Семигин Г.Ю. Антология мировой политической мысли. Политическая мысль в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

Чернов Виктор Михайлович

(1873—1952)—один из лидеров и теоретиков партии эсеров. Родился в г. Камышине Саратовской губернии. В 1891 г. окончил гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета. Устанавливает связь с революционными кружками. Далее следуют арест, высылка, эмиграция. В 1905 г. в связи с первой революцией Чернов возвращается нелегально в Россию, где находится до 1908 г. В годы первой мировой войны — центрист. После февральской революции — член Петроградского совета, с апреля 1917 г.— член Бюро Президиума Исполнительного комитета, член ВЦИК Советов меньшевистско-эсеровского блока. С мая по август 1917 г.—министр земледелия Временного правительства. С ноября 1917 г.— член “Союза защиты Учредительного собрания”. В январе 1918 г.— председатель Учредительного собрания. В феврале на заседании ЦК партии эсеров внес предложение о развертывании террора против руководства советского государства и большевистской партии. С конца 1918 г.— эмигрант. 32 года провел в эмиграции.

В. М. Чернов — автор программы партии эсеров, которая провозглашала конечной целью достижение социализма, понимаемого как обобщение собственности и хозяйства, уничтожение классов и эксплуатации, осуществление планомерной организации всеобщего труда. Центральный пункт программы — “социализация земли”, что означает ликвидацию частной собственности на землю и передачу ее без выкупа в ведение “демократически организованных бессословных сельских и городских общин”. В основу пользования землей закладывался уравнительно-трудовой принцип. (Тексты подобраны 3. М. Зотовой.)

ПЕРЕД БУРЕЙ. ВОСПОМИНАНИЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

(...) Кризис власти в связи с корниловским мятежом вновь поставил перед ЦК нашей партии вопрос об отношении к самой идее правительственной коалиции с цензовыми элементами.

Одна группа в ЦК во главе с автором этих строк установила прежде всего, что кадетская партия как целое, несомненно, была на стороне Корнилова во время мятежа и потому никоим образом не может быть представлена в правительстве, защищающем демократическую революцию. Тяга к военной диктатуре у кадетской партии не случайна. Она — продукт общей эволюции этой партии и тесно связана с ее позицией в аграрном, рабочем, национальном и военном вопросах. Возвращение кадетов в правительство сделает его неустойчивым и поразит его бесплодием. Во всех основных вопросах государственной жизни — об аграрной реформе, о защите прав рабочего на стабилизированную реальную заработную плату и на контролирующее участие в управлении производственным процессом, о децентрализации и правах национальностей, о демократическом мире — министры-кадеты занимают позицию, противоположную министрам-социалистам. Ни те, ни другие недостаточно сильны, чтобы доставить торжество своей политике, но достаточно сильны, чтобы помешать противникам проводить их политику. В результате власть оказывается стерильной. Она не способна ни на один решительный шаг, ибо, сделав его, она вызывает правительственный кризис и демонстративный уход в отставку или той, или другой стороны.

Лидеры правых и правоцентровых настроений в нашем ЦК, напротив, доказывали, что нельзя всю партию кадетов обвинять в соучастии с корниловцами; что в ней есть элементы, свободные от всякой связи с ними; что в кадетской среде есть чрезвычайно большое количество квалифицированных общественных деятелей с большим опытом практической земско-городской и государственной работы; что нельзя с легким сердцем ставить крест на них и этим отбрасывать от революции тех, в чьих глазах работа оппозиционного “прогрессивного блока” Государственной думы и роль думских элементов в начале революции окружают известным ореолом имена людей, поскользнувшихся на корниловском движении. Кадетская партия все же самая левая из буржуазных группировок. Правда, она увлеклась чисто партийной враждой к сменившим ее в правительстве представителям рабочего и социалистического движения. Но есть опасность, что ультимативный отказ ей в допущении в состав правительства будет понят как отказ от сотрудничества со всей несоциалистической Россией. Другое дело, если бы, например, удалось привлечь в состав кабинета некоторых крупных прогрессивно настроенных деятелей торгово-промышленного мира или некоторых кадетски мыслящих людей не в качестве представителей партии, а персонально. Словом, представители этого крыла ЦК, идя на уступки, подчеркивали, что согласны настаивать не на образовании правительства по соглашению с кадетской партией, а лишь на сохранении коалиции также и с цензовыми элементами русской общественности.

