Семигин Г.Ю. Антология мировой политической мысли

ОГЛАВЛЕНИЕ

Джилас Милован

(1911—1995), югославский государственный и политический деятель, социально-политический мыслитель, публицист, историк и литератор. Придерживаясь первоначально коммунистической ориентации, внес крупный вклад в югославскую революцию, впоследствии превратился в критика коммунистической системы, одного из самых знаменитых диссидентов в Восточной Европе, названного Ж.-П. Сартром великим бунтарем XX столетия. С конца 20-х годов учился в Белградском университете, одновременно изучая философию, литературу и право, в 1933 г. получил диплом юриста. Антифашистские настроения привели его к вступлению в КПЮ. За подготовку антинацистских статей в подпольных изданиях был в 1933 г. осужден к трем годам каторжных работ. В 1938—1954 гг. Джилас*1* входил в состав руководства компартии, являясь членом Политбюро ЦК и секретарем ЦК КПЮ. С 1941 г. вместе с И. Броз Тито возглавляет борьбу против немецко-фашистских и итальянских оккупантов, в частности организует восстание в Черногории. После победы в 1945 г. он занимал высшие государственные посты, являясь председателем парламента — Союзной народной скупщины, вице-президентом страны (1953). Находясь в расцвете политической карьеры, Джилас испытывает разочарование в созданной при его непосредственном участии системе, которая не принесла ни социального, ни политического освобождения, но, напротив, породила еще более изощренные формы подавления. В конце 1953 — начале 1954 г. М. Джилас бескомпромиссно порывает с режимом, переходя к публичной его критике, сначала на страницах белградской печати, а затем в серии книг, выходивших за границей, когда их автор, низвергнутый со всех высоких должностей “за пропаганду либерализма и ревизионизм” (1954), уже находился в тюрьме строгого режима (1957—1966). (Текст подобран А. Н. Самариным.)

НОВЫЙ КЛАСС *2*

Анализ коммунистической системы

Уже подчеркивалось, что в Советском Союзе и других коммунистических странах все вышло не так, как предполагали вожди, притом наиболее авторитетные: Ленин, Сталин, а также Троцкий и Бухарин. По их представлениям, государственная машина в СССР должна была быстро ослабеть, а демократия окрепнуть. Случилось наоборот. В перспективе виделся быстрый подъем уровня жизни, но он вырос незначительно, а в покоренных восточноевропейских государствах даже упал: во всяком случае рост жизненного уровня не соответствовал поступи индустриализации, последняя ушла в отрыв. [...] Та же картина вырисовывалась в других областях, включая прогнозы развития окружающего коммунистического мира.

Но величайшей из иллюзий явилось то, что с индустриализацией и коллективизацией, т.е. с уничтожением капиталистической собственности, Советский Союз превратился в бесклассовое общество. Когда в 1936 г. Сталин, приурочив это (т. е. ликвидацию классов.—А. С.) к принятию новой советской Конституции, провозгласил, что в СССР нет больше эксплуататорских классов, на самом деле был завершен уже процесс не только уничтожения капиталистов и других классов прежней системы, но и сформирован класс, не виданный еще до той поры в истории. И совершенно ясно, что этот класс, подобно любому до него, сам воспринял установление собственного господства и другим представил как окончательное торжество всеобщего счастья и свободы. По сравнению с другими классами разница тут единственная: к оспариванию насаждаемых иллюзий и своего права на господство этот класс относился более нетерпимо.

Чем и доказывал, что господство его полновеснее любого из известных истории, а пропорционально этому велики и его классовые иллюзии и предрассудки. Этот новый класс, бюрократия, а точнее всего сказать — политическая бюрократия, не только несет в себе все черты прежних классов из истории человеческого общества, но и выделяется определенной самобытностью, новизной. Уже само его появление, схожее по Сути с рождением других классов, имеет свои особенности. Другие классы в большинстве случаев также приобретали могущество и власть революционным путем, разрушая сложившиеся политические, общественные и другие отношения.

Но все они, почти без исключения, добивались власти уже после того, как в старом обществе брали верх новые формы экономики. Иное дело — новый класс в коммунистических системах: к власти он приходит не за тем, чтобы завершить преобразования, а с намерением заложить фундамент новых экономических отношений и собственного господства над обществом. В прежние эпохи приход к власти нового класса, части класса или некой партии являлся итоговым актом формирования их самих и их сознания. В СССР произошло обратное: новый класс окончательно сформировался, уже будучи у власти. Да и развитие его сознания продвигалось — и должно было продвигаться — именно как результат того, что до тех пор он не успел прочно врасти в жизнь нации, — с опережением ее экономических и физических возможностей, причем самой нации и ее роль, и картина мира преподносились в отретушированном, идеализированном виде. Это не снижало его практических возможностей.

Напротив. Наряду с иллюзиями, и вопреки им, новый класс выступят носителем объективных тенденций индустриализации. Отсюда его практичность. Вера в обещанный им идеальный мир не только цементировала его ряды, сеяла иллюзии в массах, но и звала и вдохновляла их на гигантские практические свершения. В силу того что новый класс не вышел из недр реальных общественно-экономических процессов, его зачатки могли находиться только внутри организации особого рода, опирающейся на сверхдисциплинированность и непреложное идейно-философское единообразие в своих рядах.

Свои объективно слабые позиции в экономической и других сферах жизни общества зачатки нового класса должны были на первых порах компенсировать субъективными факторами особого порядка, т.е. единством сознания и железной дисциплиной. Корни нового класса находятся в партии особого, большевистского, типа. Воистину прав был Ленин, считавший свою партию уникальной в истории человечества, хотя ему и в голову не приходило, что она — начало нового класса. Вернее всего, зачатки нового класса не находятся в партии большевистского типа как целом, а только в слое профессиональных революционеров, составляющем партийное ядро еще до завоевания власти.

Не случайно Ленин после поражения революции 1905 года утверждал, что единственно профессиональные революционеры, т.е. люди, для которых революционная деятельность есть занятие, исключающее все прочие, в состоянии создать партию нового, большевистского типа. Еще менее случайно то, что именно Сталин, будущий творец нового класса, ярчайше выражал собой тип такого профессионального революционера. Эта крайне узкая прослойка революционеров и разовьется постепенно в новый правящий класс. Революционеры эти долгое время будут составлять его ядро. Троцкий заметил, что в предреволюционных профессиональных революционерах кроется зародыш будущего сталинского бюрократизма. Он не понял лишь, что речь на деле шла о зародыше нового правящего эксплуататорского класса. Но это не означает, что новая партия идентична новому классу.

Партия — его ядро и основание. Практически очень трудно, невозможно даже определить границы нового класса и назвать всех, кто к нему принадлежит. Обобщая, к новому классу можно отнести тех, кто исключительно благодаря монополии на управление получает особые привилегии и материальные преимущества. Вместе с тем, поскольку управленчество есть вещь общественно необходимая, то случается, что в одной личности сочетаются полезные и паразитические функции. Очевидно, таким образом, что не каждый партиец вписывается в класс, как и буржуем не является любой ремесленник или член буржуазной партии. В широком контурном плане можно сказать следующее: по мере укрепления нового класса, когда все отчетливее вырисовывается его физиономия, роль самой партии неуклонно убывает. Внутри ее и на ее вершине, как и в государственных политических органах, вызревает ядро и основа нового класса.

Некогда инициативная, живая, компактная, партия с неизбежностью превращается для олигархов нового класса в аморфный привычный довесок, все сильнее втягивающий в свои ряды жаждущих пробиться наверх, слиться с новым классом и отторгающий тех, кто по-прежнему верит в идеалы. Партия рождает класс. Затем класс растет уже и собственными силами, используя партию — свое основание. Класс усиливается, партия слабеет — такова неотвратимая судьба каждой правящей коммунистической партии. Никакая партия, не будучи материально заинтересованной в производстве, т. е. потенциально и реально не неся в себе ни самого нового класса, ни его собственности, не смогла бы заниматься такой идейной и моральной эквилибристикой, а тем более так долго оставаться у власти , как коммунистическая партия. По завершении первой пятилетки Сталин громогласно заявил, что, мол, не создай мы аппарат, мы бы провалились!

А следовало сказать — “новый класс”, и все было бы намного яснее. То, что политическая партия может стать зародышем нового класса, выглядит не совсем стандартно. [...] Хотя верно, что корни большевизма находятся глубоко в недрах русской истории, он тем не менее еще и производная особой внешнеполитической ситуации, в которую российская национальная жизнь оказалась втянутой на рубеже XIX и XX вв. Современное развитие не оставляло России долее права на существование в виде абсолютной монархии, капитализм же там был слишком слаб, слишком зависим от интересов внешних сил, чтобы совершить промышленную революцию. На такое мог пойти только новый класс, но, разумеется, с иных — своих личных, собственнических позиций. Этого класса еще не было.

Истории безразлично, кто поведет процесс, важно сделать необходимое. Так произошло и в России, и в других странах коммунистических революций. Революция создала силы: нужных ей производителей, нужные организации и идеи. Новый класс произрастал из объективных условий — волей, мыслью и поступком его вождей. Социально новый класс — пролетарского происхождения. Как из крестьянства вышла аристократия, а из среды средневековых торговцев, ремесленников и земледельцев — буржуазия, так главным образом из пролетариата появляется новый класс. В той или иной мере тут возможны расхождения, вызванные специфическими национальными условиями. Но “сырье”, из которого произрастает, формируется новый класс,—это пролетариат слаборазвитой страны, и сам отсталый.

Между тем происхождение — не единственная, даже второстепенная причина того, почему новый класс всегда выступает от имени рабочего класса. На это его толкают и иные резоны. Во-первых, он, исповедующий антикапитализм, совершенно логично ищет поддержки в трудовых слоях, а во-вторых, опирается на борьбу пролетариата и традиционную его веру в такое — социалистическое, коммунистическое общество, где отсутствует брутальная эксплуатация. Кроме того, новый класс жизненно заинтересован в обеспечении нормального функционирования производства, что так же одна из причин его стараний не утерять связи с пролетариатом.

Но самое важное заключено в том, что он не в состоянии проводить индустриализацию и крепить таким путем собственную мощь без рабочего класса, усматривающего со своей стороны в промышленном подъеме выход из нищеты и отчаяния, в которых погряз и он сам, и вся нация. [...] Устанавливаемое новым классом от имени рабочего класса монопольное положение в обществе, представляющее собой в первую очередь монополию над самим рабочим классом — сначала духовную, в виде так называемого авангарда пролетариата, а затем и любую иную, есть величайший обман, на который новому классу приходится идти. Но это же одновременно показывает, что источник могущества, как и сфера интересов нового класса, находится прежде всего в промышленности.

Без нее он не в состоянии ни стабилизироваться, ни утвердить своего господства. [...] При критическом анализе коммунистических систем обычно выделяют ключевую из присущих им черт — подчиненность народа особому сословию бюрократов. В широком смысле это верно. Но более детальный анализ покажет, что лишь конкретная бюрократическая прослойка, те, кто не является в действительности административным чиновником, составляют сердцевину господствующей бюрократии или — по моей терминологии — нового класса. На практике речь идет о партийной, т. е. о политической, бюрократии. Остальные служащие — лишь аппарат, ею контролируемый, раздутый, возможно, и неповоротливый, но так или иначе необходимый любому сообществу. Границу между первыми и вторыми возможно провести социологически, но в жизни она едва различима. Не потому только, что вся коммунистическая система, естественно, бюрократична, что в ней легко находит укрытие и политическая, и административная бюрократия, но и потому, что члены партии выполняют также и различные полезные административные функции. Кроме того, прослойка политических бюрократов не может сосредоточить в своих руках абсолютно всех привилегий и не поделиться крохами с другими бюрократическими категориями. Далее здесь важно обратить внимание на определенные существенные различия между упомянутой политической властью и бюрократией, возникающей в процессе концентрации современного производства (монополии, компании, госсобственность). [...] Хотя между ними много схожего, особенно тот самый esprit de corps ( корпоративный дух (фр) ) , коммунистические бюрократы не тождественны упомянутым западным. Разница вот в чем: выделяясь спонтанно в особый слой, госслужащие и иные бюрократы в некоммунистических странах не определяют тем не менее судьбу собственности, как таковой, тогда как бюрократы коммунистические именно этим и занимаются. Над теми бюрократами стоят политические правители, обычно выборные, или же непосредственно хозяева, в то время как над коммунистами, кроме них самих, ни правителей, ни хозяев нет. Там мы видим все же чиновников в современном государстве и современной капиталистической экономике, а здесь наблюдаем нечто иное, новое — новый класс.

Аналогично ситуации с любым собственническим классом, и в данном случае доказательством, что речь идет об особом классе, выступает собственность, а также особые взаимоотношения с другими классами. При этом и классовая принадлежность отдельного субъекта проверяется материальными и иными преимуществами, этой собственностью предоставляемыми. Если понятие “собственность” рассматривать согласно формуле, воспринятой наукой еще из римского права, т.е. как владение, пользование и распоряжение (usus, fructus, abusus) материальным продуктом, то упомянутая коммунистическая политическая бюрократия таким именно образом и поступает с национализированным имуществом.

А если индивидуальную принадлежность к этой бюрократии, к новому собственническому классу, рассматривать как использование преимуществ, предоставляемых собственностью, в данном случае — национализированным материальным продуктом, то принадлежность партийной, политической бюрократии к новому классу выражается в материальном вознаграждении — большем, чем то, которым общество обязано было бы оплачивать определенные функции, равно как и в привилегированном обобщенном положении, которое само по себе приносит всевозможные преимущества.

На деле собственность нового класса проявляется в виде исключительного права, монополии партийной, политической бюрократии на распределение национального дохода, регламентацию уровня заработков, выбор направлений хозяйственного развития, а также как распоряжение национализированным и другим имуществом, что в глазах обычного человека однозначно выглядит более удобной, обеспеченной и отнюдь не перегруженной трудом жизнью коммунистических функционеров. Разрушая частную собственность в принципе, новый класс не мог базироваться на каком-нибудь вновь изобретенном ее подвиде. Частнособственнические отношения оказались не просто негодящимися для реализации его господства, но и само их устранение являлось условием экономического преобразования нации. Свое могущество, привилегии, идеологию, привычки новый класс черпает из некой особой, специальной формы собственности. Это — коллективная собственность, т.е. та, которой он управляет и которую распределяет “от имени” нации, “от имени” общества. [...] В коммунизме общественно-политические отношения и собственность (тоталитаризм власти и монополия на собственность) сопрягаются и дополняют друг друга куда эффективнее, чем при любой иной общественной системе. Лишить коммунистов упомянутого права на собственность равнозначно упразднению их как класса.

А добиться, чтобы они допустили и другие общественные силы к этой собственности, точнее — к решению ее судьбы (как было с капиталистами, которых стачки и парламент заставили допустить рабочих к распределению прибыли, т. е. опосредованно к самой собственности), значило бы лишить их монополии и на собственность, и на идеологию, и на власть. С чего и началась бы демократия и свобода в коммунизме. [...] И в иных системах есть профессиональные политики. Об этой категории людей можно думать что угодно, хорошее я плохое, но их существование — необходимость.

Общество не может обойтись без государства, без власти, а равно и без тех, кто за эту власть борется. Но профессиональные политики в иных системах коренным образом отличаются от своих коммунистических собратьев. Первые в худшем случае используют власть, чтобы прибрать к рукам привилегии для себя и своих единомышленников или же блюсти в качестве основных экономические интересы определенных слоев общества. В коммунизме по-другому. Там само правление, сама власть равнозначны владению, пользованию и распоряжению почти всеми национальными ресурсами. Захвативший власть, считай, захватили привилегии, а также—опосредованно—и собственность. [...]

Коммунистическая революция и коммунистическая система долго утаивают свою природу. Так и процесс образования нового класса прикрывался не только социалистическим фразерством, но и, что важнее, новыми — коллективными — формами собственности. Процессу индустриализации была поначалу необходима новая, коллективная, так называемая общественная социалистическая собственность, в которой фактически запрятана собственность политической бюрократии. Классовая сущность этой собственности скрывалась за ширмой общенациональных интересов. [...] Духовным и практическим основоположником нового класса был, сам того не ведая, Ленин, создавший партию большевистского типа и теорию о ее особой роли при построении нового общества.

Это, конечно, не единственная страница его гигантского многогранного наследия. Но это та страница, что проистекала из ленинских поступков помимо его воли и благодаря которой новый класс всегда считал и по сию пору считает его своим духовным родителем. Действительным и непоколебимым созидателем нового класса был Сталин. Узкоплечий коротышка, с руками и ногами несуразно длинными, с лицом крестьянина, достаточно красивым, на котором мягко, приглушенно светились желтоватые, лучистые, улыбчивые глаза, получавший удовольствие от демонстраций своей саркастичности и хитрости, с мгновенной реакцией, любитель грубого юмора, не слишком образованный и литературно одаренный, слабый оратор, но до гениальности способный организатор, неумолимый догматик и великий администратор, грузин, лучше кого бы то ни было понявший, к чему стремятся силы новых великороссов,—он творил новый класс сверхварварскими методами, не щадя себя самого.

Понятно, что прежде класс вытолкнул его на поверхность, чтобы потом всецело поддаться необузданному и жесткому сталинскому естеству. Пока класс самосозидался, пока шагал по ступеням вверх к желанному могуществу, Сталин был впереди как достойный вождь. Новый класс зародился в революционной буре, в недрах коммунистической партии, но таким, как есть, он становился уже при революции индустриальной: без нее и без индустрии его положение не обрело бы прочности, а силы — полноты. Осуществление общенациональной задачи — промышленного переустройства — означало одновременно и победу нового класса, как такового. Так два разных процесса, совпав по времени, волей неукротимого стечения обстоятельств тесно переплелись между собой. В разгар индустриализации, настежь распахнув двери перед прикарманиванием разнообразнейших привилегий, Сталин начал вводить значительные и все более заметные различия в заработках.

Он понял, что индустриализации не будет, если новый класс не заинтересовать в ней материально, если не дать ему по-настоящему дорваться до собственности. А без индустриализации и сам новый класс вряд ли выжил бы: просто не нашел бы для этого ни исторического оправдания, ни материальных источников. [...] [...] После Сталина пришло то, что должно было прийти со зрелостью нового класса, — посредственность, т.е. коллективное руководство и искренний с виду, добродушный, интеллектом не тронутый “человек из народа” — Никита Хрущев.

Новый класс не испытывает прежней нужды ни в революционерах, ни в догматиках. Его вполне удовлетворяют “несложные” личности [...], каждое слово которых — слово среднего представителя этого самого класса. Новый класс и сам уморился от догматических чисток и дрессуры, ему хочется покоя. Ощутив достаточную надежность своего положения, он теперь не прочь обезопаситься и от собственного предводителя. [...] Мы подчеркивали уже, что речь на самом деле идет о новом классе. А значит,— о явлении глубоком и устойчивом. И то, что перед нами особый — новый — класс, с особым видом собственности и власти, вовсе не означает, что классом он не является. Напротив. Обратившись к любому научному определению класса, не исключая марксистской трактовки, которая класс выделяет по его особому положению в производстве, мы получим однозначный вывод: в СССР и других коммунистических странах возник новый класс, класс собственников и эксплуататоров. Не утверждаю этим, что данный класс тождествен своим собратьям-собственникам из прошлых времен. Подчеркиваю лишь, что и речи быть не может о кратковременном воцарении тех или иных самовольничающих бюрократических бонз, которые в революции по случайному стечению обстоятельств заарканили власть.

Отличительная черта нового класса — особая, коллективная собственность. Коммунистические теоретики утверждают (иные даже веря в это), что коммунизм изобрел коллективную собственность. Коллективная собственность в разных вариантах характерна и для всех предшествующих общественных формаций. Все деспотии Древнего Востока основывались на преобладании государственной, т. е. монаршей собственности. [...] То новое, что коммунисты привнесли в собственность, не есть ее коллективность, а есть всеохватность такой собственности.

Собственность нового класса они сделали более всеохватной, нежели во все прежние эпохи, даже в Египте при фараонах. И все. [...] Появление нового класса и его собственности, естественно, не могло не отразиться на изменении психологии и образа жизни тех, кто к нему принадлежал, — в зависимости от положения на иерархической лестнице, конечно. Захвачено было все: дачи, лучшие квартиры, мебель и т. п. Высшая бюрократия, элита нового класса, жила в особых районах, отдыхала на особых закрытых курортах. Партийный секретарь и шеф тайной полиции сделались повсеместно не только высшей властью, но и людьми, которым принадлежали лучшие квартиры, машины и прочее. Вслед за ними по служебному ранжиру выстраивались остальные.

Госбюджетные средства, “подарки”, строительство и переоборудование якобы для нужд государства и целей представительства — все это вечные, неиссякаемые источники благ, предназначенных политбюрократии. Лишь в случае, когда новый класс был не в состоянии “обслуживать” присвоенную собственность или она становилась для него слишком дорогостоящей и политически опасной, делались уступки другим слоям, т.е. другим формам собственности. [...] В силу шаткости своих экономических и общественных позиций, а также особенности возникновения из недр одной партии он (новый класс.— А. С.) вынужден был прибегнуть к максимально возможной организованности, к тому, чтобы выступать всегда предельно осмысленно и сознательно.

Новый класс, таким образом, сознательнее и организованнее всех своих исторических предшественников. Данный вывод точен, лишь воспринятый относительно, как отношение сознания и организованности к внешнему миру, к иным партиям, классам и общественным силам. Ни один класс в истории не был столь сплоченно-единодушным в отстаивании и освоении своего объединительного начала — коллективно-монополистической собственности и тоталитарной власти. Но вопреки всему это и класс , наиболее перегруженный самообманом, наименее осознающий сам себя, то, в частности, что он действительно — класс, хотя и с новыми чрезвычайными характеристиками. [...] Коллективность собственности, сплачивающая класс, в то же время мешает ему разобраться в своей классовой сущности: каждый, кто допущен сюда, мыслит иллюзиями своей принадлежности к движению, призванному полностью покончить с классовым обществом.

Вообще сравнение нового класса с другими классами собственников открывает как немало схожего, так и крупные различия. Новый класс жаден и ненасытен, совсем как молодая буржуазия, но свойственной буржуазии бережливости, экономности ему явно недостает. Он жестко спаян и закрыт, словно аристократия, но обходится без аристократической рафинированности духа и высокого рыцарского достоинства. [...] Новая собственность не совпадает с политической властью, но создается и используется с ее помощью; владение, пользование и распоряжение собственностью — прерогатива партии и ее головных структур. С осознанием, что власть, т. е. распоряжение национальной собственностью, несет с собой все блага мира сего, неизбежно расцветают грубый карьеризм, двуличие, подхалимаж, завистничество.

Карьеризм и расплодившаяся бюрократия — неизлечимые болезни коммунизма. Именно потому, что коммунисты переродились в собственников (а другого пути к могуществу и материальным благам, кроме как через “преданность партии” — классу и “социализму” — собственности, не дано), в коммунизме способность “идти по трупам” — одна из определяющих черт образа жизни, коренная предпосылка служебного роста. Принадлежность к классу собственников в принципе не равнозначна владению определенным имуществом. Тем более в коммунизме: потому хотя бы, что собственность — коллективная. Здесь быть владельцем или совладельцем означает пробиться в ряды правящей политической бюрократии. И ничего больше. И в новом классе, как везде, место одних, выпавших, тотчас занимают другие люди. Но в частнособственнических классах владение передавалось по наследству. Здесь же, кроме стремления пробиться в круг избранных, никто ничего существенного не наследует. Формируясь по сути из представителей низших, наиболее широких слоев народа, новый класс, словно море, непрерывно колышется.

И если социологически, как отмечалось уже, его состав определить возможно, то на практике это затруднительнее, чем в отношении любого другого класса, ибо 6н постоянно меняется, “растекается”, переливается в народ, в нижестоящие классы. Теоретически путь наверх открыт всем. [...] Новый класс — как конус: широкий в основании, он, приближаясь к вершине, все сильнее и неприступнее сужается. Для восхождения по нему мало воли, необходима еще способность понимать и “двигать” доктрину, нужна решительность в борьбе с противником, исключительная изворотливость и хитроумие во внутрипартийных баталиях, мастерство и даже талант при укреплении позиций класса. Много званых, да мало избранных. Новый класс, если сравнивать с прежними собственническими классами, одновременно и более открыт, и более недосягаем.

А поскольку одной из коренных его особенностей является монополия власти, так недосягаемость лишь усиливается иерархическими бюрократическими предрассудками. Как, возможно, нигде и ни в какие времена для верных и подданных не были столь широко распахнуты врата, точно так же путь наверх нигде и никогда не был столь труден, не требовал таких жертв и такого самоотречения. Одной своей стороной коммунизм открыт для каждого, другой же — исключителен и нетерпим даже в отношении своих собственных приверженцев. [...] Как и другие режимы, коммунистический также вынужден считаться с происходящим в массах, с их настроением. Действительное состояние масс ему неведомо ввиду обособленности компартий и отсутствия свободно выраженного общественного мнения. Но массовое возмущение ушей и сознания верхов достигает. Вопреки тоталитарности своего господства новый класс не обладает иммунитетом против оппозиции в принципе. Захватив власть, коммунисты достаточно легко расправляются с буржуазией и помещиками: в помощь им и само течение жизни, оборачивающееся против этих сил и их собственности, да и направить массы на борьбу с ними оказывается не столь сложным делом.

Так что изъятие собственности у этих классов трудностей не вызвало. Трудности возникают при экспроприации мелкой собственности. Хотя, закаленные в прежних “баталиях”, коммунисты и тут берут верх. Теперь в обществе все на своих местах: прежних классов и хозяев больше нет, общество — “бесклассовое” или на пути к таковому, а люди начали жить по-новому. Требования вернуться к прежним, предреволюционным отношениям в таких условиях выглядят нереальными (если не смешными), ибо ни для каких прежних отношений нет больше ни материальной, ни общественной основы. Коммунисты с такими призывами справляются играючи.

Но, кажется, особенно неуютно новый класс чувствует себя, когда звучат требования свободы. Не свободы вообще и не единственно свободы политической. Новый класс крайне болезненно реагирует не на Требования вернуться к прежним общественным или имущественным отношениям, а на требования предоставить свободу мышления, критики, причем в рамках вновь созданных отношений, в рамках “социализма”. Такая чувствительность проистекает из специфики положения, в котором оказался новый класс. Он инстинктом чувствует, что национальные богатства стали фактически его собственностью, а этикетки типа “социалистическая”, “общественная”, “государственная” собственность — заурядная правовая фикция. Он чувствует и то, что любой ущерб, нанесенный тотальности его господства, может обернуться угрозой и его собственности.

Вот он и противится всякой свободе: во имя якобы сохранения “социалистической” собственности. И наоборот: критика способа (монополизма), каким он управляет собственностью, вызывает страх потерять власть. Новый класс тем болезненнее относится к подобной критике и требованиям, чем глубже раскрывают они его сущность — сущность собственника и властолюбца. Здесь в принципе дело касается одного крупного, возможно, что даже и наиболее значительного противоречия, с которым столкнулся новый класс. А именно: собственностью, являющейся де-юре общественной, общенациональной, фактически в своих интересах распоряжается одна группа. Такое несоответствие правовых и реальных отношений не только непрестанно поддерживает состояние неясности и ненормальности, но и неуклонно приводит к расхождениям между словами и делами правящих структур, так как все принимаемые ими меры сводятся в конечном итоге к упрочению существующих собственнических и политических отношений.

Новый класс не может разрешить это противоречие, не ставя одновременно под угрозу свои позиции. Другие правящие собственнические классы, не обладающие монополией на власть и собственность, могли справиться с этой задачей лишь в степени, к которой их принуждало последнее обстоятельство. Другими словами, чем больше где-то было свободы, тем активнее принуждаемы были собственнические классы в том или ином виде отказаться и от самой монополии собственности. И наоборот: где монополия собственности была невозможна, там, в большей или меньшей мере, с неизбежностью приходила свобода. В коммунизме же и власть, и собственность почти без остатка сосредоточены в одних руках. Этот факт заслонен правовой надстройкой.

Но если в классическом капитализме перед законом работник и капиталист были равны, хотя в материальных отношениях первый был эксплуатируемым, а второй — эксплуататором, то тут все наоборот: при юридическом равенстве по отношению к материальным богатствам (формальный собственник — вся нация) фактически, посредством монополии управления, собственностью пользуется узкий круг правителей . Любое реальное требование свободы в коммунизме, а это именно то, что поражает коммунизм в самое сердце, его сущность, сводится к требованию привести действительные — материальные, собственнические — отношения в соответствие с правом.

Требовать свободы и фактической передачи в руки и под контроль общества (что осуществимо единственно через свободно избранных представителей) крупной собственности, которую нация создала и которой может управлять эффективнее, чем частная монополия или частный владелец,— значит заставить новый класс либо идти на уступки другим общественным силам, либо скинуть маску со своей собственнической и эксплуататорской сущности. Ибо собственность его и эксплуатация, реализуемые через власть, через монополию управления, таковы, что на словах он и сам отрицает их наличие. Не он ли сам подчеркивает, что ради сохранения общенациональной собственности властные или же управляемые функции осуществляются им от имени нации как целого?

Упомянутое противоречие вообще порождает наибольшее количество проблем внутри нового класса. Делает неопределенным его юридический статуе. Загоняет в малоприятные тупики, непрестанно оголяя несоответствие того, что класс говорит, тому, что он делает: обещая устранить социальные различия между людьми, он их все время потенцирует, присваивая совершенно неоправданно чужой труд и одаривая привилегиями свою “гвардию”. Ведя себя на практике диаметрально противоположно собственной догме, он тем не менее вынужден как зеницу ока оберегать ее, ибо что, как не старушка-догма, обеспечивает версию об исторической миссии нового класса по “окончательному” избавлению рода человеческого от всех зол и напастей. Противоречие между его реальным положением собственника и правовыми отношениями способно выступать основным мотивом критики, “подстрекательски” действующей на народ и разрушающей его собственные фаланги, поскольку в действительности привилегиями пользуется лишь узкая прослойка нового класса. Разрастание и обострение этого противоречия дает надежду на подлинные перемены в коммунизме вне зависимости от того, пойдет на них правящий класс или воспротивится им.

Очевидность этого противоречия и прежде была причиной перемен, проводимых новым классом. [...] Обстоятельства способны заставить и новый класс, каким бы монополистски-тоталитарным он ни был, подчиниться воле масс. Когда в 1948 г. между Югославией и СССР разгорелся конфликт, югославские вожди были вынуждены провести ряд реформ, остановленных ими же и даже повернутых вспять при первых сигналах угрозы своему положению. Нечто подобное происходит сейчас в восточноевропейских странах. Оберегая свое господство, правящий класс волей-неволей шел на реформы, когда становилось очевидным, что он на практике формально общенациональной собственностью пользуется как лично ему принадлежащей. Предпринимаемые шаги, естественно, подаются под соусом “дальнейшего развития социализма и социалистической демократии”, но в их основе лежит обострение упомянутого противоречия.

Новому классу приходится, “не смыкая глаз”, думать об укреплении своей власти и собственности, непрестанно уклоняясь от истины и все упорнее доказывая, что он успешно руководит созиданием общества равноправных и счастливых людей, где устранена всякая эксплуатация. Ему не по силам обойти глубокие внутренние противоречия: происхождение не позволяет классу узаконить свою собственность, но и отступиться от нее, не подрывая тем самым своих основ, он тоже не может. Класс вынужден все более безмерное свое господство оправдывать все более абстрактными и нереальными целями. Это воистину класс, поработительское могущество которого не знает аналога в истории. Но это и класс самый недалекий, его горизонты ложны, зыбки. Довольствуясь сам собой, полностью подмяв под себя общество, он обречен на неадекватность оценки как собственной роли, так и окружающего мира. Проведя индустриализацию, осуществив сопутствовавшее ей национальное возрождение — там, где это было неизбежно,— новый класс выглядит теперь не способным ни на что, кроме еще более жестокого и циничного насилия, еще более наглого обирания людей. Он перестал созидать. И как неотвратимое следствие, главным его оружием становится ложь. Духовное царство нового класса погружается в стужу и мрак. Если, совершив революцию, он совершил беспримерный подвиг, то господство его — одна из позорнейших страниц истории человечества. Люди будут восторгаться величием достигнутого под его началом, но и сгорать от стыда при мысли о средствах, которыми он пользовался. О его неминуемом уходе с исторической сцены пожалеют меньше, чем сожалели о любом из прежних классов.

Растаптывая все, что не ублажало его эгоизм, он сам обрек себя на бесславную погибель и вечное забвение.

Печатается по:Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992.

ПРИМЕЧАНИЯ

*1* Фамилия “Джилас” в сербохорватском оригинале имеет три равноправных написания — Djilas, Dilas и Билас, отсюда разночтения в иностранной транслитерации и путаница в библиографии.

*2* Книга М. Джиласа “Новый класс” впервые вышла в свет в 1957 г. в США на английском языке в переводе с сербохорватского языка и лишь в одном американском издательстве выдержала около тридцати переизданий. Почти одновременно она была опубликована и в других странах на основных европейских языках, а через сеть эмигрантских издательств — на языках стран Восточной Европы и ССCP. Эмигрантские публикации работы, разумеется, выходили незначительными тиражами и могли распространяться лишь подпольно, иногда в самиздатском репринте. Первое — и пока единственное — издание “Нового класса” на русском языке в России осуществлено издательством “Новости” в 19.92 г. в однотомнике произведений Джиласа “Лицо тоталитаризма”, в который также вошли его “Беседы со Сталиным” и “Несовершенное общество”. В “Несовершенном обществе” Джилас критически оценил методологию своего “Нового класса” как марксистскую критику общества, основанного на марксизме, и потому внутренне противоречивую и недостаточную. Он показал, что конфронтационность и насильственность, заложенные в марксистской парадигме, поощряют неокоммунистический радикализм даже в коммунистических странах и влекут за собой новый тур насилия. С начала 60-х годов он обосновывает стратегию ненасильственного сопротивления тоталитаризму в духе Ганди.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Djilas M. Dnizenje s Titom. L., 1980;

ldem. Tito; mon ami, mon ennemi. P., 1981;

ldem. Tito: the Story from Inside. N. Y.; L., 1980; ldem. Wartime. N. Y., 1977;

ldem. Uspon l pad. Beograd, 1985; ldem. Lov na lujde. Sarajevo, 1990;

ldem. Gubava. Beograd, 1989;

ldem. The New Class. An Analysis цfthe Communist System. N. Y., Praeger, 1957. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология