Травин Д., Маргания О. Европейская модернизация

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 8. ПОЛЬША: ЧУДО, КОТОРОГО НЕ ЖДАЛИ

ШОКОТЕРАПИЯ

Бурное десятилетие развития польских реформ принесло стране, если взглянуть только на формальные показатели экономического развития, неутешительные результаты. Пока все поляки либо бунтовали, либо реформировались, хозяйство начало разваливаться. Практически сошел на нет даже тот весьма несовершенный рост ВВП, который имел место в социалистической экономике. По оценке И. Беренда, в 1978-1989 гг. польский ВВП сократился более чем на 10% [278, с. 49]. Наиболее тяжелый удар польская экономика получила в 1981-1982 гг., когда, по оценке С. Гомулки, промышленное производство упало примерно на 25% [360, с. 234].

Обычно в нашем сознании реформа для страны с административной экономикой связывается с либерализацией цен. Применительно к Польше 1989-1990 гг. это заключение было бы не совсем правильным. Реформу в этой стране можно четко разделить на две части. В смысле либерализации цен реформаторы из некоммунистического лагеря лишь продолжили линию, которая еще раньше была явно намечена реформаторами-коммунистами.
По пути либерализации, как отмечалось выше, в меру своих скромных сил двигались и правительство Войцеха Ярузельского (1982-1985 гг.), и правительство Збигнева Месснера (1985-1988 гг.), и, что особенно заметно, правительство

365

Мечислова Раковского (1988-1989 гг.), которое по сути дела завершило начатую ранее либерализацию в ряде важных областей экономики.
К декабрю 1989 г. уже 86% товаров потребительского назначения и услуг, оказываемых населению, предоставлялось по договорным ценам (в частности, на продовольствие - 96% ) причем в отношении 58% этих товаров и услуг цены , абсолютно свободными. Похожая ситуация сложилась и области цен на сырье, материалы и оборудование: 89% цен были договорными, причем 56,5% цен на продукцию из сферы материально-технического снабжения предприятий оказались абсолютно свободными. Лишь в области государственных закупок сельхозпродукции охват договорными ценами был несколько уже - 41 % [385, с. 81].
Во второй половине 1989 г. либерализация цен и связанная с ней инфляция примерно наполовину сняли денежный навес, образовавшийся за время проведения мягкой финансовой политики и доминирования регулируемых цен. Реальная зарплата населения уже упала в последнем квартале 1989 г. на 16%.
С марта 1989 г. была введена ограниченная внутренняя конвертируемость злотого. Сформировался легальный валютный рынок. Наконец, немаловажным является и тот факт, что уже в 1989 г. удалось сократить объем централизованных государственных инвестиций до 2% ВВП [449, с. 517, 521-522, 525).
Получается, что в смысле принятия на себя ответственности за отпуск цен на свободу положение Бальцеровича и Гайдара сильно различалось. Если российский реформатор по большому счету стоял у истоков преобразований в своей стране, то польскому - надо было сыграть мощный, завершающий аккорд в мелодии рыночных перемен. Более того, в Польше коммунисты перед уходом, как мы видим, успели осуществить, наверное, самый болезненный этап либерализации (в области цен на продовольствие), приняв на себя моральную ответственность за такой непопулярный акт. В России моральную ответственность за дестабилизацию, осуществленную реформаторами горбачевской эпохи, пришлось принимать на себя совершенно иной команде.

366

В чем новое польское правительство действительно повело себя по-реформаторски, так это не в либерализации цен, а в мерах по остановке гиперинфляции, в стабилизации экономики и обеспечении нормальных условий для работы предприятий. Бальцерович смог сделать как раз то, что не удалось Гайдару. Ведущую роль в этом сыграл опять-таки социально-политический фактор, или, точнее, психологический. Самое трудное в ходе реформ, если, конечно, они не осуществляются в условиях жесткой диктатуры, может обеспечить лишь то правительство, которому доверяет народ.
Коммунисты в Польше были дискредитированы полностью и хорошо понимали это сами. Например, после введения в стране военного положения 13 декабря 1981 г. из ПОРП вышло более 1 млн. человек, причем партия практически полностью потеряла всю молодежь и творческую интеллигенцию. К 1989 г. в ПОРП оставалось лишь немногим более 2 млн., причем средний возраст коммунистов составлял 46 лет. Но и многие из этих людей не были реальными сторонниками правящей элиты. Согласно опросу, проведенному в 1989 г., если бы в стране проводились свободные выборы, ПОРП могла бы рассчитывать не более чем на 3% голосов избирателей, что было в два раза меньше ее собственной численности [211, с. 49,59].

На реальных же выборах, которые прошли 4 июня, кандидаты от реформаторов из правящей коалиции смогли получить хотя бы некоторую поддержку избирателей только благодаря лояльному отношению к ним "Солидарности", не желавшей терять своего прогрессивно ориентированного политического партнера(1). Эти факты явно говорят о крайне незначительном реальном влиянии коммунистов на общество в течение всех 80-х гг.

(1). Общество настолько было настроено против коммунистов, что даже многие католические приходы оказались фактически вовлечены в избирательную кампанию штабов "Солидарности". Для такой религиозной страны, как Польша это имело огромное значение. Некоторые священники принимали непосредственное участие в подборе кандидатов от оппозиции. В дальнейшем прихожан инструктировали, за кого им следует голосовать 4 июня [335, с. 826].

367
В этой обстановке каждую непопулярную меру представители коммунистического руководства должны были с лихвой перекрывать популярной для того, чтобы как-то удержаться у власти. Интересно, что несмотря на ускорившуюся в 1988 первой половине 1989 г. инфляцию, реальная зарплата трудящихся росла в этот период так, как ни разу раньше за целое десятилетие: на 14,4 и 9% соответственно. А в 1990 г., уже при новой власти, она упала на 25,1%, т.е. работники потеряли четверть своих доходов [385, с. 72]. И при этом старую власть народ терпеть не мог, а с новой, несмотря на имевшие место трудности, все же смирился.
Правительство Мазовецкого, наверное, можно назвать одним из самых авторитетных и в то же время последовательных среди правительств, осуществлявших наиболее впечатляющие реформы в XX столетии. Некоторым реформаторам (например, в Чили) приходилось опираться на штыки. Другим (например, в Аргентине) - проводить реальную политику, сильно отличающуюся от их же собственной предвыборной популистской демагогии. Польское правительство опиралось на накопленный в 80-е гг. огромный авторитет "Солидарности" и делало в основном именно то, ради чего пробивалось к власти. Причем важным отличием в его деятельности (особенно в сравнении с деятельностью Бориса Ельцина в России) было то, что оно проводило самые трудные и непопулярные шаги сразу по приходу к власти, т.е. именно в тот период, когда накопленный авторитет еще не был утерян.
Суть действий, предпринятых новым польским правительством, в целом можно свести к пяти основным мероприятиям, причем в некоторых из этих направлений некоммунистические реформаторы явно продолжали курс, взятый уже до них реформаторами коммунистическими (см.: [360, с. 72]):
- очень быстрая либерализация цен;
• полная либерализация доступа для нового частного сектора практически во все сферы экономической деятельности (январь 1989 г.-январь 1990 г.);

* Установление жестких бюджетных ограничений на госпредприятиях и резкое снижение темпов инфляции до умеренного

368
уровня с помощью бюджетно-финансовой и денежно-кредитной политики, а также политики доходов (январь 1990 г );
• обеспечение конвертируемости национальной валюты по текущим операциям и практически полная либерализация

внешней торговли (январь 1990 г.).
Непосредственно реализация программы Бальцеровича началась с января 1990 г., хотя подготовительные меры осуществлялись с октября 1989 г. Как известно, за программой закрепилось прозвище "шокотерапия". И действительно, в мерах, предпринятых правительством, содержались как мощный, шокирующий удар по реальным доходам населения, так и средства по излечению экономики от болезней, которые были присущи ей на протяжении десятилетий(1). Это важно подчеркнуть, поскольку у нас обычно называют шокотерапией лишь действия, несущие в себе шок. При этом мало обращают внимание на то, что стоит за шоком, действительно ли он служит оздоровлению - или же вслед за шумихой все новшества "спускаются на тормозах".
Тем не менее нельзя сказать, что программа Бальцеровича была предельно либеральной. Если отойти от популярных в народе терминов типа "шокотерапия" и перейти на язык, принятый в экономической науке, план польских реформ следует назвать гетеродоксным(2). Для того чтобы остановить ин-

(1).Польские реформаторы оказались действительно весьма радикальными даже по тем меркам, которые были в ходу на Западе. В МВФ удивились, когда в конце 1989 г. в Польше
выбрали самый радикальный из трех рассматривавшихся планов стабилизации [284, с. 86].
2 Стабилизационные программы принято делить на ортодоксальные, основанные на предположении, что рыночные регуляторы способны сами, без каких либо мер дополнитель
ного государственного регулирования, установить макроэкономическое равновесие, и гетеродоксные. Последние допускают использование дополнительных (нерыночных) регулирующих мер для того, чтобы, например, противодействовать вызывающим рост цен паническим инфляционным ожиданиям населения, или для того, чтобы нейтрализовать дестабилизирующие действия профсоюзов.

369
фляцию Бальцерович использовал не только естественный механизм ограничения денежного спроса населения, но также и специальные "якоря", предназначенные для несколько
искусственного удержания цен: контроль за заработной платой и фиксированный валютный курс [537 с 811]. Таким образом , шок не был по-настоящему всеобъемлющим.
Самым ярким шагом реформы стала либерализация почти всех оставшихся цен: 90% цен теперь вообще не регулировалось государством, по 5% требовалось уведомление соответствующих органов о желании их изменить, и по оставшимся 5% сохранялся приоритет административных решений [2, с. 22]. Впоследствии доля регулируемых цен вновь несколько увеличилась (12% в оптовой торговле, 15% - в . розничной), но это не изменило характера рыночной экономики [231, с. 172].