Обсуждение кончилось компромиссом, в котором нашли свое отражение преобладавшие в ЦК правоцентровые настроения. В принципе было принято: 1) продолжать коалицию с цензовыми элементами, но при непременном условии твердой внешней политики в духе русской революции и ликвидации безответственности власти; 2) Временное правительство впредь до созыва Учредительного собрания ответственно перед некоторым временным органом (предпарламентом), который должен быть создан из представителей организованных сил страны, причем цензовым элементам в этом органе следует отвести лишь меньшинство мест; 3) созыв Учредительного собрания нельзя далее откладывать.

Первое из этих предложений было принято 10 голосами против 2, второе — 8 против 1 при 2 воздержавшихся и третье — единогласно. Единогласно же было решено придать третьему требованию ультимативный характер.

Главной причиной затяжки с Учредительным собранием было то, что партия кадетов ультимативно настаивала на соблюдении всех формальностей процедуры по организации выборов. В особенности требовала она, чтобы списки избирателей были составлены не какими-нибудь самочинными органами народной власти, возникшими на местах, но правильно избранными новыми демократическими органами самоуправления. Было бы трудно отвергать — да никто и не отвергал, — что именно такие органы были бы самыми подходящими для нормальной организации выборной процедуры в национальное законодательное собрание. Но беда была в том, что время-то переживалось самое ненормальное, а требуемая придирчивыми законниками безупречная процедура оказывалась слишком громоздкой и потому необходимо отстающей от лихорадочного темпа жизни страны.

Для придания власти большей устойчивости, отсутствие которой так болезненно сказалось во время корниловского мятежа, решено было — впредь до созыва Учредительного собрания — создать в конце сентября широкое полупредставительное учреждение, своеобразный предпарламент или Демократическое совещание.

Демократическое совещание составом своим не оправдало надежд правоцентровой группы партии эсеров. Ход общих прений показал, что коалиционистские настроения сильно ослабели не только в Советах. Различные группировки Совещания подавали многочисленные проекты резолюций, общий дух которых был таков, что правоцентровая эсеровская резолюция вряд ли могла рассчитывать получить приоритет и лечь в основу решения Совещания. (...)

Демократическое совещание, хотя и слабым большинством, высказалось в принципе за коалицию. Но Демократическое совещание не решило тот основной вопрос, ради которого было собрано.

Эсеровская делегация в Демократическом совещании постепенно, шаг за шагом делала уступки не только из начертанной программы и не только по вопросу о пропорциональном соотношении в предпарламенте цензовиков и революционной демократии, но даже из самого принципа ответственности власти перед будущим предпарламентом. В итоге всей этой компромиссной работы предпарламент остался лишь в качестве совещательного учреждения, чем-то вроде Земских соборов при самодержавии (по формуле “правительству — сила власти, земле — сила мнения”). Он даже не получил права запросов. Цензовики получили в нем представительство намного большее, чем то, какое им было потом дано выборами на основе всеобщего избирательного права. Правительство опубликовало как свою платформу, выработанную Демократическим совещанием, но после ретуши, которая делала ее шагом назад сравнительно с платформами, уже публиковавшимися ко всеобщему сведению от имени предыдущих составов Временного правительства. (...)

Такова была обстановка, в которой произошел почти единовременно со II Всероссийским съездом крестьянских Советов IV съезд партии социалистов-революционеров (26 ноября — 5 декабря 1917 года по ст. ст.).

Главным предметом съезда было обсуждение вопроса о текущем моменте и тактике партии, докладчиком по которому был я, давший, между прочим, сдержанную по форме, но категорическую по существу критику ошибок революционной демократии вообще и центрального партийного руководства в частности. (...)

