Семигин Г.Ю. Антология мировой политической мысли. Политическая мысль в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

Ковалевский Максим Максимович

(1851—1916) — юрист, историк, социолог, этнограф. В 1877—1887 гг. был профессором государственного права в Москве. Уволенный министром народного просвещения Дияновым, уехал за границу, где и оставался до 1905 г., читая лекции в Брюссельском и других университетах. После революции 1905 г. Ковалевский стал одним из организаторов и лидеров партии демократических реформ, стоявшей несколько правее кадетов. Был депутатом 1 Государственной Думы. В 1907 г. от Петербургского университета избран членом Государственного совета. В 1909 г. стал одним из редакторов журнала “Вестник Европы”. С 1914.— академик. Ковалевскому принадлежат многочисленные труды по истории государственных учреждений, по истории политических учений, по вопросам первобытной культуры, социологии и этнографии. Одну из наиболее крупных работ — “Происхождение современной демократии” Ковалевский посвятил исследованию истории демократии первых четырех лет Французской революции. (Тексты подобраны 3. М. Зотовой.)

ИЗ ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ В РОССИИ

Государственный порядок, какой мы теперь видим в России, не всегда был таким; его никак нельзя назвать исконным порядком. В самом начале русской истории, до появления князей в Киеве, Новгороде и других русских городах, власть была в руках городского веча; вече — народное собрание. Изначала, говорит летописец, новгородцы и смольняне, и киевляне, и полочане, и все области сходятся на вече как на думу. Вече решало все дела. Когда появились князья, они стали оборонять землю, и к ним отошли суд и управление; но веча остались и при князьях. (...) Всего шире развернулась власть веча в Великом Новгороде. Начиная с XII века и до конца XV вече в Новгороде имело всю власть; оно начинало войну и заключало мир. Все должности были выборные; князя вече и выбирало, и — когда он был нелюб — показывало ему дорогу из Новгорода; новгородцы были “вольны в князьях”. Князь не мог и налоги сам собирать, и пошлины прибавлять, а жалованье для себя получал из новгородской казны, какое положено. (...) Новгород был республика, только республика аристократическая; там преобладали знатные и богатые бояре.

Но не одни веча стояли русским князьям поперек дороги. Самым крупным государем в восточной Европе был в то время византийский император: он предъявлял к русским князьям свои права. В XI веке в византийской армии был один корпус в 6000 человек, состоявший из союзных русских, этот корпус русские князья постоянно должны были держать в Царьграде. Византийские императоры вплоть до XIV века считали русских великих князей своими придворными, называли их своими стольниками...(...)

С половины XIII века до конца XV удельная Русь была под татарским игом, и хан Золотой Орды назывался “Царем Русским”, русские княжества были его “улусами” и князья — его “улусниками”. “Когда восхотим воевать и повелим собирать рать с улусов наших на службу нашу”...—говорил татарский хан. И святой черниговский князь Михаил признал хана царем Божией Милостью; он говорил в орде хану: “Тебе, царь, кланяюся. понеже тебе Бог поручил царство”. Подвластные “царю русскому” — хану татарскому удельные князья не были независимыми, самодержавными государями; они держались татарскою милостью. Русские были в подчинении Золотой Орде, и, по рассказу Флетчера, московские государи долго еще должны были исполнять унизительный обряд: каждый год в кремле, стоя перед ханской лошадью, кормить ее овсом из своей шапки. (...)

В конце XV века пала татарская власть, и подчинился Москве Господин Великий Новгород; в Москве начало слагаться царское самодержавие; в половине XVI века московский великий князь Иван IV венчался уже на царство. В том же XVI веке на юге, на Дону, возникла казачья демократическая республика. На Дон бегали из Московского государства крестьяне и холопы, которым тяжело жилось дома: на Дону они жили вольно, сами оборонялись от татар, сами решали и все дела; у них был общий круг и выборные на кругу атаманы. В Москве говорили про казаков, что казаки “балуют”, называли их ворами и холопами, но ничего с ними не могли поделать. Два века просуществовала донская республика, и только Петру Великому удалось сломить ее. На Днепре, в Малороссии, были свои вольные казаки со своей Запорожской сечью; при царе Алексее Михайловиче Малороссия, отпав от Польши, признала своим государем царствующего в Москве государя с его потомством, но сохранила по договору все свои вольности и даже право сноситься с иностранными державами. Но с Петра Великого стали падать вольности малороссийского казачества, а при Екатерине II была разрушена и сама Сечь Запорожская. Победило, в конце концов, московское самодержавие.

Но и в московском государстве, где выросла и сложилась самодержавная царская власть, она сложилась не сразу; нужно было много труда и борьбы, чтобы создать царское самодержавие.

II

Власть московских государей выросла из власти удельного князя московского; над ее созданием потрудились немало и сами князья, и различные классы московского населения. Каждый из этих строителей приносил что-нибудь свое на общую постройку. Что же приносил удельный князь московский?

Удельный князь московский приносил с собою свою власть такую, как она была в удельное время, такую, как он сам понимал ее. Когда русские выходцы с Волхова и Днепра появились на Оке и на верхней Волге и заселили финские леса и болота, из всех новых поселенцев те, что были богаче и сильнее, выдвинулись вперед; это были удельные князья; они и стали первыми хозяевами нового края. Удельный князь в своем уделе был больше всего хозяин и меньше всего государь; утверждают даже, что он совсем государем не был. Для удельного князя его княжество было прежде всего не государство, а вотчина, его частная и наследственная собственность; он владел ею по праву наследования или потому, что первый занял место. Как всякий хороший, дельный хозяин, князь думал не о чужих интересах, а о своих собственных и старался лишь об одном: как можно меньше затратить и как можно больше получить. Так как в то время господствовало натуральное хозяйство, то и затрачивать и получать можно было почти исключительно натурой. (...)

V

В суде и в управлении московского государства сохранялись старые удельные привычки. Московский государь хозяйничал по-прежнему в своей вотчине, только вотчина его во много раз выросла, и хозяйство государево осложнилось. Старые порядки надо было приспособлять к новым, более трудным и сложным задачам; приспособление не всегда удавалось.

В старину удельный князь совет держал в боярской думе со своими боярами — дворцовыми приказчиками; теперь новые задачи были возложены на старый совет приказчиков, только совет этот сильно расширился. В более важных случаях боярской думы уже не хватало, и созывались другие, чрезвычайные, совещание и соборы.

Правительство созывало своих агентов и предлагало им обсудить тот или другой вопрос. При Иване III и Иване IV, в 1471 и 1551 гг., собирались вместе боярская дума, духовные власти, военное начальство. Иван III “мыслил” с ними “не мало” о предстоявшем походе на новгородских крамольников и вероотступников; Иван IV — о церковных непорядках, монастырском хозяйстве и о новом судебнике. В 1566 г. собирались боярская дума, духовные власти, военное начальство и торговые люди, сборщики казенных доходов и решали вопрос, можно ли продолжать неудачную Ливонскую войну и есть ли для этого нужные средства. В 1571 г. в особую комиссию специалистов приглашали сведущих людей и обсуждали переустройство охраны южной границы. Во всех этих соборах, собраниях и комиссиях не было ни разу ни одного выборного от населения народного представителя; это были чисто' правительственные совещания, не желавшие считаться с народными интересами и прибегать к народному уму. (...)

VIII

(...) Затем на историческую авансцену выступила и против духовенства, и против боярства новая сила — служилое дворянство. Духовенству пришлось и терять, и выигрывать.

Во время опричнины, когда дворянство отбирало у бояр их вотчины, этим крушением боярства воспользовались и монастыри и подобрали в свои руки обломки боярского землевладения. Когда же в 1570 г. опричники во главе с царем громили Новгород, были разграблены и двор архиепископа, и его казна, и ризница Софийского собора, и все новгородские церкви и монастыри; то же повторилось потом и в Пскове, где забрали монастырскую и церковную казну, иконы, кресты, пелены, сосуды, книги, колокола. (...)