Широкомасштабная либерализация охватила и сферу внешней торговли. Польша отказалась от использования системы нетарифных ограничений, заменив их импортными пошлинами. Вначале происходило быстрое снижение уровня тарифов, что способствовало насыщению рынка товарами в той сложной ситуации, когда отечественный производитель еще не успел как следует развернуться. К октябрю 1990 г. средний уровень тарифов снизился до 8%, что почти соответствовало тому уровню, который поддерживается в Евросоюзе (6,1%). Однако к середине 1991 г., по мере того как выявлялись проблемы польской экономики, связанные с ухудшением торгового баланса и нарастанием бюджетного дефицита, правительство начало склоняться к значительному повышению таможенных тарифов. В августе они были в среднем увеличены до 18,1 %. В декабре 1991 г. оказались возвращены и некоторые нетарифные ограничения по импорту, осуществляемому частными компаниями, что, впрочем, не изменило в целом сравнительно либеральный характер внешней торговли [508,с.245,248].
Но думается, главным элементом программы Бальцеровича оказалась ликвидация бюджетного дефицита. Без нее либерализация цен могла бы лишь ускорить темпы инфляции и углубить нестабильность экономики.

370
В 1989 г. 38% расходов бюджета шло на разного рода дотации, в частности на дотации энергетическим предприятиям цены на продукцию которых были искусственно занижены. В 1990 г. доля дотаций упала более чем в два раза - до 14% расходов [385, с. 80]. Те дотации, которые сохранились были предназначены преимущественно для поддержания угледобычи (1). Считанные проценты составили кредиты, предоставляемые через бюджет предприятиям. В результате совокупные расходы государства, муниципалитетов и внебюджетных фондов сократились с 48,8% ВВП в 1989 г. до 39,8% в 1990-м. Одновременно были ликвидированы или существенно урезаны налоговые льготы, повышена финансовая дисциплина, что привело к заметному росту государственных доходов.

В итоге с государственным бюджетом произошли поистине чудесные превращения. Вместо дефицита в 6,1%, имевшего место в 1989 г., возникло небольшое положительное сальдо, т.е. доходы превысили расходы. С учетом же муниципальных бюджетов и внебюджетных фондов контраст оказался еще более разительным. Дефицит так называемого расширенного правительства, составлявший 7,4% ВВП в 1989 г., сменился положительным сальдо в 3,1 % [524, с. 203]. Страна стала жить по средствам. Для погашения бюджетного дефицита теперь не надо было выпускать деньги, порождающие инфляцию.
Естественно, сокращение подобного субсидирования экономики должно было быть как-то компенсировано. Пришлось повышать цены на энергоносители (в этой сфере либерализация на протяжении 1990 г. так и не произошла). Повышение оказалось шокирующим: на уголь для промышленных нужд - в 5 раз, для населения - в 7; на газ для промышленных нужд - в 3,5 раза, для населения - в 5; на электроэнергию для промышленных нужд - в 4 раза, для населения - в 5. Кроме того, в 2 раза выросли цены на бензин, в 5 раз - плата за горячую воду отопление, в 2 раза - за телефонные разговоры. Транспортные тарифы возросли в 3-3,5 раза [2, с. 22].

(1). С марта 1992 г., когда наметился некоторый откат в либеральных реформах, правительство ввело еще и дотации сельскому хозяйству [508, с. 248].

371

Нетрудно понять, что поскольку использование разного рода энергоносителей и транспортных услуг осуществляется при производстве и продаже любого товара то ценовой шок
распространился на всю экономику. Повышать цены пришлось практически по всем видам товаров и услуг. Если в России в январе 1992 г. ценовой шок был в основном связан с переводом подавленной инфляции в открытую форму (иначе говоря, с заменой дефицитов на рост цен), то в Польше, где , большая часть потребительских цен уже была свободной, шок оказался вызван инфляцией издержек.
Январский шок 1990 г. в Польше был ничуть не легче, чем январский шок 1992 г. в России. Но вот дальше ситуация в этих двух странах складывалась совсем по-разному. Для россиян трудности в момент либерализации только начинались. Для поляков, несмотря на все многочисленные проблемы, возникавшие в ходе преобразований, шок подобного масштаба уже никогда не повторялся. Самое трудное оказалось сделано польскими реформаторами в самом начале, причем именно в тот период, когда степень доверия к правительству реформ была максимальной.
В январе цены в среднем выросли на 79,6%, причем на продовольствие они увеличились особенно заметно - примерно в два раза. Но уже в феврале инфляция составила 23,8%, а с марта и до конца года колебалась на уровне 3-6% 12, с. 22]. В целом за год цены выросли на 585,5%. В России на такой сравнительно низкий и стабильный уровень инфляции удалось выйти лишь на четвертый год реформ. В первый же год у нас инфляция практически все время держалась на Уровне около 20% в месяц. В целом же за год она составила 1354%[1б7,с.591].
Интересно, что с прогнозом темпов роста цен польские реформаторы прокололись также, как и российские, значительно оценив инфляционный потенциал экономики. В январе

ожидали лишь 45-процентного роста цен, а в целом за год
полагали, что инфляция составит примерно 95-140%. Реальность опровергла эти предположения. Однако Бальцерович не
просчитался в главном: в том, что инфляцию можно приостановить с помощью жесткой финансовой политики. Устранение

372
бюджетного дефицита усилило январский шок, но зато стабилизировало дальнейшую ситуацию.
Впрочем, бюджетный дефицит - не единственный возможный источник роста цен. Антиинфляционная политика Бальцеровича составляла целый комплекс мер. Одним из ключевых стало осуществление так называемой политики 3 ходов путем принудительного сдерживания роста заработной платы. Мера эта - далеко не бесспорная и явно не либеральная. Если в области резкого сокращения бюджетных расходов Бальцерович проявил себя либералом, то в сфере социальной политики - скорее центристом. Либералы всегда выступают за свободные цены на все, в том числе - на рабочую силу.
Однако политика доходов по Бальцеровичу проводилась более тонко, чем это делалось правительствами разных стран в 70-е гг. (например, перонистами в Аргентине), когда такой курс считался панацеей от всех бед. В то время стремились просто замораживать и цены и доходы, что приводило при мягкой кредитно-денежной политике к нарастанию дефицитов и утрате макроэкономической сбалансированности.

Поляки цены, наоборот, отпустили (и, конечно, при наличии высокой инфляции не могли заморозить) доходы. Поэтому было введено условие, согласно которому фонд зарплаты мог увеличиваться по мере инфляции, но с определенным отставанием; повышение цен компенсировалось только на 30% в январе и на 20% в феврале (если на предприятии росла численность занятых в связи с освоением новых мощностей, то вводился корректирующий коэффициент). За превышение допустимых границ повышения фонда зарплаты предприятие должно было уплатить специальный налог (popiwek) в размере от 200 до 500% превышения [2, с. 23].
Использование политики доходов в подобной форме н могло привести к возникновению столь сильных перекосов, какие бывали в разных странах в 70-е гг. (дефицит при свободных ценах вообще невозможен). Главной целью польского правительства было сбить, по возможности, ажиотажные скупки, совершающиеся в ожидании дальнейшего роста цен ускоряющие таким образом инфляцию. В основном этого добиться удалось, поскольку политика доходов ограничила воз-

373
можность поляков получать крупные деньги на своих предприятиях.
Правда, надо учесть, что негативным моментом данной
стратегии всегда является снижение стимулов к труду. Ведь даже тот кто работает эффективно, становится из-за инфляции беднее. Кроме того, если из-за ограничений доходов снижается спрос на потребительские товары, то соответственно производство медленнее перестраивается на выпуск именно этих самых нужных населению, товаров: нет спроса - нет предложения. Нельзя исключить того, что политика доходов стала дополнительным фактором, обусловившим большое падение производства в период начала реформы.

Но самую главную трудность Бальцеровичу удалось преодолеть. Ведь часто проведение политики доходов проваливается из-за давления низов, из-за того, что правительство оказывается слабее народа, требующего от него антиинфляционных компенсаций. В Польше быстрое осуществление реформ на волне народного доверия к новому правительству резко снизило фактор давления и позволило быстро остановить рост цен. Реальная зарплата населения резко падала только в первые два месяца первого года преобразований. Уже в марте она несколько возросла, и дальше в течение всего 1990 г. оставалась примерно на одном уровне [385, с. 99].
Наряду с политикой доходов другим не вполне либеральным элементом либеральной реформы стала фиксация валютного курса. Он был девальвирован примерно в семь раз с сентября 1989-го по январь 1990 г., а затем установлен на уровне $ 1 = 9500 злотых. Этот курс продержался до девальвации мая 1991г. [342, с. 8]. Для поддержания злотого в течение 1990 г. странами "большой семерки" был предоставлен стабилизационный фонд в размере $1млрд. Кроме того, в феврале 1990 г. Польша получила два займа от ЕБРР в размере $360 млн., а от Всемирного банка кредиты на $260 млн. [178а, с. 169, 185].
Фиксация курса, как и ограничение роста доходов, позволяла сбить инфляционные ожидания и покупательский ажиотаж а значит, ограничить темпы роста цен. Недаром такой курс в экономической литературе называют номинальным
якорем для экономики. Впрочем, значение политики доходов

374
и установления номинального якоря не следует переоценивать. Как писал С. Гомулка, "вывод состоит в том, что политика фиксированного номинального обменного курса была полезным, но не основным инструментом, и что в любом случае
ее сохранение полностью зависело от надлежащей бюджетно - финансовой политики" [360, с. 74].
Либеральной составляющей в валютной политике Бальцеровича была замена старой системы искусственно рассчитанных административных курсов на единый курс, позволивший обеспечить конвертируемость злотого. Нелиберальным элементом данной политики стало сохранение этого курса неизменным на фоне роста цен. Тем самым номинальный курс отклонялся от реального. Ведь злотый обесценивался по отношению к товарной массе, но твердо стоял по отношению к доллару. По оценкам польских экономистов, злотый сначала был сильно занижен благодаря девальвации, затем курс выправился, и, наконец, заниженным оказался уже доллар.

В ситуации, когда национальная денежная единица переоценена, снижаются возможности для развития экспортного производства. Для такой сравнительно небольшой страны, как Польша, экспорт очень важен. Как полагают некоторые экономисты, первоначальные трудности становления рыночной экономики были лишь усилены из-за того, что слишком долго поддерживался фиксированный валютный курс, слишком поздно была проведена девальвация, да и масштабы этой девальвации [14%) были, скорее всего, недостаточны. Торговый баланс страны оставался отрицательным на протяжении всего 1991 г., и только к декабрю ситуация несколько улучшилась [537, с. 815, 819].
Если бюджетная политика Бальцеровича была в основном успешной, политика доходов и курсовая политика имели как позитивную, так и негативную стороны, то в кредитно-денежной сфере польские реформаторы столкнулись по-видимому наибольшими трудностями. Здесь задача состояла в том, чтобы снизить объем денег, поступающих в экономику, посредством повышения ставки рефинансирования - т.е. той процентной ставки, под которую дает кредиты Центробанк. Ведь если процентная ставка выше, то желающих одалживать

375
деньги становится меньше, и Центробанк имеет возможность ограничить масштабы эмиссии.

Ставка рефинансирования действительно была повышена и стала устанавливаться на каждый месяц. Однако, поскольку в январе реформаторы существенно недооценили темпы инфляции, оказалась установлена заниженная ставка. Тем не менее спрос на кредиты со стороны предприятий начал быстро снижаться.

В середине 1990 г. произошла существенная модификация кредитно-денежной политики. С одной стороны, реформаторы слишком оптимистично взглянули на темпы снижения инфляции. С другой - к этому времени начало постепенно нарастать недовольство населения, вызванное трудностями реформ.
Если в первые месяцы 1990 г. в стране почти не было забастовок, а социологические опросы показывали, что рабочие не хотят конфронтации с правительством, способной подорвать столь нужные Польше реформы, то к концу лета традиционная стачечная активность развернулась уже в полной мере [414, с. 687]. К июню лишь 32% респондентов заявляли о том, что они поддерживают экономический план Бальцеровича, тогда как в январе таковых было 50,2% [161, с. 290]. Таким образом, первоначальный запас прочности правительства Мазовецкого стал быстро растрачиваться, а впереди замаячили президентские выборы, в которых премьер-министр предполагал участвовать. Для того чтобы поддержать производство, было решено снизить процентную ставку до 34% годовых (в месячном измерении она уменьшилась с 4 до 2,5%)(1). Данное решение оказалось несколько преждевременным, поскольку инфляционная опасность на практике так и не была преодолена, с осени пришлось снова повышать процентную ставку. К январю 1991 г. она составляла уже 72% годовых. Но

(1).В это же время была несколько смягчена и фискальная политика. Popiwek был отменен для частных предприятий и оставлен только для государственных, что на протяжении нескольких месяцев способствовало росту реальной зарплаты [508, с. 240-241].

376

политика дорогих денег проводилась недолго. Очередное смягчение монетарной политики началось в мае 1991г. и к сентябрю процентная ставка упала до 40% [537, с. 817-819].
Таким образом, в течение длительного периода времени процентные ставки были то положительными, то отрицательными [385, с.96], т.е. то несколько превышали инфляцию то несколько отставали от нее. В принципе, это не очень хорошо для стабильного развития экономики, поскольку при отрицательных ставках у банков и предприятий появляется стимул брать кредиты в надежде отдавать их обесценившимися деньгами, что, по всей видимости, некоторые из них и делали
.
Но еще хуже в такого рода нестабильной монетарной политике то, что Центробанк, ошибаясь в своих оценках, давал тем самым экономике ложные ориентиры. Польские предприятия то ориентировались на сравнительно дешевый кредит, способствующий развитию производства, то неожиданно обнаруживали, что этот кредит существенным образом подорожал. Как заметил Я. Виницкий, "имели место слишком резкие перемены курса даже для более сильной экономики, чем польская" [537, с. 819].
Но основная критика, доставшаяся на долю Бальцеровича, была все же связана не столько с ошибками макроэкономической политики, сколько с отсутствием преобразований в институциональной сфере, с нерешенностью ряда фискальных и кредитных проблем. Причем критика такого рода шла как справа, так и слева. Правые полагали, что недостаточная реформаторская активность правительства не дает развернуться рыночным силам, нуждающимся в переводе экономики с государственных на частные рельсы. Левые считали, что пассивность реформаторов и слишком большое их упования на действие рыночных сил ведет к недоиспользованию созидательных возможностей государственного регулирования.
В целом наиболее полный перечень претензий к действиям правительства Мазовецкого-Бальцеровича дал Я. Виницкий.
Во-первых, практически ничего не делалось для того, чтобы разрешить проблему накопившихся долгов государственных предприятий. В нормальной рыночной практике неплатежеспособные должники должны проходить через процедуру

377
банкротства , чтобы не сдерживать развитие эффективно работающих фирм. Но в пореформенной Польше такого рода практика фактически не применялась, что резко контрастировало , скажем, с венгерской практикой использования даже чересчур жесткого закона о банкротстве.
Во-вторых, нереформированная налоговая система осталась в сильной зависимости от прибыли государственных предприятий, а поскольку прибыль резко снизилась, бюджет начал сильно страдать (в дальнейшем эта проблема спровоцировала возвращение к большому бюджетному дефициту). Доля частных предприятий в промышленном производстве возросла с 10 до 20% за период 1988-1991 гг., но доля этого сектора в налоге на прибыль составила лишь 3% (по данным на 1990 г.).
В-третьих, не предпринималось никаких мер для обеспечения демонополизации, что в сравнительно маленькой по размеру польской экономике, защищенной к тому же от импорта таможенными барьерами, могло лишь способствовать поддержанию стойких инфляционных тенденций.

В-четвертых, сильно застопорилась польская приватизация. В отличие от соседней Чехословакии никакой широкомасштабной программы по переводу экономики на частные рельсы при Бальцеровиче принято не было(1).

В-пятых, коммерческие банки, остававшиеся как бы "ничьими", демонстрировали поведение, которое весьма условно можно было назвать рыночным. Эти банки явно плохо работали со своими заемщиками.

Когда Центробанк повышал процентную ставку, коммерческие банки должны были по идее сократить кредит плохим заемщикам. Во всяком случае так они поступают в условиях рыночного хозяйства. Однако есть серьезные сомнения в том, то польские банки действительно наказывали того, кто этого

(1).Программа осуществления массовой приватизации была предложена Янушем Левандовским, который занимал пост министра трансформации собственности в 1991 г. в правительстве Белецкого, однако она была отвергнута во второй половине года [508, с. 245].

378
в самом деле заслуживал. Когда все предприятия в условиях ужесточения бюджетных ограничений интенсивно искали средства для выплаты зарплаты, банкиры порой предоставляли кредиты тем менеджерам, которые не должны были бы их получить исходя из чисто экономических критериев. Причиной такого поведения было не только неумение работать по рыночному, но также доминирование традиционных личных связей между менеджерами, оставшихся с прошлых времен и давление, оказывавшееся на банкиров со стороны "Солидарности", стоявшей на страже интересов промышленных предприятий [537, с. 821-827](1).

(1). О том, что кредиты коммерческих банков распределялись далеко не оптимально косвенным образом свидетельствуют следующие данные. К середине 1991 г. девять государственных коммерческих банков сосредоточили в своих руках 90% кредитных ресурсов. К началу 1992 г. 90% этих своих ресурсов они направляли на кредитование государственных предприятий, несмотря на то что частный сектор экономики уже бурно развивался. При этом семь из девяти банков испытывали серьезные трудности, связанные с низким качеством кредитования, что было неизбежно в ситуации значительного трансформационного спада, поразившего государственный сектор экономики. Казалось бы, банкиры должны увеличить долю кредитов, идущих в частный сектор. Однако частный сектор в это время явно испытывал нехватку заемных средств. Так, скажем, некоторые польские фермеры в 1991 г. брали кредит по номинальной ставке 85% годовых при том, что рост цен на сельскохозяйственную продукцию составлял лишь 25-35%. Иначе говоря, реальная процентная ставка составляла 50-60%, что становилось тяжелейшим бременем для частного аграрного сектора.
Зарубежные кредиты, направлявшиеся в польскую экономику, вообще не шли через государственные коммерческие банки, поскольку считалось, что эти структуры просто уводя деньги из перспективных секторов экономики, направляя их в традиционные сферы, которые в рыночных условиях не смогут дать соответствующую отдачу [508, с. 249-251].

379
На наш взгляд, критика Я. Виницкого в основном попадает в точку.
Но несмотря на определенную справедливость данных суждений можно все же согласиться с авторами, которые снисходительно относятся к тому, что осталось не сделанным у Бальцеровича. Как отмечал, скажем, Б. Слэи: "Ошибки в ходе реформ были неизбежны, так как невозможно всеведение. При сравнении с другими государствами, осуществляющими трансформацию своей экономики, мы можем видеть что суть возникающих в ходе этого процесса проблем - отнюдь не в ошибках польских либералов" [508, с. 242].
В ситуации, когда сразу множество государств осуществляло трансформацию своих экономических систем, двигаясь при этом зачастую по совершенно различным траекториям, Польша начала движение первой и добилась, пожалуй, наилучших результатов (во всяком случае к концу 90-х гг.). Уже это показывает, что имеющиеся трудности в основном носили объективный характер, и вряд ли какое-то иное правительство смогло бы справиться с указанными выше проблемами значительно лучше, чем с ними справилось правительство Мазовецкого.

ПОСЛЕ ШОКА

Можно констатировать, что полякам удалось в основном решить проблему инфляции, и это было важнейшим достижением реформаторов на первом этапе осуществления преобразований. Конечно, темп роста цен, сохранявшийся в 1990 г., был бы слишком велик для любой страны с развитой экономикой. Однако для страны, которая только переходила к нормальному рынку из состояния гиперинфляции и должна была приспосабливать свою структуру цен к принципиально новым условиям, иметь всего лишь 3-6% инфляции в месяц было не так уж плохо.
Трудно сказать, можно ли было добиться уже в первый год большей стабильности. Ведь тот скачок цен, который оказался

380

связан с ликвидацией значительной части бюджетных дотаций и дальнейшей либерализацией, неизбежно должен повлечь за собой некоторый период адаптации экономики , когда предприятия, столкнувшиеся с внезапным ростом издержек, пересматривают свою производственную стратегию, решают, насколько необходимо повысить свои цены для того чтобы не работать в убыток, но и не потерять покупателя. Рост цен, связанный с действием данного фактора, не может предотвратить даже самая жесткая финансовая и кредитно - денежная политика.

В то же время Польша показала, что адаптация экономики к ценовому шоку отнюдь не должна порождать высокую инфляцию и, несмотря на столь существенную трансформацию экономической системы, правительство может проводить политику, чуждую популизма, и обеспечивать хотя бы относительную финансовую стабильность. Снижение инфляции было достигнуто за счет сильного удара по уровню жизни населения, но тем не менее люди смогли адаптироваться к этому удару и выжить. Несмотря на трудности, имевшие место в Польше, развитие событий не пошло по апокалиптическому сценарию: полный развал производства, голод, социальный взрыв и т.д. А ведь именно такую перспективу предрекали России многие политики и экономисты левой ориентации в начале 1992 г., когда, казалось бы, начиналась наша шокотерапия. Но мы испугались и отступили в денежную накачку экономики и высокую инфляцию. Поляки не испугались.

Тем не менее к концу первого года реформ ситуация в польской экономике была, на первый взгляд, далеко не радужная. У поляков, как и у нас, не было недостатка в пессимистических прогнозах. "Польская экономика продолжает скатываться вниз, и это известно всем...- писал в феврале 1991 г. экономист Р. Кравчик.- Картина, которую сегодня представляет польская экономика, очень мрачна и не сули ничего лучшего" [102, с. 235, 2381. Почему же у наблюдателей складывалась подобное впечатление?
За финансовую жесткость пришлось расплачиваться резким падением объема производства и ростом безработицы.

381
Падение производства промышленной продукции составило в 1990г. 26,1%. В 1991-м оно снизилось еще на 11,9%(1). Численность безработных, которая еще в 1989 г. была ничтожно мала, возросла в 1990 до 6,1 % экономически активного населения и почти удвоилась еще через год - 11,8% в 1991 г. [524 с 203]. Даже у нас в России не было таких масштабов падения промышленного производства, приходящихся на один год, хотя в целом, растянув "прелести" спада на длительный период, мы получили больший объем сокращения выпуска чем поляки. Что же касается масштабов открытой безработицы, то у нас она вообще не достигала размера польской, хотя безработица скрытая (люди, числящиеся на производствах, но реально не работающие и не получающие зарплаты), естественно, в России всегда была огромной(2).

Можно сказать, что традиционному промышленному сектору польской экономики было ничуть не легче переживать структурную ломку, чем российскому промышленному сектору. Польша так же была перегружена предприятиями, созданными исключительно для "торжества социализма" и не требующимися реальному рынку. Их положение казалось в 1990 г. таким же безнадежным, каким казалось положение наших

(1). В середине 1990 г. на какое-то время производство стабилизировалось, что, возможно, было связано со смягчением кредитно-денежной политики. Но уже с осени наметился новый спад, который, с одной стороны, был вызван повышением процентной ставки, а с другой - переоценкой злотого и трудностями развития экспортной ориентации [537, с. 820,830].
(2). Как отмечают наблюдатели, в Польше с 1989 г. тоже существовали проблемы с увольнением ненужных на данном предприятии работников. Но связаны они были не столько с государственной политикой поддержания занятости, сколько с силой "Солидарности", желавшей сохранить свой престиж среди трудящихся. В результате на государственных предприятиях производительность труда снизилась в 1990 г. на 16,5%, сильно упала реальная зарплата. Реструктуризация шла значительно медленнее, чем могла бы идти в случае слабого сопротивления профсоюза [414, с. 680].

382
российских предприятий в 1992 г. Они так же не имели спроса на свою старую продукцию, ни технологий для перехода на выпуск новых изделий, ни денег для закупки этих технологий за рубежом. Они не прочь были бы получить деньги на поддержку производства от правительства, но не получали их(1).
В значительной мере падение производства в Польше определялось не только внутренней структурной перестройкой экономики, но и структурными изменениями во внешнеэкономических связях. С января 1991 г. в отношениях с СССР произошел переход на расчеты в свободно конвертируемой валюте вместо старой практики клиринга и торговли за переводные рубли. Это, естественно, резко снизило спрос со стороны предприятий нашей страны на польские товары. По оценке Бальцеровича, в 1991 г. по данной причине для Польши было потеряно порядка 3,5-5% ВВП [10, с. 329].

Примерно в это же время объединенная Германия изменила характер внешнеэкономических связей фирм, распола-

(1). Любопытно, что в Польше сложился такой же анекдот относительно развития местного ВПК, как и в России. С одного из предприятий, производящего (по официальной версии) велосипеды, некий рабочий стал выносить отдельные детали для того, чтобы собрать изделие у себя дома. И так пытался собрать, и этак. Никак велосипед не получался. Все время выходил автомат Калашникова. Неудивительно, что в ситуации, когда потребовался реальный переход с производства "автоматов" на производство "велосипедов", польская экономика стала испытывать серьезные трудности. Трагический парадокс истории проявился, в частности, на гданьской судоверфи им. Ленина, где началось польское движение за свободу. Это предприятие как раз принадлежало к числу тех, которым очень трудно было вписаться в рыночную экономику. Верфь почти уже нашла было инвестора, но эксперты определили, что в рыночных условиях она практически ничего не стоит, сделка сорвалась [161, с. 244]. Впоследствии предприятие попало под контроль соседней гдыньской судоверфи, и многие рабочие, надеявшиеся в горячие дни 1980 г. на луч будущее, оказались уволены.

383
гавшихся на восточных землях (бывших предприятий ГДР).
Наконец,по финансовому положению нанесла и война в Персидском заливе, так как Ирак был должен Польше определенную сумму денег, но из-за войны и эмбарго потерял возможность расплачиваться [449, с. 527].
Наконец, еще одной важной причиной столь значительного сокращения производства в Польше оказалось сокращение запасов. Ведь если в условиях дефицита или высокой инфляции люди стремятся запастись значительным количеством товаров просто потому, что потом их или вообще не будет, или же они станут дороже, то после либерализации, одновременно расширившей предложение товаров и сократившей размер реальных доходов населения, такого рода стратегия поведения оказывается и ненужной, и просто невозможной. Соответственно падает спрос, а вслед за ним - и предложение. По оценкам экспертов Всемирного банка, примерно 30% экономического спада в Польше пришлось именно на действие данного фактора [ 147, с. 36].
Подобное широкомасштабное падение производства было, однако, неизбежно. Приходилось выбирать. Либо денежная подпитка экономики и смягчение спада, но тогда - высокая инфляция, как та, что позднее имела место в России. Либо низкая инфляция и финансовая жесткость, но тогда предприятия лишаются поддержки.
Движение по первому пути означало бы, что польская экономика останется нестабильной, в ней нельзя будет планировать свой бизнес на перспективу, нельзя будет рассчитать отдачу от инвестиций через год или два. Соответственно любой инвестор сторонился бы такой экономики, стремился бы либо вкладывать деньги в краткосрочные спекулятивные операции, либо вывозить их за рубеж. Вся надежда была бы лишь на государственные вложения, на денежную накачку, которая лишь ускоряла бы инфляцию.
Движение по второму пути означало: польские реформаторы готовы к тому, что рынок жестко задавит все порожденное старой экономикой нежизнеспособное производство. Оно означало: реформаторы надеются на то, что финансовая стабильность сделает выгодным ведение бизнеса в Польше, сделает выгодным инвестирование в польскую экономику. Получалось,

384

таким образом, что реформаторы надеются на то, что рыночные силы лучше способны вытянуть экономику из кризиса , чем целенаправленное государственное вмешательство .
Как отмечает С. Гомулка, анализируя опыт тех стран , которые предпочли движение по первому пути, "помимо ускорения инфляции, основным следствием нежесткой макроэкономической политики в большинстве случаев стало, как представляется, замедление темпов сокращения объема производства и, следовательно, затягивание трансформационного спада" [360, с. 74]. В Польше, напротив, предпочли не растягивать надолго "удовольствие, получаемое от спада".

Правда, следует отметить, что польские реформаторы, хорошо понимая общие закономерности работы рыночных сил явно просчитались с оценкой масштаба спада и его сроков. Они надеялись на восстановление экономики уже во второй половине 1990 г.(1). Просчет касался не подхода к организации

(1). Некоторые авторы на том основании, что польские реформаторы дали неточные оценки момента перехода к экономическому росту, делают несколько странные выводы об ошибочности всей их стратегии. Так, например, эксперт ООН П. Раймент отмечал: "Если сторонники шокотерапии аккуратно относятся к терминологии, то должны признать, что их рекомендации предполагают короткий резкий шок с быстрым положительным эффектом... Так польское правительство ожидало снижения ВВП на 3% в 1990 г. и его роста на 3,5% в 1991 г.". На данном основании Раймент пришел к выводу о том, что вместо шокотерапии надо было использовать градуалистский подход [162, с. 67]. На самом деле продолжительность и глубина спада зависят от исходной структуры экономики, от способности бизнеса к послешоковой адаптации, от культурных традиций народа, от последовательности проведения самой шокотерапии и от целого ряда других параметров. Ожидать мгновенного эффекта от шокотерапии можно лишь в том случае, если мы имеем дело с привычной к рынку экономикой, в которой произошли очень незначительные структурные изменения. Продолжительность выхода Польши из кризиса следу сравнивать не с иллюзорными возможностями мгновенного расставания с прошлым, а с реальным опытом тех стран, которые избрали градуалистский путь.

385

реформ (их все равно надо было проводить в такой или примерно такой форме), а значения груза накопленных в прошлом проблем. В экономическом плане прогноз вообще был

важен для реформы. Однако расхождение имевшихся у народа оптимистических ожиданий, основанных на прогнозе реформаторов, с суровыми реалиями спада имело сильный негативный социально-политический эффект, подорвав влияние правых сил.
Высокое доверие, позволившее правительству начать реформы исчезало. Это привело, в частности, к тому, что уже во второй половине 1990 г. правительство Мазовецкого недостаточно последовательно отстаивало жесткость в финансовой сфере (в еще большей степени у нас в России во второй половине 1992 г. вынужден был идти на компромиссы Гайдар). Например, величина бюджетного профицита в первом полугодии была в четыре раза выше, нежели во втором [342, с. 21]. Но даже уступки не спасли первый кабинет польских реформаторов. На рубеже 1991 г. Мазовецкий ушел в отставку (аналогичная судьба, как известно, постигла Гайдара на рубеже 1993 г.). Проблема устойчивости правительства Мазовецкого встала в полный рост уже тогда, когда премьер сделал ставку на варшавскую интеллигенцию и оттеснил Валенсу от непосредственного руководства страной, чего тот явно не ожидал. Электрик (пусть и "великий") Валенса с самого начала не укладывался в концепцию "лучших и самых ярких", которые должны управлять Польшей [543, с. 584-585]
Но непосредственной причиной отставки правительства Мазовецкого стали президентские выборы декабря 1990 г. Силы, вышедшие из "Солидарности" и еще недавно выступавшие единым фронтом, не смогли на этот раз сохранить единство. Мазовецкий как премьер, возглавляющий реформаторское правительство, естественно, намеревался стать президентом страны. Но и Валенса - лидер "Солидарности", фактически обеспечившей создание и успешное функционирование правительства,- тоже имел обоснованные претензии относительно того, чтобы стать главой государства. Договориться между собой Валенса и Мазовецкий не сумели.
Политическая элита, пришедшая к власти в 1989 г., сочла что только она может вести общество в этот сложный

386
переходный период и незачем тащить за собой в политику такую сложную и вызывающую у многих идиосинкразию фигуру как Валенса. Лидера "Солидарности" объявили непригодным к тому, чтобы быть президентом. Когда Валенса не согласился с этим вердиктом и развернул свою собственную, весьма эффективную предвыборную кампанию, его стали представлять неким монстром, новым Муссолини или Пероном, а возможность прихода к власти возглавляемой им коалиции - беспрецедентной катастрофой для Польши [545, с. 110].
Проблема состояла, естественно, не только в личных политических амбициях Валенсы и Мазовецкого, не только в том, что лидер "Солидарности" не выглядел приемлемым для политической жизни в глазах нового истеблишмента. Принципиально расходились по своим позициям сами силы, стоявшие за каждым из них.
Еще с 1980 г. у "Солидарности" имелось два ядра - рабочее движение и советники из числа интеллектуалов.
Рабочие не имели четких политических взглядов. Из их среды выделились наиболее активные бунтари, которые были заметны еще в забастовках 1970 г. (например, сам Валенса). Эти бунтари часто склонялись к радикализму в частных вопросах (когда требовалось "выбить" у властей некие блага), хотя в целом они не готовы были вести общество в сторону осознанных реформ. Эти люди ощущали себя не политиками, а представителями профсоюза. Даже Валенса на открытии первого офиса "Солидарности" в Гданьске заявил: "Я не интересуюсь политикой, я - профсоюзный деятель" [280а, с. 265].
Интеллектуалы видели себя теми политиками, которые должны возглавить и организовать рабочее движение, при дать этой стихии созидательное направление, удержать бунтарей от возможного экстремизма и кровопролития. Однако их влияние в конце 70-х - начале 80-х гг. не было по-настоящему значительным. Они могли советовать и убеждать, но не управлять и не принимать самостоятельно ответственные решения. Точка зрения, согласно которой интеллектуалы подготовили рабочих к событиям 1980 г., скорее всего, переоценивает роль советников [280а, с. 266].

387
Впрячь в одну телегу "коня и трепетную лань" уже тогда было очень трудно(1). Но еще больше осложнились взаимоотношения между рабочими и интеллектуалами, когда на сцену вышла вторая волна лидеров "Солидарности". С декабря 1980 г. по октябрь 1981 г в "Солидарности", приобретавшей тогда поистине
всенародные масштабы, происходили выборы руководства разного уровня (от регионального до национального). Как обычно и бывает в такого рода ситуациях, крупная организация породила свою собственную бюрократию. Вместо "синих воротничков", выдвинувшихся еще в 70-е гг., к руководству пришли "белые воротнички", которые умели лучше

(1). Один из авторов книги в июле 2002 г., во время визита в Польшу, встречался с известным кинорежиссером Анджеем Вайдой, долгое время поддерживавшим "Солидарность", сотрудничавшим с ее лидерами и даже снявшим фильм "Человек из железа", прототипом главного героя которого является Лех Валенса. На вопрос о том, как складывались отношения между интеллектуалами и рабочим движением в Польше и почему возник такой союз, Вайда заметил примерно следующее (беглая запись автора, возможно, несколько искаженная переводом):

"Власть в начале 80-х гг. готова была вести диалог скорее с активно выражавшими свой протест рабочими, нежели с интеллектуалами. Кроме того, Валенса был очень хорошим переговорщиком и даже, можно сказать, опытным демагогом. Он лучше умел общаться с властью, нежели, скажем, Мазовецкий или Геремек. Наконец, важно было и то, что Валенса искренне поверил в свою миссию. По всем этим причинам мы его решили поддержать. Однако уже тогда отношения между Валенсой и его советниками складывались весьма своеобразно. Например, однажды, когда мы с профессором Геремеком работали над подготовкой некоторых материалов, необходимых для Валенсы, тот передал нам, что сам он слишком занят и не сможет прибыть для беседы, но пришлет водителя и секретаря. На это Геремек с грустью заметил: "Ну тогда я буду секретарем, а Вайда - водителем"".

388

выступить на собрании, лучше продвинуть самих себя и самое главное, осознанно желали сделать карьеру, используя вновь открывшиеся возможности(1).
Уже на национальном конгрессе "Солидарности" осенью 1981 г. более 50% делегатов имели высшее образование. Именно с этого момента "Солидарность" перестала быть союзом, превратившись в политическую организацию. Однако политические воззрения новой рабочей бюрократии не слишком совпадали с политическими воззрениями интеллектуалов из числа советников. Адам Михник назвал вторую волну лидеров "Солидарности" новыми радикалами [260а, с. 270, 275].

Между советниками "Солидарности" и коммунистами-реформаторами было больше общего, чем между обеими этими группами, с одной стороны, и функционерами "Солидарности" - с другой. Первые, несмотря на свое левое происхождение, постепенно усваивали реформаторские идеи и начинали придерживаться все более либеральных взглядов в области экономического развития. Вторые, напротив, в экономической сфере придерживались более популистских воззрений, а в политической и идеологической области относились, скорее, не к демократической, а к традиционалистской, консервативной волне [544, с. 803]. Иными словами, интеллектуалы как из коммунистического, так и из оппозиционного лагеря старались вести рабочих за собой к реформам, а функционеры стремились подстраиваться под царящие в низах настроения для того, чтобы сохранить и укрепить свое положение(2).

(1). На собраниях "Солидарности" царила так называемая "десятиминутная демократия". Каждому кандидату на выборную должность предоставлялось только 10 минут для выступления перед рабочими и для ответа на возникавшие у них вопросы. Естественно, при таком подходе доминировали и захватывали власть в основном опытные демагоги [260а, с. 269].

(2).Новой политической целью "Солидарности" с приходом власти в ней функционеров второй волны стало создан некой самоуправляющейся республики, что представляло собой развитие идеи рабочего самоуправления на предприятиях. Если раньше самоуправление хотело быть независимым от государства, то теперь оно стремилось к тому, чтобы поглотить государство [260а, с. 272].

389

Произошла серьезнейшая перегруппировка сил, которая оставалась не слишком заметной поверхностному наблюдению. Только репрессии декабря 1981 г., загнавшие движение в подполье, сохранили имидж единой "Солидарности" [429,с.794]. Но когда "Солидарность" вновь стала влиятельной политической силой, и тем более когда она пришла к власти, старые проблемы обострились с новой силой.

Раскол произошел уже в первой половине 1990 г., и связано это было с тем, что "Солидарность", возникшая в начале 80-х гг. как сильный профсоюз, возродилась теперь в качестве политического гиганта, но профсоюзного карлика [429, с. 788]. Численность членов профсоюза была примерно в два раза меньше, чем в 1981 г. [414, с. 689]. Но главной проблемой стало то, что политики, связанные с "Солидарностью" и ушедшие во власть, заняли заметное место в жизни страны (Мазовецкий - глава правительства, Куронь - министр, Геремек - глава парламентской фракции и т.д.), тогда как функционеры среднего звена чувствовали себя обойденными.
С "Солидарностью" обошлись как с "мавром", который сделал свое дело и может теперь уходить. Интеллектуалы либеральной ориентации, стоявшие за Мазовецким, не слишком стремились к тому, чтобы популистски и порой фундамента-листски настроенные функционеры "Солидарности" сохранили за собой какую-либо власть. Но эти силы к власти стремились, и именно они организовали президентскую кампанию Валенсы, когда наметилось его расхождение с интеллектуалами (1). Куронь охарактеризовал силы, стоявшие в тот момент за Валенсой, как "салон отверженных" [429, с. 790].

(1).Анджей Вайда в беседе с одним из авторов заметил, что "Солидарность" оказывала сильное давление на Валенсу. "Я был в сенате,- сказал Вайда,- Геремек в Сейме, многие другие - в правительстве, а те, кто завоевал свободу, остались в стороне".

Впрочем, надо заметить, что существуют и иные оценки конфликта, который мы вслед за В. Зубеком описываем как столкновение интеллектуалов - советников профсоюза с функционерами "Солидарности" в борьбе за влияние на рабочих.
К.Познанский, делая акцент на классовом характере наметившегося противостояния, полагал, что это был "конфликт

З90
Впрочем, это было еще одно из самых мягких определений, использованных недавними союзниками по политической борьбе. Интеллектуалы могли в отношении своих противников использовать такую не слишком интеллектуальную характеристику, как "свиньи". Валенса в ответ не чурался антисемитских выпадов [543, с. 594].
В ходе своей предвыборной кампании Валенса дистанцировался от программы Бальцеровича, хотя фактически именно "Солидарность" сформировала правительство реформ: Стремясь добиться президентского поста, Валенса вообще делал акцент не на созидательной, а на разрушительной деятельности: на осуществлении системных изменений в обществе, на необходимости очистки государственного аппарата от представителей старой номенклатуры [449, с. 526].
Впрочем, справедливости ради надо заметить, что призыв к корректировке программы Бальцеровича определялся у Валенсы вполне рациональным стремлением сохранить социальную стабильность общества. Нужна политическая война в верхах, отмечал он, чтобы предотвратить политическую войну в низах [543, с. 590].
Не имея больше возможности опираться на "Солидарность", Мазовецкий оказался в трудном положении. Он вы-

().бюрократии и рабочего класса, который берет свое начало в коммунистической Польше и сохраняется в связи со слабостью среднего класса, а также тем, что у рабочих имеются слишком высокие экономические ожидания" [467, с. 84]. Российский автор Н. Бухарин полагает, что между конфликтующими сторонами имелись принципиальные различия в плане осуществления будущей реформаторской деятельности. Он акцентирует внимание на том, что Валенса требовал ускорения политических перемен, разрыва с договоренностями Круглого стола, а также демократических выборов президента и парламента, тогда как Мазовецкий высказывался за продолжение эволюционной перестройки политической системы в демократическом направлении и против ускорения раскола "Солидарности [231, с. 150].

391
нужден был приступить к созданию собственной партии. Уже
с февраля 1990 г. Валенса всеми силами начал мешать ему в этом деле. Но все же премьер сумел добиться своего, что, правда , не принесло ему особого успеха.

Мазовецкий вынужден был принять на себя груз ответственности за трудные реформы, а кроме того, он был слишком либерален и интеллигентен для такой традиционалистской страны, как Польша. Многие католические священники поддерживали Валенсу, хотя официально Костел занимал нейтральную позицию на этих выборах [335, с. 827].
Президентские выборы с большим отрывом выиграл Валенса (40%)(1). Мазовецкий остался на третьем месте (18%), уступив даже неожиданно возникшему на политической сцене и оттянувшему на себя голоса неустойчивой части электората Станиславу Тыминьскому - заокеанскому капиталисту польского происхождения. Естественно, после такого поражения Мазовецкий должен был уйти.

Однако, несмотря на то что в ходе предвыборной кампании Валенса опирался на функционеров среднего звена "Солидарности" и фактически вступил в противостояние с либеральной интеллигенцией, политического отката в начале 1991 г. не произошло. После своей победы Валенса продолжил политическое маневрирование. Теперь он дистанцировался уже от той группировки, которая помогла ему прийти к власти, поскольку в глазах многих она выглядела слишком националистической.

(1).За Валенсу отдали свои голоса, в частности, низкооплачиваемые неквалифицированные рабочие, чья зарплата снизилась в ходе реформ [273, с. 1268]. При ином раскладе сил они, возможно, поддержали бы откровенно антиреформаторского кандидата в президенты.
Стоит отметить, что при инаугурации нового президента произошла весьма характерная история. Свои регалии Валенса получал из рук польского президента в эмиграции Качаровского. Ярузельский не был даже приглашен на церемонию [22, с. 46]. Прошло не так уж много времени после этого, и с Валенсой стали поступать столь же пренебрежительно, как он поступил со своим предшественником.

392
Президент поручил сформировать новое правительство Яну Кшиштофу Белецкому, представлявшему довольно узкую региональную группировку гданьских экономистов-либералов. Тем самым Валенса открыл дорогу к примирению с игравшей на выборах стороной [545, с. 111]. Однако это должно было быть примирение на тех условиях, которые определяет победитель(1).
Пожалуй, Белецкий и связанные с ним круги, образовавшие партию под названием "Конгресс либеральных демократов" (КЛД), в экономическом плане стояли на более правых позициях, чем Мазовецкий и связанные с ним католические круги. Исследователи даже называют представителей КЛД тэтчеристами [450, с. 842]. Тем не менее, во всем остальном кроме экономики, гданьские либералы не придерживались традиционалистских правых ценностей. Они были умеренными центристами, либералами, поддерживали хорошие отношения с варшавскими интеллектуалами и с интеллектуальными кругами, вышедшими из "Солидарности" [545, с. 111].

Бальцерович сохранил свои позиции в новом правительстве, что, кстати, было важно для Запада как знак преемственности финансовой политики(2). Приватизацию, которая ранее шла медленно, возглавил "человек Белецкого" Януш

(1).В литературе дается и несколько иная оценка данных событий, согласно которой Валенса хотел сделать премьером Ольшевского, но из-за разногласий внутри лагеря победителей предпочел избрать Белецкого в качестве компромиссной фигуры, устраивающей деловые круги. Но этот выбор сразу породил дальнейшую эскалацию конфликта между президентом и правительством [451, с. 86].
(2).Поддержка Запада в этот период была очень важна для Польши. Именно при правительстве Белецкого в апреле 1991 г. Парижский клуб простил Польше значительную часть ее долгов. Это был, бесспорно, политический акт, означающий поддержку Западом преобразований, начавшихся в странах Центральной и Восточной Европы. Поэтому Польша должна была четко демонстрировать всему миру, что она не сворачивает с избранного в 1989 г. пути.

393
Левандовский - сторонник быстрой передачи имущества в руки частных собственников с использованием процедур, близким к тем, которые применялись тогда в Чехословакии [452 с. 290-291].

В целом же на протяжении 1991 г. экономический курс не претерпел существенных изменений в сторону популизма. Правительство даже настаивало на большей экономической либерализации, и Белецкому приходилось вступать в конфликт с Сеймом из-за отказа парламентариев пойти на сокращение госрасходов [451, с. 91].

Тем временем политики, ранее связанные с Валенсой и "Солидарностью", но теперь оказавшиеся не у дел, стали быстро расходиться в разные стороны, пытаясь найти свое место в политической жизни общества.
Мазовецкий и близкие к нему интеллектуалы попытались стать объединяющей силой для всех поляков, придерживающихся взглядов социал-демократического типа, а также для умеренно правых, благо по большому счету их уже давно ничего не разделяло. Это направление в политике взяло на вооружение христианско-демократические ценности. Расходясь в личностном плане с президентом, они не расходились по принципиальным вопросам с правительством и, таким образом, были чужды популизму. Напротив, свободную политическую нишу экономического популизма стали занимать правые, вышедшие из рядов функционеров "Солидарности". Именно они начали активно критиковать программу Бальцеровича и сам либерализм как таковой [545, с. 111 - 112].
Очередное качественное изменение политической ситуации произошло в октябре 1991 г., когда в Польше состоялись новые парламентские выборы, на которых силы, возглавлявшие правительство в течение двух посткоммунистических лет не смогли закрепить свой успех. КЛД набрал всего 7,5% и вообще не оказался в числе лидеров. Итоги выборов фактически подписали "смертный приговор" Белецкому как премьер-министру. "Демократический союз" (ДС) Мазовецкого занял первое место с 12% голосов, но этого было явно недостаточно, чтобы вновь взять бразды правления в свои руки.

394
Левые в совокупности набрали примерно столько же голосов, сколько ДС и КЛД вместе взятые. В число левых входили социал-демократы, образовавшиеся в 1990 г. на месте бывшей ПОРП и объединившиеся в Союз демократических левых сил с 17 другими партиями, а также самостоятельная довольно сильная крестьянская партия.

Значительная часть избирателей отдала свои симпатии так называемым центристам, которые возникли благодаря усилиям функционеров "Солидарности".
Первый серьезный политический успех левых и раздробленность сил правых, так и не сумевших преодолеть все углубляющиеся разногласия, стали очередным шоком для польского общества. Влиятельная "Gazeta Wyborcza" назвала итоги выборов коллективной акцией национального харакири (цит. по: [450, с. 852])(1). Казавшееся еще недавно столь прочным единство поляков, желавших уйти от экономики советского типа и от коммунистического наследия, больше не существовало. В этой ситуации, когда расстановка сил в парламенте стала неопределенной, а поддержка, необходимая правительству, весьма проблематичной, Валенса вынужден был начать осуществление политических маневров.
Президент решил представить себя в качестве центриста, готового снова собрать широкое общественное движение, избегающее как правого, так и левого уклона. В декабре 1991 г. правительство возглавил центрист Ян Ольшевский, пришедший к власти с популистскими лозунгами и обещавший существенным образом изменить экономический курс(2). Бальцерович в новом правительстве не остался.

(1).Примерно таким же шоком для демократов у нас в России
стал неожиданный успех Владимира Жириновского на парламентских выборах, прошедших менее чем через два года после начала реформ.

(2).В частности, предполагалось решить проблему реституции.Кроме того, министр приватизации Томаш Грушецкий был недоброжелательно настроен к иностранным инвесторам
.[384, с. 505,510].

395
Ольшевский оценивается исследователями как политик слабый и неопытный. В известной мере его правительство походило на правительство Й. Анталла в Венгрии, но Ольшевскому не посчастливилось просидеть в кресле премьера так долго (1).
В условиях фрагментации представленных в парламенте политических сил началась правительственная чехарда. После падения кабинета Ольшевского Валенса предложил сформировать правительство лидеру крестьянской партии Вальдемару Павляку - одному из видных представителей левых посткоммунистических сил. Павляка тогда готовы были поддержать и либералы, и социал-демократы [451, с. 103].
Но пойдя на столь необычный компромисс, президент тем самым явно поставил себя под удар, и недоброжелатели сразу же воспользовались его трудным положением. Раньше он считался отцом посткоммунистической Польши. Эти лавры у него не так-то просто было отнять. Но теперь Валенса сам решил отдать власть левому правительству, т.е. фактически тем же самым людям, в борьбе с которыми он сделал свою политическую карьеру. Президента стали обвинять в том, что он всего лишь жаждет власти, а потому совершает абсолютно беспринципные действия. Миф, с которым Валенса пришел во власть, рухнул к началу 1994 г. [545, с. 113].

Правительство Павляка в тот момент не состоялось. Вместо этого был сформирован семипартийный кабинет Ханны Сухоцкой, просуществовавший до мая 1993 г. Он в основном держался лишь благодаря президенту, но и этот кабинет не

(1).При Ольшевском были сделаны сенсационные разоблачения относительно целого ряда влиятельных в посткоммунистической Польше лиц, сотрудничавших (или якобы сотрудничавших) ранее с госбезопасностью. Нашли даже Дело, в котором сам Валенса фигурировал под кличкой "агент Болек". Впрочем, когда дело зашло столь далеко, Ольшевский предпочел заявить, что материалы на президента были сфабрикованы [451, с. 102]. Тем не менее вскоре после этого Ольшевский лишился своего поста.

396

устоял, когда левые, почувствовав за собой силу, решили перейти в наступление. Реальной политической базы для широкого центристского движения у Валенсы за это время так и не образовалось. Напротив, очень быстро его маневры привели к тому, что президент стал политически крайне одинок. После падения правительства Ольшевского Валенса стал объектом яростной критики со стороны сил, представлявших собой функционеров "Солидарности". Критики столь же непримиримой, как та, которая обрушилась на него со стороны интеллектуалов во второй половине 1990 г., когда профсоюзные функционеры еще стояли за него [545, с. 112].
С этого момента основные политические силы страны практически перестали сотрудничать с Валенсой, в чем проявилось важнейшее отличие польской политической ситуации от российской. У нас Ельцин, несмотря на все его сложные и часто не слишком этически приемлемые маневры, до самого конца политической карьеры оставался цементирующей фигурой для реформаторов и для большей части демократической общественности в целом. Политически эти силы оставались слишком слабы, а авторитарный настрой российских масс представлялся слишком очевидным, чтобы можно было обойтись без испытанной в боях харизматической фигуры. В Польше же буквально через пару лет после прощания с коммунистическим прошлым основной упор в политике оказался сделан на партии, тогда как былого харизматика как правые, так и левые предпочли отправить в отставку(1).

Слабость Валенсы проявилась в частности в том, что уже летом 1992 г. по стране прокатилась новая волна забастовок, воскресившая традиции старых коммунистических времен, которая привела к усилению популистских тенденций в экономических преобразованиях. В июле 1992 г. 77% "синих воротничков" уже оценивали ситуацию в стране как плохую.

(1). Словно предвидя свою судьбу, Валенса еще в 80-х гг. говорил: "Я всегда был одинок, и, наверное, всегда буду" [310 с. 208].

397
Безработица достигла 15,7%, а в некоторых бедствующих районах (например, в Силезии, где испытывали серьезные структурные проблемы угольные шахты) она держалась даже на значительно более высоком уровне [414, с. 678, 681,694].
В дальнейшем же поляки стали все более и более склоняться к поддержке левых сил. После того как парламент выразил недоверие правительству Сухоцкой, президент распустил Сейм, надеясь получить поддержку избирателей, но просчитался. Новые выборы привели к власти левых.
Все описанные выше метаморфозы, естественно, сказывались на хозяйственной политике. Ситуация, сложившаяся в польской экономике после ухода Мазовецкого и Бальцеровича, оказалась крайне противоречивой.
С одной стороны, нельзя сказать, что новые "центристские" правительства продолжали осуществлять курс шокотерапии до победного конца: отступление с завоеванных в 1990 г. позиций оказалось весьма заметным.
С другой же стороны, быстро выявилось, что принципиальным образом пересмотреть экономический курс Бальцеровича уже невозможно. Альтернативы, предполагающей, скажем, резкое усиление государственного регулирования, не имелось.
Уже правительство Ольшевского вынуждено было отказаться от своей предвыборной популистской риторики и в основном следовать курсом 1990-1991 гг. В тот момент (еще до формирования левых правительств) наблюдатели стали приходить к следующему выводу: "Неспособность Ольшевского принципиально отойти от плана Бальцеровича показывает, что экономический либерализм может реализовываться в Польше вне зависимости от того, какие партии и личности находятся у власти" [508, с. 238, 254]. В дальнейшем, когда к власти пришли левые правительства, этот вывод получил новое подтверждение.
В целом получилось, что, несмотря на отдельные (так и не ставшие принципиальными) модификации курса Бальцеровича , фундамент успеха, заложенный в период радикальных преобразований, оказался прочным. И даже отступление на отдельных участках макроэкономического фронта не могло остановить общего продвижения вперед.

398
Конкретный анализ вышесказанного начнем с последнего момента. Стоит отметить один любопытный факт: несмотря на то что в 1991 г. продолжалось, как отмечалось выше падение производства, потребление выросло на 3,3% [342, с. 25]. Иначе говоря, экономика вроде бы стала беднее, а люди работающие в ней,- богаче. Они смогли приобрести больше товаров и услуг, нежели годом ранее. Объяснение этого парадокса следует искать, на наш взгляд, в развитии частного сектора экономики.
Если в плане реформ государственной промышленности Польша имела практически все те же проблемы, что и Россия то в развитии частного сектора она обладала колоссальными преимуществами. Польский частный сектор накануне радикальных реформ был самым большим в Восточной Европе. В 1989 г. доля негосударственного сектора в ВВП составляла в Польше 29%, тогда как в Венгрии - только 14%, а в Чехословакии - всего 4% [166, с. 70]. О России в этом плане не стоит и говорить. Большой и работоспособный польский частный сектор активизировался буквально с первых дней реформ и внес колоссальный вклад в стабилизацию общего положения в экономике.

Еще правительство Раковского, как отмечалось выше, в конце 1988 г. дало старт бурному развитию частного сектора. Правительство Мазовецкого приняло ряд важных мер (налоговых, таможенных, антимонопольных) для его укрепления. Так, в частности, 18 мая 1990 г. частным предприятиям на период от одного до трех лет были предоставлены налоговые каникулы в отношении уплаты налогов с продаж и с оборота. Затем, как отмечалось выше, для частных предприятий был отменен popiwek [508, с. 240, 246](1).

(1). Неравные условия, в которые были поставлены частный и государственный секторы польской экономики, вызвал обоснованную критику со стороны оппонентов правительства Мазовецкого. Так, например, будущий премьер-министр Ольшевский заявлял, что "невидимая рука рынка часто оборачивается рукой мошенника, перекачивающего средства из государственной казны" [508, с. 247].

399
В результате, по оценке Я. Ростовского, "в 1989-1992 гг. объем несельскохозяйственной частной и кооперативной экономической деятельности возрос почти на 90% в реальном исчислении, что предполагает годовой темп роста около 24%. Поскольку доля кооперативов снижалась, рост несельскохозяйственного частного сектора был гораздо выше - приблизительно 50 % в год"[169,с.417].
Иллюстрацией происходившего является феноменальный рост числа частных магазинов. Если в 1989 г. их было 29 тыс., то за один лишь 1990 г. прирост составил 170 тыс. [169, с. 438]. В 1991 г. частный сектор составил 45,3% польской экономики, тогда как в 1990 г. его доля была лишь 31,4% [524, с. 203].

Сыграл определенную роль в развитии польской экономики и сельскохозяйственный частный сектор, который, казалось бы, был отсталым и нединамичным. Свобода торговли позволила в 1990 г. крестьянам приезжать в города прямо на своих тракторах или пикапах, парковаться напротив стремившихся завысить свои цены магазинов и вступать с ними в острую конкуренцию к радости покупателей [340, с. 62].
Мир буквально за год стал другим. В дальнейшем, правда, развитие частного сектора польской экономики происходило более медленными темпами. К 1999 г. на его долю приходилось 65% ВВП [360, с. 71], но это лишь подчеркивает ту огромную роль, которую он сыграл в самом начале реформы.
Частный сектор сразу же стал давать людям высокооплачиваемые рабочие места, существенно снижая общий уровень безработицы. Например, в 1991 г. занятость в государственном секторе сократилась на 14,6%, а в городском частном - возросла на 11,3%. В целом, за период с января 1990 г.

(). Тем не менее думается, что вряд ли можно говорить о принципиальной возможности создания абсолютно равных условий для государственного и частного секторов экономики. Каждый из них имел свои преимущества. Например, государственный сектор, страдая от более жесткого налогового бремени, имел, благодаря установившимся связям с государственными коммерческими банками, как уже отмечалось выше, лучший доступ к кредитным ресурсам.

400
по июль 1991 г. частный сектор создал в Польше около 1 млн. рабочих мест [508, с. 246]. Число занятых в частном секторе сравнялось с числом занятых в секторе государственном.
Конечно, надо учесть, что часть роста частного сектора происходила просто за счет приватизации государственных предприятий, т.е. за счет того, что выпуск все большего числа предприятий учитывался статистикой как производство частников. Но масштабы приватизации были в Польше из-за активного сопротивления профсоюзов так невелики (на приватизированных предприятиях работала к концу 1992 г. примерно лишь двадцатая часть всех занятых в негосударственном секторе), что даже с учетом этого момента темпы роста частного бизнеса впечатляют. Именно благодаря ему темпы падения ВВП в польской экономике в целом были существенно меньше темпов падения промышленного производства (11,6% в 1990г. и 7,6% в 1991 г.), тогда как у нас в России разрыв этих показателей был незначительным.
Рост частного сектора, внешне скрытый от наблюдателя общим падением производства, объясняет отмеченный выше феномен увеличения объема потребления. Сворачивалось по-прежнему производство всякого хлама, доминировавшего в структуре административной экономики. Но люди при этом уже активно трудились над производством принципиально иной продукции, продавали ее, зарабатывали деньги и расширяли масштабы потребления.
Иначе говоря, можно сказать, что польская экономика стала в определенном смысле расти сразу после начала реформ Бальцеровича. Она незамедлительно откликнулась на появившиеся стимулы. Другое дело, что сравнительно медленное умирание нежизнеспособной ее части замаскировало отчетливо наметившиеся позитивные тенденции. Маскировка исчезла в последние месяцы 1991 г., когда статистика впервые показала рост ВВП и промышленного производства. В 1992-1993 гг. рост ВВП в среднем составил 3,2%, увеличение промышленного производства - 4,75% [524, с. 203]. Теперь уже точно можно было говорить о том, что в Польше начинается новая жизнь.
Необходимо отметить, кстати, что рост частного сектора в значительной степени помогал реконструировать госсектор.

401

Частники стремились активно покупать неиспользуемое имущество государственных предприятий, а последние, столкнувшись с острыми финансовыми проблемами, продавали все, что им не было нужно.
Иначе говоря, имущество приватизировалось без формальной приватизации. В этом состояла уникальная польская специфика, отличающая страну как от Венгрии с ее медленной программой бюрократически выверенных продаж имущества стратегическому инвестору, так и от Чехословакии с ее массовой ваучерной программой. "Быстрая приватизация польской экономики,- отмечал Бальцерович,- объясняется главным образом высокой динамикой частного сектора, опирающегося на трансфер активов государственных предприятий путем аренды или продажи... Вследствие быстрого роста количества небольших частных предприятий и демонополизации многих отраслей... произошла организационная деконцентрация польской экономики" [10, с. 337]. Так, например, тысячи грузовиков, проданных польскими государственными предприятиями, стали основой крупного частного автопарка страны [147, с. 61].
Однако социальные проблемы общества решались гораздо медленнее, чем экономические. Поскольку производительность труда в частном секторе была значительно выше, чем в государственном, быстрый рост производства не означал столь же быстрого роста занятости у частников. Хотя значительная часть поляков смогла найти себе новую работу в частном секторе, общие масштабы безработицы оставались высокими.

Частный сектор сыграл значительную роль в смягчении, а затем и в преодолении кризиса польской экономики. Конечно, в России даже при условии проведения самой разумной макроэкономической политики кризис должен был бы оказаться намного глубже, чем в Польше, хотя бы по той причине, что такого восприимчивого к реформам частного сектора у нас не было. Нужно трезво относиться к тем скромным возможностям адаптации к рынку, которые объективно имелись в России.
При этом ни в коем случае нельзя недооценивать роль быстро достигнутых в Польше, но слишком долго не достигавшихся

402
в России, относительной финансовой стабильности и широкомасштабной либерализации. Ведь даже весьма неплохое развитие польского частного сектора в 80-е гг. не идет ни в какое сравнение с темпами его развития в начале 90-х , когда были созданы общие условия для нормального функционирования экономики. Таким образом, можно отметить необходимыми условиями для преодоления кризиса являются либерализация и финансовая стабилизация, тогда как масштабы частного сектора, готовность народа к работе в рыночных условиях, темпы создания новых рабочих мест и т.п. являются важнейшими факторами, способными при наличии нормальных рыночных условий ускорить начало позитивного процесса.
Впрочем, как уже отмечалось, наряду с позитивными тенденциями в 1991 г. наметились и негативные. Финансовая стабильность польской экономики так и не стала прочной. Новое правительство восстановило бюджетный дефицит. Нельзя сказать, что оно стремилось жить не по средствам. Но объективно возникавшие проблемы, с одной стороны, и утрата имевшейся ранее народной поддержки, с другой, вынудили его отказаться от твердости, которая имелась в начале 1990 г.
Проблемы выразились в сокращении доходов бюджета и в увеличении расходов.

Доходы сократились, поскольку резко упали поступления от налога на прибыль, который в условиях формирующегося рынка государству довольно трудно собирать из-за массовых уклонений от уплаты. Что же касается нормальной системы налогообложения личных доходов и НДС, сравнительно неплохо собираемого в рыночных условиях, то эти новшества в Польше появились сравнительно поздно - в 1992-1993 гг.

Кроме того, правительство попало в так называемую "стабилизационную ловушку" (термин, введенный Яношем Корнаи и Гжегожем Колодко). Финансовая стабилизация породила трансформационный кризис на предприятиях. Этот кризис привел к сокращению прибыли многих не способных эффективно работать в рыночных условиях фирм. Сокращение прибыли привело к падению налоговых поступлений. Теоретически стабилизационная ловушка не слишком опасна, по-

403
скольку недобор налога на прибыль есть обратная сторона снятия с бюджета дотационной нагрузки. Правительство меньше дает предприятиям и меньше получает. Но на практике добиться значительного сокращения бюджетных расходов все же не удалось.
Расходы возросли преимущественно благодаря беспрецедентному расширению финансирования социальной сферы, которая из-за резкого роста числа безработных и пенсионеров

стала поглощать все больше и больше денег. Если в 1985 г. социальные выплаты населению составляли 9,17% ВВП, то в 1993г. уже 16,46%. Это был уровень, сопоставимый с западноевропейским и заметно превышающий латиноамериканский [464, с. 5, 9]. В целом по причине ликвидации поддержки неэффективых хозяйственников и одновременного увеличения социальных расходов государству приходилось начиная с 1991 г. перераспределять через бюджет примерно такую же долю ВВП, как и в 1989 г. (около 50%), хотя структура расходов стала явно разумнее: дотации производителям уступили место затратам на поддержку нуждающихся.
Однако, несмотря на возвращение к бюджетному дефициту, поляки не стали вновь безудержно печатать деньги. Каналы эмиссии в целом находились под контролем. Дефицит появился, но прирост объема денежной массы в 1991 г. был в три раза меньше, чем в 1990-м. Он составил лишь 47,5%. Для сравнения: в России на второй год реформ (1993 г.) он был в десять раз больше. Бюджетный дефицит в Польше уже в 1991 г. лишь примерно на треть финансировался за счет денежной эмиссии, тогда как остальное финансирование осуществлялось посредством внутренних и внешних займов (т.е. неинфляционным путем). В России роль займов стала значительной лишь к 1995 г.

В 1992 г. темпы прироста денежной массы в Польше чуть возросли, но в следующем году снова снизились. В 1993 г. резко снизился размер бюджетного дефицита, причем упала его доля, которая финансировалась за счет эмиссии.
Ликвидировать дефицит полностью поляки не стали, но держится, он с тех пор на приемлемом уровне, не превышающем 3% ВВП.

404
Наконец, важно отметить, что постепенно процентная ставка стала положительной. Дорогой кредит ограничил аппетиты заемщиков, а, это в свою очередь, позитивно повлияло на ограничение темпов роста денежной массы.

Подобная умеренно жесткая денежная политика отразилась на динамике инфляции. Польская инфляция, конечно оказалась существенно более низкой, нежели инфляция российская. Однако по меркам развитых стран, и даже по меркам передовых государств Центральной и Восточной Европы рост цен был сначала высоковат. В 1991 г. Польша за свой бюджетный дефицит расплатилась 70-процентной инфляцией, в 1992 г.- 40-процентной. Но уже с 1993 г. инфляция вошла в рамки, которые большинством экономистов считаются относительно приемлемыми для экономики и не препятствующими нормальному инвестиционному процессу,- менее 40% в год [524, с. 203]. Самое же главное то, что с каждым годом прирост цен становился все меньше и меньше.
Уверенность бизнеса в финансовой стабильности действительно обеспечила приток инвестиций. Падение сменилось ростом уже в 1992 г., а с 1995 г. ежегодный прирост инвестиций стал измеряться двузначными числами.