После прений были предложены три резолюции: докладчика (левоцентровая), Когана-Бернштейна (крайне левая) и Архангельского (умеренно правая). При голосовании, какую положить в основу обсуждения, за первую высказалось 99 голосов, за вторую —52 и за третью — всего 8. После рассмотрения в комиссии поступивших поправок моя резолюция была принята 126 голосами против 7 при 13 воздержавшихся. В резолюции этой указывалось, что в Учредительном собрании партия социалистов-революционеров под контролем Центрального комитета должна противопоставить большевистскому методу раздачи невыполнимых обещаний тактику серьезного и глубокого законодательного творчества, чуждающегося оппортунистических компромиссов. В первую очередь при этом должны быть поставлены вопросы о мире, земле, контроле над производством и о переустройстве Российской республики на федеративных началах, и всю социальную политику следует согласовывать с предстоящей демобилизацией промышленности и армии; партия обязана приложить всю свою энергию к сосредоточению для охраны прав Учредительного собрания достаточных организованных сил, чтобы в случае надобности принять бой с преступным посягательством на верховную волю народа, откуда бы оно ни исходило и какими бы лозунгами ни прикрывалось. (...)

Одновременно с общепартийным съездом заседал Всероссийский съезд крестьянских Советов. (...) Когда на съезд прибыл сам председатель Совета народных комиссаров Ленин, поднялись крики, что съезд еще не решил вопроса, признает ли он Совет народных комиссаров законной властью или нет, а потому выслушать председателя его не может. Не будучи уверен в результате голосования, не желая идти на риск и в то же время сильно надеясь на воздействие ленинской речи, левый блок сделал уступку: Ленин взошел на кафедру и получил слово не как председатель Совнаркома, а как представитель большевистской фракции съезда. Всячески стараясь выставить Совет народных комиссаров истинно народным, демократическим правительством, Ленин неосторожно заявил, что, не в пример безответственному Временному правительству, Совнарком отчитывается перед Советами и, если съезд вроде происходящего вынесет ему вотум недоверия, он уйдет в отставку. Этим промахом я поспешил воспользоваться и в ответной речи пригласил крестьян принять вызов Ленина и показать ему, много ли доверия имеют они к захватнической власти: фракция социалистов-революционеров пользуется этим случаем, внося соответственную резолюцию против Совета народных комиссаров и за Учредительное собрание. Действительно, депутатом-солдатом тотчас же была внесена от имени эсеровской фракции такая резолюция, и она прошла большинством голосов — 360 против 321. Левая часть съезда пришла в крайнее возбуждение: ее вождя только что поймали на слове, и теперь, если держаться за власть, нужно было отступить от только что данного слова, а если сдержать слово, нужно было отступить от власти. Большевики, разумеется, предпочли первое.

В это самое время в рабоче-солдатском Всероссийском Центральном Исполнительном комитете резолюция, одобряющая действия Совета народных комиссаров, прошла всего лишь 150 голосами против 104 при 22 воздержавшихся. Но во ВЦИКе отсутствовали представители эсеро-меньшевистского блока, демонстративно удалившегося со II рабоче-солдатского съезда и бойкотировавшего ВЦИК. Если бы не это, Совнарком мог бы получить вотум недоверия разом в обеих палатах советского государства. Теперь же можно было опираться на одну из двух против другой: на рабоче-солдатскую против крестьянской. (...)

Печатается по: Чернов В. М. Перед бурей. Воспоминания. М.,1993 С. 332—342.

РЕЧИ НА ПЕРВОМ СЪЕЗДЕ ПАРТИИ С.-Р.

ОБ ОБЩЕМ ПЛАНЕ ПОСТРОЕНИЯ ПАРТИЙНОЙ ПРОГРАММЫ

(...) Программа должна сжато и точно формулировать понимание партией конечных целей и ближайших задач революционного социализма, а также оснований, исторических и этических, по которым революционный социализм ставит те, а не иные конечные цели и ближайшие требования. В этом смысле программа дает полное социально-политическое credo партии. Но, давая такое credo, программа не может его аргументировать. Она только формулирует, но не доказывает; она не может ни входить в доказательства верности выставленных положений, ни апеллировать к чувству читателей литературной лирикой. Благодаря этому программа по отношению к социально-политическому мировоззрению партии есть возможно краткий, а потому по необходимости сухой конспект. (...)