IX

Служилое дворянство не имело ни столь больших земель, ни таких капиталов; тем не менее оно делало все возможное, чтобы втянуться в хлебную торговлю и расширить свое хозяйство. Даже те небольшие денежные суммы, какие давались служилому человеку из казны в придачу, помещик спешил вложить в хозяйство. И дворянское хозяйство неуклонно росло. (...) В отличие от шумных диспутов боярско-иноческих дворяне больше делали свое дело молча. Жертвами хозяйственного развития дворянства становились одни за другими крестьяне, посадские, бояре и духовенство. Когда дворянин получал поместье, на земле, данной ему, он находил мирно хозяйничавших крестьян; крестьяне считали своим неотъемлемым правом пахать на себя эту землю; теперь являлся помещик, брал землю себе и обезземеливал крестьян. Согнанные с земли крестьяне должны были или арендовать землю, или наниматься в бобыли — рабочие, или уходить совсем, куда глаза глядят. (...)

XIV

(...) Мы проследили происхождение русского абсолютизма в московском государстве XV и XVI веков. В результате долгой и сложной классовой и политической борьбы уже в тогдашней Москве созрел тот порядок, отдельные элементы которого были позднее объединены в триединой формуле — “самодержавие, православие, народность” (народность в смысле национального учреждения — крепостного права). Все это уже тогда не только в жизни, но и в теории соединялось с террором; террором против “крамолы”, террором против ересей, террором в защиту собственности; царь должен быть страшен, должен страхом народ спасать, чтобы подданные не поглотали друг друга как рыбы. по обычной злобе сами себя не схапали, так говорили в Москве и иначе не представляли себе правительства, как в виде настоящей боевой террористической организации. Основанное на страхе, на ужасновениях, самодержавие московских государей не было мягким самодержавием. Монтескье назвал бы московское государство не монархией, но деспотией. (...)

XV

(...) Работая долго рука об руку с царем, общество, главным образом дворянство, помогало ему восстановлять его царское самодержавие, вводить вновь и усиливать приказную администрацию, усиливать и улучшать войска, наполнять казну. Царскому правительству приготовлена была прочная опора. Скоро сказались плоды всего этого общего строительства. Земские соборы и патриарх выковали вновь самодержавие... и потом были им отброшены прочь за ненадобностью; крепостное право и приказные порядки расцвели пышным цветом. Таково было государство, выстроенное вновь самим населением, в его собственных интересах, в интересах “общего блага”. Каковы были эти порядки и в какой мере служили они общему благу, легко видеть из следующего ряда фактов. В 1619 году, через 6 лет по окончании смуты, царю Михаилу пришлось уже учреждать новый приказ для приема жалоб на администрацию — “приказ, чтобы на сильных людей челом бьют”. (...) Когда летом 1648 г. московский народ, выведенный из терпения, дождался на улице проезда государя и подал-таки ему жалобу, вельможи, как только государь проехал, “начали бранить народ, били некоторых из среды его кнутьями по головам, а иных даже сшибли с ног на землю”. Народ отвечал градом камней; вельможи спаслись бегством во дворец; судью земского приказа и других ненавистных людей пришлось выдать народу, а воспитателя своего, боярина Морозова, головы которого тоже требовал народ, царь спас только тем, что при всем народе публично расплакался. Так на произвол и злоупотребления администрации народ, преимущественно посадские люди, отвечал мятежами и волнениями. Волновались и другие посады; царю была от челобитных “докука великая”, и одним словом, как говорили тогда на Москве, “весь мир качался”. Земские соборы тогда еще не были упразднены, и для успокоения умов был созван земский собор; тот самый, который своим Уложением закрепостил крестьян и освятил систему приказов. (...)

XVI

(...) В громадном хозяйстве Петра Великого дело велось широко, в крупном масштабе; работа кипела, тем более, что сам хозяин поспевал всюду, и даже вельмож с депешами принимал где-нибудь на верфях, на верхушке мачты, где, стоя на веревочной лестнице, нельзя было даже сделать привычный реверанс. Но это крупное хозяйство работало несвободным трудом. Рядом с потерею прав шло усиление обязанностей. Войны, которые непрерывно вел Петр, требовали крайнего напряжения всех сил — военных и тяглых. Пришлось заводить всесословную регулярную армию, строить флот, усиливать даже службу дворянства; все служилые люди с земли служат, говорил Петр, а даром землями никто не владеет; и сравнивая дворянство с остальным “подлым народом”, Петр находил, что дворянство только “ради службы благородно и от подлости отлично”; и повышая дворян в ранге только по мере службы, Петр “для знатной породы никому никакого ранга не позволял, пока они нам и отечеству никаких услуг не покажут и за то характера не получат”. Тяглые люди были лучше прежнего уловлены в мелкую сетку подушной подат^; гулящие люди, холопы, поповичи и излишние церковнослужители обложены налогами наряду с крестьянами и наряду с крестьянами расписаны за помещиками для удобства сбора казенных податей. (...)

XVII

(...) Екатерина еще в своем “Наказе” дала оценку тому самодержавию, которое ей пришлось отстаивать. По ее словам, самодержавие наиболее соответствует и расположению русского народа, и естественной вольности и из всех государственных порядков является для народа наименее вредным и самым неразорительным. (...)

XVIII

С конца XVIII века началась новая ступень в развитии дворянской монархии. При Екатерине сложился русский старый порядок; предстояло охранять его от дальнейших изменений.

Дворянство вело борьбу за сохранение своих привилегий. земель и крестьянского труда. Закрепощенные крестьяне не переставали волноваться, число умных помещиков повышалось с каждым годом. Новая пугачевщина мерещилась и дворянам, и правительству; правительство начинало вмешиваться в отношения помещиков к крестьянам, начиная с указа о 3-дневной барщине Павла 1, “чтобы три дня барину потели, а три дня жали свой загон”, как выразился один поэт. Александр 1 говорил своим сотрудникам, что “надо удовлетворить массу народа, которая, волнуясь и сознав свою силу, может стать опасной”; и он поручал губернаторам “секретное” наблюдение за помещиками и запрещал, и преследовал особенно яркие проявления помещичьей власти. Экономисты твердили, что государство не может быть прочно при угнетении класса классом, и что Пугачевы и Разины возможны и бывают везде, где есть рабство. Сами помещики начали говорить об отмене крепостного права, чтобы предупредить новые “насильственные и по жестокости своей ужасные внутренние возмущения”. (...)

В самом дворянстве произошел раскол. В комиссии 1767 г. дворяне и купцы спорили за право владеть рабами; теперь некоторые передовые дворяне и фабриканты находили, что вольнонаемный труд выгоднее крепостного, что для развития земледелия и промышленности необходима отмена крепостного права. (...)

XIX

Передовая дворянская партия сошла со сцены при самом воцарении императора Николая. Декабристы унесли с собой на виселицу и в рудники Сибири идеи политической и гражданской свободы. Торжество старого порядка было в то же время торжеством рабовладения. Правительство Николая 1 опиралось на армию, бюрократию, полицию и на дворянскую массу крепостников, а освящение своей деятельности черпало в духовном ведомстве. (...)

XX

(...) Правительство Николая 1 опиралось на крепостническое дворянство, правительство Александра II оперлось тоже на дворянство, только на либеральное, и действовало с ним в союзе. В этом было различие двух царствований. Но союз, вынужденный необходимостью, не был особенно прочен и был все время скорее борьбой, чем союзом. Приступая к реформе, правительство выдвинуло свою Программу, либеральное дворянство — свою; программы эти далеко не были одинаковы. Собственно интересы государства ставили правительству две цели: охрану порядка от всяких потрясений и обеспечение казенных доходов. Охрана порядка вызвала реформу и самому ходу реформы сообщила в большой мере полицейский характер. (...)

Печатается по: Ковалевский М. Из истории государственной власти в России. М.. 1905. С. 3—6, 19—20, 34— 35, 37, 65—67, 71—72, 76—77, 85, 88.94,102.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Ковилевскии М. Происхождение современной демократии. Т. 1—4. М„ 1895—1899; Он же. Социология. В 2 т. СПб., 1910. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология