показателя — числа вынужденных браков. По подсчетам экономистов, за периоде 1965-го по 1969 год пример но 59 % белых невест и 25 % чернокожих шли к алтарю уже беременными. Молодые люди в эти годы, очевидно, имели множество добрачных связей, но социальные последствия — такие, как появление незаконнорожденных детей — были смягчены нормами ответственности мужчины за детей, которых они произвели на свет. К периоду 1980—1984 годов эти пропорции снизились до 42 % и 11 % соответственно. Поскольку Таблетка и аборты впервые позволили женщинам вступать в сексуальные отношения, не беспокоясь о последствиях, мужчины почувствовали себя свободными от норм, требующих, чтобы они заботились о женщинах, которых они сделали беременными.

Второй фактор, который изменил поведение мужчин, — вступление женщин в ряды наемной рабочей силы. То, что доходы женщин должны отражаться на показателях распада семей, — мнение, разделяемое многими экономистами и наиболее полно отраженное Гэри Беккером в его «Трактате о семье» 26 . Предположение, которое стоит за этим соотношением, заключается в том, что многие браки заключаются на основе неполной информации: после свадьбы мужья и жены обнаруживают, что жизнь — это не бесконечный медовый месяц, что поведение их супруга изменилось по сравнению с тем, каким было до свадьбы, или что их собственные ожидания относительно партнера изменились. Замена супруга на более устраивающего или избавление от обременительного брака были ограничены тем обстоятельством, что многие женщины были неспособны содержать себя сами из-за отсутствия профессиональных навыков или опыта. По мере того как растут заработки женщин, они становятся более способными содержать себя и растить детей без мужа. Растущие доходы женщин увеличивают также косвенные расходы на детей и тем самым служат причиной снижения рождаемости. Меньшее число детей означает уменьшение того, что Беккер называет совместным капиталом в браке, а это делает развод более вероятным.

Убедительные эмпирические данные говорят о связи более высоких заработков женщин как с разводами, так и с внебрачной рождаемостью 27 . Диаграмма 5.1 отображает соотношение доли работающих женщин и уровня разводов в 1994 году для ряда стран ОЭСР. Точки лежат вдоль оси юго-запад — северо-восток, от Италии и Японии, которые имеют как меньшую долю работающих женщин, так и меньший уровень разводов, к скандинавским странам, таким как Швеция, имеющим высокие уровни по обоим показателям. Подобные же результаты можно получить, если построить диаграмму соотношения доли работающих женщин и внебрачной рождаемости.

Более трудноуловимым следствием большего участия женщин в производственной деятельности было дальнейшее ослабление норм ответственности мужчин и усиление тенденции, созданной доступностью противозачаточных средств. Разводясь с зависимой женщиной, муж сталкивался с перспективой либо выплачивать алименты, либо видеть, как его дети скатываются к нищете. Теперь, когда жены получают доход, сопоставимый с доходом их мужей, такая перспектива волнует мужчин в меньшей степени. Ослабление норм мужской ответственности усиливает, в свою очередь, потребность женщин в том, чтобы получить специальность, чтобы не зависеть от все более безответственных мужей. Поскольку существует значительная вероятность того, что брак закончится разводом, современные женщины поступали бы глупо, не готовя себя к работе.

Имеется много факторов, характеризующих переход от экономики индустриальной эры к экономике информационной эры, но один из самых важных касается природы работы как таковой. Информационная экономика заменяет материальный продукт информацией: вместо строительства новых дорог разрабатываются транспортные схемы, благодаря которым водители более эффективно используют существующие трассы; вместо хранения больших запасов сырья системы управления обеспечивают своевременную доставку на фабрики именно того количества, которое необходимо, и именно в тот момент, когда нужно. В таком мире услуги образуют гораздо большую часть национальной экономики, а традиционное производство сокращается. Человеческий капитал оплачивается все выше и выше. Не низкоквалифицированный продавец супермаркета, считывающий информацию с магнитной полоски товара с помощью считывающего устройства, получает высокую зарплату, а программист, который разработал это считывающее устройство.

В эпоху, когда автоматизация охватила все сферы производства, легко забыть, какой физически трудоемкой была большая часть работы на протяжении большей части промышленной революции. Согласно Шошане Зубофф, которая тонко уловила сущность перехода от индустриальной к информационной экономике во времена промышленной революции, рабо

чим приходилось гораздо больше полагаться на свое тело. По ее словам, уголь добывался киркой и лопатой — «инструментами самого примитивного рода, требующими предельного количества телесных усилий». Добыча глины требовала работы тяжелой киркой. Огромную массу шлама нужно было размешивать и уплотнять до нужной консистенции. Пекарни производили хлеб почти полностью при помощи ручного труда, и тяжелейшей операцией было приготовление теста, «обычно выполняемое в одном темном углу мужчиной, раздетым до пояса, которому приходилось с трудом освобождать пальцы от клейкой массы, в которую он яростно погружал стиснутые кулаки» 28 .

Не требующие высокой квалификации, сопряженные с тяжелым физическим трудом рабочие места имелись в изобилии. В 1914 году Генри Форд повысил в два раза обычный для того времени уровень заработной платы за час работы на своих автомобильных фабриках, предлагая пять долларов в день, потому что нуждался в привлечении низкоквалифицированной рабочей силы; Детройт был наводнен новыми рабочими и вырос в размере в несколько раз за первые несколько десятилетий XX века. Исследования показывают, что в начале столетия образование в колледже не давало больших преимуществ; заработная плата выпускников колледжа не только была ненамного выше заработной платы тех, кто имел только диплом средней школы, но выпускники колледжа к тому же теряли заработки за четыре года, которые могли приносить им жалованье и прочие выгоды 29 . Появление профсоюзов гарантировало устойчивый рост реальной заработной платы, что делало 40-е и 50-е годы золотым веком низкоквалифицированного труда голубых воротничков в автомобильной, металлургической, консервной и в других отраслях промышленности.

Этот мир, изобилующий вакансиями для низкоквалифицированных голубых воротничков, исчез в 70—80-х годах. В результате международной конкуренции, дерегулирования и — что наиболее важно — технологических изменений было создано множество новых рабочих мест, требующих высокой квалификации, и множество видов низкоквалифицированного труда начало исчезать. Внимание к образованию и, соответственно, разрыв между теми, кто получает четырехлетнее или более продолжительное высшее образование, и теми, у кого есть только диплом средней или неполной средней школы, стали устойчиво углубляться. Таблица 5.1 демонстрирует значительное уменьшение количества рабочих мест на производстве, которое имело место в странах Большой Семерки между 1970-м и 1990 годами, наиболее заметное в США и Великобритании.

В своей наиболее выраженной форме экономика эпохи информации заменяет физический труд умственным, а в таком мире женщинам неизбежно отводится гораздо большая роль. Между 1960-м и 1995 годами суммарная доля работающих женщин выросла в США с 35 % до 55 %; доля работающих женщин в возрасте от 20 до 29 лет в первые годы после рождения ребенка выросла с 40 % до 68 %. Доля работающих мужчин, с другой стороны, несколько снизилась: с 79 % до 71 %. Такие изменения имели место также по всему индустриализированному миру (см. диаграмму 5.2), особенно в Скандинавии. Доля работающих женщин в начале этого периода в Японии была выше, чем в большинстве европейских стран (предположительно по причине недостатка мужских рабочих рук в результате Тихоокеанской войны), но потом росла гораздо медленнее.

Помимо роста числа работающих женщин, доходы женщин тоже увеличивались. Диаграмма 5.3 показывает средние доходы мужчин и женщин, а также их соотношение в период между 1947-м и 1995 годами. Наблюдается устойчивый абсолютный прирост доходов у женщин на протяжении всего этого периода, хотя темп роста к 90-м годам несколько снизился. Экономисты, которые изучают этот феномен, относят увеличение доходов женщин за счет ряда факторов, включая опыт работы, связанное с ним повышение заработной платы, более высокий уровень образования и другие виды карьеры, выбираемые женщинами (скажем, юриста, а не школьного учителя) 30 . Скорее всего наиболее важный фактор — первый. Вместо того чтобы прерывать карьеру на несколько лет, чтобы растить детей, теряя таким образом трудовой стаж, опыт \ доступ к ответственной работе и руководящим должностям женщины стали рожать меньше детей и работать одновременно с воспитанием тех детей, которых все-таки родили Вместо того чтобы переходить на более традиционные дл? женщин профессии машинистки или клерка, они стали конкурировать с мужчинами в продвижении по службе.

Период с конца Второй мировой войны до начала 70-х годов был в общем благоприятным для американских мужчин — реальный их доход достиг своего пика в 1973 году. Действительно, относительное увеличение доходов было та

ково, что в первые годы «беби-бума» в конце 40-х годов и в 50-х годах соотношение доходов женщин и мужчин изменилось в пользу последних. Однако после 1973 года мужчины начали уступать свои позиции, так что к середине 90-х их средний реальный доход упал более чем на 13 % 31 .

Причины этого снижения, так же как и причины снижения доли мужчин в общем числе работающих, сложны. Последнее частично было следствием того обстоятельства, что большее число мужчин стало доживать до пенсии и, таким образом, добровольно оставлять работу в конце своей карьеры. Однако экономисты, изучающие рынок труда, обращают внимание и на другой важный фактор — молодые мужчины, особенно не имеющие достаточной квалификации и образования, все чаще отказываются работать, даже при наличии рабочих мест 32 . Действительно, для мужчин этой группы кризис был гораздо более острым, что показывает совокупная диаграмма. Рост неравенства доходов ударил по мужчинам сильнее, чем по женщинам; хотя мужчины, находящиеся на вершине распределения доходов, на всех парах летели вперед, мужчины, находящиеся внизу, столкнулись с тем, что их реальные доходы падают с поразительной быстротой 33 . Деиндустриализация была преимущественно мужским феноменом, поскольку в 80-х годах работу голубых воротничков выполняли 41 % мужчин и только 9 % женщин 34 . Проигрыш мужчин, несомненно, напрямую был связан с выигрышем женщин. Особенно это касалось нижних страт рынка рабочей силы: женщины, поступающие на работу, оказались сообразительнее, упорнее, амбициознее и побеждали мужчин в конкуренции за рабочие места 35 . Хотя мало кто из менеджеров по персоналу признается в этом, в ситуациях, когда мужчина и женщина с формально одинаковой квалификацией претендуют на одну и ту же низкоквалифицированную, но не тяжелую физически работу, они обычно предпочитают взять женщи ну, потому что знают, что ее поведение будет создавать меньше проблем, чем поведение мужчины.

Влияние, которое эти изменения оказали на семейную ситуацию представителей рабочего класса, очевидно. Вопреки распространенному мнению, женщины, получившие постоянную работу и увеличившийся доход в 70-е и 80-е годы, были не высокооплачиваемыми телеведущими или юристами, а относительно низкоквалифицированными работниками с заработками в нижней половине распределения доходов 36 . Относительная ценность мужа-рабочего неожиданно рухнула вниз. В противоположность той ситуации, которая существовала на поколение раньше, многие женщины из рабочего класса вдруг обнаружили, что они приносят в дом больше денег, чем их мужья или бойфренды. Положение, вероятно, усугублялось для низкоквалифицированных мужчин еще и тем, что женщинам легче заключить брак, продвигающий их вверх по социальной лестнице, чем мужчинам, оставляя тем меньший выбор возможных партнерш. Относительная важность производства может в некоторой степени объяснить различия в показателях распада семей; по США и Британии деиндустри-ализация ударила гораздо сильнее, чем по Германии и Японии, и они испытали более резкий рост количества разводов и численности внебрачных детей.

Этот кризис был особенно тяжел для молодых черных мужчин. Как правило, безработица среди молодежи возрастала и уменьшалась соответственно экономическим циклам, однако после экономических неурядиц 70-х годов уровень безработицы среди молодых черных мужчин поднялся, но не снизился так быстро, как можно было бы ожидать, когда в 80-е годы появилось много рабочих мест. На диаграмме 5.4 показаны уровни безработицы среди черных и среди белых тинейджеров. На протяжении большей части 70-х годов безработица среди черных мужчин была меньше, чем среди черных женщин; к 90-м годам она стала значительно выше.

Обратной стороной медали безработицы среди черных мужчин и замораживания их доходов было значительное увеличение заработков черных женщин. К концу 90-х годов черные женщины в большой степени догнали своих белых соотечественниц с точки зрения доходов, уровня образования, жизненных перспектив и т.п., как раз тогда, когда разрыв между черными и белыми мужчинами увеличился. Почему этот процесс произошел именно таким образом, являлся ли он следствием расизма, структурного дефекта в экономике или культурных проблем, присущих мужчинам-афроамериканцам, — одна из самых больших загадок этого времени 37 . (Проблема существует также и для белых тинейджеров мужского пола, хотя она и не так резко выражена.) Имеются данные о том, что рост участия черных женщин в работе по найму нельзя объяснить ничем, кроме влияния культурных факторов 38 .

Как было показано в работе Герберта Гутмана, несмотря на то что среди черных уровень нестабильности семьи был выше, чем у белых, существующие показатели распада семьи не имеют исторических прецедентов 39 . Аналитики — такие, как социолог Уильям Джулиус Уилсон — подчеркивают роль высокого уровня безработицы среди черных молодых мужчин в распаде городских семей и, как можно заключить из анализа данных по безработице, приведенных выше, в этом много правды". Однако, хотя нестабильность семьи особенно характерна для бедных афроамериканцев, она также затронула черные семьи среднего класса. Для последних соотношение доходов женщин и мужчин может быть более важно, чем относительный уровень безработицы. Диаграмма 5.5 позволяет сравнить изменения в соотношении среднего дохода женщин и мужчин среди черных жителей США по отношению ко всем жителям США в период между 1951-м и 1995 годами. Среди черных это отношение изменяется в пользу женщин гораздо быстрее, чем среди представителей других рас. Сразу после окончания войны эти соотношения были примерно одинаковы среди черных и среди всех американцев; к концу рассматриваемого периода черные женщины по сравнению с населением в среднем обогнали черных мужчин на 15 %. Когда это изменение в относительных заработках для людей, имеющих работу, сочетается с ростом безработицы среди черных мужчин по сравнению с безработицей среди женщин, становится ясно, что черные мужчины как группа потеряли за время жизни последнего поколения огромную часть своих позиций.

В соответствии с экономической теорией семьи, соотношение доходов женщин и мужчин, изображенное на диаграмме 5.3, во многом отражает судьбу американской семьи. В конце 40-х годов и в 50-х годах — в период «беби-бума», роста рождаемости и возврата к семейной жизни после потрясений военного времени — соотношение изменилось в пользу мужчин. Однако начиная с середины 60-х годов соотношение

стало меняться в пользу женщин, и этот более или менее непрерывный рост продолжался до середины 90-х годов, когда он начал несколько замедляться — по причинам, которые остаются загадкой для большинства исследователей 41 . Середина 60-х годов, как мы убедились, вполне может рассматриваться в качестве отправной точки Великого Разрыва.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология