Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Травин Д., Маргания О. Европейская модернизация

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 2. ФРАНЦИЯ: ПЕРМАНЕНТНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

ПОРЯДОК И ПРОГРЕСС

Наполеон III, несмотря на ту не слишком хорошую репутацию, которая осталась после его смерти и развала Второй империи, был человеком далеко не ординарным. Формально мы не можем сравнить его деятельность с деятельностью Наполеона I по масштабам экономических преобразований и по той интенсивности, с которой великий император занимался «перетряской» Европы. Но один очень важный момент сближает историческую роль основателей Первой и Второй французских империй. Оба внесли в хозяйственное развитие возглавляемого ими государства заметный личный вклад. Оба перекраивали экономику не только в том направлении, которое задавалось велением времени, но и в том, которое именно им виделось крайне важным. Более того, с высоты современных знаний можно сказать, что «Наполеон малый» смотрел на мир значительно трезвее, нежели «Наполеон великий».
Луи Наполеон родился в 1808 г. Он был сыном Луи, младшего брата великого императора (Наполеон поставил его к тому" времени на «должность» голландского короля), и Гортензии Богарне — дочери императрицы Жозефины от первого брака.
Будущий правитель Франции рос после падения империи в миграции, в Аугсбурге. Учился в военной академии в Швейцарии. Он был невысок, но энергичен и спортивен. Все детство Луи Наполеона прошло под знаком поклонения Наполеону I, и думается, в этом поклонении мальчик был вполне искренним. Когда с острова Святой Елены пришло трагическое известие о кончине императора, 13-летний Луи написал матери: «Если я

288
в чем-либо ошибаюсь, то думаю об этом великом человеке и ощущаю, как его голос внутри меня говорит: "Неси достойно имя Наполеона"» [331, с. 14].
Его манера поведения в эмиграции качественным образом отличалась от той, которую ранее демонстрировал Луи Филипп. Еще задолго до того, как появились реальные шансы вернуться со славой во Францию, Наполе-он III стал серьезно работать над своим политическим будущим. Дважды он пытался организовать государственный переворот, но оба раза оказывался в тюрьме (в первый раз его выслали из Франции в США, во второй — он бежал из заключения).
В свободное от переворотов время Наполеон жил сначала в Швейцарии, а затем в Лондоне, где тогда находили приют эмигранты самых разных мастей. Будущий император вставал в шесть утра и — за исключением времени дневной верховой поездки, а также вечерних светских дел — непрерывно работал, читая политическую и экономическую литературу, занимаясь исследованиями.
Еще в 1832 г. Наполеон написал книгу «Политические мечты», где вчерне была представлена конституционная система, введенная позднее во Франции: три власти, поддерживающие равновесие, должны были стать основой государства — народ, законодатели и император [216, с. 536]. Летом 1839 г. он опубликовал книгу «Наполеоновские идеи», в которой император был представлен не просто как полководец, а как крупный социальный реформатор, вынужденный участвовать в военных кампаниях, навязанных ему врагами. Во Франции эта книга стала бестселлером [331, с. 38]. Меньше чем через десять лет после ее публикации сорокалетний принц Луи Наполеон смог попробовать на практике реализовать «заветы» великого предка.

289
В декабре 1848 г. элита молодой французской республики, совсем недавно созданной на развалинах Июльской монархии, оказалась совершенно шокирована. Провозгласив всеобщее избирательное право, отцы демократии вправе были ожидать, что на президентских выборах французы отдадут голоса за одного из лучших представителей народа, за того, кто стоял у истоков его свободы. Лучшими из лучших были свободолюбивый поэт, гордость Франции Альфонс де Ламартин, журналист и социалист, друг народа Александр Огюст Ледрю-Роллен, а также генерал, твердой рукой пресекший нарождавшуюся в Париже смуту,— Луи Эжен Ка-веньяк.
Словом, кандидаты в президенты имелись на любой вкус. Однако все вместе они не набрали и половины голосов, отданных избирателями за человека, абсолютно ничего не сделавшего для революции, да и вообще до недавнего времени не проживавшего во Франции. Но звали этого человека Луи Наполеон, и был он племянником великого императора, одна лишь память о котором делала наследника славного имени несоизмеримо более привлекательным для толпы, нежели все остальные кандидаты.
Они создавали республику, а он возрождал героическую империю. Они апеллировали к разуму, а он взывал к чувствам. Они предлагали идеи, а он порождал любовь. Ту самую любовь, которой уже не нужны ни разум, ни идеи, ни оптимальное государственное устройство. Ту самую любовь, которая лежит в основе авторитарной системы правления и позволяет вождю делать с народом все, что ему угодно... Во всяком случае, до тех пор пока вождь способен вызывать это чувство.
И вот Наполеон приступил к действиям. Как мы знаем, период Реставрации был периодом максимально возможного устранения государства от каких-либо реформаторских действий. Экономика развивалась за счет того, что ей не мешали реализовывать свой естественный потенциал. Июльская монархия проводила более экспансионистскую экономическую политику, чем Бурбоны. Однако и она не ставила своей целью чти хоть немного против доминирующих в элите общества

290

настроений. Луи Наполеон поставил перед собой именно такую цель. Вновь авторитарная власть принялась разгребать завалы, оставленные ей недостаточно свободными в своих административно-хозяйственных действиях предшественниками.
На рубеже 40-50-х гг. на пути социально-экономического развития Франции объективно встали две проблемы.
Во-первых, революция 1848 г. показала, что широкие народные массы всерьез вступают на политическую сцену, и, поскольку они недовольны своим материальным положением, вступление это может иметь для стабильности общества самые печальные последствия. Деструктивные действия властей периода Великой революции были еще свежи в памяти, а новая революция пошла примерно по такому же пути. На бюджет взваливались непосильные расходы по содержанию благотворительных мастерских, и революционная власть принимала решения по существенному (на 45%) увеличению прямых налогов. В совокупности все это вызывало панику и массовое изъятие капиталов из банков, что, в свою очередь, наносило удар промышленности [70, с. 254-255].
Во-вторых, эффективность французской экономики, не имеющей нормально работающей системы долгосрочного финансирования и защищенной протекционистскими барьерами от международной конкуренции, явно оставляла желать лучшего. В промышленности, несмотря на ее быстрое развитие, все еще доминировали мелкие предприятия. «В той мере, в какой система протекционизма гарантировала прибыли,— отмечал П. Гэгнон,— было проще оставаться малым по размерам и примитивным по производственным методам. В результате французские железо и сталь — сердце эпохи механизации — были наиболее дорогими в Европе, а оборудование было слишком дорогостоящим для приобретения и поддержания в рабочем состоянии» [351, с. 132].
Для того чтобы решить обе эти проблемы, правительство страны должно было, с одной стороны, пойти против интересов части буржуазии (особенно парижской банковской элиты), а с другой — воздержаться от соблазна двинуться по

291
пути социалистического переустройства общества, столь притягательному для пролетариата, которому в те годы, как справедливо заметили К. Маркс и Ф. Энгельс, еще нечего было терять, кроме своих цепей. Обеспечить прорыв могла в этой ситуации только власть авторитарная, похожая на ту, которую некогда имел Наполеон I.
Как и основатель династии Бонапартов, Луи Наполеон апеллировал непосредственно к народу, причем не к его осознанным интересам, а к иррациональным чувствам, к доверию, которым априори обладал харизматический носитель звучного имени. «Свобода,— говорил император, как бы создавая теорию своей авторитарной власти,— никогда не служила орудием к основанию прочного политического здания. Но она может увенчать это здание, когда оно упрочено временем» [63, с. 145].
Народу не требовалась развернутая программа действий нового политического лидера. «Имя Наполеона,— говорил этот лидер в 1848 г.,— это само по себе программа. Оно означает порядок, авторитет, религию и процветание внутри страны, а также поддержание чести нации в международных делах» [331, с. 57]. Народ исходил из того, что авторитарный лидер, сначала избранный президентом Второй республики, а затем ставший императором, знает их надежды и чаяния, а потому принесет счастье и успех людям, плохо понимавшим, почему надо в поте лица трудиться ради наживы обнаглевших финансовых нуворишей. Имея подобную поддержку, лидер мог попытаться сделать для страны то, что в краткосрочном плане не устраивало ни пролетариат, ни буржуазию, но в долгосрочном — было жизненно необходимо для развития страны и повышения общего благосостояния.
В исторической науке существует теория, согласно которой во Франции власть либо основывается на принципе «сильной руки» (Наполеон, Луи Наполеон, Думерг, Пуанка-Ре. де Голль), и тогда она способна осуществить необходимый пРорыв, либо становится результатом «парламентских игр», и ТогДа она оказывается неспособна разрешить конфликт про-ТивоРечащих друг другу интересов (см., напр.: [400, с. 184]). толь жесткая постановка вопроса (по принципу «или —

292
или») является, скорее всего, преувеличением, но все же роль авторитарных режимов в обеспечении экономического роста в XIX столетии была действительно очень велика(1).
Заняв командные высоты, Луи Наполеон попытался сдвинуть Францию именно в том направлении, которое было объективно необходимо стране. В этой связи любопытно отметить, что Наполеон I в свое время использовал авторитарную власть менее рационально: обеспечив стабилизацию, он затем все силы бросил на войну, подорвавшую материальное благосостояние страны, и на укрепление протекционизма, нанесшего удар по конкурентоспособности промышленности.
Новый император вряд ли был человеком более прозорливым, чем старый. Но он жил в другую эпоху и оказался под воздействием двух важных, хотя в значительной степени противоречивших друг другу, интеллектуальных течений своего времени.
Во-первых, до своего возвращения во Францию он жил в Англии, которая в 40-е гг. переживала расцвет либеральной идеологии. Британцы полностью отошли от протекционизма и отменили законы, препятствовавшие международной торговле. Либерализм представлялся всякому образованному человеку последним словом экономической мысли, и Наполеон, естественно, не мог не испытать воздействия революции, происходившей в английских умах. Еще в Лондоне он встречался с Ричардом Кобденом — главой так называемой манчестерской школы и основным проводником идеи фритредерства. В итоге Наполеон стал убежденным сторонником свободной торговли [351, с. 172].
(1). В авторитаризме Наполеона III интересно не только то, как создание твердой, обособленной от деструктивных влияний власти позволило провести крупные экономические преобразования, но и то, как за время существования империи возродились и окрепли гражданские начала. К концу 60-х гг. император был вынужден пойти на существенную либерализацию в политической сфере. Возможно, если бы империя не погибла на полях сражений, она постепенно трансформировалась бы в демократическое государство.

293
И в самой Франции идеи свободной торговли становились в это время все более популярны среди интеллектуалов. На рубеже 1845-1846 гг. в стране была образована «Центральная ассоциация за свободу обмена», среди активных деятелей которой были известные экономисты Ф. Бастиа, М. Шевалье и др. Основатели Ассоциации полагали, что абсолютная свободная торговля есть утопия, но Франция должна попытаться по мере имеющихся у нее сил приблизиться все же к подобному состоянию [332, с. 34]. Таким образом, Наполеон мог по возвращении во Францию найти немало сторонников воспринятых им в Англии идей.
Во-вторых, во Франции на передний план выходили идеи сенсимонизма. Эта разновидность социализма отнюдь не была маргинальным явлением, как, скажем, создание фаланстеров Фурье. Последователи графа Клода Анри де Сен-Симона были увлечены развитием промышленности, нуждавшейся, с их точки зрения, в современных формах централизованной организации. Хотя чисто внешне социализм казался новым и даже прогрессивным явлением в развитии общественной мысли, на самом деле идеи Сен-Симона и его сторонников полностью укладывались в столь характерную для Франции бюрократическую дирижистскую традицию, опирающуюся на представление о том, что умные люди в «центре» лучше рынка способны организовать любое производство и распределить любые ресурсы.
Подобная централизованная организация должна была обеспечить бурный экономический рост, а тот, в свою очередь, создавал условия для решения материальных проблем рабочего класса. Идеальным объектом централизованного управления экономикой было железнодорожное строительство, которое явно оставалось недоступным для отдельных сравни тельно мелких капиталов, господствовавших, скажем, в хлопчатобумажной или шерстяной промышленности. Казалось, что железные дороги буквально созданы природой для утверждения в мире социалистических идей. Поэтому сенсимонис-Ты (особенно упомянутый выше экономист и журналист Ми-Шель Шевалье, а также инженеры Ламе, Клапейрон, Мони, Флаша) с 1832 г. активно пропагандировали в своих изданиях

294
идею формирования глобальных, охватывающих всю страну транспортных сетей, рекомендуя при этом правительству гарантировать бизнесу минимальную норму прибыли [333, с. 58-59]. Напор, проявляемый молодежью, нравился многим, и даже Лаффит финансировал сенсимонистские публикации, стремясь поддерживать с представителями данного интеллектуального направления хорошие отношения [297, с. 114].
Экономический рост, централизация, повышение благосостояния народа представлялись прогрессивной части общества достаточно привлекательными и вполне соответствовавшими духу времени. Сенсимонизм объединил жажду прогресса и перемен с привычными представлениями широких слоев общественности. В итоге окружение нового французского императора в значительной степени составили именно сенсимонисты.
Да и сам император открыто заявлял о своих политических устремлениях. «У меня странное правительство,— отметил он как-то.— Императрица легитимистка, принц Наполеон (в данном случае имеется в виду не сын, а племянник императора.— Авт.) республиканец, Морни (сводный брат императора.— Авт.) орлеанист, сам я социалист. Единственный империалист среди нас Персиньи (министр и личный друг императора.— Авт.), но он до известной степени сумасшедший» [323, с. 140].
Интересно, что переворот 2 декабря 1851 г., в результате которого президент Луи Бонапарт стал императором, многими весьма образованными современниками (например, Гизо) воспринимался как «полное и окончательное торжество социализма». Одним из немногих мыслителей, сумевших сразу понять характер нового режима, был молодой журналист Карл Маркс, отметивший, что это нация «отрекается от всякой собственной воли и подчиняется велению чужой воли, авторитету» [121, с. 290]. Впрочем, поскольку единственным прогрессивным движением этот автор считал движение к социализму, а режим Луи Бонапарта он не рассматривал как социалистический, оценить значение бонапартизма для развития французской экономики Маркс так и не смог.

295
Мировоззрение Луи Наполеона, насколько возможно сегодня попытаться его реконструировать, было примерно следующим. Он полагал, что Франции нужны, прежде всего, Порядок и Прогресс. Авторитарная власть должна была обеспечить развитие промышленности, а поскольку вне международной конкуренции последняя развивалась вяло, требовалась свобода торговли. Протекционистски настроенная национальная буржуазия должна была поступиться своими интересами.
Однако, несмотря на то что император являлся фритредером, он не был либералом. Наполеон читал труды таких модных социалистических авторов, как Пьер-Жозеф Прудон и Луи Блан, вполне разделяя при этом их презрение к системе laisser-faire, laisser-passer, которая своим невниманием к нуждам широких трудящихся масс ставила под угрозу социальный порядок в обществе. Если либералы считали правительство неизбежным злом, то он, по его собственному выражению, полагал, что оно скорее эффективно работающий мотор всего социального организма.
В третьей своей книге «Распространение пауперизма», написанной во время пребывания в тюрьме в начале 40-х гг., Наполеон выдвигал идею финансовой поддержки трудящихся со стороны государства, а также идею создания специальных рабочих поселений в сельской местности, где будут использованы элементы народного представительства и социального обеспечения [216, с. 538].
Впрочем, как фритредерство Наполеона не доходило до либерализма, так и его сенсимонизм, если можно так выразиться, не доходил до последовательного социализма. Действия правительства не должны были, с его точки зрения, подменять собой рыночные силы в той мере, в какой эти силы оказывались способны эффективно работать. Поэтому в эпоху Второй империи государство скорее содействовало развитию частного бизнеса в том направлении, которое считало нужным, нежели само занималось организацией производственного процесса.
Кроме того, государство в полном соответствии с идеями Наполеона, высказанными в указанной выше книге, содействовало

296
и организации систем социального страхования для того, чтобы под его покровительство попали не только французы, получающие высокооплачиваемую работу в сфере частного бизнеса, но и те люди, которые по различным причинам не могли самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Именно при Наполеоне появились первые во Франции системы пенсионного и медицинского страхования, а также правовой помощи. Тем самым император стремился сделать рабочих элементом сложившейся системы и увести их из-под влияния радикальных идей, приводивших к одной революции за другой [540, с. 206; 351, с. 168].
Особую роль в сенсимонизме (и соответственно в хозяйственной системе Второй империи) играли банки. С точки зрения теоретиков этого учения, они брали на себя функцию обеспечения перехода от стихийной экономики, чреватой кризисами, последствия которых общество вполне на себе испытало, к экономике полностью организованной, централизованной, а значит, подчиненной уму и таланту лучших представителей французской элиты.
Сразу ликвидировать частное предпринимательство было невозможно. Гизо напрасно волновался. Но постепенно усиливать организующее начало в экономике через использование банковской системы сенсимонисты могли, поскольку, как отмечалось в их основном труде, «по своим навыкам и связям банкиры гораздо больше в состоянии оценить и нужды промышленности и способности промышленников, чем это могут сделать праздные и обособленные частные лица» [59, с. 287].
Конечно, та банковская система, которая существовала в 20-40-е гг., когда сенсимонисты активно пропагандировали свои взгляды, была абсолютно неудовлетворительна. Но ведь ее можно было совершенствовать и приближать к реализации тех целей, которые ставили перед обществом эти мыслители.
Идеал построения банковской системы виделся примерно следующим образом: «...сосредоточение главнейших банков и наиболее способных банкиров в один унитарный, руководящий банк, который стоял бы над всеми ими и мог бы взвеши-

297
вать разнообразные потребности в кредите, испытываемые промышленностью во всех направлениях; с другой стороны, все большая специализация отдельных банков так, чтобы на каждый из них был возложен надзор, покровительство, руководство одной отраслью промышленности...» [59, с. 291 — 292]. Ошибок в организации финансовых потоков сенсимонисты не слишком опасались, поскольку во главе пропагандируемой ими структуры должны были стоять самые выдающиеся люди, а «возможности ошибок в выборе представляются наименьшими со стороны людей высших способностей» [59, с. 297-298].
Мировоззрение Наполеона и сенсимонистов из его окружения было очень близко многим этатистам XX века, желавшим совместить рынок и конкуренцию, планирование и социальное обеспечение. Фактически именно Наполеон III может считаться основоположником практики государственного регулирования экономики. Этатисты предпочитают сегодня возводить свою идеологию к Франклину Делано Рузвельту, благо он скончался в период расцвета американской экономики, почитаемый и даже любимый всем демократическим миром. Однако, положа руку на сердце, им следовало бы вспомнить и про Луи Наполеона, применившего государственное регулирование значительно раньше, но закончившего свои эксперименты отнюдь не так блестяще, как Рузвельт. Французский император запутался в противоречиях своей системы и породил очередную революцию, покончившую с его режимом.
Начиналось, однако, все довольно неплохо. Наполеон предоставил значительно больше свободы для развития частного бизнеса, нежели Июльская монархия, и хозяйственные Результаты не заставили себя ждать.
Во-первых, государство принципиально изменило подход к выдаче железнодорожных концессий. Если в 40-х гг. они предоставлялись в среднем на 46 лет, то с 1852 г.— на 99 [474, с- 29]. Кроме того, этот процесс стал меньше зависеть от случайностей политической борьбы и от симпатий отдельных чиновников. Уверенность частного бизнеса в получении отдачи от вложенного капитала заметно возросла.

298
Во-вторых, государство отказалось от непосредственного участия в работах по сооружению железных дорог, снизив, таким образом, возможности для совершения хищений и повысив эффективность производства. Все работы были возложены на частный бизнес, который мог получать от правительства финансовую поддержку. Впрочем, потребность в этой поддержке быстро сократилась за счет введения новых частных финансовых схем аккумулирования капитала. Так, если с 1848 по 1851 г. государство предоставило бизнесу две трети сумм, необходимых для строительства, то с 1852 г. оно предоставляло лишь одну десятую [112, с. 71].
В-третьих, государство содействовало укрупнению компаний, занятых железнодорожным строительством, повышая тем самым их способность привлекать частный капитал посредством размещения своих бумаг на финансовом рынке. К 1857 г. ни одна железнодорожная линия в стране уже не находилась в руках правительства. Все они были распределены между шестью крупными компаниями, которые специализировались на работах в определенной части страны и не конкурировали друг с другом. Фактически было осуществлено принудительное картелирование [305, с. 147].
В-четвертых, при новом режиме создались благоприятные условия для развития акционерного капитала и для широкомасштабного размещения частных облигаций. Молодые волки, жаждавшие померяться силами со старыми олигархами, господствовавшими в экономике при Луи Филиппе, стали создавать гигантские финансовые структуры, кредитовавшие промышленность и строительство, в первую очередь — железнодорожное. Если в 1850 г. две трети капитала, обращавшегося на парижской бирже, приходилось на государственные бумаги, то в 1869 г. в этот финансовый инструмент было вложено значительно меньше половины всех средств. Остальное приходилось на акции и облигации, преимущественно железнодорожные [108, с. 330].
Новые финансовые структуры изменили в эти годы сам принцип работы кредитной системы. Если раньше банки лишь пассивно следовали за промышленностью, откликаясь на ее потребность в капитале, то теперь они сами стали актив-

299
но вторгаться в реальный сектор экономики. Как отмечал П. Гэгнон, «к 1870 г. банки и биржа направляли средства миллионов французов на инвестиции и спекуляции в сотни крупных предприятий в стране и за рубежом» [351, с. 170].
Наконец, в-пятых, при Наполеоне произошла эмансипация еще одной группы общества, ранее находившейся (как и протестанты до времен Июльской монархии) на обочине прогресса. Французские евреи стали активно выдвигаться в первый эшелон экономической, да и политической жизни страны.
Джеймс Ротшильд составил свой капитал еще при Июльской монархии, но в число олигархов Ротшильды вошли лишь в 1855 г., когда сын Джеймса Альфонс возглавил Банк Франции [297, с. 109]. Но, пожалуй, еще большее значение, чем Ротшильды, имели в период Второй империи братья Перейра.
Франция в те годы явила классический пример развития кредитной системы. Сенсимонисты братья Эмиль и Исаак Перейра(1) создали в 1852 г. общество «Credit Mobilier», аккумулировавшее посредством широкомасштабного размещения своих ценных бумаг колоссальные капиталы непосредственно для строительства железных дорог, каналов, заводов. Несмотря на то что через 15 лет общество лопнуло, его вклад в развитие экономики был весьма значителен. «Компания участвовала во всех видах деятельности бонапартистского государства,— отмечал Т. Кэмп,— от финансирования Крымской войны до перестройки больших городов» [397, с. 193].
Первая попытка формирования системы, аккумулирующей капитал по всей стране, была предпринята еще в 1837 г. Лаффитом, создавшим систему сберегательных касс, которые, в отличие от старых банков, пытались широко привлекать средства населения и выпускать сертификаты для кредитования Железнодорожного строительства. К 1847 г. в Париже было пять таких касс, в провинции — по крайней мере двадцать 1298, с. 106-107]. Система Лаффита и его последователей

(1). По словам самих братьев Перейра, именно Сен-Симон «вдохнул в них новую жизнь», «они горели живым пламенем Сен-Симона» [108, с. 341].

300
лопнула во время кризиса конца 40-х гг., поскольку заимствовала деньги на короткие сроки, а кредиты выдавала на длинные [398, с. 76]. Крах был неизбежен, но все же данная система показала, что мобилизовывать капитал на французском финансовом рынке вполне возможно, если для этого созданы соответствующие условия.
Все это хорошо понимали братья Перейра, принадлежавшие уже к новому поколению бизнесменов, родившихся в начале века, начавших свою деятельность во времена Июльской монархии и не отягощенных никакими догмами прошлого. Братья Перейра мыслили совсем иными масштабами, нежели Лаффит или даже Ротшильд. Если можно говорить о появлении новых французов, как мы сейчас говорим о новых русских, то это были именно люди поколения братьев Перейра.
Братья приехали в Париж из провинции, с юга страны, и поначалу жили у своего кузена Родрига, входившего в число ведущих последователей Сен-Симона. Экономического опыта они набирались, работая в чужом бизнесе: Исаак в банке, Эмиль — на бирже. Поначалу Эмиль, как и многие ведущие сенсимонисты, занимался журналистикой, пропагандируя идеи, зарождавшиеся в их кругу. Однако в 1835 г. он покинул газету, заявив коллегам, что «хватит писать гигантские программы на бумаге, пора реализовывать идеи на практике».
С первым предложением о создании крупного банка нового типа братья вышли в правительство сразу после установления Июльской монархии. Однако в тот момент данные идеи были еще непопулярны. Инфляция времен революции оставалась свежа в памяти, и Банк Франции не готов был допустить появления ценных бумаг, способных подорвать с таким трудом достигнутую в стране финансовую стабильность [297, с. 114, 134]. Поскольку братья считали необходимым действовать только через правительство, полностью определявшее тогда возможности развития крупного бизнеса, им пришлось ждать своего времени еще двадцать лет.
Идея была реанимирована в начале 50-х гг. С самого начала братья четко осознали, как следует действовать в новых условиях. Эмиль вступил в непосредственный контакт с герцо-

301
гом Жаном Жильбером Персиньи, который возглавлял министерство внутренних дел, сельского хозяйства и торговли. Всесильный министр был личным другом Наполеона и обладал колоссальным влиянием. В предложенном ему деле он почувствовал личный интерес, как коммерческий, так и политический, а потому охотно пошел на контакт со «скромным евреем», нисколько не смущаясь тем, что раньше так делать было не принято. Борис Березовский, действовавший в середине 90-х гг. XX века через высокопоставленных сподвижников и родственников президента Ельцина, можно сказать, лишь копировал опыт братьев Перейра.
Персиньи был рад подорвать посредством создания новой финансовой структуры положение Ротшильда, который считался одним из финансовых столпов столь ненавидимой людьми Наполеона Июльской монархии. Дело было поставлено на широкую ногу, а потому приглашение участвовать в бизнесе получила вся государственная и деловая элита страны. Таким образом, братья Перейра обеспечили себе множество влиятельных и материально заинтересованных сторонников. Обошли лишь одного Ротшильда, который находился в плохих отношениях не только с Персиньи, но и с самими братьями. Во времена их молодости Ротшильд даже покровительствовал скромным провинциалам, но в конечном счете финансовые воротилы не сошлись характерами.
В ноябре 1852 г., буквально за несколько дней до проведения плебисцита, утвердившего формирование Второй империи, Наполеон подписал декрет о создании «Credit Mobilier». Первым президентом нового финансового общества стал брат герцога Персиньи, опытный банкир. Впрочем, он был не более чем зиц-председателем. Реальные бразды правления держал в своих руках Исаак, который спустя два года отбросил условности и лично стал президентом компании [297, с. 137— 145].
Отношение властей к «Credit Mobilier» с самого начала было качественно иным, нежели к системе Лаффита времен Июльской монархии. Эта финансовая структура стала частью широкомасштабного правительственного плана разви-Тия экономики и получила всевозможное содействие в вер-Хах- По оценке Р. Камерона «Credit Mobilier» создавался

302
даже в противовес ограничительной политике Банка Франции(1), не желавшего активно кредитовать экономику, а также в противовес старой банковской элите, процветавшей при Июльской монархии и враждебно (или, в лучшем случае, сдержанно) относившейся ко Второй империи [298, с. 108].
Опыт явно дал позитивные результаты. Фактически именно за годы Второй империи была сформирована вся железнодорожная сеть Франции. Если в 1848 г. она насчитывала лишь1800 км, то в 1870-м — 17 500 км [345, с. 46]. О том, какую роль в этом деле сыграл «Credit Mobilier» и созданный им механизм аккумулирования капитала, свидетельствует тот факт, что в Англии лишь 20% железнодорожного строительства финансировалось посредством размещения облигаций, тогда как во Франции к 1880-м гг. доля дошла до 80% [474, с. 32]. Эмиль лично сосредоточил свои усилия на железнодорожном строительстве, фактически возглавив Северную железную дорогу (формально он был одним из членов Совета директоров). Исаак совмещал руководство финансовой структурой с управлением Парижско-лионской железной дорогой.
Амбиции братьев были практически безграничны. «Credit Mobilier», созданный для кредитования промышленно-строительной деятельности, стал лишь верхушкой айсберга. Перейра стремились к тому, чтобы поставить под свой контроль всю финансовую деятельность страны, что, как мы помним, вполне укладывалось в сенсимонистские представления о

(1). Ч. Киндлбергер даже условно называл братьев Перейра и Мишеля Шевалье «кейнсианцами» в отличие от руководства Банка Франции, состоявшего из «монетаристов» [403, с. 108]. Впрочем, думается, что это сравнение все же не слишком точно, как и другое сравнение, возводящее финансовую структуру, созданную братьями, к конструкциям Джона Ло. Братья Перейра, налегая на выпуск ценных бумаг, не создавали денег. Они стояли во главе пусть сильно привилегированной, но все же сугубо частной структуры. В этом, кстати, состояла важнейшая причина их краха, не сопровождавшегося, однако, крахом всей денежной системы страны, как то было во времена французской революции.

303
планомерном развитии экономики. Для этого было сформировано еще три финансовых института, один из которых стремился поставить под свой контроль коммерческий кредит Франции (Comptoir d'Escompte), другой — систему ипотечного кредитования (Credit Foncier), третий — взаимный кредит, распространенный в среде малого бизнеса (Credit Mutuel). Впрочем, специализация была весьма относительной и существовала, скорее, для отвода глаз. Финансовые потоки проистекали отовсюду, но в конечном итоге направлялись туда, куда хотели вкладывать средства братья Перейра [297, с. 146]. Реальному контролю их деятельность не подвергалась.
Какое-то время казалось, что идеи сенсимонизма восторжествуют, и Франция будет управляться по единому плану из конторы крупнейшего банка. Братья имели государственные гарантии, а ни одна конкурирующая с ними экономическая сила не могла получить от властей реальных возможностей для развертывания своей собственной системы аккумулирования капитала. К 1856 г. империя братьев Перейра поставила под свой контроль капитал в размере более 1 млрд франков, тогда как капитализация всех французских предприятий, акции которых котировались на парижской бирже, не составляла и 5 млрд. Братья выплачивали сорокапроцентный дивиденд, что было, конечно, поменьше, чем выплаты, осуществлявшиеся впоследствии братьями Мавроди (впрочем, эти братья в отличие от Перейра ничего не строили), но все же весьма привлекательно для всех тех, кто вкладывал деньги в их бизнес.
Однако сделать последний и решительный рывок к экономическому господству «Credit Mobilier» так и не смог. Соотношение политических сил со временем изменилось. Постепенно растерял свое влияние Персиньи. В то же время совместными усилиями Банка Франции и семейства Ротшильдов, что во второй половине 50-х гг. было примерно одно и то же, оказалось пРобуждено беспокойство властей относительно надежности той гигантской пирамиды, которую построили Перейра. Вследствие этого «Credit Mobilier» получил отказ на просьбу об эмиссии необходимых ему облигаций, а в дополнение к этому был

304
ограничен еще и размер депозитов, которые данная финансовая структура имела право привлечь. Одновременно с этим новая финансовая группировка, связанная с влиятельным герцогом де Морни, получила разрешение на создание второй финансовой компании точно такого же типа.
Акции «Credit Mobilier» были вследствие возникшего вокруг этой компании ажиотажа серьезно переоценены. Теперь же оказалось, что она имеет реальные пределы для своего роста и не сможет охватить всю французскую экономику, как это виделось сенсимонистам. Кроме того, во Франции нарастали внешнеполитические проблемы, довольно быстро сгубившие Вторую империю, а в 1866 г. разразился серьезный экономический кризис циклического характера. В результате с 1867 г. началось быстрое падение курса акций. «Credit Mobilier» стал приближаться к своей гибели. Какое-то время братья Перейра пытались сопротивляться обстоятельствам, но к 1870 г. компания полностью прекратила свою деятельность [297, с. 147-148, 157, 172, 190-194].
Эти последние три года глубоко символичны. 1867 год был, пожалуй, моментом наивысшего экономического триумфа системы Наполеона III. В Париже состоялась всемирная выставка, продемонстрировавшая человечеству, что Франция быстро движется по пути успеха вслед за Великобританией, где в 1851 г. состоялась первая выставка такого рода. Но демонстративный успех всемирного экономического шоу скрывал серьезные проблемы, разрешить которые авторитарная модель Луи Наполеона не смогла, так же как не смогла разрешить свои проблемы компания «Credit Mobilier». В итоге получилось, что она возникла вместе со Второй империей и рухнула одновременно с ней, став, по всей видимости, самым ярким ее символом.
Этот символ долгое время волновал французское общество. Недаром Эмиль Золя в романе «Деньги», написанном уже в 90-х гг., очень многое взял из истории «Credit Mobilier» и сенсимонизма: и великие планы создания огромной железнодорожной сети, простирающейся в районе Сирии и Палестины (у М. Шевалье был план освоения средствами современных коммуникаций всего средиземноморского пространства),

305
и основание Всемирного банка (это почти точная копия финансовой компании), и конкуренцию с неким крупным финансистом еврейского происхождения (в этом образе узнается Ротшильд), и, наконец, крах, происшедший вследствие потери доверия, вызвавшей панику на бирже.
Бизнесмены — герои Золя уже сильно отличаются от бизнесменов — героев Бальзака. Это созидатели, строители огромных хозяйственных империй. И хотя обличительный пафос французской литературы сохраняется, все же видно, насколько изменился финансовый мир Франции за годы, прошедшие с того момента, когда Бальзак создавал образы Гобсека и даже Нусингена.
«Credit Mobilier» успел сделать довольно много, но все же значение Второй империи для модернизации экономики не сводится к одному лишь покровительству этой структуре. Гораздо важнее оказались те преобразования, которые произошли в хозяйственном законодательстве страны как раз в то время, когда стало вызревать понимание того, что нельзя поддерживать одну лишь финансовую структуру.
В 60-е гг. были сделаны дальнейшие шаги по направлению к созданию современной эффективной экономики. Еще со времени Наполеона I возможности для формирования акционерных обществ во Франции были сильно ограничены. По сути дела, они могли создаваться только по специальному правительственному разрешению, что способствовало усилению коррупции. В основном бизнес шел по пути развития коммандитных обществ, что серьезно тормозило привлечение капитала [398, с. 77]. К 1867 г. все ограничения на создание анонимных акционерных обществ были сняты. Французское законодательство стало даже более Удобным для быстрого роста частных компаний, чем английское и тем более германское [303, с. 42-43].
Таким образом, период Второй империи был наиболее благоприятным временем с точки зрения мобилизации капиталов для нужд французской экономики. «Большинство авторов считает, что в первой половине века сбережения привлекались в государственную казну, а в конце столетия — уходили за границу. Только во времена Второй империи дело обстояло принципиально иным образом» [303, с. 59].

306
Развитие стимулировалось теперь и международной конкуренцией. Еще со времени своего пребывания в Англии Луи Наполеон восхищался сэром Робертом Пилем, отменившим знаменитые протекционистские хлебные законы. Поэтому уже в 1853—1855 гг. император несколько снизил таможенные тарифы на уголь, сталь, железо, различные виды сырья и продовольствия [305, с. 260].
Сломать в целом протекционистскую систему, основы которой были заложены Наполеоном I — человеком, с именем которого он пришел к власти,— Наполеон III впервые попытался в 1856 г. Он предложил Законодательному корпусу вообще ликвидировать запретительные таможенные ставки и сильно понизить все покровительственные пошлины. Инициатива вызвала, естественно, резкое отторжение буржуазии, и фритредерский прорыв был на время отложен. Однако в этот период наиболее прогрессивно мыслящая часть общества уже начинала склоняться к свободе торговли, памятуя печальный опыт кризиса конца 40-х гг., когда дороговизна угля и железа подорвала положение железнодорожных компаний.
Императору было на кого опереться, и Наполеон двинулся обходным путем. Впрочем, если быть точным, основная работа по либерализации внешней торговли была проведена вообще вне рамок государственного аппарата. История договора с Англией — яркий пример того, какую важную роль могут играть в развитии страны гражданское общество и гражданская инициатива даже при авторитарном режиме.
Основная заслуга в осуществлении фритредерского прорыва принадлежит Мишелю Шевалье. Он родился в 1806 г. в еврейской семье. Его отец был акцизным чиновником. Шевалье-младший предпочел — в духе своего времени — не государственную службу, а технику. Он с отличием окончил престижную Ecole Politechnique и некоторое время работал горным инженером.
Однако уже в 1829 г. Шевалье вступил в организацию сенсимонистов и одновременно стал помогать Огюсту Конту возрождать основанный Сен-Симоном журнал «L'Orga-nisateur». В 1832 г. Шевалье подвергся аресту за проведение митинга, а после освобождения занялся активной пропаган-

307
дистской деятельностью, выступая за развитие свободной торговли и за строительство железных дорог. В частности, он разработал гигантский и казавшийся в то время совершенно фантастическим проект железнодорожной сети вокруг Средиземного моря, связывающей Европу, Азию и Африку.
С 1840 г. Шевалье — профессор политической экономии в College de France. В своей преподавательской деятельности он следовал за известным экономистом прошлого Ж.-Б. Сэем, который профессорствовал в College de France в начале 30-х гг., и проводил либеральную линию, берущую начало от Тюрго и физиократов.
В 1845 г. Шевалье стал парламентарием, однако вплоть до формирования Второй империи его политическая карьера не слишком удавалась. Он вскоре потерял свое место в парламенте, поскольку избирателям ближе была позиция протекционистов, а затем чуть не потерял место в College de France из-за слишком активной атаки на коммуниста Луи Блана. Тем не менее именно в этот период Шевалье стал самым известным фритредером во Франции.
С приходом к власти Наполеона III Шевалье стал активно призывать его реализовать своеобразное завещание Наполеона I. Он процитировал слова, сказанные на острове Святой Елены великим предком нового императора: «Мы должны вернуться к свободной навигации и свободной торговле». Призыв оказался услышан, и с 1852 г. Шевалье становится членом Государственного совета.
Впрочем, это была единственная его должность. Он мог бы ужиться с авторитарным режимом. Фритредерство Шевалье не сопровождалось выражением каких-либо симпатий к демократии, поскольку он полагал, что успешное экономическое развитие может основываться лишь на системе твердой асти. Тем не менее откровенным бонапартистом профессор

308
не стал. Соответственно он не занимал ни министерский, ни какой-либо иной пост в системе исполнительной власти [332 с. 28-40].
Еще в 1846 г. на банкете, который давала «Центральная ассоциация за свободу обмена» в честь прибывшего во Францию Кобдена (именно тогда продавившего в Англии отмену протекционистских хлебных законов), Шевалье познакомился с этим выдающимся британским политическим деятелем. Они подружились, и в дальнейшем развитие их личных отношений стало важнейшим фактором налаживания принципиально новых хозяйственных связей между Англией и Францией.
В 1859 г. Шевалье приехал к Кобдену в Англию. Там они вместе с другим лидером британских фритредеров Джоном Брайтом обсудили основные параметры торгового договора, который следовало бы заключить между их странами. Кобден, со своей стороны, обсудил возможности развития торговых связей с Францией в правительстве, где канцлером казначейства (т.е. министром финансов) являлся тогда крупный деятель либеральной партии Уильям Гладстон. Только после этого план был представлен на рассмотрение императору Наполеону III и оказался полностью поддержан им. Возможно, дополнительным фактором, способствовавшим благоприятному результату, стало желание императора улучшить отношения с Англией в преддверии итальянской военной кампании, которая именно тогда назревала [332, с. 40-62].
Таким образом, именно Шевалье и Кобден, а не официальные государственные лица в строжайшей тайне подготовили торговый договор между Францией и Англией, который и был заключен 23 января 1860 г. Парламентариям не оставалось ничего иного, кроме как принять случившееся к сведению и санкционировать действия правительства (по конституции прерогатива в заключении международных договоров, в отличие от вопросов внутренней политики, принадлежала императору).
Согласно данному договору Франция отказывалась от запретительных ставок и заменяла их ввозными пошлинами, не превышающими 30%, а с 1864 г.— 25% стоимости импортируемых товаров. Англичане приняли аналогичные меры по

309
отношению к французским товарам. Договор между Францией и Англией стал образцом для целого ряда договоров, заключенных в последующие годы с другими странами [63, с. 162-163; 64, с. 402-403]. Во всей Европе фактически только с одной лишь Россией не был заключен фритредерский договора.
Разница между старыми тарифами и новыми была весьма заметной, особенно если взять для сравнения некоторые важнейшие товары, во многом определяющие характер развития экономики. Так, например, тарифы на хлопок и шерсть составляли теперь только 10-15% от стоимости этих товаров, тогда как раньше были практически запретительными. Тарифы на железо и сталь снизились на 50-75%, на машины и оборудование —- на 80% [512, с. 29].
В 1866 г. в развитие фритредерской политики приняли еще и Навигационный акт, согласно которому колониальные товары можно было ввозить в страну не только на французских судах. Специальный налог, которым облагался ввоз на иностранных судах, для большинства товаров отменялся [305, с. 261].
На личной судьбе Шевалье успех его торгового договора сказался двояко. С одной стороны, он после этого получил статус сенатора. С другой же стороны, Шевалье в отличие от Кобдена, ставшего у себя на родине национальным героем, подвергся жесточайшей критике [332, с. 59, 136]. Слишком уж различным было отношение к свободе торговли в Англии и во Франции.
Хотя парламент вынужден был подчиниться воле императора, многие люди во Франции протестовали. В Париже 166 промышленников подписали петицию, направленную против договора. Впоследствии за три недели сторонниками протекционизма по стране было собрано еще более тысячи подписей.
Император понимал, что, несмотря на всю его огромную власть проводить новую фритредерскую политику будет не-легко. Поэтому он за неделю до подписания договора объявил о своем желании осуществить целый комплекс экономических реформ с тем, чтобы показать народу истинную цель

310
своей экономической стратегии. Французы, настроенные против либерализации внешней торговли, должны были, согласно замыслу Наполеона, почувствовать, что император не просто содействует усилению международной конкуренции, но и способствует созданию возможностей для победы именно отечественных производителей в этой жестокой борьбе.
На практике, однако, экономическая реформа вылилась в традиционную для Франции политику финансовой поддержки отдельных предприятий. 1 августа 1860 г. был выделен заем в размере 40 млн франков для реструктуризации национальной промышленности. Все фритредеры были против этого откровенного государственного интервенционизма. Один лишь М. Шевалье поддержал намерение императора. Он понимал, что в данном случае необходимо в некоторой степени поступиться чистотой либеральных принципов, поскольку только политическая и социальная стабильность общества могут обеспечить спокойное проведение главного курса — курса на усиление международной конкуренции. Императорский заем давал правительству своеобразное оправдание в глазах общественности: мы, мол, сделали все возможное для того, чтобы усилить конкурентные позиции страны [332, с. 83, 126, 143-145].
Благодаря фритредерской политике Второй империи доля пошлин в общей стоимости импорта сократилась с 17,3% в конце 40-х гг. до 4,1% к концу 60-х, что примерно соответствует тому уровню, на который таможенные тарифы вновь вышли к нашим дням после длительных перипетий, о которых речь пойдет ниже. На первый взгляд, казалось бы, либерализация должна была нанести серьезный урон национальной экономике и привести к резкому возрастанию импорта. Однако на деле хозяйство стало даже более эффективным, чем раньше. Не только импорт, но и экспорт в 60-е гг. значительно увеличился, а торговый баланс, который при Июльской монархии был отрицательным, стал в итоге резко положительным [303, с. 97, 103, 104].
А. Данхэм проанализировал влияние усиления международной конкуренции на развитие отдельных отраслей французской экономики. Выяснилось, что, например, с 1860 по

311
1865 г. произошло резкое усиление экспорта английского железа во Францию; очевидно, это было связано с более высокой конкурентоспособностью британской металлургии. Однако затем экспорт сократился до старого уровня. Французы подтянулись и смогли составить англичанам конкуренцию.
В хлопчатобумажной промышленности ухудшение позиций Франции было действительно значительным. Но, скорее всего, оно было связано не со свободой торговли, а с началом гражданской войны в США, резко повысившей цены на производимый в этой стране хлопок. В итоге французы должны были осуществить решительное обновление отрасли и закупили в Англии большой объем новой техники.
По-настоящему пострадала от усиления международной конкуренции французская шелковая промышленность, которая не могла остановиться вплоть до 1876 г. Но зато экспорт французских вин в Англию вырос в два-три раза [332, с. 166, 213-214, 275, 286]. Иначе говоря, страна стала специализироваться именно на тех товарах, для производства которых имелись наилучшие естественные условия.
О наличии своих сравнительных преимуществ как у английской экономики, так и у французской пишут также другие авторы (об экономической теории сравнительных преимуществ, доказывающей выгоду использования свободы торговли, см.: [214, с. 688-692]). Отмечается, что англичане имели сравнительные преимущества в добыче угля и руды, в стекольной, цементной, кирпичной, табачной промышленности, а также в некоторых отраслях пищевой. Французы доминировали в текстильной и химической отраслях индустрии, а также в отдельных сферах производства продовольствия, напри-меР в виноделии и изготовлении сахара [456, с. 154-158, 162].
Темпы роста экономики во времена Второй империи ускорились даже по сравнению с временами Июльской монархии. 1о оценкам многих исследователей (см., напр.: [70, с. 263; ^8, с. 107; 345, с. 21; 400, с. 6]), это была эпоха явного бума особенно динамичным оказался период с 1852 по 1857 г.). Объем строительных и общественных работ вырос вдвое,

312
выпуск промышленной и сельскохозяйственной продукции примерно в полтора раза [296, с. 294].
Улучшалось постепенно и положение широких слоев населения. В 50-е гг. реальная зарплата рабочих в промышленности выросла на 6,7%, а в 60-е — еще на 9,5%. Доходы крестьянства в среднем удвоились с 40-х по 80-е гг. Люди стали лучше питаться. Потребление мяса выросло со времен Реставрации примерно в два раза, потребление сахара утроилось только за период 1861-1881 гг. [303, с. 87-89]. Однако на фоне внешнего успеха вызревали серьезные проблемы.
Как отмечалось выше, снижение таможенных тарифов потребовало серьезных мер по финансовой поддержке промышленности, нуждавшейся в реконструкции своих производственных мощностей. И это был далеко не единственный пример крупномасштабного финансирования экономики государством.
После экономического кризиса, разразившегося в 1857 г., железнодорожные компании потребовали от правительства либо снять с них бремя строительства навязанных свыше линий, либо усилить финансовую поддержку. Патерналистские настроения, господствовавшие в правительстве, вынудили его пойти по второму пути. Оно стало гарантировать минимальный доход железнодорожным компаниям, оговорив себе участие в прибылях, если последние определенного уровня [305, с. 148].
Наконец, правительство шло по пути создания целых инвестиционных банков, что требовало значительных вложений [540, с. 206]. Немало средств получала и социальная сфера. Финансировалось жилищное строительство для рабочих, создание больниц, сиротских приютов, обществ взаимопомощи и бирж труда [351, с. 168]. Потребовала средств и реконструкция Парижа, осуществленная бароном Османом по велению императора. Расходы на общественные работы стали составлять при Второй империи в два раза большую долю от валового продукта страны, чем во времена Июльской монархии: 8,1 % и 4,3% соответственно [474, с. 33].
Конечно, в основе столь активного государственного финансирования лежал экономический рост, приносящий бюджету

313
все новые и новые доходы. Однако аппетиты правительства постепенно стали превосходить финансовые возможности даже сравнительно успешно развивающейся экономики. Как следствие этого, император стал играть с бюджетом в игры, которые в свое время пресек аккуратный барон Луи. Законодательный корпус обязан был снова вотировать бюджет по министерствам, а не по статьям, и, таким образом, правительство получило возможность переводить деньги с одного направления на другое. Более того, император мог распоряжаться производством общественных работ и открывать чрезвычайные кредиты посредством простых декретов. Таким образом, возникали сверхбюджетные расходы.
Один из близких императору людей, банкир и сенсимонист Ашилл Фульд, занимавший в течение некоторого времени пост министра финансов, пытался остановить развал бюджета и денежной системы империи. Какое-то время казалось, что Наполеон поддерживает его, но бремя расходов, от которых никак не удавалось отказаться, давило все сильнее. Попытка осуществления финансовой стабилизации провалилась.
Увлеченность идеями в сочетании с бесконтрольностью развалили финансы. За десять лет сумма государственных расходов возросла с 1,5 млрд франков до 2 млрд. В такой же пропорции увеличились и налоги. По оценке Р. Камерона Франция на протяжении всего XIX века несла самое высокое в Европе налоговое бремя [299, с. 439]. В этих условиях всякое повышение налогов было особо чувствительно для бизнеса.
Но несмотря на рост налогов, все равно ежегодно образовывался бюджетный дефицит в размере примерно 100 млн Франков. Для того чтобы справиться с этой проблемой, правительству пришлось прибегать к крупным займам. В итоге к концу 1861 г. государственный долг достигал почти 1 млрд Франков, увеличившись со времен Июльской монархии примерно в четыре раза. Понадобились новые займы. В 1868 г. заем составил сразу 450 млн франков [63, с. 168-169; 348, с. 77].

314
Думается все же, что средства, направляемые на социальные нужды и общественные работы, не могли бы подорвать положение империи, если бы экономические проблемы не осложнялись проблемами политическими. Наполеон III B отличие от своих предшественников постоянно влезал в международные авантюры, требовавшие ведения дорогостоящих войн. Поначалу они хотя бы заканчивались успешно и приносили императору политические дивиденды. Россия потерпела поражение в Крымской войне, Пьемонт при поддержке Франции приступил к объединению Италии, вызывавшему симпатии либеральных сил. Но в 60-х гг. Наполеон попытался посадить в Мексике своего ставленника — императора Максимилиана. Экспедиция закончилась провалом, мексиканцы Максимилиана расстреляли. Это было последней каплей, и армия оказалась совершенно обескровлена на фоне резкого усиления объединяющейся Германии.
В 1866 г. правительство вынуждено было вдвое увеличить расходы на оборону. Р. Камерон считал, что военные расходы вместе с обслуживанием созданного ими долга составляли до половины государственных расходов страны [299, с. 439]. Бюджет Франции трещал по швам, а с ним трещал и бонапартистский режим. В конечном счете «Наполеон малый» потерял свою империю по той же причине, что и его великий предшественник: милитаризация страны съела плоды экономических успехов.
Подводя в целом итог анализу хозяйственного развития во времена Второй империи, можно заметить следующее. Некоторые исследователи отмечают, что режим Наполеона III, собственно говоря, даже и не создавал возможностей для ускоренного экономического роста. Эти возможности были пре-доставлены благоприятной международной хозяйственной конъюнктурой (завершение циклического промышленного кризиса конца 40-х гг., а также открытие месторождений золота в Калифорнии и Австралии, расширивших платежеспособный спрос на товары, циркулирующие на мировом рынке). Что действительно зависело от Наполеона, так это обеспечение нормальных возможностей развития французского бизнеса в этой весьма благоприятной ситуации. Сформировавший-

315
ся в эпоху Второй империи политический климат позволил реализовать имеющиеся в экономике преимущества, а также активно внедрять новые формы инвестирования и промышленной организации. Рыночные силы в гораздо большей степени, чем идеи и персональные качества Наполеона и его соратников, обеспечили проведение экономической модернизации в третьей четверти XIX века [397, с. 161].
Если придерживаться подобной точки зрения, то не покажется удивительным и внезапный распад системы. Как только общие условия, обеспечивавшиеся режимом Наполеона III, перестали быть благоприятными для развития бизнеса, сразу же стали нарастать многочисленные трудности.
Конец династии Бонапартов был красивым и трагическим одновременно. В ходе франко-германской войны 1870-1871 гг. империя пала и больше уже не восстановилась. После бегства из Франции император с императрицей и принцем Наполеоном жили в Лондоне. Глава династии протянул недолго и скончался в 1873 г., не перенеся хирургической операции на почках. Принц империи остался один с матерью.
Когда англичане затеяли очередную военную операцию на юге Африки, Наполеон-младший отправился сражаться. Однажды небольшой отряд, в который входил принц, был окружен превосходящим числом зулусов. Пришлось отступать. Наполеон хотел на ходу вскочить в седло, что ему неоднократно приходилось делать ранее, поскольку подобный трюк очень нравился его отцу. Но в этот раз стремя сломалось, и принц упал на землю. С трудом поднявшись, он двинулся навстречу аборигенам и успел несколько раз выстрелить из пистолета. Когда на следующий день его тело было найдено, на нем остались следы от 18 дротиков [331, с. 261-262].

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология
Список тегов:
авторитарный лидер 











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.