Теперь несколько слов относительно общего плана и расположения частей программы. В этом отношении программа нашей партии, естественно, сильно отличается от программ большинства социалистических партий Западной Европы. Поскольку многие из этих программ стоят по существу на почве традиционных догм марксизма, лишь привнося в них те или иные частичные поправки, постольку на них отразился и общий дух марксизма — сведение к одной схеме эволюции всех отраслей производства и всех отдельных стран. В этом отношении, как и во многих других, марксизм явился односторонней реакцией против гегельянства. (...) Вследствие этого наша программа распадается на характеристику, с одной стороны, общих тенденций развития, а с другой, на характеристику своеобразных условий эволюции России, в то время как социал-демократические программы ограничиваются лишь одною первою частью. Но и в первой части у нас раздельно характеризуются эволюция индустрии и сельского хозяйства.

Такова одна основная особенность в общей структуре нашей программы. Есть и другие. В нашей программе красной нитью проходит неразрывное слияние двух моментов: теоретической характеристики форм общественного строя и оценки их с точки зрения интересов развития личности и общественной солидарности. Это неразрывное слияние исследования и оценки, объективного и субъективного является особенностью той социологической школы, теоретические идеи которой вдохновляют большинство борцов нашей партии, чтущей наряду с именем Маркса и Энгельса имена Лаврова и Михайловского. Эти идеи дают нам возможность слить воедино этическое и историческое, субъективное и объективное обоснование социализма одновременно как предмета нашего предвидения и содержания нашего морально-социологического идеала.

Далее, в нашей программе отдельно характеризуются два великих исторических течения: генетического, стихийного хода событий и целесообразного, сознательного вмешательства организованных общественных сил. Конечно, и это различение лишь относительно; все классификации и перегородки существуют лишь в абстракции, действительность же объединяет мыслимые противоположности рядом посредствующих звеньев. Генетические и телеологические процессы, укладываясь в общих рамках причинного, закономерного течения событий, являются не абсолютно, а лишь относительно противоположными. Они отличаются степенью развития коллективной, организованной общественной воли и степенью ее существенного значения в ходе событий. Сознание и воля участвуют во всяком человеческом деянии, но не всякое великое историческое событие прежде своего воплощения в жизни уже жило как политическая цель в умах целой общественной группы, действовавшей согласно данной цели. (...)

Наше дело — учесть оба фактора, стихийный и сознательно-целесообразный. Мы одинаково далеки и от одностороннего исторического интеллектуализма, игнорирующего стихийные процессы, и от столь же одностороннего исторического материализма, который, по крайней мере на словах, все хочет потопить в железной объективной логике стихийной эволюции. (...)

Переходя от этой социально-философской части программы к другой части, излагающей наши требования, я отмечу мимоходом методологическое расчленение ее на т. н. программу maximum и программу minimum. Вы знаете, что у нас это расчленение не совсем совпадает с социал-демократическим. Но об этом у нас будет особый разговор. Пока ограничусь формулировкой минимальной программы в аграрном вопросе. В прежнем проекте мы намеренно были очень скупы на детали и на конкретные подробности нашего требования социализации земли. На первых порах мы устанавливали его как принцип. Мы провозгласили в программе общественное владение землей и передачу распоряжения ею в руки демократических, т. е. бессословных, общин и других территориальных общественно-правовых союзов. (...)

В ЗАЩИТУ РАБОЧЕЙ ПРОГРАММЫ И САМОЙ ИДЕИ ПРОГРАММЫ MINIMUM

(...) Итак, для всех нас равно несомненно, что программа должна быть целостна и едина, что никакой двойственности в ней не должно быть места. Из этого следует, что сумма требований, которая в нашей программе соответствует тому, что обычно называется программой minimum, есть не что иное, как логическое звено единого настроения, как частное применение того же самого единого принципа, который проникает собой всю положительную часть нашей программы. Речь, иными словами, идет не о механическом сожительстве двух программ — максимальной и минимальной, — а лишь об ответах на два основных жизненных вопроса — на два различных вопроса, обусловливающих различие ответов, хотя они объединены единством общей идеи, единством основного программного принципа. И сущность вопроса о т. н. программе minimum состоит прежде всего в выяснении — в чем состоят эти два различных вопроса, в разрешении которых нам необходимо применить одну исходную точку зрения своей программы.

Эти два различных вопроса обусловливаются двумя типически-различными ситуациями, в которых может находиться социально-революционная партия. Эта партия может находиться в большинстве или меньшинстве, у власти или в оппозиции. От зарождения своего до выполнения всех своих задач партия может переживать самые разнообразные политические комбинации и положения, но каждое из них может быть подведено под тот или другой из двух этих типических случаев. Конечно, схемы и подразделения, ясные теоретически, в жизни могут связываться рядом незаметных переходов. Этот факт, однако, не уничтожает жизненного смысла данного различия. Как, с одной стороны, ни может быть негласно влиятельной большая оппозиционная партия и как ни слаба может быть власть неокрепшего и слабого большинства — все-таки ничто в мире не сгладит и не затушит момента победы, завоевания власти, овладения государственным рулем,— момента, являющегося резким водоразделом между двумя полосами партийной жизни. Если это верно вообще, то тем более верно это по отношению к партии социалистической. Ведь ее от других партий отличают не мелкие оттенки, не частные лишь разногласия, а противоположность основных целей. Поэтому и переход к ней власти будет означать собою крутой перелом в жизни, резкий поворот в исторических судьбах человечества.

Программа партии должна быть полной и единой. Это значит, что она должна дать ответ на то, как будет вести себя партия и до, и после этого перелома. Единство программы состоит в том, что и до, и после него партия останется верна себе, верна своему революционному знамени; в том, что дух партийной деятельности будет одинаков и там, и здесь. Общий и основной критерий ее деятельности всегда один и тот же: социалистический идеал. Но огромная разница в положении до и после охарактеризованного перелома обусловливает собою непосредственное различие в формах и мерилах деятельности двух этих эпох. (...)

Еще задолго до окончательной победы партия уже начинает становиться живою влияющею силою. Каждый прирост своей силы она стремится использовать; увеличенным давлением на другие, враждебные силы она заставляет их считаться с этим приростом своей силы. Междоусобия во вражеском лагере облегчают эту задачу. Ослабленные взаимной борьбой, отдельные буржуазные партии попеременно стремятся нанести друг другу удары, присоединяя свой натиск на соперников к натиску растущей армии труда. Умелою тактикой в такие моменты социалистическая партия может значительно изменить в свою пользу условия дальнейшей борьбы.

Текущее законодательство есть функция соотношения борющихся социальных сил, борющихся общественных групп. Чем сплоченнее, сознательнее и активнее данный общественный слой, тем более у него шансов при прочих равных условиях заставить считаться со своими интересами. Рост армии труда имеет те же самые последствия. Правящие классы начинают реагировать на этот рост и на эту борьбу теми или иными мероприятиями — то защитительного, то предупредительного характера. Иногда уступая силе и настойчивости натиска рабочих, иногда же думая предупредить рост недовольства своим режимом, они идут навстречу тем или иным интересам трудящихся классов. Чем сильнее становятся последние, тем более вырастает эта социал-реформаторская работа современного государства. Но она носит неискренний и двойственный характер. Почти всегда, идя навстречу насущной нужде, правящие классы стараются свой способ ее удовлетворения облечь в такие формы, которые бы заключали в себе задерживающее начало, примиряя трудящихся с режимом господства их классовых врагов. Для этого есть два средства: во-первых, пропитывать полезные по существу реформы духом опеки, обставляя их учреждениями, осуществляющими патриархальное попечительство над народом буржуазных элементов; во-вторых, внесение разобщения в среду трудящихся слоев, весьма неравномерно поднимая их уровень благосостояния, создавая среди них привилегированные группы, удовлетворяя преимущественно перед другими наиболее узкие, непосредственные, профессионально-своеобразные и даже антагонизирующие интересы отдельных групп. Вся социал-реформаторская деятельность государства представляет собой мощный переплет двух этих тенденций, одной — исторически-прогрессивной, хотя и вынужденной, хотя и “прогрессивной поневоле”, и другой — исторически-реакционной. При этом социалистическая партия, своею борьбой вынудившая правящие классы к социал-реформаторской деятельности, стоит перед двойной опасностью. Она должна благополучно миновать и Сциллу, и Харибду: Сциллу — огульного, мниморадикальною отрицания всяких реформ из-за тех хитроумных маневров, посредством которых правящие классы стараются обратить в свою пользу даже свои невольные уступки враждебной стороне. Харибду — прекраснодушной оппортунистической переоценки этих реформ, являющейся результатом игнорирования их нередко реакционной изнанки и приводящей к плоским компромиссам и к политической системе “мирного сотрудничества классов”.

Социалистическая партия может уже теперь смело и с законной гордостью сказать: все, что только до сих пор современным государством было сделано в пользу трудящихся классов, было сделано под моим прямым или косвенным влиянием, (...)

Итак, я считаю твердо установленным, что вопрос целесообразности той или другой меры или того или другого учреждения может решаться различно в зависимости от того, идет ли речь об эпохе после или до завоевания политической власти социалистической партией; иными словами, что для двух этих эпох непосредственные критерии оценки различны. Конкретно это особенно ярко проявляется в том чрезвычайно осторожном отношении к центральной государственной власти, которое характерно для нашей партии, отнюдь не склонной попадать в избитую колею “государственного социализма”. Мы прекрасно понимаем, что как ни эволюционирует исторически государство, как ни изменялось оно, а тем не менее до сих пор в основе оно оставалось государством эксплуататоров, органом господства буржуазии и оплотом того частнотрудового строя, который для пролетария означает положение социальной зависимости, порабощения и бедствий. Как таковое оно резко отличается от трудового народного государства, которое поставит на общественно-правовой фундамент естественное человеческое право на существование, развитие и .полноту жизни, которая является необходимым условием счастья. Государство первого типа всегда в корне остается прежде всего организацией насилия и репрессий, какой бы позолотою цивилизации она ни покрывалась; государство второго типа будет, напротив того, прежде всего закономерной организацией общественных сил для закрепленного нормами публичною права обеспечения основных потребностей личностей, составляющих общество. Соответственно этому в первом случае оно будет в руках господствующего — идейно или материально — буржуазного меньшинства, во втором же случае оно будет в руках представителей сознательной и солидарной трудящейся массы. Естественно, что отношение наше к тому и другому различно. Для функций, которые мы можем доверить одному, другое может оказаться совершенно не подходящим. И потому, кстати сказать, наше опасливое отношение к центральной государственной власти в буржуазном режиме ничего не имеет общего с анархической боязнью государства. В будущем обществе центральные государственные учреждения будут играть ту крупную роль, какая естественно принадлежит им как высшим координирующим органам народного самоуправления.

Однако при формулировке так называемых “минимальных” требований и при определении их содержания приходится считаться не только с тем, что ими непосредственно руководятся в текущей борьбе, происходящей в рамках государства, в котором у кормила правления стоят классовые враги рабочего народа. В связи с этим стоит другое обстоятельство: наличность частноправового хозяйственного строя, основанного на товарном обмене и конкуренции, а следовательно, строя, в котором огромную роль имеет капитал. Таким образом, “минимальные” требования есть такие требования, которые способны всячески подрывать силу капитала и увеличивать силу труда в рамках досоциалистического, частноправового хозяйственного строя. Но для того чтобы совершенно точно, не сбиваясь, понять это положение, чтобы не мешать его с каким-нибудь другим, на первый взгляд звучащим одинаково, необходимо прибегнуть к сравнительному методу и сопоставить нашу концепцию программы minimum с концепцией социал-демократической.

Для социал-демократов программа minimum есть программа требований, проводимых “в рамках буржуазного строя”. Но для них эта программа получает иногда еще более близкое определение: “требования, не затрагивающие начал буржуазного строя”. Эта на первый взгляд невинная перифраза на деле вовсе не так невинна и отражает в себе много такого, что для нас как социалистов-революционеров является абсолютно неприемлемым.

По соц.-дем. концепции, наступление социализма обеспечивается внутренней логикой капиталистического строя. Чем более развивается капитализм, чем полнее его началами пропитывается все общество, чем более развертываются они до своих самых крайних логических последствий, тем быстрее идет диалектическое самоотрицание этого строя, тем ближе придвигается перелом в сторону социализма. Приближение социализма прямо пропорционально развитию до своих естественных крайних результатов капитализма. Отсюда двойственное отношение к капитализму как своеобразному “друговрагу” социализма и пролетариата. Необходимо его революционное уничтожение — когда он вполне закончит свою “историческую миссию” и сам себя исчерпает. Необходимо крайне бережное к нему отношение — пока этот момент еще не пробил. Чтобы исчерпать себя, он должен полнее развиться, и не препятствовать ему в этом, не замедлять, а скорее способствовать и ускорять это развитие — вот что будет в интересах рабочего класса. Отсюда и возникновение таких на первый взгляд странных и непонятных политических программ, которые на социалистическую партию готовы возложить, например, задачу содействовать активно “введению деревни в условия жизни, свойственные буржуазному обществу”. Картинно я бы так охарактеризовал социал-демократическую концепцию: по ней пролетариат является естественным, единственным и законным наследником капитала; но всякий наследник заинтересован в непрерывном, беспрепятственном, возможно более крупном и быстром накоплении наследства: итак, ему невыгодно все, что ограничивает разрастание поля деятельности наследователя. Но наследник должен быть достоин своего наследства, должен суметь им распорядиться. На этих мотивах и построена социал-демократическая минимальная программа. (...)

Соц.-демократы выступают против капитала революционно лишь с момента естественного довершения капиталом его миссии; до этого момента они относятся к капиталу строго эволюционно, пассивно оборонительно, частью даже с “сочувственным нейтралитетом”, если не с прямой поддержкой (что делаешь, делай скорей). Мы же считаем возможным теперь же относиться к капиталу революционно. В нашей рабочей программе это сказывается на том, что свои требования в пользу рабочих мы выставляем безотносительно к тому, насколько они соответствуют интересам дальнейшего развития капитализма. Так, мы выставляем требование минимальной заработной платы, отвергаемое с.-д.-тами в качестве противоречащего основным интересам развивающейся индустрии; так, в ней же мы требование сокращения рабочего времени не ограничиваем границею 8-час. рабочего дня, а выставляем сокращение его до крайнего логического предела, т. е. в пределах прибавочного рабочего времени и т. д. Социал-демократы в своей программе вынуждены совместить, примирить два критерия: интересы развития капитала и интересы духовного и физического здоровья рабочих. Но так как интересы эти не являются абсолютно совпадающими, то вся программа выходит компромиссом между двумя этими началами. Наша программа, наоборот, в своей основе едина и целостна. Как революционные социалисты, мы преследуем только интересы рабочего населения, исходим только из его права на существование, требуем везде, во всех областях социальной жизни в максимальном объеме всего того, что еще до перехода власти к социалистической партии и до уничтожения частноправовой основы хозяйства может реализовать это право. Там, где эти наши требования и практические попытки в смысле их осуществления пойдут вразрез с интересами развития капитала или будут подрывать его основы, тем хуже для капитала. Но на его “выручку” и на его творческие силы всецело и исключительно своих надежд и чаяний мы не возлагаем; где обобществление труда и собственности не совершается или недостаточно совершается под эгидой капитализма, там оно должно быть совершено и будет совершено снизу, непосредственной творческой работой самой рабочей массы: мы не думаем, чтобы последнюю в элизиум социалистического строя можно было вогнать только крепкой капиталистической дубиной. Итак, мы не только имеем и не можем не иметь так наз. программу minimum — мы имеем еще своеобразную революционную концепцию ее; требовать отказа от программы minimum — значит требовать отказа и от этого идейно-теоретического своеобразия нашего, требовать нашего частичного идейного обезличения. (Аплодисменты.)

Печатается по: Чернов В. М. К обоснованию программы партии социалистов-революционеров: Речи В. М. Чернова (Тучкина) на 1 партийном съезде. Пг„ 1918. С. 3—8, 67— 71,74—79.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Чернов В. М. Марксизм и аграрный вопрос. СПб., 1906; Он же. К теории классовой борьбы. М., 1906; Он же. К вопросу о социализации земли. М., 1908. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология