Семигин Г.Ю. Антология мировой политической мысли

ОГЛАВЛЕНИЕ

Турэн Алэн

(род. в 1925 г.)— французский социолог. Окончил лицей Луи ле Гран в Париже, затем Эколь Нормаль. Работал в Национальном центре научных исследований (1950— 1958), с 1960 г.—в качестве директора по научным исследованиям в Высшей школе социальных наук. Ныне профессор университета в Нантере, руководитель Центра исследований социальных движений, директор Центра анализа социологических опросов в Школе современных исследований в области социальных наук в Париже. Первоначальной областью его научных интересов были проблемы индустриальной социологии и социологии труда, затем общетеоретическая проблематика и анализ социальных движений. После окончания второй мировой войны был идеологически близок к радикальным марксистам, но, испытав разочарование, стал сторонником и выразителем идей “неидеологического социализма”. Считается одним из создателей “акционалистского анализа”, или “социологии действия”. Работы Турэна посвящены анализу реальных социальных конфликтов современности. Занимаясь различными типами массовых общественных движений в разных странах, он видит свою сверхзадачу в анализе проблемы “историчности”, т.е. того, каким образом общество конституируется, опираясь на свои собственные силы, перестраивая социальные отношения и ориентируясь на новые социальные ценности. Для российского читателя работы А. Турэна интересны прежде всего тем, что он исследует процессы возникновения, становления и эволюции социальных движений, которые не рассматривались в традиционном классовом анализе трансформации общества в качестве движущих сил его развития и которые составляют основу для начала процесса преобразования современного общества. (Тексты подобраны В. И. Спиридоновой.)

ЧТО ОЗНАЧАЕТ ДЕМОКРАТИЯ СЕГОДНЯ?

[...] Демократия возвращается широким шагом. В Латинской Америке прошли свободные выборы в Бразилии, Уругвае, Аргентине, Парагвае, Чили и Никарагуа. В Восточной Европе на протяжении нескольких месяцев Польша, Восточная Германия, Венгрия и Чехословакия и в меньшей степени Советский Союз, Румыния и Болгария отвергли гегемонистскую роль единственной политической партии и предложили своим гражданам политическую свободу выбора. Эти перемены становятся все глубже, так как все и во многих других странах с самыми разными режимами взбудоражены демократическими требованиями, которым больше не противятся правительства, претендовавшие заменить демократию силой репрессий.

XX век был временем революций и национально-освободительных движений, которые, употребляя слова Жан-Жака Руссо, взывали к “всеобщей воле”. Движение, начатое делами Ленина и советской революции, нашло свою кульминацию в триумфе Мао Цзэдуна и в широко развернувшемся после войны движении за деколонизацию и продолжало расти: в последующие десятилетия с пробудившейся силой националистических и религиозных движений или режимов в Африке, Латинской Америке, Азии и арабском мире. [...] Революции XVIII, XIX и XX вв. были направлены на ликвидацию старых режимов, но в наши дни те меньшинства или большинства, которые считают себя угнетаемыми или преданными новыми режимами, поднимаются во имя нереволюционной концепции демократии, а не во имя революции и народа.

Это особенно ясно видно в Восточной Европе, где эти послереволюционные правительства свергаются без насилия, где стало возможным говорить о “бархатной революции” (revolution de velours) помимо Румынии, где никто пока еще не знает в точности характера происшедших перемен. этому мы должны прежде всего признать это полное изменение исторической обстановки, которое лежит в основе наших нынешних размышлений о демократии. [...] Как два столетия назад приходилось начинать анализ общества исходя из теории общественного договора, пусть даже с учетом ограниченности этой концепции, так и сегодня мы обязаны ввиду развала или падения деспотических, послереволюционных и военно-националистических режимов начать с концепции демократии, которая является, несомненно, упрощенной и в высшей степени ограниченной, но которая должна стать сейчас необходимым отправным пунктом всякого исследования.

Поэтому давайте предположим, что демократия есть свободный выбор правителей управляемыми, что подразумевает свободные выборы, возможность существования партий, профсоюзов и проведения пропагандистских кампаний благодаря свободам ассоциаций, собраний и слова. Не будем понапрасну тратить время, называя демократическими правительства, которые выступают во имя народа, но не уважают свободы выбора тех, кем управляют. [...]

1. [...] Поле политической свободы выбора не может существовать, если не признается существование общественной сферы и в более широком смысле политического общества (societe politique). Личностная изоляция, фрагментация общества, слабость коммуникации между социальными категориями являются почти непреодолимым препятствием для демократии. Это совершенно очевидно, когда некоторые граждане лишены своих гражданских прав. Нет смысла говорить о демократии там, где бытует рабство или укоренился апартеид.[...]

2. Эта потребность в существовании политического общества или устройства правления (polity) подразумевает, что оно должно быть независимым от государства или даже быть превыше государства — различие, которое нам иногда трудно признать. Но как можем мы отрицать, что политическое общество составляет важный аспект функционирования общества вообще, тогда как государство является прежде всего представителем для управления “внешними” отношениями данного общества как с другими государствами, так и, что наиболее важно, с его прошлым и будущим?

Государство никогда не изолировано в социальном вакууме; оно обладает своей собственной внутренней логикой. Всякий раз, когда мы говорим о “развитии” страны, мы фактически говорим о ее государстве, связано ли это с национальной или иностранной буржуазией, революционной партией или националистическим движением, династией или национальной технократией. Давайте признаем, что всякий раз, когда мы говорим об обществе в плане развития, мы обращаемся к логике, которая не является логикой демократии.

Это настолько серьезный вердикт, что безусловно вынуждает нас признать пределы демократии, ибо любое общество следует рассматривать в плане как его внутреннего функционирования, так и его способности к модернизации. [...] Собственной сферой демократии является политическая система. К ней примыкает , с одной стороны, частный мир, а с другой — мир государства. Не может быть демократии, если гражданское состояние, занимающее среднее положение, не втягивает в себя частные интересы и убеждения, с одной стороны, и приверженность государству — с другой.

Определенно не может быть демократии, если частные убеждения и национальная приверженность смыкаются напрямую, избавляясь от среднего положения гражданского состояния. Но демократия слаба и почти бессмысленна, если не допускает существования этих двух миров на обеих сторонах, если стремится отождествляться со всей в целом, личной и общественной, жизнью. Демократия является постоянным усилием по созиданию сферы гражданского состояния и обеспечению того, чтобы частные убеждения и групповая принадлежность могли сойтись и соединиться в ней в атмосфере взаимного уважения.

Демократия слаба и тогда, когда ее способность к посредничеству неадекватна и когда силы, между которыми она играет роль посредника, слабы или, наоборот, замкнуты в самих себе. Те, кто придерживается чисто институционного взгляда на демократию, впадают в серьезное заблуждение. Они не задаются вопросом, какие будут мобилизованы силы и какие жертвы будут приемлемы для защиты демократии. Немецкий еврейский философ Макс Хоркхаймер*1* писал в конце второй мировой войны: “Разума недостаточно для защиты разума” — слова, недавно подхваченные кардиналом Люстигером, архиепископом Парижа.

Ужасающая идея, которая должна направлять наш поиск: защита свобод и предотвращение захвата власти антидемократически Настроенными людьми или группами недостаточны для Защиты демократии. Она может выжить только тогда, когда основана на убеждении, вере в политическую свободу и на том, что Монтескье первым назвал нравственностью. [...] 1. Чтобы выявить эту жажду демократии, мы должны конкретно подойти к реальному опыту политической жизни и личного участия в ней. До сих пор мы обращали свои взоры вверх и видели, что демократия предполагает существование политического общества и поэтому самостоятельность общества по отношению к государству, т. е. независимость проблем, .связанных с управлением обществом, от проблем его развития и модернизации. Нам следует сейчас обратить свой взгляд вниз — на социальные группы и личные убеждения, чтобы выявить за общими, общественными условиями демократии ее корни в личности и культуре.

Демократия обязана быть представительной, т.е. ее политические представители должны соответствовать людям в обществе вообще или по крайней мере в значительной степени так, чтобы эти люди могли отождествлять себя с политическими властями, даже если и коалиции, союзы и внутренняя партийная борьба создают завесы между обществом и политикой, которые ослабляют и затемняют связи между ними. [...]

Можно ли вообще даже думать о демократии, если не быть убежденным в необходимости защиты меньшинств от господствующего большинства, “маленьких людей” от крупных деятелей или рабочего класса от капиталистических боссов? Какую бы формулу ни употребляли, все равно стоит проблема оспаривания господствующих социальных отношений, и именно эта борьба против господства дает демократии ту силу мобилизации, для обеспечения которой недостаточно лишь существования свободных институтов. Но это всегда должно относиться к оспариваний внешнего социального господства. Если взять случай, когда народ или страна защищаются от вторгающейся или оккупирующей иностранной державы, то эта борьба может определенно ассоциироваться с борьбой в защиту демократии, но то и другое не следует смешивать. Национально-освободительное движение само по себе не является ни благосклонным, ни враждебным по отношению к демократии. Здесь мы возвращаемся к нашему отправному пункту.

Мы больше не можем в наше время признавать, что демократия должна быть выражением всеобщей воли. Мы даже испытываем страх перед тем, что призыв к единодушию мог бы привести к устранению меньшинств и установлению бесконтрольной и неограниченной абсолютной власти.[...] Чем более группы интересов становятся разнообразными и специализированными, тем менее они способны заниматься общими проблемами общества и в результате тем больше хиреет демократия. Подвергаясь угрозе, с одной стороны, принудительного утверждения единства общества и нежелания допускать наличия разнообразия интересов, демократия также подвергается угрозе со стороны многообразия групп давления, чьи действия, напоминают действия экономических групп на рынке. Демократия не является ни сообществом, ни политическим рынком.

2. Нам следует сейчас пойти дальше представления, что демократия является сочетанием индивидуальных интересов и общего интереса. Такое сочетание невозможно, если нет убеждения, что все люди равны, несмотря на различия в талантах и судьбе, которые разделяют их. Исторически такой принцип принял две формы. Для некоторых его основа религиозная; для других она республиканская. Франция дала этой второй политической философии ее главное выражение. Французская революция заменила аристократов гражданами, из чего проистекала важность роли прогрессивного подоходного налога, налога на наследство и мер по сокращению разницы в доходах. Но это попечение о равенстве может также вести к усилению авторитарной центральной власти.

Ибо, чтобы идея гражданского состояния стала основой демократии, она должна опираться на религиозную идею естественного закона, по которой все люди равны, так как они являются детьми Божьими, что Суарес*2* и другие испанские теологи утверждали еще в XVI в., когда протестовали против массового истребления индейцев конкистадорами. Идея естественного закона лежит в основе двух очень важных деклараций: американской Декларации независимости и французской Декларации прав человека и гражданина от 26 августа 1789 г. [...]

[...] Свобода и демократия издавна отождествлялись с сокрушением социальных барьеров и интеграцией общества и нации. Республика определялась как единственная и неделимая в противоположность старым режимам, которые были расслоены сохранением обычаев, привилегий и специфических местных прав. Поэтому казалось, что демократия целиком ассоциируется с рациональностью. Этот период давно прошел. Над нами долго довлели нужда и традиции, и поэтому мы стремились освободиться путем принятия универсалистской идеи прогресса. Сейчас мы сталкиваемся с обилием и возможностями экономических и культурных обменов, военным вмешательством и всякого рода загрязнениями окружающей среды, грозящими нарушить равновесие природы. Наше столетие является веком огромных систем, многонациональных корпораций, рекламно-пропагандистских кампаний и тоталитарных государств.

Вот почему демократия оказывается крепко связанной со свободой, со способностью противостоять угнетению и бюрократии, с массовым потреблением и средствами информации. Но огромное большинство мира все более склоняется к дефиниции демократии, основанной наличных, а не общинных соображениях. [...] Не соответствует истине, что мир естественным образом идет к демократии. Кто может быть убежден, что демократия тождественна рациональности или современности, когда Германия 20-х годов, прекрасный пример современной страны, впала в нацизм и когда так много режимов, называемых латиноамериканцами “развивающимися”, свергли еще больше демократических режимов и заменили их своей собственной авторитарной властью? У нас даже может ослабеть вера в связь между демократией и триумфом какого-либо сообщества, национального или иного, так как в двадцатом столетии у демократии не было более опасного врага, чем все те народные режимы — “фолькиш” (“vцlkisch”), как именовал их “третий рейх”, в том числе те режимы, на руинах которых мы сейчас размышляем и которые назывались народными демократиями, тем самым надолго лишая нас возможности употреблять эти два понятия вместе. [...]

Мы все еще не знаем, почему нация становится приверженной демократии или позволяет ей исчезать, как зачастую происходило. И потому, что любая из этих дефиниций далека от того, чтобы быть всеобъемлющей, нам следует определять демократию более усложненно и реалистически — как свободный выбор правления, представляющего .интересы большинства и уважающего фундаментальное право всех людей жить в соответствии со своими убеждениями и основными интересами. [ ...]

Печатается по: Международный журнал социальных наук. 1991. № 1. С. 17—28.

ПРИМЕЧАНИЯ

*1* Хоркхаймер Макс (1895—1973)—немецкий философ и социолог, один из основателей франкфуртской школы. Разрабатывал проблемы исторической антропологии, выступал с критикой “массовой культуры”, оказал значительное влияние на идеологию леворадикального студенческого движения в ФРГ.

*2* Суарес Франсиско (1548—1617)—испанский теолог и философ, представитель поздней (так называемой второй) схоластики, иезуит. Родоначальник суаресизма, противостоящего томизму в истолковании проблемы соотношения свободы воли и божественного предопределения. Оказал значительное влияние на творчество антисхоластических философов, в частности на Декарта и Лейбница. По политическим взглядам — тиранномах.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Tourraine A. Sociologie de l'action. P., 1965;

Idem. la Conscicience ouvriere. P., 1966;

Idem. la Societe post-industrielle. P., 1969;

Idem. Production de la societe. Vie et Mort du Chili populaire. P., 1973;

Idem. Pour la sociologie. Lettres д une etudiante. P., 1974;

I dem. la Voix et le Regard. Lettre d'etudiante (в соавторстве). P., 1980;

Idem. la Prophetie anti-nucleaire (в соавторстве). P., 1980;

Idem. l'Apres-socialisme. P., 1980;

Idem. le Retour de l'acteur. P., 1984;

Idem. le Parole et le Sang. P., 1988. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология